Стальной конвой

После грандиозного сражения на Самарской Луке начались переговоры с викингами. Наследники европейской культуры требовали очистить Великие Русские равнины, угрожая новым нашествием. Границу они хотели провести по Уралу. Но зная горячую и хвастливую натуру пришельцев, чьи предки ещё полтораста лет назад обитали в арабских пустынях и африканских джунглях, никто из русаков не боялся этих угроз. Силы обеих сторон после двухгодичной войны пришли в расстроенное состояние. К наступлению никто не был готов.

Переговоры шли на самой Луке, там, где ещё недавно грохотали пушки и пулемёты, а в воздухе пластались меж собой пятнистые вертолёты.

Русаки и викинги общались в зале совещаний здания Жигулёвской ГЭС. Волжский ветер разворачивал над ним белый треугольный стяг европейцев с вышитым чёрным вороном и красное полотнище Евразии, обшитое белой каймой. Золотой орёл в центре флага надменно поглядывал на заносчивого ворона. Рядом с евразийским стягом хлопал по ветру палевый штандарт союзных калмыков. Восседавший там Дору-Тенгри внимательно наблюдал за грозными птицами на стягах, зная их суровую цену. Сама Лука считалась нейтральной зоной, и по ней лишь иногда проезжали верховые патрули. Около памятника Шойгу недавние враги встречались, передавая друг другу нарушителей. Бойцы и русаков, и викингов постоянно шныряли в окрестностях в поисках боеприпасов, оружия и других полезных вещей. Бронзовый спасатель, защитивший четверть века назад Самару от бешеной воды потопа, сурово глядел на плотину гидроэлектростанции, не замечая суеты.

Смуглые и чернокожие всадники, собираясь в тени памятника, смотрели презрительно на своих визави. В разговор они обычно не вступали, молча отстёгивая от стремян пойманного нарушителя и пинком в спину отправляя его к своим. Русаки глядели исподлобья, придерживая на толстых брезентовых поводках могучих псов-волкодавов. Калмыки, словно приросшие к своим иноходцам, бросали оценивающие взгляды на конных арабов. Только перемирие мешало им вновь, как несколько недель назад, схлестнуться в яростной схватке без правил.

Дипломатия окончилась довольно быстро, не прошло и двух месяцев, потраченных на хитроумные разговоры. В конце августа 2052 года Гражданин Всех Истин Конан Париж-Стамбул и президент Евразии Сергей Ложкин договорились о разделе территорий. Граница прошла через Москву по бывшим автодорогам «Дон» и «Холмогоры». Кроме того, было условлено, что на двести километров от раздельной линии никто не мог основывать поселения или проживать в бывших городах и сёлах. Также в этой зоне отчуждения запрещалось заниматься любой деятельностью. Здесь могли появляться только пограничные патрули. После этого высокие договаривающиеся стороны, не раскланиваясь, и вообще не проявляя никакого уважения друг к другу, расстались.

Парень с Червонной Руси

Полуэскадрон пограничной стражи возвращался с трёхмесячного патруля. Солнце августа безжалостным жаром вышибало солёный едкий пот из людей и лошадей. Выскочив на шоссе, бывшее когда-то федеральной автотрассой «Урал», всадники перешли на шаг. Белошкурые волкодавы с высунутыми языками предпочли бежать среди невысоких берёз, укрываясь под их листвой от горячих небесных лучей. До Сызрани, где квартировал штаб Волжского округа, оставалось около десяти километров. Вдалеке виднелась Волга.

Конники не спеша ехали по изъеденному дождями, морозами, кустами и деревцами асфальту, переговариваясь о своих делах. Лошади ловко обходили ржавые каркасы автомобилей, гнивших на шоссе второй десяток лет. Под копытами хрустели сухие ветки, мусор, мелкие куски пластика от машин. Из кабины заваленного на бок большегрузного автомобиля чёрным облаком выпорхнул ворон. Жеребец комэска дёрнулся в сторону, испугавшись лесной птицы. Всадник нагнулся, и успокаивая коня, погладил его по шее. Пограничники засмеялись. Настроение было прекрасным, впереди их ожидал полугодовой отпуск.

Вдруг справа, из густых зарослей молодого березняка, донёсся выстрел, потом ещё один. Потом стрельба загрохотала очередями, над лесом взвились испуганные птицы.

Пограничники быстро повернули коней влево и укрылись в деревьях — таком же березняке, заполонившем за последние двадцать лет пустующие поля Великих Русских равнин. Вышколенные волкодавы прилегли на пузо и молча поглядывали на своих вожатых, ожидая команды.

Вскоре бойцы увидели, как на дорогу выбежал мужчина в изорванной камуфляжной куртке, брезентовых штанах и с автоматом в руках. Оглянувшись назад, он прыжком заскочил в промоину под осевшим на дисках железным скелетом микроавтобуса, и глянув по сторонам, притаился.

Стрельбы больше не было. Птицы успокоились. Незнакомец лежал не двигаясь. Внезапно он повёл головой, услышав всхрапывание лошадей, и осторожно приподнялся, вновь осматривая окрестности.

— Эй, мужик, — негромко позвал его Яков Седых, старшина эскадрона. — Ты не дёргайся, а то убьём.

Тот поводил глазами, определяя, с какой стороны к нему обратились, но увидеть пограничника не смог.

— Клади ствол! — резко повелел Седых. — Или лови пулю!

Незнакомец медленно отложил автомат, расстегнул куртку, снял её, встал, поднял вверх руки и, оглянувшись на березняк, откуда выбежал, согнувшись, побрёл к деревьям.

Его обыскали. Спички, зажигалка, большой складной нож, клубок шнура, бутылёк с самогоном, больше ничего.

Командиру эскадрона Руслану Набокову он пояснил, что родом с Угорской Руси. Зовут Николай Манжура. После начала наступления викингов их отряд самообороны разбили вдребезги, он бежал на восток. До позапрошлого года жил с группой беженцев — там собрались кто откуда — на левом берегу Днепра. Только немного отаборились, успокоились, снова появились чёрные викинги. Пощады не дали никому. Он снова бежал. Зиму провёл в Курске. Увидел колонны войск викингов. Понял, что кто-то с ними ещё сражается. Побрёл дальше на восток. Вышёл в эти места. Решил идти рядом с дорогой, вдруг наткнётся на врагов этих викингов. Устал, прилёг, его скрутили двое чёрных. Хотели пытать, но он успел перепилить верёвки куском стальной зубристой проволоки, припрятанной в обшлаге рукава куртки.

— Давно уже положил, — Манжура устало улыбнулся. — Симпатичная пилочка, и вот пригодилась.

Чёрные затеяли разжечь костёр — без раскалённого железа с белыми они не разговаривали. Тут Манжура схватил отложенный одним из них автомат. Несколько раз выстрелил, побежал, перекинул на стрельбу очередями, перекрестил ими викингов и в лес.

Старшина Седых глянул на эскадронного, тот кивнул. Седых и ещё пять пограничников, оставив коней, быстро пересекли дорогу и скрылись среди берез.

Позже, окончив допрос, комэска Набоков внимательно осмотрел покойников. Два смуглых араба в костюмах-невидимках, из снаряжения автомат Браунинга, такой же, как принёс Манжура, пара пистолетов, ножи, зажигалки, консервы, сушёные финики, прочее необходимое имущество бойцов. Возле ёлки резаные верёвки, рядом шающий костерок, в нём стальная ложка, привязанная к палке. Слова беглеца подтверждаются, вроде бы. Но что так далеко от границы, почти в тысяче километров, делали чёрные викинги? С прошлой осени, с самого перемирия, никого из них не бывало у Волги.

— Трупы забрать, — скомандовал Набоков. — Взять собак, пройти с ними по следу этих бойцов. Подбирать всё, что найдёте.

Забивать себе голову причинами появления викингов он не собирался — для этого есть люди из контрразведки. Но тщательно осмотреть место он был обязан.

Вечером полуэскадрон прибыл в Сызрань. Однако отдохнуть им не пришлось. В штабе Волжского округа их ждал приказ — немедленно, со всем скарбом выдвинуться в Казань, нынешнюю столицу Евразии. Пограничники уже ночью погрузились в ожидавший их эшелон, и разместив своих лошадей, псов-волкодавов, загрузив снаряжение и оружие, завалились спать в купейных вагонах со старинной серо-красной раскраской Российских железных дорог. Второй полуэскадрон, под командой заместителя комэска Ирека Галимова, ещё вчера убыл в Казань.

Трупы арабов, и то, что нашли при них, Набоков передал хмурым парням из информационной службы. Николай Манжура, дав показания, напросился ехать с пограничниками. Его никто ни в чём не подозревал. Уже много лет было известно, что нынешние властелины Европы просто убивали всех людей с белой кожей, мстя за вековые грабежи и массовые убийства своих предков. Манжура сообщил, что намерен заняться огородничеством где-нибудь на Урале или в Башкирии.

— Я слыхал, там земля хорошая, — сказал он старшине Седых. — Капусту буду ростить, с морковкой и картошкой. Корову заведу и лошадь. И, наверное, даже женюсь.

Пограничники, почти все из Пермского края, не были дома уже четыре года, болтаясь по фронтам. Послушав разговоры Манжуры, многие подумали, что было бы неплохо вернуться домой, и пожить спокойной жизнью.

— Медкомиссию пройдёшь и в войска попадёшь, — ответил беглецу с Угорской Руси прямолинейный Седых. — Мужик ты здоровый, будешь пушку за собой на тросе таскать.

Манжура, человек серьёзный и обстоятельный, поверил суровому старшине, загрустил, и перекусив казённым пайком, лёг спать.

Такой компот

Президент Евразии Ложкин обедал вместе с председателем Высшего Совета и послом Джунгарии Мергеном Ягурином. Вошедший Руслан Набоков поздоровался, и не теряя времени, взял от стены стул, и присел к обедающим. Высмотрев чистую тарелку, комэска налил себе борща, поперчил и забелил его сметаной.

— Приятного аппетита! — он кивнул мужикам и принялся за еду.

— И тебе того же, — пожелал ему председатель Высшего Совета. А Мерген улыбнулся и подвинул поближе к Набокову плетёнку с пахучим ржаным хлебом.

— Хороший гость всегда к обеду поспеет, — ворчливо заметил президент Евразии. — Водки нет, водка вечером.

Набоков кивнул.

После еды, запив всё грушевым компотом, заговорили о делах.

— Мы хоть и назвались Евразией, чтобы туману на викингов напустить, но, на самом деле, контролируем территорию только до Урала, и фактически от Волги, — Ложкин цыкнул зубом и икнул. — А что там, дальше, никто не знает. Пока воевали с викингами, времени не было на Сибирь посмотреть. А оттуда вестей нет никаких.

— За Волгой, до самой реки Урал по всему берегу Каспия никого нет, — кивая головой, добавил Мерген. — Одни волки, лисы, да орлы живут. И мы скот пасём там. Никого нету.

Налив себе ещё стакан компота, Набоков глянул на него, вспомнив недавнее прошлое. Вместе они провели целый год, резались с бесстрашными арабскими всадниками в причерноморских степях, на Донбассе пробивались из окружения элитных войск «чёрных псов». До сих пор у Мергена подёргивалась левая щека — повреждённый при атаке на батарею гаубиц лицевой нерв напоминал о себе.

С Ложкиным Руслан был дружен лет пятнадцать. Когда-то они бились против мародёров и работорговцев, отбивались от сотен бродячих собак в волжских и камских городах, ликвидировали общину ужасных людоедов в лесах на Вятке.

С председателем Высшего Совета Набоков знаком не был. Видел несколько раз, и только. Но здоровенный, с кривым, перебитым когда-то носом, рыжий конопатый мужик вызывал симпатию своим открытым взглядом и постоянной улыбкой.

Он и заговорил по существу.

— Решили отправить экспедицию в Сибирь, до Владивостока, по Транссибу, — Ложкин при этом улыбнулся и подмигнул Набокову. — Снарядим несколько эшелонов, бронепоезда, снабжение, вертолёты, ну, чтобы солидно выглядеть. Если получится, так добровольцев на войну с чёрными набрать, и заодно места присмотреть на случай отступления. Такая простая задача. Вроде ничего сложного. Командиром похода выбрали тебя.

Все рассмеялись, Руслан промолчал.

— Что неясно? — председатель Высшего Совета встал, вышел из кабинета и вернулся с ведром яблок. — Угощайтесь. Ты не торопись с вопросами. Подумай до утра, а там снова встретимся.

— А сколько народу-то у нас осталось, посчитали, или нет? — Руслан выбрал яблочко покраснее. — Помнится, перепись думали провести.

— Посчитали, — Ложкин глянул на Руслана. — Не меньше двух миллионов, от Волги до Урала. Из них около половины мужики, из которых воевать способны тысяч двести. А викинги эти чернокудрые, годов через пять пару миллионов солдат наберут. Раздавят. А пленных повесят над мангалами, как они привыкли. Такие дела. А потом, возможно, съедят.

— Мерген, ты пойдёшь со мной? — Набоков глянул на приятеля.

Тот покачал головой.

— Мы двинемся южнее, — он подошёл к висевшей на стене огромной старинной глянцевой карте Советского Союза. — Формируем конное войско, примерно тысяч десять бойцов и от устья Урала идём на Ашхабад, — Мерген показал на карте примерный маршрут. — Оттуда на Фергану, и дальше по Средней Азии. Попытаемся собрать людей на борьбу с чёрными. Они же всех режут. Даже турок и тех пластали. Бог даст, свидимся. Планирую до Монголии добраться. Может, там и увидимся, в Забайкалье.

— Сейчас август, — снова вошёл в разговор Ложкин. — До марта подготовимся, снег сойдёт и вперёд. Калмыки тоже в марте пойдут. С тобой тысяча, ну полторы отправится. Думаю, месяца четыре-пять хватит, чтобы до Владивостока допыхтеть. С железнодорожниками говорили, они посчитали, в мирное время тепловозу одной заправки хватит, чтобы от Перми до Приморья домчаться. Ну тебе, конечно, состав солярки полагается, мало ли что.

Председатель Высшего Совета постучал пальцами по столу.

— Тут вот что, — он посмотрел на комэска. — Экспедицию планируем большую собрать, чтобы убедить сибиряков, что мы мощь, что мы сила. На самом деле так и есть, но если они увидят один ободранный паровоз с десятком вагонов, вряд ли пойдут на сотрудничество. Так что ещё пропаганду надо будет вести. Сложностей много. Это не просто военная экспедиция, не прогулка и не надо упрашивать никого. Необходимо создать впечатление силы, чтобы люди сами потянулись, чтобы защиту почувствовали. Но ещё поговорим на эту тему.

— Я согласен, — Руслан отложил в сторону ненакушенное яблоко и потянулся. — Бригаду на поход можно формировать уже?

Он встал и оглядел кабинет президента Евразии. В углу, возле огромного, в полстены окна, в стеклянном шкафу висели знамена на толстых древках, украшенных витым узором из золота, серебра и черни.

— Государственные знамёна четырёх императоров, — Ложкин тоже встал. — Вот они, императрицы Елизаветы, Александра Первого и Второго, и Николая Второго. Больше из Москвы ничего не удалось вывезти.

Старинные жёлтые атласные, парчовые и шёлковые стяги с вышитыми гербами земель, княжеств, краёв, царств и областей Русской Земли, казалось, ждали, когда их вновь развернут над площадями городов и древние византийские орлы снова взмоют в синие небеса.

Руслану почудилось, что шёлковое, цвета «старого золота» полотнище одного из знамён шевельнулось, тоскуя в стеклянной клетке.

— Тогда завтра соберёмся и всё реально обговорим? — Набоков повернулся к замолчавшим мужикам. — Так?

— Ты отоспись, — рыжий председатель поднялся, потянулся. — А то с утра делишки разные, международные, надо порешать. А к обеду подходи.

— Меня проводи, — улыбнулся Мерген. — Я завтра уезжаю. Готовиться надо.

— Обязательно, — ответил Руслан.

Через день Набоков улетал в Пермь на вертолёте Ми-445 варианта «Лидия». Его провожал Ложкин. День был ветреный, над Волгой гуляли облака, угрожая дождём. Вылет Руслана хотели перенести, но метеорологи обнадёжили, что по маршруту отличная погода.

— Ну, ты всё понял, Руслан, — Ложкин смотрел в глаза комэска. — Подготовишь эшелоны и вперёд! До Тихого, значит, океана.

— Ничего сложного, — Набоков посмотрел в небо. — Надо, значит, надо. Прокатимся по Сибири. А упрёмся — разберёмся.

— Вот, вот, — Ложкин глянул на «Лидию». Мощная, красивая машина с кабиной с полностью прозрачной изнутри композитной бронёй. Атака именно этих вертолётов, внезапно обрушившихся на артиллерийскую бригаду викингов в прошлом году, помогла войску выстоять на Самарской Луке. — Сложного много. Хотя. Ты же знаешь, у нас есть многовековая привычка — всегда побеждать. Победим и сейчас. Но трудов для этого придётся положить немало.

Набоков кивнул и улыбнулся. К ним подошёл командир вертолёта и доложил президенту о готовности к полёту. Ложкин пожал ему руку, обнял Руслана и пошагал, не оборачиваясь, к своему автомобилю.

«Лидия» зарокотала, раскрутила винты, поднялась вверх и вскоре скрылась в небе северо-востока.

Ночные разговоры

Вечером, около полуночи, когда солнце ушло на запад, президент вместе с командиром информационной службы сел на катерок, который быстро покатился вниз по Волге. Хотя опасаться вражеских шпионов не приходилось, но разведчик, хмурый мужик с парализованной правой щёкой, соблюдал конспирацию. «Если люди чего-то не знают, то это их и не волнует», считал он. Поэтому о своих делах он понапрасну не распространялся, да и подчинённых набрал неболтливых. И о делах евразийской разведки мало кто знал, да никто не ими не интересовался — у каждого своих забот хватало.

Через пару часов хода по ночной тёмной Волге — берега сливались с водой, и чёрт его знает, как на ней ориентировался капитан катерка — судно ткнулось в берег. Матрос сбросил сходни, по которым на хрумкающий под ногами мокрый песок спустились Ложкин и хмурый командир разведки.

Их встретил кто-то неразличимый в темноте и подсвечивая дорогу узким лучом фонарика, повёл за собой.

В доме, стоявшем метрах в четырёхстах от берега, были плотно занавешены окна и двери. Внутри же, в гостиной, уставленной креслами, диванчиками и маленькими полированными столиками, горели два торшера с зелёными абажурами. Под одним из них сидел Борис Гриншпун.

Ложкин искренне обрадовался, увидев его. Вскоре после катастрофы, опомнившись от ужаса, арабы собрались и атаковали Израиль. Победа была полной. Граждане страны, просуществовавшей около ста лет, понеся огромные потери от катаклизма, не смогли дать отпор. Ведомые застарелой злобой арабы смерчем прошлись по Сиону. Не щадили никого.

Гриншпун в это время был в Норвегии, где сбывал полезные грязи из Мёртвого моря. Смуглый, прекрасно знающий арабский, английский и русский языки, с виду он был вылитый уроженец аравийских пустынь. Когда после годичных мытарств, Борис вернулся на родину, и увидел там только развалины и скелеты в обрывках одежды, новые жители Израиля приняли его за своего. Холодный расчётливый еврейский разум Бориса не дал разгуляться его неистовому темпераменту и сразу же заняться кровавыми расчётами. Он начал выжидать.

После резни белых, устроенной викингами в Европе, Гриншпун немного растерялся. Его душа жаждала расправ, но одиночные убийства палачей его семьи не успокаивали. Ему хотелось чего-то действительно ужасного. Слово «гетакомба» крутилось у него в голове. Но одному это сделать было тяжело, невозможно.

Он сумел занять высокие должности в иерархии Конана Парижа-Стамбула, с блеском занимаясь хозяйственными делами. Семь лет назад, во время осведомительной поездки в Беларусь, его захватили русские бойцы. Командовал ими Сергей Ложкин. Борис сумел убедить его, что он противник чёрных викингов. С тех пор он уверенно шёл, всё ближе и ближе к своей гекатомбе. Информацию о делах Конана Гриншпун передавал всего лишь дважды, но оба раза она играла решающую роль в битвах на Русских равнинах.

— Ты как добрался? — спросил его Ложкин. — Опять, вроде как заблудился? Так сейчас ваши далеко, тяжело отговориться будет.

Борис махнул рукой.

— Я на автожире прилетел, — он отхлебнул из стакана, всунутого в почернелый серебряный подстаканник, горячего чаю с лимоном. — Запас хода две тысячи вёрст. Как раз до Волги хватило.

Конан Париж-Стамбул за последние годы начал безгранично доверять Гриншпуну и сейчас послал его в Анкару. Дело было важным. Чёрные викинги решили договориться с персами, которых спервоначала резали, как белых. В обмен на спокойствие они хотели, чтобы те прошли берегом Каспия и потревожили калмыков, поставлявших лошадей, да и добровольцев в евразийские войска.

— Я великий посол викингов к персам, — Борис медленно кивнул и надменно сжал губы. — А ещё мы дадим вам сто танков с тремя комплектами боезапаса.

Он засмеялся.

С последней встречи Ложкина и Гриншпуна прошло три года, и сейчас президента интересовало очень многое. Борис не спеша рассказывал.

До сих пор чёрным викингам не удалось вырезать белых в Скандинавии. Две десантные экспедиции после малых успехов были сброшены обратно в море. На Карельский перешеек они сунулись, ну и здорово обожглись на легендарной линии Маннергейма. А дальше идти на север, в обход Ладожского озера, им показалось холодно.

На Балканах держатся сербы и хорваты, не давая прямого хода в Турцию и Ближний Восток. Ложкин кивнул, от него дней десять назад уехали посланцы южных славян. Они намеревались перебраться к русским, так как викинги решительно упёрлись разделаться с ними уже в следующем году. Сейчас подготавливалась операция по вывозу в Крым примерно двухсот пятидесяти тысяч оставшихся в живых сербов, хорватов, греков, боснийцев и албанцев.

— Но это не главное, — Борис свернул самокрутку и закурил. — В Лондоне, в лабораториях физической школы викинги смогли собрать человека.

Ложкин, нарезавший лимончик к коньяку, отложил нож.

— Клонировали, что ли? — он прищурил глаза.

Борис покачал головой.

— Нет, — он стряхнул пепел в блюдечко. — Никакого клонирования. Это же бесперспективный путь, ты знаешь. Смастерили с помощью объёмного принтера какого-то. Деталей точно не знаю. Мне про это рассказал помощник советника по науке, он чего-то хочет подружиться со мной. Говорит, несколько экземпляров сделали с программой какой-то в башке. Хотят бойцов клепать, как раньше автомобили на конвейере делали.

— А зачем им они? — вошёл в разговор хмурый разведчик. Он воспринял услышанную информацию, как возможную угрозу. — Запрограммированные, может даже, белые, они же могут внедряться к нам. Этого раньше не было, и мы к этому не готовы. Сейчас придётся всех беженцев с запада проверять, — сделал разведчик вывод и задумался.

Президент и Гриншпун посмотрели на него, потом друг на друга.

— Ну, это должно быть нескоро, — Борис потушил сигарету. — Дней десять назад он мне про это сказал, сейчас этих штампованных, должны на учёбу отправить, подготовить. Там много дел у них. Да и сделали то ли двух, то ли трёх, проблемы ещё могут быть с ними. Так что эта угроза, по-моему, не близкая. Но знать об этом надо, на всякий случай.

— А как они программировали? — вдруг встревожился Ложкин. — Компьютеры же накрылись давным-давно. Из всех технологий этих только рации ламповые на УКВ остались, да телефоны проводные работают. Что они, смогли выход найти?

— Никаких компьютеров там близко нет, — Гриншпун покачал головой. — Это точно знаю. Какие-то биотехнологии. Вся электроника уже лет двадцать как под строжайшим запретом. Чудом выжили, когда беда эта случилось, и никто рисковать не хочет.

Разговор трёх приятелей продолжался до утра. Потом, когда уже солнце полностью выкатилось из-за горизонта, Ложкин отправился на катере обратно в Казань. Разведчик остался с Борисом. Поспав часов пять, они занялись муторной, однако необходимой работой. Гриншун отвечал на вопросы, разведчик записывал. Времени у них было мало. Борис должен был завтра улетать. Его автожир уже подготовили к вылету. Когда посол Конана Париж-Стамбула снова сможет встретиться со своими единственными союзниками, было неизвестно.

Дома

Руслан Набоков прилетел в родной город во второй половине дня. «Лидия» приземлилась около здания драмтеатра на площадку, где много лет назад били цветные фонтаны. Поблагодарив экипаж вертолёта, спросил у них, когда они обратно в Казань.

— Да попозже, — ответил командир. — Сейчас здесь пара эскадрилий наших соберётся, будем решать, кто с вами в Сибирь пойдёт. Шесть машин надо, со сменными экипажами, техниками, запчасти. Завтра наш вертолётный царь прибудет и начнём думать.

Комэска вспомнил, как в Казани его познакомили с директором вертолётной службы — невысоким, юрким, абсолютно лысым Ионой Заббаровым. Царём его прозвали за неожиданно мощный при такой комплекции бас и склонность в трудных разговорах переходить с «я» на «мы».

Машина отвезла Набокова в Мотовилиху, где он разместился в одной из многоэтажек. Первым делом он проверил, как устроились его пограничники. Эскадрон разместился в зданиях бывшей семинарии, ставшей в советское время военным училищем, а затем скопищем разных фирм и компаний. Удобные помещения для личного состава, а для лошадей и волкодавов инженерная рота уже начала строить деревянные конюшни и псарни.

Вид отсюда открывался отличный на Каму, на правый лесной берег. Ежедневно лошадей проминали на не потерявшей своего былого лоска городской набережной. Сейчас комэска увидел, как на лужайке возле Камского моста Седых обучает Николая Манжуру кавалерийской посадке. Червонорус пока ездил верхом неуверенно, его трясло, подкидывало, он хватался за гриву выделенного ему гнедого и часто ругался.

— Посмотрим, что за мужик, проверим при случае, и возможно, возьмём к себе, — увидев, куда смотрит командир, сказал Ирек Галимов. — Вроде ничего так этот Никола. Разберёмся, в общем. Хотя жене моей не понравился. Пустой он, говорит, глаза без ума, не добрые. Ну, женщины, они такие.

Комэска кивнул и они занялись делами эскадрона. После того, как Набоков убедился, что с его бойцами всё в порядке, он утвердил составленный его замом план занятий и отправился отдыхать. Завтра его ждали на пушечном заводе.

Оборудовали поезда, ставили вооружение, готовили вагоны для лошадей, людей, монтировали броню, прикидывали, как размещать на платформах вертолёты. Забот хватало. Шёл набор добровольцев для восточной экспедиции. Желающих было достаточно. Планировали пройти по Транссибу за четыре-пять месяцев до Владивостока и за месяц вернуться обратно.

Восстановленные предприятия Перми работали почти в полную мощь. Нефтеперегонный завод выдавал солярку, бензин, керосин, масла. Швейные фабрики строчили одежду, медицинская и фармацевтическая академии изготавливала запас лекарств. Предполагалось, что они понадобятся не только походникам, и тем, кого они встретят. Экипировка и вооружение шли из Ижевска, Казани, Самары и других городов. Продукты, боеприпасы и прочее необходимое имущество постепенно заполняли пакгаузы на станции Бахаревка.

Сюрпризом дл Набокова стал метод движения.

— Гравитоника, — сказал ему лысый инженер, увидев удивлённые глаза комэска.

Да и как было не поразиться. На одном из многочисленных путей Перми-Сортировочной поставили гружёный углём состав. И вдруг, Набоков увидел, как пыхтящий тепловоз и десятка три вагонов легко поднялись в воздух — на три-четыре пальца над рельсами. Локомотив заурчал и состав буквально поплыл.

— Гравитоника, — повторил инженер.

Набоков решил не вникать в тонкости. Он лишь уяснил, что здесь задействован левитационный принцип, возникающий при разности потенциалов электромагнитного поля.

— А если что забарахлит, встанете на рельсы и по старинке, квадратами стучать, — добавил инженер. — Не волнуйтесь. В каждом составе три наших техника. Справитесь.

— Справимся, — кивнул Набоков.

Конечно, дело было удивительное. Но после катастрофы люди чего только не навидались. И многое воспринимали уже как должное.

Внезапно выяснилось, что восточнее Кунгура никто не бывал, причём очень давно, лет десять. Нужды в этом не было. Как отогнали за Урал остатки банд работорговцев, так никто их не преследовал, и сейчас не было никаких сведений, что там происходит.

Комэска, которого уже переименовали в коменданта конвоя, поразмыслил, и в середине февраля 2053 года приказал одному из обустроенных уже лёгких бронепоездов, бывшему рельсовому автобусу из трёх вагонов, прокатиться до Екатеринбурга на разведку.

Столица Урала играла большую роль в планах Высшего Совета. Почему-то предполагалось, что там сконцентрировались уцелевшие жители Западной Сибири. Набокову и Ложкину эта теория казалось несостоятельной, но председатель Высшего Совета, сам екатеринбуржец, и в общем здравомыслящий, разумный мужик, крепко держался этих мыслей.

Что такое?!

Трёхвагонный «Фантомас», он же лёгкий скоростной бронепоезд, вооружённый двумя вертолётными автопушками, установленными в башнях на крыше среднего вагона, парой четырёхстволок в кабинах, двумя спаренными пулемётами по бокам и с десятью членами экипажа на борту, утром вышел со станции Блочная. Он должен был пройти по железнодорожным путям на Камской ГЭС, и через Молодёжную прибыть на Пермь II. Оттуда, взяв с собой взвод разведчиков, «Фантомаса» ждал маршрут до Екатеринбурга через Кунгур. Перед ним шёл снегоочиститель.

Но двадцать разведчиков из эскадрона Набокова, сели на борт ещё на Блочной. Комфортные вагоны бывшего рельсового автобуса им понравились. Манжура, склонный к оценке всякого имущества, щупал кресла, постукивал по деревянным лакированным столикам, покачался на широченных диванах и остался доволен.

— Я, может, от вас, сюда перейду, — сказал он своему напарнику Ринату. — А то, говорят, мы на лошадях до самого Китая поедем. Охранять поезда снаружи будем.

— А экзамены ты сдашь? — Ринат хмуро посмотрел на Манжуру. — Ты знаешь, что у них, железнодорожников на «Фантомасе» — норматив по замене колеса всего три минуты? Попробуй, поменяй.

Николай представил себя, вручную откручивающего вагонное колесо, и решил, что всадником быть попроще.

С Блочной «Фантомас» зашёл на плотину Камской ГЭС и потянулся к левому берегу. Егоров, машинист, двигал бронепоезд малым ходом. Пути на плотине не чинили лет пять, надо быть внимательным.

Техник кивнул машинисту, дескать, будь готов, включаю поле. Егоров, всё ещё не привыкший к этому, немного напрягся.

Вдруг приближающиеся дома и деревья на берегу качнулись, ещё качнулись. Егоров машинально, повинуясь вколоченным десятки лет назад рефлексам, немедленно затормозил.

Бронепоезд натурально висел в воздухе. Его тяжёлые, тронутые ржавчиной колёса не доставали до блестящих головок рельс сантиметра три-четыре. Все три вагона болтались над полотном, слегка кренясь по сторонам.

В это время разведчики слушали Манжуру. Присев на корточки, тот водил руками под бронепоездом.

— Тут что-то есть, — вполголоса бормотал он. — Неужели вы чувствуете? Вот оно прогибается, пощипывает, гладит.

Все уже попробовали, но никаких ощущений не чуяли. Помощник машиниста даже рискнул проползти под вагоном, испачкал куртку и штаны, и ничего не ощутил.

Главный кинолог внимательно посмотрел на Манжуру, перевёл взгляд на висящие колёса и вдруг схватился за голову.

— Что это? — он опёрся рукой на вагон. — Шериф?! Нет, не Шериф. Что это?

Услышав возглас кинолога, Манжура начал подниматься, повернул голову и упал. Пальцы согнулись, сгребая смёрзшуюся щебенку. Николай замычал и расслабился.

К ним подбежали разведчики.

Манжура растерянно посмотрел на них и качаясь, встал на ноги.

— Это живое, — он глянул в подвагонную пустоту. — Оно окатило меня внутри чем-то. Что-то приятное, доброе такое. Я вижу, здесь всё искрится, — Манжура отошёл на пару шагов и огляделся. — Весь путь искрится, на всей плотине. Переливается, мягкий свет такой.

Народ заозирался по сторонам. Пулемётчик из команды «Фантомаса» даже залез на крышу вагона и приставив ладошку ко лбу, начал внимательно осматривать колею.

Набоков с инженерами, увидев оживление возле вагона, тоже подошли. Манжура, подбирая слова, пытался пояснить свои ощущения. В это время главный кинолог тронул за руку Набокова.

— Я чувствую это, — он качнул головой. — Как свою собаку Шерифа. Нет, по-другому. Общаться не могу. Оно какое-то доброжелательные.

Набоков молчал. Положение было странным. Боевой бронепоезд висел в воздухе, слегка кренясь под сильным ветром со стрелки Камы с Чусовой. Разведчик Манжура что-то видел, а кинолог Никитин что-то чувствовал.

Никитину командир доверял. Он знал, что кинологи могли чувствовать своих псов. Никакой телепатии, конечно, и в помине не было, но эмоциональная связь между проводником и его собакой присутствовала. Это знали все, и потому в кинологи попадали только те, кто мог установить хороший, качественный контакт со своим подопечным.

Но кто был под вагонами? Или что?

После катастрофы происходили разные чудные вещи, но вынужденные к выживанию люди не обращали на них внимания, если те не мешали. Есть странное и пусть будет, но в наши дела не вмешивается. К тому же Набоков был военным и удивляться и бояться просто не умел.

Вдруг «Фантомас» двинулся. Все невольно отпрянули в сторону и тут же глянули на вагонные колёса. Те не крутились и так же висели в трёх-четырех сантиметрах над рельсами.

Главный кинолог замер. Он глубоко вдохнул холодный воздух и медленно выдохнул. Белый пар заструился на лохматый шарф, обволакивая изморозью шерстинки. «Фантомас» плавно пошёл вперёд. Остановился.

— Я попросил ехать, — Никитин часто дышал. — Картинку такую представил у себя в голове, а оно, они уловили.

Набоков скомандовал всем грузиться в бронепоезд и приказал главному кинологу довести его до пушечного завода. Потерявшего сознание Манжуру отправили в госпиталь.

Но рейд до Кунгура никто не отменял. Вместо зависшего «Фантомаса — 2» на восток отправили «Фантомас — 3». Разведвзвод, за исключением Манжуры, перёшел на него.

Душа в тело

В голове шумело. Сердитый голос кричал: «Смирно! Смирно!». Потом заплакала женщина: «И так денег нет, так ты ещё приволок..». К этому разноголосью добавились неразборчивые крики, собачий лай. Потом загремели пустые бочки, они катились по железному полу, заклёпки вылетали из них, отщёлкивая штукатурку со стен.

— Какая штукатурка? Заклёпки? — вопросы начали грудиться, как сплавные брёвна в заторе на реке. — Они рухнут, на голову. Надо плыть!

Бревно выскочило из залома, крутнулось, чёрное, глянцевое от воды, взлетело и начало падать.

— А-а-а!!

— Очнулся, — услышал Манжура мягкий женский голос.

— Если сразу есть попросит, значит в норме, — засмеялся чей-то знакомый хриплый бас.

Николай открыл глаза.

— Есть хочешь? — возле него стоял Седых. — Суп из курицы. А больше тебе ничего нельзя.

Он снова засмеялся.

— Привет, Яша, — просипел Манжура. — Пить хочу.

Женщина-врач поднесла ему стакан с желтоватой жидкостью. Пересохшее горло сразу впитало сладкий компот. На лбу Николы выступил пот.

— Четыре дня валяешься уже тут, ясновидец, — Седых поправил сползший с плеча халат, одетый внакидку. — Всё пропустил, и бой, и гонки. Мужики из взвода тебе приветы передают.

Старшина присел на деревянную табуретку и рассказал больному про неудачный поход на Екатеринбург, схватку с работорговцами, вертолётную атаку и про предполагаемый диагноз болезни Манжуры. После того, как он потерял сознание на плотине Камской ГЭС, решили, что у него нервный срыв.

— А людей много побили в Кунгуре? — Никола сел на койке. — Жалко их.

— Из взвода пятерых ранило, да на «Фантомасе» троих зацепило, — ответил Седых. — И местных, кунгурских четверых из гранатомёта посекло. Ну и одного бандита наповал.

— Как страшно всё это, — Никола покачал головой. — В жуткое время живём.

Старшина недоумённо глянул на него. Манжура, который прошлым летом лихо завалил двух бойцов чёрных викингов, рассказывавший раньше, как он стрелял из засад по врагам и даже пытался отрезать у мёртвых уши на память, вдруг стал жалостливым.

— Неплохо тебе шок мозги подрихтовал, — Седых хмыкнул. — Не отуторел ещё. Да, самое главное не сказал тебе. С этими, которые вагоны поднимают, кинологи смогли общение наладить. Сейчас решают, может, всю экспедицию на них поставят. Радиоприёмники ставят в тепловозы. Как-то сигналы им передают, и составы летают просто. Но только над рельсами. Комэска сказал, рискнём, на них поедем, а если пропадут, то на рельсы встанем.

Манжуру вновь окатила волна приятных ощущений, но гораздо слабее, чем тогда, на плотине. Он вспомнил, как искрящееся облако переливалось под колёсами бронепоезда. Почувствовал изумление, исходящее от него, а потом темнота, голоса и вот больница.

— Когда его выпишете? — Седых обратился к врачу.

Женщина посмотрела на Манжуру, помолчала, подумав, и сказала, что если ухудшения не будет, то завтра.

Николай улыбнулся и завалился обратно на койку. Старшина пожал руку ему, докторше и вышел.

Спал Манжура спокойно, без кошмаров, только под утро ему стало тоскливо и он, ещё не проснувшись, прослезился. Он хотел увидеть маму во сне, но вместо неё к нему явился здоровенный негр в синем халате, который плевал ему на ноги.

Утром Николай вспомнил сон и подивился. Потом он задумался и пытался вспомнить своих родителей, но так и не смог. Мелькали обрывки с какими-то людьми, поля кукурузы, белые медведи, огромные, в сотню этажей, дома, змеи, горящий лес, урчащие танки, автоматная стрельба. Он вспомнил, как убил двух викингов, и в груди снова заныло, и снова ему стало жалко их.

Врач, с которой он поделился своими ощущениями, сказала, что, видимо, он был контужен. И происходящее — это отголоски травмы головы. Не надо волноваться, и они не будут повторяться.

После обеда Манжура вернулся в свой взвод. Поболтав с мужиками о пустяках, он почувствовал тягу к непонятному облаку, из-за которого потерял сознание. Отпросившись у Седых, он поехал верхом на своём Серко на пушечный завод.

Там, на путях собрались почти все эшелоны, назначенные в сибирский поход. Все рельсы были залиты тем самым переливчатым, искрящимся облаком. Вагоны и тепловозы, висящие в воздухе, медленно двигались назад и вперёд. На перегоне от Язовой до Лёвшино они гоняли со скоростью под сто километров в час, резко тормозили (при этом состав немного приподнимался вверх), испытывая ходовые качества новых «двигателей».

Привязав Серко, Манжура подошёл к путям, над которыми висел медицинский поезд. И снова почувствовал ласковое прикосновение, всё тело на миг пробила щиплющая дрожь. Николая как окатило волной дружелюбия, на секунду ему стало душно, сердце будто остановилось, но никакого страха не было. Потом он уже не чувствовал ничего, только видел переливы под эшелонами.

Поболтав со знакомыми, Манжура заодно разузнал, в каком составе разместят его взвод. Оказалось, вместе с лошадьми, только для коней отвели крытый железный вагон, а для бойцов приготовили спальный, с двухместными купе.

После этого Николай вернулся на базу и на этот раз всю ночь спал спокойно.

— Придётся идти на Екатеринбург через Чусовскую и Тагил, — Набоков провёл пальцем по новому маршруту. — Мост восстанавливать времени нет, да и засады могут быть. «Фантомас» проскочил по северному варианту до Азиатской, чисто и никого нет. Дальше не пошёл, темнеть начало. Предложения какие?

Штаб собрался на втором этаже вокзала Перми II, отсюда можно было видеть оба направления железнодорожных путей. Одно — Транссиб, уходил по насыпи направо, другое, горнозаводское, отходя от станции налево, сразу терялось за постройками и деревьями.

— А вертолёты не пускали, проверить, как там, дальше Шумково? — спросил командир тяжёлого бронепоезда «Кама» Левицкий. — Может, убрались с концами работорговцы? Хотя, зачем рисковать.

Поднялся маленький, шустрый Иона Заббаров. Любое упоминание о вертолётах он принимал на свой счёт.

— Пара «Лидушек» прошла до Шалей, — он ткнул пальцем в карту, указывая, где это. — На путях в Шумково стоит брошенная бронедрезина, дальше чисто. Но. Кунгуряки разобрали путь от моста через Сылву на километр. Там сейчас укрепрайон, как на Самарской Луке. Автомобильный мост заминировали, патрули. Ехать-то негде.

Набоков обвёл присутствующих взглядом, как бы спрашивая, есть у кого, что сказать? Но все уже приняли решение.

— Ещё проблема одна, — главком посмотрел в конец стола, где сидели инженеры с пермских заводов. — Для изучения облаков под колёсами с нами поедут учёные. Они запросили для себя ещё один состав. Лаборатории там, пробирки всякие. Давайте, командиры, решайте, в чьей группе этот эшелон пойдёт.

Через секунду вверх взметнулись руки, комброны заговорили разом, убеждая Набокова в том, что учёным с ними будет хорошо и безопасно.

Такая доброта объяснялась просто. Эшелон учёных, это практически дополнительные ремонтные мастерские. Никто не хотел упускать выгоду. Комендант улыбнулся.

— Вот и хорошо, — он поднялся. — Я поехал на Бахаревку, там отгрузка заканчивается. Решите, завтра на оперативке мне доложите. До отхода две недели. Проверяйте всё. Проверили один раз, ещё раз проверьте. Проверили, и ещё раз! Всё должно быть готово, и жилые помещения, и вооружение, запасы продуктов, воды, топлива, карты, прочее имущество.

Набоков вышел, а командиры продолжили торговаться за эшелон с учёными.

Конвой поездов бесшумно тронулся с Перми II. На флагмане, тяжелом бронепоезде «Урал» развевался небесно-синий флаг авангарда с Андреевским крестом в левом верхнем углу. Над станцией гремел древний марш «Прощание Славянки». В сыром после мелкого холодного дождика мелодия разносилась далеко. Многие из провожающих, которым не хватило места на перроне, залезли на крыши вокзала и депо. Люди плакали. Мимо них мелькали платформы, пассажирские и грузовые вагоны, цистерны. Из-за того, что колеса поездов не крутились, а висели в воздухе, создавалось впечатление чего-то космического.

— Я всё время жду, что бронепоезд пойдёт вверх, потом изогнётся на развороте и в пике! — седой мужик в замасленной синей куртке вздохнул. — И со всех стволов по гадам влупит! Может, наши головастики и додумаются до этого.

Его сосед, махавший рукой пролетавшему мимо составу с десантниками, пожал плечами.

— Мне всё равно, как они ездить станут, — он вытер слезу, выбитую холодным воздухом. — Главное, чтобы живые вернулись. И война чтоб кончилась.

Жена Ирека Галимова, бывшего замкомэска, а сейчас командира конного эшелона «Чёрный бык», обсуждала со своей приятельницей с медицинской фабрики, бывшего «Биомеда», экипировку уезжающих.

— Представляешь, у Ирека 80 лошадей, а овса дали всего на два месяца. Места нету. — возмущалась она. — Жалко, я до Набокова не добралась. Я бы ему всё высказала. Говорят, в мае уже трава свежая будет.

— Зато лекарств у них, и лошадиных, и нормальных на четыре года, — утешала её приятельница. — Мы всю зиму без выходных работали. Сегодня вот отгулы взяли на неделю, — она вдруг прослезилась. — Мой-то тоже с ними напросился. Кузнец он, так в оружейную мастерскую угодил. Детям просил передать, что рыбу какую-то красную из Сибири привезёт. Да только бы вернулся, бог с ней, с рыбой-то.

— Вернутся, — уверенно заявила Галимова. — Такая силища пошла. Да ещё калмыки по югу идут. Народ у нас бывалый, всё про войну знают. Только бы ничего не случилось, как двадцать пять лет назад. Ещё этот, Манжура с ними поехал. Такой странный мужик. Сначала пустоглазый был, а как его чудо-юды эти шарахнули, так нормальный стал. Добрый такой. Из разведки ушёл, помощником ветеринара стал. Но всё равно странный.

— Я разговор про него в медотделе слышала, — приятельница вытерла слёзы. — У него эмоциональный фон сейчас, как у маленького ребёнка. Их же всех обследовали перед походом. А этого Манжуру особенно изучали. Он же единственный, кто чудов видит. Собачники-то только общаться с ними могут. Так вот, главврач медпоезда сказал, что у Манжуры состояние открытия мира на базе добродушия, искренности и сострадания. В общем, как ребёнок неиспорченный такой. Видно, здорово его шарахнуло тогда.

Мимо провожающих мелькнул последний состав с платформами, загруженными бронемашинами и грузовиками. Вскоре он исчез за поворотом. Люди с перрона начали расходиться.

Составы не спеша плыли над рельсами, не обращая внимания на расшатавшиеся рельсы, и не заботясь о переводе стрелок. За окнами мелькали ёлки, берёзы, лиственницы, тайга за последние годы вплотную подобралась к железной дороге. На редких полянах ещё лежал подтаявший и оттого кажущийся грязноватым снег. Опешившее семейство лосей, отвыкших от людей и техники, стоя в осиннике, удивлённо и безбоязненно смотрели на беззвучно пролетающие эшелоны.

Манжура принимал гостей в своём «кабинете» — ветеринарной лаборатории. К нему пришли старшина Седых, и пистолетчики Юсеф и Саня Орлов. Они пересели из своего «Спальника» в «Чёрный быка» на Чусовской, где поезда останавливались для погрузки двадцати тонн соли.

Играли в подкидного дурака парами, пили квас на ржаном хлебе, обсуждали последние новости.

— Вертолёты, оказывается, разобранными везут, — Седых поднял из колоды две шестёрки и подмигнул Манжуре, напарнику. — Пока беспилотниками будем обходиться. Земля не просохла, вертушкам садиться..

— Ты чего это подмигиваешь? — Юсеф подозрительно взглянул на него. — Ходи давай. Нечестно играть будешь, дурака сразу засчитаем.

— Что ты, Юсеф, что ты, — старшина сделал удивлённое лицо, прижав карты к груди. — Это инстинктивно глаз дёрнулся.

Саня Орлов в это время незаметно покачал головой, давая знак, что у него плохая масть и напарнику надо держаться.

— У картишек нет братишек, — забалагурил Седых, заходя с восьмёрок. — Бери, Юсеф, в хозяйстве пригодятся.

Партия закончилась разгромом пистолетчиков, в довершение им «повесили погоны». Злой стрелок Орлов принялся тасовать колоду для раздачи.

— Никола, а чего ты пацифистом таким стал? — Юсеф набулькал себе квасу из эмалированного бидона. — Помню, ты так лихо в прошлом году викингов положил, а сейчас как малахольный. Жалеешь всех, веришь всем. Вот Балагура у тебя рюкзак трофейный взял на вылазку, да так и не вернул. Неужели тебя так эти чуды-юды ударили чем-то?

Манжура, машинально следивший за раздачей карт, вздохнул.

— Я не знаю, — он слегка стуканул пальцами по столу. — Мне не хочется никакими убийствами заниматься. Люди, лошади вот, птицы всякие. Все такие хорошие. А рюкзак пусть Балагура таскает. У меня же есть ещё один, выдали перед походом.

— А зачем ты тогда поехал? — Саня Орлов закончил сдачу. — Ведь без крови всяко не обойдёмся в Сибири. Одни работорговцы чего стоят. Беспощадные парни.

— Да привык я к вам, — Манжура взял свои карты. — Я как дома себя чувствую. Понимаешь, Саня, я ведь забыл всю свою семью — мать, отца, и кто ещё был, всех забыл. Причём я знаю, что я помнил их, а сейчас как отрезало. Последнее, что помню, это лес, дорога и вот старшина с автоматом. Ну и потом что было. А до этого. До этого ничего в памяти нет. К тому же мне около этих чудов-юдов приятно. А если долго без них, то тревожно становится. Я даже родной язык забыл. Мне психолог сказал, много странностей наблюдается. Я должен волноваться, оттого что родню забыл, язык свой, жизнь свою. А мне наоборот, очень хорошо. Психолог удивлялся, потом вывод сделал, что мой разум так себя сохраняет от каких-то сотрясений, которые, возможно, были. А мне хорошо просто. Мир такой хороший, вы хорошие. Только по ночам иногда негр снится здоровенный с синем халате. Я откуда-то знаю, что это негр, хотя не видел их никогда. Ладно, давайте играть.

Сыграли ещё с десяток партий, понавешали друг дружке «погонов», пистолетчики принялись уговаривать Манжуру брать у них уроки быстрой стрельбы.

— Воспитаем из тебя второго Таманцева, скорохвата, — обещал Саня. — Будешь по-македонски, как он палить, без промахов.

— А кто это, Таманцев? — поинтересовался Седых.

Юсеф укоризненно посмотрел на него.

— Это основатель стрельбы по македонски, розыскник и скорохват, у него было шесть боевых орденов, — пояснил Саня. — Сто лет назад с фашистами воевал, ихних боевиков живьём брал. Ты что, книгу про него не читал?

— Я неграмотный, — Седых улыбнулся. — Когда я родился, книжками печки топили.

Пистолетчики разом печально вздохнули.

Вдруг они все ощутили замедление хода состава. Манжура выглянул в окно.

— Невьянск какой-то, написано на станции, — он покрутил головой, осматриваясь. — Темнеет. Видно, заночуем здесь.

— Ну ладно, — Седых встал, поддёрнул штаны и потянулся. — Пора идти посты выставлять. Пойдём, скорохваты, хватит чужой квас глотать, свой пора иметь.

Нежданный обстрел

Рано утром пара «Фантомасов» проскочила до Екатеринбурга. Один остался на пассажирском вокзале, второй бесшумно умчался до аэропорта Кольцово.

— Тормозим чуть-чуть, — немного напряжённо и оттого певуче проговорил машинист Егоров, двигая ручку контроллера. Создания, несшие поезд, уловили замедление вращения колес дизель-вагона и двинулись тише. Кинолог, сидевший в кабине в обнимку со своим псом, почуял лёгкий эмоциональный всплеск и послал свой, успокаивающий импульс. Волкодав, дремавший на коленях проводника, было встрепенулся, но снова расслабился. Умный пёс давно уже научился различать сигналы. Сейчас посыл шёл не к нему.

Вторая группа десантников приступила к осмотру аэровокзала, гостиницы и других зданий.

— Никого нет, — высокий светлоголовый Кёстас присел на скамейку у входа в диспетчерскую вышку. — Пыли везде тоннами лежит. И ещё шесть скелетов.

Подходившие старшие разведгрупп докладывали командиру десанта то же самое — пыль, человеческие костяки, запустение. На удивление в здании аэровокзала работало освещение. Потом разъяснилось — оно запитывалось от солнечных батарей на крыше и функционировало до сих пор.

— Ну что, — командир разведвзвода что-то записал в свой новенький с обложкой бежевого цвета блокнот. — Взлётное поле сравнительно чистое. Самолётов мало, всего четыре. Видать, в воздухе были, когда катавасия эта случилась. Ладно. Главное, что вертолёты можно разместить.

Он повернулся к своему радисту, развалившемуся под весенним солнышком на покосившейся скамейке.

— Эй, Перестукин! — тот открыл глаза. — Двигай к «Фантомасу», узнай, связь у них есть с «Акбастом»? Если есть, передай сигнал «Двойка — Добро».

Обсудив со старшими групп очередность выставления постов, командир разрешил остальным отдыхать. С бронепоезда передали, что сообщение передали в штаб конвоя и уже заканчивают готовить обед.

На вокзале Екатеринбурга также ничего особенного не обнаружили. Правда, следы пребывания людей нашлись. Остатки костров, пустые ржавые консервные банки, на втором этаже, возле разбитых стеклянных шкафов, где раньше висели образцы железнодорожной формы, лежал скелет с простреленным черепом.

На площади крутились несколько разнопородных лохматых собак. Они издали посматривали на разведчиков, но не подходили.

— Пуганые псы, — отметил выставленный наблюдателем бывший пограничник Боря Милютин. — Кто-то им ума добавил.

Когда разведчики развели огонь на первом этаже и принялись варить похлёбку, собаки остановили своё кружение на минуту, принюхались, потом прыжками умчались направо. Любопытствуя, Милютин высунулся в разбитое окно и увидел, что псы скрылись в павильоне с красной буквой «М» наверху. Одна из дверей, снятая с креплений, валялась рядом.

— Собачки на метро поехали, — сделал вывод Боря и продолжил наблюдение, нетерпеливо ожидая смены, потому что очень хотел есть.

Через пару часов на Екатеринбург-Пассажирский прибыл остальной конвой. Исполняя приказ Набокова, с платформ спустили три УАЗа. Автомобили с бойцами поехали на поиски местных жителей. Кроме того, снарядили десять конных патрулей. Они должны были обследовать районы возле станции. Поезд вертолётчиков ушёл на Кольцово.

— Ну что, — Набоков посмотрел на собравшихся командиров эшелонов. — Простоим здесь три дня, надо поискать аборигенов, вдруг кто-нибудь есть. В Высшем Совете такое мнение. Вертолёты собрать успеете? — обратился он к Ионе Заббарову.

Тот вскочил.

— Да сиди ты, сиди, — махнул рукой Набоков.

— Спасибо, товарищ командир, я постою, — «вертолётный царь» улыбнулся. — В авиации порядок.

Комброн «Камы» Левицкий наклонился к Галимову и что-то сказал. Тот хмыкнул и расплылся в улыбке, глядя на Иону. Набоков расслышал его слова «Где начинается авиация, там кончается порядок», но улыбаться не стал, не желая вызывать у эмоционального Заббарова обиду.

— К вечеру соберём «Юнкерс», завтра подготовим «Дракона» и «Центавра», — не обращая внимания на коллег, отрапортовал Иона. — Они проведут испытательные полёты и послезавтра пройдут по Транссибу до Тюмени и обратно. Если, конечно, погода будет лётная.

— Отлично, — Руслан перевёл взгляд на присутствующих. — Пехотному начальнику выставить караулы на вокзале, депо, входных и выходных стрелках, наблюдателей. Также пустить три передвижных патруля по станции. На всякий случай. Поисковым группам за три дня, что здесь пробудем, обследовать прилегающие районы. Вопросы есть?

Все промолчали, поглядывая в окна штабного вагона.

— Ну, если вопросов нет…, - начал подниматься Набоков со своего стула, как где-то рядом ударил взрыв.

— 122-миллиметровка! — по звуку мгновенно определил командир «Мортиры». — Никак, Дэ тридцать бьёт.

— Все по местам! — скомандовал Набоков. — Иона, связь с «Клумбой»! Если вертушка готова, в воздух! «Кама», «Урал», «Фантомасы», дымогенераторы включить! «Мортира», корректировщиков-наблюдателей на крыши! Приготовить к бою «Приму» и «Тюльпан». Исполняйте! Десантникам оцепить станцию. Связаться с патрулями в городе, пусть ищут огневую позицию.

Через пару минут после того, как командиры разбежались по своим эшелонам, ударил второй выстрел. Но уже поднимались в серое мартовское небо Екатеринбурга чёрные клубы дыма. Вскоре они превратились в огромную тучу, расползавшуюся от вокзала в разные стороны. Пушка неизвестных агрессоров, сделав еще пару выстрелов вслепую, замолчала.

Дым потихоньку истаял, подгоняемый слабым ветерком. Набокову доложили, что все разрывы ударили с перелётом, никто не пострадал. Наблюдатели забрались на крышу высокого здания — судя по облупившейся вывеске, в ней была какая-то железнодорожная контора и оттуда бдили по всем сторонам. Однако в Екатеринбурге царил покой.

— Ага, вот они! — вскрикнул лежавший на крыше наблюдатель, глядя в обшарпанный бинокль. — А нет, это наши дозоры.

Наблюдатель потянулся и глянул в сторону вокзала. На его крыше техники ставили дымогенераторы, прожектора, автопушки. На площади выкладывали огромный бело-оранжевый крест — ориентир для вертолётов.

Над станцией медленно кружились два коршуна. Видимо, тёплый воздух от поездных дизелей поддерживал их на высоте тридцати-сорока метров. Ждали добычу, скорее всего, подумал наблюдатель и вновь взялся за бинокль, осматривая свой сектор.

— Как проволокой меня прошкрябало, — пожаловался кинолог Никитин главному механику конвоя Николаю Борисычу. — Что такое? Прямо по шее будто провели.

Он подвигал плечами, выпрямил спину и несколько раз качнул головой.

— Это нервы всё, — Николай Борисыч докурил самокрутку и бросил окурок на перрон. — Пойдём ко мне, чаю попьём. Я с собой мешок смородиновых листьев сушёных взял, сборов всяких. Погреем кишочки кипяточком.

— Айда, — Никитин снова задёргал плечами и вдруг резко запрокинул лицо вверх. — Ой, гад!!

Он провел ладонями по щекам, как смахивают лесную паутину.

— Вот ты кто!

Николай Борисыч, неторопливый, как все хорошие механики, удивлённо посмотрел на него, и тоже поднял голову вверх. Над ними кружился коршун.

— Это от него, — Никитин повернулся к приятелю. — Пойду Набокову доложу. Ощущение, что коршуны не просто так здесь крутятся.

— Птицы чего, как роботы что ли? — удивился Николай Борисыч и зачем-то понюхал воздух. — Это тогда какое обеспечение надо для них задействовать. Это же и производство аккумуляторов, и слежение…

— Да что ты говоришь! — кинолог улыбнулся. — Мы же своих собак чуем, как бы общаемся с ними, а с чудо-юдами тоже договорились. Может, и здесь кто-то смог также с птицами законтачить. Я думаю, они стрельбу по нам корректировать могут. Ставь чайник, Борисыч, я сейчас доложу и приду.

Механик посмотрел вслед побежавшему Никитину, ещё раз глянул вверх, на кружащего коршуна. Откуда-то из глубин памяти, неосознанно к нему пришли забытые слова.

— Куть-куть-куть, — произнёс он и пошевелил пальцами, как бы рассыпая крупу. — Куть-куть.

Однако небесный хищник не обратил внимания на странный поступок флагманского механика и продолжил своё ленивое, неспешное движение по воздушной спирали. Николай Борисыч почесал затылок, плюнул и полёз в вагон, заваривать смородину с малиной.

Вскоре стемнело, наряды заняли свои сектора. Патрульные прислушивались к шорохам, исходящему от зданий негромкому треску. К вечеру ветерок растащил сырые неопрятные тучи и на весеннем небе проявились звёздочки.

Язык

Пехотный начальник Гилёв сразу заприметил нелепо торчащую над городом телебашню. Разобравшись с хлопотами по размещению караулов, и суматохой после внезапного обстрела он вызвал к себе командира разведки и приказал ему осмотреть строение и если найдутся следы посещения, организовать засаду.

— Аккуратно там размести парней своих, — сиплым голосом сказал он. — Сдаётся мне, что оттуда артиллерийскую стрельбу корректировали. Конечно, коршуны коршунами. Может, и они снаряды наводили, но башня эта очень уж хорошее место для наблюдения.

По его просьбе пара вертолётов начала кружить в стороне от места засады. Гилёв предположил, что вертушки привлекут к себе внимание неизвестного пока противника и разведчикам будет проще затаиться.

Бронетранспортёр на пару с уазиком пронеслись по улицам Екатеринбурга, напрямую от вокзала вниз. Возле старой, заросшей деревьями церкви они свернули направо, приближаясь к цели. Во время недолгой остановки возле мостика через густо затянутую кустами речушки из них выскочили семь бойцов во главе со старшим группы Сабировым. Они быстро юркнули во двор когда-то белого, а сейчас обшарпанного высокого здания. За долгое время запустения подходы к нему заросли березками и тополями. Разведчики через разбитые окна проникли внутрь и тихо, как кошки, прокрались на крышу. БТР с уазиком промчались дальше где-то на километр, потом развернулись и на скорости поехали обратно. Бронетранспортёр по пути как мог мял ржавые автомобили, в изобилии стоявшие на улицах, где лёг маршрут. Со стороны выглядело баловством, на самом деле он метил ночную дорогу для разведчиков, если им вдруг придётся возвращаться в темноте.

В бинокль Сабиров осмотрел подходы к башне и наметил места для засады. Площадка возле высоченного строения заросла деревьями и кустами, но зоркие глаза разведчика заметили натоптанную тропку, ведущую, как видимо, к входу внутрь. Старший группы решил пятерых разместить по периметру башни, а сам с напарником выбрал себе место в стоящем рядом трехэтажном старинном доме с провалившейся крышей. Как начало смеркаться, разведчики бесшумно вышли из дома, и быстро пройдя по узкому мостику с сохранившейся узорной оградкой, затаились, где наметили.

За долгие годы войны, все они, опытные бойцы, привыкли часами не двигаться. Иногда, чтобы избежать затекания мышц от неподвижности, они поочерёдно напрягали их, не издавая при этом ни звука. Вдруг затаившаяся у самого входа в башню пара разведчиков увидела со стороны дальнего дозора быстро мигающую красную точку. Это подавался сигнал о том, что к ним идёт гость, или гости.

Звёзды на безоблачном небе давали слабый свет и привыкшие к тьме глаза бойцов вскоре заметили некое движение между теней деревьев. Старавшийся двигаться тихо неизвестный вдруг кашлянул и начал сморкаться. Шумно вытерев нос, он продолжил осторожно шагать к башне. Подойдя к входу, остановился, покопался в карманах, вытащил спички, зажёг. Вспышка осветила бородатое лицо аборигена. В это время разведчики, выскочив из кустов, начали крутить его. Однако неизвестный в это время зачем-то наклонился, и поэтому зажать ему сразу рот не удалось.

— А-а-а-а-а!!! — завопил тот. — Вы чё делаете?

— Заткнись, гнида! — страшно прошипел один из разведчиков, пихая ему кляп в глотку.

Напарник умело вязал руки «языку». Подхватив пленника на руки, они по намеченному еще засветло пути отошли к трёхэтажному дому. Вскоре к ним присоединились остальные.

— Чего он у вас орал? — недовольно спросил Сабиров. — Вдруг с ним кто-то ещё был?

— Да вроде он один был, — сказал дозорный, давший световой сигнал. — Я больше никого не видел и не слышал.

Другие разведчики тоже сообщили, что кроме сопливого бородача, ничего не заметили.

— Всё равно, — Сабиров сплюнул. — Не дети, не первый раз. Аккуратней надо действовать, внимательнее. Ладно, пошли на базу.

Он наклонился к «языку» и зашипел тому в ухо: «Если ты, гад, вздумаешь бежать или пакостить, я тебе кишки на шею намотаю и на них повешу!»

Собеседник, чьё лицо подсветили узким лучом фонарика, мотал головой, пытаясь выдавить кляп. Тело его вдруг начало сгибаться и дёргаться. Сабиров взял его рукой за плечо, а другой выдернул кляп. Пленник шумно задышал, успокаиваясь.

— Я, у меня, я, у меня нос заложен, не работает совсем, — он зашумел носом, извергая слизь. — Вы мне рот не затыкайте, я дышать только им могу. А если рот закроете, то я умру или задохнусь совсем.

Сабиров секунду молчал, потом взял его за грудки.

— Ты понял, что если начнёшь шуметь, я тебя на твоих кишках повешу?

— Да, да, я тихо буду, — бородатый вытер нос о своё правое плечо. — Только быстро не идите, а то задыхаюсь я. Но я вам ничего не скажу. Вы бандиты, плохие люди.

— Так, — Сабиров прислушался, не обращая внимания на обещания пленника. — Идём клином. Сопливый в центре. Я замыкающий. Пошли.

Группа выбралась на улицу, снова перешла речку по мостику, и миновав здание, где отсиживались днём, небыстрым шагом двинулась в сторону вокзала. Технику решили не вызывать. На незнакомых улицах, ночью, её можно было легко потерять в нежданной засаде неизвестного врага.

Под ногами шуршал много лет копившийся мусор, трещали сгнившие веточки. Маршрут был намечен ещё днём. Доставивший их БТР на обратном пути ехал, давя оставленные двадцать пять лет назад людьми автомобили. Машин на улицах было много. Бронетранспортёр вмял у кого салон, у кого багажник. Попавшийся микроавтобус откинул на тротуар. По этим приметам и двигались разведчики. Несмотря на слабый звёздный свет, заблудиться было бы трудно. Примерно каждые пятьсот шагов группа останавливалась и бойцы прислушивались. Но кроме шуршания веток деревьев ничего не беспокоило тишину ночного призрачного Екатеринбурга.

Внезапно передовой дозор встал.

— Что такое? — вполголоса спросил подошедший к ним Сабиров.

— Да сыростью вдруг потянуло, — так же тихо ответил разведчик. — Болото, что ли? Не заплутали мы?

Старший покрутил головой и принюхался. Действительно, слева тянул влажный воздух, пахло сыростью.

— Нет, нормально всё, — он осмотрелся. — Это местный пруд здесь. Значит, верно идём, если он слева.

Вдруг вдалеке, в стороне вокзала, загремела стрельба. Разведчики снова остановились. В сырой ночи хорошо было слышно, как грохотали автоматы. Потом раздался гулкий, ужасающий вой десятков или сотен псов. Сабиров огляделся, и быстро увлёк группу на захламленный тротуар. Бросив пленника на землю, бойцы приготовили оружие. Один из них ударился плечом о что-то упругое. Откинувшись назад, он поднял голову. Перед ним была пластиковая витрина тумбы с разборчивой даже в свете звёзд надписью «Филармония».

— Тихо ты! — Сабиров обернулся на шум. — Не греми.

Впереди, по маршруту, в стороне вокзала возникли желтоватые лучи прожекторов. На просветлевшем небе чёрным силуэтом проявилась церковь, стоящая слева от дороги. Присмотревшись, старший увидел за деревьями очертания пяти или шестиэтажного здания. Подумав секунду, он приказал двигаться за ним к этому дому. Стёкла в окнах были разбиты, и разведчики без труда вскоре поднялись на крышу. Сопливого бородача оставили под присмотром в подъезде.

Над вокзалом метались лучи прожекторов, слышались собачий вой и лай. Стрельба шла короткими очередями. Потом всё затихло. Однако, немного погодя, чутко слушающий темноту Сабиров услышал шум движка бронетранспортёра. Тот повозился, порычал и замолк.

После недолгого совещания разведчики решили двигаться дальше. Они опасались, что днём на улицах может появиться противник, и тогда они надолго застрянут. А сейчас пойдут, сколько пройдут.

Из подземелья

После полуночи на конвой напали собаки. Незамеченным разведчиками лазом несколько псов пробрались на вокзал и подкрались сзади к дозорным. Опытные бойцы, те были настороже. На одного из них, лежащего на придвинутом к окну столе, нанесло запахом псины. Мгновенно среагировав, он, развернувшись на спину, дал короткую очередь в темноту. Вспышки высветили горящие глаза собак, которые, ни на секунду не растерявшись, бросились в атаку. Благо, что дозорные заранее наметили себе направления стрельбы не только на площади, но и с тыла. За годы долгой войны, действуя в основном в партизанских дружинах, они всегда ожидали нападения со всех сторон. Пальба шла буквально две-три минуты. Изрешечённые пулями собаки легли на бетонном полу вокзала.

Однако, как позже выяснилось, ночной бросок на вокзал был отвлекающим ходом нападавших. Поневоле прислушавшиеся к стрельбе патрульные на других пикетах отвлеклись на несколько секунд, и в это время на них обрушились собачьи стаи. По сигналу тревоги с крыши вокзала, с эстакады полился свет от прожекторов.

Визг, крики, выстрелы, удары об железо разнеслись над станцией. Вдруг, минут через десять, всё стихло. Собаки, повинуясь неслышному приказу, помчались обратно в темноту.

Стряхнув с ножа собачье тело, Ринат подобрал отброшенный автомат и помчался за псами. Вместе с ним побежали ещё трое разведчиков. Словно уловив их мысли, сразу два прожектора обрушили свои лучи на убегавшую стаю. Прыгая через рельсы, бордюры, запинаясь о раненых, огрызающихся псов, разведчики выскочили на небольшую площадь. На их глазах, освещённые прожектором с крыши вокзала, десятки собак скрылись в небольшом бетонном павильоне. «Где они там поместились?» — удивился Ринат.

Осторожно подойдя поближе, один из разведчиков посветил фонариком внутрь павильона. Вниз уходила лестница. А где-то там, в чёрной глубине, мерцали собачьи глаза.

— Давай к командирам, — распорядился Ринат, глянув на одного из разведчиков. — Доложи и скажи, пускай тащат взрывчатку. Завалим это гнездо.

Он отошёл назад и оглядел странный павильон. Наверху увидел огромную букву «М».

Метро, вот оно что. Огромная собачья будка под землёй.

Прибывший пехотный начальник суровый Гилёв осмотрел странное место и распорядился установить в павильоне две коробки с тротилом. Но взрыв отложили до рассвета. Снятыми со стоящей рядом чугунной оградки решётками надёжно завалили вход. Метрах в пятидесяти от него поставили снятый с эшелона бронетранспортёр. В нём разместились четверо караульных, наблюдавших за павильоном.

От нападения пострадали восемь патрульных. Укусы, рваные раны, у двоих массивная кровопотеря. Всем поставили уколы от столбняка, перевязали и уложили на госпитальные койки. Раненых псов добили.

Новые дозорные наряды выставили уже только на крышах зданий или вагонов. Набоков приказал всем, не задействованным в патрульной службе, отдыхать. Командирам назначил совещание на десять утра и велел думать, что делать. Сам он вернулся в свой вагон и начал подытоживать события дня.

— Странный обстрел, неграмотный, не меткий, коршуны-соглядатаи, собаки, — тут он задумался. Поведение атакующих псов явно указывало на то, что ими управляли. Неужели здесь, в Екатеринбурге, какое-то царство разумных, или полуразумных животных? Никаких следов проживания людей пока не нашли. А кто стрелял из пушки? Медведи, что ли? Собаки снаряд в ствол не запихают.

В окно купе постучали. Набоков отдёрнул занавеску, в темноте маячил суровый Гилёв. Он махнул рукой и ушёл в сторону. Вскоре комендант конвоя услышал его шаги в коридоре.

— Ну что, командир, изловили мы местного одного, — хмуро проговорил пехотный начальник. — Эй, Сабиров, тащи его сюда.

«Неужели медведя поймали?» — мелькнула у Набокова дикая мысль.

— Пусть в зал совещаний ведут, — опомнившись, сказал он. Накинув куртку, и подпоясавшись брезентовым ремнём с висевшим на нём кабуром с пистолетом, Руслан вышел из купе.

В углу зала, на стуле, обитом красным сукном, сидел бородатый чернявый мужик лет сорока. Руки связаны за спиной. Камуфляжная куртка разорвана на груди, одного рукава нет. На хмуром сморщенном лице кровь.

— Сдаваться не хотел, — пояснил здоровенный Сабиров. — Пришлось немного помять. Отобрали у него бинокль и наган. Ничего, кричал, не скажу, отомстят, мол, за меня.

Посмотрев на задержанного аборигена, Набоков велел одному из разведчиков охранять его, а сам вышел в коридор, поманив за собой Сабирова.

Тот пояснил вполголоса, что они сидели в засаде около высоченного здания, похожего на трубу. Несмотря на то, что днём в нём никого не нашли, Гилёв предположил, что такой прекрасный наблюдательный пункт может кем-то использоваться.

Разведчики наметили себе места для ночной отсидки, потом, в сумерках, бесшумно прокрались к ним и затаились. До атаки на конвой к зданию тихо и неспеша, но выдавая себя шуршанием одежды и сопением, подошёл вот этот бородатый мужик. Они начали его мягко крутить, но он воспротивился и порвал на себе одежду. Может, с ним был кто-то ещё, но после шума затаился. Разведчики не стали никого искать, а быстро отступили по еще засветло намеченному пути. Вскоре они услыхали стрельбу на станции, собачий вой, увидели сполохи прожекторов и решили пересидеть суматоху на крыше какого-то здания. Когда переполох стих, выждав с полчаса, двинулись к вокзалу. И вот, доставили языка.

— Молодцы! — Набоков пожал ему руку и приказал: — Контрразведку позови.

Терпеливо дожидавшийся окончания разговора Гилёв сообщил ему, что для задержанного уже подготовлено камера в комендантском вагоне, наручники и ножные кандалы.

Бородатый засопел так, что верхняя губа прилипла к носу. Он нагнул голову, как бы съёживаясь в клубок, защищая себя, и искоса посмотрел на Гилёва. Руслан же сел на диван напротив и нахмурился. Он привык добывать информацию, но быстрыми и жёсткими методами. Сейчас ситуация к такому поведению, видимо, не располагала. Бородатый был первым человеком, встреченным за Уралом. Набоков подумал, что возможно, он член местной общины. И хотя уже есть пострадавшие, но никто не погиб. И может быть, удастся найти с аборигенами общий язык, заключить союз. А говорит с ним пусть профессионал в таких делах, как добывание сведений.

Начальник группы контрразведки Татьяна Сергеевна Львова прибыла с одним из своих оперативников, мрачным, медведеподобным Алексеем Пруткиным. Тот принёс с собой сумку с инструментами. Львова, высокая, стройная, с профессионально поставленным давящим взглядом, от которого непривычному человеку хотелось залезть под стол или просто убежать, глянула на аборигена, и подсела к Набокову.

— Вы бы отпустили парней, — она кивнула в сторону Гилёва и разведчиков.

— А и правда, — Руслан повернулся к ним и разрешил отдыхать.

Львова, не обращая внимания на бородатого, завела разговор о сегодняшнем обеде. Оказывается, она не успела перекусить, так как моталась по городу, а порцию на камбузе не оставили. Пришлось временно вставать на довольствие к артиллеристам. Набоков сочувственно качал головой. Он понимал, что этот разговор не для него, а для задержанного. Тот сейчас вслушивается в каждое слово и гадает, что с ним будет. Ведь при допросе главное приковать внимание хранителя информации, заставить его напрячься, раскачать его эмоции. От напряжения он неизбежно начнёт ошибаться. Пойдут нестыковки, а ими можно его укорять, обвинять во лжи. От этого допрашиваемый ещё больше разволнуется, раскраснеется, и станет ещё хуже соображать. И поневоле проговорится. Лишь бы не замыкался, не молчал. Но для оживления разговора есть Лёша Пруткин.

Львова вновь глянула на бородатого. Тот успокоился, слушая обеденные разговоры, и шмыгал носом. А так нельзя. Надо ему волноваться.

— Лёша, что ты стоишь? — удивилась Татьяна Сергеевна. — Доставай приборы. Время позднее, спать пора. Быстро его изрежешь и всё. Завтра же рано вставать.

Подручный молча достал из баула разрисованную фиолетовыми цветочками клеёнку, расстелил её на столе. Вынул клещи с крючками на ручках, посмотрел на аборигена, на клещи, убрал их обратно.

— Он же обмочит тут всё, — Лёша повернулся к Набокову, бесстрастно наблюдавшему за ситуацией. — Давайте его на путях разрежем.

Руслан сделал вид, что думает. Меж тем из сумки появились блестящие тонкие ножи с прямыми и изогнутыми лезвиями, какие-то коробочки, внутри которых позвякивал металл, молоток, странно выгнутые пинцеты, шприцы, спиртовка и прочий инструмент контрразведки.

— Тебе иголки под ногти какие загонять? — неожиданно громким чистым голосом спросила Львова.

— А? Что? — бородатый как очнулся и откинулся назад, подальше от страшных железяк. — Какие ногти? Вы что? Что вам надо?

— Иголки под ногти тебе раскалённые или холодные? — уточнила Львова. — Горячие больнее, но зато пальцы быстрее немеют.

Лёша загремел коробочками и не спеша разжёг спиртовку. Абориген тяжело задышал, не отрывая взгляда от синего язычка пламени.

— Кто ты такой? — Львова дёрнула его за бороду. — Хочешь жить? Жить хочешь?

— Да, да, — забормотал тот. — Я хочу.

— Если хочешь, говори. Как тебя зовут!!?

— Саша. Саша с Уралмаша, — бородатый глубоко вздохнул. — Я тут живу. Вас мы за бандитов приняли.

Ещё зимой на вокзал прикатили два небольших поезда. К одному была прицеплена бронированная дрезина. С них сошли вооружённые люди и начали рыскать по городу. Но собачьи патрули их вовремя заметили и предупредили своих вожатых.

— Как это предупредили? — уточнил Набоков. — Они говорящие, что ли?

— Да нет, нет, — пленник замялся, подыскивая слова. — Девчонки могут с ними общаться, командовать, руководить в общем. Они как-то разговаривают между собой.

— А коршунов тоже девчонки наводят? — Руслан пристально посмотрел на него. — Ну-ка, расскажи.

Собеседник закряхтел, заёрзал на кресле. Лёша брякнул своими железками.

— Нет, коршунами парни заведуют, — бородатый на секунду прикусил нижнюю губу и продолжил: — Там, у нас есть такие, после ужасов народились. И девчонки, и парнишки. Они могут с животными очень хорошо понимать друг друга. Я не разбираюсь в этом. Я так-то, только школу закончил, когда это случилось. Один остался, вообще. Кругом покойники. Я в супермаркете жил, там консервы были, рыбные, сайра и шпроты. Эх, сейчас вспомнить страшно.

— Потом мемуары свои диктовать будешь, Саша с Уралмаша, — резко сказала Львова. — Сколько народу в Екатеринбурге живёт, чем занимаются?

Со слов аборигена в городе обитало около десяти тысяч человек. В основном, на окраинах, у своих огородов. Старшим по Екатеринбургу выбрали лет пятнадцать назад Юрия Михайловича Неймана, бывшего адвоката, из военных прокуроров. Он до сих пор и командует. Порядок есть. В этом году собирались экспедиции отправить в Тюмень, в Пермь, Челябинск, Нижний Тагил. Нейман хотел торговлю открыть, общаться с соседями, если те найдутся. А тут эти на поездах налетели. К ним на встречу трое поехали, поговорить, узнать, что к чему, кто такие. А они пальбу открыли, двоих ранили. Хорошо, что собаки на подстраховке были. Кинулись на бандитов, порвали их немного. Переговорщики на санях умчались.

— Лошади у нас хорошие, — бородатый улыбнулся. — Я сам тройку подбирал.

Хотели сами атаковать этих приехавших, но они быстро на поезда свои сели и уехали. После этого на телебашне, около которой его и скрутили разведчики, стали наблюдателей выставлять. Сегодня утром увидали много составов. Решили, что бандиты вернулись мстить. Послали на разведку коршунов и собак. Получили сведения, что много оружия, пушки есть.

— А у нас и самих гаубица имеется, — многозначительно произнес Саша с Уралмаша. — Только стрелять никто не умеет толком. Её давным-давно к цирку приволокли, смазывали постоянно. Снаряды, чтобы не промокли, в метро рядом положили. А сегодня и бахнули. Только не попали. Хотя, когда дым увидели, обрадовались, думали, загорелось что-то.

— А почему у вас стрелять некому? — Набоков откинулся на спинку дивана.

— Так военных-то никого не осталось, — пояснил бородатый. — Только сам Нейман, но он прокурором был, да и то, за взятки выгнали, говорят.

— Во как, — Руслан задумался на минутку. Потом встал, достал из заднего кармана брюк маленький складной ножичек и развернув за плечо пленника, разрезал верёвки на его руках.

— Значит, так, Саша с Уралмаша, — комендант конвоя помолчал. — Сейчас или как солнце встанет, пойдёшь к своим. Скажешь, что завтра, точнее, уже сегодня, в три часа дня, на мосту через речку вашу мы будем ждать ваших переговорщиков.

— Какую речку? — удивился бородатый.

— Там, где дом красивый и народ раньше гулял. Понял?

— А, так это Плотинка.

— Вот и хорошо, что понял. Есть хочешь?

— Да. Очень хочу. И по нужде очень хочу.

Когда бородатого увели на камбуз, Львова поинтересовалась у Руслана, откуда он знает про Плотинку и красивый дом.

— Меня ещё пацаном возили сюда, — вздохнул Набоков. — В аквапарк. Так здорово там было. Только его и помню, да здание это красивое. Очень мне понравилось тогда. Ну, что, Татьяна Сергеевна, пойдём спать? Завтра много дел у тебя, и у меня. Давай, настропали своих парней. Утром в девять жду к себе, с мыслями, с умными решениями и замечательными предложениями.

— Есть, — сухо ответила Львова и ушла.

Транспозиция

— Так надо ведь наблюдать с высокого здания, я про это знаю, я же военный, хоть и прокурор, — мэр Екатеринбурга Нейман пожал плечами. — Вот я и отправил Сашу посмотреть. У него с собой карандаш и тетрадка были, чтобы записывать.

Набоков покачал головой. Вместо ожидаемого здесь председателем Высшего Совета мощного союза уцелевших перед комендантом Сибирской Экспедиции была обыкновенная нерадостная картина. В Екатеринбурге сейчас проживало около десяти тысяч человек. Большинство на окраинах, у своих огородов. Жили бедно, можно сказать, существовали. Но это не его забота. Завтра Нейман с двумя наиболее уважаемыми горожанами отправится в Казань на одном из «Фантомасов». Пускай договариваются с президентом и другими начальниками. Главное сделано — екатеринбуржцы с большой охотой согласились присоединиться к Евразии. После февральского налёта, сильно перепугавшего их, они готовы были даже уехать отсюда.

Но Набокова, Никитина и Гилёва очень заинтересовали собаки, управляемые на расстоянии.

— Это случайно выяснилось, — Нейман наслаждался коньяком, как минимум сорокалетней выдержки. — У нас, что вполне естественно, несмотря ни на что, стали рождаться дети после катастрофы. И лет через пять-шесть заметили, что некоторые девочки разговаривают с собаками. А их, знаете, много развелось. Собак, я имею в виду.

Набоков кивнул. Одичавшие собаки, объевшись мертвечины, не боялись никого и ничего. Огромными стаями они заселили вымершие города и битвы с ними шли опасные, часто не на жизнь, а на смерть. Одна осада Ижевска чего стоила, вспомнить жутко.

— Мы, конечно, оборонялись от них, и побаивались, — Нейман с удовольствием просмаковал глоток коньяку. — А девочки смогли как-то договориться с ними. Это было поразительно. Причём, они могли общаться даже с теми из них, кого видели впервые. Понимаете? Не только те животные, что жили рядом, а приблудные. И тогда мы стали жить, не опасаясь собак. Они уходили, приходили. И как говорили девочки, можно было видеть их глазами. А что мне оставалось делать? И мне, и другим? Мы верили.

— А коршуны? — вошёл в разговор Никитин.

— А это мальчики, — Нейман поерзал в мягком кресле. — Наши мальчики, также родившиеся после катастрофы, могли говорить с птицами. Не со всеми, нет, что вы, не со всеми. Насколько я знаю, с коршунами, и с воронами.

— Вы не пытались их изучать? — Набоков налил себе в стакан брусничного чаю. — Почему так получилось, что стало причиной?

— Безусловно, — раскрасневшийся Нейман кивнул. — Конечно. У нас есть два таких, как бы, анахорета, что ли. Вот они ведут записи, дети с ними общаются. Хотя. Какие это сейчас дети. Они сами уже взрослые и у самих малыши появляются. Но единственное, что удалось выяснить, так это, это…

Нейман задумался, вспоминая.

— Транспозиция, — медленно выговорил он учёное слово. — Случайно узнали. У всех, и мальчиков, и девочек, тех, кто может общаться с животными, зеркально расположены органы. То есть сердце не слева, а справа. А печень, наоборот, не справа, а слева. Ну, и так далее. У нас примерно половина детей таких родилась и кстати, продолжают рождаться. Так вот, у многих из них такая способность проявилась.

Набоков, Никитин, Гилёв и сидевшая чуть в сторонке Львова переглянулись. Такие специалисты очень бы пригодились в походе на восток. Пусть в их способностях разбираются учёные, а командирам нужны их возможности.

— Вы тут отдыхайте, — Набоков поднялся. — А нам надо распоряжения по эшелонам отдать. Из-за встречи с вами мы задержимся здесь на неделю. Так что необходимо изменения в боевой распорядок службы внести.

— Конечно, конечно, не беспокойтесь, — Нейман ласково поглядел на две, ещё не початые бутылки с коньяком. — Я тут посижу, вас подожду. Всего хорошего вам. Командуйте на здоровье. А можно ещё сыра, лимончика и рыбки копчёной? Давненько я осетров не пробовал. Распорядитесь? Благодарю вас.

Пельмени всегда хорошо

После окончания утреннего осмотра сорока лошадей и пяти коров, помощник ветеринара Манжура пришёл в гости к Якову Седых. Старшина позвал поесть пельменей, налепленных собственноручно.

Лошадиный медик немного запутался в двухэтажных одинаковых купейных вагонах «Спальников», стоявших посреди конвоя. Подсказал ему дорогу к пельменям куривший на улице стрелок.

— Ты чего тут бродишь, ветеринар? — поинтересовался он. — Кобыла убежала?

— Да нет, — усмехнулся Манжура. — Седых ищу. Что-то запамятовал, где он проживает.

— Так он во втором «Спальнике», — стрелок махнул рукой направо. — Там весь ваш эскадрон обитает.

— Спасибо, — Манжура пошагал, куда указали.

В купе старшины сидели неразлучные пистолетчики и Сабиров. Хозяина не было.

— Пельмени свои варит, — пояснил Саня Орлов. — Садись, что стоишь. Чего это у тебя в сумке?

— Подарочек, — Никола вытащил из брезентовой авоськи литровую флягу и аккуратно положил её на столик. Осмотрелся: — Неплохо живёт пехота. Это у вас у каждого по купе?

Юсеф кивнул.

На двух верхних полках у Седых было свалено всё имущество — спальник, куртка, пакеты с чистым бельём, РПГ, два «Шмеля», какие-то фанерные коробки. На стенках купе висели бинокль, разгрузка, серо-зелёная кепка.

— Удобно, когда места много, — Манжура присел. — У меня меньше места, да мне и не надо.

— Мы тут вспоминали, кто где был, когда катастрофа случилась, — прогудел Сабиров. — Ты-то помнишь, Никола?

Тот вздохнул.

— У меня всё как отрезало, — он провёл рукой по голове. — Ничего нет в памяти. А ты где был?

— Мне тогда шестнадцать лет исполнилось, — Сабиров вздохнул, откинулся на стенку купе и прикрыл глаза. — В школе на уроке отпросился в туалет. Руки стал мыть, и тут качнуло меня, в голове что-то как проскребло. Думаю, что это такое? Грохот какой-то вдруг пошёл, звон стекольный. Выбежал в коридор. Дверь в класс, что рядом, открыта. Я туда глянул и остолбенел. Все лежат, кто на полу, кто на столах. Кровь везде. Стекло в окне выбито. Кругом осколки, обломки мелкие какие-то. Думал, война началась, бомбят нас. Потом уж понял, что не война, а хуже…

— Это от телефонов переносных, — Юсеф потёр подбородок. — Я сам их не видал, мне в детском саде и школе говорили.

— Мобильные, точнее, сотовые телефоны, — поправил его Сабиров. — Они взорвались все одновременно. Вообще всё взорвалось — компьютеры, телевизоры, печки микроволновые. Вся электроника бабахнула в один миг.

— А почему? — Манжура перевёл взгляд с висевших на стенке карманных часов на Сабирова. — Почему вся техника эта взорвалась?

— Никто не знает, — улыбнулся Саня Орлов. — Нам вот с Юсефом объясняли, что может буря космическая пронеслась над Землёй, может ещё что.

— Да, наверно, — задумался Сабиров. — Не зря ведь магнитные полюса сдвинулись. Как мне говорили учёные наши, сейчас Северный полюс магнитный где-то в Америке, а Южный в морях далёких. Компасы пришлось по-новому делать. Так проще, чем карты перерисовывать, ведь от катастрофы меридианы всякие сдвинулись, перепутались.

— Нам говорили, что только в детских садах мало кто пострадал, — Юсеф снова потёр подбородок. — Но выжили всё равно не все. Пока уцелевшие в чём-то разобрались, пока до детских садов дошли. Саня вон, говорили, от обезвоживания погибал, когда его нашли. А кто наши родители, как они нас звали, так неизвестно и осталось.

— Открыть дверь, пистолетчики-разведчики! — проорал, появляясь в дверях, Седых. В руках он держал большущий эмалированный тазик, с горкой заваленный парящими пельменями.

— Не ори, а заходи скорей, — Сабиров принял у него таз и поставил на столик. — Доставай кружки, Никола что-то там принёс.

— Коктейль ветеринара «Мечта старого мерина»? — весело посмотрел на Манжуру Седых.

— Нет, — засмеялся тот. — Просто разведённый спирт.

— Ах, как жалко, — старшина, привстав, вытащил с верхней полки кожаный несессер. В нём хранились изящные серебряные рюмочки и великолепные серебряные же ножи, вилки и ложечки. — Неужели этот старинный питьевой набор познакомится сегодня с пойлом простолюдинов вместо изысканных вин и коньяков?

— А куда он денется? — Сабиров вручил каждому по вилке. — По три пельменя скушаем, рюмочку выпьем. Приступим, господа. Вкусно.

Выпили, поморщились от горьковатого привкуса спирта, ударившего в нос, заели горячими пельменями.

— Будет время, я вас башкирскими котлетами угощу или казанским жарким, — здоровенный Сабиров расстегнул пуговицы на рубашке, стало жарко богатырю.

— Ну-ка, расскажи, — Седых никогда не пропускал случая узнать новости кулинарии, считая её самой важной в мире наукой. — Случай подвернётся, сделаем.

Сабиров постукал вилкой по пустой рюмочке, как бы намекая, что рецепты посуху не ходят. Опрокинув свои пятьдесят грамм и дождавшись того же от друзей, он заговорил: «Берешь поровну баранину, конину, говядину, только мякоть, и через мясорубку их пропускаешь. Соль, перец, и подкинуть жареного лука. Всё это перемешать хорошенько. Из фарша котлеты делаешь, только не круглые, а такие, как магазин у пистолета, вытянутые. В муке их валяешь, потом в бараньем сале жаришь немного. Поджарились, в духовочку их на две-три минуты. Достал, маслом полил, лучком зелёным, укропом посыпал и с гречневой кашей их. Вкуснотища! А казанское жаркое ещё проще. Баранину порезал, немного обжарил, в горшочек положил. Картошку почистил, пополам разрезал, поджарил чуть, на баранину уложил. Чернослив знаете? Его помыть холодной водой и сверху на картошку. Жареным луком засыпать, помидоры сверху, маслица топлёного чуток. Ну там соль, перец, лаврушку, бульоном мясным залить и в духовку на часик. Два таких горшочка съешь, весь день сытый ходишь».

Приятно вести разговоры про еду за богатым столом. Друзья внимательно выслушали рецепты Сабирова и начали вспоминать, что, когда и где ели они.

Но тут в коридоре зашлёпали чьи-то шаги. В купе заглянул заспанный стрелок, мадьяр Тибор в одних трусах и розовых тапочках.

— Э, ничего себе, — он зевнул. — Думаю, кто героям мешает после ночного патруля отдыхать? А это старшина молодец. Налейте-ка отличнику погранслужбы, а пельмени можно совсем не давать.

— Давай, заходи, — Седых кивнул. — Только не ори, остальных разбудишь, а тут самим мало. Будешь должен.

— Я тебе ещё раз жизнь спасу, — стрелок почесал встрёпанную голову. — Наливай скорее, а то Васю разбужу.

Старшина ткнул в бок Манжуру.

— Наливай, Никола, этому бандиту. Васю нам не надо. Он один тут всё сожрёт и выпьет.

Спирт плескался в рюмках с почерневшими вензелями, высветляя донышки. Пельмени макали в тёртый хрён со сметаной и тарелку с уксусом — кому что нравилось. Говорили о новых союзниках из Екатеринбурга. Сошлись на том, что если они смогут выставить бойцов триста-четыреста, уже будет хорошо. Потом захмелевшего Манжуру уложили спать, а бойцы ушли на обед, где им полагались ежедневные сто грамм походных. Николаю опять приснились странные сны. Негр в синем халате что-то кричал ему и бил палкой по ногам. Вокруг стояли хмурые смуглые люди и дёргали его за нос, за уши, за кожу на плечах и груди. Застонав, Манжура проснулся. В купе было темно, но в коридоре горели лампы. Там кто-то разговаривал. Николай встал с дивана и вышел из купе. Увидевшие его стрелки приветственно кивнули и продолжили что-то обсуждать.

Манжура помотал головой и двинулся к себе. Он решил больше никогда не пить.

Разговоры, версии, теории

Анахореты, про которых говорил бывший военный прокурор, а ныне главный в Екатеринбурге Юрий Нейман, пришли к учёным конвоя не одни. С ними была молодая пара — высокий рыжеватый мужчина и полненькая улыбчивая девушка.

— Это муж с женой, — представил их один из анахоретов, Вадим Степанович. — Они, собственно говоря, и есть наша главная защита. Светлана общается с кошками и собаками, а Андрей с коршунами и воронами. Я, хоть и физик с высшим образованием, и даже учился в аспирантуре, изучая вопросы трения поверхностей, как вид молекулярного обмена веществ, ничего в делах наших, гм, коллег, понять не могу.

Его учёный напарник, Владислав Юрьевич, оказался астрономом любителем, по давнишней профессии переводчик на одном из местных заводов.

— У нас есть материалы наблюдений за последние пятнадцать лет, — Вадим Степанович вытащил из ободранного кожаного портфеля кипу исписанных листов. — Но, наверное, лучше так переговорить пока, без бумаг. Обозначить, скажем так, предмет дискуссии.

Учёные конвоя, всего их было десять человек (один из них представлял ведомство Татьяны Сергеевны Львовой, но про это просили не говорить на встрече), встречали гостей в своём салон-вагоне, обделанном гладко струганными досками, выкрашенными в спокойный бежевый цвет. На столе дымился огромный алюминиевый чайник, стояли чашки с вареньем из морошки, малины, смородины, крыжовника, в тарелках дожидались едоков крупно нарезанные пироги с рыбой, капустой, яйцом, мясом, сладкие булочки аппетитно отсвечивали румяными боками. Чай — заваренный брусничник, пили из гранёных стаканов, позвякивающих о желтоватые подстаканники из мельхиора.

— Хотя, — Вадим Степанович оглянулся на своих. — Мы увидели, что ваши поезда висят в воздухе. Как вам удалось такое сконструировать? Электромагнитная подушка?

— Нам есть о чём поговорить, — биолог экспедиции Лаврентьев разливал тёмный чай по стаканам. — Загадок после катастрофы осталось множество, и постепенно их становится всё больше, несмотря на попытки их раскусить.

— Прекрасный чай, — Владислав Юрьевич потянулся ложечкой за крыжовничьим вареньем. — Мы в основном употребляли для заварки шиповник, но, к сожалению, он разрушает зубы, так что перешли на листья смородины и малины. Эх, настоящего бы чаю! Как ни пытались сохранить то, что было в магазинах, всё стало трухой, как и растворимый кофе. А зерновой как-то быстро кончился.

— У нас та же проблема, — Лаврентьев улыбнулся. — Давайте послушаем вас, а потом мы расскажем о своих делах.

Андрей и Светлана, сначала, видимо, немного смущённые кожаными диванами, изобилием освещения — на стенах салона горело с десяток бра, сидели тихонько. Но вскоре они, привыкшие к повелению и принятию решений, обвыклись и разговорились.

— Я сама не знаю, как получилось, — девушка откашлялась. — Маленькая была, лет пять всего. У нас собаки домашние были, охраняли нас. Ну такие, дворняги. Но большие собаки. Я играла с Щепкой, она такая чёрная была, лохматая. Я её расчёсывала, она вдруг напряглась. И я вижу вдруг, крыса! Большая такая. Морду высунула из дырки под домом и головой вертит. Я говорю — фас, Щепка! Она бросилась, но крыса убежала. А я-то на собаку тогда смотрела, а не дом. Это уже потом припомнила.

Светлана рассказала, как начала видеть глазами Щепки. Сидела дома и говорила родителям, где та бегает, куда смотрит. Сначала ей не верили, но потом и другие дети стали хвастаться тем же. А впоследствии смогли и командовать своими Шариками и Мухтарами. Некоторые девочки с кошками так же общались. И взрослые решили создать такую собачью армию. А кошки были тоже разведчиками.

У парней с птицами получилось примерно так же. Они с ними на охоту ходили. На лосей, на кабанов. Выслеживали их в лесу.

Потом Вадим Степанович появился. Велел записывать свои ощущения, как реагируют животные. А сейчас уже у Светланы с Андреем сын трёх лет, спокойно управляется со своими домашними коршунами, у него три штуки, и двумя воронами. А у соседей дочка, ещё говорить не умеет, а собака их уже слушается её.

— Вот так, — Вадим Степанович отхлебнул чайку. — Пока у нас только статистика, даже предположений нет. Кроме меня и Владислава Юрьевича, причины никому не интересны. Привыкли люди к такому. Сверхъестественным не считают, пользуются даром и всё. Да ладно. Лучше вы скажите, у вас кто-нибудь выяснял, отчего катастрофа произошла?

Химик Наливайко усмехнулся, глянул на своих коллег. Те посмотрели на когда-то рыжего, а сейчас плешивого геолога Кабанова. Его лысая голова, где только возле ушей топорщились рыжеватые волосинки, покрылась бусинками пота. Кабанову было жарко от горячего чая.

— У меня есть версия. Пока она самая подходящая. Коллеги не совсем с ней согласны, но гипотеза эта наиболее правдоподобная, — он шмыгнул носом. — Я геологом по нужде стал, до этого совсем другим занимался. В общем, слушайте.

У нас пока есть три факта, подтверждённых, но причины их неизвестны. Можно только предполагать. Первое — это уничтожение всех, абсолютно всех и везде электронных устройств. Причём произошёл их разрыв, буквально на атомы разнесло все микросхемы. Хранилища памяти вовсе не нашли, ни одного вообще! У меня, когда я начал заниматься поиском причин случившегося, появилось ощущение, что они лопнули, как от избыточного давления. Изнутри их что-то взорвало. Откуда в компьютерах, телефонах, фотоаппаратах взялась энергия для этого, тайна. Понять ни я, ни коллеги не смогли пока.

Второе, что привлекло внимание, мощный удар, невидимый удар. Все, кто пережил катастрофу и остался в своём уме, помнят его. Ощущение шершавости в мозгу, в спине. Что-то прошкрябало там.

И что любопытно. Многие люди погибли или пострадали при взрыве всяческих электронных приборов. Но подавляющее большинство умерли от этого, невидимого удара, поскольку ран не было вовсе. При вскрытии мозг у них был обмякший как бы. Выжившие доктора никогда такого не видали и пояснить причину этого не могут. Таких диагнозов не было. Мозги как варёные у погибших. И в тоже время очень немногие, получившие ранения от телефонов и других гаджетов, остались живы. Почему?

И третий факт. Смещение магнитных полюсов. Есть предположение, что они не просто переехали на тысячи вёрст, а предварительно помотались по планете. Покрутились и потом остановились. Конечно, несколько секунд это было. Но всё же. Есть предположения, что на Землю налетела электромагнитная буря, произошло гравитационное возмущение. Что это, неизвестно, но звучит умно. Но всё это теории. Есть и другие умозаключения. Вот такие фактики в мире Галактики, как наши разведчики говорят.

— Мы об этом не думали, — Владислав Юрьевич вздохнул. — Мы выживали. Только в последнее время стали пытаться что-то систематизировать, собирать данные. Очень мало нас осталось.

— Так я же не виню никого, что вы! — химик Наливайко улыбнулся. — Если у вас есть желание, езжайте в Пермь, там наконец-то создали институт теории, чтобы мысли упражнять, да и язык разминать в дискуссиях. А то мы последние четверть века только и делали, что сражались, чинили оружие, снова сражались, заводы восстанавливали, продовольственные вопросы решали. Помню, иголки учились делать, обычные, швейные. И катушки для ниток точить. Многое с нуля начали. Сейчас окрепнем и снова наукой займёмся. По настоящему, как тридцать-сорок лет назад.

— Так я дальше расскажу, — продолжил разговор Кабанов. — Дело в том, что я работал следователем, окончил, кстати, здесь в Екатеринбурге юрфак. Первый год ещё трудился. И тогда дело одно было. Долго не стану пояснять, не суть. Достали мы из речки телефон. Мобильный. Надо было посмотреть звонки, эсэмэски, кто куда, откуда звонил, причём за всё время действия этого телефона. Я помню, удивился. Говорю нашим специалистам-криминалистам, а разве можно это узнать? Ведь эти данные стираются. Память переполняется, и всё убирается. Поэтому нужно запрос в компанию телефонную писать, у них они сохраняются на серверах, да и то, какой-то срок. А мне парни отвечают — все сведения есть в аппаратах. Пускай они стираются владельцем, пускай вытесняются из видимой и доступной для него зоны новой информацией. Все звонки и сообщения здесь, начиная с самых первых, тестовых. Потом я узнал, что и с компьютерами та же история. То есть, ничего не исчезает, всё хранится в ячейках памяти. И уже в начале века были приборы, могущие извлекать эти данные. Понимаете?

— Ну, я помню, конечно, компьютеры, — Вадим Степанович, улыбаясь, постучал пальцами по столу, изображая набор на клавиатуре. — Телефоны с наушниками дурацкими этими. Но я считал, что если что стёрлось, то уже навсегда.

— Это оказалось не так, — Кабанов снова протёр лысину. — И вот моя версия катастрофы. В мире было множество различных электронных приборов, и на них постоянно накапливалась информация. Причём, даже те из них, что пришли в негодность, всё равно что-то хранили. А что такое информация в компьютере? Это набор связанных между собой электромагнитных сигналов, импульсов. Они генерировались, обрабатывались и слой за слоем ложились в свои накопители. Во время так называемого стирания они не распадались на исходные свои, первоначальные основы, из чего создавались. Да и стирания как такового не было. Было сжимание, что ли. Я так думаю. И вот, пришло время, когда эти электронные пружины разжались. И миллиарды приборов выбросили в один миг мощнейший электромагнитный импульс. Удар! Очевидно, что он попал в некий резонанс с излучениями, электромагнитными излучениями человеческого мозга и разрушил его. Сейчас на Земле всё успокоилось, только рации работают на лампах, да телефоны проводные. Вот и всё, что осталось от электроники. Связанные, скрученные, невидимые, неосязаемые сигналы наконец-то распались, но погубили большинство человечества. А что стало причиной этого неслышного взрыва, неизвестно. Ежедневно появлялись миллионы новых устройств, беспрестанно связывавших в виде упорядоченных импульсов информацию — в телефонах, утюгах, телевизорах и прочем. И она вспыхнула безвидно и погубила людей. Кстати, животные и растения не пострадали совсем. И появились новые тайны, которых не было раньше или просто не обращали на них внимания. Ваши и наши кинологи, необъяснимо даже для себя общающиеся с животными. Чудо-юды, везущие наши составы, и может, что-то ещё, о чём мы не знаем, или не обращаем внимания.

Главный врач конвоя Игорь Татаринов, любознательный, как настоящий доктор, не пропускал ни одного обсуждения в салоне «Головастика». Сейчас он вытащил из древней пластиковой папки ворох листов и положил их на полированный стол.

— Вот здесь данные обследования за последние одиннадцать лет, всех, кого смог осмотреть, — заявил он и замолчал, весело оглядывая народ.

— Ой, а вы врач? — оживилась девушка. — У меня что-то покалывает в боку, грызь какая-то. Посмотрите? А то у нас тётя Оля одна, санитарка бывшая, старенькая такая, ничего не понимает. Ешьте мёд, говорит, и будете здоровы.

Игорь Татаринов откашлялся, вздохнул и начал рыться в своих бумагах.

— Вот. Вот что установлено после анализирования и синтезирования сведений, полученных при обследовании, — он вытащил один лист, разграфленный в таблицу, и помахал им. — За последние годы ни у кого не зафиксирован диабет, туберкулёз, гепатит, что вовсе удивительно. Условия были сначала абсолютно антисанитарные, но никто не заболел этими заболеваниями! И самое поразительное — исчезли все и всяческие аллергии!!! Представляете?

Владислав Юрьевич посмотрел на него, на двух учёных, что-то вполголоса обсуждавших между собой, на неяркие огни бра, отражавшиеся на полировке стола, чашки с вареньем и булочками, на тёплые стены салона и неожиданно даже для себя жалобным голосом произнёс: — А можно, я с вами останусь?

Все замолчали. Собаковеды глянули на него недоумённо.

— С нами вас не возьмут. Путь неизвестен и опасен, — откашлялся биолог Лаврентьев. — А переехать в Пермь, где комфорта побольше и жизнь спокойнее, вполне возможно. Думаю, что пожилым людям стоит подумать об этом. Работы у нас хватает для всех, посильной и для людей в возрасте.

Анахорет заплакал. Он сидел, опустив голову, и слёзы капали на тёмные, заношенные до блеска брюки. Однако приступ быстро прошёл. Анахорет вытер глаза, извинился и разговор продолжился.

Решили завтра провести что-то вроде испытания. Собаковеды взглянут на то, что держит поезда на весу глазами своих псов, кошек и птиц, пообщаются с волкодавами из конвоя, а пермские кинологи попробуют найти общий язык с местными собаками.

Молодая пара и анахореты уселись на свою телегу, запряжённую парой унылых лошадок, загрузили туда же кульки с подарками и отправились домой. По тёмным улицам Екатеринбурга они ездили без опаски, рядом с телегой бежала свора молчаливых разномастных псов.

Баррикада как преграда

— «Клумба», «Клумба», я «Центавр», приём!

— «Центавр», я «Клумба», слушаю вас!

— В Талице на путях два состава. Возле них люди. Как понял?

— Понял вас, «Центавр». Что за составы?

— «Клумба», в составах тепловозы впереди и сзади. Вагоны, платформы. На платформах три гусеничных машины, верх зачехлён. Похожи на зенитные комплексы «Шилка» или «Тунгуска».

— Осторожно с ними, «Центавр», «Юнкерс». Сбросьте вымпел.

— Понял, «Клумба». Конец связи.

Пара вертолётов, отблёскивая винтами на солнце, кружилась над станцией Талица в сотне километров западнее Тюмени. Редкая для промозглого марта ясная погода давала пилотам видимость «миллион на миллион».

На станции, возле двух обнаруженных составов, суетился народ. Они поглядывали в небо, выискивая вертолёты, и вскоре открыли по ним огонь из автоматов. Хорошо видимые полоски трассирующих пуль потянулись к вертушкам. Те сразу разошлись в стороны и поднялись ещё выше. Сброшенный вымпел с воззванием от президента Евразии о мире и дружбе подобрали и унесли в один из вагонов.

Вскоре пилот «Юнкерса» заметил, как от станции куда-то понёсся юркий уазик. Уйдя под солнце, чтобы уменьшить свою заметность, вертолёт пошёл за ним. «Центавр» остался возле Талицы, наматывая неспешные круги, и будоража обитателей неизвестных составов. Те даже бросились расчехлять свои боевые машины, но прекратили это занятие. Изредка пилоты замечали вспышки выстрелов, это кто-то настырный пытался попасть в них.

«Юнкерс», следуя за уазиком, лихо брызгавшему грязью из-под колёс, вышел на группу строений в лесу с тёмно-красными, хорошо видимых на фоне высоких сосен, крышами. Вертушка ушла в сторону, так как пилоты увидели, что уазик встал около одного из домов. Выждав минут пять, «Юнкерс» полого спикировал на посёлок, зайдя со стороны солнца. Из домов повыскакивали вооружённые люди и затеяли пальбу в его сторону.

— «Центавр», я «Юнкерс», приём!

— Слушаю тебя, «Юнкерс»!

— Здесь ещё одно гнездо. Кусаются.

— Понял тебя.

— «Центавр», «Юнкерс», я «Клумба». Приём!

— На связи «Центавр».

— Слушаю, «Юнкерс».

— Домой, домой. Уходите домой.

— Поняли тебя, «Клумба». Идём домой.

Через два часа Иона Заббаров докладывал Набокову данные воздушной разведки. Оба они пришли к выводу, что неизвестные составы, скорее всего, идут со стороны Омска.

— К нам они едут, — Набоков облокотился на стол, где лежала расстеленная карта. — Вот, мужики, смотрите, это наверняка те самые работорговцы. Двести километров до Екатеринбурга они за полдня пройдут. Это не спеша если. Что думаете?

Командиры поездов, выслушав Заббарова и Набокова, зашевелились. У коменданта конвоя собрались только боевые начальники. Тыловиков, медиков и учёных не было. Они занимались своими делами. Набоков считал, что чем меньше совещаний и всяческих сборов, тем лучше. Работать надо, а не митинговать, он старался всячески придерживаться этого лозунга, провозглашённого более ста лет назад товарищем Сталиным.

— Я предлагаю постоянно держать их под наблюдением, — комброн флагмана «Урал» Сева Курилович глянул на Заббарова.

«Вертолётный царь», в походе оказавшийся абсолютно спокойной личностью в отличие от вечно шумящего во время подготовки экспедиции человека, кивнул.

— «Дракон» висит над Талицей, — он ткнул пальцем в карту. — Сейчас экипажи «Центавра» и «Юнкерса» пообедают, отдохнут, и до вечера, по очереди, продежурят.

— Надо засаду сделать, — предложил комброн «Фантомаса-2». — Вот смотрите. Допустим, они двигаются к нам.

Он взял карандаш, и перевернув его тупой стороной вниз, принялся водить им по карте.

— Два бронепоезда прямо сейчас идут на узловую станцию Богданович. Это сто вёрст. Там они притаятся на вот этой петле, — комброн провёл по дуге, уходившей со станции на северо-запад и далее резко нырявшей на юг. — Пропустят их и окажутся сзади. А мы здесь перекроем путь, — он ткнул в станцию Косулино. Закупорим их, деваться некуда, сдадутся. Я готов участвовать.

— Погоди, погоди, — Набоков задумчиво посмотрел на карту. — Не всё так просто. Вот ткнутся они в нашу засаду у Косулино, вернутся назад, там тоже закрыта дорога. И они тогда, тогда они…

Руслан Калиныч внимательно разглядывал участок Транссиба от Богдановича до Косулино.

— А это что? — он пальцем в чёрно-белую полоску, струившуюся вверх от магистрали. — Баженово, а от него, от него на Асбест можно пройти. Мы им перекроем главный путь, а они уйдут сюда. Гоняться, что ли за ними? Атаковать-то их не стоит пока, может, договоримся миром.

— А по вертолётам кто стрелял? — спросил Левицкий и не дождавшись ответа, сказал: — Бандиты это, работорговцы.

— Ну, тут что к чему, неизвестно, — Набоков нахмурился. — В Ёбурге нас тоже обстреляли. Смогли же потом договориться! И не забывайте, наша цель не громить всех подряд вдоль Транссиба, а союзников искать. Потому надо всё очень тонко делать. Зачем нам враги ещё? Одних викингов хватает. Куда уж больше! И ещё. С местом у Косулино я согласен, а почему Богданович? Можно в Баженово так же притаиться, на этой ветке на Асбест.

— Так Богданович же узловая станция! — удивился непонятливости коменданта комброн «Фантомаса». — Оттуда и на север, и на юг пути есть. И очень вероятно, что там кто-нибудь да живёт. Может, это центр торговли? Там же и автомобильная дорога есть. В общем, место не простое. Нужное. Чем раньше там окажемся, тем лучше.

Подумав ещё немного, Набоков принялся не спеша отдавать приказания. Начальнику инженеров, седому, всегда серьёзному Евгению Никодимовичу он поручил соорудить на северном выезде Баженово мощный завал. В это время «Урал» и «Фантомас-2» пройдут до Богдановича и выберут место для отстоя. Можно на северной дуге, можно на южной ветке. Главное, чтобы чужаки не заметили. Далее, пропустить составы и следовать за ними на расстоянии десяти-пятнадцати километров.

В то же время инженеры с «Киянки» построят преграду перед косулинской петлёй. А на северном её отрезке поставим «Мортиру».

— Сгрузим с неё два «Тюльпана», — Набоков помотал карандашом над картой. — Внутри петли какие-то озёра, так что разместим их северней. И будем ждать. Кто что скажет, командиры?

— Перед баррикадой надо огневые точки разместить, — Гилёв показал пальцем, где. — Пять пулемётных расчётов вполне хватит. Два по флангам у завала, три с южной или северной стороны. На месте определимся. Судя по данным воздушной разведки, вооружение у них, максимум, пушечно-пулемётное. «Шилки» или «Тунгуски». Пехота с автоматами, гранатомётами. Так что в прямом столкновении мы должны одолеть. Хотя до боя дело лучше не доводить.

— Хорошо, — Набоков кивнул. — Ещё?

Больше замечаний не было. Хотя предполагали, что неизвестные составы тронутся из Талицы не раньше утра, решили подготовиться к их встрече до вечера. Бронепоезда с «Киянкой» и «Мортирой» уже через полчаса ушли на восток.

Вернувшиеся сапёры с помощью кранов, установленных на «Киянке», к вечеру завалили вагонами Транссибирскую магистраль возле Косулино наглухо. За баррикадой на объездном пути встала «Мортира». За высокими деревьями с места засады поезд тяжёлого вооружения видно не было. С него сгрузили обоих «Тюльпанов», оборудовали огневые позиции.

Руслан Набоков сам осмотрел засаду. На первый взгляд, всё было нормально. Перед грудой сваленных на пути вагонов сапёры поставили огромный транспарант «Переговоры лучше войны! Если согласны, поднимите белый флаг». В лесу, около железной дороги, установили и замаскировали пять пулемётов — пару «Кордов» и три КПВТ.

Начальник инженеров Евгений Никодимович на всякий случай установил фугас под мостом через какую-то речку, метрах в четырёхстах от завала на восток. Сто килограмм тротила гарантировали надёжное разрушение железнодорожных путей.

— Взрывная волна, обломки рельсов, шпал, щебень с насыпи, всё сметут метров на сто, — Евгений Никодимович оглядел место предполагаемых переговоров или битвы с гостями из Омска. — В общем, если придут, не уйдут. И прорваться не смогут или на таран наших взять. Сядут в яме, кто живой останется. А мост мы восстановим за день, если что.

Сменивший «Дракона» «Юнкерс» сообщил, что из посёлка на станцию Талица перевозят людей. Скорее всего, готовятся к движению, тепловозы раскочегаривают, дизеля дым дали. Затаившиеся на северной дуге ответвления Транссиба недалеко от Богдановича «Урал» и один из «Фантомасов» передали, что замаскировались, выставили наблюдение.

— Скоро стемнеет, — Набоков, разместившийся на «Мортире», глянул на Заббарова. — Давай вертушке отход. И пусть тебя по пути подберут. Готовьтесь к завтрашнему дню. Если у нас ничего не выйдет, придётся твоим парням разносить эти поезда.

— Ну как не выйдет? — потянулся командир «Мортиры». — Такая мощь у нас. Сметём в случае нужды всех.

— Сметём, не сметём, неизвестно, — резко ответил Набоков. — В бою всякое бывает. И вы бы не расслаблялись, Иван Иванович.

— Всегда готов! — кинул руку к виску оптимист с «Мортиры».

Ночные залпы

По пути с лёгкого бронепоезда на самой станции высадилась группа разведчиков. После недолгого осмотра они выбрали для базирования здание со следами серо-красной окраски на стенах. Очевидно, раньше здесь обитали местные железнодорожники.

Боря Милютин, зайдя первым внутрь, разгрёб ногами в стороны валявшиеся на полу скелеты, истлевшие бумаги. В углу возмущённо запищала мышь, видно, гнездилась тут.

— Никого не бывало здесь очень давно, — Боря выглянул в окно без стёкол, с изломанной рамой. — А вид нормальный, станция как на ладони лежит.

Радист с недовольным лицом осмотрел помещение, и принялся за благоустройство временного пункта связи. Антенну он вытащил через окно и зацепил за стальную опору со светильником наверху.

— «Фантомас один», я «Фантик пять», приём, — вскоре забубнил радист, проверяя связь. Также он переговорил с «Уралом» и «Мортирой», и доложил командиру, что всё нормально. После этого связист вытащил банку тушёнки, очень быстро съел её и закемарил, опустив голову на стол между своей рацией и треснувшим много лет компьютерным монитором.

Командир разведгруппы между тем выставлял дозоры. Один разместил на пешеходном переходе над нечётной горловиной станции, второй на автомобильном мосту через магистраль. В огневое прикрытие выставил снайпера и пулемётчика. Они заняли позицию в каком-то производственном здании, рядом с которым валялись железные баки и ржавые балки. Разведчики перекусили, и поскольку до вечера им разрешили отдыхать, завернувшись в спальники, задремали.

В это время над станцией прострекотал вертолёт. Пилоты заметили свои бронепоезда.

— Никуда эти бандиты сейчас не денутся, — высказался командир «Юнкерса». — Будут знать, как по нам стрелять. Наши вон как приготовились.

— Это точно, — согласился с ним правый пилот.

После установления секторов наблюдения и очерёдности дежурств командир с одним из разведчиков быстро пробежались по станции, поискали следы людей. Однако ничего не нашли.

— Красивый был городок, — боец повертел головой, осматриваясь с крыши вокзала. — Сколько деревьев. Зелень, наверно, везде, летом.

— Сейчас в России все города такие, красивые, зелёные и пустые, — мрачно ответил командир.

Неприятеля ждали утром, но дозорные не дремали, нельзя на посту спать.

Около полуночи наблюдатель на станции Богданович услышал, как загудели рельсы. Разведчик напрягся, кинул в рот кусочек сахара, это, по мнению многих, улучшало ночное зрение.

В сырой темноте весенней ночи показался размытый белый луч. Раздался неспешный перестук колёс. На узловую станцию Богданович друг за другом зашли составы с востока. Путь им освещал прожектор на тепловозе поезда, шедшего впереди. Они замедлили ход перед стрелками, потом прибавили ходу и вскоре скрылись в темноте. Разведчик разбудил командира и радиста. Вскоре с радиоантенны понеслись сигналы, приведшие в ход таившиеся неподалёку бронепоезда. Командир разведгруппы знал, что и пехотинцы с артиллеристами в засаде около Косулино приготовились к встрече.

— Однако, толковые парни проехали, — он свернул самокрутку. — Как раз таким ходом в рассвету к Ёбургу подкатили бы. И внезапно атаковали, кого увидели. Наши-то их утром ждали, а они хитрые и опытные, видать. Всем сбор, сейчас поедем вдогон.

Вскоре на станцию зашли бронепоезда. Разведчики разместились на «Фантомасе». Первым двигался «Урал». Его артиллеристы приготовили к стрельбе свою двухсотмиллиметровую пушку на передней бронеплощадке.

Минули Грязновскую, Баженово. Здесь, на перегоне до Гагарского, бронепоезда получили сигнал, что восточные составы дошли до завала. «Урал» и «Фантомас» тоже встали. Перегон прямой, и пушку приготовили к настильному огню. Никто не сомневался в удаче нынешней ночью.

Между тем, зевавшие пулемётчики и наблюдатели, оборудовавшие свои тайные позиции возле завала, увидели приближающиеся поезда. Сначала до них донёсся перестук колёс, от которого они, летавшие над рельсами, уже отвыкли. Потом на пути упал первоначально тусклый, но быстро набиравший силу луч прожектора. Возникший в сырой ночи световой туннель дрожал от влаги, создавая резкие, мелькающие тени, падавшие от рельс на шпалы и дорожный щебень, густо заросший травой. Сейчас она лежала, влажная, чёрная, придавленная остатками снега и весенней сыростью.

Свет прожектора упёрся в транспарант, подкрадывающиеся к Екатеринбургу составы остановились. Через несколько минут наблюдатели увидели, как из темноты, окружавшей поезда, вышли трое. Двое держали в руках автоматы, озираясь по сторонам. Они подошли к плакату, зачем-то потрогали его, потом стали разглядывать завал. Затем прибывшие развернулись, и прикрывая глаза от слепящего света прожектора, вернулись в свой вагон.

Находившемуся на борту «Мортиры» Набокову сообщили, что восточные поезда потихоньку начали двигаться обратно. Они уже миновали заложенный фугас и отходили всё дальше от места завала. Руслан Калиныч понимал, что сейчас от него ждут разрешения на открытие огня пулемётчиков. Они были должны разбить тепловозы. Однако Набоков подумал, что пришельцам некуда деваться, через семь-восемь километров они упрутся в «Урал».

— Пускай отступают, — дал он ответ через пару секунд раздумий. — Куриловича предупредите. Пусть действует по обстановке.

Посоветовавшись с командиром «Мортиры», Набоков пришёл к выводу, что составы отступили для раздумий. Решили ждать утра.

«Спешка нужна при ловле блох!», так считают разумные люди. И как показывает жизнь, они правы. Пришельцы так не думали. И хотя эффект от их совершенно неожиданных действий был громадный, практически весь он пропал впустую. В отличие от воинов конвоя, они не стали ждать рассвета.

Расчёты «Тюльпанов» только подошли к «Мортире», чтобы подремать в тепле до утра (у миномётов остались лишь караульные), как мартовскую ночь потряс гулкий грохот. Примерно в километре к югу от них мелькнули на миг огромные вспышки разрывов. Миномётчики схватились за уши. По ним что-то как будто шарахнуло.

— Что это!!! — закричал кто-то. — Это не «Град»!

— Ложись! — раздалась команда.

Ударенные взрывной волной деревья возле поезда зашумели, замахали ветвями, сбрасывая с них скопившуюся за ночь воду. Через несколько минут грохнул ещё один залп. В сырой и тёмной ночи никто не мог рассмотреть, откуда идёт обстрел. Без команды пришедшие в себя миномётчики бросились к орудиям. «Тюльпаны» мгновенно привели в боевую готовность. Но командир «Мортиры» запретил открывать огонь.

— Неизвестно, кому повезёт в такой ночной дуэли! — прокричал он Набокову. — А у них серьёзное что-то. Ни фига это не «Тунгуска», и не «Шилка». Как бы они наших там не разнесли!

Третий залп лёг ближе. В лесу послышался треск повалившихся деревьев. Берёзы вспыхнули яркими факелами, но влажные стволы скоро погасли.

— Это объёмный боеприпас! — услышал Набоков чьи-то слова. Он повернулся на голос и увидел заместителя командира «Мортиры», семидесятилетнего артиллериста, самого опытного спеца по тяжёлому вооружению конвоя. — Они лупят из огнемётов! Из «Солнцепёков»! Обнаруживать себя нельзя! Комплексы мобильные, а мы нет. Они нас накроют за минуты. Ждать утра надо и с вертушек их кончать. Если они нас нащупают, одним залпом спалят. Повезло, что мы в лесу, иначе бы потери и на такой дистанции были.

Все ожидали ещё одного залпа, стоя и лёжа там, где их застал обстрел. От огнемётов «Солнцепёк» нигде не спрячешься, даже под бронёй. Но стрельба прекратилась. Набоков подумал, что пришельцы так хотели отогнать подальше тех, кто, по их мнению, сидел в засаде. По самому завалу и железнодорожным путям они не стреляли, чтобы дорогу не портить. Действительно, расчёт у них был верный. Если бы они встретились с необстрелянными людьми, те бы уже в страхе разбежались кто куда. Но Набоков командовал опытными бойцами, прошедшими множество как небольших схваток с беспощадными викингами, так и грандиозные битвы под Брянском, на Самарской Луке, у Днепровского лимана. Обошлись без паники.

Руслан по рации связался с «Уралом» и велел не ввязываться в бой, а отступить на прежние позиции. Курилович быстро уяснил ситуацию, и хотя он никогда раньше не встречался с таким видом оружия, увиденная мощь внушила ему уважение к противнику. Через сорок минут он доложил, что оба бронепоезда вернулись на ночные стоянки, уйдя с Транссиба.

Отпускать такого серьёзного и надменного противника было нельзя. Это понимали все. Но меры предосторожности тоже были необходимы. «Мортиру» сразу, как закончились страшные залпы, увели в Екатеринбург. «Тюльпаны» замаскировали. Все затаились. Набоков дал команду взорвать заложенный фугас, в случае возврата восточных поездов к завалу. Огонь по ним открывать, если только комплексы «Солнцепёков» окажутся на платформах. Бить по ним и заднему тепловозу последнего состава. После выведения их из строя оставить вооружение и уходить в сторону Екатеринбурга, поскольку противник неизбежно атакует, а стрелков маловато в засаде. Если же огнемётчики с востока пойдут обратно, пусть идут. Вопрос с ними утром поручат решать авиации.

— Знал бы, что будет, вчера бы разнесли их в Талице, — пробормотал про себя Набоков.

Однако всё прошло не так. Планы Набокова скорректировал Курилович.

Не бывает пистолета лучше

Между тем, оставшиеся в Екатеринбурге бойцы, проводив своих товарищей в засаду, времени даром не теряли.

— Запомни, Никола, пистолет Макарова лучший в мире пистолет на все века, — Юсеф вытащил из брезентовой кобуры своё оружие. — Вот, посмотри.

Манжура взял в руки кургузый пистолет и не нашёл в нём ничего замечательного. Вчера, придя в себя с похмелья, он хорошенько подумал и решил, что без оружия ему не обойтись. Хотя внутри что-то и противилось, не было желания убивать. Но обстоятельства заставляли. Война не шуточное дело. Конечно, можно было остаться в Перми и жить там спокойно. Однако Манжура чувствовал, что без загадочных невидимок, тащивших на себе составы конвоя, он бы не выдержал. А коли так вышло, то в походе надо быть готовым к схватке. Поэтому он поддался уговорам пистолетчиков и пришёл к ним брать уроки.

— Некрасивый он у тебя, простоватый, — Манжура положил ПМ на стол. — Вот я видал пистолеты. Они большие, никелированные, блестящие, в руке сидят, как влитые. А тут примитив какой-то. Устарел ваш Макаров ещё сто лет назад.

— Ты чего болтаешь!? — возмутился Саня Орлов. — Ты запомни, Никола, русское оружие самое лучшее именно из-за того, что оно простое. Простое в изготовлении, простое в работе. А это значит — надёжность!

Юсеф грустно покачал головой. Он принял от Манжуры пистолет, осмотрел его и убрал обратно в кобуру.

— Никола, вот послушай, — он принялся разливать чай по чашкам. — Пистолет оружие ближнего боя, так? Это десять-пятнадцать метров всего. Макаров для этого идеально подходит. Скорострельность у него восхитительная. Я и Саня за полторы-две секунды можем магазин выпустить. Ствол короткий, он как рука становится, понимаешь. Длинноствольные пистолеты, как к ним не привыкай, всё равно медленней разворачиваются. Дальше слушай. Макаров очень прост в разборке, грязи и нагара не боится. Почему? У него негде им копиться! Всё наружу вывешено. Короче, из него когда стреляешь, как будто пальцем указательным целишься, бах-бах и готово.

Манжура подумал, что деваться всё равно некуда, а выданный ему пистолет Макарова надо осваивать.

— Давай, учите меня, как метко стрелять из этого простейшего оружия, — он вздохнул.

Пистолетчики опять покачали головами.

— Ладно, прощаем, — Юсеф потянулся к верхней полке своего купе и достал оттуда потрёпанную книгу. — Вот, даю тебе почитать. «Момент истины» называется. Прочитай и поймёшь тогда, что такое пистолетный бой.

Манжура повертел в руках книжку, открыл наугад. «В результате у собак было заварено чутьё» — прочитал он.

— О, тут и про животных есть, — он даже обрадовался. — Обязательно прочитаю.

— Ох, Никола, Никола, — засмеялся Юсеф. — Читай, читай. Потом другую книгу будем изучать, совсем редкую и очень драгоценную. Саня, дай Маслака, пожалуйста.

Напарник вытащил из сумки маленькую книжечку в когда-то твёрдом переплёте. «Пистолет в скоротечных огневых контактах», прочёл Манжура.

— Изучим, — бодро сказал он и поднялся. — Ладно, я пошёл, надо лошадок проведать. Их сейчас с прогулки приведут. Пока, парни.

— Пока, Никола.

Стрельба на близкой дистанции

Бывалый комброн Сева Курилович решил не прятаться, да и не привык он уклоняться от боя. Есть возможность ударить — надо бить. Он предположил, что после обстрела пришельцы займутся погрузкой своих комплексов обратно на платформы, и, возможно, отступят ещё дальше, в сторону Талицы. А за это время уже рассветёт, и может быть, появится шанс накрыть их прямо на станции Богданович. Поэтому он подвёл свой тяжёлый бронепоезд поближе к узловому разъезду и стал поджидать противника. «Урал» поставили на ветку, уходящую со станции на юг, замаскировали среди ржавых вагонов и артиллеристы, зарядив свою крупнокалиберную пушку, ждали сигнала от стоящего западнее «Фантомаса», выставленного возле пересечения путей.

— Лихие гады, — Боря Милютин сплюнул в открытую дверь кабины проржавевшего тепловоза, где он обосновался вместе с радистом. — Неплохо обработали наших. Интересно, потери большие? Я вот не слыхал про объёмные боеприпасы. А ты слыхал?

Радист же только что надел наушники и не слышал, что ему говорит дозорный.

Они сидели в одном из вставших навеки тепловозе около нечётных стрелок станции Богданович и поджидали противника. Остальные разведчики запрятались тут же среди вагонов и построек. Задача у всех была одна — как можно раньше увидеть составы с огнемётами и сообщить про них «Уралу». Лёгкий «Фантомас» затаился неподалёку. Он готовился атаковать врага в любом случае — получится или не получится нападение у его тяжелого собрата. Пропускать противника бронепоезда не собирались.

Но для успеха требовался рассвет. Если составы зайдут на Богданович ещё в темноте, стрелять по ним наугад, вслепую толку не было. И тут же возникала опасность, что враг сможет развернуть свои огнемёты и влупить из них обратку. Поэтому Курилович решил, что если в темноте придут, так и быть, пусть живут. Но если начнёт светать, тогда грешно шансы не использовать. Тут и внезапность, и огневая мощь. Комброн «Урала» прикинул, что не должны успеть они проехать здесь ещё затемно. Очень Сева Курилович на это надеялся.

Мартовский рассвет в Зауралье медленный. Наступающий день как будто редким гребнем не спеша вычёсывает темноту ночи, оставляя серую муть. И не торопясь, постепенно убирает и её. Немного посветлело в семь утра, Милютин смог разглядеть вагоны на соседнем пути, попозже и рельсы стали видны. А тут и перестук стальных колёс донёсся. И одновременно с этим замигали красные точки фонарей. Разведчики со своих постов давали сигналы.

— Давай, стучи! — толкнул Боря радиста. Через несколько секунд артиллеристы «Урала» напряжённо готовились пальнуть по чужим поездам. В артвагоне «Фантомаса» чутко прислушивались операторы скорострельных орудий. Они готовились в упор, метров с двадцати ударить по бортам вагонов и тепловозам противника.

Утренная муть ещё болталась на станции, размазывая очертания строений и составов. Но вот уже Боря Милютин начал считать медленно ползущие мимо него вагоны. Первый поезд, два тепловоза, семь вагонов, одна платформа с огнемётом. Второй поезд, два тепловоза, восемь вагонов, две платформы с огнемётами. «Блиндированные вагоны, — подумал Боря, увидев заложенные мешками окна. — Да и бронёй обшиты. Серьёзные парни. Под Кунгуром дали нашим прикурить неплохо».

Из окна одного из вагонов огненной дугой вылетел окурок. Ударился о землю и сверкнув искрой, пропал.

Ну, где же наши-то?! Боря, едва дождавшись, когда составы проедут мимо, высунул голову из кабины и посмотрел налево, в сторону артиллерийской засады.

Удар двухсотмиллиметрового снаряда с дистанции триста метров был страшен. Одним выстрелом своей пушки «Урал» опрокинул десятивагонный состав с рельс навзничь. Снаряд, просверлив железный, выложенный изнутри мешками с песком блиндаж на колёсах насквозь, со свистом пропал в полутьме. На станции Богданович, где четверть века царила тишина, раздались оглушающие лязг и грохот. Не упали только тепловозы по концам состава, но и их снесло с пути и перекосило. Грязь из огромных луж, стоявших в углублениях полотна, взлетела чёрными фонтанами. В сером мареве мартовского утра заметались языки оранжевого пламени над загоревшимися вагонами. Из них наружу полезли уцелевшие. Запахло железом и копотью. Десантные группы бросились к вылазившим из вагонов. Крики «Руки вверх!», «Оружие бросай!», барабанная дробь коротких очередей.

Второй состав резко встал. И тут же по нему влупили скорострелки и бортовые пулемёты «Фантомаса».

— Неудачно остановился, гад! — проорал оператор-наводчик. От него и соседней артбашни задний тепловоз был закрыт эстакадой и стоявшим здесь десятки лет грузовым поездом с высокими металлоконструкциями. В итоге вражеский состав дёрнулся и покатил в сторону Екатеринбурга. По нему открыли огонь пехотинцы, у чьих ног уже лежали пленные. Разведчики на нечётной горловине также принялись поливать свинцом чужие вагоны. Враг огрызнулся, из заваленных мешками окон заполыхал огонь из десятков стволов. Приподнявшийся радист дёрнулся и ничком рухнул в кабине тепловоза. Милютин глянул — голова товарища пробита, кровь и мозг на полу.

На крыше одного из вагонов откинулся набок квадратный люк. Там всплыл на треноге автоматический гранатомёт. Его очереди ударили по пехоте на путях, горящим вагонам. Стрелки залегли. Гранатомёт начал нащупывать справа от себя удаляющийся «Фантомас». Звон, треск разрывов, гулкие удары по железу разнеслись по станции. Разведчики на выходных стрелках пытались загасить гранатомётчика, но его активно прикрывали автоматным и пулемётным огнём из окон вагонов. На любую вспышку обрушивался ливень пуль. АГС начал расстрел пехотинцев и своих, из первого состава, залегших меж путей. Гранаты рвались меж рельсов, осколки рикошетили от шпал, стоящих вагонов, колёс, насыщая воздух гибелью. Милютин пытался снять гранатомётчика, но состав набирал ход, и пули проходили мимо.

Но вскоре уходящий поезд попал в сектор стрельбы четырёхстволки из кабины дизель-вагона «Фантомаса». Первая очередь ударила в метре от гранатомёта. Его стрелок тут же исчез в люке, и вовремя. Следующий поток пуль калибра 7,62 снёс АГС с места. Его подбросило и он упал, растопырился треногой в люке.

Побитый состав вырвался с Богдановича, и набрав ход, ушёл на запад, второй раз за сутки.

Примерно через час после разгрома, он прогрохотал мимо сапёров, стороживших время для подрыва своего фугаса. Борта вагонов и тепловозов измяты, пробиты скорострелками «Фантомаса».

Миновав заложенный тротил, состав сбавил ход, приближаясь к завалу. В это время рванул фугас. Вверх взлетели железо, бетон, земля. Метров на двадцать по сторонам от путей практически выкосило деревья и кусты. Обломок бетонной шпалы догнал движущийся поезд и угодил в кабину заднего тепловоза. Кусок рельса, пролетев над вагонами, сорвал торчащую крышку люка, вбил вниз гранатомёт и отскочив, воткнулся в сырую насыпь.

Состав остановился, не доехав метров триста до завала, и тут же по переднему тепловозу ударили пулемёты из леса. «Корды» и КПВТ курочили железо обшивки, высекая стальные красные искры. Тепловоз загорелся, чёрный дым солярки начал стелиться по земле, пропитанный водой воздух не давал ему подниматься вверх.

Но обстрел был недолог. Внезапно настала тишина.

— Внимание! Внимание! — заревел громкоговоритель. — Предлагаем вам сдаться! Под вашим поездом заложен мощный фугас. Если через минуту вы не выйдете, без оружия, он будет взорван! Время пошло.

В это же время над изуродованным составом прошёл «Центавр». Видимо, это тоже сказалось на принятии решения теми, кто сидел в изодранных пулями и снарядами вагонах. Они явно пришли к совершенно правильному выводу не совершать сегодня больше никаких подвигов и принялись выпрыгивать из вагонов, размахивая пустыми руками.

— А почему вы, отъехав от Богдановича, не остановились и не ушли пешком? — спросил вскоре Набоков у командира этого поезда. — Ведь тут почти семьдесят километров. Кто бы вас искал?

— Мы думали, что после ночной стрельбы из «Солнцепёков» около завала никого не будет, — понуро ответил тот. — Хотели его разобрать, пройти через Ёбург на Курган, а там на Омск вернуться. Кто ж знал, что у вас тут армия. Я считал, что партизаны обороняются после зимнего набега. Но Омск вам не взять. Сергей Иванович Хмарин свою власть ни с кем делить не хочет!

Эшелоны шли на восток. Легкие бронепоезда рыскали впереди конвоя, пролетая по всем отворотам, ответвлявшимся от Транссиба, в поисках людей. Но везде было пустынно. Несколько раз, в Тюмени, и восточнее, натыкались на недавно разрушенные, порой сгоревшие строения. На одной из станций увидели четверых повешенных.

— Это работорговцы омские постарались, — дала комментарий Львова. Она это знала точно. Вчера начальник контрразведки конвоя вернулась из Перми на оранжевом «Фантомасе». Привезла письма для участников экспедиции, указания командирам, пополнение взамен раненых и убитых в Богдановиче. Её коллеги очень плотно поработали с пленными работорговцами. Те ничего нового не рассказали. Только не советовали ехать дальше Омска. Что-то непонятное там происходило. Они два раза направляли туда свои разведпоезда, ни один не вернулся.

— А что нам те, первые пленные, про огнемёты ничего не сказали? — Набоков откинулся на спинку кресла. — И про то, что у них поездов до чёрта?

— Спрашивали, — Львова облокотилась на стол. — Они и не знали этого, оказывается. Хмарин этот в тайне свои огнемёты держал. И вообще первый раз их отправил из города. А поезда формировать начали только с прошлого года. А эти, которых в Кунгуре взяли, в Омске пять месяцев не были. Всё пиратствовали. В общем, всех пленных отправили Екатерининский канал восстанавливать. Чтобы Каму с Печорой соединить. Президент наш, Ложкин, решил водную дорогу проложить на север.

— Завтра к Омску подходим, — Набоков встал и подошёл к окну. Высокий, плечистый, чуть сутуловатый, он смотрел на пейзаж за окном. После мокроты уральских городов конвой вновь как вернулся в зиму. Кругом лежали снега.

На рыбалке

Наблюдательный пункт оборудовали в старинной водокачке. Кривая башня торчала в нескольких метрах от высокого берега Иртыша, и обзор с неё был замечательный. Слева виднелся покрытый снегом остров, заросший густыми высокими кустами с изредка торчащими из них деревьями. За часто переплетёнными чёрными голыми ветвями там скрывался передовой дозор. Четверо бойцов, укутанных в спальники, попарно приглядывали за рекой, и так же попарно отдыхали.

— Слышь, Ринат, может, горяченького мужикам отнести? — Вася Лицигер, высоченный, плечистый еле протиснулся в узкий для него вход башни. — Замёрзнут ещё там. Я вот вроде покушал нормально, а всё равно ещё бы поел.

— Ты бы только жрал, Вася! — командир южной завесы отнял бинокль от глаз и участливо спросил: — Сам-то чем угощался?

— Да, я суп из тушёнки с макаронами съел, — начал перечислять любитель еды. — Потом второе из тушёнки с макаронами съел. И чай попил.

— Вы чего там наварили? — удивился Ринат. — Суп-то чем от второго отличается?

— Да как чем? — Вася даже засмеялся над непонятливым командиром. — В супе вода, то есть бульон, его много, а во втором его мало. Мне, правда, всё вместе положили. Так даже вкуснее получилось.

Сидевший к ним спиной на собранном из досок насесте наблюдатель чуть не уронил бинокль на усыпанный окурками пол — сильно засмеялся. Ринат тоже ухмыльнулся.

— За мужиков не беспокойся, — он похлопал Васю по руке. — Они сутки отсидят, потом двое суток здесь. Отогреются и отоспятся. Сухой паёк и термоса с чаем есть. А чем меньше мы бродить будем здесь, тем лучше. Ты, кстати, нам-то оставил чего перекусить?

Вася кивнул, подошёл к наблюдателю и тронул того за плечо.

— Саня слезай, иди кушай, — подождал, пока тот слезет, забрал бинокль и осторожно взгромоздился на насест. — Пост принял, Ринат.

— Будь внимателен, — напутствовал его командир и вместе со сменившимся наблюдателем вышли из башни. Вася глянул вниз, вытащил из кармана куртки бумажный пакет, развернул. Там оказалась буханка хлеба, разрезанная вдоль, а на ней лежали куски вяленого мяса, присыпанные кружочками нарезанного солёного огурца. Стрелок с удовольствием откусил кусок и не забывая о службе, посмотрел в бинокль. Снежная степь вдали сливалась с белесым горизонтом, только чёрные опоры ЛЭП, когда-то тянувшейся через Иртыш, выделялись в ней.

Река здесь делала изгиб, в котором уместились два вытянутых острова. Слева был Черёмуховый, справа ещё один, чьё название Вася забыл. Снег на льду реки истоптали рыбаки. В бывшем посёлке Новая Станица до сих пор жили несколько стариков и старух, они тут и промышляли. Чавкая своим бутербродом, Вася вспомнил, что ближе к вечеру рыбаки его звали с собой на проверку сетей. Обещали рыбы отсыпать. Дожевав бутербродик, Василий запил его чаем из алюминиевой литровой фляжки и погрузился в наблюдение. Под ним поскрипывал насест, сколоченный вчера парнями из ремонтного поезда. Доски и брёвна для него взяли, разобрав пару давно заброшенных домов Новой Станицы. По заснеженному льду Иртыша неторопливо разгуливали две вороны — искали поживы, надеясь на забывчивость и невнимательность рыбаков. Вася глянул в бинокль на посёлки слева и справа от водонапорной башни. В нескольких домах топились печи, из труб валил чёрный дым, поскольку топливом был уголь. Где-то там, в строениях на берегу реки, сейчас засели около двадцати стрелков, выделенных в южную завесу. Они держали под прицелом изгиб Иртыша. Пехотный начальник Гилёв предположил, и Набоков согласился с его мнением, что засевшие в Омске бандиты могут попытаться связаться с союзниками. И пока ещё покрытый льдом Иртыш был для этого дела подходящим местом. Через покрытую снегом степь, сквозь сугробы вряд ли кто направится. Дополнительно был выставлен пост к северо-востоку от Новой Станицы, на развязке автомагистралей. Вася слышал, как Гилёв инструктировал тамошний дозор. «Бабочку эту пришпилить намертво», — сказал он. На карте дорожная развязка на самом деле походила на асимметричную бабочку. Бывшая автотрасса шла от неё прямо на юг, и командиры не исключали возможности, что подручные Хмарина попытаются прорваться по ней в степи. Сейчас там стояло два бронетранспортёра и около тридцати стрелков. Подход к «бабочке» со стороны Омска пристреляли артиллеристы. Так что пройти там было бы затруднительно.

Василий осмотрел посёлок, реку, степь. Никакого движения. Только из одного дома вышел закутанный в тулуп мужик, местный житель. Он тащил за собой санки с сорокалитровой флягой. Пошёл на Иртыш за водой, догадался Вася. Аборигены Новой Станицы держали ещё скотину — коров, куриц, овец, свиней. Выживали как могли. Да и рыбачили. Сегодня Альбертыч, одинокий старик, в чьём просторном доме расположились кашевары завесы, обещал взять Василия с собой. Стрелок за свои двадцать шесть лет ни разу не видел, как зимой ловят рыбу сетями. Он посмотрел на часы, до конца смены осталось около сорока минут. Вася оглядел вверенное ему пространство, никаких изменений не заметил, кроме того, что мужик с флягой вернулся домой, и закурил.

Передав дежурство, он забежал на кашеварню. Альбертыч уже собирался. В санки уложил моток красно-синей нейлоновой верёвки, пешню, обулся в валенки с высокими калошами, засунул в карман несколько кусков серой застиранной ткани. Застегнул на клёпки старый, изношенный, бледно-зелёный пуховик с капюшоном, огляделся и молча махнул Васе, дескать, пошли. По пути к ним подошёл напарник Альбертыча по рыбалке, невысокий шебутной старикан Закидон. Вчера он знакомился с прибывшими стрелками и угощал их самогоном. Напившись, дед начал стучать кулаком по столу и плакать. «Красная Армия пришла на берег Черского! ВДВ своих не бросает!» — вопил Закидон и пытался разбить бутылку с самогоном о свою голову. Не пившие на службе стрелки утихомирили старика и увели домой. Сегодня он хмуро поздоровался с Василием и молча зашагал рядом с Альбертычем. Они о чём-то тихо переговорили, и Закидон выругавшись, сплюнул на снег.

Мужики спустились на лёд и побрели по натоптанной тропинке к середине реки. Подойдя к торчавшей из бугорка льда хворостине, Альбертыч ногой начал разгрёбать снег около неё, пока не появился сколоченный из досок щит, прикрывавший майну. Закидон откинул его в сторону, и достав из санок двухметровый изогнутый кусок толстой проволоки, опустился на колени и начал крутить им подо льдом.

— Это что он делает? — притащивший санки Вася с любопытством смотрел на действия рыбака.

— Сеть ищет, — Альбертыч вытер под носом. — Щас зацепит и потянем.

— Вот она, — пропыхтел Закидон, вытягивая проволоку. Из майны показалась верёвка с капающей с неё водой. Крючок на конце проволоки зацепил её. Альбертыч подхватил снасть и не спеша потащил вверх. Закидон тем временем отбросил в сторону быстро покрывшуюся тонким слоем льда проволоку и принёс из санок верёвку.

— Что-то помочь? — Василий подошёл поближе.

— Ага, — Закидон протянул ему красно-синюю верёвку, привязанную к сетке. — Бери на плечо и тащи. Да не здесь! Клади прогон на плечо и шагай. Вот так.

Вася поволок верёвку, ступая спиной вперёд, наблюдая за майной. Через десяток шагов он увидел, как из майны показалась сетка. Старики, стоя на коленях, принялись голыми руками выбирать из неё рыбу.

— Тащи, не останавливайся! — прикрикнул Закидон на засмотревшегося Васю. — Сетку спутаешь.

Стрелок прибавил ходу.

— Да тише ты! — опять заорал Закидон. — Вот бык здоровый!

Старики не брезговали никакой рыбой, всю отбрасывали в сторонку. Щуки, судаки, тройка стерлядей, окуни. Они, попав на воздух, бились на снегу, изгибались, хлопая жабрами, потом успокаивались и застывали, покрываясь инеем. Рыбаки иногда вытирали насухо мокрые руки тряпицами, вынутыми из карманов, засовывая их потом в голенища валенок.

Минут через двадцать сетку выбрали. Закидон повёл Васю к другой майне, где был вморожена в лёд верёвка, привязанная к другому концу снасти.

— Вот, бери её и тащи, — старик выбрал конец из майны. — Только аккуратно, а мы станем сетку спихивать в той проруби. Понял?

Погода была безветренная, хотя иногда поднималась тяга. Вася прикрывал лицо от холодного ветра, удивляясь про себя, как старики голыми руками рыбу доставали, и сейчас, расправляли сеть перед погружением в воду.

— Закалённые деды, — подумал он. — Матёрые.

Всего проверили четыре сетки. От непривычной работы Вася немного устал. Старики же, набившие рыбой шесть мешков, взвалили их на санки и сели перекурить.

— Ну что, Василий, утащишь санки на берег или пристал шибко? — дымя вонючим самосадом, поинтересовался Закидон. — А то давай, мешок возьми один, да иди к своим, коли устал.

Стрелок никогда не признался бы в своей слабости, поэтому он улыбнулся и помотал головой. Да и молодость, здоровье не подвели. Отдохнув несколько минут, он вновь почувствовал себя готовым к работе.

— Интересно вы рыбу ловите, — подошёл Вася к старикам. — А куда вы её потом?

— На ледник, — пробурчал всё ещё хмурый Закидон. — И летом там храним. Завтра вот пойдём лёд пилить на Иртыше для ледника. Поможешь?

Вася кивнул. Такая работа, когда не надо стрелять из автомата или пулемёта, ломать кого-то в рукопашной, ему понравилась.

— Ну, что, пойдём? — Закидон откинул окурок, встал, глянул на прикрытую досчатым щитом майну, и ногой подсыпал на него снега. — Через пару недель или раньше надо снимать сетки. Уже лёд размывает течением. Скоро совсем истоньчает.

— А куда ты торопишься? — улыбнулся Альбертыч и вытащил из-за пазухи неполную бутылку. — Поправить здоровье не желаешь, что ли?

— Ух ты! — Закидон потёр руки. — Ну, дружище, молодец. Наливай, а то уйду! А что сразу не сказал, когда сюда шли?

— Так ты бы назюзгался, какая ж тогда рыбалка? Давай уже, лечись, Закидонушка.

Старики предложили и Василию, но тот отказался. Рыбаки принялись по очереди пить самогон из мятой железной кружки, вытащенной Альбертычем из кармана и закусывать хлебной лепёшкой. Вася закурил, потом, обернувшись в сторону водонапорной башни, помахал невидимому наблюдателю рукой.

Тут он услышал негромкое завывание.

— Что это? — стрелок закрутил головой. Старики примолкли и тоже прислушались.

— Похоже на снегоход, — Закидон поднял голову и несколько раз быстро нюхнул воздух. — У вас есть снегоходы?

— Нету, — Вася сорвал с головы шапку и замахал ею, глядя в сторону водокачки.

Между тем завывание приблизилось, и можно было разобрать, что это ревёт мотор. Кто-то мчался по реке с юга, невидимый ещё за берегами и Черёмуховым островом. Рыбаки повернулись, ожидая, кто появится. Вася мешкал несколько секунд, потом бросился бежать к берегу, размахивая зажатой в руке шапкой, которую он забыл надеть.

В протоке между берегом, где стоял посёлок и островом, появился снегоход с прицепленными санями. Едва он миновал место, где находился дозор, как в воздух взвилась зелёная ракета и завывая, стала медленно, на парашютике, опускаться вниз.

Василий уже взбежал на берег и оттуда оглянулся на реку. Метрах в тридцати перед снегоходом взметнулся снег с кусочками льда. Кое-где ударили фонтанчики воды. Это пулемётчик дал предупредительную очередь. Старики-рыбаки упали лицом вниз, прижимаясь к санкам. Мотор снегохода убавил обороты, потихоньку затихая. Вскоре он заглох. Из-за спины водителя выскочил мужик с автоматом в руках. Он было замахнулся прикладом на того, кто сидел впереди, но кто-то, в чёрном полушубке, выпрыгнувший из саней, сбил его с ног и отобрал оружие. Рьяный мужик вывернулся и побежал к берегу. Запнулся обо что-то, упал в нетронутый снег, который сразу потемнел.

— В наледь попал, вода пошла, — уже поднявшийся на четвереньки Закидон шмыгнул носом. — Сейчас не убежит.

Промокший бегун с трудом поднялся, ворочаясь в воде, перемешанной с мокрым, и потому липким и тяжёлым снегом. С берега к нему бежали стрелки. Двое стоявших возле снегохода подняли руки вверх.

Кто-то с юга

Эшелоны стояли перед Омском. Мост через Иртыш был взорван. Ни о чём договориться с Хмариным не удалось. Сейчас Набоков размышлял, продолжать ли поход дальше, или остановиться здесь. Оставлять в тылу такого свирепого врага, каким оказался омский диктатор, было неразумно. Вертолётными атаками удалось уничтожить основу его огневой мощи — огнемёты и артиллерию, но если уйти, вполне вероятно, работорговцы смогут её восстановить. Командиры конвоя вчера высказали своё мнение — двигаться дальше, тем более, что Среднесибирская магистраль свободна. Пара «Фантомасов» пробежала по ней до Карасука. Степи пусты, путь открыт. Только на станциях да кое-где на рельсах ржавеют древние составы. Прошли ведь эшелоны уже больше тысячи вёрст, до Новосибирска осталось километров семьсот.

Было вчера предложение оставить здесь часть стрелков и вооружения, создать укреплённый район, чтобы заблокировать попытки диверсий на железной дороге от хмаринцев. Но это же партизанская война, и кто в ней победит, неизвестно. Как поступить? Набоков ломал голову второй день. Утром он отправил оранжевый «Фантомас» в Казань с ранеными, и донесение, где изложил обстановку и высказал своё решение идти дальше. Никого оставлять здесь, на Иртыше, Руслан Калиныч не собирался и предлагал организовать заслон на подступах к Екатеринбургу. Скрывающийся со своей бандой где-то в Омске Хмарин вряд ли сможет за несколько месяцев восстановиться после той трёпки, которую получил от воинов конвоя. Основной массе жителей было, как и полагается нормальным обывателям, всё равно, кто у власти, лишь бы их не трогали. Сейчас, опасаясь расправ от местной верхушки, они не контактировали с прибывшими с запада, но и особо не скрывались. Недалеко от эшелонов какой-то обосновавшийся давно-давно мужик готовился к весенним работам. Чинил инструменты, верхом на лошади объехал поля, попросил в ремонтном поезде наладить ему неисправную самодельную молотилку.

Конечно, Набоков располагал полномочиями, позволявшими ему принять любое решение. Но оставлять без присмотра омскую банду он не хотел. Беспокоит. Поэтому и встал здесь, ожидая советов из Казани. Полторы тысячи километров туда мчаться «Фантомасу», столько же обратно. Это дней пять. Подождать придётся.

Набоков взял со стола отчёт о разведывательном маршруте до Карасука. Никого нет. Только лоси, олени, сайгаки на буграх, волчья стая, множество озёр. Видно, работорговцы неплохо здесь порезвились в последние годы. Подчистили население. А люди здесь были. Уцелели в катастрофу, потихоньку начали обустраиваться, а тут эти, хмаринские. На одной из станций разведчики нашли троих повешенных, точнее, в петлях болтались скелеты. Видать, для устрашения бандиты вздёрнули самых дерзких, а может больных или старых. Сейчас уж не узнать.

Ладно. Используем стоянку для проверки матчасти, вооружения, боевой подготовки. Конные стрелки, они же бывшие пограничники, патрулируют берега Иртыша. Пока не прошёл ледоход, надо быть внимательнее. Попытки ночных нападений уже были. Мелкие группы переходили в темноте реку, обстреливали эшелоны. Троих ранили, гады.

Непонятно, почему они не хотят идти на контакт? Неужели всерьёз надеются на возможность создания своего царства или княжества. Но должны же они даже при таких раскладах понимать, что с соседями надо жить, договариваясь, иначе война! Странно. Или они может ждут чего-то, надеются на кого-то?

Со стороны Челябинска? Но там что-то непонятное. Даже железная дорога разобрана. Зачем? Пленные показали, что оттуда никто не появлялся, а они попасть туда не смогли. Новосибирск? Если верить опять же пленным, пропали две их экспедиции. А кому они рабов продавали? Степняки? Кочевники? А ведь точно! Значит, надеются на помощь с юга.

А если их опередить? Самим выйти на степняков. В памяти Набокова всплыли воспоминания из детства. Книга про кочевников. Так-так. Гордый и мудрый хан Аблай. Какой-то злодей Караиван. Но степь же ещё в снегу. Они же ещё южнее сейчас находятся. Потом, по свежей молодой траве кочевники поднимутся на север. А что, если к ним Хмарин отправил связных?

Комендант конвоя вскочил и закусил нижнюю губу. Хватит здесь мариноваться. Необходимо срочно выдвигаться на юг, пройти по магистралям. Может, кого и встретим, может, и договоримся. Вечером, на оперативном совещании надо будет обсудить с командирами этот вопрос.

Хлопнула дверь штабного вагона. В салоне появилась Львова. Лицо её, обычно серьёзное и сосредоточенное, сейчас было довольным, как у сытой кошки.

— Руслан Калиныч, шпионов поймали, — она уселась на стол и заболтала стройными ногами, видно, переполненная эмоциями. — Один местный, хмаринский, и ещё с ним двое. Казахи. Говорят, что из старшего жуза, хан у них Батырбай.

— Не мучили их твои головорезы? — насторожился Набоков. — Почему мне сразу не доложили?!

— Никакого насилия, что вы? — улыбнулась Львова. — Вообще, впечатление, что они к нам шли. Хмаринский стрельбу было наладился по нашему патрулю вести, а мужики эти его скрутили.

— А где взяли?

— Парни из южной завесы постарались. Увидели чужаков. Они на снегоходе по Иртышу неслись. Дали предупредительный выстрел. Те остановились. Хмаринский за автомат, а казахи его за руки! Просили не мучить этого товарища.

— Ты смотри! По-русски понимают они?

— Конечно, — Львова снова улыбнулась. — Взрослые дяди, твои ровесники. Зовут их Ержан и Саян. Требуют встречи.

— Значит, так, — Набоков заходил по салону, заложив руки за спину. — Накормить, дать отдохнуть. Скажи, что я занят очень. Приму их вечером. Найди возможность, поводи их возле эшелонов. Пусть посмотрят. Ни о чём их не расспрашивать! Так! Так, так, так. Доложишь о них на оперативке вечером нынче. И потом сюда их. Пусть командиры поглядят на них, послушают. А потом решим. Обращаться с ними с уважением, но дать понять, что мы народ суровый. Ясно, Таня?

— Ясно, комэск, — Львова спрыгнула со стола. — Ну, я побежала?

— Давай, Таня, ступай. Это наш мощный шанс, понимаешь? И сразу думай, кого к ним с ответным визитом посылать, поняла? Ну, всё, до вечера, Танюша. Отличную новость ты принесла. Молодец. С меня чай вечером.

— Эх, Руслан Калиныч, чаёк у меня и у самой есть, — Львова загадочно улыбнулась и ушла.

Набоков не обратил внимания на последние слова главы контрразведки и задумался. У конвоя появился неплохой шанс заручиться поддержкой степняков. А это просто шикарно. Сейчас надо думать, как заключить с ними прочный, надёжный союз. Тогда о проблеме Омска можно будет не беспокоиться.

«Владивосток, Владивосток, Владивосток! На маяке твоём не гаснет огонёк!»

— Ничего себе! — засмеялся Набоков, увидев выходящего из оранжевого «Фантомаса» Ложкина. — Ты чего примчался?

Президент Евразии спрыгнул на грязный снег, весело огляделся, потянулся, подошёл к коменданту конвоя и обнял того.

— Дело есть, — шепнул Ложкин на ухо. Отстранился, глубоко вздохнул и засмеялся: — Ты смотри, у нас всё растаяло уже, а здесь снега лежат.

— Сибирь, однако, — Набоков оглянулся. Возле прибывшего «Фантомаса» началась обычная в таких случаях суета. Народ прибежал послушать новости, кто-то получил письма, с крыши вагона ремонтники снимали навьюченные там тюки в промасленной ткани, внутри которых что-то гремело и лязгало, тыловик разбирался с командиром лёгкого бронепоезда, укоряя в чём-то. На начальников внимания не обращали.

— Пойдём ко мне, — Набоков дёрнул Ложкина за рукав кожаной куртки с меховым воротником. — Есть хочешь с дороги, наверно? Кстати, баня сегодня. Попаришься или в душ?

— В душе ополоснусь, — Ложкин хлюпнул носом. — Прохватило южного человека в вашей Сибири. Можно было бы и попариться, но некогда.

Президент Евразии родился в Кисловодске, и хотя лет тридцать провёл в суровых холодных краях, привыкнуть к прохладному климату так и не смог.

Угощение на кухне готовили на скорую руку, поскольку ужин уже закончился. Ароматный луковый салат, горячие, только с плиты чернушинские котлеты с солёными грибами и пахнущий смородиной квас на ржаном хлебе.

— Ты, Калиныч, всё-таки хитрый, — Ложкин ловил вилкой на тарелке скользкий рыжик. — Лучших поваров с собой увёз. Как народ-то, на еду не жалуется?

— Наоборот, — Набоков попивал шипучий квас, пузырьки шибали в нос и он морщился. — Жалуются, что сидят много. И лежат. Так вот. Неделю здесь стоим, так гимнастикой занялись. Кто-то местным помогает, к посевной готовиться, за скотиной там поухаживать. Да, кстати, раненые наши как?

— С ними нормально, — Ложкин ковырнул вилкой и корочкой ржаного хлеба кусок котлеты. — Я думаю, почему так вкусно! Там яйца рубленые! Это получается пирожки из мяса, а начинка яйца с луком. Здорово придумали. Рецепт у повара вашего возьму. А раненые в госпиталях. Когда уезжал, никто вроде не умер, хотя тяжёлые есть. Ну ладно, сейчас доем, только не отвлекай меня разговором, квасу попью и поговорим о деле.

Набоков подошёл к окну, и приспустив форточку, закурил. Темнело. Между составами иногда пробегали по своим делам стрелки, артиллеристы, техники. Где-то послышалось лошадиное ржание. В окнах поездов горел свет, люди ещё не спали. Играли в карты, шахматы, домино, читали письма из дома, сами писали послания своим близким. Набоков услыхал натужное трубное гудение и вспомнил, что в Екатеринбурге, в местной консерватории взяли с собой духовые инструменты. «Валторна, корнет-а-пистон», — усмехнулся комендант. Кто-то пробовал играть. Обычный вечер. Набоков взглянул на часы, половина десятого, смена караулов. И тут же до него донёсся шум мотора. Вездеходы повезли патрульных на посты.

— Ну, давай поговорим, — услышал он голос Ложкина и обернулся.

— Видишь, Калиныч, в чём дело, — президент Евразии набулькал себе в стакан пузырящийся квас. — Помнишь, мы начали восстанавливать приемо-передающий центр в Перми?

— Конечно, — Набоков выбросил окурок в форточку и присел к столу. — Только смысла я не видел. Связь-то только на ультракоротких волнах сейчас есть.

— Да, да, да, — закачал головой Ложкин. — Всё остальное уходит и на этом заканчивается. То есть, посыл есть, генерация присутствует, а приёма нет. Поскольку инженеры у нас есть, и головой думать могут, и руками колдовать, решили сделать самый мощный радиоприёмник, какой получится. Вот вы как раз уезжали, инженеры пробные запуски делали. И десять дней назад получили первый сигнал на коротких волнах.

— Ну и что дальше? — заинтересовался Набоков. — Сигнал-то от кого? Ведь на них никто не работает. Все знают, что смысла нет.

— Да, конечно, — Ложкин отхлебнул квасу. — В общем, взяли передачу. Из Владивостока. На русском языке. Записали на магнитофон. Переписали на бумагу, я тебе привёз. На, держи.

Он вытащил из нагрудного кармана рубашки сложенный листок и протянул Набокову.

— «Возникли проблемы с отгрузкой угля из Сучана на теплоцентраль», — прочёл тот и подняв голову, глянул на собеседника, потом продолжил: — «Шесть военных кораблей полностью отремонтированы, и скоро выйдут в испытательный поход до Сахалина для проверки работоспособности… Боеприпасов хватит на сто лет, если экономить, а если каждый… До Гродеково упал… Как же быть, когда вернутся моряки». Хм, странная передача.

— Запись больше часа длится, — Ложкин откинулся на спинку кресла. — Это то, что смогли разобрать. Там ещё музыка играет. Вообще рваная такая запись. Сипит, шкворчит. Но. Это первый приём на коротких волнах за четверть века. Понимаешь?

— Так ты приехал, чтобы уверенности мне придать? — улыбнулся Набоков. — Прочитал моё донесение, и решил подбодрить? Да я и так не сомневался в том, что надо двигать дальше на восток.

— Ага, — не стал спорить президент. — Мы пока не распространяемся про это. Знают только человек десять, ну и ты сейчас. Я вижу, тебя и так уговаривать не надо.

— Нет, — качнул головой Руслан.

— Тогда так, — Ложкин поднялся и прошёлся по салону. — Завтра собери совещание и я доведу информацию до командиров. Мы не одни. Есть бойцы и на Дальнем Востоке, причем не беспомощные, а с боевым флотом. Сейчас нам точно есть куда ехать, и для чего. А не просто по Транссибу кататься.

— Хорошо, — Набоков ещё раз прочёл написанное на бумажке и убрал её в стол. — Теперь слушай, что тут происходит.

Комендант конвоя начал говорить о недавнем визите посланцев хана Батырбая. Сейчас они отправились обратно к нему, в зимнюю ставку. Вместе с ними поехал Сергей Меньшиков, начальник штаба и терапевт Стас Черёмухин с лекарствами. Степняки сказали, что у них болеют много, а лечиться нечем и некому.

Со слов побывавших здесь наблюдателей, их хан Батырбай, как только узнал от присланного к нему хмаринского связного о прибытии с востока множества поездов, сразу задумался. Дружбой с омским диктатором он не очень дорожил, для него на первом месте были свои интересы. Поэтому и послал своих двоюродных братьев на разведку. Хмаринскому связному он ничего не обещал, сказал, что надо разузнать подробнее.

Ханская родня бродила здесь два дня, потом заявили, что необходимо сообщить обо всём Батырбаю. Особенно их потряс поезд тяжёлого вооружения и вертолёты с ракетами и пушками. На то, что составы висят в воздухе, не касаясь колёсами рельс, не обратили внимания. Видимо, ждали вопросов о себе, но их ни о чём не спрашивали. Делали вид, что нас не очень интересует кто они, сколько их, какие возможности.

— Короче, ждём послезавтра примерно хана Батырбая в гости, — подытожил Набоков. — И очень хорошо, что ты приехал. Давай решим, как ты себя поведёшь? Представлять тебя, как главу государства или просто посидишь, послушаешь?

— Хм, — Ложкин задумался. — Как-то не очень порядочно выходит. Но степняки парни разумные. Они бы сами так поступили. Подумают ещё, что специально из-за них приехал. Решат, что мы слабые, хватаемся за всех, кого встретим. Так что я сейчас вроде твой помощник буду на это время. Мужиков наших предупреди только.

Ложкин с Набоковым совещались до часу ночи, обсуждая, как вести себя, что говорить. Степняки народ ушлый и наторелый. Почуют слабину или ещё какую тонкость, и уйдут. Пропадут в своих степях, поминай как звали. И останемся без союзников, с угрозой нападения. Вроде обо всём договорились президент с комендантом. Даже примерное меню составили для очень ожидаемых гостей. Им осталось только ждать визита.

Урлютюб

Вернувшийся начальник штаба доложил, что Батырбай готов встретиться. Рандеву — посёлок Урлютюб.

— А где врач? — Набоков вопросительно посмотрел на Меньшикова. — Там остался? Или оставили?

— Сам захотел, — начштаба вздохнул. — Там две роженицы на сносях. Проблемы у них какие-то.

— Это хорошо, пусть помогает, покажет, что мы много можем, — Руслан выпрямился и поджал губу. Помолчал. Повернулся к Ложкину: — Поедем в Урлютюб?

— А это где?

— Будем смотреть, где.

— Зимняя ставка Батырбая в Краснокутске, то есть на наших картах он так называется, они его именуют Актогай, — Меньшиков поводил пальцами по карте. — Вот где. А Урлютюб примерно на полпути от Омска до его базы.

— Разумен хан. Село это на Иртыше, нам туда от железной дороги добираться, преимущества свои терять в огневой поддержке. На вертолётах туда лететь? — Ложкин глянул на карту. — Видимо, знает, что снегоходов у нас нет. Осторожно ведёт себя. Постой, постой, тут станция Урлютюб и посёлок Урлютюб. Он где сказал, встречаться хочет?

— В Урлютюбе, — повторил начштаба.

— Вот на полустаночке этом мы его и подождём, — Набоков принял решение. — «Кама», «Фантомас», «Чёрный бык» и «Акбаст».

— А зачем нам лошадиный поезд там? — удивился Ложкин.

— Не думаю, что они на снегоходах всё время гоняют, топлива маловато у них, брать его негде, — Набоков глянул на Меньшикова. Тот кивнул. Руслан продолжил: — Посмотрят, что и у нас своя конная армия есть. И неплохая.

— Ты командир, тебе решать, — пожал плечами Ложкин.

К вагон-салону «Акбаста», стоявшего у перрона малюсенькой станции Урлютюб, со стороны Иртыша приближалась конная кавалькада. На всадниках, уверенно сидевших на косматых лошадях, колыхались стёганые длиннополые куртки, на головах лисьи шапки. Рыжие хвосты свисали до лопаток наездников. У большинства из-за плеч выглядывают стволы автоматов Калашникова. Впереди на молочно-белом жеребце без оружия, с камчой в руке, видимо, сам хан Батырбай, коренастый, плотный, оскалившийся в улыбке.

У вагон-салона Набоков, Ложкин, Меньшиков, Левицкий. В шпалере двадцать стрелков — почётный караул.

Хан остановился метрах в десяти. Тут же слетевший с коня жигит взял его жеребца под уздцы. Звякнули на них серебряные украшения. Батырбай не спеша слез. И грянул оркестр. В сыром воздухе далеко разнёсся «Встречный марш». Кони захрапели, всадники принялись их успокаивать. Хан улыбнулся.

— Здравствуйте, товарищи! — чётко произнёс он и отдал честь, приложив правую руку к собольему малахаю.

— Здравствуйте, товарищ хан! — ответил Набоков, и протянул Батырбаю руку.

В салоне накрыт стол. Дышит паром варёная картошка, политая маслом и обсыпанная зеленью, в чашках солёные огурцы, измятые от лежания в бочке, но ядрёные и хрусткие. Тут же в прозрачном рассоле торчат алыми островками блестящие помидоры, с приставшими кое-где укропными веточками и желтоватыми дольками чеснока. На огромном блюде капустный салат — листья изрезаны тонкими полосками, перемешаны с тёртой морковкой, сдобрены уксусом, солью, постным маслом, сахаром и посыпаны зелёным лучком. Порезанный сыр отблёскивает под светом ламп, в чашках куски варёного мяса. Две эмалированные посудины залиты чуть дрожащим заливным из говяжьих ног. Рядом с мясом встывшие кусочки фигурно нарезанной моркови. На трёх сковородах дожидается своего часа, томится, исходя соком, солянка из нельмы, муксуна и судака, разжигая аппетит чудесными ароматами.

На полированном, играющем белыми бликами столе стоят кучками бутылки с прохладной водкой, коричневым ароматным коньяком тридцатилетней выдержки, минеральная вода, постоянно шипящий, как будто чем-то недовольный квас на сухарях из ржаного хлеба.

На кухне «Камы» оканчивали тушить лосятину. Уже добавили в кастрюлю, где мясо медленно кипело в приправленной картошкой и морковью подливе, помидоры, лук и перец. Пекли татарские эчпочмаки с гусятиной.

Маленькая станция Урлютюб, где раньше и поезда-то останавливались не больше, чем на минуту, вся как пропиталась ароматами отличной еды, и десятки бойцов конвоя и степные жигиты невольно глотали слюну.

На кухне «Чёрного Быка» готовили не столь разнообразно, но просто и сытно. Уже готова тройная уха, котёл гуляша, котёл макарон, огромный таз винегрета и несколько кастрюль компота. В сугробах стынут стеклянные банки с разведённым спиртом. Из походников и жигитов хана никто голодным и грустным не остался, даже осталось немало, и питья и закуски в этот вечер.

— Давайте о делах завтра поговорим, — предложил Батырбай, поднимая рюмку на тонкой ножке, с золотым ободком. — Сегодня просто расскажем, как жили-поживали, что нового в мире. Не против, мужики?

Набоков улыбнулся, переглянулся с Ложкиным, Левицким, Меньшиковым, Галимовым. Те тоже заулыбались, подняли свои рюмки, у кого с прозрачной водкой, у кого с янтарно мерцающим коньяком и кивнули головами. Сподвижники хана потянулись чокаться. По салону прошёл мягкий звон дружеских прикосновений хрусталя.

Выпили, закусили, ещё выпили.

— Я ведь майор пожарной службы, — хан наложил себе заливного и солёных помидор. — Как раз смену готовился сдавать, когда шарахнуло. Телефон в куртке лежал, разорвал её всю.

Рассказывал Батырбай знакомые истории. Мертвецы на улицах, мертвецы в домах, плачущие дети в детских садах. Растерянность, страх, погибшая родня. Истерика, потом забота о детишках, варить еду, ухаживать. Немногие уцелевшие. Обсуждения, что делать. Связи нет, никто ничего не понимает. И выживать. Выживать в холод, искать продукты, оружие, защищаться от стай собак, волков, прочего зверья, в том числе и двуногого. Батырбай, привыкший командовать расчётами спасателей, и принимать решения в огненном аду пожаров, не растерялся. Сколотил свою команду, жёстко навёл дисциплину и порядок.

— Я в Экибастузе жил, — пояснил он, закусывая водку солёными помидорами. — Там уголь. Вот на нём я и поднялся. Котельные везде есть, а угля нет. Правда, не сразу, а лет через двенадцать это дело пошло. Но сейчас я монополист.

Тут же выяснилось, зачем хану понадобились рабы. Уголь добывать. Машины-то поломались со временем, и как их не чинили, восстановить все не удаётся. Без ручного труда не обойтись.

С Хмариным до этого отношения были не очень.

— Бандит, жадный, обмануть может, — говорил хан, раскуривая трубку, набитую домашним самосадом невыносимой крепости и вонючести. Пришлось открыть пару окон в салоне. В них стали видны звёзды, бросавшие свой тусклый свет на белеющую степь.

— Я подумал, мне детей с ним не крестить, — Батырбай засмеялся. — А люди у меня хоть по человечески поживут. Рабочий день восемь часов, выходные, еды завались.

Уголь он поставлял в основном на юг, там поднялись, хотя и слабые ещё, ханства, эмираты, сатрапии.

— Там жить хорошо, тепло, всё растёт, — Батырбай развёл руками. — А у нас холодно бывает. Ничего, пусть богатства копят. У меня жигиты ещё подрастут, начну, как пятьсот лет назад, грабить их, пусть боятся.

Сидели ещё долго за столом. Уже под утро шатающийся Ложкин выглянул из дверей салона, к нему подошли стрелки и жигиты хана.

— Разбирайте их, — президент Евразии посторонился в тамбуре, давая дорогу мужикам, неловко шагнул, упал и тут же заснул.

Разговор по душам

В салоне «Головастика» учёные беседовали с шаманом, прибывшим с делегацией Батырбая. Данияр пил чай, подливая понемногу коньяк в свой стакан. Отпил чайку, долил коньячку, отпил, долил, стараясь так, чтобы уровень в стакане не понижался.

— Интересно вы употребляете напитки, — улыбнулся биолог. Сам он пил домашний самогон из бражки на рябиновом варенье. — Неужели вкусно?

— Я же ещё до ужасов этих в армию сходил, — Данияр откинулся на спинку дивана и рассмеялся. — Жил тогда в Волгограде. Помню, забрали меня аж на Тихоокеанский флот. На Камчатке служил, в морских частях погранвойск. Там и научился.

— Неужели пограничники чай с коньяком вот так пили? — не поверил чистивший горячекопчёную нельму физик. Он только что вернулся с улицы и принёс три готовые к поеданию большущие рыбины. Все присутствующие в салоне прямо занюхались сказочным ароматом и с нетерпением ожидали, когда же можно будет вкусить нежной лососины. Руки физика быстро и умело снимали рыбью шкуру. На ней под светом бра искрились жиринки.

— Нет, конечно, нет, — Данияр отпил и снова долил коньячку. — Это дембеля показали. Называется «Адмиральский чай». Дружок у меня Федя Урнов, баталером был на ПСРК — 74 «Сахалин». Вот мы с ним, когда в запас уволились, этого адмиральского чаю с красной икрой и крабами, напились до ужасов в Петропавловске на Камчатке. Молодые были, глупые, весёлые.

— А вы где в Волгограде жили? — физик осторожно, чтобы не порвалось ароматное нежное мясо, отделил от хребтины изрядный кусок и подал шаману. — Я там лет пять назад воевал.

— Да вы что? — Данияр взял рыбу, нюхнул и улыбка на его морщинистом лице разъехалась до ушей. — Пивка бы сейчас, литра по четыре на брата! Нету пива у вас?

— Хорошее пиво труднее водки сделать, — биолог осторожно взял кусочек нельмы. — Кстати, когда вернёмся, надо будет попробовать заняться его производством.

— Я в Волгограде жил на улице Быстрова, 54, - Данияр вытер жирные руки салфеткой и отхлебнул своего чайку. — Там недалеко ещё речка бежала, Отрада. Дом такой, панельная пятиэтажка.

— Мы от обстрела прятались на берегу речки какой-то, — физик осмотрел салон. Все не спеша вкушали нельму, тогда он позволил и себе взять ранее отложенный рыбий хвост. — Может, и была эта Отрада. Не знаю названия, но жизнь она нам спасла. Правда, Вова Михальчук не успел добежать до овражка, где она текла, споткнулся и осколок ему, всёк прямо в висок.

В окно салон-вагона постучали, давали сигнал, что готова ещё одна порция рыбы. За время стоянки бойцы конвоя наловчились её ловить, понаделали коптилок, мангалов и наслаждались муксуном, судаком, той же нельмой. На кухнях готовили наваристую уху, стряпали рыбные пироги. Несмотря на постоянную опасность нападений хмаринских, многие, свободные от службы, постоянно бегали на Иртыш, то сетки или жерлицы проверить, то с удочкой посидеть, благо, что кузнецы из ремонтного поезда понаделали мормышек и балансиров вдоволь.

— Так вот, — Данияр отпил ещё глоточек своей смеси, почмокал, определяя вкус, и не стал больше доливать коньяк в свой стакан. — Отлично заварился чаёк. Про парня этого, Манжуру. У него ауры нет. У всех есть, даже у травы и птиц и той же рыбы. А у него нет. Он как камень.

— Как же так? — биолог выпрямился, потом навалился на стол и простучал по нему пальцами обеих рук. — Он не человек, что ли?

— С виду человек, — шаман вздохнул. — Но я таких людей не видел. Биологического поля не чувствую и не вижу совсем. А он улыбается, разговаривает. Кровь у него есть?

— Есть, — главврач конвоя вступил в беседу. — Уколы ему ставили, анализы брали. Всё нормально. У него даже почки асимметрично, как и бывает иногда. Одна выше, другая ниже. И простужался он. Никаких странностей.

— Я вас попрошу, — прокашлялся пивший просто чай контрразведчик Рамзан. — Давайте договоримся, что наш разговор здесь останется. Дело-то серьёзное рисуется. Хорошо?

Ему не ответили, кивнули молча.

— У вас много странного, — шаман оглядел присутствующих. — Когда наши парни впервые увидели ваши поезда, они не удивились тому, что вагоны висят в воздухе. Решили, это магнитная подушка. И они до сих пор так считают. А я увидел, и даже растерялся. Я не знал, что их можно увидеть мне. А у вас их Манжура видит, кинологи чувствуют. Я поражён и растерян. Я тоже вижу камов.

— А кто это? — Лаврентьев подался вперёд. — Я где-то слышал это слово.

Данияр хотел отхлебнуть своего адмиральского чайку, но передумал, и отодвинул стакан в сторону. Чуть наклонившись в сторону, достал из бокового кармана своей лилового шёлка ферязи серебряный портсигар, вытащил из него самокрутку и прикурил от бензиновой зажигалки. Все молчали, предчувствуя новость, какой они не ожидали ни в коем случае. Контрразведчик еле сдерживался, чтобы не сорваться с места, бежать, доложить Львовой и арестовать Манжуру. Он не был злым человеком, не имел предубеждения против него, но вколоченный годами служебный долг шептал, что пора действовать, брать, ловить, пресекать, давить информацию.

С трудом подавив свои желания, контрразведчик удивился своему эмоциональному всплеску. Ведь ничего не произошло, ничего ещё не ясно. И Рамзан приготовился слушать степного шамана. Но тот, неожиданно для всех, ничего не разъяснил, а принялся сам расспрашивать.

— А откуда взялся Манжура? Когда вагоны встали на воздух? Что при этом происходило?

Его любопытство вскоре удовлетворили. Данияр помолчал и глубоко вздохнув, пожал плечами.

— Я по-прежнему ничего не понимаю, — он загасил окурок в пепельнице. — То, что это камы, я не сомневаюсь. Мне на Алтае про них говорили два года назад. А на каком мосту они появились?

— Это не мост, — ответил геолог. — Это плотина гидроэлектростанции. Правда, саму ГЭС надо чинить. Вода в Каме перенасыщена железом. Это турбинам вредит. Там и так из северных болот железо тащило, так ещё из затопленных угольных шахт последние лет тридцать его валом понесло.

— Как река называется? — внезапно охрип шаман. Рука его дернулась в конвульсии, толстые пальцы ударили по стакану и «адмиральский чай» выплеснулся на полированную столешницу. Блики от бра заиграли на ней ярче.

— Кама, — удивлённо ответил физик.

— Как это оказалось просто, — Данияр развёл руками. — Как просто.

Тут он успокоился, потребовал чаю, коньку и начал говорить, не спеша, иногда хватаясь за голову.

— Ну так это буддизм, что ли? — геолог развёл руками. — Всем известно, что души переселяются из человека в краба, из слона в ромашку и так далее. Точнее, это одна из версий.

— Я не проповедник, убеждать никого не собираюсь, говорю, что знаю, — Данияр улыбнулся всеми морщинами.

— А Кама, что Кама? — Лаврентьев хмыкнул. — Совпадение звуков, сочетание.

— Нет. Кама железная река, — шаман достал из кармана складной нож. — Смотрите, сталь, она способна покорять что угодно. Железо это сила. Самая главная сила в нашем мире. Очень давно один знающий мужчина сказал, что хладное железо властвует над всем. Кама это поток железа. Ганг поток кислорода, хотя на самом деле кислород зовут по-другому. Есть ещё поток золота, но я не знаю, где он. Три главных реки нашего мира. Железо, кислород, золото. А насчёт души, у всех есть душа, возражений нет?

Учёные запереглядывались, контрразведчик задумался.

— Никто не спорит, — шаман засмеялся. — И душу можно видеть. Не всем, конечно, а кто умеет. Над каждым живым существом сияет или тусклеет, как уж сложилось, аура. По научному биологическое поле. Так вот, у вашего Манжуры такого поля нет. Ни поля, как говорится, ни ауры. Ни родины, ни флага. А у ваших поездов есть. У каждого состава мощная аура. Я такого не видел никогда. И не слышал про это.

Тут заговорили все сразу. В салоне поднялся гомон. Каждый из учёных начал втолковывать что-то своим соседям, а те, не слушая, излагали своё. Данияр поднялся и прохромал к столику, уставленному бутылками. Выбрал коньяк «Гейгёль», один из самых качественных напитков, оставшихся со времён катастрофы, и включил электросамовар. Шаман твёрдо решил сегодня вдоволь напиться «адмиральского чаю», пусть даже заваренного на брусничных листьях.

Ещё один из присутствующих тоже молчал. Контрразведчик Рамзан обдумывал свои действия. Если немедленно идти к Львовой, можно пропустить обсуждение. А какие тут ещё факты всплывут, неизвестно. И они могут иметь значение для безопасности конвоя. С другой стороны, Манжура, как личность непонятная и не разъяснённая, может быть реальной угрозой. И его надлежит немедля изолировать. Рамзан поднялся, чтобы уйти к начальству. Но его остановил Данияр.

— Волнуешься, парень? — он протянул ему гранёную стопку с коньяком. — Успокойся. Давай думать. Может, ваш Манжура несчастный, а вовсе не угроза миру. На ситуацию, на любую ситуацию надо смотреть с хорошей стороны сначала, искать в ней положительные моменты, а не пакости. Ты бы сидел, да записывал, что говорят. От этого толку будет больше.

Машинально отстранив стопку, контрразведчик секунду размышлял, потом вернулся к столу, подвинул к себе одну из толстых тетрадей с неразлинованными листами, карандаш и принялся конспектировать учёные рассуждения.

На восточной окраине

Разведчики давно уже выяснили, что группировка Хмарина базируется на нефтеперегонном заводе. Их насчитывалось примерно человек двести. В самом Омске они перестали появляться, так как в стычках с обученными, опытными бойцами конвоя, патрулировавших город, постоянно несли урон. Тяжёлого вооружения у них не осталось, но выкуривать их с завода никто и не думал. Во-первых, хотелось избежать потерь, во-вторых, была опасность повредить установки по перегонке нефти. А Набоков всё ещё надеялся ими воспользоваться. Он вообще планировал создать в Омске нечто промежуточной базы, и потому не отказывался от мыслей по примирению с Хмариным. Но местный диктатор упёрся, не желая хоть в малом кому-то подчиниться или зависеть от кого-то. Сейчас Хмарин ждал, когда эшелоны уйдут, неважно, на восток, юг или запад, чтобы вернуть власть над городом. Вредный оказался дед и упрямый.

Каждый день над нефтеперегонным пролетали патрулирующие вертолёты. Их периодически обстреливали хмаринские. Патронов не жалели, запасы боеприпасов были огромны. С вертушек иногда отвечали пушечным огнём, бывает, что и попадали, разносили пулемётчиков вдребезги. Уже пару раз механики латали «Центавра», ему почему-то всегда доставалось больше всех.

Как-то приехавший переговорить с Ионой Заббаровым пехотный начальник Гилёв, командующий сейчас эшелонами вместо занявшегося дипломатией в Урлютюбе Набокова, увидев, как пилот приземлившегося «Юнкерса» ищет пробоины на вертушке, задумался.

Потом он переговорил с «вертолётным царём» и уехал.

Через день, высоко прошедший над нефтеперегонным «Центавр» раскидал листовки с призывом о примирении. Сбросив весь запас, вертолёт ушёл, но вскоре вернулся и вновь занялся агитацией, скидывая всё те же листовки. Весь день, пока не стемнело, «Центавр», оглушительно рокоча винтами, трудолюбиво снабжал хмаринских бумагой. Вся территория завода и проходящий рядом проспект Губкина покрылись белыми листками.

Утром следующих суток командира «Юнкерса» инструктировал лично Гилёв.

— Старайся держаться этого проспекта, не блуди! Понял? — пехотный начальник посмотрел никогда не улыбающимися глазами на не менее серьёзного Александра Лаврушина. — Потом идёшь дальше, до перекрёстка. Там кончается дорога, начинается лес. Слева увидишь заправку, она вся заросла, правда, но ещё виднеется среди деревьев. Дальше проходишь, будет группа зданий с синими крышами. За ними увидишь метрах в трёхстах вырубку, пройдёте над ней на брюхе и дальше, на следующей поляне садись. Там готова площадка, и Заббаров ждёт. Всё ясно?

— Вопросов не имею, разрешите исполнять? — Лаврушин встал.

— Исполняйте, — Гилёв тоже поднялся и пожал ему руку.

«Юнкерс» ударил из пушек по зданию возле градирен. Поднялся выше, и атаковал его снова. Предполагалось, что там находится один из складов Хмарина. Ответ не задержался. Сначала по вертолёту ударили сразу два пулемёта. Изгибающиеся дуги трассеров потянулись к вертушке, стремясь побольнее укусить небесного агрессора. Пилоты увидели, как внизу замелькали огоньки — это хмаринские начали палить по ним со всех стволов. По прозрачной броне кабины забегали искры от угодивших в нее пуль. Правый пилот крикнул: «Вижу с трубой одного, слева на десять, второй с трубой справа на час!». Лаврушин пошёл выше, вываливая гроздья тепловых ловушек. На земле дали залп и ракеты стартовали с наплечных комплексов, выбрасывая из сопел белый дым сгоревшего топлива реактивных движков. Вертолёт, поднимаясь всё выше, без устали рассыпал во все стороны раскалённые пригоршни тепловых ловушек, как древние сеятели века назад сыпали зерно в землю. «Юнкерс» вошёл в разворот, маневрируя, и вдруг задымил. Он поднялся ещё выше и его немного крутануло. Вертолёт попытался уйти на запад, к своей базе, но управление явно было нарушено. Болтаясь в воздухе, то резко проваливаясь, то судорожно поднимаясь, «Юнкерс» дёргано пошёл на восток, в направлении леса. За ним тянулся хвост густого чёрного дыма. На хвостовой балке расцвёл куст сиреневых искр, что-то отскочило от вертушки и рухнуло вниз. Хмаринские, наблюдавшие за судорогами вертушки, завопили и принялись размахивать руками от радости.

— Наш он! Наш! — следивший за полётом подбитой машины Хмарин подпрыгнул от возбуждения. — Первый, второй и третий взвод по машинам! За ним, быстрее! Лётчиков брать живыми! Будет тогда о чём с этими фраерами говорить, — добавил он потише и ухмыльнулся.

Три «ГАЗ — 66» вырвались из-за порушенных бетонных заборов нефтеперегонного и умчались на поиск сбитого вертолёта. Впрочем, особенно напрягаться им не пришлось. Вздымающийся в небо дым был видно отлично. Пропетляв по отвороту с Красноярского шоссе, «шишиги» выскочили к зданиям с синими крышами, о которых упоминал Гилёв.

Дальше пути даже лучшим в мире вездеходам не было. Бойцы выпрыгнули из кузовов, по команде развернулись в цепь и быстрым шагом устремились в лес. Глубокий ещё снег мешал продвижению. Проваливаясь где по колено, где по пояс, хмаринские тем не менее удерживали равнение. Азартные, возбуждённые, они с хрустом вступали грязными берцами в подтаявший, испятнанный темными дырками снег. Памятуя о том, что именно вертолёты разнесли расчёты «Солнцепёков» и уничтожили артиллерию, они хотели реванша. Но на подходе к предполагаемому месту падения бойцы поневоле, из-за необходимости обхода препятствий — густых зарослей кустов, поваленных деревьев, ям, начали сбиваться в группки. Всё ближе хмаринские подходили туда, где густо дымились обломки вертолёта. Вскоре они вышли на открытое место. Деревьев здесь не было, а у дальней кромки березняка чернело что-то дымящееся. Бойцы, не обращая внимания на кем-то истоптанный снег и валявшиеся везде ветки, наперегонки бросились туда.

Внезапно раздались пулемётные очереди. Взлетевшие под ударами пуль снег и мёрзлая земля чётко очертили границы, пересекать которые явно не следовало.

— Сдавайтесь, вы окружены! — услыхали хмаринские хриплый голос, усиленный мегафоном. — Если не положите оружие, будете уничтожены!

Запыхавшиеся бойцы остановились, недоумённо глядя по сторонам. Кое-кто вскинул автоматы и закружился, выискивая цели. Но через несколько секунд грохнули одиночные выстрелы, повалившие наземь таких активных стрелков.

— Бросайте оружие! — вновь проревел голос. — Всех убьём!

Деваться хмаринским было некуда. Они нехотя стали класть свои стволы на снег. И тут только самые наблюдательные из них обратили внимание, что поляна, где их пленили, образовалась совсем недавно. Виднелись свежие берёзовые пеньки, валялись изломанные веточки, виднелись многочисленные следы рубчатых подошв.

— Да нас заманили, — сказал кто-то, присмотревшись к дымящемуся остову, слепленному из тонких брёвнышек.

— Руки за голову, — раздался хрип из мегафона. — Двигаться в сторону ракеты.

Тут же над одним краем поляны взвилась белая ракета. Потолкавшись немного на месте, хмаринские двинулись туда.

С помощью двух коршунов и волкодавов до вечера в лесу вылавливали тех, кому удалось убежать от засады. К Хмарину смог вернуться только один боец из пятидесяти. Остальные погибли или оказались в плену.

План Гилёва сработал на отлично. «Юнкерс» с горящими дымовыми шашками создал впечатление подбитого вертолёта. Он ушёл в сторону леса, где накануне целый день готовилась засада. Пока внимание группировки Хмарина отвлекал «Центавр» со своими листовками, здесь вырубались площадки в березняке, устраивались пулемётные гнёзда, места для лёжек. Жадно бросившиеся за добычей хмаринские угодили в поджидавшую их западню, как мышь в ловушку с кусочком сыра.

Около сорока пленных бойцов дали достаточно работы контрразведчикам и штабным работникам.

Каждому из пленников дали схемы нефтеперегонного завода и кто не хотел добровольно, заставили силой убеждения и пинками показать, где что находится. Склады вооружения, действующие установки, различные схроны, огневые позиции, места, где обитает сам Хмарин, откуда ведётся наблюдение.

Артиллеристы и Заббаров с пилотами в итоге определили цели для нанесения ударов. Ещё затемно корректировщики огня заняли места, техники подготовили вертолёты, миномёты «Тюльпаны» выдвинулись на указанные позиции. С рассветом по команде Гилёва они нанесли мощный огневой налёт, уничтоживший большинство запасов хмаринской группировки. После этого на нефтеперегонный вошли штурмовые группы с задачей выявить точки сопротивления. Но таких оказалось всего три. Их немедленно разнесли с вертолётов. Правда, кроме искорёженных пулемётов, бойцы ничего там не нашли. Видимо, имевшие опыт боёв с походниками, хмаринские знали, что их ждёт атака с воздуха, и потому, дав пару-тройку очередей, они убежали.

— Не стреляйте! Не стреляйте! — услышали вдруг бойцы, пробиравшиеся по заваленному осколками бетона заводскому проулку. Из-за угла высунулась рука с зажатым в кулаке куском белого полотна.

— Выходи! — скомандовал Сабиров и огляделся. Его парни уже заняли позиции, рассредоточившись среди куч бетона.

К ним, переваливаясь, пошагал кругленький низенький мужичок. Он тяжело дышал, нижняя губа и подбородок измазаны кровью.

— Вы это, — парламентёр отдыхивался, запихивая белую тряпку в карман теплой камуфлированной куртки. — Вы не стреляйте, мы сдаёмся. Хмарина связали, тут лежит.

Вечером Гилёв подводил результаты операции «Хмыри». В плен взято 112 человек, захвачено пять автомашин «ГАЗ — 66», пулемёты, автоматы, противозенитные переносные комплексы, различное снаряжение, в том числе около трёх тысяч отличных биноклей. Зачем их собирал Хмарин, так и осталось неизвестным. Сданный своими воинами омский сатрап умер в первую же ночь пленения. Разрыв сердца. Даже поговорить с ним не успели.

— От злости дядя окочурился, — прокомментировал хирург, вскрывавший труп.

Однако самым важным приобретением для конвоя был захват практически невредимых двух перегонных установок нефти. У походников из потерь один раненый стрелок.

Плена сумели избежать только около десяти хмаринских бойцов, самых упёртых и свободолюбивых. Захватив пять снегоходов, они ушли куда-то на север, искать себе счастья в другом месте. Через день после боя, патрулировавший окрестности Омска «Центавр» увидел их стоянку, километрах в семидесяти от города. Те, заметив вертолёт, помахали белым тряпьём, давая понять, что воевать не собираются. На этом омское стояние конвоя и закончилось.

«Не ходите в Новосибирск!»

Отмечали приезд Батырбая ещё три дня. Потом на Урлютюб пригнали медицинский поезд, и гуляк начали приводить в себя.

— Хватит уж, наверно? — свежевыбритый Набоков зашёл в купе Ложкина. — Ох, и здоровы пить казахи! А что это рыбой у тебя пахнет?

Руслан поискал глазами источник запаха, заглянул под диван, на котором сидел всклокоченный президент Евразии. Нашёл. В темноте багажного места лежала громадная, с подсохшей чешуей щука. Из оскаленного рта хищницы торчали мелкие острые зубы. Набоков вытащил рыбину и глянул на друга.

— Вот ты где! — Ложкин погладил щуку и засмеялся. — Это мы вчера с Батырбаем на рыбалку ездили на Иртыш. Там ещё кто-то утонул вроде, а мы его спасли, да?

— Не кто-то утонул, а ты свою куртку утопил, — комендант конвоя вынес рыбину в коридор и всучил её дневальному с наказом отдать на кухню. Вернулся и продолжил: — Орал там, что ты топишь Гражданина Всех Истин Парижа Стамбула.

— Да ты что? — Ложкин попытался встать, но его кинуло назад, на мягкую спинку дивана. — Мы едем, что ли? Качает что-то меня.

— Сначала ты куртку снял, посмотрел на неё, начал пинать, завопил, что за Волгой для вас земли нет, — перечислял Набоков, усмехаясь. — Батырбай тебя отодвинул, принялся камчой куртку стегать. Потом ты её в полынье утопил. А хан говорит, надо наверняка его прикончить, и приказал в майну гранату бросить.

— Да, хватит уже гулять, — Ложкин поморщился. — Тяжело быть дипломатом в степях Казахстана.

Набоков вышел и вскоре вернулся, принеся лекарство.

— Татаринов тебе прописал, — комендант начал выставлять на столик судок с горячей ухой, стопку, неполную бутылку водки, и банку огуречного рассола. — Лечись, потом в баню сходите. Батырбай тебя спрашивал. Ты хоть помнишь, что Гилёв Хмарина из Омска вынес? Вчера сообщение от него принесли.

Литровую баночку рассола Ложкин выпил не отрываясь. Посидел, выдохнул, пробормотал: «Прелестные вещи есть на свете, и чаще всего они на банкете». Набоков плеснул ему в стопку водочки, тот снова выдохнул, открыл судок с ухой, глянул. Среди янтарных кружочков рыбьего навара плавали мелко изрубленные укроп и зелёный лук. Две горошины перца прибились на краю, вскарабкавшись на листок лаврушки цвета хаки. Ложкин взял кусок хлеба, обмакнул его в уху, быстро выпил водки и тут же закусил мякишем, пропитанном ароматной горячей жидкостью. Прислушался к ощущениям, глядя на Руслана серьёзными глазами. Глубоко вздохнул, придержал дыхание, выдохнул, взял судок обеими руками и начал пить уху через край.

— Может, в этом и есть смысл пьянства? — спросил Ложкин у коменданта конвоя, вытирая пот с лица. — Когда тебе плохо-плохо, а ты поправил здоровье, и хорошо! А? Как считаешь, Руслан? Кайф не в употреблении и веселье, а в избавлении от недомогания?

— Иди в баню, Серёжа, — Набоков собрал посуду. — Погрейся, попарься чуток, кваску похлебайте и пора уже и о делах поговорить. Скоро апрель, а мы ещё только Омск прошли. Давай уже, двигай.

Вечером, освежившиеся, пришедшие в норму, высокие договаривающиеся стороны решили, что Казахское Ханство и Евразия будут дружить. С уральских заводов приедут инженеры для наладки промышленной добычи угля и пуска ТЭЦ Экибастуза. Степняки брали на себя охрану границ и торговых поездов, которые Ложкин в ближайшее время собирался запустить на юг.

— Не знаю, что получится, — закачал головой Батырбай. — Мы-то далеко туда не ходили, что делается, толком не знаем. Но поможем.

Также, по просьбе хана, ежегодно двести жигитов должны были нести службу на западных границах Евразии. («Стажировка с практическим уклоном», — сказал Батырбай). Ещё степняки собрались поставлять мясо, шкуры, уголь в обмен на технику, транспорт, оружие и боеприпасы.

— Может, с нами, на восток? — Ложкин отхлебнул чаю. — Пройдём до океана. Оттуда кто-то сигналы шлёт. Ты как, Батырбай?

Хан хмыкнул и оскалился.

— Не надо ходить в сторону Новосибирска, — произнёс он медленно. — Там непонятные вещи происходят.

— Какие вещи? — насторожился Набоков.

Все молчали, соратники Батырбая сидели с каменными лицами, походники, прищурясь, смотрели на них. Хан почесал затылок.

— Очень плохо там, — он простучал пальцами по столу. — В общем, никто оттуда не возвращается.

Первый раз на восток отправились лет десять назад. Около двадцати всадников. Никто не вернулся.

— Мы тогда осваивались, кто, где, что делает, — пояснил хан. — На севере Омск с Хмариным, вроде так сяк. На запад страшно было соваться, как только увидели железную дорогу развороченную. Дошли мои разъезды до Тобола, в городах пусто там. Кокчетав, Атбасар, Астана. Есть люди. Даже много. Не все согласились подчиняться, но договорились не воевать. А дальше, за Тоболом, как отрезало. На железной дороге рельсов нет, шпал нет. Точнее, они есть, но разбросаны. И видно, что их не разбирали, а вырывали из земли. Доехали мои жигиты до Троицка, до станции Золотая Сопка, а там. Ержан, расскажи, что видел.

Родственник хана откашлялся. Неторопливо, тихим голосом Ержан поведал, как увидели стаи птиц, кружащих над степью. На берегу реки Уй горой были навалены человеческие тела. Головы отрублены и сложены в десятки пирамид. Мост через речку сломан, и с берега на берег натянуты множество тросов и проводов. Как паутина, только железная, очень густая.

— Метров на пятьсот вдоль над рекой всё заплетено, — Ержан смотрел перед собой пустыми глазами, вспоминая. — И толстая эта паутина, с трехэтажный дом высотой. Кругом птицы кричат, мертвечину клюют.

Всадники обратили внимание, что в большинстве куч начисто обглоданные зверями и обклёванные птицами скелеты, но и есть сравнительно целые. Значит, не так давно их здесь сложили.

— Ты понимаешь? — не утерпел и влез в рассказ Ержана хан, глядя на Ложкина. — Ладно, скелеты, они, может, с самой катастрофы там лежат. А другие-то люди, почти через пятнадцать лет, откуда взялись?

Со слов Ержана, они подъехали поближе, осмотреть паутину, а там, в земле, стальные петли. Лошади стали падать, люди побежали обратно. Никто не погиб просто не понятно как. Из двадцати коней почти все остались там. Шестерых парней покалечило. Железные тросы, ржавые, растрёпанные, изорвали кому спину, руки, ноги. Донесли всех раненых до стоянки в Тогузаке. Там были запасные кони. Через пару недель добрались до Экибастуза. Поразмыслив, хан решил разведки прекратить, и в сторону Атырау, до места впадения реки Урал в Каспийское море, не пошёл.

— Ну, нам про странные дела с Южным Уралом, в районе Челябинска, Кургана, ещё в Ёбурге сказали, — Набоков налил себе в стакан брусничного отвара. — Однако, пока оттуда ничего не ползёт. Потом разберёмся, без нужды не сунемся. А Новосибирск-то что?

Хан вздохнул.

— Я сам там чуть не пропал, — он посмотрел на своих. — Вот Саян, Балтабай, Данияр были со мной. Буркит, Жылкыбай, Олжас из Баянаула погибли. А где Данияр?

— Он с учёными нашими всё общается, — Набоков отпил из стакана. — Что-то они решают.

— Ну ладно, — хан вздохнул и облокотился на стол. Опустил голову и снова вздохнул: — Там что-то непонятно страшное. Вампиры какие-то.

Примерно в то же время, что Ержан ходил на запад, Батырбай с сотней жигитов разведывал восток. Из Павлодара, где хан, собственно, и устроил свою столицу, они двинулись на Кулунду, оттуда планировали на Барнаул, Новосибирск, Абакан. Не вышло. От Кулунды до Барнаула никого не встретили, ни единого человека, ни единого зверя. Только птицы и очень пуганые. Прошла сотня Барнаул, встали табором на правом берегу Оби. И тут ночью на них вышел мужик. Задрипанный, со старинным армейским вещевым мешком, в лаптях. Появился, вышел к костру, молча стал есть из котла. Потом Данияра позвал, отошли они в сторонку и мужик что-то ему наговорил.

— Он же шаман, наш Данияр, — хан снова набил свою трубку самосадом. — Он понимает много, хотя пьёт больше меня.

Данияр тогда сказал, что надо уходить прямо сейчас, ночью. Убегать. На левый берег Оби. Но в хане взыграла гордыня. Кого он должен бояться? Бродягу в лаптях? Батырбай велел задержать его, но мужик уже исчез. Тогда шаман предложил никому не спать и быть настороже. Однако, это не помогло. Через несколько часов на сотню напали странные звери. То ли собаки, то ли лисы. Шерсть короткая, серая, общаются меж собой, как визжат. Кидаются сразу на шею и рвут горло. Целая лавина выплеснулась из ночной тьмы. Стрельба, гранаты рвутся, звери визжат, лошади носятся, костры почему-то загасли. От сотни уцелели человек пятнадцать, те, кто успел добежать до реки. Девять были искусаны очень сильно. Они заболели через сутки, когда беглецы пешком добрались до Барнаула. Раны нагноились, их почистили, промыли кипячёной водой, перевязали. Но это не помогло. Больные жаловались на резкие боли в суставах, начались отёки покусанных рук и ног, они стали синюшными. Вскоре, через два-три дня покусанные не смогли даже двигаться. Четверо из них умерли в Барнауле, остальные выжили, но пальцы и суставы стали разгибаться с трудом. Локти и колени частенько болели, особенно в сырую погоду.

— Про Барнаул скажу, что там были люди после катастрофы, — хан выпустил струю вонючего табачного дыма в потолок. — Есть убежища, склады с продуктами, но никого нет. Но, что интересно, скелетов или покойников мы тоже не видели. Уборка мертвецов, наверно, везде была самым первым делом после катастрофы. Все боялись эпидемий. Вы тоже так делали?

Ложкин кивнул.

— В Барнауле всё было чисто, — продолжил Батырбай. — Ощущение, что люди прожили там несколько лет, немного обустроились и не торопясь ушли из города. Куда, зачем, неясно. Но я сейчас держу конные разъезды от Кулунды до Сёмска и Кокчетав, до Аркалыка. Только летом. Зимой никто не сунется в степи. А на юг уголь возим эшелонами. Формируем их в Караганде и на юг, до Кок-Тебе. У меня восемь тепловозов на ходу. Ими и таскали. Кстати, Хмарин топливо поставлял для них.

Походники помолчали.

— Что-то непонятные новости ты рассказал, — Набоков глянул на Левицкого и Галимова. Те сидели, явно обдумывая известия от Батырбая.

— У тебя до Карасука разведка бегала? — повернулся к нему Ложкин.

Комендант кивнул.

— Ну что же, станем думать, — президент посмотрел на хана. — Батырбай, не будем мешать солдатам. Надо собираться. За два дня подготовишься? В Казань надо ехать, вопросы обговаривать. Ты своих людей не дашь для нашего похода на восток?

— Только добровольцев, у нас свободные люди, — хан пожал плечами. — Я, конечно, скажу, объявлю, но хочу предупредить, что буду их отговаривать. Очень страшно было той ночью на Оби. Но я и вам не советую. Может, потом, лет через десять-двадцать, когда многое узнаем, накопим сил, тогда и разведаем всё, как положено. Не хочу, чтобы вы погибали.

— Никто не хочет, — Ирек Галимов улыбнулся. — Даже я не хочу.

Хан ничего не сказал, а только вздохнул и загасил свою трубку.

Через два дня он вместе со свитой из двадцати жигитов отбыл в Казань. Вместе с ними поехали жёны и дети. Для их перевозки понадобились три «Фантомаса».

Ложкин решил также создать в Омске опорный перевалочный пункт для торговли с югом. Вскоре сюда должны были прибыть специалисты из Перми, Ижевска, Самары, Казани наладить работу. Омичи уже оценили появившиеся возможности. Появился закон, порядок, забота. Однако, это не всех устроило. Но потихоньку люди привыкли к новой жизни.

При очередной поверке стрелков пехотный начальник Гилёв обнаружил двух стариканов из Новой Станицы — Альбертыча и Закидона. Они решили вступить в ряды бойцов похода и уже перетащили свои немногие вещи в вагоны. После небольшого скандала, где больше всех шумел Вася Лицигер, в ситуацию вмешался Набоков и разрешил ветеранам ехать. Альбертыча определили к тыловикам, смотрителем бани, Закидона назначили конюхом к лошадям. Деды остались довольны новыми должностями.

Сейчас эшелоны готовились к броску на Новосибирск. Ожидали возвращения «Фантомасов», после прибытия их должны были осмотреть механики, оружейники, и затем конвой собирался выходить. Запасы за время стоянки пополнились до нормативных. К сожалению рыбаков, походы на Иртыш пришлось прекратить под угрозой отправки нарушителей обратно домой. Лёд стал тонким и хрупким. На Западную Сибирь обрушились солнечные дни и снега исчезали на глазах. В день прибытия «Фантомасов» на реке прошёл ледоход. Альбертыч заявил, что это хорошая примета. Впрочем, у него любые события должны были приносить удачу. А Закидон, обучая Васю вязать рыбацкие сети, заявил, что ВДВ всегда начинали атаки только после ледохода. У матёрого десантника среди кип сена в лошадиных вагонах уже притаились три сорокалитровых фляги с брагой. По его расчётам, она должна была «поспеть» аккурат к времени выхода эшелонов на Байкал.

— А там, Вася, омуль! — Закидон цокал языком. — Так что вяжи сети, отметим Байкал-батюшку хорошим уловом и качественной выпивкой. Ты, главное, меня держись. Не пропадёшь.

Вася кивал и вязал сети.