Статьи

7. "НИЩИЙ". СОЧИНЕНИЕ А. ПОДОЛИНСКОГО.

СПб., в тип. X. Гинца, 1830. (45 стр. в 8-ю д. л.)

Певец "Нищего" познакомился с читающею публикою нашей в 1827 году, выдав маленькую поэму "Див и Пери". Счастливо выбранный предмет, стихи, всегда благозвучные, хотя не везде точные, и в целом хорошее направление молодого таланта обрадовали истинных любителей русской словесности. Поэма "Див и Пери", сама собою не образцовое произведение, сделалась драгоценною книжкою по надеждам, какие подавал ее сочинитель. Удовольствие судей благомыслящих откликнулось шумною радостью в наших журналах, как; едва слышное одобрение театральных знатоков подхватывается громкими плесками амфитеатра. Один московский журналист {1} даже вызвался благодарить молодого поэта от лица всего человечества. Поступок, у нас неудивительный. Упорное молчание людей, которые, по своему образованию и уму, должны б были говорить в полезное услышание наше, оставляет литературных демагогов в счастливой самоуверенности, что они говорят по общему призванию и от лица всех мыслящих. Потому-то в их судейских определениях заметите много повелительного и ничего убедительного! Пожалеем, если неотчетливая похвала их имела вредное действие на молодый талант нашего поэта: вторая поэма его "Борский" обрадовала только; журналистов, из коих один объявил {2}, что теперь должно учиться стихи писать у г. Подолинского, а не у Жуковского и Пушкина. Стихи в "Борском", как и в "Див и Пери", благозвучны, но язык еще более небрежен, а план его, как известно читателям, склеен из неискусных подражаний двум-трем поэмам любимых наших поэтов и закончен; катастрофой собственной выдумки, годной разве для' модных французских пародий {3}, какова "Le lendemain du dernier jour d'un condamne" {Наутро после последнего дня осужденного (фр.). – Ред.}.

Благозвучные стихи без мыслей обнаруживают не талант поэтический, а хорошо устроенный орган слуха. Гармония стихов Виргилия, Расина, Шиллера, Жуковского и Пушкина есть, так сказать, тело, в котором рождаются поэтические чувства и мысли. Как женская красота вполне выразилась в формах Венеры Медицийской, так у истинных поэтов каждая мысль и каждое чувство облекаются в единый, им свойственный гармонический образ. Сия-то связь очаровательности звуков с истиною вдохновений всегда будет услаждением и славою человечества; она врезала в памяти великого Лейбница двенадцать песней "Энеиды"; плененный ими, он говаривал: "Если бы Виргилий наименовал меня только в одном стихе "Энеиды", я бы почел себя счастливейшим человеком и пренебрег бы всякою другою известностью".

Подобное благозвучие предвещала нам, как заря прекрасного дня, поэма "Див и Пери", и, к сожалениию надежды наши не сбылись по прочтении "Нищего". В нем напрасно вы будете искать поэтического вымысла, в нем нет во многих местах (не говорю о грамматике) даже смысла. Это что-то похожее на часовой будильник, но хуже: ибо будильник имеет цель, он звенит, чтобы разбудить в назначенное время спящего человека. В подтверждение нашего мнения расскажем содержание сего сочинения:

Бедный итальянец, уже в преклонных летах оставивший Италию, тоскует по родине, жалуется, что она далеко и, как ребенок, не умея назвать собственным именем, описывает ее частными картинами, более изображающими Швейцарию, чем Италию:

Еще я помню: горы там,

Снега и льдины по горам,

Они блестят венцом златым

Под небом вечно голубым;

Долин и нега, и краса,

Роскошно _зыблются леса

И брызжет искрами залив

У корней миртов и олив_;

Там ряд священных мне могил

Широко явор осенил -

И, может быть, в его тени

И я бы мирно кончил дни…

Я?… Нет! ничтожные мечты!..

Ему запрещено возвращение в отчизну, и он оттого хотел бы разлюбить ее.

Но как _по вольности_, о ней

Тоска живет в груди моей.

Отчего же страдает он? – От любви, и вот каким образом:

Однажды праздником весны -

Храня обычай старины -

Плясал под сению дерев

Круг резвых юношей и дев,

И между них была она,

Моя Аньола!…

Утомлена, ко мне на грудь

Она поникла; я дохнуть

Не смел….

И вдруг руки моей слегка

Коснулась жаркая рука, -

Я вспыхнул – к пламенным устам

Прижал ее – не помнил сам.

Что делал я, кипела кровь -

И я ей _высказал любовь_.

Аньола, удивленная, как и читатели, нежданным и неуместным признанием в любви,

Прочь пошла, не оглянулась.

Нищий из этого заключил, что она его не любит; ему показалось,

Что жизнь пучина слез и бед,

Любовь – огонь, а счастья нет.

И он, скрыв в душе любовь свою,

Бежал всего – родных, друзей,

И часто в сумраке ночей,

Тревоги полный, _чуждый сну,

Один всходил на крутизну_ и бессмысленно рыдал. Однажды ночью (на юге долго ночь тепла, замечает поэт) застает он над водопадом Аньолу и не одну; слышит, как она целуется, видит, как

Приникнув к ней, рука с рукой,

Ее ласкал соперник – и сталкивает этого счастливца со скалы, то есть исполняет на деле ревнивое мечтание Алека, прекрасно высказанное Пушкиным:

…Когда б над бездной моря

Нашел я спящего врага,

Клянусь, и тут моя нога

Не пощадила бы злодея:

Я в волны моря, не бледнея,

И беззащитного б толкнул,

Внезапный ужас пробужденья

Свирепым смехом упрекнул,

И долго мне его паденья

Смешон и сладок был бы гул.

("Цыганы").

Незнакомец сброшен со скалы; Аньола бог знает куда скрылась, даже не вскрикнув от испуга, а герой поэмы услышал голос несчастного и узнал по нем родного брата. Невольное братоубийство подействовало не на сердце его, а на голову. Не знаем, было ли такое намерение у автора; судим по исполнению. Нищий помешался, и с этого несчастного мига все, что ни рассказывает он в остальной части поэмы, – или без смысла, или без цели. Чем бы кинуться к несчастному брату на помощь, или, если это напрасно, постараться, по крайней мере, пока жив он, вымолить у него прощение, он преспокойно проговорил следующее непонятное заклинание и упал в обморок:

Если б гром

С небес разгневанных упал,

И под развалинами скал

Братоубийцу он погреб, -

Чтоб бездна приняла, как гроб,

Мою главу… чтоб в судный день

Моя испуганная тень

Укрылась в сумраке земли, -

Чтоб мне на сердце налегли

Громады гор, – но гром молчал!

Пришед в себя и пропев целую идиллию о красоте утра, насилу воспоминает он о своем поступке и то сомневается, но

_Беглый взгляд

Случайно пал_ на водопад,

_И что же_? – брата епанча,

У ската горного ключа

Полой _вцепившись о гранит_,

По ветру вьется и шумит!

Из остальных слов Нищего понять можно, что он был посажен в тюрьму, что его навещала мать (которую, будто бы, тихонько и за деньги к нему впускали, как к важному государственному преступнику), что она и Аньола умерли и что судьи позабыли его в тюрьме, где он просидел бы до конца жизни, если бы Наполеон, завоевав Италию, не велел освободить заключенных. На воле совесть его не мучила, нет, – первое чувство, родившееся в нем, была любовь! и его тревожила только одна мечта, что он сирота! Однако ж он посетил могилы матери, Аньолы и убитого им брата и на них увидел чудеса: _кусты живых роз с нездешним запахом и кипарис, пахнущий розами_. Тут же (не знаем, сон ли это был) явились ему три знакомые тени и приказали навсегда удалиться из Италии. Он их послушался, пришел в Россию, и здесь беспокоят его мысли странные, из коих одну пускай он сам перескажет:

Убог и сир,

Я обхожу печальный мир.

Порою тучные поля

Объемлю жадным взором я

И мыслю: _если б хоть одно

Здесь было и мое зерно_.