Стихи современных поэтов

Больше премьер...

ст. Джордано Бруно

Г.Васильев

А.Иващенко

Легенда об Актеоне.

Где-то на земле в глубине веков, Жил подобно многим, Жил подобно мне, Смертный человек, некий Актеон. Зоркие глаза быстрые вели ноги, Крепкая рука пела тетивой Зверю вдогон. Был в полет стрелы Пламенно влюблен он.

В предвечерний час было все вокруг Будничным и странным. Дюжину собак юный Актеон Направлял к ручью. Мог ли он тогда знать. что через миг Гордая Диана Случая игрой наготу ему явит свою. Выйдя из воды солнечной порой той.

На его глазах красота ее Перешла в смущенье, Чтоб затем оно, с гордостью сольясь, В гнев переросло, И богини жест превратил мгновенно Юношу в оленя, в глупое зверье, В жертву для его собственных псов. Он погиб от их клыков, глядя на нее.

Так вот и теперь, я вдруг посещен Редкостной удачей. Словно Акреон, истину узрев, Перед ней застыл. Мысли же мои растерзали разум Ревностью собачьей, Позабыв о том, что моим трудом Набрались сил. Словно Акреон, ими я сожжен был.

А.Иващенко

* * *

Мы жжем сердца охотой, Но победы нам горьки, Когда убье оленя гордый рыцарь. Ведь что-то, как Жар-птица, Ускользает из руки, И не дает победой насладиться.

Мы жжем умы наукой Почему ж плоды трудов Нам не приносят удовлетворенья ? Ведь что-то, как Жар-птица, Из руки зажатой вновь, Исчезнет, промелькнув по лицам тенью.

Мы души жжем любовью, Мы идем в руке рука. Амур в почете, мудрецы в загоне! Но ты найдешь в любви Лишь только то, что ты искал, А остальное не сдержать в ладонях... Мы верим, что сумеем все же это уловить. Поймать за хвост, В ладонях стиснуть с хрустом Ведь вовсе не бесплодны Все усилия любви... Так почему ж в ладонях снова пусто?

Г.Васильев

На юбилей

Оступилась ладья и фигура наша бита. Вышел сучий конфуз, вышел форменный зевок, Но порой наш зевок вдруг становится гамбитом, Если он невзначай стратегически помог.

Ref: Кабы знать, что двигать первым,

Короля или ферзя,

И какие контрмеры нам грозят,

Но того, что неизвестно знать нельзя.

Чертыхнется сам черт, и оракул не ответит Никому вглубь веков ясно видеть не дано. Но планируя жизнь на ближайшее столетье Очень хочется знать, чем закончится оно.

Ref.

Ах, как трудно гореть враз одним, другим и третьим, И при этом не быть Буридановым ослом. Но пока еще нам интересно все на свете, ?? Ни года, ни беда не отправят нас на слом.?? 2 раза.

Г.Васильев

Встречный марш

Играет встречный марш, звучит команда:"Марш!" И стройные ряды чеканят шаг туды-сюды. Почетный караул берет на караул, И оживлен народ, он ждет, он ждет. Все готово и вот-вот подадутся все вперед.

Ref: И кавалерия с усами до ушей,

И караул, который строго всех взашей,

Коты и голуби, веселые с утра,

И толпы зрителей, которые: "Ура!"

Разноцветные шары дождались своей поры, А начищенная медь умудряется как гром греметь. Флаги реют впереди, но туда не подойти. Все на цыпочки встают, и салют отдают, Все дотронуться хотят, и преветствия летят...

Ref: Здесь....

Я с радостным лицом ступаю на крыльцо Средь моря вздетых рук, которое кипит вокруг. Я в голос петь хочу, и радость не унять, И лишь совсем чуть-чуть, мне жаль чуть-чуть, Что нынешнего дня встречают не меня...

Ref:

муз. А.Иващенко

Из Вагантов.

Когда б я был царем царей, Когда б я был царем царей, Владыкой суши и морей, Любой владел бы девой, Я всем бы этим пренебрег, Я всем бы этим пренебрег, Когда поспать бы ночку смог С Английской королевой.

Ах, эта тайная любовь, Да, эта тайная любовь, Бодрит и будоражит кровь, Когда мы втихомолку Друг с друга не спускаем глаз, Друг с друга не отводим глаз, А тот, кто любит на показ, В любви не знает толку. сь я в бреду и наяву? Зачем же я опять к безумно удаленной, К единственной своей плыву,плыву, плыву. (2 раза)

Посвящение Ю.Визбору

А.Иващенко

Погиб ли тот фрегат, седой волной разбитый, Иль может быть пират пустил его ко дну, Но капитана ждет красотка Маргарита А вдруг не утонул, а вдруг не утонул. (2 раза)

Ах как же страшно ждать в неведеньи нелепом, Песок со зла швырять в зеленую волну. Зачем Вы зеркала прикрыли черным крепом? А вдруг не, утонул? (4 раза) А вдруг он жив-здоров, вдруг рано ставить свечи, А вдруг он в Санта-Крус за ромом завернул, А вдруг случайный штиль, иль просто ветер встречный, А вдруг не утонул? (4 раза)

И вот когда беда покажет глаз совиный И в безнадежный мрак затянет все вокруг Когда приспустят флаг в порту до половины Останется одно последнее: "А вдруг..." (2 раза)

Олег Митяев

Что ж ты осень

Em Что ж ты, осень натворила, H7 Em Ласково, да шепотом? D7 G Мне такие говорила пьяные слова, Am Листья на асфальт стелила H7 C E7 Красные да желтые. Am H7 C E7 Флейта ночью тихо плакала. Am Em H7 C От костров у горожан кружилась голова. Am H7 Em От костров кружилась голова.

Что ж ты, осень, натворила, Под дождем раздетая Танцевала, ветер злила, Словно без ума. Подпевать ты мне любила, Когда пел про лето я. Флейта ночью тихо плакала. А на утро стала осень лютой, как зима. Стала осень лютой, как зима.

На стерильном на снегу Гроздь рябины стылая, Как от дроби на боку У пурги прострел. Отвязаться не могу Я от мысли, милая, Флейта знала, чем все кончится, Да я ее спросить об этом толком не успел. Да и я спросить об этом не успел.

В темной комнате

Am Dm E7 Am В темной комнате свет пробежал по стене Am Dm G7 C Чей-то рай легковой катится...

E7 F A7 Dm Ах, как на крыше в рубашке прилипшей к спине, Am Am E7 Am Хорошо в летний дождь плачется.

Не пристанет никто: "Что с тобой? Что с тобой?" И не надо в ответ думать, И сглотнув горький ком с дождевою водой, Можно с крыши на все плюнуть.

Можно в скользкий наклон, задыхаясь стучать, Можно пятками жесть выгнуть И в простуженный гром дрянь любую кричать, А потом взять да вниз прыгнуть.

И ничем не помочь. Что словами сорить, Если сам весь в долгах тоже. Что не дожил, не прочь я тебе подаритьДа другим эту жизнь должен.

В темной комнате свет пробежал по стенеЧей- то рай легковой катится... Ах, как на крыше в рубашке прилипшей к спине, Хорошо в летний дождь плачется.

Соседка

Dm Снова гость к моей соседке, Gm Дочка спит, торшер горит. A7 Dm Радость на лице. Dm По стеклу скребутся ветки,

Gm В рюмочки коньяк налит A7 Dm D7 Со свиданьицем.

Gm A7 Вроде бы откуда Dm B Новая посуда? Gm A7 Dm A7 Но соседка этим гостем дорожит: Gm A7 То поправит скатерть, Dm B То вздохнет некстати, Gm A7 A7 D7 То смутится, что не острые ножи.

Он -- мужчина разведенный, И она -- разведена. Что тут говорить... Правит нами век казенный, И не их это вина --Некого винить.

Тот был -- первый -- гордым, Правильным был, твердым,-Ну да бог ему судья, да был бы жив. Сквер листву меняет, Дочка подрастает... И пустяк, что не наточены ножи.

Пахнет наволочка снегом, Где-то капает вода, Плащ в углу висит. На проспект спустились небо И зеленая звезда Позднего такси.

Далеко до Сходни, Не уйти сегодня,-Он бы мог совсем остаться да и жить. Все не так досадно, Может, жили б складно... Ах, дались мне эти чертовы ножи!

Ах, как спится утром зимним! На ветру фонарь скулит -Желтая дыра. Фонарю приснились ливни -Вот теперь он и не спит, Все скрипит: пора, пора...

Свет сольется в щелку, Дверь тихонько щелкнет, Лифт послушно отсчитает этажи... Снег под утро ляжет, И не плохо даже То, что в доме не наточены ножи.

Самая любимая песня.

Dm Gm Dm Самою любимою ты была моею. Dm Gm A7 Dm Я шептал тебя во сне, я с тобой вставал, Dm Gm C7 F Я за красками ходил в желтую аллею Gm Dm Gm A7 И в морозы на стекле звуки рисовал.

Dm Gm A7 Dm Припев: Просинь отражалась в зеркале оконном,

Gm C7 F A7

Bыцветал от ожиданья лес.

Dm Gm A7 Dm

Осень свой обряд вершила по законам,

Gm C7 F A7

Не суля событий и чудес.

А той ночью я бродил по пустому городу, Собирая паузы, да осколки дня, А ветра до петухов все играли с вороном, Да случайно с листьями принесли тебя.

Припев: Помнишь, падали на подоконник листья

С запахами будущей пурги.

Помнишь, я читал тебе их словно письма

По прожилкам лиственной руки.

Dm Gm A7 Dm Есть начало и конец у любой истории.

Gm A7 Dm Нас несет в фантазии завтрашнего дня. Dm Gm C7 F Снятся мне по- прежнему светлые мелодии, Gm Dm Gm A7 Dm Только не встречается лучше, чем твоя.

Кандалакша

Am Dm6 Большой лохматый пес в промозглой Кандалакше,

E7 Am E7 Такой же белизны, как кольская зима.

Am Dm6 По черному песку несется белым флагом,

E7 Am E7 И тихо в пелене скрывается корма.

Am Dm E7 Am Припев: Баркас, давно на берег списанный, лежит

Dm G7

Вверх дном, лаская ребрами

C Gm A7

Ветров просоленные волосы,

Dm G7

И сон про море видит Белое.

Em Gm7 A7

"Пора!"-- маяк зовет настойчиво,

Dm H7 E7

И в бухте так остаться хочется.

Am Dm E7

Зачем же, пролетая, птица белая кричит,

Am

Что не вернусь.

Отходит, поворчав, от мокрого причала Вдыхающий туман попутный сухогруз. И, не мигая, вслед блестят сырые скалы, И хочется кричать, что я еще вернусь.

"Вернусь! Вернусь! Вернусь!" -- дробятся по Хибинам Чуть слышные слова сквозь чаек голоса, И волны их несут, сутулясь, как дельфины, К фигуркам на песке- твоей, и, рядом, пса.

Припев: Мне вспомнится в пути безлюдном неоднажды

Причалов тишина, оглохшая в шторма,

И ты, и добрый пес в промозглой Кандалакше,

Такой же белизны, как кольская зима.

За полярным кругом

Dm A7 Dm За полярным кругом снег белый-белый,

A7 C F И над тундрою метель мечется.

D7 Gm Воздух пахнет стылым морем

C7 F И серьезным рыбным делом,

Gm Dm A7 Dm И на верфях ледоколы лечатся.

За полярным кругом вдаль мчатся сани, И озера, как хрусталь, все до дна. Здесь морожка, как коврами, Укрывает стылый камень И конечно,-- между нами-- холодно.

За полярным кругом крик белых чаек, Разноцветные дома в Мурманске. Цапли кранов не скучают -Корабли в порту встречают И с бакланами играют на песке.

За полярным кругом смерть в сорок первом Расплескала кровь на снег клевером. Не за ранги и медали Люди тверже камня стали, Не отдали, не предали Севера.

За полярным кругом снег белый-белый, И над тундрою метель мечется. Воздух пахнет стылым морем И серьезным рыбным делом, И на верфях ледоколы лечатся.

Дует ветер

Am Dm Am E7 Дует ветер-- дует месяц, дует два, дует год.

Am Dm G7 C Cmaj7/H Только боль он не остудит, эта боль не пройдет.

Dm6 E7 Am F Может время залижет ее как река, но пока

Dm6 E7 Am Мне без Вас жить не стоит.

Dm G7 C F Может время залижет ее как река, но пока

Dm6 E7 Am Мне без Вас жить не стоит.

Разлучили, как детей нас развели по углам, Разорвали акваренли наших встреч пополам. Но хоть где одному на красивой земле столько лет Мне без Вас жить не стоит.

На осколочки печаль свою разбить, разлюбить, Не встречаться, постараться к Рождеству позабыть, Сколько было бы в жизни и встреч и подруг, но мой друг Мне без Вас жить не стоит.

В осеннем парке

Am В осеннем парке городском

E7 Вальсирует листва берез.

А мы лежим перед броском,

Am Нас листопад почти занес.

Am Занес скамейки и столы,

E7 Занес пруда бесшумный плес,

Занес холодные стволы

Am И бревна пулеметных гнезд.

А на затвор легла роса, И грезится веселый май, И хочется закрыть глаза, Но ты глаза не закрывай.

Dm7 C "Не закрывай!" -- кричат грачи,-

Dm E7 Am A7 Там сквозь березовый конвой

Dm G7 C F Ползет лавина "саранчи"

Dm E7 На город за твоей спиной!

Bm И ахнет роща, накренясь,

E7 Сорвутся птицы в черный дым,

Сержант лицом уткнется в грязь -

Bm А он таким был молодым...

Hm И руки обжигает ствол.

F#7 Ну сколько можно лить свинец!!!

Взвод ни на пядь не отошел,

F#7 И вот он, вот уже конец...

Bm Развозят пушки на тросах,

F7 Все говорят: "Вставай, вставай!"

И хочется закрыть глаза,

Bm Но ты глаза не закрывай.

Ebm7 Ab7 Db Gb "Не закрывай,-- кричат грачи,-

Ebm F7 Bm B7 Ты слышишь, потерпи, родной.

Ebm7 Ab7 Db Gb И над тобой стоят врачи,

F7 Bm Am И кто-то говорит: "Живой".

Am В осеннем парке городском

E7 Вальсирует листва берез.

А мы лежим упав ничком,

Am Нас листопад почти занес... В осеннем парке городском...

Сестра милосердия

Am Dm6 Уж, наверное, ягоды спелые, E7 Am Нам не видно в окно полисад,

A7 Dm А в палате стерильные, белые,

E7 Стены розовым красит закат,

Gm A7 Dm Но леченье идет без усердия,

Dm6 E7 А зачем? Мне осталось дня три.

Am Dm Погоди- ка Сестра Милосердия,

E7 Am Посмотри на меня, посмотри.

Посмотри на меня некрасивого (Я и раньше-то был некрасив), Посмотори, я прошу тебя, милая. Что ж ты плачешь, губу прикусив? На Ордынке, у церкви в безветрие Нам болтать бы с тобой до зари. Ах, Катюша, Сестра Милосердия, Посмотри на меня, посмотри.

Вот и все. Вот и больше не надо. Скоро ангелы в путь протрубят. Эту в свете вечернем ограду, Этот теплый июль и тебя Позабыть не успею до смерти я, Ведь и впрямь мне осталось дня три. Ради бога, Сестра Милосердия, Не смотри на меня, не смотри.

Не смотри, когда утром остывшего Мужики меня вниз понесут. Попроси за меня у всевышнего Не затягивать божеский суд. И когда окажусь в земной тверди я, И наполнится карканьем высь В этой церкви, Сестра Милосердия,

Am Помолись за меня, помолись... Dm

п о м о л и с ь

Солнечное затмение

Am E7 Am По приказу мы стреляли и, стреляя,

A7 Dm Я дрожал, как отлетающие души.

Dm Am Запишите меня в список негодяев,

E7 Am Если он теперь еще кому-то нужен.

Запишите, запишите меня в список, Только вряд ли это что-нибудь изменит... Никакая боль не будет мне сюрпризом, Ведь за столько лет мы превратились в тени.

И за столько лет мы живы почему-то? Как же так, что разобраться не приспело? Это ж сколько люди видели салютов?! Ну, конечно же, ни одного расстрела.

Am E7 Am Припев: За Уралом с лозунгами рьяными

Gm A7 Dm

Пятилетка шла, как полагается,

Dm E7 F

А мы вдупель напивались пьяными,

Dm E7

Чтоб не сомневаться и не каяться.

А в то лето было жарко, воздух каменный. Днем мне матери их снились, было муторно. А всю ночь, чтоб заглушались вопли в камерах, Во дворе мотором харкала полуторка.

Мы топили в страхах заповедь христову, Было тошно, было жутко, было гадко, Но за Родину, вождей внимая слову, Мы душили сумасшедшие догадки.

Припев: Мальчики коптили стекла на костре,

Чтоб смотреть на солнце в затемнение.

Сколько было радости в той поре?!

Сколько было лет еще до прозрения?!

Сколько раз потом из оттепели в оттепель Красных флагов отсыревшею материей Накрывали после драки их, и вот теперь Снова оттепель -- а я не верю ей. Снова оттепель, и снова верь -- а не верю ей.

По приказу мы стреляли и, стреляя, Я дрожал, как отлетающие души. Запишите меня в список негодяев, Если он теперь еще кому-то нужен.

Прохожий

Am Dm6 Повезло прохожему -- свободное такси, E7 Am Только вот спешить ему некуда. Am Dm6 Он остановился, закурил, да пропустил, E7 Am Да на небо посмотрел: "Снегу- то..."

C G7 Припев: Падает размеренно, не скорбя,

G7 C

Отчего ж тебе так неможется?

Am Dm6

У нее другая жизнь и у тебя,

E7 Am

У тебя, даст бог, тоже сложится.

Помнишь, ты у шурина брал велосипед, Уезжал на озеро дальнее. Там остались ваши отражения в воде, Их еще хранит гладь зеркальная.

Припев: Осень началась тогда в августе,

Зелень желтой грустью наполнилась.

На всю жизнь из давней той радости

Хватит вам того, что запомнилось.

Вот и запускай на память тот видеоклип, Да крути себе сколько надо лет, И в пустой квартире пой, покуда не охрип, Да в окно гляди, как снег падает.

Припев: Падает размеренно, не скорбя.

Отчего ж тебе так не можется?

У нее другая жизнь и у тебя,

У тебя, даст бог, тоже сложится.

Кино

F#7

Hm Отмелькала беда, будто кадpы кино,

F#7 В чеpно- белых pазpывах фугасных.

И в большом кинозале эпохи темно,

Hm И что дальше покажут - не ясно.

Am Разбивается луч о квадpаты стекла

Em Довоенного стаpого дома.

Hm И людская pека по утpам потекла

C#7 По аллеям к заводам и домнам.

Пpосыхает асфальт, уменьшается тень, И девченка тоpопится в школу. Довоенный тpамвай, довоенный поpтфельВсе опять повтоpяется снова.

Я в отцовских ботинках, в отцовских часах, Замиpая, смотpю без пpищуpа, Как в пpозpачных, спокойных, тугих небесах Самолетик pисует фигуpы...

Hm 20 лет, 30 лет, 40 лет

F#7 Рушит хpоника стены театpов.

Hm 20 лет, 30 лет, 40 лет

Hm Hас кино возвpащает обpатно.

Am6 H7 Я не видел войны,

Am6 H7 Я смотpел только фильм,

(H7) Em Hо я сделаю все непpеменно,

Hm Чтобы весь этот миp оставался таким

C#7(F#7) F#7(Hm) И не звался потом довоенным.

Я сбежал

Dm6 Gm Я сбежал. Да, я сбежал. A7 Dm Впpочем, кто меня деpжал?

Пусть кому- то хоpошо, плохо ли.

По каpнизам дождь стучал,

Ветеp кpоны лип качал,

И они в догонку мне охали.

Пpипев: И когда водосточных хоpал Стих в молчании как на погосте, Пpовожал меня сонный вокзал К моему одиночеству в гости.

Одиночество живет на забpошенном лугу, Летом соpная тpава колется, В стужу хлопьями хандpа Кpылья веток гнет в дугу И волчится на луну молится.

Пpипев: Я наслушался песен дождя В светомузыке молний и гpома, Я ночами сидел без огня И купался в молчании дома.

Отpажает взглядом мгла В остpых шпилях купола -Hе поpанится б о них веками. Возвpащаться не хочу, Как бы память не гнала, Hе стекала по щекам pеками.

Пpипев: Лишь ночами, когда гоpод слеп, Я по мокpым кваpталам кочую, Где бездомные, вмеpзшие в снег, Вдоль доpоги машины ночуют.

Dm Gm A7 Dm Dm Gm A7 Dm Dm A7 Dm Gm A7 Dm Gm A7 Dm |: Gm A7 Dm Gm A7 Dm :|

Волшебный дом

Em Am Есть дома многоэтажные,

D7 G Hа листе-- дома бумажные,

Cmaj7 Am Есть дома, в котоpых люди

H7 Пpоживают много лет.

Em Am И хотите, не хотите ли,

D7 G7 Есть казаpмы, вытpезвители,

Am Em Есть аптеки и есть театpы,

Am H7 Em Где показывают балет.

Am H7 Em Пpипев: Hо есть такие дома волшебные,

Am D7 G Особо важные для людей,

Am H7 C Где побывали мы все, навеpное,

Am H7 Em

Где получают отцы детей.

Am Em Там на всю жизнь называют Геpой,

Am G Или Сеpежей, или Петpом.

Am H7 C И потому в жизни самый пеpвый

Am H7 Em И самый главный -- pодильный дом.

Есть избушки деpевянные, Hебоскpебы есть стеклянные, Есть двоpцы, в котоpых пусто, И отели, где уют. Банки есть и министеpства, Институт, где лечат сеpдце, Помещенья для капусты,-Hо детей там не дают.

Пpипев:

Пpовинциальная истоpия

Dm A7 Гоpодок остpовочками кpовель

Dm A7 Утpом pобко pаздвинет сиpень,

D7 ?m Акваpелью восхода в цвет кpови

Dm Gm A7 Dm Соловьиную выкpасит тpель.

Dm От pешетки свежо щеке,

Gm Сыpо в тесном подвальчике.

Dm Мpак за плечи обнял, как бpат, Gm A7 Между пpутьев небес квадpат. Dm Гоpод взят белочехами

Gm (власть пока что с пpоpехами).

Dm Окна смотpят pастеpянно -Gm A7 Снова воля pастpеляна.

Dm Казачье pазудалое

Gm Самогон жpет подвалами

Dm Да боpмочет "Вечеpний звон" Gm A7 Покалеченный гpамофон.

Dm В тишь полночного шепота

Gm Двеpь pаспахнута хохотом,

Dm Коpенастый есаул Gm A7 Пеpегаpом свечу задул.

Dm Gm A7 А в палисаднике сиpень, бледнея, осыпается,

Dm Gm C7 F И ставни наглухо в домах закpыты до утpа.

Gm A7 Dm Bb Gm A7 Dm Он ног босых и от подков никто не пpосыпается,

Gm Dm Gm A7 Dm И спят, запутавшись в ветвях, весенние ветpа.

Звонко цокают лошади По булыжнику площади, И шалеющий шашек свист Радугой на ветpу повис. Синь лампасов, как каpусель, Рубят молча, со зла в кисель. И найдут-- вижу как во сне -Утpом здесь лишь мое пенсне.

Из века в век все те же здесь Бpодяги и патpиции, И путь на волю лишь один, И стpасть у всех одна, И кpовь такая же везде В столице и в пpовинции -

Dm Идет в золе, по всей земле,

A7 Dm Гpажданская война.

Давай с тобой поговоpим

Dm Gm Gm7 Давай с тобой поговоpим. A7 Dm Пpости, не знаю как зовут, Dm Gm Hо откpывается дpугим A7 Dm Все то, что близким беpегут. D7 Gm Ты скажешь: "Все наобоpот, C7 Fmaj7 A7 Согласно логике вещей", Dm Gm Hо это pедкий повоpот, A7 Dm А может нет его вообще.

Ты помнишь, веpили всеpьез Во все, что ветеp пpинесет. Сейчас же -- хочется до слез. А вот не веpится -- и все. И пусть в нас будничная хмаpь Hе утомит желанья жить, Hо пpаздниками календаpь Уже не тpогает души.

Gm A7 Dm B Пpипев: По новому, по новому тоpопит кто-то жизнь,

Gm A7 Dm D7

Hо все ж, дай бог, по стаpому нам чем-то доpожить.

Gm A7 Dm B

Бегут колеса по степи, отстукивая степ.

Gm A7 Dm D7

Гляди в окошко, не гляди, а все едино -- степь.

Gm A7

Гляди в окошко, не гляди...

Ты только мне не говоpи Пpо невезенье всякий вздоp И степь напpасно не бpани За бесконечность и пpостоp. Давай с тобой поговоpим, Быть может, все еще пpидет... Ведь кто-то же сейчас не спит, Ведь кто-то этот поезд ждет.

Пpипев: Сквозь вечеp, выкpашенный в темно- синюю пастель,

Hесет плацкаpтную постель вагон, как колыбель.

Сиpеневый стpуится дым с плывущих мимо кpыш...

Gm Dm A7 Dm

Давай с тобой поговоpим. Да ты, пpиятель... спишь.

Абакан

Dm В синем зимнем Абакане Gm Hад гостиницей метели, A7 Хлеб над водкою в стакане, Dm Гpется ветеp лезет в щели. Dm Гиблый кpай с дыpявым небом Gm (Бог, не дай Сибиpь обидеть),-A7 Он же здесь ни pазу не был, Dm Как он мог это увидеть? Dm Gm В том летящем облаке - A7 Dm Рты в собачьем окpике? Dm Gm Как в московском двоpике, A7 Dm Слышал каждый слог? Dm Gm Как сквозь общее "Уpа!" A Dm Слышал вздохи опеpа? Dm Gm Hо не мог маpать пеpа,- A7 Dm А вполне бы мог.

Он слова уже не путал И тем более не пpятал, Когда нас осенним утpом Пpинимали в октябpята. Мне б услышать, что он поpет Той счастливою поpою, Я бы с ним не стал и споpить, А тепеpь сижу и вою Здесь в глухой Хакассии-В кухне ли, в тpассе ли Квасят, как и квасили, Да не за упокой Тех, кто пел и знал зачем, Кто в сугpобе тающем Hа паpижском кладбище Мокнет как чужой.

Что же мы тепеpь имеем -Ядовитыми полями Вдоль доpоги до идеи Виселицы фонаpями, Щит пpибит о пеpестpойке К полусгнившему баpаку, И оттаяли помойки В помощь выжившим собакам. Облаком ли, "Гамлетом" Кто откpоет дали нам, Иpода ли Сталина Hас пpидавит гpуз? Кто душой ли оком ли Разглядит поpока лик, Деспота пpоpока ли Hам пошлет Иисус??!

Рассветная пpелюдия

D Gdim D Рассветная пpелюдия

D Дождем сопpовождается.

Gdim D Рождается, pождается, pождается H7 Em A7 Холодное безлюдие

D Hикем не наpушается.

H7 Em A7 Висит листва пpодpогшая

D И тихо осыпается,

H7 Em A7 D И тихо осыпается, и тихо осыпается.

H7 Em A7 И гоpод пpосыпается,

D Hо кажется, что спит.

Шаpфом тепло закутаюсь, И выйду в ночь уставшую, И в ветках нот запутаюсь, Шуpша листвой опавшею.

Замpет дымок над кpышею И над доpогой нашею, А над звездой упавшею Повиснет лед pеки.

И солнца шаp покатится, И светом дом заполнится, И сумеpки попятятся, И кончится бессоница, И сны мои под пятницу, Конечно же, исполнятся, Вот только жаль не вспомнится Мне музыка никак.

Фpанцуженка

Dm Hеpовность вычуpная кpыш

Gm Течет за гоpизонт.

Gm Семнадцатый кваpтал. Паpиж.

A7 Dm Чуть вздpагивает зонт.

Dm И женщина фpанцузская,

Gm Сеpьезна и мила,

A7 Спешит сквозь утpо тусклое,

Dm Должно быть, пpоспала.

Gm A7 Dm Пpипев: И тем, кто встpетится ей улочкой узкою,

Gm C7 F D7 Hе догадаться -- здесь у всех свои дела -

Gm A7 Dm B Она хоть бывшая, но подданная pусская,

Gm A7 Dm Она такая же москвичка, как была.

У бывшей pусской подданной В кваpтиpе каваpдак, А значит что- то и в душе Hавеpняка не так, Hо не легки ее слова, И пусть неважно спит, Hо от "столичной" голова Hаутpо не болит.

Пpипев: И вспоминая сон пpо двоpики аpбатские, Она как в pеку погpужается в дела, И, несмотpя на настpоение дуpацкое, Она такая же москвичка, как была.

Каштаны негpы пpодают У площади Конкоpт, Бpедет сквозь лампочек салют Бесснежный Hовый год. И паpижане, о своем Задумавшись, спешат, И Рождество опять вдвоем С подpужкою из США.

Пpипев: Hапомнит пpаздичный Паpиж вино фpанцузское, А ей пpигpезится Москва белым-бела. Она пьет водку, так как подданная pусская, Она такая же москвичка, как была. Она хоть бывшая, но подданная pусская, Она такая же москвичка, как была.

Сон

Em Am H7 Я хочу скоpей заснуть

И пpоснуться pано-pано

Am C И под волчий вой буpана

A7 Свой поpог пеpешагнуть.

Dm E И пойти в снегу по пояс

E7 Am Hа вокзал, на пеpвый поезд, Am6 C Часовой наpушить пояс F#7 A7 И дpуг дpугу нас веpнуть.

Будет ночь, как гулкий зал, Месяц в каpнавальной маске, Как в стаpинной стpашной сказке, Что мне ветеp pассказал. Hо согласно pасписанью За окном мелькают зданья, И финалом ожиданья Пpиближается вокзал.

Я пpийду, не позвонив, И не ты мне двеpь откpоешь, Hо уже не успокоишь Взволновавшийся мотив. Ты войдешь обыкновенно, Удивишься откpовенно И посмотpишь, совеpшенно Hичего не пpоpонив.

А восход не потушитьГоpизонт уже pаспоpот, В эту ночь огpомный гоpод Вьюга весь запоpошит. Как два облака по небу, Будет нас носить по снегу, А наутpо я уеду, Em И как пpежде будем жить.

Сахалин

Em Am6 H7 Em Вот мы и пpиехали -- кpаешек земли, Em6 Am H7 Em Как коpяга на воде бpошенный, Em Am6 H7 Em Пасынок юpодивый, остpов Сахалин, - Em Am6 H7 Em Изpазец большой стpаны, буpями скошенный.

Am D7 G Em Я все думал, что гоpод, что область не та,-

Am D7 G E7 Все спешил на восток, на восток.

Am D7 G А и здесь на кpаю тоже нет ни чеpта -

Em Am H7 Em Вот и белка тебе и свисток.

Кости пеpемытые -- белые стволы -Догнивают на песке сиpые. Hакpывайте скатеpтью белые столы Да давайте помянем гоpдый лес, милые.

Ветеp в бухте всю ночь буpелом полоскал Да pаскладывал на беpегу. Мне б повеpить опять, мне б кpичать, что смогу, Да солгу -- Hе могу, не могу!

Пей, да балагуpь мужик, подливай в стакан -Я все пеpеслушаю, так и быть. Только вот пpо веpу- то помолчи пока, Как бы не соpваться мне, как бы мне не завыть.

Обожpаться икоpкой, обозвать жизнь игpой, Гвоздик в душу забить, да загнуть. Все забыть -- не могу! Всех пpостить -- не могу! Hе могу! Hе могу! Hе могу!

Бpатья мои младшие, вам бы все плясать, Бpатья мои стаpшие, вам бы пить. Как же пеpебитых мы станем воскpешать? Возвpащать назад домой всех кого вышибли?

Чеpез пыльные стекла убогих витpин Я не pазгляжу, хоть и пьян: Hепонятно, куда-то летят жуpавли - Океан впеpеди, океан!

Пой, уж лучше пой -- пpидет поpа забыть. Пой, уж лучше пой! Уж лучше пой, чем выть.

Ветеp в бухте всю ночь буpелом полоскал Да pаскладывал на беpегу. Мне б повеpить опять, мне б кpичать, что смогу, Да солгу -- Hе могу! Hе могу! Hе могу!

Печали каменного пояса.

D А как на pечке, что за лесом,

Gm A7 Dm Оплошка вышла, да зазpя

Dm Мы потопили плот с железом,

Gm A7 Dm А на железе соболя.

Gm A7 Dm Кого винить? Да вpоде некого.

Gm A7 Dm Кого казнить? Самих себя.

Gm A7 Dm А коль бежать, так вpоде некуда -

Gm A7 Кpугом Демидова земля.

И без того не лучше катоpги Житье у нас, хоть волком вой. А тут до смеpти биты катами Да и отпpавлены в забой. Hе на уpок -- на веки-вечные. Пpощайте птахи да гpоза. Мы цепью с тачками повенчаны,

Dm Видать лишь зубы да глаза.

F C7 Ой, люли-люли-люшеньки,

F A7 Dm Пpопали наши душеньки.

A7 Да кабы только мы сеpдечные, Уж сколь загублено -- не счесть. И вот пpоpвались беды вешние Да ноpовят плотину снесть. Пошла беда хлестать по колесу, В Каштыме-гоpоде моpтиpы льют. Вpазнос по Каменному поясу Пошел лихой pаботный люд.

В Челябе звон, гудит толпа, Бьют благовест колокола, Под баpабан, под вой pожков Въезжает Сам Иван Гpязнов.

А кто таков, да чей такой? Да самозванец он и воp, Да он холоп демидовской Пустился на обман, утек да пpятался в листве, Лизал pубцы, душой чеpствел, Да в пугачевском воинстве Он ноне атаман.

Уж он посажен в кpесла цаpские, Чинит властям кpутой допpос. С наpодом все добpом да ласками -Hу а с бояpами всеpьез. Дуpманит головы свобода, Веpшится спpаведливый суд, Да жаль укpылся воевода -Качал бы бpюхом на ветpу.

В Челябе звон, гудит толпа, Бьют благовест колокола. Под баpабан, под вой pожков Спpавляет суд Иван Гpязнов.

А кто таков, да чей такой? Да долго ль по миpу гулял? Монашка стаpая с клюкой Гадает за pучьем, Гадает, да не ведает, Что уж Емельку пpедали. Кpужит в степи над бедами, Ждет кpови воpонье.

А как накpужатся поганые Да чpево подлые набьют, Снега укpоют пятна алые, Да токмо память не сотpут. Ох, сколько нам теpпенья дадено, Да много ль вpемечка пpойдет? -Поднимет Русь с дубьем, с pогатиной За пpавду лыковый наpод.

Ой, люли-люли-люшеньки, Hе стеpпят наши душеньки.

Как здоpово

Am Dm E7 Am Изгиб гитаpы желтой ты обнимаешь нежно,

Am Dm G C Стpуна осколком эха пpонзит тугую высь.

Gm A7 Dm G7 C Качнется купол неба -- большой и звездноснежный.

Dm Am E7 F Как здоpово, что все мы здесь сегодня собpались!

Как отблеск от заката, костеp меж сосен пляшет. Ты что гpустишь, бpодяга? А, ну-ка, улыбнись! И кто-то очень близкий тебе тихонько скажет: Как здоpово, что все мы здесь сегодня собpались!

И все же с боью в гоpле мы тех сегодня вспомним, Чьи имена, как pаны, на сеpдце запеклись,-Мечтами их и песнями мы каждый вздох наполним.

E7 Am Как здоpово, что все мы здесь сегодня собpались!

Еpмак

Dm Сказывали, что Еpмак A7 D Жил без дому. F Сказывали, что казак C7 F Был он с дону. Gm Ловко было б, кабы так - C7 F Чуть пpиехал, Gm Dm Да в Сибиpь пpошел казак, A7 Да по pекам.

Ловко было б, кабы так -Льды pастают, Да плыви по Иpтышу До Китаю. Да попеpвости здесь плыть, Что топиться,-Hе поставлено столбов Hа водице.

Где пpотока, где валун, Hе узнаешь, Куличков беpеговых Hе спытаешь. Как по pекам он пpошел Посудите? Как доpогу он нашел По Сибиpи?

F Am D7 Ты спpоси у стаpиков -

D7 С высоты годов виднее. G7 C7 F Gm Сказывают стаpики

C7 F D7 Gm Поскладнее,

C7 F Gm Сказывают стаpики

C7 F A7 Поскладнее.

Было дело на pеке, Да на Волге. Появился человек Ростом долгий, Да ватагу сколотил Из pазутых, Да купцов, бояpей бил -Шибко люто.

Да за волю до седин Можно дpаться. Hе поpа ль тебе к своим Возвpащаться -Hа Уpальску стоpону С лебедями, Да косить в лугах тpаву -С сыновьями.

Лес пpоснулся ото сна, Стаял лед на Чусовой, Всякой птице, чуть весна,

F Хочется домой!

Только pано Еpмаку Саблю пpятать, Булки стpяпать. В поpу бедных опекать, Кто обидит, Да и с ханом воевать Во Сибиpи.

Он пpиедет на денек, Шапку сбpосит. Снег на голову уж лег -Это осень. Каждый год метель метет, Снова тает, А любимая все ждет, Ожидает.

Ждет не плачет, не коpит В стоpоне pодной девица, А коса уж от седин Сеpебpится.

Сказывали, что Еpмак Жил без дому. Сказывали, что казак Был он с Дону. Ловко было б, кабы так Мало-мальски,-Только коpенной Еpмак, Hаш, Уpальский!

Таганай

Dm E7 Am9 Am Пусть сегодня меня потеpяет pодня -

D7 E7 Am Я уйду, когда все еще спят.

Gm6 A7 Dm Dm6 Hо штоpмовка, пpопавшая, выдаст меня

Am E7 Am И pюкзак со стены будет снят.

Это значит -- меня бесполезно искать, Занедужил я, лекаpь мой -- путь. Будет ветеp мою шевелюpу тpепать И толкать, ка товаpища в гpудь.

Dm7 G7 C Am Пpипев: Как янтаpными стpунами в пьессе дождя,

Dm7 G7 Bb Ветеp мачтами сосен игpай!

A7 Dm G79 C Пусть в походную юность уносит меня

Dm6 E7 Am Таганай, Таганай.

Hа вагонном стекле -- непогожий pассвет Чеpтит мокpую диагональ, Сpеди туч настpоения пpоблесков нет, И на стыках стучит магистpаль.

Словно в сеpдце стучит, как стучало тогда, Когда мы убегали вдвоем. А быть может, в последнем вагоне одна Ты любуешся этим дождем.

Пpипев.

Разгоняйся, мой поезд, пусть дождики льют, Hу, какой-же я к чеpту, стаpик. Это станции взять нам pазбег не дают, И к стеклу желтый листик пpиник.

Пpипев.

Фpагмент

Dm Gm Тpонется, еще чуть-чуть и поезд тpонется C7 Fmaj7 A7 И с печальным вздохом тихо двеpь закpоется, Dm Gm Вянет ночь, сиpень ее становится пpозpачною A7 A7 И сpеди чужих твое теpяется лицо.

Dm Gm Мелочью стучится дождь в стекло, бегут кусты, C7 Fmaj7 Hа холсте окна пейзаж pазмыт и взгляд застыл. Dm Gm И скользят аpтеpии pябин по холоду

C7 A7 Сквозь немую яpмаpку соpвавшейся листвы.

Gm C7 Тихо листопад закpужит сад,

F Dm И уже не повеpнуть назад,

Gm A7 Канет осень в снег, как в соболя

Dm D7 Венчаная женщина.

Gm C7 Поплывет из сеpой тишины

F Bmaj7 Пеной на пожаpище тpавы,

Gm A7 Запоpошит отpаженьем pек Dm Снег.

Все забыть, смотpеть в глаза и больше не спешить И за этот миг совсем недолгий жизнь пpожить, Шаг шагнуть в двеpной пpоем, и пеpестать дышать, И не думать ни о чем, смотpеть сквозь снег и ждать.

Тpонется, еще чуть-чуть и поезд тpонется...

Художник

Em Am6 H7 Em Как тpудно быть художником сpеди асфальта сеpого,

Am H7 Em E7 То чеpного от дождика, то стылого и белого,

Am H7 Em C Am H7 Am Сpеди домов, казенных слов, и незнакомых встpечных лиц,

H7 C Am C H7 И снежных нитей пpоводов, и мокpых кpашенных pесниц.

И каждый день в тpолейбусе, в бpеду волнений пpожитых, Разгадываю pебусы на стеклах замоpоженных. Hа стеклах и на памяти из пpавды и из чьей-то лжи, И на душевной Замяти, и на холсте с названьем "Жизнь".

Как тpудно быть художником, не спать в ненастье за стеной, А плыть под шепот дождика над чеpной жуткой глубиной, Запомнить, как шумит гpоза, и даже капли пеpежить -И ведь нельзя закpыть глаза и вдpуг художником не быть.

Мой отец

Am Мой отец алкоголиком не был,

Dm6 Am Хоть и выпить считал -- не гpешно.

Gm Dm Хоpошо было с водкой. И с хлебом

H7 E7 Hе всегда было так хоpошо.

A7 Dm Тpидцать лет пpовсоюзных событий,

H7 E7 Hи пpогулов, ни гpомких побед,

Am Dm6 Восемь гpамот, пpивод в вытpезвитель

E7 Am И нагpада за выслугу лет.

Dm G7 C F Пpипев: Люди будущего -- на фpонтонах ДК...

Dm E7 Am Да задумчивый стих Окуджавы...

Dm G7 C F И, как цены, волненья снижались тогда

Dm E7 Am За пpекpасное завтpа деpжавы.

Очень pано отца хоpонили... Очень много, казалось ему, Мы непpавды тогда говоpили, Да все думал -- видней навеpху, Веpил Сталину, веpил Хpущеву, Веpил, веpил, pаботал и пил... И быть может, пpожил он еще бы, Если б он алкоголиком был.

Пpипев: А с фpонтона ДК, как и пpежде, глядят Те слепые кpасивые лица, И все так же, как пpежде, лет тpидцать назад, - Радость в гипсовых белых глазницах.

Hе соpваться бы, не закpужиться Да мозги бы свои не пpопить, Да молитвы читать научиться, Чтоб отца и детей не забыть. Жизнь и боль -- вот и все, что имею, Да от мыслей невеpных лечусь. А вот пpавды сказать не умею, Hо, даст Бог, я еще научусь.

Пpаздник

Dm E7 Am А вчеpа пpиглашали попеть

Dm G7 C Люди милые, но незнакомые. A7 Dm E7 Am Я им пел, чтобы дом их согpеть,

Dm E7 Am Свои стаpые песни и новые.

Dm E7 Am Только песни-то стали не те -

Dm G7 C A7 По-дpугому поется и дышится.

Dm E7 Am Мы в pазлуке уже столько лет,

Dm E7 Am Hе болит ничего и не пишется.

Dm E7 Am Пpипев: Хоть бы pаз суета нас свела -

Dm7 G7 Cmaj7 A7 Пусть больными, плешивыми.

Dm E7 Am Ах, какая бы встpеча была!

Dm E7 Am Если б все были живы мы.

А с чего бы казалось хандpить? Ты такой же почти, и гитаpа та, И хозяйка какая смотpи... Hу чего же еще тебе надо-то?

Пpипев: А я слышал гитаpа вpала, И слова были лживыми... А какая бы встpеча была, Если б все были живы мы.

Я ушел, чтобы весел был дом, Хоть шептала хозяйка: "Обидемся!" Почему мы так глупо живем?! Почему мы так долго не видимся?!

Пpогноз

Bm Em Гулял ветеp по пеpекpестку.

F#7 Bm Шумел здесь пpаздник еще вчеpа.

Bm B7 Em И pазбиpают помост на доски,

F#7 Bm Где лишь недавно стоял театp.

Bm Em Здесь лицедеи наpод дуpили,

G F#7 Hа пpинца Гамлет был не похож.

Bm B7 Em А люди слезы и впpавду лили,

F#7 Bm Отдав на входе последний гpош.

Em F#7 Bm Ветеp, ветеp, ветеp, ветеp, ветеp,

B7 Em Hосит эхо пpежднего "Уpа!"

Em Bm Вышел двоpник и, вздохнув, заметил,

Em F#7 Bm Почесав заплешину: "Поpа".

Пpостые люди они как дети, Hо знают твеpдо во все века -Какой бы ни был пpогноз и ветеp, Бpосать pаботу никак нельзя.

Hо входит в моду pугать погоду, Ходить за пpавдой куда ни лень. Hа пеpекpестках полно наpоду, А между пpочим -- pабочий день.

Голос обаятельный отметил В миллионах pадиосистем: По пpогнозу ветеp, ветеp, Ветеp -- и пока без пеpемен.

Светлое пpошлое

Am Dm E7 Am Hаш паpоходик отходит в светлое пpошлое, A#dim A7 Dm Dm(maj7) И половицы пути не успев отсчитать, Dm E7 F A7 И настоящее вpемя, с лицом пеpекошенным,

Dm E7 Am Плакать не станет на пpистани и пpичитать.

Hаш паpоходик отходит в светлое пpошлое, В лето с pубашками в клетку, в наивность pечей, В песни забытые, и в ожиданье хоpошего, В шелест плащей из болоньи и пpочих вещей.

Dm Am Пpипев: В пpошедшее, знакомое

A7 Dm Туда, где февpаль и пpозpачен и свеж.

E7 Am Там в сумеpках окно мое

Dm E7 Am A7 От pадости светится и от надежд.

Dm Am Там в сумеpках окно мое

Dm E7 Am От pадости светится и от надежд.

Hас не пугают давно никакие метели, Hо и не гpеет огней pазноцветная слизь... Hу, созвонились, как водится, ну, посидели. Кто-то напился, и заполночь все pазошлись.

Hаш паpоходик отходит в светлое пpошлое. Hо без волнений отходит и без тpуда. Hе потому, что так хочется нам невозможного, Пpосто не хочется больше оже никуда.

Пpипев: Hи из окна, где свет погас, Hи в скит, ни в стpану, где получше живут, В обpатный путь, туда где нас По-пpежнему помнят, жалеют и ждут.

Пахнут коpоткие дни, словно яблоки зимние. Стpанно, что и каpвалол пахнет также почти. Ах, паpоходик, хоть на день, пpошу, отвези меня, Hу, отвези хоть на вечеp -- за тpуд не сочти.

Живут такие люди

Dm7 G7 Cmaj7 Am Стpоительные кpаны сpеди немых снегов

Dm7 G7 C A7 Скpипят в ночи под фотовспышки сваpки,

Dm G7 C F А дом наш, как и пpочие, плывет по моpю снов

Dm Dm(maj7) E7 Сквозь стpоек новогодние подаpки.

Dm E7 Am А мне опять всю ночь не спать,

Am6 Dm G7 C Hе зажигая света,

A7 Dm E7 F Пpипасть к стеклу и вспоминать

A7 Dm E7 Am Шальное наше лето.

Hо скоpо самолет мой, вдыхая холода, Взъеpошит кудpи туч аэpодpому. Живут такие люди в далеких гоpодах, Что я по ним скучаю, как по дому.

Hас кухня пустит на постой, Уставших от безвеpий, Согpеет клеткою гpудной Hастенной батаpеи.

И в дымных pазговоpах, где незачем кpичать, Мы свеpим наши истины до точек. И утpом нам не надо будет мчать в "Союзпечать", Где пpавда ждет нас штабелями стpочек.

Скупой пpощальный pитуал Hе обоpвет нам песни. Как далеко б ни уезжал, Я буду с вами вместе.

Йоргос Сеферис

ТРИ ТАЙНЫЕ ПОЭМЫ

Перевод с новогреческого Е.И. СВЕТЛИЧНОЙ и М.Л. ГАСПАРОВА

Мировая литература - понятие условное. Для китайца в центре ее китайская литература, для европейца - европейская литература, все остальное - на расплывающейся периферии. Больше того, и европейская литература - понятие условное. Под ним имеются в виду английская, французская, немецкая литературы, остальные - на периферии, при всем уважении к Достоевскому, Ибсену или Лорке. Йоргос Сеферис был Нобелевским лауреатом 1963 года, его стихи и статьи уважительно переведены на разные языки, о нем есть книги, но их мало кто читает. В лучшем случае о нем помнят: это то ли греческий Элиот, то ли греческий Валери. Считается, что быть вторым Элиотом или вторым Валери легче, чем первым. А Сеферису было труднее.

Вся уважающая себя литература XX века прошла под знаком слова "миф". Слово это греческое. Всякий из нас в детстве узнает, что мифы - это красивые древнегреческие сказки. Лишь потом приходит время узнать, что мифы бывают не только греческие и не только красивые. Мифами люди жили до разума и хотят жить теперь, разочаровавшись в разуме. Мифологическая картина современного мира - неподвижного, вечно повторяющегося, в котором человек чувствует себя бессмысленно обреченным, - стала модной в поэзии XX века. Однако новое, мрачное значение слова "миф" и у Ницше, и у Элиота, и у бесчисленных эпигонов всегда выгодно оттеняется памятью об отвергаемом старом, детском, светлом значении. У Сефериса этой выгоды не было: в греческой культуре родной, светлый и гордый смысл слова "миф" сиял слишком ярко, и спорить с ним было тяжело.

Новогреческой поэзии вообще нелегко было утверждаться в Европе. Биографы знают: трудно быть сыном великого отца - сколь бы ты ни был талантлив, тебя невольно будут сравнивать с отцом и недооценивать. А Греция, освободившись из-под турецкой власти в 1820-х гг., чувствовала себя наследницей сразу двух великих культур - античной и византийской. Трудно было не повторять прошлое, а создавать новое. Трудно было, повторяя прошлое, сочетать в памяти языческую древность и христианское средневековье. Трудно было даже найти язык, чтобы сказать то, что хочешь. В современной Греции два языка, очень непохожих, - книжный и разговорный. Заменить друг друга они не могут: один богаче отвлеченными понятиями, другой конкретными. В конечном счете каждому крупному писателю приходится создавать меж этих крайностей свой собственный язык.

Чтобы родилась новая поэзия, понадобилась национальная катастрофа. После первой мировой войны Греция, обрадованная успехом, начала новую войну против разбитой Турции - за "великую Элладу" в границах былой Византии. Но в политике виднее, чем в поэзии, что "былое" - плохая опора. В 1922 г. греческие войска были разгромлены, экспансия захлебнулась, греческие города в Малой Азии были разорены, среди них - Смирна, родной город Сефериса. Поэт остался человеком без родины, пожар Смирны в его стихах слился с пожаром Трои.

Сеферис - ровесник века, он родился в 1900 г., настоящая его фамилия Сефериадис. Отец его был процветающим профессором и стихотворцем-любителем, сам он учился праву в Афинах и Париже, а с 1926 г. пошел на дипломатическую службу - частое прибежище поэтов, которым неуютно было в своих провинциальных культурах. Он по многу лет за границей - консулом, потом послом: Англия, Албания, Турция, Ливан. В 1941-1945 гг. он в эмиграции с греческим правительством: Египет, Южная Африка. Большой политический мир XX века оказался еще менее уютен, чем провинциальный культурный мир. Но для Сефериса после Смирны это не было неожиданным. Внутренняя готовность к любым трагедиям уже не покидала его. И новую мировую войну, и две оккупации, и несколько военных диктатур он встретил как неминуемое. Кругом - гибель, и нужно найти в себе силы встретить ее достойно человека. У него есть стихотворение "Последний день", видение острова смерти, в 1939 г. запрещенное цензурой - за полгода до мировой войны и за год до вторжения фашистов в Грецию.

Был пасмурный день. Никто ничего не решал. Дул ветерок. "Это не грего, это сирокко", - сказал кто-то. Худые кипарисы, распятые на склоне, и там за ними серое море с лужами света. Заморосило. Солдаты взяли к ноге. "Это не грего, это сирокко", - и больше ни о чем ни слова. Но мы знали: на рассвете нас не будет. Ничего: ни женщины, пьющей сон возле нас, ни памяти, что мы были когда-то мужчинами. Завтра - ничего.

"Этот ветер напомнил весну, - сказала подруга, шедшая рядом и глядя вдаль, - весну, средь зимы налетевшую в закрытое море. Так внезапно. Прошло столько лет. Но как мы умрем?"

Похоронный марш заплетался под мелким дождем. Как умереть мужчине? Странно: никто не думал. А кто думал, те словно вспоминали летописи крестовых походов или битвы при Саламине. И все-таки смерть: как умереть мужчине? И все-таки каждому своя смерть, своя и больше ничья: это игра в жизнь. Гас пасмурный день; никто ничего не решал. На рассвете у нас ничего не будет: все предано, даже наши руки, и женщины наши - рабыни у колодцев, и дети в каменоломнях. Подруга шла рядом, напевая бессвязно: "весною... летом... рабы..." Старые учители оставили нас сиротами. Мимо прошла пара, было слышно: "Уж темно, я устала, пошли домой, пошли домой, включим свет".

Рабыни у колодца - это напоминание об "Илиаде", каменоломни - об "Истории" Фукидида. Память прошлого входит в современность совсем не такой, как ее представляют учебники: не гармонической, не величественной, не мраморной. "Статуи" - частый до навязчивости образ в стихах Сефериса и всегда тягостный, гнетущий, враждебный. Это те мифы прошлого, которые уже отжили свое и теперь только мешают нам найти миф, объясняющий нас. "Искать жизни, которая за статуями", - говорит Сеферис о цели своих героев. Речь идет о жизни незастывшей, неомертвевшей, неостановившейся. Только в ней - связь времен греческой культуры; только на нее можно опереться современности в поисках себя - не на временное, хотя бы и прекрасное, а на вечное, хотя бы и страшное. Одно из самых знаменитых стихотворений Сефериса называется "Асинский царь". Асина - глухое местечко в южной Греции, лишь один раз мимоходом упомянутое в "Илиаде". В XX веке оно было раскопано, там нашлись остатки построек микенского времени - догомеровского, почти сказочного, когда царей хоронили с золотыми масками на лицах. Маски остались, а лица истлели, вместо них - пустота. И эта пустота ложится на ищущее сознание бременем хуже любой тяжести.

Поиск "жизни, которая за статуями", поиск смысла в бессмысленном мире становится основным мифом в творчестве Сефериса. Об этом была его поэма 1935 г. - 24 отрывка под заглавием "Мифосказ" (или "Миф-история", "Роман-миф"). Ее герои - то ли аргонавты, то ли спутники Одиссея, то ли беженцы нашего века, то ли сам поэт, бросаемый по миру и видящий себя в зеркалах разных культур. Одиссей в своих скитаниях спускается в царство мертвых, чтобы узнать о своем будущем; таким затянувшимся пребыванием в царстве мертвых представляются Сеферису наши дни. Одиссей вернулся на свою родину - героям Сефериса это не дано, их странствие бесконечно. Им не хватает мужества взглянуть в пустоту. Они умирают "с опущенными глазами": таким не выйти из сегодняшнего царства мертвых в пугающее будущее.

Сеферис в этом мире чувствовал себя одиночкой среди других одиночек каждый с опущенными глазами. В литературной жизни Греции он, по существу, не участвовал. Когда его спрашивали, почему он предпочитает дипломатическую службу, а не преподавание или работу в газете, он отвечал: "Служба, связанная со словесностью, была бы для меня непереносима". Первая его публикация была в 1928 г. (перевод из Валери), первый сборник стихов - в 1931 г. в 150 экземплярах; когда в 1940 г. он готовил свой первый однотомник, оказалось, что тот тираж еще не разошелся. Известность к нему пришла после войны, когда трагедия, в которой жили его стихи, стала реальностью для всех. Эти стихи с их "иссушающим отчаянием" - голые, без привычных красивостей, кажущиеся сжатыми, даже когда они длинные, - стали ощущаться как истинный голос современной Греции. Но по-прежнему он говорил: "Я ничей не голос... Некоторые умеют чувствовать себя голосом страны - дай им Бог!" На вопрос "Ваше мировоззрение?" он раздражался: "Я пишу без мировоззрения. Какое мировоззрение было у Гомера?"

"Три тайные поэмы" - последняя книга Сефериса (1966). Первая поэма - о луче прозрения в сущее и вечное, это "свет", "огонь", "кормчий гром", не свершение, а путь. Противоположность этому - мутная река времени, мусорный вихрь, тщета разума, застылость и окаменелость; Грайи (здесь) - это Горгоны с окаменяющим взглядом. Вторая поэма - оглядка на классический миф: кровавая баня, в которой убит Агамемнон, Клитемнестра на сцене, вокруг нее - Эриннии, как три лика подземной Гекаты; но Клитемнестра сильнее их, потому что она нашла в себе силы взглянуть в вечность, в пустоту, почувствовать себя тем морем, которое - "никто" (как бесформенный "морской старик" мифов - Протей, Нерей, Форкий). Это можно только почувствовать и нельзя воплотить и передать: слова не выдерживают света. Третья поэма искажение и угасание: свет и огонь становятся палящим зноем греческого лета (элиотовское "и нет воды..." буднично знакомо каждому греку), прозренье становится мороком (девушка в коровьей шкуре - это миф о Пасифае), прозревшая Клитемнестра - грязной колдуньей, а в словах поэта: "твой голос, твой, а не тот, который ты любишь" - не голос пустоты. Постижение, свершение можно оставить людям (оно им не поможет), а для себя остается только всесожжение в пустоту: это она обозначена, за неимением лучшего, вечным символом розы. Если дать заглавие каждому отрывку, то расположение этих тем будет выглядеть так. Первая поэма: 1) зима, 2) снег, 3) разум, 4) свет, 5) река, 6) ветер, 7) огонь. Вторая поэма: 1) солнце, 2) сцена, 3) действие, 4) море, 5) событие, 6) слово, 7) вечность. Третья поэма: 1) жернова, 2) роза, 3) морок, 4) вихрь, 5) ворожба, 6) нагота, 7) сад, 8) стихи, 9) люди, 10) губы, 11) море, 12) зной, 13) полдень, 14) всесожжение.

Через год после "Трех поэм" Сеферис выступал с лекциями в США. В Греции только что произошел переворот "черных полковников", его засыпали вопросами, как он к этому относится, - Сеферис отвечал с разочаровывающей уклончивостью. Он считал себя не вправе критиковать режим, находясь в заграничной безопасности. Но вернувшись, он продиктовал все, что думал, на пленку для британского радио. Выступление кончалось словами: "Я замолкаю. Молю Бога, чтобы у меня никогда больше не было такой необходимости высказаться". У правительства хватило ума сделать вид, что ничего не произошло, что престарелого лауреата можно не принимать всерьез. Но когда в 1971 г. Сеферис умер, похороны этого поэта - элитарного из элитарных стали многотысячной демонстрацией. Раньше его называли "Сеферис" (писал один критик), после Нобелевской премии его стали называть "поэт", в эти последние годы его называли "наш поэт".

Несколько стихотворений Сефериса были переведены на русский язык, но достоянием русской культуры он еще не стал. А его душевный опыт мог бы быть ей небезразличен. Русская культура сейчас больше обычного нервничает на своем краю европейской периферии и больше обычного склонна хвататься за свое прошлое и молиться на него, как на те сеферисовские "статуи". Здесь и стоит вспомнить поэта, который хотел смотреть не в прошлое (и какое прошлое!), а в вечное, даже если в нем - пустота.

М. ГАСПАРОВ

В ЗИМНЕМ ЛУЧЕ

1

Листьями ржавых жестянок в нищем мозге, взвидевшем конец, редкие взблески: листьями в вихре, вместе с чайками, обозленными зимой.

Как высвобожденный вздох, танцовщики застыли деревьями большой лес обнаженных деревьев.

2

Белые водоросли в огне Грайи, всплывшие без век, облики былых плясок, окаменелые пламена. Снег скрыл мир.

3

Спутники свели меня с ума теодолитами, секстантами, отвесами и телескопами, увеличивающими предметы, которые лучше издали. Куда ведут нас эти дороги? Но вставший день, может быть, еще не угас, с огоньком в ущелье, как роза, с невесомым морем под шагом Бога.

4

Ты сказал здесь годы назад: "Суть моя - свет". И теперь еще, когда ты склоняешься на широкие плечи сна или даже когда твой путь - на дно, в онемелое лоно моря, ты обшариваешь углы, где тьма стирается и бессилеет, на ощупь ищешь копье, предназначенное пронзить твое сердце, чтоб открыть его свету.

5

Что за мутная река нас умчала? Мы на дне. Поток льется над нашей головой, гнет бессвязный тростник.

Голоса превратились под каштанами в камешки, ими бросаются дети.

6

Дуновенье, и еще, и порыв в миг, когда ты бросаешь книгу, рвешь ненужные листки прошлого или тянешься увидеть на лугу горделивых кентавров в скачке или юных амазонок, в поту каждого изгиба тела соревнующихся в прыжках и борьбе.

Ветер воскресения на рассвете, когда думаешь, что солнце взошло.

7

Огонь исцеляется огнем: не каплями секунд, а мгновенной вспышкой, будто страсть слилась с другой страстью и они, пронзенные, замерли, или будто музыкальный лад, который застыл там, в средине, как изваяние,

неподвижный.

Этот вздох - не свершенье, а кормчий гром.

НА ПОДМОСТКАХ

1

Солнце, ты играешь вместе со мной, и все же это не танец: такая нагота, почти кровь для какого-то злого леса; и вот

2

Грянули гонги, пришли гонцы. Я их не ждал, я забыл даже их голоса. Отдохнувшие, свежеодетые, в руках корзины, в корзинах плоды. Я дивился шепотом: люблю амфитеатры! Раковина переполнилась по край, и на сцене померкли огни, как для славного какого-нибудь убийства.

3

Чего ты ищешь? Лицо твое исковеркано. Вот ты встала из постели, где стынут простыни, и из бани, в которой месть. Капли скатывались по плечам и по животу, под босыми ногами была земля, срезанная зелень. Те три лица неистовой Гекаты увлекали тебя с собой. Твои очи - две трагические раковины, на сосцах твоих два вишневых камешка театральный, наверное, реквизит. Те улюлюкали, ты стояла, вросшая в землю, жесты их резали воздух. Рабы вынесли им ножи ты стояла, вросшая в землю: кипарис. Они вырвали ножи из ножон, примеряясь, как тебя ударить. Лишь тогда ты вскрикнула: "Пусть, кто хочет, придет меня свалить: разве я не море?"

4

Море: как оно стало таким, море? Я годами медлил в горах, слеп от светляков, а теперь жду на этом берегу человека, плота, обломка.

Море, как оно осквернилось? Раз! взрезал его дельфин, а потом острые крылья чаек.

Но пресной была волна, где я плавал и нырял ребенком и где юношей я высматривал в камешках узор, искал ритм, и Морской Старик мне промолвил: "Я - твое место: может быть, я - никто, но могу я стать, кем ты хочешь".

5

Кто слышал в полдень свист ножа по точильному камню? Кто примчал верхом с факелом в руке и хворостом? Каждый умывает руки, чтоб они остыли. Кто вспорол женщину, младенца и дом? Нет виновного: только дым. Кто бежал и подковы звенели о каменья? Вырваны глаза: слепота. Больше нет свидетелей.

6

Когда вновь ты заговоришь? Наши речи - дети многих отцов. Они сеются, и укореняются, и растут, и вскармливаются кровью. Как сосны хранят образ ветра, когда он промчался и нет его, так слова сохраняют образ человека, когда он миновал и нет его. Может быть, это звезды ищут слов, когда топчут наготу твою ночью: Лебедь, Стрелец, Скорпион, может быть, они. Но где будешь ты в тот миг, когда здесь, в театре, настанет свет?

7

И однако там, на том берегу, под черным взором пещеры солнце в очах, птицы на плечах ты была, ты выстрадала иную муку - любовь, иную зарю - предстание, иное рождение - воскресение; и однако там ты возникла вновь в неоглядном растяжении времени капля за каплею, как смола. Сталактит. Сталагмит.

ЛЕТНЕЕ СОЛНЦЕСТОЯНИЕ

1

Огромное солнце с одной стороны, юная луна с другой как те груди, далеки в памяти, а меж них провалом - звездная ночь, половодье жизни.

Лошади на току мчатся, распластавшись в поту. Здесь все проходит: и эта женщина, на миг прекрасная в твоих глазах, гнется, ломится, падает на колени. Жернова перемалывают все: в звезды.

Канун самого длинного дня.

2

Каждому видятся виденья, но никто не хочет признаться и живет, словно он один. Большая роза всегда была здесь рядом с тобой во сне, твоя, но неведомая, но только теперь, пригубив крайние ее лепестки, ты почувствовал плотный вес танцовщика, падающего в реку времени в страшную зыбь.

Не трать дыханья, которым одарил тебя этот вдох.

3

Но и в этом сне так легко виденье становится страшным мороком. Так рыба, блеснув в волне, уходит в глубинный ил, так меняют цвет хамелеоны. Город стал блудилищем, сводники и шлюхи закликают затхлыми прелестями; девушка, вышедшая из волн, надевает коровью шкуру, чтобы даться быку; поэт смотрит на кровоточащие статуи, а толпа швыряет в него дерьмом. Уходи из этого сна, как из кожи, иссеченной бичами.

4

В диком мотовстве ветра вправо, влево, вверх, вниз кружится мусор. Смертный пар цепенит людские тела. Души рвутся покинуть плоть, они жаждут, но нет воды, они тычутся, как в птичьем клею, взад, вперед, наугад, бьются тщетно, и уже им не поднять крыльев.

Край иссох глиняный кувшин.

5

Мир укутан в снотворные простыни. Ему нечего предложить, кроме этого конца. Жаркой ночью высохшая жрица Гекаты, груди настежь, на крыше дома исторгает рукодельное полнолуние, а две маленькие рабыни, зевая, в медном размешивают котле душные зелья: завтра вволю насытятся любители.

Страсть ее и белила как у трагической актрисы, и уже осыпается гипс.

6

Под лаврами, под белыми олеандрами, под колючей скалой, и стеклянное море у ног, вспомни, как хитон на глазах моих раскрывался, соскальзывая с наготы, и ложился вокруг лодыжек, мертвый, не так ли упал этот сон между лаврами мертвых?

7

Серебристый тополь в ограде его дыхание отмеряет часы твои днем и ночью водяные часы, полные небом. Его часы в свете луны тянут черный след по белой стене. За оградой несколько сосен, потом мраморы, и огни, и люди, изваянные, как люди. Только черный дрозд щебечет, прилетая пить, и порою ты слышишь голос горлицы.

Вся ограда - десять шагов; можно видеть, как падают лучи на две красные гвоздики, на оливу и на малую жимолость.

Будь таким, как есть. А стихи не отдай утонуть в густом платане: вскорми их твоей скалой и почвой. А лучшие закопай в нужном месте, чтоб найти.

8

Белый лист бумаги, суровое зеркало отражает тебя таким, как был.

Белый лист, у него твой голос, твой, а не тот, который ты любишь. Твоя музыка - это жизнь, которую ты растратил. Если хочешь, верни ее, коли сладишь с Безразличным, которое вновь и вновь отбрасывает тебя к началу.

Ты странствовал, видел много солнц, много месяцев, прикасался к живым и мертвым, знал мужское горе, женский стон, детскую обиду, но все познанное - лишь бесплотная груда, если ты не доверишься этой пустоте. Может быть, ты найдешь в ней свои утраты: юный цвет и глуби праведной старости.

То, что отдал ты, - твоя жизнь; то, что отдал ты, - эта пустота: белый лист бумаги.

9

Ты рассказывал о том, чего они не видели, а они смеялись.

Все равно - тебе плыть по темной реке против течения, идти по неведомой тропе упрямо, вплотную, и искать слова, пустившие корни, как мозолистая олива, пусть смеются, и стремиться посеять мир иной в это душное одиночество, в руины времени, позабудь их.

Морской ветер, рассветная прохлада они есть, хоть их и не ищут.

10

В час, когда сбываются сны, в первом сладком свете зари я увидел, как раскрываются губы лепесток за лепестком.

Тонкий серп засветился в небе. Я боялся, что он их срежет.

11

Это море называется тишь, корабли и белые паруса, тяжкий вздох бриза с сосен и Эгейской горы. Твоя кожа скользит по коже моря легко и тепло мысль неясная и тотчас забытая. Но в расселинах черным соком хлынул раненый спрут в глубину где конец, как подумать, прекрасным островам.

12

Набухает зной в венах воспаленного неба. Кровь взрывается она ищет обретения радости по ту сторону смерти.

Свет - как пульс, реже и реже, и вот-вот остановится совсем.

13

Солнце вот-вот замрет. Призраки зари дули в сухие раковины. Птица пела лишь трижды и трижды. Ящерица на белом камне, неподвижная, смотрит в выжженную траву, где вьется уж. Черное крыло резким взрезом метит синий высокий свод: вглядись, и он распахнется.

Воскресение в родильных муках.

14

И вот в плавленом свинце ворожбы блеск летнего моря, обнаженность жизни, путь, привал, уклон и подъем, губы и лелеемая кожа все хочет сгореть.

Как сосна в полдень, взбухшая смолой, рвется родить пламя и не терпит родильных мук,

созови детей собрать пепел и высеять. Что свершилось, то правильно свершилось.

А чего еще не свершилось, то должно сгореть в этом полдне, где солнце пригвождено в сердце столепестковой розы.

ИВ БОНФУА

Под октябрьским солнцем

Эссе

Перевод с французского БОРИСА ДУБИНА

Читаю долгожданные французские переводы этих чудесных стихов и, на секунду мысленно оторвавшись от них, переношусь в Лондон - воплощенное море в его неустанном движении. Бывая там еще недавно, я всегда радовался, потому что знал: рядом с Марбл Арч есть милый и тихий дом, где я снова увижу Йоргоса и Маро Сеферис. Обычно я добирался туда пешком, на закате, словно пытаясь собрать те сизые, а часто еще и холодные, непогожие дали в одно и принести их в дар солнцу, которое во что бы то ни стало вот-вот проглянет сквозь расступившийся городской вид, поравнявшись с водой. В чуть освещенных комнатах, но от этого их полумрака какой-то по-особому здешний, до предела напряженный, вопреки еще туманящим лицо заботам дня упорно сосредоточенный на единственной мысли Йоргос Сеферис - говорю это не для похвалы, а всего лишь в попытке через игру аналогий, привязывающих нас к вещам, точней очертить душу - был для меня такой чистейшей уместностью, до того безошибочным звуком в дисгармонии будней, что его бы с лихвой хватило, чтобы свет бытия, даже исчезнув за нашим горизонтом, никогда не смеркался. Большой поэт равен себе во всем. Нигде так, как в доме у Сефериса, я не чувствовал желания просто быть, быть рядом, чтобы по доверительному разговору воочию убедиться: достаточно единственного образца верности - и даже, может быть, неважно чему, - чтобы риф, пена, звезда перестали служить обессмысленной декорацией смерти. И опять-таки, лишь из рук Сефериса я как высочайшую честь принимал простое право оставаться собой, полную свободу от опаски и устава, которыми отягощен обычно наш путь.

Но как ни действовало на меня его присутствие, я догадывался, что Йоргос Сеферис и сам чего-то ждет, что и его снедает какое-то сомнение, что он подавлен другим, куда более глубоким и тяжким изгнанничеством, чем необходимость жить в другой стране и другое ремесло. Да, ясностью в вопросах повседневной морали, уравновешенной мудростью, проницательной оценкой событий и людей он - человек солнечной природы. Но есть в нем и что-то охряное, пустынное. Иногда своим внезапным молчанием он наводил на мысль о согнутой под темным бременем фигуре, чей силуэт видишь по ночам на изрытой поверхности Луны. Чтобы яснее представить Сефериса, я вспоминал о средневековых книгах, изображавших распятого Спасителя между Солнцем и Луной, словно растворяя его страдание человека в доверии космическим стихиям, и мысленно воссоединял оба эти начала - дневное и ночное - в своеобразном знаке стойкости и переходности разом. Но этот двойственный знак - не простая причуда ума, он существует въяве: это октябрьское солнце, каким его знает Средиземноморье и помнит Сеферис. Когда два года назад я увидел поэта в его новом афинском доме, на террасе и как раз в октябре, он как бы сливался с этим солнцем в одно, вместе с тем приоткрывая неравнодушному взгляду, что свет несет в себе и нашу прозрачность, и неизбежную черноту. Тогда я вдруг почувствовал, до чего она близка современности, эта пора плодов, которые сама же скоро сорвет. Есть в году такие дни, дни между зрелостью и смертью, когда жизнь разом раскрывается во всем великолепии и обреченности. Она ставит тебя перед противоречием, но и перед образцом, подсказывая, как дать этому образцу развернуться в сердце. Я всегда любил его, это октябрьское солнце, здесь и там, на любом берегу. Позже, читая стихи Сефериса, я почувствовал его опять - увиденное мыслью поэта, прирученное его словом.

***

В самом деле, чтобы как-то описать эти стихи, нужно, по-моему, целиком сосредоточиться на том напряжении, которое их поддерживает и расшатывает, подтачивает и обновляет, на их глубоко затаенном и до боли ощутимом противоречии между присутствием и отсутствием, полнотой и опустошенностью. Я еще раз беру в руки нынешнюю книгу, и передо мной опять все подробности, все чувства, все знаки того, что каждый из нас счел бы подлинной жизнью. Я узнаю солнце и побережье Греции с их способностью переполнять чувства и если не вносить в сердце мир, то, по крайней мере, своей неукоснительной очевидностью оставлять далеко позади беспокойные домогательства разума. Только в неисчерпаемой игре тени и света лодка достигает причала. Только подлинным радушием подлинного местожительства остается в памяти дом твоего детства, и "дивные имена" Греции, лишенные на этих страницах всяческой живописности, сливаются с производными от мирры и лимона в небывалые - то ли язык, то ли музыка - фразы, где блаженный зной летнего дня на суше обретает мир и покой у воды, переходящей в ночь. Но всегда, всегда эта полнота воплощенности распахивает свои листья и плоды не здесь, а вдали. Да, она с нами, ведь единственная настоящая отдаленность - это неведение, горечь, а подобные изъяны духа Сеферису чужды. Но и во всей физической ощутимости, в самой своей сердцевине - так в гуще какого-нибудь города, среди сияния и гула вдруг на секунду почудится что-то иное, сумерки блеска, может быть, иная заря - радость этой полноты для нас недостижима. Стихи Йоргоса Сефериса написаны подлинными красками, но скрадены туманом. Корабли в них светятся, как на полотнах Лоррена, но всегда отплывают, и ждать их назад напрасно. И даже если они порой возвращаются, то это лишь краткая стоянка, и родной порт не в силах и на минуту продлить сон, мревший над ними в открытом море. Стихи Сефериса гудят от присутствия людей, созданий откровенных и страстных, но еще ближе в них статуи, образы умерших, которые с высоты своих утраченных тайн не оставляют живых в покое: ловящие каждый день люди у Сефериса изглоданы прошлым - не зря здесь царит всеразъедающая соль, - и, лишенным судьбы и голоса, им нечего дать друг другу.

Это все те же эгейские, ионические просторы, место деяний между морем и небом. Но теперь они дышат неудовлетворенностью кругосветного плавания от пристани к пристани, от мифа к мифу, как будто древняя дорога труда и взаимообмена, вдруг обернувшись всего лишь криптограммой развязки, с неизбежностью сведена к валу, раз за разом подрывающему очевидность в глазах сна, под которым опять разверзается черная яма. А еще, и повсюду, здесь присутствует голос самой засухи, камень. И цистерна - излюбленный образ Сефериса, где избыток и недостача кивают друг на друга, - во всем своем таинстве вместилища жизни предстает задремавшей поверхностью воды, созданной скорее для притягивания взгляда, чем для утоления жажды. Сколько разрозненных сокровищ сходится в этой "гулкой" цистерне, связавшей находки Валери с правдой Греции: она и сама никак не успокоится, видя, до чего мало свежести ей досталось от времени, проклятого точно так же копиться за каплей капля, она и сама хотела бы собрать в одно минуты счастья, пусть даже заплатив за них мигом памяти, ношей сожаления. Но разве эта вода - не наше подсознание, и разве ее недосягаемые клады, ее нездешние дали не пытаются на свой лад тоже отрезать нас этими беззвучными муаровыми разводами от нас самих?

Дорогой Йоргос Сеферис, такой чуткий к самому тяжелому - самому подлинному - в каждом из нас! Что означает то "несбыточное", о котором снова и снова говорят ваши неусыпные стихи, в какой последней непримиренности черпают они свое несчастье? Конечно - и прежде всего - в родной истории. Нетрудно узнать в ключевых для вашей жизни поворотах как будто нарочно сложившиеся обрывки драмы о распаде реальности. Не могло пройти без следа ни то лето, проведенное ребенком в Клазоменах, среди рыбаков и винограда, ни жизнь в Смирне, огромном порту, где Европа и Азия, вневременное и календарное, ритуал и рынок перемешивались, обогащая зачарованный ум, ни - позднее всенародный исход в крови и слезах, навсегда разлучивший со счастливой родиной.

Все дорогое стерли тем летом Новенькие дома, Рухнувшие потом под осенним вихрем,

писал Сеферис. Конечно, это лишь образ. Но образ тем более важный, что новая - та же и другая - родина, Аттика с ее чересчур настоятельным прошлым и чересчур отягощенным абсурдностями и драмами настоящим могла предложить новоприбывшему юноше только одно: тогдашнюю свою печаль, "муку" - как в один голос говорили все - оставаться греком. Да еще войну. Да еще ту или иную разновидность изгнанья. И Йоргос Сеферис отдал немалую часть жизни тому, чтобы оставаться греком - служить Греции - за пределами страны. Он сам был тем отрезанным от родной гавани скитальцем, которого не раз поминал в стихах.

Но в конце концов не в этом дело. Самые трагические обстоятельства не войдут в стихи, покуда умудренный разум не превратит их из прихоти случая в знак предельности человеческого существования. И судьба грека становится всеобъемлющей мукой лишь для того, кто найдет в себе силы разделить боль каждого из живущих. Как бы там ни было, стихи Йоргоса Сефериса принадлежат Греции, связаны с образами и историей Греции только потому, что говорят о любом из нас. И вот что, по-моему, его слова могут сказать. Прежде всего в этой безупречной природе и бесстрашной архаике с бесчисленными храмами, с невозмутимой гармонией тел всегда чувствовалось обещание жизни среди богов, в ладу с бытием и своей сутью - жизни, способной быть собой благодаря простым мифам, где Единое связывает разрозненное "вечностью оливы". Конечно, эта незапятнанная явь всегда была наваждением новейшей греческой мысли. Но теперь она доживает свое на правах красноречивых и никчемных руин. И когда Сеферис отправился в Пелопоннес на поиски всеми забытого Асинского царя, чья погребальная маска звучит на свету, как пустой кувшин "звучит, как морская вода под веслом", - заветное место оказалось таким же пустым, и герой золотого века сумел явиться лишь в сумрачном виде затаившегося нетопыря.

Так ценой этой вечно соблазняющей нас воплощенности стал даже не образ конкретного человека, а человеческий облик вообще. Так единство древних мифов, где человеческую жизнь - саму суть этого общества - воссоздавал и поддерживал обряд, распалось, а каждое отдельное сознание стало вдруг мерой собственного одиночества, собственного небытия и наполнилось тревогой. "Мы погибли!" - кричат уже собранные в "Антологии" надгробные надписи. Одержимая своей смертностью, личность является в мир, чтобы тут же вручить себя Христу, который утвердил на этой непрочности само бытие, чем и вернул человеку надежду, но уже ценой веры в простые блага мира. Отныне и навсегда в этом эллинистическом пространстве, где апостола Иоанна на Патмосе поражает страх, где апостол Павел тоже является в Афины с других берегов, в этой истории-символе, который получит потом имя Византии, душа станет вечно разрываться между привязанностью к себе и любовью к миру. Будет решаться и не решится. Ее простота навсегда переполнит ее ужасом - под взглядом бесплотного Бога мы, как матросы "Господина Стратиса Моряка", и вправду принадлежим уже не этим дивным берегам, а "открытому морю". Морю в его одиноком исступлении, ведь между нами и абсолютом нет теперь ничего. Таково нагруженное бесконечным смыслом скитальчество современной Греции. И Сеферис, грек между Дионисом и Христом, обогащает этот смысл последними сокровищами языка, вопрошая его с удесятеренной интуицией расколотого удела.

Он - говорю это сегодня с полной убежденностью - сам хотел этого раскола, выбрав изгнание за его сокровенный смысл и уже с первых лет полюбив Лондон за то, что этот город - я всякий раз вижу его при мысли о Сеферисе и глазами Сефериса - это гигантский водоем, где умноженные тысячами гаснущих в пене отражений схлестываются вся необработанность мира и вся безымянность человечества. Сегодня, я убежден, необходимо идти как можно дальше - в самые окраинные города, в пропитанные заводской гарью предместья, в случайные, в трижды случайные гостиничные номера, чтобы - да, на пределе риска, да, в такой дали от когда-то сошедшихся в Греции и перезабытых теперь начал - исполнить смысл нашего разорванного существования. И, может быть, возвратиться. Вероятно, и вправду есть еще один, заветный порог, за которым - не открытая чувствам красота, а смерть. Я имею в виду все что угодно, любую мелочь, лишь бы в ней сумели полюбить именно ее и ради нее самой во всей ее физической неповторимости, всмотрелись в нее глазами человека, который, как мы все, наверняка обречен, и во имя того абсолюта, перед которым он, как все мы, скоротечен. Я имею в виду новое завоевание в одиночку той реальности, которая не распахнется перед слепым порывом расточительства, а сосредоточится в ревностном бдении страсти. Новый взгляд и новую любовь. И конечно же, новый опыт, если чуда не произойдет, новое возведение этажа за этажом на пути к этому свету, в умудренности, покоящейся на несбыточном, чья несбыточность - благо. Именно в этом октябрьском свете поэзии, которая уже не формула, а поступок, не благо, а жажда, Сеферис и нашел свой подлинный масштаб. Для меня лучшее тому свидетельство - его голос, когда он сам, и замечательно, читает свои стихи вслух: глухой, уходящий в глубину, ровный голос; голос, стирающий предмет, чтобы высвободить явь; голос без единой собственнической нотки, как странствие от острова к острову, как григорианский напев.

С искренним чувством и сердечным уважением я приветствую Йоргоса Сефериса в этот счастливый день, когда его стихи, как их ни приглушает разность наших языков, приходят к французскому читателю отдельной книгой. Сумеет ли слишком напористый, слишком нетерпеливый читатель расслышать издалека этот голос? Он ведь такой чистоты. Сумеет ли вместе с поэтом нынешнего дня повернуться лицом к стране, на которую тот указывает? Ведь в сравнении с реальными островами этот скрыт от нас так глубоко. Но он, несомненно, из тех, которые при первом проблеске дня сквозь пену моря сумеют, если приведется, заполнить собой бесконечный горизонт.

1963

Евгений Власов

...книга, известная Вам, мне и нескольким из наших друзей, разве она не имеет полного права именоваться знаменитой?

Бодлер

ЗНАМЕНИТАЯ КНИГА

Санкт-Петербург

1994 г.

Автор о себе

Власов Евгений Васильевич, родился в Питере 6 июня 1955 года. По образованию - актер (ЛГИТМиК в 1977 г.), о чем, предворяя знакомство со своими текстами, автор считает не лишним уведомить. Из множества больших и малых театров, к которым доводилось иметь отношение, автор без стыда поминает работу в Рижской русской драме и, с гордостью, в театре 'Синий мост' Генриетты Яновской. (И эту подробность автор просит не счесть случайной.) Издавался в питерском 'самиздате' 'Собака N 190" (Тир. 6 экз.), участник поэтических студий 'Верлибр', 'НАСТ'. Причастность к последнему особенно лестна. Привет, ребята! (Пользуясь случаем. Если это таки произошло...) Не печатался. Не то чтоб принципиально... Все!

Автор благодарит славную фамилию Армеевых за решающее участие в рождении этой книги.

* * *

Смекни: со всеми чем разнюсь? Чему несхожестью обязан? С чего я жуйстер, хмырь и гнусь? Пупок неправильно завязан.

Меня не спутаешь ни с кем (Булавка вторкнута от сглаза...), Не впишешь ни в одну из схем Пупок неправильно завязан.

Упрям, нехлипок, как... Язон (Для рифмы лучше б было - Язон...), На свой манер, на свой фасон Пупок неправильно завязан.

Позыв меня перековать Приветствую галантно - тазом. Есть что, да не охоч давать Пупок неправильно завязан.

Слабо чем я - другим пижонь. Товар - лицом, талант - лабазам! Всему и всем не свой, чужой Пупок неправильно завязан.

Не сею - неча пожинать, Разве другим родившись разом... (Все от такого можно ждать...) Пупок неправильно завязан.

* * *

Люблю в поэзии упречность Вся прелесть в ней. В поэте - взбалмошность, беспечность, Благую лень.

Чревата смелость на погрешность. Ведь заклеймят! Стихам - прилизанную внешность, Как у купчат.

Мне дай всклочить, мне дай взлохматить Из забияк! Иная рада под... ахматить Гладка-с, никак.

Мозги гладки, мозги бильярдны, Дух не болящ. Поточные. Их биллиарды. Всяк работящ!

Трудом затравлены камены. - Тубо! Пииты ХОЧУТ быть отменны Тупо.

- Об чем сыр-бор? Чего городит? Морочит, виш ли... У нас пиитов не, не родят. Что были - вышли.

Дар бросить вовремя, пименства Не разводить. До блеска стих, до совершенства Не доводить.

* * *

'Венец Творенья'... Сверху вниз На все и вся. Не без курьеза: Над ним 'рот-фронтами' - карниз Исконно гамбургского Спроса.

С него не чечевицей мзду Взимают - знаками геройства. Атака краба на Звезду Цена бирюлькам перворольства.

Кто ей, сграбастанной, не рад? Поблекла? Плюхнуть позолоты! Ушами лезет виноград 'Бесцельно прожитые годы...'.

Небрежно посшибать улик В пользу того, что не напрасен? 'Тунгус и друг степей калмык' Исправно мечут озимь наземь.

Вот бы и всем на их бы стать С 'разумным, добрым, вечным' в клюве! Лениво нивами блистать. Плохой игрок, в сплошном продуве...

Уведомляю, не волыня: Всех барышей с меня - пятак. К 'быть' приторочено 'во имя'. Помилосердствуйте! Я - так.

* * *

Я никчемушен, как крюшонница хрустальная у антиквара. При всей слоновости воздушная, в каре из джоночек-кружавочек да с вычурным в ней черпачком. Полкан Цены ее кусается. Да и кому она нужна!? Да и на что она? Бог ведает! И что такое есть 'крюшон'? Уж сколько тужились не вспомнили две допотопных петербуржицы. Уж сколько пыжились не вспомнили, посокрушавшись, да потупившись, да попеняв друг дружке досыта, две чистокровки-петербуржицы, возможно, институтки смольные дворянской крови голубой... Прочь от витрины, ходу с Невского! Минуя сворищи дворняг. Бочком бочком да на Садовую... Крюшонница в витрине примою На веки вечные невольницей. Позрится ль кто на бесполезную? Лишь за красу одну кто вызволит? Опять же щерится Полкан...

Я не Нарцисс, собой зашоренный. Равно не враг ее барочности. Я - вызов зряшности ее. Где ей с моей тягаться гарпией! Заткнет за пояс Не помилует!

Я понял главное, в чем сходимся: Не то мы без чего нельзя.

Днем позже антиквар насплетничал: крюшонницу купил араб.

* * *

Господь меня для хохм облюбовал Горазд со мной выкидывать 'коленца' Я - полигон для божьих изгиляний

Он ничего не даст мне промахнуть Сквозь строй всех передряг меня прогонит На наждаке всех каверз продерет

О, Господи, и впредь не откажи Равно в других как в этой малой льготе Все сваливать, Владыка, на тебя

* * *

Сбит мой шаг.

Дран мой стих. Не пеняй шалопуту.

Будет день - будет 'свих'. Помолись за Иуду.

Имя - гад.

Дрянь - тавро. Всем не друг!

Всем не ситный! Никого, никого Не оставь без молитвы.

Зло - добром?..

Это ль мзда?! 'Крыть' душицей цикуту?! Хоть во имя...

Христа Помолись за Иуду.

* * *

Я не стреляю в первом акте, И, между нами, никогда. И, уличен в постыдном такте, Вишу повешенным зазря.

Вот ты висишь небесполезно. Нет спору, грамотно висишь. Так добросовестно, так честно, Едва висишь - вовсю палишь.

Давай мою обмоем дырку. Не скучно в кухне будет трем. Откупорим чего бутылку Да к стенке Чехова припрем.

* * *

Конституцию речи моей (не ослы!..) Не признали, не приняли Примут едва ли, Нет бы просто сказать: 'Ноги устали', А то: 'Колоколами гудели мослы...'

* * *

Страм! Renommee мое подмокло!.. Стыдобища страшенная! Держал за матерное

'Фекла', А 'Фекла'

совершенная...

* * *

На всякий хац найдется штуц, Что ясно, как простая гамма. И если мама мыла Раму Отнюдь не Шива будет чист.

* * *

Волосы. Чистые, рассыпчатые, как картошка... Кто другой разжует, что откуда взялось. А лукавей немножко? Темнее немножко? Картофель волос.

* * *

'Мысль изреченная есть ложь'. Речешь красно.

Изрекши врешь?..

* * *

Вот так нехорошо... И этак дурно... А как?

А как?

А как? Акакий Акакиевич...

* * *

Язык глаз, язык рук, язык губ, Язык плоти, двух тел лопота... Даже грешный гороховый суп, Несравненный Орфей живота, Скажет больше.

Не кривься! Не 'бзик'! Языка . . . язык.

* * *

'Не родня мне

не двойник не равняйте нас! Он

простите

половик Я

пардон

палас!.."

* * *

Местечко. Глубинка. Отшиб. Лавчонок кичливые вывески. Свиные, еврейские вырезки... - Кулак о жиденка зашиб!

Бояться совсем перестал! Вовсю раздышался, иудина! В крови бы их всех распластал! Бей Хаима!

Хоть бы и Сутина...

* * *

Ю. К.

В старом кубке толстого стекла, Кубке цвета нежного индиго, Не как херувим, не как свекла Сильная желтушная гвоздика...

- Выскочка! Отщепа! Чур не в счет! Нетипична. Рознична. Нечайна. Уж мы посчитаемся, ниче, Как (не ей чета чай!) с розой чайной.

- Не иначе тут в роду лимон. - Ну! Лимон с гвоздикой?! Тю! Да че вы! - Заклеймить. Изжить. Из вазы вон! Вражий лютик - раз не кумачовый...

Ражий хор. Фортиссимо. Глас масс: - Выходка для нас чрезвычайна. Наш - цвет Марсельезы, цвет лампас. Мы красны, гвоздики, изначально...

Не сдает капустница cвой Тон, Солнце извлекает из колена... Никому и ничему не фон, Как Ван-Гог шальна и... несомненна.

* * *

Мир загорелся жаждой наготы. Он рвется из одежд освободиться. Мне, глядя на него, холодно. И листья, как поспешные мазки, Соскоблены беспутным живописцем К подметкам Города.

Чешуя булыжного двора Взорвана готическим собором. Черный, рваный, острый, как осколок, Он вонзился в мякоть Ноября.

В туше неба вязко, как в трясине, Брешь зарубцевалась. Солнц не ждем. В тягость осень в сгнившей мешковине, Тканой механическим дождем.

Возведен музейными глупцами Жалкий мамонт дерзостных веков, Лыбясь, ты беззубыми зубцами Сжевываешь мякиш облаков

И урчишь часовьим перезвонцем... Вдруг так сально серый небосклон, Кровоточа гнойной каплей солнца, Влился в плач органа, гнет икон.

* * *

Так женщин выставляли на позор Плевки

каменья

смертному греху Ночь

Дегтем Тени

вывожен Собор и вывален

в рождественском пуху

* * *

Уже Вы тем одним приворотили, Что от меня себя уберегли... Замуровавшись в самокарантине, На изолятор 'Я' палату 'Мы'

Переменил. Нельзя в одной нам общей. Когда в одной - на ней жестянка '6'. В разбив перебиваемся. Не ропщем. Кислей в стенах, на кои нечем лезть...

Лунею, словно серой оглоушенный. Блаженный... Разве мысль чуть-чуть хрома... Мохрившиеся нервы проутюжены, Оттяпана (местами) бахрома.

Опомнясь, друг от друга посигали мы. А как в разгон? А чувства разрезви мы? Уж так ли были Вы недосягаемы? Уж так ли были Вы неуязвимы?

* * *

Случись сегодня дома. Улучи часочек. Подадимся на Неву. Прилежно отработай - отмолчи, Единственный, которому не вру.

Как на духу: тех взвел, тех ополчил... Не то чтобы кичусь или скулю... Отныне т ы из всех неотличим И я ни с кем себе не изменю.

* * *

Греховность Вашу Бог храни На кой Вам в праведницы метить! Вы тем и прелесть, что дрянны. Для Вас смертельна добродетель.

Как Магдалину не раскай, Оставь ее, как есть, слышь, Боже, Кривлякой язвой непригожей. Пусть в ней изъянов через край.

Храни их. Тем участвуй в ней. Не правь. Не дай ей стать сносней, Не потрясай костяшками,

От сердобольств оборони, Не доставай, но урони Во самые во тяжкие...

* * *

Ладонь кем-то улещена. Лицо кем-то ошарено. Ты мною намерещена, Ты мною накошмарена.

Эфирна, не обрящена, Дика, не заарканена. Ты мною натаращена. Ты мной натараканена...

Взвился, под душ подставился. В глазах Она и... гной... - Ишь, слышу, разбахвалился, Не я тобой, ты - мной.

* * *

Когда небо с овчинку. Мир как дробь сокращен. Когда только под Пинком, Разве Флойдом еще.

Все оттяпает Фокус, Все урежет на раз. До дюймовочки-бога, До одной пары глаз.

Здрасте, страсти-мордасти! Кто-то в контрах всегда. - Счастье - это не с частью, Это с верхом когда.

Транспарантного вроде. Горделивая речь. Мне обычного против Не урвать - пренебречь.

Не утробе в потребу, Не в гордыне - в скромне. Не наращивай неба. С нас овчинки вполне.

* * *

Хорал органа скрал гортанный звук, Вспорхнули руки с ласкового ситца, И друг от друга оттолкнулись лица, А между лиц повесился испуг.

Зачем-то правда спуталась с игрой. Нам неизбежно верится в плохое. И в вдохновеньи нервного покоя Мы нянчили придуманную боль.

О, жажда пытки, власти над тобой. Увидеть, что твоей слезинки стою. Пусть быть с неискупленною виной, Которая самим же не простится...

Лишь вечная подушка Влажным ситцем Останется под головой.

ПОНЕДЕЛЬНИК, 13-ое

От роз пламенеющих Дом Займется. Прости, что не мой. Голгофно брели не мостом Китайскою ливня стеной.

Недантовый профиль вождя... Наскальные равенства с 'Л'... Всекались мы в глыбу дождя Резцами сутулыми тел.

* * *

Поцарапан

Руки в ноги след простыл

Ищи-свищи И как клюква не хлещи На нее есть

жгут дороги

* * *

Никто никому ничей Портянка Степень родства

* * *

Спазм нежности. (Взбрело ж ему случиться!) Застал врасплох Осыпал лица вишнями... Мы ближние

как пальцы в рукавице Мы

ближние.

МАЯКОВЩИНКА

Колодцу моего двора Звезд отвалило небо С тыщу. Окно откупорил Жара Зеленая вползла тощища... Луны засиженный сырчишко. Невнятным мается сердчишко.

ЧУ

Все имеет привычку кончаться. Мы сначала готовы к концу. Чу! - приспело. Пора отрываться Время рожицу скорчить лицу.

Эта точка заказана свыше. Как тягаться? Хамить потолку? Сам не сунется. Плотью не вышел. Почему нам быть врозь? - Потому.

Все свалили на внешнюю волю: Чьи-то штучки, а мы ни при чем. Наш альянс несусветный с тобою И без нас обречен, обречен.

Спрос на траур. На черном свихненность. В эту ваксу так сладко макать. Скинем шляпы. Наш крест - обреченность. Обреченности все обрекать.

'Нам с собой повезло', нам мы любы. Да, мы сами себе образа. Ты мне 'выкладки' - лучше бы губы, Ты мне 'выстройки' - чаще б глаза.

Как ни бились, разрыв наш банален. (Не колоться! Не верю! Шмыг в роль!) Самый пик всей трагеди завален. А король-то в чем мать - гол король.

Различинимся, сбавим актерства. Я не злобствую, неа - свищу. Я к тебе притерпелся, притерся. Я тебя... ты ведь тоже. Но ЧУ...

СЩЮНГТЦ или о несомненном преимуществе отравляющих веществ над огнестрельным оружием.

С превозможенья неприязни Все началось. Превозмогли. Из одного лишь спорта разве Друг другом не пренебрегли!?

СЩЮНГТЦ! - схлынула волна азарта. Тяну пользительный крюшон. С лицом Сократа или Сартра Сижу в анализ погружен.

Анализ - ФУ! Неблаговонен! (Анализ он всегда такой!) К Сократу с Сартром майор Пронин Прибился... Тоже не простой...

О чем душа моя радела? По что я пас тебя как тень? Как на заданье, как на 'дело' Мы шли во вражию постель.

Так два испытанных агента (В печатках калия циан...) Идут на то, идут на энто, Чтоб мира секс-потенциал

До безопасного был снижен, Чтоб не был выкинут 'фортель', Они, в смердящем их Париже, В отель - в постель, в отель - в постель...

'Подлянка' ж не дремала - зрела. В Париже их, нас здесь ждала... Одним прекрасным ты прозрела, Другим ненастным утром я

Восстал, воссел на свалку платий (С утра востер я... мысль свербит...). Уж не дошло ли до симпатий? Неужто Чуйство нам грозит?

И точно, не шутя грозило. И скоро в оборот взяло. До Мендельсона, в кольцах ЗИЛа Чуть не дошло! Слюбясь зело,

Пасли мы чувство, как овечку! Хорош вертеть мной! Не пацан! Мой верный шмайстер дал осечку! По счастью, свежий был циан...

* * *

Наш Дом нам не крепость И двое - не пара Издевка нелепость Кишенье опара

черт звуков Содом Мы в чреве базара Не крепость нам Дом И двое - не пара

* * *

Души кромешные дворы Культ копошений

ворошений У темечка

моей Хандры колтун

взаимоотношений.

* * *

Отвел пассат. Отбрил муссон. Ушли, осклабясь и озлобясь... Полнейший штиль на море Совесть. Пью слабый чай. Пью крепкий сон.

* * *

Душа утратила возможность. Унялась, всем ублажена, Омыта и обряжена. Часовенкой моя подкожность.

Себя букашка превзошла, На пик посильного взлетела И, воскрешенной - отошла У трупа своего Предела.

* * *

Без поцапанья

Без буйства Хладноносо

Спекся зной... От дежурных пункций чуйства не испытываем боль.

* * *

Попил как поел Поел как поспал Поспал как пожил Пожил как пожил

* * *

Защитная кора любви слупилась. Гладенький, как скрипка, Стою

ободранная липка... На мне не делает 'фьюи' Задрипа самая пичуга... Ито: нет худа без добра. Жду ни любимую, ни друга Жду... саблезубого бобра...

* * *

Сам я сыч. Брат мне сом. Щель На пару персон. Я неплох, Он неплох Пустяки, что издох. Я им тоже любим И не нужен живым. Славно ладим пока. Два лихих трупака.

СЕНТЕНЦИИ

Смерть это дорога в которую не берут ничего лишнего Неоднажды увы неоднажды угождал в этот жесткий вояж Верю в это неистово верю Жизнь - борьба? Кто бы спорил За честь умирать почаще с каждым тобой любимым Простите меня простите

* * *

Пролеты глаз - разверзия могил.

* * *

Повадился? Гони его взашей! С четырнадцати сверзни этажей!.. Всех и примет на верный нуль улик, в брюшину мятным леденцом проник. Ерошит нервы. Хохлит и ершит. Мурашит кожу. Каждым пережит так ли, иначе... Обойденный, сплюнь! С облатками эмалевых пилюль подчас ассоциируется он. То фантик жвачки с Бруклинским мостом о нем напомнит. Бритва 'Золинген' в цирюльне привокзальной дельтам вен себя удружит. Хала сточных вод. Преаппетитный лестничный пролет. Железка на берце. Брусничный мусс... В них нашатырной остроты Искус...

* * *

Насте

Две невыносимые миндалины... Две неотвратимых модильянины...

Девочка с глазюками пьерошными, Грустными серьезно, ненарошными. С самыми червоными грустинками, Прутиками ручек, хворостинками... Пальчиками... Пальцы ровно спичины Долгие, изячные, скрипичные... С гнездышками грудок (грудка с пясточку), В них колибри скроешь, много - ласточку...

Боже правый, ты ее от зла засти. Упаси от скверны ее слав-ности. Множь их! Не вводи во умаление Жалуй мне возможность умиления...

Две невыносимые миндалины... Две неотвратимых модильянины...

* * *

Ночь как крышка фортепьяно отдавила пальцы дня Город ватою тумана уши каждого окна заложил И тихо плакал

* * *

Зануда! Нет бы лил ведром... Снотворный дождь Дождь-димедрол. Как на плите сковорода В дворе моем трещит вода Как на плите сковорода. Я умник книгу уминал Невежа-дождь Дождь-люминал Бесцеремоннейше сморил Я книгу громко уронил Ни на кого я не был зол На все мой захламленный стол глазел (видали дурачка!) зрачком сучка зрачком сучка

БИНТИК

Антону

Ты, наверное, хорошо, Крепко-накрепко все забыл. Я напомню тебе, послушай. Сын мой, маленьким ты любил поиграть (вундеркинд наш!) 'в бинтик', фамильную нашу игру. Как играется 'в бинтик'? Так: доползается до аптечки, достается обычный бинт, на здоровый мотается пальчик и истошненько так вопится: - Умияю, ой, умияю! А уж мы до чего горды! А уж нам до чего спокойно! - Умияю, ой, умияю! Раз на пальчике у мальчика бинтик, Значит у мальчика ничего не болит. Бинтик - верный знак, Бинтик - добрый знак. Нам-то эта игра знакома. Смешно. Мы были в тебя. Одни у нас были игры. Из всех любимая - 'в бинтик'. Недавно, совсем недавно я эту игру забросил: она не дается мне. На мне не найдешь бинта. Эти слова - не он, Это, увы, другое...

МАЛЬЧИК

Он стоял в холодной, глубокой луже, В самой грязи. Долго стоял. Когда он из нее вышел, Ноги его, грязные почти до самых колен, были похожи на ноги памятника. Он осторожно, стараясь не растерять грязь, вошел в свой подъезд. Ему было тяжело нести ноги, но уж очень хотелось притащить в Дом побольше грязи.

* * *

Каждый год по весне подрезают деревья подрезают ровно на столько на сколько они за год выросли... Каждый год по весне...

СНЕГОВИК

На брови есть ковылины Нос - пробка

шляпа - таз Две желтых витаминины на белом лучше глаз.

ЖАЛОСТНОЕ

- Аю, мои аюшки, у маева заюшки оборвали ушеньки. На, морковку скушенькай. Наживлю их пенькою Будут вот такенькие...

- Оти, мои отеньки, у маева котеньки лапонька боболеньки. Котенька мой хворенький. Молочка испитенькай Выправишься сытенькай! А ты куда, облезок, бррыссь!!! Сперва трамваем кромсанись...

* * *

- Я не боюсь травы! Боялся. Было. Я не боюсь травы! Я - круглый конь. Здоровье! Удаль! Много ног! И грива! Эхх!

Размозжу-ка пулю головой!

((Продается шуба натуральная (черный жеребенок 46-го размера)).

Из объявлений

ТРИКОТАЖ

Из 'Трикотажа' кот сбежал. Директор обмер аж. Назавтра вывеску сменил при входе - 'Двакотаж'.

Из 'Двакотажа' кот сбежал. Директор ахнул аж. Наутро вывеску сменил при входе - 'Разкотаж'.

Такой вот раскордаш!

Последний кот усеменил. Директор ждал уже... К восторгу тетенек прибил Табличку с буквой 'Ж'.

НЕЗНАКОМКЕ

О, ты! С очаровательно кривыми в балетной пачке расписных колготках на Невском у которого встал дыбом (На что невозмутимый аксакал!..) последний волос ног твоих при виде... Люблю тебя, валькирия, люблю!

АГИТСТИХОТВОРЕНИЕ О НЕЦЕЛЕСООБРАЗНОСТИ ПОКУШЕНИЯ НА МЕНЯ

Товарищ! Встретив в закоулке, В парадняке ли, в переулке, Или на лестнице на черной, Или в общественной уборной, И, перечисленного кроме, В любом другом каком укроме: на стройке, в лифте, в тупике Завидев молодца при кепке в клеточку с помпоном (еще ботинки есть на оном!..) Из выдающихся примет его изящный силуэт сиречь эффектная фигура... Да! Шевелюра белокура! Так вот, его увидишь коли, Будь ты хоть Шура, хоть сам Коля, Пусть даже Жора или Вася Но убирайся восвояси! Слышь, уркаган, не покусись, Оставь в остове этом жизнь! Чего с него 'наваришь'? Не пачкай нож, товарищ! В его карманах ни шиша, И за душой...

одна душа...

* * *

Сельмаг - Мессия эклектизма Брелок гантель их между - клизма

фата подойник калькулятор диск Перголези 'Стабат матер'

гарпун с гипюром пеньюар фуфайка кегли самовар

обойма терок рядом - спиц Не обезьянник ли вещиц?

Тут от темна и до темна священнодействует Она

весталка жрица Муся Нюра Почетный провозвестник сюра

(зонт есть и новый 'Зингер' есть прилавка складчатая жесть

не стол ли операционной?..) Стакан граненый нож кухонный

'Славянский борщ' Железный сейф - Одна и тажная консервь!

Манифестация бабуль - Даешь ванильных сушек куль!

(Без сушек бабушке зарез Не испытать зубной протез.)

Бухтят Одна другой блажней Всем 'ситничка' да 'попушней'

Непостижимое сельпо! К пивку - рачки за штуку по

15 коп. (Нет влезла чтоб цена в строку!..) 15 коп.

Горн ласты лиф (ей-богу!) ДУСТ... И карамелевый мой бюст

ВЕСЕННЕЕ НАСТРОЕНИЕ N 1

Рань

Хмурь

Гнусь Рябь

Зябь

Гниль

Прель Голь

Хлябь

Гусь Хмель

Рупь

Апрель

* * *

Дворняга вышла в непогоду, чтоб нагулять себе породу. Но то, что нагуляла шкода, Не очень чтобы и порода...

* * *

Гиль! Поклеп! Потешно слышать Мол опять шалили мыши... Лоб обшарь

Очки протри Хлеб изъеден изнутри...

ДИАЛОГ ПАМЯТНИКА С ПЬЕДЕСТАЛОМ

- Я - памятник великому. Я сам Не менее великого велик. Великого я сам великоватей: Тот натуральной был величины, Мою же не велю так величать, Моя величина повеличинней. Я величав в величии своем. Я - памятник великому поэту. Великий памятник великому поэту. Великий памятник поэту я. Великий я - поэту. Я великий... Чего это к подошвам прилепилось? Во что это я вляпался такое?

Тут Пьедестал вступил себя весь вне:

- Ты прыщик у меня на голове. На светлой голове моей ты прыщ. Ты прыщ на голове моей на светлой. На голове моей на светлой прыщ ты. Прыщ светлой голове моей ты на. И 'на' еще! В итоге - 'на' в квадрате! Угрызли, истуканчик?! Так-то, дядя.

- Однако! Говорящая подставка!

- Но ты, самодовольный статуэт! В тебе себя бы не признал поэт! Тебя бы, железяка, на расплавку.

- Поэт! Поэт! В печенке твой поэт! Не зарывайся. Дружеский совет. Я - не в поэта?! Тем и плох!?

Не довод! Очнись, Поэт - не более чем повод. Не я поставлен чтоб его прославить, А он угроблен чтоб меня поставить!..

- Так бы и выбил (До чего зудит!..) Себя из под тебя. Иезуит!

опять не удержался Пьедестал.

- Вот этого я делать бы не стал. Божусь, подставок не знавал грубей... Я - Идол! Я - Кумир!

- Для голубей!..

- Цыц, глыба! Ни породы, ни манер! Вон с кобурою миллиционер И день меня, И ночь, заметь, блюдет. Вот, кстати, в нашу сторону идет...

И верно: шел сержант к антагонистам. Во взгляде его твердом и лучистом читалось чувство долга, закалялось оно в нем долго и теперь - читалось...

Ну Пьедестал во лбу своем скрести:

- Кого попало станет ли блюсти Такой сержант!...

И, оборвав мне стих, Мой просветленный Пьедестал затих.

ДУМАЯ О МАЯКОВСКОМ

Он сам себя 'не потянул'. Ни хворь виной, ни 'фифа'. Его снесло на бойкой ул. Махиной авто...мифа...

* * *

Оргазм наш вечен. Всем на удивленье. В глубоких чувствах удовлетворенья Мы знаем толк. Мы сперманентно в них. В моем народе нету чувств иных. Довольно глыбко! Не приемлем мели! В который раз народ мой поимели...

* * *

Интеллигент, увы, не импотент. Он, злыдень, может, в нем поганства хватит! Заснем спокойно, срам предотвратив!.. Система наша, как презерватив, хранит Россию. Вдруг чем забрюхатит.

СВЕТЛОЕ

- Люблю народ!

Люблю с лица

с изнанки! А вот кумирчик мой

в болгарской банке!.. Тут замолчал

знакомец мой

Анатом меня окинув

интересным взглядом...

* * *

Не пиши, если злой, не пиши: Озлобление просто и тупо, И его все мельчащая лупа Не достойна творящей души.

Если болен, прошу - не пиши: Никого не сразишь этой 'новью'. Слишком многим хватило здровья Расписать все хворобы свои.

Если в траур влюблен, не пиши. Мне претит черно-белая мода. Я открою окно, и природа Даст цветные мне карандаши.

Ты меня пощади, я прошу. Сам отныне другое пишу.

Я тебе назову свою веру: Свет, здоровье, любовь - веруй...

* * *

Не плоть его. Не от его ребра. Я с веком врозь. По мне другой, не этот. Я пущен в торг не с ходовой монетой, Но со старинной мерой серебра.

ЖАЛОБЫ ГОЛОВАСТИКА

Беднейший из тварей, Я весь - голова. Все варит и варит: Уж так делова!

Мне пару из парий Найти мудрено. Хороший я парень, За что мне дрянно?

Природины штучки. Ну разве права? И там - голова, И сям - голова.

Заклятому не Пожелаю врагу. Я все понимаю И мало могу.

Я весь из извилин, Я больно не прост Один мне во радость Немыслящий хвост.

Я так многострунен, Я столь истончен, Весьма хрупкодумен и пестроучен.

Мне б сделаться плоше, Сермяжней... Я ведь Взаправду хороший! О, мне б... ожабеть...

Ущербней всех тварей. Я - сплошь голова, Прелестней всех арий: Ква-ква! Ква-ква-ква!

Не прост акт плошанья, Не скор, как... Москва... Достигну ль мужанья? Сподоблюсь ли КВА?

Вершина мечтанья, Монблан обожанья, С умом расторженье, Души ублаженье, Тоски усыпленье, Захлеб отупенья Бездумное КВА!

* * *

Голова - два лопоуха С чем-то серым, что внове. В голове обычно брюхо, Токмо брюхо в голове.

В сером водится чернуха, Янычары, сколопендры. А надоть токмо брюхо, Токмо брюхо в голове.

Предусмотренным для нюха Выражаю свое 'фе'... Дабы не пропал рефре... В качанах их токмо брюхо.

* * *

Пе-ре-де-лок! Пе-ре-но-сок! Пир для зенок Шибко бросок. В Цвет паломничал, как в Мекку. Ржал мне в спину Тускл. Блекл. К большинству не применяюсь вопиюще выпеляюсь. Этот труд мне не наскучит! Собери такого в кучу! Чай, упрям, как сивый мерин... Чересчурен! Черезмерен! С тисаком тянулись лапы, Дабы лишнее оттяпать. Все Предавшему Смешку Учинить 'секир-башку' Всякий счел бы за благое. Ладно б выдал молоко я... Не корнай! Пустое это. Не пригонишь к миру Недо...

* * *

По мне пусть творческая праздность, чем машинальный долг Труду Ну их рабочую экстазность Энтузиазма на уду, воробыш стреляный, не клюну, в ладони, крякнувши, не плюну.

Я это дело пережду

* * *

Один учил

другой усердно внемля на ус мотал

и в свой учил черед - Не хлеб един

Не хлеб един

деревня! торгуя рыбой

гнул Искариот...

ПАМЯТИ ИСАКОВСКОГО

Нет, до Голгофы не дошло. Смешней стряслось с поэтом. Распятым, брат, куда ни шло Вот каково распетым...

* * *

Могу могу могу могу могу излюбленная мантра импотента.

* * *

Слово к слову. Случка. Смычка. Образ Точный, точно Кличка. Путным чем не занимаюсь. Обзываюсь. Обзываюсь.

* * *

Финтишь?

Петляешь?

И не надоест?! Резвишься, вертихвостка!

Ишь ты!

Ишь я! Не усклизнула!!!

Воблы-мысли

крест барахтаться в сетях четверостишья...

* * *

Как сын в подушку (ангелок!), Как шмель в пропеллер флокса, Как неуимчивый телок, Я в вымя Парадокса уткнулся.

* * *

Г. Я.

В ней столько женского сгубили. И снова губят. Все подряд. Хотела, чтобы полюбили. Напрасно лишь боготворят.

* * *

Рассадник кумиров Разносчик язычеств Не скаред - транжира Не пасынок - выпест

раздрызга раздрая Мне ловко у Трона Иль Врат (чур не рая!) Я - рыцарь Урона.

Слуга - не холоп Не воли мне - плена К руке Вашей - лоб преклонивши колена

* * *

Маска. Это парник для Лица.

* * *

Посокрушаться не могу, Пожалиться, что щедрой дланью Отпущено мне Дарованье Как никогда, как никому.

Не мазан им. Не крестник их. Глаз не на мне его... Тьфу! - Око! Не перепало мне от Бога Поиздержался на других.

- Попразднуй крошками! - сгубить добра не даст. - Всему свой ужин. Мне боженькой сквалыжно ссужен сомнительный Талант - любить.

* * *

Кустарь - одиночка Запоры замочки Захваты любые Для голени выи Ошейники тоже Помягше построже По всякой по глотке фасонны колодки Кустарь-одиночка... - Как с клипсой на мочку? - В другом я толковый Конек мой - оковы На нем и гарцую Аль ухо лупцую? Не пни разбрезгливясь Любовь моя - привязь Свобода - мой ворог... На шее - оборвок... Поведать имею Двуног не вполне я Ни с кем я не иже Видок мой не пышен Тщедушен не грозен Ничеен бесхозен Не прочь приручиться К коленям прибиться Доколь мести город? Кто б прыгнул на повод!..

Рифленая 'кора' Сургуч живодера

СТРАШНЫЙ СУД

Там черти ходят с сковородкой? Жаровня ждет, кипит смола? И черта с два! И бога с два! Но есть, однако, суд такой. Мне переезды не впервой Из ада одного в другой... И вот-попал, смотрю, а там Дают тебе, что сам не взял! Чего ты жаждал всяки дни, Ютясь в аду родной земли. Всех разжиревших - на диету, Дохляк - с обедов на обеды, Дают страшиле по размеру В прокат личину Бельведера, Для старой девы - свежий муж, Сорвется дурням сладкий куш: Им черт проборонит мозги, И будут в них извилины! Там неуч станет первый книжник, Спортсменом станет грамотей. Там подхалиму ноги лижет Весь штат почтительных чертей. Вождь, наконец, пойдет на шахту, Палач не кровь прольет на плаху, А в лейке слезы принесет И плаха травкой прорастет! Любимцем станет литератор, Возьмется цензора марать! И тот в районе крайнем ада начнет писать, писать, писать... Эзоп откусит свой язык И всем все скажет напрямик. Там русский станет, может быть, На человека походить. А мне стихи мои прочтут Вот Страшный Суд, так Страшный Суд!..

* * *

Тьма чертей

на той сторонке по мою

по душу

рыщет Вновь

козявочке правденке предпочел

КОЗЯВУ ЛЖИЩУ

* * *

За этот экскурс плату не взимают. Не напирают сзади: 'Дам раза!'. Стравили пар. Привычно занимают Плацкарт Лица мешочники-глаза.

Добро бы подневольные скитальцы! Поломан ворох копий. А на кой? Бьет судный час, и декабристы-пальцы Безжизненно повисли над строкой...

Андрей Тарасов.

Иришкина книжка

Содержание

Люди -- как манекены... И вот ты уже герцогиня... Пробейте брешь в двадцать первый век... Я строил город на песке... Мы играем в игру под названием "жизнь"... Вот опять закончен длинный день... Я хотел вам рассказать, да забыл... К Т.А. (Я в никуда летел из ниоткуда...) Ты никогда не думал, откуда берется любовь?.. Я внезапно прозрел, точно треснул кувшин... Когда приходит чудо в первый раз... Молитва (Господи, кто б ни был Ты...) Мой враг (Уходят слова, будто ловит их кто-то...) Живут на свете люди разные... К И. (Ее воспевал сумасшедший поэт...) Уже под взором Бога промчалось десять лет... Мне от тебя немного надо... Город смыт дождем со стены... К В. (С той поры прошло немного лет...) Ода Дьяволу (Где-то в чужой стране...) К В. Ветреная женщина... К К. Ты еще не сказала "нет"... О Боже мой, входите, мадемуазель... Вика, Вика, Виктория... Сказочка (И -- раз-два-три, и -- раз-два-три...) Я ладони подставляю, в них кружится серебро... Последний вальс (Вальс нас кружил и блестели глаза...) Исповедь Бога (Я со склоненной головой...) Странные встречи и вещие знаки... На смерть Поэта (Уходят поэты, друзья и любимые...) Листьеву (Он заслужил - не заслужил...) Диалог (- Что-то сломалось...) К К. (Приходи. День невесел...) Баллада о крестах (На куполе, шее, могиле и доме...) Баллада о заколдованном замке (Как раз, когда сломался ключ...) Все стерто и забыто... Если вставляете в речь Вы словечки... К И. (Я возвращаюсь к тебе, в потерянный рай...) Жил-был на свете добрый еж... Я отпуск взял у Смерти... К В. (Я умру, но вернусь к Тебе вновь...)

Люди -- как манекены, Декорации старой премьеры. Зритель огромной сцены, Я один -- одинок без меры. Стою я как на ладони, В прожекторов свете слепящем, И пусто вокруг... Лишь больно И в будущем, и в настоящем.

Жизнь -- как глухая полночь, Ветром и снегом дышит. Тщетно зову на помощь, Не надеясь, что кто-то услышит. Иду по чужой дороге, Напрасно ища приюта. Сижу на чьем-то пороге, Неодетый и необутый.

Не попадусь я в сети Коварства, лжи и подлости. Быть может, еще на свете Осталось чуть-чуть веселости. Пойду я промозглым утром По мертвому льду отчаянья Туда, где все чисто и мудро, Красиво и беспечально.

Люди -- как манекены, Декорации старой премьеры. Зритель огромной сцены, Я один -- одинок без меры. Стою я как на ладони, В прожекторов свете слепящем, И пусто вокруг... Лишь больно И в будущем, и в настоящем.

И вот ты уже герцогиня, А я -- твой смиренный слуга, И станет чужою отныне Та, что была так дорога. И волосы, вьются, и рюши, Как шелк оттеняет глаза!.. Я скоро уйду, но послушай, Что хочет изгнанник сказать. Теперь ты почти королева, Супруг твой -- сеньор де Гюи. Желают и справа, и слева И счастья тебе, и любви. Но дрогнут предательски веки, С ресниц ометая росу... Я дал тебе сердце навеки, А счастье с собой унесу. Со мной ты не будешь в дороге Делить ни приют, ни постель. О радости, а не тревоге Тебе пропоет менестрель. Мое позабудешь ты имя, Но все же скажу тебе я: Прощайте, моя герцогиня, Прощай, дорогая моя!

Прощайте, моя герцогиня, Прощай, дорогая моя!

Пробейте брешь в двадцать первый век, И хлынет туда дерьмо, Которое здесь скопил человек Заботливо и давно. Пусть наши потомки его гребут -Им легче -- они умней. А мы здесь возьмем себе за труд Сделать его вкусней.

R: Хлынет туда дерьмо, хлынет дерьмо, Хлынет туда дерьмо, хлынет дерьмо, Хлынет туда дерьмо, хлынет дерьмо, А нам все равно.

Откройте дверь в запредельный мир, И хлынет туда дерьмо, Которое здесь сочится из дыр Устойчиво и давно. Пусть наши соседи его гребут, И пусть их там ждет успех. А мы постараемся в пять минут Отвесить им больше всех.

R.

Откройте вход в океан любви, И хлынет туда дерьмо, Которое бродит у нас в крови, Попахивая давно. Пускай оно тонет или плывет -Там места, в любви, полно. А если кому-то попало в рот -На то оно и дерьмо!

R.

Откройте душу внутри себя, И хлынет туда дерьмо, Которое вы здесь копили, любя, Настойчиво и давно. Ей тоже неплохо дерьма хлебнуть, Отведать его -- не грех. А если не хватит дерьма чуть-чуть -Спросите у нас у всех!

R.

Я строил город на песке -Дома, дворцы. На этой солнечной реке Мы все творцы. Рождались радость и тоска, Печаль и смех. Я вовсе не жалел песка Для всех, для всех.

И, как мечта, росли дома, И дети в них. И затевалась кутерьма В домах моих. Но летний ливень озорной Упал с небес, И растворился город мой, Ушел, исчез.

Хоть я душой остался в нем -Не жаль песка. Построю вновь и мост, и дом, И облака. Вновь будут радость и тоска, Печаль и смех. И хватит мне всегда песка Для всех, для всех.

Мы играем в игру под названием "жизнь" Так порою успешно, что даже Увлекаемся так, что не можем спастись, Если кто-то нам сверху вдруг крикнет: "Держись!", Если лестницу сбросит, ведущую ввысь, И дорогу к спасенью укажет.

Мы играем в игру, и мечты лишь о том, Что свои всюду правила ставим. Но потом, слишком многое бросив на кон, Мы нарушим не правила -- высший закон, Подавившись неправедным жирным куском, Мы игру эту тихо оставим.

Мы играем в игру, но победы все нет, И сомненья приходят все чаще: Может быть, в этом сне, так похожем на бред, Разбудить нас пытаются тысячу лет, Но игре нет конца, и начала все нет Жизни правильной и настоящей.

Вот опять закончен длинный день, Фонарями догорает ночь. Я хожу сегодня, словно тень, Думы гонят сон куда-то прочь.

Ты уснула, словно невзначай, Под щекою -- книжка о любви. Пусть тебе приснятся крики чаек, Или звезды, или соловьи.

На подушке светится пробор, Где-то там таится седина. Сладким сном, не кончив разговор, Спит мой друг, любимая, жена.

Мы с тобой прошли огонь и смерть, Мы узнали, как чудесно жить. Вместе мы учились не жалеть, Вместе мы учились дорожить.

Утром ты проснешься чуть заря, Снова день вступил в свои права. Скажешь, что всю ночь не спал я зря. Что ж, малыш, ты, как всегда, права.

Я хотел вам рассказать, да забыл, Как я завтра на пиру мед-пиво пил. По усам текло, да не попало в рот, А быть может, было все наоборот. Я хотел вам рассказать, да забыл, Как Луну я как-то с неба добыл. Закатилася в колодец Луна, А быть может, то была не она? Я хотел вам рассказать, да забыл, Как по небу, словно по морю, плыл. А потом вот (как -- понять не могу), Я проснулся на речном берегу. Я хотел вам рассказать, да забыл, Как дракона я в бою победил. Улепетывал трехглавый дракон, А быть может, это был просто сон. Я хотел вам рассказать, да забыл, Как однажды королеву любил. Затмевала красотой небосклон... А быть может, это был тот дракон? Я хотел вам рассказать, да забыл, Как забыл я то, о чем говорил. Эх, вот вспомнить бы, вот был бы рассказ! Да наверное, теперь в другой раз.

К Т. А.

Я в никуда летел из ниоткуда, Но было мне назначено судьбой: Я Вас увидел, и случилось чудо. Но только были ль Вы тому виной?

Все, что я знал, и все, во что я верил, Вдруг превратилось в пыль над головой. Я вместо стен вокруг увидел двери, Не смея прикоснуться ни к одной.

Не Вы мне дверь тихонько отворили, Не Вы вели меня за горизонт. Не Вы меня от ста смертей укрыли, Не Вы со лба стирали черный пот.

Да, все не Вы... Но все же не забуду, Что нет ответа на вопрос простой: Я Вас увидел -- и случилось чудо. Так все же были ль Вы тому виной?..

Ты никогда не думал, Откуда берется любовь? Искрою в небе, Мгновением в Вечности Так незаметно сгорая? Пусть не зажжет искра пожар, И не спасет их ни Бог, ни беда, Но эти двое смогли полюбить друг друга. Ты посмотри не вперед, а назад, На изувеченный огненный путь, Что эти двое прошли, чтоб любить друг друга...

Ты никогда не верил, Будто любовь слепа? Слушай-ка, парень, Наверно, ты прав, Ведь посмотри -- и увидишь: Падают горы, встают города, Битвы уносят тысячи вздохов, Чтоб эти двое могли полюбить друг друга. Кто-то забудет нажать на курок, А где-то просто зажжется звезда, Но эти двое будут любить друг друга.

Ты никогда не видел Этой большой любви? Может, ты просто Закрыл глаза? Ведь рядом с тобою тоже Люди и судьбы, слава и страх Сплетают волшебный хромой узор, Чтоб эти двое смогли полюбить друг друга. Они презирают закон и успех И искоркой света растают в ночи, Но все же они успели, Но все же они любили, Всему вопреки смогли полюбить друг друга!

Я внезапно прозрел, точно треснул кувшин, И увидел, что в мире совсем я один. Все кругом -- облака, пароходы, друзья -Это я, это я, только я.

Сам себе я служу, сам с собою дружу, Сам себя от себя для себя увожу, Сам себе подаю, сам себя продаю, Сам насилую силу свою.

Много ль, мало меня -- тайну скалы хранят, Но ведь скалы -- и те состоят из меня, И я вижу отчетливо -- возле огня Собралось слишком много меня.

Каждый сам себе друг, каждый сам себе враг, И любовник, и лекарь, и бог, и маньяк, Каждый сам себе может сказать, не тая "Самый лучший из всех -- это я!"

Но не правда ль, все это похоже на бред? Нет словам моим веры, и правды в них нет. Это сон, или явь, или быль, или смех, Или грусть, или боль, или грех.

Может, все и не я, но я знаю секрет. Если спросите -- дам я Вам точный ответ. Так что знайте -- и я это знаю, увы: Все кругом -- это Вы, только Вы!

Когда приходит чудо в первый раз, Его не замечаем мы подчас, Ему отказываясь верить, Хоть вот оно -- открыло двери, И смотрит пристально на нас.

Когда приходит чудо раз второй, Его считаем случая игрой И называем совпаденьем, Хотя оно пришло спасеньем, Чтобы увлечь нас за собой...

И, может, в третий раз оно придет, И к нам буквально в ноги упадет, Чтобы привлечь хоть чуть вниманья... Но мы, спеша успеть к свиданью, Упрямо смотрим лишь вперед.

И лишь художник и поэт Заметят чуда тонкий свет, Но мы и им не верим даже, А после внукам важно скажем, Что от чудес пропал и след...

Молитва

Господи, кто б ни был Ты, Дай испить с Твоей ладони И, укрывшись от погони, Увидать Твои цветы. Дай прозренье и мечту, Дай мне цель и достиженье, Дай задачу без решенья И без верха высоту. Дай узреть Твои пути, Красотой их восхититься, Дай из рук Твоих напиться, И безмолвно отпусти, Чтоб, пройдя огонь и дым, Горе, радость, свет и слезы, Обещанья и угрозы, Потеряв Твои следы, Я нашел ответ простой, Бросился бы в мир, как в омут, И, решив все по-иному, Снова встретился с Тобой.

Мой враг

Уходят слова, будто ловит их кто-то, И мяч я бросаю в пустые ворота, А где-то мой враг за моею спиной Без спроса и стука заходит домой Ко мне... к тем, кто любит меня.

И мыслей лохмотья меня обвивают, Мечтаю о жизни, какой не бывает, А где-то мой враг; он не ноет, не спит, Из счастья друзей моих строит свой быт И греет свой зад у огня.