Степи Евразии в эпоху средневековья

Глава пятая Сибирские и среднеазиатские кочевнические древности XI–XIV вв.

В конце I и особенно в начале II тысячелетия происходят значительные перемещения кочевников азиатских степей в общем направлении с востока на запад. Тенденция движения кимаков, кипчаков, огузов на запад, юго-запад и отчасти на северо-запад наметилась уже во второй половине IX–X в. Во второй половине X в. часть кимакского объединения племен, в основном кипчаки, продвинулась к правобережью Сырдарьи, непосредственно к мусульманским областям Туркестана [Кумеков Б.Е., 1972, с. 67]. В конце X в. в результате консолидации отдельных групп племен в пределах большого кимакского объединения выделилось несколько самостоятельных племенных областей, в том числе западная — Андараз-кыфчак. В первой трети XI в. под ударами кочевников Центральной Азии кимакская федерация распалась, а этноним «кимаки» перестал упоминаться в источниках. Главенство в казахских степях перешло к кипчакам. В середине XI в. они вытеснили огузов из бассейна Сырдарьи [Кумеков Б.Е., 1972, с. 126]. Именно в XI в. известный таджикский писатель и путешественник Насир-и Хусрау называет приаральские степи кипчакскими [Бартольд В.В., 1968, с. 550]. В это время кипчаки захватили уже степи от Среднего Прииртышья, Центрального Казахстана к северу от Балхаша, Приаралья и Западного Казахстана до Урала и Поволжья.

В 1207 г. на народы Южной Сибири обрушилось монгольское нашествие. Большая монгольская армия под командованием сына Чингис-хана Джучи покорила племена Саяно-Алтайского нагорья. В результате последующих походов были подчинены народы Средней Азии и Казахстана.

В 1218 г. население Саяно-Алтайского нагорья восстало против монгольского ига. Основную силу восставших составляли туматы Тувы и древние хакасы. Однако Джучи удалось разбить и вновь покорить повстанцев. Саяно-Алтайское нагорье было включено в состав улуса Джучи, столица которого находилась на Иртыше [Рашид ад-Дин, 1960, с. 78]. После смерти Джучи в 1227 г. Саяно-Алтайское нагорье отошло к коренному улусу великого хана Тулуя, младшего сына Чингис-хана, а затем оказалось в подчинении Юаньской империи Хубилая. В 1273 г. народы Саяно-Ал тайского нагорья снова восстали, изгнали наместника Хубилая и в течение 20 лет, до 1293 г., управлялись своими князьями. Однако в 1293 г. древние хакасы и другие союзные им племена были разбиты монгольской армией под командованием кипчака Тутуха и снова оказались под монгольским господством. Саяно-Алтайское нагорье вошло в состав Юаньской провинции Лин-бей. С целью ослабить местные племена юаньские власти выселили часть населения и организовали здесь военные поселения из насильственно переселенных на Саяно-Алтай кыргызов Центральной Азии, сохранявших верность Юаньской династии [Кызласов Л.Р., 1965в, с. 59–61]. В 1309 г. наместник Лин-бея предлагал устроить военно-пахотные поселения на северной стороне Алтая [Потапов Л.П., 1953, с. 106].

Политическая история населения Саяно-Алтайского нагорья в XIV в. слабо освещена письменными источниками. Внутренние противоречия и междоусобная борьба потомков Чингисидов вели к ослаблению и распаду Монгольской империи. В 1368 г. была ликвидирована династия Юань и на месте бывшей Монгольской империи возник ряд мелких феодальных княжеств.

Перемещения значительных масс населения, откочевка их в другие районы в конце X — начале XI в. отразились на количестве и культурной принадлежности археологических памятников отдельных районов. Уничтожение кимакской федерации и миграция кимаков на запад совпадают с резким уменьшением числа кимакских памятников XI–XII вв. в районе Верхнего и части Среднего Прииртышья с прилежащими степями предгорий Алтая по сравнению с числом памятников в этих районах в IX–X вв. Происходят изменения в характере культуры населения. По всей территории степи распространяются однотипные ведущие категории вещей: плоские наконечники стрел, удила с большими кольцами, стремена с отверстием в дужке, другие предметы из орудий труда, оружия и конского снаряжения, облик которых в основном стандартизируется к XIII–XIV вв. В погребальном обряде происходит замена на обширной территории степей Евразии восточной и северо-восточной ориентировки погребенных, характерной для VIII–X вв., на северную и северо-западную.

Памятники XI–XII вв. кочевников степей юга Западной Сибири, Казахстана и Средней Азии пока слабо выявлены и недостаточно изучены. Они малочисленны, разбросаны по большой территории, и каждый памятник в отдельности имеет ряд своеобразных черт, обусловленных этнической спецификой населения локальных районов (рис. 70).

В горном Алтае памятников XI–XII вв. известно очень мало. К этому периоду здесь относятся погребение с конем на р. Чарыш, вскрытое в 1826 г. К.Ф. Ледебуром [Ledebour K.F., 1829–1830; Atlas, 1829; Уманский А.П., 1964], и погребение девочки на могильнике Узунтал VIII, раскопанное в 1971 г. Д.Г. Савиновым [1972б, с. 287]. В деталях погребального обряда, в частности инвентаре, этих памятников сохраняются традиции предшествующего периода. Курган, раскопанный К.Ф. Ледебуром, представлял собой оградку из вертикально стоявших шиферных плит, засыпанную внутри камнями. Могильная яма оказалась разграбленной. На дне были найдены разбросанные кости человека. Выше них лежали череп и кости коня, около которых найдены железные удила с псалиями и железные стремена со слегка заостренной расплющенной дужкой. К этому погребению, вероятно, относятся также костяной седельный кант с циркульным орнаментом, костяная пряжка с заостренной головкой и костяным язычком, напоминающая пряжки сросткинской культуры, а также костяной втульчатый наконечник стрелы [Уманский А.П., 1964, с. 36, 44]. Такие костяные наконечники стрел изредка встречаются в памятниках кочевников горного Алтая и его степных предгорий VIII–X вв. [Евтюхова Л.А., Киселев С.В., 1941, рис. 62]. Характер погребального сооружения этого памятника не совсем ясен. Как считает А.П. Уманский, это погребение, возможно, является вторичным в более ранней оградке с трупосожжением. Очевидно, здесь погребение с конем впущено в поминальную оградку VI–VIII вв. Более высокое сравнительно с захоронением человека расположение костей коня обусловлено размещением коня на приступке, подобно тюркским погребениям второй половины I тысячелетия н. э. в этом же районе [Евтюхова Л.А., Киселев С.В., 1941, рис. 43; Гаврилова А.А., 1965, с. 28, 61; Могильников В.А., 1976, с. 17]. Датировка погребения XI–XII вв. определяется удилами, аналогичными хакасским XI–XII вв. [Кызласов Л.Р., 1969, табл. III, 99].

Погребение девочки на могильнике Узунтал VIII находилось в каменном ящике, сложенном почти на уровне древнего горизонта из плит, вертикально поставленных на ребро. Оно было перекрыто маленьким плоским каменным курганом. Девочка была погребена на спине, в вытянутом положении, головой на север. Инвентарь (бронзовый колокольчик, бусы, железный нож, обломок бронзового зеркала, раковины каури, костяная пронизка) датирует погребение XI–XII вв.

К тюркоязычным кочевникам горного Алтая и его степных предгорий, зашедшим далеко на север и испытавшим некоторое влияние местного лесного самодийского населения и ассимилировавшим его, относятся, как уже говорилось в главе 2, памятники сросткинской культуры, продолжавшей развиваться здесь вплоть до монгольского нашествия. К ним в первую очередь относятся Басандайка, Еловский и Осинковский могильники. Могильник Еловка I расположен на левобережье Оби, на юге Томской области [Матющенко В.И., Старцева Л.М., 1970]. Здесь исследовано семь погребений в шести курганах с земляными насыпями, пять из которых были впускными в курганы эпохи бронзы. Это обстоятельство может быть косвенным свидетельством того, что группа пришла сюда недавно и, не имея еще своего могильника, использовала чужие древние насыпи. В погребальном обряде населения Еловского могильника XI–XII вв. ярко выступают детали, характерные для ритуала алтайских тюрок VI–X вв. Покойники уложены в неглубокие могильные ямы на спине, в вытянутом положении, головой на север, с отклонениями от северо-западного до северо-восточного направления. Четыре погребения сопровождались захоронениями коней: в парном погребении было две лошади, в одиночных — по одной. Два женских и детское захоронения были без лошадей. В трех курганах скелеты коней располагались в углублениях на дне могильных ям, врезавшихся в грунт на 0,25-0,50 м. ниже уровня захоронения человека (рис. 71, 1, 2). В одном случае лошадь была уложена на ступеньке, возвышавшейся на 0,25 м. над захоронением человека. В могилах лошади отделялись от покойников перегородкой из горизонтально положенного бревна, функционально напоминающей деревянные перегородки в курганах тюрков горного Алтая VII–VIII вв. и VIII–X вв. [Евтюхова Л.А., Киселев С.В., 1941, рис. 43]. Погребенные были уложены на берестяную подстилку и сверху перекрыты берестой или горбылями. В кургане 1 имелась обкладка могилы в форме сруба в два венца. Такое устройство погребальной камеры напоминает деревянные обкладки могил сросткинской культуры в районах Восточного Казахстана (курган 3 у Березовского совхоза) [Агеева Е.И., Максимова А.Г., 1959, рис. 1].

Итак, в целом обряд погребения с взнузданным и оседланным конем сближает погребения Еловского могильника с погребением, раскопанным К.Ф. Ледебуром на Чарыше, и другими тюркскими могилами. Отличает их от последних наличие берестяных, подстилок и перекрытий, а также присутствие в погребении кургана 7 круглодонного чашевидного сосуда, украшенного пояском ямок и насечек вдоль венчика (рис. 71, 10). И берестяные подстилки, и сосуды этого типа характерны для лесного самодийского населения средней Оби, на территорию которого проникла группа тюркоязычного населения и, очевидно, вступила с ним в тесные контакты.

Типичным памятником смешивающегося тюркского и самодийского населения XI–XII вв. является Осинковский грунтовый могильник в предгорьях Алтая, расположенный на правом берегу р. Оби, вблизи д. Камышенки, между Барнаулом и Бийском [Савинов Д.Г., 1971а, б]. На нем вскрыто 77 погребений, большинство которых принадлежит к XI–XII вв. и только несколько относится к VIII–IX вв. и монгольскому времени. Погребенные лежали в неглубоких ямах на спине, в вытянутом положении, головой на север и северо-запад, в деревянных рамах с продольным или поперечным перекрытием. Покойников сопровождал многочисленный инвентарь: железные и костяные наконечники стрел, сложные луки, от которых сохранились костяные накладки, копья, кинжалы, ножи, тесла. В погребениях были найдены также пряжки и наборы блях от поясов, обломки зеркал, бусы из сердолика, халцедона, лазурита, серьги различных типов, детские игрушки, керамика и т. д. Встречены остатки женской одежды с нагрудником, богато украшенным бисером, перламутром, бусами из сердолика. В некоторых могилах находились сопроводительные захоронения собак и своеобразные браслеты из собачьих челюстей на ногах покойников [Савинов Д.Г., 1971а, с. 306]. Следует заметить, что сопроводительные захоронения собак неоднократно представлены в памятниках тюркоязычного населения горного Алтая и кимаков Прииртышья VIII–X вв. [Евтюхова Л.А., Киселев С.В., 1941, с. 97; Арсланова Ф.X., 1969, с. 45, 49; Уманский А.П., 1970, с. 72]. Однако эта черта ритуала не является исключительно тюркской и нередко встречается в памятниках других этнических групп [Толстов С.П., 1935, с. 93; Чернецов В.Н., 1959, с. 147]. В Осинковском могильнике впервые для этого времени зафиксирована искусственная деформация черепов. По наличию своеобразной керамики, костяных наконечников стрел, отдельным деталям погребального обряда можно считать, что могильник принадлежал тюркизированному самодийскому населению Верхнего Приобья. К тюркским, южным элементам здесь относятся конское снаряжение, детали поясных наборов, железные наконечники стрел. В то же время отсутствие курганных насыпей и некоторые другие особенности погребального обряда и сопровождающего инвентаря отличают Осинковский могильник от Еловского и погребений на Чарыше и Узунтале VIII. Это не позволяет считать перечисленные памятники принадлежащими одной чисто тюркской этнокультурной группе.

Население, оставившее сросткинскую культуру, стало основой в формировании тюркоязычного населения западносибирской лесостепи, так же как кимако-кипчакские племена сыграли основную роль в образовании казахского народа.

К памятникам тюркоязычного населения Саяно-Алтая XI–XII вв. относится оригинальное погребение Л в Хушот-Худжиртэ в Монголии [Евтюхова Л.А., 1957, с. 217–220]. Основанием для датировки этого погребения служат удлиненные накладки со шпеньками [Евтюхова Л.А., 1957, рис. 13, 4],имеющие аналогии в памятниках XI–XII вв. [Кызласов Л.Р., 1969, табл. III, 115]. Захоронение в Хушот-Худжиртэ было совершено под четырехугольной каменной выкладкой размером 3,6×2,3 м. в могильной яме. Погребенный лежал в гробу, выложенном войлоком, на спине, в вытянутом положении, головой на запад. Параллельно ему, слева, с той же ориентировкой лежали голова и конечности коня. Инвентарь сравнительно немногочислен. На локте левой руки погребенного находился железный нож с деревянной ручкой в деревянных ножнах. Сохранились также большие куски одежды из шелковой ткани на подкладке из шелковой тафты. От узды в зубах коня сохранились двусоставные железные удила с большими кольцами [Евтюхова Л.А., 1957, рис. 13, 14], а от седла — стремя с дужкой, в которой прорезана прямоугольная петля для ремня [Евтюхова Л.А., 1957, рис. 13, 13], костяная подпружная пряжка с двумя прорезями и железным язычком, конструктивно близкая пряжкам такого типа монгольского времени [Евтюхова Л.А., 1957, рис. 13, 11], железные седельные кольца для приторочивания [Евтюхова Л.А., 1957, рис. 13, б], которые появились в IX–X вв. [Кызласов Л.Р., 1960 г., рис. 6, 9] и продолжали использоваться вплоть до XIV в. [Максимова А.Г., 1965, табл. II, 10]. От сбруи сохранились также круглые небольшие железные пряжки, кусок ремня с бронзовыми бляшками [Евтюхова Л.А., 1957, рис. 13, 12] и несколько бронзовых бляшек.

Погребения с костями конечностей и головой (чучелом) коня на Саяно-Алтае и прилежащей территории малочисленны. Самое раннее погребение с костями конечностей лошади относится к VIII–IX вв. (Овюр, курган 22) [Грач А.Д., 1968а, с. 106–107]. Захоронения с головой и конечностями лошади встречаются в кимакских погребениях IX–X вв. степных предгорий северо-западного Алтая (Гилево V, Корболиха VII). В XI–XII вв., кроме Хушот-Худжиртэ, они известны в лесном Среднем Приобье, на Басандайке, в районе Томска [Басандайка, 1947, табл. 31; 38; 42]. В основном все это богатые разнообразным инвентарем погребения.

Обряд погребения с чучелом коня в среде тюркоязычных кочевников Саяно-Алтая появился в последних веках I тысячелетия н. э. и сосуществовал с погребениями, сопровождавшимися целой тушей коня. Возможно, что погребения с головой и конечностями коня, расположенные в близких территориально районах, принадлежат одной или близкородственным этническим тюркоязычным группам.

Курганы кипчаков XI–XII вв. исследованы в Среднем Прииртышье, в северо-восточном Казахстане. К этому времени здесь относятся могильники Качирский II, Леонтьевский и часть погребений Ждановского [Агеева Е.И., Максимова А.Г., 1959, с. 54–56; Арсланова Ф.X., 1963б, 1968]. Для погребального ритуала типичны основные захоронения под земляными курганами диаметром 6-25 м. и высотой 0,5–1,2 м. с небольшими ровиками или углублениями у основания. В насыпях находятся остатки кострищ в виде древесного угля, обгоревших бревен и прокаленной земли. Под насыпями находится одно основное, реже — несколько погребений. Возможно, что в обычае размещения под одной насыпью нескольких погребений сохраняются традиции предшествующего периода VIII–X вв., когда ритуал помещения под одной насыпью нескольких могил был распространен в памятниках сросткинской культуры, а также у кимаков Среднего и Верхнего Прииртышья (Бобровский, Трофимовский, Зевакинский могильники и др.) [Арсланова Ф.X., 1963; Арсланова Ф.X., Кляшторный С.Г., 1973, табл. I; Агеева Е.И., Максимова А.Г., 1959, с. 45–47]. Погребенных хоронили на спине, в вытянутом положении, в прямоугольных грунтовых ямах без захоронений коня. В некоторых могилах находятся отдельные его части — голень, ребро [Арсланова Ф.X., 1968, с. 111], а также остатки сбруи. Внутримогильные сооружения представлены деревянными ящиками из плах без дна и долблеными колодами. Сверху ящики и колоды накрывали плахами. В одном случае (Ждановский могильник, курган 30) колода была перевернута вверх дном. В некоторых случаях перекрытия из плах уложены поперек могилы на заплечики в придонной части ямы (рис. 72, 1, 9). Дважды в курганах Ждановского могильника захоронения произведены в подбоях, устроенных в северных стенках могил и отгороженных от входных ям вертикально поставленными бревнышками (рис. 72, 3, 11) [Арсланова Ф.X., 1936б, табл. II]. В Среднем Прииртышье и Верхнем Приобье обряд захоронения в подбоях также существует с VIII–IX вв., где он представлен в могильниках Бобровском [Арсланова Ф.X., 1963а, рис. 4] и Камень II, курган 13.

Ориентировка погребенных неустойчива. Преобладает расположение костяков головой на запад с отклонениями. Кроме того, есть захоронения, направленные головой на север и юг.

Мужские и женские погребения различаются по составу сопровождающего инвентаря. Мужчин хоронили с оружием, ножами, кресалами, сбруей; женщин — с украшениями (серьгами, браслетами, бусами), зеркалами, ножницами, шильями и значительно реже — со сбруей. Наиболее интересной находкой, относящейся к этому времени, являются остатки высоких головных уборов, напоминающих знаменитые бокки, описанные Плано Карпини и Рубруком [Путешествия…, 1957, с. 27, 100]. Очевидно, как и многие другие категории предметов, эти шляпы появились у кипчаков еще в XII в. и получили особенное распространение уже в монгольское время.

В последние десятилетия в степях Центрального Казахстана по рекам Сарысу, Кенгир, Джезды, Тургай, Коктас, Нура, в низовьях Таласа и Чу открыт ряд поселений оседлого и полуоседлого кипчакского населения — Богажели, Тасты, Ожрайтобе, Кент-Арал, Кызыл-Куран, Урда-Шагил, Талды, Кзылкент, Талдыкент, Торткуль, Баскамыр, Аяккамыр и др. [Байпаков К., Ерзакович Л., 1971, с. 197]. Эти поселения отличаются от городов Южного Казахстана и Средней Азии. В плане городища геометрически правильны, окружены невысоким крепостным валом с башнями, ограждающим довольно ровную площадку без заметных следов долговременных построек. Только иногда в центральной части имеются оплывшие холмы на месте остатков крупных сооружений. Большинство поселений находится на верхних террасах водных бассейнов и, по наблюдению А.X. Маргулана [Маргулан А.X., 1951], приурочены главным образом к районам древнего меридионального пути перегона скота с зимних (Северные Каратау, долина Сырдарьи) на летние (Центральный Казахстан) пастбища. Здесь же проходили караванные пути, связывающие города северных склонов Каратау, Таласской долины и Сырдарьи с поселениями и кочевьями кипчаков в Центральном Казахстане и кимаков на Иртыше. От городов Туркестана и Сыгнака шли две дороги — в земли кипчаков в долинах Сарысу, Кенгира, Ишима и Нуры, а также на Южный Урал и в Волжскую Болгарию. Примечательно, что степные караванные пути были отмечены специальными каменными столбами. Поселения Центрального Казахстана очень слабо исследованы. Основную часть их жителей составляли обедневшие кочевники, которые, не имея для кочевания достаточного количества скота, оседали на местах зимовок, основывали здесь поселения и переходили к занятию ремеслом и земледелием, снабжая продуктами этих отраслей хозяйства кочевую часть общества.

Раскопки были произведены на городище Жаксылык на левом берегу р. Котенсай. Городище в плане прямоугольное, с размерами сторон 100×100 м., окружено оплывшим валом высотой около 2 м. и шириной в основании 6–7 м. с круглыми выступающими башнями на углах. Кроме угловых, имелось еще по две башни с каждой стороны. Снаружи вала шел неглубокий ров, образовавшийся при сооружении стен. С внутренней стороны вдоль стен располагались жилые глинобитные постройки с камышитовыми перегородками и плоскими кровлями из дерева и камыша. Внутри жилищ располагались хозяйственные ямы и сложенные из сырцового кирпича печи для обогрева и приготовления пищи. В центре городища был загон для скота. Для стока дождевых и снеговых вод с площадки городища в стены его были заложены гончарные трубы. Снаружи к городищу примыкала территория, защищенная прямоугольным валом размером 470×450 м., на каждой стороне которого находилось до 18 башен. В северо-западной стене, со стороны реки, был проезд. На этой площадке, по мнению исследователей, располагались посевы. Стена защищала их от потрав скотом и служила дополнительным укреплением. Среди находок, сделанных на поселении, есть железные гвозди, скобы, каменные ручные жернова, костяные шилья, обломки глиняных котлов, кувшинов, чаш, поливных сосудов XI–XII вв., а также большое количество костей лошади и мелкого рогатого скота. Эти находки говорят о занятиях жителей земледелием, скотоводством и ремеслами.

Наиболее развита городская жизнь была в долинах рек Сырдарьи, Таласа, Чу, Или. Ряд поселений выявлен на реках Каратал и Лепса. В XI–XII вв. города переживали период расцвета. Общее число городов и поселений на территории Казахстана к XII приближалось к 200. Основную массу жителей поселений составляли осевшие тюрки и согдийцы, выходцы из соседних земледельческих районов. Кроме того, в них проживали иранские купцы и выходцы из других стран. Крупным металлургическим центром было городище Мильжудук в Центральном Казахстане [Маргулан А.X., 1973].

Монгольское нашествие начала XIII в. привело к гибели большого числа городов и поселков земледельцев, многие из которых после этого не возродились.

Населенные кипчаками и родственными им тюркоязычными племенами степи Казахстана и Средней Азии были включены в состав Золотой Орды в 30-х годах XIII в. Политическое господство здесь перешло от кипчаков к монголам. Однако большинство населения степи по-прежнему составляли кипчаки, которые сохранили свой язык, немного измененный под монгольским влиянием. Рядовые кочевники-монголы вступали с кипчаками в контакт и растворялись постепенно в тюркоязычной, кипчакской среде [Тизенгаузен В., 1884, с. 235]. Вследствие такого смешения и ограниченного количества материала на данном этапе исследования невозможно отделить памятники собственно кипчаков XIII–XV вв. от одновременных им памятников монголов. Материальная культура кочевников степей Средней Азии и Казахстана этого времени была более или менее единой, хотя различия в ориентировке погребенных — на север и запад — указывают, очевидно, на существование разных родо-племенных групп.

Памятники XIII–XIV вв. Саяно-Алтая, юга Западной Сибири, Казахстана и Средней Азии имеют ряд общих элементов культуры, особенно в области вещевого инвентаря, большое единообразие которого на всем обширном поясе степей Евразии было в значительной мере обусловлено монгольским завоеванием, происходившими при этом смешениями племен и нивелировкой культуры в пределах огромных монгольских империй — Золотой Орды и Улуса великого хана.

В то же время особенности культуры, связанные с этногенезом, такие, как погребальный обряд, сохраняют специфические черты у населения отдельных районов, обусловленные принадлежностью его к различным этническим группам. Это обстоятельство вынуждает рассмотреть своеобразие культуры населения Саяно-Алтая, Казахстана и Средней Азии.

Памятники кочевников XIII–XIV вв. на Саяно-Алтае и Енисее изучены слабо и представлены небольшим числом погребений. Наиболее подробная сводка и уточненная датировка их была дана А.А. Гавриловой [1965, с. 44–49, 73–78]. Все они по ряду общих черт в инвентаре и в меньшей мере — погребальном обряде объединяются в один культурно-хронологический тип, который по характерному погребальному комплексу могильника у Часовенной горы назван А.А. Гавриловой «часовенногорским».

Следует отметить, что термин «памятники часовенногорского типа» является условным и равнозначен памятникам монгольского времени. Фактически перечисленные памятники принадлежат различным этническим группам с местным локальным своеобразием культуры. Сейчас можно говорить о существовании местной специфики в районах горного Алтая и Среднего Енисея.

Погребальный обряд тюркоязычных кочевников XIII–XIV вв. Саяно-Алтая характеризуется одиночными захоронениями под небольшими уплощенными каменными овальными или округлыми курганами. Кроме того, довольно широко был распространен обычай использования древних насыпей для сооружения в них впускных погребений. Так, в Туве почти все известные в настоящее время захоронения XIII–XIV вв. — впускные.

Основные погребения под курганами совершены в узких прямоугольных ямах (глубина их 0,75-1,75 м.), впускные — в древних насыпях или на уровне подошвы кургана. Изредка могила врезалась в перекрытый насыпью материк. В засыпке ям, как правило, попадались мелкие угольки.

Погребенные положены в могилах или на берестяной подстилке (Кудыргэ, курган 14; Часовенная гора, могила 3), или в колоде (Кудыргэ, курган 17; Янонур, курган 1, погребение Д), или в широких ящиках-гробах (Кудыргэ, курганы 19, 20; Часовенная гора, могила 3). Крышка гроба из Часовенной горы была окрашена в красный цвет. Среди описанных выделяются погребения в курганах у горы Суханихи на среднем Енисее, которые совершались в каменных ящиках, устроенных около поверхности земли и перекрытых каменными плитами или деревом [Гаврилова А.А., 1964, с. 166]. Могилы под каменными курганами Тувы перекрыты досками, а в одном случае тонкие доски лежали в четыре слоя крест-накрест. Такое разнообразие погребальных сооружений связано с этнической пестротой населения Саяно-Алтая этого времени.

Захороненные лежат на спине, в вытянутом положении. Как исключение на левом боку в скорченной позе похоронена женщина с конем в Бай-Даге в Туве. Руки погребенных обычно вытянуты или скрещены на животе.

Из-за ограниченного объема материала трудно делать надежные выводы о господствующей ориентировке погребенных, но все же можно наметить локальные различия между погребальным обрядом населения Алтая и среднего Енисея. На Алтае костяки лежат преимущественно черепом на север, а на среднем Енисее — чаще на запад. Очевидно, на Енисее в XIII–XIV вв. сохраняется обычай ориентировки головой на запад, появившийся здесь в IX–X вв., в то время как в горном Алтае следовали северной ориентировке, известной там еще в VII–VIII вв.

При похоронах покойников снабжали разнообразным инвентарем и заупокойной ритуальной пищей, остатки которой в виде костей животных (преимущественно баранов) найдены в ряде могил.

Обычай захоронения коня (или его чучела) в могиле рядом с человеком фактически уже исчезает. Он зафиксирован всего дважды: па Алтае (Пазырык, впускное погребение кургана 5) и в Туве (Бай-Даг, курган 70, тоже впускное погребение). Тувинское погребение принадлежало женщине, уложенной головой на восток, на левом боку. Конь находился слева от нее согласно традиции, прослеживающейся на Алтае с древнетюркского времени.

Ряд общих черт в погребальной обрядности и в духовной культуре зафиксирован у населения Средней Азии и Казахстана, с одной стороны, и горного Алтая — с другой.

Последняя сводка кочевнических погребений XIII–XIV вв. из районов Средней Азии и Казахстана дана Ю.А. Заднепровским [1975, с. 276–280, рис. 3]. Сейчас она может быть пополнена небольшим числом новых находок. Суммируя их, можно сказать, что на территории Средней Азии, юга, востока и севера Казахстана отдельные погребения кочевников XIII–XIV вв. открыты всего в 18 пунктах (рис. 70). Однако эти в целом очень небольшие материалы дают нам представление о погребальном ритуале среднеазиатских и казахстанских кочевников.

Как и на Алтае, там в XIII–XIV вв. отмирает обряд захоронения вместе с человеком коня или его частей.

Отдельные захоронения Средней Азии (Халчаян, Кыз-Тепе, Дальверзин) совершены на развалинах древних земледельческих поселений [Пугаченкова Г.А., 1967; Заднепровский Ю.А., 1975, с. 278; Кабанов С.К., 1963, с. 236], тем не менее, преобладают основные погребения под небольшими курганами, сооруженными из земли и камней. Вокруг основания земляных курганов проходят неглубокие кольцевые ровики. Курганы единичны (Пскент) или составляют могильники из нескольких насыпей (Жартас, Вишневка). В насыпях встречаются остатки тризн в виде костей барана. Помимо курганов, часть погребений совершена под овальными каменными выкладками. Погребенные располагаются в узких прямоугольных грунтовых ямах (глубиной 0,8–1,8 м.), ориентированных преимущественно по линии север-юг, северо-запад-юго-восток, реже — запад — восток. Заполнение могильных ям состоит из камней и земли.

Внутримогильные конструкции отмечены не везде и неодинаковы у различных погребений. Покойников укладывали в деревянные колоды, дощатые гробы или гробовища в виде рамы без дна. Из-за плохой сохранности дерева их конструктивные особенности прослежены не всегда. Под курганом в Пскенте мужчина и женщина были погребены в деревянных долбленых колодах. Под курганом у Королевки был похоронен воин в дощатом гробу с крышкой, от которого, вероятно, и сохранился темно-коричневый тлен. Доски гроба скреплялись железными скобами, найденными в большом числе по обе стороны гроба [Максимова А.Г., 1965, с. 85]. В Жартасе погребенный был просто накрыт берестой [Маргулан А.X., 1959, с. 251]. В Тош-Башате подбой, устроенный в западной стенке могильной ямы, был закрыт деревянной перегородкой наподобие лестницы, от которой сохранилась часть длиной 1,8 м. и шириной 0,35 м. [Винник Д.Ф., 1963, с. 83]. В ряде случаев остатки деревянных конструкций в погребениях отсутствовали (Халчаян, Кыз-Тепе, Дальверзин).

В грунтовых могилах скелеты лежат на спине, в вытянутом положении. Иногда руки несколько откинуты в стороны, а ноги раскинуты (Халчаян, Тасмола). Преобладает положение погребенных головой на север и северо-запад (рис. 72, 13, 14, 16). При этом следует отметить, что северная ориентировка типична для Средней Азии, где на северо-запад ориентировано только погребение в Кыз-Тепе. В Казахстане при наличии северной ориентировки преобладает положение погребенных головой на северо-запад; лишь в одном случае здесь имела место восточная ориентировка, что является, вероятно, переживанием ритуала, широко распространенного у кимаков Восточного Казахстана в IX–X вв. У некоторых погребенных черепа повернуты лицевой частью вправо (Кыз-Тепе). По мнению С.К. Кабанова, эта черта ритуала в Кыз-Тепе является следствием влияния мусульманства [Кабанов С.К., 1963, с. 239]. Это предположение подтверждается тем, что среди кочевников того времени распространялось мусульманство, а вышеупомянутое языческое погребение в Халчаяне находилось среди современных ему 17 мусульманских погребений [Пугаченкова Г.А., 1967, с. 253]. Воздействие ислама проявлялось также в запрете на снабжение покойника инвентарем. Возможно, воздействием мусульманства объясняется отсутствие инвентаря в трех погребениях с северной ориентировкой в Дальверзине [Заднепровский Ю.А., 1975, с. 277].

Хронология позднекочевнических погребений XIII–XIV в. Казахстана и Средней Азии хорошо определяется серебряными монетами в основном джагатаидского чекана конца XIII — начала XIV в. [Массон М.Е., 1953, с. 25; 1959, с. 265; 1965, с. 82, 83; Кадырбаев М.К., Бурнашева Р. 3., 1970, с. 49–50]. К менее точно датирующим вещам принадлежат импортные шелковые узорчатые ткани, остатки которых найдены в ряде погребений. В комплексе с вышеуказанными монетами такая ткань встречена в Жартасском кургане [Маргулан А.X., 1959, с. 251]. Фрагменты шелковой ткани с рисунком, шитым золотистой нитью, обнаружены в Беловодском кургане [Акишев К.А., 1959, с. 12]. Аналогичные ткани с узором, на котором видны блестки золота, сохранились в погребениях XIII–XIV вв. у Часовенной горы на Енисее и XI–XII вв. — в Хушот-Худжиртэ в Монголии [Гаврилова А.А., 1964, с. 169; Евтюхова Л.А., 1957, с. 217–218].

Из-за полного отсутствия исследованных кочевнических поселений (становищ) предметы материальной культуры кочевников Саяно-Алтая, Средней Азии и Казахстана XIII–XIV вв. известны только по погребальному инвентарю (рис. 72; 73), который, несмотря на изобилие и даже разнообразие его, естественно, является ограниченным источником при описании вещевого комплекса общества. Фактически пока отсутствуют археологические данные для реконструкции жилищ и повозок, для характеристики большинства орудий труда, быта и ремесленных навыков населения.

Орудия труда и предметы быта представлены железными ножами, шильями, теслами, кресалами (рис. 72; 73). Железные ножи принадлежат к наиболее частным находкам в погребениях и относятся к распространенному в этот период типу: с прямой спинкой и двумя уступами со стороны спинки и лезвия (рис. 72, 66–69; 73, 18). Ножи носили подвешенными к поясу в деревянных ножнах справа.

Тесла были распространены в VIII–X вв. у кимаков Восточного Казахстана и в сросткинской культуре. Железные тесла с несомкнутой втулкой встречаются в погребениях тюркоязычного населения XIII–XIV вв. на Саяно-Алтае (рис. 73, 13) [Кызласов Л.Р., 1969, табл. IV, 72] и в лесостепи Западной Сибири. Интересно, что в памятниках степных районов Казахстана и Средней Азии их пока не встречено ни разу. Это универсальное в быту орудие было широко распространено у племен лесной полосы и лесостепи Западной Сибири начиная с раннего железного века. В лесной полосе Западной Сибири его использовали вплоть до XVII в. [Дульзон А.П., 1955], а северные алтайцы эти орудия в качестве корнекопалок применяли вплоть до XIX в.

Кресала — двух типов: однолезвийные, калачевидные (рис. 72, 70), с треугольным выступом с внутренней стороны (или без него) и однолезвийные в виде П-образной скобы, насаживающейся на деревянную рукоятку [Гаврилова А.А., 1965, рис. 13, 8]. Калачевидные кресала встречаются на всей рассматриваемой территории, а П-образные только на Саяно-Алтае и в прилежащем районе. Оба типа кресал получили распространение еще в предшествующий период XI–XII вв. [Кызласов Л.Р., 1975, рис. 8, 7].

Вооружение обычно встречается только в мужских погребениях. Это сабли, стрелы, лежащие в колчанах и без них, остатки луков. В кипчакском кургане у Вишневки обнаружена кольчуга [Кадырбаев М.К., 1975, с. 131], а в погребениях Западного Казахстана неоднократно попадались пластинчатые доспехи [Багриков Г.И., Сенигова Т.Н., 1968; Синицын И.В., 1956, с. 97].

Сабли известны только из двух богатых мужских среднеазиатских погребений — Королевки и Кыз-Тепе (рис. 72, 53, 54). В захоронениях Саяно-Алтая XIII–XIV вв. сабли не обнаружены. Возможно, что здесь играли роль какие-то древние традиции в обряде, поскольку и в погребениях тюркоязычного населения горного Саяно-Алтая предшествующего времени мечи и сабли обнаружены в единичных случаях [Гаврилова А.А., 1965, с. 29].

Сабли из Королевки и Кыз-Тепе типологически близки, имеют брусковидное перекрестие и рукоятку, расположенную несколько под углом к линии клинка (рис. 72, 53, 54). Обе были в деревянных ножнах, от которых сохранились следы дерева и серебряные орнаментированные оковки. Сабля из Королевки была положена у левого бока погребенного, в Кыз-Тепе — вдоль правой ноги.

Наконечники стрел — железные, черешковые (рис. 72, 55, 56, 74, 77, 85–89; 73, 24–28). Обнаружен только один черешковый костяной наконечник стрелы ромбического сечения [Вишневская О.А., 1973, табл. XXIX, 3]. Среди наконечников стрел преобладают плоские, на Саяно-Алтае как пережиточные формы представлены широкие трехлопастные наконечники стрел с круглыми отверстиями в лопастях (рис. 73, 24). В качестве редких форм в Средней Азии и Казахстане встречаются наконечники стрел округлого пулевидного сечения (рис. 72, 85). В целом все основные формы наконечников стрел принадлежат к типам, широко распространенным в это время у кочевников Евразии.

Обычно стрелы лежали в колчанах наконечниками вверх. Остатки колчанов обнаружены главным образом в богатых погребениях, реже их находят в бедных погребениях. В могилу колчан клали сбоку, справа, или слева от покойника. По форме колчаны такие же, как и в предшествующее раннетюркское время, — овальные в поперечном сечении, слегка расширенные книзу, чтобы не мялось оперение, со срезанным верхом (рис. 72, 90; 73, 30). Изготавливали колчаны главным образом из сшитых кусков бересты. Хорошо сохранившийся колчан из Кудыргэ был сделан из двух слоев бересты, местами прошитых [Гаврилова А.А., 1965, с. 45–46]. Иногда сверху колчаны обтягивали кожей [Маргулан А.X., 1959, с. 252]. У богатых и знатных воинов наружная сторона колчанов украшалась костяными накладками, орнаментированными гравировкой (рис. 72, 61), или пластинками из листового серебра (рис. 73, 30). Орнамент на костяных пластинах геометрический, из прямых и зигзагообразных линий, треугольников и окружностей, растительный или зооморфный в сочетании с геометрическим (олени, зигзаг, циркульный узор) (рис. 72, 61) [Максимова А.Г., 1965, табл. III; Массон М.Е., 1953, с. 25]. Иногда орнамент костяных пластин инкрустирован красной охрой.

Для подвешивания колчанов служили железные крючки, а для пристегивания их — железные пряжки и металлические обоймочки [Максимова А.Г., 1965, табл. I, 8; II, 16, 17].

Луки в погребениях сохраняются плохо, вследствие чего трудно делать заключение об их размерах и конструкции. Однако очевидно, что в употреблении были сложные луки, от которых сохраняются обыкновенно костяные накладки. Следует отметить, что эти накладки известны в погребениях Саяно-Алтая и почти повсеместно отсутствуют в могилах кочевников Средней Азии и Казахстана. Это может объясняться, во-первых, тем, что население Средней Азии и Казахстана избегало помещать луки с накладками в могилы по неясным для нас запретам обрядового характера, а во-вторых, тем, что к XIV в. стали употреблять луки без костяных накладок. На Саяно-Алтае в XIII–XIV вв. пользовались сложными луками с врезанными фронтальными роговыми срединными накладками, имевшими лопатковидные концы (рис. 73, 29), иногда дополнительно с фронтальными концевыми накладками в виде подтреугольной в сечении пластины с вырезом [Грязнов М.П., 1940, рис. 6, 7; 1956, табл. LXI, 15].

К предметам вооружения относится, вероятно, также железное орудие длиной около 10 см, напоминающее клевец (рис. 72, 72), из погребения в Кыз-Тепе.

От конского снаряжения сохраняются в могилах остатки уздечек и седел: удила, стремена, пряжки, кольца и Т-образные бляхи от перекрестий ремней, кольца с пробоями и заклепками от седел, фрагменты седельных лук и кантов. Седло и уздечку клали обычно в ногах покойника (рис. 72, 13, 15, 16).

Удила относятся к двум типам. Наиболее многочисленны и повсеместно распространены двусоставные удила с звеньями неравной или почти одинаковой длины с одинарными большими подвижными кольцами для прикрепления повода и ремней оголовья (рис. 72, 63, 94; 73, 4).

На Саяно-Алтае в кургане 19 Кудыргэ обнаружены двусоставные удила с псалиями в виде небольших подвижных колец с отходящими от них вверх и вниз S-овидно согнутыми стержнями (рис. 73, 3), близкие к подъемным из Минусинской котловины [Гаврилова А.А., 1965, с. 46; László G., 1943, рис. 17, 2]. В памятниках Казахстана и Средней Азии они не найдены.

Для соединения перекрестий ремней оголовья служили железные кольца и бронзовые Т-образные бляхи с растительным орнаментом (рис. 73, 9). Последние встречены в Саяно-Алтае и генетически восходят к подобным бляхам IX–X вв. сросткинской культуры. В памятниках Казахстана и Средней Азии XIII–XIV вв. они не обнаружены.

Детали деревянного остова седел сохраняются редко. Седла монгольского времени имели полки с прямым обрезом в нижней части, более высокую и массивную, чем у ранних седел, переднюю луку с прямоугольным вырезом снизу и широкую массивную относительно низкую заднюю луку. Такое седло найдено С.В. Киселевым в погребении XIII–XIV вв. на р. Хирхира в Забайкалье [Вайнштейн С.И., 1966б, с. 71, рис. 8, 1]. У наиболее хорошо сохранившегося седла из кургана 17 Кудыргэ передняя лука представляла собой массивный треугольный в сечении брус с вырезом и отверстиями у основания для прикрепления к полкам (рис. 73, 10). [Гаврилова А.А., 1965, табл. XXVII, 13].

Седельные луки украшались роговыми кантами с отверстиями для прибивания к луке. Канты плоские (рис. 72, 41, 42) или Т-образные в сечении [Гаврилова А.А., 1964, рис. 1, 4]. Обивка седел кантами имеет древнюю традицию, восходящую к VI–VIII вв. (Кудыргэ) [Гаврилова А.А., 1965, табл. XII, 13]. Помимо роговых кантов, для украшения седельных лук использовали металлические оковки. Луки седла, найденного на Часовенной горе, были украшены серебряными тиснеными накладками с шестилепестковыми цветами в узоре [Теплоухов С.А., 1929, табл. II, 67] и окованы медными кантами, орнаментированными выпуклыми точками.

К полкам пробоями прибивали железные кольца для приторачивания (рис. 72, 65; 73, 11]). Впервые седельные кольца появляются в памятниках Саяно-Алтая IX–X вв. [Кызласов Л.Р., 1960, рис. 6, 9].Кроме колец, для крепления вещей на седлах использовали также железные петли П-образной формы [Гаврилова А.А., 1964, с. 164, рис. 1, 2).

Для скрепления деревянных деталей седел служили железные скобы и заклепки.

Стремена относятся к трем основным типам. Наиболее распространены стремена дуговидной и арочной форм с широкой подножкой и отверстием в плоской расплющенной дужке (рис. 73, 8), известные от Забайкалья до Северного Причерноморья. От стремян XI–XII вв. они отличаются более широкой подножкой. Вариантами этого типа являются стремена с широкими боковыми дужками, усиленными ребрами (рис. 72, 79), а также стремена арочной формы с выступом при переходе от дужки к подножке (рис. 72, 91). Второй тип представлен стременами арочной формы с прямоугольно вытянутой петлей для путлища, не отделенной от дужки и представляющей собой верхнюю расплющенную часть дужки (рис. 73, 7). Аналогии им имеются в памятниках Восточной Европы [Федоров-Давыдов Г.А., 1966, с. 12, тип В-I, II]. Свое происхождение этот тип стремян ведет от стремян с невыделенной петлей сросткинской культуры IX–X вв. (рис. 27, 92–93). Третий тип характеризуется стременем, сделанным из толстого стержня, с плоской, довольно широкой подножкой без валика и без петли для подвешивания [Гаврилова А.А., 1965, табл. XXVII, 14].

Подпружные пряжки были железные и костяные. Железные пряжки — крупные, с подпрямоугольной, трапециевидной или округлой рамкой (рис. 72, 80; 73, 5, 6) и подвижным шпеньком. Они принадлежат к типам, имеющим широкое распространение. Костяные подпружные пряжки — крупные, удлиненных пропорций, заострены, с двумя поперечными прорезами для ремня. Генетически они восходят к костяным подпружным пряжкам сросткинской культуры, но в отличие от них имеют более крупные размеры и более удлиненные пропорции. Кроме того, у них нет продольного прореза для прикрепления язычка на оси [Гаврилова А.А., 1964, с. 168]. Язычок крепится через специальные отверстия в пряжке и располагается поверх ее корпуса (рис. 73, 12).

Кроме крупных подпружных пряжек, для соединения ремней сбруи использовали также более мелкие прямоугольные и округлые пряжки общераспространенных в это время типов (рис. 72, 92, 93).

Для украшения ремней узды служили бронзовые и железные бляшки, которые в погребениях XIII–XIV вв. встречаются реже, чем в конце I тысячелетия н. э.

В одном из курганов Жартаса (Казахстан) узда была снабжена бронзовым чашевидным налобником (рис. 72, 62). Вероятно, эта деталь конского убранства связана со старой традицией, корни которой уходят к культуре кимаков IX–X вв. Восточного Казахстана и северо-западных предгорий Алтая, у которых украшение узды налобниками было довольно широко распространено.

Керамика в быту кочевников XIII–XIV вв. употреблялась мало, она была вытеснена металлическими сосудами. Этим объясняется отсутствие глиняной посуды в погребениях. Вне могил керамика встречена в насыпях трех курганов. В двух курганах найдены фрагменты лепных сосудов, в третьем (Королевка) — целый лепной грубо сделанный горшочек с плоским дном (рис. 72, 73). Один сосуд найден также под каменной выкладкой могильника Тегирмен-Сай [Абетеков А.К., 1967, рис. 3, 7]. Все они являются, видимо, остатками тризн. Во многих погребениях обнаружены серебряные и медные пиалообразные чаши с тонкими стенками и утолщенным краем (рис. 72, 82). Особенно много их в Казахстане и Средней Азии, причем попадаются они и вне погребений. Поверхность сосудов гладкая или украшена вдоль венчика зоной гравированного растительного орнамента. Иногда орнаментировано дно внутри сосуда. Помимо чаш, в употреблении были серебряные ковши и кубки, украшенные вдоль венчика характерным гравированным растительным орнаментом (рис. 73, 17). В повседневном быту употреблялись также железные котлы и блюда, которые получили широкое распространение с конца I тысячелетия н. э.

Кочевники пользовались, кроме того, деревянной, кожаной и берестяной посудой, однако целых форм этой посуды в курганах XIII–XIV вв. не сохранилось.

Некоторое представление о костюме населения дают остатки одежды, обуви и головных уборов, встреченные в погребениях. Представители зажиточной части кочевого общества носили платье из импортных шелковых тканей. Шелковая ткань в кургане 17 Кудыргэ была двух сортов: светло-коричневая тафта и плотная камчатая ткань саржевого переплетения с узором из ромбов и квадратов светло-коричневого и золотисто-коричневого цветов. Из этой ткани была сшита одежда с проймой и пришивным рукавом, подобная монгольским женским халатам, имеющим подкладку и стоячий воротничок. Из тафты была сшита подкладка, а из узорчатой ткани — стоячий воротничок [Гаврилова А.А., 1965, с. 49]. Теплую одежду шили из меха. Куски овчинных штанов сохранились на костях таза и ног покойника в Жартасе [Маргулан А.X., 1959, с. 251].

В нескольких погребениях были обнаружены остатки кожаных бескаблучных сапог типа казахских ичиг. В нескольких случаях выявлены их детали. Подошвы таких сапог шили из нескольких слоев кожи, они имели заостренные, слегка загнутые вверх носки. Задники делались из кожи или бересты. Подошвы сапог из Тош-Башага были из пяти — семи слоев кожи, а задники — из четырех [Винник Д.Ф., 1963, с. 84, 85]. Берестяные задники имела женская обувь из Кудыргэ [Гаврилова А.А., 1965, с. 48], которая была сшита из хорошо выделанной кожи без подметок и каблуков [Руденко С., Глухов А., 1927, с. 41]. Кожаные сапоги из кургана у Вишневки имели двуслойную подошву, а голенища их были сшиты из мягкой кожи шелковой крученой желтой ниткой [Кадырбаев М.К., 1975, с. 131]. В погребении у Королевки верхний край голенища сапог был расшит бронзовой ниткой растительным узором, центральный цветок которого аналогичен цветкам, изображенным на серебряных подвесках и серебряной обкладке ножен из этого погребения [Максимова А.Г., 1965, табл. IV]. От него по обе стороны отходят две параллельные линии фестонов с украшением в виде двух пар рогов барана — орнамента, широко распространенного у кочевых народов, в том числе на одежде казахов [Захарова И.В., Ходжаева Р.Д., 1964, с. 61, 64, рис. 13, б].

Головные уборы представлены остатками шапочек с нашивными металлическими пластинами в качестве украшений (Королевка, Кудыргэ) и высоких конусообразных шляп типа бокки (рис. 72, 71). В погребении у Королевки находились остатки шапочки типа тюбетейки из шелковой ткани, каркас которой на лбу образовывали две изогнутые пластинки — нижняя бронзовая с изображением в центре цветка, выполненного чеканкой, а верхняя золотая [Максимова А.Г., 1965, табл. IV, 4, 5]. Из высоких конических головных уборов наиболее хорошо сохранилась «бокка» из погребения, опубликованного Ф.X. Арслановой (рис. 72, 71). Она была изготовлена из двух листов тонкого (0,2 мм.) серебра, соединенных кровельными швами. По нижнему краю головного убора, а также спереди и сзади по вертикали имелся тисненый орнамент в виде двух рядов плетений («косички»). На полях были сделаны отверстия диаметром до 1 мм. для пришивания серебряных листов к мягкой подкладке или шапочке.

К предметам, вероятно, женской одежды относились платки. Остатки шелкового платка лежали под шеей женщины в погребении 3 Часовенной горы [Гаврилова А.А., 1965, с. 73].

Принадлежностью мужского костюма был пояс с прямоугольными обоймами из твердых материалов, чаще из металла (рис. 73, 31), к которым подвешивали оружие, нож в ножнах, кресало в мешочке и др. [АКК, 1960, табл. VIII (окончание), рис. 216]. Помимо блях-обойм функционального назначения, пояса декорировались бляхами различного вида — небольшими фигурными, прорезными с растительным орнаментом, железными с серебряной инкрустацией и пр. [Гаврилова А.А., 1965, рис. 13, 17, 20; Маргулан А.X., 1959, с. 254; Максимова А.Г., 1965, табл. I, 2). Возможно, деталями поясов были также крупные фигурные бляхи типа медальонов с орнаментом [Максимова А.Г., 1965, табл. I, 1; Пугаченкова Г.А., 1967, рис. 3, 1–5; Винник Д.Ф., 1963, рис. 8] (рис. 72, 81). Концы пояса закреплялись металлическими наконечниками. Пряжки на поясах находились слева [Гаврилова А.А., 1965, с. 97] или справа [Басандайка, 1947, табл. 55]. Подвесные ремешки продевались в большие обоймы, надетые на ремни (рис. 73, 31), затем в скобу под большой обоймой и закреплялись малыми обоймами, надетыми на ремешки. Пряжки и бляхи поясов делали из различных материалов — бронзы, серебра, агальматолита, железа. Следует подчеркнуть, что пояса с наборными бляхами находились только в богатых погребениях, пояса же из более бедных захоронений, вероятно, имели обоймы из органических материалов (кожи, дерева), вследствие чего от них сохраняются только пряжки.

Украшениями служили подвески, бляшки, серьги, бусы. Бронзовые и серебряные подвески представлены в женских и мужских погребениях. Четыре серебряные подвески находились в захоронении воина у Королевки около плеча правой руки и с левой стороны черепа, из них две медалевидной формы были покрыты растительным орнаментом [Максимова А.Г., 1965, табл. I, 3]. Для украшения женской одежды использовали нашивные бляшки из листового серебра прямоугольной, квадратной, ромбовидной и трапециевидной формы с фигурно вырезанными краями (рис. 72, 57–59).

Серьги, изготовленные из серебра и бронзы, находят как в женских, так и в мужских погребениях. Выделяются три основных типа серег. Первый, простейший тип — проволочные серьги в виде несомкнутого кольца (рис. 73, 22). Аналогия серьгам этого типа широко известна в погребениях кочевников причерноморских степей [Федоров-Давыдов Г.А., 1966, рис. 6, 1]. Серьги этого типа генетически связаны, очевидно, с подобными серьгами в виде литого или проволочного несомкнутого кольца, распространенными в тюркских памятниках VIII–X вв. степей Западной Сибири и Алтая, у кимаков и родственного им населения, оставившего памятники сросткинской культуры (рис. 26, 91; 27, 86).

Второй тип, хронологически, вероятно, несколько более поздний, представлен проволочными серьгами в виде знака вопроса. На прямой конец серьги обычно накручена проволочная спираль или надета бусина (рис. 72, 96–98; 73, 21). Этот тип серег также имеет многочисленные аналогии в памятниках кочевников Восточной Европы XII–XIV вв. [Плетнева С.А., 1958, рис. 16, 2, 3; Федоров-Давыдов Г.А., 1966, рис. 6, тип VI].

Третий тип характеризуется серьгами со щитком на S-образном стержне (рис. 73, 20). При изготовлении этих серег сначала отливали или делали из проволоки стержень. Затем верхний конец его расплющивали и продевали, вероятно, в восковую модель, по которой отливали щиток с гнездами для вставки камней. Снизу расплющенный конец стержня закручивался, как бы поддерживая щиток. Серьги этого типа распространены на Саяно-Алтае [Гаврилова А.А., 1965, рис. 14, 1, 2, табл. XXVI, 7], в Средней Азии и Казахстане [ОАК за 1891 г., с. 128, № 131, рис. 98, а, б; Винник Д.Ф., 1963, рис. 13]. По мнению А.А. Гавриловой, в конструкции этих серег, как и в конструкции поясов с обоймами, отражены традиции таштыкской культуры [Гаврилова А.А., 1965, с. 76, 97].

Бусы в погребениях находят довольно редко и в небольшом количестве. Они встречены в женских и детских погребениях. Сердоликовые бусы бипирамидальные, шестии семигранные принадлежат к широко распространенному типу, имеющему аналогии в поздних погребениях Басандайки [Басандайка, 1947, табл. 33, 68, 84–86], в славянских памятниках [Арциховский, А.В., 1962, с. 51, 52], у кочевников степей Северного Причерноморья [Плетнева С.А., 1958, рис. 14, 4; Федоров-Давыдов Г.А., 1966, с. 75].

Стеклянные бусы и бисер изготовлены путем накручивания стекла на твердую основу. Встречены следующие разновидности бус: биконические из заглушенного стекла, глазчатые из черного стекла с желтыми и голубоватыми глазками, с волнообразно наложенными нитями желтого стекла на черное стекло. Бисер белого, синего и бирюзового цветов из заглушенного стекла.

Зеркала являлись исключительно принадлежностью женского туалета. Все они или привозные из Китая, или изготовлены по импортным, причем значительно более ранним, образцам. На оборотной стороне одного из них имеется рельефное стилизованное изображение животных в двух концентрических кругах, среди которых в наружном круге различается собака, лошадь, черепаха и мышь (рис. 72, 101). Во внутреннем круге изображены, вероятно, так называемые собаковидные морские кони в погоне друг за другом. В центре зеркала — петля, в которую продеты два кольца диаметром 3 см из серебряной проволоки с нанизанными на них костяными дисками. На другом зеркале в центральном круге расположены рельефные изображения дракона, тигра, черепахи со змеей и, по-видимому, феникса [Гаврилова А.А., 1965, табл. XXVI, 4, с. 48].

Помимо описанных предметов, в погребениях кочевников попадается большое количество различных мелких вещей. К поясу подвешивались мешочки из кожи или ткани с огнивом и другими предметами. Подобные мешочки изображались еще на каменных изваяниях VII–VIII вв. [Евтюхова Л.А., 1952, рис. 3; 5, 1, 3]. Кожаные подвесные сумочки украшали железными бляхами с серебряной инкрустацией [Маргулан А.X., 1959, с. 254]. Литая бронзовая пряжка-накладка с характерным фигурным орнаментом в виде рогов барана украшала сумочку в Жартасе [Маргулан А.X., 1959, с. 254, рис. 5, 6] и т. п.

В погребениях у Часовенной горы встречены мелкие вещи, характерные для синхронных древнехакасских погребений. К ним относятся, в частности, железный крюк, ювелирный железный молоточек с инкрустацией [Гаврилова А.А., 1965, рис. 13, 5, 7], своеобразное навершие в виде когтистого наконечника стрелы [там же, рис. 13, 12]. Присутствие этих предметов в инвентаре погребений Часовенной горы объясняется, скорее всего, контактами населения с древними хакасами.

В связи с арабским завоеванием в VIII в. в Средней Азии начинает распространяться ислам. К концу VIII в. эта религия проникла на территорию Казахстана и сначала широко распространилась в оседло-земледельческих районах. Благоприятную почву для распространения мусульманства создало принятие ислама караханидскими каганами в X в. Вслед за этим они объявили ислам государственной религией. В конце IX–X в. ислам начинает интенсивно распространяться в среде кочевников. Сведения об этом содержат сообщения восточных авторов X–XI вв. (Ибн-Хаукаля, Ибн-Фадлана и др.). Как указывает в 1013 г. Ибн-ал-Асир, ислам приняли почти все западные тюрки [см.: Бартольд В.В., 1897, с. 36]. Однако сообщения восточных авторов о широком распространении ислама в кочевнической среде были несколько преувеличены. Новую религию восприняла прежде всего кочевая знать. Основная масса кочевников продолжала придерживаться старых языческих верований, что находило отражение в обряде погребения, в снабжении покойников оружием, орудиями труда и пищей.

Фактически погребения по мусульманскому обряду, без инвентаря, распространяются более или менее широко в среде кочевников Средней Азии и Казахстана только с XIII–XIV вв. Для мусульманских погребений Средней Азии этого времени характерны захоронения покойников без вещей, в грунтовых могильниках, на спине, в вытянутом положении с небольшим наклоном на правый бок, головой на северо-запад, с лицом, повернутым вправо, на юго-запад, в сторону Мекки. Руки погребенных согнуты в локтях, кисти лежат на лобке. Канонизированная исламом северо-западная ориентация покойников в основном частично совпадала с традиционной языческой, описанной выше, что, вероятно, облегчало проповедь новой религии в кочевнической среде. В ранних мусульманских кочевнических погребениях Средней Азии и Казахстана сочетаются каноны ислама с чертами языческого ритуала, проявляющимися в захоронениях под каменными и земляными курганами, а также каменными оградками. Часть ранних мусульманских погребений расположена на одних могильниках с захоронениями по языческому ритуалу (Пскент, Жартас).

Раньше всего воздействие ислама испытали кочевники Средней Азии и Южного Казахстана, проживавшие вблизи городов, являвшихся центрами распространения мусульманства. Это подтверждает анализ материала могильника 3 IX–XI вв. у городища Баба-Ата в Семиречье, где под курганами, характерными для кочевников, имеются погребения с сырцовыми выкладками в подражание мусульманским надмогильным сооружениям типа сагана [Агеева Е.И., Пацевич Г.И., 1956, с. 49–50]. Сверху насыпи курганов были залиты толстым слоем жидкой глины. Согласно мусульманскому обряду, инвентаря в погребениях не было и датировка погребальных сооружений произведена по размерам сырцового кирпича (44×22×10 и 40×20×10 см.).

В IX–XI вв. единичные подкурганные захоронения с сырцовыми оградками и выкладками появляются среди обычных языческих погребений в Северо-Восточном Казахстане. Такой курган исследован у совхоза № 499 в Павлодарской области, где находилось три погребения [Агеева Е.И., Максимова А.Г., 1959, с. 51–53]. Центральная часть кургана была перекрыта кладкой из сырцового кирпича в два ряда, а по́лы залиты жидким раствором глины. Поверх могильной ямы погребения 3 было выложено из сырцового кирпича нечто вроде сагана. В основной центральной округлой могильной яме размером 3,35×3,07 м. поверху и 2,7×2,3 м. по дну, ориентированной с запада на восток, был захоронен по языческому обряду человек с конем, положенным на приступку вдоль южной стенки могилы головой па восток. В погребальном инвентаре представлены железные восьмерковидные удила, стремя с невыделенной петлей для путлища, железная пряжка, металлическая фигурная накладка на пояс с изображением павлина и обломки железных предметов [Агеева Е.И., Максимова А.Г., 1959, рис. 4]. Два других погребения были, по канонам ислама, без вещей.

Погребения, сочетающие черты язычества и мусульманства, исследованы также в Центральном Казахстане [Кызласов Л.Р., 1951, с. 60–63; Маргулан А.X., 1959, с. 250], в Семиречье [Максимова А.Г., 1968, с. 153–158], в Западном Казахстане [Синицын И.В., 1959, с. 205]. Надмогильные сооружения и погребальные камеры этих памятников разные. В них отражается различие в этническом составе оставивших их тюркоязычных племен. Так, захоронения Центрального Казахстана совершены в грунтовых ямах под каменными курганами, в Семиречье — под курганами с прямоугольными каменными оградками, конструктивно напоминающими курганы-оградки кимаков Восточного Казахстана IX–X вв. [Арсланова Ф.X., Кляшторный С.Г., 1973, табл. I], или земляными насыпями. В Западном Казахстане могилы обозначены оградками из сырцового кирпича.

Оградки в Семиречье являлись, очевидно, как и в Заволжье [Синицын И.В., 1959, с. 205], семейными усыпальницами и содержали по нескольку погребений [Максимова А.Г., 1968, с. 154]. Погребения Центрального Казахстана совершены в прямоугольных, с закругленными углами могильных ямах, типичных для языческих погребений этого района, а захоронения в Семиречье — в грунтовых ямах с заплечиками, перекрытых на уровне заплечиков каменными плитами, или же в грунтовых ямах с подбоями, устроенными на уровне дна, вдоль юго-западных стенок (со стороны кыблы), и заложенными сырцовым кирпичом. Изредка в этих погребениях находят хвостовые позвонки баранов — остатки положенных в могилы, согласно языческому обряду, курдюков.

Точная датировка подавляющего большинства раннемусульманских погребений затруднена отсутствием вещевого инвентаря. Относительно ранними из исследованных, помимо Средней Азии, являются погребения Центрального Казахстана, поскольку они находятся на одном могильнике с языческими захоронениями XIV в. (Жартас) и одновременны им, а также могилы, содержащие остатки ритуальной пищи, что позволяет датировать эти памятники временем около XIV в. К самой поздней группе относятся захоронения в подбоях, характерных для позднемусульманских погребений.

Воспринявшая мусульманство кочевая знать не довольствовалась скромными захоронениями под курганами в грунтовых могилах. Для погребения ее представителей сооружались роскошные мавзолеи — гумбезы, строительство которых явилось высшим достижением кочевнической архитектуры. К таким памятникам в Центральном Казахстане относятся мавзолеи Алаша-хан, Домбаул, Джучи-хан в долине р. Кара-Кенгир [АКК, 1960, с. 148–149, табл. VI, 145, 146], Джубан-Ана и развалины мавзолея Дын на р. Сыры-Су, в юго-западном Казахстане — Сарлытам-Тортоба и Кок-Кесене [АКК, 1960, с. 238, табл. V, 56, 58], в Киргизии — гумбез Манаса [Массон М.Е., Пугаченкова Г.А., 1950], мавзолеи Узгена и др. Они сложены из обожженного кирпича, украшены поливной керамикой и резьбой по камню.

Археологическая культура средневековых хакасов X–XIV вв. открыта в конце 50-х годов Л.Р. Кызласовым. Характерный для нее обряд погребения и инвентарь изучены в курганных группах в долине р. Аскиза на северо-западе Хакасской автономной области, поэтому культура получила наименование аскизской [Кызласов Л.Р., 1975]. Отдельные курганы этой культуры раскапывались и ранее И.П. Кузнецовым, А.В. Андриановым, С.А. Теплоуховым, Г.П. Сосновским, В.П. Левашовой, М.П. Грязновым и другими исследователями [Теплоухов С.А., 1929, табл. III, 63–67; Грязнов М.П., 1940; Липский А.Н., 1949; Кызласов Л.Р., 1975, с. 208–209]. Случайно найденные вместе с другими образцами южносибирских древностей аскизские предметы с конца XIX в. включались в сводные атласы [Клеменц Д.А., 1886; Tallgren А.М., 1917]. После выделения культуры и изучения характерных ее черт появилась возможность выявить их в собраниях случайных находок. В настоящее время число раскопанных курганов аскизской культуры превысило 120. Экспедиция МГУ ведет исследование остатков крупных городских центров этой культуры.

Известные в настоящее время памятники аскизской культуры локализуются в значительных по площади районах Южной Сибири. На севере они встречены в районе современного Красноярска, на востоке — в бассейне р. Кан, на юге — на всей территории Тувы, на юго-западе — на Алтае, на западе ее памятники встречены в отрогах Кузнецкого Алатау (рис. 32). На всей этой территории известны многочисленные случайные находки инвентаря, относящегося к этой культуре [Кызласов Л.Р., 1975, с. 207–209]. В то же время сравнительно слабая изученность памятников аскизской культуры в периферийных районах не дает пока возможности четко очертить ее границы. Но уже сейчас ясно, что в рассматриваемый период аскизская культура в целом занимает территорию основного ядра распространения древнехакасской культуры IX–X вв., с которой она связана генетически. Отпадают лишь пограничные районы, а ядром остается территория верхнего и среднего течения Енисея. В целом границы распространения этой культуры совпадают с рубежами древнехакасского государства, установленными по письменным источникам для X–XII вв.

Аскизская культура существовала с конца X по XVII в., когда ее сменила этнографическая культура современных хакасов [Кызласов Л.Р., 1975, с. 209–211]. Памятники поздних этапов культуры еще не исследованы. В литературе лучше освещен домонгольский период — конец X–XII в. (малиновский этап). К нему же относится и большинство исследованных памятников. Период XIII–XIV вв. (каменский этап) только начинает изучаться [Кызласов И.Л., 1978].

Наибольшее основание для определения хронологических рамок аскизской культуры дают наблюдения над закономерностями развития предшествующих ей культур южносибирского средневековья [Кызласов Л.Р., 1969а, гл. IV]. На первом (малиновском) этапе в раннеаскизских комплексах можно встретить отдельные пережиточные формы предметов: наконечники стрел (рис. 33, 82–84), бронзовые бляхи тюхтятского типа (рис. 33, 59–61, 63; 74, 26), двукольчатые удила с перпендикулярными кольцами и витыми, а чаще ложновитыми или гладкими звеньями (рис. 74, 19, 72). В то же время такие удила сочетаются с псалиями, скобы которых украшены у основания длинными гребнями. Цельнокованные стержневые псалии XI–XII вв. иногда имитируют эти гребни (рис. 74, 19). Упоровые удила — типичная деталь аскизского инвентаря. В некоторых случаях они имеют крюки соединения звеньев с расклепанными, накладывающимися на стержень звеньев концами, что является пережиточной формой соединения звеньев с помощью замкнутых колец (рис. 28, 19). При изучении эпитафий начала аскизской культуры по типологическим связям личных тамг удается подчас установить и существовавшие родственные связи между отдельными носителями аскизской культуры и предшествующей тюхтятской культуры IX–X вв. (например, памятников Бай-Булун I и II) [Кызласов Л.Р., 1965а, рис. 5, 6, 7, приложение, 26, 31]. Да и сам обычай ставить стелы с эпитафиями, известный на первом этапе аскизской культуры, указывает на связь и последовательность этих культур.

Относительную хронологию второго (каменского) этапа также проиллюстрируем на примере удил. Общая тенденция к уплощению форм предметов привела в XIII–XIV вв. к созданию очень крупных пластинчатых псалиев. Оформление их нижних концов напоминает подобные сапожку окончания предшествующих типов (рис. 74, 26). Появились новые для аскизской культуры кольчатые и дисковидные псалии. Сочетающиеся с ними крюковые удила в ряде случаев имеют уже совершенно лишние здесь упоры на звеньях, восходящих к типичным формам XI–XII вв. (рис. 74, 3, 55). Подробная типология инвентаря аскизской культуры играет большую роль при решении вопросов относительной датировки этапов также и в силу большого своеобразия этого инвентаря, практически лишающего возможности отыскать сколько-нибудь значительное число датирующих аналогий за пределами ареала культуры. Наиболее сложен в этом плане малиновский этап (конец X–XII в.). Исключением здесь являются, пожалуй, лишь наконечники стрел, во многом близкие по облику к одновременным сериям не только из Западной Сибири и Приуралья, но в значительной мере и из Восточной Европы. Хорошо подтверждают датировку этапа и привозные предметы. Например, бипирамидальные сердоликовые и фасетчатые хрустальные бусы, привозившиеся из Средней Азии, а также стеклянные бусины сирийского производства [Кызласов И.Л., 1977а]. Найдены в курганах и сунские монеты. Инвентарь каменского этапа (XIII–XIV вв.) представляет большие возможности для сравнений, несмотря на то что продолжает сохранять основные черты самобытности. В нем появляются характерные для эпохи в целом типы поясных блях (рис. 74, 41, 42, 69), Э-образных серег (рис. 74, 44), стремян (рис. 74, 1, 2, 58), столовой серебряной посуды (рис. 74, 5, 6, 56, 57) и т. д. Датировка этапа хорошо подтверждается сосуществованием его памятников с древнемонгольскими городами на территории Тувы (могильник Межегейского городища) [Кызласов Л.Р., 1969а, с. 161–163]. Отдельные древнехакасские изделия встречаются в кипчакских погребениях XIII–XIV вв. в Прииртышье и даже на Дону, а также в прибайкальских могилах того же времени (Ильмовая Падь) [Арсланова Ф.X., 1970, табл. I, 4; Кызласов И.Л., 1978, 1979].

Сведения о древнехакасском государстве, управлявшемся династийным родом кыргыз, содержатся в трудах средневековых арабо- и персоязычных ученых X–XV вв. и в китайских хрониках и сочинениях XI–XIV вв. Знакомы с ним были и западноевропейские путешественники. Часть авторов заимствовала сведения из более ранних сочинений IX–X вв. (ал-Йакут, ал-Казвини, ал-Бакуви), некоторые лишь упоминают средневековых хакасов в перечне известных им народов (Бируни, Мубарак-шах, Рубрук), но остальные значительно дополняют данные более ранних источников, что должно учитываться при работе над историей народов Саяно-Алтайского нагорья [Кызласов Л.Р., 1960а, 1964, 1965, 1966, 1968а, б, 1969а].

Древнехакасское государство занимало значительную территорию с центральными землями в бассейне верхнего и среднего течения Енисея, соседствующую с кимаками, карлуками, уйгурами, киданями, курыканами и таежными северными племенами. Несмотря на то что территория государства в XII в. сократилась (рис. 32), оно до самого монгольского завоевания оставалось крупной феодальной державой с разноэтничным населением общей численностью около 450–500 тыс. человек [Кызласов Л.Р., 1966], с данническими отношениями между покоренными и господствующими племенами, с пережитками рабства. Государственный аппарат имел сложную иерархию с развитой титулатурой. Регулярная армия подразделялась на десятки, сотни, тысячи и тумены. Подробно описанные географические условия края хорошо согласуются с существовавшими отраслями хозяйства: скотоводством (крупный и мелкий рогатый скот, свиньи, лошади, верблюды) в сочетании с развитым орошаемым пашенным земледелием, горным делом, ремеслом и пушным промыслом. Развитая внешняя торговля и дипломатические связи привели к подробному описанию в источниках основных караванных путей в Восточный Туркестан, Западную и Восточную Сибирь, Центральную Азию и Китай. Социально-экономическое развитие общества привело к появлению городов (в разных источниках перечислены пять крупных центров). Основной религией общества был шаманизм. Вера в очистительные свойства огня объясняет практикуемый обряд трупосожжения. Сами средневековые хакасы — народ европеоидной расы с примесью монголоидности, тюркоязычный.

Политическая история XI–XII вв. известна мало. Можно отметить лишь незначительные стычки с киданями во время продвижения последних в Среднюю Азию, имевшие место в Северо-Западной Монголии, тогда принадлежавшей древнехакасскому государству. В результате борьбы с найманами эта территория была утрачена в середине XII в. В 1207 г., когда многочисленная армия Джучи вторглась в пределы древнехакасского государства, его правители, вероятно хорошо знавшие внешнеполитическую обстановку, подчинились монгольским феодалам без вооруженного сопротивления. Однако избежать войны все же не удалось. В 1218 г., когда Чингисхан потребовал от средневековых хакасов участия в завоеваниях и карательных операциях его армии, они отказались и восстали, полностью испытав на себе за это страшную мощь монгольского удара. В этой борьбе на стороне средневековых хакасов сражались практически все племена Саяно-Алтайского нагорья, в течение многих веков входившие в одно государство. Жестокое поражение подорвало силы енисейского государства, но не лишило его способности и стремления к сопротивлению. С этого времени во всех исторических сочинениях древнемонгольского государства имя средневековых хакасов неизменно значится в перечне «немирных племен». Накопив силы, средневековые хакасы в 1273 г. подняли новое восстание, которое позволило князьям из рода кыргыз в течение 20 лет вновь независимо править Саяно-Алтайским нагорьем. Новое завоевание этих земель монгольскими феодалами произошло только в 1293 г. Кроме физического уничтожения, юаньская администрация выселила значительное число «немирных племен» в Монголию, создав военно-земледельческие поселения. Территория древнехакасского государства была оккупирована. Других сведений о крупных выступлениях саяно-алтайских народов против ига монгольских феодалов мы не имеем. Все это при учете единства действий саяно-алтайских племен в 1218 г. и управления древнехакасских князей, как на среднем, так и на верхнем Енисее в 1273–1293 гг. позволяет нам считать временем окончательного уничтожения древнехакасского государства не 1207 г., а 1293 г., т. е. конец XIII в.

Сведения письменных источников об оседлой жизни значительной части населения древнехакасского государства имеют археологические подтверждения. Хотя сельские поселения аскизской культуры еще не изучены, об их существовании говорят подъемные материалы. Например, сборы на дюнах по правому берегу Енисея от д. Сизой до г. Минусинска свидетельствуют, что там существовали поселения XI–XII вв. Они были неукрепленными и по внешнему виду мало отличались от селений предшествующего времени. На значительную плотность населения в долине Енисея в рассматриваемый период указывают не только многочисленные курганы и случайно найденные предметы аскизской культуры, но и широко известные горные крепости-убежища. Они существовали практически в каждой удобной для жизни долине горного края. Возникнув в предшествующее аскизской культуре время, они, несомненно, использовались и продолжали сооружаться в XI–XII вв. и позднее. Датировать эти крепости позволяют курганы, расположенные в них и вдоль их стен, наскальные рисунки и собранные подъемные материалы. О бытовании крепостей вплоть до XVII в. сообщают русские письменные источники. Существование таких крепостей-убежищ, имеющих обычно слишком малую для постоянной жизни площадь (в среднем 6-10 тыс. м²), располагающихся на вершинах труднодоступных скал и сопок с прекрасным обзором, не оставляет сомнений в том, что где-то поблизости с ними, в удобных для жизни местах речных долин, находились постоянные поселки. Такие убежища подтверждают тем самым существование не только оседлых поселений, но и их неукрепленность. Многочисленность крепостей наводит на мысль, что практически каждый крупный поселок имел подобное укрепленное убежище. Известны также целые укрепленные районы, предназначенные для убежища населения многих селений. Они резко отличаются по размерам: стена оглахтинской крепости протянулась на 25 км., только южная стена укрепления на Хызыл-Хае у д. Подкамень достигает 2 км. длины (остальное — неприступные скалы). Расположенные в самом центре древнехакасского государства периода его расцвета такие крепости свидетельствуют о феодальной раздробленности огромной державы.

Такие крепости — один из источников для изучения фортификационного искусства носителей аскизской культуры. Они укреплялись сложенными насухо стенами из плитняка и камня, высота которых еще в XIX в. достигала в ряде случаев 2 м. [Appelgren-Kivalo Н., 1931]. Обычная ширина кладки 1,5–2 м. Там, где стена защищала значительное по площади убежище и имела большую длину, она часто повторяла рельеф местности. В широких логах вдоль стен выкапывали ров, стены укрепляли пристроенными к их внутренней стороне дополнительными прямоугольными в плане бастионами из камня. Длинные прямые участки обороны в некоторых случаях укрепляли стеной, идущей зигзагообразной линией, соседние выступы которой позволяли вести перекрестный обстрел. Для укрепления верхней части стен часто употребляли и деревянные палисады. Планы крепостей различны, так как они зависят от рельефа местности. В большинстве случаев подковообразно изгибающаяся стена огораживает площадку на краю скального обрыва. Укрепления без обрывов имеют форму неправильного овала, трапеции, иногда круга. Некоторые крепости состоят из нескольких примыкающих друг к другу отсеков. Нередко укрепления имеют два-три ряда стен. Проходы в крепость всегда узки (обычно не шире 1,5 м.), часто расположены у края обрыва или прикрыты изгибами стен [Appelgren-Kivalo Н., 1931; Кызласов Л.Р., 1960, 1963а, 1969б, 1975, с. 209].

Фортификационным сооружением другого рода является замок, раскапываемый на территории средневекового города в устье р. Уйбат (рис. 33, А). Это крупное сооружение из сырцового кирпича пережило несколько строительных периодов. Первоначально (видимо, в конце IX–X в.) оно в плане было квадратным (30×30 м.). Стены, достигавшие, вероятно, 6–7 м. в высоту, были толстыми у основания (более 2 м.) и сужались к верхнему краю. Возможно, уже в тот период усеченно-пирамидальный замок был двухэтажным. С течением времени у владельцев замка возникла необходимость увеличить его. К первоначальному квадрату было вплотную пристроено такое же по размерам сооружение, так что южная стена здания стала внутренней, делящей замок на две равные части. Вероятно в ней был пробит проход, связывающий старую и новую части построек. Единственный узкий вход (шириной 1,2 м.) в замок находился в восточной стене. Возможно, одновременно с этой перестройкой к длинной восточной стене были пристроены четыре башни, на 6 м. выступающие за линию стен; центральные башни были трапециевидными в плане, угловые — в форме восьмигранников. Размер сырцового кирпича, из которого сложена постройка, всюду одинаков — 42–45×22-26×10–12 см.

Узкий вход в замок в результате перестроек оказался буквально зажат между двумя мощными башнями у северного угла. Три другие стены сооружения не имели дополнительных укреплений. Возможно, это объясняется тем, что южная и северная стены в силу своей небольшой длины могли простреливаться с выступающих угловых башен, а западная стена — сверху.

Окружавший замок город — самое крупное городское поселение аскизской культуры — укреплен, видимо, не был.

Из других монументальных сооружений города раскопано небольшое прямоугольное здание (16×20 м.) административного назначения (рис. 74, А). Занимавший все внутреннее пространство здания зал (13×17 м.) имел 10 массивных (диаметром до 0,5 м.) деревянных колонн, стоявших квадратом. В центре окруженного колоннами пространства сохранились остатки небольшого возвышения из сырцового кирпича. Каждая из колонн опиралась на вмазанную заподлицо с глинобитным полом базу — песчаниковую плиту, имевшую разметку для установки колонн. Стены здания были сложены из сырцового кирпича размером 34–36×20×8 см. Кладка велась прямо на дневную поверхность, без фундамента. В связи с этим хорошо знакомые со свойствами необожженного кирпича строители использовали деформационные швы, разделявшие стены здания через определенные промежутки и сохранявшие их от разрывов при усадке кирпича и раствора (рис. 74, А). На территории города обнаружены остатки других сырцовых и столбовых построек, крытых черепицей. Основу общей застройки города составляли деревянные срубные и столбовые дома.

Если кирпичное строительство в древнехакасском государстве возникает в результате культурных связей с народами Средней Азии и Восточного Туркестана и, вероятно, непосредственно связано с градостроительством древних уйгур, то возведение обычных бытовых деревянных построек имеет давнюю местную традицию, восходящую по крайней мере к таштыкской эпохе.

Аскизскую культуру отличает от смежных во времени и пространстве культур, помимо прочего, и еще одна особенность: подавляющее большинство предметов быта, начиная от орудий труда и кончая конским снаряжением и личными украшениями, изготовлялось из железа. Это свидетельствует о возросшем значении горного дела и черной металлургии. Нельзя не отметить высокое качество получаемого сырья и подлинный профессионализм его использования [Хоанг Ван Кхоан, 1974]. Массовость подобных изделий, их стандартизация (вплоть до мотивов орнамента) позволяют предположить все более возрастающую товарность ремесла и, вполне вероятно, специализацию ремесленников, разделение операций. Вместе с тем несомненное существование индивидуальных по различным деталям оформления наборов снаряжения (в пределах отмеченной стандартизации), вероятно, свидетельствует и о работе на заказ. Неоднократно отмечавшееся в письменных источниках высокое качество древнехакасского оружия, хорошо известная археологически широкая функциональная дифференциация видов вооружения (например, наконечников стрел) свидетельствуют о существовании профессионалов-оружейников. Небывалого до того размаха достигла работа ювелиров: все конское убранство, многие детали снаряжения всадников, одежды и детали туалета мужчин и женщин, даже некоторые орудия труда стали украшаться серебряной насечкой. Если в IX–X вв. и ранее серебряная инкрустация была врезной — металл набивался в специальные, выбранные в железе канавки, то в аскизской культуре основным приемом стала поверхностная таушировка (собственно говоря, аппликация серебром). Для нее поверхность фона насекалась крест-накрест линейными бороздками, мелкие участки — каплевидными заусенцами. Покрывавшиеся серебром участки всегда были углублены по сравнению с выступавшими ребрами и валиками железа, составлявшими сам орнамент. В XIII–XIV вв. приемы работы несколько изменились. Насечка фона крест-накрест сменилась каплевидными заусенцами. Орнамент стал располагаться более широкими поясами и фигурами, внутреннюю их поверхность перестали покрывать серебром. Орнамент из контурного стал силуэтным, затем — прорезным. От фона его отделяли невысокие тонкие валики. В монгольское время появилась и новая манера подготовки фона изделий — насекание линейными бороздками, повторяющими контур орнаментальных мотивов. Эта манера существовала и на поздних этапах аскизской культуры, сохранившись с небольшими изменениями до этнографической культуры хакасов.

Разнообразные формы кухонной и столовой посуды, изготовленной на гончарном круге, свидетельствуют о продолжении и развитии гончарной традиции. Посуда имеет горновой обжиг. Вместе с тем существовало и домашнее производство лепных сосудов.

Торговые связи и караванные пути, отмеченные письменными источниками, подтверждаются археологическими находками. Из Средней Азии и Восточного Туркестана на Енисей попадали не только шерстяные и шелковые ткани, предметы роскоши, зеркала, сердоликовые бипирамидальные, хрустальные фасетчатые и стеклянные бусы [Кызласов И.Л., 1977а], но и оружие (иногда с арабскими надписями). В тарных сосудах и кувшинах оттуда же привозились дорогие масла и виноградные вина. Попадали с караванами и отдельные бытовые предметы, например пружинные цилиндрические замки. Ряд письменных источников прямо указывает на пребывание на Енисее мусульманских купцов. На Элегестском городище XIII–XIV вв. обнаружен квартал зданий среднеазиатского типа и мусульманское кладбище с мавзолеем. Раскопанный на р. Хемчик мусульманский могильник Саадак-Терек относится к существовавшей в то же время торговой фактории (Кызласов Л.Р., 1963, 1969а, с. 160–161). Прямых торговых связей с дальневосточными центрами в то время, видимо, уже не было. Однако через посредство соседних племен в древнехакасское государство поступали изделия из сунского фарфора, зеркала, монеты, шелка. Средневековые же хакасы продавали мускус, меха, мамонтовую кость, некоторые породы древесины, ловчих соколов и чистопородных лошадей, а также хлеб [Кызласов Л.Р., 1969а, с. 120–121, 169–171].

Огромное количество монет, найденных на территории древнехакасского государства [Лубо-Лесниченко Е.И., 1975а], а также сделанные на обороте некоторых из них енисейские надписи, связанные с их стоимостью, доказывают существование здесь внутреннего денежного обращения. Основой этого обращения служили дальневосточные бронзовые деньги, но на р. Иджим в Саянах найдена и крупная серебряная монета хулагидского чекана 1320 г. из г. Иезда.

В целом аскизская археологическая культура древнехакасского государства несомненно относится к западному азиатскому культурному ареалу. Экономические и культурные связи со Средней Азией и Восточным Туркестаном преобладали. Даже после монгольского завоевания, когда Саяно-Алтайское нагорье административно вошло в состав Юаньской империи, положение в общем не изменилось. Примером может служить широко распространенный в XIII–XIV вв. орнаментальный мотив синусоидального изогнутого растительного побега. На аскизских изделиях он гораздо ближе к распространенной в западных владениях чингисидов схеме, чем к юаньской.

Орудия сельскохозяйственного производства известны главным образом по случайным находкам и датируются по аналогиям. К обычным для Южной Сибири плужным лемехам и сошникам местного производства добавляются находки чугунных лемехов и отвалов XIII–XIV вв. (рис. 74, 7, 18) дальневосточного производства, появление которых на Енисее связано не только с торговлей, но и с организацией монголами в Туве военно-пахотных поселений и городов с этнически пестрым населением. Серпы и косы-горбуши аскизской культуры, по-видимому, мало отличались от сельскохозяйственных орудий предшествующего времени. В некоторых курганах встречены оковки лопат (рис. 74, 9). Для переработки урожая применялись ручные мельницы. Ал-Идриси сообщает о водяных мельницах, сооруженных средневековыми хакасами на «главной реке» их области. В таежной и подтаежной зоне государства применялись корнекопалки (рис. 74, 63) с железными втульчатыми наконечниками на конце. Широко использовались тесла-мотыги, в X–XII вв. имевшие несомкнутые втулки, более узкие, чем рабочая часть (рис. 74, 11). Эта восходящая к предшествующему времени форма орудий в XIII–XIV вв. сменяется иной — втулка равна по размерам рабочей части или превышает ее (рис. 74, 54). Такой облик этих орудий близок к традиционному виду подобных орудий тюрок Алтая (рис. 28, 73; 33, 14).

Интересные орудия, совмещающие в себе небольшой молоток и напильник (в расширенном конце рукояти) полукруглого сечения (рис. 74, 46), применялись в производстве, вероятно, особенно часто ювелирами. Самыми разнообразными мастерами использовались молотки разных размеров и формы. Недаром их так много среди случайных аскизских находок. При разных тонких операциях применяли пинцеты с зажимами. Универсальным орудием продолжали оставаться ножи. В зависимости от назначения они имели разные размеры и форму. В снаряжение всадника входили особые миниатюрные ножички (длиной 2,5–5 см.) и штыковидные длинные, узкие ножи боевого назначения (рис. 74, 12, 71). Аскизские ножи часто имеют нависающий вдоль спинки бортик, придающий их сечению Г-образный вид.

Носители аскизской культуры старались не помещать в могилы дорогого оружия. Немногочисленные мечи, как правило, лежат в курганах с согнутыми вдвое или втрое клинками. Они однолезвийные, с обоюдоострыми концами, черешками для деревянных рукояток, легкими напускными перекрестиями. Длина их до 1 м. Мечи выкованы из качественной стали, легки и удобны. Ножны мечей были деревянными. Их устье оковывалось железной пластиной, от которой вдоль по стороне, обращенной к острию меча, отходила дополнительная узкая железная полоска (рис. 74, 33). Две железные петли, напущенные на ножны, заканчивались пробоями с колечками для подвешивания к портупее. Иногда такое кольцо имелось и на рукояти меча (рис. 74, 57). Конец ножен имел железную оковку, овальную в сечении. Относительно частое обнаружение этих оковок в курганах свидетельствует о том, что на погребальный костер обычно клали пустые ножны — символ меча. Находки сабель единичны. Одна привозная сабля имеет арабскую надпись. Наконечников копий и дротиков в комплексах нет. Их также оставляли живым. Умершего сопровождало пустое древко, о чем свидетельствуют встречаемые в курганах железные втоки. Они часто имеют на стержне крепления к древку, небольшое колечко (рис. 74, 10), служившее для привязывания каких-то ремней или декоративных деталей. На использование всадниками пик указывают специальные железные петли, крепившиеся к стремени. В эти петли вставлялись втоки длинных древков, облегчая поддерживание пик в вертикальном положении на скаку. Так перевозились и знамена, вымпелы, штандарты (рис. 74, 3).

На погребальный костер воина средневековые хакасы возлагали боевой лук и колчан со стрелами. Эти предметы хорошо сохранились в погребении Узун-Хая, относящемся к XI в. Лук сложный: деревянная основа усиливалась наклеенными по всей длине внешней стороны сухожилиями, а внутренней — роговыми накладками, все это оклеивалось еще слоем сухожилий и берестой. Концы плеч лука были цельнодеревянными, длина его в распущенном виде составляла 1,22 м.

Длинный берестяной колчан (0,85 м.) имел деревянное вставное дно овальной формы (12×5 см.) и укреплявшую каркас вертикальную деревянную планку. Поверх бересты он был обтянут шкурой жеребенка. Для подвешивания к портупее к вертикальной планке колчана были прикреплены две деревянные петли с сохранившимися в них обрывками ремней (рис. 74, 70). На верхнем ремне пришита железная пряжка с длинным щитком (типа рис. 74, 34). Древки стрел (общая длина 83,5 см, диаметр 0,8 см) — без следов оперения, в нижнем, расширяющемся их конце сделаны прорези для тетивы. Выше прорезей желтой, красной и зеленой красками нарисованы колечки, а также красный винтовой узор по древку. Черешковые наконечники стрел сверху закреплены сухожильной обмоткой (рис. 74, 62).

Среди кальцинированных костей аскизских погребений часто встречаются остатки накладок на луки (рис. 74, 51) и орнаментированных колчанных пластин. Найденные наконечники стрел очень разнообразны. Если в XI–XII вв. преобладают плоские, уплощенные и граненые наконечники разного рода ромбических очертаний (рис. 74, 51–53, 55, 56), то в XIII–XIV вв. увеличивается роль крупных трехлопастных наконечников с вырезами в лопастях и роговыми свистульками (рис. 74, 27–29, 38). Особо отметим редкую форму железных трехперых втульчатых наконечников причудливых очертаний (рис. 74, 39).

Из оборонительного вооружения до нас дошли в погребениях отдельные панцирные пластины (рис. 74, 28) и части кольчуг, свидетельствующие об употреблении панцирных и кольчужных доспехов.

Остатки конского снаряжения встречаются в каждом кургане. От узды сохраняются многочисленные металлические детали: удила с псалиями, бляшки, накладки, распределители ремней, пряжки и наконечники, наносные султаны. В конце X–XI в. встречаются удила с перпендикулярно расположенными двумя кольцами на концах. Стержень псалия в этом случае вставлялся во внутреннее кольцо и закреплялся скобой, служившей для соединения с нащечным ремнем узды. Часто такая скоба украшена длинным гребнем (рис. 74, 19, 72). Этот способ крепления псалий, как и сама форма удил, был широко распространен в евразийских степях в предшествующее аскизской культуре время. Для XI–XII вв. характерны другие удила, концы которых завершаются уплощенной петлей. Ниже нее на стержне расположены упоры, не позволяющие надвигающемуся на конец удил псалию сползать вниз (рис. 74, 20–22). Эта форма существует и в XIII–XIV вв. (рис. 74, 26), постепенно сменяясь крюковыми удилами с крупными кольцами. Последняя форма, пришлая для аскизской культуры, удобная в обращении и простая в производстве, постепенно вытеснила местные варианты (рис. 74, 16; 74, 9, 10, 67). Сосуществование двух видов удил создало «гибридную» форму — крюковые удила с нефункциональными упорами (рис. 74, 55) и дисковидные псалии (рис. 74, 3). Унаследовав у предшествующей культуры сапожковое оформление низа, аскизские псалии сохранили его (рис. 74, 19, 21, 72), но он изменился внешне и потерял свою функцию (рис. 74, 26).

Кольца от удил изготовлялись плоскими или уплощенными и орнаментировались (рис. 74, 10). Уздечные накладки и наконечники, шарнирные подвески нагрудных и потфейных ремней, имевшие округлый, чаще всего сердцевидный конец (рис. 74, 18, 27, 65), развивались по линии уплощения. Упростились, стали геометрически более правильными и их очертания. Вместе с тем появилось парное расположение заклепок, декоративные валики по краям, ячеистый узор сменился геометрическим, расположенным зонами и поясами (рис. 74, 32, 34). Изменялся внешний вид пластин наносных султанов. Цилиндрическая форма их трубочек сменилась конической, с расширением в верхней части (рис. 74, 42, 72; 74, 23, 53). Наносный султан является отличительной чертой украшения узды аскизской культуры. Его положение на храповом ремне определилось находкой части целой узды с султаном в Узун-Хае (рис. 74, 73). Уздечки средневековых хакасов в XI–XII вв., а возможно и позднее, вообще не имели налобного ремня. На эту мысль наводят и трехчастные распределители ремней, которые, как и султаны, восходят к местным прототипам IX–X вв. Поэтому они сохраняют Т-образность вплоть до XIII–XIV вв. (рис. 74, 24; 74, 25, 38, 47). Лишь в XIII–XIV вв. появляются крестообразные распределители (рис. 74, 20).

От седел обычно остаются мелкие железные детали: петли (рис. 74, 23; 74, 24), обкладки лук (рис. 74, 17), изредка — крупные серебряные пластины, украшавшие луки (рис. 74, 52), бляхи (рис. 74, 4, 21). Целое деревянное седло, обтянутое овечьей шкурой, найдено в гроте Узун-Хая (рис. 74, 68). Шкуры крепили ремнями. Подпружные пряжки делали из железа (рис. 74, 37; 74, 50) и из рога (рис. 74, 59, 66; 74, 68). Стремена в XI–XII вв. крайне редко попадали в могилы, в XIII–XIV вв. их стали класть туда чаще. Развитие их шло так же, как и во всей Евразии (рис. 74, 2–5; 74, 1, 2, 58). Только аскизские стремена часто украшались серебряной инкрустацией (рис. 74, 58). Найдены и деревянные стремена (рис. 74, 67). Встреченные в курганах рукояти плетей делались из рога, железа и бронзы и по форме близки к восточноевропейским (рис. 74, 29). Костяные рукояти часто орнаментировали (рис. 74, 61). Для шнуровки, продергивания ремней в XIII–XIV вв. применяли специальные инструменты, завершавшиеся изображением конских голов (рис. 74, 12, 66).

Для изучения транспортных средств большой интерес представляют целиком сохранившиеся в гроте Узун-Хая погребальные сани. По внешнему виду они более всего напоминают нарты хантов и манси и генетически, скорее всего, восходят к небольшим грузовым санкам, до сих пор известным охотникам Саяно-Алтая. Хотя их длина достигает 3 м., у них не было оглобель и, вероятно, лошадь тащила их при помощи ременных гужей (рис. 74, 74). О существовании колесного транспорта говорят находки в кургане 2 группы Кизек-Тигей остатков двухколесной погребальной повозки, напоминающей арбу [Кызласов Л.Р., 1975, с. 196].

В курганах встречаются баночные лепные сосуды, часто украшенные резным и штампованным орнаментом, имеющие насечки по венчику (рис. 74, 8). При раскопках города в дельте Уйбата собрана обширная серия и гончарной керамики самых разнообразных форм, размеров и назначения: небольшие блюдца с округлым краем, выпуклые круглые крышки, миски, вазообразные сосуды со сложным профилем, широкогорлые, овальные в плане невысокие «супницы», крупные толстостенные тарные сосуды. Особенностью всей этой керамики является ровный горновой обжиг, придающий ей кирпично-красный цвет, и сложная форма отогнутого венчика, приспособленного к использованию керамических крышек. Сосуды большей частью гладкостенные, с хорошо заглаженной внешней поверхностью, иногда с тонким резным узором.

В составе столовой посуды выделяются серебряные чаши и кувшины. Их форма в XI–XII вв. во многом близка форме пиршественной посуды предшествующего времени (рис. 74, 6, 7). В XIII–XIV вв. бытовали иные формы, широко известные в памятниках Евразии этого периода (рис. 74, 5, 6, 56, 57).

Из бытовой утвари в курганах наиболее часто встречаются предметы, входившие в походный набор воина-всадника: ножи, шилья, напильнички (рис. 74, 13), туалетные пинцеты (рис. 74, 17), двузубые вилки (рис. 74, 16), щеточки (рис. 74, 45), кресала скобковидной формы, крепившиеся в деревянную колодочку (рис. 74, 36; 74, 65), костяные футляры (рис. 74, 58). От одежды остаются лишь бляшки и пряжки поясов (рис. 74, 19, 40–43, 69), многочисленные детали разного рода портупей (рис. 74, 31, 32, 34, 35, 60, 64; 74, 35–37). В гроте Узун-Хая почти целиком сохранилась шелковая рубаха, мягкие длинные сапожки, небольшой, крепившийся к поясу мешочек из шелка. Частью головного убора и одновременно украшением женщин были длинные (до 20 см) железные булавки (рис. 74, 30), восходящие к изделиям предшествующего времени. В женских погребениях обычны также находки сердоликовых, агатовых, ониксовых, хрустальных и стеклянных бус, в больших количествах привозившихся из Средней Азии. Серьги (рис. 74, 15; 74, 44) встречаются и в мужских погребениях. Среди случайных находок XI–XIV вв. на территории аскизской культуры многочисленны арабские и дальневосточные зеркала [Лубо-Лесниченко Е.И., 1975б]. В гроте Узун-Хая погребальное ложе состояло из войлочных кошм и узорчатых плетеных тростниковых циновок.

Погребальный обряд и типы надмогильных сооружений отражают этническую пестроту населения древнехакасского государства и проходившие в нем в XI–XIV вв. ассимиляционные процессы. Обряд аскизской культуры в целом един — это трупосожжение на стороне с погребением на горизонте под невысоким каменным курганом кольцевидной формы (рис. 74, Б). Реже сложенные насухо плиты образуют не оградку, а сплошной панцирь (рис. 74, А) [Кызласов Л.Р., 1975, с. 205–207].

Отметим, что в аскизские курганы часто помещали шкуру коня без головы и иногда его мясо. Изредка под курганами находят скелеты огромных боевых собак особой породы, достигавших размеров теленка [Кызласов Л.Р., 1975].

Отклонения от этого обряда говорят об иной этнической принадлежности погребенного. Однако к аскизским должны быть отнесены и те погребения по обряду трупоположения, инвентарь которых целиком укладывается в нормы аскизской материальной культуры. Они свидетельствуют об ассимиляции средневековыми хакасами отдельных представителей других этнических групп государства, сохранивших прежние черты своего погребального обряда. Примером этого является погребение в гроте Узун-Хая (рис. 74, В, 58–74), относящееся, как уже говорилось, к XI в. и близкое к традициям некоторых алтайских племен, но аскизское по инвентарю.

В монгольское время аскизские вещи широко использовались населением, хоронившим покойников на могильнике Часовенная гора и в курганах на горе Самохвал (рис. 74, Б, 38–58, 65–69) [Кызласов И.Л., 1978].

Подобные комплексы хорошо выделяются на фоне типично эскизных погребений и могил кыштымов древнехакасского государства. Хотя последние изучены в очень небольшой степени, уже сейчас ясно, что для них был присущ не только особый погребальный обряд (варианты трупоположения), но и отличный от аскизского инвентарь (могилы у с. Суханиха — рис. 74, 59–64, у улуса Доможакова, сел Лугавского, Абакано-Перевоз, Сарагаш, Оты и т. д.) [Гаврилова А.А., 1969]. Эти погребения несомненно представляют ряд самостоятельных археологических культур, выделение и изучение которых — задача будущего. Без ее решения нельзя ответить на многие вопросы, которые ставит перед нами исследование этногенеза коренных народов Южной Сибири.

Курганы аскизской культуры обычно располагаются на горах: по вершинам, седловинам и склонам. Могильники невелики, обыкновенно они не превышают десятка насыпей. Вместе с тем курганные группы многочисленны и часто располагаются одна около другой. Поминальные обычаи XI–XIV вв. гораздо менее ясны для нас, чем погребальные обряды. Обычай сооружать у курганов стелы с эпитафиями (рис. 74, Б) был постепенно оставлен уже на первом этапе аскизской культуры. Судя по тамгам, к концу X — началу XI в. в Туве относится всего 10 стел [Кызласов Л.Р., 1965а]. Для XI–XII вв. известен лишь один курган со стелой и эпитафией (Тува, Малиновка, курган 1) [Кызласов Л.Р., 1960, 1969а, с. 114–116; Кызласов И.Л., 1977б]. На двух могильниках этого же времени встречены вертикально поставленные у курганов плиты, но уже без надписей (Самохвал, Хыргыстар-аалы на р. Нине).

Однако древнехакасская руноподобная письменность несомненно продолжала существовать и во время аскизской культуры. Кроме Малиновской эпитафии, об этом свидетельствуют две дальневосточные монеты XI–XII вв. с вырезанными на оборотах енисейскими надписями. Нет сомнений, что число эпиграфических находок аскизской культуры в скором времени увеличится. Дело здесь не только в расширении археологических работ, но и в наметившемся интересе ко все еще неразработанной палеографии рунической письменности тюркоязычных народов средневековья [Кормушин И.В., 1975].

Удар, нанесенный древнехакасскому государству монгольскими феодалами, не прервал развития местной самобытной культуры. Наблюдения над сложными перипетиями упорной борьбы древнехакасского государства приводят к выводу о его значительной экономической мощи, несмотря на феодальную раздробленность, в которой оно находилось к началу опустошительного единоборства. Датой уничтожения древнехакасского государства следует считать 1293 г.

Все достижения саяно-алтайских народов в рамках этого государства — пашенное земледелие с искусственным орошением, градостроительство, письменность, высокий уровень государственного строя и многие другие социально-экономические и культурно-бытовые достижения — пришли в упадок.

Связь аскизской культуры даже на ее ранних этапах XI–XIV вв. с материальной культурой современных хакасов тем не менее ощущается по ряду четко прослеживающихся черт. О том, как трансформировалась в сложных условиях XV–XVII вв. аскизская археологическая культура, можно будет говорить только после новых больших полевых археологических и этнографических исследований.

Глава шестая Волжская Болгария

Волжская Болгария как самостоятельное государство начинает упоминаться в письменных источниках с конца X в. Период становления ее проходил под властью Хазарского каганата.

Болгары, откочевавшие в начале IX в. из хазарских (донских) степей на лесостепные окраины Поволжья (см. главу 3), образовали там несколько объединений (ханств): болгар, сувар, ошелов и пр. Об этом еще во второй половине X в. помнил хазарский каган Иосиф, отметивший в своем письме к Хасдаю ибн Шафруте, что дань кагану платили два племени — болгар и сувар [Коковцов П.К., 1932, с. 98]. Этот факт подтверждается и описанием переговоров между царями болгар и правителями других областей, сделанным Ибн-Фадланом [Ковалевский А.П., 1956, с. 140–141], а также нумизматическими данными, свидетельствующими о том, что позднее не только в Болгаре, но и в Суваре производилась собственная чеканка монеты [Смирнов А.П., 1951, с. 26–27]. Оба эти города на протяжении нескольких столетий боролись за экономическое и политическое господство. Это разделение на отдельные группы или области было, видимо, основной причиной длительной слабости волжских болгар и невозможности противостоять Хазарии. По данным Ибн-Фадлана, болгарские правители вынуждены были не только выплачивать дань каганату, но и отдавать своих дочерей в качестве заложниц в гарем хазарского кагана [Ковалевский А.П., 1956, с. 140, 141].

В первые десятилетия X в. царь болгар сделал неудачную попытку присоединить сувар. Убедившись, что не обладает достаточными силами для того, чтобы встать во главе всего государства, царь обратился за помощью в далекий Арабский халифат. Обращение к злейшему врагу хазар — халифату означало, вероятно, и стремление освободиться из-под власти каганата. Болгарский царь принял мусульманство и стал деятельно насаждать его в своем государстве, противопоставляя себя тем самым хазарскому кагану — иудею.

Обо всех этих событиях начальной истории Волжской Болгарии подробно рассказано в записке Ибн-Фадлана, которую он написал после своего путешествия на Волгу в 922 г. [см.: Ковалевский А.П., 1956]. Это сочинение является самым полным и ценным источником по истории волжских болгар X в. Однако ни в нем и ни в одном другом из известных сейчас письменных источников не сохранилось точной даты освобождения Волжской Болгарии из-под власти хазар. Надо думать, первым шагом к этому было принятие мусульманства. Видимо, окончательное освобождение пришло только после разгрома Хазарии Святославом в 965 г. [Смирнов А.П., 1951, с. 31–32; Артамонов М.И., 1962, с. 426–437].

В конце X в. Волжская Болгария пыталась даже распространить свое влияние на Русь, прислав в Киев проповедников-мусульман, участвовавших в диспуте между иудеем-хазарином и христианином-греком, состоявшемся по воле русского князя в его киевском дворце.

Поскольку собственных хроник Волжской Болгарии не сохранилось, некоторые факты истории этого государства в X–XII вв. известны нам только по отрывочным записям русских летописей, упоминавших о русских или половецких походах на Болгарию и ответных болгарских ударах по русским северо-восточным землям.

В 1229 г. на восточных границах Болгарии впервые появились монгольские войска. До 1236 г. болгары успешно отражали их напор, пока монголо-татары не двинули на них огромные силы. Араб Джувейни писал, что «от множества воинов земля стонала и от громады войск обезумели дикие звери и ночные птицы» [см.: Смирнов А.П., 1951, с. 50].

Несмотря на страшные разрушения, которые принесли в страну монголы, города Волжской Болгарии были быстро восстановлены, а Болгар некоторое время был даже столицей Золотой Орды, в которой чеканились золотоордынские монеты [Янина С.А., 1954, с. 424–488; 1962, с. 153–206].

В начале XV в. Волжская Болгария, перенесшая несколько сокрушительных ударов молодого Московского государства, перестала существовать. На ее развалинах возникло Казанское ханство со столицей в Казани [Смирнов А.П., 1951, с. 269; Фахрутдинов Р.Г., 1975, с. 24].

История Волжской Болгарии, ее экономика, социальный строй, культура не могут быть восстановлены без самого широкого привлечения результатов археологических исследований. Систематическое изучение археологических памятников Волжской Болгарии началось в конце 20-х годов XX в. и продолжается до настоящего времени. Советские ученые провели раскопки крупнейших болгарских городов — Болгара, Биляра, Сувара, Хулаша и других, ряда небольших городищ-замков, селищ и могильников в различных частях древней Болгарии на территории Татарской АССР, Чувашской АССР и Ульяновской области [Смирнов А.П., 1952, 1954; Фахрутдинов Р.Г., 1975; Исследования Великого города, 1976]. Наиболее серьезные исследования проводились и проводятся в столицах государства — Болгаре и Биляре.

Город Болгар первоначально был небольшим, но хорошо укрепленным поселением. Он занимал выступ речной террасы, с двух сторон ограниченный оврагами и укрепленный валом и рвом (рис. 75, 1). По валу шла дубовая стена в виде ряда деревянных срубов, заполненных землей и строительным мусором. Город представлял собой поселок ремесленников, жилища которых располагались на всей его площади, причем кузнецы и металлурги селились преимущественно на окраине, близ укреплений. Князь (болгарский хан) вел в тот период, по-видимому, еще полукочевой образ жизни. Археологи до сих пор не обнаружили в раннем городе никаких остатков княжеской резиденции. За линией укреплений находился постепенно разрастающийся городской посад. Там располагался и раскрытый археологами район русских ремесленников-ювелиров. Русский поселок, огороженный забором, состоял из четырех полуземлянок прямоугольной формы (5–7×3×1,2 м.). Стенки их были отвесными, облицованы вертикально поставленными бревнами, полы земляные, ровные, входы — ступенчатые, крыши двускатные. На полу были обнаружены следы открытых очагов. Материал в жилищах (на полу и в заполнении) русский: обломки характерных горшков (составляют 50 % всей керамики), большое количество стеклянных браслетов, шиферные пряслица и нательный бронзовый крест. Интересно, что различия прослеживаются и в составе стада: у болгар на основной территории городища кости свиньи составляют всего 1 % от общего количества обнаруженных там костей домашних животных, а в славянском поселке — 4 %.

Различный мелкий инструмент, обнаруженный в жилищах, дает основание считать, что весь поселок принадлежал русским ювелирам.

Русский поселок отличается от болгарского города и типом жилищ. У горожан-болгар преобладающим типом жилых построек были наземные деревянные дома с подпольями, глинобитными печами с трубами. Размеры домов 4×4 и 10×12 м. Наиболее богатые горожане жили в домах, сложенных из квадратного кирпича. Под углами некоторых домов находили остатки закладных жертв: дорогие вещи, голову лошади. В подполье одного из домов обнаружили кости лапы медведя. Вокруг домов располагались хозяйственные постройки: сараи, зернохранилища и погреба колоколовидной и цилиндрической формы. Между домами шли широкие (4 м.) дороги, мощенные деревом.

В 1236 г. монгольская армия разорила и сожгла Болгар. В культурном слое городища прослеживается мощная прослойка угля — след грандиозного пожара, в котором нередко находят скелеты убитых и погибших в огне жителей города.

Уцелевшие от погрома жители довольно быстро вернулись в город после отхода из него монгольской армии. Об этом свидетельствуют открытые раскопками братские могилы, в которых захоронены целые трупы или их части, не потерявшие анатомического порядка. Это означает, что органические связки костей не успели разложиться до захоронения, а значит период, когда трупы лежали на открытом воздухе, не превышал месяца.

Период восстановления города прослежен археологами на нескольких участках городища. Богатые большие кирпичные и деревянные дома сменились в это время маленькими наземными или полуземляночными срубами (2×2, 3×3 м.). Тем не менее, именно тогда город на время стал столицей Золотой Орды и в 50-х годах XIII в. в нем начали уже чеканить собственную монету. К концу XIII в. в городе вновь появились богатые постройки. Тогда же начали возводить в Болгаре соборную мечеть, известную в науке под названием «Четырехугольник» (рис. 75, 2). Правда, окончание строительства этого монументального здания оказалось не под силу обескровленному войной государству и поэтому завершилось только в начале XIV в.

К этому времени город вырос, выйдя за границы прежнего сравнительно небольшого домонгольского городка. Он состоял из центрального квартала, в котором находились общественные здания, в частности ханский дворец и Соборная мечеть, непосредственно примыкавшая к ханской резиденции. Мечеть — почти квадратное в плане здание с многогранными башнями по углам и высоким минаретом (рис. 75, 3). Площадь вокруг мечети была вымощена камнем. Здесь стояли еще два мавзолея — погребения знати. От центра радиально отходило несколько улиц, ведших к воротам в город. Улицы, как и площадь перед мечетью, были замощены камнем. Интересно, что перед покрытием мостовых, как правило, производилась тщательная нивелировка (подсыпка песка и кирпичного щебня). Под мостовыми во многих местах проходил водопровод из глиняных труб. Берег реки, размывающийся во время разливов и подземными водами, был хорошо укреплен сложными дренажными сооружениями (каналами, ряжами), что свидетельствует о высокой инженерной культуре болгар того времени.

Дома в центре города, как правило, сооружали из кирпича. Обогревались они подпольной системой отопления, характерной для всех золотоордынских больших зданий. Такое же подпольное отопление было устроено в общественных банях (Черной и Белой палатах). Обе они располагались на площадях. Планировка этих сооружений одинакова: оба они состояли из предбанника и основного помещения с фонтаном в центре и четырьмя небольшими комнатками по углам. В них поддерживалась различная температура. Вдоль стен находились каменные водоемы, к которым была подведена холодная и горячая вода. Воду нагревали в большом медном котле, помещенном за пределами центрального зала. Аналогичные бани существовали во всех восточных странах начиная со времен античности и кончая XVIII–XIX вв.

Инженерное искусство болгар находит подтверждение и в том факте, что еще в домонгольский период у них появился водопровод из керамических труб, в XIII–XIV вв. водопроводная сеть стала еще более густой и совершенной. На площадях города били фонтаны и стояли водоемы (чешмы).

Таким образом, благоустройство города, его чистота и ряд общественных построек и сооружений намного превосходили большинство европейских городов той эпохи.

Интересно отметить, что в Болгаре в конце XIII в., как и в прежнее время, существовали, по-видимому, кварталы иностранцев. Во всяком случае, раскопки 1947–1949 гг. открыли остатки армянской церкви, датирующейся по аналогиям XIII — началом XIV в. Рядом с ней располагалось христианское кладбище [Смирнов А.П., 1951, с. 180–191]. Это говорит о том, что международные связи Болгара с приходом монголо-татар не были прерваны — город по-прежнему играл большую роль и был широко известен в Европе и Азии.

В отличие от Болгара, который в X — начале XI в. и позже в домонгольское время занимал сравнительно небольшую площадь, Биляр (и Сувар) уже в X в. были территориально крупными городами (рис. 75, 4). Укрепления Биляра были аналогичны болгарским. В центре его находилось большое кирпичное здание, являвшееся караван-сараем (рис. 75, 5, 6).

Окраины города были заняты ремесленными кварталами [Исследование Великого города, 1976]. Город погиб, как и Болгар, в 1232 г. Затем он также был восстановлен, но в отличие от столицы расцвет его приходится на домонгольское время. После разгрома он так и не вернул себе прежнего великолепия и влияния.

Тем не менее, следует подчеркнуть, что все известные нам болгарские города пережили два периода в своей истории: домонгольский и послемонгольский (золотоордынский). Большинство из них, как и Биляр, во второй период превратились в заштатные городки и постепенно захирели, хотя и тогда они продолжали функционировать как ремесленные и торговые центры. Характерно, что в одном сравнительно небольшом городке — Тетюшах, как и в Болгарах, в XIV в. появилась армянская колония — в нем были обнаружены армянские погребения и надгробия, датирующиеся XIV в.

Помимо известных по письменным источникам городов, на территории Волжской Болгарии в настоящее время мы знаем более 20 небольших городищ X–XII вв., бывших, очевидно, феодальными замками [Фахрутдинов Р.Г., 1969, с. 224–236] (рис. 76). Одни из них — мысовые, укрепленные валами только с напольной стороны (рис. 77, 3), другие располагались на открытом высоком берегу реки и были укреплены валами и рвами по всему периметру (рис. 77, 1, 2, 4, 5). В таком случае укрепления как бы отрезали часть берега, образуя искусственный «остров». При этом, если берег был достаточно высоким и крутым, вдоль него валы не возводились, а вплотную подходили к береговому обрыву. Рвы в таких случаях нередко превращались в глубокие овраги (рис. 77, 5).

Наиболее исследованным городищем является Тигашевское [Федоров-Давыдов Г.А., 1962, с. 498] (рис. 77, 7). Первоначально оно было языческим святилищем, представлявшим собой окруженную рвом прямоугольную площадь, разделенную деревянным забором (частоколом) на три части, с ямами и полуземлянкой у входа. Датируется оно X в. Святилище принадлежало, по-видимому, населению, бежавшему на западную границу от насильственной исламизации, начавшейся в центральных областях государства.

В XI в. на месте святилища вырос княжеский замок, в котором было сооружено второе святилище с идолом в центре. Интересно, что при строительстве замка была использована ограда святилища, которая у окрестного населения, вероятно, считалась священной, а это давало возможность феодалу воздействовать на подданных не только экономически, но и идеологически. В целом укрепления замка, состоявшие из трех рядов валов и рвов, вполне отвечали требованиям обороны. В частности, проездные ворота располагались так, что нападающие, проникнув в межстенное пространство, неизбежно попадали под стрелы защитников крепости.

Внутри ограды находилась площадь, на которой находился кирпичный дом, являвшийся несомненно жилищем феодала. Вокруг него помещались деревянные постройки и служебные сооружения. Кроме них, на территории городища были раскрыты ремесленные мастерские. Это дает некоторые основания для предположения, что на месте замка создавались предпосылки формирования небольшого городка. Однако процесс этот не был завершен — замок был разрушен в самом начале XII в. [Федоров-Давыдов Г.А., 1962].

Вторым исследованным археологами городищем является Андреевское. Там открыты остатки жилого богатого дома, выстроенного из сосновых бревен, и ряд хозяйственных сооружений, в основном ям-зернохранилищ. Весь этот жилой комплекс был обнесен дубовым частоколом. Система укреплений была создана с учетом топографических условий местности: использованы естественные овраги, в наиболее слабых местах оборона усилена дополнительными валами. Этот замок, судя по материалу, был разрушен почти одновременно с Тигашевским — в первой половине XII в. Очевидно, взяты и разорены эти замки были отрядами русских князей, которые неоднократно совершали военные экспедиции в Волжскую Болгарию, особенно участившиеся в XII в. Могли они пострадать и в феодальных междоусобицах, которые особенно усилились в XII в. Очень показательно состояние одного из поселений, разрушенных в те годы, — болгарского города Хулаш. Там при исследовании оборонительных линий были обнаружены срытые валы и рвы, засыпанные землей из вала. Сделано это было, видимо, по приказу центральной власти.

Разведками, проводившимися в последние десятилетия в Прикамье и Поволжье, были открыты остатки 300 неукрепленных домонгольских деревень. Мощные культурные напластования этих поселений, достигающие 1 м., свидетельствуют о прочной оседлости населения этого государства. На некоторых из них проводились небольшие раскопки. Так, на Большом Пальцинском селище открыты жилища — прямоугольные в плане полуземлянки (2,7×1,9 м.). Стены у них — обычные срубы, печи — глинобитные (1,7×0,6×0,5 м.). Кроме полуземлянок, были обнаружены наземные сосновые срубные или же каркасные, обмазанные глиной дома. Печи в них, как и в полуземлянках, — глинобитные, полы — земляные или дощатые. Во всех раскопанных домах были вырыты подполья, закрывавшиеся досками, а рядом с жилищами — большие боченкообразные или колоколовидные ямы-зернохранилища. В них нередко встречались зерна пшеницы, ржи, овса, чечевицы, проса, гороха, ячменя. Состав семян сорных растений, обнаруженных в ямах, дал возможность палеоботаникам восстановить систему земледелия. Находки гречишки, вьюна полевого, мяты белой, подмаренника, характерных для старопахотных почв, длительное время используемых под посев культурных злаков, указывают на возможность только паровой системы земледелия.

О высоком уровне земледельческой культуры волжских болгар свидетельствуют и многочисленные находки железных частей пахотных орудий: лемехов, чересел и сошников (рис. 78, 17–21). Лемехи и чересла аналогичны орудиям, находимым в более ранних памятниках салтово-маяцкой культуры (см. главу 3). Там они использовались для пахоты целинных степных земель. Очевидно, в Поволжье их привозили из каганата для этой же цели. Для вторичной обработки почвы применялись более легкие орудия типа сохи (с сошниками). Помимо того, сохами пользовались в подсечном земледелии. Большое количество разнообразных топоров свидетельствует не только о большом значении дерева в строительном деле и быте болгар, но и, очевидно, о широком применении их в земледелии (рис. 78, 22, 50–54). Топоры были не только самым распространенным, но и наиболее изменяемым типом орудий. На протяжении трех веков они постоянно совершенствовались. В золотоордынское время выработался тяжелый тип топора без щековиц с широким лезвием и срезанной нижней частью (рис. 78, 54).

Для обработки почвы и рытья котлованов пользовались мотыжками, также принесенными болгарами из степей, а в XIII–XIV вв. появились тяжелые мотыги, имеющие аналогии в среднеазиатских синхронных древностях (рис. 78, 55).

Уборка урожая велась серпами, мало отличающимися от древнерусских, и косами-горбушами совершенной, почти современной формы. Зерно мололи ручными жерновами, характерными «салтовскими» (с отверстием для рукояти в верхнем жернове).

Изготовлением всех этих совершенных для своего времени железных тяжелых орудий занимались ремесленники, жившие в городах и, возможно, объединенные в ремесленные организации типа средневековых цехов.

Железо получали в сыродутных горнах, имевших вид полусферических сооружений диаметром около 1 м. и высотой 0,5 м. Кузнецы владели различными способами закалки железа и получения стали. Большой интерес представляет находка в слое Болгара первой половины XIII в. крупного фрагмента горшка, в котором находились в спекшемся состоянии железные вещи. Очевидно, это остатки весьма распространенного в средневековье способа закалки железных вещей — их укладывали вместе с углем и обломками костей в закрытый глиняный сосуд и прогревали до 1000°, что приводило к соединению углерода с железом. Таким способом железные изделия получали твердость в 3–4 раза больше первоначальной.

Закалка железа особенно была нужна при изготовлении различных предметов вооружения. Больше всего в слоях городов попадается наконечников стрел. В домонгольский период они аналогичны древнерусским, разные типы золотоордынских стрел характеризуют и нередко датируют комплексы и слои XIII–XIV вв. (рис. 78, 2–6, 14, 61–65). В целом все виды оружия и конской сбруи аналогичны синхронным им предметам из кочевнических и русских древностей XI — начале XIII в. и XIII–XIV вв. Оригинальными являются только сплошь покрытые сложным растительным узором бронзовые боевые топорики с наварным железным лезвием или целиком железные (рис. 78, 16). Значительно чаще, чем на Руси, использовали болгары в XII и XIV вв. для защиты от конницы четырехконечные шипы («чеснок») (рис. 78, 15). На Руси они особенно распространились в эпоху позднего средневековья (вплоть до XVII в.).

Из железа и бронзы изготовлялось множество бытовых предметов: ножи, кресала, ножницы, замки разнообразных форм и пропорций, как правило сложно запирающиеся и покрытые геометрическим орнаментом (рис. 79, 24, 25, 26; 78, 30).

О собственном развитом ювелирном деле прежде всего свидетельствуют частые находки литейных форм (целых и в обломках), в которых отливались сложнейшие ювелирные изделия (рис. 79, 21, 22). В домонгольское время ювелиры Волжской Болгарии широко пользовались четырьмя приемами при изготовлении украшений и предметов туалета: литьем, плетением из тонкой проволоки, сканью и зернью (рис. 79, 8-20, 23). Чернь и эмаль, в совершенстве освоенные русскими ювелирами, не были известны болгарам. Черненые изделия только изредка попадали в болгарские города из Руси и Арабского халифата (рис. 79, 19).

Очень распространено было в Волжской Болгарии производство зеркал. В конце X–XI в. они аналогичны салтовским, позднее появились подражания китайским и иранским зеркалам (рис. 79, 1–3), а для золотоордынского времени характерны крупные зеркала, достигающие в диаметре почти 30 см и украшенные на обратной стороне, как правило, фигурами геральдических животных и вязью арабской благожелательной надписи: «Слава и долгоденствие, счастье и блеск, возвышение и хвала, блаженство и высочество, власть и процветание, могущество и божеская милость владельцу сего навсегда».

Примерно в середине XIII в. возникло у болгар производство характерных пластинчатых узких браслетов со схематическими звериными мордами на концах (рис. 79, 7). В литературе их принято называть «браслетами болгарского типа» и датировать XII в., однако в новых исследованиях приведены достаточно убедительные доводы для их передатировки — очевидно, эти изделия получили массовое распространение не в болгарский, а в следующий — золотоордынский период.

Вероятно, специальные мастера-котельщики занимались производством котлов. В домонгольское время они были медные, полушарные, склепанные из нескольких кусков. Ушки у них обычно ковались из железа, дужки тоже были железные, кованые (рис. 78, 29). В золотоордынское время было освоено литье чугунных котлов. Таким образом, болгары первые в Европе научились лить чугун. Для этого были предназначены особые печи в виде домниц диаметром 1–1,2 м. и высотой 1,5 м. Воздуходувные отверстия в них шли по спирали, что способствовало поддержанию постоянного жара в печи, а это давало возможность получать в ней чугун.

Чрезвычайным разнообразием и богатством характеризуются керамические изделия волжских болгар (рис. 80, 32–49). Городские гончарные мастерские были исследованы в Волгаре [Хованская О.С., 1954, с. 340–369]. Там открыты обжигательные печи двух типов: одноярусные и двухъярусные (с опорным столбом и без него). В этих печах обжигалась как некоторая строительная керамика (трубы), так и обычная посуда. Печи для обжига кирпичей были прямоугольные, состоящие из параллельных рядов арок. Их обычно ставили около строящихся зданий и по окончании строительства разрушали.

В Болгарах велись раскопки двух гончарных районов. В них обнаружены небольшие мастерские, состоящие из одной печи, и крупные — из нескольких печей с одной топочной камерой. Кроме того, в гончарных районах находили ямы для вымачивания глины, бракованные сосуды, лощила, сделанные из обломков керамики, и матрицы для формовки чаш, покрытых рельефным орнаментом. Изучение материалов из этих ремесленных районов дало возможность установить явное совершенствование керамического производства, достигшего расцвета в XIV в.

Впрочем, и в домонгольское время болгарская керамика пользовалась большой популярностью и широко распространялась не только на территории самого государства, но и за его пределы, в частности в северо-восточные русские княжества.

В домонгольский период в поселениях сельского типа найдено очень много лепной керамики (горшков и мисок, украшенных богатым орнаментом) (рис. 80, 18–26). Сосуды эти принадлежали местному населению — угро-финскому. Ими пользовались вплоть до монгольского нашествия, причем не только в деревнях, но и в городах [Хлебникова Т.А., 1962, с. 340–369].

Однако гончарная керамика разных типов и назначения всюду в городских и деревенских слоях несомненно преобладает.

Производство наиболее распространенной лощеной посуды несомненно было налажено в Волжской Болгарии уже в IX в. — сразу же по приходе болгар из южных степей на Волгу. В первые десятилетия лощеные сосуды почти не отличались от «салтовских» ни формой, ни цветом (серо-черный обжиг). К XI в. городское керамическое ремесло полупило дальнейшее развитие. В XI–XII вв. подавляющее большинство сосудов составляли кувшины с лощеной поверхностью. Лощение наносилось четко и густо, в клетку и вертикальными полосами. Обжиг был желтый или коричневый (рис. 80, 12, 13).

В следующий период — в XIII и XIV вв. лощение постепенно почти полностью исчезает, обжиг резко меняется — подавляющее большинство сосудов приобретает ярко-оранжевый (красный) цвет. Сильно изменяется и ассортимент столовой керамики (рис. 80, 1-11). Кроме кувшинов, столь же часто попадаются большие двуручные корчаги, миски, горшки, кружки и очень много крышек различной формы [Хлебникова Т.А., 1962].

Погребальный обряд волжских болгар начиная с X в. (а в центральных районах и с конца IX в.) — мусульманский [Халикова Е.А., 1977. с. 39–60]. Погребения совершались в простых ямах, головой на северо-запад в вытянутом положении, на спине с незначительным поворотом тела к югу — на правый бок, голова повернута направо — лицом к Мекке. В более поздних погребениях иногда прослеживаются остатки гробов — доски или просто гвозди (рис. 78). Для знати в XIII–XIV вв. на городских площадях возводили мавзолеи, украшенные поливными изразцами. Как правило, они кубической формы с пирамидальным верхом (рис. 78).

В настоящее время известно и частично исследовано около 10 домонгольских мусульманских могильников. На некоторых языческих могильниках, в частности Танкеевском, хорошо прослеживается переход от языческого обряда к мусульманскому. Мусульманские ранние погребения иногда по старой традиции сопровождались небольшим количеством вещей (ножами, бусами и пр.), которые и позволяют определить их датировку. Как правило, все мусульманские погребения Танкеевского могильника, который перестал функционировать в самом начале XI в., располагались на окраине.

Несмотря на глубокое внедрение мусульманской религии и восточной культуры в сознание населения Волжской Болгарии, прочные народные основы языческой религии продолжали, по всей видимости, еще существовать в государстве и в какой-то степени проявлялись даже в золотоордынское время. Например, недалеко от Болгара, в урочище Ага-Базар, на месте древнего торга, о котором писал еще в своей записке Ибн-Фадлан, были обнаружены остатки языческого святилища XIV в. [Смирнов К.А., 1958]. Святилище состояло из семи расположенных по окружности ям. В центре окружности находился массивный деревянный столб, видимо идол. В каждой яме были найдены остатки кострища на глиняных «подушках». В некоторых ямах было по нескольку глиняных прослоек и кострищ. В кострищах обнаружено большое количество костей животных, обломков посуды золотоордынского времени и несколько джучидских монет. Общая планировка этого позднего святилища почти аналогична святилищу «Шолол», относящемуся к I тысячелетию н. э. и принадлежавшему местному финно-угорскому поселению. Очевидно, что и Ага-Базар — комплекс, сооруженный какой-то группой местных племен, не принявших мусульманство и тем не менее допущенных для жительства в самый центр государства — к его столице.

Археологические исследования Волжской Болгарии позволили говорить о высоком развитии экономики и культуры этого государства уже в самом начале его истории. Пришедших сюда в IX в. болгар было немного, но это был крепко спаянный «ударный кулак» — та организованная и военизированная для захвата новой территории орда, которая сплотила вокруг себя местное население и в значительной степени не только ускорила процесс его феодализации, но и повлияла на сложение общегосударственной экономики и культуры.

Постоянно выявляемые археологами все новые и новые черты, связывающие Волжскую Болгарию с Хазарским каганатом и Дунайской Болгарией, можно уверенно считать устойчивыми признаками болгарских племен, активно расселявшихся на степных просторах Восточной и отчасти Южной Европы в VII–X вв. [Артамонов М.И., 1962]. Весьма существенным представляется то, что многие из этих черт сохраняются в культуре Волжской Болгарии даже после разгрома ее монголо-татарами, т. е. в золотоордынский период существования этого государства.

Глава седьмая Кочевники восточноевропейских степей в X–XIII вв.

Интерес к кочевым народам, обитавшим в восточноевропейских степях в первые три столетия II тысячелетия н. э., отчетливо выявился примерно в середине прошлого века. Многочисленные свидетельства русских летописей об этих народах, подкрепленные сообщениями восточных и византийских авторов, неоднократно привлекали внимание исследователей второй половины XIX в. [Сум И., 1846; Аристов Н., 1853; Березин И., 1854; Голубовский П.В., 1883, 1884, 1889]. В те же десятилетия русские археологи занялись археологическими материалами, характеризующими в первую очередь культуру и быт степняков в домонгольское время (Л.С. Стемпковский, А.А. Бобринский, Д.Я. Самоквасов, Н.Е. Бранденбург, Е.П. Трефильев, В.А. Городцов и др.). Среди множества курганов, заполнявших степи и лесостепи Восточной Европы, выделялись группы сравнительно небольших насыпей (редко превышающих в высоту 1 м.). Под ними и находились погребения так называемых поздних кочевников, датирующиеся в основной массе XII–XIII вв., хотя попадались среди них и более ранние захоронения — X–XI вв. Значительное количество захоронений этого времени помещалось в больших курганных насыпях предыдущих эпох (бронзового века и скифских). Иногда в одной насыпи находилось до десяти «впускников», однако чаще попадались единичные погребения.

Особенно активизировалась работа по изучению малых курганов поздних кочевников в начале XX в. Н.Е. Бранденбург раскопал около 100 курганов в Киевской области в Поросье, где, согласно летописи, обитали вассалы Руси — Черные Клобуки. В.А. Городцов в эти же годы исследовал кочевнические погребения на среднем Донце, а Д.И. Эварницкий — в Приднепровье [Бранденбург Н.Е., 1908; Городцов В.А., 1905, 1907; Эварницкий Д.И., 1907]. Археологи сразу же пытались этнически осмыслить открытые ими материалы. В этой сложной работе, помимо полевых исследователей [Бранденбург Н.Е., 1895; Городцов В.А., 1907], принял самое активное участие крупнейший русский археолог А.А. Спицын, который разделил все раскопанные Бранденбургом погребения на торческие, печенежские и берендеевы [Спицын А.А., 1899]. В 1927 г. он вновь возвращается к этой теме, пытаясь сопоставить выделенные им типы погребений с народами, известными в степях по письменным источникам [Спицын А.А., 1927].

В советское время, особенно после 1945 г., начались большие археологические исследования в нижневолжских степях. Сначала там работали П.Д. Рау, П.С. Рыков, Н.К. Арзютов, позднее — К.Ф. Смирнов, И.В. Синицын, В.П. Шилов и др. Раскапывая могильники более ранних эпох, они постоянно находили и исследовали случайно попадавшиеся им поздние курганы и погребения. В результате была создана замечательная коллекция позднекочевнических памятников X–XIV вв. [Кушева-Грозевская А., 1928; Синицын И.В., 1959; Смирнов К.Ф., 1959; Шилов В.П., 1959; и др.]. Продолжались работы на степных курганах и могильниках и в других местах. Так, в начале 50-х годов был раскопан кочевнический могильник у Саркела — Белой Вежи [Плетнева С.А., 1963], украинские археологи на Херсонщине и в Крыму вскрыли несколько могильников и десятки отдельных погребений, относящихся к трем первым векам II тысячелетия. Большие новостроечные экспедиции, работающие в последние годы в Ростовской области, на нижнем Дону по изучению курганов, также дали новый интересный материал для исследования позднекочевнических древностей [Мошкова М.Г., Максименко В.Е., 1974, с. 9–12, 22–23].

Советские археологи продолжали начатую еще Спицыным работу по историческому осмыслению курганных материалов. В 1948 г. небольшую статью о группе погребений с костями коня написала Н.Д. Мец [Мец Н.Д., 1948], а в 1952 г. были защищены диссертации Л.П. Зяблиным и С.А. Плетневой на близкие темы, охватывающие почти все кочевнические погребения восточноевропейских степей. [Плетнева С.А., 1958]. Вслед за Спициным все три автора исходили при разделении материалов на группы из того, что каждый народ имел вполне определенный погребальный обряд, характерный только для него и неизменный во времени. В 1966 г. вышла большая книга Г.А. Федорова-Давыдова, в которой автор еще раз вернулся к обработке позднекочевнических материалов [Федоров-Давыдов Г.А., 1966]. Он разделил их не на этнические, а на хронологические группы, которые в конечном счете совпали, поскольку народы, оставившие курганы (печенеги, торки и половцы), последовательно сменяли друг друга. В восточноевропейских степях по письменным источникам можно выделить два этапа: печенежский (X — начало XI в.) и половецкий (середина XI — первая половина XIII в.). Торческого периода не было, так как этот народ недолго кочевал по донским и приднепровским степям. У торков была цель завоевать Византию. Преследуя ее, они, по существу, только прошли по Причерноморью на Балканский полуостров. Какая-то часть торков осталась в степях, но датируются их курганы уже новым, половецким временем.

Для хронологизации позднекочевнических древностей мы в первую очередь использовали вещи, встречающиеся почти в каждом кочевническом погребении: удила, стремена, стрелы. Намеченная эволюция этих вещей на протяжении 250 лет подтверждается корреляцией их между собой. Все остальные вещи и отдельные признаки погребального обряда подтверждают при коррелировании их с ведущими предметами деление древностей на несколько хронологически отличающихся групп. Этот метод использовался в работах Федорова-Давыдова [1966] и Плетневой [1973]. Судя по тому, что датировки обоих авторов расходятся только в незначительных деталях, метод правилен и предложенные в настоящее время даты для целых групп комплексов или для отдельных, богатых вещами погребений установлены достаточно прочно.

В 3-й главе настоящего тома подробно говорилось о датировках основной массы салтово-маяцких памятников Подонья и Приазовья: середина VIII — конец IX или первое десятилетие X в. Степи были разорены печенежским нашествием, о котором было упомянуто в нескольких почти синхронных этому событию письменных документах. Все они многократно использовались, толковались и комментировались русскими и советскими историками [Голубовский П.В., 1883; Расовский Д.А., 1937, 1938; Рыбаков Б.А., 1952; Плетнева С.А., 1958; Артамонов М.И., 1962; и др.].

В 915 г. печенеги впервые подошли, по сведениям русского летописца, к границам Руси. Захватив степи, печенеги мешали торговле Руси с южными и восточными странами. Недаром византийский император Константин Багрянородный особенно подчеркивал в своем сочинении, что Русь и другие соседние страны стараются быть в мире с печенегами, так как не могут ни свободно торговать, ни воевать, ни просто жить, если находятся во враждебных отношениях с этим народом, для которого грабежи и откупы были одной из важнейших отраслей дохода [ИГАИМК, 1934, 91, с. 6–7].

Более ста лет господствовали печенеги в приднепровских степях. Русь вела с ними постоянную изнурительную борьбу. Это привело к гибели одного из самых отважных русских князей — Святослава Владимировича.

Только в 1036 г. Ярослав Мудрый разбил подошедшее к Киеву печенежское ополчение и фактически уничтожил печенежскую опасность для Руси. Основная масса печенегов после этого разгрома откочевала к границам Византии, и там частично печенеги были уничтожены, а некоторые из орд были поселены в пограничных степях в качестве наемников, охраняющих византийские рубежи. Нас больше интересуют, естественно, те печенеги, которые остались в причерноморских степях. Судьба их различна: одни подкочевали к границам Руси — на берега р. Роси — и так же, как их византийские собратья, перешли на пограничную службу; другие остались в степи, присоединившись к подошедшим с востока гузам (торкам). Слияние этих двух народов началось еще в заволжских степях — не все печенежские орды ушли тогда на запад, часть из них осталась в непосредственном соседстве с гузами, подчинившись им. Об этом сохранился обстоятельный рассказ Ибн-Фадлана, проезжавшего по Заволжью в начале X в. [см.: Ковалевский А.П., 1957].

В середине XI в. в сильно опустевшие степи Подонья и Приазовья хлынули новые кочевые орды половцев (восточные авторы называли их кипчаки, западные — команы). Половцы были прямыми потомками кипчаков, входивших в IX — начале XI в. в Кимакский каганат. В 1055 г. они впервые подошли к юго-восточным границам русских княжеств. С этого времени началась сложная, насыщенная различными событиями история взаимоотношений двух народов, сведения о которой дошли до нас в основном в русской летописи и других русских письменных источниках [Голубовский П.В., 1883; Расовский Д.А., 1935–1938; Плетнева С.А., 1958, 1974, 1975; Федоров-Давыдов Г.А., 1966] (рис. 81).

Политическая история половцев периода пребывания их в днепровских и донских степях достаточно хорошо освещена как источниками, так и в научной литературе, посвященной их анализу.

К середине XII в. выходцы из степи — печенеги, торки, берендеи (видимо, какая-то орда половцев) — образовали в Поросье новый полукочевой союз, Черных Клобуков, — вассалов Руси. В те же годы изгои из разных половецких орд объединились в отряды, названные современниками «дикие половцы». Селились они также на русском пограничье и несли по отношению к русским князьям полувассальную службу. А в степях бежавшие из Руси смерды и бедные воины сколачивали боеспособные отряды, свободные от русских князей и от половцев. Это были так называемые бродники.

Несмотря на большое количество данных о политической истории кочевников, многие вопросы их передвижений по степям, пути их экспансии, вопросы экономики и культуры, а также торговых связей с другими народами без археологических материалов остались бы невыясненными. Весьма существенны поиски и изучение археологических памятников тех степных союзов, о которых сведения в летописях кратки и отрывочны.

Подавляющее большинство памятников, относящихся к поздним кочевникам, как уже говорилось, — курганы и курганные могильники. Специфика памятников определяет и специфику дошедшего до нас инвентаря: он ограничен вещами, которые, согласно обряду, должны были сопровождать умерших в загробный мир. Правда, следует признать, что обряд предусматривал помещение в могилу множества самых разнообразных предметов, поэтому можно составить довольно четкое представление о вещевом комплексе степняков (рис. 82).

Самой распространенной находкой в могилах кочевников X–XIII вв. были остатки сбруи — удила, стремена и пряжки. Изредка попадались и костяные окантовки седел с высокой передней лукой (рис. 82, 65).

Наиболее изменчивыми во времени оказались стремена. К X в. относятся стремена с выделенной для путлища петлей и полукруглой подножкой, укрепленной жгутами. Аналогии этим стременам известны в предшествующее время. Салтовские стремена отличаются от них только большой стройностью очертаний, а стремена из Танкеевского могильника совершенно подобны им (см. главу 3). К XI в. стремена с выделенной петлей исчезают из употребления. Их сменяют стремена с уплощенной дужкой и довольно узкой подножкой. В XII в. появляются стремена с прямоугольной или заостренной (треугольной) верхней частью, в которой вырезано отверстие для ремня. К концу XII в. дужка стремян становится ровной дуговидной, а подножка сильно расширяется (иногда до 10 см. в ширину).

Значительно менее выразительно изменяются во времени удила. Наиболее ранними, встречающимися в могилах со стременами, имеющими петлю для ремня, являются удила с псалиями оригинальной формы — «крылатыми». Аналогии таким удилам известны в Танкеевском могильнике. Интересно, что там эти псалии соединены с удилами без перегиба, т. е. они односоставные. Удила без перегиба попадаются в комплексах с ранними формами стремян, т. е. в X и XI вв. Они, как правило, довольно массивные, с небольшими кольцами. В XII в. кольца сильно увеличиваются в диаметре, а в XIII в. такие удила исчезают из употребления. Обычные удила, которыми пользовались кочевники, в целом аналогичны современным. Однако следует отметить некоторую закономерность в изменении величины колец: в XI–XII вв. они чаще небольшие (не более 4 см. в диаметре), а в поздних комплексах XII и XIII вв. диаметр их доходит до 7 см.

Подпружные пряжки — крупные круглые, квадратные и прямоугольные — не меняются во времени. Только одна форма пряжек: овальная с вогнутыми длинными сторонами — может быть определена хронологически — это X — первая половина XI в.

Остатки седел с высокой передней и низкой задней луками попадаются обыкновенно в комплексах со стременами не моложе XII в. Это костяные пластины, иногда фигурные или прямые, покрытые простым циркульным орнаментом-бордюром.

Помимо конской сбруи, в кочевнических погребениях в целом обнаружено огромное количество разнотипного оружия (рис. 82). Прежде всего это остатки сложных луков и колчанов со стрелами. От луков до нас доходят костяные срединные и конечные накладки. Характерно, что луки, синхронные ранним формам стремян и удил, имели короткие массивные срединные накладки («рыбки») и никогда у них не было концевых накладок. В более позднее время, в XII и XIII вв., накладки становятся длинными и тонкими и всегда сопровождаются концевыми.

Стрелы из кочевнических погребений аналогичны древнерусским. Датировки их, сделанные А.Ф. Медведевым [1966], не вызывают возражений. Характерно, что трехперые наконечники стрел не встретились ни разу даже в самых ранних комплексах. Общая тенденция изменения наконечников во времени направлена на увеличение их размеров — чем больше наконечник, тем меньше данных датировать его ранним временем.

Довольно часто вместе со стрелами в могилах находят остатки колчанов, которые по использованному для их изготовления материалу делят на два типа: кожаные и берестяные (рис. 82, 5, 53). Первые скреплены скобками с одного края, вторые нередко имеют костяные петли, украшавшие колчан и служившие для подвешивания его на пояс. В XIII и XIV вв. такие колчаны украшали набором роскошно орнаментированных костяных пластин.

Значительно реже, чем луки и стрелы, в могилы воинов попадали копья и сабли. Для копий характерны наконечники, у которых втулка тяжелая и массивная, а перо узкое, нередко граненое, противокольчужное (бронебойное). В могилы бедняков вместо копья клали простую свернутую из листа железа трубку с острым концом — оковку противоположного конца древка копья, или «вток». Очевидно, во время боя в равной степени использовали как наконечник, так и железный массивный «вток». По сопровождающим находкам они датируются не раньше XII в.

Очень заметные изменения во времени произошли с другим важным, но редко встречавшимся в могилах оружием — саблями (рис. 82, 1, 2, 44, 45, 69). Клинки X в. ничем в общем не отличались от салтовских и тем более от большетиганских и танкеевских. Они короткие и почти или полностью прямые. Со временем длина клинков и, главное, их кривизна заметно увеличиваются [Плетнева С.А., 1973, с. 16, рис. 5]. Весьма существенным признаком сабель XII в. является оковка конца их ножен и головок рукоятей трубками, свернутыми из листового железа. Длина таких трубок-оковок достигает иногда на ножнах 20–25 см.

Довольно часто в могилах кочевников попадаются остатки плетей — костяные рукояти цилиндрической или яйцевидной формы с крючком. Датируются они по аналогиям XI–XIII вв. (рис. 83, 13, 15).

В ряде богатых кочевнических мужских и женских погребений были обнаружены довольно массивные перекрученные серебряные или бронзовые стержни (рис. 83, 41; 84, 12, 13). Длина их доходит до 30–35 см. Археологи долгое время считали их также остатками плетей, тем более что большинство этих стержней бывало зажато кистью правой руки. По внешнему виду стержни напоминают ложновитые гривны. Одни из них сломаны в середине и имеют только один конец, гладкий и суженный, а другой — массивный и витой, причем со следами излома; другие же несомненно являются просто распрямленными гривнами — оба конца у них узкие и гладкие, а середина — витая. По-видимому, эти гривны, переделанные в палочки, являлись знаками особого достоинства, своеобразными жезлами. В качестве рукоятей плетей они не могли служить, так как были слишком хрупки. Кроме того, в одном из нижнедонских погребений с хорошей сохранностью различных частей одежды из кожи и тканей серебряный витой жезл отнюдь не был соединен с ремнями плети — он лежал отдельно у правого бедра в складках одежды. Датируются жезлы по аналогиям с гривнами XII–XIII вв.

Оборонительные доспехи — редчайшая находка в погребениях. Состояли они из кольчуг и шлемов (рис. 83, 1, 18, 58; 20). Такие доспехи характерны и для русских воинов и имеют многочисленные аналогии в русских древностях XII–XIII вв. Однако попадаются в погребениях и оригинальные изделия этого рода. Так, в одном из поросских курганов был найден полусферический шлем с козырьком, изготовленный из железных пластин на железном тяжелом каркасе (рис. 83, 39). Такие же шлемы на каркасе, но обтянутом кожей, находили и в других кочевнических погребениях, синхронных поросскому (примерно середины XII в.). В нескольких погребениях воинов обнаружены панцирные доспехи, сделанные из небольших чешуйчато скрепленных железных пластинок.

Необычайным изделием являются найденные в могилах XII в. железные маски (рис. 83, 19). Как и таштыкские гипсовые маски, они несомненно имеют портретное сходство с умершим. На месте глаз, ноздрей и рта сделаны прорези [Пятышева Н.В., 1964]. Создается впечатление, что при жизни воины пользовались маской как забралом — она достаточно массивна, хорошо закреплена на шлеме. Уши у таких масок бронзовые, с продетыми в мочки бронзовыми колечками. Сравнивать эти маски по их функциональному назначению с лицевыми серебряными или тканевыми покрытиями, известными по находкам в погребениях большетиганского типа, вряд ли правомерно, так как в них открыты именно те органы чувств (глаза, рот и пр.), которые по обряду должны были быть специально тщательно закрыты лицевыми покрытиями.

Бытовая утварь и орудия труда представлены в кочевнических поздних могилах очень слабо. По существу, почти при каждом погребении находят только ножи и реже — кресала с кремешками. О ножах, которые, как правило, очень плохо сохраняются, можно только сказать, что носили их всегда в обтянутых кожей деревянных ножнах. Рукояти у них были тоже деревянные иногда обтянутые фольгой или проволокой. Кресала — калачевидные, имеющие аналогии в Новгороде и других русских городах и датирующиеся X–XI вв., и овальные, относящиеся к XII–XIII вв.

Помимо единичных находок обычных шиферных пли керамических пряслиц, оселков, шильев и шарнирных ножниц, которые не поддаются точной датировке, в погребениях поздних кочевников попадаются иногда различные керамические и металлические сосуды (рис. 82). Последние, как правило, сопровождают поздние погребения — конца XII–XIII в. Это грубые самодельные небольшие мисочки и котелки из листовой меди. Кроме того, в богатых погребениях того же времени встречаются изредка большие медные клепаные котлы с железными ручками (рис. 82, 105).

Керамические сосуды в погребениях очень редки. Правда, в Поросье иногда ставили в могилы обычные русские горшки, да в отдельных захоронениях встречались на Донце и в Приазовье лепные грубые толстостенные сосуды с примесью дресвы и травы в тесте. Тем не менее, благодаря материалам, полученным в раскопках Саркела — Белой Вежи [Плетнева С.А., 1959, рис. 49], у нас уже есть в настоящее время довольно четкое представление о кочевнической керамике X — первой половины XII в. Слой второй половины IX — первой половины X в. заполнен там, помимо типичной салтово-маяцкой керамики, обломками своеобразных богато украшенных лепных сосудов. По формам они делятся на два основных типа: горшки и кувшины (рис. 82, 27–30). Горшки яйцевидные или почти круглые, с плоским дном, напоминающие обычные лепные салтово-маяцкие. От последних они отличаются, во-первых, формой сильно профилированного венчика, и, во-вторых, пышным орнаментом, иногда почти сплошь покрывающим тулово сосуда. Основными элементами этого орнамента являются арки и гирлянды, заполненные кружочками, наколами, ногтевым узором. Нередко горшочки снабжены одной или двумя небольшими ручками, тоже, как правило, орнаментированными.

В этом же слое Саркела наряду с салтово-маяцкой кухонной посудой — гончарными горшками и котлами — были обнаружены обломки лепных котлов с внутренними ушками, которые являются явно подражанием салтовским гончарным. Глина, из которой они сделаны, идентична глине сосудов с «роскошным» орнаментом. Очевидно, эти котлы можно считать одной из характерных форм позднекочевнической керамики (рис. 82, 43).

Аналогии этой богато украшенной посуде известны пока только на памятниках VIII–X вв. в Средней Азии (в частности, на могильнике Уч-ат в южной Киргизии, раскопанном Ю.А. Заднепровским).

В слое XI — начала XII в. в Белой Веже встречается также небольшое количество обломков лепных горшков, изготовленных из характерного глиняного теста с примесью дресвы и травы и с поверхностью, нередко заглаженной пучком травы. Часть этих сосудов явно генетически связана с сосудами предшествующего слоя: у них резко профилированные венчики, орнамент в виде гирлянды, кружочки по венчику и пр. Однако основная масса горшков значительно более примитивна — оно почти цилиндрические, толстостенные, с массивным грубым венчиком. По плечикам иногда проведена от руки волнистая линия (рис. 82, 41, 42, 103, 104).

Обычно женские погребения кочевников, а иногда и мужские сопровождаются небольшим количеством украшений и предметами туалета. К числу украшений относятся серьги, бусы, подвески, гривны, браслеты, перстни (рис. 84).

Особенно часто встречающимся типом серег являются простые незамкнутые золотые, серебряные или бронзовые кольца. Диаметр их — от 1,5 до 3 см. Кроме них, широко были известны в степи серьги-кольца с напускной шаровидной дутой бусиной из того же материала, что и кольцо. И, наконец, в богатых погребениях попадались серебряные серьги или даже скорее крупные височные кольца с напущенной на них дутой биконической нанизкой, иногда усложненной дутыми коническими шипами и на всех сгибах украшенной тонкой витой проволочкой. Серьги с круглой бусинкой имеют аналогии в русских древностях и датируются концом XI–XII в., серьги же с биконической нанизкой — типично степные, кочевнические, датируются они по сопутствующему материалу XII в.

Бусы — редкая находка в кочевнических погребениях. Они встречаются обычно в количестве нескольких штук (никогда ожерельем). Как правило, все эти бусы — биконические сердоликовые, круглые хрустальные, лимонные, позолоченные, цилиндрические и круглые из непрозрачного стекла и пр. — типичны и для русских синхронных погребений. Редкость находок не позволяет пользоваться этим материалом для датировки погребений. Оригинальным степным украшением, попадающимся в погребениях, являются наборы лазуритовых подвесок (рис. 84, 14–17). Формы их ромбические и треугольные (мужские и женские стилизованные фигурки), датируются они серединой XI–XII в. [Макарова Т.И., 1962].

Гривны, обнаруженные во многих кочевнических могилах, относятся к двум типам: витым и ложновитым (и те и другие с петлями на концах). Они имеют аналогии в русских древностях XII в. То же можно сказать и о браслетах — ложновитых и витых из двух жгутов. Концы таких браслетов на Руси оканчивались петлевидными утолщениями со вставкой из черненого серебра, а у кочевнических вставки были из лазурита.

Зато оригинальной степной чертой является присутствие в женских погребениях зеркал (рис. 82, 36, 97, 98; 84, 21). Производство их, очевидно, сохранилось в степях от салтовского времени, однако от зеркал VIII–IX вв. они отличаются чрезвычайной простотой рисунка на обратной стороне, нередко вообще гладкой, только с бортиком и шишечкой в центре.

Как известно, на Руси того времени зеркал не было, в степях же они вновь появились, судя по сопутствующему материалу, не раньше XII в.

От салтовского времени в степях сохранялось на протяжении, во всяком случае, всего X в. производство копоушек (рис. 82, 22). Они бронзовые, литые, массивные, с большой овальной ручкой, украшенной сложным прорезным узором. Генетически копоушки связаны с салтовскими, которые были, однако, значительно меньшего размера, но той же формы — с ручкой-лопаточкой. Попадаются в могилах и копоушки в виде простых бронзовых палочек с колечком, также известных среди вещей предшествующей эпохи.

Помимо собственно украшений, в могилах поздних кочевников находят большое количество вещей, связанных с одеждой или являющихся частями одежды. В нескольких могилах открыты остатки тканей, по которым можно судить не только о том, из чего шили одежду, но и как ее шили. Кафтаны кроили длинные, до колен, но с короткими рукавами из византийской парчовой ткани. Рубахи были с длинными рукавами, тоже почти до колен, шелковые или полотняные. Сапоги типа ичигов доходили до колен, имели мягкие подошвы. Пуговицы для одежды изготовляли из кости (с одной или двумя дырочками в середине) или бронзы — дутые в виде бубенчиков. Типы последних очень устойчивы: они штампованные из двух половин, с петлей сверху и с прямой или крестовидной прорезью. В ранних могилах попадаются иногда литые, тяжелые, с богатым орнаментом бубенцы, имеющие аналогии в Танкеевском могильнике, т. е. датирующиеся временем не позже X в.

Синхронны этим бубенчикам и копоушкам с фигурной ручкой различные сложные подвески из бронзы, известные в основном в поволжских комплексах, но попадающиеся и в кочевническом могильнике у Саркела. Они представляют собой стилизованные крылатые фигуры уточек, четырехлепестковые фигуры и пр. и служили, видимо, амулетами (рис. 82, 24–26).

Известны в кочевнических древностях и поясные наборы, и бляхи богатой конской упряжи. Однако бляхи на ремнях не играли тогда такой роли, как у жителей степей предшествующего времени. Это, видимо, не знаки достоинства, а просто украшения ремней. Характерно, что конскую сбрую украшали значительно более богатым убором: бляхами с золочением и чернью, подвесками в виде птичьих лапок и т. д. (рис. 82, 32, 35). Очень характерными для сбруи стали трех- или четырехконечные соединительные бляхи. Что же касается поясов, то у них набор бляшек в целом идентичен салтовскому. Это прежде всего наконечники, затем квадратные бляшки с прорезью, сердцевидные и серповидные бляшки и, наконец, бронзовые, обычно так называемые лировидные пряжки XI–XII вв. (рис. 82, 37).

В настоящее время в степях от Волги до Прута раскопано до 2 тыс. кочевнических погребений. Это и отдельные небольшие курганчики, и впускные погребения в большие курганы предыдущих эпох. Существование могильников свидетельствует о том, что у кочевников данной группы появилась уже какая-то оседлость или хотя бы ограниченная территория кочевания. Характерно, что зафиксированные могильники располагаются в местах, известных по письменным источникам в качестве постоянных кочевий степняков. Такими являются, например, земли вокруг Саркела — Белой Вежи. В самом городе был довольно значительный процент кочевого населения, о чем свидетельствует большое количество характерной кочевнической керамики в слое. Самый верхний слой в Белой Веже является остатками кочевнического зимовища [Артамонов М.И., 1958]. В нем прослежены остатки наземных жилищ с глинобитными стенами. Могильник под стенами города, состоящий из 70 небольших курганов, принадлежал именно этому населению. Ориентировка скелетов на могильнике — зимняя: все они уложены головой на юго-запад. Курганы расположены беспорядочно.

Такие же могильники, состоявшие из нескольких десятков насыпей, исследовал Н.Е. Брандербург в Поросье, где сосредоточены были кочевья Черных Клобуков с их главным городом Торческом. Интересно, что там Бранденбург неоднократно фиксировал расположение могильников на высоких гребнях водоразделов небольших речушек, впадающих в Рось. Обычно курганчики были вытянуты по гребню в одну линию. В настоящее время в бассейне среднего Донца обнаружено несколько могильников на водоразделах притоков Донца. Каждый состоит из нескольких курганов (от 5 до 15). Исследования показали, что некоторые из этих групп принадлежали населению эпохи бронзы, но на них располагались святилища кочевников, о которых мы еще скажем в конце настоящей главы.

Использование насыпей предыдущих эпох для своих захоронений — одна из типичнейших черт погребального обряда кочевников. Погребения и впускались в полы кургана, и помещались в центре насыпи. Тысячи таких могил было уничтожено распашкой насыпей. Сохраняются они только в больших курганах, которые почти не тронуты пахотой.

Сооруженные самими кочевниками насыпи отличаются небольшими размерами: диаметр их не превышает 6–7 см., высота — не более 0,7 м. Высоту подавляющего большинства насыпей в наши дни вообще невозможно измерить — их почти не видно на поверхности. Насыпь сооружалась из материковой почвы и чернозема. Помимо земляных насыпей, известны насыпи, сооруженные с применением камня. Наиболее распространен тип насыпи из камней, перемешанных с землей. Однако попадались и насыпи, выложенные «черепахой», т. е. земляной холмик над могилой обкладывался по поверхности слоем камня, а затем снова засыпался землей и дерном. Насыпанные с применением камня курганы сохранились в степях лучше остальных.

Под курганом расположена могила глубиной от 0,5 до 1,5 м. По форме могилы можно разделить на несколько основных типов: 1) простые, с вертикальными стенками; 2) с приступкой вдоль длинной стороны могилы; 3) с приступками для перекрытия вдоль обеих длинных сторон могилы; 4) неглубоким подбоем вдоль одной из сторон; 5) с подбоем вдоль одной стороны и приступкой вдоль противоположной.

Погребения в могилах совершались преимущественно в гробах двух типов: колодах и ящиках, сбитых большими костылями. Иногда вместо гроба под костяк подкладывали поперечные дощечки. Погребения были: 1) одиночные, в вытянутом положении, на спине, с вытянутыми вдоль тела руками, ориентированные головой на запад или восток и в редких случаях — на юг или север (все с сезонными отклонениями); 2) обычные по обряду, описанному выше, с головой и ногами коня, причем конская морда была ориентирована в ту же сторону, что и голова человека, или (реже) в противоположную. Останки коня укладывались рядом (слева) с покойником, над ним, на приступке илина перекрытии; 3) такие, где вместо головы и ног коня помещался полный его остов. Очень редко известны случаи сооружения для коней специальных могил. В Каменском могильнике на Днестре остов лошади помещался на дне могилы, шея была вытянута вверх, голова уложена в небольшую ложбинку, вырытую в погребенной поверхности кургана.

Сопоставление всех описанных выше особенностей погребальных обрядов между собой и с вещами, обнаруженными в захоронениях, позволяет выявить группы погребений, характеризующиеся оригинальными чертами и относящиеся к разным хронологическим периодам. Группы эти, очевидно, можно определить этнически, каждая из них оставлена кочевым народом, преобладавшим и господствовавшим в восточноевропейских степях в тот пли иной хронологический период.

Итак, самая ранняя хронологическая группа, датирующаяся по инвентарю X — началом XI в., характеризуется следующими особенностями:

1. Захоронениями под небольшими земляными насыпями и впускными в насыпи предыдущих эпох.

2. Одиночным погребением в неглубокой яме.

3. Захоронением головы и ног коня слева от человека. В виде исключения вместо головы и конечностей коня укладывали рядом с покойником голову и ноги коровы или быка. Ориентированы останки животных мордой на запад (рис. 85).

4. Захоронение одного чучела коня без человека (кенотафы?).

5. Вещи при погребениях: стремена с выделенной для путлища петлей, короткие прямые сабли, луки с тяжелыми срединными накладками, копоушки с богато украшенной ручкой, подвески в виде стилизованных птичек, характерные серповидные бляшки на поясе.

6. Отсутствие женских погребений.

7. Находки в погребениях сосудов, украшенных «роскошным» орнаментом.

Группа принадлежит печенегам. Мы можем указать только один могильник, в котором погребались в восточноевропейских степях печенеги времен своего господства в них, — это могильник у Саркела. Все остальные погребения разбросаны по степи.

Вторая группа захоронений очень близка к первой погребальным обрядом. Отличия между ними заключаются в наличии женских погребений, отсутствии кенотафов, помещении головы и ног коня не рядом с покойником, а на приступке или над ним в засыпке могилы, на середине глубины. Могильные ямы в этой группе нередко более глубокие, чем в первой. В тех случаях, когда покойника погребали без коня, яма, как правило, имела приступки с двух сторон для сооружения перекрытия (рис. 85).

Вещи в этой группе погребений почти синхронны первой, их можно отнести к XI в.

Видимо, есть основания считать эти захоронения торческими (гузскими). В степях их немного, это и понятно, если вспомнить, что гузы только прошли по ним, кочуя здесь всего в течение одного поколения (не более 25 лет).

Третья группа захоронений, датирующаяся по сопутствующим вещам XII–XIII вв., имеет ряд особенностей, отличающих ее от двух предшествующих (рис. 85).

1. Курганные насыпи сооружены с применением камня.

2. Погребения человека совершались в неглубокой яме головой на восток.

3. Рядом с человеком погребался полный остов коня, ориентированный мордой на восток или, реже, на запад, т. е. к ногам покойника.

4. Никаких особенно оригинальных черт в инвентаре у погребений третьей группы нет. Все они относятся к XII и частично XIII в. Таким образом, можно только констатировать, что для них характерен богатый и разнообразный инвентарь этого времени, в частности сильно искривленные длинные сабли, овальные кресала, серебряные гривны и сделанные из гривен «жезлы», серьги с напускной дутой биконической бусиной, зеркала и пр.

Очевидно, третью группу можно считать половецкой.

Описав все три группы, отделяющиеся друг от друга временем и этнической принадлежностью, перейдем к весьма существенному вопросу, без которого провести исследование кочевнических древностей невозможно.

Выделенные нами этнические группы представлены в целом очень небольшим числом погребений. Основная масса кочевнических погребений во все периоды, а особенно в половецкий (середина XI — середина XII в.) имеет смешанный характер: печенего-торко-половецкий. По существу, в степях сложился в результате постоянных передвижений населения и смешения различных орд новый погребальный обряд, в котором нашли отражение черты обрядов всех трех народов. Однако наиболее устойчивым оказался печенежский обряд. Вполне возможно, это обстоятельство объяснимо традиционностью данного погребального обряда для степняков еще в предшествующий период: в гробу, головой на запад, с костями коня (только тогда кости коня встречались очень редко, а в печенежское время — более чем в 50 % погребений).

Таким образом, печенежский погребальный обряд остался неизменным и в половецкий период — особенно в тех районах, которые были заселены печенегами в XI и XII вв. Такими районами были Поросье, поскольку печенеги являлись одним из главных компонентов Черноклобуцкого союза, и окрестности Саркела, где печенеги, согласно сообщению летописи, обитали вплоть до 1117 г. [Плетнева С.А., 1973, с. 20–23; 1975, с. 265]. Разбросаны поздние печенежские погребения и по всей степи. Это также вполне согласуется с летописным свидетельством о том, что в начале XII в. Владимир Мономах в походе на низовья Днепра встретил торков и печенегов и увел их на Русь (очевидно, отдельные орды этих народов продолжали и при половцах кочевать в степи). Начиная с первых лет XII в. в летописи печенеги все чаще и чаще упоминаются вместе с торками, что говорит, видимо, о слиянии этих двух народов. В Саркельском могильнике хорошо прослеживается это слияние по погребальному обряду: в большинстве раскопанных могил слева от покойника намечена низкая (всего 20 см.) приступка, как бы символизирующая настоящую приступку — место для головы и ног коня. Кроме того, в том же могильнике попадались погребения, в которых останки коня лежали не на перекрытии, как должно было бы быть в классическом торческом погребении, а на земляной подсыпке над гробом.

Наряду с формированием печенего-торческого обряда шло слияние его с половецким обрядом. Это сказалось в следующем:

1. В погребениях с восточной ориентировкой покойника появились, во-первых, деревянные перекрытия над могилой, во-вторых, — захоронения остова коня головой на запад, в-третьих, — захоронения чучела коня мордой на запад.

2. В погребениях с западной ориентировкой покойника стали повсеместно встречаться захоронения целого коня: головой на запад, рядом с покойником; головой на восток, тоже рядом с покойником; головой на запад на приступке, рядом с ямой, перекрытой деревянными плахами.

3. Появились погребения с западной ориентировкой в неглубоких могилах под каменной насыпью и погребения с перекрытием под каменной же насыпью (рис. 82).

Наконец, в это же время появились в некоторых районах степи погребения с меридиональной ориентировкой (головами на север или, реже, на юг). В науке эти погребения вызвали споры. Г.А. Федоров-Давыдов считает, что они появились и распространились в степи в золотоордынский период [Федоров-Давыдов Г.А., 1966, с. 163–165]. Однако, несмотря на явное преобладание меридиональных захоронений в поздний период, появились они в степях раньше — еще при половцах. Необычная ориентировка имеет аналогии не только в далеких азиатских погребениях, как это указано Федоровым-Давыдовым, но и в более раннее время на территории восточноевропейских степей. Мы знаем, что головами на север хоронили своих мертвых болгары какой-то группы, обитавшей в верховьях Донца (см. главу 3). Есть еще некоторые черты, связывающие меридиональные погребения двух эпох: камышовые подстилки, подсыпка на дно меловой крошки или углей, частое помещение в могилу сосуда (керамического или бронзового), а также наличие в погребениях костей животных — остатков заупокойной пищи. Все остальные особенности обряда не выходят за рамки описанных выше: захоронения, совершенные головой на север, в целом повторяют простейший, а именно печенежский обряд, только изредка вместо головы и ног коня с покойником укладывался конь целиком.

В этой связи следует вспомнить, что немногочисленные антропологические определения скелетов поздних кочевников дали интересную информацию: черепа печенежского периода почти не отличаются от болгарских черепов так называемого зливкинского типа [Вуич Л.Г., 1963] — это те же брахикранные европеоиды с незначительной примесью монголоидности. Что же касается половецкого времени, то черепа половцев нередко бывают монголоидными, хотя наряду с ними попадаются и совершенно «зливкинские» черепа.

Несмотря на большое количество раскопанных в настоящее время кочевнических курганов, все они разбросаны на такой огромной территории, что делать какие-либо выводы о расселении народов в степях, а тем более об их передвижениях по степи представляется нам преждевременным. По ним можно получить только самые общие сведения о географии, этнических особенностях, быте и оружии кочевников того времени. Неизмеримо больший материал дает для решения всех этих вопросов изучение каменных статуй, или, как их называли долгое время, — «каменных баб».

Еще в XVII в. тысячи каменных изваяний стояли на древних курганах и вообще на всяких возвышенных, заметных издали участках степи (на водоразделах, при слиянии рек, на перекрестках дорог). Как правило, изваяния стояли по двое, а то и по пять-десять штук на каждом кургане. В период освоения русскими степи курганы начали распахивать, а «каменных баб» стали в массовом количестве уничтожать или в лучшем случае свозить в крестьянские усадьбы для практических нужд, а в помещичьи — для украшения парков. Уничтожение было столь активным, что русские ученые, обеспокоенные этим, сумели в конце XIX в. добиться от правительства охраны этих замечательных произведений степного искусства. Впрочем, к тому времени подавляющее большинство сохранившихся статуй было уже сосредоточено в музеях южных городов нашей страны. В результате из десятков тысяч статуй, поставленных когда-то на степные курганы, сейчас до нас дошло не более 1500.

«Каменными бабами» в той или иной степени занимались многие русские исследователи — А.С. Уваров, П.С. Уварова, А.И. Пескарев, Н.И. Веселовский. Последний подвел итоги изучения статуй вплоть до 1915 г. [Веселовский Н.И., 1915] и попытался осмыслить их как исторический источник. Он решительно поставил вопрос о принадлежности этих изваяний половцам. Этот важный вывод Веселовского был поддержан и подкреплен советскими археологами [Федоров-Давыдов Г.А., 1966; Плетнева С.А., 1958, 1974]. В настоящее время половецкая принадлежность статуй вряд ли у кого вызывает сомнения, тем более что изучение их дает огромный материал именно для восстановления многих страниц жизни и истории половецкого общества.

Картографирование половецких статуй по районам дало картину расселения половцев в восточноевропейских степях, поскольку естественно предположить, что они ставили статуи в память умерших предков только на землях своих постоянных кочевий, в собственно Половецкой земле. Центр Половецкой земли находился в междуречье Днепра и Донца (включая приазовские степи). Там обнаружено было подавляющее большинство изваяний. Там же сосредоточены и все ранние типы статуй, что свидетельствует о первоначальном заселении этого района степи половцами и расселении их на другие территории именно отсюда, с берегов среднего Донца и Таганрогского залива. Расселение это шло последовательно на средний Днепр и верхний Донец, в низовья Днепра, в Предкавказье, в Крым и, наконец, уже в XIII в., — в междуречье Дона и Волги (рис. 86).

О последовательности расселения дает нам возможность заключить картографирование различных типов статуй и построение эволюционных рядов этих типов (рис. 87). В основу типологии легли: пол статуи (мужской или женский), поза (сидящие, стоящие) и разнообразные изобразительные и технические приемы, использовавшиеся при изготовлении статуй. При построении эволюционного ряда следует прежде всего выделить наиболее ранние изваяния. Сделать это нетрудно, поскольку I и VI типы (стеловидные и полустеловидные, плоские) статуи имеют многочисленные аналогии среди кимакских изваяний, датирующихся X–XI вв. [Шер Я.А., 1966; Арсланова Ф.X., Чариков А.А., 1974]. Ясно, что мы можем отнести эти типы к первому (раннему) этапу существования половецких статуй в восточноевропейских степях. Следующий этап развития — круглая скульптура (стоящие и сидящие изваяния), но со слабо обработанной спиной и низким рельефом в изображении рук, живота, лица (типы II и IV). Развитая рельефная круглая скульптура представлена типами III и V (стоящие и сидящие). Несмотря на строго соблюдаемую каноническую позу (руки у живота держат сосуд), на некоторую условность изображений (тяжелый торс, укороченные ноги), вызванную желанием сделать фигуру более массивной и величавой, статуи этого этапа отличаются необычайной тщательностью и искусностью исполнения (рис. 88; 89). Очень выразительны лица статуй, многие из них сильно монголоидны, а отдельные экземпляры — портретны. Характерно, что портретности умели достигнуть, несмотря на всегда определенное количество изобразительных приемов: Т-образные брови и нос; усы и рот, сделанные одним контуром, и некоторые другие. Статуи этих типов распространены очень широко, дата их, установленная по изображаемым на них предметам, — вторая половина XII — начало XIII в. Где-то в начале XIII в. появились в степях и объемные стелообразные статуи, бывшие как бы перерождением круглой реалистической скульптуры. Особенно хорошо это перерождение прослеживается на женских изваяниях. Вначале перестали изображать ноги, оставляя только подол кафтана в виде фартука. Затем убрали руки, хотя сосуд еще оставался на месте. В конце концов остался столб, слегка напоминающий человеческую фигуру, — приталенный, с выдающимся животом, с грудями. Голова на этом столбе исполнена столь же реалистично, как и головы и лица на скульптурах развитого периода.

Половецкие изваяния интересны нам и потому, что на них изображено большое количество предметов от костюма, украшений, оружия и разного бытового инвентаря (рис. 88; 89). Многие из деталей костюма и украшений не были бы известны, если бы не изображения их на статуях. Таковы, например, сложные женские прически-шляпы, мужские косы-прически, детали женской прически — «рога». Остатки этих «рогов» находим иногда в могилах, но они не были бы понятны без материала, полученного при изучении изваяний. Это войлочные валики с нашитыми на них полукруглыми выпуклыми серебряными пластинками. Покрой кафтанов, воротов рубах, фасон сапог, ремни, подтягивающие голенища, нагрудные ремни и бляхи, панцири из длинных, видимо металлических, пластин, вышивки на одежде — все это мы знаем только благодаря древним скульпторам, умело и точно изображавшим их на своих произведениях.

Картографирование отдельных деталей прически и костюма показало, что в различных половецких группировках они распространены не равномерно. Это наблюдение весьма важно для выявления этнографического своеобразия различных половецких объединений. Правда, сложение такого своеобразия только еще начиналось в половецком обществе и было прервано нашествием монголо-татар [Плетнева С.А., 1974, с. 51–52].

Ни у кого из исследователей не вызывает сомнения, что каменные половецкие изваяния — остатки сложных верований и обрядов, связанных с культом предков. Статуи не были надмогильными памятниками, они воздвигались в степи на высоких местах в специально оборудованных для этого святилищах. Остатки таких святилищ, огороженных примитивной, сложенной из дикого камня квадратной в плане оградкой, неоднократно находили у кимаков. Развалы камня рядом с остатками изваяний попадались и в восточноевропейских степях. Особенно хорошо сохранились святилища, открытые совсем недавно, в начале 70-х годов, донецким археологом М.Л. Швецовым (рис. 85, 18). Они располагались на вершинах курганов, которые, в свою очередь, находились на высоком кряжистом водоразделе. В плане святилища квадратные. Оградка была невысокая, сложена из плитняка, которым и сейчас пользуются для сооружения заборов местные жители. В центре огороженного пространства были обнаружены пьедесталы двух (мужской и женской) статуй. У подножья их найдены многочисленные следы жертвоприношений — кости животных, а в одном из святилищ было погребено весьма реалистически выполненное изображение медведя. Скульптура не превышала в длину 0,6 м. и являлась, видимо, символом родоначальника рода, к которому принадлежали скульптурные изображения мужчины и женщины, стоявшие в центре святилища. Находки остатков жертвоприношений у подножья статуй позволили установить состав жертвенных животных: конь, бык, баран, собака. В одном случае у подножья статуи было обнаружено ритуальное захоронение ребенка, умерщвленного, видимо, специально в качестве жертвы [Плетнева С.А., 1974, с. 73].

Естественно, что дорогие каменные изваяния (и даже деревянные, попадающиеся иногда в курганах) не были доступны беднякам. Их изготовляли только в память богатых и знатных: родовой аристократии. Таким образом культ предков постепенно переродился в культ предков — покровителей рода и даже целого союза племен (орд). С приходом в степи монголо-татар, уничтоживших половецкую аристократию, прекратилось в степях и производство этих замечательных произведений искусства.

Образование крепких союзов племен внутри половецкого общества сопровождалось выделением из него какой-то чуждой по тем или иным причинам части населения. Так отделились от половцев люди, ставшие хоронить своих мертвых с меридиональной ориентировкой. Выделились так называемые дикие половцы, один из могильников которых был полностью раскопан Н.Е. Бранденбургом [Плетнева С.А., 1973, с. 14, табл. 36–42, рис. 4].

Это могильник у с. Каменка в верховьях Днестра. Характерно, что в нем, несмотря на общие, объединяющие все погребения половецкие черты: камни в насыпи, восточная ориентировка, захоронения остова коня в отдельной яме, — встречается много погребений, имеющих, помимо того, то западную ориентировку, то перекрытие над покойником или остатки поминальной пищи в головах покойника. Это были, очевидно, половцы, сильно смешанные с печенего-торческим населением Черноклобуцкого союза.

Украинские археологи обнаружили и частично исследовали остатки оседлых, видимо земледельческих, поселений XII–XIII вв. на среднем и нижнем Днепре [Смиленко А.Т., 1975, с. 178–192]. Как правило, они большие и неукрепленные. На большинстве из них было раскопано всего по одной полуземлянке. Лучше других были изучены поселения у балки Яцевой, Гавриловки, Кичкасское (на среднем Днепре) и могильник у с. Каири (нижний Днепр). Большинство жилищ на Кичкасском поселении — полуземлянки с открытым очагом, расположенным в центре пола. Аналогии таким жилищам мы знаем в салтовских памятниках, т. е. в памятниках, оставленных полукочевым или недавно осевшим населением. На этом поселении найдена в основном керамика явно русских типов. Отсюда следует главный вывод исследователей: поселение принадлежало русскому населению. Факт наличия на Днепре (в степной зоне) русского населения подтверждается, по мнению А.Т. Смиленко, находкой христианского могильника у с. Каири. К сожалению, не были проведены антропологические измерения черепов с этого памятника и поэтому категорически утверждать именно русский его характер пока трудно. Он мог быть смешанным: здесь хоронили христиане — выходцы из русских дружин и из кочевнических орд.

Нам представляется, что говорить о русской принадлежности памятников степного Приднепровья, сопровождавшихся русской керамикой, вряд ли правомерно и исторически мало вероятно. Степь в XII в. принадлежала половцам: их кочевья и вежи неоднократно фиксировались летописцем на среднем Днепре — у порогов и Хортицы. Русские князья ходили сюда в походы с целью ослабить половцев или просто пограбить их. Если считать Кичкасское поселение русским, то это значит, что половцы по непонятной причине терпели неукрепленное поселение своих врагов на своей земле. Очевидно, поселение не было русским. Это было обширное половецкое зимовище, в котором жили бедняки-половцы и вполне возможно — выходцы из Руси — бродники. Смешанному бродническо-половецкому населению принадлежали и остальные степные памятники Приднепровья.

Разведками на берегах верхнего Дона (на степном пограничье) было открыто несколько сильно размытых оврагами поселений, характеризующихся обломками русской керамики XII в., а одно из них — еще и обломками лепных грубых горшков кочевнического облика. Думается, есть все основания считать и эти памятники остатками броднических или бродническо-половецких поселений [Плетнева С.А., 1964].

Исследование археологических памятников восточноевропейских степей X–XIII вв. дает обширный материал, подтверждающий кочевнический образ жизни обитавших в те столетия в степях народов. Судя по археологическим данным, у печенегов не было даже постоянных зимовищ, не было у них и кладбищ. Это были кочевники периода военной демократии, всегда готовые к войне и грабежам. Войны и откупы были важнейшей статьей их экономики. То же можно сказать и о торках. Оба народа осели только под давлением обстоятельств. Одна орда — у Саркела еще в X в., другие — в Поросье в конце XI–XII в.

Находки половецких (и половецкого времени) кладбищ в степях являются свидетельством появления у половцев и их степных соседей зимовищ. Находки поселений на Днепре и на Дону говорят как будто о появлении какой-то оседлости и внутри половецкого общества. Летописи сохранили сведения о русских городах на среднем Донце — Шарукане, Балине и Сугрове. Однако поиски их пока ничего не дали. Только у с. Гайдары Б.А. Шрамко обнаружил следы городища с обломками русской керамики XII в., которое могло быть остатками одного из летописных городов. Концентрация каменных статуй в определенных участках степи говорит о строгой ограниченности половецких кочевий. Таким образом, вполне возможно, что только половцы начали прикрепляться к земле. Этому способствовали оживленные и постоянные сношения с Русью, не менее оживленные связи с крымскими торговыми городами, а также непосредственные отношения половцев с русскими-бродниками, селившимися в гуще половецких кочевий. Дальнейший процесс оседания и классообразования был прерван монголо-татарами.

Как показывает археологический материал, культура населения Южного Урала после XI в. заметно изменяется в сторону еще большего сближения со степным миром. Одна из причин, вызвавших эти изменения, очевидно, кроется в том, что на Южном Урале продолжался приток новых групп кочевых племен, привнесших новые элементы в культуру. С учетом особенностей материала и исторических условий в культурном и историческом развитии населения края XII–XV вв. можно выделить два периода: XII — первая половина XIII в. и вторая половина XIII–XIV в.

Основными памятниками периода XII–XIII вв. являются Мрясимовские курганы, Кушулевский могильник, а затем самые поздние погребения Каранаевских (9, 18) и Лагеревских (21) курганов. Для него характерными являются односоставные удила (рис. 90, 10), и по-прежнему остаются в обиходе удила с широкими кольцами (рис. 90, 12). Среди стремян появляются экземпляры с плоскими дужками арочной и овальной форм, округлые с расплющенной верхней частью и петлей для ремня (рис. 90, 16–17). Одновременно еще бытуют ранние типы стремян (рис. 90, 13–15). Состав костяных и железных пряжек остается почти без изменения (рис. 90, 34, 35, 36), новой формой являются лишь трапециевидные пряжки с расплющенной передней частью и перехватом по длинным сторонам (рис. 90, 37), а также овальные костяные пряжки с удлиненным цельным щитком (рис. 90, 39).

В комплексах встречаются овальные и калачевидные с выступом в средней части кресала (рис. 90, 45) и обычные плоские наконечники стрел (рис. 90, 7).

Из украшений следует выделить пластинчатые браслеты, иногда с точечным орнаментом (рис. 90, 43), серьги позднесалтовского типа (рис. 90, 47), подвески-бубенчики с рельефным орнаментом (рис. 90, 8). В курганах изредка встречаются высокохудожественные изделия, в частности найден серебряный кувшин с арабской надписью XII в. [Даркевич В.П., 1976] (рис. 90, 44).

Датирующие признаки этого периода надежно обоснованы в исследованиях Г.А. Федорова-Давыдова [Федоров-Давыдов Г.А., 1966, с. 115], С.А. Плетневой [Плетнева С.А., 1973, с. 15–19], Л.Р. Кызласова [Кызласов Л.Р., 1969, с. 98, табл. III, 85–88] и других археологов. Сюда входят почти все вышеперечисленные предметы.

Ко второму периоду, XIII–XIV вв., относятся I и II Жанаталапские, Россыпинские, Каменнозерный, II Имангуловский, IV Ивановский, Юлдыбайский, Башкир-Беркутовский, Сынтыштамакский (поздняя группа), Аккулаевские курганы, Шахтауское погребение. О синхронности указанных памятников говорит сравнительное однообразие состава находок, где наиболее характерными являются височные подвески в виде знака вопроса, иногда с насаженной бусиной из стекла, металла и спиралью (рис. 90, 53), головные уборы типа «бокка», от которых зачастую остаются только длинные берестяные трубочки, вырезанные из медных листов человеческие фигурки-амулеты (рис. 90, 41), миниатюрная кованая металлическая посуда в виде чаш с ручками или без них (рис. 90, 51), зеркала монгольского происхождения, ножницы, крупные плоские наконечники стрел (рис. 90, 29, 32), бронебойные ромбического сечения с упором в основании (рис. 90, 31), а также колчанные накладки из кости с богатым орнаментом (рис. 90, 28).

Среди стремян встречаются те же типы, которые сложились в предшествующее время: с плоскими дужками, округлой широкой подножкой и небольшим выступом для путлища. Наряду с ними большое распространение получили простые арочные стремена с плоской подножкой (рис. 90, 21, 24, 25). Повсеместно попадаются удила с большими кольцами (рис. 90, 40), изредка — длинные изогнутые сабли (рис. 90, 27). Уникальными являются остатки роскошной одежды — платьев из дорогой привозной парчи итальянского и иранского происхождения, относящиеся к 70-м годам XIV в. М.X. Садыкова при раскопках Юлдыбайского кургана нашла чугунную жаровню, а вместе с ней литое зеркало монгольского происхождения с рельефным орнаментом. В ряде курганов (Россыпино, Каменноозерное) встречались остатки сравнительно хорошо сохранившихся седел с высокими луками (рис. 90, 33).

Весь описанный материал исследователи единодушно относят к золотоордынскому времени (XIII–XIV вв.), что и позволяет датировать всю группу. Только в указанный период встречаются в степных погребениях вырезанные пластинчатые человеческие фигурки [Федоров-Давыдов Г.А., 1966, с. 38, рис. 6, 5], серьги в виде знака вопроса [там же, рис. 6, с. 40–41], головные уборы типа «бокка» [там же, с. 36, 37], зеркала монгольского происхождения [там же, с. 78–82, рис. 13], миниатюрные чаши [там же, с. 87–89, отдел В, рис. 15,], костяные колчанные пластинчатые накладки с богатым орнаментом [там же, с. 31], стрелы-срезни [Медведев А.Ф., 1966, с. 159, табл. 24, 1–9]. Ряд предметов может быть датирован только XIV в. Так, например, согласно мнению Г.А. Федорова-Давыдова, изделия из чугуна в Поволжье появились не раньше XIV в. [Федоров-Давыдов Г.А., 1966, с. 89]. Следовательно, Юлдыбаевскпй курган, в котором найдена чугунная жаровня, является памятником XIV в. Такие узко датированные находки в будущем позволят, очевидно, среди памятников XIII–XIV вв. выделить ранние (XIII в.) и поздние (XIV в.). Аналогичное же уточнение напрашивается и по отношению памятников XII–XIII вв., где, возможно, самыми поздними являются комплексы со стременами почти округлой формы с малозаметным выступом для путлища. В одном из Сынташевских курганов они найдены с пластинчатыми человеческими фигурками-амулетами.

Для погребального обряда по-прежнему остаются характерными захоронения в простых могилах под небольшими земляными насыпями средним диаметром 7–8 м. и высотой 20–30 см. Как правило, курганы являются индивидуальными (Мрясимово, Сынташево). В насыпях по-прежнему присутствуют остатки ритуальных захоронений конечностей, головы и шкуры лошади, а в одном из мрясимовских курганов выявлено захоронение целой туши — единственное на всем Южном Урале для эпохи средневековья (рис. 90, 1). Лошадь лежала в специальной яме с удилами во рту.

По сравнению с предшествующими веками среди раскопанных погребений значительно больше наземных захоронений. В Кушулевском могильнике они составляют около 75 % (46 из 63), они есть в Мрясимовских курганах и среди курганов Оренбуржья, обследованных до революции Ф.Д. Нефедовым [Нефедов Ф.Д., 1899, с. 20, 24]. Интересно отметить, что все могильники горно-лесной части Южного Урала XII–XIII вв., в том числе и наземные захоронения, содержат своеобразную керамику, представленную небольшими широкогорлыми сосудами с округлым туловом, с примесью раковины или талька в тесте и веревочным орнаментом. Этому сейчас трудно дать однозначное объяснение. Возможно, появление указанных сосудов свидетельствует о каких-то перемещениях этнических групп, происшедших на Южном Урале в XII–XIII вв. Происхождение керамики со шнуровым орнаментом пока остается неясным.

Четко коррелируется с сопровождающим материалом еще один вид захоронений — в глубоких узких могилах с заплечиками или углублениями (нишами) в длинных стенках. Последние устраивались на высоте примерно 0,80-1 м. от дна и предназначались для укрепления надмогильного прикрытия. Костяки уложены в двойных гробах, хорошо сохранившиеся остатки которых детально исследованы в Россыпинских, Каменноозерном и Жанаталапских курганах Оренбуржья (раскопки Н.А. Мажитова). Судя по ним, наружный ящик сколочен из грубых досок и поставлен на деревянных обрубках. Внутренний гроб был дощатым или колодой (рис. 90, 5). Гробы сколачивались железными гвоздями длиной около 10 см. Одновременно практиковалось захоронение в колодах без наружных ящиков, примером чего могут служить башкир-беркутовские погребения. На концах колод делались специальные отверстия для продевания веревки. Дно колоды почти во всех случаях оказывалось обильно засыпанным золой.

Захоронения в колодах и двойных ящиках территориально локализуются пока только в бассейне р. Урал, куда относится и юго-западная Башкирия. Они содержат инвентарь с довольно устойчивым составом вещей: головные уборы типа «бокка», миниатюрные серебряные чаши, зеркала, височные подвески самых поздних типов, характерные для золотоордынского времени. Все это дает основание связать распространение их на Южном Урале с кочевниками, пришедшими сюда вместе с монголо-татарами.

В первой половине II тысячелетия н. э. в общественной жизни племен Южного Урала шел процесс дальнейшего развития феодальных отношений. Этому полностью соответствуют мнения о том, что общество башкир накануне монголо-татарского завоевания было классовым, и в основе его лежала феодальная собственность на землю [Кузеев Р.Г., 1957, с. 124–130 и др.].

К тому же золотоордынскому времени относится Турналицкое городище (рис. 90, 6), датированное поливной посудой XV в. Городище мысовое, разделенное поперечными валами и рвами на три части. Небольшие размеры и мощные укрепления дают некоторые основания полагать, что здесь был замок, принадлежавший какому-то сильному башкирскому феодалу — вассалу золотоордынского хана.

Глава восьмая Северный Кавказ в X–XIII вв.

Домонгольский период на Северном Кавказе является временем расцвета средневековой культуры, сложением феодальных отношений у местного населения, стоявшего на пороге создания государства. Именно к этому времени относится оформление тех этнических групп, которые известны на Кавказе и в наши дни.

Северо-западный Кавказ был населен адыго-черкесскими племенами зихов (на Черноморском побережье Кавказа) и касогов (по Кубани), Центральное Предкавказье — аланами и болгарами; в равнинном и приморском Дагестане после разгрома Хазарского каганата наступает период усиления местных племен (Серир, Лакз) и Дербента. Вместе с тем продолжались те процессы, которые характеризовали и предшествующий период, — из степи шли на предгорья тюрко- и монголоязычные кочевники: сначала печенеги, затем — с конца XI в. — половцы, наконец, в XIII в. — монголо-татары [Алексеева Е.П., 1964; Кузнецов В.А., 1971: Минаева Т.М., 1971].

Северный Кавказ X–XIV вв. в археологическом отношении исследован очень неравномерно. Несмотря на то что поселения этого времени привлекали к себе внимание археологов даже в большей степени, чем поселения VI–IX вв. (раскопки Т.М. Минаевой, В.А. Кузнецова, О.В. Милорадович, И.М. Чеченова, В.Б. Ковалевской, В.Б. Виноградова и др.), их обширность оказалась несоизмеримой с размерами раскопанных участков (Алхан-Кала, Нижний Архыз, Нижний Джулат и т. д.). Могильники X–XIV вв. известны и раскопаны в значительно меньшем числе, чем могильники VI–IX вв. (рис. 91). Этим объясняется отсутствие для древностей этого периода обоснованных делений на этапы, т. е. нет периодизации основных групп инвентаря и керамики, и поэтому приходится придерживаться слишком обобщенных характеристик и датировок в пределах одного-двух, а для некоторых групп вещей — даже трех веков. Следует подчеркнуть, что особенности градостроительства, домостроительства, керамического производства имеют в это время в большей мере локальный, чем хронологический характер (рис. 92).

В Предкавказье продолжали существовать открытые и укрепленные поселения.

В Прикубанье и на берегу Черного моря население продолжало жить в крепостях, выстроенных еще меотами и заселенных в I тысячелетии н. э. Однако в этом районе преобладали открытые неукрепленные поселения, расположенные на высоком берегу или высокой надпойменной террасе, близко подходящей к берегу, нередко вблизи родников.

На верхней Кубани жизнь также продолжалась на укрепленных каменными стенами поселениях. Наряду с ними были отстроены новые крепости на новых местах. При этом часть старых укреплений была заброшена и жизнь на них уже не возобновлялась. В целом число поселений довольно заметно уменьшилось, хотя размер каждого из них существенно вырос. Все обширные посады вокруг цитаделей или двухчастных крепостей возникают именно в это время. Без раскопок широкими площадями (при небольшом количестве подъемного материала на задернованной поверхности городищ и осыпях) трудно говорить о динамике процесса, но все же сплошное обследование верховьев Подкумка и его правых притоков позволяет предполагать, что в X–XII вв. число поселений сокращается в среднем в 4–5 раз. В предгорьях и горах это уменьшение числа поселений связано с резким увеличением площади (от 0,5 до 8 га) ограниченного укреплениями или неукрепленного поселка, а также с увеличением сельскохозяйственной территории, относящейся к данному поселению.

Цитадель на поселениях X–XII вв. перестает играть ту основную роль, которую она играла раньше. В лучшем случае она остается местом отправления религиозных культов, если внутри ее укреплений был сооружен храм. Чаще ее используют как убежище для людей в случае опасности или даже в качестве загона для скота. Основная жизнь переходит на обширный посад — центр ремесла и хозяйственной жизни (рис. 92, 6).

На территории Кабардино-Балкарии и Северной Осетии в X–XII вв. происходил тот же процесс увеличения площади поселений и перенесения центра тяжести на посад [Чеченов И.М., 1968, с. 149]. Кроме того, население жило и в неукрепленных поселениях [Деопик В.Б., 1961, с. 50]. Фортификация продолжала раннесредневековую традицию: в горах использовались естественно укрепленные мысы, с напольной стороны которых воздвигались каменные стены из горизонтальных рядов положенных насухо обработанных каменных блоков (к сожалению, раскопкам подвергались только стены цитаделей, а не стены посадов, как правило хуже сохранившиеся). На равнинах поселения были укреплены рвами и стенами из саманного кирпича.

В Дагестане отличие городищ X–XII вв. от ранних заключается в более продуманном использовании естественных укреплений.

К сожалению, незначительность раскопанных площадей не позволяет представить, каким путем шло конкретно развитие города, будь то путь из родового поселка, замка владетеля или культового центра. Центрами застройки были храмы (христианские крестово-купольные церкви, базилики или же мечети); помещались они как на цитадели, так и на посаде (рис. 92, 4).

Основное отличие в характере жилых сооружений этого периода от предшествующего заключалось в увеличении их площади (от 20 до 30 м²) и возможном появлении двухэтажных зданий (рис. 92, 1, 5, 7, 8).

В Прикубанье жилые постройки были турлучными, обмазанными глиной. Печи — небольшие, глинобитные, иногда на каркасе из прутьев.

На верхней Кубани и в районах Кавказских Минеральных Вод небольшие, часто двухчастные прямоугольные каменные жилища с очагом в центре пола были вытеснены одночастными жилищами с пристенными, частично углубленными каминами (рис. 92, 8) или же с пристенными (рис. 92, 5) или срединным очагами (рис. 92, 7). Стены возводились из камня насухо. Кладка была панцирной с внутренней забутовкой или сплошной. Дверной проем устраивался недалеко от угла или в центре стены, иногда с одной или двумя ступенями внутри помещений, что говорило о незначительной их углубленности. Прослеживается удивительная стандартность в размерах (30–35 м²) и ориентировке домов на одном поселении, расположение их группами. Иногда один дом пристраивался к другому без соединяющего их дверного проема, что находит объяснение в этнографии балкарцев и карачаевцев. Некоторые дома с мощными стенами были, очевидно, двухэтажными.

Топография города X–XII вв. выявлена многолетними исследованиями В.А. Кузнецова, которым на городище Нижний Архыз [Кузнецов В.А., 1971, с 163–196] выделены основные части, выяснено направление главных улиц и внутренних стен, установлены связи городских построек с сельскохозяйственными участками и производственными сооружениями, храмов — с некрополями (рис. 92, 4).

В равнинных районах строились жилые и хозяйственные сооружения из саманного или обожженного кирпича или глинобита, а для хранения запасов рыли хозяйственные ямы. Строительство бытовых, культовых и оборонительных сооружений указывает на высокий уровень строительного дела у местного населения. Впрочем, строители архызских храмов находились под сильным влиянием закавказской (абхазской) и восточно-византийской архитектурной школы [Кузнецов В.А., 1971, с. 172]. Возможно, что в строительстве наиболее крупных храмов принимали непосредственное участие абхазские и даже византийские мастера (рис. 93, 10, 11).

Высокого развития и специализации достигли ремесла, о чем свидетельствуют как письменные источники, так и археологические материалы.

Прежде всего, замечательного мастерства достигли аланские кузнецы и особенно оружейники. Изучение железных криц и шлаков (Нижний Архыз, Кызбурун) показало, что шлаки связаны с сыродутным процессом производства железа. Каменная трехкамерная железоплавильная печь, раскопанная В.А. Кузнецовым на Нижнем Архызе, представляет собой домницу шахтного типа [Кузнецов В.А., 1971, с. 91]. Металлографический анализ оружия, произведенный Г.А. Вознесенской (ножи и сабли из Нижнего Архыза и Змейского могильника), показал, что аланами, как западными, так и восточными, был освоен ряд операций техники сварки железа и стали, термической их обработки в различных режимах, цементации, свободной ковки, резания зубилом и обработки напильником холодного металла [Кузнецов В.А., 1971, с. 212–216].

Обработка цветных металлов достигла к XI–XII вв. своего расцвета. Судить о ее достижениях в области чеканки, тиснения по металлу, амальгамной позолоты, применения гравировки и черни мы можем по тем шедеврам, которые найдены в могильниках (Рым-Гора, Змейский могильник, Мартан-Чу), и в меньшей мере по остаткам тиглей, льячек и литейных форм. Использование жестких открытых разъемных и имитационных форм, пришедших на смену литья по восковой модели, свидетельствует, видимо, о переходе ремесленников к работе на рынок [Алексеева Е.П., 1971, с. 327–347]. О развитии гончарного дела в X–XII вв. можно судить как по находкам двухъярусных гончарных печей (Аргуджан, Андрей-аул, Верхний Джулат), так и по гончарным клеймам, качеству и стандартизации гончарных изделий (рис. 94, 20, 40, 84). К этому же времени относится специализация отдельных поселений в изготовлении высококачественной керамики. Восходя генетически к предшествующему периоду, керамика становится более однородной и стандартной — это уже продукт городского, а не деревенского ремесла. Впервые в Предкавказье начинает производиться (с X–XI вв.) черепица (солены и калиптеры) и плинфа. Специализированным стало производство изделий из сафьяна.

Дальнейшего развития достигла торговля со странами Восточного Средиземноморья, откуда на Северный Кавказ привозили мозаичные и глазчатые бусы (из мастерских Александрии), стеклянные и поливные сосуды. Из Константинополя сюда поступали драгоценные украшения (например, золотые колты с эмалью) [Марковин В.И., 1977, с. 111], из Прибалтики — янтарные бусы, из Руси — энколпионы, шиферные пряслица, а из Китая — шелковые ткани, доставлявшиеся по тому же Великому шелковому пути, который существовал в I тысячелетии н. э. Недаром Алания была известна как «страна, полная всяческих благ, есть в ней много золота и великолепных одеяний» — так писал о ней Шапух Багратуни [Кузнецов В.А., 1973, с. 213].

Орудия труда представлены как в поселениях, так и в могильниках. Это железные топоры, мотыги, лемехи, слабоизогнутые серпы, ножницы для стрижки овец, пряслица, наперстки, кабаньи клыки (для заглаживания швов). Интересную коллекцию жерновов диаметром до 0,60 м. дали раскопки Змейского могильника, где входное отверстие в катакомбу закрывалось жерновом (рис. 94, 118).

Северо-кавказские народы, согласно источникам, славились как искусные всадники и воины, поэтому оружие и конское снаряжение достигло у них совершенства. Великолепными образцами представлены слабоизогнутые сабли длиной до 1 м. (Колосовка, район Кисловодска, Кобань, Змейская, Мартан-Чу, Агач-Кала), являющиеся шедеврами как по технологическим свойствам (упругая и вязкая сталь, обеспечивающая гибкость и максимальную твердость клинка), так и по художественному оформлению навершия, наконечника ножен, рукояти и перекрестия позолоченным серебром, покрытым рельефным штампованным орнаментом с вставками из полудрагоценного камня. Помимо сабель, в могилах находились боевые длинные (15 см.) ножи с прямой или изогнутой спинкой, часто в богатых деревянных ножнах, и копья с железными втульчатыми наконечниками, листовидными или четырехгранными в сечении (особенно распространенные на северо-западном Кавказе и в Дагестане). Луки оставались основным оружием дальнего боя у северо-кавказских дружинников. По их обломкам (Змейский могильник, катакомбы 3, 14, 15) можно судить, что их изготавливали из различных сортов дерева, обтягивали берестой, сухожилиями, тканями и сыромятными ремнями, иногда украшенными золочеными бляшками. Стрелы хранили в цилиндрических колчанах диаметром до 15 см. и высотой 40 см. Богатые футляры для луков были обтянуты кожей и украшены изображениями грифонов или же геометрическим и растительным орнаментом. Стрелы длиной в 50 см. были снабжены железными наконечниками — четырехгранными (бронебойными), листовидными, треугольными и ромбическими. Изредка пользовались еще трехлопастными наконечниками. В XIII в. появляются так называемые монгольские крупные ромбические стрелы. Из оружия ближнего боя были широко распространены железные топоры и секиры (рис. 94, 43–45, 170). Оборонительным оружием служили клепанные из пластин железные шлемы, латы и кольчуги. Конское снаряжение X–XIII вв. представлено оголовьями, украшенными бляхами различной формы (простыми и перекрестными), роскошными и более простыми начельниками, продолжавшими линию развития конского снаряжения с VIII–IX вв. (Колосовка, станица Кужорская, Змейский могильник), железными двусоставными однокольчатыми (с малыми и большими кольцами) удилами с прямыми бронзовыми псалиями, железными округлой или треугольной формы стременами с плоской широкой подножкой.

Уникальными являются находки кавалерийских седел с деревянной основой, двумя луками, иногда покрытыми бронзовыми золочеными пластинами с изображениями животных, птиц, плетенки. Изредка попадались в могилах сафьяновые обшивки войлочного потника с геометрическим или зооморфным (павлины) орнаментом, остатки шелковой красной накидки-попоны и обшитые золотой тесьмой седельные сумочки-обереги с изображением Сенмурва.

Красочное и чрезвычайно богатое полное конское снаряжение погребенных коней подтверждает распространение тогда обряда посвящения коня, сохранившегося у осетин до XIX в. [Калоев Б.А., 1964, с. 93].

Керамические коллекции, происходящие из памятников X–XIII вв., обширны, набор же керамики в погребениях и поселениях очень различен. Как показали подсчеты, произведенные на Змейском позднеаланском поселении [Деопик-Ковалевская В.Б., 1961, с. 42], кухонная керамика составляла 78,8 %, пифообразная — 11,5 %, красноглиняные кувшины — 9,5 %, столовая посуда — 14 % (из нее миски — 0,5 %, лощеные кувшины — 0,6 %, зооморфные сосуды — 0,3 %). Между тем в Змейском могильнике, одновременном поселению, основную часть находок составляли чернолощеные кувшины (рис. 94, 145).

В Причерноморье и Прикубанье керамика сохраняла раннесредневековые традиции, которые, в свою очередь, восходили к меото-сарматским (кувшины и миски из светло-серой глины). Красноглиняные бороздчатые амфоры IX–X вв. и рифленые ангобированные амфоры XI–XIII вв. с высокоподнятыми ручками попадали сюда из причерноморских городов. Что касается тмутараканских черносмоленых кувшинов, то их обломки встречаются только на причерноморских памятниках, в Прикубанье их нет совсем. Повсеместно встречаются в Причерноморье местные формы красноглиняных кувшинов с эйнохоевидными венчиками (рис. 94, 203, 205). Изучение керамики городских слоев Таматархи (Тмутаракани), которая после 1094 г. уже не упоминается в древнерусском летописании и может с полным основанием считаться «зихским городом», позволяет представить облик кухонной керамики. В XI–XII вв. это высокие горшки из желтовато-зеленоватой глины с примесями толченых раковин, со слабо отогнутым венчиком и зональным рифлением. В XII–XIII вв. качество керамики и обжиг улучшаются, форма становится более стройной, венчик прямой, с насечками, под ним — одна или несколько волнистых линий [Плетнева С.А., 1963, с. 26–27]. Кроме городских слоев Тмутаракани, этот тип керамики встречен в ряде памятников X–XIII вв. на нижней Кубани и в Убинском могильнике. К востоку от Краснодара в керамическом наборе адыгских памятников сильнее чувствуется аланское влияние: чаще попадаются сероглиняные лощеные сосуды.

На собственно аланской территории наряду с черноглиняными лощеными сосудами появляются узкогорлые красноглиняные кувшины, производство которых возникло, видимо, под влиянием закавказского керамического производства (рис. 94, 113). Наряду с ними вплоть до окрестностей Кисловодска доходят импортные закавказские белоглиняные столовые кувшинчики с росписью, попадавшие сюда по Дарьяльскому пути. Кухонная керамика представлена в Центральном Предкавказье несколькими типами горшков [Деопик В.Б., 1961, с. 42]: сероглиняных и красноглиняных (44 %), грубых буроглиняных (13 %), иногда ангобированных. Пифосы относятся к двум типам: крупные (до 1,5 м.) красноглиняные тяжелые и сероглиняные небольшие с налепными, треугольными в сечении валиками.

В дагестанской керамике X–XIII вв. в предгорьях преобладают красноглиняные ангобированные кувшины местного производства (Агач-Кала), продолжающие албанскую традицию (рис. 94, 87, 117).

Отдельно рассмотрим те группы керамики, по которым можно судить о проникновении на эту территорию кочевников в X–XIII вв. Лепная кухонная керамика так называемого роскошного стиля, которая была в ходу у кочевнического гарнизона Саркела в X в. и представлена отдельными фрагментами в слоях XI в. Тмутаракани [Плетнева С.А., 1963, с. 18], найдена только в двух пунктах северо-западного Кавказа (хутор Ястребовский и Гостагай) и отражает, очевидно, проникновение сюда печенегов.

В это же время распространяются в районе Кавказских Минеральных Вод и на верхней Кубани лепные котлы с внутренними ушками, типологически близкие не гончарным котлам низовьев Дона, которые, по мнению С.А. Плетневой, появляются в середине IX в. [Плетнева С.А., 1967, с. 108–110], а лепным котлам, известным из комплексов X–XII вв. Венгрии и Румынии (рис. 94, 42). Находка подобного котла на полу помещения юртообразной формы с керамикой X–XII вв. уточняет дату этого типа керамики [Ковалевская В.Б., 1974, с. 94].

Благодаря хорошей сохранности органических материалов в глубоких катакомбах Змейского могильника удается реконструировать богато украшенный бубенчиками, бисером и аппликациями из золоченой кожи костюм и головной убор в форме шлема из золоченой и цветной кожи, украшенный бисером и плетеной кожаной аппликацией. Количество бус в XI–XII вв. значительно сокращается по сравнению с предшествующим периодом, так же как и бронзовых перстней и браслетов (особенно в Змейском могильнике). Зато широко распространяются гладкие круглые и плоские, а также ложновитые стеклянные браслеты, попадавшие сюда из Тмутаракани и Византии. Височные подвески в виде колечка в один и полтора оборота из бронзы, серебра и золота, появившиеся в IX в. в Прикубанье и районе Кавказских Минеральных Вод, широко представлены в древностях X–XII вв. от Черноморского побережья Кавказа до Осетии, являясь на некоторых памятниках единственной формой височных подвесок. Наряду с ними отдельные типы подвесок служат, очевидно, этнографическими признаками женского костюма. Так, на верхней Кубани, в Дагестане и Чечено-Ингушетии (рис. 94, 55) был распространен тип крупных серег со стерженьком, унизанным несколькими бусинками, восходящий к салтовским серьгам (рис. 94, 103). Кроме того, в Дагестане продолжают развитие височные подвески с 14-гранником, достигавшие в XI–XII вв. 8-10 см. в диаметре (рис. 94, 105). Под влиянием кочевников появляются в Предкавказье серьги в виде знака вопроса, имеющие на конце гроздь из шариков зерни (рис. 94, 161).

Поясные наборы значительно проще. Они стандартны, пояс, очевидно, перестал нести функцию обозначения места воина в дружинной иерархии. Менее разнообразны по типам и металлические зеркала — их делают в жестких формах, поэтому рисунок приобретает геометрическую четкость, простоту и сухость. Преобладают зеркала более крупного диаметра. К X в. завершилось и развитие солярных и зооморфных бронзовых амулетов, многочисленных и разнообразных в VI–IX вв. Они представлены каменными или стеклянными бусами (янтарная подвеска с арабской надписью из 25-й катакомбы Змейского могильника), бронзовыми орнаментированными коробочками-подвесками пятиугольной формы (рис. 94, 60); на некоторых из них изображены стилизованные человеческие фигурки, восходящие к антропоморфным амулетам VI–IX вв. (рис. 94, 144). Непременной частью женского погребения остаются «туалетные наборы», включающие в себя медальоны, копоушки, ногтечистки и флакончики (рис. 94, 19, 111, 112, 196).

Погребальные сооружения X–XIII вв. не дают новых типов захоронений, не считая наземных склепов. Другим является только преобладание того или иного типа сооружения. На северо-западном Кавказе преобладает курганный обряд погребения, получивший распространение с VIII–IX вв. Здесь же сохраняются трупосожжения (составляя около 10 %), как урновые подкурганные, так и грунтовые.

Подкурганные захоронения производились в грунтовых могилах и каменных ящиках, подкурганные трупосожжения — в урнах на уровне древнего горизонта и в материке. В XII–XIII вв. появляются подкурганные захоронения в дубовых гробовищах.

В Колосовке интерес представляет подкурганное захоронение под глиняной насыпью, на которой был зажжен погребальный костер. Кроме того, существовали трупоположения и трупосожжения в бескурганных грунтовых ямах и каменных ящиках и трупоположения в пещерах под скальными навесами.

На территории аланской культуры Центрального Предкавказья продолжают существовать все виды погребальных сооружений, типичные для VI–IX вв., лишь несколько сужается ареал земляных катакомб в Верхнем Прикубанье, где особенное распространение получили скальные захоронения. Последние работы В.И. Марковина и В.А. Кузнецова на верхней Кубани показали, что в IX–XIII вв. население для захоронений использовало древние дольмены (рис. 94, 63). Кроме того, на всей территории Центрального Предкавказья продолжали бытовать каменные ящики, грунтовые могилы, полуподземные и наземные склепы. В верховьях Кубани еще в предшествующем периоде появились трупосожжения, которые Е.П. Алексеева связывает с продвижением абазин с Черноморского побережья Кавказа через горные перевалы.

Вместе с тем в рассматриваемый период на Северном Кавказе появляются обширные христианские могильники, отличающиеся погребением без инвентаря или с небольшим набором личных украшений в неглубоких узких каменных ящиках (часто они называются плиточными могилами).

Христианство на Северный Кавказ проникало из Византии или Закавказья (в частности, Грузии и Абхазии), причем наибольшего распространения оно достигло на Зеленчуках, где находилась Аланская епархия. Кроме письменных источников, сообщающих, что первые христианские проповедники отправлены к аланам в начале X в., наши знания о распространении христианства опираются на существование многочисленных христианских храмов, стоящих доныне или выявленных при археологических раскопках (в настоящее время их более 50) (рис. 93), и на находки различных предметов, связанных с христианством, прежде всего крестов, начиная от маленьких нагрудных и кончая большими каменными с греческими надписями [Медынцева А.А., Кузнецов В.А., 1975, с. 11–17].

Мусульманство проникло на Северный Кавказ в X в. с противоположного конца Кавказских гор — оно шло через приморский Дагестан из Дербента. Строились многочисленные мечети и минареты, появлялись мусульманские надгробия (рис. 93, 13, 14, 18, 19). Интересно, что в Нижнем Архызе разбитые мусульманские надгробия XI в. оказались использованными в церковной кладке.

В X–XIII вв. искусство достигает большой высоты: высокое мастерство проявляется в изысканном и высокохудожественном оформлении изделий кузнецов и ювелиров и в прекрасной каменной резьбе в Дагестане с изображением плетенки (влияние Грузии) и арабской вязи (влияние мусульманского Востока); в прекрасных образцах монументальной архитектуры и торевтики, а также гончарного производства.

В области хозяйства усиливается роль земледелия при сохранении отгонного скотоводства в горах и предгорьях и кочевого скотоводства в степях. Наиболее распространенным злаком в X–XIII вв. продолжали оставаться просо и пшеница. Анализ зерна с поселения X–XII вв. у Кисловодска, проведенный А.В. Кирьяновым, показал, что это пшеница-двузернянка, овес и многорядный ячмень. Этот же состав зерна вместе с просом оказался в зерновых ямах Верхнего Джулата, а в Верхнем Адиюхе найдена пшеница и двухрядный пленчатый ячмень. Зерна ржи встречены лишь единично, что, по мнению А.В. Кирьянова, говорит в пользу недавнего освоения земель под пахоту. В.А. Кузнецов предполагает, что в Алании X–XIII вв. существовала залежно-переложная система земледелия на равнинах и подсечная и террасная — в предгорьях и горах [Кузнецов В.А., 1971, с. 68], свидетельством чего он считает находки больших древосечных топоров с широкими вислыми лезвиями. В составе стада был мелкий и крупный рогатый скот и, главное, лошади. Все народы Северного Кавказа и особенно аланы славились как искусные всадники и владельцы табунов быстроаллюрных, выносливых и крепких коней.

Ко времени нашествия монголо-татар у алан и ряда дагестанских племен сложились феодальные государства, правда разъедаемые внутренними смутами. Выделявшиеся феодальные семьи претендовали на самостоятельность, и поэтому образовалось, по единодушному мнению путешественников, «сколько там селений, столько князей, из которых никто не считает себя подчиненным другому» [Аннинский С.А., 1940, с. 78]. Несмотря на длительное знакомство северо-кавказского населения с христианством, здесь оставались очень сильными пережитки язычества.

К домонгольскому периоду относится, как мы уже говорили, сложение всех основных народностей, населяющих Кавказ в наши дни. Именно тогда сложился в целом облик материальной культуры с рядом общих северо-кавказских и узколокальных черт. Это касается металлургии и металлообработки, гончарного и ювелирного ремесла, характера ведения хозяйства и домостроительства, кавказского костюма и каменной резьбы. Возникли города как центры ремесла, торговли и культурной жизни, христианство стало официальной религией, начал проникать из Дербента ислам. В это время происходит окончательное оформление нартского эпоса, впитавшего в себя эпическую традицию всех кавказских народов. Монголо-татарское нашествие прервало развитие народов и государств Северного Кавказа, подорвав их экономическую базу и приведя к уничтожению многих десятков тысяч людей.

Глава девятая Монгольское завоевание и Золотая Орда

В самом начале XIII в. новые орды кочевников обрушились на оседлые цивилизованные страны и прошли, как смерч, все сметая на своем пути. Это событие наложило отпечаток на всю историю Старого Света.

Движение зародилось в Центральной Азии, в степях Монголии. Там искони жили многочисленные племена скотоводов-кочевников. Среди враждовавших племен и аристократических родов этих кочевников в конце XIII в. особенно выделился род Темучина, будущего Чингис-хана — повелителя всех монгольских племен и завоевателя огромных территорий, создателя обширной мировой империи [д’Оссон К., 1937]. Есть тенденция, главным образом в буржуазной литературе, рассматривать появление Чингис-хана как своего рода историческое чудо. Идеализация его личности, преувеличение его роли в создании Монгольской империи связаны с представлением о кочевых обществах как о бесструктурных, аморфных или полностью застойных образованиях, неспособных перейти к феодальной формации самостоятельно. В советской литературе вопрос о роли Чингис-хана решается в неразрывной связи с анализом общественного строя кочевников и его развития. Выявлено, что накануне появления Чингис-хана монгольские племена стояли на высшей стадии военной демократии. Возвышение рода Темучина, появление Чингис-хана и завоевательное объединение под властью его дома всех монгольских племен означало создание нового феодального классового строя. Перераспределение пастбищ среди новой аристократии хотя внешне и носило характер племенных членений, на самом деле сломало старую патриархально-племенную структуру и ознаменовало сложение новых феодальных отношений в среде монголов-кочевников.

Создание раннефеодального государства Чингис-хана с его жесткой военной организацией, построенной на улусном принципе перераспределения пастбищ и кочевых уделов, при котором улус оказался чем-то вроде кочевого надела, выделяемого на условиях военной службы представителям династии Чингисидов и его окружению — нукерам, найонам и огланам, обеспечило возможность широких завоевательных походов. Социальные конфликты и напряженность внутри Монголии, недостаток пастбищ и скота направили эти завоевания в сторону соседних богатых стран [Владимирцов Б.Я., 1934; Греков Б.Д., Якубовский А.Ю., 1950, с. 35–56; Татаро-монголы, 1970, с. 22–45].

Сразу же после избрания Темучина — Чингис-хана — на курултае (совете представителей аристократии монгольских племен) повелителем всех монгольских народов он провозгласил политику широкой военной экспансии.

Весь народ сделался участником этой военной политики. Монгольская аристократия шла воевать за земли, скот и рабов и вела за собой свои улусы. Прогрессивные деяния объединителя Монголии Чингисхана переросли в реакционные захватнические войны, нанесшие урон и задержавшие развитие не только в покоренных странах, но и в самой Монголии, консервировавшие там реакционные пережитки патриархальной старины и истощившие материальные и людские ресурсы страны.

До Чингис-хана монголы были на стадии военной демократии с развитой имущественно-социальной дифференциацией. При Чингис-хане у них складывается раннефеодальная империя. После завоевании и включения в состав империи Чингисидов новых крупных оседлых и кочевых территорий монгольская аристократия создала здесь феодальные государства с разной степенью совмещения собственно монгольских кочевых социальных форм и обществ иных форм, заимствованных у покоренных народов.

В некоторых странах, завоеванных монголами, их стали называть «татарами» по имени одного из сильнейших монгольских племен. Поэтому в литературе завоевательные войны Чингис-хана и его потомков носят название «монголо-татарского» завоевания.

В 1207 г. монголы захватили древнехакасское государство. В 1211 г. начался их победоносный поход на Китай. Это государство с древними городами — центрами ремесла, науки, искусства — было ими разгромлено. Тысячи рабов были угнаны в Монголию и там образовали ремесленные рабские поселения, обслуживавшие монгольскую армию и аристократию. В степных районах Монголии и Тувы строятся в это время новые города Чингисидов с использованием пленных ремесленников и огромных награбленных материальных ценностей. Их исследованные городища Межегейское, Элегестское, Ден-Терек, Эртине-Булакские раскопаны Л.Р. Кызласовым в Туве и Забайкалье. В культуре этих городов много черт, принесенных китайскими ремесленниками, но основа этой культуры и домостроительства — местная. На этих памятниках исследованы административные здания и ремесленные комплексы, буддийские культовые места и жилые дома [Кызласов Л.Р., 1969, с. 130 и сл.].

Раскопанное С.В. Киселевым городище Хир-Хира в Читинской обл. дает образец ранней истории монгольского города XIII — начала XIV в., представлявшего вначале скопление усадеб монгольской аристократии, переходящей к оседлости. К большой прямоугольной усадьбе — цитадели, где раскопан на вершине платформы дворец правителя с деревянными щитово-каркасными стенами, крытый неглазурованной черепицей, примыкали маленькие усадьбы вассалов [Древнемонгольские города, 1965, с. 23–59] (рис. 95, 2).

Рядом с городищем Хир-Хира были открыты богатые курганы с предметами буддийского культа, принадлежавшие потомкам аристократических монгольских родов Джочи-Касара и Исункэ.

Дворцовая усадьба крупного монгольского феодала, перешедшего к оседлости в XIV в., ставшая потом ядром образующегося города, так называемый дворец, была исследована С.В. Киселевым в Забайкалье [Древнемонгольские города, 1965, с. 325–370]. Здесь был обнаружен большой дворец на искусственной платформе с колоннами и обширный двор перед ним с воротами и парными павильонами.

Наиболее значительным был г. Каракорум в Монголии — столица Чингисидов до того, как великий каан Хубилай не перенес ее в Пекин, в Китай. Этот город изучен С.В. Киселевым совместно с монгольскими археологами [Древнемонгольские города, 1965, с. 123–316] (рис. 95, 2).

Города, подобные Каракоруму, были той базой, на которой зиждились успехи войск монгольских каанов, главным образом металлургической базой Чингис-хана и Угедея. Здесь ковали оружие, отливали огромные чугунные втулки для боевых колесниц, сюда стекалась дань завоеванных провинций, тысячи купцов везли в город награбленное золото и серебро, продовольствие, предметы роскоши.

Были исследованы руины дворца Угедея в Каракоруме. Здесь стоит большая каменная черепаха с пазом в спине, в который вставляли каменные стелы с указами. Дворец был возведен на высокой земляной платформе, облицованной кирпичом. Главный зал имел устланный кирпичными плитками пол. Несколько рядов колонн поддерживали крышу, крытую зеленой, желтой и красной черепицей (красная черепица употреблялась только в императорских постройках). Часть пола была устлана поливными зелеными плитками. Обогревался дворец жаровнями в виде больших чугунных чаш.

Ворота были окованы золоченой медью, фрагменты которой найдены среди развалов. Сотни монет, стрелы, копья, секиры, втулки от колесниц, подковы, мотыги, чугунные лемехи плугов, ножницы, молотки, чугунные котлы на трех ножках находили археологи в развалинах дворца и в ремесленных и торговых кварталах города. Гончарные печи свидетельствуют о развитом керамическом ремесле. Великолепные расписные блюда демонстрируют большую культуру производства и высокую степень развития прикладного искусства. Каменные плитки для растирания туши, костяная печать с иероглифами, весы и гирьки, бронзовые гравированные тонким рисунком сосуды и серебряные ковшики, бронзовые круглые зеркала, отполированные с одной стороны и сложными прихотливыми узорами — с другой, бляхи и пряжки от поясов, серьги и обломки золоченого браслета, ремни, роскошные ткани, от которых сохранились обрывки, стеклянные сосуды, сохранившиеся в мелких фрагментах, игральные кости и бусы, стеклянные палочки для еды и много-много другого было найдено в развалинах этой столицы монгольской империи [Древнемонгольские города, 1965].

Итак, не дикими варварами-кочевниками были воины Чингис-хана. За ними, в их тылу, была мощная городская база, они управлялись сильным аппаратом принуждения и учета, сотни чиновников ведали поступающими богатствами и приводимыми рабами-ремесленниками. Организованное государство, жестокое своей дисциплиной и поставленными перед ним целями, — вот в чем была сила монгольского движения, перед которым все отступало.

Следующей после Китая жертвой монголов оказалось государство хорезмшахов, занимавшее в то время большую территорию от Аральского моря до р. Инда. Его города Ургенч, Ходжент, Отрар, Бухара, Самарканд — центры ремесла, международной торговли и просвещения — были разрушены [Татаро-монголы, 1970, с. 100–141].

Монгольские войска вторглись в Иран и разрушили такие крупные центры, как Нишапур, Рей, Казвин и Тавриз. Они прошли через Армению, Грузию, Азербайджан и, выйдя в степные пространства нашего юга, вторглись в Крым, захватив крупный торговый центр того времени Судак.

Движение монголов в степи Восточной Европы носило главным образом разведочный характер. В 1223 г. произошла битва на Калке, в которой объединенные войска русских князей и половцев были разбиты (рис. 96).

Через несколько лет, в 1229 г., монгольские отряды появились на р. Яик. Здесь они столкнулись с отрядами волжских болгар, которые задержали наступление монголов и, по-видимому, заставили их уйти. В 1232 г. монгольские войска опять появились на восточной границе государства волжских болгар. Они вновь встретили сопротивление болгар, и их попытки завоевать в тот год Болгарию окончились неудачей. Только по прошествии трех лет, после нового общего решения Чингисидов на курултае, в Европу были отправлены большие силы, которые в 1236 г. разгромили Болгарское государство. Пали крупные города Биляр, Болгар, Сувар и др. В 1237 г. монгольская армия появилась на границах Руси.

В декабре 1237 г. монголы осадили Рязань. После шестидневной осады город пал. Отсюда монголы прошли на Коломну, разбили русские войска, пошли на Москву и сожгли город. В феврале 1238 г. они осадили Владимир и после ожесточенной битвы взяли его. Знаменитый Успенский собор, одно из чудесных произведений мировой архитектуры, был обложен деревом и сожжен. Погибли и остальные города княжества — Суздаль, Ростов, Городец, Переяславль [Татаро-монголы, 1970, с. 179–203].

В марте 1238 г. монголы встретились с войсками владимирского князя Юрия Всеволодовича и разбили их на р. Сити. До Новгорода монгольские войска не дошли из-за весенней распутицы. На обратном пути в степь Бату задержался у г. Козельска. Осада Козельска длилась семь недель, и, только перебив всех защитников, татары овладели городом.

Одновременно с действиями Бату в русских землях его двоюродный брат Менгу усмирил половцев, группа которых под водительством хана Бачмана засела в низовьях Волги.

В 1239 г. татары овладели Черниговым, в 1240 г. осадили и после жестокого штурма взяли Киев. При археологических раскопках В.В. Хвойко и М.К. Каргера в Киеве были обнаружены следы этого штурма и последующего погрома: брошенные и погибшие жилища с костяками детей, спрятавшихся в печах, погибшие со своим имуществом русские люди в Десятинной церкви, где они искали спасение, когда в город уже ворвались монголы, большие братские могилы жертв 1240 г. и т. п.

Трагическую судьбу небольшого южнорусского города Изяславля, лежавшего на пути монгольских войск, раскрыли также археологические раскопки под руководством М.К. Каргера. Под слоем земли среди пожарищ лежали здесь костяки погибших защитников в кольчугах, шлемах, с секирами, мечами и саблями. Были здесь и простые горожане, порубленные татарскими воинами.

После русских земель перед монголами открылся путь в богатейшие земли Западной Европы. Европейские рыцари и правители срочно собирали отряды, сколачивали армии. Монголы были уже в Польше, Чехии, грабили в Венгрии, рвались к Адриатике. Весной 1241 г. они разгромили у Лигницы войска короля Генриха Благочестивого и на берегу р. Сайо — венгерские армии короля Белы IV. Но монгольские войска устали, не могли уже развить ту энергию, которая пробивала любые укрепления, разрушала города и распыляла вражеские войска. Битвы под Козельском и Черниговом, осада Киева, столкновения с половцами дали себя знать. В 1241 г. умер великий монгольский каан Угедей. Создалась реальная угроза тяжелой династической распри из-за верховной власти и междоусобных войн. Тогда войска Бату повернули на восток, уклонившись от решительных сражений с западноевропейскими рыцарями (Татаро-монголы, 1970, с. 204 и сл.).

В середине XIII в. образовалось одно из монгольских государств — улус Джучи. Оно включало в себя степные пространства Восточной Европы до Дуная, а также большую часть степной Западной Сибири и Казахстана. Эти области назывались Дешт-и-Кипчак. Кроме того, в состав улуса Джучи вошел ряд оседлых областей со старыми центрами ремесла и культуры: Северный Кавказ, Крым, Молдавия, Волжская Болгария, мордовские земли, левобережный Хорезм. Все эти области составили правое крыло улуса (позднее Ак-Орда), где правили потомки сына Джучи хана Бату — завоевателя Восточной Европы. Низовья Сырдарьи вошли во владения другого сына Джучи — Орды и составили левое крыло улуса Джучи (Кок-Орда или Синяя Орда русских источников).

В зависимом от Орды положении оказалась Русь. Позднее государство улус Джучи стало называться Золотой Ордой.

Золотая Орда объединяла два совершенно различных культурных и хозяйственных мира: степных кочевников-скотоводов и оседлые сельскохозяйственные земли с городами — центрами ремесла и торговли. Эти два мира резко отличались друг от друга. Они были мало связаны хозяйственно и объединялись в рамках одного государства главным образом деспотической властью золотоордынских ханов. Первоначально монгольская аристократия вела кочевой образ жизни, заменив в половецкой степи вытесненную и уничтоженную ею половецкую племенную аристократию. Джучидская династия во второй половине XIII в. приобрела все права суверенитета, полностью собирала в свою пользу налог и обратилась к управлению городскими и сельскохозяйственными землями, а также к строительству новых городов. Расцвета государство Золотая Орда достигло в первой половине XIV в. при ханах Узбеке и Джанибеке, когда максимально развивается городская жизнь, торговля, денежное обращение. В это время наблюдается определенное единство в политической жизни государства.

Основным населением Золотой Орды и главным образом ее степной части оставались прежние кипчакские (половецкие) племена. Исследовано большое количество курганов в степях, относящихся к XIII — началу XV в. Установлено, что обряды и наборы вещей, характерные для половцев XII — начала XIII в., существовали и в золотоордынский период. Пришлые монголы оставили некоторые погребения и группы курганов, но не внесли существенных изменений в этнический состав населения степей. С пришлым с монголами из Сибири этносом можно, видимо, связывать погребения с северной ориентировкой, подбойные могилы (рис. 97, 5), встречающиеся иногда в могилах вырезанные из листовой бронзы идольчики и головные уборы типа описанной Карпини шапки-бокки (рис. 98, 6). Но эти черты пришлого восточного этноса не образуют устойчивого комплекса и растворены среди половецких погребений. Отмечено, что монгольское завоевание вызвало перераспределение кочевого населения в Дешт-и-Кипча. Так, например, массы Черных Клобуков переселились из районов Роси на Волгу. Значительно увеличилось кочевническое население степного Нижнего Поволжья в связи с переносом сюда основных центров Золотой Орды. Но вместе с тем ряд локальных признаков в половецкой степи, сложившихся до монгольского завоевания, сохраняется и развивается в XIII–XIV вв. [Федоров-Давыдов, 1966а]. Возникшее в домонгольский период основное этническое членение восточноевропейской и казахстанской степей (областей западных половецких и восточных кипчаков) и гузов в Приаралье повторилось в основном членении улуса Джучи на улус Бату (Восточная Европа), улус Шибана (Сибирь и Казахстан) и улус Орды (Приаралье).

Археологические материалы кочевников XIV в. достаточно полно изучены в настоящее время. К числу характерных для XIV в. вещей в кочевнических погребениях следует отнести серьги в виде знака вопроса, костяные накладки на колчаны с резным, иногда ажурным и раскрашенным в разные цвета орнаментом [Малиновская Н.В., 1974] (рис. 99), круглые металлические зеркала с репликами китайских или среднеазиатско-иранских узоров на обратной стороне, стремена с арочной дужкой и широкой подножкой и т. п.

Вторым компонентом археологии Золотой Орды являются древности, связанные с золотоордынскими городами. В Золотой Орде были такие старые культурные центры городской жизни, как Ургенч, Болгары, разрушенные монголами, но быстро восстановленные и ставшие в первый период золотоордынской истории, вплоть до конца XIII в., главными торгово-ремесленными центрами улуса Джучи. Их культура претерпела значительные изменения в золотоордынский период, но все же сохраняла основные традиции предшествовавшего времени, являя собой единую линию развития.

Другую картину представляют построенные ханами во второй половине XIII в. и ставшие основными центрами экономики и политики государства в XIV в. степные, собственно золотоордынские города в низовьях Волги и Урала. Они возникли в течение недолгого периода в результате строительной активности ханской власти и на новых местах (на золотоордынских городищах не обнаружено подстилающего домонгольского слоя). Центральная власть видела в них, с одной стороны, центр управления вновь созданным государством, с другой стороны, пункты, где огромные людские и материальные ресурсы, захваченные в результате походов и завоеваний, могли быть реализованы в строительстве, ремесле и торговле.

Особенностью золотоордынских городов было строительство их силами пригнанных пленных ремесленников и рабов. Это обеспечило быстрое возведение больших новых городов, а также определило своеобразие пути их развития. По археологическим данным золотоордынских городищ на нижней Волге, можно предположительно выделить два периода их развития: 1) период возведения дворцов правителей-ханов и их ближайшего аристократического окружения и создание больших поселений рабов-ремесленников и строителей рядом с ними; 2) период превращения усадеб в ячейки городской застройки аристократических кварталов с развитием внутри них усадебного ремесла и превращения поселений рабов-строителей и ремесленников в кварталы полусвободного городского плебса — мелких торговцев и ремесленников — с уличной планировкой.

Элемент рабовладения, который усилился в связи с завоевательными войнами, отразился не только в коротких сроках строительства золотоордынских городов, не только в смешанности их культуры, в которой сплавились традиции культур многих завоеванных народов, не только в социальной топографии города, но и в организации ремесел. В частности, в золотоордынских городах, так же как и в Иране эпохи монгольского владычества, были крупные рабские ремесленные мануфактуры с участием большого количества рабов, принадлежавшие ханам, аристократии или богатым купцам.

Характерной особенностью золотоордынских, так же как и центральноазиатских монгольских городов, было отсутствие, неразвитость или позднее возведение крепостных стен и других линий фортификации. Для столичных городов это объясняется силой центральной власти в период расцвета этих городов, которая делала ненужными укрепления, обеспечивала внутренний мир в государстве, а для периферийных городов — политикой ханов, боявшихся стремления к автономии и к сепарации городов и их округи.

Пока была сильна центральная власть, города процветали. Но стоило этой власти пошатнуться и ослабнуть — они сразу пришли в запустение. Их неспособность пережить ослабление политической власти была следствием того, что они строились на пустом месте, на привозных материальных и людских ресурсах, не были связаны с окружающими их кочевыми степями, искусственно поддерживались правительством. Золотордынские города, пышно расцветшие в XIV в., оказались историческим «пустоцветом» и в XV в. не оставили после себя ничего, кроме величественных руин и воспоминаний. В оседлых районах, в Крыму, Волжской Болгарии, культура золотоордынских городов оказалась более устойчивой, пережила Золотую Орду и составила важный компонент более поздних культур Казанского и Крымского ханств [Федоров-Давыдов Г.А., 1964, 1974; Егоров В.Л., 1969].

Первой столицей Золотой Орды был г. Сарай, иногда называвшийся, судя по выпускавшимся им монетам, Сарай ал-Махруса (Сарай Богохранимый) С этим городом связывают огромное городище у с. Селитренного на левом берегу Ахтубы в Астраханской обл. Городище исследовалось ранее небольшими эпизодическими раскопками, в частности Ф.В. Баллода в 1922 г. [Баллод Ф.В., 1923б], а систематически — только Поволжской археологической экспедицией под руководством Г.А. Федорова-Давыдова.

На Селитренном городище был раскопан ремесленный комплекс XIV в. — часть целого района, занятого керамическими мастерскими. Комплекс представлял собой большую ремесленную мастерскую типа «кархана», занимавшую целый квартал, отгороженный арыками и дренажными сооружениями в виде деревянных труб, врытых в землю. На месте мастерской были обнаружены горны разных типов — от простых двухъярусных, известных на Руси и в Волжской Болгарии, до сложных инженерных конструкций с каналами внутри стенок обжигательных камер и сложными приспособлениями для регулировки температурного режима. Все виды поливной и неполивной посуды и архитектурной керамики обжигались в одной этой большой мастерской. Здесь были обнаружены землянки — возможно, жилища ремесленников, отделенные от производственных сооружений капитальной кирпичной стеной. На месте одной из землянок стояло большое кирпичное сооружение, видимо помещение для работы ремесленников-керамистов. В его подвале были обнаружены ниши в стенах, где, вероятно, раскладывали полуфабрикаты и хранили орудия производства, краски, фритта и т. п. На полу этого подпольного этажа были найдены кучи сырья для изготовления кашина и алебастровых форм, в которых оттискивались чаши и изразцы. Было обнаружено множество обломков форм для изготовления белоглиняной штампованной керамики, мельничные жернова для перетирания бракованной кашинной керамики (для изготовления кашина из вторичного сырья), ямы, заполненные глиной и отбросами производства, сосудики с краской, формы для изготовления сосудов и тандыров [Булатов Н.М., 1971, 1974].

На Селитренном городище был исследован также комплекс стеклоделательной мастерской, которая производила бусы, браслеты и медальоны [Бусятская Н.Н., 1972, 1973]. Обнаружены следы мастерской косторезов и ювелиров, мастерских по обработке полудрагоценных камней (сердолика, бирюзы и т. п.).

Кроме ремесленных мастерских, изучалась большая богатая усадьба. Открыт полностью центральный дом этой усадьбы, сложенный из сырцового кирпича, размером более 600 м². С юга в центре фасада находился зал для парадных приемов. Перед ним располагалась большая комната, выстланная кирпичом, с бассейном в центре. Вода поступала в бассейн и отводилась из него при помощи тщательно сделанных подпольных каналов, присоединенных к внешней водопроводной системе. За бассейном высилась платформа с кирпичным настилом для сидения самого хозяина дома. Над этим местом был возведен шатер или балдахин, четыре деревянных столба от которого обнаружены при раскопках. Двери справа и слева вели во внутренние покои дома. Большие комнаты, также вымощенные кирпичом, отапливаемые жаровнями, служили общими помещениями для семьи и домочадцев. Меньшие комнаты имели печи и лежанки с канами для их обогрева. В жилых помещениях, кроме того, были умывальники (рис. 100, 1).

Прослежено три периода перестройки дома, с закладкой и вторичным открытием старых проходов и прорубкой новых проходов. Перестройки связаны с социальными изменениями внутри этой богатой усадьбы. В последний период своего существования дом был в запустении. После полной гибели усадьбы на ее месте возникло кладбище, к которому относится раскопанный здесь мавзолей — однокамерная квадратная в плане усыпальница с порталом-пештаком, украшенным мозаикой. В мавзолее было несколько погребений, в одном из которых найдена сердоликовая перстневая печать. Вокруг мавзолея располагалось мусульманское кладбище с захоронениями в грунтовых ямах или кирпичных склепах, иногда с кирпичными выкладками-надгробиями. Дом усадьбы относится к середине XIV в., кладбище и мавзолей — к концу этого столетия.

Кроме этого мавзолея, на городище обнаружено несколько других подземных однокамерных мавзолеев с купольным перекрытием [Мухамадиев А.Г., Федоров-Давыдов Г.А., 1972].

В Сарае, как и в других золотоордынских городах, функционировали водопроводы.

Наиболее полно изучена вторая столица Золотой Орды — г. Новый Сарай (Сарай ал-Джедид), который вслед за источниками в литературе иногда называют Сарай-Берке в отличие от Сарая, который называют Сарай-Вату (рис. 95, 3). Новая столица была построена Узбеком, но центром государства стала в 1340-х годах при Джанибеке, когда в городе началась чеканка своей монеты. Этот город отождествляется с Царевским городищем, расположенным выше Селитренного городища на левом берегу Ахтубы в южной части Волгоградской обл. После нескольких сенсационных случайных находок, в частности золотого венца, получившего название «короны Джанибека», сделанных на этом памятнике в начале XIX в., здесь были организованы археологические раскопки А.В. Терещенко в 1840-1850-х годах, которые длились 9 лет [Терещенко А.В., 1850, 1854; Григорьев В.В., 1845, 1847]. Затем в 1920-х годах небольшие раскопки на Царевском городище провел Ф.В. Баллод [Баллод Ф.В., 1923б] и, наконец, крупные систематические раскопки здесь в 1959–1973 гг. проводились Поволжской археологической экспедицией [Жиромский Б.Б., 1959; Федоров-Давыдов Г.А., 1964, 1974; Гусева Т.В., 1975].

Были исследованы усадьбы знати — окруженные четырехугольной земляной оградой дворы с обязательным бассейном, с богатыми домами в центре. Часто в усадьбах имелось по два симметрично поставленных дома. Дома воздвигали или сплошь из сырцового кирпича, или с кирпичными цоколями, на которые ставили деревянные панельные стены (рис. 100, 2–6). Внутри домов всегда имелась П-образная лежанка — суфа — вдоль трех стен, печь с горизонтальными дымоходами-канами, вделанными в суфу для ее обогрева. Полы, земляные или кирпичные, имели иногда в центре отверстие для умывальника-тошны, сделанного в виде резервуара, куда стекала вода. На внутренних обмазках печей иногда делались насечки для печения лепешек.

Во дворе одной богатой усадьбы с многокомнатным домом были обнаружены землянки для рабов без систем отопления, а во дворе — следы от юрт в виде кругов из обломков кирпичей, которыми выкладывались юрты — реминисценция кочевого быта у перешедшей к оседлости монгольской знати (рис. 100, 10, 11).

В восточном пригороде Нового Сарая раскопаны три усадьбы, по которым можно проследить постепенное развитие застройки улицы. Сначала была построена усадьба с двумя симметричными домами для хозяев, обнесенная стеной. Затем вдоль стены появились дома, в которых, по нашему предположению, жили рабы или вольноотпущенники-клиенты, все те, кто обслуживал усадьбу. Эти дома были значительно беднее хозяйских, с деревянными стенами и внутренними кирпичными конструкциями суф и канов. К усадьбе была пристроена вторая усадьба с богатым господским домом и домами зависимых людей, построенных одновременно, по единому плану. В первой усадьбе работал ремесленник-косторез, во второй — косторез и ювелир (найдены обломки тиглей с каплями золота, обрезки золотых пластин и проволоки, заготовки, бронзовые матрицы, инструменты, готовые изделия из золота, разрушенный горн ювелира). Наконец, возникает третья усадьба (вторая же пришла в запустение). По-видимому, золотых дел мастер перешел работать в эту усадьбу. Жил он сначала в землянке, потом в большом деревянном доме. Затем его деятельность, должно быть, прекратилась. На месте его мастерской возникла гончарная, от которой сохранились два прямоугольных двухъярусных горна для обжига поливной красноглиняной посуды и белоглиняной штампованной керамики [Гусева Т.В., 1974].

Производство некоторых приусадебных ремесленников было мелкое, не рассчитанное на большой рыночный спрос. Однако можно предположить, что часть ремесленников уже высвободилась из-под власти усадебной администрации и перешла на положение полусвободных городских жителей.

Наряду с мелким усадебным ремеслом и крупными ремесленными мануфактурами типа «кархана» в городах Золотой Орды существовало и мелкое свободное городское ремесло. Кварталы таких ремесленников и мелких торговцев были раскопаны в центральной части города. Здесь открыта мастерская мелкого ремесленника-специалиста по изготовлению кашинных плиток для мозаик и керамических фигурок животных — детских игрушек.

Здесь же, в центральной части города, был раскопан перекресток двух улиц с арыками. Выяснилось, что еще до возникновения уличной планировки на этом месте находились обширные землянки, которые отапливались только жаровнями. Они, очевидно, были жилищами рабов, пригнанных для строительства города и вначале составлявших главную часть рядового населения. Но вскоре в силу общей тенденции развития города в эпоху феодализма это население превратилось в полузависимый городской плебс. Оно строило сначала полуземлянки (рис. 100, 7–9), а потом наземные деревянные дома (рис. 100, 6). Одновременно возникла уличная планировка с арыками и водоемами на перекрестках и площадях. Эта общественная система водопользования характерна для бедняцких кварталов города. В аристократических районах имелись собственные усадебные водоемы.

Оборонительный вал и ров были построены вокруг Нового Сарая только в 1360 г., когда возникли феодальные смуты и центральная власть стала ослабевать.

Остатки небольшого провинциального города Золотой Орды исследовала Поволжская археологическая экспедиция. Это Водянское городище в Волгоградской обл. на правом берегу Волги у г. Дубовка (рис. 95, 4). Его сопоставляют с древним городом Бельджаменом. На этом городище раскопан участок, заселенный русскими, о чем говорит славянская керамика, христианский некрополь и находки предметов христианского культа. Болгарский компонент представлен большими колоколовидными зерновыми ямами, некоторыми особенностями строительной техники и погребальных обычаев, зафиксированных на раскопанном мусульманском городском кладбище [Егоров В.Л., Полубояринова М.Д., 1974; Яблонский Л.Т., 1975].

На Водянском городище была раскопана баня с подпольной системой отопления типа римских гипокаустов, характерная для болгарского строительства, а также много типично золотоордынских домов с суфами, канами, тандырами.

Вне городища был обнаружен мавзолей с купольным перекрытием усыпальницы, с пештаком-порталом, украшенным мозаикой, и с вестибюлем, суфами и дополнительными погребениями в нем. Над главным погребением было сооружено надгробие, украшенное майоликовыми изразцами.

Раскопана полностью большая соборная мечеть (вторая половина XIV в.) размером 26×35 м. [Егоров В.Л., Федоров-Давыдов Г.А., 1976]. Ее стены были сложены из резного камня на глиняном растворе. Изнутри и снаружи они были покрыты белом алебастровой штукатуркой. В плане мечеть представляла собой прямоугольное помещение, расчлененное колоннами на шесть нефов. Сохранились ряды каменных баз, на которых покоилось деревянное перекрытие мечети. Пол был выстлан досками. В южной стене имелась облицованная штукатуркой кирпичная ниша-михраб. Над ней была алебастровая панель с коранической надписью. Перед михрабом располагалась прямоугольная постройка из дерева с колоннами, которые опирались на каменные базы. В центре этой постройки, строго против михраба, была вкопана большая мраморная колонна. Ее привезли, очевидно, из какого-то захваченного монголами города Причерноморья, где были богатые античные руины. Под колонной оказалась мраморная капитель ранневизантийского типа.

К северо-восточному углу мечети примыкал прямоугольный, почти квадратный цоколь минарета, сложенный из больших каменных плит, чередовавшихся со слоями мелкого необработанного камня. Выше цоколя, очевидно, находился круглый ствол минарета, сложенный из обожженных кирпичей. Среди их развала были найдены плитки с бирюзовой поливой, украшавшие поверхность минарета, и чередовавшиеся с ними вставки из алебастра с оттиснутыми на них надписями. Декор минарета дополняли алебастровые панели с меандровым орнаментом.

Новый Сарай и Бельджамен погибли в результате тимуровского нашествия в 1395 г. Сохранились следы этого погрома: скелеты небрежно похороненных или просто брошенных убитых людей, отдельные части скелетов, черепа среди развалин зданий. Сарай существовал еще в первой половине XV в.

Остальные города степной центральной части Золотой Орды исследованы значительно менее полно. По Волге было расположено множество мелких золотоордынских городов, которые обследовались поверхностно Ф.В. Баллодом, Н. Арзютовым, И.В. Спицыным.

Есть золотоордынские поселения в самом Волгограде, у селений Мечетное, Винновка, Терновка, Песковатка, Даниловка, Пролейка и др. У Мечетного исследовался золотоордынский мавзолей и дома. На Терновском городище в могиле городского некрополя найдена рукопись на бересте, написанная на монгольском языке уйгурскими буквами и содержащая отрывки стихотворного текста [Баллод Ф.В., 1923а; Арзютов Н., 1926]. У Саратова на правом берегу Волги находятся развалины крупного золотоордынского города Увека, чеканившего свою монету, где в 1913 г. А.А. Кротковым был открыт богатый золотоордынский мавзолей, а позднее Ф.В. Баллодом — большой горн для производства плиток для мозаик и отдельные здания золотоордынского типа [Голицын Л.Л., Краснодубский, 1891; Кратков А.А., 1915; Баллод Ф.В., 1923а].

На юге Астраханской обл. находятся развалины золотоордынского городища Шареный Бугор, которое отождествляют с г. Хаджи-Тарханом. Здесь в результате работ Астраханской экспедиции под руководством В.А. Филипченко и А.М. Мандельштама открыты золотоордынские дома и землянки. В Астраханской обл. исследовались Е.В. Шнайдштейн гончарные горны для производства неполивной красноглиняной керамики и большой могильник у местечка Кан-Тюбе. Известны золотоордынские поселения у сел Лепас и Красный Яр в Астраханской обл.

Ряд золотоордынских поселений известен на Урале, среди которых главное — развалины золотоордынского города Сарайчика, где были исследованы керамические мастерские и жилые постройки Н. Арзютовым и Г.И. Пацевич [Пацевич Г.И., 1957]. В районах Нижнего Приуралья исследованы золотоордынские мавзолеи [Смирнов А.П., 1957]. На Северном Кавказе В.А. Городцовым изучался Маджар — крупный центр Золотой Орды, чеканивший свою монету. Здесь исследованы жилые комплексы и некрополи. В окрестностях Маджара изучены золотоордынские мавзолеи [Ртвеладзе Э.В., 1969; Ртвеладзе Э.В., Гражданкина Н.С., Волкова И.Г., 1971; Волкова И.Г., 1972].

Эпизодическим раскопкам подвергалось Азовское городище — остатки золотоордынского города Азак, также выпускавшего свою монету. Здесь, кроме золотоордынских гончарных горнов и домов, были раскопаны каменные ворота итальянской колонии Тана. Раскопки в 1930-х годах проводились Б.В. Луниным и С.А. Вязигиным и в 1960-1970-х годах — Л.Л. Галкиным и Н.М. Булатовым.

Археологические работы под руководством Е.И. Крупнова и О.В. Милорадович велись на городище Верхний Джулат, отождествляемом с золотоордынским городом Дедяковым. Здесь обнаружена небольшая мечеть.

Золотоордынское поселение было исследовано В.И. Довженко на Днепре близ Запорожья. Открыты мечеть и баня, напоминающие аналогичные сооружения на Водянском городище, и большой многокомнатный дом из кирпича с угловыми колоннами, похожий на большие дома усадеб на Царевском и Селитренном городищах [Довженко В.Н., 1961].

Золотоордынским опорным пунктом в мордовских землях был город Мохша близ г. Наровчата в Пензенской обл. В результате его раскопок А.Е. Алихова открыла несколько бань и жилых домов золотоордынского типа со строительными элементами и керамикой, сближающими их с памятниками XIV в. в Волжской Болгарии [Алихова А.Е., 1969, 1976].

В Старом Крыму, бывшем центром золотоордынского Крыма, от золотоордынского периода остались медресе и мечеть эпохи Узбека [Бороздин И.Н., 1917; Башкиров А.С., 1914, 1927]. Изучается золотоордынский слой в Белгороде Днестровском. Большие раскопки проводятся на памятниках золотоордынского времени в Молдавии: исследованы крупные архитектурные сооружения в г. Старый Орхей, гончарные комплексы на городище Костеншты и др. [Бырня П.П., 1974а, 1974б; Полевой Л.Л., 1969; Полевой Л.Л., Бырня П.П., 1974] (рис. 101).

Материальная культура собственно золотоордынских городов изучена сейчас довольно подробно. Для нее характерно прежде всего смешение различных черт и традиций, заимствованных завоевателями у покоренных народов, с элементами, принесенными монголами из глубин Центральной Азии. Последние наличествуют в домостроительстве. Так, общий тип дома и ряд строительных приемов, в частности оформление входов Г-образными стенками, каны, видимо, восточного происхождения. Такие черты, как угловые башни по фасаду, тандыры и умывальники типа тошна, суфы, — среднеазиатского происхождения [Егоров В.Л., 1970]. Планировка соборной мечети на Водянском городище близка Болгарской, так же как и подпольное отопление бани. Купольные мавзолеи с пештаками имеют четкие аналогии в среднеазиатских.

Для неполивной керамики характерна большая стандартизация, четкость форм и простота орнаментации, сводящейся главным образом к линейно-волнистому орнаменту. Это наряду с хорошим обжигом и высоким качеством глины говорит о крупном ремесленном производстве ее. Формы имеют аналогии главным образом в памятниках Северного Кавказа XII–XIII вв. Есть заимствования из керамики Волжской Болгарии, Хорезма и Монголии (рис. 101).

Поливная керамика из красной глины, орнаментированная резьбой под поливой по ангобу, техникой резерва или росписью ангобом и полихромной росписью под поливой имеет черты заимствования в керамике Закавказья и византийско-херсонесского круга. Поливная керамика из кашинного теста очень близка хорезмской керамике такого же типа, что было отмечено еще А.Ю. Якубовским. Кашинная керамика с надглазурной росписью несет на себе влияние иранской керамики, выполненной в технике «минаи», и посуды с люстровой росписью. В золотоордынском гончарном ремесле в XIV в. складывается самостоятельный вариант росписи ультрамариновой краской по белому фону, ставшей потом характерным для так называемой тимуридской керамики. Среднеазиатское происхождение имеет штампованная сероглиняная посуда, иногда украшенная поливой (рис. 100; 102, 1–9, 12) [Булатов Н.М., 1968, 1971, 1974; Михальченко С.Е., 1973].

Для архитектурного декора золотоордынских зданий характерны майоликовые кашинные изразцы с надглазурными и подглазурными орнаментами, имеющими сходство со среднеазиатскими изразцами, резные мозаики с характерным включением красного цвета, имеющие аналогии в закавказской и среднеазиатской архитектуре, плитки резной терракоты, обычно покрытые поливой с растительным и эпиграфическим орнаментом (рис. 102, 10, 11, 13–19). Применялся резной камень, резной ганч. В целом архитектурный декор носит ярко выраженный среднеазиатский характер с чертами влияния архитектуры Закавказья и Ирана [Воскресенский А.С., 1967; Федоров-Давыдов Г.А., 1976б; Носкова Л.М., 1971, 1972а, б].

Металлические изделия имеют аналогии как в Волжской Болгарии (замочки в виде зверей) (рис. 98, 8), так и на Руси (железные замки). Широко было распространено производство чугунных котлов и чугунных втулок для колесниц. Оружие представлено стрелами так называемых монгольских типов, в том числе типичными для XIII–XIV в. широкоперными стрелами. Известны сабли с характерными перекрестиями, концы которых загнуты в сторону клинка, в частности сабля с именем Узбека, бронзовые шестоперы, кольца для натягивания лука. Искусство торевтики представлено серией золотых и серебряных сосудов с орнаментацией, восходящей к китайским орнаментам и мотивам. Но известно также множество сосудов и изделий со среднеазиатскими и передневосточными мотивами. Пышно развивается искусство скани и зерни, создавшее своеобразный золотоордынский стиль сложных вычурных форм ювелирных изделий [Крамаровский М.Г., 1973; 1975; Спицын А.А., 19096; Федоров-Давыдов Г.А., 1976б, с. 162–188].

В золотоордынских городах была распространена иранская литература и язык, ярким примером чему являются не только переводы поэм на кипчакский язык, но и персидские стихи на изразцах и блюде из Нового Сарая. Найденные в золотоордынских городах эпиграфические памятники отличаются большим языковым разнообразием — иранские и арабские надписи на вещах, половецкие надписи, уйгурское письмо и монгольские тексты, тамги на сосудах, восходящие к хазарским знакам (рис. 98, 3).

Находки астрономических инструментов (квадранта и астролябий арабского типа) говорят о развитии наук. Огромное число монетных находок свидетельствует о развитии мелкого городского торга. Привозные вещи, такие, как китайский фарфор и шелк, византийские иконки, итальянские и сербские вещи, сирийско-египетское стекло, украшенное эмалями, индийские золотые монеты, серебряная монета XIII в. из Бейрута, арабские ткани, свидетельствуют о том, что золотоордынские города на нижней Волге были центрами оживленной международной торговли, связывавшей Восток и Запад [Федоров-Давыдов Г.А., 1960, 1963, 1976б; Янина С.А., 1954, 1958, 1960, 1962; Савельев П.С., 1857–1858; Френ X.М., 1832].

Итак, собственно золотоордынская культура относится полностью к XIV в. — времени расцвета этого государства. Удары русских войск на Куликовом поле по армии Мамая в 1380 г. и разгром основных центров Золотой Орды в 1395 г. Тимуром положили конец могуществу Золотой Орды. В XV в., несмотря на некоторые попытки объединения, предпринятые Едигеем, Золотая Орда, раздираемая междоусобной борьбой и смутами, ослабла экономически. С трудом удерживала она власть над покоренными народами, которые, как, например, Русь, в течение этого столетия сумели окончательно сбросить ее иго. К концу XV в. Золотая Орда распалась на ряд государств: Астраханское, Казанское, Крымское и Сибирское ханства, Узбекское кочевое ханство, Большая Орда [Егоров В.Л., 1972; Федоров-Давыдов Г.А., 1973; Греков И.Б., 1975; Сафаргалиев М.Г., 1960].

Монгольское завоевание было реакционным историческим явлением. Оно отбросило назад в историческом развитии покоренные монголами народы, задержало их экономический и социальный прогресс, привело к уничтожению массы материальных ценностей и производительных сил. И, хотя в кочевнической степной части Золотой Орды завоевание и перераспределение пастбищ и кочевых угодий способствовало развитию феодальных отношений, в целом государство Золотая Орда не имело исторических перспектив, было паразитическим наростом, задержавшим ход исторического развития Восточной Европы.

Но, тем не менее, его историческое и археологическое изучение весьма важно. Оно оставило значительный след в истории народов Восточной Европы, Казахстана и Сибири, и без учета этих явлений не может быть понята их дальнейшая историческая судьба.

Заключение

История народов, заселявших в эпоху средневековья евразийские степи, еще не написана. Объяснить это обстоятельство можно необъятностью источниковедческой базы и множеством встающих перед исследователями проблем. В настоящее время мы можем назвать только двух советских ученых, которые сделали попытку охватить в своих монографиях многовековую историю огромных массивов племен и народов, кочевавших на тысячекилометровых степных просторах Сибири и Европы. Это С.В. Киселев, написавший «Древнюю историю Южной Сибири» [М., 1949] и М.И. Артамонов, создавший поистине энциклопедический труд «История хазар» [Л., 1962]. Стремлением обобщить как можно более обширный хронологически и территориально материал ограничивается сходство этих двух работ. Книга С.В. Киселева исходит из обработанного и осмысленного им археологического материала, поскольку она посвящена в значительной степени бесписьменному периоду истории (начинается с неолита). Книга М.И. Артамонова полностью базируется на анализе письменных источников, археологические данные превращены в ней в иллюстративное сопровождение текста. Таким образом, даже эти работы, несомненно являющиеся первыми опытами широкого охвата материала, не смогли вместить в себя полный анализ всех имеющихся в распоряжении исследователей источников, не отразили все их многообразие и не использовали всей информации, которую эти источники могли бы дать.

Работы других исследователей обыкновенно посвящены отдельным более или менее крупным проблемам: истории каганатов и иных кочевнических государственных образований, всесторонней характеристике степных археологических культур, экономике и культуре того или иного кочевого объединения. В лучших из них поднятые проблемы рассматриваются очень глубоко, с максимальным использованием разносторонних данных: письменных, археологических, этнографических, антропологических, лингвистических и пр. В какой-то степени вопросы, поставленные или решенные в них, касаются всего степного населения, поскольку процессы, протекавшие в одном кочевом обществе, были в целом характерны и для другого. Тем не менее, общего представления о кочевых и полукочевых народах степей за тысячелетний период раннего и развитого средневековья они, естественно, не дают.

В данном томе впервые сведены воедино все известные сейчас археологические материалы, служащие одним из источников, необходимых для написания обобщающей монографии.

Следует подчеркнуть, что источник этот представляет собой для кочевниковедения громадное значение. Письменные сведения, несмотря на большое число средневековых авторов, путешественников, хронистов, ученых и политиков, писавших о кочевниках, весьма отрывочны, а нередко фантастичны и противоречивы. Собственных хроник или каких-либо записей ни у одного степного народа не сохранилось. Исключение составляют знаменитые сибирские эпитафии, написанные на тюркском языке орхонскими рунами. Однако они отличаются лапидарностью и в отрыве от других источников не играют заметной роли в восстановлении политической истории той эпохи.

Можно уверенно говорить о том, что без археологических исследований полная история степных народов не может быть написана. Именно поэтому и была начата эта работа по объединению и осмыслению всей громадной массы археологических материалов и источников, имеющих отношение к этим народам.

Самым существенным итогом проведенного комплексного рассмотрения материалов является, несомненно, вывод об общности культур средневековых обитателей степей. Общность прослеживается как в экономике и быту, так и в воззрениях и эстетических вкусах степных народов.

Повсеместно в степях господствовала кочевая или полукочевая экономика. В тех случаях, когда тот или иной народ в силу различных обстоятельств переставал кочевать, сохранялось отгонное скотоводство, при котором часть населения летом продолжала, передвигаясь по степи, вести кочевой образ жизни. Кроме того, все степняки, и кочевые, и оседлые, продолжали оставаться всадниками в быту, на войне, при жизни и после смерти.

Все это находит яркое подтверждение в археологических материалах. Отсутствие остатков поселений и постоянных могильников в одних археологических культурах свидетельствует о круглогодичном кочевании населения. У оседающих кочевников на зимовищах господствующей формой жилища оставались привычные юрты, следы которых неоднократно находили в степях (как в европейских, так и в сибирских). Если при оседании заимствовалась и осваивалась иная форма жилого сооружения (полуземлянка или глинобитный наземный домик), то, как правило, неизменным оставался очаг — открытый, иногда обложенный камнем, расположенный в центре помещения, т. е. так, как в юрте. Всадники — пастухи, охотники и воины — неоднократно изображались как в прикладном искусстве (накладки на седла и сбрую, амулеты и пр.), так и в графических рисунках на скалах, стенах, костяных поделках. Очень отчетливо выступает «всадничество» в погребальном обряде: за редкими исключениями все степные культуры характеризуются погребениями с конями, с их чучелами или же с конской сбруей (удилами, остатками седел, стременами и пр.). Богатые погребения обычно сопровождаются типичным для степных воинов набором оружия и поясами, украшенными бляхами из разных металлов: бронзы, серебра, золота. Необычайно выразительно противопоставляется степное вооружение оружию воинов земледельческих стран в русской летописи в отрывке, повествующем о заключении мира между печенежским ханом и русским воеводой Претичем в 968 г.: «И подаста руку межю собою, и въдасть печенежьский князь Прътичю: конь, саблю, стрелы. Он же дасть ему бронъ, щитъ, мечь» [ПВЛ, 1950, с. 48]. И действительно, сабли, остатки колчанов со стрелами, тяжелые луки с костяными накладками, остатки конской сбруи, скелеты и кости коней — все это характернейшие черты погребального обряда и инвентаря мужских (а иногда и женских) погребений степняков.

Сравнительный анализ погребального обряда говорит о близости идеологических представлений степного населения. Помимо обряда захоронений с конем, сбруей и оружием, эта близость выражается в распространении по степям отдельных ритуальных захоронений коней или их частей, в почти повсеместном сооружении над могилами курганов, в применении камня при сооружении этих курганов и могил, в изготовлении гробов-колод. Весьма характерным для тюрок является обычай строить поминальные храмики с каменными изваяниями умерших. Обычай этот, зародившийся у тюрок Сибири, дошел вместе с кипчаками-половцами до Причерноморья и берегов Днепра.

Общность художественных вкусов, общность степной «моды» нашли выражение как в скульптурных памятниках и рисунках-граффити, так и в одежде и украшениях. Причем если произведения изобразительного искусства отличаются абсолютной оригинальностью, то украшения и даже костюм нередко изменяются под воздействием «моды», распространенной в соседнем более развитом государстве, а иногда и под воздействием культуры побежденного народа, земли которого захватили кочевники.

Идентичность экономики и культурных традиций степных народов в значительной степени обусловливала и общность исторических судеб. Сложение различных каганатов, формирование новых этнических групп шло в степях одними путями, будь это в VIII или XIII в., в Азии или в Европе.

Как это ни парадоксально, но, несмотря на общность традиций и судеб степного населения, в целом для него характерно бесконечное разнообразие степных культур как в эпоху средневековья, так и в более раннее и более позднее время (вплоть до современности). Это разнообразие связано с общностью политической истории. Во «Введении» к данному тому уже говорилось, что кочевники не могли бы существовать, опираясь исключительно на кочевническую экономику. В силу чисто экономических причин они вынуждены были налаживать активные и разнообразные контакты с соседними странами и народами. Кроме того, захватывая на определенной стадии своего общественного развития земли, заселенные людьми, имевшими свои традиции и культуру, кочевники невольно воспринимали их с той или иной степенью полноты. Поскольку кочевники обитали и передвигались на территории, в длину равной почти четверти земного шара, то народы, с которыми они общались, отличались друг от друга весьма значительно этнически, лингвистически, культурно и т. п.

В результате различных влияний в степях в разные эпохи и периоды возникали все новые и новые культуры, причем кристаллизация одних шла по пути слияния с иной (какой-либо местной) культурой, других — под непосредственным воздействием высоко цивилизованного соседа. Чаще же при сложении новой культуры играли почти равную роль оба фактора.

Как правило, складывавшиеся в эпоху средневековья культуры были культурами образующихся государственных объединений. Поэтому их появление, расцвет и исчезновение находились в прямой зависимости от политической истории этих государств. Особенно четко эту закономерность удается проследить на хорошо изученной культуре Кыргызского каганата, разделенной археологами на три хронологических этапа: чаатас, тюхтятский, аскизский (VI–XIV вв.); культуре хазарского каганата, соответствующей пяти вариантам салтово-маяцкой (вторая половина VII — первая половина X в.), культурах Уйгурского каганата (середина VIII — середина IX в.) и Волжской Болгарии (X–XIV вв.). Даты культур и даты существования государств, устанавливаемые по письменным источникам, во всех перечисленных случаях абсолютно совпадают (см. сводную карту — рис. 103).

Ряд хорошо известных действительно существовавших объединений государственного типа не нашел отражения в археологических источниках. Причины этого кроются прежде всего в краткосрочности этих государств-каганатов или ханств. Таковыми являлись, например, Великая Болгария, венгерские Леведия и Ателькуза и др.

В огромных территориально государствах типа Тюркских каганатов или Монгольских Орд возможность сопоставлять археологические материалы с письменными проявляется только при анализе данных с отдельных памятников, поскольку археологические памятники этих государственных объединений изучены сравнительно с необъятностью занимаемых ими земель явно недостаточно.

Наконец, мы знаем археологические культуры, принадлежавшие народам, которые в эпоху раннего и развитого средневековья переходили к классовому (феодальному) общественному устройству, хотя и не создали и не возглавили, в отличие от хазар, кыргызов, кимаков, тюрок, монголов, крупных государственных объединений (см. сводные карты рис 103, 104). Тем не менее, их культура формировалась нередко даже активнее, чем у народов — создателей каганатов. Такова, например, аланская культура Предкавказья, развитие которой прослеживается, начиная с V в. вплоть до татаро-монголов и далее — до современности. Государство у алан сложилось только после гибели Хазарского каганата — в X в., тем не менее, культура их в значительной степени легла в основу культуры этого мощного государства. Другой пример — высокоразвитые культуры прабашкир, близкие по общему уровню развития к культурам соседних государств. Как и аланы, они имели глубокие корни в древности и традиции их сохранились до наших дней. Объяснять жизнестойкость и силу культур этих народов, по-видимому, следует ранним оседанием этих кочевников и тесным слиянием их с оседлыми местными племенами. Развитие их текло по определенному руслу, и никакие катаклизмы не могли уничтожить эти вполне сложившиеся степные цивилизации. Политическое подчинение народа какому бы то ни было государству не могло существенно изменить многовековые культурные традиции.

Следует сказать, что некоторые из таких народов с рано сложившейся культурой в соответствующих исторических условиях образовывали могущественные, причем весьма устойчивые, государства. Таким является Кыргызский каганат, просуществовавший почти тысячелетие. Характерно, что, несмотря на тотальный разгром государства монголами, тысячелетняя культура древних хакасов не была уничтожена, она переросла в современную этнографически хорошо известную культуру хакасов (рис. 103, 104).

Эпоха средневековья — это эпоха становления и господства феодализма. Только благодаря археологическим материалам и источникам можно в настоящее время говорить о степени развития феодальных отношений в различных синхронных или разновременных кочевых и полукочевых союзах и государствах. А это, в свою очередь, позволяет глубже проникнуть в историческую обстановку того времени, в каждом конкретном случае попытаться понять причины, побудившие тот или иной народ сниматься с уже насиженных мест и идти захватывать новые земли, новые пастбища.

Благодаря исследованиям этнографов известно, что для кочевнических обществ характерна своеобразная родо-племенная «вуаль», наброшенная на самые жесткие классовые отношения. В ряде случаев удается проследить эту «вуаль» и в средневековье при раскопках археологических памятников. Примером может служить Правобережное Цимлянское городище (остатки феодального замка в Хазарском каганате), где была обнаружена планировка куренем, свойственная еще для родо-племенного строя.

Вместе с феодализмом к евразийским степным народам проникали и укоренялись там «мировые религии»: мусульманство, христианство, иудаизм, буддизм, конфуцианство. И в этой духовной сфере, казалось бы трудно уловимой для науки о материальной культуре — археологии, удалось проследить интереснейшие явления и установить факты, о существовании которых без археологических исследований в лучшем случае можно было лишь предполагать. В период всего раннего средневековья, хотя письменные источники сообщают о принятии в различных каганатах мусульманства, христианства, иудаизма и других религий, на самом деле, судя по повсеместно распространенному в степях языческому погребальному обряду, среди населения господствовали языческие верования. Религию меняла только верхушка общества, народ не воспринимал новых догм и связанных с ними обрядов. При этом характерно, что и аристократия, формально признав новую религию, предпочитала хоронить своих родичей по языческому обычаю предков. Глубокое проникновение «мировых религий» в сознание степных народов началось только в эпоху развитого средневековья, что опять-таки устанавливается археологически: в погребальном обряде происходят соответствующие коренные изменения, которые прекрасно прослеживаются при раскопках средневековых погребений и могильников.

Почти никогда ни один средневековый автор, рассказывая о каком-либо народе или государстве, не пишет о его торговых связях с ближними и дальними странами. Эти вопросы всецело решаются археологическими и нумизматическими исследованиями. Картографирование находок привозных вещей, особенно бус и монет, дает картину широких международных связей степных государств и народов в разные эпохи. Удается установить не только просто факты экономических связей, но и конкретные торговые пути как внутри государств, так и вне их, а по интенсификации или затуханию этих связей точно улавливается экономический, а следовательно, и политический подъем или падение государств.

Наконец, археологические источники дают материалы для уточнения, а иногда и установления границ степных государств и объединений, а также исторических событий, сведения о которых совсем не попали на страницы письменных источников или отражены в них очень бегло и явно недостаточно. Примеры этому настолько многочисленны, что трудно выбрать из них наиболее выразительные и яркие.

Однако следует помнить, что археологический материал начинает «работать» как исторический источник только при условии его полной и правильной обработки, поэтому слабо исследованные культуры пока не могут дать ответов на стоящие перед учеными задачи изучения ряда степных государств.

Эта книга дает ясное представление как о достижениях, так и о многочисленных недоработках археологов-кочевниковедов. Несомненным и самым весомым вкладом советских кочевниковедов в мировую науку является марксистский метод обобщения археологических источников, заключающийся прежде всего в том, что каждый исследователь, обрабатывая новые археологические материалы и занимаясь «формальным вещеведением», ставит перед собой общие исторические задачи, касающиеся происхождения, общественного устройства, политической истории изучаемого им народа. Высокие требования, предъявляемые археологами к раскапываемому ими материалу, заставляют осваивать точные методы его обработки. По существу все эти методы объединены известной «археологической триадой», разработка которой была начата еще дореволюционными русскими учеными в начале XX в. и продолжена в 30-40-х годах наиболее талантливыми археологами-марксистами. Это — типология (выделение признаков), корреляция (сопоставление признаков) и картография отдельных признаков или их групп. В настоящее время работа в отдельных звеньях «триады» уточняется (иногда излишне усложняется), однако следует признать, что почти все кочевниковеды как старшего, так и младшего поколения широко пользуются «триадой» в своих исследованиях.

Это находит полное выражение в их монографиях и статьях и в какой-то мере отражается и в данном томе. Поэтому есть основания надеяться, что предлагаемые в нем хронология и локализация средневековых культур, народов и государств, а значит, и большинство предлагаемых авторами исторических выводов верны, а гипотезы — правомерны. Только новые, из года в год накапливаемые материалы позволят будущим поколениям археологов пересмотреть и скорректировать препарированные здесь археологические источники, уточнить выводы и опровергнуть или подтвердить высказанные гипотезы.

Рисунки и карты