Стихи современных поэтов

Стихи современных поэтов

ЛИН ХЕДЖИНЯН ЯНКА (Дягилева Яна Станиславовна) Арон Крупп (1937-1971) Алексей Иващенко Олег Митяев Йоргос Сеферис ТРИ ТАЙНЫЕ ПОЭМЫ Евгений Власов Андрей Тарасов. Иришкина книжка Владимир Ланцберг ПЕРЕВОДЫ ИЗ ТОЛКИЕНА О. Григорьев П О Э Т Крапивин Антон Беpман Лев Рэмович Вершинин БАЛЛАДА О БОЕВОМ СЛОНЕ Е. ПЕРЦУЛЕНКО ИЗ "ПЕСЕН КНИГИ СТРАНСТВИЙ" ИССА перевод Т. Соколовой-Делюсиной Маслаков Д. ЗАЧАРОВАННЫЕ ОСТРОВА ХАРЬКОВ-1992 ИЗ "ПЕСЕН АЛОЙ КНИГИ" Матвеева Анатолий НАЙМАН ПИТЕР СИНФИЛД Виталий Кальпиди Элла Крылова ОСУЖДЕННЫЙ НА ДОРОГУ Игорь Глотов Эдвард Лир Эдмунд Спенсер Г.Рейхтман РИЧАРД У. ПАЛМЕР-ДЖЕЙМС Таня Сороко Екатерина Горбовская Книга стихов Натальи Нестеровой "ИЗБРАННОЕ" Михаил Трегер Сергей Татаринов

ЛИН ХЕДЖИНЯН

Поэтический язык является языком исследования.

Стихотворение не память, но конструкция открытия (хотя вoзможно также, что оно иногда открывает воспоминания).

Оно не запись переживания, но сознание переживания ? в этом смысле стихотворение первично, изначально. Наконец, в моем случае, поскольку я никогда не пишу того, что уже знаю, никогда не пишу пост-фактум, процесс письма симультанен и равен процессу мышления. Стихотворение есть сознание моего сознания. Можно изолировать все ? объект (наверное, шляпу), эмоции (наподобие любви или любопытства), условия освещения (либо мгновение бессонницы), понятие (например, эти: размер, масштаб, относительность ? дисконтинуальны). Но, даже изолировав что-либо от настоящего момента, вид мышления, происходящий как письмо, когда пишешь об этом, вовлекает изолированное в мириады иных мгновений во все более и более усложненных взаимосвязях.

Однако это все равно, что сказать, будто в письме можно начинать повсюду, начинать вновь и вновь, а поэтому возможности мысли и, следовательно, письма неисчерпаемы. В итоге я редко пишу короткие стихотворения. Предпочитая открывать пространство исследования в неустанном возвращении к нему ? в этом контексте жизнь поэта есть жизнь наблюдения, переживания, внимания к детали и уготовления к непредсказуемому, ? так опять и опять начинается поэзия.

КОМПОЗИЦИЯ КЛЕТКИ

1.1 Долг писателя ? в предложении.

1.6 Предложением излучаемы скалы зрачку.

2.13 Предпосылки покоятся между камнями.

2.14 Человек, о котором я говорю, находится между часами.

3.1 Исследование взыскует большего количества слов.

3.4 Предощущает неуемное время и место.

3.5 Реальность в неустанном движении понуждает предметы

являться такими, как если бы этому месту являли они

принадлежность.

4.2 Именно!

5.8 В близорукость облака проливают неподвижность и формы.

5.10 Между верой и зрением.

5.11 Индивидуализм требует индивидуума и неверия.

6.12 И соболезнуют солнцу.

7.1 Природа, словно гипотенуза.

7.2 Дверь замещает.

8.3 Как у поэта: "Детали должны звучать в 130 раз громче,

иначе поэзии не бывать".

9.13 ...прибавления (например: скорость, различие,

длительность)

10.14 Где ослабляют природные вещи.

10.12 Там не возможен катарсис.

11.2 Что представляет проблему в ограничении.

11.10 Так женщина преодолевает свою недостаточность, другим

позволяя стать в очереди перед собой.

12.2 Пространство спрессовано в емкостях гораздо больших

объемов.

13.4 Не меньше того, как если б сказать, что душа сама по

себе это ? ошибка.

13.5 Лишь возникает вопрос, как она тут как тут.

14.2 На слуху возрастающая социальность.

14.11 В этом контексте секс кажется весельем строительства.

15.3 Каждое место, где воображению удается себя отыскать ?

замещает его словом "язык".

16.3 В потоке между структурами шок различения

ощущает наш ум.

17.1 В моем понимании "равенство" значит не безразличие,

но отстраненность.

18.2 В поэзии легкие отнюдь не артикулирующий орган.

19.10 Я думаю ? вот почему научена речи.

20.7 Это была проблема масштаба.

20.8 Когда части превосходят масштаб, его скорлупу ?

это эротика.

21.4 Капля воды отброшена раскаленной плитой.

22.4 Любовь.

23.4 Люди повсюду видят очертания лиц.

24.4 Портрет мой ? горшок, по которому я стучу ложкой.

24.7 Звон души в глине истории.

25.1 И мир проливается, приковывая внимание.

26.7 Хочется развоплощенья в пространство, которое в нем.

27.3 Пунктиром, плита, узнавание ? слова не из лучших

(воображенье наблюдает себя).

28.9 Об этом думала неоднократно: близорукость так же

обязана телу, как и душе.

28.12 Итак, судьба выпукла подобно зрачку.

29.12 Такой же ветер округлый.

30.1 Я замыкаю свой ум, чтобы спать, не преступая порог

своей скромности.

31.4 Человек обязан удерживать все, что может быть схвачено

зрением.

31.4 Однако такая позиция понуждает к чувству возвышенного.

32.8 Два человека одновременно не могут быть голыми, так

как им надлежит обмениваться своей видимостью.

33.9 Убежище и передышка вовсе не то, что входит в

намерения их чрезмерной реальности.

34.1 Безустанное круговращенье psiche.

34.6. Я хочу сказать, что не намерена быть итогом чему бы то

ни было.

35.5. Эти слова необыкновенно желанны, насыщенны, как в

восприятьи того, что вне времени, нескончаемого:

ежедневный урок.

36.10 Находится между публичностью и солнечным диском.

37.1 И ты дорожный патруль?! вне себя? вокруг тела и в

каждом атоме тела, в котором его становление.

38.2 Тогда сексуальность лишь радостный, ликующий интерес.

38.14 В конце-концов это основано на узнавании.

39.4 Это спеленуто брешью между сознанием и фактом.

40.2 Все объект зрения.

41.9 Дети собирают переводные картинки животных и пуговицы.

42.8 То, что мы начали, постоянно прерывность не дает

завершить.

43.6 Память открыта еще большей реальности.

43.8 Для взора и клетки.

44.1 Необходимость ? то же, что трель, что пунктир.

45.1 Клетке не возгордиться стабильными достиженьями.

46.1 Дрожь прорастает в передаче нашего знания.

47.5 Люди обучаются в имитации или порой в контр-имитации,

как те, например, кто на море страдает от качки.

48.10 Почему не выкрашу в синий все имяполагающие материи.

49.5 Разве зеленое ? желтое плюс что-то другое?

50.5. Тот, кто никогда стебля не видел, тот не поймет.

51.1 Тяжкое желтое замещение умирающей ночи.

52.10 А звук сам по себе ? вселенский словарь

функционального гула растений.

52.13 Откуда исходит совершенный язык.

53.1 То и есть вдохновение, что к этому постоянно

питает доверие

53.7 Время, из которого мне не сбежать, моя кожа.

54.7 Вопрос "кто?" исчезает.

55.6 Однако я была брошена, в один лишь как бы конец

в интроспекции: животное, парус, крыло.

56.4 Склонность макушки ? только попытка обозначить себя.

57.3 Единица познания ? зерно филосфии этики.

58.6 Утрата смысла щекотки или бегущей воды, или предельно

неприятного шока, когда прерваны все ощущения

добровольной, однако врожденной наклонности всегда

уходить, смысла растущего звука, просто, как такового,

и смысла отличий ? ошибка зрачков самих по себе.

59.4 Время ? склад, где оно возрастает.

60.6 Множество крохотных фильмов были показаны на моей коже

множеством крохотных кинопроекторов, причиняя ей зуд,

принося мне бессонницу.

61.6 Пространство, павшее между нами, возвеличивает

расстояние.

61.7 До n'ой степени силы мы можем следить.

61,9 Невозможность насытить себя ? часть языка.

62.5 И это несколько слов сказать понуждает тебя.

63.10 Еще шире упрямая капля между человеком и камнем.

64.1 В раздражении я повествую.

65.14 Чайка, моча, некролог, сфера, случайность,

электричество, лилии.

66.10 Середина.

67.9 Жизнь после сна... ? но и там ожидают прозрения и

гениталии.

68.1 Кость сообщительности пуста.

68.7 Сознанье сознания или различных сознаний чистый

рассудок полнит молвой.

69.1 Стихотворение ? точная метонимия.

69.3 Этот камень, указуя на камень, скорее скажет о краже,

чем я.

69.4 Опять-таки серия взрывов: череп в душе, душа в черепе,

etc.

70.1 Неразделимы раздевание и чистота.

70.4 Изведено тело из мысли.

71.11 Но следует знать, почему эмоции в первую очередь

отсылают нас к призракам.

72.9 Содержание или же форма? ? никогда и ломаного гроша

не стоила эта проблема.

73.1 На фоне в воде.

74.1 Бесконечно суровое чувство пестует секс.

75.5 Пример # 3: "Моя смертная сущность и знание не дают

мне гарантий в том, что может случиться".

76.1 Отброшена прочь в психологическом смысле, со сцены.

77.4 Реальность неисчислима, но может быть создана.

77.13 Начала включают 9) шок молнии и 136) утопленника в

воде.

77.14 Ощущение собственной бесконечности личность

рассекает впервые на две равные части.

78.4 Грамматик, по колено в воде, оставляет ее и себя

обнаженными по поясницу.

79.1 Наблюдение не просто подмена.

79.13 Это чувство множественной анатомии.

80.8 Выявление взмывает из вод.

81.3 А после оказавшись где-либо, это (где-либо)

уходит безо всякой нужды.

81.18 Вся цепь интроспекций подобна воде, скользящей по

холоду.

82.10 В себя заглянуть невозможно

без того, чтобы не смотреть на другого.

83.1 На чем, в конце-концов, отдохнут ваши глаза.

84.3 Одинокое тело, чья функция состоит в представлении

королевы.

85.16 Радость упряма, если ? из прошлого, которое нигде

не имеет конца

86.2 Это остается в поле предвиденья, поскольку содержит и

секс.

86.10 Или только аорист, как в искушении, остается как

выбор.

87.9 Политический бум, который однажды придется узнать.

88.7 Возможно, конструктивность теперь навсегда.

89.8 Условия во времени сталкиваются с собственным

произволом.

90.7 Это мысль без ее головы.

91.9 Тело высказывания: "милое следствие".

92.1 Бодрствую и моя субьективность того результат.

93.3 Я моралист и замен в этом нет.

94.20 Тогда это будет спецификой рода.

95.1 Sir, Madam, я не оставлял своей работы на протяжении

многих лет, а годы, поверьте, прошли вовсе не в

праздности, хотя сама работа не приобрела

популярности.

96.5 Долг, наука, выпуклость, волны.

96.14 И нечто в этом.

97.14 Что-то должно полнить это.

98.14 В великой сексуальной жизни у них не было воли

ко времени

99.4 Крепкий запах травы ? теперь все близко телу.

100.4 В различьи полов лежат более глубокие предпосылки,

нежели нежность.

101.2 Восхождение пыли разрушено минералом.

103.3 Синтаксис: мера с вкрапленьями радости.

103.4 Является ли "оно" наслаждением?

103.5 Нескончаемость не в процессе конца.

104.8 Любой, кто согласен, тот возрастает.

105.13 "Например..." ? выражение лишь переноса.

106.5 Секс ? бесстыдная четкость.

106.14 Обыденность шествует в рощах.

107.1 С волной себя самого ты здесь вместе со мной.

108.4 Чувствительность ? замечательное одиночество.

109.1 Из одиночества чудесная заглушенность мгновения

ложится на грудь.

110.9 Странное дело, связавшее меня по рукам.

111.1 И твои щеки!

111.2 Говори же о тайнах!

111.10 Сюжетное, сентиментальное тело, в котором сидим мы на

склоне... ? чтобы восторг.

112.1 Любовь ? несовершенная форма истории.

112.11 Дан обнаженный предмет и произростают азалии.

113.3 Они абсолютно необходимы для материнства.

114.9 Но деньги себя не предлагают поэзии.

115.11 Что суть предметы в поэме, посвященной отбору.

116.4 Роенье.

117.10 Достаточно много симметрий, чтобы распределяться.

118.12 Но завтра ? оно ли то самое уникальное будущее.

119.3 Совпадающий мертвый.

119.16 Но каждый на солнце, как на булавке.

120.6 Сигнал.

121.15 Часть и частица телесности, которым посвящаем поэзию.

122.12 Стихотворение по отношению к языку то же, что личность

по отношению к обществу.

123.7 Так играем мы в пузыри.

124.5 У циклопа один глаз, у бабушки две груди.

124.18 Действительность в действительности.

125.9 Стихотворение есть чувственное измерение запасов.

125.19 Великая трилогия воли.

126.1 Я описываю расстояние между двумя, зафиксированными в

языке точками.

126.4 Объекты воли.

127.2 Полусубъект, полуобъект ? вот в чем интимность

заключается описания.

128.10 Уроки поэзии.

128.12 Вообрази, что весь опыт будет разделен на две равные

части, но тело и разум будут вместе всегда, на одной

стороне

129.4 Мы были там, где Х встречается с Y, ? мы тронулись с

места и они встретились вновь.

130.2 Что же тогда не сносит нас к описанию?

130.21 Таким образом, необходимо быть пунктуальным и ждать.

130.22 Таким образом, это ? теория длительности.

131.4 Человек вокруг своего позвоночника, взгляда.

132.15 Я как я есть, а она или он ? обнаженные.

133.5 Шума нет вне вещей.

134.8 Это ? описание активизированных частиц.

135.8 Слово, оно большой палец ноги.

136.2 Слова в разрывах и все же овальны.

137.8 Вещи включаются в описания ? слова любят свое

достояние.

138.5 И референтность света.

139.6 Не аккуратны ли мы?

140.3 Два бытия свершаются в словах, из которых они были

созданы.

140.9 Каждому предшествует его же желание.

141.18 Желание ? визуальный историк.

142.10 А мы приблизились к середине самой алфавита.

143.1 Политически.

144.5 И глаза делают.

144.6 Мне нравится давать волю глазам.

145.7 Да не произнесется "желание" ? мы подумаем лучше о

верификации.

146.12 Шкала.

147.11 Письмо есть именно это несистемное накопление находок

и заявлений.

148.6 После погода, после либидо.

149.6 Затем перспектива, ступени.

150.2 Все ? зелень.

150.3 Чтобы читать нужен магический глаз.

151.7 Противного не дано, не так уж и плохо служить

опосредованием.

152.10 Оно могло бы исчезнуть, однако оно появляется.

154.13 Надлежит ли выйти ему в сознание бессознательного?

154.14 Хорошо б это знать.

Из книги Вариации: возвращение слов.

Думнать опять... бизнец... вписавший порядок....

Постоянно возвращаясь к размышлению о том, что каждый думает или хочет думать о себе как об уникальном явлении. Нередко человек думает, что его искусство, его перижвание, опыт каким-то обрзом глубже точго, что чувствует и переживает другой: моя любовь, мое страдание, мое озарение.

Быть неповторимым, всегда новым, оригинальным означает неамерене быть значительным. Мысль заключается в том, что быть не таким означает быть вторичным, банальным в значении: иначе, старым и заурядным. Что предполагает кого-то, живущего в повторении того, что было.

Художники нередко заискивают у безумия, находят его романтичным, подчеркивая свою эксентричность, чтобы доказать им присущую ценность.

И это оттого, что страдание сумасшедшего мнится необкновенно реальным, что его безумие фактически доказывывает реальность его страдания и силу переживания. Это и "свело его с ума". Но противололожное, оно в самом деле реально. Что характерно для безумия, так это это то, что оно разлучает своих жертв с действительностью, творя состояние, в котором частная действительность настолько приковывает внимание, что исключает другие, общие реальности. Действитетельно, страдание сумасшедшего длится в его собственном безотносительном контексте, который может быть уже нашего. Колокольчик, невнятно прозвучавший в ларце, мнится источником грома, а мельчувшая в дверном глазке тень кажется чем-то неизмеримо огромным.

Сумасшедствие более легкосердечно. Думать опять... близнец... вписавший порядок...

Благодородство, или же ярость. Если вещь кажется истинной, далже пусть на короткое время, тогда правда ли то? У истины прошедшее время. Реальность одновременно временная и временна. Реальность культуры может себя изменять, и то, что было мышлением, его основными чертами, будет открыто, как чистая видимость. Подобно культуре американских индейцев, погибшей в нашу эпоху.

из книги ПЕРЕДЕЛ

1.

Согласье к согласным сводит сонет. Воробьи. Ветру сродни Сквозящему в прутьях колючих гнезда, птицей входящему, гласную

нанизывающему на клюв. Когда невозможно помыслить сразу две вещи по меньшей мере думаем дважды, гребец по воде срывается в путь. Ее описание жизни на девяносто процентов авантюрный роман.

Все, что удалось извлечь из морали это выкрикнуть имя кого-то, кого уже знали. В интеллектуальной воде шелест вязанья да опушенные скалы, мнится, хрипят на ветру. Подобно ребенку

так искренне просто я обнаружила как тяжко с друзьями, замыкаясь в симпатии. У меня они были. Иные а) агрессивны возлюбленны, б) противоречивы по сути либо в) непредсказуемы, дугообразны ? подобно лозе.

С фрейдистским вкусом веселья мы ощущали раскаянье за наших безжалостных повитух. Но за обретеньем огня неизбежно открытие влаги.

Глазурью на глине наливаются облака маслянистые птицы собираются в лоснящемся небе. Маячит жирно луна, соскальзывет, крадучись по дороге за нами. Анархия спит в преизбыточном

времени, под стать вялой терминологии. Безымянные толпы (любопытно кого?) напоминают кладку стены без цемента. Завтра ? тот же все день в моем опыте. Но только сон доставит радость из радостей

щедрую, если проснуться.

2.

Ностальгия, она элексир из вины извлеченный... Писала... пальцами не-пишущей руки коснулась приборной доски. "Машина, привет". "Mама, привет" мне в ответ.

Город антиавтомобилен. Она, кто всю свою жизнь провела в городе, законы его впитав в свою кровь...но это безумие, правда, ...она, ожидавшая, когда сфетофор изменит свой цвет, ступила в движение

прямо на красный. Объекты мерцают всегда. Дождь угрожает, но, что он может поделать. Шумит, хлещет, сечет... где-то между опустошенным и полным... возбужденье ментально, оно изнутри,

как остаются они угрюмо спокойны. Мы остановились в городе над которым и впрямь лили дожди. Отражения поили сады. В движеньи сжимались поля,

деревья остановили пейзажи. Вспышка собственного раздражения. Фотография умоляет о капле истории. Автомобиль направленный в фотографию. Это встречает при пробуждении.

3.

Только-только появляется солнце. Первый, нелегкий нарушенный миг молочным желтком ? великолепие мига в клаустрофобии.

Возможно ли "Рай" созерцать, не думая при том о любви? Вламываясь в открытое, верю, что будет... порой это требует лишь только заведомого совпадения. Золото

окаменевших сот залегает под железоподобной выгодой ферм. Ржет моя лошадь. Мой пес лает в саду, сокрушаясь: "Великолепно! Прекрасно!"

Она видит предметы в снисходительном-зыбком чаду. Между тем в переулке зреет великая музыка ? зябликов хор. Мнится, все должно находиться в массе звучания, где, в пение ос себя заплетая и пауков, они возникают, чтобы молить о реальности. И мере

привычной следуя знания, я присягаю не смеху, но рассеянью вещей. К левой ладони прижав правой указательный палец, обозначить: а) Питание,

б) Порция, в) Стоимость, г) Чрезмерное утешение сравнимо с забытой, нескончаемой клятвой.

4.

Вообрази же того, кто страх своей смерти изучает в метафоре или влюбляясь. И снова сегодняшний день превращается в завтра, как если бы в пруд ступить из корыта ?

? и мимо! ? вниз через ров. Всплеск расщепленной воды, на солнце опал ? миг, когда одно, два, пять ? слова мои пункт прибытия длинному поезду мысли ? сохнет песок.

Романтический интеллект (слова не избежать) заключает в себя великолепие жизни всецело. Срываются капли мышления (свет нашего дня сфере подобен), чтобы прянуть назад. Свет

на воду нисходит (потому что день ? основание дома) и точки движения, зажженные им ненавязчиво строги. Одни вещи быстрее

другие помедленней, и так мои руки, как мельница, попадают в медленные рукава а разум давно уже в парке, тогда как ноги мои еще только к порогу несут.

Так, желанием карикатурно продолженные, встречаются два направления опыта ? сколь же податливы! Букета тяжесть добавлена. Пес вдогонку за катящимся яблоком, блок размыкается

и в смещении что-то ? но телефон. Звонит человек поперек разделен. За ним тишины тащится баржа, груженая великолепием счастья, безымянно растраченным жизнью. Преступление? тот вид автобиографии. Исповедь? тот вид непонимания ?

подобно тому, как предать невозможную цель. Кто превозможет? Как назидание ночи, чтобы та опустилась.

5.

"Ангелы, видимо, вовсе не знают, что пребывают в движеньи". Весна инструкция не для меня... внешняя кротость ... остатки чудовищного примера.

Впереди поставлено дерево, чтобы ветер сильней раскачивал комнату. У меня слишком острое чувство несправедливости ... одиночество непривычно... когда дрожью к музыке исписываю салфетки в неподходящем для этого месте.

Во времена желания, рассудка терпение разума эквивалентно теченью.

6. юность

Каждый факт обретает подвижность. Вообрази связь с этой жизнью частицей, наивной, как на открытке, связанной чем-то с пейзажем, застывшим в мгновеньи или, как звук, напоминающий свои же истоки.

Ниже по улице белая, как молоко (связующебелое) уселась собака, с нетерпеньем глядя на хвост, равно как с подозреньем обычным в отношениях старых друзей. Она

притворяется, будто дел просто по горло для чего одиночество попросту необходимо (как тем, кто по природе застенчив,

избегают беседы). Потом задней лапой за левым ухом скребет, как если бы деньги считала, чихает, встает, словно из тех, кто только что нанял квартиру в стволе засохшего огромного дерева. Невыносимое предощущенье разрыва,

чей хаос звучанья знаком, словно воздух. И сдавленность... незадача какая... иными словами, я тогда настежь открыта (тарелки, вращаясь, взмывают, уносятся прочь) сродством... случившиеся слова... В неизбежном, себя постигающем описании пейзажа. ... я люблю воду в мерцаньи деталей... Мы и впрямь были молоды, и меня выворачивало, когда от стены до стены полы застилались коврами. Я каталась по ним.

Покорность. Вызов. Истерия лишь дрожь. Обычная одержимость (сама по себе решительна в направленьях) уходит... оставляя будущему доктрину эффективных уроков.

С моим темным зрением слух бы иметь, в судорогах будучи вещью... только перемещает, никогда не творит... вымести мух чудовищной чуши из головы. Пигменты в возможности таятся... замочная скважина на белой стене... дом это ? пастбище. Различья вещей когтим в подчиненном желании.

7.

Стоящий на самом краю скалы испытывает определенное удовольствие, в упоении думая,

"а что, если прыгнуть". Но внезапно вздымается море и с любопытством глупым на него смотрит.

Падают драгоценные капли дождя. Раскаянье и решенье тоску отсчета до бела выжигают в движении стрелок назад. Даже в Пост-Рациональном обществе слово как "преданный" пес не ведает устали в повтореньи ? опять и опять

его звонкий голос (стянут в кольцо узкого эхo) звучит в темном воздухе раннего утра... сыро, опасность ребенок готов угодить под машину бросаюсь, выталкиваю, безопасность...

себя повторяя. Я не могла раковину "украсть" у природы С другой стороны, я не могла просто ее уронить. В конце-концов, где-то на берегу я ее потеряла, но где, как ? совершенно не помню.

Так частица каждая знания (благодаря близорукости и так далее) лишь умножает собой романтизм, ряд перемен, окропленных "маленькой музыкой", как если бы шоссе взорвало

мириадом стеклянных брызг этот молочно-пасмурный воздух. Холмиста моя удача клаустрофобика, ? звучанье шоссе почти материнское. Рот предполагает в еде ? благородство какое, мы уплатили сполна по счетам!

Порядок в еде сохраняют тарелки. Дом заявляет (неудовлетворительный прототип), что автомобиль есть бронированная книжная полка. Словно деревянные стены, моя клаустрофобия проницаема звуком.

8. невинность

Красный автомобиль на шоссе вот-вот ринется прочь. Несуразная вера наивна в настоящем желательном времени. Садовник ? критик убогий этих вещей. Быть печальным смешно. Пурпур

салфеток скотчем прихвачен к холодильнику, по края ими набита кастрюля. Иногда простейшие объяснения не уступают жестокой наивности. Ее блохам

это озеро было знакомо. Я раздернула занавески для света ? ты знаешь, как это в семьях ? подняться, пока еще все остальные *серьезны ? однако все косвенно ? метит мнимые связи, покуда psyche

? опосредовано ? по-научному самосознание ? в свою очередь было романтично в своих персонажах. В автобиографическом плане раскаянье требует детерменизма с ограниченьями (и невинность).

9.

Солнце поднялось на три дуба. Авторитарный свет ? действие, которое сводит к туману или к пыльце. Вес (паника дело лишь психотехники) или вторжение горизонта. Что до нас, предпочитающих логику в мысли ? ошеломление!

Свободной судьбы вылинял цвет, теперь она, как соломенная корзина. В ресторане я сидела одна, вслушиваясь в звучавшее на периферии зрения ? близкое и такое знакомое, .

Обратный выдох зевка. Местоимение "ia" занимает долгое время, пока не утратит значения. Замещено более быстрой логикой, немедленного согласованья. Алмазовидность Допплерова эффекта широкобедра, как жизнь в доме. Пол усеян

пшеничным печеньем и крохотными апельсинами и взьерошенный пушистый затворник, золотистый и белый, как пес, толчется (соскальзывая) по кругу одуряющей сцены,

тогда как двое ребят (каждый по очереди поводя рукой над тарелкой и в то же время небрежно и нежно дитя баюкая в колыбели) зовут его "Ту-у-ай" или "Ту-у-и" либо "Ту-ви".

Правда, ? в кругу друзей я действительно, случается, взвинчена. Однако, если я по душе им, пусть навещают. Путешествующему дня не дано.

10. публичность

Мои пальцы сведены к трем для того, что б писать. Нервы ? предприятие и графика. Типичность это ? формулировка, подобно рассвету. Выражаться претенциозными афоризмами

? новизны дрожжи ? восторг в объясненьях доказывает то, чем природа является ? глаза копошатся в стенном смехотворном узоре ? яблок неравномерно-частичная праздность ? провозглашая их на арене.

Крайнюю степень публичности дисконтинуальность для меня означает. В сканировании болтливом ? как паутина, уничижающая волны пространства ? постоянно безумная уязвимость не потому, что хрупка, но потому, что фальшива ?

тех, кто присвоен ею в предвосхищении. Сейчас август (6 или 7), обширный, текучий. Природа нам позволает исследовать воздействие исследования на восприятие и в то же время полнит удовлетворением. Так, облака

которые, мнится, входят в мир из одной точки небес, передают собой время, перенимая их свет накапливая звук, словно дорога в пустыне, впитывающая и уходящая за горизонт. Ветер

крепчает, а пение птиц переливается в строках, параграфах, в пищеводе. Жесткообрамленный крипт. Успокаивающе во дворе лает привязанный пес ? в прерывность, впитывающую чувство работы.

11

Общественные движения сопровождают мелодию повторениями. Так начинаем. Затем выворачиваем звук наизнанку, к правому уху тянемся левой рукой. Рвемся к окну и голосами народа кричим "Семья!" Это Папа, Мама была права.

Он собран в нежную горсть собственного воображения. Однако фантастической симметричностью управляет равностояние. Внизу хлопает дверь, ревут сливные бачки, на улице рев вращают двигатели машин, радио

исторгает утробно басы, дети на улице в крике поднимают каждое слово на иглу пика, два пса, один небольшой, глубокий другой лают, и звонит телефон. Телефон ? орудие пытки.

Новых Американских ритмов шумы вливают в мир напряжение. В моем предложении только одно сообщение. О пюпитр ? все осины суть те же деревья, безлиственны, в росте привольны.

Камера ? ножницы, из предложения стирающие сообщение. Пальцы сокращают пространство. Распорядители праздников отдыхают у моря. Железнодорожный вагон следует уходящей волне.

В волнах существует два уровня, к которым льнут люди: карабкаясь коленями и локтями. В полдень, стоя здесь, без особенной спешки это ощущает себя не столько водой, сколько огнем,

12

Я субъект эгоистического стремления к усовершенствованию. Была ли душа моя кем-то отмечена? Прячась за неуемную страстность, человек на улице утверждает, что его пес полу-волк. Это, как речь, которая ищет строфы сонета.

Эллипсис бодрости и аппетит. Нетрудное дело пересыпать песок ? весь день напролет провести в телефонных переговорах ? была коробка полная молний, перемешенных полностью ? приехали, храня безопасное сходство. Я был в Европе

за собственный кошт ? запружена рабочими и солдатами, невозможно пробраться, собирая пожертвования, так что я просто сел и, когда они выходили, я брал с них деньги. Ты знаешь, что это каменная стена, если видишь такую.

Переход мира в поэзию? Дремота ? ошибка для вожделения. Анекдот который всегда берегут, чтобы потом рассказать, выражая прямое желание.

из книги КЛЕТКА

_

В темном небе все созвездия эротичны, рабивают улицу настежь. Улица преступает дома. По случаю тело свое "я" преступает. Ежедневно кто-то кого-то сметает и мать кого-то в печали... чтоб превозмочь. Постель известна как место исхода. Вне ? изумленье звездой ? восхищение. Проблема лишь скорлупы, т. е. масштаба. И тогда эротизм ? это частицы, превозмогающие масштаб соразмерности, пронизывающие его скорлупу.

* * *

В ночном кошмаре моих намерений свернуто описание. Птица следует птице ? но сквозь пелену. Может ли человек захлебнуться восторгом? Ласточки в каденциях щебета (люди овладевают порой языками, как, например, другие мажутся грязью). Свет всем объемом помещается в день. Он спит на протяжении места в ночи ? пожелай и с кошмаром, и светом начнется игра. Пузыри интенций ? существуют они, каждый облечен новой вселенной. Приговор и совмещающий метод. Совокупленье лягушек у лужи ? органы. Двигатель внутреннего сгорания осыпает аплодисментами.

Слушай нас, ибо ласков наш слух. Все случится, коль скоро помыслил. Незнакомый блаженства знак означает налет хрипотцы. В сердце судороги брезжит росток пространства ? зрение вспять. Тела особенное смятение. Метод описывающий и симфонический взрыв. Разум молочно-лазурный, небо поверх ? и это их жизнь.

Не обязательно солнце взойдет именно здесь. Это должно лишить их рассудка! Наутро муж рассказал, он слышал приключения

в моих сновидениях, я говорила: "ни один и ни мертвый, ни один и не мертвый": вот кто и есть "интеллектуальное тело", либо оно должно быть "красотою ума"! Тело непроницаемо, когда в сострадании бьешься вокруг. Зубы ? жемчужные пропилеи, тело ? Эдема каркас, спрессовано, так что, скорей всего, прерывности нет, не продлить, не избегнуть.

* * *

Дело писателя в том, чтобы питать

зиянье зеленого и желтую жизнь

человеческого зрачка, начало которого в "я". В дробленьи дождя, вспоенном ливнями,

еще прежде, чем довелось мне узнать,

как печатать по сторонам, ? той, кому

затем был задан вопрос, что у ней общего

с этой природой, той,

что ответила: лишь соразмерность,

возможность. Читатели разных пособий сопровождаемы в дальнейшем на жительство. В точности сопротивления точность ?

взнуздывает, срывая с места мгновение. Слова скалами излучаемы глазу. Пылинки, частицы, тот род или этот, взгляды ? вовлечены в солучение. Восшествие в вогнутость. В смерти не обязательна несовершенность.

Лин Хеджинян из Книги "КЛЕТКА"

page 92, CELL

Такое приращение бесконечности

смерть Но несвершение Не устоять в том же нам месте

чтобы на это взглянуть,

но...

Спозаранку, утром однажды

три дерева стали возможны,

ни единого звука,

что б удержать воздух...

список неполон

Я хочу там, где кто-то

питает лишь склонность

Есть жизнь и затем

обжитое пространство Залив испещренный

так подступает Небес широкие лезвия,

синева и еще синева

уходя себя оставляет.

Из непрерывного, полудня,

не замыкаясь Средина Того, что мы также должны постепенно

в жизнь отбывать,

целопкупность Говорящую самое себе

не сокрывшую

никаких толкований.

page 90, CELL

В раздраженьи

я строго последовательна

в изложеньи Хронологична Снова начни Гляди, жизнь опять - это

разъятье цветения.

Вечная зелень и желтое

образуют различные формы

соединяя окончания лучей

каждый раз по-иному. Словно в обрамленьи мгновения

бабочка Нет ближе слов

сокровенному сходству,

чем эти Благодаря опыту их в нашем труде

мы создаем Звуки шагов Вечное разделение в расширеньи

явления для этой страницы

и переноса

в траву

Нет места у человека

для революций забвения Лишь время Двоим встреча не суждена

во временах отличенья Их время - материя, оно сексуально

page 88, CELL

Жены - слова андрогины Стражи Определяют нехватку души

к одиночеству

нескольких волн.

Тогда, что такое любовь? Что понуждает меня

сказать несколько слов Порой совершенно чисты и пусты

в своем наказании.

Источник сравнения Важнее открыть

что оно есть

или что оно есть Просто фантазии

мои определяют идеи

Форма может силой

или пустое огромное

обрамленье

(примечание переводчика: frame) Змеящаяся белизна волны

исчезает, однако

каково изумление смотреть

вслед уходящей нескончаемо вниз Минующей все средостенья рассудка.

page 173, CELL

Мы описываем расстояние языка

от различных закрепленных

позиций Точка дождя

точка зерна Я всегда себя объясняю Объекты воли Вплетенье волокон Волосы - расточение сердца Однако эпифеноменальны волосы. Раздражение Синева Синеву поместить в заключение И с доле некоего оптимизма

я тешу себя мыслями Вкрапления те Мой кремнезем Связь будет между нами возможна

но в переходах бесчисленных Чтобы всех рассмешить

человек зарывает свое тело

в песок Взрывы портретов,

гениталии кверху

вздымаются И еще, остальные все переходы

те, которые - между

page 92, CELL

Видимое - чтобы совершенствовать глаз Глаз - чтобы совершенствовать

душу Человек, ощущаемый в кремнеземе

отражается в улицах

по ночам В цитате внимания

в черноте очертания.

page 154, CELL

Любовь - это незавершенная

"форма" истории Приумноженная, впитанное число,

буксир Я живу на Расселл Стрит Это прямая,

изгиб Вне слияния - какое имеет

к ней отношение память Кажется, помним

на левой странице

то, где слово "любовь" Запах жестокости - скальпель

снимает мышцы с ноги

человека беспомощного и

живого Раздеты, чтобы стать достоянием разума Отданы небу Мы получаем тусклое солнце,

форточку, плывущих зверей. Дан обнаженный объект

и посулы азалии Дантовы муки умирают задолго

до того как писать Они уходят только лишь

с одной остановкой

между рассветом

и разлучением Любовь "объясняет вещи

только лишь нам"

page 177, CELL

Мы не понимаем того, что мы слышим,

мы предчувствуем это Холм на солнцепеке

слегка стерней ощетинился Деревья только отчасти

могут рябью коснуться

солнца синих теней Там мы, где Х встречается с Y

мы тронемся с места

а им встреча опять Секс слишком холоден

чтобы творить

ОТРИЦАНИЕ ЗАМКНУТОСТИ

Нравится нам это или нет, но наши глаза пожирают квадраты, круги, всевозможные сфабрикованные формы, провода на столбах, треугольники на шестах, круги на рычагах, цилиндры. шары, купола, кубы, более или менее изолированные или в сложных взаимосвязях. Глаз проглатывает их и отправляет в некий желудок, который либо крепок, либо слаб. Люди, которые потребляют все и вся, должны, видимо, извлечь пользу из своих великолепных желудков.

Пауль Клее, "Мыслящий глаз".

В письме наиболее важная ситуация, будучи одновременно формальной и открытой, создана взаимодействием двух полей плодотворного конфликта, борьбы. Одно из них образуется естественным импульсом к замкнутости, защищающей или понимающей, и равного ему импульса, со всей непреложностью отправляющего к нескончаемому и постоянному ответствованию тому, что осознано нами как "мир", незавершенный и несвершаемый. Другого рода борьба неустанно развивается между литературной формой или "конструктивным принципом" и материалом письма. Первое предполагает поэта с его или ее субъективной позицией, тогда как второе объективирует стихотворение в контексте идей и самого языка.

Оси, пересекающие эти два поля оппозиций, не параллельны. Форму нельзя приравнять к замкнутости, точно так же как сырой материал ? к открытости. Я сразу это подчеркиваю, чтобы избежать дальнейших недоразумений. (Для большей ясности можно было бы сказать, что замкнутый текст есть такой текст, в котором все элементы произведения смыкаются в единственное чтение. Каждый из элементов ратифицирует такое чтение и освобождает текст от какой бы то ни было игры неопределенности. Открытый текст ? это текст, все элементы которого максимально активизированы по причине того, что идеи и вещи опровергают (не избегая) утверждение о том, что они замкнуты в пространстве стихотворения. На деле слияние формы с крайней открытостью оказались бы разновидностью "Рая", к которому стремится стихотворение: цветущим средоточием ограниченной бесконечности. Не составляет труда назвать средства ? структурирующие средства ? которые могут служить "открытию" поэтического текста, зависящие от элементов произведения и, конечно же, от намерений писателя. Иные из них предназначены для организации и, в особенности, для реорганизации произведения. Открытый текст, по определению, открыт миру и прежде всего читателю. Он предлагает участие, отвергает власть автора над читателем и, по аналогии, власть, подразумеваемую другими (социальными, экономическими, культурными) иерархиями. Открытый текст предполагает не столько директивное, сколько порождающее письмо. Писатель выходит из-под тотального контроля и ставит под сомнение власть как принцип, контроль как мотив. Особое внимание открытый текст обращает на процесс, будь это процесс оригинальной композиции или последующих композиций читателя, и потому сопротивляется культурным тенденциям, стремящимся идентифицировать и зафиксировать материал, превратить его в продукцию, ? то есть, такой текст сопротивляется редукции. "Фактически, речь идет об иной экономике, которая отклоняет линеарность замысла, подрывает цель-объект желания, размывает фокус поляризации желания только на удовольствие и расстраивает привязанность к одному-единственному дискурсу." (Люси Айрегерай).

Повторение, обычно используемое для объединения текста или гармонизации его составляющих в таких произведениях, как и в написанной, впрочем, в несколько ином ключе, моей книге "Моя жизнь", оспаривает нашу склонность к изолированному, определенному и ограниченному объему значения, закладываемого в событие (предложение, строку). Здесь, где определенные фразы встречаются вновь и вновь, но в ином контексте и с новыми акцентами, повторение разламывает исходную смысловую схему. Первое чтение дает настройку, затем смысл вовлекается в движение, изменяясь и расширяясь, и переписывание, которым становится повторение, откладывает завершение мысли на неопределенный срок.

Существуют и более сложные формы построения. По словам Китса, разум должен быть "руслом, открытым всем мыслям". Мое намерение (не уверена, что я в нем преуспела) в более поздней работе "Сопротивление" заключалось в том, чтобы написать продолжительную по форме лирическую поэму, иначе?достичь максимального вертикального напряжения (той точки времени, в которую проваливается Идея) и максимального горизонтального расширения (Идеи пересекают пейзаж и становятся горизонтом и погодой). Я избрала абзац как единицу, представляющую мгновение времени, мгновение сознания, мгновение, содержащее все мысли, частицы мысли, впечатления, импульсы?все эти разнородные, особенные и противоречивые элементы, включенные в деятельный и эмоциональный разум в любое мгновение. В это мгновение поэма, как и писатель, становится разумом.

(...) Один из результатов композиционной техники, выстраивающей произведения из дискретных и несопрягаемых единиц (в действительности, я бы хотела, насколько это возможно, превратить каждое предложение в завершенное стихотворение) ? появление заметных брешей между единицами. Читатель (но и писатель) должен преодолеть конец абзаца, периода, перекрыть дистанцию между предложениями. "Разве любители поэзии, ? спрашивает Китс, ? не желали бы найти Место, оказавшись в котором, они смогли бы искать и избирать, и где образы столь многочисленны, что большинство из них, будучи забыты, вновь обретаются нами в новом чтении... Не предпочтут ли они это тому, что можно успеть прочесть, покуда г-жа Вильямс спускается по лестнице?" (Джон Китс в письме Бенжамину Бейли, 8 октября 1817г.) Вместе с тем, все, что пребывает, скажем так, в разрывах, остается важным и информативным. И чтение отчасти происходит как восстановление этой информации (в запаздывании взгляда) и как изобретение тотчас структурируемых идей (в продвижении вперед).

(...) Отношение формы или "конструктивного принципа" к материалу произведения (к его идеям, концептуальному массиву, а также к самим словам) ? есть первичная проблема "открытого текста", проблема, с которой письмо каждый раз сталкивается заново. Может ли форма артикулировать изначальный хаос (сырой материал, неорганизованную информацию, незаконченность, беспредельность), не лишая его вместе с тем пульсирующей жизнетворности, порождающей силы? Или, более того, может ли форма породить потенцию, раскрывая неопределенность?любознательности, незавершенность?размышлению, превращая беспредельность в полноту. Мой ответ?да. Форма?не закрепление, но деятельность.

В своей статье "Ритм, как конструктивный принцип стиха" Юрий Тынянов пишет: "Мы лишь недавно изжили знаменитую аналогию: форма?содержание = стакан?вино. Беру на себя смелость утверждать, что слово "композиция" в 9/10 случаев покрывает отношение к форме как статической. Незаметно понятие "стиха" или "строфы" выводится из динамического ряда; повторение перестает сознаваться фактом разной силы в равных условиях частоты и количества; появляется опасное понятие "симметрии композиционных фактов", опасное, ибо не может быть речи о симметрии там, где имеется усиление."

(Ср. с высказыванием Гертруды Стайн из "Портретов и Повторений": "Вещь, которая кажется точно такой же вещью, может казаться повторением, но есть ли... Есть ли повторение или же есть настояние. Я склонна думать, что повторение как таковое не существует. И в самом деле, как может быть... Выражение какойлибо вещи не может быть повторением, потому что смысл такого выражения есть требовательность, а если вы требуете, вы должны каждый раз использовать усиление, а если вы используете усиление, повторение невозможно, поскольку каждый жив и не мог использовать одно и то же усиление"). Тынянов продолжает: "Единство произведения не есть замкнутая симметричная целость, а развертывающаяся динамическая целостность... Ощущение формы при этом есть всегда ощущение протекания (а стало быть изменения)... Искусство живет этим взаимодействием, этой борьбой."

Язык открывает то, что можно знать, и что, в свой черед, всегда меньше того, что язык может сказать. Мы сталкиваемся с первыми ограничениями этих взаимоотношений еще в детстве. Все, что ограничено, можно представить себе (верно или неверно) как объект, по аналогии с другими объектами?мячами, реками. Дети объективизируют язык, обмениваясь им в игре, в шутках, каламбурах, загадках или скороговорках. Они открывают для себя, что слова не равны миру, что смещение, подобное параллаксу в фотографии, разделяет вещи (события, идеи, предметы), и что слова для них?это сдвиг, приоткрывающий брешь.

(...) Поскольку мы обладаем языком, мы оказываемся в особом, специфическом отношении с объектами, событиями, ситуациями, которые конституируют то, что мы принимаем за мир. Язык порождает свои собственные характеристики в психологической и духовной обусловленности человека. На деле он почти и есть наша психологическая обусловленность. Психология создается в борьбе между языком и тем, что он притязает описать и выразить, как следствие нашего ошеломляющего переживания беспредельности и неопределенности мира, наряду с тем, что столь часто оказывается неадекватностью воображения, желающего познать мир, а для поэта?еще большей неадекватностью языка, дающегося, чтобы описывать его, оспаривать или раскрывать. Эта психология вводит желание в самое стихотворение, точнее в поэтический язык, для которого мы должны сформулировать мотив стихотворения. Язык?одна из принципиальных форм, которую принимает наша любознательность. Он лишает нас покоя. Как заметил Франсис Понж: "Человек?это любопытствующее тело, центр тяжести которого выпадает за его пределы". Думается, этот центр располагается в языке, благодаря которому мы ведем переговоры с нашим умом и миром; тяжесть во рту выводит нас из равновесия и устремляет вперед. "Она лежала на животе, прищурив глаз, ведя игрушечный грузовик по дороге, которую расчистила пальцами. Затем пролом раздражения, вспышка синевы, перехватывающая дыхание... Ты можешь увеличить высоту последующими добавлениями, а поверх надстроить цепь ступеней, оставляя туннели или же проемы окон, как я делала, между блоками. Я подавала знаки, чтобы они вели себя как можно тише. Но слово?это бездонная копь. Волшебным образом оно стало беременно и раскололось однажды, дав жизнь каменному яйцу величиной с футбольный мяч. (Лин Хеджинян, "Моя жизнь")."

Язык никогда не находится в состоянии покоя. Его синтаксис может быть таким же сложным, как мысль. И опыт использования языка, который включает опыт его понимания, равно как речь или письмо, неизбывно деятелен?интеллектуально и эмоционально. Движение строки или предложения, либо последовательности строк и предложений обладает и пространственными, и временными свойствами. Смысл слова, находящегося на своем месте, производится одновременно и его побочными значениями, и контактами с соседями по предложению, и выходом из текста во внешний мир, в матрицу современных и исторических референций. Сама идея референтности пространственна: вот слово, а вот вещь, в которую слово пускает любовные стрелы. Путь от начала высказывания к его концу?простейшее движение; следование же по коннотационным перепутьям (то, что Умберто Эко называл "смысловыводящими прогулками") представляет собой куда более сложное, смешанное движение.

Чтобы определить эти рамки, читателю надлежит, скажем так, "прогуляться" из текста вовне, чтобы отыскать межтекстовую поддержку (аналогичные темы и мотивы). Я называю эти интерпретивные движения смысловыводящими прогулками; это отнюдь не причуды читателя?они вызваны дискурсивными структурами и предусмотрены всей текстовой стратегией, как необходимый конструктивный элемент. (Умберто Эко, "Роль читателя").

Вместе с тем, продуктивность языка проявляется и в другого рода активности, которая знакома каждому, кто пережил очарование и магию слов, притягивающих смыслы. Это первое, на что обращает внимание в произведениях, построенных случайным образом либо на основе произвольного словаря (некоторые из работ Джексона МакЛоу), либо на основе словаря, ограниченного каким-либо несообразным смыслу критерием.

(...) Невозможно найти ни одного словесного ряда, совершенно свободного от возможного повествовательного или психологического содержания. Более того, хотя "историю" или "тон" таких произведений разные читатели будут интерпретировать по-разному, их прочтения ограничены определенными пределами. Необязательность словесных рядов не означает их абсолютной свободы. Письмо дает развитие сюжетам и, стало быть, словам, которые мы для них используем.

(...) "Одержимость познанием"?таково еще одно проявление тревоги, порождаемой языком, в связи с чем можно вспомнить утверждение Мефистофеля из "Фауста" о том, что, слыша слова, человек уверен, будто в них скрыт некий смысл.

Природе языка свойственно порождать и в какой-то мере оправдывать подобные фаустовские устремления. Конечно, утверждение, что язык?это смысл и посредник в обретении познания и неотъемлемой от него власти, старо. Знание, к которому увлекает или которое обещает язык, обладает природой как сакральной, так и секулярной, как искупительной, так и утоляющей. Позиция nomina sunt numina (утверждающая, что имя и вещь принципиально подобны), что подлинная природа вещи имманентно наличествует в имени, что имена сущностны) полагает возможным некий язык, идеально совпадающий со своим объектом. Будь это так, мы смогли бы посредством речи или письма достичь "единства" со вселенной или хотя бы с ее частями, что является условием полного и совершенного знания.

Однако если по сценарию Эдема мы получили знание о животных посредством их именования, это произошло не благодаря сущностной имманентности имени, но потому что Адам был таксономистом. Он выделил отдельные особи, открыл понятие классов и организовал виды, в соответствии с различными их функциями и отношениями, в систему. "Именование" предполагает не отдельные слова, а структуру.

Как указывает Бенджамин Уорф, "каждый язык есть обширная моделирующая система, отличная от других, в которой содержатся предписанные культурой формы и категории, посредством которых личность не только сообщается, но и анализирует природу, подчеркивает определенные типы связей и явлений или пренебрегает ими, направляет свое мышление в определенное русло, возводит дом своего сознания". В этой же, кажется, последней своей статье (она написана в 1941 году и озаглавлена "Язык, разум, реальность") Уорф пытается высказать нечто, переходящее в область религиозных мотиваций: "Идея слишком сильна, чтобы ее можно было запереть во фразе, я бы предпочел оставить ее невысказанной. По-видимому, ноуменальный мир ? мир гиперпространства, высших размерностей?ждет, чтобы стать открытым всем наукам (лингвистика будет в их числе), которым он придаст единство и целостность. Он ожидает открытия в соответствии с первым аспектом его реальности моделирующих отношений, немыслимо разнообразных и однако же несущих в себе узнаваемое родство с богатой и систематической организацией языка."

Это подобно тому, что, следуя Фаусту, я назвала "одержимостью знанием", которая в какой то мере является либидонозным явлением, взыскует искупительную ценность у языка. И то, и другое вполне приемлемо для фаустовской легенды.

Частично опираясь на психоаналитическую теорию Фрейда, феминистская мысль (особенно во Франции) еще более явно отождествляет язык с властью и знанием (политическим, психологическим, эстетическим), которые специфическим образом отождествляются с желанием. Замысел французских феминисток состоит в том, чтобы направить внимание к "языку и бессознательному не как к изолированным сущностям, но к языку как к единственному проходу в бессознательное, к тому, что было репрессировано и что, будучи высвобождено, разрушает наличный символический порядок, названный Лаканом "законом отца" (Элен Маркс).

Но если наличный символический порядок определяется "Законом отца", и если стало понятно, что он не только репрессивен, но и фальшив, извращен алогичностью своего обоснования, то новый символический порядок должен быть "женским языком" и соответствовать женскому желанию.

Эрогенные зоны женщины ноходятся всюду. Она испытывает наслаждение почти везде. Даже не касаясь истеризации всего ее тела, можно сказать, что география ее наслаждения гораздо разнообразнее, множественнее в своих различиях, полнее, тоньше, нежели это представляется... "Она" беспредельно другая в себе. Безусловно, в этом?причина того, что ее называют темпераментной, непознаваемой, сложной, капризной, ? не говоря уж о ее языке, в котором "она" движется во всех направлениях. (Люси Айрегерай, "Новый французский феминизм").

"Женское текстовое тело, и это признано фактом, всегда бесконечно, никогда не кончается, ? говорит Элен Сикье.?В нем нет замкнутости, оно безостановочно".

Узкое определение желания, его отождествление с сексуальностью и буквальность генитальной модели женского языка, на которой настаивают некоторые авторы, выглядят довольно проблематично. Желание, возбуждаемое языком, более интересным образом расположено в самом языке, как желание сказать, создать вещь речением, но и как подобное ревности сомнение, проистекающее из невозможности утолить это желание.

(...) В бреши между тем, что хочется сказать (или тем, что осознается таковым), и тем, что возможно сказать (что выразимо), слова обещают сотрудничество и оставленность. Мы восторгаемся нашим чувственным вовлечением в материю языка, мы томимы желанием соединить слова с миром, заполнить брешь между нами и вещами?и страдаем от своих сомнений и неспособности совершить это.

Однако неспособность языка слиться с миром позволяет нам отделить наши идеи и нас самих от мира, а вещи в нем?друг от друга. Неразличимое?всего лишь аморфная масса, различимое?множественность. Невообразимо полный текст, содержащий все, будет на самом деле закрытым текстом, и потому он будет невыносим.

Главная деятельность поэтического языка?формальная. Будучи формальной, делая форму различной, она открывает, создает вариативность и множественность, возможность артикулировать и прояснять. Не сумев слиться с миром, мы открываем структуру, различие, общность и раздельность вещей.

(1984 - Беркли)

Из книги "ОХОТА: Краткий русский роман"

Глава 72: Природа

Иней осыпается с дерева Мы обладаем состоянием природы Вероятно мне нужно дерево ? оно признает меня

и потому меня утвердит Природа как описатель ? с русскими именами вещей Природа, к которой льну через стол, который

входит в ее же владения Это третье (нечеловеческое) лицо Блекнущий интерес, сахарная диета, большой палец руки

пред прямодушной луной Природная часть этой мысли берет начало во сне Все это миную в развитии своем Охотник пребывает в собственной безыскусности Природа прибывает в убывании личного

(персональность), происходящего в прибыли Она присваивает безличный рассказ ? здесь, мы

вот, бесконечны Усталость легка, неспособность

что-либо признать Падал снег и рябило сквозь снег от людей

идущих в снегу, одновременно отражавшихся в нем.

Глава 75: Страсть

Страсть ? отчуждение, которое привносит любовь Там, где мы, поднимаясь, бороздили сугробы

они изменяли свой цвет Ревность всего лишь крупинка другой одержимости Впиться в распад ? что порождает ощущение голода Колебание, тление мыслящих мышц

соединяют которые Страсть не соединяет людей, лишь открывает Они различаются, но тот взгляд был невидим Однако, сказала я, все это утишает банальность, Это не страсть, чтобы качнуться Это страсть, чтобы слышать У одного открыты глаза, у другого закрыты Снегопад расцветал всеми оттенками яблока Страсть залегала в его глухом звуке падения, восторг Терпение ? в преодолении, телу для того и дано

Глава 79: Смерть

Затылок ждет смерти Чувство слабости, нежное безразличие Чрезмерно широкой листвой осеняет дерево речи Смерть предполагает отсутствие тени Голова каждого ? холм, выеденное яйцо Что оно думает? ? невозможно помыслить Оно не имеет различия Оно должно быть само по себе, что немного пугает Кто-то воздух поверх в объятия заключает И это постоянно незримо, затылок над шеей Приветствуя тебя, он бессловесен В нем не содержится памяти Мне бы хотелось верить в него, но это будто бы ждать Почему же нежданны

Глава 109: Смена времен года

Итак, совершенно волшебным образом случилось, что в одно прекрасное и бесконечное утро моим достоянием стала множественность широко распахнутых окон и солнца, льющегося в расщелины едва видимой яркости ? почему бы в этом не видеть особенный смысл? Материя, сущность стала столь невесомой, что с не в состоянии была впитывать более сырость, аккумулировать влагу, поэтому ветер беззвучно несет ее мимо нефритовой чешуи, плывущей между ветвями цветущей сосны над простертой невской водой, не отражающей ничего, не ощущающей ничего Четыре дня жары пролетело И впрямь, возможно ли, что только четыре? Что до меня, то вопреки законам меланхоличного чередования и смены дней, ни завершения, ни конца нельзя было вычленить из того часа, когда я вернулся домой и растянул на балконе в виде тента кусок полотна, который с тех пор хлопает на ветру, несмотря на то, что знаки зноя и первые приметы духоты стали гораздо очевидней и невыносимо белое солнце повисло недвижно в стронцианово-лазурном пыльном небе, вместе с тем неуловимо смещаясь к неким границам, слишком умозрительным, чтобы позволить одно отличить от другого, день от ночи и саму ночь, в любом случае схожую со свечой, горящей поутру, и, наступи к 10 вечера, она исполнила бы комнату первыми лучами духоты, шафранно-желтым кипением, от которого не спас бы и жалкий тент, всхлипнувший лишь только ветер изменил направление и целиком рухнувший вниз, в ветви деревьев Это напоминает мне жонглера, который жонглировал в церкви плодами, поскольку у него не было иного "языка" Ощущение безумной ясности на всех уровнях сменялось пульсирующим жаром его рук, хищно движущихся к некой материализации, подобной языку, невзирая на отчетливое чувство неуверенности касавшихся предметов, ? до той поры, покуда в них отпадала потребность. В эту изумительную брешь безмолвия, в неустанно разрастающееся зияние "максимального давления", гасившее то, что он называл счастьем Вечером первого дня голову расколола головная боль. Я провел всю ночь на балконе, не предвидя конца ни ее, ни рассвета, ни моей головной боли, которая стала плоской и прямой, под стать тропе, ведущей к определенным условиям, о которых трудно что-либо сказать, разве что они не имеют ничего общего с временем На следующий день я проехал в метро пересел в автобус и вскоре был у озер, где за зарослями сирени наткнулся на заброшенные корты, засыпанные раскаленной бледно-серой хвоей. Я просто лег на песок и уснул, я видел во сне Однако существует опасность в том, что повествуемая жизнь превратится в "приключение", а каждое приключение неумолимо движется к разрешению ? но как я могу сказать, что не люблю приключений? Сейчас я думаю о поразительной древности ощущения того,

что это происходит.

Глава 144: Описание

Мое описание в пространстве творит лицо мое,

рассказ мой

его изменяет Повествование установлено изменением Атеизм ныне самое адекватное описание,

как воздух свободно, независимо, будто огонь Однако в эпоху, исключающую религию, обращаться

к атеисту из глубин невозможно Быть может, лицо мое судьбой установлено Но повествование мое погрязло в каких-то лохмотьях Осколки, погнутая труба, плакат

провозглашают стертую память Бабушки подбираются ближе, чтобы увидеть восторг Они уставились на мое пальто Ты ушел к благосостоянию невероятной длины

и, далекому от исчезновения, тебе удалось

сесть в сотый автобус Но то, что смешно, становится грустным, если смотреть

на смешное больше, чем нужно Стало быть, сущностно знать как засыпать, и

какое выбрать для этого время Грязь скребется в рассудок, в самосознании отражая лицо Они ожидали и драма погружалась в последствия

Глава 212

Отчуждение ? это условие крайнего дуализма Чем и напоминает оно одиночество Одновременное утверждение и отрицание одного и того же Одиночество дает ощущение пространственности всего,

включая пространство рассудка,

для которого повторения никогда ? одни повторения

но настояние в перемене Но отчуждение настаивает на том, что жизнь

есть нечто твоему опыту неподвластное Или же что-то врывается в твои глаза, благо

дана была такая возможность, освобождая все

от всего, изолируя мельчайшие факты Итак, важно, что между фразами могут иные

быть введены и то, что они, следуя логике, вступят

в посредничество, мир возвращая к стабильности

и писатель не будет выглядеть идиотом Искренность в подобных условиях подчинена

восприятию, даже такому, которое не воспринять Такие условия не обязательно необходимы И ни в чем не нуждаются Обеспеченный сон И посредование как и прежде живет Что мне понятно, так это лишь тончайшее колебание И видение некоторых вещей недвижимо

Глава 269: Смерть

Тысячи вещей приносит нам вся наша жизнь Несет ли нам смерть тысячи исключений? Между белой крупинкой, спрессованным ветром

и молоком огуречным утрачена связь Что сохраняет пробуждение вина, которое пьют

за красный магнитофон

или за бумажный размокший кораблик Отголоски спокойной угрозы сопровождают в такси

напоминая длительность речи забытой Сошли на нет все эмоции, почти рыдая ощутила я это,

пройдя семь пролетов ступенек между стен в граффити,

читая которые, не шевелила я ртом: ожидаю У жизни больше пауз, чем это нужно И помню, как отвернулась, чтобы скрыть незнакомое

до сих пор подергивание глаза Смерть ? больше Больше ? и ничего больше Прежде, чем вперед двинется время, мы тоже

должны будем двигаться, однако

никоим образом к описаниям реальности Разрешение не оставляет пространства в сознании Жизнь была довольно реальна Смерть не менее бесчисленна

ЯНКА

(Дягилева Яна Станиславовна,

1966-1991, г.Новосибирск)

* * *

Разложила девка тряпки на полу, Раскидала карты-крести по углам, Потеряла девка радость по весне, Позабыла серьги-бусы по гостям.

По глазам колючей пылью белый свет, По ушам фальшивой трелью белый стих, По полям дырявой шалью белый снег, По утрам усталой молью белый сон...

Развернулась бабской правдою стена, Разревелась-раскачалась тишина... По чужим простым словам, как по рукам, По подставленным ногам, по головам...

А в потресканом стакане старый чай. Не хватило для разлету старых дел. Фотографии - там звездочки ясны, Как же сделать, чтоб всем было хорошо?

Все, что было, все, что помнила сама, Смел котейка с подоконника хвостом... Приносили женихи коньячок, Объясняли женихи, что почем...

Кто под форточкой сидит - отгоняй. Ночью холод разогнался с Оби. Вспоминай почаще солнышко свое То не ветер ветку клонит, Не дубравушка шумит...

* * *

Край, сияние, страх, чужой дом По дороге в сгоревший проем, Торопливых шагов суета Стерла имя и завтрашний день, Стерла имя и день. Через час оживу разноцветной рекой Под дождем, Мелким ветром пройду над живой темнотой... Лай, сияние, страх, чужой дом, Управляемый зверь у дверей На чужом языке говорит И ему не нужна моя речь Отпустите меня Я оставлю свой голос, свой вымерший лес свой приют чтобы чистые руки увидеть во сне. Смерть, сияние, страх, чужой дом, Все по правилам, все по местам, Боевая ничья до поры Остановит часы и слова Отпустите меня Отпустите меня Отпустите меня Отпустите меня

РИЖСКАЯ

А ты кидай свои слова в мою прорубь, Ты кидай свои ножи в мои двери, Свой горох кидай горстями в мои стены, Свои зерна в зараженную почву...

На переломанных кустах - клочья флагов, На перебитых фонарях - обрывки петель, На обесцвеченных глазах - мутные стекла, На обмороженной земле - белые камни.

Кидай свой бисер перед вздернутым рылом, Кидай пустые кошельки на дорогу, Кидай монеты в полосатые кепки, Свои песни - в распростертую пропасть.

В моем углу засохший хлеб и тараканы, В моей дыре цветные краски и голос, В моей крови песок мешается с грязью, А на матраце - позапрошлые руки,

А за дверями роют ямы для деревьев, Стреляют детки из рогатки по кошкам, А кошки плачут и кричат во все горло, А кошки падают в пустые колодцы...

А ты кидай свои слова в мою прорубь, А ты кидай свои ножи в мои двери Свой горох кидай горстями в мои стены...

ОСОБЫЙ РЕЗОН

По перекошенным ртам, Продравшим веки кротам Видна ошибка ростка

По близоруким глазам, Не веря глупым слезам, Ползет конвейер песка

Пока не вспомнит рука Дрожит кастет у виска, Зовет косая доска

Я у дверного глазка Под каблуком потолка

Крылатый ветер вдали Верхушки скал опалил А здесь ласкает газон

На то особый резон На то особый отдел На то особый режим На то особый резон

Проникший в щели конвой Заклеит окна травой, Нас поведут на убой

Перекрестится герой, Шагнет раздвинувши строй Вперед за Родину в бой

Пусть сгинут злые враги Кто не надел сапоги, Кто не простился с собой

Кто не покончил с собой Всех поведут на убой

На то особый отдел На то особый режим На то особый резон

* * *

Под руки степь, в уши - о вере, В ноги поклон - стаи летят... К сердцу платок, камень - на шею, В горло глоток - может, простят... Ленту на грудь, столько искали, Сжатые рты - время, вперед... Крест под окном, локти устали, Знамя на штык - козел в огород... Серый покой, сон под колеса, Вены дрожат, все налегке... Светлый, босой, кукиш у носа Рядом бежать на поводке... Вечный огонь, лампы дневные, Темный пролет, шире глаза, Крепкий настой, плачьте, родные, Угол, свеча, стол, образа... Под руки - степь, стаи летят, - может, простят...

* * *

Я неуклонно стервенею с каждым смехом, с каждой ночью, С каждым выпитым стаканом, Я заколачиваю двери, отпускаю злых голодных псов С цепей на волю Некуда деваться, нам остались только сбитые коленки... Я неуклонно стервенею с каждым разом...

Я обучаюсь быть железным продолжением ствола, Началом у плеча приклада, Сядь, если хочешь - посиди со мною рядышком на лавочке, Покурим, глядя в землю. Некуда деваться, нам достались только грязные дороги... Я неуклонно стервенею с каждым шагом...

Я неуклонно стервенею с каждой шапкой милицейской, С каждой норковою шапкой, Здесь не кончается война, не начинается весна, Не продолжается детство Некуда деваться, нам остались только сны и разговоры... Я неуклонно стервенею с каждым разом, Я неуклонно стервенею с каждым шагом, Я неуклонно стервенею с каждым часом...

* * *

От большого ума лишь сума да тюрьма, От лихой головы лишь канавы и рвы, От красивой души только струпья и вши, От вселенской любви только морды в крови... В простыне на ветру по росе поутру... От бесплодных идей до бесплотных гостей, От накрытых столов до пробитых голов, От закрытых дверей до зарытых зверей... Параллельны пути, черный спутник, лети! Он утешит, спасет, он нам покой принесет... Под шершавым крылом ночь за круглым столом, Красно-белый плакат - эх, заводи самокат! Собирайся, народ, на бессмысленный сход, На всемирный совет - как обставить нам наш бред? Вклинить волю свою в идиотском краю, Посидеть, помолчать да по столу постучать, Ведь от большого ума лишь сума да тюрьма, От лихой головы лишь канавы и рвы...

* * *

Мне придется отползать... От объявленья войны во все четыре струны, От узколобой весны во все четыре стены, От подгоревшей еды за все четыре беды, От поколения зла в четыре черных числа... Накинуть старый мундир, Протертый кем-то до дыр... Мне придется обойтись Без синих сумрачных птиц, Без разношерстных ресниц, Да переправить с утра, что не сложилось вчера, Оставить грязный вагон да продолжать перегон По неостывшей золе на самодельной метле, Раскинуть руки во сне, чтоб не запнуться во тьме... Мне придется променять Осточертевший обряд на смертоносный снаряд, Скрипучий стул за столом на детский крик за углом, Венок из спутанных роз на депрессивный психоз, Психоделический рай на три засова в сарай... Мне все кричат "берегись", Мне все кричат "берегись"

ПО ТРАМВАЙНЫМ РЕЛЬСАМ

А мы пойдем с тобою погуляем по трамвайным рельсам, Посидим на трубах у начала кольцевой дороги, Нашим теплым ветром будет черный дым с трубы завода, Путеводною звездою будет желтая тарелка светофора

Если нам удастся, мы до ночи не вернемся в клетку, Мы должны уметь за две секунды зарываться в землю, Чтоб остаться там лежать,когда по нам поедут серые машины, Увозя с собою тех, кто не умел и не хотел в

грязи валяться...

Если мы успеем, мы продолжим путь ползком по шпалам, Ты увидишь небо, я увижу землю на твоих подошвах... Надо будет сжечь в печи нашу одежду, если мы вернемся, Если нас не встретят на пороге синие фуражки.

Если встретят, ты молчи, что мы гуляли по трамвайным

рельсам Это первый признак преступленья или шизофрении, А с портрета будет улыбаться нам Железный Феликс, Это будет очень добрым, это будет очень справедливым

Наказанием за то, что мы гуляли по трамвайным рельсам, Справедливым наказаньем за прогулку по трамвайным

рельсам... Нас убьют за то, что мы гуляли по трамвайным рельсам, Нас убьют за то, что мы гуляли по трамвайным

рельсам. НАС УБЬЮТ ЗА ТО, ЧТО МЫ С ТОБОЙ ГУЛЯЛИ ПО ТРАМВАЙНЫМ

РЕЛЬСАМ.

* * *

Неволя рукам под плоской доской, По швам, по бокам - земля под щекой, Песок на зубах, привязанный страх, Кем брошена тень на ветхий плетень? На серый сарай, на сгнивший порог Там преданный рай, там проданный бог, Седьмая вода, седьмая беда, Опять не одна до самого дна. До самого дна, на стенах крюки, На них - червяки, у них - имена, У края доски застывшей реки С наклоном доски и с красной строки. У берега лед - сажай вертолет, Нам некуда сесть - попробуем здесь, Над кучей имен под шерох знамен, На тонкую сеть прозрачных времен... Неволя рукам по швам, по бокам, Под плоской доской - кто ты такой, кто ты такой...

* * *

Не догонишь, не поймаешь, Не догнал, не воровали, Без труда не выбьешь зубы, Не продашь, не на...ешь... Эту песню не задушишь, не убьешь, Эту песню не задушишь, не убьешь!

Дом горит - козел не видит, Дом горит - козел не знает, Что козлом на свет родился За козла и отвечать... Гори, гори, ясно, чтобы не погасло, Гори, гори, ясно, чтобы не погасло!

На дороге я валялась, Грязь слезами разбавляла: Разорвали нову юбку Да заткнули ею рот... Славься великий рабочий народ, Непобедимый, могучий народ!

Дом горит - козел не видит, Он напился и подрался, Он не помнит, кто кого Козлом впервые обозвал!.. Гори, гори, ясно, чтобы не погасло! Гори, гори, ясно, чтобы не погасло!

Лейся, песня, на просторе, Залетай в печные трубы, Рожки-рожки черным домом По красавице-земле! Солнышко смеется громким красным смехом, Гори, гори, ясно, чтобы не погасло!

* * *

Коммерчески успешно принародно подыхать, Об камни разбивать фотогеничное лицо, Просить по-человечески, заглядывать в глаза Добрым прохожим...

Продана смерть моя... Продана...

Украсить интерьеры и повиснуть на стене, Нарушив геометрию квадратных потолков, В сверкающих обоях биться голым кирпичом Тенью бездомной...

Продана смерть моя... Продана...

Иду я на веревочке, вздыхаю на ходу, Доска моя кончается, сейчас я упаду, Под ноги, под колеса, под тяжелый молоток Все с молотка...

Продана смерть моя... Продана...

Подмигивает весело трехцветный светофор И льется моя песенка ветрам наперекор И радоваться солнышку и дождичку в четверг, Жить-поживать...

Продана смерть моя...

* * *

На черный день - усталый танец пьяных глаз, дырявых рук, Второй упал, четвертый сел, восьмого вывели на круг, На провода из-под колес, да ни три буквы с-под асфальта В тихий омут буйной головой, Холодный пот, расходятся круги... Железный конь в защитный цвет, резные гусеницы в ряд, Аттракцион для новичков - по кругу лошади летят, А заводной калейдоскоп гремит кривыми зеркалами, Колесо вращается быстрей, Под звуки марша головы долой... Проела моль цветную шаль, на картах тройка и семерка, Бык, хвостом сгоняя мух, с тяжелым сердцем лезет в горку, И лбов бильярдные шары от столкновенья раскатились Пополам на обе стороны, Да по углам просторов и широт. А за осколками витрин обрывки праздничных нарядов, За прилавком попугай из шапки достает билеты На трамвай до ближнего моста, На вертолет без окон и дверей, В тихий омут буйной головой, Колесо вращается быстрей...

* * *

Нелепая гармония пустого шара Заполнит промежутки мертвой водой, Через заснеженные комнаты и дым Протянет палец и покажет нам на двери, Отсюда - домой... От этих каменных систем в распухших головах, Теоретических пророков, напечатанных богов, От всей сверкающей, звенящей и пылающей х..ни Домой... По этажам, по коридорам лишь бумажный ветер Забывает по карманам смятые рубли, Сметает в кучу пыль и тряпки, смех и слезы, горе, радость, Плюс на минус дает освобождение - домой... От холода и ветра, от холодного ума, От электрического смеха, безусловного рефлекса, От всех рождений и смертей - перерождений и смертей Перерождений - домой... За какие такие грехи задаваться вопросом Зачем и зачем,и зачем,и зачем,и зачем,и зачем,и зачем..? Домой...

* * *

Деклассированным элементам - в первый ряд, Им по первому по классу надо выдать все! Первым классом в школе жизни будет им тюрьма, А к восьмому их посмертно примут в комсомол... В десяти шагах отсюда светофор мигал, Желтым светом две минуты на конец дождям, А в подземной переходе влево поворот, А в подземном коридоре гаснут фонари... Коридором меж заборов через труп веков, Через годы и бурьяны, через труд отцов, Через выстрелы и взрывы, через пустоту, В две минуты изловчиться проскочить версту... По колючему пунктиру, по глазам вождей, Там, наружи, мертвой стужей, по слезам дождей, По приказу бить заразу из подземных дыр, По великому навету строить старый мир... Деклассированным элементам - в первый ряд...

* * *

Крестом и нулем запечатанный северный день, Похожий на замкнутый в стенах семейный скандал. Рассыпалось слово на иглы и тонкую жесть, А злая метель обязала плясать на костре. Столетней бессоницы в горле гудят провода, Болит голова, это просто болит голова... А вот и цена, и весна, и кровать, и стена, А вот чудеса, небеса, голоса и глаза... Чужая дорога неверною левой рукой Крестом зачеркнула, нулем обвела по краям. А я почему-то стою и смотрю до сих пор, Как многоэтажный полет зарывается в снег. Истлевшая осень золой на осколках зубов, Конечную степень усталости меряет ночь... Болит голова, это просто болит голова... Стоять и смотреть - это просто простить и молчать. Крестом и нулем разрешились пустые места, В безвременном доме за разумом грохнула дверь. Рассыпалось слово на иглы и тонкую жесть, А злая метель обязала плясать на костре...

* * *

Я оставляю еще пол-королевства Восемь метров земель тридевятых, На острове вымерших противоречий Купола из прошлогодней соломы. Я оставляю еще пол-королевства Камни с короны - два высохших глаза, Скользкий хвостик прошлогодней крысы, Пятую лапу бродячей дворняжки. Я оставляю еще пол-королевства, Весна за легкомыслие меня накажет. Я вернусь, чтоб постучать в ворота, Протянуть руку за снегом зимою. Я оставляю еще пол-королевства Без боя, без воя, без грома, без стрема, Ключи от лабораторий на вахте, я убираюсь, Рассвет в затылок, Мне дышит рассвет, пожимает плечами, Мне в пояс рассвет, машет рукою... Я оставляю еще пол-королевства...

* * *

Мы по колено в ваших голосах, А вы по плечи в наших волосах, Они по локоть в темных животах, А я по шею в гибельных местах. Мы под струей крутого кипятка, А вы под звук ударов молотка, Они в тени газетного листка, А я в момент железного щелчка. Мы под прицелом тысяч ваших фраз, А вы за стенкой, рухнувшей на нас... Она на куче рук, сердец и глаз, А я по горло в них, и в вас, и в нас...

АНГЕДОНИЯ

Короткая спичка - судьба возвращаться на Родину По первому снегу по рыжей крови на тропе Жрать хвою прошлогоднюю горькую, горькую, горькую, горькую На сбитый затылками лед насыпать золотые пески

Святые пустые места - это в небо с моста Это давка на транспорт по горло забитый тоской Изначальный конец: голова не пролазит в стакан

А в восемь утра кровь из пальца - анализ для граждан Осевшая грязь - допустимый процент для работ Сырой "Беломор", елки-палки, дырявые валенки Ножи в голенищах и мелочь звенит, звенит, звенит, звенит,

звенит

А слепой у окна сочиняет небесный мотив Счастливый слепой учит птичку под скрипочку петь Узаконенный вор: попроси - он ключи оставляет в залог

Ангедония - диагноз отсутствия радости Антивоенная армия антипожарный огонь Сатанеющий третьеклассник во взрослой пилотке со

звездочкой Повесил щенка - подрастает надежный солдат

А слабо переставить местами забвенье и боль? Слабо до утра заблудиться в лесу и заснуть? Забинтованный кайф заболоченный микрорайон

Рассыпать живые цветы по холодному кафелю Убили меня - значит надо выдумывать месть История любит героев, история ждет тебя За каждым углом с верным средством от всех неудач

Как бы так за столом при свечах рассказать про любовь Как бы взять так и вспомнить что нужно прощенья просить Православная быль: ориентиры на свет - соляные столбы

Жрать хвою прошлогоднюю горькую, горькую, горькую,

горькую, горькую Ангедония Ангедония Ангедония Ангедония

----------------------------------------------------------------------------

УШЛА ЯНКА

Вчера в 9 часов утра в притоке Оби реке Ине рыбаками было обнаружено тело Яны Дягилевой, поэта, певицы, рок-барда из Новосибирска.

9 мая Янка с родственниками была на даче. Ушла погулять и не вернулась. Ждали, надеялись - в последнее время Янка была печальна и неуравновешена: может быть, куда-то уехала, вернется?

В милицию сообщили только в понедельник, тринадцатого. Поиски результатов не дали - только вчера...

Как сообщил по телефону начальник Новосибирского ГУВД полковник Корженков, опознание неопровержимо подтвердило личность погибшей. Судмедэкспертиза еще предстоит, но, по предварительным данным, признаков насильственной смерти нет. "Это или несчастный случай, или самоубийство", - считают в милиции.

Янка не записала ни одной пластинки, не выступала по телевизору, но была известна ценителям рок-музыки всей страны. Наша газета писала о ней 23 сентября прошлого года. Ни одной фотографии в редакции нет.

Нам, видимо, еще предстоит осознать, кого мы потеряли...

О.ПШЕНИЧНЫЙ

Память

СМЕРТЬ ВЫБИРАЕТ ЛУЧШИХ...

У меня в сумке до сих пор "живет" старый блокнот - с прошлой осени, с "Рок-Азии". Обложка его перемазана пастой это от плотного, мощного "саунда" группы Янки Дягилевой - панк -фолк-рок-барда - потек стержень. Там же, в блокноте, два густо исписанных листочка с вопросами к Янке, заготовка интервью... Но интервью не получилось: Янка не согласилась. "Просто поговорить - пожалуйста, но в газете не должно быть ни строчки...". - "Но почему? Может быть, Вам это не нужно, но это может быть нужно другим...". - "Те, кому нужно, сами разберутся, кто я и зачем все это...". В ней не было избалованности, рокерского "форса" и хлесткоэпатирующего выпендрежа. В эпицентре беззапретной "рок-азиатской" вольницы мы разговаривали с ней на "Вы", и не испытывали от этого стеснения...

Я действительно не записала тогда ни строчки. Но время от времени обрывки из этого разговора потом всплывали в памяти. Мы заговорили о Башлачеве, о его смерти, и Янка сказала, что да, бывает так плохо, что хочется и пожалеть себя, "но я тогда думаю, что есть люди, которым еще хуже, чем мне. Чего себя-то жалеть..." - "Слышала, будто на "Мелодии" готовится Ваша пластинка?" - "Ложь. Не записывалась и записываться не собираюсь, даже если предложат...". И опять про то, что если кому нужно... На фоне бесконечных разговоров о коммерческих подходах, о "раскручивании" групп, о том, как прорваться, пробиться, продраться, Янкины слова были чем-то вроде стакана воды, выплеснутого в лицо. Янка с отвращением смотрела на толпу, мирно шелестевшую в табачном тумане клуба участников, и яростно чеканила: "Я ненавижу тусовку. Эти люди хоронят рок..."

Простите, Яна! Я не знаю, как по-другому озвучить свой "Реквием" для Вас. Вы погибли, и мы, скорее всего никогда не узнаем, был ли то несчастный случай или страшная необходимость. Смерть самых лучших выбирает, а живым оставляет право мучиться потерями и болью...

Е.ГАВРИЛОВА

О ЯНКЕ ДЯГИЛЕВОЙ

"ДОСКА МОЯ КОНЧАЕТСЯ..."

Когда умерла Янка, думалось: сейчас аукнется, как после смерти Башлачева. Как после катастрофы с Цоем. И ничего не произошло. Выяснилось, что ее песни (и вообще о ней) совсем мало кто слышал. "Кто умерла?.." - Яна Дягилева, певица такая.

Я не смогу, наверное, объяснить, почему к правильным и обыкновенным чувствам - боли, жалости, недоумению - примешивается ощущение какой-то угрозы: обессилевшей воли, нарушенного слова. Редко когда гибель одного человека излучает в будущее густую струю немоты: без вариаций, без "продолжение следует". Вычеркнут еще один мир обещанных возможностей. По этой улице, сколько теперь ни иди, жить негде: нумерованные пустыри, немота, ступор.

ХХ1 век приветствует наше приближение снайперскими выстрелами, девяностые годы - последние годы - разборчиво опустошают русскую жизнь. Смерть гурманствует, из писателей взяв Венедикта Ерофеева, из режиссеров - Сергея Параджанова, из священнического чина - отца Александра, из певцов - Виктора Цоя, из молодых актеров - Никиту Михайловского. Из людей - на круг - Андрея Сахарова. Я не сравниваю "масштабы индивидуальности" (хотя бы потому, что смысл слова "индивидуальность" не признает никаких сравнительных масштабов), я говорю о простом: за каждым открывался путь - сделался пустырь, вновь сузилось обживаемое пространство будущего. Умерла Янка, и что говорить, опять то же самое. Малый, темный уголок жизни, но в нем была душа - вынули душу.

Янка - имя, голос, кассета "Великих Октябрей" - возникла, когда от русского рок-движения уже остались рожки да бабки. Абсолютная ее неподдельность и необходимость были очевидны. Пленку передавали послушать с оглядкой, не кому попало: до пронырливых коммерсантов (как раньше - до бдительных гебистов) доводить сведения о ней никто не хотел. "Знаешь Янку - и молчи".

Очень пугало, что ее рабочим полем стал панк-рок: мрачный, грязный, одержимый манией самоубийства (всерьез или напоказ - нужно еще подумать, что хуже). Но именно через панк, по нынешним временам, проходит граница между искусством и неискусстом, именно здесь - зона максимального напряжения для "нижних чинов" культуры. Панк-рок открыл, вернее сказать, перепроверил на себе (дело не новое), что изо всех общечеловеческих ценностей нижнего регистра лишь одно не поддается утруске: отчаяние парий. То самое гумилевское "холодное, презрительное горе", разменянное на тысячи и тысячи заурядных жизней, дегениализированное, опустившееся в клоаку и преисподнюю массового сознания.

Всего два выхода для честных ребят:

Схватить автомат и убивать

всех подряд

Или покончить с собой - с собой,

с собой, с собой,

Если всерьез воспринимать этот мир.

(Егор Летов)

Янка сделала невозможное: приняв беспросветность, стала в ней источником света, перевела панковскую остервенелость в состояние трагизма. Все, о чем философствовал Егор Летов, Шива русского рока, о чем бесновался Ник Рок-н-ролл (если Егор Шива, Ник, пожалуй, будет Арджуной), - в Янке обретало живой голос, человеческий облик: прорастало из тезиса и крика в песню.

Косную музыку панка Янка делала тайным заклятием - не проклятием. Такой незащищенной серьезности, такой чистоты и открытости вслушивания в отчаяние - ни у кого, никогда в "нижнем царстве" мировой культуры. Великая Дженис Джоплин глушила эту же боль экстазом саморазрушения и поисками транса - Янка работала без болеутоляющих.

Фальшивый крест на мосту сгорел

Он был из бумаги он был вчера

Москва упала пустым мешком

Над городом вьюга из разных мест

Великий праздник босых идей

Посеем хлеб соберем тростник

За сахар-чай заплати головой

Получишь соль на чужой земле

было ощущение: то, от чего всех рядом дергает и кривит, на нее с чудовищной, ненавидящей силой давит. На "стрем" и "стеб", на всю эту муторную панковскую браваду у нее не хватало - сил? времени? желания? Я помню концерт, на котором панки по обыкновению "оттягивались" напоказ: выли, терзали мебель, чуть пульт не перевернули, пока Ник орал "Старуху". С выходом Янки за минуту вся дурь отшелушилась. Она пела. Ее слушали.

Серый покой сон под колеса

Вены дрожат все налегке

Светлый босой кукиш у носа

Рядом бежать на поводке.

Это не похоже на текст песни - так заговаривают болезни, так кликушествуют, так кричат в любви. Господи, как ее любили! Люди, у которых шрамов на венах больше, чем пальцев на руках, могли затеять меж собой обстоятельную сибирскую выясняловку: ты Яночку толкнул, ты даже не заметил, она тоже не заметила, но все равно - извинись перед Яночкой... Ее берегли почти благоговейно, собственной нежностью ошеломляясь, млея от света. "Янка несет свет" - это как-то очень спокойно про нее выговаривалось: без пафоса и без стыда за слово.

..."Не уберегли?" Это тебя, поганца, не уберегли: ищи виноватых.

Она знала свое место в отчаянном, монотонном, нечленораздельном мире. Янка была открытием звука. Ее песни звучали как ее имя: в них усиливался самый первый, самый простой гласный чистая нота страдания. Открытое "а" - как открытая рана: не крик, музыка крика.

Коммерчески успешно принародно

подыхать

Об камни разбивать фотогеничное

лицо

Просить по-человечески

заглядывать в глаза

Добрым прохожим

Продана смерть моя

Продана.

Я знаю немного вещей, горших, чем эта песня с оставленной под конец считалкой: "доска моя кончается, сейчас я упаду..." И последний гитарный перебор, и вот этот выкрикнутый-выдохнутый, музыкой ставший, Первый звук - единственный, который дается людям от рождения, и который в невыносимую минуту заменяет все остальные. Даром, что ли, в славянской грамоте он именуется "Аз"? Аз есмь "а": звук боли и есть самоопределение человека.

На том и конец, "аз" - последняя буква алфавита. Прости, Янка.

Параллель пути черный

спутник летит

Он утешит спасет он нам покой

принесет

Под шершавым крылом да за

круглым столом...

Александр СОКОЛЯНСКИЙ

-------------------------------------------------------------------------------

ПАНК-ЗВЕЗДА ИЗ ГЛУХОЙ СИБИРИ

Рок-музыка, как времена года. Стоит бывшим ребятам с клубных подмостков отправиться в супертурне на Марокану или на "МТВ", как с самого низа поднимаются все новые и новые с гитарами наперевес... И им есть что сказать. Именно поэтому сегодня мы рассказываем о Янке Дягилевой - не вписанной в супербизнес певице нового рок-поколения.

Панк умер в России. Так как собственно не оказалось предмета искусства: вся жизнь, как панк. Поэтому ни "Секс пистолз", ни Свинья не снискали всенародной славы...

"От большого ума - лишь

сума да тюрьма

От лихой головы

лишь канава и рвы

От красивой души

только струпья да вши..."

Нехитрая народная мудрость, этот хрупкий голос - это Янка.

Вне стадионов и теленастырных хит-парадов, эта сибирская певица - поэт - композитор знакома каждому, кто следит за сгоранием Феникса советской рок-музыки. От Урала до Камчатки ее боготворят, и на каждом фестивале все задают друг другу один вопрос: "А Янка приехала?" Если да - все нормально. Потому, что живые концерты - это единственный шанс послушать... Ну, кроме плохоньких записей.

Хорошее слово "индепендент". "Независимые". Ими были все настоящие русские рокеры доперестроечной эры. Это ныне они пытаются собрать до последнего колоска стадионную жатву. Клубные команды на стадионе. Смешно, как "Аукцион" на Уэмбли. Янка Дягилева стадиона не соберет. Это факт. Но

"Собирайся, народ,

на бессмысленный сход

На всемирный совет,

как обставит наш бред

Принять волю свою

в идиотском краю..."

Русской культуре везло - ее умудрились сохранить Юлий Ким, Анатолий Ким и Виктор Цой. Теперь вот пришла сибирская девчонка Янка, и стало ясно, что второй этап развития русской рок-музыки без огромной страны "Сайберии" не обойдется.

Ближайший аналог на Западе Янке - Патти Смит - она также неконформна и также ее творчество связано с глубинными корнями народной традиции. Янка заполнила собой разрыв между роком и русской культурой, когда эту брешь оставили после себя Виктор Цой и Дима Ревякин.

После двадцати лет экспериментов России с рок-н-роллом наконец-то начала проклевываться естественная, не вымученная, связь это музыки с древней народной культурой. Порядком пришибленной.

О чем поет Янка? В отличие от групп "социального рока", которые потерпели поражение в зрительских симпатиях, в песнях Янки нет социального протеста. Ну так же, как нет его в никудышных грязных дорогах, в зоне Припяти, в наших несчастных матерях, которые всю жизнь мечтали, что хоть мы-то будем жить лучше.

И не надо жать на педаль, когда можно сказать просто:

"Здесь не кончается война

Не продолжается весна

Не начинается лето

Нам остались только

сбитые коленки..."

В отличие от Патти Смит, которую у нас знают просвещенные круги меломанов, у Янки нет своего Ленни Кейя - классного музыканта. Поначалу с ней играли ребята из "Инструкции по выживанию", где сама Янка числится менеджером. (Талант многогранен?) Клубная любительская команда.

Нет у нее и продюссера. Требовательного. Западного толка. Эту роль пытается взять на себя русский панк в обличье хиппи Егор Летов ("Гражданская оборона"). Но его ненависть настолько губительная для музыки, что сквозь нее слушатель продирается с трудом.

И он убивает искусство Янки. (Извини, Егор!). Пример все записанные вместе песни, за исключением, пожалуй, "Деклассированным элементам".

Душу греет именно ранняя Янка. На этом пути - было будущее русской современной музыки. Можно назвать ее "рок".

Легкая отстраненность в исполнении и потрясающая мелодичность. Даже неподготовленного слушателя, когда он слышит этот мальчишеский ломкий голос, "цепляет" сразу:

"А мы пойдем с тобою

погуляем по трамвайным

рельсам

Посидим на трубах

у начала кольцевой дороги

Нашим теплым ветром

будет черный дым с трубы

завода

Если нам удастся,

мы до ночи не вернемся

в клетку..."

И вдруг будничная констатация: "Нас убьют за то, что мы гуляли по трамвайным рельсам". Рок-Оруэлл такой. "1984"-1990. Но никаких жалоб. И в этом ее сила.

Только мне всегда было интересно - в какой сибирской деревушке она слышала столько народных песен?

И.МАЛЬЦЕВ

------------------------------------------------------------------------------

КОНТР КУЛЬТ'УРА 1 за 1990г.

По мотивам альбома "Деклассированным элементам"

Катя Пригорина

ПЯТЬ ВОСТОРГОВ О ЯНКЕ

На кого похожа плотная, желтоглазая тигроватая Янка? Ни на кого, или на Жанну д'Арк, девушку из народа, одержимую таинственными голосами. "Выразить словами невозможно" состояние, в которое повергают меня янкины голоса-баллады - "вены дрожат", но это, увы, не мои слова, а ее собственные.

Чем покорила меня Янка с первого взгляда? Спокойствием и естественностью, с которой она держалась в раздерганно-возбужденной толчее столичного квартирника. Решительная и смущенная одновременно, Янка, нависнув над гитарой, впадала постепенно в некий "медитативный транс" (определение опять же не мое, а краденое). Впрочем, я бы отнесла его не только к самому выступлению, но и к той атмосфере, в которую погрузился яростно сопротивлявшийся тому респектабельный флэт с "Мадонной" в серванте и сладчайшим Маковским на стене. Аккурат под Маковским и пылала Янка, захлестывая публику давно не виданной искренностью исполнения и потоками живительной и драматичной женственности... Неожиданным получилось завершение. Кажется, впервые за весь вечер, выглянув из-под песочной челки, Янка вскинула руку и уже подсевшим голосом умоляюще произнесла: "Еще одну песню, одну - последнюю..." Забалдевший народ был тронут и окончательно покорен.

Чем удивила меня Янка? Звучанием изначально акустической балладно-кантровой лирики в электричестве - когда мне потом притащили альбом. На фоне рокочущего Егорова баса, атональной гитары второго плана Янкино пение, нисколько не утратив проникновенности, обрело разнообразие, объемность и еще большую притягательную энергию. Действительно прекрасную обволакивающую ауру не сдержала даже общая кастрюльность записи.

Чем восхитила меня Янка? Текстами, текстами и еще раз текстами. Завораживающим сочетанием недамского размаха и эпичности с щемящим лиризмом. Слова "Особого резона", "От большого ума", "Берегись" я бы напечатала карабкающейся вверх лесенкой - каждая следующая фраза неожиданней и круче предыдущей. С замиранием у сердца ждешь, что вот сейчас дыхание у Янки кончится, и она споткнется на какой-нибудь банальной "рыбе". Но тут вклинивается издевательски-абсурдное "знамя на штык, козел в огород" - и вся эта чудная пирамида вместо того, чтобы развалиться на куски, уплывает неведомо куда, и уже "параллельно пути черный спутник летит" - все завертелось по новой.

После Башлачева мне не доводилось слышать ничего столь своевольно и в то же время стройно сложенного, возникающего как бы единым духом, сразу и целиком. Так воспринимаются не только отдельные лучшие вещи. Все песни текут как один монолог -исповедь, звучащий на разные лады, с разной долей откровенности и внятности - не только для слушателя, но и для самого автора. Наверное.

Лексика, обороты, спонтанный разнобой Янкиных стихов ассоциируются прежде всего с двумя вещами. Как исток - фольклор во всех смыслах этого слова - от традиционного до совкового. Как источник - тот же фольклор, но опосредованный поэзией Башлачева. К счастью, неизмеримо преобладает первое, причем даже не как литературный образец, а как способ чувствовать и соотносить внутреннее и внешнее. Некоторые вещи поэтому трудно назвать стихами. "Под руки в степь, в уши о вере, в ноги потом стаи летят. К сердцу платок, камень на шею, в горло - глоток, - и в самом конце изнемогающий всхлип - может простят". Это вряд ли сочинено, но сложилось само и захватывает не словами с отдельным смыслом, а магической значимостью целого, как причитание, плач или заклинание.

Янкины взаимоотношения с совковым фольклором выходят за рамки обычного для рок-поэзии соцартистского иронизирования над лживыми мифами. Вербальные клише - от патетически-патриотического "Вперед за Родину в бой" до безобидного школьного "железного Феликса" и уж совсем общеупотребительного "особого отдела" (и вообще особого чего бы то ни было) складываются в блоки так, что сквозь их привычную стертость и обеззвученность проступает жуткая изначально бесчеловечная суть. На этом мрачном эффекте целиком построен текст "Особого резона" - одной из самых сильных и законченных вещей альбома.

Не знаю, какие импульсы преобладают в янкином творчестве, но иногда кажется, что она лишь добросовестно записывает зрительные впечатления. За фантастическими строчками с зашифрованным смыслом возникает очень определенный ряд зрительных образов, словно увиденных сверху, с полета, с движения. Невозможно отделаться от ощущения, что ты не столько слышишь и понимаешь, сколько видишь и оказываешься вовлеченным в воображаемое пространство. Будь я художником, не удержалась бы и проиллюстрировала, например, "Декорации" ("Фальшивый крест на мосту сгорел"), хотя бы в такой работе оказалось бы мало самостоятельной ценности - ввиду заданности центрической композиции и густого контрастного колорита.

Впрочем, архаичный метод иллюстрирования для Янки не годится: "На черный день" - не картина, а динамичная смена кадров видеоклипа. А лирически-гротесковый сюжет "По трамвайным рельсам" так и просится в параллельное кино: готовый сценарий с энергичной мрачновато-интригующей завязкой, захлебывающимся отчаянием погони в кульминации и обреченной застылостью финала. С предельной краткостью обозначены не только зловещий удушливый пейзаж, предрешенность конца героев и темп развития действия, но даже резкий монтажный перепад: "Ты увидишь небо, я увижу землю на твоих подошвах". Сценаристу удалось стать режиссером и оператором своего фильма.

...Янку принято сравнивать с Джанис Джоплин. По-моему, в этом мало смысла - правда, в сопоставлении с отчественными рок -дамами его еще меньше. Монументальность Янкиного стиля заставляет увидеть и в Насте и в Инне в лучшем случае кружевниц.

Обращаясь все же к Янке с Джанис, думается, что при сопоставимой силе темпераментов они являют собой два принципиально разных способа общения с людьми. Джанис - это западная раскованность, эмоциональность, открытость чувств - вплоть до самозабвенно-смертельной экзальтации. У Янки, впитавшей славянские традиции, напряжение и боль прорываются сквозь сдержанность, почти строгость исполнения, покой - лишь тогда, когда сдержать их уже действительно невозможно.

Чем потрясла меня Янка? Истинной трагичностью творчества, необыкновенной вообще для рока конца 80-х. Вред совкового бытия, мрачность урбанистических закоулков и затерянность в них человека в янкиной интерпретации выглядят не иронической чернухой, не мрачным фарсом, а именно тем, что в классические времена называлось высокой трагедией. Даже совершенно матерные куплеты: "Я повторяю десять раз и снова" - звучат трогательно, горестно и чисто.

Трогательно, горестно и чисто...

ЯНКА: Почему я не даю интервью

...Я вообще не понимаю, как можно брать-давать какие-то интервью. Я же могу наврать - скажу одно, а через десять минут - совсем другое. А потом все будут все это читать. Ведь человек настоящий только когда он совсем один - когда он хоть с кем-то, он уже играет. Вот когда я болтаю со всеми, курю разве это я? Я настоящая только когда одна совсем или когда со сцены песни пою - даже это только как если, знаешь, когда самолетик летит, пунктирная линия получается - от того, ЧТО ЕСТЬ НА САМОМ ДЕЛЕ.

ЯНКА * ДИСКОГРАФИЯ

"Не положено" (Акустический) ГрОб Рекордз, 1987

"Деклассированным Элементам" ГрОб Рекордз, 1988

"Домой" (1) ГрОб Рекордз, 1989

"Ангедония" ГрОб Рекордз, 1989

(1) Записанный в янв. 1989 г. в студии С.Фирсова одноименный акустический альбом Янка за таковой не считает.

-----------------------------------------------------------------------------

КОНТР КУЛЬТ УР'а N 3 1991

И ВДАЛЬ НЕСЕТСЯ ПЕСЕНКА

Здесь мне представляется человек, который, наконец, приходит, и все к нему бросаются, спрашивают: "Ну, что?! Ну, как?!" А он отвечает: "Да что тут, собственно, можно сказать? И вообще я, пожалуй, спать пошел".

А.В.

Наивные созвездия за медицинской ширмою накроют покрывалом мой безвременный уход.

Янка

Пухлый любитель арт-рока и наш постоянный подписчик, некто Юра Артамонов, где-то в апреле, когда работа над этим номером шла к завершению, позвонил мне и спросил:

- Ну как, приготовили для журнала очередного покойничка?

Юра, наверное, помнит, как я расстроился: получалось, что нас обвиняют в паразитировании на смерти. Действительно, первый номер фактически открывался Селивановым, второй - Цоем. С одной стороны, вроде как нельзя же было ничего про них не написать (тем более что было, что). С другой - выходило, что все некрологи и рассуждения о судьбе ушедших подозрительно красиво и органично вписывались в ткань журнала, чуть ли не цементировали его концепцию. Вот язвительный читатель и имитировал неподдельное волнение: дескать, как там поживает ваш хлеб, ребята?

Семнадцатого мая стало официально известно, что Янки больше нет. Девятнадцатого мы ее хоронили. Восемнадцатого была годовщина смерти Яна Кертиса, но про это никто уже не вспомнил. Может, и я вспомнил зря.

Рок-журналист и уход, условно скажем, "рок-личности" - тем более, уход по своей воле - тандем изначально нравственно ложный и изначально архетипичный. "Уж сколько раз твердили миру". Например, никакой не самиздат, а вполне официальная типографская газета "Автотранспортник" весьма так жестко вещала минувшей осенью:

"В КАКОМ-ТО СМЫСЛЕ РОК - ЭТО РЕЛИГИЯ СМЕРТИ, ОСУЩЕСТВЛЕНИЕ ПРИНЦИПА "ЗДЕСЬ И СЕЙЧАС", ПОЭТОМУ САМЫЕ ЛУЧШИЕ И ИСТИННЫЕ РОКЕРЫ УЖЕ МЕРТВЫ".

У Анджея Вайды есть фильм "Все на продажу", посвященный тому, как некий кинорежиссер (автобиографический персонаж) решил снять фильм о смерти актера Збигнева Цибульского. Цибульский перед этим сыграл у того же Вайды в лучшем его, наверное, фильме "Пепел и алмаз" роль бойца Армии Крайовой, присягавшей после захвата Польши Германией на верность эмигрантскому польскому правительству в Лондоне. Армии, обреченной на гибель в условиях входа в Польшу советских войск, которые пришли сажать правительство СВОЕ. Цибульский потрясающе играл обреченность и неизвестно, поэтому ли - оказался реально обречен (погиб в железнодорожной катастрофе). В "Пепле и алмазе" Вайда снял с Цибульского все пенки ауры человека-не жильца на этом свете. "Все на продажу" - фильм про то, как режиссер снимает фильм о состоявшемся "предназначенном расставаньи" - "встречу впереди", однако, не очень-то пообещавшем: Вайда пока жив и, как говорится, дай Бог ему здоровья. В фильме снимались друзья и киносоратники Цибульского, играющие то, как они снимаются в этом фильме. Главная его мысль - что Настоящее Киноискусство рождается лишь тогда, когда в людях не for a camera, а от испытания дикой ситуацией вспыхивают потрясающие душевные порывы, при виде которых нормальный человек или заплачет, или закроет глаза - а циник-оператор с охотничьим азартом все это снимает, приговаривая: "Какие кадры!"

А у Янки есть песенка "Продано" - и все вы ее, конечно, помните.

Когда Янки не стало, многие принялись обвинять Егора Летова в том, что все произошло "не без его влияния". "Ты же понимаешь, что он-то никогда с собой не покончит". Причем это восхитительное обвинение исходило всегда из уст фанатичных противников "эстетики суицида".

Трагичный и пронзительный дуэт Егора с Янкой чем-то сроди тому, что проиграли Вайда и Цибульский - с той разницей, что у нас эта ситуация оказалась как бы запечатана в андерграунде и оттого более "человечна" (хотя Егор ненавидит это слово). Между тем, Вайда - безо всяких там "несмотря" или "благодаря" остался и человеком, и огромным глубоким художником. Впрочем, и он в последнее время вошел в колею какую-то странную.

Янка действительно была сама жизнь - предельно сжатая, горящая с огромной силой и огромной скоростью. Егор жизнью никогда не являлся - он ее в о с п р и н и м а л. Судьба восприятия - пусть и трагического восприятия - другая судьба, и механическое увязывание ее с судьбой жизни стало бы хором иудеев подле претории. "Янка это то, о чем поет Егор Летов, а что такое Егор Летов, не знает никто".

Человек вообще, наверное, не может умереть, исходя из философской концепции. Смерть человека так или иначе связана с его судьбой, с логикой его существования. Иногда, когда иссякает естественная энергия жизни, человеку помогают продержаться родовые либо шкурные инстинкты. Если таковых начисто нет, с концом энергии кончается жизнь.

"Идеальный рокер" в мифологическом варианте (а жизнь в абсолютном выражении может дотянуть до мифа) полностью лишен и шкурного (по высшему счету) начала, и родового. Он ищет абсолютной свободы, а она не допускает шкурности и разрывает путы рода. Father, I want to kill you. Лучезарный рокер в полной гармонии с миром масляно лжив - как Борис Гребенщиков, этот фонтан фальшивого света.

...Те, кто видел первые Янкины квартирники в Москве, помнят, сколько от нее исходило тогда жизненной силы, энергии, мощи чувства - несмотря на совершенно безысходные тексты. Но в сумме с размахом творческой безбрежности безысходность выглядела высокой трагедией. Духовно анемичная, изверившаяся Москва ходила на Янку как куда-то в эпоху Возрождения - дивясь в ней той силе чувств, какую не видела в себе.

Янка дальше и дальше пела почти все те же песни - только безысходности в них становилось все больше, а энергии - все меньше. Мы ее ели.

В обмен от нас она получала не энергию же, не ответный свет, а до боли конструктивные предложения: "Давай, мы тебе альбом запишем".

Конструктивизм и Возрождение. Конструктивизм и барокко. Конструктивизм и домик в деревне с аистом.

Сейчас мы, которые еще недавно были слабее ее стократ, говорим: "самые незащищенные - обречены".

Мы ее доели.

...Похороны ее 19 мая - на кладбище под Новосибирском - были какие-то странные, полуидиллические. Кладбище оказалось в густом березовом лесу - могилы прямо посреди берез. Небо было совершенно голубое, без единого облака. Под голубым небом, в зелени несли маленький красный гроб. Стояло много новосибирских хипейных девочек с жалобными глазами. Одна была в огромных клипсах с фото-янками в черной окантовке. Другая сказала: "Она была слишком чистой, чтобы жить в этом мире" (Егор?). Кто-то тихо, просветленно плакал. Пили водку. Пели птицы.

В какой-то момент я на секунду отключился и подумал: "Господи, наконец-то мы выбрались в лес!"

Жизнь Янки получилась трогательно маленькая (и одновременно огромная), законченная и цельная. Вместе со всеми ее песнями, не имевшими никакого отношения к "искусству" (ср., скажем, с Ахматовой) - это были только верные и чистые ноты той же жизни. У Башлачева в песнях были и собственно "искусство", и просто жизнь - он оказался словно мостом от искусства литературы к чистой Янке. Путь Башлачева был длиннее, сложнее и извилистее, но дорогу он ей проложил (не к смерти, смерть здесь только следствие). Янке перемещаться уже не пришлось: она сразу появилась как абсолютная точка на конце его движения - точка, где искусства уже нет, где оно смешно и не нужно. Где остается чистая жизнь, отлитая в слова, сконцентрировнная до оцепенения. Грань, на которой долго не устоять: либо иди назад, "на продажу", либо - вперед, но там уже не пространство-время, а вечность.

У Шевчука, например (почему, почему опять Шевчук? причем тут Шевчук?) такая вещь-жизнь, где ни тени искусства, была вообще всего одна - "Счастливый билет" - в том виде, в каком он был записан на "Периферии". С совершенно корявым, пестрящим нелепейшими наречиями текстом. Тем не менее, тогда, стало понятно, что, скажем, Гребенщиков - уже только метафизические ананасы в шампанском, а вот ЭТО настоящее. В дальнейшем Шевчук писал куда более поэтически совершенные тексты, но все это и рядом не лежало. А "Счастливого билета" xватило, чтобы обеспечить ему кредит доверия на всю оставшуюся жизнь.

Янка, конечно, не писала корявых текстов, там было другое какие-то гитары, барабаны и прочая ересь. Но главное тут то же все это ее по-человечески не загораживало, как загородили бы Гаина, Ефимов или даже Андрей Сучилин. И самое главное, что себя не загораживала она сама. В византийской иконописи существовал канон, который удерживал мастера от замутнения чистого духа своим земным, амбициозным произволом. Янка удержалась сама, она сама себе была канон. В роке (о, мерзкое слово!) не остается Лиц, не поросших личиной земного произвола. То, что должно само из человека исходить как свечение его подлинной внутренней сущности, его смысла - затаптывается, засирается суетно-мелочно-хамским "Дай я сам!". Прыгнуть, пукнуть, гаркнуть, сваять "концепт", скривить рыло, махнуть ногой лапа, она у тебя сама должна махать! А не махнула - так сделай милость, не маши.

Обычно, правда, Лика просто нет - и бесчисленными личинами кепок, манг-манг, нэпов, номов и иже с ними - зарастает выщербленное, обезличенное пространство: из человека выдран кусок тела, и рана заполняется гноем и сукровицей. На месте Храма вырастает бассейн "Москва".

Безверие пост-модерна отвечало обманутой вере. Обменялось оно - на валюту - еще лучше, чем обманутая вера на рубли. Это все та же земля, на которую поначалу так успешно воротился Гагарин. Необменявшаяся Янка осталась верой необманутой. "Свет любви ни для кого не служит путеводным лучем к потерянному раю; на него смотрят как на фантастическое освещение краткого любовного "пролога на небе", которое затем природа весьма своевременно гасит как совершенно ненужное для последующего земного представления".

Успокойся, Юра Артамонов. Сказали тебе ясно: журнала больше нет. Попили кровушки - и будет.

Это, конечно, слишком слабое оправдание тому, что статью эту я писал - предполагая, что она будет напечатана (хотя честно старался забыть последнее). Но все равно статьи б ы л и (и будут, еще и еще) - в "Комсомольской правде", "Экране и Сцене", "Независимой газете" - черт знает где - и все они, помещая некролог, словно утверждали: вот, ушла часть мира, который мы описываем.

Они, наверное, искренне верили в это. Хотя мир был просто космически другой.

А мне все хочется верить, что я пытался создать им какой-то противовес - или модель противовеса - и в этом-то якобы и есть мое оправдание.

...Они писали - о Янке - "депрессия - это болезнь, и она излечима". Такой вывернутый "Заводной апельсин". Наверное, и песни были не нужны - да? - ведь вылечишься, и петь больше незачем. Все-таки не Елена Образцова. А Янка летела уже совсем в другом измерении, "в небо с моста" - высоко-высоко, и жалкие крючочки незваных лекарей могли сечь воздух лишь очень далеко от нее, внизу, у той же самой земли, куда поначалу так успешно воротился Гагарин.

28-30 мая 1991 г. С.ГУРЬЕВ

Далее в журнале следует интервью и ГрОб-хроники Егора Летова. Все это, как и практически все последующее содержание номера, было написано и сверстано до янкиной смерти.

------------------------------------------------------------------------------

-= ЯНКА =

"ДОМОЙ"

1) Тихий омут

2) Они и я

3) Декорация

4) Особый резон

5) Полкоролевства

6) Берегись

7) Медведи ходят на охоту

8) Печаль моя

9) Стервенею

10) Рижская

11) От большого ума

12) По трамвайным рельсам

13) Кто ты такой?

14) Прощание

15) Гори, гори ясно

16) Домой

17) Болит голова

18) Продано

19) Деклассированным элементам

****ТИХИЙ ОМУТ****

На чёрный день - усталый танец пьяных глаз, дырявых рук

Второй упал, четвёртый сел, восьмого вывели на круг.

На провода из-под колёс, да на три буквы из-под асфальта

В тихий омут буйной головой.

Холодный пот. Расходятся круги.

Железный конь. Защитный цвет. Резные гусеницы в ряд

Аттракцион для новичков - по кругу лошади летят,

А заводной калейдоскоп гремит кривыми зеркалами.

Колесо вращается быстрей,

Под звуки марша головы долой.

Поела моль цветную шаль. На картах тройка и семёрка

Бык, хвостом сгоняя мух, с тяжёлым сердцем лезет в горку

Лбов бильярдные шары от столкновенья раскатились пополам

По обе стороны,

Да по углам просторов и широт.

А за осколками витрин - обрывки праздничных нарядов,

Под полозьями саней - живая плоть чужих раскладов.

За прилавком попугай из шапки достаёт билеты на трамвай

До ближнего моста,

На вертолёт без окон и дверей,

В тихий омут буйной головой,

Колесо вращается быстрей.

****МЫ ПО КОЛЕНО/ОНИ И Я****

Мы по колено в ваших голосах,

А вы по плечи в наших волосах.

Они по локоть в тёмных животах,

А я по шею в гибельных местах.

Мы под струёй крутого кипятка,

А вы под звук ударов молотка.

Они в тени газетного листка,

А я в момент железного щелчка.

Мы под прицелом тысяч ваших фраз,

А вы за стенкой, рухнувшей на нас.

Они на куче рук, сердец и глаз,

А я по горло в них, и в вас, и в нас.

****ДЕКОРАЦИЯ****

Фальшивый крест на мосту сгорел,

Он был из бумаги, он был вчера.

Листва упала пустым мешком,

Над городом вьюга из разных мест.

Великий праздник босых идей,

Посеем хлеб - соберём тростник.

За сахар в чай заплати головой

Получишь соль на чужой земле.

Протяжным воем - весёлый лай

На заднем фоне горит трава.

Расчётной книжкой моё лицо.

Сигнал тревоги - ложимся спать.

Упрямый сторож глядит вперёд,

Рассеяв думы о злой жене.

Гремит ключами дремучий лес,

Втирает стёкла весёлый чёрт.

Смотри с балкона - увидишь мост,

Закрой глаза и увидишь крест.

Сорви парик и почуешь дым,

Запомни: снова горит картон.

****ОСОБЫЙ РЕЗОН****

По перекошенным ртам, продравшим веки кротам,