Стандинг, или Правила хорошего тона в изложении главного инспектора полиции Александра-Бенуа Берюрье (Курс лекций).

Глава 7 В которой происходит нечто темное

Я проживаю в спальном помещении старого корпуса. Мой личный бокс находится в глубине комнаты, возле окна. Вход в бокс закрывается портьерой, стенные перегородки сделаны из фанеры, так что шокирующая близость людей постоянно дает о себе знать.

Из-за моей антрацитной рожи дружки сразу дали мне кличку Белоснежка. Все те же старые шуточки. Все те же эпитеты. У людей не хватает воображения. Шуточки переходят от одного поколения к другому. Если ты цветной, то обязательно Белоснежка. После выхода шедевра Диснея уже изобрели пенициллин, сверхзвуковой самолет и атомную бомбу, но новой клички, чтобы поржать над загорелым человеком, так и не придумали. Белоснежка! При всем скудоумии надо все-таки иметь на самом деле атрофированные гланды смеха, чтобы не сочинить ничего более умного.

Но при всем при этом мои коллеги все-таки симпатяги. Они очень любят полицию. Это призвание. Это все равно, что игра в Тарзана. Нам не хватает мифов. У американцев есть миф о краснокожих, миф о преступниках, плюс фольклор. У нас, у французов, кроме мифа о Генерале, — ни хрена. Две звездочки в ночи скучищи — это не бэзэф, как говорят арабы, т.е. недостаточно (черт подери, надо прекратить изъясняться по-арабски, иначе обо мне будут плохо думать!).

И как бы их ни надраивали, как бы ни высвечивали юпитерами в телестудиях, они, эти мифы, остаются малопривлекательными, признавайтесь! Согласен, мы были героями Пантеона, но все это уже в прошлом. Связь с ним была прервана самым гнусным образом в 1940 г. А наши руководители никак не хотят понять, что для наших ребятишек настоящая эпопея — это эпопея не Наполеона, а эпопея Аль Капоне.

Поэтому все, в ком сильно желание вести неспокойную жизнь, становятся фараонами. И это логично.

Мой сосед за перегородкой — некто Ракре. Его отличительная особенность — неприличное поведение нижней части тела. Как только он принимает горизонтальное положение, то сразу начинает трубить "Нападение на «Пасифик Экспресс» с естественным шумовым оформлением. Но это не его вина: у него поджелудочная железа давит на толстую кишку. Лекарь даже выписал ему справку, что он имеет право играть на своем духовом инструменте во время официальных церемоний.

— Эй, Белоснежка! — зовет он меня. — Я слышу, что ты не спишь…

— Я тебя тоже слышу, — отвечаю я.

— Ты не хочешь переброситься в белот?

Я не любитель картежных игр и очень редко беру карты в руки, но белот не требует умственного напряжения.

— Почему бы и нет? — отвечаю я.

Он приходит ко мне с колодой дешевеньких карт, засаленных почище подовой тряпки.

— Тебе сдавать, Белоснежка! — услужливо заявляет этот простачок.

Он снимает колоду, подкрепляя свой жест звуковым оформлением.

— Играем как в лучших игорных домах Макао, — в шутку говорю я, сдавая карты.

— Сдавай, сдавай, не теряй времени, дружок, — восклицает Ракре. — Сколько партий мы не сыграли с этим беднягой Барданом из-за того, что он так много трепался о своих сердечных делах.

Тут он начинает явно интересовать меня, мой сослуживец. Это добрый малый высокого роста, брюнет, в очках и с прыщами на физиономии.

— Ты его хорошо знал?

— Отличный парень, — вздыхает он.

Он веером разворачивает перед собой карты и недвусмысленно улыбается.

— У меня каре бородатых, — с видом победителя объявляет он.

От радости он издает приветственный залп. В одном из боксов кто-то возмущенно ворчит и советует ему поставить на это место глушитель. Ракре пожимает плечами. С его задатками этого не следовало делать. Он дает новый залп. Впечатление такое, что ты попал на массовый отстрел волков в лесах Солони.

— Этому Ракре, — ворчат в другом боксе, — лучше бы заряжать сифоны, а не служить в полиции.

Невозмутимый Ракре раскладывает передо мной четырех королей: помятых, засаленных, затасканных, но безмятежно посапывающих в свои бороды.

— Полюбуйся-ка на это совещание на высшем уровне, — говорит он.

Я даю ему время насладиться своим триумфом, а потом спрашиваю с простодушным видом:

— И что это Бардану взбрело в башку ехать малой скоростью в колумбарий?

Вместо предисловия Ракре несколько раз гулко взрывается. Ничего похожего на взрыв атомной бомбы: самые элементарные гаммы, чтобы обрести вдохновение.

— Я бы ничего не пожалел, чтобы это узнать, — наконец шепотом произносит он. — Я никогда не встречал такого веселого пария.

— Наверняка, какая-нибудь история с бабой? — вслух размышляю я.

Он возражает:

— Видно, что ты плохо знал Бардана. У него девиц было хоть пруд пруди, целый табун. Больше, чем листьев в артишоке. У него их было, как пушинок в одуванчике. Дунешь, и они разлетаются в разные стороны.

— Что, здоровье?

— Как у быка! Он помогал тренеру на занятиях по гимнастике и всегда первым выполнял упражнения на снарядах. Он тебе так взбирался по канату, как ты бегом по ступенькам лестницы Гранд-Опера. Врач говорит, что на него напал внезапный приступ депрессии. Это бывает редко, но бывает, сам видишь!

Он бьет мою десятку пикей маленькой, но коварной козырной крестушкой. От резкого движения руки его снова разрывает снизу доверху, как кусок материи.

— У него была семья?

— У Бардана? — переспрашивает Ракре рассеянно и бьет меня бубновым тузом.

— Да.

Коллега в раздумье поглядывает на меня из-за трех червей, которые он собирается разложить передо мной.

— А что это тебя так волнует?

Я пожимаю плечами.

— Ты чудной какой-то, старик. Мы же ищейки, и если среди нас, в нашем коллективе, происходит что-то загадочное, то разве это ненормально, что я интересуюсь, скажи?

Распирающие его эмоции козлиным криком рвутся наружу через выхлопную трубу.

" Да здесь, в принципе, нет ничего загадочного, — протестующе заявляет он[12].

— Да, ты так считаешь? Молодой парень, веселый, здоровый, бабник и жизнелюб, выскакивает из автобуса, в который только что сел, и сломя голову несется в свою клетушку, чтобы тихонько дать дуба, и ты после этого считаешь, что не произошло ничего странного?

— Послушай, умник, как ты это все быстро разузнал, уж не по телеграфу ли тебе обо всем доложили до отъезда сюда?

Его глаза подозрительно хмурятся. — Полегче на поворотах Белоснежка, полегче! — угрюмо произносит он. — Не хватало еще, чтобы меня учил какой-то черномазый.

И тут я ощущаю себя негром. В душу заползает черная тоска. Морально я становлюсь похожим на поддельный чек. На меня нападает приступ гнева, он подобен гриппу, от него у меня перехватывает дыхание, немножко подскакивает температура, и я начинаю понимать жизнь и как в ней живется некрасивому человеку, нашедшему временное пристанище в этой школе.

— А черномазый, — спрашиваю я, — это, собственно, что такое в твоем понимании, а Ракре?

Он с обреченным видом тасует карты.

— Да ты не обижайся!

— Я не обижаюсь, я только хочу, чтобы ты в конце концов мне объяснил, что это за чувство превосходства, которое придает тебе бледный цвет твоей кожи. Ты что на самом деле считаешь себя какой-то высшей личностью внутри этой бледненькой упаковки?

— Да брось, я тебе говорю! На, лучше сними!

Я снимаю. Размышляю. И теряю иллюзии.

— Ракре, ты хоть раз задавал себе вопрос, что представляет собой наш шарик в космическом пространстве? Он как булавочная головка! Даже меньше… Мы все, вцепившись в эту булавочную головку, несемся, я не знаю в какое небытие, и тут объявляется месье, как его там, Ракре и насмехается над своими цветными собратьями, потому что он страшно гордится своим белым цветом покойника! Скажи, парень, у тебя в котелке вместо мозгов труха млечного пути или что?

Долговязая газопроводная труба сразу свирепеет.

Не переставая стрелять выхлопными газами, он засовывает карты в карман.

— Ты, негра, если бы ты сейчас не был в горизонтальном положении, то давно схлопотал бы по роже, — заявляет он.

Но вы же меня знаете? Я прямо в пижаме спрыгиваю с лежанки.

— По вашему приказанию прибыл, господин Вонючка!

Гражданин Ракре принимает боевую стойку. Только она у него какая-то кособокая, как у всех духомузоманов. Он бьет правой — я уклоняюсь. Он пускает в ход левую — но только слегка задевает мое плечо, потому что моя голова уже у него в желудке. Он делает полусальто-мортале и с грохотом врезается в перегородку. Его внутренности гневно возмущаются! Очки отлетают в сторону. А поскольку они не из автомобильного стекла, разбивающегося при ударе на мельчайшие кусочки, один осколок впивается ему в нос. Из рубильника ручьем льется кровь.

Злость моя моментально проходит. Я помогаю ему подняться на ноги.

— Ну что, схлопотал? — говорю я ему.

Но он больше не корчит из себя героя. Гнев у него тоже прошел. Вообще-то он славный малый, несмотря на то, что его южный полюс говорит более разумные вещи по сравнению с тем, что изрекает его северный полюс.

Он прикладывает к носопыре носовой платок, но кровь не останавливается.

— Надо сходить в санчасть и все продезинфицировать, — советую я. —Пойдем, я тебя обработаю.

Санчасть размещается как раз на нашем этаже. К моему великому удивлению я вижу, что из-под двери пробивается узкая полоска света.

— Надо же, — удивленно говорю я, — фельдшер занимается сверхурочной работой!

— Не может быть, — возражает Ракре, — просто забыли выключить свет.

Он толкает дверь и входит, я — за ним.

Едва мы вошли в помещение с застоявшимся запахом эфира, как там послышалось какое-то шевеление. Как, что и почему, я не успеваю проверить, потому что что-то тяжелое со страшной силой обрушивается мне на голову. Комната складывается пополам, и все погружается в темноту.

— Интересно, — бормочет Ракре плывущим голосом.

Мы сидим на кафельном полу санчасти, я и он. У него хлещет кровища не только из носа, но и со лба. На лбу страшная резаная рана, как будто специально вырезанная для носа. Можно подумать, что кто-то пытался разрубить лоб моего двухтактного горемычного товарища пополам, как полено.

— Что, интересно? — со стоном произношу я, потирая шишку на голове.

— У тебя же ноги белые! — отвечает он.

От этих слов у меня на лице появляется кислая мина. На время операции в школе следовало бы покрасить и мои костыли.

— Все дело в пигментации, — успокаиваю я его. — Дерматолог заверил меня, что, если я буду делать примочки лосьоном «Черный лев», это пройдет.

Он качает своим треснутым черепком.

— Что с нами случилось? — спрашивает он меня.

— Принимая во внимание что сейчас время позднее, — отвечаю я, — я сомневаюсь, что это был солнечный удар.

Он поднимается и в нем просыпается опытный потенциальный сыщик.

— В санчасть, я думаю, залез вор, и когда мы вошли, он нас оглушил.

— Десятка, Ракре. Ты настоящий Шерлок Скудоумный. Мне сдается, что полиция в твоем лице приобрела отличного новобранца.

Он хмурит брови и снова готов начать мордобой.

— Ну, ладно, кончай. А у тебя есть другие объяснения?

— Нет, нет, сынок, никакого другого.

Я подхожу к застекленному шкафу с лекарствами и беру пузырек йода.

— Иди сюда, я перевяжу твои раны, богатырь!

Он с нежеланием садится на металлический табурет, и я прочищаю его раны. В моей башке все гудит. Как будто туда залетел большущий шмель и в отчаянии бьется о стенки, стремясь вырваться на свободу.

— Объявляем тревогу? — спрашивает Ракре.

— Не стоит, завтра доложим обо всем директору. Зачем поднимать шум на всю контору, наш обидчик уже далеко!

Я останавливаюсь на полуслове, рука с тампоном замирает в воздухе, глаза широко открываются, и я становлюсь похож на сову, которая, потоптав прошлогоднюю траву и посмотрев в темноту, чтобы прогнать дремоту, замечает сквозь опавшую листву необычную плотву, которую принимает за халву[13].

— Что с тобой? — озабоченно спрашивает Ракре.

Я показываю на раковину.

— Смотри!

Под раковиной, на кафеле, вместе с новыми прокладками, лежат отвинченная труба и отстойник.

— Ну и что? — спрашивает он.

— Я, кажется, догадываюсь, чем нас оглушили, мой дорогой сыщик, уверенно говорю я.

— Чем?

— Огромным разводным хромированным ключом. Этот тип возился с раковиной, когда мы вошли.

Самозарядный ночной горшок смотрит на меня и презрительно крутит указательным пальцем у виска.

— Кончай заливать, Белоснежка! Чинить раковину ночью! Он что, лунатик!

— Скорее всего, дух, бьющий по голове! — поправляю я.

Он переваривает рагу, образовавшееся у него в голове, и возражает:

— А что подтверждает, что он чинил раковину? Может быть, это слесари оставили?

Вместо ответа я указываю ему на кран. Из него капает. Медленно, но капает. Через отверстие в раковине на пол натекла уже небольшая лужица воды.

— И что? — спрашивает Ракре.

— Если бы чинить перестали вчера вечером, то под раковиной на полу уже была бы целая лужа. Водопроводчик уж во всяком случае подставил бы под раковину тазик, учитывая, что кран кровоточит. Так или иначе завтра мы узнаем, планировались или нет здесь слесарные работы.

Будущий комиссар заводится.

— Послушай, Белоснежка, я люблю во всем ясность, именно поэтому, кстати, я стал сыщиком. Объясни мне, для чего злоумышленник стал отсоединять трубу от раковины?

И поскольку я не отвечаю, будучи не в состоянии привести ему веские доказательства, он пожимает плечами:

— Ты слишком много читаешь, Белоснежка. Ты лучше больше пиши.

— Спасибо за совет, — говорю я. — Я над этим подумаю.

Когда мы проснулись, Ракре и я, единственный и любимый сын Фелиции, вид у нас, прямо скажем, был не очень презентабельный. Ребята нам сказали, что если мы будем играть каждую ночь в эти ковбойские игры, то они будут просить, чтобы их перевели в другое спальное помещение. Газовая колонка и я строим из себя испанских грандов, а после спасительного душа бежим к директору и вводим его в курс дела. Директор уже в трансе, ему уже доложили о поломке санитарного оборудования в санчасти, и он уже ломает голову по этому поводу. Поэтому наши жалобы только усиливают его озабоченность. Он нас любезно выслушивает и с невозмутимой миной протирает свои запотевшие очки. Его самообладание следовало бы описать красными буквами на большом листе, а лист вставить в рамку под стеклом, в назидание другим.

Когда мы ему объяснили ситуацию и происхождение наших шишек, он вызвал ночного дежурного. Им оказался старикан по прозвищу Дюпанар, что значит Плоскостопий. Ступня ноги у него была похожа по форме на яичницу из пяти яиц.

— Вы дежурили сегодня ночью? — спрашивает патрон.

Старикашка утвердительно трясет своим котелком.

— Вы ничего не слышали необычного на третьем этаже?

Повторный утвердительный кивок черепка уважаемого Дюпанара. И такому человеку доверяют ночное дежурство. У него уши закупорены восковыми пробками, а он играет в часового! С его пижамы можно спокойно срезать вышитые буквы с его инициалами: он даже и ухом не поведет! Дюпанар — это целая эпоха. Эпоха минувшая, разумеется.

— Во время последнего обхода дверь на первом этаже была закрыта? — с беспокойством в голосе спрашивает директор.

— Да, на два оборота ключа и на засов.

Жестом руки босс отпускает этого перевоплощенного в сторожа упряжного мерина.

— Отсюда напрашивается вывод, что в здание школы снаружи не проникал никто, а это значит, что напал на вас кто-то из своих! — сказал он. — Господа, я проведу небольшое расследование этого случая, а вас попрошу хранить полную тайну.

Только мы собрались откланяться, как раздается стук в дверь, и в кабинет с шумом вваливается Александр-Бенуа Берюрье. В пижаме, без носков, ботинки не зашнурованы. На плечах плащ, на голове замызганная помятая шляпа, поля которой напоминают замшелые края водопойного желоба. Небритый, воняющий хлевом и дешевым вином, он приближается к нам, яростно почесывая всей беспокойной пятерней низ живота.

— Господин директор — гремит преподаватель хороших манер, приподняв свою шляпу на три сантиметра, — я пришел, чтобы в надлежащей форме подать жалобу.

Он без приглашения садится, закидывает ногу на ногу. От резкого движения с ноги у него сваливается ботинок.

Нашим глазам открывается нечто непотребное, вызывающее брезгливое чувство. Серая плоская масса, по краям которой расположены пять, разной длины, черных клавишей — пальцы. И все это живет, шевелится, пахнет. А поскольку беда не ходит одна, Берю начинает на наших глазах с ожесточением скрести свою мерзкую конечность. Потрясенный Ракре исполняет нам праздничную фантазию.

— Будьте здоровы, виконт! — говорит ему Толстяк.

Потом, повернувшись к директору.

— Представляете, господин директор, кто-то ночью рылся в моих вещах!

— Что? — испуганно спрашивает директор.

— Что слышите! Я собирался хорошенько соснуть, как вдруг мне показалось, что кто-то бродит по моей комнатенке. Я отдергиваю портьеру и в этот момент слышу стук закрывающейся двери. Я в темпе вскакиваю, бегу к двери и со всего разгона ударяюсь коленом о стол.

Он пытается поднять левую штанину пижамных брюк, но его икра не проходит в нее. Тоща Берю, сообразив, что не сможет освободить снизу свое поврежденное колено, решает сделать это сверху. Без всякого стеснения он спускает свои штаны и показывает колено.

— У меня наверняка произошло внутреннее орошение сибовиса, — ставит себе диагноз Распухший.

Он осторожно поглаживает лапой мясника огромное распухшее, ставшее пунцовым колено.

— Там не меньше канистры жидкости, внутри, — утвердительно изрекает он. — И больно дотрагиваться!

От таких «манер» директор теряет дар речи. Он очумело смотрит на волосатое пузо Толстяка и его мощные слоновьи ляжки.

— Прошу вас, — выдавливает босс.

Берюрье, охая, натягивает штаны.

— После этого удара, когда я выскочил в коридор, — там, конечно, уже никого не было! Поскольку я не заметил ничего странного в своей клетухе, я опять завалился на боковую. И вот, сегодня утром я просыпаюсь и вижу, что в моем чемодане рылись. Выглаженные рубахи скомканы, как тряпки, господин директор. Костюмы свалены в кучу на полу. Коробки с камамбером раскрыты! А сам сыр валяется в нательном белье, но это же противопоказано!

Короче, я считаю такие повадки недопустимыми. Я позволю нам заметить, что кроме преподавателя я еще и главный инспектор. Я и мой босс, комиссар Сан-Антонио, мы за последние годы распутали самые запутанные полицейские загадки. Поэтому, если вы захотите, я могу сам заняться расследованием этого дела, я покажу этому шутнику, где раки зимуют!

Он потрясает кулаком, который кажется вырезанным из сердцевины ствола орехового дерева.

— Этим прибором для лечения мигрени я отобью у него охоту заниматься такими делами!

Он ждет, как прореагирует на его слова директор. Но к патрону уже вернулось обычное самообладание.

— Я лично займусь этой историей, друг мой, — обещает он. — Лечите свое колено, и пусть остальное вас не волнует!

Берю удовлетворен лишь на половину. Он громко шмыгает носом, надевает слетевший башмак и начинает возиться с ширинкой пижамных брюк.

— Как вам будет угодно, господин директор, но если вам понадобится подкрепление, не трудитесь вызывать дежурный полицейский наряд, я всегда в вашем распоряжении со всеми принадлежностями.

Мы выходим из кабинета директора. Как и днем, в аудитории, он внимательно, вздернув брови дугой, разглядывает меня.

— Я почти уверен, что мы где-то встречались, — утвердительно говорит он.