Стеклянный ключ

Глава 4

Он вел машину предельно аккуратно, как и всякий раз, когда рядом сидела Тото. Он знал эту свою особенность и похмыкивал иногда, иронизируя по этому поводу. «Везу, понимаешь, как хрустальную вазу, как драгоценность», — говорил кто-то едкий и насмешливый, тот, кто дергал в третьем классе за косичку понравившуюся девочку, доводя ее до слез. Впрочем, на сорок четвертом году жизни Александр Сергеевич стал умнее и к мнению этого своего «я» особенно не прислушивался. «Да, — строго отвечал он, охотно поддерживая внутренний диалог. — Именно как драгоценность. Как сокровище. Другого такого нет и никогда не будет. И будем тащиться, как черепахи, не хватало только попасть в аварию».

Самое смешное, что Татьяна обожала быструю езду.

— О чем задумался, милый? — спросила она, легко проведя пальчиком по его руке.

Александр зажмурился от прикосновения. Его пронизало током, передернуло. Хотелось сделать ей строгий выговор, напомнить, что нельзя так прикасаться к нему, когда они на дороге, но вовремя себя одернул. Разве она виновата, что его от любого взгляда, жеста или даже звука ее голоса трясет, как мальчишку, несмотря на то, что они вместе уже около трех лет. Сначала он думал, что это прелесть новизны и скоро такая реакция пройдет; затем пришел в восторг оттого, что ни с кем не испытывал больше подобного острого наслаждения; затем испугался — это было похоже на наркотическую зависимость; а затем смирился. Раз в сто лет случается встретить чародейку — и пиши пропало. Впрочем, Александр ни за что не согласился бы на другую судьбу.

Он с удовольствием окинул взглядом ее ладную фигурку, выгодно подчеркнутую лаконичным кроем длинного шелковистого платья цвета «электрик». Задержался на высокой по-девичьи груди. В ложбинке уютно устроился подаренный им сапфировый кулон. Камень был таким же уникальным, как и та, кому он предназначался: звездчатый сапфир, крохотное чудо, золотая шестилучевая звезда, заключенная в сверкающей синей капле. Таких серег Говоров, к сожалению, не достал, зато у Татьяны было фамильное кольцо со звездчатым сапфиром — правда, более чистой воды и карат в нем было поболее. Так что гарнитур с грехом пополам, но все-таки состоялся.

— Да, я Костику сочувствую, — промурлыкал он.

— Приятно сознавать, что я навеваю на тебя мысли о Костике. Мне ревновать или объяснишься? — И она снова заставила его вздрогнуть, проведя ноготком между указательным и средним пальцами.

— Врежемся, — честно предупредил Александр. — Лучше давай о высоком: я тебе насплетничаю.

— Обожаю сплетни.

— Так вот, в прошлый раз, на вечеринке у Егора, Костя был с возлюбленной. Помнишь ее?

— Юную, стройную, глупенькую? Едва.

— И правильно. Нечего тебе всякими пустяками голову загружать. Только она нашему Косте плешь проела, так тебя вспоминает. Дескать, одни мужики — перевожу, это про меня — своих дам возят до городу до Парижу и там одевают. А ее, бедную, маринуют по здешним магазинам, и потому она одета в жуткие тряпки, которых полно по всем захолустьям.

— А девочке свойственно трезво мыслить, — усмехнулась Татьяна. — Тряпки на ней и в самом деле были жуткие. Удивил. Только при чем тут я?

— А при том, что сегодня он будет на премьере с супругой. Она увидит тебя, обомлеет и начнет его пилить по тому же самому поводу.

— Он сам хотел на старости лет молоденькую жену и молоденькую любовницу. Пусть терпит издержки.

— На самом деле это я так неуклюже сделал комплимент, — признался Александр. — Ты невероятно выглядишь. Ослепительно.

— Рада, что тебе нравится. Мне нужно кое-что тебе рассказать. Обещай, что не станешь волноваться.

— Я уже волнуюсь.

— Прекрати. Дело-то пустячное, на три копейки. Я устроилась на работу.

Он на всякий случай сбавил газ еще немного, и ввязался в дискуссию, заранее сознавая, что обречен на сокрушительное поражение.

— Тото! — воззвал он. — Ответь мне, есть ли границы твоим безумствам? Ну зачем тебе работать?

— Солнышко, только не сердись. Мне нужно совсем немного времени покрутиться в одной фирме. Считай, что я снова играю в свои смешные игры. При этом буду получать зарплату и наберусь полезного опыта.

Официально возразить ему было нечего, но сама мысль о том, что кто-то будет видеть ее каждый день, что она будет улыбаться кому-то чужому, что в нее снова влюбятся и, кто знает, не влюбится ли она, — все это доводило его до отчаяния. А поскольку в реальной жизни Александр Сергеевич Говоров никогда не отчаивался, то непривычное чувство вызывало в нем ярость.

Его путь наверх был тернист и извилист. Выходец из интеллигентной семьи, потомственный архитектор, он одним из первых опомнился после развала Союза и краха привычной жизни. Пока его друзья и коллеги еще оплакивали исковерканную судьбу и несбывшиеся планы, он основал строительную фирму и на удивление быстро пошел в гору. Бизнес его часто бывал нечестным и незаконным (а кто может похвастаться другим?), но основополагающих принципов Александр Говоров не нарушал никогда. Эта несгибаемость помогла ему выстоять и в многочисленных разборках с бандитами, которые, особенно в первое время, так и норовили подмять под себя молодого предпринимателя. Теперь, спустя годы, он мог позволить себе вспоминать об этом изредка и с улыбкой. А тогда диву давался, что остался жив.

Чутье у него оказалось отменное. Памятный дефолт он пережил почти безболезненно и на какое-то время остался на рынке чуть ли не в гордом одиночестве. Когда же конкуренты вновь воспрянули духом, его было уже не догнать.

За всеми этими хлопотами Александр не успел жениться. А когда перевел дух и огляделся, то оказалось, что его сплошь окружают женщины, имеющие виды на его капитал. Во всяком случае, они не скрывали своей искренней симпатии к его чековой книжке и недвижимому имуществу, полагая, что привлекательная внешность является только приятным дополнением к ним. А вот интеллект и нешуточная эрудиция их вообще раздражали. На этот товар спроса не было. Подобное отношение заставило Александра разочароваться в прекрасном поле и скептически относиться к родительским призывам — немедленно найти себе пару и порадовать стариков внуками. Он предпочитал короткие, ни к чему не обязывающие знакомства к обоюдному удовольствию. Как хороший бизнесмен, Александр честно платил знакомым женщинам за доставленное удовольствие и смывался, как только чувствовал, что речь заходит о более серьезных отношениях.

С Татьяной господин Говоров познакомился случайно, на японской выставке в Музее изобразительных искусств. Он заинтересовался одновременно и нэцке «Молчащая флейта», и очаровательной девушкой, которая им любовалась.

— Отчего ее назвали молчащей? — спросил он тогда. Вопрос Саша полагал сугубо риторическим, но вполне пригодным для того, чтобы начать беседу.

— А вы посмотрите внутрь, — предложила девушка. — Японские мастера никогда не бывают голословны.

Александр послушно заглянул сбоку в стеклянную витрину и с восторгом обнаружил, что флейта затянута тончайшей паутиной, на которой примостился крохотный паучок. И сама паутина, и паук были вырезаны из кости с невероятным искусством. В ближайшие десять минут он услышал самую интересную и внятную лекцию о японских нэцке за всю свою жизнь и был изумлен тем, с какой легкостью и блеском милая барышня преподнесла ему столь сложную тему. Еще минут через пятнадцать он чувствовал себя настоящим специалистом по этому вопросу. А еще он с неожиданным восторгом понял, что она заставляет его мыслить, — свойство редкое, особенно когда речь идет о хорошенькой женщине.

В тот день он уже не отходил от новой знакомой и был покорен ее знаниями, изысканными манерами, серебристым смехом и детской доверчивостью. Неожиданно для себя он проходил с ней полдня пешком по старому городу, забыв о делах. Они пили кофе в маленьком кафе на Андреевском спуске и болтали о литературе; затем он подарил ей гроздь воздушных шаров, которые они отпустили на свободу над Днепром; и, трепеща от собственной смелости, поцеловал тонкое запястье, прощаясь. Ему и в голову не пришло набиваться к ней на чашечку чаю на ночь глядя или пытаться с места в карьер сделать недвусмысленное предложение. Это была настоящая леди: женщина, около которой любой мужчина становился джентльменом.

Они встречались еще несколько месяцев, прежде чем он признался, что владеет большим состоянием, но это сообщение, к его удивлению, оставило ее равнодушной. Он и сам уже пришел к выводу, что деньги у нее водились, и немалые для человека, не владеющего собственным, хорошо поставленным бизнесом. Но если эта странность его порадовала, то остальные скорее огорчили.

Он долго не мог понять, что ему напоминает поведение Татьяны, пока однажды не догадался внезапно: его собственное. Она вела себя как мужчина, отягощенный кучей дел и урывающий для встречи с партнером редкие минуты свободного времени. Сначала это даже забавляло Говорова, потом стало нравиться — необременительные отношения с умной, красивой и загадочной женщиной, чего еще можно желать?

Вскоре оказалось, что можно. Александр впервые в жизни захотел жениться, завести семью, видеть Татьяну каждый день, каждую минуту, не расставаться с ней ни в будни ни в праздники, но пока эта его мечта оставалась несбыточной. Она приходила, когда хотела, и уходила, когда хотела. Как-то в порыве злости он заявил, что расстанется с ней раз и навсегда, если она не собирается играть по его правилам, и Тото легко согласилась. Они не виделись около двух месяцев. За это время Саша похудел на пять килограммов, осунулся, возненавидел всех и вся и взвыл от тоски. Получив прощение, он охотно признал право Татьяны вести себя как ей заблагорассудится, только бы она была рядом. Нельзя сказать, что такое положение вещей ему нравилось, но он боялся потерять ее навсегда. Впрочем, молчать тоже было свыше его сил.

— Кто любит твердить, что опыт суть сумма накопленных ошибок? Ладно-ладно. Если тебе так хочется — разве я против? Давай поработай у меня, нам такого сотрудника, как ты, днем с огнем искать нужно. Будем ездить вместе на встречи с иностранными клиентами. Кстати, я давно предлагал сделать тебя партнером. В чем проблема?

Она усмехнулась:

— В том, родной, что это твое дело, нажитое тяжким и непосильным трудом, — и даже куртка замшевая… три. Только твое. И я никогда не посягну ни на сотую долю. Мы же договаривались: помочь — всегда пожалуйста, но никаких совсем уж общих дел. — Она обняла его за предплечье и прижалась щекой. — Ты у меня финансовый гений, и пятые колеса в телеге тебе ни к чему. Не принимай близко к сердцу, Сашенька, я там покручусь от силы два месяца. Ну три. Могла бы и не говорить, но не хочу, чтобы ты узнавал случайно и впопыхах.

— Только этого не хватало!

Татьяна потерлась носом о рукав его пиджака. Он вспомнил, как в самый первый раз обрадовался этому ее движению, но и испугался за дорогущий пиджак, думая, что на нем могут остаться следы от косметики. Это потом он узнал, что никаких тональных кремов или пудры она не признает, и ослепительно-белая, матовая кожа — подарок природы, а не ухищрения визажистов. И, вспоминая о том дне, всегда испытывал тайную неловкость за ту свою глупую и стыдную мысль. Теперь ему было плевать на любые пиджаки и костюмы — только бы она делала, что хотела, и была счастлива с ним. Хочет работать, пусть работает, хотя он не в силах был понять, зачем ей это нужно. Ей — успешной художнице, вполне состоятельной и состоявшейся женщине, у которой всегда хватает щедрых заказчиков.

— У нас есть гораздо более приятная и завлекательная тема для беседы… — примирительно начала она.

— Опять мы о работе, — произнес он в ту же секунду. — Сегодня я хотел говорить с тобой совсем о другом…

Они запнулись на полуслове, заговорщицки переглянулись и озорно рассмеялись.

— Три года, — сказала она, отдышавшись. — Целых три года, даже не верится.

— Всего три года, — очень торжественно и серьезно поправил он. — А я бы хотел провести с тобой целую жизнь.

— Мы с тобой просто младенцы — трехлетние. И по сему знаменательному поводу у меня есть маленький сюрприз. Дома.

— Я знаком с тобой три года, — не унимался Александр. — Я хочу на тебе жениться и воспитывать с тобой детей, которые будут похожи на тебя. А ведь я ничего, кроме этого, о тебе и не знаю. Ну почти ничего.

— Хорошенькое ничего! Ты выучил наизусть мои детские фотографии и, по-моему, подбираешься к школьным сочинениям.

— А что мне остается?

— Наше общее прошлое. Согласись, немало.

Звонок был нетерпеливый и настойчивый. Он выдавал в звонившем человека резкого, грубоватого, не привыкшего считаться с окружающими. И к тому же человека при исполнении служебных обязанностей. Ибо даже самый застенчивый и скромный обитатель планеты Земля, облеченный полномочиями, и плечи расправляет, и спину держит ровнее, и басит солиднее. Государственная служба обещает толику власти и обязательно дает ее, пусть и эфемерную, призрачную.

Двери открыл Геночка, как водится не полюбопытствовав, кто это изволил прозвенеть немузыкальную трель, но к нему, словно два эсминца на помощь линкору, уже приближались Капа и Липа, и глаза их сверкали, будто у сестер горгон — Сфено и Эвриалы. В ту секунду, когда некто собрался перешагнуть порог квартиры, старушки выросли за спиной у Геночки, тем самым отрезав ему путь к отступлению и мешая посторониться. Посетитель оказался заблокированным у входа и обиженно уставился на единственного представителя сильного пола, ожидая от него поддержки и солидарности. Напрасно. В этом доме царил матриархат, и любые поползновения мужчин как-то изменить сложившуюся ситуацию пресекались жесткой и твердой рукой.

Когда бы милейшие дамы давеча, в нотариальной конторе, не были так сильно заняты прогнозом Гидрометеоцентра, то наверняка опознали бы сегодняшнего посетителя. А если бы Олимпиада Болеславовна время от времени включала в коридоре свет, а не полагалась на годами выработанную навигационную систему, то узнала бы в нем неловкого и невоспитанного воришку, смывшегося при ее появлении.

Правда, теперь на нем были потертый джинсовый костюм ярко выраженного китайского производства, темные стоптанные мокасины и кричащая футболка с надписью: «Бэтмен навсегда!», странно смотревшаяся на взрослом мужчине. Прическа была никакая — короткая и небрежная. К тому же виски его слегка серебрились, а нос украшали очки в пластмассовой громоздкой оправе. Словом, это был самый среднестатистический из всех среднестатистических горожан — типичных потребителей условной потребительской корзины. В руках он держал добротный букет гвоздик и большой торт, сделанный, похоже, на заказ и перевязанный пышной лентой.

Поняв, что в квартиру его приглашать не станут, мужчина откашлялся и спросил:

— Татьяна Леонтьевна Зглиницкая тут живет? У меня для нее…

Геночкин мозг только-только собрался послать сигнал лицевым мышцам, чтобы они открыли рот, и речевому центру, чтобы поведать посыльному все сведения про Татьяну Леонтьевну, когда Капа и Липа уже совершили потрясающий по своей слаженности и точности маневр. А именно — Капа схватила Геночку под руку и увлекла куда-то вглубь квартиры, щебеча только что придуманную легенду о кране, который потек так, что просто жуть, — что Гена в него уронил? (Справедливости ради стоит заметить, что легенда не блистала оригинальностью сюжета, но что поделать — и Геночка не блистал разнообразием провинностей.)

Липа же решительно выступила вперед.

— Нет, молодой человек, — отрезала она. — Не живет, чему мы все несказанно рады.

Посыльный проводил удаляющегося Геночку тоскливым взглядом. Что-то подсказывало ему, что от этого милейшего пентюха пользы для его миссии будет значительно больше, чем от суровой дамы.

— Вы ошиблись, — продолжила Липа. — Куда вы вообще собирались попасть?

— Музейный переулок, четыре, — растерянно доложил человек, переминаясь с ноги на ногу, как огорченный пингвин. — Квартира два. Зглиницкая Татьяна Леонтьевна.

— Ошиблись, милейший, она давно уже выехала, годик, а то и больше. Теперь здесь живут Матусевичи: видите кнопку? «Матусевич — звонить три раза»? Нет, вот тут, в самом низу.

И потыкала сухоньким пальчиком в стену.

Посыльный послушно наклонился, разглядывая пуговку звонка и надпись:

— Вот ерунда! И что теперь делать? Ну, возьмите себе эти цветы и распишитесь за Зглиницких.

— И думать забудьте! — всплеснула руками дама. — Мы не имеем морального права. А кто это так ошибся?

Посыльный явно замялся:

— Нам не говорят, — произнес он после паузы, — я же мелкая сошка — отнеси, принеси. Послушайте, может, вы ей позвоните, чтобы она пришла сюда, или дадите мне ее новый адрес? Так и быть, съезжу, куда надо. А то у меня в практике еще не бывало, чтобы получатель совсем, вот так, начисто, отсутствовал. Знаете, у нас на фирме строго, да и молодых теперь везде берут охотнее. Я бы не хотел давать повода…

Липа назидательно подняла указательный палец:

— Если бы даже знала, то не сказала бы, молодой человек. Вы телевизор смотрите?

Тот оторопело покивал головой.

— А вот ежели смотрите, то должны знать, что в этих тортах вместо начинки часто встречается взрывчатка.

— Какая взрывчатка?!

— Тринитротолуол, — отвечала бдительная телезрительница тоном эксперта.

Посыльный выпучил на нее глазки.

Из-за угла выглянула довольная Капа, придерживая за спиной ничего не понимающего Геночку. Сухонький кулачок она в профилактических целях держала возле его носа.

— А еще весьма возможна пластиковая, — не унималась Олимпиада Болеславовна. — Что стоит вылепить из нее цветочки и разместить вместо марципановых?

— Бабушка! — невоспитанно завопил посыльный. — Какие цветочки? Окститесь!

— На торте, который вы принесли, — холодно поведала Липа, возмущенная столь фамильярным обращением пришельца. — Вы Форсайта давно перечитывали, голубчик? Кроме того, Зглиницкая выехала с большим скандалом и не заплатила гривну семнадцать за свет, гривну семьдесят шесть за уборку помещения и украла мою метелку. Так что ее адрес мы бы и сами не прочь узнать. А вот Матусевичи оказались весьма приличными людьми, хотя папа Матусевич работал в свое время секретарем парткома на каком-то заводе в Виннице, и я не ожидала, что семья, насквозь проникнувшаяся идеями коммунизма…

Посыльный невольно попятился:

— Так Татьяна…

— И не говорите мне о ней, — строго произнесла Олимпиада. — Я вообще не удивлюсь, если это именно она прислала нам торт с пластиковыми цветочками.

Незнакомец в панике ретировался.

— Куда же вы? — крикнула ему вслед старушка. — Вызовите лифт! На лестнице темно и ступеньки скользкие!

Это была настоящая победа, как при Гавгамелах. Враг разгромлен и с позором бежал с поля боя, но дамы торжествовали викторию недолго. Здравый смысл подсказывал им, что следует собирать военный совет. Для придания ему веса и солидности на кухню были приглашены Аркадий Аполлинариевич и расстроенный Геночка, в голове которого никак не умещалась мысль о том, что аристократичная Капитолина Болеславовна — страшно сказать — показывала ему кулак! Такое поведение требовало объяснений. С этого Геночка и начал:

— Олимпиада Болеславовна! Капитолина Болеславовна! Я требую объяснений!

— Он требует! — вскинулись дамы. — Вы это слышали? Тоже мне — Организация освобождения Палестины. Причешите хвост, Тигр Тамила Илана.

Геночка схватился за сердце и привалился к плите. На его беду, плита оказалась горячей, и он от нее с воплем отскочил.

Аркадий Аполлинариевич нервно протер очки и молвил:

— Я слышал только последний лихой пассаж про долг в пару гривен, но, воля ваша, я в принципе солидарен с Геночкой. Что это вы так разошлись, голубушка? Цветы вот не взяли, голову заморочили человеку, а он при исполнении, между прочим.

— Мужчины, — вынесла приговор Липа, — что с них возьмешь? Ваш удел — революции и войны, а интриги всегда плели мы, Клеопатры и Помпадуры. Нет, как вы могли поверить, что наша Тэтэ даст этот адрес совершенно чужому ей человеку? Совершенно…

— Почему чужому? — изумился Геночка.

— Вы даже не посмотрели, что он принес гвоздики, — укорила его Капитолина. — Единственные цветы, которые Тэтэ не любит. И торт был двухъярусный, моветон какой-то, как на мещанской свадьбе.

— Ничего не понимаю, — признался Геночка.

— Кто бы сомневался, — пропела Олимпиада. — Поэтому мы вас и изолировали.

Капа сжалилась над несчастными:

— Если мужчина не знает, что Тэтэ не любит цветы и эти торты, то адреса он от нее не получит. Кроме того, когда это они являлись не сами, а посредством наемной рабочей силы?

— Может, безногий какой-нибудь? Или паралитик? — предположил мягкосердечный Аркадий Аполлинариевич.

Геночка, подскакивая от возбуждения, как резиновый мячик, вставил веское, хоть и невразумительное, слово, пользуясь поддержкой Аркадия Аполлинариевича:

— Да! Объясните! И вот — всё! Про метелку! Какая метелка, боже ты мой?! И кто такие Матусевичи?

Дамы поглядели на него с нездешней укоризной.

— Мы вам сто раз рассказывали, — вздохнула Капа, всем своим видом давая понять, что она не обольщается насчет умственных способностей молодого соседа. — В сорок четвертом году сюда вселили какую-то большую шишку из СМЕРШа, а через две недели его расстреляли. Ну а пуговка звонка с картоночкой осталась…

— И вообще, — добавила Липа, — ему не цветы было нужно передать, а узнать Таточкин адрес. Видели, как насторожился?

Аркадий Аполлинариевич сделал многозначительное лицо:

— Так вы думаете, все еще продолжается…

— Не хотелось бы, — пожала плечами Олимпиада Болеславовна, — но лучше перестраховаться. Он был крайне упорен, просто-таки маниакально. И мы никогда не получали известий о его смерти. Сейчас так ответственно не работают. Ну а если мы преувеличили опасность, и то был простой посыльный с безвкусным подношением от случайного воздыхателя — что ж. В крайнем случае, спишем на мой склероз. Скажем, что я не только забываю, где у нас кухня, но и кто мои соседи.

И она несколько раз подпрыгнула на одной ножке.

Геночка закатил глаза к потолку.

Обстановку в квартире он почти полностью поменял после полугода знакомства с Татьяной. Прежде все как-то руки не доходили обустроить себе кабинет и библиотеку, но с ее появлением оказалось немыслимым обходиться без этих жизненно важных вещей. Она обожала читать, и дом без книг называла гостиницей. Поразмыслив, Саша пришел к выводу, что она не так уж и не права.

Он легко избавился от остромодных обоев и ковровых покрытий и с удовольствием наблюдал, как его прежде безликая обитель постепенно заполняется осмысленными предметами: картинами, старинными безделушками, драгоценными толстыми фолиантами, старыми пластинками, новыми компакт-дисками и невероятным количеством фильмов и компьютерных игр. Если бы прежде кто-то вознамерился так серьезно вмешаться в его холостяцкий быт, Говоров отреагировал бы немедленно и резко. Теперь же он сетовал только на то, что Тото мало уделяет внимания ему и их совместному дому. Больше всего его огорчало то, что за три года знакомства она так и не стала считать этот дом своим, как он ни настаивал.

Спальню он обустраивал тоже для нее. Теперь это была уютная комната, отделанная в мягких пастельных тонах; с широкой постелью, застланной нежным шелковым бельем. В изголовье, на стене, висел огромный шелковый японский ковер — старинной работы, небесно-голубой, весь затканный серебряными журавлями и цветами сливы. Светлые акварели в тонких рамочках из серебристой ольхи изображали гору Фудзи на рассвете и на закате; весеннее цветение сакуры и какой-то холодный залив, с неприветливым серым небом и торчащими из воды камнями. Японские же вазы тончайшего фарфора стояли на низеньком столике, и сегодня утром он торжественно поставил в них букеты белых лилий. Ему нравилось баловать свою королеву, и он уже предвкушал, как она откроет глаза, увидит цветы и лучезарно улыбнется ему.

Татьяна всегда улыбалась, проснувшись. Говоров никогда не видел ее по утрам в плохом настроении. Строго говоря, он вообще крайне редко видел ее не в духе. И это тоже его немного пугало: он предпочел бы, чтобы она более открыто выражала свои эмоции. За три года он никогда не слышал, чтобы она повысила голос. Ему приходилось соответствовать, что не всегда было легко, зато приносило свои плоды.

Вчерашний поход в театр оказался гораздо более приятным событием, чем он смел надеяться.

Во-первых, порадовал сам спектакль. Во-вторых, в фойе, во время антракта он имел короткую, но очень благоприятную беседу с человеком, от которого на шестьдесят процентов зависел успех нового проекта Говорова, обещавший принести большую прибыль и упрочить его позиции в бизнесе.

Результатом беседы он, конечно же, был обязан своей прекрасной спутнице. Татьяна настолько очаровала дундуковатого обычно Евгения Васильевича Стрельникова — успешного политика, магната, жесткого, неприязненного в быту мужика и отчаянного матерщинника, — что тот размяк, недопустимо расслабился, повел светскую беседу, принялся угощать ее и Говорова шампанским и даже пригласил в свою ложу. Что само по себе было огромной победой.

Как обычно, Тото смогла всех потрясти. Дело в том, что крайне влиятельный ныне политик и бизнесмен, Евгений Васильевич в прошлом работал в известном на весь мир конструкторском бюро и до сих пор страстно любил вертолеты, разработке которых посвятил свою молодость и зрелые годы.

И, конечно же, он был крайне удивлен, когда выяснилось, что очаровательная спутница Говорова не понаслышке знает о винтокрылых машинах. Она с восторгом поддержала случайно всплывшую тему, поведала собеседнику несколько любопытных и малоизвестных фактов, вроде того что в Афганистане среди вертолетчиков огромной популярностью пользовалась книга Вавилова с картой тамошних ущелий, ибо другой достоверной карты в их распоряжении долгое время не было. И потому их жены в Союзе с ног сбивались в поисках драгоценного раритета, а издатели только диву давались, с чего бы это в обществе возник такой интерес к опальному академику.

Стрельников хохотал, умилялся и таял на глазах, как Снегурочка у костра. Сам Говоров в два счета запутался во всех этих «летающих бананах» и «летающих вагонах», «морских рыцарях», «морских эльфах» и «морских жеребцах», но это уже не имело ровным счетом никакого значения. Целуя Татьяне на прощание руку — ситуация, в которой достойный Евгений Васильевич бывал замечен крайне редко, чтоб не сказать — никогда, — он искренне и радушно пригласил «молодежь» к себе на дачу, пообещав Александру, что они подробно и обстоятельно обсудят его новый проект, на который заведомо уже дано «добро».

— Ты приносишь мне удачу, — сказал Саша, когда они возвращались домой. — Ты хоть понимаешь, какого монстра сегодня укротила?

— Милейший человек, — безмятежно откликнулась Тото. — Что вы его все так демонизируете?

— Да, кстати, по поводу демонов — меня все же обуял сегодня демон ревности.

— Не демон, — лукаво улыбнулась она, — а так себе, чертенок детского возраста. Ты же и сам видишь, что никакой причины нет — он меня не терпит.

— Это только вначале. Бьюсь об заклад, скоро ты принесешь его голову на серебряном блюде, как очередной трофей.

Речь шла о новом Татьянином начальнике — Сергее Колганове. Говоров знал его, правда шапочно: встречались несколько раз на светских раутах и, помнится, как-то говорили не то о погоде, не то о сигарах. Зачем Тото понадобилось у него работать — этого Саша понять не мог, но по опыту знал, что допытываться бесполезно. Врать она не станет, но и всех подробностей не откроет. Александр честно соблюдал давние договоренности: доверял и ждал; придет время, Тото сама все расскажет и объяснит. Его порадовало одно: никакой взаимной симпатии он между ними не почувствовал. К тому же Сергей был со спутницей — молоденькой, хорошенькой, общительной и — никакой. Но это уже проблема самого Колганова и ничья более.

Был, правда, один миг, когда, увидев Татьяну во всем блеске и великолепии ее вечернего туалета — ослепительную, улыбающуюся — да еще в компании Говорова и всесильного Евгения Стрельникова, Сергей ошалел. Брови его взлетели вверх, зрачки расширились, но он быстро взял себя в руки. Разговаривал предельно вежливо и предельно коротко. Беседа не состоялась, о чем никто из присутствующих не сожалел.

— Что тебе нужно в его убогой конторе? — не удержался Говоров, вспомнив девушку, с которой Колганов появился в обществе. — Это же просто басня какая-то про жемчужину в навозной куче.

— Машка попросила помочь. Не бери в голову, ничего серьезного. А если что-то серьезное возникнет, то я обязательно тебе все расскажу. Уверяю тебя, мне его контора нравится еще меньше, чем тебе, — я же там побывала.

— Ну, если Машка, тогда конечно… — неохотно протянул он.

Его коллеги и друзья обычно жаловались на то, что жены просто допекли их рассказами о своих бесчисленных приятельницах, до которых им, нормальным мужикам, нет никакого дела; об их болезнях, душевных переживаниях, детях, мужьях и любовниках. А он никому не мог признаться, что желал бы больше знать Татьяниных подруг. Но оказалось, что никаких подруг в помине нет, — есть одна Машка, и этим весь список исчерпывается. Впрочем, и этой, единственной в своем роде, Тото ему голову никогда не морочила, в дом ее не тащила, денег и одолжений для нее не просила. Встречались они втроем редко — на следующий день после Нового года, на Машкин день рождения и иногда без всякого повода, под настроение. Чаще всего Александр сам напрашивался третьим в их компанию — побродить по городу, посидеть в уютном ресторанчике. С барышнями было весело и интересно, и он отдыхал душой, слушая их милый щебет.

Теперь он вспоминал в подробностях вчерашний день, варил ароматный йеменский кофе, который Тото предпочитала всем остальным, и думал, как решить главную проблему. Немыслимо было и мечтать заполучить приглашение от Стрельникова; но еще немыслимее затащить Татьяну в гости к кому-то, да еще и с ночевкой. Она не любила шумных компаний и надокучливых знакомых. Единственное, на что рассчитывал Саша, — кажется, Евгений Васильевич понравился его любимой. А учитывая, сколько сил он вложил в новый проект и как Тото поддерживала его в этом начинании, она должна согласиться на столь важную поездку.

«Даже посоветоваться не с кем, — думал Говоров, колдуя над утренним напитком. — Никто не поверит, что бывают в жизни и такие проблемы».

Нет, один раз он таки посоветовался с давним, школьным еще приятелем, и тот надоумил его обратиться в детективное агентство, чтобы походили за Татьяной, выяснили, что к чему, откуда такие странности. Всяко бывает — может, она иностранный шпион. А может, в дурдоме летние каникулы. Случилось это в самом начале их знакомства, и подозрительный Говоров ничего предосудительного в таком совете не усмотрел и охотно ему последовал.

Частный детектив, присоветованный тем же другом «как бывший сотрудник конторы, и вообще клевый специалист; то, что тебе надо», следовал за Тото тенью, по пятам, в течение трех недель. Затем Александру надоело читать однообразные доклады и рассматривать фотографии, на которых Татьяна пишет картины на натуре, пьет кофе и ест пирожные, гуляет по парку и купается в Днепре. Точнее, фотографии ему нравились, как и лицо, на них запечатленное, но он предпочитал делать их самостоятельно. Говоров поблагодарил детектива, расплатился с ним и впоследствии вспоминал об этом эпизоде крайне редко и с вполне понятным смущением.

Знал бы он, с каким смущением вспоминал эти три недели сам детектив: он был уверен, пусть и неприятно признаваться в подобных вещах даже себе самому, что «объект» «срисовал» его в первый же день. Он это спинным мозгом чувствовал, но подобную информацию к делу не подошьешь, тем более что ничего, кроме вреда его репутации, она не принесла бы. И поскольку никаких странных знакомых и подозрительных действий «объекта» он в процессе наблюдения не обнаружил, то и о своих домыслах никого не оповестил. Служба у него была не пыльная, платили хорошо, и терять ее из-за любовницы какого-то бизнесмена ему совершенно не улыбалось.

А Татьяна тоже никогда не говорила с Сашей об этом инциденте. В конечном итоге она вполне могла посмотреть на ситуацию с его точки зрения: солидный человек, заводя серьезные отношения с женщиной, просто обязан подстраховаться, столкнувшись с необычным поведением. Другое дело, что толковые детективы перевелись; но это уже не ее проблемы.

Когда он внес в спальню поднос с кофейником, сливочником и крохотной японской чашечкой, привезенной им на прошлый день рождения Тото из Лондона, она уже встала. И Александр пожалел, что не застал сам момент пробуждения: он обожал целовать ее еще теплую со сна, разомлевшую. По утрам от ее волос пахло вчерашними духами, запах был тонкий и пряный — больше он нигде такого не слышал. И иногда, среди дня, почуяв оттенок этого аромата, он вздрагивал и напрягался, забывая обо всем на свете и мечтая только вернуться домой, найти ее там и обнять…

Тото общалась с рыбом — толстым, избалованным золотым карасиком, который в одиночку занимал шарообразный аквариум с затонувшим храмом, тихо светившийся в полумраке спальни хризолитовым нежным светом.

— Доброе утро, милый, — сказала она негромко. — О, и кофе готов. Ты мое чудо ненаглядное…

Говоров пристроил поднос на столик, под белыми лилиями, и решительно двинулся к ней. Она стояла возле постели, волосы рассыпались по плечам, щеки были розовыми, кожа свежей, глаза сияли. Тончайший шелк пеньюара цвета топленого молока не столько скрывал, сколько обрисовывал упругую, безупречной формы грудь с темными ягодами сосков.

Александр знал многих женщин и многих, к сожалению, видел сразу после пробуждения. Только юные красавицы выглядели по утрам столь свежими и желанными.

— Ты вчера была настоящей королевой.

— Главное, чтобы тебе нравилось.

— А сейчас ты, как языческая богиня.

— Льстец, — сказала она, обнимая его за шею. — Ты не опоздаешь на важную встречу?

— Самая важная встреча у меня уже началась.

— Что от меня требуется? — потерлась она носом о его плечо. — Рассказывай. Можно, я глотну кофе?

И он в очередной раз поразился ее способности различать тончайшие нюансы его голоса и слов. Сию минуту он не только искренне восхищался ею, но и издалека подбирался к неприятной теме. И она это знала. Говоров уже выучил за несколько лет, что в таких случаях нет смысла отпираться, а лучше сразу решить вопрос.

— Тото, ты помнишь, что нас пригласил Стрельников?

— Нужно ехать? — грустно спросила она. — Это обязательно?

— Ради меня, солнышко. — Его руки скользнули в вырез пеньюара. — Мне так нужно, чтобы этот старый хрыч поддержал нас. Ну, хотя бы не ставил палки в колеса. Вчерашний грандиозный успех надо бы развить и укрепить.

— Убедил, — промурлыкала Татьяна, опускаясь на кровать.

Он хотел лечь рядом, но она удержала его на месте, заставив стоять. Ее губы скользили по гладкому, подтянутому его животу, опускаясь все ниже и ниже. В голове у Говорова помутилось, он знал, что будет дальше, и знал, что эту сладкую пытку не сможет выдержать никогда.

В свое время он совершенно по иным причинам приказал сделать стены в новой квартире звуконепроницаемыми, желая наслаждаться отдыхом и не зависеть от соседей. И на ремонтные работы в свое время не поскупился. Теперь же всякий раз хвалил себя за предусмотрительность: его крики и стоны сделали бы достойную кассу любому эротическому фильму.

Она ласкала его изощренно и вместе с тем так нежно, как никто другой до нее. Говоров потому еще был так привязан к этой женщине, что она действительно делала только то, что хотела, — в любой сфере жизни. Но если хотела, то никаких запретов для нее не существовало.

Потом они все-таки перебрались на кухню, чтобы спокойно выпить по чашечке кофе. Точнее, кофе пил Говоров. Татьяна в таких случаях позволяла себе шампанское или коньяк, в зависимости от настроения, и в ее исполнении этот бокал утром выглядел элегантно и уместно, хотя, вобщем-то, Александр не понимал людей, принимающих спиртное до полудня. Он восхищался ее умением пить наравне с огромными здоровыми мужиками и не пьянеть.

— Вообще-то мне стоило бы сегодня попасть в офис, — произнес Саша тающим голосом. Мысли его были далеко — он все еще вспоминал гладкость и мягкость ее кожи и теплое прикосновение нежных губ к самым сокровенным местам его тела. — Надо бы, вероятно. Дел много накопилось. Не то чтобы очень важных, но…

— И у меня куча дел. Я ведь тоже на работе с сегодняшнего дня, — мягко напомнила она.

— А давай ты уволишься?

— Не могу. Хотя уже хочу.

Странное существо — человек: Говоров думал только о ней и в то же время уловил дополнительную мысль, не покидавшую его целое утро, — нужно бы купить несколько пижам с такими штанами, свободными и чтобы легко снимались.

— Ну вот, — сказала она, смакуя шампанское и коротко взглядывая на часы. — Еще немного, и у меня есть все шансы опоздать.

— Миледи, ваш личный шофер домчит вас, куда скажете…

— Со скоростью элегически настроенного эублефара.

Александру полагалось обидеться хотя бы для проформы, но, как водится, его внимание переключилось на незнакомое слово.

— Это еще кто?

— Эублефар? Бархатистая ящерка в голубых пятнах, с кошачьими глазками. Очень деликатная и осторожная.

— Понятно.

— Сашенька, — попросила она, — будь другом, сними мои трусики со шкафа. Заметь, я не прошу тебя больше их туда не забрасывать. Хотя смысл этого действа от меня все равно ускользает.

На его лице отразилась работа мысли. Мысль была одна, но гениальная: если трусики на шкафу, то на ней их точно нет.

— Дорогой, — расхохоталась Тото, заметив лихорадочный блеск его глаз, — тебе не шестнадцать лет! Что это за гормональный взрыв?

— Мы не виделись почти неделю.

— Ты же собирался на работу.

— На какую работу? — искренне удивился он.

— Ну что, — сказал Сахалтуев вместо приветствия, тяжело вваливаясь в кабинет. — Я на бровях, и при этом ни в одном глазу. Справедливо ли это?

— Жив? — уточнил Варчук.

— Не уверен, господин майор.

— Артемка как?

— Горд и счастлив. Первая неделя работы — и уже задержание! Герой дня. Хотя парень держался молодцом, негде правды деть. Не растерялся, не скис. То есть не могу сказать, что без него бы не управились, но крещение огнем он все-таки прошел.

— Не огнем, а газом, — поправил въедливый майор, которому уже успели вкратце доложить о том, что подозреваемый в разбойном нападении, нанесении тяжких телесных повреждений и попытке изнасилования гражданин Глазьев сперва отстреливался из газового пистолета по всем правилам американских боевиков, а потом пошел врукопашную, размахивая здоровенным мясницким ножом. Гражданин находился в состоянии тяжелого наркотического опьянения, а потому был по-настоящему опасен. Ни договориться с ним, ни запугать, ни увещевать его не получалось.

«Дурак, — зло подумал Барчук про задержанного. — Семнадцать лет идиоту, и что теперь? Главное, он даже не вспомнит этих потерпевших. И ради чего? Ради барахлишка этого несчастного? Нет, в мое время преступники были в большинстве своем адекватными».

Его мама всегда говорила, что старость начинается тогда, когда человек принимается вспоминать, что было в «его время». Николай еще не считал, что стареет, но времена действительно очень сильно изменились.

— Кофе дашь? — спросил Юрка. — С шоколадкой? У тебя в нижнем ящике стола, под журналом, припрятана. Прошу честную половину, я же не вымогатель какой-то. — Он упал на стул, бессильно свесив руки вдоль тела. — И кто выдумал все эти сказки о том, что наркоманы приторможенные? Знаешь, как он бегает? Как олимпийский чемпион Валера Борзов в погоне за золотой медалью. Я так не могу, я старенький уже, больной. Раны к дождю ноют.

Майор сердито уставился на него, но не возразил. Раны у Сахалтуева действительно были. Одна огнестрельная, вторая — колотая, едва не стоившая ему жизни.

— Сам ты ноешь, как старая рана к дождю, — укорил он. — Шоколадку вот вычислил. Как, спрашивается?

— Посредством четко проведенных оперативных мероприятий, — поведал Юрка.

— Насобачился.

— А с кем я дружбу водю добрые десять лет?

— Вожу.

— Это у аристократов — вожу. А при том количестве водяры, которые мы с тобой на пару осилили, — водю. И не спорь со мной, филолог хренов.

— Устал я, — неожиданно тихо, бесцветным каким-то голосом признался майор. И Юрка подумал, что действительно устал его дружище — вон какие синяки под глазами, веки воспалены, угол рта дергается.

— Бутуз заел? — спросил он наугад.

— Заел, — не стал отнекиваться Барчук. — Дело требует. Сдавать, закрывать, да хоть спалить его в топке паровоза. А я, ты же знаешь, как этого не люблю. Меня просто коробит всего.

— Да, — согласился Сахалтуев, принимая из рук друга драгоценную кружку со знаменитой на весь райотдел кваквой и честно выделенную половину шоколадки. — Нелегко плавать в соляной кислоте. А у меня, кстати, новости есть по нашему убиенному. Еще утром были, просто из-за этого отморозка малолетнего забыл сказать. Звонили мне.

— Мне тоже, — угрюмо сообщил Барчук. — Чего ж я такой злой. Тут Данила уже не просто приказывает, а как змей подколодный шипит, чтобы я избавлялся поскорее от нашего Мурзика, и буквально через десять минут звонок.

— От кого? — полюбопытствовал Сахалтуев.

— От некоего Кочубея Петра Федоровича, почти что коллеги.

— Интересно, он не правнук тому Кочубею, который «богат и славен»? — проявил капитан недюжинные знания школьной литературной программы.

— Не исключено. Фамилия редкая, и почти все они как-то между собой связаны. Тебе тоже он звонил?

— В том-то и дело, что нет. Объявился мой старинный друг и однокашник — Димка Кащенко. Помнишь, я тебе о нем рассказывал? Кащей, он же Дурдом. Золотой человечище! Вот такой парень! Мы сто лет не виделись — и вдруг, на тебе, нашли время и место, чтобы пообщаться. Судя по всему, его очень интересует Мурзик, и он настоятельно просил встретиться поскорее.

— С чего бы это такая поспешность?

— Ему послезавтра возвращаться на службу — далеко за пределы нашей Родины.

— В чем дело? Совмести приятное с полезным. Повидай друга, это дело святое. Заодно и послушай, что он расскажет. А я, несчастный, пойду щебетать о покойниках с коллегой из ведомства. Он, кажется, на пенсии уже, но гонору, гонору! Ух, как мне это все надоело. Вот смыться бы на пару недель на Багамы!

— Почему на Багамы? — удивился Сахалтуев.

— Говорят, там красиво. Могу я хотя бы помечтать о чем-нибудь красивом?

— Мечтай об отдыхе в деревне Старые Брыкули на речке Кривульке — как-то естественнее звучит из твоих уст.

— Ты просто зловредный приспешник социалистического реализма, — наставил Варчук на друга обвиняющий палец. — Брысь, с глаз долой!

— И из сердца вон, — хрюкнул Юрка, торопливо дохлебывая кофе. — А с бумажками не возись, я завтра сам все напишу.

— Кто бы сомневался?

— Тебе нужно познакомиться с приличной женщиной.

— Это еще зачем?

— Чтобы ты влюбился и под воздействием высокого светлого чувства смягчился и облагородился. А то с тобой совершенно невозможно разговаривать! — И Сахалтуев с хохотом вылетел за дверь.

— Ну да, — вслед ему бросил майор, — чувства. Держи карман шире. Все они стервы, одна другой краше.

Строго говоря, доблестный майор не был так уж не прав. Во всяком случае, Татьяна охотно бы согласилась с его мнением о женщинах. Просто она считала оное мнение роскошным комплиментом. Стерва, в ее понимании, была женщина не столько вредная, сколько неукротимая. Такая себе ведьма и по профессии, и по призванию.

Она выскочила из машины перед офисом Сергея минут за пять до начала рабочего дня. Тото собиралась еще осмотреться на новом месте и сделать пару звонков, так что к дверям летела, не разбирая дороги. И неожиданно уперлась вот что-то необъятное, большое и сопящее. Подняв голову, она обнаружила, что дорогу ей заступает «горилла» в шикарном костюме, с букетом цветов и бутылкой вина.

«Горилла» походила на боксера — прижатые к черепу уши, нос, буквально размазанный по лицу блином. Прическа как таковая отсутствовала, крохотные глазки буравили женщину, которая выглядела на его фоне просто Дюймовочкой возле Кинг-Конга. Очевидно, процесс опознания наконец завершился, и Кинг-Конг исполнил великолепную голливудскую улыбку, тянувшую на «Оскар».

— Добрый день!

— Вам повезло! — не выдержала Татьяна, вспомнив коронную фразу уличных коммивояжеров.

— Нет, что вы! — испугался он.

— Неужели не повезло?

— Ну что вы… — «Горилла» обиженно посмотрела на вредную барышню и строго предупредила: — Я начну сначала.

— Конечно, конечно, — едва сдерживая смех, произнесла Татьяна, которая уже догадывалась, что это за подарок судьбы. — Простите, что перебила.

Кинг-Конг нервно поправил галстук, который давил ему не столько бычью шею, сколько душу, и затараторил так, будто сперва долго и упорно учил этот текст перед зеркалом, а потом сдавал перед придирчивой комиссией:

— Татьяна Леонтьевна! Добрый день! Павел Леонидович передает свои поздравления в связи с первым рабочим днем на новом месте и извинения, что не поздравил лично: он улетел вчера вечером в Штаты. Если у вас есть какие-то просьбы или пожелания, то вы можете изложить их мне для немедленного исполнения. Или, как всегда, звонить шефу на мобильный.

— Огромное спасибо, — искренне поблагодарила она, рассматривая бутылку. — «Усахелаури». Ради одного этого стоило выходить на работу. Спасибо большое за хлопоты, мне ничего не нужно. Скажите Павлу Леонидовичу, что я тронута его вниманием и очень рада, что он меня не забывает. Я обязательно с ним созвонюсь.

Посланец вздохнул с облегчением и раскланялся.

— Прелестные цветы, Татьяна Леонтьевна, — произнес у нее за спиной голос Колганова. — У кого это такой отменный вкус?

Она обернулась. Сергей провожал выразительным взглядом «гориллу», усаживающуюся за руль черного джипа «мерседес».

— У Бабченко, — не стала скрывать она.

— О, вот оно что. Да, хотел сказать, что вчера вы были просто неотразимы.

— Сейчас вы об этом забудете, ибо я сразу начну неприятный разговор. Мне нужно от десяти до двадцати минут вашего времени.

— Хоть час, — галантно отвечал Колганов, приходя в себя. — Сегодня у меня нет неотложных встреч.

Он открыл свой кабинет и остановился на пороге, пропуская ее вперед. Секретарша вымученно улыбнулась новой сотруднице.

— Оксана, — приказал Сергей, — прими у Татьяны Леонтьевны букет и вино, поставь цветы в вазу и все отнеси к ней в кабинет. А потом свари нам по чашечке кофе.

— Это плохо, — сказала Тото, усаживаясь возле начальственного стола.

— Что плохо? — встревожился Колганов.

— То и плохо, что нет неотложных встреч. С этим надо немедленно что-то делать. Но это второй вопрос, который я намерена с вами обсудить. Первый гораздо важнее и звучит так: кто в нашей фирме персона «нон грата», а кто нет?

— Простите?

— Работают ли у нас те, кто пришел по протекции, кого страшно обидеть, кого устроил лучший друг или еще как-нибудь? — терпеливо пояснила Татьяна. — Разрешаю вам, шеф, очень выразительно при этом на меня посмотреть. И даже эдакое многозначительное «гхм» будет вполне уместно.

Оба непринужденно рассмеялись.

— Итак? — подтолкнула она Колганова к неприятной теме. — Есть ли тут дорогие вашему сердцу люди?

— А что вас, собственно, интересует?

— Рычаги давления. Нам предстоит очень сложный период, когда все должны будут полностью выкладываться. Глупо в такие моменты выяснять отношения. Лучше правильно расставить фигуры. Логично?

— С этой точки зрения… — начал было Сергей, но его перебила изумленная секретарша:

— Татьяна Леонтьевна! Татьяна Леонтьевна! Вас какой-то датчанин к телефону!

— Простите, — сказала Тото. — Вот что значит точность и аккуратность!

Она взяла трубку и минуту-другую весело щебетала по-шведски. Затем распрощалась со своим собеседником в далекой Скандинавии и наставительно заметила Оксане:

— Не датчанин, а швед.

Колганов вопросительно на нее уставился.

— Шеф, это и есть наш второй вопрос, — весело заявила она. — С завтрашнего дня у вас масса неотложных встреч. Кроме того, вы большой друг и любитель мумми-троллей, радетель за детей и что-то еще, трогательное до крайности. Не говоря уже о том, что вы страстный поклонник Японии и знаток японской культуры.

Вот почему, дорогой шеф, вам нужно, чтобы ваши сотрудники работали как часы. Уж простите за банальность…