Стихи

Эти безнадежные расстояния. Которые не могут

быть ни здесь ни там. Они виднеются

в своих владениях. Достают себя

оттуда и чернеют. Так

тучно. Только эти

последние дни

вернутся на свои места. Место можно

поменять. Но

никто этого не делает. И все

атомы могут меняться

местами друг с другом. И

всё остальное.

Душа одинока со своими слезами. В оболочке. Над

плотным оком. Где видна только четверть души.

Восьмая

часть или меньше. Оставаясь в скорлупе лица

перепонка.

Пламя спиртовки без огня. Она не горит. Она не

летает.

Она не лопается в ухе. Она выдавливается

тяжело. Она выгравирована в роговице, как шрам

в тонкой оболочке. Она почти не видна. Никому

и ничему не заметна.

Девственный лес с какими-то фигурами. Скиния

завета.

Почему нет никакого объяснения? Это никогда не

прейдет. Нет ничего другого. Ты не можешь

оставить свое тело.

Всё это одинаково. Нельзя

разбить эту

форму. Воды, которая

всё всасывает. Магнитную

тряпку. Так обращаться

друг с другом. Как хочешь,

чтобы все так обращались друг с другом.

Чтобы чуть ли не на кусочки. Между которыми

находишься.

И море вернуло мертвых. Которых туда бросали.

Но не

то, что было в них убито. Обезглавленные получили

свои головы и души. И те, кто отрубили руки друг

другу,

получили их обратно. Хватило и одной хворостинки,

чтобы

сжечь обманувшего их дьявола. И тот кто не был

записан в

книге жизни теперь навсегда. Вписан в нее.

1

«что собственно делать когда

надо простить того кто умер

если тот кому нужно прощение

должен сам подготовить такое место

где прощение возможно»

далеко-далеко плотные заросли пальма торчит наружу

дальше между скал рукотворное озерцо

собирать дождевую воду

и птицы снуют туда-сюда

хотя птицы конечно требуют уточнения:

преимущественно это грифы-индейки планируют

вниз

растопырив перья

точно пальцы

спрашивается

найдется ли тут пожива. Кто умирает?

Да ну, гиены.

А еще люди.

И вещи, божества

Кто-то раскрутил революцию

и все понеслось

пожалуй это центробежная сила

стала причиной

того что больше ничему не осталось места

в постоянно возрастающем

радиусе воздействия власти

у старшей сестры

не было выбора

только забрать обоих братьев в дом-развалюху

и стать им мамой

но тяжко выйти

и тяжко дышать

тридцать лет спустя

когда власть наконец наелась революции до отвала

они стали чужими

небывалой своей любовью

терзает старшая младших

остается ли мамой

превращается ли в сестру

когда старшая еще была младшей

бабушка часто держала ее на руках

сидя в кресле-качалке

чешуйчатом от облезлой краски

В восьмом часу вечера их накрывала тень от

огромного камня

А там и солнце садилось

Если было видно месяц

он стоял уже высоко

словно засветло успевал прокрасться наверх

и вот он уже там

а другой раз почти не виден

разве тонкой каемкой

и то не всегда

тогда в лесу становилось темно

но бабушка говорила:

«леса не бойся, зверей не бойся,

свет заметен только во мраке»

в доме-развалюхе:

старшая сестра сидит на кровати

кладет ладонь маленькому на лоб

капли дождя скользят по стеклу

собираясь в струи

младший утратил речь

забился под одеяло

только желтушное личико наружу

открывая рот

он не в силах издать ни звука

лишь птичий писк

сестра кусает хлеб

жует и жует

разжевывает для маленького

протягивает язык

точно щедрую руку

покуда младший

тает под одеялом

его брат сидит у окна

месяц гнилая деревяшка

солнце сухой подсолнух

звезды

тысячи сказок которых уже не услышать

каждое утро сестра превращается в маму

занимается домом-развалюхой

заделает трещину

появится новая

повесит картину

сорвется другая

вытрет пол

его снова заливает

сесть у окна со старшим

младший истает

сесть рядом с маленьким

месяц останется

гнилой деревяшкой

солнце

сухим подсолнухом

звезды

сказками, которые никто не расскажет.

только сестра

помнила то что было прежде

чем дом-развалюха

рассказывала братьям

про огромный камень на подворье

там был мох на вершине

скользко, слишком скользко

хотела поделиться печалью:

на камень так никто и не забрался,

а теперь

он только память

старший сказал печально

с ним это обычное дело

говорит печально,

но не думает печально

думает печально,

но не понимает

просто говорит

не вдаваясь в детали

даже если дашь волю чувству ночь останется тихой

дымка утра идет в обмен на звуки клаксона

Да и в других домах

распускается смерть

белыми лепестками

деревья поднимают тяжелые смоквы

ветки тянутся в комнату через открытые окна

кто-то прижал листву к губам

лепесток к перу

иду домой из дома твоего

в рассветном марте

и замечаю, как улицы сближаясь

жмутся к ногам моим как будто

удивленно и ревниво

я останавливаюсь им даю пройти

и позволяю обнаженным холодным улицам

осторожно

засунуть свои руки внутрь меня

согреться в полумраке твоей спальни который

продолжает

окружать меня сияньем голубых звенящих звезд

и вырвались из тела твоего, когда мы

любили друг друга, и спрятавшись под одеялом

ты улыбалась из-под челки звездам которые

бледнели падая дугой сквозь темноту

и исчезали в моем теле

врезаясь в мою плоть

я знаю

мне не место здесь

я из другой эпохи

из времени, когда улицы были

серой водой, по которой наши формы

постоянно рвались к берегу

я оборачиваюсь

вспоминаю столики в кафе, где мы сидели

и ночи были так теплы

я верность сохранял дороге, по которой уходил

мне было так же далеко до звезд

как звездам до меня

Стихи публикуются с любезного разрешения автора.

я пересекал нил

держась рукой за фальшборт

но знаю

я из другой эпохи, из тех времён, когда ты

стучалась мне в окно

и мне казалось, что ты стоишь

исчезнув со мной рядом

по обе стороны от тела твоего

расходились бесконечные дороги сплетясь вновь

на другом конце света

я думаю тебя

как думают о человеке, что всю ночь не спал

и охранял растущий одиноко цветок

я думаю тебя как думают о том

кто слишком много ждал от смерти

не осмелится никто ударом ее выбить из твоих

объятий

Мои главные годы

да и прочее прошлое

только с виду далеко

на самом деле оно под боком

может запросто взять меня под руку стоит уснуть

и тотчас все тяжелое и ненужное

меня отпустит

в такую ночь как вот эта я свободен

волен выдумать для себя любую дорогу

не стану лгать

я вешу все меньше и меньше

я уже почти парю над землей

и ускользаю из бытия

словно я

отломил себе перышко от одеяния мертвых

и все постиг

долго держа его в пальцах

выучился им пользоваться

и усвоил что и к чему

моя жизнь

была — светозарный замок

неприступный неуязвимый он застил небо

но еще ребенком

еще не умея ни читать ни писать

я понял секрет

можно встать на пригорке в полумиле от дома

обернуться прищуриться

и тогда его стены и башни

уместятся между большим и указательным пальцем

я сжимал их медленно-медленно

и раздавливал словно пурпурную ягоду

даже теперь все еще слышу тот звук

чувствую как сок течет по запястью

ощущаю как перекатывается косточка

туда-сюда между большим и указательным пальцем

А может ее история — исповедь

предельность

обязанность (любого людского сердца)

Однажды исполнятся все эти дни

с их обстоятельствами, а дальше

за мигом сострадания

неприступные области

тихие, альтернативно темные области

она уже не будет мамой

а у нас будут проблемы

например как помнить и как забывать

Став образом она станет образом

а у меня каждый образ

разный / раньше был только один

Солдаты знали, что им умирать

а мне казалось я знаю другое

на меня она так уже не посмотрит

бывает, что-то кончается что-то из ничего

вот думаю, чье оно / только это и помогает

А в другом месте я говорю:

сколькими из них я перебывала

или пребываю в ком-то из них

неразделимо

Я стояла одна и говорила:

вот мы стоим одни

через двадцать минут над горой появится солнце

ты не вправе не раскаяться

в собственной что называется смерти

Разные войны носят разные имена

кто позабудет своих детей

будет плакать от одиночества

Этот дол

это вечность

Мы уже совсем близко и видимо ближе нельзя

Мы собратья или животные

беспомощные Без камней

Тьма больше света

Останься Ведь это наше