Стечение обстоятельств

— Если ты имеешь в виду картинки Кайтека, то они все целые. Кроме них, в чемодане твои вещи, немного косметики и две книги. Должно быть еще что-то?

— Нет, только это. Водку и сигареты я собиралась купить в аэропорту, да не успела. И у Иоанны уже не было времени. Ничего не понимаю! Послезавтра прилечу, попробуем разобраться.

— А мне казалось, ты должна была прилететь сегодня.

— Считай, прилетела. Картины у вас. Когда выставка?

— Открытие завтра в пять, с утра начинаем развешивать картины. Как это я могу считать, что ты прилетела? Может, у меня галлюцинации и это не с тобой я сейчас говорю? И ты не в Варшаве?

Теперь уже рассердилась я:

— Какое это имеет значение? Вот прилечу и все объясню. А если моя невестка найдется, позвони мне обязательно, в любое время!

Алиция продолжала ворчать, ее явно раздражала замена меня на мою невестку, а может, просто очень обеспокоило исчезновение последней. Тут уж я ничем помочь не могла и очень встревожилась.

К утру моя невестка так и не появилась у Али-ции, и я встревожилась еще больше. Главное, ничего пока предпринять не могла, без денег и без документов. На всякий случай позвонила в Агентство, где меня заверили, что билет на Копенгаген я могу купить даже в последнюю минуту, перед самым отправлением самолета, они сейчас летают полупустые. Мария предполагала вернуться домой только вечером, телефона у нее не было, позвонить ей я не могла. Даже если бы я забрала оставленные в ее доме свои документы только на следующий день, позвонив ей на работу и убедившись, что она уже в Варшаве, я все равно десять раз успела бы улететь. Так что в этом отношении нечего было волноваться и переживать, тут от меня ничего не зависело. Волновалась я и переживала из-за своей невестки. Что такое могло приключиться с Иоанной? Во что она впуталась? Готова поклясться, это как-то связано с Миколаем, а значит — дело дрянь...

Весь день я ломала голову над этим, а вечером, около семи, кто-то позвонил в дверь. Это был незнакомый молодой человек, очень симпатичный и очень взволнованный, хотя и старался изо всех сил казаться спокойным. Представился — подпоручик Анджей Вербель.

Через всю жизнь пронесла я симпатию к органам порядка, симпатия сохранилась, невзирая на смену названий этих органов, но вот время для визита их представитель выбрал, на мой взгляд, не самое удачное. Сердце тревожно забилось. Я пригласила молодого человека войти и с волнением ожидала, что он мне скажет.

— Можно задать вам несколько вопросов? — вежливо поинтересовался нежданный гость вместо того, чтобы самому что-то сказать.

Тем не менее я согласилась.

— Пожалуйста. Хоть несколько десятков.

— Тогда разрешите задам первый. Вы знаете, чья это сумка?

И он предъявил мне большую дамскую сумку из кожи бежевого цвета, на длинном ремне, весьма поношенную. Ремешок еле держался, хотя пришить его было совсем не трудно, замок-молния зацепился за подкладку и не закрывался полностью. Я встревожилась еще больше и вынесла из другой комнаты свою сумку, которую, в свою очередь, предъявила представителю власти. Сумка оказалась точной копией первой, с той только разницей, что ремешок только начинал отрываться, а молния вообще нормально работала, — Если бы не эта сумка, я бы на ваш вопрос ответила — «моя». Но моя вот она, дома. А второй такой же у меня никогда не было. Вы считаете, что я должна знать хозяйку вашей сумки?

— Я спросил: вы знаете, чья это сумка? — терпеливо повторил свой вопрос симпатичный полицейский.

Тревога во мне теперь уже полыхала пожаром. Я тут же решила ото всего отпираться.

— Нет, понятия не имею, чья она может быть. Разве что попытаться путем дедукции... И исключения. Исключить надо всех женщин, которые одеваются в красное, синее и вообще яркие цвета. Отпадают также женщины аккуратные, ведущие упорядоченный и размеренный образ жизни... А что было внутри?

Молодой человек молча вынул из кармана и вручил мне ксерокопию длинного перечня содержимого сумки. Знакомясь с ним, я чуть не потеряла голову, настолько сильно было ощущение, что хозяйкой второй сумки тоже была я сама. Чтобы обрести душевное равновесие, я в панике взглянула на свою — нет, вот же моя, стоит рядом! А может, не моя? Открыв свою сумку, я извлекла из нее такие привычные, можно сказать, родные предметы: несколько конвертиков с цветочными семенами в целлофановом пакете, пузырек перекиси водорода, целую пачку писем, которые все не было времени прочитать., . Нет, моя сумка! Значит, эта... И тут мне опять стало плохо, ведь обычно такие предметы предъявляют, когда находят неопознанный труп и требуется его опознать!

Стараясь изо всех сил взять себя в руки, я по возможности спокойным голосом стала давать показания:

— Если бы не очевидный факт, что моя сумка у меня дома, я бы готова была утверждать, что предъявленная вами — моя. Ибо я из тех женщин, что одеваются в бежевые тона, не очень аккуратна, не веду размеренного образа жизни и всегда ноту с собой разные нетипичные предметы.

Возможно, услышав, что хозяйка сумки не я, представитель власти пожелал убедиться, что я вообще существую, потому как попросил меня предъявить ему свой паспорт. Как известно, мой паспорт вместе с другими документами находился в злополучном портмоне, забытом у Марии. Молодой человек не был формалистом и, услышав о том, что паспорта у меня в настоящий момент нет под рукой, согласился взглянуть на любой другой документ, лишь бы там была фотография. Интересно, откуда я возьму ему какой-то еще документ? Молодой человек вежливо ждал, я подумала и извлекла из шкафчика коробку со старыми бумагами. Среди них обнаружился профсоюзный билет двадцатилетней давности. С фотографией. Он внимательно ознакомился с документом и, возвращая его мне, тяжело вздохнул:

— Вы ни капельки не изменились. А надо сказать, что на той фотографии я не только была моложе на двадцать лет, но вообще на себя не похожа. Ох, неспроста он делает такие комплименты! Видно, дело очень серьезное. А может, просто у него слабое зрение? Тем не менее я решила ему подыграть:

— Вы правы, с возрастом я только молодею. Если не ошибаюсь, вас привело ко мне какое-то чрезвычайно важное дело, а сумка — только предлог?

— Нет, отнюдь не предлог, а очень важное вещественное доказательство. Ага, пока не забыл, мне надо снять отпечатки пальцев...

Я не возражала. Вымыв руки после окончания процедуры, я вернулась в комнату и поощрительно произнесла:

— Ну?

Молодой человек с грустью признался:

— Относительно сумки, похоже, мы с вами ни до чего не договоримся. Тогда разрешите следующий вопрос: вы знаете Миколая Торовского?

Вот, пожалуйста, я оказалась права! Надеюсь, мне удалось скрыть потрясение, которое я испытала.

— Знаю.

— Расскажите о нем все, что знаете, откуда знаете, с какой стороны знаете, кто вас познакомил, что это за человек. Вообще все, что можете о нем сказать.

— Да в общем-то немного, — холодно ответила я. — Миколай Торовский относится к тому сорту людей, о которых я ни словечка не скажу, пока не узнаю, в чем дело. Он настолько мне несимпатичен, что я легко могу нанести ему непоправимый вред, выставив отрицательную характеристику. А он такого не простит, и даже представить трудно, какова будет его месть. Уж лучше я помолчу.

— Можете спокойно говорить все, что о нем думаете, он никогда и никому уже не сможет отомстить.

— Матерь Божия, так он... Он мертв? Подпоручик не выдал служебной тайны и лишь молча смотрел на меня, причем в его взгляде решительно ничего не отразилось — ни подтверждение, ни отрицание, дескать, сама понимай как знаешь.

Несколько заторможенная предыдущими событиями, моя способность соображать энергично стряхнула с себя ненужный балласт и стремительно принялась за дело. Если Николай мертв... Если... Езус-Мария, что с моей невесткой?

Сейчас я не очень даже старалась скрыть от полицейского охватившее меня волнение. Я имела право быть потрясенной при известии о смерти знакомого. Если бы последний погиб естественной смертью, вряд ли бы меня посетил представитель власти. Значит, Миколай убит.

— Миколай убит? Когда? Да скажите же хоть что-нибудь!

— Немного погодя.

— Так, понятно... Господи Боже мой... Никак не удавалось логично осмыслить услышанное, я молчала, а в подпоручика явно вселялась надежда.

— Так вы что-то знаете о смерти пана Торовского? Вы кого-то подозреваете? Так я ему и сказала, разбежался...

— Человек сто, — пробурчала я, все еще пытаясь упорядочить хаос в голове. — Он умел вызывать ненависть людей и делал это уже с четверть века, не меньше. А кроме того, я не знаю, кто был его последней пассией, кого из любовниц он бросил последней и какой характер у этой бабы... А что, это ее сумка?

Хотя полицейский и на этот раз не ответил, взгляда на него было достаточно, чтобы окончательно убедиться — ее, Тут я словно наяву увидела свою невестку в автобусе с огромной торбой Миколая и без собственной сумки. Точно, у нее была только огромная пластиковая сумка, а своей сумки не было! Свой паспорт она вынула из кармана куртки.

— Не думаю! — вслух ответила я не столько представителю власти, сколько убеждая себя. — Женщина Миколая не ходила бы с оторванным ремнем, он жуткий педант, такого он бы не позволил. Минутку... Ладно, раз он мертв, скажу все, так и быть. Так что вас интересует?

Подпоручика интересовало абсолютно все. Я призналась, что познакомилась с Миколаем более двадцати лет назад, когда была еще довольно молода, он мне даже нравился, но поскольку имел глупость раскрыть передо мной некоторые черты своего характера, то скоро разонравился. Раскусила я его довольно быстро, для этого вполне хватило очень короткого периода близости с ним. Поняла, в чем он притворялся и каким был на самом деле.

Подпоручика особенно интересовали отношения Миколая с женщинами. Тут я могла сказать всю правду: от баб отбою не было, он благосклонно принимал их ухаживания, но сам оставался холоден, хотя притворялся, что влюблен. Когда очередная дура влюблялась в него до потери сознания, он кончал притворяться и беззастенчиво использовал очередную жертву в своих целях. «Должна же и от бабы быть какая-то польза», — цинично заявлял этот негодяй. Одна стояла для него в очередях, другая носилась по всему городу в поисках какого-нибудь дефицита, третья собирала нужные повелителю сведения, четвертая выращивала для любимого экологически чистые овощи, пятая умоляла принять в дар ценные вещи и т. д.

— Их и в самом деле было так много? — не поверил подпоручик.

— Ив самом деле. Во всяком случае, в те давние времена. А как в последнее время — не знаю.

— А фамилии их знаете? Этих поклонниц пана Миколая?

— Нет. Помню только, что одна из них называлась Казей, но кто она такая и что именно делала для пана Торовского — не помню, Мне очень жаль, но о теперешнем пане Торовском мне нечего вам сказать.

— Тогда разрешите третий вопрос: сколько у вас невесток?

— Три обычные и одна костельная, — был ответ.

— Как это? — удивился подпоручик.

— Да очень просто. Мой средний сын два раза женился, причем первый брак был и костельный, и гражданский, а развод только гражданский. А его костельная жена так нам всем пришлась по душе, что я до сих пор называю ее невесткой, а ее второго мужа считаю чем-то вроде зятя.

— Это не она, случайно, проживает на улице Знанецкого?

— Она.

— Понятно. Мне хотелось бы встретиться со всеми вашими невестками. Где их найти?

В глубине души я невольно посочувствовала этому молодому, симпатичному офицеру полиции — до сих пор были только цветочки, а вот сейчас ягодки начнутся! Не представляет, бедняга, какие сложности ему предстоят.

— Да в разных местах, — доброжелательно информировала я. — Одну в Канаде, вторую в Африке, третью в Варшаве, а четвертую... Четвертую где же? Понятия не имею.

— А которая из них костельная? Варшавская? Я подтвердила — именно варшавская. Подпоручик глубоко задумался. По всей вероятности, пытался осмыслить мое семейное положение. Может, стоит ему помочь? Ведь все равно установит, что самый младший мой сын пока не был женат. Нет, не стоит. Меня потрясла смерть Миколая, и я имею полное право в волнении малость запутаться в своих семейных обстоятельствах. Чем позже полиция их распутает, тем лучше.

— Выходит, кроме этой единственной, ни одной из ваших невесток вчера в Варшаве не было? — неожиданно спросил подпоручик. Надо же, как логично мыслит!

Кошмар! Такие неудобные вопросы задает... Неглупый молодой человек, надо лгать с умом. Когда могли убить этого проклятого Миколая, чтоб ему... Если вчера, у меня не будет алиби, похоже, как и у этой идиотки Иоанны. Ну, моих-то отпечатков пальцев у него не найдут, это точно, а вот на сумке могут и оказаться, ведь обнаружить машину Иоанны не очень сложно, холера, надо увести машину со стоянки и где-нибудь запрятать... Нет, придется опять врать, в конце концов, имею я право быть склеротичкой? В моем возрасте... И вообще не помнить, что я вчера делала.

Я уже открыла рот, чтобы начать врать напропалую, но меня спас телефонный звонок. Какой-то вежливый голос поинтересовался, нет ли у меня в данный момент подпоручика Вербеля.

— Это вас.

Подпоручик взял трубку, послушал, что ему сказали, что-то буркнул в ответ, положил трубку и помолчал, глядя в окно. Потом со вздохом поинтересовался:

— Случайно не улетела ли вчера одна из ваших невесток на самолете в Копенгаген?

И опять телефонный звонок спас меня от необходимости отвечать. Я подняла трубку. Езус-Мария, моя невестка!

— Послушай, положение осложнилось... — начала она, убедившись, что я у телефона.

— Нет, — ледяным голосом произнесла я. — Никакой пани Мациашек я не знаю. Ошибка. — И положила трубку.

Подпоручик терпеливо повторил свой неприятный вопрос. Чувствуя, что после звонка Иоанны я лишаюсь последней способности хоть что-то соображать, я пролепетала, тупо глядя на него:

— Не знаю. Возможно. Я же сказала вам — понятия не имею, где она может находиться.

— А которая из ваших невесток? Обыкновенная или костельная?

Телефон зазвонил снова. Эх, правду говорят, стрессы очень сокращают человеку жизнь! Я подняла трубку.

— Пани Хмелевская? — поинтересовался знакомый мужской голос.

— Да.

— Так какого черта валяешь дурака? Что там у тебя случилось?

— Исключено! — решительно прервала я разговор. — Во всяком случае, не сейчас.

— У тебя кто-то есть?

— Вот именно, Я очень занята и никаких заказов пока не принимаю. Мне очень жаль.

— Спятить можно! — радостно ответил Павел, которого я уже не слышала сто лет, и положил трубку.

— Вы совершенно правы, — сказала я уже неизвестно кому и тоже положила трубку.

По лицу подпоручика я поняла, что пока никому не пришло в голову прослушивать мои телефонные разговоры, и это меня несколько подбодрило.

— Так о чем вы спрашивали? — доброжелательно обратилась я к нему.

— Не улетела ли одна из ваших невесток вчера в Копенгаген? А если улетела, то которая из них? Обыкновенная?

— Если и улетела, то обыкновенная, но все равно бывшая. Бывшая жена моего старшего сына. Они сочетались только гражданским браком.

— И она носит вашу фамилию?

— Все мои невестки носят мою фамилию. За исключением той, что вышла замуж вторично.

— А адрес ее вы знаете? Я удивилась:

— Ведь вы тоже его знаете. На улице Знанецкого.

— Да нет, той, что улетела в Копенгаген. Так я ему и сказала! Ишь чего захотел.

— Нет, не знаю. Она, видите ли, вечно переезжает, видимся же мы редко. Где она сейчас живет, не знаю.

— А ее последний известный вам адрес?

— Где-то на улице Фильтровой, но точно не помню. И зрительно тоже не помню, не найду.

— В таком случае последний вопрос; что вы делали вчера между пятнадцатью и девятнадцатью?

Своим вопросом он меня добил. Бросило в жар, затрепыхалось сердце. Я намеревалась тщательно скрыть от властей, что именно я делала вчера, ибо опасность могла подстерегать меня на каждом шагу, Если Миколай был убит именно в этот промежуток времени, опасность заключалась в том, что никакого алиби у меня не было. Тогда они наверняка примутся за меня засучив рукава и по минутам проверят все, что я делала. Возможно, меня могла бы реабилитировать поездка в аэропорт, но вот об этом-то я не имела права и словечка проронить. А если не говорить о поездке, плохо мое дело, у меня были все шансы прикончить Николая...

— В пятнадцать я находилась у приятельницы, — сказала я. — В шестнадцать возвращалась от нее домой, на такси, так что доехала быстро. А когда доехала, то обнаружила, что оставила у приятельницы портмоне со всеми моими документами, и меня чуть кондрашка не хватил... Вы записываете на магнитофон мои показания?

— Вынужден с прискорбием признаться — не записываю.

— А, ну тогда признаюсь. Между нами говоря, с глазу на глаз. А если надо будет официально давать показания — отопрусь!

— От чего именно?

— От того, что я поехала обратно к приятельнице автобусом и без билета. Зайцем! Потому как денег у меня не было.

— Как же вы расплатились с таксистом?

— В кошельке немного оставалось денег, как раз хватило заплатить за такси. Я еще на всякий случай проверила, не оставила ли портмоне дома, хотя хорошо помнила, как вынимала его у приятельницы. И когда ехала к ней на автобусе, знала, что вряд ли застану ее дома, она собиралась уехать за город, но ведь надежда умирает последней. А вдруг она раздумала уезжать? А вдруг уехала, да вернулась, может, что забыла? Увы, дома ее не было. Вот я и жду, она должна вернуться сегодня вечером, а может, и вовсе завтра утром. Из вашего вопроса я делаю вывод, что пана Торовского убили вчера между пятнадцатью и девятнадцатью, правильно? Ну так вот, это не я! Может, вам удастся как-то меня исключить из числа подозреваемых, просто мне жалко вашего времени... Очень повредит следствию, если вы мне назовете точное время убийства?

— Думаю, что теперь не очень повредит, — со вздохом ответил подпоручик. — Врач считает, что он был убит между шестнадцатью и шестнадцатью тридцатью.

Так. В такси я села в полчетвертого, особых пробок по дороге не было, до четырех я уже успела доехать...

— Если очень постараться, могла и успеть, — с горечью призналась я. — Ничего не поделаешь, меня можно подозревать, примите мои искренние соболезнования.

— А из каких побуждений вы могли его убить? — заинтересовался подпоручик.

— Понятия не имею. Я уже много лет его не видела и вообще не имела с ним никакого дела, так что трудно объяснить... Может, вы найдете какой-нибудь мотив?

Подпоручику явно не хотелось придумывать для меня мотив. Он ушел, и я видела в окно, как он стоял на противоположной стороне улицы и рассматривал магазины. Возможно, хотел найти свидетелей моего возвращения домой вчера. К счастью, магазины были уже закрыты, и никто не мог сказать полиции, что, вернувшись на такси, я вскоре вышла вновь из дому. С чемоданами.

От волнения я не могла усидеть дома, ничего не делать и просто ждать — нет, это свыше моих сил. Вот только как лучше поступить — ехать к Марии опять на такси или на автобусе, разумеется зайцем, ибо деньги, одолженные мне Иоанной, все вышли. Лучше, конечно, на такси, но вдруг Марии я еще не застану, расплатиться с таксистом будет нечем, и придется задержать такси до тех пор, пока у меня не появятся деньги, то есть до утра. Нет, рисковать нельзя, уж я-то хорошо знаю, какие штучки способна выкинуть судьба.

Когда я, предусмотрительно меняя по дороге автобусы и трамваи, добралась до Крулевской, Мария как раз только вернулась и с ходу принялась меня упрекать:

— Куда ты вчера подевалась? Уходя из дому вчера, я заметила твое портмоне и решила его тебе забросить по дороге, знаю ведь, без него ты как без рук. Тебя не было дома, твоего соседа не было дома, я хотела оставить тебе записку, да не на чем было написать. Куда ты подевалась? Ведь домой поехала? Не представляю, куда можно отправиться без денег и без документов.

Я оставила ее риторический вопрос без ответа, хотя ответ и могла дать. Без денег и без документов, оказывается, можно было очень многое сделать... Выходит, она приехала ко мне после того, как я в спешке кинулась в аэропорт. Что бы мне немного подождать!

Забрала я свое проклятое портмоне и отправилась домой, кляня себя на чем свет стоит. На следующее утро я купила билет и уже в два часа дня была у Алиции в Аллероде...

— Что-то тут не так, чует мое сердце, — заявил подпоручик Вербель коллегам, вернувшись в комендатуру. — Вот клянусь вам — не знаю, с которой из Хмелевских я разговаривал.

— Ты шутишь? — удивился капитан Фрелькрвич. — Неужели не можешь отличить свекровь от невестки?

— Ты хоть отпечатки пальцев снял с нее? — встревожился подпоручик Яжембский.

— Снял, да невооруженным взглядом видно — не те.

Капитан Фрелькович быстренько разложил на столе фотографии отпечатков пальцев, снятых с предметов в квартире убитого пана Торовского, внимательно, с помощью лупы сопоставил их с доставленными подпоручиком Вербелем и согласился с последним. Доставленные им свеженькие отпечатки пальцев ни в чем не напоминали тех, что сняты с подозрительной дамской сумки, забытой какой-то женщиной в квартире убитого. У следователя не было никакой уверенности в том, что обе Иоанны Хмелевские причастны к расследуемому убийству, лишь клочок бумаги с адресом побуждал двигаться в этом направлении.

— Одна из них во всяком случае улетела вчера в Копенгаген, — напомнил коллегам подпоручик Яжембский. — По полученным данным, скорее всего невестка, год рождения... Таможенникам предъявила паспорт при отправлении...

Подпоручик Вербель раздраженно перебил:

— А вот эта паспорт не предъявила, говорит, оставила у приятельницы. Вот адрес и фамилия приятельницы, где, по словам Иоанны Хмелевской-свекрови, она оставила свое портмоне со всеми документами и деньгами. Я только что съездил по указанному адресу, дома никого не застал. И вообще я малость запутался. Если не ошибаюсь, мы ищем хозяйку той подозрительной сумки, так? А у этой сумка на месте, точь-в-точь наша, и хлам внутри очень похож. И я головой ручаюсь, она наврала мне с три короба, да вот вывести ее на чистую воду нет никакой возможности.

— Минутку, может, и найдется такая возможность, — пробормотал капитан, который с лупой в руке все еще изучал имеющиеся в его распоряжении отпечатки пальцев. — Посмотрим, посмотрим...

Все отпечатки пальцев, снятые с дамской сумки, принадлежали одной и той же особе, скорее всего хозяйке сумки. За исключением одного. На металлической открывалке от бутылок под нагромождением уже знакомых оттисков удалось различить один посторонний, на который наложились хозяйкины пальчики. С помощью дактилоскопистов посторонний отпечаток удалось воспроизвести в удовлетворительном виде и сравнить с отпечатками, доставленными подпоручиком Вербелем. И они совпали!

— Вот и доказательство, — удовлетворенно констатировал капитан. — Она действительно врала, потому что связана с хозяйкой сумки. Придется поприжать бабу.

Подпоручик Вербель был на седьмом небе от радости.

— Выходит, я не ошибался, она и в самом деле врала мне! То-то у меня было такое ощущение... А ведь в отчете на ощущение не сошлешься. Теперь же вот оно, бесспорное доказательство знакомства этих двух женщин! А поскольку у меня уже есть адрес этой Хмелевской-невестки, утром я к ней отправлюсь, там тоже наверняка найдутся какие-нибудь отпечатки пальцев.

— А знаете, здесь еще и третий отпечаток, под теми двумя, — неожиданно заявил эксперт, изучающий бесценную открывалку. — Вот я его сейчас воспроизведу, потом пороемся в нашей картотеке.

Банк компьютерных данных с отпечатками пальцев функционировал без перерыва круглые сутки, и уже через полчаса было установлено, что самый старый отпечаток на открывалке, а точнее, не весь отпечаток — сохранились лишь две четверти оттиска большого пальца правой руки — по всей видимости, принадлежат некоей Алиции Хансен. Отпечатки снимались двадцать восемь лет назад. Теперь следовало обратиться к работникам полицейского архива.

На следующий день к двенадцати часам все необходимые данные были установлены. Отпечатки пальцев младшей из Хмелевских полностью совпадали с отпечатками на злополучной дамской сумке. Получить отпечатки пальцев младшей Хмелевской подпоручику Вербелю было нетрудно. Ими оказалась буквально захватана вся квартира упомянутой Иоанны Хмелевской и большая часть ее ванной. Таким образом было установлено, что это именно она посетила последней квартиру Миколая Торовского, убила последнего, после чего сбежала в Данию.

А в Дании уже много лет проживала подсказанная компьютером Алиция Хансен, датская гражданка. С получением адреса Алиции Хансен у полиции проблем не оказалось, ее адресом и паспортными данными ОВИР был буквально завален, ибо чуть ли не все поляки ездили к ней по приглашению или при выезде в Данию ссылались на нее, в том числе и обе Хмелевские. Поскольку уже больше двадцати пяти лет адрес упомянутой Алиции Хансен не менялся, имелись все основания полагать, что она и сейчас по нему проживала.

Надежда возродилась в душе подпоручика Яжембского.

— Еду к ней! — воскликнул он.

— Зачем? — поинтересовался капитан.

— Неужели непонятно? Я пришел на встречу с Торовским и застал его уже мертвым. В его квартире мы не нашли никаких материалов, связанных с делом фальшивомонетчиков, а тут выясняется, что эта женщина вынесла из его квартиры большую сумку и смылась в Данию. Мы не знаем, она убила или нет, замешана она в деле или нет, но какие-то важные вещи из квартиры она унесла, это точно. Моего визита она предвидеть не может, чувствует себя в безопасности, так что имеет смысл этот визит ей нанести.

— Ты надеешься найти ее у этой самой Хансен?

— Они всегда у нее останавливаются, во всяком случае так записано в выездных документах. Может, она что-то знает...

— Вот телефон. Позвони.

— Чтобы предостеречь их? Если я и надеюсь чего-то добиться, то только застав их врасплох. Нет, я обязательно должен ехать. Если мне не дадут служебную командировку, поеду за собственные деньги! У меня отложены на морозильник.

Связь между морозильником и заграничной командировкой для сотрудников Янека Яжембского была очевидной, никто из них не удивился, достойным удивления был, скорее, самоотверженный порыв молодого офицера полиции. Поскольку же дело об убийстве Миколая Торовского оказалось тесно увязано с делом о фальшивомонетчиках, которым давно занимался подпоручик Яжембский, капитан Фрелькович немедленно написал рапорт по начальству о необходимости, в интересах следствия, загранкомандировки для подпоручика Яжембского, оговорив с последним в ответ на эту любезность возможность беспрепятственно пользоваться благами будущего морозильника в виде дегустации охлажденных напитков в летнее время года. Подпоручик клятвенно обещал.

— Английский я знаю! — радостно восклицал он. — В Дании бывать приходилось, знаю, как там следует себя вести. Самолет отправляется в Копенгаген в восемнадцать... Холера, уже отправился! Ну ладно, полечу завтра в восемнадцать.

Так он и сделал. А ровно через пять минут после отправления самолета капитан Фрелькович получил свежую информацию...

Осень на приусадебных участках заявила о себе кострами, в которых сжигался всякий мусор. Не на всех участках, разумеется, но на самом крайнем, у сетки, по другую сторону Рацлавицкой улицы, прямо против дома, где было совершено убийство, развивалась бурная деятельность. Особенно усердствовали дети. Полицейский пост, оставленный предусмотрительным капитаном на месте преступления, не дремал. Один из полицейских доставил в комендатуру немного обгоревшие эластичные перчатки, очень грязные, А через час общительный капитан уже установил дружеские отношения с двумя молодыми людьми и одной молодой дамой в возрасте между десятью и двенадцатью годами.

Оказалось, дня два назад в послеобеденное время Бартек Ведельский сидел в засаде у самой сетки в густых зарослях малины. Индейскому воину положено в засаде сидеть неподвижно, поэтому Бартек даже не пошевельнулся, когда над его головой пролетели две перчатки и повисли, зацепившись за колючки. Он и головы не повернул, и даже бровью не повел! Другое дело — его сестра. Кровожадные индейцы собирались снять с нее скальп и привязали свою жертву крепкими веревками к столбу посередине участка. Делать несчастной жертве было нечего, она беспокойно вертелась, пытаясь освободиться от пут, и высматривала, не явится ли откуда-нибудь неожиданная помощь. Увидев у сетки ограждения незнакомого человека, она уставилась на него во все глаза, видела, как он что-то швырнул в засевшего в малине индейца, со своего места не могла рассмотреть, что швырнул, но человека рассмотрела.

Видел его и двоюродный брат жертвы, собирающийся снять с нее скальп. Правда, его больше заинтересовала машина, в которую сел этот человек; Впрочем, особенно приглядываться к посторонним предметам у него, Томска Шерчака, времени не было, следовало как можно скорее снять скальп с бледнолицей скво, что он, Томек, и сделал.

Перчатки дети отдали без возражения, да и толку от них было немного, все равно от жара и огня не спасали. День и время событий, интересующих сотрудника полиции, были установлены без труда, после чего индейцы и их жертва охотно описали и замеченную сцену, и действующих лиц. Дети оказались умненькими и наблюдательными. Машина — пожилой «фиат 126», сильно обшарпанный, белого цвета, с вмятиной на правом заднем крыле. На этой самой вмятине лак немного облупился, крыло получилось в крапинку. А номер? Номер рычал. Индейский воин Томек Шерчак именно поэтому и запомнил его: «ВРР»! Что же касается цифр, точно не помнит, но наверняка были там какие-то тройки и ноль. Возможно, 1303, а может 3013 или что-то в этом роде. А больше он ничего не заметил.

Бледнолицая жертва, Кася Ведельская, помнила твердо — за рулем машины сидел человек. У нее, Каси, создалось такое впечатление, что в машину он садился в тот момент, когда ее, Касю, привязывали к столбу, Мужчина за рулем был большой, ну, значит, высокий и широкий такой, и, кажется, у него была борода, черная, но насчет бороды она не уверена. А второй, который подбежал к машине после того, как что-то бросил через сетку на их участок, теперь она знает, что резиновые перчатки, так вот, этот второй был тоже высокий, но зато тощий и моложе ее, Касиного, папы, хотя тоже пожилой, Ну, лет 25 ему наверняка было, и еще у него были усы. И брови. Да нет, не простые брови, она потому и заметила, такие смешные, на концах вот так, к глазам загибаются. Волосы? Обыкновенные волосы, немного вьются, не слишком черные и не слишком светлые, средние. На ногах черные «адидасы». Очень «адидасы». Очень хорошо их было видно под машиной, когда человек в нее садился, а она, Кася, чуть ли не до земли согнулась, снизу видела. Да, он сел с той стороны машины, на заднее сиденье. И сразу же уехали, а с нее сняли скальп. Подлый Томек воспользовался тем, что она загляделась на машину, а то бы она так просто не далась!

От всего сердца пожалев подпоручика Яжембского, который, выходит, напрасно поперся в Данию, капитан Фрелькович решил лично побеседовать с любопытной соседкой убитого Миколая Торовского. Не застав ее дома, капитан еще больше разъярился, ибо и без того был зол на бабу, поняв, что именно она скрыла от следствия. Во что бы то ни стало требовалось сопоставить показания мстительной мегеры с показаниями невинных деток. И душа, и сердце, и немалый опыт следователя подсказывали капитану, что где-то здесь зарыта собака.

Разумеется, капитан сразу же распорядился начать поиски «фиата» с рычащим номером. Конечно же, номера могли быть липовыми, но вот марка и внешний вид «фиата» о многом говорили. Точно так же выглядела машина, которая совершила наезд на Миколая Торовского на углу улицы Одыньца, а этим фактом никак нельзя пренебречь. Начались энергичные поиски машины, невзирая на глупые отговорки сотрудников Дорожной Службы, что, дескать, искать нет никакого смысла, ибо в настоящее время обшарпанный белый «фиат» превратился в блистающую свежим лаком машину неизвестно какого цвета, а по номерам искать — только время зря тратить.

Опросили всех жильцов дома — без толку, Большинство из них в момент совершения, убийства еще не вернулось с работы, а немногочисленные представители старшего поколения в шестнадцать часов торчали в кухне, а не шатались по лестнице без дела. Никто ничего не видел и не слышал, поэтому баба с глазком в двери становилась просто бесценным свидетелем, и капитан, изо дня в день не заставая ее дома, выходил из себя и рычал наподобие номера разыскиваемой машины. Обстановку разрядил его подчиненный.

— Знаю, где искать бабу, — сказал подпоручик Вербель. — Соседка под ней вспомнила. Она наверняка поехала на участок.

— Какой еще участок?

— Садово-огородный. На днях жаловалась соседке, что участок совсем забросила, все нет времени им заняться. Еще бы, если все время проводит, пялясь в глазок и подглядывая за дверью соседа. Теперь глазеть не на что, вот она, освободившись от дежурства, и отправилась поработать на земле, наверстать упущенное.

— А где ее участок?

— Этого соседка не знает. Но жить там баба не будет, день-два поработает и вернется. Не очень-то там у нее домик удобный, соседка сказала. Скоро вернется, не беспокойтесь.

— Послать ей официальный вызов! Срочный! И наведываться два раза в день!

Подпоручик Янек Яжембский действительно бывал в Дании, так что кое-какое представление об этой стране имел. Он безо всякого труда добрался на автобусе из аэропорта до вокзала в Копенгагене, ознакомился с указателями и надписями, приобрел абонемент на проезд в городском транспорте и сел на поезд, отправляющийся в Аллерод. Через двадцать восемь минут доехал до нужной станции, вышел из вагона электрички и с планом города в руках двинулся на поиски нужной улицы. Найти дом Алиции Хансен не составляло труда.

Калитка оказалась незапертой. Толкнув ее, Яжембский оказался в небольшом дворике, откуда прошел к одноэтажному домику, стеклянная дверь которого была приоткрыта. Из дома доносились голоса. Не найдя звонка, подпоручик вежливо постучал по стеклу.

— Прошу! — крикнули ему изнутри по-польски. Подпоручик не заставил себя просить дважды, вошел и оказался в небольшой гостиной, где находились три человека: две женщины и один молодой человек.

— Добрый вечер! — поздоровался подпоручик с присутствующими на своем родном языке. — Здесь живет пани Алиция Хансен?

— Да, это я. Добрый вечер, — ответила одна из женщин, с интересом глядя на него.

Раздобытый в ОВИРе адрес тридцатилетней давности оказался действительным, и это обстоятельство настолько потрясло подпоручика, что он на мгновение растерялся, не зная, что дальше говорить. Хотелось просто пасть на колени и от всего сердца благодарить пани Алицию Хансен за то, что она живет на свете и именно по этому адресу. С трудом удержавшись от лишних жестов, подпоручик сказал:

— Прошу меня извинить, что я без предупреждения являюсь к вам, но скажите, не проживает ли сейчас у вас некая Иоанна Хмелевская?

— Проживает, — незамедлительно отозвалась вторая женщина. — Это я.

Стоит ли доверять собственным ушам и глазам? Трудно было поверить. Надежда, переполнявшая сердце молодого человека, с каждой минутой полета, с каждым оставленным позади километром пути становилась все более хрупкой, и к концу пути он почти ее утратил. Нет, ни за что не найти ему в Дании этой проклятой бабы! И вдруг она здесь! Колени подогнулись сами собой, и жалобно прозвучал вопрос:

— Можно, я сяду?

— Конечно, — ответила дама, которая назвала себя Алицией Хансен. — Хотя мне показалось, что вы собирались сначала нам представиться.

На мгновение подпоручик завис над ближайшим стулом, на который уже опускался, но голос его не послушался, и подпоручик молча плюхнулся на стул, прикрыв глаза. Из остальных тоже никто не произнес ни слова. Подпоручик открыл глаза. Все трое глядели на него выжидающе, с умеренным любопытством.

— Кайтусь? — вопросительно обратилась Алиция к молодому человеку.

Тот, кого назвали Кайтусем, отрицательно покачал головой.

— Нет, в жизни никогда его не видел.

— Иоанна?

— Я тоже не видела, — сказала дама, назвавшаяся Иоанной Хмелевской. — Но вроде догадываюсь, кто это. Сказать страшно...

— Ничего, кажется, у нас еще осталось одно свободное спальное место.

Подпоручик молча слушал, Только сейчас он отдал себе отчет в том, как вел себя, и ему стало так плохо, как никогда в жизни не было. Посидев еще немного, он встал и склонился в вежливом полупоклоне:

— Если разрешите, я все объясню, — произнес он голосом, в котором звучало искреннее раскаяние. — Только сейчас я понял, как переволновался за дорогу. Мне просто-напросто стало нехорошо, первый раз, сколько я себя помню. Меня, поверьте, не держали ноги, я вынужден был сесть...

— Понятно, — добродушно отозвалась хозяйка дома.

Подпоручик отвесил еще один галантный полупоклон и продолжал:

— А кроме того, я совершенно незаконно вторгся в ваш дом. Меня зовут Ян Яжембский, и вы имеете полное право вышвырнуть меня за дверь. Вы совершенно не обязаны давать мне показания...

— Слухи о моем негостеприимстве сильно преувеличены, — перебила его хозяйка. — А из моих гостей, званых и незваных, большинство пребывает в этих стенах незаконно, так что одним больше, одним меньше — разница невелика.

— Да нет же, я особенно незаконно, — упорствовал подпоручик. Похоже, он уже совсем пришел в себя. — Ведь я, можно сказать, хитростью вытянул из вас анкетные данные...

— Из меня не вытянули, — перебил его молодой человек.

— Ничего, успеется, — успокоил его Яжембский и обратился к дамам: — Мне страшно назвать свою должность, и я рассчитываю лишь на ваше снисхождение. Я сотрудник уголовной польской полиции и не имею права действовать на территории Дании, но я приехал частным образом в служебную командировку по делу к пани Хмелевской...

— А! — вырвалось у пани Хмелевской, а сотрудник польской полиции продолжал:

— И мне нет дела до того, что вас подозревают, потому как от вас мне требуется получить ответ только на один-единственный вопрос. Похоже, у меня не все в порядке с мозгами, теперь я ясно вижу это. Хотел же, осел этакий, действовать хитрым образом, исподволь, но, похоже, у меня это не получилось. И если вы раньше или позже собирались вернуться, кажется, я подложил грандиозную свинью Фрельковичу...

— Ты понимаешь, о чем он говорит? — спросила Алиция Хансен у Иоанны Хмелевской.

— Понимаю немного, но не все, так как не знаю, что им известно. Один такой из их компании уже со мной говорил.

— Не этот?

— Нет, другой. Жаль мне их, напрасно пошли на такие расходы со служебной командировкой. Сами виноваты, развели секреты. Не надо было передо мной скрывать, сказали бы, в чем дело, не пришлось бы лететь за тридевять земель.

Хотя в голове у поручика Яжембского и много перепуталось, но не все, некоторые проблески мысли проявлялись.

— Почему напрасные расходы? — возмутился он. — Ведь вы же здесь. И как мог с вами говорить кто-то из нашей компании?

— А вот и говорил, — живо возразила Иоанна Хмелевская. — Позавчера. Сейчас, как же его фамилия? Такая военная... Ага, Вербель! Подпоручик Вербель. Расспрашивал меня обо всех моих невестках, зачем они ему понадобились — понятия не имею.

Яжембский почувствовал, как несколько упорядоченные мысли опять начали путаться.

— Как это... Минутку, подождите... Какие невестки?

— Мои, всякие. А что?

Алиция с сочувствием посмотрела на молодого польского полицейского и пододвинула к нему свободное кресло.

— Да вы сядьте поудобнее. И успокойтесь. Что-нибудь не так, да? Слушай, кажется мне, он принимает тебя за Иоанну, — Как вы думаете, стаканчик ему не повредит? — поднялся со своего кресла Кайтусь, — Думаю, не повредит, — согласилась хозяйка. — И чашку принеси.

— Возможно, ты и права, — сказала ей Иоанна Хмелевская. — У меня тоже создалось впечатление, что ему нужна Иоанна.

— Симпатичный молодой человек, ты не находишь? — спросила хозяйка дома. — И на вид очень приличный. Как по-твоему, он относится к той категории человечества, которую ты любишь?

— Наверняка. И не лжет.

— Но ведь собирался?

— Мало ли что собирался, да у него не получилось. Это тоже говорит в его пользу.

Подпоручик Яжембский послушно сел на пододвинутое к столу кресло и принял стаканчик, убеждая себя, что, поскольку не имеет права быть здесь на законных основаниях в служебном порядке, значит, находится, так сказать, частным образом, а в таком случае содержимое стаканчика значения не имеет. Следует признать, атмосфера дома Алиции Хансен не отличалась официальностью, И вообще, похоже, с загранкомандировкой прокол получился, — Насколько я понимаю, вы вовсе не она, а вы, — сказал подпоручик удрученно, глядя на даму, назвавшуюся Иоанной Хмелевской, и отпил глоток из стаканчика, отметив автоматически, что это очень неплохой коньяк. — Но как это могло получиться, ведь вы же оставались в Варшаве? В Данию должна была прилететь та, другая Иоанна Хмелевская.

Кайтусь весело рассмеялся, а Алиция Хансен налила в принесенную им чашку кофе из стеклянного кофейника и пододвинула ее подпоручику вместе с сахарницей и молочником со сливками.

— Мы обе прилетели, — наставительно заметила Хмелевская-старшая. — Правда, не вместе. А вам нужна моя невестка?

Подпоручик лишь молча кивнул головой.

— Мне тоже. И сейчас я думаю над тем, сказать или не сказать вам правду. Вы подозреваете ее в убийстве Миколая, пардон, пана Торовского, так ведь?

Подпоручик был настолько ошеломлен, что опять лишь молча кивнул.

— Ну так вот. Я уверена, это не она его шлепнула, но головой ручаться не могу и, если даже она, я намерена всячески ей помогать. Но насколько я ее знаю — не она, так что найдите какого-нибудь другого виновного. Вот в этом можете всецело рассчитывать на мою помощь. А чем Миколай интересовался последнее время?

— Изготовлением фальшивых денег, — не задумываясь ответил подпоручик, испытывая в глубине души чувство, что поступает правильно, хоть и нарушает инструкцию. — И тоже скажу вам правду — только этот аспект меня интересует, я не из Отдела особо тяжких преступлений, я занимаюсь расследованием экономических преступлений. Миколай Торовский должен был сообщить мне важную информацию, но я уже не застал его в живых. Все говорит о том, что в последний момент женщина вынесла из его квартиры большую сумку с относящимися к делу о фальшивомонетчиках материалами, а этой женщиной, по всей вероятности, была Иоанна Хмелевская. Если выяснится, что это она его убила... У нас с Данией подписано Соглашение о выдаче преступников, но только чуть... А мне очень хотелось бы получить то, что она унесла. Ведь вы, пани Иоанна, из Польши? Не знаю, как остальные присутствующие, но думаю, вам-то не безразлично, будет ли это г... ох, простите, будут ли и дальше наводнять Польшу эти фальшивки. Пусть бы пани Хмелевская показала мне, что там, в сумке, пусть бы сообщила то, что ей известно, а там и сбежала куда пожелает — на Северный полюс, в Австралию, что за чушь я порю, Фрелькович меня убьет... Но мне кажется, что все-таки убила не она, она только что-то знает... А это действительно не вы?

— Матерь Божия! — с ужасом произнесла Иоанна Хмелевская. — Кайтек, подай мою сумку, вон там висит... Пожалуйста, вот мой паспорт, теперь он у меня есть, вот дата рождения. Ну сами подумайте, могу ли я быть женщиной моложе меня на целых одиннадцать лет?

— А почему ваша невестка моложе вас всего на одиннадцать лет? — высказал претензию подпоручик.

Алиция Хансен и молодой человек, которого обе присутствующие дамы называли запросто Кайтеком, откровенно развлекались, наблюдая сцену между представителем польской полиции и Иоанной Хмелевской. Той было не до развлечений, Вздохнув, она велела Янеку Яжембскому слушать внимательно, иначе трудно разобраться в ситуации. Яжембский постарался сосредоточиться, Хмелевская принялась объяснять:

— Иоанна была старше моего сына, а я его родила, когда мне было семнадцать лет, так что мне было тридцать шесть, а ему всего девятнадцать, когда он уперся, что женится на ней. К тому времени она уже успела развестись и у нее было двое детей, так что у меня не вызывало восторга решение сына жениться, но я познакомилась с Иоанной и перестала протестовать. Мы посовещались и решили: ладно, пусть сейчас поженятся, а когда он поумнеет — разведется. Он себе даже не отдавал отчета в том, что моложе ее на шесть лет. Ну и дальше события развивались по плану. Через два года они разошлись. Так что, молодой человек, если вы хорошенько все сложите и вычтете, у вас и получится разница между нами в одиннадцать лет, а у нас в семье все женщины рано выходили замуж. И очень молодо выглядели.

— В том-то и дело, — продолжал упорствовать в своих претензиях подпоручик. — Поэтому мне трудно понять, которая из вас кто. Вы вот, например, больше похожи на нее, чем на себя.

— Просто здесь плохое освещение, — невинно заметила хозяйка дома, а Кайтек опять весело захохотал.

Иоанна Хмелевская опять вздохнула и возразила:

— Нет, она красивее меня. А кроме того, вот тут сидят двое совершеннолетних... Надеюсь, вы трезвые? Вот они могут вам подтвердить, что я — это я. А ее нет.

— Но она ведь прилетела в Копенгаген?

— Правильно, прилетела. Но только промелькнула в аэропорту. Кайтусь ее встречал, может подтвердить, и куда-то скрылась. Куда-не знаю. Вещей Миколая у нее с собой не было, это точно, Если она что-то и вынесла из квартиры Миколая Торовского, то оставила это в Польше.

— А где? — отчаянно крикнул подпоручик. — Ведь сумка была при ней на Центральном вокзале в Варшаве, с вокзала она прямиком поехала в аэропорт, мы все проверили по минутам, по дороге у нее просто не было времени никуда заскочить! Где она могла оставить сумку? И почему вы думаете, что оставила?

— Кайтек встречал ее у трапа самолета, никакой сумки у Иоанны при себе не было, только его чемоданы. Может, в автобусе, по дороге в аэропорт, в Варшаве еще, встретила кого-то и отдала сумку?

— А где эта Иоанна Хмелевская вообще живет? Где ее дети?

— Ну наконец-то умный вопрос. Ее дети живут в семье ее первого мужа, воспитывает их ее первая свекровь. Муж, ботаник по образованию, работает сейчас лесничим, мамочка ведет его хозяйство, дети воспитываются на лоне природы. Не знаю, может, он опять женился, но ведь лоно-то все равно осталось? В Нижней Силезии. Точного адреса я не знаю, хотя раз была там.

Яжембский глотнул еще коньяку, и это положительно сказалось на его способностях соображать. Кажется, он наконец усек, с какой из двух Иоанн Хмелевских имеет честь общаться, хотя сомнения еще остались. Ведь вот и подпоручик Вербель сомневался, что их две штуки. Правда, улетевшая в Данию Хмелевская предъявила в аэропорту паспорт под другим номером. Отпечатки пальцев в квартире покойника оставлены только одной из них, но вот вопрос — которой?

Подпоручик хищно уставился на пальцы присутствующей, да вовремя вспомнил, что у него нет при себе материала для сравнения. Нет, что-то тут не то...

— Вы должны мне помочь, — твердо обратился он к той из Хмелевских, что находилась в его распоряжении. — Ведь сами обещали. Подумайте и скажите, где, по вашему мнению, может находиться вторая Иоанна Хмелевская? Я должен знать, что именно собирался мне сообщить Миколай Торовский. Вы просто обязаны мне помочь! Подумайте о нашей несчастной родине!

— Был в свое время некий Доминик, — вдруг ни с того ни с сего заявила Алиция Хансен. — Фамилии не помню, только имя. Совсем сопляк. Лет тридцать назад это было, сейчас ему около пятидесяти. И тогда этот сопляк Доминик уговаривал меня нарисовать ему банкнот...

Все присутствующие с интересом повернулись к хозяйке дома.

— Какой банкнот? — спросил Кайтусь.

— И что? — спросила Хмелевская. Один поручик Яжембский ни о чем не спросил, но лишь потому, что от волнения опять лишился способности говорить. Дело в том, что имя Доминик не было для него незнакомым.

— Банкноту в сто долларов, — ответила Кайтусю Алиция Хансен. — В увеличенном виде. Я тогда занималась графикой, у меня неплохо получалось. И ничего, — ответила она на вопрос Хмелевской. — Взяла и нарисовала, просто из любопытства. Хотелось знать, получится или нет. Но ему я не сказала, что нарисовала, потом рисунок где-то затерялся. Не скажу, что вышло прекрасно, под лупой можно было заметить расхождения с оригиналом, да и докончить не хватило терпения, четвертая часть купюры так и осталась недописанной. Просто я подумала — чем сейчас этот Доминик занимается? Очень он, по-моему, подходит к вашему делу.

— А чем он занимался тогда?

— Ничем не занимался, учился. Где? Точно не помню, вроде бы экономику изучал. Если не ошибаюсь, его партийный папочка занимал тогда какую-то важную должность.

— Интересно, — сдавленным голосом произнес подпоручик. — И больше вы ничего не можете о нем припомнить?

— Блондин, теперь, наверное, лысый. Метр семьдесят. Тогда был тощий. Ага, вспомнила! У них был дом в Виланове. И он говорил, что этот дом достанется ему, дед и бабушка ему отписали. Он еще собирался его перестроить. Как-то раз затащил меня туда, он многих с нашего архитектурного затаскивал к себе, все надеялся, может, задарма сделают ему проект переделанного дома. Он еще важно так называл-»генеральный ремонт». Скупердяй был страшный, это я запомнила. А дом его отличался одной такой характерной деталью, да вот я вам сейчас изображу...

И Алиция Хансен опытной рукой архитектора набросала на бумаге рисунок одноэтажного домика, на крыше которого возвышалась очень странная архитектурная деталь — не то голубятня, не то башенка.

— Сделано это было из кирпича, — рассказывала Алиция, в то время как ее карандаш бодро летал по рисунку. — Такое впечатление, что кто-то построил себе башенку, а потом прицепил к ней халупу. Кажется, прадедушка Доминика выкинул такую штуку, хотя Доминик и отрицал, что у него вообще мог быть прадедушка, тогда к предкам относились негативно...

— Так ведь это был предок из крестьян, раз халупу соорудил, — заметила Хмелевская.

— Поэтому он и позволял себе иногда ссылаться на этого предка. Ведь башня с крестьянским происхождением не очень-то состыковывалась, вот он то признавался в наличии прадедушки, то горячо отрицал сам факт его существования. А сам Доминик, похоже, очень к башенке привязался, просил, чтобы в проекте «генерального ремонта» она обязательно фигурировала. Смешная такая, всего одна комнатка в ней помещалась, а обогревалась она трубой от печки с первого этажа. Башенку я хорошо запомнила, а вот Доминика не опознаю. А зачем я вам это рисую?

— Тебе лучше знать. Наверно, в качестве комментария к Доминику.

— Очень ценный комментарий, — похвалил хозяйку дома подпоручик Яжембский, обретя наконец голос. — А фамилии не помните?

— Нет, только имя. А что?

— Вот вы вспомнили о высокопоставленном папочке, не исключено, что в аферу замешано какое-то важное лицо, шишка из бывших или настоящих. Для нас также очень важно знать, с чего все начиналось, поэтому ваша информация о Доминике чрезвычайно, чрезвычайно интересна.

Окрыленная похвалой Алиция вспомнила еще кое-что.

— А дом находился вот тут, как подъезжаешь к Виланову...

И она набросала карандашом общий план Виланова, обозначив, как пройти к дому. Подпоручик подумал, что за тридцать лет там многое изменилось, Виланов давно стал районом Варшавы, но не захотел разочаровывать хозяйку дома, которая осталась патриоткой Польши, несмотря на свое многолетнее проживание в Дании. Взяв оба карандашных наброска, он тщательное сложил их в блокнот и спрятал во внутренний карман пиджака, предварительно поинтересовавшись у Алиции, не возражает ли она, если он приобщит их к делу о фальшивомонетчиках.

— Не возражаю, — ответила Алиция Хансен. — Не любила я этого Доминика.

Похлопав себя по карману и уверившись, что ценные наброски в безопасности, подпоручик Яжембский встал, намереваясь немедленно возвращаться в Варшаву и действовать, пользуясь новыми данными. Нет, никто не скажет, что его служебная командировка оказалась бесполезной!

— А что касается помощи для нашей несчастной родины, — произнес вдруг Кайтек, — то, может быть, стоит сказать... Скажу, вы как думаете? — спросил он женщин.

Те лишь молча посмотрели на него. Подпоручик почувствовал, как в воздухе повисло напряжение. Боясь неловким словом нарушить хлипкое равновесие, подпоручик молчал. Не получив разрешения, Кайтек решился говорить на свой страх и риск.

— Поскольку вы ведете расследование, стоит, наверное, сказать вам об одной странной вещи, которая тут произошла, — вдруг это для вас окажется важным. Видите ли, я сюда привез свои картины на выставку живописи и графики. По окончании выставкк ее экспонаты распродавались желающим. Устроили аукцион и стали продавать. И представляете, все мои вещи до одной были раскуплены! Никто такого не ожидал, а уж я меньше всех. Нет, не хочу сказать, что мои произведения — совершенная дрянь, но и шедеврами их не назовешь, а тут вдруг участники торгов как с ума посходили, Скупил, кажется, их все один, но торговались трое, отчаянно торговались, с пеной у рта! Вы бы видели, как старались переплюнуть один другого! Я, честно признаюсь, просто обалдел. Мы как раз перед вашим приходом обмывали эту неожиданную удачу.

От такой информации подпоручик тоже малость обалдел, не зная, что о ней и подумать. И какая связь с его делом? Напряжение в комнате вроде бы слегка понизилось, но подпоручик чувствовал, что ему сказали не все, явно скрывая от него еще какую-то существенную деталь, иначе никак не связать сюрпризы датского аукциона с польским делом о фальшивомонетчиках и второй Хмелевской...

— Может, просто ваши картины оказались хорошими сами по себе и ничего странного в этом нет? — неуверенно предположил подпоручик и по сгустившемуся напряжению понял — промазал. Не надо было, дураку этакому, вообще выскакивать со своими предположениями. Сидел бы, помалкивал, авось хозяева сами бы и проговорились.

— Возможно, вы и правы, — светским тоном сухо ответила хозяйка дома. — Их отличала выразительная цветовая гамма. А ты, Кайтусь, не морочь пану полицейскому голову ненужными глупостями, не напрашивайся на комплименты.

— Да нет, я ведь и сам удивляюсь, — упорствовал Кайтусь.

— Да ладно уж, расскажем, — решилась Иоанна Хмелевская. — Видите ли, пан поручик, чемоданы с картинами у Кайтуся пытались похитить еще в аэропорту, когда Иоанна сошла с ними по трапу с самолета. Чуть из рук у Кайтуся не вырвали. Представляете? А потом на торгах буквально расхватали его гравюры. Ну, допустим, они действительно могли понравиться, хотя у нас в Польше никогда не пользовались успехом, между нами говоря. Могли понравиться, но чтобы их из рук друг у друга вырывать... Ну что скажете как специалист?

Специалист почувствовал себя неуютно под взглядами трех пар глаз, в ожидании устремленных на него, мысли же хотелось выразить словами, которые не полагалось произносить в присутствии дам. Специалист попытался использовать весь свой небольшой опыт работы в экономическом отделе Варшавской полиции.

— А что было в чемоданах? Только картинки, то есть гравюры?

— Была еще моя ночная рубашка и бигуди, — ответила пани Хмелевская, — Я лично их уложила вместе с гравюрами Кайтека. Поскольку же впоследствии никто не пытался похитить вышеупомянутые предметы, остается предположить, что гравюры Кайтека уже в аэропорту представляли для какого-то лакомый кусочек. А в Польше никто никогда ими не интересовался, даже таможенники в аэропорту. Допустим, тут какая-то ошибка, но тогда какая?

Подпоручик Яжембский опять глотнул коньяку, запил кофе и попытался мыслить логично. В конце концов, эти люди рассказали ему все и вправе теперь ожидать разъяснений от специалиста.

— Не знаю, — твердым голосом сказал он. — Могла произойти и ошибка. Если, например, они были уверены, что на обратной стороне гравюр налепили, допустим, фальшивые банкноты по пять тысяч долларов штука... Нет. такие купюры не стоит подделывать, трудно сбыть, каждую из них чуть ли не под микроскопом рассматривают... Ну, допустим, сотни, сколько там этих сотен могло поместиться...

— Ой, много! — вырвалось у Кайтека.

— Допустим, и много, но ведь их там не было?

— Не было.

— Выходит, ошибка. Разрешите еще раз обратить ваше внимание на факт, что я занимаюсь одним конкретным делом, я обязан распутать его, а для этого мне просто необходима та, вторая Хмелевская. Сами видите, без нее не разобраться. Вы и в самом деле не знаете, где ее можно разыскать?

Хозяйка дома с грустью призналась:

— Если честно, то мы третий день ломаем над этим головы. Обзвонили всех знакомых, нигде ее нет. Проверили, может, она вернулась в Польшу на пароме, нет, не вернулась.

— А гостиницы?

— Надо совсем спятить, чтобы останавливаться в гостинице, если есть возможность у меня...

Поручик такими умоляющими глазами посмотрел на хозяйку дома, что она, пожав плечами, села у телефона и принялась обзванивать гостиницы.

Была уже глубокая ночь, когда дежурный гостиницы САСа сообщил — да, такая проживала у них двое суток. Сегодня утром выписалась.

Алиция Хансен и Иоанна Хмелевская были буквально ошарашены. Правда, гостиница САСа не из самых дорогих, но все равно цены способны отпугнуть любого, прибывшего из Польши. Понятно, что Иоанна выписалась, деньги у нее кончились, но зачем она вообще сунулась в гостиницу и где находится в настоящее время?

— Может, отправилась на поезде, — не очень уверенно предположила Иоанна Хмелевская. — Тогда я, пожалуй, тоже вернусь. И если смогу, постараюсь помочь ей спрятаться от вас. Но предварительно обо всем расспрошу. Не верю я, что это она прикончила Миколая! Это уже ваша задача — найти настоящего убийцу. Нет, сначала я сама должна разобраться во всем этом, непонятное что-то происходит.

Поручик Яжембский был всецело с этим согласен. Глядя в окно, он соображал, что же теперь ему делать.

Алиция Хансен поднялась с дивана.

— Ну, ладно, — сказала она со вздохом. — Кайтусь, помоги мне. Надо достать и разложить последнее свободное спальное место...

— А ну-ка взгляни, — сказал капитану Фрельковичу его приятель из Дорожной Службы, бросив на стол капитану три фотографии. — Как по-твоему, что сталось с пассажирами этой коробки?

Хотя капитан Фрелькович был занят собственными делами, но на фотографии коллеги взглянул. На них были запечатлены жалкие останки того, что некогда звалось автомашиной. По всей видимости, фотографии были сделаны непосредственно после автопроисшествия, ибо на них виднелся кусок шоссе с другими машинами, в том числе и машиной «скорой помощи».

— Ну? — нетерпеливо спросил приятель. — Отвечай быстрее, я тороплюсь.

— А что, разве они живы? — спросил капитан.

— Живы! Не поверишь, всего-то делов — сломанный мизинец и резаная рана головы длиной в три сэмэ. Это у водителя, пассажир же вообще отделался легким испугом — всего два синяка да локоть ушиблен. Можно в такое поверить?

Действительно, такая информация в свете фотографии производила впечатление, и капитан Фрелькович с невольным уважением стал разглядывать снимок.

— Мне хотелось спросить — когда похороны? — признался он коллеге. — Каким же чудом они уцелели?

— Потому что правила нарушили. Не пристегнулись ремнями, — пояснил гаишник. — Лоб в лоб столкнулись с грузовиком, вот здесь, видишь, кусочек грузовика? И от удара сразу вылетели из машины по обе ее стороны. По шоссе шли машины, действительно чудом ни одна на них не наехала. Я, можно сказать, сам присутствовал при столкновении, наша машина шла за грузовиком, а навстречу от Константина ехал Новак, они ездили брать бандита, вот и занялись пострадавшими.

— А бандит сбежал тем временем?

— Нет, они его так и не взяли. Вон те две успели притормозить, вот, видишь...

Капитан Фрелькович вдруг нагнулся над фотографиями и принялся рассматривать их с удвоенным вниманием. Рядом с разбитой вдребезги машиной на обочине шоссе застыл «фиат 126», наверняка его занесло в сторону при резком торможении. За рулем «фиата» сидел водитель. Заметив интерес капитана к «фиату», приятель пояснил:

— Вот этого он хотел обойти, кретин, на двойной обгон пошел, «фиат» как раз брал двух велосипедистов. На фото их нет, они сзади остались. Ну и врезался. Между нами, грузовик тоже шел на превышенной скорости, все там понарушали, один «фиат» в порядке, не больше семидесяти, так что смог притормозить и не раздавил кретина, когда тот вылетел из машины.

Слушая вполуха объяснения приятеля, капитан Фрелькович достал лупу и рассмотрел номер «фиата 126». Не зря он ему показался подозрительным с его водителем!

— Что, понравилось? — не так понял капитана приятель. — Ну, насмотрелся? Давай фото, мне бежать надо.

— Не дам! — крикнул неожиданно капитан и вырвал обратно фотографию из рук приятеля. — Я разыскиваю вот этот «фиат»! Когда это все случилось?

— Вчера, около полудня.

— Какие у тебя есть данные о «фиате»? Фамилия водителя? Слушай, фотографию можешь взять, дай мне лучше пленку, пусть увеличат, А он ехал один?

— Кто?

— Ну этот бородатый в «фиате».

— Нет, с пассажиром. Оба у нас записаны, ведь свидетели.

— Мне нужны немедленно все данные! Вы что, вообще ничего не читаете? Я еще вчера разослал объяснения о розыске. Надо же, такая случайность.

— Чего раскричался? — огрызнулся обиженный приятель. — Можно подумать, со вчерашнего дня год прошел! Ладно, сейчас я тебе пришлю все данные.

В протоколе автопроисшествия фигурировал полный номер «фиата» со вмятиной на крыле и бородатым водителем. Правда, номер оказался не тот, который запомнил вождь индейцев, в нем не было ни одной тройки, зато целых две восьмерки. Ну и черная борода водителя... Капитан немедленно распорядился установить негласное наблюдение за бородатым. Хорошо бы, если оказался свободным сержант Сдунчик...

Не прошло и десяти минут, как явился подпоручик Вербель с отпечатками автомобильных покрышек с улицы Рацлавицкой напротив садовых участков и пылью, старательно собранной с двери соседки Миколая Торовского. На нее могли облокотиться, до нее могли дотронуться, а микроследы — великая вещь. Окрыленный надеждой, капитан вручил подчиненному и фотографии с места происшествия.

— Яжембского вернем, нечего ему сидеть в Дании, тут открываются большие возможности! Вот если бы Сдунчик взялся... За этими парнями надо немного понаблюдать, до этого я их не буду трогать. А фотографии их потребуются, надо будет незаметно щелкнуть.

— Но ведь восьмерки вместо троек... — начал было подпоручик.

— Бери фотографии и покажи их детям, пусть опознают вмятину. В архиве раздобудь еще парочку битых автомашин. Восьмерки, подумаешь, большое дело! Трудно из тройки сделать восьмерку или наоборот, немного заклеить восьмерки пластырем, вот тебе и тройки! Восьмерки настоящие, уже проверяли. Отнеси в лабораторию свой мусор и бегом в школу!

Подпоручику Вербелю не требовалось разжевывать приказов, свое дело он знал хорошо. Раздобыв в архиве несколько снимков разбитых машин, он помчался в школу, и на большой перемене трое детей, каждый в отдельности, без колебания указали на «фиат» со вмятиной. Два молодых человека и одна молодая дама с презрением отодвинули в сторону архивные снимки и ткнули пальцами в свежий. Ну, бледнолиция жертва и снимающий с нее скальп вождь индейцев — еще понятно. Но каким образом сидящий в густой малине индейский воин, не шелохнувшись, сумел разглядеть стоявшую по другую сторону улицы машину? Если учесть, что к улице воин сидел спиной... И тем не менее машину на предъявленных снимках он опознал безошибочно, а воина подпоручик специально, на всякий случай, спросил первым. Вспомнив свои молодые годы, подпоручик пресек зародившиеся было в глубине души сомнения...

На работу подпоручик Яжембский заявился прямо из аэропорта, поздним вечером.

— Одна из Хмелевских точно замешана в чем-то, — заявил он. — Не уверен, что в моей афере с фальшивомонетчиками или в вашей, с убийством, но в чем-то замешана. Если не ошибаюсь, я имел возможность пообщаться со свекровью.

— Да ведь ты собирался пообщаться с невесткой! — удивился подпоручик Вербель.

— Собирался, а попал на свекровь. Хотя не очень в этом уверен, на Библии не поклянусь. Паспорт ее я, правда, видел, но обе Хмелевские уж очень похожи друг на друга с лица. Там у них в Копенгагене случилась очень странная вещь на аукционе, где распродавались после выставки картины и гравюры, я так и не понял, имеет ли это к нам отношение. Но вот Доминик точно имеет ко мне отношение...

Капитан фрелькович и подпоручик Вербель, слушавшие с интересом сияющего от удачно выполненной миссии посланца, теперь с подозрением взглянули на коллегу. Нет, вроде не пьян. Яжембский не обиделся и постарался по возможности понятнее рассказать о воспоминаниях Алиции Хансен.

— Я не очень внимательно ознакомился с материалами твоего дела, — сказал капитан, — но Доминика запомнил. Редкое имя. Неужели тот?

— Тот! — радостно подтвердил Яжембский. — И это не имя, а фамилия. С самого начала я его подозревал, а теперь конец сомнениям! И все равно, моей уверенности мало, к такой священной корове без железных доказательств не подберешься.

— Но вот ни о каком доме с башенкой у тебя вроде ничего не было...

— Вот именно! Появилось первый раз! Я немедленно отправляюсь туда, может, и удастся кое-что раскопать. А железные доказательства, я так думаю, находились как раз в распоряжении Торовского и теперь их ищи-свищи...

По просьбе коллег подпоручик поделился с ними своими соображениями и выводами, и они согласились с ним; доказательства, собранные покойным и уложенные в зеленую торбу, исчезли вместе с ней, а жалкие остатки в виде блокнота с разрозненными страницами мало что дают. Что же касается стечения обстоятельств, они по-прежнему остаются запутанными и непонятными, в связи с чем обе Иоанны Хмелевские представляются следственной группе особами чрезвычайно подозрительными.

— В таком случае ни одна из этих проклятых баб больше никуда не выедет! — разбушевался капитан Фрелькович. — Немедленно составляй рапорт, я подпишу... Ни один пограничный пункт их не пропустит.

— Обратно? — ядовито поинтересовался подпоручик Вербель.

— Что обратно?

— Обратно не пропустит? Ведь, насколько я понял, обе в настоящее время как раз находятся за границей.

— Слушай, перестань придираться, ладно? Не нервируй меня. Пусть таможенники немедленно сообщат, если какая-нибудь из них будет возвращаться, все равно какая. И все равно каким образом — на самолете, на поезде, пешком...

— Хотелось бы мне наконец разобраться, кто из них кто, — мечтательно произнес подпоручик Яжембский. — И увидеть обеих сразу. А к этой мегере с глазком в двери лично стану наведываться пять раз на день, проходу ей не дам, может, и расколется баба. Ведь если я правильно вас понял, теперь уже появилось несколько кандидатов и Хмелевская больше не выступает соло?

— Вроде бы так, хотя тут много неясностей, — подтвердил Вербель, а капитан проворчал:

— Сдунчик! Вот если бы был Сдунчик!

Ожидаемый с таким нетерпением оперативный работник Сдунчик появился поздним вечером и немедленно получил важное оперативное задание. Капитан даже не поинтересовался, закончил ли он предыдущее. Оперативник без возражений выслушал новое и уже на следующий день доставил в криминальную лабораторий) несколько конвертов с таинственным содержимым, а на магнитофон надиктовал служебный рапорт. В рапорте речь шла о бородатом Рышарде Ковальском и его дружке Винцентии Глосеке, ставших свидетелями автопроисшествия под Константином. Ковальский проживал в Виланове и был владельцем небольшого «фиата» в прекрасном состоянии. Глосек был прописан у тетки в Мокотове, но по месту прописки появлялся чрезвычайно редко. Оба работали в небольшой транспортной фирме, которой и принадлежал тот самый большой «фиат» со вмятиной на заднем крыле. В Константин они отправились по вызову клиента, который собирался подписать с фирмой договор на перевозку какого-то товара, автопроисшествие их задержало, ничего, поедут еще раз.

У любовницы бородатого Ковальского в Виланове был небольшой домик с участком, который до этого принадлежал важной шишке по имени Ян Доминик. Все знакомые упомянутого Доминика считали, что Доминик — его имя, и были убеждены, что фамилии его не знают. Проживал Доминик в Константине.

Ничего не скажешь, оперативник Сдунчик собрал неплохой улов за один день, и следственная группа оживилась.

О новом инциденте на Центральном вокзале подпоручику Вербелю сообщил тот самый капрал-полицейский, который был свидетелем предыдущего. Так уж случилось, что у капрала было дежурство в тот день, когда двое неизвестных избивали сотрудника камеры хранения у того же окошка, за тем же прилавком, где произошел всем памятный инцидент. Капрал, возглавляющий дежурный наряд полиции на вокзале, навел порядок, составил протокол, вызвал «скорую», в общем, сделал все положенное, а потом вспомнил, с каким интересом восприняли сотрудники Отдела особо тяжких преступлений его рассказ о предыдущем инциденте, и по собственной инициативе сообщил о случившемся в этот Отдел.

Подпоручик Вербель и в самом деле обрадовался чрезвычайно и чуть на радостях не пообещал капралу повышение по службе.

— Протокол ваш я прочел, а теперь расскажите своими словами обо всем и как можно подробнее! — потребовал он.

— Как оно все происходило...

— Может, обыкновенно происходило, — ответил капрал, — но я на всякий случай решил — дай, думаю, сообщу вам, может, и пригодится. Ну, услышали мы крик, какая-то женщина кричала — человека бьют! Мы поспешили, и в самом деле, двое напали на работающего в камере хранения. Утром это было, рано утром, Я еще на часы посмотрел — пять с четвертью. Людей немного, баба, что кричала, скрылась, двое нападавших при виде нас сбежали, мы не могли их догнать, так что нам достался лишь избитый дежурный камеры хранения. Ясное дело, мы его допросили, но сказал он не много, доктор «скорой» торопил, дескать, состояние тяжелое, скорее надо доставить в больницу пострадавшего. Да тут у меня все записано... А, читали? Смог только сказать, что не понял, за что его били, да я думаю, сегодня к вечеру уже можно будет с ним поговорить, ну самое позднее — Завтра утром, не так уж сильно его избили.

И в самом деле, дежурный физически не очень пострадал, больше психически, по словам врачей, пережил сильный нервный стресс, но его почти сразу отправили из больницы домой. Если бы не инициативный капрал, подпоручик Вербель мог вообще не узнать о новом происшествии на Центральном вокзале, ибо происшествие относилось к разряду заурядных. Но он узнал и лично отправился на Хомичувку, навестить пострадавшего дежурного железнодорожника.

Пострадавший лежал на постели, в окружении жены и троих детей, и время от времени издавал жалобные стоны. Хотя ему ничего не сломали, но синяков наставили порядочно и зуб выбили. Давать показания он тем не менее мог.

— Мне кажется, это были ворюги, — слабым голосом сказал он. — Трое их было...

— А патрульный сказал — двое.

— Двое избивали меня, а третий шнырял по камере хранения. Пристали ко мне — отдавай наши вещи, то ли торбу, то ли еще что, отдавай, такой-сякой, немедленно! А что отдавать, у меня ничего ихнего не было. Тогда третий перелез через прилавок и принялся шарить в багаже, искать их вещц, а двое за меня взялись. У одного финка была, ухо мне отрежет, грозился, мазурик, если не признаюсь, где ихние вещи, куда я их задевал. А я, пан поручик, в глаза ничего не видел, никуда ничего не девал и до сих пор не знаю, чего они от меня хотели. Думаю, просто выдумали вещи, а на самом деле хотели меня отвлечь, чтобы их напарник выбрал среди вещей чемодан побогаче или еще что... Но не успели, Кривая Ядька вовремя крик подняла, патрульные услышали и прибежали, вот они и смылись. Какая Ядька? Да известная она у нас на вокзале, у нее свой промысел, и думаю, что была сильно выпивши, иначе бы не пискнула, побоялась в трезвом виде, от таких с ножами надо держаться подальше. А тут наверняка по пьяному делу задремала и со сна, не соображая, принялась кричать, дай Бог ей здоровья. И все, а больше ничего и не было, так что я толком не понял.

— Но хотя бы как они выглядели, описать можете? — спросил подпоручик. — И были ли это те же самые, что и тот раз?

— Какой раз? — удивился хранитель багажа.

— Они что, память вам отшибли? Не помните, как дней шесть назад тоже двое неизвестных ввязались с вами в драку? Вот у меня тут записано...

— Тогда не я дежурил, — прервал его пострадавший. — Сменщик мой и в самом деле о чем-то таком рассказывал. Но он сейчас на больничном, с переломом ноги.

— И давно?

— Да четвертый день. Какой-то тяжелый чемодан уронил на ногу, и перелом готов! Под самый конец смены? так не повезло бедняге!

Поручику невольно подумалось, нет ли смысла установить наблюдательный пост при этом невезучем прилавке в камере хранения Центрального вокзала. Надо будет намекнуть капитану.

— В таком случае просто опишите тех, кто напал на вас. Всех троих.

— Третьего не смогу, он перелез через прилавок, когда я уже был занят с теми двумя. Оба молодые, не больше тридцати. Опознать-то я их, пожалуй, смог бы, особенно того, что с ножом к моему уху подбирался, а вот описать... Ну, волосы у них были, не лысые... И у одного глаза... такие какие-то...

— Косые?

— Зачем косые, нормальные глаза, но вот какие-то... или что рядом с глазами, какое-то такое...

— Лоб? Нос? Брови?

— Точно, брови! Я ж говорю — рядом с глазами. Какие-то они такие... трудно мне описать, я же не присматривался, но вот мелькнуло что-то в них странное... Вроде искусственные.

Память у подпоручика Вербеля была отличная, и ему сразу припомнилось упоминание бледнолицей жертвы индейцев о смешных бровях того человека, который забросил на их участок резиновые перчатки, а потом подбежал к машине и сел в нее.

Вечером подпоручик докладывал начальству:

— Из всего этого следует вывод, что все дело в сумке, с которой сбежала Хмелевская. Один и тот же человек был у Торовского в момент убийства и участвовал в нападении на дежурного камеры хранения, а искали они сумку. Хмелевская сбежала с сумкой! Все совпадает, и я бы их арестовал.

Услышав такое, подпоручик Яжембский в страшном волнении выскочил из-за стола Вербеля, где слушал отчет последнего, споткнулся о стул, не устоял на ногах и рухнул на колени посередине комнаты. Видимо, эта позиция вполне соответствовала бушевавшим в нем чувствам, ибо он крикнул, не пытаясь ее сменить:

—Умоляю! Ради всего святого! Только не арест! Запрутся и ничего из них не вытянешь! Негласное наблюдение! Ведь я уже три года пытаюсь распутать это дело, и вот какой-то проблеск! У них что-то там есть в Константине. Надо понаблюдать!

— Согласен, но у нас нет людей, — ответил капитан. — Сдунчику сейчас придется походить за Ковальским и Глосеком. И за этим твоим Домиником. Да и за Хмелевской тоже...

— Да я сам берусь! — вскочил на ноги подпоручик Яжембский. — Не буду ни спать, ни есть, вот только бы хоть одна из Хмелевских вернулась...

В этот момент, как по заказу, зазвонил телефон. Пограничная служба извещала капитана Фрельковича, что полчаса назад границу Польши пересекла возвращающаяся на родину Иоанна Хмелевская. Возвращается она на поезде Франктфурт-на-Одере — Варшава.

— Номер паспорта и дата рождения! — потребовал капитан.

Получив и записав требуемые данные, он обратился к подчиненным:

— Невестка. Если, конечно, они опять не поменялись. Проверьте кто-нибудь, не опаздывает ли поезд. Получай свою Хмелевскую, сынок (это Яжембскому).

Тот метнулся к дверям, спохватился, возвратился к телефону, но не успел снять трубку, как он опять зазвонил. Требовали капитана.

— И свекровь тоже, — сообщил капитан, выслушав вторую информацию, — Только что приземлилась в аэропорту Окенче. Интересно, они сговорились? По слухам, Сдунчик способен раздваиваться, так что тебе не мешало бы взять у него несколько уроков, сынок...

Поскольку я по опыту знала, что багаж придется ждать долго, решила пока получить деньги. Аэропорт Каструп мне хорошо знаком, окошечко Датского банка я отыскала без проблем, получила деньги и к транспортеру подоспела в тот момент, когда как раз подъехали мои чемоданы. Вернее, не мои, а моей свекрови. Наверняка в них не было ничего такого, за что следовало бы брать пошлину. Гравюры Кайтуся не такие уж бесценные произведения искусства, плевать датским таможенникам на них. С чемоданами в руках я прошла через выход, где пошлину не взимали.

Там уже ждал Кайтек. Ждал не меня, а мою свекровь, но чемоданы опознал. Еще бы не опознать, ведь это были чемоданы его матери, которые уже не раз курсировали на трассе Варшава — Копенгаген. Не очень удивившись, он вынул их у меня из рук и лишь спросил:

— А ты откуда здесь появилась? Вместе с мамой прилетела?

— Нет, я прилетела вместо нее, — успела я ответить, но тут на Кайтека налетел какой-то тип. Он попытался вырвать у него из рук чемоданы, как-то невнятно упоминая такси, «взять такси».

— Нет, спасибо, я возьму автобус, — вежливо ответил Кайтек, полагая, что говорит по-датски.

Тип не успокоился, настаивая на такси. Ему на помощь пришел другой. Притихшее было за два часа полета чувство опасности в моей душе вспыхнуло вновь, хотя я никак не могла увязать гравюр Кайтека с махинациями Миколая. И тем не менее тревога с новой силой овладела мной.

— А где же мамуля? — спрашивал Кайтек, отмахиваясь от двух навязчивых таксистов.

— Да отстаньте, не еду я в такси!

Поскольку я все-таки немного больше Кайтуся разбиралась в датском, мне удалось понять из невнятных выкриков таксистов, что такси заказано для этого господина и они помогут ему донести чемоданы до машины, Минутку, как это будет по-датски: «Ошибка, мы такси не заказывали, извините, и пошли ко всем чертям!» Я так и не успела сложить фразу на прекрасном датском языке, таксисты перестали убеждать и принялись с силой вырывать чемоданы у совершенно растерявшегося Кайтуся. У меня уже не осталось сомнений: они бандиты, и здесь действуют, сволочи! «Держи чемоданы, потом все объясню!» — крикнула я Кайтеку, но тот и без моих указаний сообразил, что к чему. На применение силы он инстинктивно отреагировал, как и положено здоровому молодому человеку; поскольку чемоданы у него из рук вырвали, руки освободились, и он изо всей силы двинул первому, наиболее нахальному, в лоб, да и второму досталось как следует. Нет, те тоже не были слабаки, да чемоданы мешали, упустив их, они наперли на Кайтека. Зная, что Кайтек — каратист и справится, я не стала ждать развития событий, подхватила чемоданы и пустилась наутек со всей скоростью, которую способна была развить с такой тяжестью.

Выскочив на площадь перед аэропортом, я мчалась куда глаза глядят, не разбирая дороги, кажется, по проезжей части улицы, как вдруг за мной раздался громкий сигнал автомобиля и одновременно послышался не менее громкий мужской голос:

— Аська!

Лишь один человек на свете звал меня этим именем. Я затормозила и обернулась.

Он, Павел! Какой молодец! Притормозил свой белый «вольво» рядом со мной, открыл заднюю дверцу по моей стороне, ни о чем не спрашивая и не теряя ни секунды.

— Давай!

Я тоже не теряла времени на расспросы, мгновенно забросила на заднее сиденье свои чемоданы и сама завалилась туда же. Он рванул с места, не дожидаясь, пока я захлопну дверцу. Я взглянула в заднее окошко — вроде никто за нами не бросился, никто вообще не обратил на нас внимания. Усевшись наконец на сиденье машины, я посмотрела вперед и встретила в зеркальце взгляд Павла. Удостоверившись, что я в порядке, он переключил свое внимание на мостовую.

— Интересно, во что ты вляпалась на этот раз? — только и произнес он.

— Кажется, в твои делишки, — ответила я, пытаясь упорядочить дыхание. — Хотя пока ничего толком не понимаю. А ты откуда здесь взялся?

— Случайно. Оказывается, тебя продолжают преследовать стечения обстоятельств, я в некотором роде их невольная жертва. А может, это просто чудо? Давай будем так считать. Чем я могу тебе сейчас помочь?

— Вот эти чемоданы надо забросить Алиции, у Кайтека завтра выставка, а в чемоданах его картины. Неужели и в самом деле кто-то в такой степени заинтересован в его творчестве? Знаешь, только что в аэропорту их пытались похитить, я с трудом их спасла...

— Не знаю, можно ли их вообще назвать творчеством... Ну, в двух словах, что происходит?

Я начала со свекрови и в двух словах описала встречу с ней в автобусе и свой нежданный прилет в Копенгаген, потом происшествие в аэропорту. Павел знал мою свекровь, нисколько не удивился, лишь вздохнул:

— Понял, придется забросить ее чемоданы Алиции. Она живет все там же, в Аллероде?

Я кивнула и удобней расположилась в машине.

— Думаю, в чемоданах ничего такого нет, — сказал осторожно Павел, — но, на всякий случай, лучше поскорей от них избавиться, хотя времени у меня в обрез. Я прилетел сюда поработать над интерьером по выгодному заказу. И представь, перед самым выездом какой-то кретин разбил на стоянке мою машину, пришлось лететь самолетом и покупать здесь то, в чем ты сейчас сидишь. Поскольку датскую пошлину я платить не обязан, получилось недорого, а за тот, разбитый, я по возвращении получу страховку. Живу я здесь в отеле САСа и тебя туда поселю.

— Спятил? Забыл, откуда я прилетела? Чать не из Франции, как некоторые, а из бывшего соцлагеря, чем я стану платить за такую гостиницу?

— Не твоя забота, я в состоянии оплатить и второй номер. Завтра мне надо быть в Мальмё, а послезавтра я возвращаюсь к себе. Через Бельгию, там у меня тоже дела. Знаешь, происходит что-то странное, тут еще эти твои неприятности, Надо проявить осторожность, тебе, по-моему, лучше у Алиции не появляться, чемоданы я сам ей доставлю.

— Послушай, мне кажется, ты переборщил с этой осторожностью. Не могут же они раньше нас добраться туда из аэропорта!

— В этой стране существуют телефоны, — раздраженно заметил Павел. — А о твоих связях с Алицией весь мир знает, так что, может, там кто и дежурит на всякий случай. И вообще, мне сдается, тут дело серьезное, я тебе потом расскажу о своих подозрениях, а сейчас говори, где лучше остановиться, чтобы поменьше бросаться в глаза.

Я посоветовала остановиться на паркинге у магазина, и он отправился пешком к дому Алиции с чемоданами и заданием известить ее о дурацком стечении обстоятельств, в результате которого прилетела я вместо нее, а она прилетит позже и все объяснит. Я осталась ждать в машине.

Павел вернулся подозрительно быстро, буквально через две минуты.

— Что случилось? — встревожилась я.

— Ничего, все в порядке. С Алицией я говорить не стал, вообще ее не видел. В доме горит свет, кажется, я слышал ее голос. У нас нет времени, да и опасно для тебя здесь оставаться. Я поставил чемоданы у двери и привет! Никто меня не видел, у них вроде все спокойно, а в этой стране, если не ошибаюсь, по-прежнему не воруют.

На обратном пути в Копенгаген я сидела рядом с Павлом и за двадцать минут успела ему обо всем подробно рассказать. Павел выслушал меня спокойно, в панику не впал.

— Интересно, что же Миколай мог такого напихать в свою сумку? — лишь задумчиво протянул он. — А какая нелегкая тебя дернула оказывать ему услугу? Вообще с этой услугой ты несколько переусердствовала, вон и за границу махнула. Не лучше ли было остаться в Варшаве и получить сумку обратно из камеры хранения? Хотя что теперь об этом говорить. Может, получишь вернувшись...

— Слабая надежда.

— И все-таки. А теперь давай спокойно сядем, и я тебе в свою очередь расскажу, что со мной приключилось и почему я поехал в аэропорт. Хотя нет, лучше ляжем...

— А твоя жена? — ехидно, поинтересовалась я.

— О моей жене поговорим в другой раз. Номер в отеле САСа я получила на том же этаже, где был номер Павла, насчет постели у меня никаких возражений не было. Ужин нам доставили в номер, шведский стол, хотя блюдо подали в Дании, вполне мог удовлетворить шестерых едоков. На некоторое время исчезли все проблемы, а когда возникли вновь, мое отношение к ним, как это ни парадоксально, стало вроде бы более трезвым, Павел всегда хорошо на меня действовал.

— Заказ у меня здесь превосходный, — рассказывал Павел, разливая по бокалам вино. — Шведско-французская косметическая фирма желает роскошно отделать не только косметические салоны, но и деловые помещения. А ее владелец — свой особняк. Я приехал все на месте посмотреть и обсудить, мы с владельцем практически уже заканчивали переговоры, когда и произошло то самое, странное. Если бы мне кто рассказал о таком дурацком стечении обстоятельств — ни за что бы не поверил. А тут сам был свидетелем. Вот послушай. Разговариваем мы, значит, почти все уже обсудили, обо всем договорились, и тут звонит телефон. Мой заказчик снимает трубку и, как ты думаешь, по-каковски говорит?

— По-польски, — ответила я не задумываясь, потому что глупее не придумаешь, — Именно! Твое здоровье! Аська, я всегда в тебя верил!

— Взаимно, — тепло отозвалась я и вдруг почувствовала, что смертельно ненавижу его жену, К счастью, Павел не догадался, о чем я думаю, и продолжил рассказ:

— А в общем-то, все логично. Датского я практически не знал, разговаривали мы с заказчиком по-английски, для него я был французским архитектором. А может ли французский архитектор знать какой-то польский? Другое дело-английский. Фамилия у меня, как ты, наверное, помнишь, настоящая французская, на всякий случай я с самого приезда во Францию сменил в ней одну букву. Значит, попиваю я винцо и слушаю, что говорит мой заказчик. Сначала его разговор по телефону мне был понятен несколько односторонне, но не долго. Поговорил он с кем-то, извинился, что должен срочно позвонить. Я: «Разумеется, разумеется, it's all right». Он позвонил и кому-то пересказал только что услышанное. Не буду цитировать, коротко суть: только что ему сообщили, что некая баба по фамилии Хмелевская свистнула у них торбу с товаром? предназначавшимся для Дании, и именно в Данию только что улетела.

— С каким товаром? — не выдержала я.

— Не смеши меня! Он тут же связался со своими подручными, сообщил им, как ты выглядишь и во что одета. И два твоих чемодана описал. Совершенно непонятно, каким образом и где ты ухитрилась переложить товар из сумки в чемоданы, видимо, все заранее было подстроено. Приказ:

в аэропорту Каструп чемоданы отобрать, тебя ликвидировать. Насчет товара никакого сомнения — наркотики, известно, недавно мы научились изготовлять какую-то дрянь высшего класса. И еще он сообщил точное время твоего прилета, благодаря чему я смог довольно спокойно дослушать до конца. Мой заказчик высказал предположение, что тебя используют, не посвятив в суть дела, и посоветовал в аэропорту действовать легально, не нападать открыто. Ты, конечно, понимаешь, что я не стал затягивать переговоры и постарался в аэропорт прибыть вовремя. Надеюсь, ты согласна, действительно вовремя? А теперь давай все спокойно обсудим и решим, что делать.

Я слушала и не знала, верить или нет. Неужели и в самом деле вот так, случайно, могут переплестись две аферы? Да нет, чудес не бывает. А может, под прилавком в камере хранения организован перевалочный пункт? Но ведь я же сама туда обратилась, никто меня не заставлял, и обратилась не думая, можно сказать походя! И оставила под прилавком торбу Миколая черт знает с чем...

— Глупости напридумывали! — рассердилась я. — Допустим, в автобусе ехал мой сообщник с пустыми чемоданами, и мы всю дорогу перекладывали подозрительный товар из торбы в чемоданы... Хотя технически возможно. Нет, не сходится! Ведь я же вскочила в автобус чуть ли не на ходу, а они остались на вокзале. Кто мог знать, что в аэропорт я заявилась с чемоданами? И откуда узнали мою фамилию?

— А разве на весь аэропорт не гремел голос из репродуктора, призывающий опаздывающую Хмелевскую занять место в самолете Варшава — Копенгаген? А кроме того, я понял, что три бандита, с которыми ты затеяла рукопашную...

— Какую рукопашную? Я его головой стукнула!

— Согласен, с которыми ты затеяла головопашную... Я так понял, что это были подручные, их главарь не участвовал в драке, держался в стороне и глазам своим не верил! Он-то и бросился за тобой, увидел, в какой автобус ты села, поехал вслед на такси, видел, как ты промчалась через пограничный контроль и слышал, как тебя призывали по радио. Вот он и позвонил немедленно своему шефу. Он лично отвечал за сумку, которую должен был получить и переправить контрабанду дальше. Но вмешалась ты, и отправлять уже было нечего. Кажется, они потерпели большие убытки, и тебе этого так не простят. Вот почему я не стал рисковать у Алиции.

Я разозлилась еще больше.

— Холера! Чтоб этому Миколаю лопнуть! Я-то думала, теперь с его делами покончено, оказывается — все только осложнилось. И зачем только я к нему вообще поехала?

— Наверное, перестала о нем плохо думать, после того как с ним рассталась. И похоже, напрасно. Но нужно быть справедливыми и честно признать, что с происшедшим он не имел ничего общего. Ведь это была не его сумка?

— Нет, не его. Та была без рисунка.

Сумка Миколая осталась под прилавком в камере хранения Центрального вокзала Варшавы. Если после той драки полиция станет выяснять все мелочи, может, и до сумки докопается. Хотела я помочь Павлу, ничего не скажешь, здорово помогла... И теперь у моей свекрови находится дурацкая сумка с наркотиками, украденная мною у бандитов. Свекровь уехала с ней, не имея понятия о ее содержимом.

— Интересно, а не мог ли тот бандит который звонил... — начала я, но сама себя перебила: — Нет, раз звонил, значит, не мог проследить за свекровью. И вообще мог не подозревать о ее существовании. Павел, в их разговоре не упоминалась моя свекровь?

— Я так понял, что ни о ком, кроме тебя, они не говорили. Ты успешно приковала к себе всеобщее внимание. Один вывод мы можем сделать сразу:

возвращаться самолетом ты не можешь.

— Конечно, понятно, я вернусь пешком, Через Гедсер и Варнемюнде, пройдусь по дну морскому...

— Поедешь поездом, я подброшу тебя к какой-нибудь приграничной станции. Слава Богу, ГДР уже не существует.

— Да, хоть в этом повезло, — согласилась я. — Слушай, пошли они к черту, все эти наркобандиты, меня ты тревожишь. Как почему? Миколай недвусмысленно дал понять, что ты причастен к афере фальшивомонетчиков, упомянул даже о беседке. Обещал все рассказать, когда я привезу ему ключик от ячейки в камере хранения, куда я должна была спрятать его проклятую торбу. Он знал, что я все сделаю, как он велел, и обязательно вернусь с ключом, потому что мне очень важно было услышать его информацию.

— И ты думаешь, он бы сказал тебе действительно что-то важное? Какую-то правду обо мне? Ведь он же знал, что ты и я...

— Тем более бы сказал! Он упорно пытается доказать, какой он благородный. Слушай, может, позвонить ему?

Телефон Миколая по-прежнему молчал. Что за идиот! Ну ладно, тогда, в Варшаве, мог и не ответить, но теперь, когда я не вернулась вовремя, мог бы догадаться — что-то произошло, мне надо с ним связаться, а он отключается! Ведь уйти из дому со своим поврежденным позвоночником не мог.

Может быть, в таком случае позвонить свекрови? Меня остановили два соображения. Во-первых, полвторого ночи. Во-вторых, что я ей скажу? Не объяснишь же по телефону, что я подсуропила ей опасный товар, который свистнула у каких-то контрабандистов, возможно наркотики. Будь прокляты все эти торговцы наркотиками! Так что же мне предпринять?

— Для начала надо вернуться и на месте разобраться, — решила я. — Возможно, ты прав, лучше всего вернуться на поезде. А если сумка Миколая пропала, по крайней мере узнаю, что там было и найду возможность сообщить тебе об этом.

— Да не беспокойся ты из-за меня! — вспылил Павел. — Разве не понимаешь, что следует позаботиться о самой себе? Ведь твое положение очень серьезное. Слушай меня внимательно и постарайся понять. Ты присвоила собственность преступной шайки, они знают твою фамилию. Неужели не понимаешь, они же в конце концов доберутся до тебя! И чтоб я больше на тебе этого лапсердака не видел!

— С чего вдруг? Такая удобная куртка, с карманами...

— Езус-Мария, да теперь все бандиты охотятся за ней! Нет, не доходит.

— Поняла, успокойся.

— Если она тебе так дорога, можешь не выбрасывать, спрячь в сумку. Ах, у тебя нет сумки? Так разреши, я куплю тебе какое-нибудь приличное пальто, нормальную сумку, хоть издали не будешь бросаться в глаза. И вообще я не уверен, стоит ли позволить тебе вернуться в Варшаву, может, лучше раствориться где-нибудь на краю Европы? Работой я тебе обеспечу, не волнуйся, будешь работать на меня, я же помню, как у тебя получалась колористика. Ну как?

Блаженным чувством покоя я позволила себе потешиться не больше минуты. Заманчивое предложение, ничего не скажешь, остаться во Франции или Испании, часто общаться с Павлом. И плевать мне на его жену! Ну ладно, помечтала и будет! Не могла я вот так сразу исчезнуть — и дело с концом. Оставить все в Польше как есть, оставить свекровь с опасным грузом, оставить невыясненным вопрос о грозящей Павлу опасности. Столько дел! Нет, не имею права не вернуться.

— Я верну им сумку!-решила я.

— Отнесу в камеру хранения и скажу — взяла по ошибке, за свою приняла. Не знаю, что в ней, главное — не мои вещи. Может, моя до сих пор лежит под прилавком, вот я и возьму ее.

Уговоры Павла не подействовали, я стояла на своем. Наконец он сдался.

— Поступай как знаешь. Судьба, как известно, бережет таких чокнутых. Кто знает, может, в чем-то ты и права. Никого из них не рассмотрела, лиц не запомнила, возможно, тебе и удастся сохранить жизнь. Завтра сиди в номере, носа не высовывай. Я придумаю какое-нибудь дело к своему заказчику, посмотрю на него, может, по выражению лица догадаюсь, как дела. На второй случайный разговор по телефону в моем присутствии не смею надеяться.

— Завтра четверг! — простонала я.

— Ну и что ж, что четверг? — удивился Павел.

— На Шарлоттенлунде бега! Не будут же они меня высматривать на бегах?

— Ненормальная!

— Там в толпе меня не разглядеть! Павел, умоляю! Уже столько времени я не была там. Имею я право хоть на маленькие радости в жизни?

Павел не был упрямым, а о моем пристрастии к азартным играм хорошо знал. Он задумался.

— В таком случае надо будет сменить внешность. Куплю тебе парик, одежду. И чтоб показалась мне, как выглядишь!

Он купил что надо и отправился в Мальмё по делам, я же принялась осуществлять свой план. Идея родилась при взгляде на молодую негритянку, которую я увидела в холле гостиницы. Черные волосы, заплетенные в сорок две косички. Великолепная идея — стать негритянкой! Немного пошире сделаю нос, немного потолще губы. Смуглой я была с детства, цвет глаз тоже подходящий. В таком виде смело можно отправляться не только на бега в Шарлоттенлунд, но и в далекий путь к родным рубежам!

С одной стороны, здорово, конечно. С другой — мне еще предстояло какое-то время пожить в обществе Павла и не хотелось предстать перед ним этакой мартышкой. Вот, пожалуйста, как все-таки важно было для меня его отношение ко мне, хотя он уже давно не мой! Что важнее — жизнь или чувства любимого человека? В то, что моей жизни угрожает опасность, я не очень верила, на чувства же продолжала надеяться...

Идея себя оправдала. Павел меня не узнал. Вернувшись из Мальмё, он позвонил, и я в своем новом облике встретилась ему у дверей его номера. Он с интересом взглянул на меня и спросил по-английски:

— Вы ко мне? Слушаю вас.

— Притворяешься или действительно не узнал? — отозвалась я по-польски.

Ответа не требовалось, хватило одного взгляда на выражение его лица. Значит, негритянка у меня получилась что надо! А в последующие полчаса у меня родились серьезные опасения в том, что черные женщины ему нравятся больше белых. Подумав, я решила, что из-за этого должна огорчаться его жена, а не я, и перестала...

Не везло мне с телефонами, опять я не застала дома ни Алиции, ни свекрови. С Миколаем же вообще телефон перестал соединяться, то есть соединялся, но неправильно, вместо Миколая все время отзывался какой-то чужой мужской голос.

Все эти неприятности, которые в значительной степени смягчило наличие Павла, заставили меня наконец думать.

У меня было три выхода. Первый, самый, пожалуй, правильный: немедленно по возвращении связаться с нашими компетентными органами, а те свяжутся с датскими фараонами. Павел ни секунды не сомневался в том, что его заказчик-бизнесмен не только по уши сидит в афере с наркотиками, но и даже ею руководит. Фамилия, возможно, у него поддельная, потому что датская, но уж это проблемы здешних органов. Неприятно только, что он оказался поляком, земляк называется! И подручные его — поляки, подумать только, какую предприимчивость развивает наш народ, как быстро удалось ему подключиться к международному Эльдорадо, каких успехов добились на ниве нелегального бизнеса мои талантливые земляки! Вернувшись, я могла спокойно взять сумку у свекрови и отнести ее в полицию. Нет, зачем носить, пусть бы сами волокли. И привет! Я исполнила свой гражданский долг, я умываю руки.

Ну да, как бы не так! Гражданская позиция имела два недостатка: как объяснить властям свое странное поведение на Центральном вокзале — это первое, а второе — вдруг недовольные контрабандисты упрутся и сживут-таки меня с этого света? Не очень-то приятная перспектива.

Ладно, рассмотрим второй выход. Притворюсь идиоткой, которая по ошибке прихватила не свою сумочку, вернусь с ней в камеру хранения, вежливо извинюсь и поменяю на свою.

Ну, и выход третий: ничего не делать, ничего никуда не относить, а идиотскую торбу с ее содержимым утопить в Висле...

И тут запротестовал Павел, ибо я рассуждала вслух.

— Надо же все-таки хоть немного соображать! Они ведь знают, кто ты, и не оставят тебя в покое. Реальными являются лишь два первых варианта:

либо они получат свое имущество и отвяжутся от тебя, либо компетентные органы их переловят и обезвредят.

Я опять принялась на все лады перетряхивать шансы двух вариантов и выбрала тот, который мне казался более обнадеживающим.

— Значит, второй. Идиотка с милой улыбкой возвращает чужую сумочку, может, взамен отдадут мне торбу Миколая.

— Они не поверят, что ты не разглядывала содержимого.

— Ну и пусть. Идиотка подумала, что это очищенная сода. Хуже, если они заглянули в мою.

Относительно моих дальнейших действий мы с Павлом не пришли к соглашению. Он настаивал на том, чтобы я держалась подальше от аферы фальшивомонетчиков, ни во что не вмешивалась, не пыталась спасти его доброе имя, заверяя меня, что ему, Павлу, ничто не угрожает. В крайнем случае, наймет хорошего адвоката и выпутается. Ведь ясно же, что с преступниками он никогда ничего общего не имел, никакой прибыли от их преступной деятельности не получал, банкнот нарисовал в нетрезвом состоянии, в таком же состоянии рассматривал и матрицу, оставив на ней свои отпечатки пальцев, был уверен, все это — розыгрыш.

В конце концов, притворяться идиоткой могу не я одна, он тоже способен изобразить из себя полного кретина. Это на тот случай, если до него все-таки доберутся. Но он уверен — не доберутся и нет у них никаких отпечатков его пальцев!

Я отчаянно возражала:

— Дурак ты! И совершенно не по-деловому подходишь к серьезной проблеме. Коснись чего, так твои сообщники выдадут тебя с потрохами!

— А я уеду в Штаты. Или еще лучше — в ЮАР, меня уже приглашали туда. Погоди, сколько еще осталось до истечения срока давности? Всего два года. Так я эти два года могу и вовсе не работать, прекрасно проживу и без работы. Вот тебе, идиотка ты этакая, в самом деле грозит реальная опасность, ну как ты не понимаешь?

Меня вдруг осенила очередная идея. Лучше всего соединить два первых варианта: демонстративно возвратить мерзавцам товар, сделать это явно и открыто, а втихую сообщить органам. С органами договориться дипломатично, частным, так сказать, образом, с помощью свекрови.

— А при чем тут свекровь? — удивился Павел.

— А у нее есть давнишний хахаль из бывших полицейских, Похоже, давно и крепко любит ее, да и она к нему относится соответственно, и они наверняка давно бы поженились, если бы не ее отвращение к брачным узам. Да ты и сам знаешь, какая она. Насколько мне известно, он из так называемых органов уже уволился, но остался при них кем-то вроде консультанта, уж очень заслуженный и опытный фараон, так что с его помощью, мне удалось бы все прелестно обтяпать.

— Что ж, мысль неплохая, — милостиво одобрил Павел. — А у тебя найдется, где спрятаться на некоторое время?

— Найдется. Официально я прописана в комнате, которую снимаю на Мокотовской, живу же в квартире моей тетки. Тетка уехала в Швецию, вернется не раньше чем через два года, а я сомневаюсь, что она вообще вернется. Поехала к своей дочери, моей двоюродной сестре, и сейчас решает, не выйти ли ей там за шведа. Вроде подходящий кандидат в мужья подвернулся. А квартира у нее прелесть, на Вильчей, три выхода...

— Как это?

— Кроме обычного и черного хода, есть еще выход на чердак, через который тоже можно выбраться. А дворник живет в соседнем доме, очень удобно, правда? В случае чего могу пробраться в квартиру незаметно, а выходить из дому исключительно под видом... ну что ты уставился? Не обязательно негритянки, а например дряхлой старушки. С палочкой. Хочешь?

— Хочу. Я страшно тревожусь за тебя.

— Точно так же и я за тебя.

На бега в Шарлоттенлунд я отправилась в качестве негритянки. Добрая старая Дания за последние годы приютила из милости столько всевозможных слаборазвитых народов, что появление еще одной негритянки отнюдь не произвело сенсации. Итак, мы с Павлом разлетелись в разные стороны. Он отправился по своим делам, я решила отдохнуть душой в атмосфере азартных игр.

Поскольку денег у меня было немного, действовать следовало осмотрительно. Три первых заезда я пропустила, присматриваясь к лошадям и изучая обстановку. А вот теперь можно и поставить. Путем сложных расчетов и умозаключений я выбрала восьмерку, к ней следовало подобрать еще две.

Бегами я заинтересовалась лет десять назад, втравила меня в это дело свекровь. Идеи у нее всегда были гениальные, но бедняге вечно не везло. Она объяснила — потому, что родилась в апреле, апрельские, оказывается, жутко невезучие. У меня шансов было больше, я родилась в январе, так что время от времени мне случалось и выигрывать. Впрочем, это не имело особого значения, я была счастлива уже тем, что просто участвовала в этой захватывающей операции, эмоции поглощали меня целиком, неудачи не огорчали.

Я стала разглядывать лошадей, разминающихся на поле.

Так кого же выбрать? Вот лошадка из пятого заезда, неплохо себя показал этот конь. Так, почитаем в программке, что о нем пишут. Из Рангеров, Рангеры всегда славились, два месяца не выставлялся, сейчас пойдет первый раз. Как красиво бьет копытами! Ото, как выбрасывает задние ноги! И ни малейшей склонности перейти в галоп. Ах, оказывается, это кобыла? Так может, поставить на эту вот Кристину Рангер? Подобрать к ней еще кого-нибудь...

— Ты гляди, б..., не хватило самой малости и выигрыш в кармане! Всего за сотнягу! — услышала я вдруг за спиной чей-то голос и подумала — надо же, оказывается, прекрасно понимаю по-датски. И лишь потом сообразила, что говорят по-польски.

— Г... у тебя в кармане, а не выигрыш! — отозвался второй голос. — Оле сказал, надо ставить на двойку.

— Первая идет, кретин!

— Ну так ставим!

— Если сотню, то уж лучше ставить на порядок. У меня выходит четверка, ставим два-четыре?

— А если проиграем? Тогда нам крышка. Останемся без копья, ведь хреновый мафиози скорей повесится, чем раскошелится, пока мы не отыщем ему эту идиотку. В картинах же ничего не оказалось.

— Ума не приложу, где успела припрятать — кроме чемоданов, при ней ничего больше не было...

Это же надо, какая я, оказывается, гениальная! Имею в виду идею с негритянкой. Стою с ними рядом, чуть ли не отираются о меня и не узнают! Незаметно бросила на них взгляд и опознала одного, того самого, что пытался вырвать, у нас с Кайтеком чемоданы в аэропорту. Возможно, второй и тогда был вместе с ним, но я не успела его разглядеть. Ищут меня, негодяи. Очень хорошо, пусть ищут, пока же я их нашла, и надо этим обстоятельством как-то воспользоваться...

Итак, Кристину Рангер я присмотрела, пятерка пойдет первой, восьмерка третьей, а вот кого выбрать вторым? Всегда предпочитала ставить на троих, так интереснее. Кого же третьего? Никак не могла решиться, нравились мне три лошадки, кого из них выбрать? А может, составить три тройки? В конце концов, пятнадцать крон не Бог весть какое состояние. Я заполнила квиток, который закладывался в компьютер, и, наученная горьким опытом, сразу отнесла. Ведь уже не раз случалось — я просто забывала сдать заполненный квиточек, всецело поглощенная тем, что происходит на беговой дорожке. И чуть с ума не сходила, когда потом выигрывали выбранные мною кони, а я, оказывается, так и не сдала свой талончик.

Покончив с делами, я могла полностью переключиться на подслушивание. Оба мазурика общались свободно, не снижая голоса, ведь в Дании польский язык не очень распространен. Вряд ли у меня были шансы получить их анкетные данные, но клички я узнала: Хмырь и Кусок. Кусок неплохо понимал датский и говорил на нем почти без акцента, из чего я заключила, что он уже давно живет в этой стране. Сначала из их разговора я извлекла кое-какую для себя практическую пользу, например совет неизвестного мне Оле поставить на двойку. О существовании таких знатоков я знала, пригляделась повнимательней к двойке и решила, что и без советов Оле сама бы поставила на нее, ибо к этому располагали как внешний вид двойки, так и ее позиция в программе. Вот я и прибавила к ней еще трех, выбранных уже самостоятельно кандидатов и заполнила купон на шесть порядков, руководствуясь вдохновением. И сразу же сдала в кассу, так как по опыту знала, что на рысистых испытаниях ничего исправлять нельзя.

Правду сказал Оле, двойка и в самом деле не подвела, причем еще и с фуксом, так что я огребла в кассе сто восемьдесят крон и пришла в расчудесное настроение. Поскольку на тройку я уже поставила, могла посвятить теперь внимание и расследованию. Ведь интересно же было узнать, что они собираются предпринять против той кретинки с чемоданами. Зная же планы, можно было подумать и о противодействии им. Очень боялась привлечь их внимание, ну да ладно, пока послушаю в таком виде, а потом, если понадобится, изменю свой внешний вид в кабинке дамского туалета, в конце концов снять парик, стереть макияж и вытащить распорку из носу можно за пять минут.

Подследственные в основном говорили о лошадях, но время от времени отпускали и интересующие меня реплики. Вот Хмырь мрачно произносит:

— Я там, конечно, не знаю, но сдается мне, она этого вовсе с собой не привезла.

— Холера, на тройку надо было поставить! — отозвался Кусок. — Куда же она тогда это задевала? Свистнула — это точно, Болек собственными глазами видел, и прямиком в аэропорт! Что, случайность? Самолет уже ногами перебирал, баба с чемоданами еле успела через контроль проскочить, таможенники ее не беспокоили, тоже слышали, что из-за нее не улетают, радио разрывалось, все слышали. Болек клянется — глаз с нее не спускал, ошибка исключена.

Хмырь не был столь прямолинеен и продемонстрировал недюжинные аналитические способности. Он не только согласился с мнением о тройке, но предложил еще пристегнуть, к ней мою пятерку, Кристину Рангер. Ничего не скажешь, соображает! А главное, подверг сомнению наблюдательность ихнего Болека.

— То-то и оно! — Уставился на одну бабу, как баран, глаз с нее не спускал и ничего кроме не видел! А мне сдается, у нее был сообщник. По дороге она с ним махнулась, ему товар отдала, сама для отвода глаз — чемоданы в руки, мы и купились. А он тоже прилетел, да только мы его прошляпили.

— Стой, раз ее ждали, его бы тоже через радио разыскивали.

— Мозгов у него нет? Явился вовремя, багаж культурно сдал, как все, а сам сшивался где-то поблизости с ручной кладью, о нем и не беспокоились. Да и нас старик сбил с панталыку, баба и баба, мы только на нее и смотрели. А из самолета, может, кто другой вышел с торбой. Не видел часом кого с зеленой торбой?

— Нет.

— То-то и оно.

Мысль хорошая, я бы так и поступила. Вот выходит из самолета толстый пожилой индеец с зеленой торбой в руках. Или под ее тяжестью склоняется школьница с косичками. Или ее небрежно закинул на плечо прыщавый рыжий юнец ростом под два метра. Нет, не было у меня возможности нагрузить их своим товаром, разве что телепатически...

— Да ладно, чего теперь рассусоливать, не наше дело, — продолжал Хмырь. — Могла и сдрейфить в последний момент, вовсе не отправить, такая прорва порошка — это тебе не раз плюнуть, решили переправить не самолетом, а другим путем. Ну, к примеру, на пароме с верным человеком, там народу что сельдей в бочке. И семерку пришпандорим, выйдет три, пять, семь.

— На семерку ставят, — попробовал было возразить Кусок.

— На все ставят. Ну как?

— Валяй. А с бабой что?

— Пусть поджидают в Варшаве. Не навсегда сюда приехала, вернется, там ее и прищучат, мигом выложит, куда торбу задевала.

Меня очень приободрило услышанное, ибо из него следовало, что в их планы не входит немедленная ликвидация вредной бабы, Значит, оставались какие-то шансы на осуществление какого-нибудь из моих планов. Лучше всего-третьего, то есть вернуть им товар, а самой дипломатично известить нашу полицию и тем самым прикончить шайку. Переключившись на наркотический бизнес, я позабыла, на что поставила. Кристина Рангер легко выиграла, второй пришла четверка, кто пришел третьим — я не поняла, прозевала, то ли семерка, то ли восьмерка. Пришлось подождать, пока не загорятся цифры на табло. Восьмерка! В памяти почему-то застряла семерка, ставила я на семерку. или нет, черт бы ее побрал! Да нет, я совсем спятила, ведь третье место заняла восьмерка. А с четверкой что, вроде я четверки не предусмотрела...