Император из стали: Сталь императора

«Карфаген должен быть разрушен»[9]

– Кто еще получил такие письма? – строго спросила вдовствующая императрица у стоящего перед ней навытяжку командира кавалергардов.

– Насколько я понимаю, ваше величество, все командиры полков гвардии и вышестоящее начальство, – поклонился ей генерал Безобразов.

– Однако выполнили приказ далеко не все, – констатировала Мария Федоровна.

– Так точно, – кивнул офицер, – командир первой гвардейской дивизии Бобриков заявил о готовности подчиниться решениям Временного правительства и послал преображенцев к Зимнему… Дальше вы знаете…

– Да, – кивнула императрица, – дальше я знаю… Но не все… Что происходит сейчас?

– Гвардия получила предписание выдвинуться к Ораниенбауму и Лисьему Носу, форсировать по льду Финский залив и привести к покорности Кронштадт, где засели мятежные экипажи и африканеры генерала Максимова.

– И вы тоже получили это предписание?

– И я.

– Что будете делать?

– Ждать ваших распоряжений.

– Господи, да какие могут быть распоряжения? – присев в кресло, устало махнула рукой Мария Федоровна. – В городе смута, в высшем свете разброд и шатание, император в безвестном отсутствии… А я ведь знала, что поездка к этому напыщенному фанфарону ничем хорошим не кончится… Даже в такое время негоже одним русским офицерам, выполняя приказ, стрелять в других, тоже исполняющих приказ… Нет тут бунтовщиков, а стало быть, и оружие обнажать не след…

– Позвольте, ваше величество, – перебил своего шефа генерал, – на офицерском собрании было принято именно такое решение. Со своими воевать не будем… Но и для неподчинения приказу требуется обоснование.

– Нет у меня для вас никаких обоснований, Владимир Михайлович, – вздохнула императрица, – но я уверена, что мой сын, написав эти необычные письма, предчувствовал, что может произойти в его отсутствие, а также перед каким выбором вы окажетесь. А значит, все происходящее – не эксцесс исполнителя и не случайность. Каждое действие императора и даже каждое слово имеет смысл, но я не представляю – какой. Так что на этот раз не ждите от меня распоряжений, генерал, ступайте и выполняйте свой долг так, как вы себе его представляете…

– Ах, Никки-Никки, – прошептала Мария Федоровна, глядя из окна, как взлетает в седло командир кавалергардов и крохотный отряд срывается с места в аллюр, – что же ты задумал? Кто еще кроме моряков и гвардии получил твой необычный приказ «вскрыть в случае, если…» и что они сейчас делают?

Стоя перед иллюминатором крейсера и глядя на проплывающие мимо ледяные поля замерзшей Балтики, император задавал себе тот же вопрос: что сейчас делают те, кто получил от него пакет с инструкциями на этот пожарный случай? В голове привычно складывались события политического пасьянса. Сколько он уже сложил их за свою прошлую жизнь – не сосчитать. Но этот был любимый, потому что первый, именно благодаря ему он вознесся на самую вершину. Можно сказать, классический гамбит с перехватом инициативы и власти, впервые опробованный в прошлой жизни на старших товарищах по партии, шел вроде как по маслу. И вот именно это «вроде как» смущало императора, не давало покоя и заставляло еще и еще раз прокручивать события последнего месяца…

В дебюте он планово напугал аристократов потерей наследственных привилегий и привычного казенного содержания. Демонстративно затеял ревизии. Окружил чиновников «товарищами» из числа их врагов, то есть в деталях воспроизвел свою комбинацию образца 1926–1927 годов, когда он шокировал партию объявлением об отказе от мировой революции, подсунул Троцкому в заместители Ворошилова, а потом исключил всю «святую троицу» из политбюро и ЦК. И все это на фоне старательно муссируемой информации, что он – Сталин – серенький партийный бюрократ, у которого из оружия – только пресс-папье да чернильница.

Дебют в 1926-м удался на славу. «Демон революции» закусил удила и, почти не таясь, начал готовить госпереворот. Отмашку дал после смерти Дзержинского – и на всем скаку влетел в расставленные силки. Сейчас, в своей новой жизни, император, как прилежный ученик, аккуратно повторил домашнее задание, снова спровоцировал противника рвануть в поспешную неподготовленную атаку… Что тогда не так? Там был Троцкий, тут – Витте. Там – Каменев и Зиновьев, тут – великие князья Александровичи… И даже уши иностранных разведок из-за их спин торчат очень похоже. В голове, как мышь за стеной, скребет тревожная мысль, не упускает ли он нечто важное? Почему создается впечатление, что и Витте, и Александровичей ему просто скармливают? Или еще хуже – используют их как живца… В прошлой жизни всесильные и непотопляемые Витте и Александровичи были почти одновременно отстранены, выкинуты из политики и скоропостижно скончались после Кровавого воскресенья. Сейчас история повторяется? Два совпадения подряд – это закономерность, не так ли? В чьей же комбинации устранение этих господ является шагом к цели и в чем она состоит?

– Ваше величество, – прервал размышления вестовой, – капитан приглашает на мостик.

– Иду, – не оборачиваясь, кивнул император.

В любом случае что-либо менять уже поздно. Партия стремительно перетекает в эндшпиль. «Carthago delenda est, Ceterum censeo Carthaginem delendam esse». А вот что делать с пленными, он решит позже.

«Ах ты, засранец, – подумал император, шагая по железным ступенькам и обращаясь к невидимому противнику, – решил со мной поиграть в поддавки? Устроить рыбалку? Ну я тебе подыграю… Я тебе так подыграю!»

– Карл Петрович! – уже вслух произнес император, поднимаясь на мостик и оглядывая заснеженный Кронштадт. – Ну вот и закончился наш маскарад…

Поприветствовав монарха должным образом, Иессен повернулся к вахтенному офицеру:

– Его императорское величество на мостике! Штандарт и брейд-вымпел государя – на грот-брам-стеньгу!

Гвардейская походная колонна, уже изрядно промерзшая на ледяных ветрах Финского залива, была остановлена в полуверсте от Кроншлота самым недружелюбным и неучтивым образом – предупредительными, пока холостыми, залпами морских орудий и пулеметной трелью, выбивающей симпатичные снежные фонтанчики прямо по ходу движения.

Ранее гвардейцы проигнорировали расставленные прямо на льду вешки с красными флажками. Рядом с ними красовались таблички с предупреждающими надписями: «Особо охраняемая зона. Проход запрещен». Генерал Бобриков, лично возглавляющий колонну, устало взглянул на все эти художества и махнул рукой: «Продолжать движение!» И вот теперь такой detcevoir[10]. Георгий Иванович не был трусом – золотая сабля с надписью «За храбрость» и орден святого Георгия 4-й степени «За отличия, оказанные в составе Сербской армии, в войну 1877–1878 годов» тому свидетели. Были бы по ту сторону турки, он не раздумывая сыграл бы «атаку»… Три гвардейских полка раскатали бы этот форт, как Бог черепаху… Но в Кронштадте были свои… Для того чтобы стрелять по тем, с кем еще вчера сидел за карточным столом, а позавчера ходил в походы, нужны очень веские основания… Генерал надеялся, что и у тех, кто смотрит на него из бойниц форта, были такие же мысли, а потому решил не спешить – вот подтянутся кордебаталия и арьегард, развернут знамена, и под барабанный бой двинемся дальше. Поэтому скомандовал «привал» и подал пример, спрыгнув с тяжело водившего боками коня. Обитатели форта восприняли происходящее своеобразно, и вскоре из его мрачного чрева вывернулись несколько возков с дымящимися трубами полевой кухни и группа всадников, направившихся прямиком к Бобрикову.

«А вот и эти загадочные африканеры», – подумал генерал, с интересом разглядывая необычную униформу. Драгунскую укороченную бекешу, перетянутую ремнями, дополняли эффектные синие галифе с красным лампасом[11]. На этом фоне форменные шаровары гвардейцев, введенные Александром III, смотрелись как лапти рядом с хромовыми сапогами.

– Генерал Максимов, – отрекомендовался офицер, соскочив с бойкого коняшки и бросая повод ординарцу, – командир бригады специального назначения.

– Генерал Бобриков, – представился Иван Георгиевич и сразу же передразнил защитника Кронштадта, – командир гвардейской дивизии обычного назначения, послан с предписанием разоружить все части, не подчиняющиеся Временному правительству, и арестовать бунтовщиков.

– Имею предписание никого не пускать на вверенный мне объект без специального разрешения коменданта Кронштадта адмирала Макарова или лично его императорского величества.

– Это того, который сошел с ума? – язвительно спросил Бобриков.

– Так точно, – не принял шутки Максимов, – именно его.

– Ну что ж, вызывайте начальство – будем с его помощью снимать с вас ношу часового.

– Уже вызвали, не извольте беспокоиться, в течение получаса будут, – с усмешкой отрапортовал африканер, указывая рукой на точку, ползущую с запада и отчаянно коптящую зимнее небо, – ваши подчиненные как раз успеют отобедать.

– Дерзок ты, Максимов! – усмехнулся Бобриков. – Но твоя ретивость тебе не поможет – раньше думать надо было…

– Честь имею, – козырнул бригадир-африканер и взлетел на коня, – только прошу вас, генерал, не делайте глупости. На вас смотрят сразу десять станковых пулеметов, а вы без артиллерии – ни единого шанса…

– Ну-ну, Максимов, – поежился Бобриков, – это мы еще посмотрим, у кого ни единого шанса… Однако не смею задерживать, а за горячий обед – спасибо, это зачтется…

Черная точка понемногу росла, превращаясь в угрюмый утюг ледокола, а вслед за ним, словно старший брат, шел белоснежный красавец-крейсер. Толпы рыбаков, которыми усеян в это время года Финский залив, располагающиеся там основательно – с лошадьми, будками-времянками и с прочими удобствами, – увидев столь необычное для зимнего времени шествие, бросали свой промысел и подходили поближе – посмотреть на эту величественную картину покорения человеком ледяной стихии. Многие без устали кричали «ура!» самым добродушным образом, несмотря на то что «Ермак» не приносил им никакой пользы, а скорее – вред. При виде дымов «Ермака» огромное количество зевак выскочило из городских кварталов Кронштадта и припустило навстречу кораблям – пешком, на лошадях и даже на велосипедах, смешалось с гвардейцами, сделав вообще невозможными какие-либо маневры. Генералу Бобрикову стало окончательно ясно, что война как минимум откладывается.

Пара кораблей не спеша дошла почти до походных колонн, медленно двигающихся к Кронштадту, чуть довернула в сторону крепости и застыла, возвышаясь над копошащимися на льду людьми, как медведи над муравьями. И тут крепость грохнула залпами салюта.

– Смотрите, смотрите! – указывали рукой на мачты самые глазастые, разглядевшие императорский штандарт на «Громобое» и адмиральский брейд-вымпел на «Ермаке».

– Ну что ж, вот и начальство пожаловало, – скрипнул зубами Бобриков, – в сопровождении свиты из двух дюжин трехдюймовок и дюжины шестидюймовок, и это не считая главного калибра… Сейчас начнет диктовать условия…

Но генерал ошибся. Орудия оставались зачехленными. Морской десант на палубе не присутствовал. По оперативно скинутому трапу прямо на лед бойко сбежали всего два офицера и направились к походному лагерю гвардейской дивизии. По мере приближения идущего впереди невысокого, прихрамывающего человека в форме капитана 1-го ранга, солдаты и офицеры гвардейской дивизии сначала недоверчиво вглядывались, а потом вскакивали по стойке смирно, отдавали честь и затем провожали долгим изумленным взглядом. Подойдя вплотную к командиру дивизии, человек оглядел его, смешливо прищурившись, и произнес каким-то будничным тоном, усталым голосом:

– Георгий Иванович! Приглашаю вас в свой временный штаб, любезно предоставленный Карлом Петровичем, чтобы обсудить вопрос моего сумасшествия, а также все проблемы, из этого вопроса вытекающие.

– Евно Фишелевич? – У двери конспиративной квартиры топтался молодой человек в студенческой шинели, с живыми, черными, как угольки, глазами и только-только пробивающейся растительностью на лице, неспособной пока еще скрыть верхнюю нервную губу.

– Да, – удивленно приподняв бровь, отозвался второй человек боевой организации эсеров, разглядывая его, – чем обязан?

– Я от ваших друзей из Карлсруэ, – назвал пароль незнакомец, улыбнувшись еще шире. – Да, кстати, простите – не представился. Борис Савинков, товарищ председателя студенческого добровольного общества содействия армии и флоту.

– Это того самого, образованного с высочайшего благословления? – криво улыбнулся Азеф, всем своим видом показывая, что не хочет иметь ничего общего с представителями официальной власти, и тем не менее пропуская гостя в прихожую.

– Да, того самого, – еще более широко улыбнулся Савинков, по-хозяйски проходя сразу в гостиную. – И именно у этой организации накопилась масса вопросов к вам и вашим товарищам, которых ждете вы и которые уже ждут вас… Тут недалеко… Естественно, они там не одни, а с моими людьми.

– Да кто вы такой, чтобы тут… – театрально завелся Азеф, лихорадочно соображая, как правильно поступить – продолжать разыгрывать из себя яростного революционера или признаться, что он является агентом охранки, то есть одной крови с этим веселым общественником.

– Такой же честный человек, как и вы, находящийся на тайной службе, о чем имеются все надлежащие документы в известном департаменте… Можете справиться при случае у Сергея Васильевича Зубатова, он разрешил… А в студенческом движении я отвечаю за оперативную работу и выполняю некоторые деликатные поручения… – Савинков, казалось, вообще не замечал смятения и внутренней борьбы двойного агента. – В субботу по условному сигналу нами был вскрыт пакет генерала Трепова с предписанием оперативных мероприятий, в ходе проведения которых выяснились любопытные обстоятельства, в частности – роль вашей организации в воскресных событиях, где погибли в том числе и наши активисты, причем не от солдатских штыков и пуль, а вот от этого… – И Савинков достал из кармана и поставил на шляпную полку пулю от браунинга. – Знакомая штуковина, не так ли, товарищ…

– Вот что, господин студент, – окрысился Азеф, – а ну-ка забирайте свое барахло и валите отсюда, не знаю я ничего ни про субботу, ни про воскресенье… и про понедельник, на всякий случай, тоже…

– Я-то уйду, – вздохнул Савинков, – но вот рабочие… Они каким-то образом тоже узнали, кто из-за их спин стрелял в солдат и где вас искать. Если я не ошибаюсь, – гость наклонил голову, прислушиваясь, – они уже здесь… Ну хорошо, не буду, Евно Фишелевич, мешать вам рассказывать возмущенному пролетариату, что вы тут ни при чем. Полагаю, что вас ждет вечер, полный ярких незабываемых впечатлений… Нет-нет, даже не смотрите туда – черный ход с потайной дверью в шкафу тоже блокирован.

– Подождите! Стойте! – лицо Азефа пошло красными пятнами. – Вы можете их остановить?

– Очень ненадолго, – притворно вздохнул Савинков, – только на время, которое потребуется вам для написания краткого, но содержательного отчета, кто и по чьему распоряжению ликвидировал наших филеров? Кто и по чьему поручению стрелял в солдат и в толпу? Ну и на сладкое – кто осуществил налет на штаб-квартиру лейб-жандармерии?

– Это не я! Это не мы!!! – как от гадюки, отпрянул от гостя Азеф.

– Знаю-знаю, что не вы, Евно Фишелевич, – с лица Савинкова не сползала улыбка, – мы за вами с субботы присматриваем. Но кто? По чьему приказу? Вы ведь знаете!.. Думайте быстрее – ваши друзья из рабочих кварталов уже поднимаются по лестнице…

– Да-да, хорошо, – как-то разом сник двойной агент, присаживаясь в кресло и беря в руки перо. – На чье имя писать?

– Вы солидный человек, Евно Фишелевич. Пишите сразу на имя его величества, а он уж разберется, кому эту информацию передать… – Савинков незаметно переместился за спину к сопящему Азефу, старательно выводящему каракули. – Ну что же вы тут загадки излагаете? Какой такой Луидор? Вот так и пишите – Луи Огюст, сын посла Франции маркиза де Монтебелло… А Москович – это кто? Парвус? Гельфанд? Ну хорошо, пишите через тире – Александр Израильевич Гельфанд… Он же – Парвус… Что там дальше? Опять непонятно… Фальк – это фамилия? Псевдоним? Только не говорите, что не знаете… Вот и вспоминайте, учтите – у нас мало времени, слышите, в дверь уже колотят? Что значит «хоть убейте»? Хотя мысль интересная… Ну хорошо, поставьте знак вопроса… А подпись? Стесняетесь? Да ладно, и так сойдет. Все-все, иду выполнять свои обещания…

Савинков вышел из гостиной, раздались щелчки открываемого замка, потом какой-то шум и крик, топот множества ног, и удивленный Азеф увидел на пороге своего гостя. За его спиной маячили недобрые лица в треухах и картузах.

– А вот и он, – жестом конферансье на сцене Савинков указал на эсера, – а вот его чистосердечное признание в содеянном, – и он поднял над головой исписанный лист бумаги. Гостиную в момент затопила волна людей в рабочих куртках.

– Савинков, – успел крикнуть Азеф, – вы бесчестный человек! Вы подлец, Савинков!..

– Я знаю, – улыбнулся студент, выходя их гостиной и пряча поглубже листок с оперативной информацией, идеально дополняющей ранее полученную у других участников столичной боевой группы эсеров, прекратившей свое существование с сегодняшнего дня.