Стеклянная ловушка

Пролог

День в Москве был снежный и слякотный. Сильно текло с крыш. Дворники, насквозь мокрые, работали без перерыва. На Новом Арбате использовали мини-тракторы. Но даже так справиться со снегопадом не удавалось. Едва мини-трактор уносил полный ковш снега, чтобы загрузить его в кузов стоящего на дороге самосвала, как расчищенное место снова заваливало. Таких обильных снегопадов российская столица не видела уже давно.

Из дверей офисного здания вышел высокий широкоплечий светловолосый человек с непокрытой головой и в распахнутом пальто. Осмотрелся по сторонам, взглядом оценив прохожих, после чего обернулся и кому-то кивнул. Из той же двери вышел второй человек, тоже с непокрытой головой, практически лысый, если не считать редкую пушистую поросль ниже затылка и поверх ушей. Но и он вперед не прошел, а придержал дверь, чтобы выпустить еще кого-то.

На третьем человеке легкое демисезонное пальто светло-бежевого цвета было застегнуто до верхней пуговицы под горлом. Сам он был немолодой, толстый, сосредоточенно смотрел себе под ноги, думая, это сразу было заметно, вовсе не о погоде. На голове его была шапка из редкого когда-то золотистого каракуля. В советские времена в Средней Азии такие шапки носили раисы овцеводческих колхозов[1] и большие чиновники.

Четвертый человек, что вышел из двери, тоже носил пальто распахнутым и тоже был с непокрытой головой. И смотрел по сторонам так же цепко, как и первый.

По внешнему виду любой, кто хоть раз смотрел по телевизору детективный сериал, сразу мог определить в этой группе хозяина-бизнесмена и его охранников. Поведение этих людей было типичным и непрофессионально демонстративным.

Все четверо двинулись к большому люксовому автомобилю, стоящему на парковке по другую сторону тротуара. Первый, высокий и широкоплечий, чтобы не изменять кратчайшую траекторию движения, отодвинул рукой с дороги разговаривающих мужчину и женщину и даже сам, кажется, не заметил этого, настолько был занят наблюдением за тем, что происходит вокруг.

Но даже он не мог увидеть, что из черного внедорожника «Хаммер-3», стоящего неподалеку, из-за тонированных стекол их кто-то рассматривает и при этом держит в руке переговорное устройство. Тонированные стекла не давали возможности увидеть, что происходит в машине, уже с отдаления в три шага, тогда как человек внутри мог прекрасно следить за окружающей обстановкой.

До группы, вышедшей из офисного здания, оставалось около пяти метров, когда человек в «Хаммере» сказал в переговорное устройство:

– Пора. Работаем…

Идущий первым высокий светловолосый охранник имел опытный глаз и прекрасно реагировал на любое изменение ситуации. Он сразу заметил, что вдалеке, по другую сторону широкой улицы, в жилом доме раскрылось окно. Не по погоде распахнулись обе створки. Но тут же отличное зрение позволило увидеть, что за окном стоит по пояс голый пожилой мужчина с небольшими гантелями, из тех, что считаются женскими или детскими, и выполняет физические упражнения. Это не внушало опасности. И высокий на какую-то секунду расслабился.

Как раз в этот момент распахнулась задняя дверь «Хаммера», оттуда выпрыгнул человек в маске «ночь». И тут же со стороны прохожих за спину группе стремительно двинулись два человека, на ходу разворачивая вязаные шапочки и маски «ночь» и одновременно вытаскивая из кобур пистолеты с глушителями. Глушитель сильно удлиняет пистолет и делает неудобным его скрытное извлечение. Это и сгубило киллеров…

Мужчина, что разговаривал с женщиной посреди тротуара, тот самый, которого первый охранник походя отодвинул в сторону, среагировал на происходящее подозрительно быстро для простого горожанина. Он выглядел нескладно, был высок, сухощав, мосласт и сутуловат, к тому же носил круглые очки в тонкой роговой оправе. Очки вообще делали мужчину академично-беспомощным. Выглядел он как типичный офисный мальчик, хотя по возрасту давно должен был выйти из этой категории. Судя по его дальнейшему поведению, он и вышел.

Едва мимо мужчины и женщины прошли два человека, натягивающие на лицо маски «ночь», очкарик, с невообразимой быстротой просчитав ситуацию, шагнул вперед. Догнал ближайшего киллера со спины и резко, с размахом ударил его ногой в правый бок, жестоко поразив печень и вызвав шоковую боль, от которой тому оставалось только одно – сесть задом в лужу. Второй убийца почувствовал движение, которого в этот момент не должно было быть, услышал звук – удар был смачным – и обернулся через плечо. Но перевести руку с пистолетом за спину не успел. Нежданный спаситель охранников совершил прыжок и резко ударил нападавшего в область позади уха. Этого хватило для того, чтобы киллер рухнул на мокрый снег.

Тот, что выпрыгнул из машины, свой пистолет приготовил заранее и держал его в руке. Он видел, что случилось с его подельниками, но стрелять в незнакомца из уличной толпы не стал, а взял в прицел человека в светло-бежевом пальто. Тот казался статичной мишенью, не способной быстро среагировать. Но прямо перед тем, как нажать на спусковой крючок, человек из «Хаммера» потерял свою жертву из вида. И тут же сам получил пулю в горло. Стрелял один из охранников.

Но и он уже не видел хозяина. Тот куда-то пропал…

Все оказалось проще, чем можно было подумать. Человек с улицы, что так внезапно начал помогать охранникам, резким ударом плеча затолкнул толстяка в светло-бежевом пальто в пространство между двумя ближайшими машинами, а сам подхватил пистолет киллера, сделал подряд три выстрела через дорогу над крышами идущих по Новому Арбату автомобилей…

Полиция появилась на удивление быстро: меньше чем через минуту, хотя никто из участников происшествия ее не вызывал. Возможно, кто-то из случайных свидетелей постарался, хотя желающих стать официальными свидетелями в нынешние времена найти трудно.

– Значит, ваша охрана откровенно проспала опасный момент, – сказал бизнесмену полковник полиции и с самодовольным осуждением посмотрел поочередно на каждого из трех охранников. Дескать, уж я бы на их месте промашки не допустил. – И если бы не вмешательство постороннего человека, полного дилетанта в охранных делах, то вскоре могли бы состояться ваши похороны.

Полковнику только что доложили сотрудники, вернувшиеся из обхода по домам: чтобы попасть в квартиру с открытым окном, пришлось взламывать металлическую дверь. Сразу за порогом там был найден труп пожилой хозяйки с перерезанным горлом, а на кухне два мужских трупа. Один из них – немолодой человек, тот, что изображал зарядку с гантелями, второй – мужчина в черной униформе.

Этот лежал на винтовке с оптическим прицелом, из которой, видимо, должен был стрелять из-за плеча мнимого физкультурника. Затвор передернут, патрон дослан в патронник.

Здесь же валялся лазерный дальномер, определяющий расстояние до цели, по которой предстояло произвести выстрел. Данные на дальномере сохранились, следователи проверили – дистанция совпадала с местонахождением бизнесмена, которого планировали убить: в тот момент он находился рядом со своей машиной.

То есть предполагалось, если трех первых киллеров ликвидирует охрана бизнесмена, в дело вступит снайпер, от выстрела которого спрятаться уже не получится.

Но еще был незнакомый человек, что без чьей-либо просьбы вмешался в события и не только сам обезвредил двоих из нападавших, легко нокаутировав того и другого, но и умудрился выпустить три пули из бандитского пистолета. Причем с достаточно большого для пистолета расстояния. Не все профессионалы умеют так стрелять.

Это сразу было высказано вслух полковником полиции. Первая пуля размозжила голову человеку с гантелями, вторая попала в стену между кухней и ванной комнатой, отчего в самой ванной комнате большим пластом отвалился кафель – это был допустимый промах. Третья, наказав виновного, пробила снайперу бронхи, отчего тот очень быстро захлебнулся собственной кровью.

– Где вы научились так стрелять? – завершая допрос, спросил полковник полиции.

– Я никогда раньше из пистолета не стрелял. Вообще то есть пистолет в руках не держал. Только в кино видел, как стреляют.

– Бить ногами и руками вы тоже не учились? – Полковник заподозрил, что с ним не хотят откровенничать. Это портило ему настроение и заметно отражалось на отношении к фигурантам дела. Раздражение сквозило во взгляде и в тоне разговора.

– Только в молодости, когда в армии служил. Тогда же и из автомата стрелял. Говорили, что стрелял неплохо, но сейчас вот зрение… – Человек протер носовым платком стекла очков и снова водрузил их на нос. И выглядел при этом каким-то виноватым, словно это не он спас чужие жизни, а его самого вынуждены были сегодня спасать.

– А служили где?

– В морской пехоте.

– Это хорошая школа.

– Только уже почти тридцать лет с тех пор прошло. – Мужчина по-детски наивно улыбнулся. – Все как-то само собой получилось. Бил в нужное место и с нужной резкостью, словно тренируюсь постоянно. А уж про выстрелы из пистолета и не говорю. Я как пистолет в руки взял, начал искать глазами предохранитель. Не нашел. И решил попробовать так…

– Это пистолет «Глок», – объяснил высокий и широкоплечий охранник, который не успел даже ситуацию оценить. – У «Глока» предохранителя в привычном нам понимании этого слова не бывает. Там есть два устройства, предохраняющие от случайного выстрела, например, когда вы упадете или пистолет уроните. Первый – на задней плоскости рукоятки. Когда вы рукоятку в руке зажимаете, вы вдавливаете предохранитель. Второй находится на спусковом крючке. Нажимая его, вы сначала предохранитель нажимаете и только потом сам спусковой крючок.

– Да, я почувствовал, что нажатие какое-то странное…

– Я «Глок» не люблю. Не доверяю пластмассе. К металлу привык. – Охранник старательно делал вид, что ничего не произошло, поскольку покушение оказалось неудачным. Надеялся, что эти его мысли передадутся хозяину.

Но тот привык иметь свое мнение. Он положил пухлую руку на локоть своего спасителя:

– Сколько бы вы хотели получать, если бы я пригласил вас на место начальника своей охраны?

– Извините, уважаемый, я слишком интересуюсь своей собственной работой и не вижу повода ее бросать, – ответил мужчина чуть виновато, но при этом весьма твердо.

– Я не расслышал, где вы работаете? – спросил бизнесмен.

– Я ученый, химик и нейрофизиолог, преподаю в университете. Но основная моя работа – это ассистирование своему учителю в его разработках. Помогаю по мере сил. Может быть, вы слышали про профессора Горохова? Так вот, я его ученик, хотя он не намного меня старше…

– Нет, не слышал. Надеюсь, мы еще встретимся, я умею быть благодарным, – сказал, как пригрозил, бизнесмен.

– Хорошо бы не при таких обстоятельствах, как сегодня, – улыбнулся очкарик…

Горохов был невзрачный, хилый человек, типичный компьютерный горожанин, случайно и ненадолго выбравшийся из города. Отправляясь в разведку или на операцию, я по одному только внешнему виду забраковал бы его. Не производил он впечатления серьезного бойца, никак не производил. Да и возраст…

Когда человеку под пятьдесят, у него катастрофически теряются основные боевые навыки. Голова еще работает, но тело за ней уже не успевает. Мне лично до этого возраста еще далеко, но я сам слышал, как жаловался наш комбат подполковник Лихоедкин другим старшим офицерам штаба, обосновывая тем самым свое желание выйти на пенсию.

– Пытался позавчера вместе с солдатами марш-бросок осилить. Еле-еле сумел. Только на силе воли и на понимании, что нельзя комбату быть слабее солдат, до конца всю дистанцию выдержал. А после этого сразу домой уехал. Сил не было даже в кабинете сидеть. В постель захотелось, под одеяло. А там уж жена знает лучше меня, какие таблетки мне давать, чтобы в себя прийти…

А до этого подполковник Лихоедкин, помнится, выступал перед командирами рот и взводов. Командиры взводов тогда были в большинстве своем молодые лейтенанты, только пришедшие служить в спецназ ГРУ после училища. И я был в их числе. По сути дела, это было напутствие комбата тем молодым командирам, которым он собирался быть наставником. А старшие по возрасту или по званию офицеры, кто уже прочно прижился в спецназе, просто по традиции присутствовали при этом.

– Что такое тренированность организма офицера? – говорил Лихоедкин. – Она должна на порядок превосходить тренированность солдата. Никак не меньше, чем на порядок. И точно так же на порядок должен быть выше боевой дух, который не позволит проявить слабость даже тогда, когда эта слабость, кажется, вот-вот сломает тебе ноги. Когда колени разгибаться не желают, а ноги будто песком набиты. Вот так вот… На порядок… То есть к подготовке солдата приписываете ноль, и получается подготовка офицера спецназа. И достигается это свободно, если, конечно, не лениться. Солдаты придут, отслужат свое и уйдут. Вы обязаны готовить сначала одних, а потом, когда придет следующий призыв, воспитывать новых. И с каждым призывом офицеру следует вместе заниматься и тренироваться. Бесконечный процесс. Так приходит опыт, крепнет тело… Особенно тяжело дается самое начало службы офицера, когда еще не накопился багаж тренированности. Он, я повторяю, накапливается с годами. Как в любом виде спорта. Вот, например, в боксе. Есть же разница в том, кто сколько лет тренируется. И нельзя выпускать на ринг человека, который занимается боксом один год, против того, кто обучается наносить удары десять лет. Там тоже багаж важен. Главное, упорно стремиться этот багаж приобрести. В начале службы офицер будет иметь за плечами только училище. Но это уже опыт, позволяющий быть лучше подготовленным, чем солдаты. Еще не на порядок, но уже – лучше. А потом знания и навыки накапливаются. И служба будет даваться все легче и легче. В этот момент, заранее всех предупреждаю, покажется, что пора и остановиться, иначе на износ пойдешь, рискуешь под откос свалиться. Но это только кажется. Вот я человек уже пожилой, но могу составить конкуренцию любому молодому офицеру.

Тогда еще подполковнику казалось, что он может составить нам конкуренцию. И, скорее всего, так и было. Но подошел очередной возрастной рубеж, и подполковник Лихоедкин стал заметно сдавать. Как-то резко… Неожиданно резко… Он всю жизнь работал именно «на износ». И «износил» себя. И держался только на воле комбата, то есть старшего офицера в батальоне, командира. А это тоже много… Но и он должен был вскоре уйти на пенсию. Сам стал проситься, не чувствуя уже от себя отдачи, как в былые времена. Конечно, обучать он еще мог, но обучение у нас всегда идет через собственный пример. И с максимальной жесткостью, которую сердобольные солдатские матери могут посчитать жестокостью. И потому матерей в наш военный городок, как правило, не пускают.

Матери наверняка сначала возмутились бы организацией сна. Дома их дети никогда не спали по четыре часа в сутки, как полагается спать почти во всех бригадах спецназа. И температуре в зимних казармах тоже возмутились бы. У нас в России есть положение, чтобы температура в жилых комнатах многоквартирных домов держалась в районе восемнадцати – двадцати четырех градусов по Цельсию. Замеры производятся не менее чем на полметра от стены и на высоте полутора метров.

Но еще более ста лет назад умные англичане, у которых существуют школы отдельно для девочек и мальчиков, определили, что в школах для мальчиков температура должна быть на пару градусов ниже. Тогда мальчики развиваются лучше.

У нас в спецназе взяли этот принцип на вооружение. В солдатской казарме температура не поднимается выше шестнадцати градусов. Иногда термометры показывают даже пятнадцать. Мы считаем это нормальным. И многие офицеры даже дома стараются поддерживать такую же «казарменную» температуру, что, понятно, не вызывает в семье радости и ликования.

И уж совсем солдатские матери выходят из себя, если им покажут не слишком секретные занятия их детей. На моей памяти был скандал, когда в одной из бригад мать оказалась настолько настойчивой и пробивной особой, что отбиться от нее не сумели и пустили в батальон. Но произошло это еще и потому, что сама она была служащей военкомата в большом городе. Заместитель командира бригады по работе с личным составом посчитал, что присутствие такой женщины пойдет на пользу и ее сыну, и другим солдатам.

На занятиях по ОФП, где никаких секретов нет и быть не может, женщина пришла в ужас. Ее сын, как и другие солдаты взвода, разбивал о свою голову бутылку с водой. А потом она помогала солдатам, когда они вытаскивали из кожи редкие осколки стекла. Женщина посчитала, что это издевательство над молодыми парнями, не понимая, что на таких занятиях солдаты приучаются не обращать внимания на боль и собственную кровь. Такие занятия проводятся всегда и во всех бригадах спецназа ГРУ, и не только у нас, а, как я слышал, и в подразделениях спецназа других ведомств. Но женщина написала жалобу в Генеральный штаб. Скандал, хотя и небольшой, все же был.

С тех пор изредка еще допускают в бригаду отцов солдат, но никогда – матерей. Мужчины бывают в состоянии понять необходимость привычки к боли и крови. Женщинам это понять труднее. Хорошо еще, что тогда, когда эта мать приезжала, занятия по рукопашному бою носили гриф «Секретно», и ее на эти занятия не пустили. Иначе, увидев разбитый нос сына, она подняла бы еще и не такой шум…

Профессор Горохов не производил впечатления бойца или даже физически подготовленного человека. Тем не менее подполковник Лихоедкин, зная, что по только что измененному расписанию у моего взвода утро следующего дня начинается с тяжелого пятидесятикилометрового марш-броска, отправил его ночевать к нам в казарму и приказал мне утром взять профессора с собой. И не забыл при этом подмигнуть. Оба мы – и я, и комбат – были уверены, что профессор Горохов, хотя и уверял нас, что дома бегает каждое утро, после первых двух километров предпочтет вернуться.

Подполковник даже предупредил дежурного по КПП, чтобы профессора, когда он, усталый, вернется назад, запустили в ворота и проводили до казармы, где он будет отлеживаться. Впрочем, уже вечером подполковник предупредил меня, что за нами будет следовать машина с аппаратурой профессора, и попросил меня не препятствовать Горохову сесть в машину, если он устанет. Я в ответ на такое предложение только усмехнулся:

– Сам его, товарищ подполковник, туда посажу…

Вообще-то Горохов, как я сам слышал, просил допустить его до занятий по «рукопашке». Но он плохо представлял себе, что такое занятия по рукопашному бою в спецназе ГРУ, потому, как подумалось нам, офицерам батальона, и просился, желая показать себя. Комбат послал его с моим взводом на марш-бросок, посчитав, что этого для немолодого ученого будет достаточно, чтобы ощутить разницу между собой и молодыми солдатами спецназа, не говоря уже о тренированных и подготовленных офицерах. И даже ранее утвержденное начальником штаба расписание специально для этого было изменено.

Вообще, мне лично вся эта история не нравилась. Профессор о чем-то договаривался с комбатом, а мне комбат только приказы отдавал, и я не знал, что для чего делается. Обычно, даже выслушивая боевое задание, я получал полное толкование того, что следует делать, что требуется от меня и взвода и какой результат желательно получить. Здесь даже желаемый результат был неизвестен, за исключением того, что подмигивание комбата намекало на его желание измучить профессора.

Наверное, потому, что это и есть наука, утешал я сам себя, а наука требует результата.

Профессор Горохов привез к нам двадцать девять шлемов. Двадцать семь – для солдат моего взвода, один для меня и один для себя. Внешне это были обычные шлемы от оснастки «Ратник», только имеющие дополнительную полукруглую антенну, прочно прилегающую к корпусу самого шлема, по сути дела, интегрированную в него и окрашенную в точно такой же зеленый цвет. Сразу эту антенну и не заметишь.

При этом категорически запрещалось надевать шлем на подшлемник, которыми у нас были маски «ночь». Зимой и вообще в прохладное время года мы всегда подшлемники носили. Только летом предпочитали ими не пользоваться, если только не было необходимости работать в масках. Но наши маски «ночь», в отличие от традиционных, были не черного цвета и были сшиты не из трикотажного полотна, а из той же ткани, что и наши костюмы. Маски защищали и от открытого огня, и, что более важно, от просмотра через инфракрасный прибор ночного видения и даже через тепловизор. То есть они не пропускали тепло тела наружу. Тот же тепловизор позволял увидеть только глаза. Но попробуй понять на расстоянии, что это такое!

Антенна на шлеме была металлическая. И я сразу проверил с помощью своего бинокля, не светится ли она в тепловизоре. Оказалось, антенна незаметна.

Но главное отличие новых шлемов состояло в другом. Все они имели собственные подшлемники, в которых располагались некие резиновые присоски, которые при надевании шлема присасывались к голове достаточно плотно и строго в определенных местах. А внутри присосок находились контакты, которые соединялись с небольшим прибором, размером с портсигар, а сам прибор соединялся уже с нашими коммуникаторами «Стрелец», чтобы в прямом эфире транслировать показания по каналу для командования батальона. Если наш шлем весил только один килограмм и шесть граммов, то вместе с приспособлениями профессора он скорее всего граммов сто пятьдесят – двести добавлял. Не существенно, тем не менее моя голова добавочный вес ощущала. Зачем это нужно, ни мне, ни солдатам взвода тоже никто не объяснил.

Короче говоря, с нами обращались как с лабораторными крысами. Тем тоже бесполезно объяснять, что с ними делают и для чего. Но мы-то не крысы, мы могли бы и понять. Должно быть, профессор Горохов и приехавшие с ним люди были такого же мнения о бойцах спецназа и считали, что мы ни при каких обстоятельствах не сумеем понять то, что они делают. Напрасно, мы вообще-то парни сообразительные…

В марш-бросок мы отправлялись еще в предрассветной темноте, рано утром, причем в полной выкладке, то есть при оружии, во всей амуниции, в бронежилетах, в шлемах и даже в теплых бушлатах, как положено по времени года.

К моему удивлению, профессор Горохов то ли вообще не ложился, то ли проснулся одновременно со мной. По крайней мере, когда я пришел в казарму – как обычно, не через КПП, а через забор, что находится через дорогу от моего дома, чтобы объявить взводу «подъем», – Горохов уже был на ногах и на голове уже носил шлем. Точно такой же, какие должны были водрузить на себя мои солдаты и я сам. Шлем, передающий через собственный интерфейс данные с нашего мозга.

Бронежилета на Горохове, естественно, не было, как не было у него и автомата с полным магазином патронов, но теплый бушлат, в котором бегать будет жарко, ему все же выделили. К тому же он решил взять с собой и более неудобную вещь.

Видимо, он сам собирал это сооружение и сделал его весьма неумело, так мне показалось. На ремне крепилась небольшая платформа из листового алюминия, похожая на плоский лоток с загнутыми вверх сантиметров на десять краями – там профессор устанавливал свой ноутбук. И так, видимо, собирался бежать.

Это было смешно. Когда глаза смотрят не на дорогу, хотя и расчищенную бульдозером сразу после прошлого снегопада, но все равно скользкую, а в монитор, недолго споткнуться и разбить нос о собственный компьютер, а то и ребра переломать. Что будет в этом случае с самим ноутбуком, оставалось только догадываться, кому больше повезет – Горохову или ноутбуку.

Тем не менее, когда взвод построился и замкомвзвода старший сержант Лохметьев доложил мне о готовности подразделения к марш-броску, профессор пристроился на левом фланге вместе со своим сооружением. Правда, перед этим он кому-то позвонил и для разговора отошел в сторону.

Судя по времени, звонить он мог только людям в машине, что должна была следовать позади строя. Другим абонентам звонить было рановато. Разве что куда-то в другой часовой пояс. Времени было – двадцать минут пятого утра. Даже при разнице часовых поясов на европейской территории России звонить профессору было рановато по-любому. Но значительная часть России находится на азиатском материке, где часовые пояса сильно отличаются от нашего времени, обычно называемого «московским». И здесь я не стал утруждать себя догадками, поскольку не знал точно, откуда именно приехал профессор Горохов. А он вполне мог приехать из Новосибирска, из Екатеринбурга, из Омска, Томска и даже с Дальнего Востока.

Мы побежали сразу от казармы. Я, как обычно, задавал темп с самого начала. И, желая отправить Горохова побыстрее в машину, сразу побежал быстрее, чем всегда. До ворот КПП от дверей казармы – один километр. Пронеслись мы его так, что только ветер под шлемом свистел. Помощник дежурного по КПП распахнул ворота.

Сразу за территорией я остановился, не опасаясь за свое дыхание, и пропустил взвод, как делал это всегда. Но в этот раз мне хотелось хотя бы одним глазом взглянуть на лицо профессора Горохова при свете фонаря, что висел над воротами.

Я с удивлением увидел, что профессор бежал легко, не отставая, смотрел в свой монитор, а в руке, как я сразу заметил взглядом военного разведчика, сжимал какой-то флакончик. Признаться, я подумал, что Горохов – астматик и держит при себе обычный ингалятор, каким пользуются многие астматики. Кстати, слышал я, что среди марафонцев часто встречаются астматики, которым ингаляторы помогают пробежать всю дистанцию. И даже помогают стать победителями или хотя бы призерами. Но я увидел, что профессор не кнопку ингалятора нажимает, а отвинчивает пробку и нюхает содержимое флакончика.

– Георгий Георгиевич, как, темп выдерживаете? – побежал я рядом с ним. – Если что, мы можем бежать медленнее, хотя это не очень желательно.

Профессор словно только что меня заметил, как-то встрепенулся, словно бабочка, и улыбнулся почти по-детски:

– Вполне выдерживаю. Я трехжильный, вы за меня не переживайте…

Кивнув, я рванул вперед, обогнал строй и снова возглавил бег. Но заметил при этом, что Горохов тоже побежал в сторону, показал себя машине, стоящей на парковке неподалеку от ворот, сделал знак рукой и сразу вернулся на свое место.

Машина поехала за нами следом. Это была «Волга», не самая, на мой взгляд, проходимая машина. А я еще вечером думал, что заставлю взвод вместе с Гороховым бежать по промерзлой и частично покрытой снегом пашне. Солдаты моего взвода с такой задачей справятся без проблем. А вот над ученым человеком, кабинетным работником это было, конечно, небольшим издевательством. Но если он взялся бежать с нами, то пусть знает, что такое подготовка солдата-спецназовца.

Если бы профессора сопровождал хотя бы «уазик», дело обстояло бы иначе – тот мог легко справиться с пашней. А вот «Волга» по пашне ни за что не проедет.

Однако, когда подошло время сворачивать с дороги на пашню, я вдруг вспомнил детскую улыбку Георгия Георгиевича и решил пашню из сегодняшней программы исключить. Продолжил бег по асфальтированной, хотя и не очень, дороге. Несмотря на то что выбоины в асфальте были частично засыпаны снегом и утрамбованы, назвать дорогу ровной я бы не рискнул.

Когда мы по мосту миновали небольшую замерзшую речку и начали затяжной подъем в гору, после которого в таких марш-бросках взвод обычно переходит на быстрый шаг, я притормозил, чтобы еще раз проверить самочувствие профессора Горохова. Он, конечно, отстал шагов на двадцать, но продолжал бежать ровно и так же ровно, к моему удивлению, дышал. Не раскрывал рот, как выброшенная на берег рыба, а даже, как мне показалось, был в состоянии разговаривать.

– Как самочувствие, Георгий Георгиевич? – поинтересовался я с участием, хорошо понимая, как тяжело неподготовленному человеку должны даваться эти километры. – Терпите?

– Терплю… – Он снова улыбнулся как ребенок, с какой-то непонятной мне наивностью. Я тогда еще не понимал, что наивным он считает в данном случае меня, а улыбка у него такая от природы, и он здесь совершенно ни при чем.

– Может, в машину перейдете? – предложил я, увидев, как из-за пригорка показались фары сопровождавшей нас «Волги».

– Спасибо, я лучше бегом. Мне необходимо эксперимент завершить…

– Как хотите… – Мне больше нечего было ему предложить. И без того я проявлял о профессоре заботу, которую не проявлял о своих солдатах, которых, кстати, никогда не сопровождала машина. А солдаты моего взвода были достойны такой заботы. Они уже и бои прошли, и зарекомендовали себя с хорошей стороны, и вообще были ребята что надо!

Я снова побежал в начало колонны, чтобы возглавить ее и задать темп. А на Горохова, на его упрямство, признаюсь, слегка рассердился. И потому темп на крутом подъеме резко увеличил. По ту сторону горки нам предстояло перейти на быстрый шаг, и это дало бы солдатам возможность отдохнуть. Значит, темп увеличивать можно. А во время передвижения быстрым шагом не просто разрешается, но и рекомендуется тем, кто чувствует проблемы с дыханием, делать круговые движения руками, чтобы дыхание восстановить. Правда, это упражнение выполняли только единицы, те, кто с детства имеет проблемы с выносливостью. Остальные все были хорошо тренированы и в еще большей степени, чем тренированы, уперты. Могли себе позволить, что называется, на характере бежать и никак свою усталость не показывать. И друг перед другом, и передо мной. Это, кстати, качество, необходимое настоящему спецназовцу, которому порой приходится преодолевать себя в самых сложных обстоятельствах.

Горку мы миновали благополучно. Спустились с нее быстрым шагом и снова перешли на бег. Так, бегом, преодолели следующую горку, за которой была уже ровная дорога на добрых полтора десятка километров.

Где-то в середине этой дистанции я решил снова проверить профессора Горохова. При этом убедился, что и мой взвод уже начал нарушать строй, появилось двое отстающих, они бежали между взводом и Гороховым. Приблизившись ко мне, профессор попросил:

– Вот этих двоих мне пофамильно назовите.

Причин скрывать фамилии солдат я не видел:

– Самойленко и Максимов – тот, что ближе к вам…

– Самойленко и Максимов, – Горохов повторил, видимо, воспользовавшись микрофоном своего ноутбука и записав фамилии на диктофон, потому что проводить набор во время бега было неудобно. После чего, прямо у меня на глазах, подозвал рядового Максимова, что-то сказал и дал ему понюхать из своего флакончика. Солдат посмотрел на меня, спрашивая разрешения. Я никак не отреагировал. И он понюхал…

Я снова вспомнил о профессоре только тогда, когда пришло время поворачивать в обратный путь. Вообще-то, хотя марш-бросок у нас официально и называется пятидесятикилометровым, эта величина достаточно условная, строго дистанцию никто и никогда не измеряет. Так что бывает, что мы пробегаем больше, бывает – меньше. Это, по сути дела, не имеет никакого значения. Командир взвода вправе, почувствовав, что солдаты устают, повернуть в обратный путь в любое время. И потому, в отсутствии строгого соблюдения дистанции, мы обычно не разворачивались на месте, а делали определенный круг, чтобы плавно повернуть в обратную сторону.

Как правило, круг этот проходил по сложной пересеченной местности, имеющей множество препятствий в виде подъемов и спусков, ручьев и речек и даже болотистых мест, если такие поблизости находились.

Но это опять же был путь для солдат, а вовсе не для автомобиля «Волга», который мог отстать и застрять, а мы убежали бы, и некому было бы выталкивать автомобиль. Однажды мы даже выталкивали из болота застрявший там колесный трактор. Пьяный тракторист спал на пригорке неподалеку. Я сел за рычаги, а солдаты толкали тяжелую машину. Так мы всем взводом и вытолкали трактор на чистое место. Тракторист, когда проснулся, здорово этому удивился.

В этот раз я не стал поворачивать взвод туда, где «Волге» было точно не проехать. А решил совершить разворот прямо на дороге, на месте то есть. Сделать это было проще всего, дав команду:

– Стой! Кругом!

Так я и сделал. Таким образом, бегущие позади, то есть отстающие, оказались ведущими и должны были теперь задавать темп. А какой они могли задать темп, если раньше отставали?

И потому темп вынужден был снова задавать я, как командир. Я обогнал взвод и увидел бегущего впереди всех рядового Самойленко. Рядового Максимова, который раньше отставал на несколько шагов от Самойленко, видно не было, как не было видно и самого профессора Горохова. Только где-то впереди мигнули в темноте габаритные огни автомобиля. «Волга» въехала на вершину пригорка и сразу начала спуск. Габаритные огни пропали из вида.

Я поравнялся с Самойленко и спросил:

– Где наш представитель науки?

– В машину сел…

Признаться, я готов был слегка психануть, подумав о том, что профессор позвал с собой в машину и рядового Максимова, который с бегом не дружит. Не жалуется, бежит, но обязательно отстанет. Однако победители и отстающие всегда есть даже среди профессиональных спортсменов, и применять к солдату строгие меры я не считал необходимым.

Однако, если он оставил взвод на дистанции марш-броска и ушел с профессором в машину, хотя бы ненадолго, чтобы дыхание перевести, это уже было злостным нарушением дисциплины, то есть тем, что на армейском жаргоне называется «сачкованием». А это уже строго наказывается.

– А Максимов? С профессором? – снова поинтересовался я у Самойленко. Голос мой, должно быть, звучал строго, потому что я откровенно сердился.

Рядовой Самойленко поберег дыхание, не стал отвечать словами, но отрицательно покачал головой и большим пальцем показал себе за спину. Жест был красноречивый и понятный. Я обернулся, но различить лиц в темноте не мог. Позади нас, за нашими спинами, бежал, почти не перестраиваясь, весь взвод. Только командиры отделений, оказавшись после разворота позади, перебежали вперед.

– В строю? – удивился я.

Ростом Максимов высокий, обычно он стоит в числе первых в отделении. Чтобы вернуться на свое привычное место, Максимову требовалось приложить много сил, которых у него, как мне показалось, не было. И потому я не поверил, посчитав, что рядовой Самойленко желает «прикрыть» товарища.

Я на бегу включил на коммуникаторе внутривзводную связь и требовательно позвал:

– Максимов!

– Я! – отозвался рядовой. Но отозваться он мог одинаково и из строя взвода, и из машины. И потому я подал новую команду:

– Ко мне!

И тут же увидел, как из строя выступила в сторону высокая фигура и резко пошла в обгон взвода. Это был Максимов. И бежал он ко мне не со стороны машины. Удивиться было чему. Он бежал при этом так уверенно, как никогда не бегал.

– Давно он строй догнал? – спросил я у Самойленко.

– А как его при вас, товарищ старший лейтенант, профессор к себе подозвал, после этого и ломанулся, как лось. Я думал, вы видели…

Я не стал дальше расспрашивать Самойленко, поскольку солдат разговаривать на бегу не умел и половину слов глотал из-за неровного дыхания.

У меня сразу всплыла в голове сцена, в которой профессор давал Максимову понюхать содержимое своего флакончика. Да и сам он в начале бега нюхал. И невольно нынешние необычные способности Максимова к бегу я связал с этим профессорским флакончиком. Больше объяснить случившееся мне было нечем…