Стародубская война (1534—1537). Из истории русско-литовских отношений

Глава 4 ЛЕТНЯЯ КАМПАНИЯ 1535 ГОДА

Зимний поход русских воевод произвел сильнейшее впечатление в Литве и Польше. Польские государственные деятели спешили выразить соболезнование литовским вельможам²⁶⁷. Следы февральского опустошения давали себя знать еще много месяцев спустя. В апреле-мае 1535 г. король выдал несколько подтвердительных грамот полоцким землевладельцам, пострадавшим во время московского вторжения²⁶⁸. 9 мая по просьбе речицкого державцы, жаловавшегося на недавнее разорение его волости неприятелем, король освободил Речицкую волость от дани сроком на три года²⁶⁹. Нападение казаков черкасского старосты Остафия Дашкевича в марте 1535 г. на московские «украины»²⁷⁰ выглядело булавочным уколом по сравнению с зимним походом русских войск.

Февральские события побудили литовское правительство ускорить подготовку к новой антимосковской кампании, начатую еще в конце 1534 г. Для изыскания необходимых средств король 20 ноября 1534 г. разослал по Великому княжеству распоряжения о повышении размера серебщины²⁷¹. Но главный расчет делался на военную помощь союзного государства — Польши. 10 ноября 1534 г. открылся коронный сейм в Петркуве; на него прибыли литовские послы с просьбой о помощи в кампании будущего года. Поляки решили послать на подмогу Литве 1000 конных и 500 пехотинцев (во главе с Андреем Гуркой); кроме того, на литовские средства вербовали наемников в Польше — эти войска должен был возглавить прославленный полководец, коронный гетман Ян Тарновский.²⁷² Общее количество польских войск, отправленных в Литву, составило, по Ваповскому, 7 тыс. человек²⁷³. Приняв командование над ними, Ян Тарновский 8 мая 1535 г. прибыл в Вильну, где ему была устроена торжественная встреча; несколько позднее туда же подошел А. Гурка со своим отрядом²⁷⁴. Затем польский корпус двинулся на соединение с литовским войском, которое к 23 мая должно было собраться у Друцка²⁷⁵. Однако литовцы заставили себя долго ждать.

Направление будущего похода было определено заранее: в посланиях наместникам Пропойска и Чичерска и другим пограничным державцам от 3 июня 1535 г. король сообщал о посылке воевод «на Северу» — «замков наших отчизных Северских добывати», первым из которых должен был стать Гомель: наместникам предписывалось сразу по взятии этой крепости прислать туда плотников для строительства в Гомеле укреплений²⁷⁶. Между тем литовский гетман Юрий Радзивилл, номинально считавшийся главнокомандующим польско-литовскими силами в предстоящей кампании,²⁷⁷ в поход не спешил. 14 июня 1535 г. Н. Грабиа писал из Вильны одному из своих корреспондентов, что наемные польские войска под командой Тарновского ожидают близ московской границы (в Речице. — М. К.), пока соберутся литовские паны и шляхта²⁷⁸. Еще 20 июня Ольбрахт Гаштольд осведомлялся у Ю. Радзивилла: «которого часу ваша милость маете до Речицы приехати»²⁷⁹. Когда же в июне гетман наконец появился в Речице — месте соединения польского и литовского отрядов, — то «войска нашего Великого князства никого там не нашол, одно в Речицы наехал князя Ивана Михайловича Вишневского з братьею его», и потом Радзивилл (как он докладывал позднее королю) «для того омешкал в Речицы две недели, ожидаючи войска нашого», а многие уже после смотра приезжали²⁸⁰. Начало боевых действий затянулось до июля.

Литовские дипломаты проявили бóльшую оперативность, чем полководцы. Их главной задачей был раскол русско-крымского союза. Еще весной 1535 г. этот союз казался прочным. Отправленный 8 марта 1535 г. в Крым Д. Загрязский вез Ислам-Гирею предложение «на короля быть заодин»²⁸¹; 2 августа он вернулся в Москву в сопровождении Исламова гонца, привезшего шертную грамоту хана. Грамота предусматривала оказание Исламом помощи Ивану IV против «вобчего нашего недруга… Литовского» и содержало клятвенное обещание хана «не воевати» русских земель²⁸². Однако начавшийся в августе крымский набег на Рязань²⁸³ показал истинную цену этих обещаний. На самом деле Ислам-Гирей давно вел двойную игру: принимая московских послов, он одновременно не прерывал переговоров с королем. 15 апреля 1535 г. в Крым был отправлен литовский посол В. Тишкевич, который должен был от имени Сигизмунда заверить и Сахиб-Гирея, и Ислама в дружбе, посулить обоим большие поминки и призвать к походу на великого князя московского²⁸⁴. Усилия литовской дипломатии не пропали даром: отпустив московского посла Д. Загрязского, хан вскоре послал мурз на рязанские «украины» — «литовским людем на помощь», по словам ЛНЦ²⁸⁵. Позиция Крыма оказала значительное влияние на ход русско-литовской войны летом 1535 г.

Между тем военные приготовления Литвы не остались незамеченными: в Москве была получена информация о том, что король собирает большое войско для похода «на великого князя украины, на Смоленьскые места»²⁸⁶, и правительство Ивана IV решило нанести упреждающий удар. На заседании боярской думы было принято решение о посылке воевод в Литву; согласно летописям и разрядам, поход начался 20 июня²⁸⁷. В походе участвовали два корпуса: один, во главе с кн. В. В. Шуйским, пошел в Литву от смоленского рубежа, а другой, во главе с кн. Б. И. Горбатым, — от Опочки²⁸⁸. Эта экспедиция по размаху значительно уступала зимней кампании: согласно разрядам, в рати кн. В. В. Шуйского было 14 воевод и служилые татары, а в новгородской рати — трое воевод²⁸⁹. Зато крупные силы были сосредоточены на южном рубеже. Так, в разряде от 17 июля только в Коломне названо 15 воевод²⁹⁰.

Согласно полученным литовцами сведениям о планах русского командования, в случае ожидавшегося нападения на Смоленск войско, стоявшее у этого города (во главе с В. В. Шуйским. — М. К.), должно было соединиться с ратью, находившейся возле Опочки, и защищать Смоленск; если же литовская армия взяла бы иное направление (к Киеву), то воеводы должны были вторгнуться в литовские пределы: под Витебск, Кричев, Оршу²⁹¹. Поскольку слухи о намерениях литовцев напасть на Смоленск не подтвердились, войско кн. В. В. Шуйского стало действовать по второму варианту приведенного выше плана. От смоленского рубежа оно направилось к Мстиславлю и осадило его. Летописи очень лаконично сообщают об этой осаде. Согласно ЛНЦ, воеводы, «пришед ко Мстиславлю, посад пожгли и острог взяли и многих людей литовских побили», а иных в плен взяли²⁹². Точнее и богаче подробностями рассказ Воскресенской летописи о том же событии: кн. В. В. Шуйский «с товарыщи» пришли к Мстиславлю «с нарядом», то есть артиллерией (из Постниковского летописца и разрядов известно, что «нарядом» командовал Дмитрий Данилов сын Иванова)²⁹³, захватили посад «и на посаде многых людей имали в полон, а иных секли, а посад сожгли, а город Мстиславль отстоялся»²⁹⁴. Наконец, продолжатель Хронографа редакции 1512 г. добавляет к этим сведениям, что воеводы «у города стояли неделю, а города, не взяли и прочь пошли».²⁹⁵

Уточнить дату осады Мстиславля помогает замечание Постниковского летописца, что великокняжеские воеводы «воевали литовские городы», включая Мстиславль, «в те поры, как литва была под Стародубом»²⁹⁶, что указывает на конец июля — август 1535 г. Ценные подробности содержатся также в переписке Сигизмунда с панами-радой, причем известие о начавшейся осаде Мстиславля («люди того неприятеля нашего московского… замок наш Мстиславский моцне облегли и з делы (пушками. — М. К.) его добывають») соседствует в том же королевском послании с упоминанием о законченном «московитами» строительстве Себежской крепости²⁹⁷. Окончание этого строительства летописи относят к 20 июля²⁹⁸. Таким образом, суммируя все датирующие известия источников, можно сделать вывод, что русские воеводы осаждали Мстиславль примерно неделю, с конца июля по начало августа 1535 г. Паны-рада доносили королю в Краков о перипетиях Мстиславской осады: московские войска «замок наш Мстиславль обълегли и моцным способом з дел через немалый час з великим штурмом его добывали», но успеха не добились, только «вежу над вороты и неколко городен з дел збили», да из пушки был застрелен Мстиславский пушкарь; кроме того, разорению подверглась городская округа: нападавшие «боярам Мстиславским и радомским шкоды великии в живностях и в маетностях их поделали и от статков их отлучыли»²⁹⁹. Местное боярство известило об осаде Мстиславля и Радомля ближайший литовский отряд, находившийся в Полоцке, а оттуда весть об этом была послана панам-раде, однако последние с принятием необходимых мер не торопились³⁰⁰ — в итоге Мстиславль помощи так и не получил.

Литовская рада, сидя в Вильне, с удивительным спокойствием взирала на разорение своей страны. Правда, войско Радзивилла действовало на Северщине и на целый месяц, как мы увидим, застряло под Стародубом, но в Полоцке без всякого движения стоял крупный отряд. Кроме того, еще до отъезда короля в Польшу в середине июля было решено в случае вторжения неприятеля в литовские пределы созвать в Минске посполитое рушение всего Великого княжества³⁰¹, однако это не было сделано. Только когда на Себеже выросла вражеская крепость, а рать В. В. Шуйского осадила Мстиславль, паны-рада разослали по Великому княжеству листы о созыве ополчения в Креве к 25 августа, но потом от осуществления этого мероприятия отказались (под предлогом отсутствия средств в казне) и ни в Минск, ни в Крево не поехали. Тщетны были все уговоры короля, что панам «жадная трудност в том ся не станеть… до Меньска приехати» и что «таковое ж певное а безпечное мешъканье (житье. — М. К.) можеть вашой милости у Менску быти, яко бы у Вилни»³⁰². Паны на сбор не поехали, а за ними и шляхта не явилась. В результате русские воеводы в Литве так и не встретили никакого серьезного сопротивления.

Сняв в начале августа бесплодную осаду Мстиславля, рать кн. В. В. Шуйского еще несколько недель оставалась в пределах Литвы: по сообщению ЛНЦ, русское войско принялось воевать «грады литовьскые ото Мстиславля: Кричев, Радомль, Могылев, Княжичи, Шклов, Копос, Оръшу, Дубровну; остроги имали и посады жгли и людей многих побили и живых имали»³⁰³. Интересно наложить этот перечень городов на карту: оказывается, они перечислены в той же последовательности, в какой их проходили воеводы, причем описанный таким образом маршрут образует почти круговую линию. Сначала воеводы пошли от Мстиславля на запад, в глубь литовских владений (Радомль — Могилев), но затем до них дошла весть, «что литва под Стародубом стоят, а татарове крымские были на Рязаньской украине… и воеводы великого князя того ради не пошли к Вилне и возвратишася в Смоленеск…»³⁰⁴. Действительно, от Могилева маршрут войска кн. В. В. Шуйского изменился: воеводы пошли вдоль Днепра на север (Шклов — Копыс — Орша), а затем повернули на восток и через Дубровну возвратились в Смоленск. Поскольку в полученном воеводами известии еще не говорилось о падении Стародуба (29 августа), а о нападении крымцев на Рязань, начавшемся 18 августа³⁰⁵, упоминалось как о минувшем событии, то выход рати кн. В. В. Шуйского из литовских пределов можно отнести к 20-м числам августа 1535 г.; в сентябре воеводы были уже в Москве³⁰⁶. Опустошительный рейд по литовской Белоруссии в июле-августе был повторением в уменьшенном масштабе зимнего похода русских воевод. Следует подчеркнуть, что нигде московские войска не встретили поддержки со стороны местного населения. Даже осажденный Мстиславль, не получивший своевременной помощи от литовских властей, сохранил лояльность Великому княжеству и не открыл ворота кн. В. В. Шуйскому «с товарищи»³⁰⁷.

Менее продолжительным, но более результативным оказался поход новгородской рати. Новгородские наместники кн. Б. И. Горбатый и М. С. Воронцов и дворецкий И. Н. Бутурлин вместе с псковскими воеводами кн. М. И. Кубенским и Д. С. Воронцовым пришли к Опочке; «большие воеводы» стали на р. Чернице (в 15 верстах от Опочки), а в Литовскую землю послали И. Н. Бутурлина с ратью и «нарядом» ставить на озере Себеж «город»³⁰⁸. Город, названный в честь Ивана IV Ивангородом (новгородские летописи сообщают, что имя городу нарек новгородский архиепископ Макарий)³⁰⁹, был заложен 29 июня и строился три недели, до 20 июля (только в Псковской I летописи названа иная дата окончания строительства — 25 июля)³¹⁰ силами «детей боярских, Деревской пятины и черных людей»³¹¹. Вологодско-Пермская летопись сообщает имя архитектора, руководившего строительством: «…а мастер был городовой Петр Малой Фрязин архитектон»³¹². Были возведены земляные укрепления, в городе построены и освящены три церкви, доставлено продовольствие и артиллерия³¹³. Оставив в крепости гарнизон из новгородских и псковских детей боярских во главе с воеводами В. Чулком-Засекиным и А. Тушиным, И. Н. Бутурлин вернулся к «большим» воеводам на р. Черницу³¹⁴. Название «Ивангород» не прижилось, в дальнейшем новый город называли Себежем³¹⁵.

Литовские власти с тревогой следили за строительством на своей территории, на полоцкой земле, вражеской крепости. Из письма О. Гаштольда Ю. Радзивиллу от 20 июня 1535 г. выясняется, что в свое время король велел некоему Михаилу «зарубити» Себежское городище, но этому воспротивился полоцкий воевода и «замочек» тот не был построен, теперь же, пророчески замечал литовский канцлер, «когды тое городище москвичи зарубять, тогды пан воевода немалое трудности в том уживеть»³¹⁶. 17 июля подскарбий земский Иван Горностай писал гетману, что «люди… неприятельскии, москва, суть на Себежи и на том городищи Себежском замок рубять и вже деи его обрубили выше стояча человека», но еще не до конца «справили», когда же «оный замок весь обрубят, тогды то будеть замком господаря его милости Полоцкому и Витебскому ку великой шкоде и переказе…»³¹⁷.

Литовское правительство прекрасно осознавало угрозу, исходившую от новой вражеской крепости, появившейся на полоцком рубеже, но оно оказалось бессильным помешать ее строительству. 19 июля конюший В. Б. Чиж сообщил гетману Ю. Радзивиллу о том, что король приказал находившимся в Полоцке воеводам прогнать «неприятельских людей» с Себежского городища³¹⁸, но этот приказ не был выполнен. Обсуждавшийся было проект сооружения литовского «замка» «против Себежа» также не был реализован³¹⁹. Но, не имея возможности противодействовать строительству Себежа или осаде Мстиславля, литовское командование сумело, однако, нанести чувствительный удар в другом месте — на Северщине.

Как мы уже знаем, в Москве готовились к отражению литовского нападения на смоленском направлении, северский же рубеж был защищен недостаточно. Именно сюда, выйдя из Речицы, направилась в начале июля литовско-польская армия под общим командованием Юрия Радзивилла. Какова была ее численность? В ЛНЦ и разрядах фигурирует цифра «40 тысяч»³²⁰, ее принимает Л. Коланковский³²¹. Однако она явно завышена. Даже в случае созыва ополчения всего Великого княжества войско могло насчитывать немногим более 20 тыс. Есть, однако, основания полагать, что собравшиеся в Речице силы отнюдь не являлись военнообязанным населением всех поветов Литовского государства. Во-первых, многие просто не явились к месту сбора: 18 июля 1535 г. король писал гетману, что «у паньстве нашом по домом своим многий подданыи наши сами головами своими… зостали и за твоею милостью гетманом нашим на службу нашу… не ехали»; «теперь они мало не вси тут ся позоставали; кто кого хотел, тот за себе на службу нашу того выправовал»³²². Во-вторых, о том, что со снаряжением вверенного Ю. Радзивиллу войска мобилизационные возможности Великого княжества еще не были исчерпаны, свидетельствует приводившееся выше распоряжение Сигизмунда о созыве в случае вражеского вторжения ополчения всех поветов (так и не выполненное). В-третьих, точно известно, что жемайтское ополчение в походе на Северщину не участвовало: все лето оно со своим старостой Яном Радзивиллом простояло без движения в Полоцке; там же оставались полоцкие бояре во главе с местным воеводой Яном Глебовичем³²³. Итак, в летней кампании 1535 г. участвовала лишь часть сил Великого княжества; что же касается польских жолнеров, являвшихся наиболее боеспособным подразделением объединенной армии, то они, как уж говорилось, насчитывали всего 7 тыс. На небольшие размеры войска косвенно указывает также замечание М. Вельского о том, что пленные после взятия Стародуба едва не превысили число самих победителей³²⁴, пленных же, по Вологодско-Пермской летописи, было «болши пятинатцати тысяч»³²⁵. Таким образом, реальная численность польско-литовской армии вряд ли превышала 15—20 тысяч, но она представляла собой внушительную силу.

Первым подвергся нападению Гомель. Хроника его недолгой осады содержалась в победной реляции гетманов, полученной королем 21 июля: войско подошло к Гомелю 14 июля, на следующий день пушками была разрушена большая часть укреплений, а на третий день (то есть 16-го. — М. К.) враги, отчаявшись, сдали крепость³²⁶.

Некоторые подробности этой операции, изложенные в упомянутой выше реляции, повторяет король в своем послании Ю. Радзивиллу от 22 июля 1535 г.: оказывается, литовский гетман прибыл к Гомелю во вторник (13 июля), а Ян Тарновский и Андрей Гурка — «назавтреи в середу»; к вечеру того же дня привезены были пушки. «А так в середу (14-го. — М. К.) весь день з дел… (пушек. — М. К.) на замок стрельба была. А потом с середы на четверг всю ночь и в четверг мало не весь день з наших дел стрельбу чинили», после чего кн. Дмитрий Оболенский и остальные защитники крепости, не в силах более обороняться, вышли из «замка» и сдали его³²⁷.

В летописях обстоятельства и причины сдачи Гомеля излагаются по-разному. Согласно Воскресенской летописи, Гомель пал потому, что «прибылые люди в город не поспели, а были тутошние люди немногие»³²⁸. ЛНЦ же всю вину за случившееся возлагает на гомельского наместника, кн. Дм. Щепина-Оболенского: он-де был «не храбр и страшлив» и, убоявшись многочисленности вражеского войска, «из града побежал, и дети боярские с ним же и пищалники, а град здав литовьским людем», горожане же, «видевше въеводское нехрабръство и страхование», сдали город. Щепин приехал в Москву, где его по великокняжескому приказу, оковав, посадили в темницу³²⁹. По существу эти версии не исключают друг друга, но обе сообщают лишь часть информации, по-разному расставляя акценты.

В одном из опубликованных А. А. Зиминым кратких летописцев рассказывается о том, как «приходили воеводы литовские… к Гомье и стаяли много, и чернь Гомью здала, а воеводу князя Дмитрея Щепина пустили вон. И выпустив его, да ограбили, да и людей многих поимали»³³⁰. Этот текст А. А. Зимин истолковал в том смысле, что «чернь» выгнала воеводу из города, и сделал отсюда вывод, что Гомель пал «вследствие восстания черных людей»³³¹. Грамматически глаголы «пустили», «ограбили», «поимали» должны соответствовать существительному во множественном числе, поэтому их скорее можно отнести к упомянутым выше «воеводам литовским», а не к «черни», как полагал А. А. Зимин. В пользу такого понимания разбираемого отрывка говорит и следующая запись в разрядах: «…как литовские земли (так!) взяли Гомей город и князя Дмитрея Щепина из Гомья выпустили…»³³². Итак, литовцы выпустили наместника из города, ограбили и взяли в плен многих из вышедших с ним людей (детей боярских?). Финал этой истории в кратком летописце изложен сходно с ЛНЦ: Иван IV и великая княгиня Елена князя Щепина «велели поимати, да посадили его в Свиблову стрельню, а назвали его изменником»³³³.

Есть еще один источник, проливающий свет на гомельские события: это — письмо Юрию Радзивиллу королевского писаря Михаила Свинюского от 22 июля 1535 г., в котором пересказывается полученное при дворе донесение гетмана о своей победе. «Князь Дмитрей Оболенский, — писал М. Свинюский, — бачучи (видя. — М. К.) моцное облеженье вашое милости, сам с бояры тамошними з оного замку вышол и вашей милости его подал, и некоторый бояре и люди присягу вчинили, хотячи господарю нашому его милости верне служити»³³⁴. Сходно изображает сдачу Гомеля Станислав Гурский в своем описании Стародубской войны: защитники города (их, по Гурскому, было 5 тыс.), будучи не в силах долее сопротивляться, «сдались на милость вождей (ducum) нашего войска и, принеся клятву, поддались сами вместе с крепостью и всею той областью под власть короля. Ибо все, кто находился в этой крепости, — поясняет С. Гурский, — были местной знатью (nobiles indigenae) той земли»³³⁵. Последнее замечание особенно ценно: получается, что упомянутые в одном из списков Воскресенской летописи «тутошние люди немногие, гомьяне»³³⁶ действительно были местными гомельскими боярами (М. Свинюский не оговорился!), оставшимися в Гомеле с литовских времен и теперь, в 1535 г., вернувшимися в литовское подданство.

Итак, вырисовывается следующая картина событий. Наместник при виде превосходящих сил противника покинул город вместе с частью гарнизона (детьми боярскими и пищальниками) — вероятно, это были иногородние, «прибылные» люди. Литовцы их пропустили, ограбив, а некоторых ратников взяли в плен. Местные же служилые люди, гомельские «бояре» (по литовской терминологии), при описанных обстоятельствах вновь после 30-летнего перерыва перешли с городом и волостью под власть Литвы. Это немаловажное событие отразилось, как мы увидим, на итогах войны.

По случаю гомельской победы Ю. Радзивилл получил множество поздравлений от высокопоставленных лиц Литвы и Польши. Наряду с королем и М. Свинюским, чьи послания уже цитировались выше, поздравления гетману прислали королева Бона³³⁷, виленский епископ Ян, конюший Василий Чиж, подскарбий земский Иван Горностай и другие сановники³³⁸. Помимо хвалебных слов эти письма содержат немало любопытных сведений. Так, в посланиях Боны, Сигизмунда I и епископа Яна сообщается о посылке гетману, по его просьбе, пороха, селитры, ядер и пушек³³⁹. А подкоморий Сильвестр Ожаровский среди прочего просит Ю. Радзивилла, чтобы тот «изволил быть в добром согласии с его милостью паном гетманом польским», то есть Яном Тарновским³⁴⁰, — явное свидетельство того, что между двумя гетманами такого согласия не было³⁴¹.

Получив от стародубских воевод известие о падении Гомеля, московское правительство 23 июля (по некоторым спискам разрядов — 26-го) отдало приказ о сосредоточении полков на Северщине в Брянске³⁴². Тем временем польско-литовское войско от завоеванного Гомеля направилось к Стародубу. Из переписки короля с Ю. Радзивиллом явствует, что объединенная армия подошла к Стародубу 30 июля³⁴³. Началась долгая осада. Город был хорошо укреплен и имел сильный гарнизон во главе с наместником князем Ф. В. Телепневым-Оболенским. Только ЛНЦ, стремясь оттенить мужество защитников Стародуба, утверждает, что был «град мал, а людей в нем мало»; чуть ниже там же приводится численность всего населения: «а во граде было всех людей 13 тысящь, мужей и жен»³⁴⁴. Учитывая тенденцию ЛНЦ, стремящегося объяснить падение Стародуба численным перевесом врагов (которых, по ЛНЦ, было 40 тыс.)³⁴⁵, можно его оценку количества стародубских жителей (13 тыс.) считать минимальной. Другие летописи, не приводя конкретных цифр, отмечают, напротив, многочисленность защитников крепости: «град бе велик и много в нем людей» (новгородские летописи); «град людьми силен и бойцов много, а воевода в нем крепок» (Краткий летописец)³⁴⁶. Им вторили польские и литовские источники. М. Вельский отмечает, что люди в Стародубе «крепко (mocnie) защищались, ибо их там много было»³⁴⁷. Евреиновская летопись подчеркивает, что «людей было в городе прибылых с Москвы и з городов Северских велми много»; здесь же сообщается, что, согласно найденной у наместника после взятия города «переписи», «в том городе Стародубе было всех людей и з женами и з детми 24 000»³⁴⁸. Наконец, Станислав Гурский (имевший доступ к документам королевской канцелярии) поведал, что в Стародубе, «полном защитников», было «20 тысяч воинов, цвет… московского воинства»³⁴⁹. В свою очередь русские источники указывают на многочисленность осаждавших, особо выделяя наемников³⁵⁰. Создается впечатление, что силы обеих сторон были вполне сравнимы, если не почти равны. Мы не слишком погрешим против истины, если предположим, что и нападавших, и оборонявшихся было по 15—20 тыс.

Осада затянулась на целый месяц. Это объяснялось, видимо, тем, что серьезного численного перевеса у осаждавших не было, а защитники — по единодушному мнению и русских, и польско-литовских источников — самоотверженно оборонялись. Интенсивный артиллерийский обстрел крепости не дал желаемых результатов; из Стародуба вели ответный огонь («стрелбу великую») и отбивали атаки осаждавших³⁵¹. Вероятно, успеху осады мешали и трения между польским и литовским командующими: С. Гурский сообщает, что Тарновский расположил свой лагерь отдельно от лагеря литовцев, не доверяя последним³⁵². Под стенами Стародуба состоялся военный совет (подробный рассказ о нем содержится в переписке Ю. Радзивилла с королем), в котором помимо обоих гетманов приняли участие литовские паны и князья: там обсуждался вопрос о способе дальнейших действий (штурм, примет или подкоп). Участники совещания отклонили идею штурма «для великости людей, которые суть на замъку (ценное свидетельство! — М. К.), лечь о примет и о копанье призволили»³⁵³. Для устройства подкопа Тарновский людей не дал (о чем Радзивилл не забыл сообщить королю!), и пришлось литовскому гетману выделить для этой цели несколько десятков человек из своей свиты, а «иншыи княжата и панове ку копанью дали о триста чоловеков»³⁵⁴. Это между прочим еще раз подтверждает, что войско было не очень велико и чуть ли не основную его массу составляли панские и княжеские «почты» (отряды вооруженных слуг).

Отсрочка штурма давала осажденным шанс выстоять до подхода подкреплений. Литовцами были перехвачены «листы до князя Московского и до бояр его съ Стародуба и теж от войска московского у Стародуб писаны»³⁵⁵ — вероятно, в них шла речь о присылке подкреплений. Полки на помощь Стародубу действительно были посланы, но из-за начавшегося 18 августа набега крымцев на Рязань эти силы были возвращены на берег Оки³⁵⁶. В итоге стародубский гарнизон подмоги так и не получил, а действовавшая в литовских пределах рать кн. В. В. Шуйского, как нам уже известно, вынуждена была спешно вернуться в Смоленск. Правда, и русско-молдавский союз принес свои плоды: по согласованию с Москвой в том же августе 1535 г. Петр Рареш совершил опустошительный набег на Покутье³⁵⁷, однако эффект этой акции не шел ни в какое сравнение с последствиями, которые имело нападение крымцев для хода русско-литовской войны.

Тем временем минные работы под стенами Стародуба (ими руководил некий «Ербурд с товарыщи»)³⁵⁸ приближались к концу. Произведенный 29 августа взрыв разрушил 4 прясла стены и стрельницу³⁵⁹, что послужило сигналом для штурма. К пролому устремились поляки с осадными машинами («воронами»), завязался ожесточенный бой³⁶⁰. Защитники крепости упорно сопротивлялись, наместник кн. Ф. В. Овчина-Оболенский дважды выбивал «литву» и жолнеров из города, во второй раз литовцы «утесниша его к телегам к кошевым» и взяли в плен³⁶¹. Таким образом, это произошло вне крепости, в лагере литовцев³⁶². Подожженный литовцами Стародуб горел; кое-где защитники еще продолжали сопротивляться³⁶³. Марцин Вельский поместил в своей «Хронике всего света» подробный рассказ о взятии Стародуба; переиздавая ее в 1564 г., он снабдил текст гравюрой³⁶⁴, на которой последовательно изображены все этапы сражения (Рис. 1). На заднем плане показано начало штурма: солдаты лезут по лестницам на стены, с которых защитники бросают им на головы камни; видны клубы дыма и рушащиеся башни (Рис. 2). Чуть ниже, с правой стороны — защитники покидают горящую крепость через ворота. А на переднем плане изображено окончание штурма: со связанными руками идут пленные воеводы в «русских» шапках (Рис. 4); к стоящему перед большим шатром человеку в рыцарских доспехах и с дорогой цепью на груди (очевидно, гетману Яну Тарновскому³⁶⁵) стражники подводят знатного московита в шапке с меховой опушкой (князя Федора Овчину Оболенского?) (Рис. 3); здесь же справа показана казнь пленных «москалей» (Рис. 5).

Стародуб был уничтожен до основания³⁶⁶; победители взяли большой «полон». Приводимые в некоторых летописях сведения о 15 (Вологодско-Пермская) или даже 30 тысячах (Румянцевская) пленных³⁶⁷ сильно преувеличены. Такое количество пленников польско-литовской армии было бы не увести. М. Вельский пишет, что численностью «пленные едва не превышали наших», поэтому Ян Тарновский «велел казнить всех старых и… менее годных», оставив в живых лишь тех, кто моложе³⁶⁸. Краткий летописец рисует ужасающую сцену устроенной победителями резни: «подсадных людей и пищальников и чернь сажали улицами да обнажали да секли»³⁶⁹. Согласно Евреиновской летописи, пленных детей боярских казнили целый день, «и много трупов мертвых… лежаше до тысечи».³⁷⁰ Один из польских сановников писал в декабре 1535 г. советнику императора К. Шепперу, что перед шатром Тарновского было казнено 1400 «бояр»³⁷¹.

Память о страшной резне, учиненной польско-литовским воинством в Стародубе, сохранилась надолго. Более четверти века спустя, в феврале 1563 г., бояре напоминали литовским панам-раде о том, как отец их короля (Сигизмунда II Августа. — М. К.) «в несвершеные лета государя нашего какую многую кровь христьянскую в Стародубе пролил». Подобному жестокому обращению с населением завоеванных городов бояре противопоставили пример царя, который после взятия Полоцка милостиво обошелся с его жителями³⁷². О том же говорил литовским послам Ю. Ходкевичу и Г. Воловичу 28 декабря 1563 г. сам Иван IV, подчеркивая, что не допустил никакой «нечести» или «нужи» по отношению к пленным полоцким воеводам, шляхтичам и бурмистрам, «а не так есмя учинили, — продолжал царь, — как в наши не в свершенные лета отец государя вашего Жигимонт король прислал своих людей с бесермены к нашей вотчине Стародубу, и город взяли, и воевод наших многих и детей боярских с женами и с детми многих поимали и порезали, как овец»³⁷³.

Если бы количество пленных в Стародубе измерялось десятками тысяч, то казнь «всего» 1000 или 1400 человек ничего бы не изменила. Согласно составленной в октябре 1538 г. переписи всех сидевших в литовском плену «москвичей», из общего числа 166 пленных больше половины (84) томились в неволе с Оршинской битвы 1514 г. Лишь в отношении 10 человек точно указано, что они приведены из Стародуба³⁷⁴. К этому числу нужно добавить упомянутых в том же перечне двух стародубских воевод (кн. С. Ф. Сицкого и Ф. В. Овчину Оболенского) и еще 11 стародубцев (включая троих бежавших из плена и одного отданного в Москву на размен)³⁷⁵. В более раннем реестре раздачи пленных хорунжим (осень 1535 г. ?) названы еще 22 стародубца, которые или не упомянуты в списке 1538 г., или фигурируют там без обозначения места их происхождения³⁷⁶.

Приведенные данные заведомо неполны, но они позволяют предположить, что количество стародубских пленных измерялось многими десятками и, возможно, достигало нескольких сотен, но о многотысячном полоне говорить нет оснований.

От разоренного Стародуба литовско-польская армия двинулась к Почепу, но жители, не дожидаясь ее приближения, сожгли свой город и бежали к Брянску; так же поступили белевские князья со своим городом³⁷⁷. Литовцы заняли Почеп и Радогощ³⁷⁸; по существу вся Северщина оказалась в их руках, но удержать ее они не смогли. Тщетно требовал король от панов-рады позаботиться о восстановлении укреплений Стародуба, Почепа и Радогоща, пока армия находилась в Северской земле³⁷⁹. Так ничего и не было сделано, а потом польские наемники, заявив об окончании срока найма (для его продления денег в скарбе не было), отправились домой, делая по пути остановки в господарских владениях в Литве³⁸⁰. Вслед за ними отступило и литовское войско, которое вскоре было распущено; лишь в пограничных крепостях Великого княжества (Полоцке, Орше, Рогачеве и др.) были оставлены на зиму отряды наемников — всего, по некоторым данным, 3 тыс. человек³⁸¹. Единственным приобретением Литвы в этой кампании, которое она сумела сохранить, был Гомель.

Чем объяснить такой исход военных действий на Северщине летом 1535 года? Здесь нужно вспомнить о том, что после присоединения северских земель к России в 1500 г. там долго сохранялись княжеские уделы; в частности, интересующие нас сейчас Стародуб, Гомель, Почеп входили в состав существовавшего до 1518 г. княжества Василия Семеновича Стародубского³⁸². Пребывание в составе удела способствовало консервации прежних поземельных отношений; испомещение служилых людей на Северщине началось сравнительно поздно, уже после ликвидации тамошних уделов: впервые гомельские и стародубские помещики упомянуты в посольских делах в 1525 г.³⁸³ За короткий период, прошедший между уничтожением северских уделов и началом Стародубской войны, поместная система не успела пустить там глубоких корней; в Гомеле, как мы уже знаем, сохранилось с литовских времен местное боярство: оно-то и присягнуло на верность королю летом 1535 г.

Зато в других местах литовцы никакой поддержки не получили: жители Почепа сожгли свой город и бежали, Стародуб сопротивлялся в течение целого месяца. Если в Стародубе и существовало некогда боярское землевладение, то по крайней мере в 1535 г. местного боярства мы там не обнаруживаем, зато «людей было в городе прибылых с Москвы и з городов Северских велми много»³⁸⁴, что подтверждается и списками пленных 1535—1538 гг., где перечислены приведенные из Стародуба воеводы и дети боярские. Так, в составленном 20 октября 1538 г. реестре всех московских пленных, содержавшихся на тот момент в Великом княжестве Литовском, упомянуты «10 новопрыведеных с Стародубъя», в том числе дети боярские Василий Тимофеев сын Григорьева, Иван Лыков сын Чоглокова, Федор Петров сын Иевлева, Данило Васильев сын Чоглокова, Гришко Иванов сын Ноздроватого и др.³⁸⁵ Те же лица фигурируют и в более раннем документе — реестре раздачи пленных литовским хорунжим, составленном, по-видимому, вскоре после стародубского взятия, осенью 1535 г.³⁸⁶; причем рядом с именами детей боярских приведены сведения об их происхождении. Выясняется, например, что В. Т. Григорьев, И. Л. и Д. В. Чоглоковы были родом из Мезецка, а Г. И. Ноздроватый и, вероятно, Ф. П. Иевлев — из Карачева³⁸⁷.

Что же касается черных людей, то литовцы, по-видимому, и не пытались найти у них поддержку, о чем свидетельствует не только избиение «черни» в Стародубе, но и большое количество «простых мужиков», угнанных в литовский плен из Стародуба, Радогоща, Новгорода Северского: при первой возможности они бежали из плена домой³⁸⁸.

Без поддержки местного населения можно было удержать Северщину только силой, но слабость военной организации Литвы лишила последнюю такой возможности. Поэтому если Гомель все же остался за Великим княжеством, то только благодаря местному боярству, перешедшему на сторону литовских властей.