Статьи разных лет

Союз народных защитников
Украденный проект

Если правильно выражение, что прошлое есть залог будущего, то надо признать откровенно — советские историки украли у нас не только прошлое, а и будущее. И в сказанном нет решительно никакого намека на желание автора пооригинальничать. Если говорить сжато, то украли у целого народа самое важное, о чем сегодня пишут ученые-социологи и просто умные люди: украли историческую перспективу, исторический проект.

Сегодня вся проблема нашего бытия, печального и безысходного, как раз и состоит в отсутствии у народа и его политиков именно исторического проекта. Все идеи прошлого, осуществлением которых занималась наша страна можно сказать с Петра I, в своем реальном воплощении потерпели полный крах. Ценой разрушения огромной страны они показали всю свою внутреннюю несостоятельность.

А ведь в истории стран и больших народов проигрываются на разных уровнях — интеллектуальном, культурном, политическом и религиозном — разные варианты развития. Одни остаются в виде всплесков какой-то борьбы в том или ином месте страны, не всегда и захватывая ее всю, иногда выражают себя в виде бунтов и мятежей, другие остаются на бумаге. Историки оценивают события, исходя из своих представлений о их ценности для сегодняшнего дня. В прошлом они отыскивают то, что им представляется самым важным, и оставляют в стороне «неважное». Если им кажется, что без «демократии» жизнь невозможна на планете, то понятно, что они найдут совершенно незначащее для своего времени событие, какого-нибудь Радищева, и затем будут публиковать о нем тысячи исследований и романов, писать о нем и писать, публиковать и публиковать. О значимом с любой стороны, хоть в религиозном, хоть в политическом рассуждении, митрополите Московском Филарете будет сказано две строки, а о каком-то никому не ведомом Радищеве, написавшем никем не читаемую книгу, миллионы трудов. И таким образом сам историк «лепит», как скульптор, свою историю, но называет ее громко — «История России». Лепит, понятно, не по произволу, а согласно принятой в исторической науке доктрине.

Сегодня историческая наука находится, в сущности, в глубоком кризисе. Все, что считалось прогрессивным, передовым и с позиций чего оценивались все события в царской России, вдруг предстает как реальная предтеча ГУЛАГа, Чека, рабовладельческого строя, в котором 85 процентов всего населения подверглось самому обыкновенному апартеиду или было превращено просто в государственных рабов. Весь финал деятельности не только большевиков, но их союзников либералов-интеллигентов из лагеря кадетов — в этом факте. От него никуда не уйти. Про труды и подвиги большевиков не приходится и говорить. Стремление европеизировать страну сначала усилиями либералов в царской России, затем кадетами при Временном правительстве и, наконец, при большевиках — опередить Европу и первыми с гиком и революционными песнями ворваться в райские кущи закончилось полным крахом.

Этап героической индустриализации страны привел в своем финале к тому, что плодом всех усилий целых поколений ударников — комсомольцев и заключенных концлагерей воспользовались абрамычи, абрамовичи и прочие граждане государства Израиль. И это факт — и политический, и юридический. О нем можно ничего не говорить, а продолжать отмечать даты рождений великих писателей, на чьих трудах росли все мы, включая и наших абрамычей и абрамовичей, и заполнять этими торжественными датами всё информационное поле, предназначенное для сообщений о Большом мире. Так чаще всего и делается. Но если что-то надо осмыслить и понять, тогда приходится говорить: вот, собственно говоря, и весь финал того — «освободительного движения», в котором участвовали интеллигентные круги России от времен декабристов и Герцена.

Сегодняшний историк начинает метаться. Всё, что он знал как плохое, сегодня ему кажется почти хорошим. Все, что было хорошим вчера, прогрессивным и гуманным, сегодня видится как нечто варварское и жуткое. Многим, не всем конечно, вероятно, и стыдно вспоминать, как еще несколько лет назад они в своих сочинениях крушили направо и налево октябристов и кадетов за их «соглашательство» с буржуазией. Сегодня эти историки смотрят в рот этой буржуазии и вымаливают у нее, хищной акулы, так называемые гранты, то есть подачки — говоря обывательским языком.

Бросившись же в объятия кадетских мыслителей, многие почувствовали некоторое облегчение. Но и здесь не все просто. Мыслителей было много, писали они, что там ни говори, много хорошего и, что очень важно, хорошим русским языком, ныне превращенным в исторической науке в суконный вариант жаргона «для своих», на котором, конечно, никакую историю живых людей излагать нельзя. Социологические схемы — можно, а историю людей и народов — нельзя.

С точки зрения интеллектуального запаса кадеты и их философы — просто находка для нынешней интеллигенции. Клондайк. Но что нам, простым людям, да и самим историкам и философам в их личной жизни, до всех этих умностей, когда страна не знает, что надо делать дальше. Весь этот огромный интеллектуальный запас всех Бердяевых и Вышеславцевых, Франков и Кизеветтеров, Гессенов и Слиозбергов, С. Булгаковых и Свенцицких, Соловьевых и Эрнов на главный вопрос не дает ответа ни в малейшей степени! Все хорошо, — историософские схемы, предложенные ими, и романы и повести, написанные их друзьями. И прекрасные полотна великих художников нужны нам, и это наше богатство. Все хорошо, а страна в развале. У нации нет главного — исторического проекта, она просто не знает, куда идти и что делать. Миллионы людей в растерянности. Удивительно, у нас нет даже слова для названия желаемого будущего. Социализм был, — лучше бы его не было. Съели, попробовали и отравились. Теперь выплыла вторая часть социализма — «демократия» (социал- демократия). Эта сразу провозгласила, что никаких идеалов, кроме желудочных и связанных вообще с физиологическими отправлениями, не должно быть.

И хорошо, что провозгласила. Не стала валять дурака, как в Америке. Иначе бы поверили в какую-нибудь очередную глупость. Итак, рухнула еще одна иллюзия времен, кстати, тех самых кадетских философов, над осуществлением которой они так долго трудились, а потом от реального воплощения которой так быстро неслись кто в Париж, а кто в Берлин, спасаясь от своих вчерашних союзников-большевиков.

Вот и весь приговор и этой части творцов свержения царизма, то бишь февральской революции во имя демократии. Писали наши кадетские мыслители хорошо, лгали еще лучше в своей реальной политической деятельности, громили царизм, о котором в эмиграции вспоминали с умилением и слезами ностальгии. Уже на брегах Вавилонских сыпали себе голову пеплом и говорили, как В.А. Маклаков: отчего же мы были такими идиотами, что не пожали вовремя руку черносотенцам и не стали с ними защищать Россию от ее врагов, а вместо этого изгалялись над своей Родиной вместе с ее врагами…

Итак, два исторических проекта рухнули. Но печально то, что другого-то нет. Этот другой проект украден, спрятан. Ведь это факт. Ведь в этом факте — вся сегодняшняя трагедия. По своей глубине ее не с чем сравнить. Возникает вопрос в связи с поставленной проблемой. Вопрос, на который революционеры, до сих преобладающие в среде историков, ответили давно. «Там» было плохо для трудящихся масс. Была бедность, и богатые выжимали соки. Они повторяют и сегодня эту глупость, опровергаемую всем опытом сегодняшней нашей жизни: жуткая бедность народа, вопиющее богатство «новых русских», вымирание целых областей России, словно от чумы или холеры, полное бесправие трудящихся, но революцией не пахнет. Другие ломают себе голову в направлении парадоксальном, самом привлекательном для восприятия читателя, революция, считают они, была от богатства и сытости. Ну плюс, конечно, «противная» интеллигенция, которая не хотела жить в застое и решила улучшить строй, а получилось как всегда.

В принципе, все перечисляемые факты имели место в реальности. В своей критике царской России ни демократы-либералы ничего не выдумывали, ни большевики. Были и капиталисты, и бедные. Были и остались, заметим себе. Были плохие дороги и непролазная грязь. Были. И, заметим, остались. Было и взяточничество. Было. Но сказать, что осталось, — нельзя.

Это особый разговор. Но здесь просто совпадение слов при обозначении разных предметов. Того, что сегодня называется взяточничеством, тогда просто не существовало. Но оставим эти маленькие детали. Что касается бесправия народа, то здесь та же картина. Того времени бесправие — сегодня бы казалось воплощением законности и порядка. Впрочем, оставим и эти мелочи. В конце концов в то время не были обязаны сравнивать свои пороки с теми, что свалятся на Россию через сто лет.

Не недостатки старого строя, не пороки общества, не эксплуатация человека человеком, не бедность и прочее в том же роде, а неодолимая мечта о новом была двигательной силой революции. Это заметил Лев Тихомиров, опережая в этом понимании современных социологов. Созрел новый исторический проект. Вызрел до деталей. Все недостатки людские, все пороки, присущие человеку, как существу падшему, были приписаны «царизму». Во имя мечты о новом критиковали государственный строй. Эта мечта давно была до деталей разработана в одной-единственной религии — в иудаизме. Нельзя сказать, чтобы этот факт прошел незамеченным в русской правой печати. Тот же Тихомиров сказал, что социал-демократия есть продукт еврейско-протестантской культуры. Впрочем, то же самое говорил и Бердяев. Эту же мысль в Германии разрабатывал и еврейско-немецкий философ Герман Коген, труды которого переводили в России и который приезжал сам в Россию читать лекции. В иудаизме финал истории как раз и есть сад земного наслаждения. То, что в иудаизме называется гаолам габа, то в политическом словаре именуется коммунизмом.

Социально-исторический проект и был реализован, и его плоды мы и видим. Историки мечутся. Одни продолжают цитировать Ленина и обличать царизм с позиций начала великих строек коммунизма, не замечая, что все стройки давно уже находятся в руинах. Другие, как выше сказано, пытаются зацепиться за философов начала XX века. Пока речь идет о критике царизма или большевизма, вся эта литература дает большие возможности. Но как только авторы пытаются понять суть происходящего и предложить возможные исторические варианты, так сразу вся ученость исчезает в одну минуту. Дело в том, что есть одна малюсенькая деталь, даже так, деталька, которую и обойти нельзя, но и что с ней делать, — просто неизвестно.

Эта «деталь», которую историки знали хорошо только по названию. Как знают название улиц, на которых никогда не жили и не бывали. Речь идет о Церкви и православии. Наши историки к этой теме совершенно не чувствительны. Для них это просто досадная часть «культурного наследия прошлого». Досадная потому, что не знают, что с ней надо делать. Для советского историка проблем с этим вопросом не было, как не было проблем и с человеческой душой. Но с «душой» этой справились быстро. В классах, прослойках, прибавочном продукте и прочих социологических и экономических терминах души и не должно быть. Поэтому историю людей заменили на историю отвлеченных категорий, а люди, персонажи политического и культурного мира, стали ходить под бирками — «рабочий», «помещик», «капиталист» и проч.

Но для современного историка моложе хотя бы семидесяти лет писать такие махровые глупости стало просто неприлично. Приходится напрягаться. Но ведь здесь надо не только напрягаться, но и знать. А знать религиозные учения — дело вообще сложное. Что касается православия, то здесь слово «знать» очень сильно отличается от «знать» в привычных им областях: социологии, экономике и культуре. Как не хочется запихать Церковь в культуру, а «предмет» сей туда не вписывается ни с какой стороны. Отдельные стороны вписываются — архитектура, оформление храмов, иконопись. Но ведь все это прилагается только к Церкви. А речь идет о религии. И здесь больно читать пассажи наших историков, когда они касаются этих вопросов. Имею в виду вполне корректных и патриотичных историков. То есть тех, кто хочет искренне понять и полон любовью к матери нашей — Руси Великой.

И вот здесь опять приходится возвратиться к той мысли, что советские историки украли у нас не прошлое только, но и будущее. Огромное количество русских людей, вставших на защиту Трона и Алтаря, пропало для нас, а вместе с ними пропал и подлинный смысл нашей истории. Историкам профессиональным несвойственно отчетливое понимание иерархии человеческих ценностей. Впрочем, это несвойственно и вообще светской культуре и ее творцам. Культура не имеет иерархии ни моральных, ни самих культурных ценностей. Она мозаична. Для них Церковь — такой же государственный и политический институт, как какое-нибудь министерство торговли и промышленности.

Целый пласт нашей истории был изъят, а вместе с этим были преданы полному забвению и носители другого исторического проекта, связанного с коренными свойствами русского народа. Ведь вся проблема заключается не в ценности самих по себе тех или иных политических доктрин. Что хорошо для Франции, плохо для Германии. Что хорошо для русского человека, то убийственно для ненца или эскимоса. Натура человеческая сопротивляется доктринерам. Натуру ломают, когда есть сила. Результат таких исторических ломок перед нами: сегодня Россия по всем показателям дальше от Запада, чем она была в конце XIX — начале XX века. На этот счет написано слишком много исследований, чтобы нужно было это доказывать. Да даже с точки зрения демократа и правозащитника, сторонника модернизма, Россия была ближе к Западу при царизме, чем сегодня, после века ее модернизации и демократизации. Сравнивать же место России в мировой экономике во времена Александра III и во времена нынешние — это просто лить слезы. Из почетного места в первой пятерке передовых держав мира попасть в один ряд со странами «третьего мира» — вот итог осуществления великих Планов за целое столетие.

Необходимо поднять новый пласт в русской истории, истории политической. Но тогда придется поднимать и другие, не только политические вопросы. От революции всем хочется перейти к стабильности и покою, благополучию и в то же время вернуться в привычную для нас историческую и национальную атмосферу. А революция ломится тем не менее в наш дом. В виде самой опасной — культурно-духовной, в виде американизмов.

Обращаемся к новой теме, то есть от революции к контрреволюции, новой для нашей истории. Обращаемся от великой усталости и с чувством долга вспомнить тех, кто должен был бы быть для нас примером. Кто не искал славы и популярности, кто отказывался от материального достатка, кто рисковал получить пулю в лоб или быть уволенным со службы и остаться безработным — все во имя долга, платой за верность которому тогда же, при жизни, стала клевета. Мы обращаемся к тем русским людям, к истории их борьбы — суть которой даже более трагична, чем это может показаться. Это история неразделенной любви к своему императору миллионов русских людей. Это история тех, кого предала сама власть, как предает нынешняя власть абрамычей и абрамовичей сегодня наших русских солдат и офицеров, на крови тысяч этих замечательных самоотверженных людей решая свои гнусные дела.

Честно сказать, когда я смотрю на эту тему со стороны, начинаю представлять множество известных мне историй, сюжетов и лиц той поры, я чувствую свое бессилие все это передать и рассказать. Каждый день я проезжаю мимо красного здания — бывшей церкви Скорбященского монастыря, — и точно знаю место, где лежал или лежит прах основателя монархической партии, бывшего редактора «Московских Ведомостей», а где-то рядом, здесь же, и кости замечательного русского историка Дмитрия Ивановича Иловайского. И думаю — Бог знает, сколько никому не нужных имен мелькает на страницах даже и нашей патриотической печати. А здесь — вскрой эту тему, начни писать — и появится целый круг авторов этой старейшей в России газеты. За кругом авторов появятся забытые произведения. Да Бог с ними, произведениями. Появятся другая жизнь, другие отношения, мы услышим новые и теплые слова, и иногда такие прозорливые. У нас появится наконец-то, хочется верить, и чувство стыда — перед этими людьми, отдавшими себя целиком делу спасения страны от врагов Церкви Христовой. От их скромного подвига ежедневных «малых дел», быть может, думается иной раз, что-то шевельнется и у нас в душе.

Ведь вот этот редактор «Московских Ведомостей» В.А. Грингмут бросил благополучную жизнь. Мотался по всей России в холодных поездах, забыв о себе и о своем здоровье. Подорвал его, умер, его хоронили тысячи людей. Сам митрополит Владимир-священномученик отпевал его, Виктор Васнецов сделал проект надгробного памятника. Газеты всей России писали: «Память о Вас священна». А теперь ни могилы, ни самого кладбища. И о ком идет речь — неизвестно…

Но о чем говорить! Ведь сразу разумный человек спросит: какие же могли быть мученики долга, жертвы революции, какие могли быть гонения на монархистов в монархической стране, в которой была полиция, армия, чиновники. Был, в конце концов, Государь и Самодержец всея Руси. Логика этого вопроса была бы несокрушима, если бы вопрос был задан лет десять назад. У нас тоже был КГБ со всей армией агентов и стукачей, была армия с пушками и танками, и было правительство и партийная власть, а страны не стало. У нас были тоже верные долгу солдаты, а их кого под пули, кто бежал от судебных преследований за то, что выполнял свой долг, — кто же не помнит событий в Вильнюсе. И кто не видит творящегося в Чечне. Придет время — их или забудут, или оболгут, сделают армией пьяниц и головорезов.

Думая о том, с чего начать тему, я взял самое обыкновенное, самое бытовое, полагая пойти от простого к сложному. Важно просто вещественно показать, что перед нами не вывеска политическая, не ходячий символ, а живой человек. Для интереса, чтобы воспринимался текст, который можно было бы назвать «Судьба монархиста в России», нужна, конечно, интрига, а не вздыхания бесконечные и пошлые — «то» все неправильно, а я вот, такой ученый, дам правильное. Такой подход к любой теме, сколь он ни привычен, все-таки глуп. В первую очередь, должно быть интересно, во-вторых, и полезно. Хочется верить, что будет и то, и другое.

Два слова о терминах. Во всем мире появляется интерес к тому явлению в культуре и политике, что называется «консерватизмом». Пишут и говорят о «правых», как раньше говорили о «реакционерах». В принципе — одно понятие соответствует другому. Просто поменялось отношение к предмету. «Правый» лучше «реакционера». Быть консерватором и быть правым тавтология. Правый — он и есть консерватор. Но если говорить о терминах, играющих столь важную роль в восприятии предмета, то надо сказать, что когда консерватор был ну очень вредным для левого, революционного дела, то его называли черносотенцем. Эту разницу в терминах нужно, конечно, понимать. Консерватор писал умные статьи, ученые и малопонятные. Черносотенцем он становился, когда вставал из-за стола и шел на улицу, присоединялся к демонстрации, несущей государственный флаг и портрет царя и шедшей навстречу другой демонстрации — с красными знаменами и лозунгами: «Долой Бога», «Даешь социалистическую республику!» Консерватор становился черносотенцем, когда, не вставая из-за стола письменного, писал о засилье в экономике евреев и о их роли в революции. И тем более, когда требовал от правительства ограничить влияние еврейства на политику, печать и промышленность. Вот в это время он тоже становился из консерватора черносотенцем.

И еще одна деталь, но самая важная в отличии консерватора от черносотенца. Оставляю в стороне происхождение самого термина, поскольку об этом написано и так много. Существенно, что отличие было. Ряд историков, как выше сказано, совершенно нечувствительных к религиозной проблематике, а проще, не имеющих никакого отношения в своей личной жизни к Церкви, видят второстепенные детали и признаки и не видят самых главных. Например, г-н Кожинов, занявшись на склоне «перестройки» и «демократизации» страны темой черносотенства, включил в их число всех писателей, которые ему понравились и представляются ему гениальными. Тут Пушкин и Гоголь, Достоевский и Тютчев, даже масоны розенкрейцеры, как С. Булгаков, Бердяев и прочие. Все они включены в черносотенцы. Н.А. Бердяев, всегда ненавидевший Церковь, попал в одну компанию с тем, кто вызывал у него, Бердяева, неизменно прилив злобы даже в эмиграции — с Марковым Николаем Евгеньевичем. Причина такой фальсификации с точки зрения намерения, конечно, неясна. Сознательная она или от большой советской учености? Но с содержательной точки зрения тут все ясно.

Консерватор мог быть в сущности и неверующим человеком. Мог лишь теоретически симпатизировать православию и писать статьи о положительной роли русской Церкви в истории России. То есть быть интеллигентным патриотом. С чем мы сегодня, собственно, чаще всего и встречаемся. Черносотенец «теоретическим» православным быть не мог. Черносотенец, который не бывает на литургии, на исповеди, не соблюдает Правил и постов — не черносотенец. На эту сторону дела указывал протоиерей о. Иоанн Восторгов, как и епископ Андроник, написавший немало замечательных статей именно на эту тему. Человек, далекий от Церкви, не мог быть в идеале и членом монархических организации. Более того, и это важно подчеркнуть, что без благословения епископа епархиального никакой отдел монархической организации не мог быть создан. Черносотенство, как явление политической жизни России, было явлением общественного протеста на атаки атеистов. Не просто — революционеров. А врагов Церкви. Этот момент — не тайна. Но важно подчеркнуть именно эту сторону дела. Если удастся, то можно будет вернуться к теме обвинений черносотенцев во всевозможных грехах. Но надо сразу, априори, понять главное: черносотенство — движение общенародное, находившееся под омофором церковным. Что в то время, когда вождя Союза Русского Народа обвиняли в убийстве Герценштейна, а потом и Иоллоса, в это самое время св. праведный о. Иоанн Кронштадтский, будучи уже глубоко немощным, писал заявление о вступлении его в действительные члены Союза Русского Народа доктору Дубровину. Епископ, а затем и архиепископ Никон Рождественский с самыми теплыми чувствами относился до самой смерти к Дубровину.

И нужно принять во внимание, что во главе большого количества отделов Союза Русского Народа были именно иерархи Церкви. Все они, конечно, читали о «погромщиках-черносотенцах». И вероятно, в ответ на это они открывали новые отделы монархических организаций, подвергаясь за это страшным поношениям. Любопытен один сюжет. Следователь, допрашивая Патриарха Тихона и думая его смутить, спросил о его участии в жизни Ярославского Союза Русского Народа. Патриарх отреагировал спокойно.

Я не знал, ответил он, что быть русским человеком позорно или преступно. Еще более интересно, что следователь ЧК не нашелся, что возразить.

Не нужно также забывать, что все обвинения черносотенцев исходили исключительно из лагеря либералов и радикалов-революционеров, в котором и находил себе питательные соки террор. Который все надежды на захват власти возлагал именно на убийство своих политических врагов и запугивание убийствами мирного населения. Здесь, в этом лагере, либералы — писатели, юристы, историки и ученые помогали радикалам совершать убийства и грабежи. Здесь «цвет российской интеллигенции», включая С. Булгакова, занимался сбором средств на изготовление бомб. Здесь, в этом лагере, был и нынешний кумир «патриотизма» Ильин Иван Александрович. Тогда он распространял эсеровские и социал-демократические листовки с призывом расправиться с попами и царскими министрами, а в августе 1917 года требовал громогласно «углубить революцию». Даже среди них, вынуждены удивляться лживости кадетов и их обвинениям в адрес черносотенцев (см., например: Гейфман Анна. Революционный террор в России 1894–1917. М., 1997). Такие обвинения из уст пособников убийств и грабежей действительно выглядят странными. Тот факт, что такой ложью пронизаны труды и советских, и современных историков просто говорит о том, что революция по большому счету не кончается…

Власть идей — больше, чем власть полиции, армии и штыка вообще. Перед нами историческое полотно: «Православие историческое и борьба с ним». Надо в конце концов заметить, что большевики и кадеты были ягодами одного поля. Именно кадеты кормили деньгами большевиков.

В статье впервые публикуется ряд материалов фонда 116 ГАРФа. Здесь хранятся письма, открытки, личные документы Дубровина. В других фондах имеются следственные дела по убийству Герценштейна и Иоллоса, переписка следователей ЧСК Временного правительства, касающаяся самого арестованного 3 марта 1917 года Дубровина.

Дубровин Александр Иванович (1855–1918?) был наиболее заметной фигурой среди монархистов. Именно он создал первую массовую, всероссийскую монархическую организацию. Почему это удалось именно ему, хотя были и другие вполне достойные и инициативные вожди, сказать невозможно. Именно в ответ на создание в Петербурге сначала малочисленной дубровинской организации постепенно по всей России возникают ее отделы или самостоятельные организации с тем же уставом и названием. Уже осенью 1906 года в Киеве на III Всероссийском съезде Русских Людей факт преобладающего влияния именно дубровинской организации признают все присутствующие. Такой процесс происходил совершенно стихийно. Надо заметить, что единой всероссийской монархической организации, по образцу авторитарных партий, не существовало. Монархические партии или союзы жили своей местной жизнью, существуя зачастую на губернском уровне. На большее не было просто денежных средств. В целом ряде губерний Союзы Русского Народа были, как выше сказано, самостоятельными организациями, а не отделами дубровинского Союза. Когда говорят «черносотенцы», то надо иметь в виду, что это примерно то же самое, что сказать в другой связи — «мировой социализм». То есть это явление общественно-политическое, но не название сплоченной и монолитной партии. Строго говоря, монархические партии были не партиями в собственном смысле слова, а именно движениями.

Дубровин пользовался просто большим авторитетом, по преимуществу среди простонародья, т. е. среди мещан и крестьян. И более всего — в Малороссии. Здесь было больше всего отделов Союза Русского Народа — по селам и местечкам, что отметили еще в давние годы и советские историки.

История Союза Русского Народа, как и других монархических партий, оказалась драматична. При этом нельзя не заметить, что даже самые скептически настроенные к «реакционерам» историки вынуждены отметить факт массовости этого движения. Что неудивительно. И современные социологи, изучающие настроения народных масс начала XX века, отмечают монархизм как массовое явление не только среди крестьян, но и среди рабочих и городского мещанства. По самым умеренным подсчетам в монархические организации в 1907–1914 годах входило около 500–700 тысяч человек. Надо учитывать, что в организации общественно-политические, когда они есть результат стремления снизу организоваться для какой-то цели, входят самые социально-активные. Общее количество монархистов, то есть людей, которые откликнулись бы на призыв царя сплотиться в борьбе с революцией, конечно, превысил бы и десяток-другой миллионов человек. Весь драматизм в том и состоял, что такого призыва с высоты трона не прозвучало. А его ждали миллионы людей.

Дубровин, врач по специальности, вовсе не был готов заниматься общественно-политической деятельностью. Бросив теплый, налаженный быт, он навсегда ушел в борьбу, где его ждали клевета, разорение и расстрел. Вопрос, житейски говоря, зачем ему все это было нужно — остается без ответа… Но то, что это было нужно России, — в этом были уверены сотни тысяч людей, в том числе и кронштадтский светоч нашей Церкви батюшка Иоанн, настоятель Андреевского Собора в г. Кронштадте.

Итак, что можно найти среди бумаг, принадлежавших А.И. Дубровину?

Бланк Председателя Совета Русского Собрания. Троицкая ул., 13. № 544. 18 сентября1901 г.: «Милостивый Государь Александр Иванович, согласно постановлению СоветаРусского Собрания, состоявшемуся 16 сентября сего года, имею честь уведомитьВас о том, что Вы избраны в действительные члены сего Собрания. Прошу Васпринять уверение в глубоком моем уважении и преданности.

Кн. Голицын».

Князь Голицын Дмитрий Петрович, литературный псевдоним Муравлин, был известным писателем. Умер в эмиграции. 1901 год — первый год существования известной русской культурно-просветительской организации, имевшей строгую систему отбора кандидатов в свои ряды. Среди основоположников Собрания — поэт В.Л. Величко. Сюда принимались люди исключительно русской консервативной или, вернее, национальной ориентации, так или иначе проявившие себя на общественном или писательском поприще, известные артисты, видные чиновники, те, кто проявил себя в благотворительности. И только монархических, противореволюционных взглядов. Русское собрание имело свой устав, в согласии с которым и проводилась его деятельность. В уставе оговаривалась и идейная основа организации, ее исключительно русский характер.

Письмо-открытка. «Совет благотворительного общества вспоможения бедным прихода Троицкого л. — гв. Измайловского полка Собора 25 ноября 1904 г.». благодарит А. И. Дубровина за готовность предоставить безвозмездно в принадлежащем ему доме квартиру с отоплением для вновь учреждаемого Обществом приюта для мальчиков.

Врач, статский советник Александр Иванович Дубровин проживал как раз в приходе этого храма, по адресу: 4-я рота Измайловского полка, дом 5.

1904 год — Дубровин давно в отставке, занимается частной практикой. Это последний год мирной жизни для него. Он ходит на собрания Русского Собрания. У него собираются единомышленники. Говорят подолгу, вечерами и до поздней ночи. Впрочем, в то время жизнь в Петербурге продолжалась до самой глубокой ночи. Даже деловые встречи назначались на полночь.

8 марта 1906 года. Совет того же общества вспоможения бедным прихода Троицкого л. — гв. Измайловского Собора благодарит Дубровина за пожертвования как личные, так и поступившие благодаря ему и сообщает, что он принят в почетные члены общества.

Март 1906 года. Идут заседания I Государственной Думы — первого в истории России представительного учреждения, именуемого парламентом. Идут в кадетской печати и с трибуны Думы обличения «царизма», обвинения его во всех смертных грехах. От царя требуют полной амнистии всем заключенным по политическим статьям, не исключая и террористов. Дума отказывается осудить политический террор, но требует, чтобы правительство отказалось от борьбы с революционным движением. Законодательной работой Дума не занимается. Кадеты, составляющие большинство в Думе, уверены, что Самодержавие падет с часу на час. Во главе правительства — И.Л. Горемыкин, убежденный противник Думы как демократического института, которому в России не место. Министр внутренних дел — П.А. Столыпин. Правительство и царь растеряны и ведут переговоры с кадетами о вступлении их лидеров в правительство. Кадеты требуют всей полноты власти и иначе не соглашаются войти в него.

Идет и консолидация монархистов по всей России. Растерянное правительство пассивно, но еще благожелательно смотрит на деятельность монархических организаций и их возникновение. Для него они — козырь в переговорах с кадетами. Отдельные лица в правительстве монархистов ненавидят. Другие как могут помогают. Среди них надо отметить исключительно благожелательное отношение петербургского градоначальника фон дер Лауница, убитого в декабре 1906 года эсерами..

В ноябре 1905 года Дубровин и его единомышленники думают о своей газете или о журнале. Собираются на квартире у Дубровина. Еще не решено, как и в каком виде удастся осуществить это намерение.

Открыть новый журнал или газету не представляло тогда никакого труда. Достаточно было заявить о программе издания в самых общих чертах. Разрешение получалось автоматически, так как носило исключительно регистрационный, заявительный характер…

Открытка от Московского монархического общества Союза Русских Людей, возглавляемого князем Александром Григорьевичем Щербатовым. «С.-Петербург. Июля 14 дня 1906 г. Грамота на звание старшины Союза Русских Людей. Сообщается, что Совет Союза Русских Людей в заседании своем избрал Дубровина 20 июля 1907 г. Старшиною своим и препроводил при грамоте старшинский наказ и крест. Подпись председателя Союза кн. А.Г. Щербатова».

Князь Александр Григорьевич Щербатов был председателем Московского сельскохозяйственного общества и автором множества трудов по экономике России, выступал как убежденный противник экономических реформ Витте. Союз Русских Людей был создан весной еще 1905 года и включал в себя несколько десятков лиц, известных в литературе, науке, общественной деятельности. Из наиболее видных деятелей сюда вошли Клавдий Пасхалов, Сергей Федорович Шарапов, проф. Дмитрий Иванович Иловайский, Н.А. Павлов, проф. Николай Михайлович Павлов, князь Владимир Волконский, граф Павел Шереметев и другие.

Союз Русских Людей имел свое издательство и свой издательский знак — дерево с пустившими в почву корнями и крестом. Деятельность Союза проходила в 1905–1908 гг. В Вестнике Союза Русских Людей печатались в основном Сергей Федорович Шарапов и кн. А.Г. Щербатов.

В последние годы пробуждается интерес к этим именам. Отмечу: сочинения Клавдия Пасхалова имеются в 2-х (или 3-х) томах. С.Ф. Шарапов написал «Воспоминания», изд. в 1909 г. Про сочинения Дм. Ив. Иловайского говорить не приходится. Он был самым издаваемым историком в России, что вызывало страшную зависть его либеральных коллег-историков. Кроме того, он издавал личную газету, совершенно «черносотенную» — «Кремль». И сам, лично, разносил ее своим подписчикам, будучи уже в очень преклонных летах. Граф Витте до самой смерти больше всего ненавидел именно эту газету.

Авторитет и известность Александра Ивановича Дубровина все годы от времени создания Союза Русского Народа росли по всей России. Свидетельств этому много. Вот еще один документ, достаточно любопытный.

Диплом на звание почетного члена Первой Киевской Хлебной артели береговых рабочих . Выдан на основании соединенного собрания членов-учредителей и совета означенной артели Александру Ивановичу Дубровину в виду оказанных им благодеяний артели. Г. Киев. Июля 16 дня 1908 г. Предс. Д. Касбиткин. Члены совета…

Что связало киевских рабочих, объединившихся в артель с Дубровиным, можно только догадываться. Принципиальная политика Союза состояла в развитии кооперативного движения и, в частности, в создании производственно-торговых кооперативов. Этот момент следует особо подчеркнуть, поскольку эта сторона деятельности Союза на всей территории Российской империи заслонена полностью известными примитивными клише: «погромщики», «хулиганы», «убийцы». Союзу Русского Народа удалось по всей России, особенно в деревнях, создать свои кооперативы из членов Союза — крестьян.

Особенно широкий размах деятельность Союза получила на территории именно Малороссии, где самой большой активностью отличался Союз Русского Народа, созданный и возглавляемый монахами Почаевской лавры под руководством архимандрита Виталия. Последний так активно и успешно руководил монархическими организациями Волыни, что отказался от посвящения в сан епископа, чтобы не расставаться с любимым детищем — Союзом Русского Народа. Покровительствовал Союзу епископ Антоний Храповицкий. Отцу архимандриту Виталию удалось создать в Лавре мощнейшее монархическое противореволюционное издательство, а в 1910-м и банк Союза Русского Народа. «Почаевские листки» расходились по всей России.

Вышеупомянутая артель береговых рабочих — одно из детищ Дубровина и отца архимандрита Виталия. Надо заметить, что эта плодотворная деятельность более чем полумиллионной организации не встретила никакого отклика со стороны правительства. Что касается министерства финансов, оно просто не замечало этого огромного дела, не давая никаких кредитов. Мирная борьба с революцией и спекуляцией правительству была не нужна.

Здесь же, в том же деле фонда, имеется на открытке, красиво украшенной рисунком, изображающим значок Союза Русского Народа, стихотворение рабочего Киевских железнодорожных мастерских Георгия Иосифовича Недзельницкого. Стихотворение не отличается, правда, какими-либо литературными достоинствами, но интересно это выражение со стороны рабочих уважения и признательности Дубровину за его монархическое дело и за то, что: «Для отчизны святой и родного Царя //Вы великое дело свершили // И у русского люда, кому Русь мила, // Вы спасибо себе заслужили». (Хочется добавить не без печали: заслужил, но не от нас. От нас ему — «погромщик». Каждый из нас должен знать — не лезь защищать Родину — будет то же.) Не забывали А.И. Дубровина и в Казани. На открытке приглашение: в Казани 21–25 ноября 1908 г. состоится «учредительный наряд I-го Волжско-Камского областного Патриотического съезда» под почетным председательством кн. Александра Григорьевича Щербатова. А И. Дубровин приглашается принять участие в качестве почетного члена.

Казань вообще была чисто русским городом, центром не только светского просвещения для всего Поволжья, со своим знаменитым университетом, но и центром духовного просвещения — здесь находилась Духовная Академия, преподавательский состав которой отличался от других Духовных Академий очень сильным консерватизмом и высокой приверженностью монархическому строю и историческим заветам России. Здесь либеральный дух среди профессоров был самым незаметным. А ученая подготовка очень высокая. Здесь, в Казани, было много монархических объединений, в том числе и несколько отделов Союза Русского Народа и отдел Русского Собрания.

Но, вероятно, самые тесные связи были у Дубровина с Киевом. Эта сторона дела представляется очень существенной и для сегодняшнего дня, когда слышно столько криков о «самостийности» и «назалежности» этого Южного и Юго-Западного края Российской империи. Здесь не место вдаваться в эту тему, но важность затронутого сюжета вытекает из того факта, что в начале XX века подавляющее большинство отделов Союза Русского Народа находилось как раз в Малороссии. Крестьяне Черниговщины, Волыни, Киевской губернии, Полтавщины целыми селами и деревнями записывались именно в Союз Русского Народа, не сомневаясь ни секунды в том, что они именно русские. На одной Волыни было более 3000 отделов и подотделов Союза. В Киеве был очень деятельный союз патриотической молодежи «Двуглавый орел». И еще был выдающийся юноша, который им руководил — B.C. Голубев. Талантливый человек, он уже в гимназии создал монархический союз из учеников. С отличием учился в университете св. Владимира. Погиб смертью храбрых, будучи уже Георгиевским кавалером, в сентябре 1914 года, добровольцем уйдя на фронт.

И вот перед нами еще один документ — свидетельство близких отношений председателя Союза Русского Народа с матерью городов русских. Перед нами грамота на звание почетного члена Киевского патриотическо-гимнастического общества «Русский Богатырь», помеченная январем 1914 года. В ней говорится:

«Милостивый Государь, Высокочтимый Александр Иванович! В памятные дни тяжкого лихолетья, постигшего Россию, когда растерявшиеся представители власти начали сдавать все позиции расходившейся революционной черни и за ее дикими криками не слышно было голоса народного, а инородческая печать трубила в бесчисленных органах своих победу над русской государственностью, довершая впечатление разгрома России, в эти страшные дни, в космополитическом по духу Петербурге, в том центре, где революционеры уже мнили себя господами положения, раздался смело и решительно Ваш пламенный голос, проникнутый неподдельной скорбью за гибнущее Отечество, негодованием против разрушителей его, голос, призывающий всех, кому дорого Отечество, сплотиться под знаменем борьбы за Русь Православную, Царя Самодержавного и за Народ Русский. На зов этот откликнулись патриоты, и Вами была создана первая патриотическая организация — Союз Русского Народа, был заложен глубоко и крепко фундамент, на котором стали потом возникать и другие организации, в разных: формах и разными путями стремящиеся к одной цели — к развитию русской нации и культуры на исторических основах русской государственности. Возникшее в числе этих организаций в г. Киеве общество „Русский Богатырь“, свято храня память о Ваших исторических заслугах, единодушно избрало Вас своим Почетным членом и Совет Общества просит Вас оказать ему честь принятием сего звания и памятной грамоты.

Г. Киев, Января 7 дня 1914 г. Председатель общества В.Э. Размитальский. Toв. предс. Маак. Члены Совета: Пачинек, иеромонах Серапион и др.»

Обращает на себя внимание заключительная фраза: «свято храня память о Ваших исторических заслугах…» Заслуги — поднялся один из многих в памятные дни революционной смуты 1905 года, и, когда власть и общество уже считали дело государства Российского конченым, а революционеры праздновали победу, тогда вдруг голос мужественного человека прозвучал отрезвляющим набатом для России исторической и православной. Вслед за тем поднялись и другие. Нам, воспитанным на воспевании революции, кажется все это каким-то явлением из другого мира…

Теперь, вероятно, следовало бы познакомиться поближе с биографическими данными нашего героя Александра Ивановича Дубровина. Согласно аттестату от июля 18 дня 1911 года, он был сверхштатским медицинским чиновником при Медицинском департаменте Министерства внутренних дел. В то время еще не существовало Министерства здравоохранения и делами охраны здоровья занималось МВД.

Родился Александр Иванович Дубровин в 1855 году в Пензе. Православного исповедания. Кавалер орденов св. Святослава 2 и 3 ст. и св. Анны 3 ст. Происходит из дворян. Имения не имеет. Добавим: по его собственному воспоминанию, у них в семье была одна-единственная крепостная: это его собственная нянька, заменившая ему мать. Семья была бедной. Это видно не только по тому, что у него не было имения, но и еще по тому, что денег на учебу родители ему не могли дать. Он учился на казенный счет.

В 1879 году он закончил курс наук в С.-Петербургской Медико-хирургической Академии и получил диплом лекаря 19 декабря того же года. Был обязан прослужить по военному ведомству за казенную стипендию 4 года и 6 месяцев и за невзнос платы за слушание лекций еще 2 года, а всего 6 лет и 6 месяцев. То есть для тех, кто учился за государственный счет, существовала система государственного распределения с обязанностью отработать определенное число лет там, куда направит государство.

А.И. Дубровин получил назначение на службу в 5-й пехотный Калужский полк младшим врачом. Затем он получает назначение в Онежский полк, следуют новые переводы в другие полки. На самом деле все эти переводы были одной формальностью, потому что в реальности он после окончания Академии стал работать ординатором в С.-Петербургском Семеновском Александровском военном госпитале — с 25 января 1881 года.

В 1884 году он был определен на службу в дом призрения и ремесленного образования бедных детей, состоявшего под покровительством Его Императорского Величества. Здесь он становится лично известен Александру III. Какие-то личные качества влияют на его службу. Ведь пробыв в гарнизоне всего около года, он попадает снова в Петербург, уже ординатором в госпиталь. Затем в учреждение, находившееся под покровительством Императора. В 90-е году он знаком с Великими Князьями, имеет доступ в привилегированный аристократический Яхт-клуб. Понятно, нужно было обладать незаурядными для бедного провинциала качествами, чтобы в русском обществе той поры, пронизанном психологией сословности, в котором происхождение играло очень важную роль, попасть в поле зрения Императора и Великих Князей. Мы знаем уже, что в 1901-м его избрали уже действительным членом Русского Собрания, куда стремились попасть многие знатные люди. Членами Русского Собрания были и министры, и титулованные особы.

В 1896 году Дубровин служит все еще там же, но только заведение теперь называется иначе: Ремесленное училище цесаревича Николая. В том же году он произведен в Статские советники, что по Табели о рангах соответствовало военному чину полковника. Такое продвижение по службе нельзя считать очень удачным. Скорее обычным.

Женат он был, согласно аттестату, первым браком на Елене Ивановне. Имел сыновей Александра (р. 15 августа 1879 г.) и Николая (р. 15 ноября 1881 г.). Один из сыновей стал инженером путей сообщения и работал на железной дороге. Другой — инженером-судостроителем. В 1913 году Александр Иванович гостил у своего сына, который был начальником участка Северо-Донецкой железной дороги на станции Основа (под Харьковом). Об этом факте мы узнаем благодаря справке врача, удостоверяющей, что Ст. сов. А.И. Дубровин, проживая у сына на указанной станции, с 25 декабря 1911 года по 15 января 1912 года был болен острым воспалением кишечника.

Эта справка открывает еще одну, вполне обычную страницу в биографии любого человека: болезни и немощи нашего бренного тела. У А.И.Дубровина была спаечная болезнь после, видимо, операции аппендицита. Образовались в спайках замкнутые полости с гнойным содержимым. Последовали операция за операцией. Он перенес их, вероятно, три-четыре. Эта болезнь, сопровождаемая лихорадкой, болями по всему животу, ознобом, потерей аппетита и вялостью, периодически и надолго выводила его из строя. Тем удивительнее, что все годы до самой революции он продолжал заниматься общественно-политической деятельностью.

Эта деятельность требовала от него огромных усилий и, кроме того, требовала постоянной заботы о добывании материальных средств. Издательская деятельность, разъезды с агитационной целью по России, содержание канцелярии, переписка со всеми монархическими организациями, отделами и подотделами и проч. и проч. Его собственное материальное положение постепенно ухудшалось. Тем не менее он продолжал заниматься благотворительной деятельностью.

В 1916 году Дубровин купил бумаги военного займа «как верноподданный Его Императорского Величества, для чего воспользовался деньгами, вырученными от продажи собственного дома, что следует делать всем: что можно — продать, а бумаги военного займа купить, чтобы одержать победу над врагом». (Из протокола заседания Главного совета Всероссийского Дубровинского СРН от 16 января 1917 г.)

Таким образом, статский советник врач Дубровин пожертвовал все, что у него было ценного — свой дом в Петрограде на дело победы над Германией, выполнив свой патриотический долг до конца. В это время ему было 62 года и он был тяжело болен…

Несомненно привлекают к себе письма известной писательницы того времени Елизаветы Александровны Шабельской-Борк. После революции 1905 года она стала пламенной монархисткой и со всей силой своей богато одаренной натуры и невероятной энергией отдалась черносотенной деятельности в привычной для себя области — пера. Около семи лет она сотрудничала в «Русском Знамени», газете Главного Совета Союза Русского Народа, и тесно общалась на этом поприще с Дубровиным. Затем в конце 1913-го она ушла из газеты из-за расхождений чисто личного характера с Еленой Адриановной Полубояриновой, такой же, как она, яркой красоты женщиной и с таким же непреклонным характером. Понятно, что ужиться им вместе было невозможно. Тем не менее Елизавета Александровна сохранила самые теплые чувства к Дубровину.

В некоторых работах советских историков страстно обличаются моральные качества черносотенцев. Честно говоря, смешно слушать обличения в моральной нечистоплотности от советских идеологов. Идеологов партии, которая имела свои мастерские по производству бомб, которыми торговала среди других террористических групп; партии, которая жила на награбленные деньги, затем брала их охотно хоть у немцев, хоть у американских евреев. Но так или иначе, сюжет принят: черносотенцы тянули деньги из правительства и на них жили, шиковали и именно из-за денег всякие подонки и шли служить правительству в эти «погромные» организации. Точно такое обвинение выдвигал и известный кумир «патриотизма» (нынешнего, официозного) Иван Ильин в своих статьях. В одной из них («Почему сокрушился в России монархический строй?») он пишет, что в России вообще не было никакой «продуманной, организованной и отстаивающей национальный трон (?!) политической партии». Вожди же монархистов только и добивались, что получать от правительства денежные субсидии. Для доказательства он ссылается не на личное наблюдение, которого у него не было, а на мнение либерального премьера В.Н. Коковцева, кстати, единственного министра царского правительства, получившего от масонского Временного правительства, то есть революционного, повышенную пенсию. То есть как раз тогда, когда это правительство посадило большинство министров, коллег графа Коковцева, в казематы Петропавловской крепости, откуда они уже никогда не вышли на свободу. Это справка для характеристики как самого либерального Коковцева, так и для Ильина, бывшего, как выше было упомянуто, человеком революционных взглядов, близким по своим родственным связям как с интеллигентным московским еврейством, так и с руководством кадетской партии. Так вот, ссылаясь на графа Коковцева, Ильин уверяет, что была в России «не партия монархистов, а группа вымогающих просителей». Конечно, здесь не место вступать в какую-то полемику с бывшим революционером, потом масоном и клеветником. Приведенная ссылка лишь повод дать место из писем Шабельской-Борк Дубровину. В одном из них, за 1911 год, Елизавета Александровна, в то время уже далеко не молодая женщина (р. 1855 г.), имевшая за плечами более чем 25 лет литературной деятельности, пишет Александру Ивановичу:

«Если окажется возможным прислать с ней (посланной девушкой — В.О.) хотя бы три рубля — в счет гонорара. Очень прошу, родной, сделайте. Потому что нет дома ни гроша, а вечером надо Алексею Николаевичу в Русское Собрание и нам обоим на молебен. А чем платить извозчику. Не говоря уже о том, что и кушать надо бы. Простите, что надоедаю, да что же делать. Уж очень тяжко живется последнее время».

В другом письме она пишет снова:

«Голубчик Александр Иванович, ради Бога, нельзя ли хоть немножко денег… Хоть пять рублей дайте девушке моей. Хотела сама прийти, да лежу больная и, ей-Богу, мигренину не на что купить. Хвораю уже третий день, но воззвание или письмо к Отделам написано и смею надеяться, вам понравится. () Если вас нет дома, то, вернувшись, пришлите кого-нибудь. Повторяю, хоть с пятью рублями. А то сижу без дров, и, главное, без мигренину, а голова разваливается».

Письмо относится к тому же 1911 году. Еще одно письмо Дубровину. В нем она жалуется, что на ее просьбу прислать ей хоть несколько рублей за уже напечатанное газетой «Русское знамя» глав из ее романа, ей в редакции даже не ответили. Алеша, пишет она в редакцию, «конечно, (сам) зайдет, если мороз спадет. А то у него заложена шинель (для того я просила у Полубояриновой денег), а пальто старенькое уже плоховато. Боюсь. Он легко простуживается».

Здесь надо пояснить: мигренин — лекарство от головой боли. Алексей Николаевич Борк, врач. Они поженились где-то в году 1896-м. Долгое время вел бесплатный прием больных в амбулатории при редакции «Русское Знамя», специально созданной для бедных людей, членов Союза Русского Народа. Кроме того, он выполнял в редакции и редакторские обязанности и писал статьи. Фамилию мужа она присоединила к своей и стала Шабельской-Борк. Сама она родом из обеспеченной дворянской семьи, чье имение находилось в Харьковской губернии.

Характеризуя самого Дубровина, она пишет:

«Да и Вы, святой человек, все отдали, что могли Бог знает один размер Ваших жертв святому делу, но верьте — все люди русские сердцем чувствуют вашу высокую самоотверженную жертву и ценят Вас, как главный оплот патриотизма. (…) Вот почему я перед Вами преклоняюсь как перед героем, именно настоящим, не знающим сам своей цены, своего геройства. Да мы то знаем с Алексеем Николаевичем. Мы хотели сделать тоже, да не смогли. А вы смогли и сумели. Это никогда позабыться не может. (…) Поэтому берегите себя, родной наш. Не забывайте, что Вы нужны России и Государю…, а отчасти и Вашим искренним почитателям и друзьям.

Е. Шабельская».

Нелишне здесь привести еще кое-какие подробности из темы «деньги черносотенцев». Просто первые пришедшие на память, но, вероятно, мало кому известные. В Москве в районе Пречистенки на деньги А С. Шмакова, известного адвоката и автора многочисленных работ по еврейскому вопросу («Международное тайное правительство», «Свобода и евреи», «Погром в Киеве» и другие), содержался приют для 45 детей, сирот, чьи отцы погибли на фронте в японскую войну. За это благое дело А.С. Шмаков получил благодарность от Императрицы Марии Федоровны. Шмаков отдал на это дело около 80 тысяч рублей, полученных им в качестве гонорара за одно крупное, выигранное им дело.

В Киеве на деньги Дубровина содержался приют для малолетних детей из очень бедных семей. В Петроковской губернии (ныне в Польше) на деньги В.В. Казаринова, члена редакционной Комиссии издательства Русского Народного Союза им. Михаила Архангела, в его двухэтажном кирпичном доме также На его деньги, содержался приют для 40 детей полицейских и жандармов, ставших сиротами следствие революционных террористических актов. В Русском Собрании в С.-Петербурге находилась гимназия, содержавшаяся на деньги членов этого собрания.

В Иркутске, — то же самое, гимназия на деньги местных монархистов. В Одессе — целых четыре учебных заведения находились на иждивении Союза Русских Людей под руководством Николая Николаевича Родзевича (расстрелян в 1919 году большевиками). В своем имении замечательная детская историческиая писательница Мария Александровна Мариуца-Гринева содержала педагогическую семинарию и еще начальную школу. Плюс к этому она построила женский монастырь, находившийся на ее же попечении. Она же, говоря попутно, открыла десятки отделов Союза Русского Народа у себя на Киевщине и на Волыни.

Кстати в Москве, на Ходынке до сих пор чудом сохранился храм памяти убиенного Великого князя Сергея Александровича и всех жертв революционного террора 1905–1906 гг. Ныне храм восстанавливается. Построен он был на деньги члена Русской Монархической Партии А.И.Колесникова и при поддержке московских монархистов. Внутри храма по его стенам были мраморные доски с вы6итыми золотом именами погибших от эсеровских и прочих бомб и пуль русских людей, исполнивших свои долг защиты отечества.

Конечно, это своя тема, но она важна: черносотенцы и благотворительность. Когда нам говорят, что никакой альтернативы нет творящемуся безобразию, мы пытаемся вглядеться в наше прошлое, как оно предстает нам со страниц сочинений советских историков, темно и невнятно. В нем царствуют то одни преступники, то другие. Ну что, кажется, тема — «черносотенцы». Кажется, все дело сводится к одному: устраивали они погромы или нет. Примерно в этом ключе написана и книга г. Кожинова на эту тему. Убивали несчастных либералов или нет. Глупости все это, если честно. Если бы все дело сводилось бы к этим вопросам, то никто не стал бы предавать забвению эту страницу русской истории. Немецкие фашисты убивали много, много воевали, устраивали погромы и лагеря, а о них пишут и пишут. Пусть те, кто не думал на эту тему, подумает — почему так обстоят дела.

А мы пока вернемся к нашей прямой теме.

Еще одно к письму Шабельской Дубровину (этих писем много). Речь идет об убийстве в Киеве 12-летнего мальчика Андрюши Ющинского в марте 1911 года. Она пишет Дубровину: «…это ритуальное убийство меня так расстроило, что не могла ни о чем другом думать. Ужасно… 45 ран. При жизни. Право же, звери милосердней. О жиды! Об одном молю господа — дожить до возмездия, до изгнания их из России. И дождутся они кровавых репрессий, увидите. Такие убийства не прощают. Кровь вопиет к Господу».

Письмо помечено 15 апреля 1911 года.

И возникает все тот же совершенно риторический вопрос, поскольку на него нет ответа. Зачем ей, яркой, красивой женщине, талантливой, за кем волочились министры, прожившей много лет в Германии, влюбленной в театр, со всеми данными светской львицы, было «все это»?

По ее письмам видно только одно, иначе она не могла. Иначе — противно. Ведь так важно уважать себя. Иметь свои убеждения. Она их имела, при всем авантюрном складе своего характера. Но вот поди ж ты, вместо яркой светской жизни — борьба до последнего. И без гроша.

В июле 1918 года Елизавета Александровна Шабельская-Борк, уже потерявшая своего мужа, Алексея Николаевича Борка, пишет своему старому знакомому, одному из создателей Союза Русского народа, к этому времени отошедшему от всех политических дел, письмо. В нем она говорит, что готовится уехать куда-нибудь так как «откровенно признаюсь — жить с жидовкой в одной квартире выше моих сил. Устроиться отдельно сейчас не имею средств, да и не хочу огорчать и обирать брата. Выход, следовательно, один — уехать вон из Петрограда».

Где и как она кончила свою жизнь — неизвестно. По крайней мере, уже в апреле 1922 года Амфитеатров написал о ней что-то вроде некролога-воспоминания. В 30-е годы в Риге вышли в свет ее произведения из трилогии «Сатанисты XX века». Ее сын, Петр Николаевич (р. 1893 г.), боевой офицер, стрелял в Милюкова, но убил случайно Набокова, отца писателя. Этот выстрел в негодяя, кого, как и Керенского, ненавидели все нормальные русские люди, и судебный процесс прославили фамилию Шабельских больше, чем все литературные труды его матери, написанные в течение более чем 30-ти лет…

Адресат Шабельской — профессор Б.В. Никольский, уже в следующем, 1919 году, был расстрелян. Был расстрелян блестящий пушкинист, литературовед, поэт, специалист по римскому праву, знаток и переводчик античной литературы. З. Гиппиус так описывает смертный час Бориса Владимировича Никольского, сподвижника Дубровина, близкого друга архиепископа Антония Храповицкого:

«Недавно расстреляли профессора Б. Никольского. Имущество его и великолепную библиотеку конфисковали. Жена его сошла с ума. Остались дочь 18 лет и сын 17-ти. На днях сына потребовали во „Всеобуч“… Он явился. Там ему сразу комиссар с хохотком объявил (шутники эти комиссары!): „А вы знаете, где тело вашего папашки? Мы его зверькам скормили“. Зверей Зоологического сада, еще не подохших, кормят свежими трупами расстрелянных… Объявление так подействовало на мальчика, что он четвертые сутки лежит в бреду. (Гиппиус З.Н., Петербургский дневник. М., 1991, с. 54–55). (Имя комиссара я знаю)».

… Женские типы в среде монархических организаций — вообще тема просто героическая. Такой же, как Шабельская, была и Елена Адриановна Полубояринова, на чьи деньги содержалась газета «Русское Знамя». Ежегодно 100 000 руб. она отдавала на эту газету. Властная, жесткая и красивая женщина. На ее фотографиях виден хорошо этот взгляд уверенного в себе человека, прекрасно знающего себе цену и неспособного дрогнуть даже перед красными комиссарами. Даже на допросе в ЧСК Временного правительства она ведет себя твердо и высокомерно. Ей нечего скрывать. Она гордится, что всю жизнь отдала делу борьбу с теми негодяями, что теперь ее смеют допрашивать. Пробыв несколько месяцев в тюрьме, арестована 11 марта 1917, по воле кадетского правительства она была все-таки отпущена на свободу. И все. Был человек, а куда он делся? Ни следа не осталось от нее. Куда она уехала, где жила потом, — ничего не известно. Пустыня. У нас другие заботы и другие имена. А здесь человек вел газету, сражался, отдавал свои деньги на борьбу с разрушителями России, пострадал, исчез — и ни слова.

Была еще замечательная женщина — Анна Ивановна Караулова. Все годы, от 1906 до самого семнадцатого, она возглавляла Вологодский отдел Союза Русского Народа. Всматриваешься в ее портрет… Теперь таких лиц и таких взглядов у наших женщин нет. Их нет и у нас. Мы даже не замечаем, насколько мы стали ничтожнее, серее, будничнее, чем «те». Посмотрите на фотографии своих бабушек, дедушек, своих далеких и близких родственников, когда-то ушедших еще на Первую мировую. Это уважение к себе, непоколебимое чувство уверенности, что ты живешь по правде, по чистой совести, и твердое ощущение, что ты живешь по-Божьему.

Мужество. Да, его тоже не всегда хватает. А у тех людей оно было. Ведь только за 1906 и 1907 годы было убито 55 председателей отделов Союза Русского Народа.

Завершая тему о горестном положении правых писателей и публицистов, можно добавить еще два эпизода, которые должны утешить как автора этого очерка, так и многих других современных русских писателей и публицистов. Эти эпизоды взяты мной совершенно случайно из множества других и только потому, что попались на глаза.

Доцент Петербургского университета по кафедре римского права, литературовед и поэт (кому А. Блок был обязан своими первыми шагами в печати) Б.В. Никольский, о его трагической судьбе уже было сказано здесь, в 1903 году пишет историку, профессору Харьковского университета А.С. Вязигину письмо. Оба они, и Никольский и Вязигин, — люди правых взглядов, члены Русского Собрания. Оба они вскоре станут лидерами монархических организаций. Вязигин был издателем-редактором харьковского журнала «Мирный Труд», имевшего всероссийское значение. Никольский возглавляет литературный кружок студентов правого направления «Христианское содружество». В этом кружке было около 70 человек, — это капля в море революционного, атеистического студенчества, — писал Никольский. Многие из студентов-кружковцев пишут неплохие стихи. Нельзя ли их опубликовать в журнале Вязигина? В ответ Андрей Сергеевич соглашается с общим мнением Никольского. Он и сам видит отдельных студентов, «идеально смотрящих на свои задачи, однако большинство грубо, дико, невежественно и развратно; пьянство, картеж и блудные похождения их любимое времяпрепровождение. Умственного труда они бегают, будучи к нему совершенно неподготовлены, поэзии не понимают, не ценят, не знают мастеров слова. Хотелось бы (им) показать, что они „отстали“, что „новые“ люди идут к религии, идеализму, нравственности».

Что же касается просьбы Бориса Владимировича Никольского, то он готов напечатать стихи его питомцев в «Мирном Труде», но без гонорара. Гонорар платить он не в состоянии. И поясняет: «Подписчиков очень мало, расходы приходится покрывать из очень скудных средств, отказываясь от литературного заработка в других изданиях. Ведь сотрудники работают из-за идеи, а мне приходится нести обязанности редактора, секретаря, корректора, сотрудник, рассыльного и проч. Конечно, без всякого вознаграждения, но с приплатою из своего кармана».

Другой эпизод о том же. В архивных бумагах Главного Совета Союза Русского Народа за 1912 год имеется такая протокольная запись: председатель Воршанского отдела С.Р.Н. просит помочь издательнице правой газеты «Владимирский листок» госпоже Чумикиной «присылкою старой машинки и шрифта».

Конечно, такое безденежье было одной из причин того, что собственно русская печать к началу века XX влачила и в количественном и в качественном отношении в общем-то незавидное существование. Лучшие силы уходили туда, где можно было обеспеченно жить литературным трудом. Для сравнения скажем, что самым высокооплачиваемым писателем в начале XX века был Леонид Андреев. Ему из еврейского сундука платили, по свидетельству А. Белого около 1000 рублей за примерно 16 машинописных страничек. Это при том, что большинство жителей Петербурга и за целый год не получали таких денег. Жалованье ординарного профессора университета составляло около 3000 рублей в год. И это были очень большие деньги. Министр получил 15–20 тысяч в год. Леонид Андреев получал столько за одну повесть. Куприн получал за тот же авторский лист, те же 16 машинописных страниц, около 450 рублей. Милюкову в еврейско-кадетской газете «Речь» Бака, Гессена и Винавера платили за чисто номинальное редакторство 20 000 рублей. Андрей Белый получал самые маленькие гонорары в этой либерально-писательской среде — 75 рублей за авторский лист. По его собственным словам, такого гонорара за роман «Петербург» ему хватило на три года совершенно безбедной жизни в Западной Европе. Эти деньги ему регулярно поступали переводом по мере напечатания романа в журнале то в Швейцарию, то в Париж, то еще куда-нибудь, куда заносила его любознательность туриста. Такое положение дел объясняется очень просто. Известный русский писатель И.А. Родионов по этому поводу писал: «В их руках около 80 % русской печати, журналистов же еврейского происхождения, по всей вероятности, найдется более 90 %». И с горечью замечал: «Если же среди русских писателей найдется такой стойкий характер и проявит себя, то всесильное еврейство наложит на него херем или воздвигнет на него такое гонение, что вся жизнь такого человека обратится в сплошной ад… Его произведений, будь они озарены хоть блеском гения, никто читать не станет; ему никто не даст работы и в конце концов такому человеку придется или уходить с литературного поприща или умирать с голода». («Два доклада». СПб., 1912, с. 136, 140.)

Эти сравнения помогают понять многое. И не только в прошлом, но и в настоящем.

При этом нельзя хотя бы вскользь не коснуться одного литературно-исторического парадокса, являющегося примером самой поразительной неблагодарности либерального потомства в отношении тех, кто дал возможность состояться как писателям нашим классикам. Кого мы должны благодарить, что у нас есть эти имена? Ответ на этот вопрос сразу объясняет причину неблагодарности либерально-культурного потомства. Имена тех, кто стал печатать произведения наших классиков тогда, когда другие отказывались, известны — это два реакционера: Катков со своим «Русским Вестником» и А.С. Суворин. Оба записаны в либеральном синодике в черносотенцы. Но именно они стали печатать Достоевского и Толстого, Тургенева и Чехова. Кого благодарил Достоевский за то, что он как писатель состоялся — реакционера Каткова. Кого благодарил Тургенев — увы, но тоже все того же — Каткова. Именно последний не только брался печатать будущих классиков, но он в отличие от других издателей платил им высокие гонорары и тем дал возможность этим писателям жить и писать. А нам подарил сочинения этих светочей литературы. А не будь Суворина — не было бы и Чехова. Это он, реакционер и черносотенец, увидел в молодом авторе смешных маленьких юморесок большого писателя. Именно он и никто другой. Итак, два реакционера, черносотенца подарили нам и всему человечеству, и прогрессивному, и черносотенному, русских классиков…

В заключение скажем, что Александр Иванович Дубровин после февральского переворота был арестован и помещен в Петропавловскую крепость. Здесь нет ничего удивительного. Попал в руки либералов-кадетов черносотенец. Еще недавно черносотенный царизм давал жить сытно и кудряво этим кадетам, нянчился с ними и спрашивал, чего еще изволите, а те ножкой все больше — ничего не надо, нужна вся власть. Теперь свободолюбивые кадеты начали свое правление с расправы над своими политическими врагами. Была создана при Временном правительстве «Комиссия для внесудебных арестов». Да, внесудебных. То есть незаконных. Вот здесь-то и началось нечто необычное. Столько лет кадеты твердили, что Дубровин погромщик, что он организовал убийства такого-то и такого-то. Получив все карты в руки, все следственные дела из судебных органов, имея возможность допрашивать кого угодно, что нашли за Дубровиным? Какие вины, какие преступления? Кажется, вот уже сейчас и повалятся одни доказательства за другими. Да и вообще теперь-то, наконец, можно будет обнародовать такие дела за черносотенцами, такие дела! Сначала у следователей Временного правительства от ожидаемого успеха кружилась голова. Затем она не кружилась, затем закружилась, но в другую сторону. Но об этом, если Бог приведет, в другой раз. Итак, оставим вопрос, что же нашли следователи революционного правительства за черносотенцами вообще и за Дубровиным в частности. Не скроем, перед нами история Великой лжи, вошедшей во все учебники истории и энциклопедические словари. При этом все юридические нормы оказались попраны.

Вся наша предреволюционная история, то есть история последних десятилетий существования Российской империи, предстает перед нами в виде какого-то огромного флюса, с раздутой влево щекой, и нам объясняют как бы подспудно, что это и есть образ России. Уже почти сто лет все журналы, газеты, книги по культуре и политической истории посвящены деятелям одного круга идей. Это все исключительно — представители одного либерально-интеллигентного и радикального круга, замечательные и талантливые, пламенные и великие революционеры и писатели, философы и поэты. Создается впечатление, что вся Россия только и мечтала, что расстаться со своей спокойной и размеренной жизнью и погрузиться в пучину смуты, с голодом, нищетой, подвалами Лубянки и ГУЛАГами. Читая же деятелей либерального направления, создается впечатление — в дополнение к первому, — что «лучшая часть» думала о демократии и свободе слова. И что если бы не большевики, о, тогда… На самом деле, не думала.

Большая же часть населения России не только не мечтала о демократии, но само это слово было ему непонятным. Она, эта подавляющая часть, жила, надо сказать, не письменной культурой, а устной. Для нее, этой большей части, то есть примерно для 150 миллионов человек, были совершенно безразличны имена тех замечательных и пламенных, талантливых и гениальных, которые украшают страницы нашей исторической и литературоведческой литературы. Интересы этих 150 миллионов и выражал Дубровин и его соратники. Трагическим образом Великая письменная культура вступила в глубокое противоречие с устной культурой, будучи пронизанной антирелигиозным духом. И это противоречие завершилось уничтожением устной культуры. Пушкин победил, но язык просфирен, где он сам учился русскому языку, исчез. И новому Пушкину уже негде учиться русскому языку. Вот ведь в чем дело-то.

Каким-то образом, несмотря на огромное количество литературы, посвященной истории России XIX века и начала XX, в которой авторы, писатели и философы, публицисты и политики пытаются осмыслить произошедшее с нашей страной, не звучит важнейшая тема, ось нашей трагедии — весь послепетровский период до самой революции семнадцатого был периодом трагического столкновения и беспощадной борьбы Великой письменной атеистической культуры с еще более Великой устной культурой, основанной исключительно на христианской традиции, обычае, авторитете старших и опытных, и в которой каждый человек является реальным носителем культуры и одновременно ее творцом. Здесь нет никакой внешней, государственной цензуры. Только Великая устная культура лишена всякого признака политической тенденциозности и диктата «сверху». В этом столкновении и гибели этой Великой устной, традиционной христианской культуры и есть гвоздь всей трагедии России.

Ее голос затих навеки. А вместе с этим затих и голос огромной страны. Мы читаем романы, повести, читаем очерки той поры, но голосов деревни, села, городов и городков, ярмарок и народных гулянии мы не слышим. Не слышим голоса, доносящегося и из изб и городских квартир. Не слышим не потому, что писатели плохо писали и пишут. Нет, писали и пишут хорошо. Не слышим потому, что стали глухими. А стали глухими именно потому, что мы — дети печатного слова, дети литературы. Глухие к живому слову.

Может показаться странным и не идущим к месту весь этот пассаж, которым закрывается сюжет, связанный с именем председателя Союза Русского Народа, статским советником, сверхштатным чиновником по Медицинскому Департаменту Министерства Внутренних Дел Александром Ивановичем Дубровиным.

Но здесь надо объяснить, почему автор этих строк вынужден был прибегнуть к такому эмоциональному «обличению» нашей письменной литературы по истории и культуре. Огромное количество документов, имеющихся в фонде архива, из которого извлечены вышеприведенные документы, касающиеся так или иначе Дубровина, с одной стороны, представляют собой огромный интерес и для историков, и для литераторов. Но дело в том, что они все нуждаются в комментариях, возможно, развернутых. Чтобы они заговорили, нужно представить их в какой-то понятной читателю смысловой среде. К примеру, кто знает сегодня имя Елизаветы Александровны Шабельской? Имя прот. И. Восторгова, вероятно, с какой-то стороны кто-то из читателей слышал. Слава Богу, недавно был издан пятитомник его трудов. Имя Меньшикова для читателей «Слова», вероятно, тоже не представляет тайны. Журнал одним из первых опубликовал его предсмертные записки и письма жене. Можно назвать еще несколько имен, которые сами по себе почти знакомы.

Но проблема заключается не в именах самих по себе, а в том историческом контексте, в социально-исторической среде, в которой они действовали. Главные проблемы, которые их волновали, нам совершенно неизвестны. Нам трудно понять менталитет этих людей. Историки попытались увести нас от понимания той реальной политической ситуации, которая действительно была трагической. И очень сложной. По наивности, внушенной нам исторической советской школой, кажется, что вся проблема сводилась к борьбе богатых и заносчивых аристократов и бедных людей, ими угнетаемых. Конечно, сегодня звучат голоса, правда одинокие, что дело не в социологических схемах.

Перед обладателем архивных материалов, историком, занимающимся историей нашей страны и ее последним предреволюционным периодом, стоит проблема почти неразрешимая. В этом надо честно признаться. Либо надо ему, ломая себя, дополнять известное какими-то деталями из истории и культуры нашего прошлого, тем укрепляя лишь общий искаженный облик России и ее внутренней жизни на протяжении десятилетий и веков. Либо надо открывать новую тему и детально, доходчиво знакомить читателя как с новыми материалами, так и давно известными, давая другие пропорции и другие значимости.

Но для того, чтобы это делать, нужно знать, кто тебя будет публиковать, дадут ли тебе место в печатных органах, и сколько именно. Здесь таким манером, как — «слушай, старик, может, чего там подбросишь интересненького — страниц этак на десять — двадцать» — далеко не уедешь. Иногда, смотришь, подбрасывают: то там, то здесь что-то появляется «этакого»… и проходит совершенно незамеченным. Один очень важный пример, поясняющий мою мысль наглядным образом, хочется привести, так как сегодня этот пример будет понят всеми. Лет двадцать — тридцать назад его, вероятно, поняли бы единицы. Дело вот в чем. Еще до революции в искусствоведении сложилась совершенно определенная постановка вкуса и взгляда на стоящее и великое в изобразительном искусстве.

Согласно этому взгляду все искусство Древней Руси — есть глубокий период варварства, от которого лучше всего избавляться — мотыгой, молотом и взрывчаткой. Вся икона наша русская представлялась плодом неумения и невладения искусством живописи. Данная на иконах обратная перспектива убеждала в этом маститых искусствоведов окончательно. Еще до революции начался поход, замечу, совершенно варварский, против всего искусства Древней Руси. Я сам неоднократно выслушивал речи «маститых» на эту тему. Убедить «маститого» как от искусствоведения, так и от литературоведения в том, что они в данном случае выступают просто как обыкновенные дураки, не иначе, еще никому в мире не удавалось. Один знакомый мой сверстник, однажды, когда мы шли по улице, признался, пожимая плечами, увидев на прилавке какой-то итальянский альбом с иконами Рублева, Ушакова и другими: «Ну вот я профессиональный искусствовед, а ведь вот если бы не эти альбомы с Запада, то встреть я икону хоть того же Рублева, пнул бы ногой, как безобразную мазню». И заключил удивленным возгласом: «Чего они в „этом всем“ нашли! Там». Там, значит, за кордоном.

Оборачиваясь к нашему Русскому прошлому, в том числе и к теме «Дубровин и его соратники» или, что то же, к теме «борьба с революцией и демократией в России», видишь ту же ситуацию. А ведь речь идет о камне, который отвергли строители и который лежит в основе всей Русской истории и русского самосознания. Я глубоко уверен, что придет время, пройдут десятилетия и не мы, а кто-нибудь оттуда начнет разрабатывать наши же новые имена и новые сюжеты, а наши российские издательства начнут перепечатывать, а затем появятся и свои историки на эту тему. При этом западниками все будет изгажено до последней степени. Все будет так. Пока же имена одних и тех же набивших оскомину своим величием деятелей, как и прежде, будут доканывать читателя со страниц журналов и множества книг…

Следует заметить — в правом, контрреволюционном лагере в дореволюционной России люди были не умнее, конечно, представителей левой интеллигенции. Были всякие — разные. Были и такие, кто полдня был красным, а полдня — белым. Было бы упрощением видеть всю проблему в том, чтобы к известному добавить неизвестное. И сделать картину на два-три метра шире. От этого картина, конечно, не улучшится. Речь идет о другом. Кажется, пора бы обратиться к русской истории, а не к истории революций и революционеров…

«Русский мир», № 4, 2000