«Что бы я делал, если бы Матвей вздумал подстрелить Алтына и Мирона в другое время и в другом месте, и ты бы так и не решилась зайти в клуб…» — говорил мне Граф, и я видела, что ему делается страшно при одной мысли о другом повороте судьбы.
Последнюю неделю мы жили в его доме на Пироговском водохранилище, куда приехали сразу же после нашего примирения в клубе. Участок находился у самого берега, принадлежавший Графу кусок пляжа метров в сто пятьдесят был с двух сторон огорожен забором. Летний дом Графа стоял на пригорке, и из окон спальни на втором этаже вид был просто потрясающий.
Эти дни были одними из счастливейших в моей жизни, думаю, что в жизни Графа тоже. Мы гуляли, катались на катере, плавали на виндсерферах, ловили ветер парусами и были пьяными от счастья. Мы не расставались ни на миг, и мысль о возможной разлуке казалась нам страшной. Телефоны мы отключили, чтобы они не могли отвлечь одного из нас хотя бы на минуту. Временами мы бросались друг другу в объятия, изо всех сил прижимаясь друг к другу, а потом целовались, и смотрели глаза в глаза, ощущая свою близость, растворение одного в другом, и забывали, где мы и что с нами, становились героями сказки, которую творили вместе с нами сосны, трава, пляж, синяя вода и пение птиц.
Однажды, проснувшись ранним утром в его объятиях, я почувствовала, что он не спит. Я повернула голову, чтобы поцеловать его, потом поерзала немного, чтобы поудобнее прильнуть к его телу и попыталась еще немного подремать. Сон, однако, не шел, я чувствовала, что и Граф не спит, но нарушать наше молчаливое единение не хотелось. Мы молча лежали и смотрели в открытое окно, слушая птичьи трели, визг далекой моторки, шелестящее дыхание огромного рукотворного озера внизу. Я впервые задумалась, сколько может продолжаться наше счастье? И не является ли оно простой передышкой в жизненной борьбе, призом, символом одержанной мной очередной победы? Я не хотела так думать, не хотела с этой точки зрения оценивать нашу с Графом любовь, однако непрошеные мысли временами находили контрабандные пути. И, наверное, у него тоже, потому что он неожиданно спросил:
— Скажи мне, любимая, если бы тогда Матвей не подстрелил этих двух подонков, ты бы так и прошла мимо клуба?
— Не знаю, — подумав, ответила я. — Может быть, и не решилась бы зайти. Правда, я много лет представляла себе, как войду когда-нибудь и увижу новые стены, новых людей… и старые призраки.
Я улыбнулась и потерлась затылком о его голову.
— А когда ты понял, что я и есть та девчонка? — спросила я, немного помолчав.
— Трудно сказать, — задумался он, — пожалуй, когда стал заметен твой интерес к Матвею. Ты его еще ни разу не видела, а уже всех расспрашивала.
— Ну и что? — не согласилась я. — Все о нем постоянно говорили. Я думала, что мой интерес не больше, чем у других. Неужели так было заметно?
— Я заметил. И тогда я попросил кое-кого навести о тебе справки. Потом мне прислали из Парижа фотографию твоего отца, и тут уж все стало ясно. Твой отец, в отличие от тебя, пластических операций не делал.
— Ах, так ты шпионил за мной? — деланно возмутилась я. — Я-то думала, что ты от меня без ума, а ты шпионил!
— Не сердись, мой Светик. Должен же я был соответствовать тебе? Ты лучше скажи мне, ты с самого начала хотела смерти Матвея или это получилось случайно?
Я вздрогнула: его вопрос прозвучал для меня зловеще. Я повернула голову: Граф смотрел в сторону окна и лицо его было безмятежно.
— Вот как ты обо мне думаешь. Конечно, я не желала ему смерти… Нет, когда-то я хотела, чтобы он умер, или понял, как это, умирать заживо. Но потом… Нет, нет, я, может быть, хотела посмотреть ему в глаза, увидеть, как он раскаивается, чтобы он понял, что потерял…
Я замолчала, вспоминая прошлое: меня оно не радовало.
— Ну и как, получилось?
— Что?
— Заглянуть ему в глаза?
— Нет, — засмеялась я. — К тому времени я уже в твои заглянула. Я только не хотела прощать, поэтому видишь, как вышло. И давай не будем об этом: пускай прошлое останется в прошлом, хорошо?
— Хорошо, моя радость, — вздохнул он. — О прошлом больше ни слова.
— Ни слова. Только вот что… я хотела тоже спросить: это ты убил мою тетку?
Я почувствовала, как он на мгновение напрягся. Потом его отпустило, но молчание длилось не меньше минуты.
— Почему это тебе пришло в голову?
— А я большая девочка и понимаю, что ищут виновных всегда по принципу: кому это выгодно.
— Это сделали те двое, которых пристрелил Матвей, — все еще напряженно сказал Граф.
— Любимый, если ты думаешь, что в память о тетке я соглашусь расстаться с тобой, то ты глубоко заблуждаешься. Все, что ни делается, все делается к лучшему, — я засмеялась и все еще смеялась, когда Граф, повернув меня, стал целовать мои лоб, щеки, глаза.
Я смеясь отбивалась. Когда же мы немножко успокоились, я спросила его:
— Будешь ли ты любить меня всегда? Он ответил тихо, но твердо:
— Да.
— Если я уйду, будешь ли ты искать меня вечно?
— Да, — сказал он уже другим голосом и после нескольких секунд молчания спросил: — А что, моя радость, уж не планируешь ли ты уплыть от меня, чтобы вернуться русалкой из своих подземных вод и за моей душой?
Он тут же рассмеялся и, вновь целуя, заверил:
— Ты мне нужна такая, какая ты есть, Светик, только такая. С твоим цинизмом, с твоей ранимостью, от которой ты думаешь, излечилась. С твоей русалочьей магией, от которой гибнут все твои враги… И я ни за что не хочу быть твоим врагом, я хочу любить тебя.
Я обняла его за шею и с наслаждением прижала его голову к своей груди.
— Милый мой, если бы ты знал, как я люблю тебя!.. На деревьях возле дома вновь засвистели, зачирикали незнакомые мне птицы, везде пробуждалась жизнь, откуда-то раздавался стук молотка, короткий визг электрической пилы. А потом я услышала вопль гудка, проносящийся по озеру.
И в этот момент вся моя прошлая жизнь уже казалась далекой, туманной, словно бы прожила ее не я, а кто-то другой. Существовало только настоящее, только оно было реально, и на сердце у меня стало легко.