Под самым небом — горные отроги,
Внизу — поля, раздолье, ширина,
Бегут тропинки и пути-дороги…
И это всё — Советская страна.
Вот нежная и молодая хвоя,
Растут подростки — ёлка и сосна.
Здесь встанет лес сплошной стеной живою —
Так хочет вся Советская страна.
В саду фруктовом — яблоки и сливы,
Сквозь зелень школа новая видна.
Ребятам путь открыт большой,
счастливый:
Их край родной — Советская страна.
Вот здесь он жил в уюте и тепле,
Учил урок, кончал десятилетку.
Ещё остались в письменном столе
Его задачник и тетради в клетку.
Вот книга. Кажется, тепло руки
Ещё хранит открытая страница.
А на полу ещё блестят коньки —
Им больше инеем не серебриться.
Его часы идут. Но сонных век
На них он не поднимет на рассвете.
Нет! Время кончилось, ушло навек —
Не для него кружатся стрелки эти!
Он, как ребёнок, весел был душой,
Ещё недавно жил он вместе с нами…
Он умер смертью храбрых, как большой,
Рукой сжимая полковое знамя.
1942
Не говори мне, сколько лет
Кто были бабушка и дед —
Казённых не терплю анкет!
Ты можешь ли по правде жить?
По-настоящему дружить?
За друга голову сложить?
Ты пожалеешь ли душой
Того, кто в горести большой?
Поможешь ли в беде чужой?
Ты любишь ли поля, леса,
Моря и птичьи голоса?
Земного мира чудеса?
Гордишься ль, что живёшь в стране,
Где всё в движенье, в новизне,
В полёте к звёздной вышине?
Живёшь ли с сердцем нараспах
В своих делах, в своих словах —
В стране иль в четырёх стенах?
Не говори мне, сколько лет,
Кто были бабушка и дед —
Казённых не терплю анкет!
1960
Стоит он в трёхметровый рост —
Из бронзы вылитый, огромный…
А в жизни был он очень скромный
И ростом невелик и прост.
Он, верно, был бы удивлён,
На памятник прищурясь глядя.
«Мне монумент? Чего бы ради?» —
Спросил бы, улыбаясь, он.
Душою ясной и живой
Он мог любить и ненавидеть.
Он мог смотреть, умел увидеть
И вмиг понять, где враг, где свой.
Не памятник, а Человек —
Живым вошёл он в нашу память
Тем, что сумел переупрямить,
Перекроить двадцатый век!
1961
Мой брат заходит в мастерскую
И надевает свои халат…
Я притаилась: посмотрю я,
Что делает мой старший брат.
Он глину замесил погуще,
Её он давит, гладит, мнёт…
И вот я вижу: лоб большущий
Из глыбы глиняной встаёт.
Вот губы выросли из глины,
Легла ложбинка на губу,
Вот три дорожки — три морщины
Бегут вперегонки по лбу.
Бровь встала уголком горбатым,
Бородки заострился край…
— Кто это? — я спросила брата.
И брат ответил: — Отгадай!
Две ямки сделал он — два глаза,
Он к ним притронулся слегка,
И глина стала тёплой сразу
И будто смуглою щека.
Как будто с глаз упали тени.
Глаза смеются и горят…
Я закричала: — Это Ленин! —
И улыбнулся старший брат.
«Какую бы сделать покупку? —
Гадали ребята и вот
Решили: — Вишнёвую трубку
Бойцу мы отправим на фронт!»
Боец закурил после боя,
И вьётся колечками дым.
И вспомнился дым над трубою
Далёко, над домом родным.
Дымок завивается, вьётся,
И кажется в синем дыму,
Как будто жена у колодца
Стоит, улыбаясь ему.
И видит он дым от пожара —
Припомнил советский боец,
Как в страхе сквозь дым побежала
Отара кудрявых овец.
Припомнил ребят своих воин…
О них он так часто тужил!
И ненависть воин удвоил:
В бою семерых уложил!
Огонь. Перестрелка и рубка…
Сражается храбро солдат…
В кармане вишнёвая трубка —
Подарок от наших ребят.
1944
Ночью вернулся мой папа с войны,
Мы уже спали и видели сны.
В комнате мигом я лампу зажгла —
Комната стала, как в полдень, светла.
Что это с папиной левой рукой —
Белая вся, на повязке тугой?
Папа сказал: — Шли в атаку, и вот
Ранен я, дочка. Не плачь, заживёт!
Вот он склонился чуть-чуть к сапогу…
Снять сапоги я ему помогу,
Трубку ему я набью табаком,
Прядку волос расчешу гребешком,
Сладкого чаю ему я налью
В самую лучшую чашку мою!..
Папа сказал: — Значит, мне повезло,
Пулям и бомбам фашистским назло:
Стало теперь три руки у меня —
Дочкины две да вот эта моя!
1942
Нам с тобою вместе двадцать —
Каждому по десять лет,
Мы в отряде будто братцы.
Мы с тобой не будем драться
Из-за марок и конфет.
Объясню тебе сложенье,
Вычитанье, падежи…
Ну, а ты мне умножение,
И глаголы, и спряженье
Объясни-ка, удружи!
Я умею плавать кролем,
Прыгать в воду и нырять.
Ты же первый в волейболе —
На площадке в нашей школе, —
Научи меня играть!
Если ты пойдёшь в пехоту —
Я пойду с тобою в бой,
Если ты пойдёшь в пилоты —
Сядем вместе в самолёты:
Ты летишь — я за тобой!
Даже если стукнет тридцать —
Значит, вместе шестьдесят,—
Будем всё равно водиться,
Вместе думать, вместе бриться,
Вспоминать про наш отряд!
Без словаря бы мы едва ли
Слова иные узнавали.
Я верю: не далёко завтра,
Когда на «В» найдёшь «Войну»,
Как некоего «Ихтиозавра»,
Водившегося в старину.
Недолго он прожи́л на свете,
Не много исходил дорог!
Мы видим: жизнь в его анкете
Вся уложилась в восемь строк.
— Фамилия? Рожденья дата?
(Вопрос короткий и ответ.)
Когда, каким военкоматом
Был выдан воинский билет?
Партийность? — Да, он в комсомоле…
Он русский… Родина — Уфа…
И адрес… И ни слова боле…
Вот жизни краткая строфа.
Нет! Он в анкете не ответил
(Такой строки в анкете нет),
Как здо́рово на этом свете
Живётся в девятнадцать лет!
Как он любил грозу и ветер,
Верстак, и книгу, и чертёж…
Такого ни в одной анкете,
Как ни старайся, не прочтёшь!
О чём с товарищем мечтал он?
О чём поспорил он порой?
Был Щорс или Валерий Чкалов
Его любимейший герой?
Речист ли был иль скуп на слово?
Любил ли песни или нет?
Как разгадать его, живого,
По краткой записи анкет?
Наверно, был он крепок телом,
И весь — от головы до пят —
Работать, жить и петь хотел он
Хотя бы сотню лет подряд!
Но ради Родины советской,
Которая ему дала
Всё-всё: и радостное детство
И юность, полную тепла, —
Ради неё он к дзоту смело
Бросается и, полный сил,
Он амбразуру крепким телом
Без колебания закрыл.
Остался он в живых навечно…
Проверка роты… Тишина…
И на линейке каждый вечер
Читает громко старшина:
— Матросов Александр Матвеич!
Герой Союза! Рядовой! —
Его дыханьем вдруг повеет,
Как будто бы он здесь, живой.
Луна над ротой выплывает…
Так тихо — слышен сердца стук…
И отвечает Бардабаев,
Матросова любимый друг:
— В бою погиб он смертью храбрых
В своей прекрасной простоте
Слова «погиб он смертью храбрых»
Звучат как клятва в тишине.
И каждый про себя клянётся:
«Я — как Матросов-рядовой, —
Пока живу и сердце бьётся,
Готов на подвиг боевой!»
1943
Она была смешлива, весела,
Болтались косы в лептах за плечами,
Её сестрёнкой братья величали:
Ещё девчонка, мол, не доросла!
Был день её несложен: хохочи,
Учи уроки, расцветай на воле!
И высоко над ней на волейболе
Взлетали вверх весёлые мячи.
Не тяжела была ребячья кладь,
Она легко несла её под мышкой:
Резинка, ручка рядом с тонкой книжкой,
Чернильница и синяя тетрадь…
Но школа кончена. Война… И вот
Уже ей тесен мир бумажной карты,
И в мир живой она со школьной парты
Идёт сестрой в сражение — на фронт.
И кладь её не ручка, не тетрадь,
Не книжки те, которые любила, —
Она на плечи юные взвалила
Бойца в крови, чтоб от врага убрать.
И для бойцов, что вновь вернулись в строй,
Чьё сердце билось тихо и устало,
Она теперь родной и близкой стала —
Не маленькой сестрёнкой, а сестрой.
1942
Мы русскую девочку взяли
(Их дом разбомбили и сад).
Её называю я Галя,
А Галя меня — Шарафат.
Мы делимся персиком свежим,
И яблоко или гранат
Всегда пополам мы разрежем —
Галя и я, Шарафат.
Мы ходим в халатиках пёстрых.
И папа и мама твердят:
— Вы стали похожи, как сёстры,
Галя и ты, Шарафат!
— Похожи! — кричат нам ребята.
— Похожи, — соседи кричат,—
Как две половинки граната,
Галя и ты, Шарафат!
Но мы вас по ко́сам узнали,
По косам тяжёлым, до пят:
Коса золотая у Гали
И чёрная — у Шарафат.
1942
Над городом взлетевшая ракета
Осы́палась, как лепестки цветка.
И розовеет сад, и дом, и эта
Мальчишеская круглая щека.
И стало золотым стекло окошка,
И синею река под крепким льдом,
И голубеет снежная дорожка,
Та, по которой мы с тобой идём.
И девушка с весёлыми глазами
(Её зелёным снегом замело)
Кричит: — Друзья! Какой мы город взяли?
Я ничего не слышала в метро!
Во всех глазах такого счастья отблеск,
Такой весёлый, золотистый свет,
Такая вера в воинскую доблесть
И в близость новых, будущих побед!
И кажется: сейчас дома, и люди,
И камни, и деревья запоют,
Чтоб громче прогремел напев орудий,
Чтоб долетел до армии салют.
1944
Я не слыхал салюта —
Заснул я крепким сном.
Мне снилось — гром как будто
И ветер за окном.
И звёзды врассыпную
Летят ко мне в кровать.
Мне снилось, что одну я
Хочу рукой поймать.
Меня не разбудили,
Ни мама, ни сестра
Меня не разбудили,
И я проспал вчера.
Зато сегодня ночью
Весь дом я обманул:
Прилёг я и нарочно
Как будто бы уснул.
В углу будильник тикал,
И скрипнула кровать.
Ступая тихо-тихо,
Ушла и мама спать.
Весь дом как будто замер,
Заснули все, но я
Не спал, чтобы не взяли
Берлина без меня!
И только я услышал
Знакомые слова,
И только я услышал,
Что говорит Москва,
Я сбросил одеяло,
Я штору отогнул…
Москва загрохотала,
Гудел весёлый гул,
И по́ небу, блистая
Огнём и синевой,
Жар-птица золотая
Летела над Москвой.
1945
Пройдут года, за годом год,
И в светлом доме в переулке
Малыш когда-нибудь возьмёт
Старинный ключик от шкатулки.
И ключик щёлкнет, и тогда,
Переливаясь и блистая,
На дне покажется звезда —
Совсем как в небе, золотая.
И мать начнёт рассказ простой
О том, как бились в Волгограде
Как был Звездою золотой
За храбрость награждён прапрадед…
Уже прорвался в город враг —
Над школой, где учились дети,
Уже висит фашистский флаг…
И рвёт его приволжский ветер.
Стоит, как крепость, дом и сад.
Не подойти к его ограде!
Но вот спешит отряд солдат,
И с ними — молодой прапрадед.
Он жизнь свою отдать готов,
Чтоб школу возвратить ребятам,
Чтобы спасти любимый кров,
Где сам учился он когда-то;
Чтоб зазвенели вновь стихи —
Простые пушкинские строки —
И ветка молодой ольхи
В окно взглянула на уроке…
Так отстояли дом и сад,
Бульвары, улицу любую,
Так отстояли гордый град,
Песок и Волгу голубую…
Луна за окнами зажглась,
И лёг на орден светлый отблеск.
Окончен боевой рассказ
Про славу, мужество и доблесть.
И крышка опустилась вниз,
И старый ключик щёлкнул гулко,
И мать сказала: — Поклянись
Хранить заветную шкатулку!
И всё, что слышал ты сейчас,
Запомни, мальчик мой, до слова,
Чтоб сыну своему рассказ
Ты повторить сумел бы снова!
1945
Подъёмный кран. Лебёдки и леса.
Кирпич и камень. Стёкла и стропила…
И смех. И человечьи голоса.
Заговорили молотки и пилы.
Фабричная труба кричит опять
Всей силою своей кирпичной глотки.
И можно снова в море уплывать
На свежевыкрашенной белой лодке.
На выгоне, где зелень хороша,
Домой вернувшись, выступают снова
Задумчиво, спокойно, не спеша,
Забыв эвакуацию, коровы.
И выгнул грудь дугою новый мост
(Был взорван старый вражескою
миной),
А вон встаёт в шестиэтажный рост
Из-под обломков каменный домина.
И по́д вечер сверкают сотни глаз:
Зелёных, жёлтых и голубоватых —
В окошках свет. И жизнь опять зажглась
Вовсю — в неисчислимых киловаттах!
1945
Ты не в землянке в дождь и ветер,
В морозы и метель —
Ты снова дома на рассвете,
Мягка твоя постель.
И луч пробился через ставень,
И ты увидел вдруг:
Как прежде, книгами заставлен
Твой шкаф — твой старый друг.
И Пушкин корешком лиловым
И золотым горит,
И мама «С добрым утром!» снова
Тихонько говорит.
Ты снова за столом знакомым
Стоишь над чертежом.
Ты чертишь коридоры дома,
Этаж за этажом.
Карнизы, лёгкие балконы
Пером выводишь ты.
Здесь будет виться плющ зелёный
И расцветут цветы.
Взамен тех стен, что ночью тёмной
Разворотил снаряд,
Ты строишь новый дом огромный,
Разводишь новый сад.
1946
Стоял он, высокий и узкий,
И сверху смотрел на балкон.
Он с флагом прощался при спуске,
С ним утром здоровался он.
Всю ночь он стоял за окошком,
Как верный ночной часовой.
— Кто ходит по нашим дорожкам?
Кто ходит — чужой или свой? —
Он вырос — высокий-высокий,
Казалось — достанет до звёзд.
Его берегли даже сойки —
Не вили на нём своих гнёзд.
Срубил его враг, не жалея,
В Артеке срубил наповал.
Наверно, он здесь, на аллее,
Под этим окошком упал.
Мы по́ саду долго бродили
И всё вспоминали о нём.
Мы в память его посадили
Другой кипарис под окном.
1946
О дожде мечтало поле
В солнцепёк, июльским днём,
Чтоб колосья пили вволю,
Наливались бы зерном.
О дожде мечтали люди:
«Солнцем выжжены поля.
Хлеба на зиму не будет —
Вся растрескалась земля!»
Но упрямилась природа:
«Что мне хлебное зерно!
Урожаи! Недороды!
Разве мне не всё равно?»
Насылала суховеи,
Баламутила пески.
От злодея-суховея
Почернели все ростки.
Тут слетелись птицы вместе
И решили всей гурьбой:
«Улетим и наши песни
В дальний лес возьмём с собой!»
И тогда сказал народ:
— Надоел нам недород!
Люди землю разметали,
Раскопали глубь земли,
Свежих саженцев достали,
На машинах привезли…
Годы шли — настал он снова,
Летний, жаркий южный день,
Вырос свежий бор сосновый,
И легла над полем тень.
Лес стоит большой и крепкий,
Он прохладен и тенист,
И как будто с каждой ветки
Льётся соловьиный свист.
И горячий, разъярённый,
В свежей зелени ветвей
Остывает покорённый
И притихший суховей.
И уже в соседнем поле
В солнцепёк, июльским днём,
Влагу пьют колосья вволю,
Наливаются зерном.
Пролетят за годом годы,
Но останется навек
Сказ о том, как нрав природы
Переделал человек.
Твой пенал отполирован,
И сверкает ножик твой,
А моря на карте новой
Отливают синевой.
Пахнет в классе свежей краской,
И бела твоя тетрадь.
Обещай мне чёрной кляксой
Белый лист не замарать!
Обещай на карте бегло —
Без заминки и труда —
Отыскать Москву, и Белград,
И другие города!
Отыскать моря, и горы,
И озёра без числа —
Все просторы, по которым
Наша армия прошла.
Вспомни зарево над школой.
Вспомни, как гремел снаряд.
Вспомни сад сухой и голый —
Обгорелый школьный сад!
Для тебя работал стойко
Плотник, каменщик, столяр.
Для тебя над новой стройкой
В люльке проплывал маляр.
А теперь на окнах снова
Расцветает резеда…
В школе новой — дай мне слово —
Не лениться никогда!
1946
Под Москвой стоит денёк
Золотой, осенний.
Едет смуглый паренёк
На возу — на сене.
А подсолнухи горят
Над забором каждым
И как будто говорят:
«Угощаем граждан!»
Выбегают малыши
Из дверей сельмага —
И у всех карандаши,
Книжки и бумага.
Роща пламенем зажглась,
Словно в час заката.
Осень… Значит, скоро в класс
Побегут ребята.
В зимний день они в тиши —
На уроке в классе —
Подберут карандаши:
Синий, жёлтый, красный.
Нарисуют этот день,
Золотой и смуглый.
Нарисуют и плетень,
И подсолнух круглый,
Эту рощу, этот воз,
Паренька на сене —
Всё, что видеть довелось
В этот день осенний.
Умолк звонок весёлый,
Настал урока час,
И вот притихла школа —
Вошёл учитель в класс!
Он тронул глобус пальцем —
И в классе у окна
Вдруг начала плескаться
Зелёная волна.
Вот встали горы горбясь,
Вот лес встаёт стеной,
И превратился глобус
В огромный шар земной.
За горною породой,
За у́глем и рудой
Ведёт ребят в походы
Учитель молодой.
От Крыма до Чукотки —
Он знает путь любой,
Он лёгкою походкой
Ведёт их за собой.
Глядят, глядят ребята,
Не отрывая глаз,
И прямо в море пятый
Отчаливает класс!
Не парта, а байдарка,
Не ручка, а весло…
И в летний полдень жаркий
Их в море унесло.
Весь класс своим рассказом
Учитель увлечёт.
Вот все ребята разом
Садятся в самолёт.
Мелькает Украина,
Летит сосновый лес,
Вот новая плотина,
Знакомый Днепрогэс.
Здесь радугой-дугою
Встаёт огромный мост,
Там школа над рекою
В семиэтажный рост.
Вот низко-низко-низко
Спустился самолёт,
Над улицей тбилисской
Его мотор поёт.
Вот за оградой сада
Работает народ.
Вот старый виноградарь,
Вот мальчик-садовод.
Блестит река седая,
Чернеет целина,
Раскинулась без края
Большая, молодая
Советская страна…
Звенит звонок весёлый —
Окончен школьный час,
И приземлился в школе
Московский пятый класс.
Мы песни распевали
У нашего костра,
Не спали на привале
До самого утра!
Какой мы наварили
Наваристой ухи!
Какой наговорили
Весёлой чепухи!
И шуму было столько
И столько суеты,
Что мы вспугнули волка,
И он сбежал в кусты!
Сказал медведь мохнатый,
Присевши на пенёк:
«Досадно мне, ребята,
Что я — не паренёк!
И я бы с вами вместе
Попробовал ухи,
Горланил ваши песни
И выучил стихи!»
Умолкли птицы на́ ночь.
Притихло всё в бору…
Садись, Михал Иваныч,
К весёлому костру!
Хотя ему немного лет —
Четырнадцатый год,
Но белки и куницы след
Он сразу разберёт.
Он примечает каждый хруст
И шорох в тишине,
И каждый пень, и каждый куст,
И шишку на сосне.
Он оставляет в выходной
Тетрадь и карандаш…
Ружьё сверкает за спиной,
У пояса — ягдташ.
А лес и тих и нелюдим,
Идёшь — и нет конца…
Голубоватого, как дым,
Он пристрелил песца.
Песца и рыжую лису
Убил он наповал.
Он шёл с добычею в лесу
И тихо напевал.
Он, правда, невелик пока —
Четырнадцатый год…
Но зверобоя-старика
Он за пояс заткнёт!
Охотника встретил я в старом лесу,
Он нёс за спиной золотую лису.
А белого зайца сверкающий мех
Лежал на плече, словно утренний снег.
Охотник был молод, безус и румян,
Он ветку рябины засунул в карман.
Я громко сказал: — Ну и парень! Хорош!
Ты, вижу я, зверя без промаха бьёшь!
Давай посидим и покурим вдвоём.
Как имя твоё? Далеко ли твой дом?
Спросил и ему папиросу даю…
Охотник снимает ушанку свою,
И вот из-под шапки ползут две косы —
Совсем золотые, как шёрстка лисы.
Охотник на снег опускает ружьё:
— Не парень я! Ксения имя моё!
Наша речка вольная
Вырвалась из проруби,
На крылечко школьное
Опустились голуби.
И уже подснежники
Появились белые —
С виду будто неженки,
А на деле — смелые…
Только наши саженцы,
Как зимой наряжены:
Мы их сами спрятали
От мороза лютого,
Шубами мохнатыми
На зиму укутали —
Шубами еловыми,
Шубами сосновыми…
Но зима кончается,
Распевают зяблики,
Лёд идёт, качается…
Раздевайтесь, яблоньки!
Вновь весна на всём огромном свете,
И опять черёмуха в цвету,
И подходят, улыбаясь, дети
К белому пушистому кусту.
Вновь весна в Москве, в Софии, в Праге,
Вновь плывут высо́ко облака…
Белый самолётик из бумаги
Запускает детская рука.
Вновь весна и небо голубое,
И плывут высо́ко облака,
Но готовит самолёты к бою
Вражеская, злобная рука.
На защиту и весны и детства
Встанет каждый честный человек.
Мира хочет наш Союз Советский,
Хочет мира навсегда, навек.
И простые люди всех народов
Не допустят новую войну,
Защитят и землю и свободу,
Защитят и детство и весну!
1949