Статьи из "Философского словаря"

ТЕОЛОГИЯ

Теология - это исследование, а не наука о Боге и божественных предметах; теологи есть среди всех священнослужителей древности -- то философы, которые, предоставляя взорам и умам толпы весь внешний, обрядовый облик религии, сами мыслили о божестве и происхождении культовых празднеств в гораздо более возвышенном духе; секреты свои они хранили про себя и для посвященных. На тайных празднествах Элевсинских мистерий представлялся хаос и образование мира, причем жрец пел такой гимн: "Откиньте предрассудки, кои могут вас отвратить от дороги бессмертной жизни, куда вы стремитесь; возвысьте ваши мысли до природы божественного; вообразите себе, что вы шествуете пред повелителем вселенной, единственным Существом, существующим само по себе". Таким образом, на празднестве аутопсии[82] признавался лишь один Бог.

В египетских культах все было исполнено мистицизма; народ же, удовлетворяясь внешней импозантной вуалью, считал себя недостойным проникать за ее пределы, скрывавшие то, что внушало ему тем более высокую почтительность.

Обычай мистерий, естественно введенный по всей Земле, не давал интеллектуальной пищи для диспутов. Языческие теологи совсем не стремились к публичному утверждению своих мнений, ибо достоинством их мнений была как раз их таинственность; и все религии были мирными.

Если бы христианские теологи поступали таким же образом, они приобрели бы себе большее уважение. Народ не создан для познания того, является ли рожденное слово единосущным со своим родителем, существуют ли одна ипостась и две сути, единая суть и две ипостаси или же, наконец, одна ипостась и единая суть; он не создан для понимания того, сошло ли это слово в ад per effectum[83] и в преддверие рая per essentiam[84], вкушают ли его тело только вместе с акциденциями хлеба или с его субстанцией; бывает ли благодать переменчивой, достаточной, сопровождающей и принудительной в сложном смысле или раздельном. Девять десятых человечества, зарабатывающие себе на жизнь трудами рук своих, плохо разбираются в этих вопросах; теологи, не лучше в них разбирающиеся (ибо они терзают эти вопросы вот уже столько лет без всякой согласованности между собой и будут спорить и впредь), несомненно, поступили бы правильнее, если бы отделили себя от профанов вуалью.

Поменьше теологии и побольше морали сделало бы их высокочтимыми среди народов и у царей; однако, устраивая свои публичные диспуты, они сотворили себя хозяевами тех самых народов, которыми хотели руководить. Ведь что произошло? Произошло то, что злополучные эти споры посеяли рознь между христианами, в которую по необходимости вмешались вдобавок корысть и политика. Каждое государство (даже в эпохи невежества) имеет свои частные интересы, а потому ни одна церковь не мыслит едино с другой, многие же из них диаметрально друг другу противоположны. Какой-нибудь доктор теологии из Стокгольма не может мыслить так, как другой доктор из Женевы; англиканин в Оксфорде должен отличаться от того и другого; тому, кто получает свой докторский колпак в Париже, не дозволено поддерживать неотъемлемые мнения римского доктора. Между религиозными орденами, соперничающими друг с другом, произошел раскол. Монах-францисканец обязан верить в беспорочное зачатие; доминиканец должен его отвергать, и в глазах францисканца он - еретик. Кончилось тем, что дух геометрии, распространившийся столь явно в Европе, сильно обесценил всю теологию.

Истинные философы не могли себе отказать в том, чтобы выразить самое глубокое презрение к химерическим диспутам, в которых никогда не определялись посылки и которые построены на словесах столь же непостижимых, как и их суть. Среди самих докторов теологии встречается много настоящих ученых, сожалеющих о своей профессии; они напоминают авгуров, о которых Цицерон говорит, что они не могут встречаться между собой без смеха.