Сталинские маршалы в жерновах политики

Откуда в самой что ни на есть российской глубинке — деревне Барщинка Ярославской губернии — среди крестьян было взяться немцам? А ведь именно немецкую фамилию носили предки В.К. Блюхера. Как чаще всего бывает, ларчик открывается просто: прадеда Василия, вернувшегося с войны с наградами, помещик — шутки ради — стал звать по фамилии знаменитого прусского военачальника начала XIX в. Гебхарда Блюхера.

Но чем не знак судьбы для Василия? Так или иначе, но теперь их фамилии — и прусского фельдмаршала, и советского маршала — в военных энциклопедиях стоят рядом.

КАВАЛЕР ОРДЕНА № 1

В 1904 г., после года учебы в церковно-приходской школе, отец увез Василия в Петербург, устроил «мальчиком» в магазине. Оттуда юноша сбежал на завод, трудился чернорабочим. Уволенный за участие в митингах, перебрался в Москву, на вагоностроительный завод в Мытищах, но и здесь сказался независимый характер. За призыв к забастовке Блюхер был арестован и почти три года просидел в тюрьме.

С началом Первой мировой войны «забрили» молодого рабочего. Воевал будущий маршал отважно, был отмечен производством в унтер-офицеры и Георгиевской медалью. В январе 1915 г. под Тернополем получил тяжелое ранение. Больше года ушло у Василия на излечение, но в строй он не вернулся: списали, как тогда говорили, подчистую, с инвалидной пенсией.

Как оказалось, все это было своеобразным преддверием главного дела Блюхера, во многом неожиданно для себя ставшего профессиональным военным. В мае 1917 г. он приехал в Самару, чтобы устроиться на военный завод. Но местный комитет партии решил иначе: Блюхер, недавно вступивший в партию большевиков, был направлен добровольцем в стоявший в городе запасной полк для революционной агитации. Успех превзошел все ожидания. Уже через два месяца Василий Константинович стал не просто своим среди солдат, но возглавил полковой комитет. Так что к моменту Октябрьского переворота полк уже шел за большевиками.

В середине ноября 1917 г. Блюхер во главе отряда самарских рабочих пробился в окруженный частями казачьего атамана А.Я. Дутова Челябинск. Здесь Блюхер становится председателем городского совета и одним из руководителей борьбы с контрреволюцией на Южном Урале.

Зима — весна 1918 г. прошла в борьбе с дутовцами. Ситуацию в худшую сторону изменил мятеж чехословацкого корпуса в конце мая. Действовавшие в районе Оренбурга советские отряды оказались в сложном положении. Покинув город, они стали пробиваться к своим. В историю Гражданской войны вошел 40-дневный рейд, который совершила партизанская армия во главе с будущим маршалом, пройдя с боями по тылам белых более 1,5 тыс. км от Оренбурга до Кунгура. Реввоенсовет 3-й армии Восточного фронта, в полосе которой вышли партизаны, ходатайствуя о награждении Василия Константиновича, отмечал: «Отрезанный и почти окруженный врагами… без снарядов, патронов и снаряжения, Блюхер ведет своих героев, пролагая свой путь чаще всего штыками. Разбивая отряд за отрядом, он пользуется взятой военной добычей для новых наступлений и новых побед… Переход войск Блюхера в невозможных условиях может быть приравнен разве только к переходам Суворова в Швейцарии. Мы считаем, что русская революция должна выразить вождю этой горсточки героев, вписавшему новую славную страницу в историю нашей молодой армии, благодарность и восхищение»[149].28 сентября 1918 г., удовлетворяя это ходатайство, президиум ВЦИК наградил Блюхера орденом Красного Знамени под № 1.

Из отдельных частей 3-й армии и Вятского укрепленного района была создана 51-я стрелковая дивизия, которую возглавил Блюхер. От Тюмени до Новониколаевска (Новосибирска) пролег ее путь в боях против войск А.В. Колчака. И все же главную славу 51-я и ее начдив обрели на Юго-Западном фронте, куда соединение прибыло в августе 1920 г. К этому времени наступавшие из Крыма войска барона П.Н. Врангеля захватили всю Северную Таврию. Советские войска вынуждены были оставить Каховку и отойти на правый берег Днепра. Из них была сформирована Правобережная группа 13-й армии, в состав которой и вошла 51-я дивизия.

Через несколько дней войска группы форсировали Днепр, заняли Каховку и захватили плацдарм. Когда белые попытались ликвидировать его, на пути встала именно 51-я дивизия. Блюхер был назначен начальником каховского укрепленного района. Он энергично добивался создания прочной обороны плацдарма, и это ему удалось при поддержке выдающегося военного инженера Д.М. Карбышева.

Москва поставила задачу до зимы покончить с Врангелем. В сентябре крымский участок Юго-Западного фронта был выделен в самостоятельный Южный фронт во главе с М.В. Фрунзе. Врангель, со своей стороны, также чувствовал близящуюся развязку событий. Отбросив 13-ю советскую армию на северо-восток, барон одновременно предпринял ожесточенный штурм каховского плацдарма, который теперь обороняли лишь 51-я дивизия и одна бригада 15-й стрелковой дивизии.

На узком участке фронта белогвардейцы сосредоточили 12 танков, 14 бронемашин, 90 орудий и более 200 пулеметов. С этими си-лами 14 октября они пошли на штурм, не зная, что этот день стал точкой отсчета их окончательного поражения.

Была предпринята самая мощная танковая атака за все время Гражданской войны, и тем не менее обороняющиеся выстояли. По приказу Блюхера защитники внешней линии обороны пропустили танки, а затем сильным огнем отсекли следовавшую за ними пехоту. Когда белым удалось прорваться через проволочные заграждения и вплотную подойти к окопам, в бой вступило подразделение, вооруженное огнеметами. Уничтожив танки — здесь особенно отличились артиллеристы, которыми руководил будущий Маршал Советского Союза Л.А. Говоров — и большую часть живой силы противника, 51-я дивизия нанесла сильный контрудар. В трехдневных ожесточенных боях, как отмечал М.В. Фрунзе, «геройские войска под общей командой Блюхера не только отбили атаку врага, но, перейдя в дружную контратаку, окончательно разгромили его…»

19 октября 1920 г. командующий фронтом поставил войскам задачу «разбить армию Врангеля, не дав ей возможности отступить на Крымский полуостров, и захватить перешейки». События, однако, показали, что имеющимися в наличии силами и средствами эту задачу не решить. Хотя уже к вечеру 29 октября Перекопская ударная группа под командованием Блюхера достигла Перекопа, взять крепость не удалось. Врангель успел отойти на территорию Крымского полуострова, заперев вход в него. Действительно, подготовленная белыми оборона впечатляла. Ее основная линия проходила по Турецкому валу — сооружению, воздвигнутому еще крымскими ханами, длиной в 11 км и высотой — 8 м. Флангами вал упирался в Черное море и Сиваш и был усилен мощной и сложной системой долговременных сооружений. Перед валом был вырыт ров глубиной до 10 и шириной более 20 м, и построены две линии проволочных заграждений. Третья линия заграждений была скрыта во рву. С запада Перекоп прикрывался огнем корабельной артиллерии, а с востока — незамерзающим Сивашским заливом. В глубине Перекопского перешейка была сооружена вторая линия обороны, так называемый Юшуньский укрепленный узел. Шесть линий окопов с проволочными заграждениями впереди преграждали вход в Крым между озерами Красное и Старое.

«Противник имеет хотя и небольшой гарнизон, но обеспечил себя колоссальной материальной частью, которая, будучи приспособлена к местности, делает почти неприступным перешеек, — доносил Василий Константинович командующему 6-й армией А.И. Корку. — Все преимущества и выгоды на его стороне. Артиллерия и самые позиции противника скрыты за валом, наша же артиллерия, не имея позиций, при своем появлении быстро подбивается».

В течение недели на фронте царило затишье: стороны готовились к решающей схватке. Задача для 6-й армии была крайне сложная: впереди лежала хорошо простреливаемая противником открытая местность. Штурм позиций врангелевцев в лоб был чреват большими потерями и ставил выполнение боевой задачи под угрозу. Проведенная по приказу Фрунзе разведка бродов через Сиваш показала, что хотя залив считался непроходимым, его форсирование по дну возможно как для кавалерии, так и для пехоты. Появлялась, таким образом, возможность для удара во фланг и тыл врага.

5 ноября Фрунзе отдал приказ: «Армиям фронта ставлю задачу: по Крымским перешейкам немедленно ворваться в Крым и энергичным наступлением на юг овладеть всем полуостровом, уничтожив последнее убежище контрреволюции». Наиболее трудная задача в операции выпала Перекопской ударной группе Блюхера. 152-я и огневая бригады штурмовали Турецкий вал в лоб, остальные две бригады 51-й дивизии совместно с 15-й и 52-й дивизиями должны были форсировать Сивашский залив, занять Литовский полуостров и нанести удар в направлении Караджаная и далее на Армянск во фланг и тыл противнику, оборонявшему Турецкий вал.

Операция началась в ночь с 7 на 8 ноября. Пользуясь тем, что из-за сильного ветра уровень воды в Сиваше упал, красные части

приступили к пешему форсированию Сиваша. За три часа они сумели преодолеть десятикилометровый залив и неожиданно для врага выйти к Литовскому полуострову. К утру 8 ноября 153-я бригада стала продвигаться к Караджанаю.

Но еще более тяжелая обстановка сложилась у тех, кто штурмовал Турецкий вал в лоб. Шквальный артиллерийский и пулеметный огонь врангелевцев не позволял подойти к проволочным заграждениям вала. Командующий фронтом, прибывший в штаб 51-й дивизии, отдал категорический приказ начдиву повторить штурм, хотя понимал, что без значительной артиллерийской подготовки, на абсолютно ровной местности атаковать сильно укрепленную позицию противника неимоверно сложно. Но другого выхода не было.

Вечером командно-политический состав поднял красноармейцев в отчаянную атаку. Отдельные части потеряли в ней более половины состава, но успеха не добились.

Положение сложилось критическое. «Ночью меня вызвал к аппарату М.В. Фрунзе, — вспоминал Блюхер, — и сказал: «Сиваш заливает водой. Наши части на Литовском полуострове могут быть отрезаны. Захватите вал во что бы то ни стало». Потребовалось еще два отчаянных шаурма, прежде чем блюхеровцам удалось уже на рассвете 10 ноября захватить укрепления Турецкого вала.

По признанию М.В. Фрунзе, по получении донесения об успехе у него словно гора с плеч свалилась. В тот же день части, наступавшие на белых с фронта от Перекопа и наносившие удар во фланг со стороны Караджаная, соединились в районе Армянска. Врангелевцы бежали под защиту юшуньских укреплений. Но теперь на их разгром уже не потребовалось много времени. Уже на следующий день Блюхер докладывал: «Задача, поставленная дивизии, — пробить дорогу в Крым — выполнена. 11 ноября в 12 часов занята ст. Юшунь, впереди Крым, укреплений больше нет, лучшие силы Врангеля разгромлены окончательно: корниловцы, дроздовцы, марковцы, гвардейцы, 2-й армейский корпус представляют из себя жалкие остатки и панически бегут в разных направлениях.

Бывшая гордость Врангеля теперь не существует». 15 ноября части 51-й дивизии вступили в Севастополь и Ялту.

Остается добавить, что «за личную храбрость и особое искусство в руководстве боевыми действиями» по освобождению Крыма Блюхер был награжден двумя орденами Красного Знамени.

СТАЛ ДАЛЬНИЙ ВОСТОК РОДНЫМ

С изгнанием Врангеля участие Василия Константиновича в Гражданской войне не закончилось. В июне 1921 г. он был направлен на пост военного министра Дальневосточной республики, где война продолжалась. В конце мая 1921 г. белогвардейцы при поддержке японских интервентов совершили во Владивостоке переворот, и власть перешла в руки Приамурского временного правительства во главе с братьями Меркуловыми. Это создавало угрозу интересам РСФСР, поэтому Москва направила в ДВР ряд опытных, закаленных в боях с Колчаком, Деникиным и Врангелем военачальников. Их формальным и неформальным лидером был Блюхер, который, став военным министром, одновременно занял пост главнокомандующего Народно-революционной армии (НРА).

Из разношерстных, наполовину партизанских, слабо дисциплинированных и плохо вооруженных формирований Василий Константинович создал полноценную регулярную армию, которая изгнала с территории Приморья белогвардейцев и заставила эвакуироваться оттуда японские войска. Условия эвакуации обсуждались на открывшейся в августе 1921 г. в г. Дайрен конференции. Прибывший сюда в ноябре Блюхер отверг претензии интервентов, пытавшихся затянуть переговоры.

Тем временем белогвардейцы, накопив силы, перешли в наступление и заняли Волочаевку, являвшуюся стратегическим узлом: для ДВР она была ключом к Приморью. Главком срочно отбыл из Дайрена к войскам. После поспешной попытки наступления на Волочаевку, закончившейся неудачей, Блюхер лично разработал план операции, предусматривавший в этом районе окружение и уничтожение противника. Противник тоже хорошо понимал значение Волочаевки, которая была для него ключом к Забайкалью и Восточной Сибири. Поэтому город был превращен белыми в настоящий укрепленный район.

Двое суток шел жестокий бой за Волочаевку. Сопротивление было таким, говорилось в сводке полевого штаба армии, что целые воинские части, расстрелянные в упор картечью, буквально повисали на проволоке вражеских укреплений.

Обращаясь к командирам и красноармейцам уже после того, как 12 февраля 1922 г. «дальневосточный Верден» был взят, главком не скрывал восхищения от их стойкости и мужества: «На морозе, без горячей пищи, с куском замерзшего хлеба в кармане, под ураганным пулеметным и орудийным огнем вы грудью прорвали проволочные заграждения цитадели и наконец своими стремительными, всеразрушающими атаками выбили противника из его укрепленного гнезда… Я затрудняюсь выделить доблесть какой-нибудь отдельной части: геройски боролись и самоотверженно глядели в лицо смерти все…» 14 февраля части НРА, преследуя противника, освободили и Хабаровск. Остатки белогвардейских частей бежали в Приморье, а затем в Маньчжурию. Гражданская война затихала и здесь, на дальневосточных рубежах.

Блюхер в июле был отозван в Москву. Но уже в 1924 г., покомандовав 1-м стрелковым корпусом, дислоцировавшемся в Петрограде, Блюхер вновь оказался на востоке. Осенью 1924 г. он был направлен в служебную командировку в Китай, где стал главным военным советником Национально-революционного правительства Сунь Ят-сена. Действовал Василий Константинович под фамилией Галин. Как вспоминал Маршал Советского Союза К.А. Мерецков, иностранные корреспонденты долго пытались установить личность человека, дающего Сунь Ят-сену столь квалифицированные советы в военной области. Распространился слух, писал Мерецков, что это какой-то отставной французский генерал Гален, но в Генштабе Франции не смогли подтвердить этот слух. «Тогда дотошные газетчики приступили к поискам с другого конца и до-копались, что мифический француз — это не кто иной, как герой Гражданской войны в Советской России, приехавший в Китай по приглашению д-ра Сунь Ят-сена»[150] .

Писатель-эмигрант Р. Гуль, сочинивший к середине 1930-х гг. о Блюхере большой очерк, считал его «легендой, мифом», а его фамилию — псевдонимом. «Ложь, догадки, домыслы и правда, сплетшись, создали плотную «черную маску» на лице знаменитого псевдонима», — писал он[151].

Группа военных советников из СССР приняла активное участие в создании Национально-революционной армии (НРА), которая пополнялась за счет добровольцев из рабочих и молодежи столицы революционного Китая — Кантона, в обучении войск, налаживании системы управления и снабжения.

Значительная территория страны находилась тогда в руках генералов, стоявших во главе отдельных провинций на севере Китая и находившихся на содержании иностранных держав. Сунь Ят-сен понимал, что без их разгрома невозможно добиться объединения страны. Утвердившись в течение 1925 г. на юге (провинция Гуандун), НРА стала готовиться к Северному походу.

Блюхер принял активное участие в разработке его плана. Ему удалось отговорить командование от одновременного противоборства со многими противниками — это было НРА явно не под силу. Предложения советника из СССР сводились к тому, чтобы бить армии врага последовательно, привлекая сравнительно небольшие силы.

План был принят, и 9 июля 1926 г. Северный поход начался. Численно НРА, насчитывавшая около 100 тысяч человек, почти в 3 раза уступала противнику, была хуже вооружена. В этих условиях военный опыт, интеллект, полководческий дар Блюхера приобретали особую значимость. Василий Константинович находился непосредственно в войсках. Вот как, например, виделась его роль в одном из сражений советнику 6-го китайского корпуса Н.И. Конницу: «План Цзянсийской операции, прекрасно разработанный Галиным, был полностью принят. Приказ о наступлении, составленный им с подробными указаниями задач каждому корпусу, предусматривавший даже возможные варианты действий противника, был переведен на китайский язык и подписан главнокомандующим». В ходе сражения Василий Константинович предлагал «избегать направления больших сил в лоб укрепленных позиций противника, а искать решения в обходе их и фланговых ударах»[152].

Несмотря на значительные трудности, Цзянсийская операция завершилась полным разгромом противника. Последний, не выдерживая мощных ударов революционной армии, отступал к Шанхаю и Нанкину. В марте 1927 г. в Шанхае произошло восстание, в город вступили части НРА. Через несколько дней был взят Нанкин. Результатом Северного похода стало очищение Центрального и Южного Китая от милитаристов, в пять раз расширилась территория, подконтрольная национальному правительству, а население освобожденных районов возросло до 150 миллионов человек.

За рубежом (и не только в Китае) понимали, какую роль сыграл в этой победе Блюхер. Комментируя успехи Северного похода, американская печать называла его «гением Красной армии». А уж в освобожденных провинциях популярность советского военачальника была огромной. Как писал советник А. Хмелев, «Галину буквально нельзя никуда выйти на улицу без того, чтобы его движение по улице не сопровождалось бурно выражаемыми овациями населения… Для китайского населения имя Галина стало нарицательным. Теперь уже всех русских советников зовут Галиными».

После контрреволюционного переворота, произведенного Чан Кайши в апреле 1927 г., наши военные советники вынуждены были покинуть Китай. В СССР Блюхер был удостоен еще одного ордена Красного Знамени.

Вернувшись на Родину, он чуть больше года прослужил в европейской части страны — помощником командующего Украинским военным округом И.Э. Якира. Уже летом 1929 г. он вернулся на Дальний Восток, чтобы в качестве командующего Особой Дальневосточной армией (ОДВА) возглавить разрешение советско-китайского военного конфликта. Последний возник из-за того, что в июле китайские власти грубо нарушили соглашение 1924 г. о совместном с Советским Союзом управлении Китайско-Восточной железной дорогой: захватили по всей линии телеграф, закрыли представительства СССР, арестовали советских специалистов. Более того, подтянув войска, стали обстреливать наряды пограничников и, нарушая границу, совершать вооруженные налеты на советскую территорию.

17 июля советское правительство порвало дипломатические отношения с соседним государством, а для вооруженного отпора китайских милитаристов РВС СССР создал из вооруженных сил, дислоцированных на Дальнем Востоке, ОДВА. Любопытный комментарий дал назначению Блюхера английский журнал «Китайское обозрение»: «Прибытие Галина создает положение, которое может быть небывалым (единственным) в истории. В случае войны Россия будет иметь командующим ее военными силами, действующими против Китая, человека, бывшего руководящей фигурой (лицом) в армии оппозиционного государства и с более безукоризненным, из первоисточников знанием о силах противника. Проведя более десяти лет на Дальнем Востоке, Галин хорошо знает Дальний Восток и Китай. Без сомнения, принятие командования вооруженными силами России на Дальнем Востоке Блюхером создает новую обстановку в русско-китайском конфликте»[153].

Блюхер действовал как привык, — активно, наступательно. В октябре 1929 г. группа войск ОДВА в составе Амурской военной флотилии и 2-й Приамурской стрелковой дивизии в течение одного дня уничтожила большую часть сунгарийской флотилии противника, которая угрожала Хабаровску и железнодорожному сообщению с Приморьем, и, захватив город Лахасусу, разрушила его укрепления. Поскольку провокации продолжались, командующий поставил перед вверенными войсками новую боевую задачу — разгромить гарнизоны китайцев по берегу Сунгари от Лахасусу до Фугдина включительно, и уничтожить остатки сунгарийской флотилии. 70-километровый поход по реке Сунгари в сложных погодных и навигационных условиях был совершен успешно, поставленная командармом задача решена в течение четырех дней.

Однако урок агрессорам впрок не пошел. Они создавали две группировки войск: одну в Приморье, в районе Мишань-фу (в 40 км от госграницы), вторую — в Забайкалье, в районе городов Маньчжурия и Чжалайнор. Китайцы готовились перерезать железную дорогу Хабаровск — Владивосток и взорвать железнодорожные туннели у озера Байкал, чтобы отрезать Дальний Восток от остальной территории СССР.

Блюхер решил упредить противника. Для разгрома первой из вражеских группировок (возглавил операцию начальник штаба ОДВА А.Я. Лапин) потребовался всего один день.

Больше усилий было затрачено на разгром второй, значительно более мощной группировки. Действовавшие против Забайкальской группы советских войск китайцы имели тройное превосходство в силах и мощные укрепления. Операцию здесь возглавил сам Блюхер. Основной удар наносился по Чжалайнорской группировке противника с последующей ликвидацией его в районе города Маньчжурия. В боях особенно отличилась 5-я Кубанская кавалерийская бригада К.К. Рокоссовского, усиленная двумя батареями дивизионной артиллерии. Наступая из станицы Абагайтуевская, рокоссовцы переправились по льду через Аргунь и вышли к железной дороге. Затем Рокоссовский двинулся к Мутной Протоке, с двумя полками переправился на западный берег реки, отрезав пути отхода противнику на юг. В течение всего дня враг неоднократно пытался прорваться, но кавбригада отразила все его атаки. Тем временем 35-я стрелковая дивизия охватила Чжалайнор.

К концу дня удалось окружить также и маньчжурскую группировку противника.

18 ноября Чжалайнор был взят. На следующий день войска Забайкальской группы заняли исходное положение для штурма укреплений Маньчжурии. Китайцы двумя группами попытались прорваться из города, но попали под сокрушительный удар кавалерийской бригады Рокоссовского. Как доносил Константин Константинович, конными атаками 73-го и 75-го полков и действиями спешенных подразделений при поддержке артиллерии группа противника была уничтожена, и лишь ее незначительная часть ушла в сопки. 20 ноября советские части очистили город от противника. В течение следующей недели советские войска нанесли ему еще одно поражение и заняли станцию Цаган, а затем город Хайлар.

Успешные действия войск Блюхера заставили китайцев подписать Хабаровский протокол, по которому на КВЖД восстанавливалось положение, существовавшее до конфликта.

Победители были удостоены высоких наград. На знамени ОДВА появился орден Красного Знамени, а командарм стал первым кавалером вновь учрежденного ордена Красной Звезды. А в 1935 г. Блюхеру в числе первых пяти военачальников РККА было присвоено высшее воинское звание Маршал Советского Союза.

«Бесстрашный боец с врагами Советской республики, легендарный герой, В.К. Блюхер был идеалом для многих. Не скрою, я всегда мечтал быть похожим на этого… талантливого полководца»[154]. О многих ли людях говорил с таким искренним восторгом и уважением Маршал Советского Союза Г.К. Жуков!

Присвоение Василию Константиновичу высшего воинского звания, бесспорно, свидетельствовало об особом отношении к нему со стороны Сталина. Но, с другой стороны, наверняка вызвало недовольство со стороны других командующих округами первого разряда — И.П. Белова (МВО), Б.М. Шапошникова (ЛВО), И.П. Уборевича (БВО), И.Э. Якира (УВО). Генерал армии А.В. Хрулев, бывший в годы Великой Отечественной войны начальником Тыла Красной армии, вспоминал: «Я одно точно знаю, что Блюхеру было присвоено звание маршала по личному предложению Сталина, чему сильно завидовали Уборевич и Якир»[155].

1930-е гг. в жизни Василия Константиновича были отмечены не только большой работой по строительству и укреплению боевой мощи ОКДВА, но и активным участием в экономическом строительстве на Дальнем Востоке. Он, например, был в числе тех, кто в мае 1932 г., высадившись на глухом берегу Амура, заложил первый камень города Комсомольска. Именно он подсказал жене молодого командира Валентине Хетагуровой мысль обратиться с призывом к девушкам густонаселенных центральных районов страны ехать на Дальний Восток.

Постепенно Блюхер стал политиком в погонах. Выступая на XVII съезде партии в феврале 1934 г., он докладывал не только об армейских делах, но и о развитии народного хозяйства. «В первую пятилетку мы вложили в Дальневосточный край больше средств, — говорил он, — чем вложило за все время своего существования царское правительство; вторая пятилетка для Дальневосточного края является громадной программой социалистической индустриализации этой окраины…

В программе второй пятилетки, как указал здесь товарищ Сталин, исключительно важной задачей является развертывание угольной базы в новом Бурейском районе. Если учесть, что выявленные запасы углей в громадном Бурейском районе достигают (по данным Дальгеологотреста) 100 млрд т, если учесть залежи в этом районе большого количества железной руды (2 млрд т) и запасы меди, то станет ясным, какое громадное значение должна иметь поставленная товарищем Сталиным проблема Бурей.

Можно прямо сказать, что решение проблемы Бурей в сочетании с намеченным транспортным строительством на территории от Байкала к востоку превратит Бурейский район во второй Кузбасс»[156].

Что говорить, это были масштабные, дерзновенные планы. И Блюхер считал себя прямо причастным к их претворению в жизнь. Он ощущал себя не просто высокопоставленным военным, но одним из политических лидеров Дальнего Востока, которому есть дело и до переселенческой политики, и до создания животноводческой базы, и до других сугубо народно-хозяйственных проблем. Однако вовлеченность в большую политику сулила не только известность. В обстановке утвердившегося в стране единовластия Сталина это несло и немалую опасность, ибо с высшими военными вождь строил отношения по принципу: кто не с нами, тот против нас.

ВНАЧАЛЕ БЫЛ СУД НАД ТУХАЧЕВСКИМ

Когда 11 июня 1937 г. в Москве состоялось закрытое судебное заседание по делу участников «военно-фашистского заговора» М.Н. Тухачевского, И.Э. Якира, А.И. Корка, И.П. Уборевича, Р.П. Эйдемана, Б.М. Фельдмана, В.М. Примакова и В.К. Путны, среди судей Специального судебного присутствия Верховного суда СССР наряду с С.М. Буденным, Н.Д. Кашириным, Б.М. Шапошниковым и другими известными военачальниками был и командующий Особой Краснознаменной Дальневосточной армией Блюхер.

Судя по воспоминаниям Глафиры Лукиничны Блюхер, маршал не верил, что военачальники, которых он знал с времен Гражданской войны, могли пойти на предательство Родины, хотя на его глазах подсудимые, отвечая на вопросы председателя суда В.В. Ульриха, заявили, что они признают себя виновными. Что касается Тухачевского, то, по мнению Василия Константиновича, он расплатился за то, что посмел в 1920-е гг. публично сказать правду, назвав в числе тех, кто ответственен за поражение Красной армии под Варшавой в период Советско-польской войны 1920 г., члена РВС Юго-Западного фронта И.В. Сталина.

Не верил он в заговорщицкую деятельность и других подсудимых и, кажется, задавал им вопросы так, чтобы они имели лишнюю возможность снять с себя обвинение. Так, у И.Э. Якира он спросил, в чем конкретно выражалась подготовка поражения авиации Красной армии в будущей войне (именно в этом обвинялся Якир). Тот ответил: «Я вам толком не сумею сказать ничего, кроме того, что написано следствию»[157].

Да и при вынесении приговора Блюхер, по некоторым сведениям, занял иную, нежели другие члены Специального судебного присутствия, позицию. Как показывал в 1957 г. бывший председатель суда В.В. Ульрих, маршал Блюхер потребовал дорасследова-ния дела и голосовать за приговор отказался. Судебный приговор он не подписывал, подписал только протокол заседания.

Это был акт большого гражданского мужества. Блюхер не мог, разумеется, не примерить судьбу осужденных и расстрелянных военачальников на себя. Вдова Василия Константиновича вспоминает, как он сказал однажды: «Если со мной что-нибудь случится, — меня оправдает история» [158].

Вероятно, после казни Тухачевского и его соратников Блюхера не покидала мысль, что рано или поздно очередь дойдет и до него. И действительно, всего через год с небольшим Блюхер стал жертвой репрессивной машины.

Что привело к трагическому концу? Поиск ответа на этот вопрос предполагает по меньшей мере три версии. Расправа над Блюхером: 1) была очередным этапом раскручивания репрессивной машиной того процесса, начало которому положил суд над Тухачевским и другими; 2) представляла собой реализацию самостоятельного замысла по его устранению как потенциального врага, не обязательно связанного с расстрелянными 12 июня 1937 г. военачальниками, но могущего повредить реализации планов Сталина; 3) стала следствием его неудачных действий на Хасане? Цепь событий, происшедших в последний для Блюхера год жизни, позволяет утверждать, что лично для вождя Василий Константинович не был опасен. С ним расправились в рамках кампании по замене военной элиты на тех, кто лично был обязан своим выдвижением Сталину, а уж неудачные действия военачальника пришлись палачам как нельзя кстати в качестве повода для расправы.

Внешне события до мая — июня 1938 г. не должны были вселять в Василия Константиновича никакого беспокойства. Власть оказывала ему почести, соответствовавшие его рангу, высшему воинскому званию, легендарной славе. В январе он был избран членом президиума Верховного Совета СССР. В феврале — получил второй орден Ленина; тем самым были отмечены, как сказано в указе, его выдающиеся достижения в боевой, политической и технической подготовке частей и соединений ОКДВА. В марте — вошел в состав Главного военного совета РККА при Наркомате обороны, образованного по решению СНК СССР и ЦК ВКП(б). Это был орган, наряду с И.В. Сталиным включавший узкий круг высших военных руководителей — наркома обороны К.Е. Ворошилова (в качестве председателя), первого заместителя наркома И.Ф. Федько, заместителей наркома — С.М. Буденного, Г.И. Кулика (он же — начальник Главного артиллерийского управления РККА), Л.З. Мехлиса (начальник Политуправления РККА), Е.А. Щаденко (начальник управления по командному и начальствующему составу РККА), начальника Генерального штаба РККА Б.М. Шапошникова и его заместителя К. А. Мерецкова. Как видим, из командующих войсками военных округов (ОКДВА выполняла функции округа) в ГВС включили только Блюхера, и это должно было свидетельствовать об особом к нему доверии.

Но, с другой стороны, Блюхер не был новичком в политике. Он не мог не видеть, как тот или иной военачальник шел на повышение, а через непродолжительное время оказывался «врагом народа». Далеко ходить было не надо: кое-кто их тех высокопоставленных военных, кому тоже, подобно Блюхеру, оказали «особое» доверие, введя в состав Специального судебного присутствия Верховного суда СССР — командарм 1-го ранга И.П. Белов, командармы 2-го ранга Я.И, Алкснис и Н.Д. Каширин к этому времени уже были арестованы. Да и на Дальнем Востоке, в ОКДВА аресты не прекращались, в том числе и в ближайшем окружении командующего. Комкора Г.Д. Хаханьяна — начальника политуправления ОКДВА, члена РВС вызвали в Москву якобы для нового назначения. Его принял Сталин, Хаханьян вернулся в гостиницу ободренный, а ночью 1 февраля 1938 г. его арестовали.

Кроме Хаханьяна, из тех, с кем Блюхер служил немало лет, были арестованы: флагман флота 1-го ранга М.В. Викторов — бывший командующий Тихоокеанским флотом, комкор М.В. Сан-гурский — заместитель командующего ОКДВА, комкор М.В. Калмыков — командир 20-го стрелкового корпуса ОКДВА, комкор А.Я. Лапин — помощник командующего ОКДВА по ВВС; комдив С.И. Деревцов — начальник автобронетанкових войск ОКДВА, диввоенюрист В.И. Малкис — военный прокурор ОКДВА и многие другие. Вопреки мнению некоторых историков, вал репрессий в 1938 г. в Вооруженных Силах был ничуть не меньшим, чем в 1937 г. И Дальний Восток не стал исключением.

До Блюхера доходили нездоровые слухи и лично о нем, распространявшиеся в штабе армии и инспирируемые, как он понимал, из Москвы не без участия самого Ворошилова. Все это рождало мрачные мысли, однако, концентрироваться на них значило бы, как понимал Василий Константинович, не только напрасно надрывать душу, но и запустить главное дело, которым он занимался, — руководство ОКДВА, предупреждение возможной японской агрессии.

«НА ГРАНИЦЕ ТУЧИ ХОДЯТ ХМУРО»

Еще в конце 1932 г. в Японии, захватившей Северо-Восточный Китай, был разработан план войны против Советского Союза, который предусматривал разгром войск Красной армии, ликвидацию советских авиационных баз на Дальнем Востоке и захват ближайшего к границам Маньчжурии участка Дальневосточной железной дороги. Соответственно Япония год от года наращивала в Маньчжурии свои силы. К началу 1938 г. ее Квантунская армия насчитывала около 300 тыс. человек, 1200 орудий, 440 танков и 500 самолетов[159]. Усиленными темпами строились военные заводы и арсеналы, сооружались аэродромы, прокладывались дороги.

«Если мы посмотрим на направление стратегического строительства железных и грунтовых дорог, аэродромной сети, дислокацию складов и баз и на масштаб этих приготовлений, — говорил Блюхер, выступая с трибуны XVII съезда ВКП(б) 8 февраля 1934 г., — становится очевидным, что все это рассчитано не для обороны Маньчжурии, а для наступления на Советский Дальний Восток».

В 1936 г. план войны был конкретизирован, в частности, один из его вариантов предусматривал нанесение главного удара по войскам Красной армии в Приморье. Именно здесь на границе, а также на Амуре, у Благовещенска и Хабаровска усилилась своеобразная разведка боем. Счет обычных нарушений границы ежегодно шел на сотни, периодически происходили и серьезные боевые столкновения.

Нарушениям способствовало отсутствие еще с дореволюционных времен демаркации границы. Так было и в районе озера Хасан, который летом 1938 г. стал местом вооруженного советско-японского конфликта. Озеро располагается в южной, наиболее отдаленной части Приморья в 20–25 км от стыка маньчжуро-корейско-советской границы, находившегося в нижнем течении пограничной реки Тумень-Ула (Туманная). Граница была зафиксирована на картах, но на местности стояли только номерные знаки. Западнее озера Хасан находятся сопки Заозерная и Безымянная, ставшие во время конфликта местом ожесточенных боев. Они сравнительно невысоки, но с их вершин открывается вид на По-светскую долину, а в ясную погоду видны окрестности Владивостока. Ясно поэтому, насколько соблазнительными они были для японцев, не согласных с тем, что Советский Союз считал сопки Заозерную и Безымянную своей собственностью.

С учетом участившихся нарушений границы маршал Блюхер 28 апреля 1938 г. отдал приказ: «В связи с возможностью попытки внезапного нападения японцев на приграничные гарнизоны, особенно в Южном Приморье (залив Посьет-Славянка)…приказываю: командующему ВВС ОКДВА привести авиацию в состояние повышенной боевой готовности… подготовить части укрепрайонов на положение полной боеготовности»[160].

По воспоминаниям Маршала Советского Союза М.В. Захарова (начальника Генерального штаба ВС СССР в 1960-е гг.), Блюхер, досконально зная специфику Дальневосточного театра военных действий, убедительно отстаивал перед правительством и Главным военным советом предложения по наращиванию в регионе вооруженных сил. Когда по плану на 1938 г. было решено усилить ОКДВА лишь на 10 тыс. человек, Блюхер немедленно направил встречное предложение об увеличении численности войск не менее чем на 100 тыс. человек. Не получив поддержки наркома Ворошилова, разрешившего довести эту цифру лишь до 23,5 тыс., Блюхер настоял, чтобы этот вопрос был рассмотрен на Главном военном совете при его личном участии. «Тщательно обсудив глубоко аргументированные и обоснованные с военной, экономической и внешнеполитической стороны предложения командующего, — писал М.В. Захаров, — Главный военный совет нашел их правильными и принял решение дополнительно усилить советские войска на Дальнем Востоке на 72,3 тыс. человек. Всего за 1938 год войска Дальневосточного фронта должны были увеличиться на 105 800 человек, а на капитальное войсковое строительство получить почти в два раза больше денежных средств, чем в 1937 году. Дальновидность и своевременность этих предложений В.К. Блюхера были подтверждены всем ходом дальнейших событий»[161].

Упомянутое выше заседание Главного военного совета состоялось 28–31 мая 1938 г. В этой связи не совсем понятно, о каком событии Блюхер сообщал из Москвы в Хабаровск по прямому проводу начальнику штаба ОКДВА комкору Г.М. Штерну: «Двадцать первого принимал участие в работах Главного военного совета, на котором имел краткую беседу и с Главным хозяином. Мой отдых начинается двадцать пятого мая… Пока все идет хорошо и даже лучше, чем я ожидал».

Бывшая сотрудница Коминтерна А.Л. Разумова, работавшая в подчинении Блюхера еще в Китае, встречалась с ним в тот день, когда его принимал Сталин. Василий Константинович был в приподнятом настроении, рассказывал, что, когда он посетовал на инспирируемые из Москвы нездоровые слухи о нем, командующем, вождь успокоил его, сказав: «К сожалению, людям свойственны слабости, в том числе зависть. Поезжайте, товарищ Блюхер, в отпуск, отдохните. Все будет хорошо» [162].

У маршала были и другие основания для хорошего настроения. Во-первых, ГВС принял его предложения относительно значительного увеличения численности войск и строительства оборонительных сооружений на Дальнем Востоке. А во-вторых, находясь в Москве, он смог добиться от начальника управления по командному и начальствующему составу РККА Е.А. Щаденко ускорения комплектования армии недостающими кадрами. Заместителем командующего ОКДВА стал комдив В.З. Романовский, начальником штаба — комкор ГМ. Штерн, членом военного совета — дивизионный комиссар П.И. Мазепов; кроме того, были подписаны приказы о назначении высшего и старшего начальствующего состава почти на все вакантные должности.

Это было тем более необходимо, что 8 июня 1938 г. Главный военный совет постановил развернуть ОКДВА в Краснознаменный Дальневосточный фронт (КДФ) с Блюхером во главе. В состав фронта вошли две армии — 1-я Приморская (командующий комдив К.П. Подлас) и 2-я отдельная Краснознаменная (комкор И.С. Конев), а также Хабаровская группа войск.

И вновь не все понятно. Почему в столь ответственный момент вдруг встал вопрос об отпуске Василия Константиновича? Выходит, даже важнейшее решение о создании КДФ было принято ГВС в отсутствие полководца? Похоже, что начиналась линия на дискредитацию полководца. Формально обойтись без него, как многолетнего авторитетного руководителя войск в дальневосточном регионе, было еще невозможно, но уже с первых шагов его убирали от реального управления, чтобы потом возложить на него ответственность за провалы.

Между тем неблагоприятные события в районе озера Хасан стали быстро нарастать. 13 июня именно на участке 59-го По-сьетского погранотряда перешел к японцам начальник управления НКВД по Дальневосточному краю комиссар госбезопасности 3-го ранга Г.С. Люшков. И дело не только в том, что измена столь высокопоставленного сотрудника органов безопасности неизбежно повышала градус шпиономании на Дальнем Востоке и делала личность Блюхера более уязвимой для упреков из Центра. Главное — Люшков передал японской разведке ценные сведения о Дальневосточной армии, из которых Генштабу императорской армии стало ясно, что, вопреки прежней информации, советские войска в регионе значительно превосходят противостоящие им войска на сопредельной территории в Маньчжурии и Корее. Японцы пришли к выводу, что «это делало фактически невозможным осуществление ранее составленного плана военных операций против СССР»[163]. Проверить сведения перебежчика можно было только на практике, вызывая советские войска на столкновения, поэтому обстановка на границе неизбежно должна была обостриться.

Судя по фактам, японцам в этот момент, как нельзя кстати, «помогли» советские пограничники. Чтобы предотвратить впредь переход границы в полосе 59-го отряда, его командование запросило у штаба Дальневосточного погранокруга разрешение на занятие сопки Заозерная и 8 июля получило его. Через несколько дней на сопке под покровом ночи был оборудован окоп с проволочными заграждениями, при этом советские пограничники выдвинули его на сопредельную сторону за четырехметровую погранполосу.

Японцам удалось перехватить радиопереговоры командования 59-го отряда с Хабаровском, после чего им не составило труда убедиться в «нарушении границы». По дипломатической линии был заявлен протест с требованием «покинуть захваченную маньчжурскую землю» и восстановить на Заозерной начертание границы, «существовавшей там до появления окопов». Ответ НКИДа, однако, гласил, что ни один советский пограничник и на вершок не заступил на сопредельную территорию. Словно подтверждая это, 15 июля на гребне Заозерной один из советских пограничников застрелил японского жандарма. Москва официально заявила, что «жандарм убит на советской территории, куда ему не следовало приходить», и повторно отказалась выполнить требование Токио уйти с Заозерной. Тогда 20 июля посол Японии Сигемицу, повторно посетив наркома иностранных дел СССР М.М. Литвинова, заявил ему, что «Япония должна будет прийти к выводу о необходимости применения силы».

Таким образом, противостояние быстро шло к развязке. Но, пожалуй, судьба Блюхера зависела не только и даже не столько от исхода борьбы с японцами, сколько от отношения к нему Сталина.

На этом фоне как-то провокаторски звучали оценки, данные писателем-эмигрантом Р. Гулем, который в 1933 г. опубликовал книгу о некоторых советских военачальниках, ее в Кремле наверняка прочитали. «Кто знает, — завершал он очерк о Василии Константиновиче, — может быть, мы еще и услышим имя Блюхера в реляциях о боях. А может быть, Блюхер мелькнет и на неизбежном повороте внутренней жизни страны при ликвидации коммунистической диктатуры»[164]. Что должно было прийти на циничный ум Сталина, если и за границей, оказывается, не исключали вооруженного вмешательства Блюхера в политическую жизнь страны?

«ПРИЕХАЛИ АКУЛЫ, КОТОРЫЕ ХОТЯТ МЕНЯ СОЖРАТЬ»

В связи с обострением обстановки на Дальнем Востоке по решению Политбюро ЦК ВКП(б) от 20 июня 1938 г. сюда был направлен начальник Политуправления РККА Л.З. Мехлис [165]. В Хабаровске находился и первый заместитель наркома внутренних дел (в недавнем прошлом начальник главного управления пограничной и внутренней охраны, начальник пограничных войск НКВД) командарм 1-го ранга М.П. Фриновский. Их задача — навести в войсках Дальневосточного фронта «революционный порядок, повысить их боевую готовность» и «в семидневный срок провести массовые оперативные мероприятия по изъятию противников советской власти».

Говоря о Мехлисе и Фриновском, некоторые историки утверждают, что их главной целью было «найти «компроматы» на В.К. Блюхера»[166]. С точки зрения конечного результата это выглядит действительно так. Их донесения, особенно Мехлиса, в Центр сыграли, пожалуй, решающую роль в окончательной политической дискредитации Василия Константиновича. Но зададимся вопросом: с чего это вдруг Блюхер, буквально за три месяца до этого поднимаемый к новым высотам в военной и политической иерархии, стал в глазах Сталина «врагом народа»? Из-за того что не подписал приговор по делу Тухачевского? Да, этот аргумент имеет серьезный вес. Но строить на нем умозаключение относительно того, что военачальник после этого полностью потерял доверие Сталина, все же не стоит. Иначе его не назначили бы, очевидно, командующим Дальневосточным фронтом. Блюхер почти не был связан с участниками «военного заговора» по службе после Гражданской войны, особой симпатией с их стороны не пользовался, и вождь это знал. Отказ подписать приговор он не обязательно должен был расценить как знак солидарности Блюхера с осужденными военачальниками. Тот мог руководствоваться обычной щепетильностью: мол, нет достаточных доказательств вины, требуется дополнительное расследование.

Да, относительно его лояльности были сомнения. Но, например, и на маршала Буденного были показания обвиняемых по делу Тухачевского, однако Сталин не тронул бывшего командующего 1-й Конной. Еще один союзник в лице Блюхера вождю вовсе не помешал бы. Так что Василий Константинович вполне мог бы стать в ряд с Ворошиловым и Буденным, а не с Тухачевским и Убореви-чем. Но при одном условии: сомнения в его лояльности он должен был опровергнуть действиями вокруг Хасана (как сделал, например, позднее Г.К. Жуков на Халхин-Голе). Но на Хасане Блюхер не оправдал сталинское доверие ни политически (затеяв разбирательство вокруг нарушения границы советскими пограничниками), ни как военачальник, провалив операцию. Так что Сталин поставил крест на Блюхере, пожалуй, не до, а уже в ходе конфликта на Хасане. И вот здесь-то донесения Мехлиса и Фриновского сыграли свою роль.

Вдова Блюхера Глафира Лукинична вспоминает, что уже после первого острого разговора эмиссаров Кремля с ее мужем Василий Константинович сказал ей: «Ты знаешь… приехали акулы, которые хотят меня сожрать. Они меня сожрут или я их, не знаю — второе маловероятно»[167].

Командующий постепенно стал наиболее крупной, но все же не единственной мишенью борцов с «врагами народа» в КДФ (с 23 июля 1938 г. фронт стал именоваться ДКФ — Дальневосточный Краснознаменный фронт). О масштабах чистки лишь на первом этапе дает представление телеграмма Мехлиса, направленная Сталину 28 июля 1938 г.: «Уволил двести пятнадцать политработников, значительная часть из них арестована. Но очистка политаппарата, в особенности низовых звеньев, мною далеко не закончена. Думаю, что уехать из Хабаровска, не разобравшись хотя бы вчерне с комсоставом, нельзя…»[168]

Как же действовал в это крайне нервозной обстановке Блюхер, видя, что во вверенной ему армии вовсю орудуют заместители наркомов обороны и внутренних дел, изымая «врагов народа» и уже тем самым бросая все более густую тень подозрения на командующего? Вероятно, он в самом деле не избавился от некоторого идеализма, попытавшись поставить под сомнение версию о нарушении границы японцами, от которой Москва отступать была не намерена. 24 июля командующий направил Фриновскому записку: «На границе сейчас создалась обстановка, при которой всякая неосторожность со стороны погранвойск и частей РККА, не говоря уже об умышленных провокациях какой-либо сволочи, может принести к военным инцидентам, развитие которых трудно предвидеть».

По его указанию (причем в тайне от Мехлиса и Фриновского, на поддержку которых Блюхер явно не мог рассчитывать) из работников штаба 1-й армии с участием топографов была сформирована комиссия, которая обследовала восточные и северо-восточные склоны высоты Заозерная и на месте установила точное местонахождение вырытых окопов, а также линию, занимаемую советскими пограничниками и их охранением. Неужели маршал всерьез полагал, что даже если факт нарушения границы со стороны японцев и не подтвердится, то наркоминдел Литвинов пригласит японского посла для извинений? Он стремился избежать любого повода для провокаций со стороны Японии, не поняв, что Москва сознательно шла с ней на эскалацию конфликта. Не поддержав Центр, Блюхер подписал себе приговор.

Обоснованно считая Фриновского главным источником информации по факту нарушения границы, Блюхер попытался дезавуировать именно его выводы. 26 июля он запросил пограничное командование: когда именно Фриновский был на высоте Заозерная — до убийства жандарма или после. Не исключено, что командующий ДКФ пока не увидел, так сказать, большой провокации (одного государства против другого), и опасался малой провокации — козней Фриновского лично против себя, ибо убийство жандарма можно было при желании обернуть против командования не только Посьетского погранотряда, но — и фронта. Основываясь на результатах работы комиссии, Блюхер 26 июля направил донесение Сталину, Ворошилову и Ежову, в котором отмечал: «Факт нарушения нами корейской границы, судя по схеме, не подлежит сомнению»[169].

Как следует из еще одной, направленной в тот же день телеграммы наркому обороны, Блюхер демонстрирует некую аполитичность: «Никаких распоряжений в духе донесенной мной телеграммы ни войскам армии, ни пограничным войскам мною не отправлялось… В докладе я доносил свое мнение и оценку на рассмотрение и решение Инстанции». Мол, мой долг проинформировать, а вы решайте, как знаете…

Что ж, лишний раз с горечью убеждаешься, каким политически наивным оказался полководец. Его «акции» в той обстановке мог поднять лишь диаметрально противоположный вывод комиссии: границу нарушили японцы. Что касается СССР, то «ни одной пяди чужой земли, в том числе и маньчжурской, и корейской, мы не хотим, но и своей советской земли никому, японским захватчикам в том числе, никогда не отдадим ни вершка!» (так дословно было сказано в приказе наркома обороны Ворошилова № 0071 от 4 августа 1938 г.).

Вина маршала в глазах Москвы усугублялась его действиями в эти дни. Несмотря на то, что 25 июля японцы обстреляли советский пограничный наряд, а на следующий день усиленная японская рота захватила пограничную высоту Чертова Гора, Блюхер 26 июля приказал снять с сопки Безымянная взвод поддержки, там остался лишь пограничный наряд в составе 11 человек. На Заозерной размещалась рота красноармейцев. Мотив у Блюхера был один: в условиях, когда советские пограничники нарушили госграницу, всякое усиление здесь погрансил лишь даст повод для новых шагов японского командования. Более того, в телеграмме Ворошилову он потребовал «немедленного ареста начальника погранучастка и других виновников в провоцировании конфликта с японцами». В ответ он получил категоричное указание «прекратить возню со всякими комиссиями и точно выполнять решения советского правительства и приказы наркома».

Не подтверждение ли это того факта, что провокация на границе была задумана в Москве? С другой стороны, если Блюхеру не доверяли, почему рискнули разрешить конфликт с японцами при его активном участии? Остается повторить ранее высказанное предположение, что заранее против Василия Константиновича у Москвы ничего существенного не было, и разочарование в нем, недоверие к нему возобладали уже в ходе конфликта.

Реагируя на доклад командующего ДКФ, Ворошилов передал 26 июля в Хабаровск распоряжение: «Никого пока не арестовывать. Мероприятия по линии обороны оставить [в] полной силе, принять меры к их улучшению». А в 23.00 по московскому времени дополнительно уточнил: «Никакого особого усиления на горе Заозерная, кроме того, что уже там имеется, не предпринимать»[170].

Как считает выявившая эту переписку историк А.И. Картунова, такое указание последовало потому, что «в Москве понимали, что какое бы то ни было дополнительное подтягивание войск к горе Заозерная могло быть воспринято японцами в качестве повода для их новых провокаций». Но выдвижение дополнительного числа войск как раз, наоборот, могло отрезвить противостоящую сторону, и уж, по крайней мере, в начале вооруженной стадии конфликта 29 июля японцы не имели бы такого значительного преимущества, каким оно оказалось на практике. Просто, судя по всему, для Москвы доклад Блюхера оказался неожиданным, и там не знали, чего можно ожидать от командующего, если дать ему свободу действий.

Что дело обстояло скорее так, а не иначе, свидетельствует выявленная А.И. Картуновой шифртелеграмма, которую Ворошилов направил на следующий день лично Мехлису. В ней нарком обороны, назвав донесение Блюхера о результатах работы назначенной им комиссии для обследования Заозерной, «странным», высказал недоумение, почему Блюхер скрыл его и от члена военного совета Мазепова, и от начальника штаба фронта Штерна. «Неизвестно также, — продолжал Ворошилов, — какими мотивами руководствовался Блюхер, не доложив это донесение Вам, моему заму и его старшему начальнику. Наконец, в Хабаровске находится замнаркомвнудел Фриновский, с которым он должен был посоветоваться, прежде чем давать Москве столь радикальное предложение о 59 погранотряде (имеется в виду требование Блюхера о немедленном аресте командования погранотряда. — Ю.Р.)».

Особо следует обратить внимание на следующие слова из шифртелеграммы наркома обороны: «Я ничего не говорю о существе вопроса, т. к. оно Вам, как и всему Советскому Союзу, Блюхеру в том числе, хорошо известно из опубликованной беседы Литвинова и Сигемицу. Наша позиция в этом раздутом японцами погран-конфликте ясна, тверда и основана на бесспорной правоте. Тем непонятнее внезапный афронт Блюхера и его нервозность по делу, которое возникло и развивается на территории вверенного ему Военного фронта уже больше десяти дней». Из этой сентенции совершенно ясно, что высшее политическое и военное руководство возмутила и даже напугала объективность Блюхера. Если факты говорили о вине советских пограничников в нарушении границы, то, в соответствии с циничной логикой Ворошиловых и мехлисов, тем хуже было для фактов. Кроме того, здесь впервые столь явственно делаются намеки на то, что за действиями Блюхера стоят не ошибки, а сознательные враждебные мотивы. Хватило одного-двух дней, чтобы руководители Наркомата обороны от намеков перешли к прямым обвинениям.

«Ни я, ни другие товарищи ничего в этом понять не можем, — заключал Ворошилов телеграмму. — Очень прошу спокойно разобраться в этом деле (имеется в виду, конечно, позиция Блюхера. — Ю.Р.) и сообщить мне шифровкой Ваше мнение».

Мехлис в свойственной ему категоричной манере потребовал от командующего ДКФ объяснений. Вероятно, лишь теперь Василий Константинович почувствовал, насколько навредила ему излишняя самостоятельность и объективность в оценках. Он давно уже не заблуждался насчет Ворошилова, еще в 1932 г. как-то сказал жене: «Если б не Главный хозяин, Клим бы не в ковше, а в ложке воды утопил меня»[171]. Теперь приходилось объясняться с не менее зловещей фигурой — Львом Мехлисом, оставшимся в истории с репутацией инквизитора Красной армии.

28 июля вечером, как сообщал в Москву заместитель наркома обороны, у него с Блюхером состоялся разговор, и тот признал ошибочность занятой им позиции. На следующий день, вероятно, не без подсказки Мехлиса, маршал направил в Москву шифртелеграмму, в которой причину совершенной им «политической ошибки» объяснил особой подозрительностью к 59-му погранотряду, поскольку на его участке перешел границу Г.С. Люшков, а также необходимостью после заявления, сделанного наркомом иностранных дел М.М. Литвиновым, действовать с особой осторожностью, чтобы избежать какого бы то ни было повода для военной провокации со стороны японской армии. Заканчивалась телеграмма Блюхера заверением, что в его действиях не было и мысли оставить японцам или не защищать от них высоту Заозерная. Блюхер признавал своей «бесспорной ошибкой» также тот факт, что он оставил военный совет фронта в неведении относительно своих умозаключений и действий и тем более не доложил о них Мехлису, «чего в будущем повторено не будет».

Однако с покаяниями, судя по всему, маршал опоздал. Замнаркома, начальник Политуправления РККА уже выработал о нем свое категорическое мнение. 29 июля он направил Сталину и Ворошилову обстоятельную телеграмму, расценив линию поведения командующего фронтом как двурушничество: «1. Позиция Блюхера более чем странная, льющая воду на мельницу японцев. 2. Блюхер ведет себя двойственно. Такую же двойственную позицию он занимает и по ряду других важных вопросов. Порой трудно отличить, когда перед тобою выступает командующий или человек в маске. 3. Блюхер в своих требованиях оставить окопы и проволочные заграждения по сути готов отдать высоту японцам. 4. Требование наказать стрелявшего в нарушителя-японца ни на чем не основано. Линия Блюхера может лишь дезориентировать погранохрану, снизить ее бдительность в борьбе за нерушимость наших границ. 5. Позицию Блюхера в данном вопросе связываю с его общей линией как командующего. Любое указание наркома воспринимает болезненно… Блюхер сам не организует работу штаба и частей, обезличивает людей и лишает каких бы то ни было прав своих ближайших помощников»[172].

«Действия Блюхера односторонни и поверхностны… Оставшись на позиции необходимости спуска нашего наряда на скаты высоты в нашу сторону, идет фактически на уступку гребня высоты японцам… Он по меньшей мере лжец, обманывающий партию и правительство и боящийся… личного разоблачения, если не больше», — в тот же день доносил в Москву и Фриновский.

Вероятно, что после таких обвинений политического характера Василия Константиновича уже ничто не могло спасти. Небольшой шанс изменить ситуацию в свою пользу оставляли удачные действия Блюхера как военачальника. Сталин хорошо знал цену политическим ярлыкам и принимал их во внимание только тогда, когда считал нужным. К сожалению, полководец оказался не на высоте, руководя боевыми действиями на Хасане. Эту операцию, несмотря даже на ее ограниченный характер, Блюхер, по авторитетной оценке маршала И.С. Конева, провалил[173].

Правда, писатель К.М. Симонов, который беседовал с Коневым, вполне правомерно возразил, что человека с головой, положенной под топор, трудно судить за неудачное проведение операции. От ощущения обреченности проистекали, к слову, и тяжелое моральное состояние, и пьянство, которые Конев отметил в Блюхере.

Во власти этого порока маршал находился и ранее. По словам генерала армии А.В. Хрулева, Блюхер утверждал, что употребление большого количества спиртных напитков позволяется снять страдания от мучившего его заболевания — экземы кожи. Так или иначе, но еще в начале 1937 г. начальник политуправления ОКДВА армейский комиссар 2-го ранга Л.Н. Аронштам требовал снять его с должности командующего из-за такого пристрастия к горячительному.

Но Сталин, обычно порицавший этот порок, в данном случае допускал снисходительность. Выступая 2 июня 1937 г. на Военном совете при наркоме обороны, он всячески защищал Василия Константиновича: «.. И вот начинается кампания, очень серьезная кампания. Хотят Блюхера снять… Агитацию ведет Гамарник, ведет Аронштам. Так они ловко ведут, что подняли почти все окружение Блюхера против него. Более того, они убедили руководящий состав военного центра, что надо снять. Почему, спрашивается, объясните, в чем дело? Вот он выпивает. Ну, хорошо. Ну, еще что? Вот он рано утром не встает, не ходит по войскам. Еще что? Устарел, новых методов работы не понимает. Ну, сегодня не понимает, завтра поймет, опыт старого бойца не пропадает. Посмотрите, ЦК встает перед фактом всякой гадости, которую говорят о Блюхере. Путна бомбардирует. Аронштам бомбардирует нас в Москве, бомбардирует Гамарник. Наконец, созываем совещание. Когда он приезжает, видимся с ним. Мужик, как мужик, неплохой…»[174]

Вот это — кадровая политика, вот это — критерии оценки! Хотя такая снисходительность проявлялась наверняка с дальним прицелом, чтобы противопоставить одних руководящих лиц в Вооруженных Силах другим.

ХАСАН

Две недели, в течение которых длился локальный конфликт на Хасане, стали для Василия Константиновича одними из самых тяжелых в его насыщенной испытаниями боевой биографии.

К моменту нападения 29 июля 1938 г. японцы сконцентрировали у границы группировку, насчитывавшую более 38 тыс. человек и состоявшую из несколько пехотных и кавалерийских соединений, трех пулеметных батальонов, танковых, тяжелоартиллерийских и зенитных частей, ее поддерживали с воздуха 70 самолетов. На островах на р. Тумень-Ула они оборудовали огневые позиции артиллерии. Легкую артиллерию и пулеметы установили на высоте Богомольной в 1 км от Заозерной.

С нашей же стороны к границе были переброшены всего две роты Посьетского погранотряда и 119-го стрелкового полка 40-й стрелковой дивизии. Как говорится, почувствуйте разницу. «После же официальных притязаний Японии на этот небольшой участок советской земли, — по свидетельству маршала М.В. Захарова, — дальнейшие меры, направленные на укрепление высот у озера Хасан, не предпринимались»[175].

В самом деле, не предпринимались, последний запрет на наращивание сил поступил от наркома обороны, как мы помним, в телеграмме от 26 июля. Но почему? Выскажем свое не претендующее на оригинальность мнение: Сталин провоцировал японцев на конфликт, дабы преподать им урок. Это прослеживалось в мерах дипломатического характера, о чем шла речь выше, эта линия явна и в мерах военного характера. Знай японцы, что против них сконцентрирована соразмерная группировка советских войск, они могли бы на конфликт и не решиться.

Сталин вел свою партию, но и Блюхер, которому в этой игре, судя по всему, самостоятельная роль не отводилась, тоже словно не замечал накапливания по ту сторону границы солидных сил противника. Соответственно, не предпринимал никаких серьезных мер к тому, чтобы подтянуть достаточно сил для отпора возможному агрессору. Ведь запрет наркома последовал 26 июля, а ранее почему ничего не делалось? Решение о создании Дальневосточного фронта было принято более чем за полтора месяца до запрета. Блюхер обладал для перемещения войск необходимыми полномочиями, но тем не менее ими не воспользовался. Объяснение такой осторожности дается одно: Василий Константинович не желал давать японцам повода к нападению, но стал, по сути, на путь умиротворения возможного агрессора, действуя так же, как Сталин весной 1941 г. по отношению к Германии.

29 июля в 16 часов 40 минут по местному времени японцы двумя отрядами численностью до роты атаковали высоту Безымянную. Наряд из 11 советских пограничников принял неравный бой, потеряв половину личного состава убитыми. Благодаря тому, что к месту боя подошла подмога численностью со стрелковую роту, японцев еще до сумерек удалось отбросить. На следующий день между сопками Безымянная и Заозерная занял оборону батальон 40-й стрелковой дивизии. Попытка японцев 30 июля при поддержке артиллерии захватить Безымянную оказалась безуспешной. Японское командование пошло на значительное усиление частей, участвовавших в боях. Рано утром 31 июля после сильной артподготовки два батальона пехоты атаковали высоту Заозерная и один батальон — высоту Безымянная. После ожесточенного боя противнику удалось захватить указанные высоты. Понесшие большие потери советские пехотинцы и пограничники отошли к озеру Хасан. Конфликт набирал обороты, становясь все более масштабным и ожесточенным.

31 июля на Хасан прибыли Мехлис и начальник штаба фронта комкор Штерн. В тот же день замнаркома доложил Сталину: «В районе боев нужен настоящий диктатор, которому все было бы подчинено». Да и для вывода, который Мехлис сделал в следующей телеграмме в Москву: «Во всей операции командование фронта показало свои колебания, нерешительность и свою элементарную неорганизованность», увы, имелись серьезные основания.

Единое командование в самом деле отсутствовало. Поскольку главная роль в противоборстве с японцами отводилась соединениям 1-й Приморской армии (40-я, 32-я стрелковые дивизии, 2-я мо-томехбригада), руководить боевыми действиями должно было армейское командование. Но в действия находившихся в районе Хасана частей вмешивались и представители Москвы, и командование фронтом, и пограничные власти. Неблагоприятная ситуация сложилась с переброской подкреплений к месту боев.

1 августа в Хабаровск поступил приказ Ворошилова: «В пределах нашей границы смести и уничтожить интервентов, занявших высоты Заозерная и Безымянная, применив в дело боевую авиацию и артиллерию». Решение задачи нарком возложил на войска 39-го стрелкового корпуса в составе 40-й и 32-й стрелковых дивизий и 2-й механизированной бригады. Общее руководство операцией должен был осуществлять начальник штаба ДКФ Штерн. Но и Блюхер, естественно, будучи командующим, не должен был стоять в стороне. Поскольку теперь его поведение рассматривалось буквально под лупой, малейшее промедление маршала вызывало обостренную реакцию Кремля.

В день получения в Хабаровске приказа наркома — 1 августа Сталин, Молотов и Ворошилов вызвали Блюхера к прямому проводу. Разговор настолько ярко демонстрирует отношение высшей власти на тот момент к командующему ДКФ, что заслуживает быть приведенным практически полностью, без особых купюр.

«У аппарата товарищ СТАЛИН, т. МОЛОТОВ и т. ВОРОШИЛОВ. Ваши жалобы на первую армию неубедительны. Первая армия подчинена Вам. За беспорядки в первой армии отвечаете Вы лично. Скажите-ка, т. Блюхер, почему приказ наркома обороны о бомбардировке всей территории, занятой японцами, включая высоту Заозерная, не выполняется?

БЛЮХЕР. Докладываю. Авиация… готова к вылету. Задерживается вылет [из-за] неблагоприятной метеорологической обстановки. Сию минуту Рычагову (П.В. Рычагов — командующий ВВС ДКФ. — Ю.Р.) приказал, не считаясь ни с чем, поднять авиацию в воздух и атаковать район к югу, проходящий по линии Новоселки и выс[ота] 86,6. Центром воздушной атаки указана выс[ота] 69,8 и далее на юг высоты между оз. Хасан и озером Дорицини за исключением района поселка Подгорная, где, как только сейчас выяснилось, продолжают геройски выполнять свой долг пограничники, обороняя выходы к югу со стороны так называемой горы Заозерная. Далее приказано уничтожить диверсантов к востоку от водораздела на так называемой высоте Заозерная… Населенных корейских пунктов авиации бомбить запрещено. Авиация сейчас поднимается в воздух, но боюсь, что [при] этой бомбардировке мы, видимо, неизбежно заденем также как свои части, так и корейские поселки…

Товарищ СТАЛИН. Прошу извинения, что прервал Вас… Скажите, т. Блюхер, честно, есть ли у Вас желание по-настоящему воевать с японцами. Если нет у Вас такого желания, скажите прямо, как подобает коммунисту, а если есть желание, я бы считал, что Вам следовало бы выехать на место немедля.

Дальше. Мне непонятна Ваша боязнь задеть бомбежкой корейское население, а также боязнь, что авиация не сможет выполнить своего долга ввиду тумана. Кто это Вам запретил в условиях военной стычки с японцами не задевать корейское население? Какое Вам дело до корейцев, если наших людей бьют пачками японцы? Что значит какая-то облачность для большевистской авиации, если она хочет действительно отстоять честь своей Родины…

Т. БЛЮХЕР. Товарищ Сталин, прошу верить, если я имею право на это рассчитывать, то утверждаю, что добить японцев у меня желание было, есть и будет. Все мои оговорки о том, чтобы не задеть поселков мирного корейского населения, продиктованы указаниями, полученными мною семь часов тому назад от начальника Генерального штаба, который подчеркивал, что ни при каких условиях не должны нарушить границу, тут, видимо, происходит даже политическая ошибка о юридических метрах и формальном нарушении границы, которую допустил я в своей телеграмме на Ваше имя 24 июля».

В ряду причин, по которым удары с воздуха пока не наносились, Блюхер назвал также просьбу Штерна до окончательного сосредоточения второй мехбригады и частей 32 сд не разрешать вылеты нашей авиации. По мнению Штерна, активные действия советской авиации вызвали бы ответные действия двух японских авиационных полков в Северной Корее, что помешало бы выдвижению наших наземных частей. Но теперь, как докладывал Блюхер Сталину, «я отдаю распоряжение Рычагову поднять авиацию в воздух и атаковать зарвавшихся интервентов».

В ответ Сталин указал первостепенную цель бомбардировок: «По нашему мнению — главное теперь не дать японцам остаться на нашей территории. Никто Вас не обязывает переходить границу, мы только советуем Вам пустить в ход большие силы нашей бомбардировочной авиации и бомбить непрестанно японцев, чтобы они не могли обосноваться хотя бы на короткий срок на нашей территории, включая Заозерную. Мы считаем, что такая сосредоточенная бомбежка, кроме того, что она истребит японцев, будет вместе с тем прикрытием для подвода наших войск и конечно артиллерии к нашим границам. Советую Вам и Мазепову немедленно вылететь на место происшествия и сделать все для того, чтобы в короткий срок перебить японцев и истребить их материальную часть на нашей территории. Если там где-либо попадутся корейцы, китайцы, французы, англичане — бить всех безразлично».

Переговоры Сталин завершил словами: «Ждем Ваших сообщений об истреблении японцев на нашей территории. Тов. Блюхер должен показать, что он остался Блюхером Перекопа…»[176]

Как видим, в ход у Сталина пошло все — и апелляция к славному боевому прошлому Блюхера, и циничный призыв не останавливаться перед бомбежкой мирного — подчеркнем особо — советского населения. Но и плата за это была затребована немалая: в ходе разговора Василий Константинович вынужден был признать, что в районе боевых действий «настоящего большевистского руководства войсками» не было ни со стороны командующего фронтом, ни со стороны военного совета 1-й армии.

2 августа Блюхер прибыл из Хабаровска во Владивосток, чтобы оттуда морем достичь Посьета. О его моральном и физическом состоянии позволяют судить воспоминания Адмирала Флота Советского Союза Н.Г. Кузнецова, тогда — командующего Тихоокеанским флотом, флагмана 2-го ранга. «Было совсем рано, когда самолет совершил посадку, — писал Кузнецов. — В.К. Блюхер прибыл с членом военного совета П.И. Мазеповым. Маршал выглядел озабоченным и утомленным.

«Как с перевозками? Много ли прибывает раненых?» — поинтересовался, едва мы отъехали от аэродрома. Я ответил, что грузы доставляются без задержки, а раненых немного, всех их разместили в военном госпитале.

Нигде не задерживаясь, мы подъехали к причалу, возле которого стоял корабль. На мостике эсминца маршал спросил, когда мы будем на месте, потом все всматривался вдаль, часто задумывался и не сразу отвечал на вопросы»[177].

Блюхер был подавлен, ибо хорошо представлял, что ждет его на Хасане. Возможно, он уже упрекал себя в том, что упустил много времени, столь необходимого для подготовки района боевых действий. Подходы к месту боев для крупных подразделений затруднялись узким, трудно преодолимым ущельем, войска могли использовать единственную, к тому же плохую, с низкой пропускной способностью дорогу. Подкрепления к Хасану следовало же подтягивать незамедлительно, поскольку японцев, сумевших загодя обеспечить значительное численное превосходство, никак не удавалось сбить с занятых ими высот Заозерная и Безымянная.

С другой стороны, на Хасане словно в фокусе сошлись накопившиеся недостатки и неблагоприятные факторы: слабая выучка личного состава частей фронта, недостаточная материально-техническая обеспеченность, просчеты в организации взаимодействия различных родов войск, в артиллерийской и авиационной поддержке действий пехоты.

Это в полной мере проявилось в действиях 40-й сд (командир дивизии — В.К. Базаров), которая к исходу 1 августа, совершив 200-километровый форсированный марш, подошла к полю боя. При этом артиллерия и минометы почти полностью задержались на марше и поддержать пехоту не могли. Командир дивизии, не проведя рекогносцировку местности, отдал приказ об атаке с утра 2 августа. Два полка наступали с севера, один — с юга.

Вот как описывал дальнейшие события маршал М.В. Захаров: «Не поддержанная огнем артиллерии и авиацией (последнюю нельзя было применить из-за тумана), северная группа сумела пробиться только к северо-восточным скатам высоты Безымянной. Танкисты, не зная местности, увязали в болотах и канавах. Южная группа имела еще меньший успех. Преодолевая плотный огонь японцев с высоты Пулеметной, она сумела, к концу дня продвинуться до южных скатов высоты Заозерной.

Наступление северной и южной групп наших войск не было увязано по времени и развертывалось на узком пространстве, ограниченном с востока озером Хасан, а с запада — линией границы. Управление боем было плохо организовано; множество начальников вмешивалось в действия войск. Так, на вопрос начальника Генерального штаба при разговоре по прямому проводу, какова боевая задача 40-й дивизии, ее командир ответил, что получил три задачи — от фронта, армии и корпуса»[178].

Оговоримся, что мемуары Захарова вышли еще в советское время и отличались сдержанностью, диктуемой политической цензурой. Выходит, реальная ситуация была еще более мрачной.

Надо признать: трагический исход жизненного пути Блюхера стал поводом для историков, чтобы отказаться от освещения истинного состояния боевой подготовки и жизни войск Дальнего Востока в бытность Василия Константиновича командующим. По-человечески это понятно, но исторической истине вредит. Да, роковую роль в судьбе Блюхера сыграли Мехлис и Фриновский, донесения которых в Центр были предвзяты, тенденциозны. Но объективности ради нельзя все списывать на них. В хозяйстве командующего ОКДВА, а затем ДКФ и впрямь накопилось много недостатков. Его многолетнее пребывание в этом отдаленном регионе страны на руководящей должности сыграло с ним злую шутку. Центр долгое время ориентировался на личные доклады маршала, а тот явно «засиделся» на одном месте без особого контроля, без здоровой конструктивной критики. В стране, где жил «большой вождь», политическая традиция диктовала необходимость иметь и вождей «малых» (Ворошилов — «вождь Красной армии», Каганович — «вождь железнодорожного транспорта» и т. п.). Таким региональным лидером, затмевавшим даже партийных руководителей Дальневосточного края, стал постепенно и Блюхер, что, учитывая его легендарную славу, не удивительно.

Однако постепенно этот фактор стал срабатывать против него самого. Он и в военном отношении все более отставал от требований военной науки и практики. Сошлемся на авторитет Маршала Советского Союза И.С. Конева, хорошо знавшего и Блюхера, и Дальневосточный театр. На его взгляд, высказанный писателю К.М. Симонову, Блюхер «был к тридцать седьмому году человеком с прошлым, но без будущего, человеком, который по уровню своих знаний, представлений недалеко ушел от Гражданской войны и принадлежал к той категории, которую представляли собой к началу войны (Великой Отечественной. — Ю.Р.) Ворошилов, Буденный и некоторые другие бывшие конармейцы, жившие не современными, прошлыми взглядами». Так что когда по душу Блюхера прибыли Мехлис и Фриновский, выявленные ими реальные недостатки стали для них приятным сюрпризом. Тут им и выдумывать было особо нечего, оставалось лишь навесить политические ярлыки, да позлее, поувесистее.

Была еще одна и чуть ли не главная причина резкого снижения боеспособности вверенных Блюхеру войск — ОКДВА, а затем ДКФ были буквально обескровлены чистками от «врагов народа». Под удар попал в первую очередь командно-начальствующий и политический состав, что привело к резкому нарушению управления и деморализации личного состава, утрате доверия рядовых красноармейцев к командирам и начальникам. Но об этой проблеме говорили с точностью до наоборот: дескать, войска, освобождаясь от шпионов, диверсантов, оппозиционеров всех мастей, становятся только сильнее.

Однако, как говорят на Востоке, хоть сто раз скажи слово «халва», во рту слаще не станет. Вся безотрадная картина неудачных, сопровождавшихся большими потерями с нашей стороны боев предстала перед взором Блюхера, когда он прибыл в район Хасана. Непосредственное руководство частями 39-го корпуса, который 3 августа был усилен еще одной — 39-й стрелковой дивизией, напомним, было возложено на комкора Штерна. Вопрос об общем руководстве какое-то время оставался открытым. Блюхер предпочел решить его в свою пользу, не очень доверяя командующему 1-й армией комдиву Подласу. При разговоре по прямому проводу с Ворошиловым командующий фронтом так обосновал свое решение: «Сам я предполагаю на время операции оставаться в Краски-но, а поэтому общее руководство оставлю за собою тем более, что придется крепко понуждать 1-ю армию по вопросам своевременного материального обеспечения 39 ск». Забегая вперед, скажем, что качественно выполнять эту задачу Блюхеру оказалось чрезвычайно трудно. И дело не только в постоянном вмешательстве заместителя наркома Мехлиса в оперативное управление войсками.

Вновь сошлемся на авторитетное мнение маршала Захарова: «В трудном и изолированном положении оказался маршал В.К. Блюхер. С одной стороны, ему было приказано лично осуществлять общее руководство боевыми действиями у озера Хасан и неотлучно находиться на своем командном пункте. С другой стороны, он должен был осуществлять руководство и всем Дальневосточным фронтом, приводившимся в полную боевую готовность, поддерживать тесный контакт с Тихоокеанским флотом, местными властями, а также осуществлять контроль за деятельностью тыла 1-й армии, решать множество других вопросов. Все эти функции, лежавшие непосредственно на нем, можно было выполнить при наличии слаженно работающего штаба фронта. Этот же важный орган управления, по сути дела, был отнят у него и ослаблен до крайности»[179].

Между тем 4 августа нарком Ворошилов в целях «готовности к отражению провокационных нападений японо-маньчжур и для того, чтобы быть готовыми в любой момент нанести мощный удар зарывающимся наглым японским агрессорам по всему фронту» отдал приказ № 0071 о приведении войск Дальневосточного Краснознаменного фронта и Забайкальского военного округа в полную боевую готовность. Войска прикрытия госграницы, включая танки и авиацию, должны были находиться в готовности «по особому приказанию из Москвы к немедленному мощному, сокрушительному удару». Судя по всему, в Москве пришли к выводу, что с локальным конфликтом надо кончать, пока он не перерос в полномасштабную войну с опытной и искушенной в боях японской армией.

Весь личный состав немедленно возвращался со всех видов работ, из отпусков и командировок. Войска полностью обеспечивались боеприпасами и всем имуществом по нормам военного времени[180]. Имеющиеся теперь в составе 39-го стрелкового корпуса силы (около 23 тыс. человек, 237 орудий, 285 танков, более 1 тыс. пулеметов) не уступали японским. Корпус прикрывала авиация 1-й Краснознаменной армии (70 истребителей и 180 бомбардировщиков). И все же основная тяжесть боев легла на плечи пехоты.

Наступление советских войск началось во второй половине дня 6 августа. Бойцы 118-го и 119-го стрелковых полков, несмотря на большие потери, к вечеру пробились на восточные скаты высоты Заозерная. Уже в сумерках был нанесен мощный штыковой удар, и на вершине горы лейтенантом И.Н. Мошляком был водружен красный флаг.

Правда, гребень северной части и северо-западные командные точки высоты оставались в руках противника до 13 августа. В течение последующих пяти суток части 40-й сд отразили до 20 контратак японской пехоты. Хотя еще 8 августа центральные газеты сообщили, что «наша территория очищена от останков японских войск и все пограничные пункты прочно заняты частями Красной армии». Как не без резона решили в руководстве страны, правда о событиях в районе Хасана прозвучала бы слишком большим диссонансом предыдущим пафосным сообщениям о победах РККА.

Оставшуюся незанятой нами часть Заозерной, как и соседние высоты Черная и Безымянная, японцы оставили только после достижения перемирия 13 августа.

Согласно приказу из Москвы 11 августа, начиная с 12.00, огонь прекращался. Правда, в самый последний момент командованию 39-м корпусом пришлось прибегнуть к «воспитательным» мерам. Поскольку и после оговоренного времени японцы продолжали обстрел, по их позициям был произведен короткий, но мощный огневой налет. Подействовало… Японская сторона, очевидно, почувствовала, что и в ее интересах прекратить конфликт на данной стадии. В течение последующих дней состоялись советско-японские переговоры по демаркации спорного участка границы, положение постепенно перешло в нормальное русло.

Завершилась горячая стадия конфликта, наступила пора подведения и анализа итогов хасанских боев. Против ожидания тех, кто еще в июле намеревался проучить «японскую военщину», цена одержанной победы оказалась велика. Официальная (хотя и она, естественно, не разглашалась) информация о потерях содержала сведения о 408 убитых и 2807 раненых. В действительности потери были вдвое большими — 960 человек убитыми и 3279 человек ранеными (для сравнения: потери японцев составили 650 человек убитыми и 2500 ранеными)[181].

Думается, маршал Блюхер не испытывал иллюзий по поводу того, кто должен был стать главным ответчиком за случившееся. Еще в ходе боевых действий он, не в силах перенести огромное психологическое напряжение, заболел. Зная это, Ворошилов, тем не менее, 9 августа выговорил командующему фронтом за неисполнение его приказа от 7 августа о немедленном выезде в Хабаровск: «Положение фронта и вся обстановка требуют постоянного Вашего присутствия в Хабаровске. Еще раз категорически требую немедленно выехать в Хабаровск и взять твердо в руки руководство фронтом».

По воспоминаниям вдовы маршала Глафиры Лукиничны, он вернулся с Хасана в крайне возбужденном состоянии. Из разговора по прямому проводу Ворошилова с членом военного совета КДФ Мазеповым 11 августа известно, какие мысли обуревали Блюхера. Мазепов сообщал: «Выполняя Вашу директиву № 84 о немедленном возвращении в Хабаровск для того, чтобы взять твердо в свои руки управление фронтом, мы сегодня прибыли в 14.00 в Хабаровск. В служебный вагон командующего для встречи его явились его заместители — комбриг Филатов и комбриг Романовский, здесь же присутствовал зам. наштафронта комбриг Мельник. В присутствии всех и обращаясь ко всем, командующий заявил следующее: «Я заявляю официально о том, что здесь проведена провокация, жертвой которой я являюсь, что командующего втоптали в грязь и смешали с навозом, что меня как командующего фронтом больше не существует».

Симптоматично, что прямо во время этого разговора Ворошилову по просьбе Блюхера доложили, что сам он подойти к телеграфному аппарату не в состоянии — лежит больной. Что болел — ясно, но настолько ли, что не мог переговорить с наркомом? Не исключено, что Василий Константинович уже просто махнул на все рукой. И понимал, что ничем, никакими разговорами, докладами и объяснениями дело не поправить.

«СТАЛИН, СЛЫШИШЬ ЛИ ТЫ, КАК МЕНЯ ИСТЯЗАЮТ?»

Кампания по моральному и психологическому добиванию маршала активно развивалась и после окончания конфликта на Хасане. Первая скрипка принадлежала все тем же Мехлису и Фри-новскому. Лейтмотивом их докладов в Москву становится призыв как можно скорее снять Блюхера с должности. Так, Мехлис в пространной телеграмме Сталину и Ворошилову, направленной 12 августа, сообщал: «Дела здесь находятся по моему глубокому убеждению [в таком состоянии], что надо скорее решать вопрос. В присугствии подчиненных известное Вам лицо ведет себя так, что это расшатывает дисциплину». 18 августа Блюхер уже отбыл по вызову Ворошилова в Москву, а ему вслед несется: «Красноармейцы и командиры военным делом не занимаются, а отвлечены хозяйственными работами. Боевая подготовка, я повторяю свои формулировки, на последнем месте… Известный Вам человек скажет, что это клевета на армию и на него… К сожалению, этот человек многие годы скрывал от наркома истинное положение вещей и обманывал, сознательно или бессознательно — это другой вопрос, наш Центральный Комитет». А своеобразным апофеозом неприятия, ненависти к Блюхеру стала шифртелеграмма Сталину и Ворошилову, направленная эмиссаром Москвы 24 августа: «Я мог бы исписать сотни страниц, характеризующих бездеятельность, граничащую с Преступлением известного Вам лица».

В унисон с Мехлисом докладывал и Фриновский. 21 августа он информировал Ворошилова: «Состояние, в котором сейчас находится Дальневосточный фронт, не дает сколько-нибудь относительных гарантий того, что он будет способен выполнить задачи войны на Дальнем Востоке. Требуется принятие самых энергичных и решительных мер для приведения фронта в боеспособное состояние. В первую очередь необходимо:

1. Решить вопрос о командовании фронта. Плохое состояние подготовки войск фронта, неумелое проведение боевой операции в районе озера Хасан, величайшая неорганизованность диктуют необходимость срочного решения вопроса о замене командующего фронтом»[182].

Этот вопрос и стал главным в повестке дня заседания Главного военного совета РККА 31 августа 1938 г. Как разительно отличались два заседания ГВС, проведенные с разницей ровно в три месяца! В конце мая Блюхер, как мы помним, вправе был чувствовать себя триумфатором. Вопреки мнению Ворошилова, ему удалось добиться значительного усиления войск Дальнего Востока, с ним по-доброму разговаривал «Главный хозяин», как Василий Константинович привык величать Сталина. А теперь? Что ждало его на сей раз?

Для начала Блюхеру пришлось уже не выступать с докладом, а давать Главному военному совету объяснения. Квалифицируя бои у озера Хасан как всестороннюю проверку мобилизационной и боевой готовности не только частей, которые непосредственно принимали в них участие, но и всех без исключения войск Дальневосточного фронта, ГВС пришел к выводу, что «события этих немногих дней обнаружили огромные недочеты в состоянии ДКФронта. Боевая подготовка войск, штабов и командноначальствующего состава фронта оказались на недопустимо низком уровне. Войсковые части были раздерганы и небоеспособны; снабжение войсковых частей не организовано. Обнаружено, что Дальневосточный театр к войне плохо подготовлен (дороги, мосты, связь)…»

Виновными в этих «крупнейших недочетах и в понесенных нами в сравнительно небольшом боевом столкновении чрезмерных потерях» объявлялись командиры, комиссары и начальники всех степеней фронта и «в первую очередь, командующий ДКФ маршал Блюхер»[183].

Такие выводы для Блюхера означали полный крах его служебной карьеры. Но это было все же полбеды. А вот то, о чем зашла речь дальше, грозило уже его свободе да и, как показало время, самой жизни. В ход обильно пошли политические ярлыки. Характерно, что Мехлис не участвовал в заседании ГВС, но обвинительные формулировки словно списаны с его многочисленных телеграмм в Центр (да так, наверное, и было в действительности). Блюхер был обвинен в «преступном невыполнении» директив ГВС и наркома обороны, покрывательстве многочисленных «врагов народа», сознательном пораженчестве, двуличии, потворстве японским агрессорам, саботировании вооруженного отпора им, самоустранении от руководства боевыми действиями и даже провоцировании Японии на большую войну против СССР. Даже части таких обвинений было достаточно для ареста и объявления человека, в адрес которого они прозвучали, «врагом народа».

Правители страны заставили Блюхера пройти крестный путь полностью, ощутить всю гамму переживаний, чтобы морально надломить, а если удастся, то и сломить военачальника. Арест был впереди, пока же ГВС ограничился отстранением Василия Константиновича от должности командующего ДКФ. Сам фронт был расформирован, и из его войск созданы две армии с непосредственным подчинением их наркому оборону — 1-я Отдельная Краснознаменная (штаб в г. Ворошилове, командующий — комкор Г.М. Штерн) и 2-я Отдельная Краснознаменная (штаб в г. Хабаровске, командующий — комкор И.С. Конев).

Забегая несколько вперед, скажем, что за неудачные бои у озера Хасан были и осужденные. 31 марта 1939 г. командующий 1-й (Приморской) армии комдив К.П. Подлас, члена военного совета бригадный комиссар М.В. Шуликов и начальник штаба полковник А.И. Помощников были приговорены к нескольким годам лишения свободы, причем в отношении двух последних лиц меру наказания было признано считать условной. Условным оказалось наказание и Подласа. Уже 2 апреля он направил Ворошилову покаянное письмо, в котором признавал: «Моя вина в том, что я слепо, не как командующий большевик, а как не рассуждающий солдат выполнял директивы фронта, которые оказались вредительскими (враг Блюхер)… Я прошу Вождя народов Великого тов. Сталина, партию, Правительство, Вас, тов. Народный комиссар, простить меня, дать мне возможность, на какой угодно работе оправдать свою вину…»[184]

Нарком переправил письмо Сталину и Молотову, и Подлас был не только прощен, но и возвращен в армию (генерал-лейтенант Подл ас, командующий 57-й армией Юго-Западного фронта, погиб в мае 1942 г. в окружении под Харьковом). Не исключено, таким «приговором» высшая власть демонстрировала показную милость к тем, кто не запирается в своей вине, готов был каяться и каяться.

Блюхер же оказался из иного теста.

Решением от 31 августа 1938 г. Главный военный совет РККА оставил полководца в своем распоряжении. «Хабаровск больше не вернусь, — телеграфировал Василий Константинович жене. — Срочно собирайтесь всей семьей в Москву». Но он еще загодя ожидал большие неприятности и драматические перемены. Как вспоминал старший сын Блюхера Всеволод, «после событий на оз. Хасан отец возвратился в Хабаровск в очень тяжелом состоянии… Он собрал нас: меня, жену, детей и Павла, своего брата — летчика-истребителя и, откровенно побеседовав, сказал, что ожидает ареста и хотел бы увести от этой беды нас. Так, мне он предложил поехать в Ленинград к моей родной матери и к Зое — сестре, которая всегда жила в Ленинграде… Мог ли он тогда предполагать, что станет со всеми»[185].

Когда в середине сентября Глафира Лукинична с детьми приехала в Москву, муж рассказал ей о заседании Политбюро ЦК ВКП(б), которое, как и ГВС, разбирало его «дело». Агрессивный тон на нем задавал Ворошилов. «По приезде в гостиницу после заседания Политбюро, — признался Блюхер, — меня от самоубийства удержало только то, что ты с детьми была в дороге, — что будет с вами? Как оставить?»

Трудно сказать, действительно ли Сталин пока не решил, как поступить с бывшим командующим ДКФ, или действовал дъявольски-иезуитский план, имевший цель вселить в человека уверенность, что опасность прошла, а потом прихлопнуть его как муху. Второе, пожалуй, вероятнее, если учесть, что аресту Блюхера предшествовали его оперативная разработка органами контрразведки, наружное наблюдение за ним и просмотр всей корреспонденции.

Тем временем Ворошилов предложил Блюхеру отдохнуть всей семьей в Сочи на своей даче «Бочаров ручей». Отдых был горьким и больше походил на домашний арест. Семья находилась в полной изоляции, Василий Константинович все время пребывал в глубокой задумчивости. Нарушивший уединение своим приездом в середине октября брат Василия Константиновича — Павел привез тревожное известие: после отъезда семьи из Хабаровска по городу распространились слухи о том, что Блюхер оказался японским шпионом и намеревался совершить побег на самолете в Токио.

И спустя 60 лет Глафира Лукинична рассказывала о происшедшем 22 октября 1938 г. с такими подробностями, будто это было вчера. Утром, когда она в детской кормила восьмимесячного сына, по коридору к спальне буквально пронеслись четверо мужчин в гражданских костюмах. Мгновенно поняв, в чем дело, женщина устремилась за ними. «Помню, — пишет Глафира Лукинична, — сидящего на постели мужа, в белье, опершегося обеими руками о край кровати, ноги скрещены, голова опущена… Двое других, стоявших слева от кровати, обыскивали верхнюю одежду мужа…» Ни сказать, ни увидеть что-то еще ей не позволили.

Первым на улицу к стоявшим у входа автомашинам вывели маршала. Шел он нетвердым шагом. Ему даже не позволили одеться как положено, так что сапоги и форменные брюки дополняла лишь нижняя белая рубашка с подтяжками. «Потом арестовали меня, — вспоминала Глафира Лукинична. — Наша пятилетняя дочь Вайра взяла меня за левую руку и, весело подпрыгивая, напевала песенку, сопровождая свою уже арестованную мать… Вдруг, уже у выхода, ребенка словно ударило током. Она дико закричала, обняла мои колени, вцепилась в них… Оторвать ее от себя у меня не было сил, оторвали они. Меня посадили в машину, стоявшую у подъезда, по-догнав ее к впереди стоявшей, в которой уже был муж. Последним вывели Павла, и кортеж из пяти машин направился к железнодорожному вокзалу»[186].

До Москвы всех везли в служебном вагоне теперь уже бывшего командующего Дальневосточным фронтом, но порознь, в разных купе, общаться друг с другом не позволяли. К слову, приказ об аресте Блюхера нарком внутренних дел Н.И. Ежов подписал без санкции прокурора. Но кого тогда волновали такие юридические «мелочи»?

В столице Блюхера вначале поместили во внутреннюю тюрьму на Лубянке, и следователь А.И. Иванов, сотрудник секретнополитического отдела ГУГБ НКВД СССР, сразу же стал разрабатывать версию об участии бывшего командующего ДКФ в военном заговоре, шпионаже и вредительстве. Разработкой, а затем и следствием по делу Блюхера руководил лично первый заместитель наркома внутренних дел Л.П. Берия. Такой уровень говорит, как представляется, о том, что готовился новый, не менее, а может, и более масштабный, чем по делу Тухачевского, процесс над «участниками» «военно-фашистского заговора» в РККА.

Обвинения В.К. Блюхеру предъявлялись чудовищные: японский шпион со времени Дайренской конференции 1921 г., в которой он участвовал; вредитель на Дальнем Востоке, что «подтверждено его бывшими подручными», потенциальный перебежчик (утверждалось, что только вмешательство органов НКВД сорвало перелет Блюхера в Японию, чему должен был способствовать его брат-летчик) [187].

«Методика» обработки узников к тому времени была хорошо отработана. Заключенного попытались сразу же сломить показаниями на него тех, кто в разные годы сталкивался с Блюхером по службе: Маршала Советского Союза А.И. Егорова, командарма 1-го ранга И.Ф. Федько, комкора Г.Д. Хаханьяна и других. Блюхер держался.

Известны, например, некоторые подробности очной ставки с бывшим заместителем наркома обороны, а до мая 1937 г. — командующим Приморской группой войск ОКДВА Федько, проведенной через неделю после ареста маршала. Федько, арестованный еще 7 июля 1938 г., к моменту очной ставки уже не сопротивлялся палачам и заученно подтвердил, что «преступные антисоветские связи» с Блюхером он установил еще в ноябре 1935 г. «Как Вам не стыдно, Федько!» — отреагировал Василий Константинович. И, обращаясь к следователю и присутствующему на очной ставке Берии, заявил: «Все, что сказал Федько, я категорически отрицаю».

Чтобы все-таки добиться своего и получить нужные следствию показания, Иванов в тот же день провел вторую очную ставку, но уже с бывшим членом военного совета ОКДВА Хаханьяном. Блюхер отверг показания и этого бывшего сослуживца. Взбешенный Берия приказал своим «мастерам» допросов подвергнуть подследственного зверским избиениям и пыткам.

Факт издевательства над прославленным военачальником подтвердил в ноябре 1955 г. бывший следователь НКВД В.Я. Головлев. Ему довелось увидеть Блюхера в начале ноября 1938 г., который «был сильно избит, ибо все лицо у него представляло сплошной синяк и было распухшим. Вспоминаю, — показывал Головлев, — что, посмотрев на Блюхера и видя, что все лицо у него в синяках, Иванов тогда сказал мне, что Блюхеру, как он выразился, «здорово попало».

Побои и издевательства дополнялись моральным подавлением. В одну камеру с ним был помещен агент органов дознания. Стать таковым согласился проштрафившийся бывший начальник УНКВД по Свердловской области комиссар госбезопасности 3-го ранга Д.М. Дмитриев, который, рассчитывая на собственное прощение, сил не жалел, чтобы сломить маршала. Подпаивая соседа коньяком, Дмитриев шантажом, угрозами, льстивыми уговорами пытался склонить его к признанию вины, к самооговору. При этом действовал он, конечно, не по собственной инициативе, а реализовывал сценарий, разработанный у Берии.

Вот фрагмент состоявшегося 6 октября 1938 г., то есть всего через четверо суток после ареста маршала, разговора между ними, зафиксированный установленной в камере оперативной техникой. Судя по репликам, Блюхер только что вернулся с очередного допроса. Несмотря на физическое воздействие (маршал жалуется: «Как будто ничего не болит, а фактически все болит»), на самооговор он не пошел. Чтобы усилить психологическое воздействие на него, дежурный надзиратель объявил Блюхеру, чтобы он готовился к отправке в Лефортовскую тюрьму, о мрачной славе которой Василию Константиновичу было хорошо известно.

«Блюхер. С чего начинать?

Дежурный. Вам товарищ Берия сказал, что от вас требуется, или поедете в Лефортово через час. Вам объявлено? Да?

Блюхер. Объявлено… Ну вот я сижу и думаю. Что же выдумать? Не находишь даже.

Дмитриев. Вопрос решен раньше. Решение было тогда, когда вас арестовали. Это было для того, чтобы вас арестовать? Большое количество показаний. Что это было — нечего отрицать. Сейчас надо найти смягчающую обстановку. А вы ее утяжеляете тем, что идете в Лефортово.

Блюхер. Я же не шпионил.

Дмитриев. Вы не стройте из себя невиновного. Можно прийти и сказать, что я подтверждаю и заявляю, что это верно. Разрешите мне завтра утром все рассказать. И все. Если вы решили, то надо теперь все это сделать…

Блюхер. Меня никто не вербовал.

Дмитриев. Как вас вербовали, вам скажут, когда завербовали, на какой почве завербовали. Вот это и есть прямая установка…

Блюхер. Я могу сейчас сказать, что я был виноват. Дмитриев. Не виноват, а состоял в организации…

Блюхер. Не входил я в состав организации. Нет, я не могу сказать..

Дмитриев. Какой вы чудак, ей-богу. Вы знаете (называет фамилию). Три месяца сидел в Бутырках, ничего не говорил. Когда ему дали в Лефортово — сразу сказал…

Блюхер. Что я скажу?

Дмитриев…Вы меня послушайте, я вас считаю японским шпионом, тем более что у вас такой провал. Я вам скажу больше, факт, доказано, что вы шпион. Что, вам нужно обязательно пройти камеру Лефортовской тюрьмы? Вы хоть думайте…»[188]

Несмотря на видимое смятение в душе, Блюхер, как стадо ясно позднее, устоял перед давлением со стороны сокамерника. Но такая неуступчивость лишь разъярила палачей. Маршала перевели в Лефортово, а там он попал в настоящую мясорубку. К свидетельствам, приведенным выше, можно добавить новые. Начальник Лефортовской тюрьмы в 1937–1938 гг. капитан госбезопасности П.А. Зимин показывал в 1957 г.: «Часто на допросы приезжали и наркомы НКВД, как Ежов, так и Берия, причем и тот и другой также применяли избиение арестованных. Я лично видел… как Берия избивал Блюхера, причем он не только избивал его руками, но с ним приехали какие-то специальные люди с резиновыми дубинками, и они, подбадриваемые Берия, истязали Блюхера, причем он сильно кричал: «Сталин, слышишь ли ты, как меня истязают». Берия же в свою очередь кричал: «Говори, как ты продал Восток…»

В литературе приводятся сведения, что к 6 ноября 1938 г. изуверам удалось-таки физически и морально сломить Блюхера, и он в течение трех дней давал письменные показания, в которых признался относительно участия в антисоветской организации правых и военном заговоре. Но если это и так, пустить эти показания в ход Берия и его подручные не успели. Слишком «перестарались», выбивая из подследственного, сравнительно молодого (48 лет), физически крепкого человека, нужные им показания. 9 ноября Василий Константинович скончался. Акт, подписанный судебно-медицинским экспертом Сименовским, констатировал, что смерть наступила от закупорки легочной артерии тромбом, образовавшимся в венах таза. Даже если это и правда, то тромб был непосредственной причиной. В могилу же Блюхера свели нечеловеческие побои.

По свидетельству бывшего заместителя главного военного прокурора Б.А. Викторова, проводившего расследование по делу военачальника, Василия Константиновича в последний раз видели 5 и 6 ноября зверски, до неузнаваемости избитым. Лицо его было сплошным кровавым месивом, один глаз выбит. Как пишет Викторов, бывший врач Лефортовской тюрьмы А.А. Розенблюм на допросе в 1956 г. показала, что она оказывала медицинскую помощь арестованному Блюхеру. Она засвидетельствовала: «Все лицо у него было в сплошных синяках. Затем я обнаружила кровоизлияние в склеру глаза. Она была переполнена кровью»[189]. Другой из свидетелей, кто видел Блюхера в тюрьме в те дни, показывал, что он встретил Блюхера, у которого глаз был на ладони, глаз уже вытек, он держал его и говорил: «Вот что со мной сделали, сволочи!»

О смерти Блюхера было немедленно доложено Сталину. «В нашем присутствии, — показал в 1963 г. бывший сотрудник НКВД В.Я. Головлев, — Берия позвонил Сталину, который предложил ему приехать в Кремль. По возвращении от Сталина Берия… нам сказал, что Сталин предложил отвезти Блюхера в Бутырскую тюрьму для медосвидетельствования и сжечь в крематории». Указание соответствующей службой НКВД было выполнено, место захоронения праха маршала осталось неизвестным.

Однако еще 20 ноября на заседании Военного совета при НКО Ворошилов изображал дело таким образом, что Блюхер будто бы жив, находится в заключении и дает показания[190]. Только через четыре месяца, 10 марта 1939 г., судебные инстанции приговорили маршала к высшей мере наказания за «шпионаж в пользу Японии», «участие в антисоветской организации правых и в военном заговоре».

Удар репрессий ощутил на себе каждый близкий родственник Блюхера. Все его три жены были арестованы и обвинены в том, что, зная об антисоветских настроениях Блюхера, они не донесли об этом органам советской власти. Первая жена — Покровская Галина Павловна (в браке с маршалом состояла в 1919–1927 гг.) 10 марта 1939 г. была осуждена Военной коллегией Верховного суда СССР к расстрелу.

Кольчугина-Блюхер Галина Александровна (состояла в браке с В.К. Блюхером в 1927–1929 гг.), кроме недоносительства, была обвинена в шпионаже и соучастии в антисоветском военном заговоре. Ее подвергли жестоким истязаниям и тем вынудили в ходе следствия, а затем на суде дать ложные показания на себя, бывшего мужа и некоторых других лиц. 14 марта 1939 г. Военная коллегия приговорила к высшей мере наказания и ее.

Глафира Лукинична Безверхова, с которой Блюхер находился в браке к моменту ареста, в ходе следствия виновной себя не признала. Особое совещание при НКВД СССР приговорило ее к 8 годам исправительно-трудовых лагерей. Полностью отбыв заключение в Карлаге, она до реабилитации в 1956 г. (своей и мужа) находилась в административной ссылке. Потом поселилась в Москве. Бог дал ей длинную жизнь, полную испытаний, наверное, для того, чтобы она смогла, мужественно перенеся их, донести до новых поколений соотечественников то, что творилось на нашей земле в 1930-е гг. В 1996 г. она смогла издать, правда, не в столице, а в далекой Тюмени, «Воспоминания о муже-маршале В.К. Блюхере».

Брат полководца — Павел Константинович, осужденный к заключению в ИТЛ, по заслуживающим доверие сведениям, сгинул в мае 1943 г. в одном из лагерей на Урале. Есть, правда, сведения, что он еще в феврале 1939 г. был расстрелян.

Не «забыла» сталинская власть и о детях «врага народа». От первого брака у Блюхера были сын Всеволод и дочь Зоя. Всеволод некоторое время провел под стражей. В годы войны воевал. Заслуженный им на фронте орден смог получить лишь в 1964 г., и то благодаря вмешательству генерала армии П.И. Батова. Зоя пережила блокаду Ленинграда. По малолетству в заключение в 1938 г. не попала, но за ней пришли в 1951 г. Дочь «врага народа» была сослана на пять лет в Казахстан. Амнистирована в 1953 г. Сын Блюхера от второго брака — Василий Васильевич, ученый, педагог, жил после реабилитации в Екатеринбурге.

Вайра (дочь Василия Константиновича и Глафиры Лукиничны, в ее имени соединились начало имени отца и окончание материнского имени) после ареста родителей в пятилетием возрасте была помещена в детский дом под Новороссийском. В 1946 г. Глафира Лукинична, освободившись из заключения, забрала дочь к себе. Неизбывной болью всю жизнь отдавалась в сердце вдовы Блюхера судьба сына. Василий в восьмимесячном возрасте был помещен в детдом, и следы его затерялись.

В 1956 г. маршал В.К. Блюхер и все его родственники были реабилитированы за отсутствием состава преступления. В 1957 г. его вдову принял заместитель председателя Комитета партийного контроля при ЦК КПСС П.И. Комаров. По его словам, «ни одного из предъявленных ему обвинений В.К. Блюхер не подписал, показаний ни на кого не дал, из партии исключен не был».