Стечение обстоятельств

Подпоручик Янек Яжембский в условленное место прибыл пунктуально. Прибыв, сначала позвонил, потом постучал и лишь после этого взялся за ручку входной двери — все, как положено по инструкции. Разумеется, дверь оказалась незапертой.

— Можно? — вежливо спросил сотрудник полиции и вошел в квартиру.

Труп, ясное дело, не ответил. Он лежал на полу, заваленный макулатурой. Хорошо просматривались лишь ноги, но подпоручик полиции Янек Яжембский обладал уже некоторым опытом и по ногам сразу понял — человек мертв. На всякий случай полицейский ноги все-таки пощупал, они оказались еще теплыми. Окинув взглядом находящуюся в неимоверном беспорядке комнату этой однокомнатной квартиры, выхватил из разгрома искомое — телефон. Разбит, конечно.

Подпоручик Янек Яжембский в полиции состоял не по уголовной, а по экономической части, но, разумеется, имел представление о сложностях работы коллег из отдела особо тяжких уголовных преступлений, и в его планы отнюдь не входило еще более усложнять их работу:

Однако, с другой стороны, этот еще тепленький покойник мог оказаться не совсем мертвым, и в таком случае ему следовало оказать незамедлительную медицинскую помощь. Кстати, возможность вернуть к жизни пострадавшего целиком совпадала с интересами самого подпоручика, ибо на условленное место он прибыл для того, чтобы пообщаться вот с этим предполагаемым покойником, и неоказание ему помощи могло вообще перечеркнуть все шансы на такое общение.

Все эти мысли вихрем пронеслись в голове подпоручика Яжембского, и их вытеснила одна, главная — немедленно вызвать медицинскую помощь и немедленно вызвать оперативную группу. Но как? Телефон выведен из строя. Бежать куда-то и бросить незапертой квартиру с обнаруженным трупом? Оставить в квартире некого, запереть нечем, а пока он туда и обратно преодолеет лестницу на пятый этаж, всякое может случиться. Попробовать позвонить от соседей? Ни в коем случае, неизвестно, чем еще обернется дело. Скорей, скорей решайся, сколько можно раздумывать! Необходимость что-то немедленно предпринять прямо-таки заглядывала подпоручику через плечо и рычала страшным голосом. И он решился.

— Один раз козе смерть! — пробормотал подпоручик, плотно закрыл дверь злосчастной квартиры и ринулся вниз по очень неудобным ступенькам крутой лестницы. Просто чудо, как не переломал себе рук и ног! Позвонив куда надо из своей служебной машины, припаркованной за квартал от этого дома, подпоручик в том же темпе взлетел на пятый этаж, убедился в наличии покойника в квартире и, опять закрыв дверь, тяжело дыша, уселся перед нею на верхней ступеньке лестницы. Теперь только оставалось ждать прибытия опергруппы с полицейским врачом, о чем Яжембский предупредил особо.

Тут скрипнула дверь квартиры напротив злосчастной, и в щель просунулась дамская голова в мелких завитках. Женщина, чьи лучшие годы давно миновали, подозрительно посмотрела на незнакомого мужчину, усевшегося на ее лестничной площадке, и неприязненно поинтересовалась:

— А пан тут чего?

Подпоручик Яжембский выглядел очень прилично, никак не походил ни на пьянчугу, ни на бандита, ни даже на хулигана. Был он молод, симпатичен, одет прилично, тщательно выбрит, и трудно было предположить, что такой способен безобразничать на лестничной клетке. А вот на квартирного вора очень даже походил! Как раз такие приличные, не вызывающие подозрений и очищают квартиры в отсутствие их владельцев.

Видимо, эта мысль столь явственно отразилась на лице женщины, что подпоручик счел нужным рассеять ее подозрения и. произвести по возможности хорошее впечатление. Во-первых, нельзя допускать, чтобы баба подняла крик на все парадное, а она явно к этому готовилась. Во-вторых, такая, судя по всему, любопытная и энергичная особа, проживающая дверь в дверь с его безвременно ушедшим из жизни клиентом, может оказаться весьма ценным свидетелем.

Послав дотошной бабе одну из своих самых обаятельных улыбок, молодой человек с грустью произнес:

— Так не повезло, проше пани! Ногу подвернул, ступить нельзя. Подожду немного, может, пройдет. Очень уж неудобная у вас лестница!

— Не лестница, а форменное безобразие! — с готовностью подтвердила голова в дверях, но бдительности не утратила. — Интересно, когда же пан успел подвернуть ногу? Только что вошел, и вообще ничего такого я не слышала.

— Вот на этой ступеньке и подвернул, только что, и сразу сел! В самом деле ничего слышно не было, видите, у меня ботинки на микропоре. Да вы не беспокойтесь, я вот помассирую, авось все и пройдет!

И он принялся растирать щиколотку правой ноги, так как к бабе ближе была левая.

Бабу это не очень убедило.

— А мне казалось, что пан уже был здесь, потом спустился на улицу, а потом опять поднялся! — настаивала она. — А чтоб подвернул ногу, такого я не видела.

Ага, похоже, любопытная соседка не отходила от глазка в своей двери! Очень важное обстоятельство, и хорошо, что подпоручик его установил, ведь неизвестно, захочет ли еще эта вредная баба общаться с официальными представителями следственных властей.

— Пани просто не могла меня видеть, ведь я нагнулся! — вежливо пояснил Яжембский, проверяя свою гипотезу относительно глазка. Поскольку опровержения не последовало, офицер полиции уверился в своем предположении и смело врал дальше, еще энергичнее растирая ногу:

— Такая боль, вы не представляете!

Трудно сказать, удалось ли подпоручику убедить соседку. Скорее, не удалось, ибо она по-прежнему смотрела на него с подозрением, помощи не предложила и, похоже, о чем-то думала. Затем, судя по движению кудрявой головы, пожала плечами, втянула эту голову внутрь и захлопнула дверь.

Будучи уверен, что баба продолжает наблюдать за ним через глазок, подпоручик продолжал демонстративно массировать лодыжку. Ему пришло в голову, что версию с вывихнутой ногой можно использовать и в другом отношении: опергруппа, уезжая, прихватит его с собой как пострадавшего, и тем самым удастся скрыть от дотошной соседки свою принадлежность к полиции. Знакомство с нею, так сказать, состоялось, как знать, может, и пригодится.

Полиция прибыла через десять минут. С нею приехал и полицейский врач.

— Ну, что тут у вас? — сухо поинтересовался подпоручик Анджей Вербель, с которым Янек Яжембский учился еще в начальной школе, не говоря уже о средней и специальной милицейской. Пути их разошлись лишь после окончания Высшей школы милиции, когда судьба разделила их, отправив на службу в разные отделы.

— Нарочно не придумаешь! — ответил Яжембский и стащил коллегу на несколько ступенек вниз. В ответ на недоуменный взгляд давнего дружка пояснил: — Камера работает! Баба вон из той квартиры видит нас в глазок.

— Да что случилось?

— Приехал поговорить по душам о своем деле с одним типом, а застал клиента для вас.

— Фальшивомонетчики? — пожелал убедиться подпоручик Вербель.

— Да, как раз копаюсь в этом деле, а он мог много знать. Чертовски много знать. Как тебе удалось так быстро заловить эскулапа?

— Случайно ошивался поблизости. А что, ты думаешь, тот еще жив?

— Был теплый, я пощупал. И знаешь, в комнате все вверх ногами. Анджей, мне бы хотелось присутствовать при осмотре.

— Нет проблем! Пошли скорее!

Оказалось, можно уже не спешить, ибо хозяин квартиры, как установил врач, расстался с жизнью окончательно и бесповоротно, и произошло это еще до прибытия подпоручика Яжембского, минимум полчаса назад. После врача свое дело сделал фотограф и уступил место специалисту по дактилоскопии.

— На ручке входной двери мои отпечатки, — информировал его подпоручик Яжембский. — Снаружи, внутри я к ручке не прикасался.

— Очень мило с вашей стороны, — похвалил его эксперт. — Тут я как раз вижу потрясающие отпечатки. Свеженькие, как первая редисочка.

Врач в своем заключении не сомневался. Хозяин квартиры и в самом деле был совершенно мертв. Две колотые раны, из них одна прямиком в нужный орган, исключали ошибку. Следов борьбы врач не обнаружил.

— Если удар в сердце нанесен пружинным ножом, это мог сделать даже ребенок, — заметил врач. — А больше ничего до вскрытия сказать не могу.

Начальник опергруппы капитан Фрелькович подвел итоги первых минут расследования:

— Нападение внезапное, скорее всего, действовали пружинным ножом. Хозяин квартиры открыл кому-то знакомому дверь — это мог быть и мужчина, и женщина, и даже ребенок — и получил первый удар. Не давая ему опомниться, нападавший толкнул хозяина в квартиру, где и нанес ему смертельную рану. Потом в спешке принялся что-то искать в комнате. Преимущественно рылся в бумагах.

— И наверняка нашел, — с горечью резюмировал подпоручик Яжембский. — Что бы мне, холера, прийти на час раньше!

— А почему же ты не пришел? — поинтересовался школьный товарищ.

— Он сам мне назначил время. Слушайте, тут напротив такая дотошная баба живет, она не отходит от глазка в двери и наверняка видела, кто здесь был незадолго до моего прихода.

И Яжембский рассказал о своем знакомстве с любопытной соседкой. Оба — и капитан, и подпоручик из следственной группы — очень обрадовались. Такая камера действительно могла оказаться бесценной!

Труп лежал посередине небольшой комнаты тесной однокомнатной квартиры и очень мешал опергруппе в ее работе, поэтому капитан распорядился отправить его с врачом в морг. Подпоручики Вербель и Яжембский могли на просторе приступить к осмотру помещения, сам же капитан решил лично побеседовать с наблюдательной соседкой, надеясь в глубине души, что после общения с ней следствие удастся закончить в рекордно короткий срок.

Не успел капитан снять палец с кнопки звонка, как дверь распахнулась.

— Ну, чего раззвонились? — недоброжелательно поинтересовалась пожилая красотка громким пронзительным голосом, явно намереваясь привлечь к делу общественность. — Сейчас полицию вызову!

— А я и есть полиция! — обрадовал ее капитан. — Вот мое служебное удостоверение. Разрешите войти? Мне нужна ваша помощь.

Внимательно изучив удостоверение личности, женщина неохотно впустила капитана в квартиру. Удостоверение, похоже, отнюдь не смягчило подозрительную особу, она по-прежнему оставалась неприязненной и бдительной.

Опытному оперативному работнику хватило взгляда, чтобы понять — он имеет дело с одной из самых неприятных категорий граждан, самоуверенными и недалекими женщинами старше среднего возраста со следами былой привлекательности, исполненными претензий ко всему на свете неизвестно за что. Первые же слова возможной свидетельницы подтвердили наихудшие опасения капитана:

— А что тут вообще происходит? С чего вдруг такой шум? Там живет порядочный человек, редкий мужчина, никогда никакого шума не было, никаких подозрительных визитеров, вроде вас...

— Вот я как раз о визитерах и хотел поговорить с уважаемой пани! — подхватил капитан. — У вас глазок в двери, так, может, вы случайно видели, кто тут сегодня был?

— Случайно! — фыркнула дама. — Тоже скажете! Да я, если хотите знать...

Спохватившись, что сболтнула лишнее, она прикусила язык и попыталась исправить содеянное:

— То есть я хочу сказать... приходится смотреть, столько разного жулья развелось! Вот поэтому, как услышу что подозрительное, сразу и смотрю в глазок. Да вы войдите, чего уж там.

Капитан с энтузиазмом похвалил столь полезную осторожность и спросил, кого же именно удалось сегодня высмотреть.

Оказалось, одного такого... Околачивался здесь, на лестнице, без всякой видимой причины один подозрительный тип. С виду — чисто ангелочек, воды не замутит, вежливый такой. Но она-то знает, что именно такие самые опасные! Уж поверьте ее опыту и умению разбираться в людях. Ногу он подвернул, видите ли! А сам по лестнице вверх и вниз как метеор шастал!

Капитан терпеливо выслушал донос на подпоручика Яжембского, продемонстрировав к нему повышенный интерес, поблагодарил бабу за бдительность и спросил, не видела ли она сегодня еще кого до появления подозрительного ангелочка. В бабе опять пробудилась бдительность и недюжинные способности рыночной торговки.

— Сначала пусть пан полицейский мне скажет, что случилось. Ведь я же видела — кого-то на носилках вынесли. Не иначе, моего соседа. Совсем расхворался? Он ведь уже несколько дней как плохо себя чувствовал. Приступ какой? А иначе больше ни словечка от меня не услышите.

— Убили его! — резко бросил капитан, решив, что встряска бабе не помешает, а правду сказать соседям все равно придется.

Полицейская тактика сработала безотказно. Баба была ошарашена, да еще как! Схватилась за горло, видимо, дыхание перехватило, вскочила со стула и тут же тяжело плюхнулась обратно. Капитан невозмутимо наблюдал за реакцией соседки на известие о смерти «такого порядочного человека», «редкого мужчины». А соседка с ненавистью прохрипела сквозь стиснутые зубы:

— Это та сука, не иначе!

— Какая сука? — немедленно пожелал уточнить капитан.

Женщина не ответила. Молча сидела она, пытаясь справиться с волнением и интенсивно о чем-то размышляя. Потом все так же, не говоря ни слова, встала, направилась в кухонный закуток и там напилась воды прямо из-под крана, что несомненно свидетельствовало — волнение было истинным, не показным. Какой дурак в нормальном состоянии стал бы пить прямо из-под крана жидкость, которая в этом городе называется водой? В сыром виде?! Когда всем известно, что даже в кипяченом ею лучше мыть пол, а не потреблять внутрь.

Тем не менее женщина немного пришла в себя, села на прежнее место, тяжело вздохнула и решительно заявила:

— Все скажу! И, помолчав, стала давать показания:

— Первое: в глазок я наблюдала за дверью соседа, потому как он сам меня просил об этом. Кто, кто... Пан Миколай, ясное дело, сосед мой, что живет напротив! За кем наблюдать? Да за всеми, кто тут крутится на площадке, кто звонит ему, когда его нет дома, вообще за всем. Ну, я и наблюдала. Раз какие-то типы пришли и отверткой в его двери ковыряться начали, так я их шуганула. Нет, это еще в прошлом году было. Сегодня? Как же, и сегодня приходили. С час назад, ну, может, с полтора, появилась тут эта лахудра. Я ее сразу узнала! Явилась не запылилась, вспомнила о пане Миколае через три года!

Лахудра очень заинтересовала капитана Фрельковича, и он попросил рассказать о ней подробней.

— Да жила она с ним три года назад! — с ненавистью, сквозь стиснутые зубы произнесла соседка покойника. — Приходила сюда к нему. Редко правда, чаще он к ней ходил. «Жена», — говорил мне, а какая она там жена! Багажная квитанция вместо штампа в паспорте. Да вот уже как три года не видать тут было этой холеры, и слава Богу, а сегодня — нате вам, объявилась! В зеленом ортальоновом плаще. Он ей открыл, она вошла, побыла немного и отчалила. А уж летела, будто волки за ней гнались! Я в окно поглядела, так она к своей машине чуть ли не бегом бежала. И умчалась.

— А какая у нее машина?

— Не знаю, в машинах я не разбираюсь. Нет, не «фиат», не «полонез» и не «мерседес», эти я отличу, а , вот за другие не поручусь. Да старая такая машина, поношенная. Я так понимаю — пан Миколай эту стерву бросил, вот она ему и отомстила, пришила беднягу. Как пить дать, она пришила!

— Фамилию ее знаете?

— Нет, пан Миколай мне не говорил. И имени тоже.

— А как она выглядит?

— Ну чистая выдра, страх один. Патлы торчат... Что какие? Патлы какие? Да такие, светлые. Ну да, блондинка. Нет, не крашеная. Да уж можете мне поверить, я в этом разбираюсь получше некоторых полицейских чинов! А что еще сказать? Нет, не толстая, скорее тощая. И вовсе не молодая, только строит из себя девочку, а самой никак не меньше тридцати пяти! Рост? Поменьше меня, на полголовы меньше, факт!

Поскольку свидетельница габаритами напоминала деревенскую печь, — рост далеко за метр семьдесят и телосложение весьма солидное — капитан сделал необходимую поправку, и все равно информация о внешних данных лахудры, выдры и стервы была слишком общей. Хорошо бы в бумагах покойного пана Миколая обнаружить ее имя и телефон, а возможно, и адрес.

— Так вы не знаете, где она живет?

— Где-то недалеко, в районе Верхнего Мокотова, а вот улицы не знаю. Пан полицейский, эта чума в квартиру пана Миколая входила последней, а до того пан Миколай живехонький был! Я ему сырок принесла из магазина. Он дверь отворил и взял сырок. Говорю вам — в полном порядке был, живой и здоровый!

— Как же здоровый, ведь вы только что сказали, что он уже несколько дней как хворал?

— Он ив самом деле был нездоров. Несчастный случай, попал под машину. Что-то с позвоночником, по квартире пан Миколай с трудом передвигался, а на улицу и вовсе не выходил. В остальном же здоровехонек был, с чего ему помирать?

— А больше к нему никто сегодня не приходил?

Баба ответила не сразу, и у капитана создалось впечатление, что она решает про себя — сказать или не говорить еще о чем-то. Похоже, решила информацию попридержать.

— Нет! — сказала как отрезала.

Поскольку капитан продолжал выжидающе смотреть на свидетельницу, та, подумав, сочла нужным добавить:

— Да к нему, почитай, вообще никто и не заходил. Бывал, правда, один хмырь, но редко, раза два в году, не чаще. Ну, какой хмырь, известно какой! Средний такой, рябоватый, вечно обвешанный фотоаппаратами. А как-то раз заявилась форменная кикимора — большая, толстая и чернявая. Но та вовнутрь не заходила, он с ней через цепочку говорил. Оставил на площадке ждать, вышел, и куда-то они пошли. Нет, кикимора больше не появлялась.

По словам наблюдательной соседки, убитый был журналистом и вечно собирал материал-информацию, над которым потом работал дома. Поиски необходимого материала занимали у него много времени, случалось, он целыми днями где-то пропадал. Но пьяным ни разу не возвращался! Даже если добирался до дому поздней ночью или под утро. Одно слово — порядочный человек.

На этом, собственно, и закончился первый разговор капитана Фрельковича с наблюдательной соседкой. Из всего сказанного ею самой ценной представлялась информация о неизвестной женщине, побывавшей в квартире соседа последней.

Тем временем два подпоручика с помощью сержанта полиции провели в квартире погибшего большую работу. Отложив на будущее подробный анализ множества машинописных страниц, газетных вырезок, газет и журналов в целом виде, а также официальных документов (оптимисты!), они первым делом занялись тщательным изучением двух, по их мнению, самых интересных предметов. Один из них был блокнотом, а может быть, записной книжкой, второй — женской сумкой из мягкой кожи, большой, не очень новой, с оторванным ремешком, на котором ее носили на плече, и испорченным замком-молнией.

Капитан Фрелькович накинулся на эту сумку, как оголодавший стервятник на падаль, ведь она, естественно, ассоциировалась у него с упомянутой выше лахудрой, стервой и чумой. Очень возможно, что именно она, бывшая любовница, и прикончила соседа свидетельницы.

— Документы? — с надеждой воскликнул капитан.

— Фига с маком! — невежливо ответил подпоручик Вербель, но начальство не обиделось — такая горечь и разочарование прозвучали в голосе подчиненного. А тот добавил:

— Разве в такой сумке может оказаться что-нибудь путное? Да вы сами взгляните, пан капитан, на ее содержимое, вон там мы все выложили. И перечень составили.

Обозрев кучу самых разнообразных предметов, вываленных на софу, капитан схватился за перечень. Из него следовало, что весьма поношенная пластмассовая косметичка, находящаяся в упомянутой дамской сумке, была битком набита предметами, из которых только пудреница не вызывала удивления. Остальные же ничего общего с косметикой не имели. Там находились: перочинный и консервный ножи, лекарства и перевязочный материал, филателистический пинцет, булавки и столько прочей дребедени, что содержимого только косметички хватило на то, чтобы завалить полсофы.

Капитан воздержался от комментариев и продолжил чтение перечня. Под пунктом 4 в нем фигурировал миниатюрный календарик на этот год всего с двумя записями. Под пунктом 15 — клочок бумаги с надписью «Змам 46 16». Далее следовал еще один клочок, на котором было в спешке накорябано: «Зося 15». Фигурировали в перечне и несколько пустых пластмассовых папок с надписями на иностранных языках, и ксерокопия весьма экзотического кулинарного рецепта, жетоны к игорным автоматам, скомканные куски бумажных салфеток и туалетной бумаги. От 17 до 21 пункта следовали: две банки пива марки «Окочим», бутылочка салицилового спирта, горсть гальки в целлофановом пакете, отдельно два довольно крупных булыжника, один черный, другой белый, и небольшой электрический фонарик на две батарейки — без батареек.

Дочитав до конца, капитан долго молчал, переваривая прочитанное, потом задумчиво произнес:

— Женщина, которая в своей сумке носит столько барахла, способна на все! Ведь она же явно ненормальная. Была тут в квартире одна, незадолго до Яжембского. Ее обязательно надо найти.

— Надо бы, но как? — пробурчал подпоручик Вербель.

— Есть же ее записи в календарике. Ну и клочки бумаги с двумя телефонами.

— Много ли выжмешь из «Зоей 15»? Всем известно, что пятнадцатого мая именины Зофьи. Вы на «Змам» надеетесь, пан капитан? Хотелось бы знать, что это такое — «Змам».

— Адрес, — не очень уверенно предположил капитан, — улица Змам, дом сорок шесть, квартира шестнадцать.

— Да разве есть такая улица? — удивился подпоручик.

— А вот вы и проверьте. И позвоните по этим вот номерам телефона, что записаны в календарике. А больше ничего не обнаружили интересного?

— Я нет, может, коллеге удалось...

Коллега, подпоручик Яжембский, занялся изучением записной книжки покойного. Судя по выражению лица коллеги, ему не многое удалось из нее выудить.

— Обнаружишь тут! Ну и блокнотик, в жизни не видел такого.

И в самом деле, трудно было назвать блокнотом эту груду перепутанных смятых страниц. Объединяло их лишь то, что лежали они в одной кучке и были одного формата. Заполняли странички бесчисленные цифры, номера телефонов, адреса, наскоро сделанные записи для памяти типа: стекло, суб. 17, бабуля, 77/42, Яр., М. Око, на углу и т. п. Компьютер бы спятил, пытаясь расшифровать такое!

— Послушайте, а вы уверены, что это сумка женщины, а не покойника? — деликатно поинтересовался подпоручик Вербель. — Она хоть и дамская, да уж очень подходит ее содержание к записям в его записной книжке.

— И пудреница подходит? — усомнился капитан.

— Зато губной помады в сумке не было. И туши для ресниц. А у женщин они всегда при себе.

— Кончай инсинуировать, он был нормальный мужик! — рассердился подпоручик Яжембский. — Метр восемьдесят ростом, и бицепсы, как у борца. Бабу из себя никогда не строил.

— Ты его так хорошо знаешь? — удивился капитан.

— Еще бы мне его не знать! Не первый месяц копаюсь в афере с фальшивомонетчиками. Этот тип работал в МВД, но уже пятнадцать лет как вышел на пенсию. После того, как получил травму позвоночника. Однако склонность к разнюхиванию осталась. На свободе занялся расследованием подделки пятисотзлотовых купюр. Возможно, еще раньше проявил интерес к фальшивым стодолларовым банкнотам, но точно утверждать этого не могу, пока нет данных. Человек предельно осторожный и очень замкнутый, держался в стороне от всех, много знал, но помалкивал, язык не распускал. Для чего собирал сведения — трудно сказать, может, просто искусство ради искусства. Мне удалось его прижать к стенке, во время нашего последнего разговора согласился на встречу и дал понять, что кое о чем расскажет, поделится своими сведениями. Поделился, ничего не скажешь...

Помолчали, каждый думал о своем. Молчание прервал капитан:

— Необходимо выяснить следующие вещи. Кажется, тут кто-то ковырялся в замке отмычкой. На сей счет допросить бабу из квартиры напротив. Далее, недавний несчастный случай с покойным. Получил опять травму позвоночника, везет же человеку! Тут могут сохраниться сведения в Дорожной инспекции, разузнать подробности...

— А самое главное — разыскать хозяйку этой сумки! — подхватил подпоручик Вербель, взмахнув упомянутой сумкой. — Только и делов!

Вернувшись в комендатуру полиции, подпоручик позвонил по номерам телефонов, обнаруженным в календарике. Оба не отвечали. Удалось выяснить, что это номера в Центре экспериментальной медицины Польской академии наук, который расположен на улице Дворковой. Правда, в это время в Центре уже мог закончиться рабочий день.

Стали искать улицу Змам и не нашли. Подпоручик Яжембский высказал предположение, что запись прочли неправильно, следует читать — Знам. Улицы, начинающейся на Знам, тоже не оказалось. Подпоручик Яжембский пошел еще дальше и предложил расшифровать запись как Знан, ибо не вызывали сомнения только буквы «З» и «а». Таких улиц Оказалось целых две, улица Знана и улица Знанецкого. Первая была короткой ууичкой на Воле, старом районе Варшавы, вторая, тоже не сказать чтобы очень длинная, в Гоцлавеке, районе новостроек. Поскольку ни на одной из этих улиц никак не поместился бы дом под номером 46, сотрудникам следственной группы было поручено поискать упомянутые улицы по другим городам Республики Польша.

Когда следственная группа покидала квартиру, где был обнаружен труп, подпоручик Яжембский предусмотрительно попросил коллег вывести его из квартиры под видом задержанного. Школьный товарищ с удовольствием выполнил его просьбу и не только крепко держал Яжембского за плечо, выпроваживая из квартиры, но даже легонько подталкивал в спину. Оба надеялись, что любопытная соседка подсматривала в глазок, а подпоручик Яжембский рассчитывал побеседовать с ней в частном порядке. Вечером того же дня он нанес ей визит.

— Ну что? — удивилась соседка, впуская в квартиру уже знакомого человека, — Так сразу и выпустили?

— Сразу и выпустили! — не задумавшись ответил молодой человек. — Только проверили отпечатки пальцев да обыскали. Перчаток не обнаружили, чего же не выпустить?

— Вы могли их сто раз выбросить, когда по лестнице вниз сигали.

— Так они не только лестницу проверили, а и все мусорные ящики поблизости. И мою ногу. Увидели, что вывихнута, с такой я далеко не мог сбегать. Ихний доктор мне перевязку сделал. Вот, смотрите.

Подтянув брючину, молодой человек продемонстрировал свою щиколотку, аккуратно обмотанную эластичным бинтом. Правую, Яжембский постарался не перепутать. Женщина с недоверием покачала головой. Непонятно, как это она могла так ошибиться, ведь уверена была, что вот этот парень с грохотом помчался вниз по лестнице и тут же вернулся, а оказывается, и в самом деле, вывихнув ногу, сидел на лестнице согнувшись, потому она его и не могла видеть. Жаль, что сидел молча, вот если бы еще и стонал, тогда у нее не осталось бы и тени подозрений. Последнее соображение недоверчивая соседка высказала вслух, на что Янек Яжембский признался: не стонал он не потому, что такая сильная у него воля, а просто от боли горло перехватило. Это чистосердечное признание вроде бы немного смягчило недоверчивое сердце женщины.

— А теперь вы чего хотите? — почти дружелюбно поинтересовалась она.

— Если бы я знал! — с тяжким вздохом ответил несчастный молодой человек. — Теперь и сам не знаю, что делать. Кто-то убил вашего соседа, а я, честно говоря, ведь к нему пришел.

— Знаю! — отрезала соседка.

— Но наверняка не знаете, что его обокрали! — убедительно врал подпоручик. Историю он заранее выдумал. — Утащили большой толстый портфель, точнее, саквояж, размером с хороший чемодан. Бумаги там у него были...

— Что за бумаги?

— Да всякие. В том числе и мои. Как бы это вам объяснить... Расписки там были, векселя, знаете, всякие такие документы... Имея их на руках, можно много неприятностей людям сделать. Я хотел договориться с паном Миколаем, знаю, за так он бы моих расписок не отдал, но я и заплатить был готов. Да что я! Мелочь. А вот некоторые другие, чьи векселя оказались у пана Миколая, запросто могли и пристукнуть беднягу, чтобы раз и навсегда разделаться. И дешевле обойдется... Вот я и подумал — не было ли здесь чего-нибудь такого, особенного? Ну не знаю, скандал какой, ссора, попытка взлома, не угрожал ли кто ему? Вы, судя по всему, женщина умная, наблюдательная, вы должны знать все!

И молодой человек устремил на умную женщину такой молящий взгляд, что и камень бы не выдержал. И хотя баба по своей консистенции намного превосходила любой минерал, она вроде бы чуточку смягчилась. Во всяком случае, утратила настороженность, ибо у нее вырвалось:

— А может, это те самые...

— Которые? — жадно подхватил подпоручик. Баба немедленно спохватилась и вновь закаменела.

— Ну та самая зараза, — ответила она. — Та сука, та мерзавка, что убила его. Вышла она с торбой.

Информация о торбе была весьма ценной, но проинструктированный капитаном подпоручик намеревался расколоть упрямую бабу, которая что-то явно скрывала. Для следствия, естественно, главный интерес представляла женщина, посетившая пана Миколая за минуту до его смерти, но оно, следствие, не имело права проигнорировать и все сопутствующие обстоятельства. Особенно, если их скрывали столь упорно.

Торба была описана соседкой во всех подробностях: большая, похоже тяжелая, битком набитая и зеленого цвета. Нет, из нее ничего не торчало, так что невозможно было догадаться, что именно вынесла эта гангрена. Очень может быть, что и те самые бумаги.

Подпоручик разыграл целую комедию. Это надо же, как ему не повезло! Хозяин бумаг убит, а бумаги свистнула какая-то неизвестная гангрена. Может, хоть кто-нибудь еще ее видел, может, кто ее знает, раз она бывала в этом доме, может, кто из соседей или дворник? А вообще, очень странно, ибо, насколько он знает, бумагами были заинтересованы сплошь мужчины, откуда появилась женщина и чего ей тут было надо? Совершенно непонятно и вообще сплошные проблемы!

Старания подпоручика не пропали даром, баба вроде бы стала колебаться. Невооруженным глазом было видно, что в ней борются противоречивые чувства: засадить на всю оставшуюся жизнь за решетку стерву и гангрену или сообщить этому несчастному молодому человеку еще какую-то информацию. Информация свидетельствовала о ее, бабы, уме и наблюдательности и уже не могла повредить соседу. А с другой стороны, как не воспользоваться такой уникальной возможностью отомстить разлучнице? Ни за что!

— У меня чуть молоко не убежало, — сухо заявила баба вроде бы ни с того ни с сего. — Так что не знаю, был ли тут еще кто. А ее я видела! И когда она ушла, пан Миколай был уже мертв. Повесить ее мало, пусть на веки вечные в пекле мается, такого мужчину убила!

Голос женщины дрогнул, и стало ясно, что под безвкусным макияжем и копной взбитых и покрытых лаком волос кипят истинные страсти, над которыми довлела ненависть и жажда мести. Подпоручик поспешил высказать свое полное согласие с мнением уважаемой пани. Да, он тоже считает, что принятое ранее наказание плетьми у позорного столба следовало бы для некоторых преступниц вновь ввести. А еще лучше таких привязывать к хвосту лошади и... Но даже такое родство душ не побудило соседку выявить правду. Двух человек видела она сегодня у двери своего соседа — заразу и вот его самого, а больше никого. И ничего не знает.

У подпоручика создалось твердое убеждение — что-то еще произошло здесь сегодня. Или еще кто околачивался, или покойник выходил после ухода заразы, или что-нибудь другое приключилось, однако выдавить правду из этой ожесточившейся мегеры представлялось невозможным. В своих показаниях она зациклилась на одном пункте, возможно и имеющем место, а больше ни о чем сообщать не намеревалась. Более того, сама попыталась выудить у подпоручика информацию:

— А что, когда вы вошли в квартиру, так пан Миколай был совсем мертвый?

— Совсем! — ответил подпоручик. — И по правде говоря, я хотел тут же смыться, да проклятая нога подвела. Вы небось видели — наехали менты и прихватили меня. Вот интересно, кто им сообщил? Случайно не вы?

— Нет, не я. Ведь тогда я еще не знала, в чем дело, а пан Миколай очень не любил шум поднимать, я бы не осмелилась без его разрешения. Тьфу, что я такое говорю! А вы никого не видели, когда сюда поднимались?

— А кого я мог видеть? Вы имеете в виду ту заразу?

— Да нет, уже после нее мое молоко закипело, пришлось постоять над кастрюлей. Но ведь она могла прийти не одна, а с компанией.

— С какой компанией?

Баба упрямо сжала рот, а подпоручик вновь почувствовал уверенность в том, что соседка наверняка еще кого-то видела здесь, на лестничной площадке. Видела, но ни за что на свете не признается, чтобы под подозрением оказалась лишь ненавистная соперница. А может, сама не уверена, что еще кого-то видела, может, не успела рассмотреть, как раз из-за того самого молока, о котором так упорно твердит. Может, только что-то слышала...

Выдерживая долгую паузу, молодой человек испытующе глядел на свою собеседницу. Без толку, выдержка у той была железобетонная. Подпоручик тяжело вздохнул и на всякий случай задал вопрос:

— А сколько прошло времени от ухода этой заразы до моего появления? Может, хоть приблизительно можете сказать?

— Шестнадцать минут! — был ответ. Подпоручик изумился:

— Вы так точно заметили время?

— Да, все из-за молока. Я его поставила, а сама на часы смотрела.

— И за это время ничего не произошло?

— Как же не произошло? Молоко сбежало. Подпоручик почувствовал, что сыт этим молоком по горло, и сменил направление расспросов.

— Вот вы упоминали, уважаемая пани, что один тип ковырялся в замке вашего соседа отмычкой. Расскажите об этом подробнее, если помните, конечно.

Баба вроде бы вздохнула с облегчением — ушли от неприятного разговора — и охотно поделилась сведениями о типе с отмычкой. Было это еще в прошлом году. И не один был тип, с ним еще женщина была. Ну, какие, обыкновенные, он не старый, но и не молодой, средний такой, а она помоложе будет. Рассказывать особенно нечего, ведь они так ни до чего и не доковырялись, она их шуганула. А больше тут ничего особенного не происходило, пан Миколай — человек порядочный, спокойный, таких мужчин поискать...

И опять полились дифирамбы покойному. Подпоручик изображал на лице внимание и сочувствие, стараясь не выходить из своей роли.

— Да, так не повезло, — мрачно резюмировал он, когда соседка замолчала. — А я, признаться, питал слабую надежду, что он, пан Миколай, может, кое-что у вас оставил. Ведь он полностью вам доверял, я правильно понял?

— Полностью! — с гордостью подтвердила соседка. — И если бы захотел что оставить, то только у меня. А вам обязательно надо разыскать ту заразу. Мало того, что она прикончила пана Миколая, так еще и воровка, ваши бумаги сперла...

На этом их разговор и закончился. Злой как черт спускался подпоручик Яжембский по лестнице, тщетно ломая голову над тем, как заставить проклятую бабу поделиться, несомненно, очень важной информацией. В том, что она ею располагала, он теперь не сомневался.

В комендатуре полиции уже были получены результаты дактилоскопической экспертизы. С ними подпоручика ознакомил капитан Фрелькович.

— В квартире обнаружены отпечатки пальцев всего двух лиц — покойника и свеженькие, женские. А больше никаких! Сколько живу, такого не встречал! И ведь ничего не стирали, специально отпечатки не стирали, это установлено. Неужели в этой квартире так никто никогда и не бывал?

— А весь этот беспорядок в комнате? — заинтересовался подпоручик Яжембский. — Его та женщина устроила?

— Нет, беспорядок устраивали в перчатках. Серых, синтетических. Но могло быть и так: он ее впустил, она вошла, поговорили, она наоставляла немного своих отпечатков, потом сделала вид, что уходит, убила хозяина, надела перчатки и принялась что-то искать. След от перчаток всюду оставлен поверх следов от ее пальцев, так что приходится принять такую очередность.

— Допустим, а зачем она оставила свою сумку с камнями и пивом?

— Черт ее знает. Может, ее что-то спугнуло, пришлось срочно смываться. Ума не приложу! Никакая разумная версия не приходит в голову. Я уже готов был допустить, что сумку хозяин хранил как память о ком-то. Да вот пиво свеженькое, календарик этого года. А внутри сумки отпечатки пальцев только этой женщины. На бутылках с пивом еще, правда, чьи-то, скорее всего продавца. Знаешь, у меня такое ощущение, что что-то здесь не так, уж больно все просто...

В свою очередь подпоручик Яжембский доложил о своем разговоре с соседкой покойного и обуревавших его, подпоручика, подозрениях насчет скрываемых соседкой сведений. Капитан оживился.

— Значит, возможна все-таки еще одна версия, — сказал он. — Соседка видела еще кого-то, кто заходил в квартиру соседа после ухода той женщины, и он-то и прикончил нашего покойника. А потом стал что-то искать в его квартире, устроил беспорядок и смылся. Ты как думаешь?

— Баба явно что-то скрывает, то, что может свидетельствовать в пользу ненавистной ей женщины, поэтому и не говорит. Уперлась и ни словечка! Послушай, не сделать ли нам кофе? — Он подошел к столику, включил чайник с водой. — У вас найдется кофе или мне сбегать за своим?

— У Вербеля где-то должен быть, посмотри. А теперь давай, рассказывай в подробностях, что удалось узнать. Может, сопоставив данные, на какую-нибудь версию и нападем. Я уже договорился о временном включении тебя в нашу опергруппу. Или вот что, принеси-ка для начала свои документы, те, что ты собрал по делу о фальшивомонетчиках. Наверняка пригодятся. Тогда уж и кофе свой захвати.

— Приветик! — сказал мужской голос в телефонной трубке.

Я не ответила. Слишком хорошо знала я этот голос и слишком сильно ненавидела его все эти три года. Только в последнее время ненависть поуменьшилась. Давно отошли в прошлое упоительные чувства и романтические душевные порывы. Их сменили разделяющие нас бездонные Пропасти, горы до небес и топкие болота, в которых без следа погрязло все светлое, что некогда объединяло. Не думала я, что снова придется услышать этот голос.

По опыту зная, что он способен ждать до посинения, я сочла за лучшее отозваться и сухо произнесла:

— Добрый день.

Он сразу перешел в наступление:

— Значит, ты узнала, кто говорит?

— Да.

— У меня к тебе громадная просьба. Мне бы очень хотелось, чтобы ты пришла.

Мне показалось, я ослышалась. В гневе я всегда реагировала необдуманно. Вот и теперь, позабыв о намерении быть сдержанной, я невольно воскликнула:

— Что ты сказал?!

— Мне бы хотелось, чтобы ты пришла ко мне, — вежливо ответил он, не обращая внимания на тон вопроса. Он всегда был таким. — И, если можешь, немедленно.

Уж не спятил ли он? Или перепутал номера телефонов и не отдает себе отчета в том, с кем говорит?

— Зачем? — заставила я себя спросить по возможности спокойно.

— Мне нужна твоя помощь.

За те семь лет, что мы провели вместе, ему неоднократно требовалась моя помощь, и каждый раз это было такое, от чего становилось плохо. Он говорил: «Будь готова, мне понадобится твоя помощь». И я по нескольку часов, как дура, должна была сидеть в полной готовности, ничего не делая, никуда не отлучаясь, и ждать, что он мне соизволит приказать куда поехать, что сделать. Одна из причин, приведшая к нашему разрыву.

— А ты отдаешь себе отчет, с кем говоришь? — недоверчиво поинтересовалась я.

— Конечно, отдаю, ведь я же звоню именно тебе! Мне требуется помощь, и ни к кому другому я обратиться не могу. Сколько раз ты упрекала меня, что я тебя не ценю, что не вижу в тебе никаких положительных качеств. Вот тебе еще одно доказательство, что ценю и вижу. И особенно одно из них, которое в данной ситуации просто бесценно. И поверь, сейчас речь идет не обо мне, а о гораздо более важных вещах!

Я с трудом удержалась от того, чтобы не выразить вслух своего изумления: разве есть на свете что-то более важное, чем он?

Вместо этого решительно заявила: — Не хочу!

— Я предполагал, что ты не захочешь. И все-таки обратился к тебе. Ибо дело это связано с такими вещами и такими людьми, которые, я уверен, тебя очень интересуют. У тебя появляется возможность узнать нечто очень важное.

— Выходит, ты предлагаешь мне взятку?

— Нет, я знаю, взяток ты не берешь. А сейчас одному из твоих друзей грозит опасность. Оказывая мне помощь, ты поможешь и ему. Я бы сам все сделал, уже немного осталось, да временно лишен возможности передвижения.

Противоречивые чувства боролись в моей душе. Гнев и ненависть побуждали отказаться от всяких дальнейших разговоров и положить трубку, любопытство и желание помочь какому-то своему другу толкали на дальнейшие переговоры. Ну и еще эта дурацкая черта моего характера — не подвести человека, если он надеется на меня, доверился мне. Не меняться же мне теперь, даже если доверившийся мне человек оказался форменным свиньей, грубым животным, лишенным жалости и понимания!

— Ладно! — со злостью сказала я в трубку. — Приду. Что, прямо сейчас?

— Как можно скорее.

Дорога не заняла много времени, через десять минут я уже была у его дома. Жил он, чтоб ему пусто было, на пятом этаже, а в этих жутких домах на Рацлавицкой улице нет лифтов. Давно уже мечтала я лицом к лицу встретиться с тем извращенцем, который дал указание пяти-шестиэтажные дома строить без лифтов, решив, вероятно, что в них поселятся сплошь альпинисты и скалолазы. Задушила бы кретина голыми руками!

По лестнице на пятый этаж я поднималась дольше, чем ехала до этого дома. Уже на третьем этаже я почувствовала, что моя сумка стала тяжелее, на четвертом я еле ее тащила. Интересно, чем это она у меня набита? А поскольку еще обнаружилось, что ремешок, на котором она висела на плече, еле держится, вот-вот оторвется, пришлось эту тяжесть тащить в руке. К знакомой двери на площадке пятого этажа я добралась на последнем издыхании и была не в состоянии даже жестами дать понять мое отношение к бабе из квартиры напротив, глаз которой так и выпирал из глазка ее двери.

— В чем дело? — неприязненно спросила я Ми-колая, захлопнув за собой его дверь.

— Видишь ли, — вежливо ответил тот, — у меня неприятности с позвоночником.

Я не сочла нужным отреагировать на информацию, не поинтересовалась, что именно у него с позвоночником, зато сразу поняла, что ему от меня требовалось: значит, надо сделать за него что-то вне дома, ибо сам он выходить не может. Да уж, одолеть такую лестницу и здоровый-то не всякий способен... Я молчала, выжидая, чтобы он сам изложил свою просьбу. И дождалась, Миколай заговорил сам:

— Не буду говорить о других чертах твоего характера, но уж положиться на тебя можно, на себе проверил не один раз. Если возьмешься — сделаешь обязательно. А просьба моя такая: я дам тебе сумку, которую надо отвезти на Центральный вокзал, в камеру хранения. Там есть такие автоматические ячейки. Запрешь в одну из них, а ключ привезешь мне. Сделать это надо поскорее, но не раньше, чем через два часа. Вот и все. Извини, что обременяю тебя, но ты сама неоднократно повторяла — человек должен расплачиваться за свои достоинства, ты — за свою добросовестность и честность.

У меня в глазах потемнело от ярости. С ума он сошел, что ли, чтобы сейчас вспоминать как раз то, из-за чего у нас вечно вспыхивали ссоры? Сколько раз он имел случай убеждаться в моей добросовестности, оскорбляя меня при этом и унижая. Теперь-то зачем об этом вспоминать, если действительно нуждается в моей помощи? Не иначе позвоночник ему в голову бросился. Ох, как хотелось кинуть ему в лицо: «Подавись ты моей добросовестностью», повернуться и уйти, хлопнув дверью. Уж не знаю, что меня удержало.

— Ну и разумеется, быть немой как могила или колодец бездонный, — лишь ехидно произнесла я.

— Колодец не молчит, — поучительно заметил Миколай. — В колодце есть эхо. А если бы не надо было соблюдать тайну, я нашел бы и других исполнителей.

Езус-Мария, смилуйся надо мной! За что я должна выслушивать все это? Если я такое сокровище, так раньше надо было меня оценить, а не использовать в своих целях как неодушевленный предмет, не очень полезный, зато весьма обременительный. Любая девка казалась ему намного привлекательней меня. Так пусть теперь эти девки и таскаются по вокзалам с его вещами! Уж что я вытерпела с ним, на сколько постарела, как истрепала нервы — и не рассказать. И нет у меня ни малейшего желания помогать ему, к тому же я на все сто процентов уверена — нет никакой необходимости отвозить этот сверток. Выдумал он такую необходимость! Предельный эгоист, эгоцентрик в высшей степени, он уверен, что весь мир только и ждет, чтобы вцепиться в его секреты, наступит мировая катастрофа, если кто-то про них проведает. И я должна принимать участие в этом идиотизме?! Только потому, что, оказывается, я — единственное существо во всей Галактике, достойное его доверия.

Правда, прося оказать помощи, Миколай, надо отдать ему справедливость, не подлизывался и не пресмыкался передо мной.

— Где это? — спросила я.

— Да вот, — указал он на огромную пластиковую сумку, битком набитую.

Я попробовала приподнять ее, и у меня опустились руки.

— Чем она у тебя набита? Килограммов сто, не меньше!

— Всего шесть с половиной. А набита она записями, составляющими плод моих исследований, которые тебя также интересуют. По разным причинам я не могу это держать дома. А с сумкой тебе не придется подниматься по лестнице, спускаться будешь. Исследования же касаются... Кажется, его зовут Павел, не так ли?

Молнией пронеслось в голове — так вот что торчало занозой в его сердце все эти годы! Холодная ярость овладела мной, я поставила сумку и потребовала, сдерживая нарастающее бешенство: ;

— Немедленно говори, в чем дело!

— Нет, — ответил мерзавец. — Скажу, когда ты вернешься с ключом.

Он смотрел на меня с таким потрясающим равнодушием, что рассудок подсказал — надо пойти на компромисс. Я хорошо знала этого человека: скорей я по кирпичику разберу этот проклятый дом, чем выдавлю из него хоть одно слово.

— Хорошо, — сказала я, — через два часа.

— Кстати, обрати внимание на разрушенную беседку, — заметил этот мерзавец совершенно равнодушным тоном.

Как меня кондрашка не хватила на вместе — не знаю. Ну, ладно, через два часа я сюда вернусь и вот — клянусь чем угодно — с места не сойду, к полу прирасту, пока он мне не скажет всего! Убью мерзавца, если надо будет! Дверь-то он мне откроет, ведь ключ от меня получить надо. Злая, как сто тысяч чертей, пылающая от ярости и в то же время старающаяся не показать этого, я взяла его торбу и свою сумку. Вот еще дополнительная тяжесть! Тут я вспомнила, что ведь через два часа опять сюда вернусь, зачем же таскаться со своей сумкой, еще раз тащить ее на пятый этаж? Хватит с меня того, что я сейчас спущусь с этой неимоверной тяжестью, хоть подниматься буду налегке. Не помню, что у меня там в сумке, но пока я без нее обойдусь.

Я лишь вынула из своей сумки кошелек и портмоне с документами. Хорошо, что в моей куртке такие карманы, еще и не то поместится.

— Сумку оставляю, пусть у тебя постоит.

— Хорошо. Постарайся никому не попадаться на глаза.

Вот еще пылая от ярости, я не помнила, как спустилась с лестницы, как добралась до своей машины. Затолкала проклятую сумку на заднее сиденье и поехала на вокзал.

В Павла я влюбилась в восемнадцать лет, когда была студенткой первого курса. Он учился на втором. Поскольку у меня к тому времени был уже муж и первый ребенок, я задушила в себе неуместное чувство, чему немало способствовал тот факт, что объект не обращал на меня особого внимания. Обращал он его на Баську, одну из моих подружек, девицу потрясающей красоты, но с невыносимым характером. Вот так, с самого начала, мой жизненный путь вечно преграждала чья-то потрясающая красота... На Баське он и женился.

Слабым утешением явилось то обстоятельство, что в характере супруги он разобрался раньше, чем я защитила диплом. Потом я на время потеряла Павла из виду, потом мы встретились снова. К тому времени у меня уже было двое сыновей и я развелась с мужем, а у Павла оказалась новая жена. Мне это было до лампочки, слишком много проблем ставила передо мною жизнь, но прежние чувства аукнулись, и я, не сдержавшись, сказала ему об этом. Тогда мы вместе работали над интерьером резиденции американского посла, ну и я как-то ляпнула чего не следовало, без всякой видимой цели, ибо считала свою жизнь окончательно разбитой и планов на будущее уже не строила.

— Похоже, голубушка, ты спятила малость, — сочувственно отозвался в ответ Павел, решительно изгоняя из посольской ванной крикливый кармин и заменяя его тонированной охрой. — Ты молода, красива, только жить начинаешь, карьеру наверняка сделаешь! Да от мужиков отбою не будет!

— Ха-ха! — только и сказала я. Зачем мне какие-то мужики, вот если бы он сам... Мог бы на деле доказать, что жизнь моя только начинается, вместо того чтобы утешать дурацкими словами. Вслух я этого не произнесла, но, похоже, мысли мои витали в воздухе, ибо он каким-то образом отгадал их и желание мое осуществил.

Жизнь продолжалась, любовь наша через пень колоду тянулась, спотыкаясь на многочисленных роковых препятствиях, но дружбу нам удалось сохранить навсегда. Пни и колоды были самого разного свойства. Когда Павел разводился второй раз, я уже успела не только второй раз развестись, но и поклялась в верности Миколаю. А когда рассталась с ним, Павла поблизости не оказалось, не говоря уже о том, что он был женат в третий раз. Меня эта женщина не могла вынести даже на столь большом расстоянии, и Павлу, чтобы избежать скандалов, приходилось скрывать от нее мои самые невинные приветы и поздравления.

К тому времени Павел навсегда покинул родину. Дело в том, что на четверть он был французом, с детства польский и французский были для него родными языками, а его французская бабка так до конца дней своих и не овладела польским. Во Францию Павла всегда тянуло, чему, принимая во внимание тогдашние порядки в нашей стране, нечего удивляться. Талантливый декоратор, там он считался ценным специалистом и вообще уважаемым человеком, здесь же терялся в серой массе безликих роботов, лишенных всякой перспективы на будущее. Он мечтал работать свободно, с размахом, никому не подчиняясь и не оглядываясь на всевозможные ограничения, расстался с народной, прости Боже, демократией и бросился в объятия капитализма. Результаты оказались ошеломляющими.

Однако до этого Павел отколол рискованный номер. Даже слишком рискованный.

Зарабатывали мы тогда мало, что кот наплакал. Я меньше, он немного больше, но все равно мало. А уезжать за границу нищим, клянчить на хлеб и ночевать под мостом очень не хотелось. Питаться сухим хлебом с остатками колбасы, захваченной с покинутой родины — нерадостная перспектива. Человеком почувствовать себя хотелось сразу же.

— Аська! — как-то сказал Павел. Он один на свете так меня называл (Иоанна — Иоаська — Аська).

— Если умеешь колдовать, постарайся уж для меня, сейчас мне просто необходима помощь каких-нибудь сверхъестественных сил.

— Ты что задумал? — встревожилась я.

— Побился об заклад. И теперь меня ждет одно из трех: пять тысяч зеленых, строгая изоляция на срок до двадцати пяти лет или пенсия по инвалидности на всю оставшуюся жизнь. Наколдуй, чтобы получилось первое.

— А что это за пари? — сурово спросила я.

— Я побился об заклад, что сумею нарисовать стодолларовую купюру. Что касается моих творческих возможностей, тут я совершенно уверен, плевое дело. К сожалению, заключая пари, я был здорово выпивши, иначе, может быть, и воздержался бы. Хотя уже и тогда отдавал себе отчет, на какое опасное дело иду. Понимал, что и отъезд меня не спасет, ибо такого рода преступления преследуются Интерполом.

— И что, отступить уже нельзя?

— Поздно, тот человек передо мной раскрылся, и теперь мне или браться за дело, или плыть Вислой к морю в виде хладного трупа. Это тебе не благотворительное общество.

— О Езус-Мария! Никому ни слова об этом! Об этом мы не только никому не сказали, но и между собой не говорили, тем не менее я узнала, что пари Павел выиграл и вскоре после этого покинул Польшу.

Затем была короткая встреча в Париже. Павел по уши сидел в работе, от заказчиков не было отбою, пресса всего мира писала о нем. Ему удалось отвертеться от какого-то интервью, чтобы втайне от жены встретиться со мной. Встречу я начала с того, что со злостью накинулась на бывшего возлюбленного.

— Чувства твои я уважаю, но не понимаю, черт возьми, что эта женщина против меня имеет? Я раньше нее спала с тобой! Это я могла бы предъявлять претензии!

— А разве от женщин можно требовать логики? Ей просто хотелось бы, чтобы тебя просто вообще никогда не было на свете, и давай с этой темой покончим.

— Не только ей этого хочется! — пробурчала я в ответ, мимоходом подумав о том, что знаю еще подобных женщин, но сейчас не время было раздумывать над таким удивительным явлением. Должно быть, было во мне что-то такое, что вызывало распространение активной неприязни ко мне у стольких представительниц нашего прекрасного пола...

— Ты знаешь, у меня возникли кое-какие опасения, — сказал Павел в ходе той нашей парижской встречи. — Ну, может, опасения — сильно сказано. Тень опасений. Техника, конечно, за это время изменилась, но где-то у кого-то припрятана картинка моей стодолларовки с моими отпечатками пальцев и, стыдно признаваться в такой глупости, но даже и матрица. Один раз я брал ее в руки.

— Не надо было брать! — поучительно сказала я. — Для того, чтобы разглядывать, хватило бы и глаз.

— Я только что признался в собственной глупости, не так ли? — мягко возразил Павел. — А то самое мероприятие раскручивается вовсю. Ты знаешь, полиция такого не любит. К тому же дело осложняют некоторые политические аспекты, не только здесь, но и в Штатах. Впрочем, ты сама, все понимаешь, говорить об этом излишне. Вдобавок зашевелились конкуренты, у меня есть враги. Предметы, о которых я только что упомянул, находятся в Польше.

— И что?

— Если бы удалось их уничтожить... Я подумала о Миколае, с которым меня тогда как раз связывала любовь — огромная и вечная, как завивка и двигатель. Тогда я Миколаю доверяла безоговорочно. Возможностями он располагал, энергии ему не занимать, а что Павла любил примерно так же, как жена последнего — меня, так на что мои дипломатические способности? Подавив зародившиеся было в душе сомнения в собственных дипломатических способностях, я решила попытаться.

Когда я сказала об этом Павлу, он решился ознакомить меня с теми сведениями, которые ему удалось собрать. Его дед, супруг той самой французской бабки, был богатым человеком. Среди прочих недвижимостей было у него небольшое поместье Поеднане, которое находилось в четырех километрах за Тарчином, недалеко от груецкого шоссе. Я не только знала об этом поместье, но и бывала там. Дело в том, что моему отцу, банковскому служащему, вскоре после войны приходилось вести по роду службы дела с владельцем поместья. Недвижимость эта равнялась пятидесяти гектарам и десяти квадратным метрам. Вот из-за этих десяти м2 и разгорелся весь сыр-бор. Владения, превышающие пятьдесят гектаров, государство приватизировало. Оно бы не задумываясь отобрало и Поеднане, да дедушка Павла был малый не промах, использовал все свои тайные возможности, нажал на тайные пружины, и довольно долго ему удавалось сдерживать аппетиты государства. В конце концов ему помог мой отец, человек справедливый и мыслящий математическими категориями. По его предложению цифру, обозначающую размер владения, округлили в сторону уменьшения. Чем в конце концов закончилось дело, я не знаю, но поместье запомнила очень хорошо, ибо отец брал меня туда с собой несколько раз, поместье мне чрезвычайно нравилось, я даже представляла, что оно принадлежит мне... Потом я выросла, научилась читать и разучилась мечтать, долго не бывала в тех краях и уже совсем недавно приезжала туда вместе с Миколаем.

Павел был старше меня на три года, в доме деда подолгу живал и в его поместье знал каждый кустик. Знал он и о том, что до сих пор сохранился тайный ход из дома до беседки, стоящей в саду. Так вот, у него была информация о том, что подвалы дома и подземный ход к беседке используются фальшивомонетчиками как тайные хранилища. Откуда он это узнал — мне неизвестно. Далее Павел сообщил, что беседка давно обвалилась, сам большой дом наполовину заселен случайными людьми, наполовину же используется под склад продовольственных товаров.

Огораживающую сад и дом загородку местное население уже давно использовало на свои нужды. Как раз, именно в тайных хранилищах дедова дома Павел и просил меня поискать вещественные доказательства его преступления. А я-то, когда мы с Миколаем приходили в тот дом, и не догадывалась ни о чем. Теперь мне кажется, что Миколай догадывался...

И вот теперь, в маленьком парижском кафе, где мы с Павлом заняли уютный столик в уголке, Павел знакомил меня с топографией тайника. Оказалось, что вход в него существует и со стороны беседки, и со стороны дома, и оба эти входа закрыты очень сложной системой запоров.

— Да откуда ты об этом знаешь?

— О подземном ходе?

— Кончай придуряться, о малине!

— Тебе об этом знать необязательно. А поскольку до истечения срока давности мне осталось целых восемь лет, я постарался еще до отъезда побольше разузнать, да и все это время поддерживаю кое с кем контакт. Мне известно, что сейчас тем бизнесом занялся один матерый уголовник, большой специалист своего дела. Он прибрал к рукам и производство, и сбыт, и доставку, ведь не все изготовляется у нас, немного и импортируют. Занялись не только долларами, советую относиться внимательнее и к собственным банкнотам, особенно к крупным купюрам. К этому я уже никакого отношения не имел. А вся моя беда в том, что моя картинка оказалась самой удачной. Приятно, конечно, что я такой талантливый, но согласись, на черта мне эта реклама. Если тебе что-то удастся сделать — очень хорошо, но если не выйдет, не огорчайся. Нет так нет.

Слушая Павла, я невольно думала о том, что если бы не Миколай и не жена Павла, я бы опять в него влюбилась.

Пообещав держать руку на пульсе, я рассталась с бывшим возлюбленным и отправилась по своим делам.

Фальшивомонетчиками из любви к искусству занимался по давней милицейской привычке Миколай, а результатами своих изысканий со мной не делился. Когда мы с ним были в Поеднане, он без внимания оставил беседку в саду, куда я хотела по старой памяти заглянуть. А теперь вдруг оказалось, что он что-то разнюхал, и невинная беседка вдруг приобрела первостепенное значение. Неизвестные же мне результаты его изысканий, по всей вероятности, находятся вот в этой невероятно тяжелой сумке, которую мне велено запрятать в одной из бесчисленных ячеек камеры хранения Центрального вокзала.

Если бы я знала, что случится на этом проклятом Центральном вокзале, ни за что не согласилась бы помочь Миколаю!

По дороге у меня кончился бензин, с трудом хватило дотянуть до Дольной, там проторчала в очереди на заправку. При въезде в Пулавскую мне чуть не под колеса бросился мой приятель Мачек, умоляя подбросить его на площадь Трех Крестов. Крюк предстоял небольшой, подбросила. Двинулась прямиком к вокзалу и угодила в пробку на Иерусалимских Аллеях. Ничего, и пробку пережила. Предусмотренные Миколаем два часа уже были на исходе.

У вокзала я довольно легко нашла место для машины, припарковала ее и отправилась с сумкой к камерам хранения. Тут обнаружилось, что подъехала я не к тому уровню вокзала, пришлось спускаться на нижний этаж с тяжеленной сумкой, а она, проклятая, с каждым шагом становилась все тяжелее. Внизу я увидела громадное количество искомых багажных ячеек, они тянулись передо мной бесконечными рядами, скрываясь в туманной дали. Народу возле них крутилось немного, я и обрадовалась — похоже, выполнить задачу будет нетрудно. Потом я прочитала надписи-инструкции для пользователей багажными ячейками. Больше всего эмоций вызвали две. Первая сообщала, что жетоны следует приобретать в кассе «Б» этажом выше. Вторая — что администрация железной дороги не несет никакой ответственности за оставленный в ячейках багаж. Ругнувшись про себя, я отправилась искать эскалатор. Нашла, но он не действовал. Нашла второй, и он вывез меня на площадь перед вокзалом. Не на тот, значит, встала.

Ругнувшись уже не про себя, но все-таки не очень громко, я обошла вокруг вокзальное здание и не нашла кассы «Б». Сумка меня буквально пригибала к земле, никто из посетителей вокзала не мог мне сказать, где находится касса «Б». Выбрав из окошек «Справочной» то, к которому стояла самая короткая очередь, я уже через пятнадцать минут узнала, что пани в окошечке занимается исключительно расписанием поездов, причем только международных, а о багажных ячейках не имеет ни малейшего понятия. Я удержалась от громкого выражения своего негодования только потому, что внезапно вспомнила: среди автоматических багажных ячеек я видела окно-прилавок с живым человеком! Надо было сразу же обратиться к нему, а не заниматься чтением. Неужели многие годы печального опыта так и не научили меня, что нельзя верить печатному слову?

Я опять потащилась на первый этаж. От тяжести проклятой сумки рука совсем занемела. Вот и прилавок с живым человеком!

— Да эти ячейки не работают вот уже, почитай, года два! — сказал мне человек за прилавком, сочувственно глядя на меня. — Ими никто давно не пользуется.

Может, я не так его поняла? Вообще разучилась понимать по-польски? Может, я нахожусь вообще в какой-то другой стране?

— Мне непонятно, что вы сказали, — слабым голосом ответила я. — Как это не пользуются? Вот это все остается без употребления? Почему?

— Очень просто. Пока изготовляли жетоны, цены успели несколько раз поменяться, вот у них все и сорвалось.

Нет, похоже, я все-таки у себя на родине.

— Глупости! — вырвалось у меня. — Жетоны могли остаться те же самые, просто надо было продавать их дороже, соответственно галопирующей инфляции. Ведь жетон действует одинаково, независимо от того, стоит ли он два злотых или миллион.

Человек за прилавком пожал плечами.

— А вот об этом не нам с вами решать. Впрочем, возможно, были и другие осложнения. Камеру хранения надо было охранять, слишком часто взламывали ячейки, а может, слишком часто выходили из строя их замки.

— Понятно. Ведь у нас безработица, то есть невозможно найти желающих работать. И слесаря, починяющего замки, днем с огнем не сыщешь. Интересно, как с этим обстоит дело на других варшавских вокзалах? На Восточном, Западном?

— А точно так же.

У меня опустились руки, проклятая сумка грохнулась на пол. Что мне теперь делать? Наверняка Миколай был на этом вокзале года три назад, когда невезучая автоматическая камера хранения еще не была запущена, но уже широко разрекламирована. О ее же теперешнем состоянии он, как и я, не имел никакого представления. Интересно, куда мне в таком случае девать сумку, ведь в обычную камеру хранения я просто не могла ее сдать. Открытую, незапертую сумку? Как можно, это же не чемодан, запертый на ключ!

Телефон-автомат я нашла без проблем, он висел неподалеку, но у меня опять же не было жетонов. Человек за прилавком — что я говорю, не человек, а просто ангел! — за пять тысяч злотых согласился постеречь мою сумку и бесплатно уступил мне единственный находящийся в его распоряжении жетон.

Дозвониться до Миколая мне не удалось. Телефон или вообще не соединялся, или никто не поднимал трубку. Сделав четырнадцать попыток, я решила на этом кончить, Миколай мог и отключить телефон, это на него похоже. Ладно, постараюсь успокоиться, взять себя в руки и приму решение самостоятельно.

Итак, для Миколая было важно отделаться от сумки, знать, что она в безопасном месте, в квартире ее нет, ему остается свобода действий. Надо было принести ему ключик от ячейки. Ключика принести не могу, ибо ячейки не действуют. Но ведь я сделала для него самое важное — унесла из его квартиры проклятую сумку. Значит, основной пункт задания выполнен. Где сумка сейчас? Под прилавком у этого ангела из обыкновенной, не автоматической камеры хранения. Пока он держит ее под прилавком, где, по всей вероятности, обычно хранятся такие же, как и моя сумка, вещи, охраняемые частным образом. Рассуждая логично, теперь я должна найти для сумки такое безопасное место, откуда Миколай мог забрать сумку уже без меня в любое удобное для него время. Что же это за место, холера?!

Раздумывая, я стояла у камеры хранения, опираясь в уголке на прилавок и автоматически отмечая в уме, как мой ангел только что выдал какому-то человеку два его чемодана. Хозяин удалился, сгибаясь под тяжестью своих чемоданов, а я позавидовала ему. Эх, если бы у меня тоже был чемодан! Вот к прилавку подошли двое мужчин. Они собирались сдать в камеру хранения огромный сверток, завернутый в брезент и обвязанный для крепости толстой веревкой, очень напоминающей корабельный канат. Поскольку во мне уже развились комплексы на почве сдаваемых на хранение вещей, я внимательно стала наблюдать, как отнесется к их багажу хранитель вещей. Хоть их сверток и обвязали веревкой, но запакован был на редкость небрежно, вон край брезента волочится по полу. Интересно, примут ли такой багаж на хранение?

Багаж принять отказались. Ангел-хранитель потребовал от владельцев багажа привести его в порядок и упаковать как следует. Владельцам багажа это не понравилось, они подняли шум, а вскоре перешли и к прямому рукоприкладству. Один из них перегнулся через прилавок и, ухватив ангела-хранителя за ворот, принялся его трясти. Во время потасовки сверток свалился с прилавка на пол, брезент развернулся, и я увидела нечто страшное!

Очень хорошо знала я это брезентовое полотнище. Восемь лет назад лично приколотила его гвоздем к доскам, вот этот угол, а Миколай в злости дернул со всей силы, сорвал его с гвоздя и разодрал приколотый угол. Виновата была, разумеется, я, но никто не заставлял его срывать брезент, можно было аккуратно вытащить гвоздь и приколотить брезент в другом месте. А получилось, что из-за меня было испорчено такое прекрасное полотнище. Никто меня не заставлял, я решила сама привести его в порядок. Дело происходило на краю Польши, в маленькой рыбачьей деревушке, штопать дыру в углу брезентового полотнища я взялась нитями, из которых делали рыбачьи сети. Наперстка под рукой не оказалось, иглу в твердый брезент я вкалывала с помощью подковы, найденной накануне во время прогулки. И вот теперь дело своих рук я увидела на полу Центрального вокзала Варшавы...

Страшное подозрение пронзило сердце, но обдумать его не было времени, уж слишком стремительно развивались события. Пока один из мужчин схватился с сотрудником камеры хранения, второй перескочил через прилавок, видимо, для того, чтобы иметь более удобный доступ к противнику. Откуда взялся третий — я не заметила. Он навалился животом на прилавок, так что голова и руки оказались по ту его сторону, и извлек из-под прилавка сумку Миколая! Наверное, из-за своей штопки я уже интуитивно настроилась на нечто подобное. Я стартовала в тот момент, когда третий из нападавших соскочил с прилавка с сумкой Миколая в руках.

Клянусь, участие в драках не входит в состав моих хобби, а уж тем более у меня не было ни малейшего намерения драться головой. Я просто-напросто споткнулась о брезент на полу, непроизвольно согнулась пополам, причем туловище двигалось с большим ускорением, чем ноги, и я, совершенно не желая этого, на полусогнутых со всего маху врезалась парню головой в живот!

Смутно подумалось — а что если у него под одеждой кольчуга или, как его там, бронежилет? Ничего такого не было. Удар помог мне устоять на ногах, зато противник сел на пол.

Почтенная женщина, почти достигшая среднего возраста, столь лихо расправившаяся с молодым парнем профессиональным приемом, в публичном месте даже в наше неспокойное время представляет явление незаурядное. Все участники свалки на момент замерли. Заметив краем глаза, что к нам приближаются какие-то новые лица, причем одно из них вроде бы полицейский, я не стала терять времени и, схватив сумку, бросилась наутек с такой скоростью, что сама себе удивилась.

Последний раз на Центральном вокзале я была лет десять назад, за это время совершенно забыла, как он выглядит, но навсегда запомнила штраф в двести злотых, уплаченный мною автоинспектору за неправильный объезд вокзала в его верхней части. И, видимо, во мне так глубоко закодировался страх перед верхней частью вокзала, что я инстинктивно рванулась в его нижнюю часть. Не знаю, каким чудом я не свалилась с лестницы, не опрокинула по дороге ни одного цветочного киоска, не выбила стекла в дверях, выходящих на Иерусалимские Аллеи. Скрыться от погони во что бы то ни стало! Тут на глаза мне попалась какая-то лестница, ведущая на другую улицу, и я, ни секунды не медля, бросилась по ступенькам вверх, оказалась на остановке автобуса, откуда как раз собирался отойти автобус № 175, и успела вскочить в него в самый последний момент.

Уронив сумку на пол в хвосте автобуса и придерживая ее ногой, я через заднее стекло попыталась разглядеть, не увязалась ли за мной погоня.

В том, что за мной будет погоня, я не сомневалась с того самого мгновения, когда увидела свою штопку на брезентовом полотнище. Не могло оно оказаться у совсем постороннего человека! Это соображение подтверждалось попыткой украсть сумку Миколая. Наверняка все трое были одной шайкой, ссору с сотрудником камеры хранения затеяли специально для того, чтобы похитить сумку. Выходит, они знали, что я там оставила сумку, если заранее подготовили свой сверток, так опрометчиво упаковав его в знакомый брезент? В таком случае, я должна сделать все, чтобы сумка не попала в их руки.

За автобусом никто не гнался огромными скачками и не ехала вроде бы никакая подозрительная машина. Надо будет выйти из автобуса на какой-нибудь остановке, лучше всего на Рацлавицкой улице, там есть стоянка такси. Взять такси, вернуться на Центральный вокзал к моей машине... Нет, не так. Сначала надо где-то пристроить сумку. И по возможности изменить внешний вид. То есть сначала заскочить к себе домой. Так, попробуем рассуждать спокойно. Будь я на месте преследователей, что бы я предприняла? Если они заметили, в какой автобус я вскочила, логичней всего поджидать меня на каждой очередной остановке. И схватить бабу с этой проклятой сумкой. Что же у него там такое, если они так заинтересованы в её заполучении?

С трудом оторвав тяжеленную сумку от пола, я стала проталкиваться в переднюю часть автобуса. Контролера мне только не хватало... Ну и страна у нас, на Западе я ни за что не оказалась бы в таком идиотском положении. Во-первых, там обязательно действовали бы все багажные ячейки на вокзале. А во-вторых, меня ни за что бы не пустили в автобус без билета. Ладно, в случае чего послушно заплачу штраф, а паспорт ни за что не покажу, навру, что нет.

Протолкавшись к переднему стеклу, я стала внимательно вглядываться не только в людей на приближающихся остановках, но и внимательно рассматривать все едущие перед автобусом машины. За автобусом никто не ехал подозрительный, могли ехать перед ним...

— Привет, дорогая! — услышала я знакомый голос за спиной. — Не иначе как мне сам Бог тебя послал!

Я обернулась. За мной стояла моя свекровь, мать моего второго мужа. Тоже бывшего. Очень я любила свою свекровь. Впрочем, любила — слабо сказано. Из-за нее я вообще вышла за ее сына замуж.

— Привет! — обрадовалась я. — Возможно, это тебя мне послал Господь. Что стряслось, что ты едешь на автобусе?

— Послушай! — с места в карьер набросилась на меня свекровь. — У тебя не найдется немного времени? Ну, хотя бы до завтра?

Я не знала, что ответить, возможно, и найдется, вот только что она подразумевала под «немного»? Впрочем, свекровь и не ожидала ответа на свой вопрос.

— Слетай вместо меня в Копенгаген! — огорошила она меня, немного понизив голос. — Самолет через полчаса. Да, а паспорт у тебя с собой? — встревожилась она.

Я до того была ошарашена, что автоматически вынула из кармана портмоне с документами и проверила: паспорт оказался при мне, на месте.

— Вот и замечательно! — обрадовалась свекровь. — А у меня нет паспорта. Все свои документы я оставила в портмоне и, главное, не дома, а у одной знакомой, у которой нет телефона, к тому же она на два дня уехала в какую-то деревушку под Варшавой. И деньги я оставила в том же портмоне, вот почему не могла взять такси и трясусь на автобусе. Зайцем, представь! А билет на самолет есть, я его только сегодня получила и, как раз когда собралась спрятать в портмоне, обнаружила отсутствие последнего. Помню, что вынимала его из сумки в квартире этой знакомой, сегодня утром. Так что слетай ты, хорошо? Ведь фамилии и имена у нас одинаковые, ничего и менять не надо.

Меня бросило в жар. Нет, что касается фамилии и имени, она права. Ее тоже зовут Иоанна, а фамилию Хмелевская я получила, выйдя замуж за ее сына.

На билете год рождения не ставится. А если еще у меня с собой есть и валюта...

Снова лихорадочно достав портмоне, я обнаружила в маленьком отделении заветный квадратик картона, запаянный в пластик — банковскую карту. Не Бог весть какая сумма числилась на картоне, но при экономном расходовании на неделю могло хватить, а филиал Датского банка находится на Каструпе... Выходит, все в порядке?

— Ладно, — все еще неуверенно согласилась я. — Но, во-первых, одолжу тебе денег на такси из аэропорта...

— Дудки! — отрезала свекровь. — Не намерена ездить на мафии!

— Как знаешь, Можешь из аэропорта отъехать на нормальном автобусе, потом на Рацлавицкой пересесть на нормальное такси, там уже не мафия. Во-вторых, надо забрать мою машину со стоянки перед Центральным вокзалом. Но до этого постарайся изменить внешность. Сделай что-нибудь, чтобы выглядеть старше. И оденься во что-нибудь красное.

Свекровь была шокирована.

— Да ты никак спятила! Одеться в красное!

— Ну не обязательно в красное, но что-нибудь такое, заметное. И позаботься о том, чтобы бросалась в глаза разница в возрасте.

— Ты считаешь, что существующей недостаточно?

— Конечно. Особенно в ногах.

Дело в том, что моя свекровь выглядела возмутительно молодо и ходила только на высоких каблуках. Так же, как и я. Ни одна пожилая женщина не носит такие туфли и с такой грациозной легкостью, будто родилась в них. Да и сама по себе она ни в чем не походит на пожилых женщин. Сумасбродкой была всю жизнь, такой и осталась. Кстати, это стало одной из причин моего развода. По истечении двух лет брака со мной муж пришел к выводу, что в семье одной чокнутой вполне достаточно, а поскольку к мамуле он привык с детства, отказался от жены. Решил поискать себе нормальную. Мы же со свекровью сохранили прекрасные отношения и часто виделись.

— В-третьих, — с отчаянием продолжала я, — ты должна забрать вот эту мою сумку. Предупреждаю, она дьявольски тяжелая. В Копенгаген я ее не потащу за все сокровища мира!

— А что у тебя там такое? — заинтересовалась свекровь.

— Понятия не имею, но думаю — что-то недозволенное.

— Прекрасно! А ты забираешь мои чемоданы, потому как в Копенгагене нужны они, а не я. Тут только я спохватилась.

— Постой, а зачем ты вообще летишь в Копенгаген? И раз нет паспорта, зачем едешь в аэропорт, если знаешь, что все равно не улетишь? Или веришь в чудеса?

— Вот именно! — с торжеством воскликнула свекровь. — Именно! Я понадеялась на чудо — и пожалуйста, чудо свершилось! А если б ты мне не попалась, я собиралась просить капитана, стюардессу или кого-нибудь из команды забрать мои чемоданы, а Кайтусь там в аэропорту смог бы их получить. Но вариант с тобой мне гораздо больше нравится.

— И ты считаешь, я там смогу сделать за тебя что надо?

— Ну конечно! Я должна отвезти Алиции гравюры Кайтуся. У него там небольшая выставка. Когда летел в Данию, не мог их забрать с собой, так как не успели отправить, я все равно через неделю собиралась к Алиции, ну и пообещала привезти. А привезешь ты, какая разница. Деньги я тебе верну, а поживешь у Алиции.

— Билет туда и обратно?

— Конечно. А лететь сейчас свободно, туристический сезон закончился. Обратно забронировать место сможешь хоть на следующий же день.

У меня хватило здравого смысла сообразить, что я собираюсь свалить на немолодую женщину довольно обременительное, а может быть, и опасное дело. Мой долг — предупредить ее. Автобус проехал уже улицу 17-го января. Свекровь продолжала с грустью:

— Обе чековые книжки остались в том же портмоне. До послезавтра я остаюсь без копейки. Моя приятельница возвращается только завтра вечером.

— Погоди! — нервно начала я. — Надо тебя предупредить, с этой сумкой не все так просто. Возможно, на нее охотятся некие преступные элементы, а я лично заинтересована, чтобы они ее не заполучили.

Автобус сделал последний поворот, подъехал к конечной остановке и остановился. Пассажиры стали выходить. Свекровь тоже вышла со своими двумя чемоданами. Я схватила сумку. Да что с ней такое, тяжелеет прямо на глазах! Со злостью оторвав проклятую сумку от пола, я подняла ее повыше, готовясь спуститься по ступенькам, и у меня потемнело в глазах. Это была не моя сумка! Да, такая же огромная, зеленая, целлофанированная, толстая и битком набитая, но на этой с одного бока был рисунок белой краской — земной шар и какие-то зигзаги, а на моей ничего не было! Мне стало плохо. Выходит, я у воров украла их сумку?!

Водитель автобуса высунулся из кабинки и с нетерпением смотрел на меня. Я поспешила вывалиться из автобуса со своей сумкой, ведь мало того, что проехала без билета, так еще и выходить не желаю!

Ошеломленная, я молчала, не зная, что и подумать. Говорила свекровь:

— Вот эти чемоданы, видишь, не очень большие, не очень тяжелые, всего шестнадцать гравюр;

Да что с тобой? — Она вдруг заметила мое состояние. — Не стой столбом, опоздаешь на самолет. Давай же свою сумку, забирай чемоданы и торопись, не хватает еще опоздать!

Я никак не могла прийти в себя. Что же произошло? Где сумка Миколая? Возможно, на нее никто не охотился и она спокойно стоит себе под прилавком в камере хранения Центрального вокзала. Значит, надо туда вернуться, взять свою, отдать эту... Тогда что же там делала бандитская шайка? Ведь все было подстроено, в этом нет сомнений. За чем или за кем они охотились? За моей сумкой или за мной?

Свекровь решительно вырвала сумку у меня из рук.

— Не думай сейчас о посторонних мелочах, — посоветовала она. — Похоже, у тебя какие-то осложнения, но займешься ими после возвращения, а сейчас нет времени.

И в самом деле, я могу даже позвонить из Копенгагена, может, по телефону что-то выясню. Вытащив из кармана ключи от машины и водительские права, я сунула их в руки свекрови, схватила оба ее чемодана и кинулась в здание аэровокзала. Там уже под сводами гремела моя фамилия, разыскивали опаздывавшего пассажира отправляющегося рейса. Никто не проверял меня в таможне, никто не взвешивал на весах мои чемоданы. Я не успела опомниться, как уже ехала к самолету, перебиравшему ногами от нетерпения. И вот так, в очень неплохом темпе, я удалялась от оставленных позади проблем...

В секцию краж со взломом подпоручик Яжембский зашел только за своими зажигалками. Сосед сержанта Бабяка наполнял газом зажигалки в любое время дня и ночи, и полкомендатуры пользовалось этим обстоятельством с помощью доброго сержанта, тем более что сосед недорого брал за свои услуги.

Как раз в это время поручик Чесняк рассказывал своим коллегам какую-то потрясающую историю:

— Говорю вам, ринулась, как торпеда! Согнулась вот так...

Тут сержант встал и согнулся под прямым углом, наглядно демонстрируя коллегам, как ринулась торпеда, о которой он так красочно рассказывал.

— Полное впечатление, что несется по воздуху, чтоб мне лопнуть на этом месте, если вру, и как врежется головой парню прямо в желудок! Аж загудело, словно в барабан ударило! Нет, это надо было видеть, только ее каблучки в воздухе мелькнули. Я думал, от смеха лопну на месте, с трудом удержался, ведь за мной спешили уже полицейские. Парень глазом не успел моргнуть, как стоял, так и сел на пол, а она схватила свою торбу и в ноги! Представление, скажу я вам. До вечера не мог успокоиться, люди удивлялись, с чего это я фыркаю от смеха, ничего подобного в жизни не видел!

— И не догнали ее? — поинтересовался хорунжий Яновский.

— А кому догонять? Пострадавший как шлепнулся на ж.., так и сидел камнем, должно быть, дыхание перехватило.

— Но ты же сказал, что спешили полицейские.

— Да, вокзальный патруль, но они могли и не видеть, заняты были теми, кто напал на сотрудника камеры хранения. Поймать-то поймали, но не ее, а меня, я хотел в сторонку отойти, высмеяться. Нет, в жизни такого не видел...

Поскольку подпоручика Яжембского как раз в это время весьма интересовали все женщины, действующие в подозрительных обстоятельствах, он поспешил забрать у Бабяка свои зажигалки, отдал деньги и принялся расспрашивать очевидца происшествия на Центральном вокзале.

— Расскажи, как выглядела та женщина.

— Да я толком и не рассмотрел, ведь все продолжалось секунду-две, не больше. Довольно молодая, но соплячкой не назовешь.

— У нее была сумка?

— Какая сумка?

— Ты что, не знаешь, с какими сумками ходят женщины? Ведь и у жены твоей наверняка есть, обыкновенная дамская сумка.

— Знаешь, кажется, не было, — подумав, ответил поручик Чесняк.

— А может, висела на плече? — сказал сержант.

— Нет, ничего у нее на плече не висело. А почему это тебя так интересует?

— Потому что у меня по одному делу исчезла баба без сумки. Сумка осталась на месте преступления. И чтобы отыскать эту бабу, я готов две зарплаты отдать. Думаю, капитан Фрелькович тоже. Ну, допустим, если она бодалась в согнутом виде, ты не мог рассмотреть ее лица, но остальное можешь описать? Выкладывай все, что запомнил.

Чесняк с пониманием отнесся к просьбе коллеги и, сосредоточившись, стал вспоминать:

—Не рыжая, иначе я бы запомнил...

— начал он раздумчиво. — И не сказать, чтобы совсем черная. И кос у нее не было... Какая-то длинная куртка, кажется темно-зеленая, может непромокаемая. Наверное, и юбка на ней была, что не в брюках — это помню, еще подумал — неплохие ножки, туфли на высоких каблуках.

У подпоручика Яжембского по мере воспоминаний коллеги стало сильнее биться сердце.

— Подходит. Говори, говори... Расскажи подробно, что там вообще произошло.

— Да я только что тут рассказывал!

— Я начала не слышал.

— Ну ладно. На вокзал я пришел по своим делам, в штатском. Встретить жену, она возвращалась от родителей, везла тяжелые книги. Шел я к перрону через зал, знаешь, тот, где камера хранения и автоматические ячейки.

И поручик подробно, обстоятельно описал происшествие, свидетелем которого он стал, уже не так подчеркивая его юмористические моменты. Сначала он заметил потасовку у окошка камеры хранения, где каких-то двое парней напали на дежурного. На полу у самого прилавка валялся развязавшийся сверток, и именно о него потом споткнулась та самая женщина. Откуда взялся третий парень, которого она обезвредила, — непонятно, наверное, только что появился, в драке с дежурным участия он не принимал. Почти одновременно с поручиком к месту происшествия поспешил и дежурный патруль вокзала, они сразу же навели порядок, наверное, и протокол составили, он, Чесняк, этого не видел, потому как побежал за багажные камеры, чтобы вволю посмеяться, но один из полицейских бросился за ним, пришлось показать свое служебное удостоверение. А что было дальше, не знает, пора было поспешать к поезду, и без того опаздывал, а задерживаться не стал, происшедшее не относилось к разряду краж со взломом.

— А во сколько это было? — спросил Яжембский.

— Могу точно сказать — семнадцать часов десять минут.

— Опять подходит, холера! Надо же, бабой никто не заинтересовался!

— Так ведь с какой стати? — удивился поручик Чесняк. — Она ни на кого не нападала...

— То есть как? Сам говорил — головой в желудок!

— Дак ведь это случайно получилось, я готов в этом поклясться.

— А зачем же сбежала? — спросил подозрительный сержант.

— Может, ей стыдно стало...

— А сумка, которую она прихватила убегая? Кстати, чья это сумка?

— Ее, наверно.

— Ты в этом уверен?

Поручик опять добросовестно задумался.

— За это не поручусь, — ответил он, подумав. — Когда атаковала парня, в руках у нее ничего не было, это помню точно. А вот где была эта сумка... То ли у парня, то ли рядом с ним стояла на полу. А потом уже видел, как баба смывалась с этой сумкой. Да нет, наверное, ее сумка, иначе бы крик подняли, если бы у кого украла. Такое у меня впечатление, что ее.

— А как она выглядела, эта сумка?

— Большая, зеленая. Я был довольно далеко, но кажется, пластиковая. Очень большая, приличных габаритов.

— Ну вот, холера, опять подходит! Подпоручик Яжембский не знал, радоваться ему или огорчаться, испытывая попеременно то удовлетворение — все-таки появилась на горизонте таинственная женщина, унесшая из квартиры Миколая какие-то вещи, то разочарование — ей так и удалось скрыться с этими вещами. Может, все-таки на вокзале действительно составили протокол о происшедшем и из него можно будет что-нибудь узнать?

— Эх, жаль, что она тебе не так уж сильно понравилась, а то, глядишь, и попытался бы догнать ее.

— Я пришел встречать жену, — с достоинством ответствовал поручик.

— А что эта женщина сделала? — поинтересовался дотошный сержант.

— Так, пустяки, прикончила одного типа, — рассеянно ответил Яжембский и, о чем-то размышляя, покинул секцию краж со взломом, в углу которой за столом сидел один из самых опытных ее сотрудников капитан Росяковский. Он имел возможность дважды выслушать красочный рассказ поручика Чесняка о происшествии на Центральном вокзале. И хотя делал вид, что всецело погружен в изучение дела о краже со взломом в одной из крупнейших аптек Варшавы, ни словечка из рассказа поручика не упустил. Хотя и не проронил тоже ни слова...

Осчастливив капитана Фрельковича новыми сведениями о женщине с сумкой, подпоручик Яжембский слетал на вокзал, где и ознакомился с рапортом полицейского патруля о происшествии. Поскольку из короткого рапорта не удалось извлечь ничего нового, он попросил вызвать в комнату дежурного тех членов патруля, которые несли вчера службу. Капрал и двое рядовых охотно дали показания.

Капрал сказал:

— Такого рода драки — дело обычное, мы даже рапорта не пишем. А тут я все-таки решил составить протокол о происшествии — показалось мне, что они что-то крутят. Во-первых, в том свертке, что упал на пол, оказались две большие картонные коробки, заполненные таким барахлом, которое и хранить-то ни к чему, впору на свалку выбросить — рваные джинсы, продранные свитера, тряпки какие-то. Все запихнуто кое-как, да и в брезент завязано спустя рукава...

— ...и выглядело так, будто им просто хотелось найти предлог, чтобы начать драку с дежурным камеры хранения, — вмешался в рассказ начальства один из его подчиненных.

— Очень верное замечание! — похвалил подпоручик, и наблюдательный рядовой от радости чуть не вытянулся по стойке смирно.

— И как они объяснили наличие такого барахла? — обратился подпоручик к капралу.

— Сказали, что как раз собирались отдать все это в стирку, — ответил тот. — Вроде бы там, на вокзале, организован пункт приема в стирку, стирают для приезжающих русских, вот и они тоже хотели воспользоваться. Такой пункт и в самом деле существует. Вот они якобы и решили пока оставить свои вещички в камере хранения, присмотреться, как обстоит дело с приемом белья, а потом замешаться в кучу приезжих русских и пристроить свое бельишко. Нет, они не приезжие, все трое варшавяне, никуда уезжать вроде не собирались. Тот, с желудком, заявил, что подошел к окошку камеры хранения лишь для того, чтобы спросить жетон. Позвонить ему надо было. Сказал, он уже звонил, да телефон съел все его жетоны, он и надеялся получить хоть один у дежурного. Не знаю, может, так оно и было. Вроде бы те двое и этот третий не знакомы, так они заявили. Просто стечение обстоятельств, у камеры хранения оказались вместе случайно. Возможно, так оно и было...

— А сумка? — нетерпеливо перебил подпоручик. — Та сумка, с которой сбежала женщина. Что о ней можете сказать?

Полицейские недоуменно переглянулись, и все трое пожали плечами. Капрал демонстративно, рядовые деликатно.

— Сказать о ней нечего, — ответил капрал. — Никто из задержанных ни словом о ней не упомянул, выходит, она принадлежала той женщине. Ведь трудно предположить, что человек, которого ни за что двинули головой в живот и при этом похитили еще сумку, не пожаловался властям, а даже извинился.

— Извинился?

— Да, вежливо извинился за беспокойство. Второй рядовой попытался объяснить такую неуместную вежливость:

— Мне показалось, он от всего этого немного умом тронулся.

— Его же не по голове стукнули, — удивился подпоручик.

Капрал поддержал мнение своего подчиненного:

— У меня тоже создалось впечатление, что он от всего этого малость офонарел. Ни с того ни с сего приличная с виду женщина бьет его головой в живот, да просто с ног сбивает! Каждый бы офонарел. И все-таки, если бы она еще и его сумку похитила, думаю, он бы заметил пропажу и сказал нам.

— А сотрудник камеры хранения сказал что-нибудь еще, кроме того, что зафиксировано в протоколе?

— Да нет, пожалуй. Он тоже был ошеломлен случившимся, но меньше остальных. В камере хранения работает давно, уже ко многому привык. Если бы они вели себя как следует, сказал, я бы им даже помог привести в порядок их сверток и принял его на хранение, а это оказались какие-то бандиты — ни слова не говоря, сразу же дали волю рукам. Да я бы справился с ними, опыт у меня есть, говорил. Когда мы подбежали, он и в самом деле уже вырвался от них, но все внимание переключилось на бабу и ее жертву, все прямо-таки остолбенели, только пан поручик забежал за автоматические камеры и там заходился от смеха. Ну да он наверняка вам все рассказал подробнее, он видел больше, мы уже за ним подоспели. Но сдается мне, этот дежурный из камеры хранения что-то темнит.

— Почему вам так сдается?

— Такое создалось впечатление. Вроде все как положено, обслуживает камеру хранения, действует по правилам, имеет право не принять вещей, если упакованы не по правилам. И все-таки что-то там не так. Железнодорожники перед нашей полицией обычно не дрожат, у них свое ведомство, а он... Я бы сказал — чересчур вежлив с нами и чересчур взволнован. Посмотрели бы вы на него — мужик, как бык, он бы и не с такими справился, а к дракам ему не привыкать. А он весь в нервах...

Подпоручик тут же решил пообщаться с впечатлительным сотрудником камеры хранения, а пока отправился к капитану Фрельковичу, к которому как раз явился и подпоручик Вербель.

Последний с самого утра лично занимался подозрительными улицами. Дома под номером 46 не оказалось ни на одной из них. Подпоручик поразмыслил и предположил, что это мог быть номер 46. 46 действительно оказался, причем на обеих улицах. На улице Знаной в квартире 16 такого дома помещалась частная зубопротезная мастерская, на улице Знанецкого в квартире 16 проживали молодые супруги с ребенком. Всех троих подпоручик застал дома. Муж с женой работали в другую смену, а ребенок простудился, в связи с чем его не отвели в садик.

Откровенно говоря, подпоручик Вербель не имел ни малейшего понятия, о чем их следует расспрашивать. Тот факт, что их адрес оказался на клочке бумаги в сумке убийцы, еще ни о чем не говорил. Разыскиваемая женщина с таким же успехом могла оказаться не только знакомой, но даже и родственницей этих людей, как и совсем незнакомым им человеком. Подпоручик продемонстрировал молодым супругам клочок бумаги с их адресом и узнал, что почерк на клочке им не знаком. Он не очень разочаровался, ибо каракули на клочке с очень большой натяжкой можно было вообще назвать почерком. Потом он продемонстрировал сумку и спросил, не знают ли они, чья она.

Мужчина сразу же поднял обе руки вверх в знак того, что сдается, ибо бессилен что-либо сказать, его жена сдалась не сразу. Наморщив лоб, она принялась внимательно изучать предмет, и был момент, когда подпоручику показалось, что женщина сумку узнала. Но его ждало разочарование — женщина покачала головой. Нет, она не знает, чья эта старая сумка с оторванным ремешком.

Может, кто другой тут бы и отступился, но настырный подпоручик решил идти до конца. Он достал и дал прочитать женщине список предметов, находившихся в неопознанной сумке. И опять ему показалось, что предметы о чем-то говорят свидетельнице. Да, совершенно определенно, она узнала сумку, знает ее владелицу, знает, но ни за что не признается в этом. Интуитивного убеждения подпоручика явно недостаточно, а заставить женщину признаться он не может. Что делать?

Молодой офицер полиции проявил недюжинную находчивость и смекалку, задав в лоб неожиданный вопрос.

— Вы знаете Миколая Торовского? Женщина колебалась лишь одно коротенькое мгновение, прежде чем ответила:

— Знаю. Вернее, следовало бы сказать в прошедшем времени.

— О! — обрадовался подпоручик. Оказалось, рано радовался.

— Я знала его десять лет назад, — продолжала женщина. — Когда заканчивала школу.

— И что?

— Что «и что»?

— Что вы можете о нем сказать?

— В каком смысле? Так, вообще?

— Да, вообще.

— Ну вообще, это был человек очень энергичный, очень такой, знаете ли, подвижный. И очень услужливый. Много делал для людей. Его все интересовало. Меня он, например, пристроил на работу. А потом как-то скрылся с поля зрения, и в настоящее время я ничего о нем не знаю.

Вдохновение не покидало молодого офицера полиции:

— А как вы с ним познакомились? Через кого?

— За дачу ложных показаний свидетеля привлекают к уголовной ответственности сроком до пяти лет, — радостно проинформировал муж, которого явно забавлял весь этот разговор.

— Через мою свекровь, — ответила молодая женщина без запинки.

— Выходит, через мать вашего мужа? — удивился подпоручик и взглянул на веселого молодого мужа, веселость которого ни капельки не уменьшилась. Женщина возразила, заметив взгляд подпоручика:

— Нет. То есть правильно, мать моего мужа, но другого мужа. Первого. Я должна была бы сказать — бывшая свекровь.

— Понял. Попрошу назвать фамилию и имя вашей бывшей свекрови. А также всех лиц, которые знали Миколая Торовского. Фамилии и адреса.

— Но я не кончила, — с какой-то подозрительной готовностью сказала молодая женщина. — Я познакомилась с Миколаем Торовским через мою свекровь, то есть бывшую свекровь, и через невестку моей бывшей свекрови. А назвать всех лиц, знавших Миколая Торовского, я бы все равно не смогла, ведь их миллионы. А они обе были тогда вместе, я не очень хорошо помню...

— В таком случае назовите этих женщин, — потребовал полицейский, — раз они знали Миколая Торовского.

Подумав, молодая женщина назвала четырех женщин, которые в те времена наверняка очень хорошо знали пресловутого Миколая Торовского. Это были: Иоланта Скорек, кассирша в валютном магазине, Мариола Котульская, тогда администратор отеля «Бристоль», а где она сейчас — неизвестно, косметичка Катажина Боллер, приятельница мамули...

— Чьей мамули? — перебил подпоручик.

— Мамули мужа, вот этого, актуального. Тоже моей свекрови. Ну и Иоанна Хмелевская...

— Писательница?

— Декоратор. И писательница тоже. У меня с ней общая свекровь, вернее, моя бывшая свекровь, тоже Иоанна Хмелевская.

Подпоручик решил во что бы то ни стало не дать сбить себя с толку.

— Минутку, давайте уточним. Сколько у вас вообще свекровей? Две?

— Две. Одна бывшая, вторая теперешняя.

— Очень хорошо. А с кем у вас свекровь общая?

— С Иоанной Хмелевской.

— Каким же образом у вас может быть общая свекровь вместе со свекровью... — начал было подпоручик, но хозяйка квартиры перебила его:

— Потому что их две.

— Две свекрови?

— Две Иоанны Хмелевские. А вообще-то их может быть и двести, фамилия распространенная, но у меня только две. Одна — бывшая свекровь, а вторая — бывшая невестка. Ей моя бывшая свекровь тоже приходится бывшей свекровью. Немножко сложно, правда? Но ничего не поделаешь, так оно есть на самом деле.

В подпоручике исподволь зарождалось нежелание больше слышать об Иоаннах Хмелевских в двух экземплярах, но интересы дела возобладали, и он взял себя в руки.

— А которая из этих двух Хмелевских познакомила вас с Миколаем Торовским? — спросил он, — Обе.

— Обе они знали его?

— Да. Сначала познакомилась с ним одна, потом другая, так что некоторое время они были обе с ним знакомы. Хотя... Постойте, кажется, познакомила меня с ним свекровь. Да, вспомнила, точно, свекровь.

— Дайте мне, пожалуйста, адреса всех этих женщин, которые, по вашим словам, знали пана Торовского. И еще мне придется взять у вас отпечатки пальцев. Не беспокойтесь, это пустая формальность. Ага, еще один вопрос: что вы делали вчера с пятнадцати до девятнадцати?

— У меня было дежурство в гостинице. Видите ли, я работаю в гостинице «Европейская», в кассе бюро регистрации. Работа у нас там посменная, дежурим, можно сказать, по двенадцать часов, с восьми до восьми.

— И вы не отлучались с работы?

— А тебя все-таки в чем-то подозревают! — с удовлетворением заметил муж, которому весь этот необычный разговор представителя властей с его женой явно доставлял большое удовольствие. — Я-то знаю, что ты сиднем сидела в своей кассе, потому как четыре раза звонил тебе, но лучше пусть пан офицер сам проверит там, на месте. Интересно было бы знать, что же ты такого отмочила.

— Да, скажите, пожалуйста, что же произошло? — спросила молодая женщина.

— А вот этого я пока, к сожалению, не имею права вам сказать, — с достоинством ответил подпоручик милиции и ловко снял у подозреваемой отпечатки пальцев.

По дороге в комендатуру он зашел в валютный магазин на улице Дзельной, где работала кассиршей знавшая Миколая Торовского Иоланта Скорек, и узнал, что упомянутая Иоланта уже целую неделю пребывает в служебной командировке в Торонто, так что из числа подозрительных в убийстве ее следует исключить. Отпечатки пальцев остальных дам он решил раздобыть разными хитрыми способами. В подпоручике не только зародилось подозрение, что именно среди этих дам следует искать хозяйку подозрительной сумки, но по мере приближения к комендатуре это подозрение значительно окрепло и даже пустило ростки.

Капитан Фрелькович тоже мог похвастаться достижениями, хотя по чужим квартирам и не шастал. Он просто покопался в бумагах и узнал, что неделю назад Миколай Торовский стал жертвой наезда автомашины. Странный это был наезд. Свидетели автопроисшествия утверждали, что машина наехала на пана Торовского умышленно, сбила, так сказать, нарочно и целенаправленно. Пан Торовский переходил улицу на углу между улицами Одыньца и Неподлеглости, а машина мчалась на большой скорости и не думала тормозить. Чуть было насмерть не задавила пана Торовского, но тот вовремя сориентировался, подпрыгнул, упал на капот машины и с него соскользнул на асфальт. И ничего бы с ним не случилось, да как раз в том месте на асфальте были сложены бетонные плитки для ремонта тротуара, вот он на них прямо и грохнулся и, возможно, именно из-за них и повредил позвоночник. А машина сбежала, никто ее номера не заметил. Свидетели происшествия лишь помнят, что это был большой «фиат» белого цвета, не очень новый. Легко было все рассмотреть, потому как большого движения в ту пору там не было. К счастью, и свидетелей было не много, всего четыре человека, так что и версий происшедшего было не много. Из свидетелей лишь один упорно твердил, что «фиат» был коричневый. Но все четверо не исключают возможности умышленного наезда.

Затем капитан перешел к изучению материалов, собранных подпоручиком Яжембским по делу о фальшивомонетчиках. Поскольку сей труд по объему не уступал сказкам «Тысячи и одной ночи», всего его капитан не осилил, ознакомившись лишь с самыми главными фактами. Выяснилось, что производством фальшивых купюр мошенники занимаются уже долгие годы, а часть готовой продукции ввозят из-за границы. Производство отечественной продукции длится с переменным успехом не одно десятилетие, а особенно оживилось десять лет назад. Причем сделанные у нас стодолларовые купюры были отменного качества. Кто знает, не установили ли мы вообще в этой области мировой рекорд? В последнее время, по мнению подпоручика Яжембского, преступная шайка, по всей видимости та же самая, переключилась на подделку польских банкнотов в миллион злотых. Лицо, доставившее преступникам несколько лет назад запас необходимой бумаги из государственного хранилища, уже пребывало за решеткой несколько лет. Нельзя сказать, что было это лицо матерым уголовником, да и твердостью характера особой не отличалось, вот и сыпало направо и налево, выдавая без зазрения совести своих сообщников, но было ясно, что знает оно слишком мало. Состав преступной шайки был ему явно неизвестен. Бумагу оно передало одному такому неприятному типу, которого и видело-то тогда один-единственный раз в жизни, ни до этого, ни после не встречало, совсем незнакомый, да и стало бы оно, порядочное лицо, водиться с подобными уголовниками?! А свел их родной дядюшка сидящего за решеткой. Дядюшка помер еще во время предварительного расследования. Тот уголовник расплатился с благородным лицом наличными, благодаря чему в деле имелись два очень приличных отпечатка пальцев уголовника, да вот, к сожалению, не к кому было эти отпечатки подогнать.

Сидящий за решетками поставщик бумаги для фальшивомонетчиков указал на одного из распространителей готовой продукции, но от распространителя тоже немного было толку. Он смог лишь сообщить, что нашлепали этого товару прорву, спускают понемногу, им еще надолго хватит, склад с товаром находится где-то за пределами Варшавы, а ксерокс, на котором размножали свой товар, при нем, распространителе, разобрали на части и по частям утопили в Висле. Хотя кто знает... Может, специально для него, распространителя, мелкой сошки, сделали вид, что утопили, а сами где-то припрятали, так что еще есть шансы его отыскать. Этот распространитель, случайно и сам того не желая, выдал своего дружка, второго распространителя, и теперь они сидели на пару. По их словам, фальшивые банкноты они получали от некоего Зенека, особой приметой которого была привычка обгрызать спички. А остальные приметы упомянутого Зенека ничем не отличались от миллионов его сородичей-поляков, так что отыскать его не представлялось никакой возможности. С подчиненными договаривался о встречах всегда по телефону, звонил всегда из автоматов, приходил с товаром, вручал его распространителям, во время инструктажа изводил коробок спичек и исчезал в туманной дали.

Среди множества материалов по фальшивомонетчикам один из протоколов обыска показался капитану несколько странным. Присоединившийся к капитану подпоручик Яжембский полностью разделил его недоумение. Еще бы не странный: обыск не закончен, ни с того ни с сего отложен и только через сутки доведен до конца. За эти сутки из подозрительного дома можно было вывезти всю мебель, а не только вещественные доказательства преступления. Естественно, никаких результатов обыск не дал. Подпоручик Яжембский давно уже присматривался к хозяину этого дома, но тот был чист, как слеза ребенка, а в последнее время сделал карьеру и стал большой шишкой. И хотя подпоручик не спускал глаз с этого человека, ничего подозрительного за ним не замечалось. Возможно, став шишкой, он не решался пускаться в рискованные предприятия, а может, наоборот — теперь имел больше возможностей скрывать свою преступную деятельность. Проследить же за всеми его теперешними знакомыми, приятелями и клиентами у полиции просто не было возможности.

— А при чем здесь Торовский? — спросил капитан.

— Торовский очень им интересовался, — ответил Яжембский. — Все время крутился около него, может, что и разнюхал. Я же узнал об этом уже тогда, когда Торовский перестал крутиться...

— А как ты узнал?

— Любовница выболтала.

— Чья любовница?

— Торовского. Мужик он был красивый, да ты и сам видел, бабы от него всегда были без ума. А этой он наобещал с три короба, когда она ему была нужна, а потом и оставил с носом. Вот она в сердцах и принялась болтать. У нее маленькая лавочка с модными товарами в хорошем пункте, на Пулавской, Торовский использовал ее как явку. Туда приходили деловые люди, передавали Торовскому сведения, он для них оставлял инструкции. Женщина же не слепая, не глухая и не совсем уж дура, догадывалась, в чем дело, помогала обожаемому мужчине. А когда стало ясно, что он ее бросил, принялась трепать языком.

— Тебе растрепала?

— Э, куда мне! Сдунчику выболтала. Капитан с пониманием кивнул головой, ибо к агенту Сдунчику питал глубокое уважение. Эта легендарная личность славилась тем, что с легкостью могла принимать любой облик, начиная с соблазнительной куртизанки среднего возраста и кончая бразильским послом. Сведения, которые с непостижимой для обычного оперативника легкостью раздобывал агент Сдунчик, заставляли предполагать у него прямо-таки колдовские возможности растягивать время. Наверняка он умел растягивать обычные сутки на все сорок восемь часов, ибо за обычные двадцать четыре просто было невозможно сделать то, что делал Сдунчик. Он один умудрялся заполучить столько же информации, сколько все остальные оперативники вместе взятые. А может, он просто очень любил свою работу?

Капитан тяжело вздохнул:

— Похоже, нам очень облегчили бы работу сведения, которыми располагал безвременно ушедший Торовский.

— Вот именно, — подтвердил подпоручик. — По крайней мере, мы бы знали, кого искать.

— Ну, насчет того, кого искать, мы кое-что знаем, — заметил капитан. — Искать надо женщину, оставившую в квартире Торовского свою сумку. Оставила сумку, сама сбежала... Может, тоже какая покинутая любовница? Он был бабник, этот Торовский?

— Пожалуй, насколько я понял, любил, чтобы за ним ухаживали, и всячески старался это использовать. Черт бы побрал эту мою идиотскую пунктуальность! Что бы мне прийти пораньше!

В этот момент к присутствующим присоединился дошедший наконец до комендатуры подпоручик Вербель. Он поделился добытыми сведениями. Количество баб вокруг покойного Миколая Торовского возрастало с устрашающей быстротой, и капитан разослал оперативников по имеющимся их адресам, велев им действовать быстро и без промедления. Оперативники быстро и без промедления установили следующее: Мариола Котульская, владелица мотеля под Гданьском, за три последних дня не покидала свой мотель ни на минуту;

Катажина Боллер всю вторую половину вчерашнего дня не покидала свой косметический салон на Жолибоже, что подтвердили шесть ее клиенток и весь персонал второй смены салона. Кроме того, отпечатки пальцев обеих дам никак не подходили к тем, что обнаружили на загадочной сумке. То же самое относилось и к хозяйке цветочного магазина, которая «как проклятая» вынуждена была одна обслуживать клиентов аж до закрытия магазина, то есть до девятнадцати часов. И ни на секунду не вывесила таблички с надписью: «Сейчас вернусь»!

Наконец, уже поздно вечером одному из сотрудников следственной группы удалось найти таксиста, который вчера стоял первым в очереди на стоянке у Центрального вокзала и видел женщину в зеленой непромокаемой куртке. Собственными глазами он видел, как она в жуткой спешке выскочила из дверей вокзала и буквально в последнюю секунду вскочила в автобус, так что ее чуть не прищемило .дверцей. В руке у нее была огромная сумка, пластиковая, цветом подходящая к плащу. Таксист лишь потому обратил на нее внимание, что вечер был на редкость спокойный, народу у вокзала крутилось немного, никто не спешил, не бегал, а эта баба неслась как полоумная. Ну и делать ему, таксисту, было нечего, вот он со скуки и наблюдал за бабой. Номер автобуса? Не очень уверен, но кажется, 175.

— Не улетела ли наша птичка в Аргентину? — с иронией заметил капитан. — Этот автобус идет в аэропорт.

— Без сумки? — засомневался подпоручик Вербель.

— У нас остались для проверки еще две женщины, — деловито заметил подпоручик Яжембский. — Те самые Хмелевские...

Я собиралась позвонить Алиции попозже, ближе к ночи, но она позвонила сама. Голос ее я сразу узнала и обрадовалась:

— Привет! Ну, как там? Моя невестка уже у тебя?

— Заткнись и слушай! — прервала грубо Алиция. — Во что это ты впуталась?

— Понятия не имею, — ответила я, ошеломленная таким натиском. — А что случилось?

— Нет твоей невестки! Вот и...

— Езус-Мария! А что случилось? Выходит, она не прилетела?

— Я сказала — молчи и слушай! Прилетела. Кайтек поехал на Каструп к самолету, встречать ее, вернее, встречать тебя. Она вышла из самолета, Кайтек взял у нее оба чемодана, и тут их у него чуть не вырвали. Нападавших было двое, притворились, что они таксисты. А Кайтек не собирался ехать на такси, так им и сказал, но они не отстали и попытались силой вырвать чемоданы у него из рук. А Кайтек — парень с гонором, к тому же карате знает, ну он и впал в амбицию. Поставил чемоданы и взялся за этих «таксистов». Чемоданы же подхватила твоя невестка и скрылась с ними в неизвестном направлении. Ее до сих пор нет, а чемоданы сами собой появились перед дверью моего дома...

Тут мне удалось вставить вопрос:

— Когда?

— Откуда я знаю? — раздраженно ответила Алиция. — Я же не сижу под дверью собственного дома. Когда Кайтек вернулся из аэропорта, они уже там стояли. А вернулся он минут пятнадцать назад, потому как долго крутился по аэропорту, искал Иоанну, думал, появится со своими чемоданами, потом решил, что самостоятельно отправилась ко мне, и вернулся. А тут чемоданы стоят, а ее нет. Что все это значит? Где она? И вообще, почему прилетела она, а не ты?

Слушая хаотичный и эмоциональный рассказ Алиции, я не только впитывала новую информацию, но пыталась и творчески мыслить.

— А не было ли еще сегодня вечером обратного самолета?

— Был, но уже улетел, — ответила Алиция.

— Она могла успеть на него?

— Могла, если бы не чемоданы... Доставить мне чемоданы и мчаться обратно в аэропорт — ни за что бы не успела, — А содержимое чемоданов? В порядке?