* * *

Когда бы мы, старея год от году,

всю жизнь бок о бок прожили вдвоем,

я, верно, мог бы лгать тебе в угоду

о женском обаянии твоем.

Тебя я знал бы в платьицах из ситца,

в домашних туфлях,

будничной,

такой,

что не тревожит, не зовет, не снится,

привыкнув жить у сердца,

под рукой.

Я, верно, посчитал бы невозможным,

что здесь,

в краю глухих, полярных зим,

в распадках горных, в сумраке таежном

ты станешь

красным солнышком моим.

До боли обмораживая руки,

порой до слез тоскуя по огню,

в сухих глазах, поблекших от разлуки,

одну тебя годами я храню.

И ты, совсем живая, близко-близко,

все ласковей, все ярче, все живей,

идешь ко мне

с тревогой материнской

в изломе тонких девичьих бровей.

Еще пурга во мгле заносит крышу

и, как вчера, на небе зорьки нет,

а я уже спросонок будто слышу:

«Хороший мой. Проснись.

Уже рассвет...»

Ты шла со мной по горным перевалам,

по льдинкам рек, с привала на привал.

Вела меня,

когда я шел усталым,

и грела грудь,

когда я замерзал.

А по ночам, жалея за усталость,

склонясь над изголовьем, как сестра,

одним дыханьем губ моих касалась

и сторожила сон мой до утра.

Чтоб знала ты:

в полярный холод лютый,

в душе сбирая горсть последних сил,

я без тебя —

не прожил ни минуты,

я без тебя —

ни шагу не ступил.

Пусть старый твой портрет в снегах

потерян,

пусть не входить мне в комнатку твою,

пусть ты другого любишь,—

я не верю,

я никому тебя не отдаю.

И пусть их,

как назло, бушуют зимы,—

мне кажется, я все переживу,

покуда ты в глазах неугасима

и так близка мне в снах и наяву.

Загрузка...