Сотня птиц на каждой сосне,
Сотня маленьких крикунов…
И на миг захотелось мне
Сбросить груз моих башмаков.
И, когда б не люди кругом,
Я бы обнял руками ствол, —
Будто в детстве, ползком-ползком
До вершины сосны дошел.
Я качался бы налегке,
Я вбирал бы солнечный свет…
Если б я не держал в руке
Исполинских листьев — газет:
Вот на снимке испанский дом,
Над которым шел бомбовоз.
Дом с проваленным потолком,
Дом — для ветра, жилище гроз.
Всё — на улице: стол и стул,
И кровать, подружка любви,
И тележка… Но старый мул
Не везет, а лежит в крови.
.
.
Дом в Тортосе. Жилище гроз.
Дом для ветра… А кто в нем рос,
Стал мужчиной, женился там?
Граждане!
За этой стеной
Пели женщины по утрам,
Стекла мыли, мели метлой.
Братья!
Дым выходил из труб:
Это двигали сковороду,
Так любовно солили суп,
Будто благословляли еду.
Я свидетельствую, что тут,
Где была этажерка, там,
Где стояла кровать, —
Ревут
Ветры мокрые по утрам.
Разрушитель! — Плати за дом
Рыжей хитрою головой.
Я настаиваю на том,
Что жильцы не спят — под землей,
Что зажжется лампа в окне.
…Я стою с газетным листом.
И припоминается мне Дом в Одессе,
Дом в голубом.
(Голубой воды — не стакан! —
Море плещется широко.
К шелковице прильнул платан
Южно-южно, легко-легко.)
В доме комната есть одна.
Ни мимоз, ни ландышей в ней.
И коврами не убрана.
И вином не манит гостей.
Но, когда бы звонок дверной
Ни нажал я,
Всегда, в ответ,
Зашуршат шаги за стеной,
Двери скрипнут, зажжется свет,
Выйдет женщина…
Мать. Привет.
Я горжусь, что сквозь жизнь пронес
Сердце цепкое, что хребет
Мне не выгнул туберкулез,
Что и пальцы мои крепки,
Что в ответ на обиду, мать,
Я сумею их в кулаки —
Как и все — на винтовке сжать.
Жди меня. Обметай порог.
Мой посуду и ставь в буфет…
Никогда интервента сапог
Не запачкает наш паркет.
[1938]