Стихия гонки (репортажи из разных стран)

Тридцать лет спустя (Китай)

Самолет летит навстречу ночи, будто спрессовывая ее своей скоростью. В третьем часу начинает светать. Остались позади горные кряжи Монголии. Внизу бескрайняя бурая равнина, прочерченная прямой черной линией.

Догадываюсь, что это железная дорога Цзинин - Эрлянь. Когда-то я ездил на строительство этой магистрали, которая пересекла пустыню Гоби, связав Москву и Пекин прямым железнодорожным сообщением через Улан-Батор.

Кончились безжизненные пески. Теперь равнина внизу похожа на паркет: она разграфлена прямыми полосками полей. Урожай собран. На фоне пашни ярко выделяются золотистые груды кукурузных початков. Блеснула под крылом гладь водохранилища. Самолет совершает посадку в аэропорту Пекина.

С волнением ожидаю встречи с городом, где тридцать с лишним лет назад начиналась моя журналистская судьба; с городом, куда я приехал в первом году первой китайской пятилетки.

Поезд "Москва - Пекин" находился тогда в пути больше дней, чем теперешний "Ил-62" - летных часов. Навсегда запомнилась привокзальная площадь: крики лоточников, звонки велорикш и зубчатая каменная стена с башней ворот Цяньмэнь. Эти величественные ворота отделяют Внутренний город с его дворцами и парками от Внешнего, исстари предназначенный быть торгово-ремесленным посадом китайской столицы.

По пути из аэропорта тщетно ищу глазами привычный контур городской стены. Ее снесли. Только по древним астрономическим приборам на одной из сохраненных башен можно узнать место, где когда-то я прожил несколько лет. Обсаженная акацией, тополем и туей автострада незаметно превращается теперь в главную улицу Пекина - проспект Чананьцзе.

Ворота Цяньмэнь по-прежнему замыкают с юга центральную площадь китайской столицы. Узнаю старое здание городского вокзала (теперь там клуб железнодорожников). А вокруг совершенно неведомый мне Пекин. По контуру снесенной городской стены выстроились шеренги современных жилых домов в 15 20 этажей. Между ними пролегла шестирядная магистраль с лампионами, подземными переходами, станциями метро. В городе действуют уже две линии метрополитена: кольцевая и осевая (которая, как и проспект Чананьцзе, пересекает столицу с востока на запад).

Немного не доехав до центральной площади Тянь-аньмэнь, сворачиваем к знакомой гостинице "Пекин", вернее к ее новому восемнадцатиэтажному корпусу. С балкона моего номера можно взглянуть на город с непривычной высоты. Когда-то в китайской столице не разрешалось возводить здания выше императорского дворца. Город был преимущественно одноэтажным. Глухие стены скрывали от посторонних глаз жизнь его внутренних двориков и даже кроны разросшихся там деревьев. Сверху же вся эта зелень неожиданно открывается взору.

В транспортном потоке на проспекте Чананьцзе по-прежнему много велосипедистов. Но им теперь отведены лишь крайние дорожки у тротуаров. Всей остальной проезжей частью завладели автомашины. Сдвоенные автобусы отечественного производства стали, как и метро, привычными для пекинцев видами городского транспорта, вытеснив некогда вездесущих велорикш.

Итак, изменился ли Пекин с 50-х годов? Разумеется. Но не настолько, чтобы стать неузнаваемым. Районы новостроек выросли в предместьях. Внутренний же город в основном сохранил былой облик. Почти как прежде выглядит торговая улица Ванфуцзин (не считая того, что по ней пустили троллейбус). По широким тротуарам течет нескончаемая человеческая река. И, вглядываясь в нее, убеждаешься, что сказанное о Пекине можно, пожалуй, отнести и к пекинцам.

Облик толпы бесспорно изменился. Но нельзя скапать, чтобы люди в массе стали одеваться иначе. Большинство горожан по-прежнему носит традиционную синюю или серую одежду кадровых работников. Если порой и встречаются яркие свитеры, блузки, джинсы, то обычно на юношах и девушках. Следовать современной моде предпочитает в основном молодежь. Хотя стремление одеваться красиво не только допускается, но и поощряется. Об этом дают понять своим обликом и дикторы телевидения: мужчины - в пиджаках и галстуках, женщины с модными прическами, в нарядных платьях.

Впрочем, и традиционная одежда, вошедшая в обиход со времен гражданской войны, выглядит иначе: на ней не стало заплат. Чувствуется, что людям живется легче. Помню время, когда символами благосостояния, которые передовик труда гордо демонстрировал гостям, были махровое полотенце, эмалированный тазик для умывания и разрисованный цветами термос. Пределом мечтаний горожанина считался велосипед.

Теперь в универмаге можно застать крестьян, приобретающих мотоциклы и телевизоры. А по утрам на улицах часто видишь бегунов в спортивной форме и с шанхайскими транзисторными приемниками в руках. Появились покупатели часов, фотоаппаратов.

Вместе с тягой приобретать заметно возросло и стремление заработать. Домохозяйки содержат платные велосипедные стоянки возле станций метро, кинотеатров, магазинов, торгуют на улицах чаем и семечками. Детвора в парках деловито собирает шишки криптомерии, чтобы сдать их в лесопитомник. Даже престарелые пекинцы, что на рассвете занимаются древней китайской гимнастикой "ушу", нередко выступают теперь в роли платных инструкторов.

Этот коммерческий дух ощущается и в том, что торговая реклама исподволь вытеснила наглядную агитацию, характерную для 50-х годов. Когда я впервые приехал в Китай, на перекрестке возле гостиницы "Пекин" красовался плакат "Отпор Америке, помощь Корее!". Теперь на этом же месте установлен рекламный щит японской фирмы "Сони".

И все же главные перемены - это не многоэтажные здания, не станции метро и не новые товары, вошедшие в быт. Главные перемены написаны на лицах людей. На них не чувствуется скованности, напряжения. Естественные человеческие чувства прорвались наружу. Особенно заметно страстное желание побыстрее вырваться из нужды, прийти к зажиточной жизни.

Похоже, что китайцы переживают нечто похожее на эйфорию выздоровления. "Большой скачок", "культурная революция", бесчинства "банды четырех" - обо всем этом они не могут вспоминать без содрогания. Но кошмар уже ушел в прошлое. Страшные годы позади - от сознания одного этого у людей легчает на душе.

В Пекине, судя по всему, стараются использовать этот психологический настрой. О чем бы ни заходила речь, упоминают декабрь 1978 года. Беседа на любую тему неизбежно начинается с формулы: "После III пленума ЦК КПК одиннадцатого созыва..."

Ссылки на "дух III пленума" обычно трактуются как поворот от трескучей фразеологии к реальной действительности, от бесчисленных кампаний, которые два десятилетия лихорадили страну, к практической работе по модернизации Китая.

Во времена "большого скачка" был возведен в абсолют революционный энтузиазм и целиком отвергнут принцип материальной заинтересованности - его осуждали как проявление ревизионизма. Ныне же налицо сдвиг в диаметрально противоположную сторону. Теперь абсолютизируется сугубый прагматизм: неважно, мол, какие использовать стимулы, - лишь бы они давали эффект.

Примером этого может служить переход к системе семейного подряда в сельском хозяйстве, в результате чего основной хозяйственной единицей в деревне стал крестьянский двор. Приехав в Китай с делегацией, приглашенной на 35-ю годовщину Общества китайско-советской дружбы, я мог лишь частично познакомиться с данным процессом. Но о некоторых личных впечатлениях и встречах хотелось бы рассказать.

Случилось так, что в маршрут нашей поездки был включен уезд Цюйфу провинции Шаньдун, где когда-то родился Конфуций. А как раз на примере местных крестьян-земляков этого древнекитайского философа я в 50-х годах попробовал рассказать советским читателям обо всех этапах социалистических преобразований в китайской деревне: о разделе помещичьих земель во время аграрной реформы, о создании групп трудовой взаимопомощи, о превращении их в производственные кооперативы, затем - в народные коммуны.

Вновь отыскать героев этих очерков у меня не было времени. Но нам довелось много поездить по проселочным дорогам Шаньдуна, побеседовать о сельских делах с кадровыми работниками уездного и провинциального звена.

По своему населению, которое приближается к 80 миллионам человек, Шаньдун превосходит любое западноевропейское государство, но занимает лишь третье место среди провинций страны. Уже эти цифры говорят о специфике китайской деревни, о масштабности связанных с ней проблем.

Едешь по шаньдунской равнине и думаешь: все здесь воплощает щедрую меру человеческого труда - и каменная кладка величественных ирригационных сооружений и тщание, с которым возделаны поля, похожие размерами на приусадебные участки.

Главное транспортное средство на проселке - ручная тележка. Главное действующее лицо в поле - крестьянин с мотыгой. Чаще увидишь нескольких впрягшихся в борону людей, чем вола в упряжке, а тем более трактор.

Мотивируя переход к системе семейного подряда, мои собеседники прежде всего упирали на то, что рабочая сила сельских районов Китая насчитывает около 500 миллионов человек. А для возделывания пригодных к обработке площадей достаточно примерно 150 миллионов. Чтобы остальные нашли себе дело на месте и не хлынули в города, выдвинут лозунг "Покидать земледелие, не покидая села". Новая система хозяйствования предназначена, в частности, способствовать этому.

В народных коммунах упор всюду делался на производство зерна. Теперь полнее учитываются местные условия. И хотя больше пашни стало использоваться под хлопок и масличные, валовые сборы зерна не снизились, а, наоборот, возросли. Поощряется появление "специализированных дворов" различного профиля. Все больше людей берется за животноводство, рыбоводство, лесоводство, подсобные промыслы.

Производственные задания, пояснил в беседе с нами заместитель председателя провинциального правительства Ли Чжэнь, доводятся теперь сверху до уезда только по ключевым показателям (зерно, овощи, хлопок, масличные). А распределением их между подрядчиками, то есть крестьянскими семьями или группами семей, занимается производственная бригада.

По контракту, обычно на трехлетний срок, крестьянский двор обязуется ежегодно выращивать на закрепленной за ним земле определенное количество продукции и продавать ее по твердой государственной цене. Сделав это и уплатив положенные сборы, семья вправе самостоятельно распоряжаться оставшейся частью урожая. Производственные задания учитывают урожайность данного поля в предыдущие годы, чтобы доходы земледельцев соответствовали количеству вложенного ими труда.

Народные коммуны, рассказал мне научный сотрудник Института проблем сельского хозяйства Ян Фанчжи, до недавних пор совмещали в масштабе волости как производственные, так и административные функции. Теперь в качестве низового органа государственной власти вновь восстановлена волостная управа. А в производстве за коммуной сохранена роль промежуточного, координирующего звена между уездом и производственной бригадой.

По утверждению Ян Фанчжи, система семейного подряда не перечеркивает результаты коллективизации сельского хозяйства, а опирается на них. Земля по-прежнему остается в общенародной собственности. Меняется же форма организации производства.

В условиях китайской деревни коллективизация не сопровождалась механизацией. Она дала экономический эффект прежде всего благодаря улучшению землеустройства. Когда исчезли межи, появилась возможность разумно спланировать поля и оросительные сооружения с учетом рельефа местности.

Построенные сообща ирригационные объекты по-прежнему находятся в коллективном пользовании.

Правда, подписав контракт на обработку какого-то поля, крестьянин теперь проявляет меньше заинтересованности поддерживать в порядке каналы или плотины за его пределами. Поэтому предусмотрено, что каждый двор, независимо от его специализации, должен отчислять часть дохода на ремонт ирригационных сооружений и другие совместные нужды.

Принадлежащая народным коммунам техника кое-где закреплена на основе подряда за звеньями механизаторов. Но в большинстве случаев продана в рассрочку отдельным дворам.

По словам Ян Фанчжи, в руках "умелых" хозяйств, способных выращивать наибольшие урожаи зерна, хлопка, овощей, и должна постепенно сосредоточиться пахотная земля. Остальным же предстоит "покидать земледелие, не покидая села".

С некоторыми новыми формами приложения рабочей силы нас познакомили в народной коммуне имени Китайско-советской дружбы, расположенной к западу от Пекина. Почти половина ее рабочей силы занята в овощеводстве. Дело это более трудоемкое и менее прибыльное, чем, скажем, выращивание фруктов.

Но в пригородных зонах именно овощи служат основным из производственных показателей, которые планируются для коммуны сверху. Кроме обязательных заданий по овощам и свинине, рассказал председатель правления коммуны Цюй Гохун, коллектив сам планирует свою хозяйственную деятельность.

Учитывая близость к столице, члены коммуны своими силами построили шестнадцать общежитии для китайских туристов. Оборудовали современную прачечную. Пригласили городского повара обучить своей профессии группу крестьянок. Приобрели автобус, чтобы возить в город тех, кто ночует в гостиницах. А поскольку желающих побывать в столице неизмеримо больше, чем мест в гостиницах, от заявок нет отбоя. Профсоюз горняков Таншаня, например, авансом оплатил себе возможность в течение года поочередно присылать группы шахтеров на недельные экскурсии.

По соседству мы посетили мастерскую, где около сотни женщин пришивали этикетки к модным свитерам ручной вязки. Крупная итальянская фирма поставляет коммуне шерстяные нитки и модели. Заказы на рукава, спины, бока рассылаются вместе с выкройками по окрестным деревням. А поступающие оттуда детали соединяются в готовые изделия. Экспортируется, таким образом, овеществленный труд надомниц.

Знакомя нас с результатами перехода к семейному подряду на селе, китайские собеседники говорили и о нежелательных побочных последствиях этого процесса. Об этом много пишет и местная печать. Официально признается, что не все жители каждого села и не все районы страны смогут прийти к зажиточной жизни одновременно. Стало быть, неизбежно обострится имущественное (а по существу классовое) расслоение крестьянства. "Умелые хозяева" уже сейчас имеют право нанимать дополнительную рабочую силу.

Стимулируя экономическую активность, дух предпринимательства в то же время чреват отрицательными социальными и политическими последствиями Своекорыстные соображения трудно совместить с идейной убежденностью. К тому же у тех, кому не удается разбогатеть дозволенными путями, возникает соблазн сделать это иначе. Местные власти обеспокоены волной грабежей, попыток подкупать государственных служащих, ведающих распределением материальных ресурсов (многоукладная экономика создает благоприятную почву для такого рода коррупции)

Пребывание нашей делегации в Китае было кратким. Но даже немногочисленные контакты оставили впечатление, что, несмотря на эксцессы "культурной революции", в народе нет чувства вражды к советским людям. Вновь возобновило свою деятельность Общество китайско-советской дружбы, которое было первой массовой общественной организацией, созданной после провозглашения республики.

Вспомнилось, как в декабрьские дни 1953 года республика праздновала первую победу первой китайской пятилетки: пуск новых объектов Аньшаньского металлургического комбината. Их по праву называли детищем китайско-советской дружбы. А вскоре металлурги страны бросили дерзкий клич: "Догнать Англию!" И вот теперь Китай выплавляет более 45 миллионов тонн стали, уступая по этому показателю лишь ведущим индустриальным державам мира: СССР, Японии, США. Вспомнилось, как в 1956 году строители первенца отечественного автостроения встречали первый китайский грузовик, сошедший с конвейера в Чанчуне. А сейчас по дорогам страны движется уже около трех миллионов автомашин китайского производства.

Как свидетеля славных свершений первой китайской пятилетки, меня радует, что в последние годы вновь активизировались связи между нашими странами в экономике, науке, культуре и других областях. Пусть же личные контакты помогают людям убедиться: сам здравый смысл требует, чтобы два великих соседних народа жили в мире и дружбе.