Старая сказка. Стихотворения

Сердце плачет безнадежное

о весне.

Сердце помнит что-то нежное

в полусне,

Сердце ловит зовы дальние,

звон луны,

Серебристые, хрустальные,

чары – сны.

Сны сплетают нити длинные

и зовут.

Где-то улицы пустынные

жутко ждут.

Ночь застыла, удивленная…

мы вдвоем.

Мы безвольно, утомленные,

вдаль идем.

Подплывает сказка жгучая,

как прибой,

То грозя, как смерть могучая,

то с мольбой.

Но в струях бездонной нежности

жжет печаль,

Веет призрак безнадежности,

жалит сталь,

И с тоскою бесконечною

мы молчим…

Думы вьются быстротечные,

вьется дым,

Сердце плачет, неизменное,

о весне,

Но она горит, нетленная,

лишь во сне.

В стране, откуда нет возврата, иду одна.

В стране, откуда нет возврата, – сна тишина,

И я одна в стране заката. Одна, одна…

Я смутно слышу шелест нежный прощальных слов.

Я смутно слышу шелест нежный – твой скорбный зов.

Но голос страсти, прежней, нежной, как тени слов.

Ты воскресить меня не можешь, любимый мой!

Ты воскресить меня не можешь своей тоской,

Но если хочешь – можешь, можешь идти за мной!

Я жду тебя. Приди, желанный! Я жду во мгле.

Я жду тебя. Приди, желанный! Но на земле

Мой зов звучит, как вздох обманный, как вздох во сне…

Ты сам зовешь, меня не слыша, и я одна,

Ты сам зовешь, меня не слыша, зовет весна,

И плещут волны тише, тише… О, счастье сна!

Бледным вечером, тающим, как весна здесь, на севере,

Озаренный улыбкой зари умирающей,

Разве Вы не касались раздушенного веера,

Изумрудного перстня на ручке играющей?

С хрупкой девушкой в кружевах, по аллее струящейся,

Утомленные, робкие, вы не шли тихим вечером?

О, дыхание майское над землей, уже спящею!

Сколько ласк уже отдано! Скольким взорам отвечено!

Если нынче смотрели Вы с тревожной улыбкою,

Словно вспомнив забытое, невозвратное, светлое,

Разве Вы не увидели ту, далекую, гибкую,

Осиянную трепетом дня уснувшего, бледного?

Ведь всё это знакомое. Ведь с печальной Маркизою

Уж склонялись, как нынче, Вы пред Моною Лизою.

Последняя ночь на холодной земле…

Я тихо склоняюсь в трепещущей мгле.

Ни жалоб. Ни слез. Ни молитв. Ни тоски.

Минувшие дни навсегда далеки…

Я свято вас помню, минувшие дни!

Мелькнувшие – робко погасли огни.

Тоскующий ветер рыдает в кустах,

Последнее слово дрожит на устах.

Печальная ночь прислонилась к стеклу,

Зовет необорно в извечную мглу.

Я слышу. Я знаю. И в странном бреду

С покорной улыбкой шепчу ей: «Иду!»

Переживаю вновь те дни,

Купаясь в их багряном блеске,

Когда ты мне шептал: «Взгляни,—

Я — Паоло, ты — тень Франчески.

Мы — радужные арабески,

Что — две — слились в одну черту…

Как властно рвемся в высоту

Мы — две волны в едином всплеске!»

И забываюсь я в тени…

Да, я — Франческа. В нежном блеске

Моих шагов звенит: «Усни!»

Поют жемчужные подвески,

Я в полумгле, на перелеске,

Лаванду рву — в цвету, в цвету,

Шепча молитву — нашу, ту:

«Мы — две волны в едином всплеске!»

Мерцают Римини огни.

Мелькнул матрос в лиловой феске…

Мой странный бред, звени, звени!

Сверкайте, лунные обрезки!

Я знаю: жизни грохот резкий

Заглушить сонную мечту,

Мы вместе рухнем в пустоту,

Мы — две волны в едином всплеске!

Envoi.

Вам, призраки старинной фрески,

И в смерти взявшим — красоту,

Вам стих, пропевший в темноту:

«Мы — две волны в едином всплеске!»

Изжелта-зеленые березы

Зашумели ласково и нежно.

На глазах – непрошенные слезы,

На душе – по-детски безмятежно.

Примиренно всё опять приемлю,

Вновь целуя сладко, без печали

Влажно-зеленеющую землю

И уста, что мне так часто лгали.

В вечерний час опять мечты запели

Былой любви томительный рассказ…

О, эхо зимних бурь в живом апреле!

О, стон Снегурки, плачущей о Леле,

Но плачущей уже в последний раз!

Воспоминанья – искристый алмаз –

Опять в душе печально зазвенели,

И шелестят былого иммортели

В вечерний час.

О чем? О ласке утомленных глаз?

О долгих днях, мучительных без цели?

Нет? Прошлому мы реквием пропели!

И вновь мечта – ребенок в колыбели…

Гремящий мир – опять, навек для нас…

Но плачьте, плачьте об умершем Леле –

В последний раз!

Вновь тот же зал, сверкающий, нарядный.

Фонтан… цветы… слепящие огни.

По-прежнему, плач скрипок беспощадный

Опять привел сюда забывшиеся дни.

Былое вновь вошло в зал празднично-нарядный.

Зачем мы здесь? Зачем мы в этом зале,

Мы, двое связанных невидящей судьбой?

Ужель затем мы наши цепи рвали

И нашу страсть на торжище бросали,

Чтоб, как рабам, склониться головой?

…Как страшно быть в роскошном, пышном зале!

«Навек, навек!» поет вино в бокалах.

«Навек, навек!» злорадно блещет свет.

Страсть или страх в твоих глазах усталых?

Презренье иль любовь в улыбке алых,

Жестоких губ, вновь шепчущих обет?..

…Смеясь, поет и лжет вино в бокалах…

Боже мой! Боже мой! Я молитвы забыла.

В душе моей пусто… И темно, темно…

Мечта моя крылья святые разбила…

Но я нынче молюсь, как когда-то давно.

Последнюю искру последнего света

Стараюсь разжечь в негасимый огонь,

Да не будет моленье мое без ответа:

Не меня – его – своей благостью тронь.

И все, что мне судил Ты благого,

Пусть вспыхнет пред ним вечным лучом!

Боже мой! Боже мой! Каждое слово,

Каждый мой вздох – о нем, о нем!..

Мне больше ничего не надо.

О, дайте, дайте мне уснуть!

Так тяжек был пройденный путь,

Так ночи ласкова прохлада…

Мне ничего уже не надо.

Склониться б только к изголовью –

На камень, на постель, на грудь, –

Мне все равно, куда прильнуть.

С моей ненужною любовью

Мне не сужден далекий путь…

О, дайте, дайте мне уснуть!

Небо бледнее и кротче.

Где-то звонят к вечерне…

Тебе, моё одиночество,

Мои песни вечерние!

Вот, вспыхнут лампочки пышные,

Раскроются книги любимые,

А сердце заплачет неслышно:

«Ах, жизнь идёт мимо!»

И я над нею, унылая, —

Лунатик на узком карнизе, —

И тот, кого так любила я,

Он ко мне никогда не приблизится!

Вокруг всё молчит суеверно,

Колокольные смолкли пророчества…

Тебе мои песни вечерние,

Моё одиночество!

Сурово нас встретила светлая Сайма.

Задорные волны, серея, ревели,

И в такт с перебоями лодки качаемой

Свистели и пели столетние ели.

И чайки стонали от счастья и страха,

И падали стрелы расплавленных молний.

За маленьким столиком спряталась Рауха…

Лишь небо, да мы, да гремящие волны!

Вся Сайма гремела торжественно-стройно

Безвестного гимна суровые строфы…

А сердце смеялось почти успокоенно,

Забыв о пройденной дороге Голгофы.

Хорошо прилечь под старыми соснами,

Змейкой свернуться на старом граните,

Забыть о Горации, Бальмонте, Еврипиде,

Дышать Саймой и соснами

Безвопросными…

Хорошо следить, как волны задорные

Играют в камешки, словно дети,

Смотреть в глаза твои, влюбленно-покорные,

И чуть слышно смеяться над фантазией вздорной:

«А вдруг – мы одни на свете!»

Ночь забелела над белой Иматрой,

Над сонными соснами застыла синь.

Гранит прибрежный, докрасна вымытый,

Раскатами волн простонал: «застынь!

Застынь, как я, под злыми ударами!

Смотри, моя грудь не дрогнет в борьбе»!

Над белой Иматрой в дымке пара

Мелькают призраки и зовут к себе.

Зовут забыться под льдистыми струями,

Ненужную жизнь отбросить прочь…

Зов все властней. И медлит, тоскуя,

Мечтает над Иматрой белая ночь.

Не всё ли мне равно, что где-то там, далеко,

Ты в этот миг тоскуешь обо мне?

Я отдаюсь колдующей луне,

Я слушаю, как ночь шевелится в осоке

И как волна любовно льнет к волне.

Я радостно слежу, как золотые змеи

За лодкою медлительно скользят,

Как меркнет чей-то утомленный взгляд,

Как сонные, спокойные нимфеи

Под пальцами луны томясь, дрожат?..

И нет тебя в душе по-новому покорной…

Пусть завтра вновь тоска окрасит взор —

Сегодня так хорош седой простор,

Так хорошо с другим из чаши ночи чёрной

Пить лунный отравляющий ликер.

Суматоха и грохот ожившей платформы…

Почему-то запомнились: черный номер «пять»

И желтые канты электротехнической формы…

Ах, зачем я пошла его провожать!

Если бы, если бы во сне это было!

Он жадно шептал: «Согласись, согласись»,

И, почти соглашаясь, «нет» я твердила,

А за меня плакала серая высь.

Было печально, непонятно-печально

Любимое лицо за стекломъ wagon-lits.

На губах алел поцелуй прощальный —

Поезд спрятался вдали.

А когда я спускалась со ступенек вокзала,

Ко мне наклонился господин в котелке,

Бесстыдно шепча… И на улыбку нахала

Я улыбнулась в своей тоске.

Почему я со страхом жду от Вас признания?

Почему я не смею глядеть Вам в лицо?

Разве я не в силах разорвать воспоминания –

Прежних клятв, прежних ласк живое кольцо?

Не всё ли равно мне, чьи губы дурманно

Вчера дышали на усталых губах!

Тебе, сегодня, кричу я «Осанна»! –

Тебе, сверкнувшему в этих ясных глазах!

Кричу… Но напрасно. И Вы, подошедший

С доверчивым жестом несмелых рук, —

Вы со страхом услышите в ночи сумасшедшей

В мои темные окна минувшего стук…

Воспоминанья — осенняя ветка…

Пожелтелые листья так жутко шуршат…

Ах, разве я женщина? Я только поэтка,

Как меня назвал Ваш насмешливый брат.

Мне нравятся Ваши длинные ресницы,

И девически-нежные щеки,

И странное сходство с когда-то любимым лицом,

Теперь чужим и далеким.

Я знаю: я слишком ласкова с Вами,

И может быть, этого не надо,

Но Вы говорите его словами

И его взглядами.

Но есть сладострастие, вспоминая былое,

Вплетать в настоящее прошлого нить…

При наших встречах со мной всегда двое.

Вы и он, забытый.

…Помните, был так ярок электрический тюльпан,

Запоздалые извозчики врывались в окно…

Кто меня целовал у старого дивана

Вы — или он?

Мне хочется плакать под плач оркестра.

Печален и строг мой профиль.

Я нынче чья-то траурная невеста…

Возьмите, я не буду пить кофе.

Мы празднуем мою близкую смерть.

Факелом вспыхнула на шляпе эгретка.

Вы улыбнётесь… О, случайный! Поверьте,

Я — только поэтка.

Слышите, как шагает по столикам Ночь?..

Её или Ваши на губах поцелуи?

Запахом дышат сладко-порочным

Над нами склонённые туи.

Радужные брызги хрусталя —

Осколки моего недавнего бреда.

Скрипка застыла на жалобном la…

Нет и не будет рассвета!

Долго шли бульваром, повернули обратно.

С грохотом трамвая слились злые слова.

Кажется, я назвала Вас развратным,

Заявила, что отныне я для вас мертва.

Что мою любовь Вы растоптали сами,

Что в душе только презренье и брезгливость…

Вы как-то сжались под моими словами,

Да изредка взглядывали по-детски боязливо!

Но когда я хотела одна уйти домой, –

Я внезапно заметила, что Вы уже не молоды,

Что правый висок у Вас почти седой —

И мне от раскаяния стало холодно.

Электрическими фонарем вспыхнуло прошедшее,

Нежность иглою сердце пронзила;

Я робко взяла Вашу руку, — и воскресший,

Вы растроганно твердили: «милая, милая!..»

Опять аметистовый вечер.

Прозрачно-холодные ткани

Набросила осень на плечи.

О, час предзакатных мечтаний!

Мне как-то не жаль, что одна я,

Что ты — безвозвратно далёко.

Как вечер, душа умирает

Без жалоб, без слёз, без упрёка.

Я знаю, что это расплата

За всё, чего я не свершила…

Последние искры заката

Плащом своим осень закрыла.

Я жду. Исхищренно-фигурным полётом

Мелькаю по скользко-паркетному льду.

Оркестр разбежался бравурным Matelot’ом.

Чу! Скрипка забилась в предсмертном бреду.

Лисица, краснея, легла мне на плечи.

Как дым, над беретом клубится эспри.

Всё те же намеки, и взгляды, и встречи,

И беглые вскрики: «Enfin vous, Marie»!

Вот кто-нибудь с робко-нахальной улыбкой,

Ударом хлыста бросит тягостный зов…

Рыдайте, рыдайте, безумные скрипки

Под нежною лаской садистов-смычков!

Будем безжалостны! Ведь мы — только женщины.

По правде сказать — больше делать нам нечего.

Одним ударом больше, одним ударом меньше…

Так красива кровь осеннего вечера!

Ведь мы — только женщины! Каждый смеет дотронуться,

В каждом взгляде — пощёчины пьянящая боль…

Мы — королевы, ждущие трона,

Но — убит король.

Ни слова о нём… Смежая веки,

Отдавая губы, — тайны не нарушим…

Знаешь, так забавно ударить стэком

Чью-нибудь орхидейно раскрывшуюся душу!

Мне заранее весело, что я тебе солгу,

Сама расскажу о небывшей измене,

Рассмеюсь в лицо, как врагу, —

С брезгливым презрением.

А когда ты съёжишься, как побитая собака,

Гладя твои седеющие виски,

Я не признаюсь, как ночью я плакала,

Обдумывая месть под шприцем тоски.