Становой хребет (сборник)

Дочь

Ой, мне об этом рассказывать стыдно и страшно. Все-таки я вам расскажу. Только можно все рассказывать? Как было? Ну ладно. Все равно…

Это вышло к вечеру, часов в шесть. Папа уже пришел с работы. Мы только-только кончили чай пить, и вдруг маме начало делаться плохо. Она ушла в свою комнату и позвала оттуда: «Николай!» Я уже по голосу поняла, в чем дело. А сама представляюсь, будто ничего не знаю. Папа выбежал от мамы серьезный и растяпистый какой-то сразу стал. Посмотрел на меня неловко, потом оделся и сказал: «Я сейчас… посмотри тут за мамой». И побежал. А мама ему кричит вдогонку: «Не надо такси… не успеем. Я чувствую. Беги к Розалии Матвеевне!»

Я осталась с мамой одна. Вдруг мама как зашебуршится на постели, как застонет.

– Валентина, – кричит, – скорей, милая, поставь воду кипятить!..

Я живенько поставила на газ чайник, а сама подбежала к маме. Она лежала на постели бледная, стонала. И глаза у нее были какие-то другие.

– Не уходи, Валюша… посиди тут со мной, – говорит мама.

– Куда же я уйду? – говорю.

– Видишь, Валюша, – говорит мама, а сама, видно, мучается, – видишь, Валюша, я тебе давно хотела рассказать… Жизнь человека, понимаешь, Валя, начинается в мученьях.

– Угу.

– Что «угу»?

– Я говорю: угу, в мученьях…

– А ты откуда знаешь?

– Ну, догадываюсь. Представляю себе, каково это рожать.

– Не смей говорить так, Валентина… – говорит мама. – Видишь, Валюша, когда тебя не было… ох!., то есть перед тем, как тебе появиться на свет, ты была во мне…

– Ну, ясно, в тебе. Я ведь, кажется, родная, собственная, а не подкидыш.

– Ох, Валентина, оставь… худо мне, Валюша. Ох, я должна сказать… предупредить…

Тут уж я просто не выдержала.

– Мама, ну бросьте вы мне шарики-риторики крутить! – говорю я. – Что за шарики-риторики? Откуда у тебя такие выражения? Ты за последнее время ужасная босячка стала, Валентина.

– Ну, мама, что я, не вижу, что ли? Это же у тебя схватки начались. Не понимаю просто, чего тут от меня скрывать!

– Это ты так прямо такие слова матери говоришь?

– Что ты думаешь, – говорю я, – нам не объясняли уже, что человек относится к живородящим?

– Тьфу! Замолчи сейчас же. Ох! Не могу… Уходи сейчас же вон.

– Пожалуйста, – говорю, – уйду. Но сердиться нечего. Это естественное явление.

Я вышла в другую комнату и стала волноваться. А мама вдруг как закричит посторонним голосом. Я сначала даже не поняла. Думала: кто-то другой у нее в комнате. Вбежала туда, она катается по кровати и кричит:

– Ой, господи, Валентина, уходи, ради бога, отсюда… Нет, стой! Ой, милые мои, что же делать? Куда же он пропал? Погоди! Нет, нет! Убирайся…

Вот самое страшное тут и началось. Я побежала к соседке. Стучала, стучала, звонила, звонила – никого нет. Вернулась обратно и решила организованно взять себя в руки. Я себе заявила ясно и определенно: «Спокойно, граждане, ничего особенного не происходит. Происходит обыкновенное рождение. Давайте мыслить. Что мы имеем? Мы имеем естественное явление (это так наш вожатый говорит). А вдруг война случится? Какая ты будешь пионерка, если так сразу стушуешься? Очень мило с твоей стороны! Нашла момент малютиться! Скажите, какие благородные нежности, барышня Валентина Николаевна!» Но, по правде оказать, эта проработка вопроса не очень помогла. Я все-таки основательно растерялась. А мама вскрикивает, стонет и руками за кровать хватается.

– Боже мой… Ой, господи! За что это наказание, муки такие, боже мой милостивый!

Я нарочно учительницыным голосом говорю:

– Что ты, мама, на Бога кричишь без толку? Бог не виноват, что его нет.

– А что же мне прикажешь – лозунги кричать? Дура! Господи! Что же это за дочка! Ой, ой, Валенька!..

Тут я действительно подумала, что неуместно сказала. – Ой, Валентина, Валенька, – стонет мама, – прости меня, ради бога… Ой, стыд-то какой!

– Действительно, – говорю, – стыд и позор так тебе думать… Мамочка, не думай об этом, думай про что-нибудь хорошее. Думай лучше, как мы в Сочи в доме отдыха были. Помнишь, море какое было теплое, прямо вареное.

– Ох, не до моря.

– Ты, мамочка, старайся, старайся, чтобы тебе море представилось. Ну как, представляется?

– Ох, представляется…

Ну, дальше все-таки как-то не выйдет рассказывать. Мама вдруг опять стала старшей, строгой и стала все говорить мне тихим голосом, где что взять, что принести, что надо сделать. И я все сделала как надо. Еще потом мама со мной вот так говорила, как будто я уже сама большая выросла. Мне вот так и казалось. И я все успокаивала маму:

– Ну мамочка, золотенькая, ну милая, ну потерпи… Только, если можно, постарайся, чтобы девочка. Терпеть ненавижу мальчишек! Это у меня в порядке ведения к тебе просьба.

– Ох, Валенька, прости ты меня… Ты когда-нибудь, Валя, поймешь… бог даст… сама будешь…

– Еще как буду! Держись только.

И я все прокипятила как надо и все потом тоже как надо перевязала. Мне было очень страшно. Я старалась как-нибудь не смотреть. У меня в голове и внутри все прямо как струнка натянулось. А я боялась, что мама заметит. Ей ведь обидно будет: с ней такое событие в жизни, а во мне какие-то мелкие нюни тошнятся.

И когда прибежал папа с акушеркой, они испугались сами. А я им уже в одеяле вынесла готовенькое и говорю:

– Заходите, заходите, не стесняйтесь… А мы тут уже с мамой девочку родили… Хорошенькая, ну просто кукленочек. А главное хорошо, что не мальчишка. Имя предлагаю – Авиэта, Ава, Авочка. По-моему очень революционно и красиво.

А папа схватился за голову да как сядет на стул, так прямо в пальто и шапке, и говорит:

– Как же это?.. Валентина?.. Как же ты тут? Ничего? Благополучно?.. Ну и бой-дочки теперь пошли. А я, помню, мальчишкой был, так когда мать брата рожала, я так в чулан забился, меня наутро только разыскали, да и то еле за ноги вытащили. А ведь ты у меня героиня, Валентина.

– Это еще с какой стороны героиня?

Тут меня начало с чего-то всю трясти, а потом прошло. Ночью опять начало. А утром опять прошло. А на другой день в школе Зина Свешникова, моя подруга, сказала мне, что у меня такие глаза, как будто я что-то такое большое-большое, громадное увидела. Такое, что как будто всю жизнь не забудешь.

Еще бы! Все-таки учтите, это же – переживание как-никак!