Стеклянная ловушка

Глава вторая

Текст акта я прочитал предельно внимательно. Даже более внимательно, чем обычно читаю внутрибатальонные документы, которые приходится время от времени подписывать. Там все знакомо, а здесь что-то новое, отсюда и внимательность. А отключаться от окружающего мира ради соблюдения внимательности я научился давно. Что-то бесконечно говорил профессор Горохов, даже что-то спрашивал, а я его не слушал, я читал. И, только прочитав все до конца и еще раз рассмотрев график, который я начал понимать, как необходимый, подтверждающий результат эксперимента документ, я поставил в нужной графе свою короткую, совсем не размашистую подпись. Подписи самого профессора Горохова и его ассистента под актом уже стояли.

– Дополнения или возражения будут? Если есть, сразу говорите, мы внесем их в раздел «Особое мнение». Он пока пуст…

– Нет. Ни возражений, ни дополнений…

– Осталось только утвердить акт у подполковника Лихоедкина. Самое сложное.

– Если возникнут вопросы, вызывайте меня, – выразил я согласие, которого Горохов, видимо, и добивался, это я понял по радости, промелькнувшей в его глазах. Но он желал, похоже, большего.

– Как вы думаете, до занятий по рукопашному бою нас могут допустить?

– Это вопрос не моей компетенции. – Я сделал «ход конем», протягивая профессору подписанные экземпляры акта.

Он аккуратно сложил листки, я вытащил из ящика стола прозрачный пластиковый файл и протянул Горохову. Он поблагодарил и убрал в него документы.

– Я собрался с собой файлы привезти. Но, как всегда, забыл.

– Память подводит?

– Скорее не память, а рассеянность. С памятью у меня все в порядке даже с астрологической точки зрения. У меня жена, извините, астролог, ей доступны многие понятия, которые мне неведомы.

– А за что вы извиняетесь? За то, что жена астролог? Если хороший астролог – это здорово. Некоторым за всю жизнь так и не удается встретиться с хорошим астрологом…

– Она хороший астролог, так, по крайней мере, о ней говорят. Мне она объяснила, что моя память обуславливается соединением Луны и Сатурна в моей натальной карте[2]. А рассеянность только тем, что я родился под знаком Близнецов, но у меня в карте поврежденный и плохо аспектированный Меркурий, мой управитель.

– Мне это, не знаю уж, к счастью или к сожалению, ничего не говорит. А сам я предпочитаю свою память тренировать специально для этого разработанными методами, как и другие офицеры спецназа.

– Я допускаю определенную эффективность таких тренировок, – согласился профессор. – Но приведу вам один простой пример. Моя единственная дочь – художник. Наверное, даже неплохой художник. По крайней мере, так про нее говорят. И ее муж – тоже художник. Но он – художник, что называется, от Бога, а она от обучения. И я вижу существенную разницу между их работами. И это, как я считаю, аналогия с тренировками по развитию памяти. Хотя существуют, наверное, и определенные методы прямого воздействия на мозг. На определенные зоны мозга. Надо навести справки. Если такой методики нет, ее следует разработать. Это как раз мой профиль. Вы, командир, дали мне хорошую подсказку. Благодарю. А сейчас я иду к подполковнику Лихоедкину. Если что, он вам позвонит. Он знает ваш номер?

– Он знает номера сотового и внутреннего телефонов. Пусть по любому из них звонит. В крайнем случае можно позвонить дневальному по роте. Дневальный даже в душе найдет и вызовет…

Я отправил взвод на занятия по теории минного поиска. Там мое присутствие было необязательно. Инструктору могли при необходимости помочь и замкомвзвода старший сержант Юра Лохметьев, и штатный сапер взвода младший сержант контрактной службы Рашид Шарифисламов. Оба они в минном деле разбирались хорошо. Зря, что ли, Лохметьев раньше занимал должность штатного сапера?

Сам же я, сидя за столом в кубрике, ждал звонка комбата и даже подготовил речь в поддержку эффективности методики профессора Горохова. Я не намеревался ничего придумывать, я хотел говорить только о фактах, которым был свидетелем. Но звонка все не было и не было. И я уже подумал, что комбат настолько резко отверг все варианты сотрудничества с профессором Гороховым, а от него можно было ждать и такого поворота, что Горохов совершенно забыл о желании пригласить меня в помощники. Или же, наоборот, подполковник все без вопросов подписал, поскольку мне доверял, неоднократно представляя меня как лучшего в батальоне командира взвода, и мою подпись оценил. Вообще репутация в армии значит больше, чем на гражданской службе. Моя репутация всегда была безупречной.

Я уже намеревался уйти в штабной корпус, где в специализированной аудитории, привычно называемой «классом», проходили занятия моего взвода. Аудитория располагалась на втором этаже. Я прошел мимо стойки дежурного и уже ступил на лестницу, когда в чехле на поясе у меня зазвонил смартфон. Одновременно меня окликнул дежурный, выглянув из дверей своего кабинета:

– Кряквин! Олег Анатольевич, тебя начальник штаба разыскивал. Загляни к нему. Он пока на месте. Правда, у него сейчас в полном составе оперативный отдел…

Начальник штаба сидел в кабинете рядом с комбатом, то есть на третьем этаже, и потому я продолжил подъем, одновременно вытаскивая смартфон, который застрял в жестком чехле. Я посмотрел на определитель номера. Звонил комбат.

– Здравия желаю, товарищ подполковник. Старший лейтенант Кряквин. Слушаю вас…

Отвечал я громко, чтобы и дежурный слышал. Но комбата мой голос смутил:

– Чего орешь? Я не глухой. Ты где сейчас?

– В штабном корпусе. Поднимаюсь по лестнице.

– Сразу ко мне поднимайся. Срочно.

Голос звучал категорично и не позволял заглянуть в аудиторию на втором этаже. Впрочем, там и без меня все было хорошо.

– Есть, сразу к вам подниматься, товарищ подполковник.

Может быть, я догадался, может быть, просто почувствовал – это со мной тоже время от времени случается, – что начальник штаба батальона и комбат разыскивали меня по одному и тому же поводу и отсутствие звонка от подполковника Лихоедкина, вызывающего меня в помощь профессору Горохову, тоже как-то с этим связано.

На втором этаже штабного корпуса, только не в том крыле, где располагалась специализированная аудитория обучения минному делу, находилась и батальонная штабная гостиница, состоящая всего из трех комнат. Скорее всего профессор Горохов был в настоящий момент там. Но я вовсе не намеревался его посещать и даже, пересекая площадку второго этажа, откуда коридор просматривался в обе стороны, поспешил, опасаясь, что Горохов может в самый неподходящий момент выглянуть из своей комнаты и, заметив меня, позвать ради пустяковой болтовни. А меня ждал комбат, к пустяковой болтовне склонности не имеющий. Обижать профессора, памятуя его детскую улыбку, не хотелось, но приказ комбата есть приказ. И я в любом случае поспешил бы по приказу, а не по зову Горохова.

Но, чтобы попасть в кабинет командира, мне следовало пройти мимо распахнутой двери кабинета начальника штаба. Я проскочил мимо нее быстро, успев только мельком заметить мудрые офицерские задницы, торчащие над столом. Мудрые офицерские головы в это время склонились над картой. Мне не хотелось, чтобы меня заметили из кабинета до того, как я посещу комбата.

Я постучал в дверь подполковника, но не услышал приглашения. И тогда понял, почему была открыта дверь в кабинет начальника штаба – комбат находился там. Но мой стук в дверь он все же услышал и вышел в коридор, недобро кивнув мне, из чего не трудно было сделать вывод, что комбата достают какие-то проблемы.

Лихоедкин рукой остановил мой доклад, когда я уже воздуха в рот набрал, чтобы начать говорить. Открыл дверь и запустил меня в кабинет. Сам тяжелой походкой вошел следом.

Я скромно шагнул в сторону, пропуская его к столу. Садиться на стул у меня намерения не было. Званием и годами, как говорится, еще не вышел.

– Ну что, Кряквин, тебя, говорят, «ксендзы одолели»[3]?

– То есть, товарищ подполковник? – не понял я.

– Ну, может, не ксендзы, так ученый люд… Для меня они все одним миром мазаны… Ученый люд на тебя прочно насел, у попов научились, и ты сдался. Так я ситуацию вижу…

– Не совсем верно, товарищ подполковник. Я согласился с написанным в акте только потому, что сам убедился в действительности фактов и в действенности «стимулятора Горохова», как он называет свой препарат. А про «подвиги» Константина Егоровича – это экспериментальный ассистент Георгия Георгиевича – читал еще раньше в Интернете.

– Ну, именно из-за подвигов его ассистента Горохова к нам и прислали. Порекомендовали помочь и извлечь, если можно, пользу. Ладно. Значит, ты подписал акт в добровольном порядке, в здравом уме и твердой памяти, никто на тебя не оказывал давления, никто пистолет к затылку не приставлял, и свою подпись отзывать ты не собираешься даже под моим давлением. Так?

– Так точно, товарищ подполковник.

– Хорошо. Я знаю, что ты человек упрямый и насильно заставить тебя подписать документ практически невозможно. За что и уважаю. Люблю, когда подчиненные свое мнение имеют. Тогда другой вопрос. Переедем, грубо говоря, резко в другую колею, то есть на другую тему поговорим. Ты с Северного Кавказа со своим взводом когда вернулся?

– Через неделю будет два месяца, товарищ подполковник.

– Нервное напряжение во взводе еще присутствует?

Нервное напряжение является обязательным сопутствующим элементом участия в боевых действиях. Сложно и под пулями находиться, и самому убивать. Особенно если убивать приходится в первый раз. Я встречал солдат, которых после этого даже рвало. Второе, может быть, еще сложнее и в области нервного напряжения. Долго потом чужая смерть снится. Это прекрасно знали и я, и командир батальона.

– Думаю, уже нет. Солдаты вошли в нормальный ритм занятий, по которым можно определить внутреннее состояние солдат. Не сразу, конечно, получилось, недельку собирались. Потом все пошло как полагается. Но это, как вы, товарищ подполковник, хорошо знаете, со всеми бывает, кто из боевой командировки возвращается. Беда в том, что там, в военном городке, нет возможности занятия проводить. И эта командировка, несмотря на опасность, для солдат как отпуск. Расслабляет сильно. Сильнее, чем нагружает. А после расслабления, тем более такого длительного – полугодового, в естественный ритм войти бывает сложно. И даже приказной порядок здесь не всегда работает.

– Я не про то спрашиваю. Я спрашиваю про общее самочувствие солдат…

– В норме самочувствие.

– А сам как? Тоже в норме?

– Я – офицер, а офицер обязан всегда быть в норме.

– Значит, снова на Северный Кавказ в краткосрочную командировку сгонять сможешь?

– Со взводом?

– Естественно. От одного тебя в данной ситуации толку будет мало. Извини уж, что я так откровенно говорю. Но так оно и есть…

– Я, товарищ подполковник, еще и с ситуацией не знаком. Но вместе со взводом могу отправиться в командировку хоть сегодня.

– Сегодня не надо. Лучше завтра или даже послезавтра. Так оперативники просчитывают. Кроме того, тебе или кому-то из твоих бойцов предстоит пройти короткое обучение работе с новой техникой, а твоему саперу придется изучить, возможно, новую мину. Там, на месте, уже есть взвод твоей роты, который тебя в сводном отряде сменил. Старший лейтенант Простолюдинов. Им операцию следует проводить сложную, многоходовую, против опытной банды, вернувшейся из Сирии, а в сводном отряде своих сил не хватает – все в разгоне по разным республикам. В Москве в курсе дела. Сначала хотели запросить взвод из Моздока. Те рядом базируются. Думали, так оперативнее получится. Но позже просчитали, что запас времени имеется. А потом вообще решили, что смененный взвод, твой то есть, уже отдохнул и обстановку забыть еще не успел, следовательно, может сориентироваться лучше других. Кроме того, вы с Простолюдиновым из одной роты. Вам легче понять друг друга в боевой обстановке.

– Мы в армии, товарищ подполковник. Как только поступит приказ, сразу будем готовы.

– Как только оперативный отдел заключение подготовит, я тебя вызову. Или начальник штаба. Будь готов. Или по вопросу обучения вызовем, как только специалист прилетит. Специалиста из Москвы самолетом должны отправить. Что за специалист, пока говорить не буду. А наша проблема вот в чем. И проблема серьезная. Мне звонили только что из Москвы. Сам командующий звонил, а на него, как я понял, давят из Генерального штаба…

– «Стимулятор Горохова»? – догадался я.

– Точно так. И не только это. Вообще просят профессора со всей его командой, а их, как ты знаешь, трое, взять с собой в командировку. Ученые могут пригодиться и в освоении новой аппаратуры, с которой тебе предстоит работать.

– Исключено! – проявил я категоричность. – Сотрудничать с профессором я могу. Могу даже взять с собой что-то из его аппаратуры и по возвращении предоставить ему полный отчет. Но охранять его там в дополнение к основной задаче – это слишком даже для спецназа ГРУ.

– Это слишком особенно для спецназа ГРУ, где боевые действия часто ведутся уникальными методами… – добавил подполковник. – Я обещал командующему поговорить с тобой, как с командиром взвода, а потом перезвонить ему. Приказать тебе я не имею права. Я прямо сейчас и перезвоню… А ты иди пока… Можешь к Горохову на второй этаж заглянуть. Он уже в курсе дела. Обговори с ним варианты – чем ты можешь быть ему полезным в его работе. Но ни на какие уговоры не поддавайся. Иначе командующий подумает, что это не твое решение, а мое давление… По пути можешь что-нибудь у начальника штаба и оперативников спросить. Там хотя бы главные условия объяснят. Все данные у майора Жандармова. Что на мое имя прислали, я все ему передал…

Хорошо зная, насколько планы оперативников бывают оторванными от действительности, существующей где-то там, в отдалении, на относительно неблизком Северном Кавказе, даже если планы составляются через военный Интернет совместно с оперативным отделом базирующегося в Дагестане сводного отряда спецназа ГРУ, где оперативники тактику операций тоже разрабатывают у себя в голове, а не среди горных ущелий и хребтов, я сначала подошел к двери соседнего кабинета. На сей раз она уже была плотно прикрыта, а мягкая обивка с уплотнителем не позволяла услышать, о чем за дверью говорится. Командир батальона вышел и за собой дверь закрыл с присущей ему аккуратностью. А прежде оставлял ее открытой с единственной целью – меня не пропустить мимо. И не пропустил.

Я постучал, как обычно, в дверной косяк, потому что стучать по самой двери можно только кулаком, иначе обивка не позволит стук услышать. А стучать кулаком в дверь начальника штаба допускалось только в случае сильного пожара в здании или ядерной войны, что в моем понятии однозначно.

Майор Жандармов при довольно небольшом росте имел весьма солидный раскатистый бас, которому могли бы позавидовать режиссеры всех оперных театров. И его разрешение я услышал сразу – открыл дверь и шагнул через порог.

– Здравия желаю, товарищ майор, – сказал я сдержанно.

– На ловца, как говорится, и зверь… – оценил начальник штаба мое появление. – Даже самый лютый. Ты у нас не лютый, Олег Анатольевич?

– Никак нет, товарищ майор. Я даже смирный и иногда выгляжу скромным. Но только иногда и только выгляжу. Это обманчивое впечатление…

Это с комбатом было невозможно разговаривать таким тоном. С начальником штаба такое позволялось, тем более что он сам подобный тон задавал и поддерживал.

– Я рад, что мои подчиненные офицеры обладают достаточным запасом скромности. – Майор показал мне на свободный стул: – Присаживайся, тебе кое-что, вероятно, комбат уже сообщил, и у тебя наверняка вопросы возникли. Задавай, я рискну ответить, если смогу.

– Товарищ подполковник только поинтересовался, в состоянии ли мой взвод снова отправиться в командировку, кстати, предельно краткосрочную, на Северный Кавказ, а все остальное узнавать отправил к вам, товарищ майор.

– А сам?

– А сам звонит командующему.

– По поводу Горохова?

– Так точно. По поводу профессора.

– Так ты решил взять его команду с собой?

– Я отказался категорически, хотя понимаю, что могут и приказать, и тогда я никуда не денусь. Но это, на мой взгляд, будет самым скверным для взвода вариантом. Я бы предпочел на себе тащить аппаратуру профессора, будь ее хоть три мешка, и сам бы на ней работал, сохраняя все данные до возвращения, лишь бы не брать с собой людей, которые бой вести не обучены и которых солдатам придется еще и защищать. Я много раз слышал о таких вариантах, и часто дело заканчивалось тем, что солдаты собой прикрывали тех, кого охраняли. Я же за все время своей службы и за пять командировок в район боевых действий потерь во взводе еще не имел. И надеюсь, что не буду.

– Я такое отношение к солдатам могу только приветствовать, – согласился начальник штаба. – Но ты пришел ко мне не ради этого разговора. Итак, в общих чертах представляю тебе план предстоящей операции с введением в общий курс дела и в сложившуюся обстановку. Ты, Олег Анатольевич, знаешь, чем отличается сирийская война от большинства других войн, что идут в настоящее время? Характерная особенность. То, что не свойственно, скажем, всем твоим операциям в Дагестане, хотя это в небольших дозах встречалось во время обеих чеченских войн, но ты тогда еще не служил…

– Я в Сирию, товарищ майор, ездил только в качестве конвоя с грузом и в боевых действиях участия не принимал. Приплыли мы, груз сдали и в обратный путь отправились самолетом. Я даже пределы порта покинуть своим ходом возможности не имел. Город видел только из окна автобуса, когда нас перевозили из морского порта на аэродром. Точно так же и мои солдаты. Со мной только второе отделение взвода было, если помните.

– Ну, если не знаешь, могу сообщить даже не под великим секретом. Боевики ИГИЛ, как и другие группировки, широко применяют строительство подземных ходов. Используя эти ходы, которых боевики вырыли великое множество, они в отдельные опасные моменты могут оказаться в тылу правительственных войск. Конечно, танки и другую технику по подземному ходу перебросить невозможно, и потому они в состоянии наносить только короткие и острые, при этом весьма болезненные удары, но не в состоянии нанести значительный вред сирийской армии. Решающих действий предпринять не могут.

– Это я слышал, товарищ майор, – согласно кивнул я. – Такая практика существует и у палестинцев, которые никак не могут с Израилем территорию поделить. У палестинцев уже много веков существует практика строительства подземных галерей. Говорят, это известно и изучено еще со времен Крестовых походов.

– Не берусь судить о Крестовых походах, знаю только, что во Вьетнаме американцы из-за множества партизанских подземных галерей чувствовали себя весьма некомфортно. В Корее… Подземные галереи Северной Кореи уже несколько десятилетий не дают покоя ни самим южным корейцам, ни американцам. Большие специалисты по подземным ходам в годы Второй мировой войны были японцы.

– Слышал я, что в Афганской войне тоже что-то такое было. – Я показывал, что тоже могу добавить слово в общий перечень.

– Там была несколько иная обстановка. Моджахеды, конечно, тоннели тоже копали, но не так часто. Чаще они пользовались кяризами. Знаешь, что это такое?

– Насколько я помню из курса по тактике партизанской войны, это система оросительных каналов, прикрытая от испарения настилом и присыпанная землей. Использует в основном сезонную талую воду, стекающую с гор, – показал я, что нас тоже чему-то в училище обучали. И я не все еще умудрился забыть.

– Ты правильно помнишь. В Афганистане их выкапывали веками, создавая под землей целые водохранилища, где «духи» потом строили острова, на которых устраивали свои склады с оружием и амуницией. А сами кяризы использовали для оперативного скрытного перемещения живой силы. По колено в ледяной ледниковой воде заходили нашим войскам в тыл и внезапно атаковали. Только позже всем нам небезызвестный полковник Владимир Васильевич Квачков, который тогда командовал отдельной пятнадцатой бригадой спецназа, на своем полигоне в Чирчике построил целую сеть кяризов, и солдаты, перед отправкой в Афган, обучались ими пользоваться. Тогда же были созданы специальные курсы по уничтожению подземных коммуникаций. Я не совсем в курсе, чему там обучали, знаю только, что путем последовательного подрыва двух противотанковых мин создавали так называемый стереофонический эффект – то есть нагнетали в тоннелях смертоносное сверхдавление, которое человек выдержать не мог.