Стихотворения

Чёрнота окружала глаза

Чёрнота внутри языка

Чёрное сердце

Чёрная печень, чёрные лёгкие

Неспособные впитывать свет

Чёрная кровь в гулком туннеле

Чёрными кишками набита печь

И чёрные мышцы

Пытаются тянуться к свету

Чёрные нервы, чёрный мозг

С могильными видениями

Чёрная огромная душа, заикающаяся

Криком, что не может, распухая,

Рассказать о своём солнце.

Чёрная голова выдры задрана.

Чёрный утёс погружается в пену.

Чёрная желчь на кровавой постели.

Чёрен шар земной на дюйм в глубину

Яйцо черноты

Где солнце и луна поочерёдно

Высиживают ворона — чёрную радугу

Выгнутую в пустоте над пустотой

Но летящую

В начале был Вопль

Вопль родил Кровь

Кровь родила Око

Око родило Страх

Страх родил Крыло

Крыло родило Кость

Кость родила Гранит

Гранит родил Фиалку

Фиалка родила Гитару

Гитара родила Пот

Пот родил Адама

Адам родил Марию

Мария родила Бога

Бог родил Ничто

Ничто родило

Никогда

Никогда Никогда Никогда

Никогда родило Ворона

Вопящего о Крови

О червях, о крошках

Обо всём

Дрожащие беспёрые локти в грязи гнезда

Чьи это скрюченные маленькие лапки? Смерти.

Чьё это колючее будто выжженное лицо? Смерти.

Чьи это всё ещё работающие лёгкие? Смерти.

Чей это славный мышечный покров? Смерти.

Чьи это чудовищные кишки? Смерти.

Чьи это сомнительные мозги? Смерти.

Вся эта грязная кровь? Смерти.

Эти подслеповатые глазки? Смерти.

Этот злобный язычок? Смерти.

Эта частая бессонница? Смерти.

Подарили, украл, или пользуешься до суда?

Пользуюсь.

Чья вся дождливая, каменистая земля? Смерти.

Чьё всё пространство? Смерти.

Кто сильнее надежды? Смерть.

Кто сильнее воли? Смерть.

Сильнее любви? Смерть.

Сильнее жизни? Смерть.

Но кто сильнее Смерти?

Я, кто ж ещё.

Проходи, Ворон.

Исхлёстанный до хромоты ногами

С головой простреленной пулями мозгов

Ослеплённый глазами

Пригвождённый собственными рёбрами

Задушенный как раз перед последним вздохом

Собственным горлом

Забитый до потери пульса собственным сердцем

Видя как жизнь пронзает его а мечта мелькает

Пока он тонет в собственной крови

Под тяжестью собственных кишок

Издавая опустошающий внутренности крик выдирающий корни

Из краеугольного атома

Разевая рот и давая крику разрывать себя словно пространство

И шмякнутый на землю в мусор

Он ухитрился расслышать слабое далёкое — "Это мальчик!"

Потом всё почернело

Когда Ворон закричал, ухо его матери

Сгорело в головешку.

Он засмеялся — она заплакала кровью,

Грудь её, ладони, брови, всё плакало кровью.

Он сделал шаг, ещё шаг и ещё —

Каждый оставлял на её лице вечный шрам.

Он разъярился — она ужасно закричала

И пала навзничь с глубокой раной.

Он остановился — она захлопнулась на нём как книга

Вокруг закладки, ему пришлось идти дальше.

Он прыгнул в машину — буксирный канат

Обвился вокруг её шеи, он выпрыгнул.

Он прыгнул в самолёт, её тело застряло в двигателе —

Началась заваруха, рейс отменили.

Он прыгнул в ракету — траектория полёта

Просверлила насквозь её сердце, он держался,

Из уютной ракеты видно было немного,

Но он глядел в иллюминатор на мироздание

И видел звёзды на миллионы миль вокруг,

И видел будущее и вселенную,

Они всё раскрывались перед ним,

А он держался, спал и, наконец,

Разбился о луну, проснулся и заполз

Под гузку матери.

Стоит под солнцем тело —

Твёрдого мира росток.

Это часть земляной стены мира.

В её расщелинах растёт

Земная флора вроде гениталий

И бесцветкового пупка.

Есть и земные твари — скажем, рот.

Укоренились, питаются землёй,

Стена крепчает.

Но есть в стене дверной проём —

Чёрная дверь:

Зрачок.

В ту дверь вошёл Ворон.

Летая между звёзд, он обнаружил этот дом.

Тела мужчины и женщины лежали без душ,

Зевали от скуки, тупо глядели, лениво развалившись

На райских цветах.

Бог размышлял.

Проблема оказалась столь серьёзной, что его сморило.

Ворон расхохотался.

Он клюнул Червяка, единственного сына Бога,

И раскусил его на две корчащиеся половинки.

Хвостовую часть воткнул в мужчину так,

Что раненый конец свисал наружу.

Переднюю часть воткнул в женщину головой вперёд,

И та зарылась вглубь и вверх,

Чтобы выглядывать через глаза

И звать свой хвост к себе — Быстрей, быстрей,

Пожалуйста, о, как мне больно.

Мужчина пробудился — что-то его тащило по траве.

Проснувшаяся женщина увидела, как он к ней приближается.

Никто не понял, что произошло.

А Бог всё спал.

А Ворон всё смеялся.

Бог захотел, чтоб Ворон научился говорить.

"Скажи: Любовь, — сказал Бог Ворону. — Любовь".

Ворон каркнул — большая белая акула упала в море

И кувырками ринулась исследовать глубины.

"Нет, — сказал Бог. — Вот так: ЛЮБОВЬ. Попробуй!"

Ворон каркнул — мошка, цеце, комар

Возникли перед ним и разом кинулись

К котлам с кипящим мясом.

"Эх, ну ещё разок, — сказал Бог. — Давай: ЛЮБОВЬ".

Ворон содрогнулся, поднатужился, каркнул —

Огромная мужская голова без туловища

Луковицей вылезла из земли, вращая глазами,

Недовольно бормоча —

И Ворон снова поднатужился. Бог не успел его остановить.

На мужскую шею упала женская вульва и сжалась.

Парочка принялась бороться, катаясь по траве.

Бог попытался их разнять, ругаясь и рыдая —

Ворон виновато улетел.

Ворон увидел столпившиеся горы в утренней испарине.

И увидел он море

С тёмным хребтом, обвивавшее кольцами землю.

Увидел он звёздный дым в черноте, грибы пустого леса, выпускающие облака спор, вирус Бога.

И вздрогнул он от ужаса Творения.

В ужасных видениях

Он увидел башмак без подошвы, промоченный ливнем,

Лежащий в болоте.

И мусорный бак с проржавевшим прохудившимся дном,

Игрушка для ветра, валялся в грязи.

И пальто в тёмном шкафу в безмолвной комнате в безмолвном доме,

И лицо с огоньком сигареты меж закатным окном и золой очага.

Рядом с лицом — неподвижно рука.

Рядом с рукою — чашка.

Ворон мигнул. Мигнул. Ничто не исчезло.

Он уставился на улики.

Ничто от него не укрылось. (Ничто не могло.)

Когда пистолет с синеватым дымком из ствола

Взяли

Словно из пепельницы сигарету

И последнее оставшееся в мире лицо

Лежало разбитым

В расслабленных — всё равно уже поздно — руках

И деревья закрылись навеки

И дороги закрылись навеки

И тело лежало на гравии

Заброшенного мира

Среди заброшенных зданий

В вечной власти бесконечности

Ворону пришлось заняться поисками пищи.

Ворон взглянул на мир, взгромоздившийся горами.

Взглянул на небеса, разлетающиеся

За все границы.

Взглянул себе под ноги на ручеёк,

Урчащий вспомогательным мотором,

Подключённым к бесконечному двигателю.

Он представил себе всю инженерию

Сборки, ремонта и обслуживания —

И ощутил беспомощность.

Он сорвал травинки и уставился на них

В ожидании первых инструкций.

Он изучил камень из ручья.

Нашёл мёртвого крота, медленно расчленил его

И взирал на останки, ощущая беспомощность.

Он бродил и бродил,

Позволяя прозрачным звёздным пространствам

Фальшиво гудеть в ушах.

Но пророчество внутри него, словно гримаса,

Твердило Я ИЗМЕРЮ ВСЁ ЭТО И ВСЕМ ЗАВЛАДЕЮ

И ОКАЖУСЬ ВНУТРИ ВСЕГО

СЛОВНО ВНУТРИ СОБСТВЕННОГО СМЕХА

И НЕ БУДУ ПЯЛИТЬСЯ НА НЕГО СКВОЗЬ СТЕНУ

ХОЛОДНОГО ИЗОЛЯТОРА МОИХ ГЛАЗ

ИЗ ПОДЗЕМНОЙ ТЕМНИЦЫ КРОВАВОЙ ЧЕРНОТЫ —

Пророчество жило внутри него стальной пружиной,

Медленно расправлявшей роковые нити.

Создание дрожало голосами —

Целый кортеж

Оплакивания и причитаний

Ворон всё слышал и глядел вокруг с испугом.

Тело стрижа пролетело мимо

Пульсируя

Насекомыми

И их страданиями, всем съеденным.

Тело кота корчилось

Затыкая

Тоннель

Грядущих смертных мук, печалью на печали.

И пёс оказался раздутым мешком

Со всеми смертями для мяса его и костей, что он проглотил.

Он не смог переварить их вопящие окончания.

Его бесформенный крик стал передозом этих голосов.

Даже человек был ходячей

Бойней

Невинных —

Его мозг сжигал их протестующие крики.

Ворон подумал: "Увы

Увы так может я должен

Прекратить жрать

И попытаться стать светом?"

Но глаз его узрел личинку. И голова его, дёрнувшись, клюнула.

И он прислушался

И он услышал

Рыдания

Личинки личинки Он клюнул он клюнул

Рыдания

Рыдания

Рыдая он шёл и клевал

Отсюда появился круглый

глаз

глухое

ухо.

И вот разразилась ужасная битва.

И шум был столь силён,

Что достигал всех мыслимых пределов шума.

И крики были выше, и стоны глубже,

Чем ухо может вынести.

Лопались барабанные перепонки, и даже стены

Рушились, пытаясь спастись от шума.

Всё сущее с боями прорывалось

Сквозь рвущую на части глухоту,

Как сквозь поток в мрачной пещере.

Патроны громыхали по заданному плану,

Пальцы продолжали свою работу,

С наслаждением подчиняясь приказам.

Нетронутые глаза наполнялись смертью.

Пули прокладывали путь

В комьях камней, земли и кожи,

В кишках, блокнотах, мозгах, волосах, зубах,

Подчиняясь закону Вселенной.

И рты кричали "Мама",

Попавшись в ловушку расчётов,

Теоремы разрывали людей пополам,

Сузившиеся от шока глаза смотрели, как кровь

Хлещет словно из водопровода

В межзвёздные промежутки.

Лица падали прямо в глину,

Словно лепя посмертные маски,

Зная, что даже на поверхности солнца

Они не узнали бы больше, чем здесь.

Реальность давала уроки

Странной смеси писания и физики:

Скажем, тут мозги в руках,

А там ноги на верхушке дерева.

Спасения не было, кроме как в смерти.

Но всё продолжалось — и пережило

Много молитв, много точных часов,

Много тел в великолепной форме,

Пока не закончились боеприпасы,

Не навалилась страшная усталость

И оставшееся не оглянулось на оставшееся.

Тогда все зарыдали,

Или сели, не в силах рыдать,

Или легли, слишком изранены, чтобы рыдать.

И когда дым рассеялся, стало ясно,

Что такое часто случалось раньше

И ещё часто случится в будущем,

И случается очень легко:

Кости слишком похожи на рейки и хворостины

Кровь слишком похожа на воду

Крики слишком похожи на тишину

Ужасные гримасы слишком похожи на следы в грязи

И выстрелить кому-то в грудь

Всё равно что чиркнуть спичкой

Всё равно что загнать в лузу бильярдный шар

Всё равно что порвать счёт в клочки

Разнести целый мир вдребезги

Всё равно что хлопнуть дверью

Всё равно что плюхнуться в кресло

Измождённым от ярости

Всё равно что самому разлететься на кусочки

Что случалось слишком часто

И практически без последствий.

Так что выжившие остались.

И земля, и небо остались.

Все повинились.

Ни лист не шелохнулся, никто не улыбнулся.

Где Чёрное Чудовище?

Ворон, словно сыч, покрутил головой.

Где Чёрное Чудовище?

Ворон устроил засаду в кровати.

Где Чёрное Чудовище?

Ворон уселся на стуле и начал рассказывать байки о Чёрном Чудовище.

Где оно?

Ворон закричал в ночи, долбя стену сапожной колодкой.

Где Чёрное Чудовище?

Ворон разрубил череп врага до эпифиза.

Где Чёрное Чудовище?

Ворон распял лягушку под микроскопом, уставился в мозг акулы.

Где Чёрное Чудовище?

Ворон убил брата и вывернул его наизнанку — посмотреть, какого тот цвета.

Где Чёрное Чудовище?

Ворон испёк из земли кирпич, рванулся в космос —

Где Чёрное Чудовище?

Космическая тишина отступила, космос порхал во все стороны —

Где Чёрное Чудовище?

Ворон безжалостно лупил по вакууму, визжал вслед исчезающим звёздам —

Где оно? Где Чёрное Чудовище?

Жила-была скрытая усмешка.

Искала постоянное жильё. И примеряла лица

В моменты забытья: лицо допустим женщины

Пытающейся вытолкнуть ребёнка между ног

Но это выражение держалось так недолго и лицо

Мужчины который так увлёкся

Летающим железом в миг

Автомобильной катастрофы что вовсе позабыл

И думать о лице но это оказалось ещё короче и лицо

Пулемётчика стреляющего короткими очередями и

Лицо верхолаза за секунду

До удара о мостовую и лица

Двух любовников в мгновения

Когда они зашли так далеко друг в друга что начисто

Забыли друг про друга то что нужно

Но и они не удержались.

Тогда усмешка примерила лицо

Кого-то погружённого в рыдания

Лицо убийцы и жуткие моменты

Того кто рушит всё вокруг себя

Что только смог достать и сокрушить

Пока не вышел за границы тела.

Примерила лицо

Предвкушающего на электрическом стуле блаженство

Вечной смерти но оно оказалось чересчур расслабленным.

Усмешка

В замешательстве вернулась

Обратно в череп.

"Итак, — сказал Ворон, — с чего начнём?"

Бог, утомлённый Творением, храпел.

"Куда, — сказал Ворон, — куда сначала?"

Плечо Бога высилось горой, на ней сидел Ворон.

"Вставай, — сказал Ворон, — обсудим положение".

Бог лежал, разинув рот, огромной тушей.

Ворон откусил кусочек и проглотил.

"Откроется ли тайна сия к усвоению

При слушании за гранью понимания?"

(Это была первая шутка.)

Но он и впрямь вдруг ощутил себя куда сильнее.

Ворон-иерофант затосковал, непроницаем.

Полупросветлён. Безмолвен.

(Шокирован.)

Он видит, что всё во Вселенной —

Ряд чисел, мчащихся наперегонки к ответу.

С горячечной радостью, ловко балансируя,

Он седлает ряды скачущих. Он творит тишину.

Он замораживает пустоту,

Обращает творение вспять во всём космосе,

Затем распускает числа. Падают огромные камни.

Легчайшим дыханием

Он плавит головоногих и вылавливает сырые числа

Из их ошмётков. Численным пинцетом

Он вынимает липкое сердце из неслышно пищащей клетки —

Что-то слышит. Он оборачивается —

Обтекающий нечистотами демон ухмыляется ему в дверном проёме.

Затем исчезает. Он сосредоточивается —

Ножом из чисел

Режет сердце пополам. Он дрожит —

И смотрит вверх. Демон с плоским лицом улитки

Или акулы ухмыляется ему

Через окно. Затем исчезает. Сконфужен,

Потрясён, он собирает внимание в точку —

Находя в ядрышке сердца гнездо чисел.

Сердце его стучит, рука его дрожит.

Что-то хватает его за руку. Он оборачивается. Птичья голова,

Лысая, с футбольный мяч, с глазами ящерки, на двух дрожащих птичьих лапках,

Каркает на него во всё горло,

Цепляясь за ковёр копытцами ног,

Угрожая. Он поднимает стул — страх его поднимает —

Он лупит покрытый скорлупой предмет до кровавой каши,

До месива, топчет пузырящуюся массу.

Акулье лицо вопит в дверях,

Скаля клыки. Снова стул —

Расколов лицо, он разбивает стул вдребезги,

Тот корчится в неразрушимом ужасе

И затихает. Теперь с пронзительным воплем

Предмет вчетверо больше прочих —

Безглазый пузатый клубок волос на крабьих ножках —

Вцепляется клешнями в его лицо,

Пузо его отверзается — жуткая печь с клыками,

И когти когтят его, пытаясь подтащить поближе.

Он хватает из настенных ножен меч —

Церемониальное японское оружие —

И прорубает путь сквозь чащу, сечёт

Порубленные части, и противник капитулирует.

Он стоит по колени в крови и рассекает

Валяющееся тело, разделяет его

Сверху вниз, вырезает кишки —

Отступает от кровавой лужи. Очухивается —

Роняет меч и убегает с перекошенным лицом из дома,

Где лежат в крови его жена и дети.

Приходили известия о слове.

Ворон видел, как оно убивает людей. Ел с аппетитом.

Видел, как оно крушит

Города в щебёнку. Аппетит не испортился.

Видел, как экскременты слова отравляют море.

Начал приглядываться.

Видел, как дыхание слова сжигает государства

В пепел.

Полетел посмотреть.

Слово сиротливо сочилось: сплошной рот,

Ни глаз, ни ушей.

Он видел, как оно сосало города,

Словно соски свиньи,

Выпивая из них людей,

Пока не сглотнуло всех,

Пока все не переварились в слове.

Прожорливое слово огромными губами

Гигантской миноги схватило земную округлость —

И принялось сосать.

Но силы его таяли.

Оно могло переваривать только людей.

Сжималось, морщилось, слабело,

Уплотняясь

Усыхающим грибом.

И вот — мелеющее солёное озеро.

Прошла его эпоха.

Всё, что осталось — сверкающая костями

Земного племени хрупкая пустыня,

Где бродит в размышленьях Ворон.

Слова пришли страховать его жизнь —

Ворон прикинулся мёртвым.

Слова принесли призывные повестки —

Ворон прикинулся психом.

Слова принесли пустые чеки —

Ворон стал рисовать на них Минни Маус.

Слова принесли лампу Аладдина —

Ворон продал её и купил пирог.

Слова выстроились рядом вагин —

Он позвал друзей.

Слова предстали сморщенными вагинами, играющими Генделя —

Он сдал их в музей.

Слова прикатили бочки вина —

Он дал ему скиснуть и замариновал им лук.

Ворон свистнул.

Слова атаковали его шипящей бомбой —

Он не слушал.

Слова окружили и наводнили его придыхательными —

Он клевал носом.

Слова вторглись партизанскими губными —

Ворон щёлкнул клювом, почесался.

Слова затопили его массами согласных —

Ворон глотнул воды и возблагодарил небо.

Слова вдруг испугались и сбежали,

Укрывшись в череп мёртвого шута

И захватив с собой весь мир —

Но мир и не заметил.

Ворон зевнул — давным-давно

Он выклевал весь этот череп начисто.

Ворон понял, что Бог его любит —

Иначе он бы свалился замертво.

Итак, доказано.

Ворон восхищённо прислушался к биению своего сердца.

И понял, что Бог говорит через Ворона —

Само существование суть Его откровение.

Но что

Любит камни и говорит через камни?

Они ведь вроде тоже существуют.

И что говорит через странное молчание

После того, как затихло бряцанье когтей?

И что любит катышки,

Вываливающиеся из подвешенных мумифицированных воронов?

Что говорит через молчание свинца?

Ворон понял, что есть два Бога —

Один гораздо крупнее другого

Любит своих врагов

И владеет всем оружием.

Когда Ворон был белым, он решил, что солнце чересчур белое.

Решил, что сияние солнца уж слишком бело.

Он решился напасть на него и одолеть.

Он наполнился бешеной силой до самых краёв.

Он наскрёб весь свой гнев и раздул его до небес.

Он нацелился клювом в самое сердце солнца.

Он рассмеялся всем своим существом

И атаковал.

От его боевого клича враз постарели деревья,

Расплющились тени.

Но солнце лишь вспыхнуло ярче;

Разгорелось, и Ворон вернулся обугленным, чёрным.

Он открыл было рот, но и голос его оказался угольно-чёрным.

"Там, наверху, — наконец произнёс он, —

Где белое — чёрное, а чёрное — белое, я победил".

Когда орёл парил в рассветном изумрудном небе

Когда кроншнеп рыбачил на закате под звон бокалов

Когда ласточка падала камнем через женскую песню в пещере

И стриж мчался сквозь дыхание фиалки

Когда сыч уплывал от завтрашней совести

И воробей счищал с себя вчерашние обещания

И цапля вырывалась из бессемеровского сияния

И синехвостка расстёгивала кружевные панталоны

И дятел долбил всё дальше от плуга и розовой фермы

И чибис кувыркался со стиральной машины

Пока снегирь жирел на яблоневых почках

И щегол набухал на солнце

И вертишейка горбилась на луне

И зимородок пялился с капельки росы

Ворон раскорячился на пляже вниз головой среди отбросов, обжираясь упавшим мороженым.

Жил-был человек и когда он родился

Женщина упала между кораблём и пристанью

На повороте от луны к солнцу

Крики её мольбы затихли

И когда он сосал

И жадно приникал к горячей пище

Голова старой леди кренилась, губы её расслаблялись

Лишившись топлива, она стала просто маской

Отражённой в коричневых полупустых бутылках

И в глазах родичей

Мелких кругах на блёклой коже

И когда он бежал, с криком восторга хватаясь за игрушку

Из-под металлолома дёрнулся старик

Уставился на вощёные ботинки под боком

И медленно забыл гомеровские смерти

Пикирующее натуральное хозяйство

Простой тёмной занавески

И когда он прижал первую любовь животом к животу

Жёлтая женщина замычала

На полу, и муж глядел

Сквозь обезболивающую маску

И чувствовал картон своего тела

И когда он гулял в саду своём и смотрел на детей своих

Скачущих среди собак и мячей

Он не мог слышать их глупеньких песенок и лая

Из-за автоматов

И криков и смеха в камере

Спутавшейся в воздухе с его слухом

И не мог он повернуть к дому

Ибо женщина с жуткой болью каталась в пламени

И взывала к нему постоянно

Из пустого пруда золотых рыбок

И когда он начал орать, защищая свой слух

И колоть своё зрение в щепки

Руки его внезапно покрылись кровью

И теперь он бежал от детей и бежал от дома

Держа окровавленные руки подальше от всего

И бежал вдоль дороги и прямо в лес

И под листвой он сел рыдая

И под листвой сидел рыдая

Пока не начал хохотать

Слыша взрывы гальки, видя, как она скачет,

Ворон прикусил язык.

Видя, как пена морская громоздится горой,

Ворон потуже завернулся в гусиную кожу.

Чуя, как брызги от морских кореньев тают на загривке,

Ворон вцепился пальцами в мокрые камешки.

Когда запах китовой берлоги, омут последней молитвы краба

Пробуравил его ноздри,

До него дошло, что он на земле.

Он понял, что ухватил

Мимолётную часть

Оглушительных криков и конвульсий моря.

Понял, что стал лишним свидетелем, что никому не нужны

Ни понимание его, ни помощь —

Предельного усилия мозга в его крошечном черепе

Хватило лишь на то, чтоб удивиться морю:

От чего может быть так больно?

Жил-был человек, и был он сильнейшим

Из сильных.

Он скрежетал зубами словно скалами.

Хотя его тело стремилось наружу как поток со скалы

Вливаясь дымом в глубокую глотку

Он прибил там себя гвоздями из ничего

Все женщины в мире не могли его сдвинуть

Они приходили с искаженными камнем ртами

Они приходили и солили своими слезами его раны от гвоздей

Лишь добавляя горечь

К его напряжению

Он бросил ради них свою улыбку свою гримасу

На глядящем вверх лице тела лежащего лицом вниз

Неприступный как мертвец

Его сандалии не могли его сдвинуть они высовывали язычки

И гнили там где он крепился

Все мужчины в мире не могли его сдвинуть

Они надвигались на него своими тенями и тихими звуками

Их доводы приносили облегчение

Словно цветы вереска

Его пояс не выдержал осады — он лопнул

И упал разорванным

Он ухмыльнулся

Хор маленьких детишек пришёл чтобы сдвинуть его

Но он глянул на них уголками глаз

Поверх своей ухмылки

И они навсегда утратили смелость

Дубовые леса приходили и уходили на крыле ястреба

Горы вздымались и опадали

Он лежал распятый во всей своей силе

На земле

Ухмыляясь солнцу

Сквозь щёлочки глаз

И луне

И всем атрибутам рая

Сквозь швы лица своего

Струнами губ своих

Ухмыляясь сквозь атомы и распад их

Ухмыляясь в черноту

В звенящее ничто

Сквозь кости зубов

Порой с закрытыми глазами

В бесчувственном испытании силы.

С бинтами и бальзамирующим мёдом наперевес

Мумии штурмовали его изодранные внутренности.

Его скрутило, вырвало пустотой —

Он улетел.

Могильный камень упал ему на ногу

И пустил корни —

Он прокусил кость и убежал.

Водяная нимфа в долине счастья

Заплела ему мозги примулой, шиповником,

Затянув его рот во влажный перегной —

С воем он оставил ей добычу.

И бежал он, подгоняем звуками шагов, эхом

И часами на запястье,

Одноногий, робкий, безмозглый, не Ворон, а тряпка —

Так Смерть ему поставила подножку

И подвесила, хихикая, едва живого.

И часы его убежали вперёд в облаке праха.

Ворон висел на единственном когте — исправленный.

Предостережение.

Пристально глядя в зеркало зла Ворон увидел

Дымку цивилизаций башни сады

Битвы он протёр стекло но появились

Дымки небоскрёбов паутины городов

Стекло запотело он протёр его появились

Болотные заросли папоротников расползавшиеся в дымке

Сочащийся паук он протёр стекло мельком

Увидел знакомое ухмыляющееся лицо

Но ничего хорошего дышал он слишком тяжко

И слишком горячо а в космосе так холодно

И появились дымчатые балерины

Горящие заливы висячие сады зловещая картина

Когда коричневый земляной змей возник

Из родильного атома

С обвившимся вокруг двойником

Поднимая длинную шею

Уравновешивая бесплодный и каменный взгляд —

Сфинкс окончательного факта —

И ворочая на сдвоенном огненном языке

Слоги шуршания сфер,

Бог скорчил гримасу, лист в печи

И колени мужчины и женщины расплавились, они рухнули

С оплавленными шейными мышцами, стукнулись лбами о землю

Брызнули слёзы

Они шептали "Твоя воля — наш мир".

А Ворон всё смотрел.

Затем сделал пару шагов вперёд,

Схватил создание за обвисший затылок,

Вышиб из него мозги — и съел.

Он хотел о ней петь

Он не нуждался ни в сравнениях с землёй ни в чём подобном

Разрекламированном пуще моющих средств

Ему не требовались даже слова

Прилюдно крутящие длинными хвостами

С их распутными восклицаниями

Он хотел петь предельно чисто

Но на горле его припарковался бак

А глотку его протянули меж пальцами римского императора

Словно шею коноплянки

Пока Кинг-Конг лично

Держал его кровеносную систему словно гарроту

А магнаты проигрывали его гланды в клубах сигарного дыма

Он задрожал всем существом он так обнажился

Когда он коснулся её груди ему стало больно

Он просто хотел петь для её души

Но Манхэттен тяготил ему веки

Он взглянул в уголок её глаз

Язык его петлял отравленным устьем

Он прикоснулся к уголку её улыбки

Голос его дрожал медленным лондонским жерновом

Поднимая грязную дымку,

её очертанья поблекли.

Ворон чует, как у него едет крыша,

И каждое перо становится окаменевшим убийством.

Кто это всё убил?

Живущих мертвецов, все нервы до корней, всю кровь его,

Пока он весь не почернел?

Как улететь ему от собственного оперенья?

И почему все перья поселились вдруг на нём?

Он что — архив их обвинений?

Их призрачная цель, тоска о мести?

Их непрощённый пленник?

Ему прощенья нет.

Его тюрьма — земля. Одетый в приговор,

Пытаясь вспомнить все свои злодейства,

Он тяжело летит.

Машины сталкиваются, извергая багаж и детей

Смеясь

Пароход опрокидывается и тонет под звуки салюта будто каскадёр

Смеясь

Ныряющий самолёт завершает пике ударом

Смеясь

Руки-ноги летают туда-сюда

Смеясь

Измождённая маска на кровати вновь находит свои мучения

Смеясь, смеясь

Метеорит

С исключительным невезением падает на плоскодонку

Глаза и уши связаны

Сложены в воздухе

Завёрнуты в ковёр, в обои, привязаны к настольной лампе

Лишь зубы ещё работают

И сердце танцует в открытой пещере

Беспомощно вися на нитках смеха

Пока никелированные монетки слёз со стуком пролетают в двери

И вопли наполнены страхом

И кости

Сбегают от пытки, ожидающей плоть

Немного проходят, шатаясь, и падают у всех на виду

Лишь смех всё бродит рядом в башмаках сороконожки

Всё бегает вдоль гусеничной нитки

И валится на матрас ногами кверху

Хоть это так по-человечески

Но вот ему хватит — хватит!

Усталый, он медленно садится

И медленно начинает застёгиваться,

С длинными паузами,

Как тот, за кем пришла полиция.

Итак, он собственная сила?

Где же тогда её подпись?

Или он клавиша, холодящая

Пальцы молящегося?

Он — молитвенное колесо, сердце его гудит.

Пища его — ветер,

Терпеливая сила его зова.

Следы его атакуют бесконечность

Подписями: Мы тут, мы тут.

Он — долгое ожидание, пока что-то

Как-то использует его для всего,

Столь тщательно создав его

Из ничего.

Ворон подумал о дворце —

На него обрушилась крыша, нашли одни лишь косточки.

Ворон подумал о скоростном автомобиле —

Тот вырвал из него хребет, оставив пустым и безруким.

Ворон подумал о свободном ветре —

Испарились его глаза, ветер свистел над турецким седлом.

Ворон подумал о расплате —

Она задушила его, её вырезали целой из его мёртвого желудка.

Ворон подумал о мягком и тёплом, столь памятном —

Оно надело на него шёлковую повязку, завело в жерло вулкана.

Ворон подумал о разуме —

Тот запер его на ключ, Ворон бросался на бесплодные решётки.

Ворон подумал об оцепенении природы —

Из уха его вырос дуб.

На верхушке сели в ряд его чёрные детишки.

И улетели.

Ворон

Больше не пытался.

Я гонимый царь

Мороза и сосулек

И адского холода

В ботинках из ветра.

Я свергнутый владыка

Мира дождя

Гонимый громом-молнией

И реками.

Я потерявшийся ребёнок

Ветра

Летящего сквозь меня за чем-то другим

Не узнающего меня и плач мой.

Я творец

Мира

Что катится к крушению

Замалчивая моё знание.

Итак, осталось ничего.

Его засунули в ничто.

И чтобы доказать, что его нет,

Добавили ничто и раздавили

В ничто, прижав ничем.

С ничем нашинковали,

В ничём встряхнули,

Вывернули наизнанку

И на ничто рассыпали —

Чтоб каждый мог увидеть: вот ничто,

И ничего с ним больше не поделать.

И так оставили под гром аплодисментов рая.

Грохнувшись оземь, оно разбилось —

Внутри лежал оцепеневший Ворон.

Ворон

Решил натаскивать слова.

Представил себе несколько годных слов, отличную стаю —

Ясноглазых, звучных, тренированных,

С крепкими зубами.

Породистее не найти.

Он указал им зайца, и слова рванулись

Звучным эхом.

Ворон есть Ворон, ясно, но что такое заяц?

Он превратил себя в бетонный бункер.

Слова окружили его, звучно протестуя.

Ворон превратил слова в бомбы — они разнесли бункер.

Осколки бункера взлетели — стаей скворцов.

Ворон превратил слова в ружья, они отстрелили скворцов.

Падавшие скворцы превращались в ливень.

Ворон превратил слова в бассейн — собирать воду.

Вода разразилась землетрясением, поглотив бассейн.

Землетрясение превратилось в зайца и запрыгало к холму,

Сожрав слова Ворона.

Ворон глядел вслед скачущему зайцу

С немым обожанием.

Он пел

О том как лебедь побелел навеки

Как волк вышвырнул своё предательское сердце

И звёзды перестали притворяться

Воздух утратил все обличия

Вода добровольно умолкла

Скала оставила последнюю надежду

И холод умер не раскрыв загадки

Он пел

О том как сущему вдруг стало нечего терять

И сел охвачен страхом

Видя следы когтей звезды

Слыша хлопанье крыльев скалы

И собственное пение

Она не может пройти весь путь

Она идёт не дальше воды

Она приходит с родовыми схватками

В глаза в соски в подушечки пальцев

Она проходит весь путь крови до кончиков волос

Оно доходит до края голоса

И остаётся

Даже после жизни даже в костях

Она приходит с песней она не умеет играть

Она приходит слишком замёрзшей опасаясь одежды

И слишком медленной с испуганными дрожащими глазами

Когда глядит в колёса

Она приходит неряшливой она не может следить за домом

Она может лишь поддерживать чистоту

Она не может считать она не может оставаться

Она приходит немой она не справляется со словами

Она приносит лепестки в нектаре фрукты в плюше

Она приносит плащ из перьев звериную радугу

Она приносит свои любимые меха и так говорит

Она пришла с любовью вот и всё

Не будь тут надежды она бы не пришла

И не было бы плача в городе

(И города бы не было)

Однажды

Бог создал Слона.

Тогда он был хрупким и мелким,

Совсем не уродливым

И не печальным.

Гиены пели из кустов: Ты так прекрасен —

Показывали обугленные ухмыляющиеся головы

Словно полусгнившие культи после ампутации —

Сколь дивна грация с которой

Ты вальсируешь в колючем подлеске

О возьми нас с собой в Мирную Землю

О вечно юные невинные и добрые глаза

Поднимите нас из печей

Из ярости наших почерневших лиц

Мы корчимся в адских урочищах

Заперты за решётками наших зубов

В вечной битве со смертью

Величиной с землю

И с силой земли.

И бежали Гиены под слоновьим хвостом

Когда он гибким резиновым овалом

Радостно прогуливался по окрестностям

Но он не Бог и не его дело

Исправление проклятых

Тогда в безумной ярости они оскалили рты

Они выдрали из него кишки

Разбросали его по урочищам ада

Чтоб сожрала преисподняя

Все кусочки его и сожгла их

Под аккомпанемент инфернального хохота.

При Воскресении

Слон собрал себя воедино исправленным

Могучие ноги зубостойкое тело кости бульдозера

И совершенно другие мозги

За старыми хитрыми мудрыми глазами.

И вот в оранжевом сиянии и голубых тенях

Жизни после жизни, спокойный и огромный,

Слон идёт своим путём, ходячее шестое чувство,

А навстречу и рядом

Идут бессонные Гиены

Вдоль безлиственного горизонта, дрожа как банный лист

Бегут под плетью

Знамёна их стыда прибиты долу

Над животами

Набитыми гниющим смехом

Дочерна измазанными протечками

И поют они: "Вовеки наша

Земля любви и сколь прекрасна

Вонючая пасть леопарда

И могилы сгинувших в лихорадке

Ибо это всё что имеем" —

И изрыгают они свой хохот.

А Слон поёт глубоко в чаще

О звезде мира без смерти и боли,

Но ни один астроном не может найти её.

Тает старая морозная луна.

Агония за агонией, покой праха,

Да ворон беседует с каменистым горизонтом.

Одинокий крик ворона, морщинистый,

Словно рот старухи,

Когда веки закончились,

А холмы продолжаются.

Крик

Без слов,

Словно жалоба новорождённого

На стальных весах.

Словно глухой выстрел и отзвук

Среди хвои, в дождливых сумерках.

Или внезапно упавшая, тяжело павшая

Звезда крови на толстом листе.

Одинокий Ворон создал богов, чтобы с ними играть —

Но горный бог вырвался на свободу,

И Ворон свалился с горной гряды,

Рядом с которой так сильно поник.

Речной бог изъял реки

Из его жизнетворных жидкостей.

Бог за богом — и каждый лишал его

Места для жизни и жизненных сил.

Обессиленный Ворон, хромая, осмотрел остатки.

От него остался лишь он сам, свёрнутая шея.

Мозг его никак не мог понять, кто же он.

Так последний из оставшихся в живых

Скитался в бессмертном величии

Более одиноким, чем когда-либо.

Ворон следовал за Улиссом, пока тот не превратился

В червяка, которого Ворон съел.

Сцепившись с двумя змеями Геракла,

Он по ошибке задушил Деяниру.

Золото, выплавленное из Гераклова пепла,

Стало электродом в мозгу Ворона.

Выпив кровь Беовульфа и обернувшись его шкурой,

Ворон причастился полтергейстом из старых прудов.

Крылья его — твёрдый переплёт его единственной книги,

Сам он — единственная страница из твёрдых чернил.

Так вперился он в трясину прошлого,

Как цыган в кристалл будущего,

Как леопард в тучную землю.

Родившись в шуме древнейшего леса,

Она прошла сквозь облака третьим светом

И пронзила кожу земли

Она окружила землю

Словно поднятый лук

Разрезающей волны подлодки

Касаясь ив, задевая верхушки вязов

Ожидая удобного случая

Но люди подготовились

И встретили её

Улыбками из-под козырьков, зеркалами рикошетов

Улыбками, срывавшими кости

И улыбками, убегавшими с кровью во рту

И улыбками, оставлявшими яд в укромном месте

Или скрючившимися

Прикрывая отход

Но улыбка была столь огромна, что обошла всех

Столь мала, что проскользнула между атомами

Так что сталь отворилась со скрипом

Как выжатый кролик, кожи будто и не было

А мостовые и воздух и свет

Сдерживали бьющую кровь

Не лучше бумажного пакета

Люди бегали перевязанные

И мир стал сквозящей прорехой

Всё творение

Превратилось в разбитую протёкшую трубку

А тут ещё глаз несчастливца

Пронзённый под самой бровью

Расширяющийся от тьмы позади

Что становилась всё шире, темнее

Словно душа бездействовала

И в тот самый миг прибыла улыбка

И толпа, пытаясь поймать отблеск души человеческой

Обнажённой до пределов стыда,

Встретила эту улыбку

Что проросла сквозь выдранные корни

Касаясь губ, меняя глаза

И на мгновение

Залечивая всё

Прежде чем умчаться через всю землю.

Взявший солнце в одну руку, лист в другую —

Проскочившая искра сожгла его имя.

Тогда он взял лавандовый мешочек с предками под одну руку

А вертлявую собаку под другую —

Мелькнувшая искра мгновенно расплавила его взгляд на вещи

И оставила чёрную дырку на месте его чувства времени.

Тогда он взял битву при Сомме в одну руку

А таблетку снотворного в другую —

Возгоревшаяся искра взорвала клапаны его смеха.

Тогда он взял череп убитого человеком коня в одну руку

И счастливый коренной зуб малыша в другую —

Ударившая искра выжгла его сентиментальность.

Тогда он опёрся рукой на могильный камень

Держа в другой весёлого роджера —

Грянувшая искра укрыла его Игуаной.

Тогда он оставил в одной руке полевую мышь

А другой ухватил Относительность —

Пробившая искра выдолбила его словарный запас.

Тогда одной рукой он поймал девичий смех — всё что было —

Другой — семилетний медовый месяц — всё что помнил —

Пронёсшаяся искра закоксовала его гонады.

Тогда в одну руку он взял притворившегося мёртвым паука

А другой дотянулся до библии —

Громовая искра выбелила ему виски.

Тогда он взял первый чих новорождённого в одну руку

А смертный холод в другую

И позволил искре сжечь себя в пепел.

Так улыбка, какую даже Леонардо

Не смог бы себе представить,

Растаяла в воздухе, оставив груды смеха,

Воплей, благоразумия, неосторожности и прочего.

Ворон был настолько чернее

Лунной тени,

Что на нём были звёзды.

Он был чернее

Любого негра,

Как негритянский зрачок.

И даже, подобно солнцу,

Чернее

Любой слепоты.

Когда пациент, пылающий от боли,

Внезапно бледнеет,

Ворон издаёт звук, подозрительно похожий на смех.

Видя, как ночной город на синем горбу горизонта

Трясёт свой бубен,

Он хохочет до слёз.

Вспоминая раскрашенные маски и лопающиеся шарики

Умерших от укола,

Он беспомощно катается по земле.

И видит он вдали свою ногу и задыхается и

Держится за ноющие бока —

Мучения почти невыносимы.

Один его глаз тонет в черепе, мелкий как шпилька,

Другой открывает огромное блюдо зрачков,

Височные вены раздуваются, каждая с голову месячного младенца,

Пятки раздваиваются спереди,

Губы поднимаются над скулами, сердце и печень взмывают к горлу,

Кровь хлещет фонтаном из темечка —

Так в этом мире не бывает.

На волосок от мира

(С приклеенным на место выпученным лицом

Подключёнными к глазницам глазами мертвеца

Ввинченным под рёбра сердцем мертвеца

Пришитыми обратно разодранными кишками

Накрытыми стальным кожухом разбитыми мозгами)

Он делает шаг вперёд,

ещё шаг,

ещё шаг —

Когда Богу осточертел человек,

И Он обратил свои взоры к Небу,

А человеку осточертел Бог,

И он обратил свои взоры к Еве,

Казалось, что всё разваливается.

Но Ворон Ворон

Ворон сколотил всё заново,

Прибил Небеса к земле —

И человек закричал голосом Бога.

А из Бога потекла человечья кровь.

Затем точка сборки Неба и земли треснула,

Стала вонять гангреной —

Подобный ужас не искупить.

Агония не слабела.

Человек не мог быть человеком, а Бог — Богом.

Агония

Усиливалась.

Ворон

Ухмыльнулся

И каркнул: "Это моё Творение",

Размахивая собой как чёрным флагом.

Жил-был человек,

Что никак не мог избавиться от матери,

Словно был её главной колотушкой.

И долбил он её и рубил он её

Числами, уравнениями и законами,

Что изобрёл он и нарёк истиной.

Он расследовал, предъявил обвинение

И наказал её, как Толстой,

Запрещая, вопя, проклиная,

Кидаясь на неё с ножом,

Уничтожая её отвращением,

Бульдозерами и моющими средствами,

Конфискациями и центральным отоплением,

Винтовками, виски и скучными снами.

Со всеми детьми на руках, рыдая как призрак,

Она умерла.

Его голова отлетела как лист.

Однажды жил-был человек

Почти человек

Он как-то не очень мог видеть

Как-то не очень мог слышать

Не очень мог думать

Его тело как-то немножечко

Было прерывистым

Он мог видеть хлеб который резал

Мог видеть буквы слов которые читал

Мог видеть морщины на руках на которые смотрел

Или глаз человека

Или ухо, ногу, другую ногу

Но как-то он не очень мог видеть

Тем не менее Большой Каньон разверзся для него

Словно хирургическая операция

Но как-то у него там оказалось только пол-лица

И как-то ног его там не было

И хоть кто-то говорил он не мог слышать

Хотя к счастью его камера работала отлично

Морское дно забыло о скромности

И показало своих самых тайных рыб

Он глядел он пытался почувствовать

Но руки его в нужный момент стали смешными копытцами

И хоть глаза его работали

Полголовы его стало медузой, ничто не контачило

И фотоснимки выходили размытыми

Огромный боевой корабль с грохотом развалился пополам

Словно приглашая его взглянуть

Землетрясение обрушило город на сограждан

Как раз перед тем как он пришёл

С резиновым глазом и заводным ухом

И прелестнейшие девушки

Клали головы на его подушку высматривая его

Но глаза его глядели куда-то не туда

Он смеялся шептал но как-то не мог слышать

Он хватался но пальцы его как-то не могли держать

Он был каким-то смоляным чучелком

Как-то кто-то налил его мозги в бутылку

Как-то он уже слишком опоздал

И стал грудой кусочков под одеялом

И когда морское чудовище вылезло и уставилось на шлюпку

Глаза его как-то не смогли моргнуть

И когда он увидел разрубленную топором голову

Пустой взгляд как-то заглотнул всё его лицо

Как раз в критический момент

Затем выплюнул его целиком

Будто ничего не случилось

Так что он просто шёл и ел что мог

И делал что мог

Хватал что мог

Видел что мог

А затем сел писать автобиографию

Но руки его почему-то стали просто палочками

Живот стал старой цепочкой для часов

Ноги стали парой старых открыток

Голова стала разбитым оконным стеклом

"Сдаюсь", — сказал он. И сдался.

Творение вновь не удалось.

Когда Бог расколошматил Ворона

Он создал золото

Когда Бог поджарил Ворона на солнце

Он создал алмаз

Когда Бог раздавил Ворона под грузом

Он создал спирт

Когда Бог разорвал Ворона на части

Он создал деньги

Когда Бог надул Ворона

Он создал день

Когда Бог подвесил Ворона на дереве

Он создал фрукт

Когда Бог закопал Ворона в землю

Он создал человека

Когда Бог попробовал разрубить Ворона пополам

Он создал женщину

Когда Бог сказал "Ворон, ты победил"

Он создал Искупителя.

Когда Бог в отчаянии отступился

Ворон заточил свой клюв и взялся за двоих воров.

Болезнь не могла его вытошнить.

Мир разматывался клубком шерсти,

Конец нитки зацепился за его палец.

Решил принять смерть, но что бы

Ни попадало в его засаду,

Всегда оказывалось собственным телом.

Где тот некто, под кем я сижу?

Он нырял, путешествовал, бросал вызов, карабкался — наконец,

Сияя кончиками волос, повстречал страх.

Глаза его закрылись от шока, отказываясь смотреть.

Он ударил со всей силы. Почувствовал удар.

Упал, устрашён.

Жил-был мальчик Эдип

Застрял в животе у мамы

Отец его запер выход

Он был ужасный малый

Мама Мама

Сиди-ка там закричал отец

Птица-пенис давным-давно

Сказала: когда родишься на свет

Ты втопчешь меня в дерьмо

Мама Мама

Его мама толстела рыдала толстела

Он выскочил резко звонко

Отец заточил большой тесак

Услышав крик ребёнка

Мама Мама

О не руби ему башку

Вскричала в страхе мать

Ведь он нам радость принесёт

Опять опять опять

Мама Мама

Но отцу было Божье слово

Он схватил вопящий предмет

Связал ему ноги двойным морским

И швырнул коту на обед

Мама Мама

Но Эдипу крупно повезло

Когда он упал без сил

Он подскочил как чёрт в табакерке

И отца своего свалил

Мама Мама

Он так долбанул отца родного

Что тот отбросил коньки

Крик его полетел на небо к Богу

Душа в ад на угольки

Мама Мама

Птица-пенис сказала Эдипу

Ты криминальная мразь

Сфинкс откусит тебе полжопы

Таков уж Божий указ

Мама Мама

Сфинкс протянула к нему свои лапы

И жадно разинула пасть

Эдип одеревенел и заплакал

Увидев такую напасть

Мама Мама

Он стоял на связанных ногах

Сфинкс завела как на грех

Четыре ноги три две одна

Кто ходит на них на всех

Мама Мама

Схватив топор Эдип разрубил

Сфинкса от холки до днища

Во мне сказал он ответов нет

Давай-ка в тебе поищем

Мама Мама

Оттуда в сгнивших своих телах

Рванулся сонм душонок

Твердя: Теперь не узнает никто

Какой же Бог подонок

Мама Мама

Затем появляется мёртвый отец

И шныряет вперёд-назад

Пыряет маму ножом в живот

И смеётся ей в глаза

Мама Мама

За ним появляется лично мать

Кровь из неё рекой

Кричит: Ну что же тебе непонятно

Ты или спи или пой

Мама Мама

Эдип снова поднял топор

Закричал: Небеса темны

Тёмен Мир над моей головой

Но что там с другой стороны?

Мама Мама

Он разрубил свою маму как дыню

Стоит промок и сражён

Он ощутил себя скрюченным в чреве

Словно и не был рождён

Мама Мама

Итак, в день седьмой

Змей отдыхал от трудов.

Бог явился к нему и сказал:

"Я придумал новую игру".

Змей удивлённо уставился

На незваного гостя.

Бог объяснил: "Видишь яблоко?

Я сжимаю его, и глянь — сидр!"

Змей сделал добрый глоток

И свернулся знаком вопроса.

Глотнув, Адам сказал: "Будь моим богом",

Ева глотнула и раздвинула ноги,

Позвала опупевшего змея

И поддала ему жару.

Бог побежал рассказать всё Адаму,

Тот в пьяной ярости решил повеситься в саду.

Змей хотел объясниться, кричал: "Постойте!",

Но язык заплетался от выпивки,

А Ева с криком "Насилуют! Насилуют!"

Стала топтать его голову.

Теперь, стоит змею появиться, она вопит

"Вот он опять! Спасите! Помогите!",

Адам лупит его стулом по голове,

Бог приговаривает "Как славно",

И всё летит в тартарары.

Трава встаёт лагерем, пучками,

С пиками и флагами, в вечерних сумерках.

Приходит призрак

С боязливыми рёбрами танка

Сжатого до влажной картонной коробки,

И вся команда скалится в улыбках

Словно со свадебной фотографии

Обугленной, с чёрными краями, во влажном пепле —

Дрожат мои тонкие подошвы,

А мимо с жутким блеском летит сернистая молния.

И люди пробегают мимо, кашляя и спотыкаясь.

(Картинка размыта, ведь даже глаз дрожит)

Деревья кашляют и трясутся,

Огромные ящерицы скачут, высоко подняв головы,

И лошади вырываются на волю.

Земля трескается между пучками

Под моими ногами, словно пытающийся заговорить рот,

Погребальное сердце и кишки земного шара

Пытаются заговорить вопреки гравитации,

Ещё тёплый замерший мозг только что умершего бога

Пытается заговорить

Вопреки истончающей смерти,

Избитая, окровавленная, отнятая от тела голова планеты

Пытается заговорить,

Отрубленная до рождения,

Укатившая в космос, с разбитым ртом

И всё ещё шевелящимся языком, пытается

Найти мать среди звёзд и кровавых брызг,

Пытается кричать —

И голос дрозда, сидящего на сливе,

Всё дрожит и дрожит.

И сам я призрак. Призрак генерала,

Застывший за шахматной доской.

Прошла тысяча лет, пока

Я двинул одну фигуру.

Закат ждёт.

Пики и флаги ждут.

Горит

горит

горит

но вот и что-то

Что солнце сжечь не может, хоть и бросило

На это всю энергию — последнее препятствие

Что солнце опаляло в ярости

Ярится и палит

Блестящее в мерцающей золе

Пульсирующий синий язычок в красном и жёлтом

Зелёный луч пожара

Блестящее и чёрное —

Глаз Ворона, зрачок на башне обугленного форта.

Он пробовал игнорировать море

Но оно было больше жизни и больше смерти.

Он пробовал говорить с морем

Но мозг его раскалывался а глаза слезились как от открытого огня.

Он пробовал любить море

Но оно отпихнуло его — как отпихивает мёртвая вещь.

Он пробовал ненавидеть море

Но тут же почувствовал себя кроличьим помётом на обветренной скале.

Он пробовал оказаться в одном мире с морем

Но лёгким его не хватало ёмкости

И бодрая кровь его отскочила от моря

Словно капля воды от горячей печки.

В конце концов

Он отвернулся и зашагал прочь от моря

Ведь распятый не может двигаться.

Итак, Ворон нашёл Протея — от того на солнце шёл пар —

Вонявшего водорослями с морского дна

Словно пробка из земного слива.

Тот лежал, его подташнивало.

Ворон напрягся и упёрся пятками —

И был там знаменитый вздувшийся Ахилл — но он держал его

Пищевод глазастой акулы — но он держал его

Клубок извивающихся мамб — но он держал его

Был там оголённый электропровод 2000 вольт —

Он стоял в сторонке, глядя на своё синеющее тело

И держал и держал его

Вопящую женщину он ухватил за горло —

И держал её

Оторвавшийся руль скакал к краю скалы —

Он держал его

Сундук с драгоценностями затягивало в чёрную бездну — он держал его

Лодыжка взлетающего яростного ангела — он держал её

Горячее бьющееся сердце Христа — он держал его

Земля сжалась до размеров ручной гранаты

И он держал её он держал её и держал её и

БАХ!

Его разнесло в прах.

Шустрому Ворону приходилось опасаться

За глаза свои — две капли росы.

Камень, защитник земного шара, летел прямо в него.

Нет смысла описывать битву,

В ходе которой камень бестолково стучался,

А Ворон становился всё шустрее.

Тесная возбуждённая арена космоса

Приветствовала гладиаторов эон за эоном.

Отзвуки их битвы всё ещё слышны.

Но тщетно летавший камень обратился в пыль,

А Ворон стал монстром — стоит ему моргнуть,

Как весь мир дрожит от страха.

И поныне ни разу не убитый

Беспомощно каркает

И только что рождён.

Выше — знакомые губы, деликатно опущенные.

Ниже — борода между бёдрами.

Выше — бровь её, чудная шкатулка бриллиантов.

Ниже — живот с кровавым узелком.

Выше — нахмуренные брови.

Ниже — часовая бомба будущего.

Выше — её идеальные зубы с намёком на клыки в углу рта.

Ниже — жернова двух миров.

Выше — слово и вздох.

Ниже — сгустки крови и дети.

Выше — лицо в форме идеального сердца.

Ниже — изодранное лицо сердца.

Сначала — солнце приближается, растёт с каждой минутой.

Затем — одежды сорваны.

Не попрощавшись,

Глаза и лица испаряются.

Мозги текут.

Кисти руки ноги ступни шея голова

Грудь живот исчезают

Со всем земным мусором.

И пламя заполняет всё пространство.

Всё полностью разрушено,

Лишь два странных предмета чудом выжили в огне

И слепо движутся сквозь пламя.

Мутанты — в ядерном сиянии как дома.

Два ужаса — липких, волосатых, лоснящихся, сырых.

Принюхиваются друг к другу в пустоте.

Сближаются, как будто собираясь съесть друг друга.

Но нет, они друг друга не едят.

Они не знают, чем ещё заняться.

И начинают танцевать свой странный танец.

И это — свадьба двух простых существ,

Что празднуется здесь, средь тьмы под солнцем,

Без Бога и гостей.

Змей в саду,

Пусть даже не был Богом,

Был биением,

Током Адамовой крови.

Кровь тела Адама,

Что текла в Еву,

Была чем-то вечным, что

Адам называл любовью.

Кровь тела Евы,

Что текла из её утробы —

Привязанная к кресту,

Не имела имени.

Ничего другого не было.

Бессмертная любовь

Сбрасывает миллионы лиц

И измученную кожу,

Чтоб та висела пустым чулком.

А страдания по-прежнему

Не омрачают ни сад,

Ни песню Змея.

Она его любила и он её любил

Он поцелуями высасывал ей прошлое пытаясь высосать и будущее

Всё остальное в нём не возбуждало аппетита

Она его кусала грызла и сосала

Мечтала чтоб он завершился в ней

Надёжно и уверенно навеки навсегда

От вскриков их дрожали занавески

Её глаза не бегали вокруг

Но взгляды всё пытались пригвоздить его ладони локти и запястья

Он так её сжимал чтоб даже жизнь

Не вырвала её из этого момента

Он так хотел чтоб будущее умерло

Мечтал упасть обняв её руками

С вершины этого момента в никуда

А может в вечность или как уж суждено

Она стремилась тяжестью объятий

Его впечатать в собственные кости

Его улыбки приходили из зачарованной страны

Куда обыденному миру не добраться

Её улыбки как укусы паука

Чтоб он не дёргался пока она не голодна

Его слова солдаты оккупационных армий

Её усмешки как попытки покушений

Его взгляды пули или кинжалы мести

Её беглые взоры призраки в углах хранящие чудовищные тайны

Его чуть слышный шёпот словно кнут с ботфортами

Её поцелуи юристы строчащие без остановки

Его ласки последние зацепки для выпавшего за борт

Её любовные шалости скрежет замков

Их громкие крики пластались по полу

Как зверь волочащий огромный капкан

Его обещания шутка хирурга

Её обещания напрочь сносили ему крышку черепа

И она собиралась сделать из этого брошку

Его мольбы вытягивали из неё все жилы

Он учил её завязывать любовный узел

Её мольбы заливали его глаза формалином

В глубине тайного ящичка

Их вопли вонзались в стены

Их головы разваливались во сне как две половинки

Разрезанной дыни, но любовь не удержишь

В переплетённом сне они менялись и руками и ногами

Мозги их в сновидениях держали друг друга в заложниках

Поутру каждый просыпался с лицом другого

"О листья, — Ворон пел, дрожа, — О листья —"

Прикосновение края листа к его глотке

Гильотинировало дальнейшие комментарии.

Тем не менее

Он продолжал безмолвно взирать на листья

Сквозь голову бога, которую быстренько заменили.

Дворец его — из черепов.

Корона его — последние щепки

Корабля жизни.

Трон его — костяной эшафот, для повешенного —

Финальные плечики, прокрустово ложе.

Платье его чернеет последней кровью.

Пусто царство его —

Пустой мир, чей последний крик

Улетел безнадёжно, отчаянно

В слепую, немую, глухую бездну,

Чтобы вернуться — сморщенным, смолкшим —

Царствовать над тишиной.

Человек без лица бежал по земле

Без глаз без рта гололицый бежал

Он знал что бежит по камням смерти

Он знал что он призрак вот и всё что он знал.

Чувствуя под камнями миллионы лет

Он нашёл слизняка

но в него ударила молния

Он дымился выжженным нимбом в онемевшей ладони.

Чувствуя под камнями миллионы лет

Он нашёл форель

но ударил белый жаркий мороз

Из дыма звезды рыба замёрзла кристаллами.

Чувствуя под камнями миллионы лет

Он нашёл мышь

но выдох времени

Рассыпал её в крошки под костяшками пальцев.

Он нашёл острый камень пробил дыры в своём лице

Через кровь и боль смотрел на землю.

Он пробил ещё глубже и сквозь кровь и боль

Визжал на молнию, на мороз и на время.

Затем, лёжа средь костей на кладбищенской земле,

Он увидел женщину, певшую животом.

Он отдал ей глаза и рот в обмен на песню.

Она заплакала кровью, она закричала от боли.

Боль и кровь были жизнью. Но человек рассмеялся —

Песня того стоила.

Женщина почувствовала себя обманутой.

Вода хотела жить

Она пошла к солнцу она вернулась рыдая

Вода хотела жить

Она пошла к деревьям те жгли она вернулась рыдая

Они гнили она вернулась рыдая

Вода хотела жить

Она пошла к цветам те пожухли она вернулась рыдая

Она хотела жить

Пошла к утробе встретила кровь

Вернулась рыдая

Пошла к утробе встретила нож

Вернулась рыдая

Пошла к утробе встретила похоть испорченность

Она вернулась рыдая хотела умереть

Она пошла к времени вернулась сквозь дверь из камня

Вернулась рыдая

Пошла сквозь космос искать ничто

Она вернулась рыдая хотела умереть

Пока рыдания не закончились

Она лежала на самом дне

Совершенно измочаленная совершенно чистая

О малокровка, скрывающаяся от гор в горах,

Раненая звёздами и истекающая тенями,

Поедающая целебную землю.

О слабая кровь, мелкая бескостная мелкая бескожная,

Пашущая скелетом коноплянки,

Пожинающая ветер и обмолачивающая камни.

О слабая кровь, барабанящая в коровий череп,

Пляшущая на ножках мошкары

С носом слона с хвостом крокодила.

Выросшая столь мудрой выросшая столь грозной

Сосущая заплесневелые сиськи смерти.

Сядь мне на палец, спой мне на ухо, о малокровка.

Камень спал

Безмерно крепким сном.

Камень спал, и корни дуба

Казались снами глупых людоедов.

Камень спал, хоть городская суматоха

Охотилась за ним, и он не мог пошевелиться.

Камень спал, хотя люди гремели

Железом у его дверей.

Камень спал, хотя небо пыталось

Взломать его двери льдом.

Хотя ветер, комар ненасытный,

Всё кусал и кусал.

Но время качало камень, пело ему колыбельную.

Время его никому не отдаст.

Камень спал.

Внезапно камень распахнул глаза.

Ворон щурился на мир.

Чернота проглотила солнце —

Любила его, злорадствовала, ликовала,

Закрывала ему глаза.

Чернота захватила деревья — хоть и живые,

Они возвышались во мраке

Кладбищенскими статуями.

Чернота захватила ручей — он бежал торопливо,

Но весь чёрный, как кровь,

Заключённая в сердце.

Чернота захватила коньки крыш.

Захватила дороги, холмы,

Дно озёр, мошкару под листвой.

Солнце засияло, чернота взорвалась словно шарик,

И листья затрепетали, оказавшись

В ужасном свете.

Тени травинок глубоко впечатались

В кожу Страшного суда

Вселенной.

Обычный рассвет.

Он пробирался

Под скрещенными копьями росы

Под схваткой крови и цветов

У Ворона расширились зрачки

Как герб на изодранном знамени

Как зрачок Адама

Выдернутого рукой за волосы из глины.

Там, где нет ничего

Перо ворона кружится, падает

Изморозь от солнца и хрупкие

Галактические инкрустации

Отбеливают его края

Перо всё падает

Вьются над ним ветра

Порожденья космических спор

Радуясь и размножаясь

Перо ворона продолжает падать

Горы торчат и горбятся

Поднимают головы и глядят

С высоты позвоночника

А перо всё падает

Реки высовываются из чешуи и

Ползут к морю

И дождь разошёлся

А перо продолжает падать

И пятицветный леопард

Рушится с дерева над рекой

Жаба откалывается от гальки

Перо всё падает

Носорог ломится из зарослей ежевики

Бабочка крутится в вихре

Мышь делает стойку, изумлённо глядя вокруг

Перо падает и падает

И люди обнимаются

Лягушачьими лапками в домах

И смотрят из окон на

Пустоту, сквозь которую перо падает

Волшебной палочкой

Проглотившей своего волшебника.

В вычислительном центре Ворон

Склевал у оператора глаза

И вытащил кишки, а закусив

Печёночкой, сказал: "Ну, я доволен.

Теперь всё это мусор. Я доволен,

Что это не заполонило мир.

Всё, что не нужно Господу, — моё."

Пламя трудится над солнцем солнце над землёй

Луна трудится над морем море

Трудится над луной и землёй

Над морем и землёй трудится ветер

Времена года трудятся над всею жизнью

И солнце над всею жизнью

Земля над всею жизнью

А жизнь трудится над смертью

Муравьиная царица трудится над яйцом

Людоед трудится над собственной жизнью

Комар трудится над собственной жизнью

И жизнь трудится над жизнью с помощью мужчин и женщин

Атомы трудятся над пламенем что трудится над солнцем

Трудящимся над временами года и ветрами

И морем и землёй

Мужчинами и женщинами трудящимися над жизнью и смертью

Листья трудящиеся над жизнью и смертью

Гадюка трудящаяся над жизнью и смертью

И муха и труды

Свадебных колокольчиков и голодающий

Трудящийся над жизнью и смертью

Трудятся не больше чем звёзды

Всё это части странного мотора

Летящего сквозь космос с энергией всех солнц

Громадное насекомое, спешащее на свадьбу

Ворон услышал крик девицы — и тут как тут дракон.

Подумал, не построить ли ракету и улететь —

Но никакой надежды. А укреплённый замок?

Темницу в башне? Нет, слишком поздно.

Дракон повсюду, словно море в шторм,

Да жалостно девица плачет.

Ворон проковырял две дырочки в носу.

И заиграл на этой флейте

Да начал пританцовывать, постукивая в барабан.

Дракон остолбенел — его всю жизнь

Пленяла музыка. Расплылся он в улыбке

И заплясал. В благоговейном ужасе,

Глазам своим не веря, девица присоединилась к танцу.

"Молю, не прекращай, — она шептала, — не прекращай".

И трое танцевали — и Ворон не смел остановиться —

Под скрипы флейты-клюва и барабанный бой.

Как вдруг — о горе! — дыханье Ворона иссякло.

Девица побледнела. Но зарыдал дракон.

Он принялся лизать Ворону лапы,

Он обслюнил ему все пальцы —

"Ещё, ещё! — он требовал. — Будь моим богом!"

Ворон снова поднял голову

И увидел свои кости в пустоте

Увидел свои глаза в бумажной обложке

Свои кишки в очешнике Шопегауэра

Свою кровь разбрызганной

По партитуре Бетховена

Он увидел свои мозги расплющенными как кремовый торт

Что Юнг швырнул во Фрейда

Увидел свою кожу всё ещё повязанной на кресте

На самом деле было ещё хуже были ещё детали

Лишь его рвота в траве

Лежала невинной на росистом рассвете

Где двери кренились во все стороны могильными плитами

Он извивался он хлестал себя чтобы высвободиться —

Хлыст гадюки из шипящего куста

Даже не змея а последыш змеи

Призрак змеи кричащий призраком крика

Оттиснутая калька планарии

Слепая в сиянии чёрная в черноте

Пока ветер мёл дубовые листья и сверкали мрачные озёра.

Я взорвался бомбой-облаком, тупоголовый, мои громадные пальцы

Ощупывали поля, словно тени.

Я стал тише воды, застыл в комьях почвы.

Я стал меньше.

Глаза мои упали с головы моей в атом.

Моя правая нога стояла в комнате и лаяла на меня.

Я попытался заткнуть её чёртов рот полотенцем,

Но она убежала. Я гнался за ней

Очень долго — и угодил в коварную ловушку,

Где приманкой служили человечьи кишки.

Камень пробарабанил, глаз глянул на меня из кошачьего зада.

Я плыл вверх по течению, очищаясь в ледяной воде.

Потом устал и перевернулся. Уснул.

Проснувшись, я услышал голоса, множество голосов.

Это кости мои болтали друг с другом

На отметке прилива, зарывшись в гальку, разбросаны меж ракушек

И перьев чаек.

И грудина кричала:

"Я породила миллион и миллион убила:

Я была леопардом". — "Нет, нет, нет, нет,

Мы были дивной женщиной", — визжало ребро.

"А мы были свиньями, в нас вселились бесы, нас разрубил топор", —

Кричал таз. А кости ног

И кости рук сражались: "Мы были аллигаторами,

Тащили вниз красоток и не отпускали".

"Мы были подъяремными волами", — "Я был хирургом", —

"Мы были сгустком эктоплазмы, что задушил монахиню,

А позже пролежали годы в сапожной мастерской".

Зубы пели, позвоночник скрипел

Что-то неразборчивое.

Я попытался смыться —

Проснулся и побежал. Я попытался проснуться и побежать,

Но они меня заметили. "Это он, снова он. Держи его!"

Они с воем помчались за мной, я бежал.

Ледяная рука схватила меня за волосы,

Оторвала меня от ног моих и вознесла высоко

Над всей землёй на пылающую звезду

По имени

Кости — бешеный пони.

Лунно-белый — звёздно-безумный.

Скелет да череп.

Бьёт копыто. Спящий просыпается с криком.

Кто вломился?

Кто взобрался на него и вернулся

Или сдержал его?

Он вздымается под ними — змеящийся горб хлыста.

Уходят герой за героем —

Сурово скачут всё дальше,

Волосы дыбом.

Пони смеётся, чуя битву — их крики летят обратно.

Кто проживёт за него жизнь?

Любая попытка его удержать, развернуть отлетает от пони

Как сгнившая сбруя.

Возвращаются разбитые лица, возвращаются часы да кошельки.

Это чахлый жеребец земли —

Разбивает колыбель

В щепки и удирает.

Внутри волчьего клыка — вересковая гора.

Внутри вересковой горы — волчий мех.

Внутри волчьего меха — криволесье.

Внутри криволесья — волчья лапа.

Внутри волчьей лапы — каменный горизонт.

Внутри каменного горизонта — волчий язык.

Внутри волчьего языка — оленьи слёзы.

Внутри оленьих слёз — замёрзшая топь.

Внутри замёрзшей топи — волчья кровь.

Внутри волчьей крови — метель.

Внутри метели — волчий глаз.

Внутри волчьего глаза — Полярная звезда.

Внутри Полярной — волчий клык.

Он жил в картине с красивой рамой.

Там бесчинствовал красный цвет,

Хоть и был всего лишь краской.

Чёрный швырялся страшными молниями,

Но только до края холста.

Золотой открыл глаза,

Но только казался зрячим —

Он не видел ключа тюремщика,

Открывалки банки-кормилицы.

Так что он был доволен.

А ливень

Стал своими предками,

А слёзы

Были дурным правлением, а вовсе не слезами,

А кровавая катастрофа

Была недостатком планирования, а не костедробилкой,

И поцелуй

Стал делом Божьей матери и дочери.

И всё сущее стало фронтисписом книги,

Оказавшейся шедевром,

Делом всей жизни.

Где-то среди её страниц

Анютины глазки, увядшие, хрупкие, как крылышки мух,

Отметили абзац, который он когда-то открывал,

Когда случилось что-то важное —

Забытое. Как? Забытое.

Анютиным глазкам

Нет дела до слов, что они запятнали.

Нет ни причины, ни связи.

И летит эта книга в пространстве

Неоткрытой,

Лирическим отступлением,

Словно дырка от пули, сквозь которую ушла вся жизнь —

Хотя, упади она на город,

Кто-нибудь мог бы пострадать,

И пришлось бы её сжечь

Или хотя бы отбросить прочь.

Анютиным глазкам надеяться не на что.

Вырастая из луковицы во влажной почве лижет чёрный кончик носа

Розовым язычком его маленькие глазки

Открываются и видят подарок огромный загадочный пухлый пакет

Он над ним топчется нюхает швы

Копается в обёртке сияет от радости скрывает ликование нюхает скребёт

Дразнит себя царапая облизывая думая об этом

Глотает экстаз мелкими глотками

О медведь не открывай пакет

Сиди сиднем да грей живот на солнышке

Всё правда там всё и впрямь появилось

Неважно сколько времени ты потратишь оно никуда не денется

Лениво шатайся вокруг ленись восхищайся

Всей мошкарой привлечённой к нему и сходящей с ума

И всеми прочими белкой с выпученными от восторга глазами

Оленем с выпученными от недоверия глазами

Горностаем с выпученными от зависти и хитрости глазами

Все сходят с ума от маленькой доли отмахнись от них ленись

Зевай улыбайся позволь сердцу биться от счастья

Грей сияющий мех своих щёк на утреннем солнце

Ты получил всё это задарма

Жил-был человек

Он встал с постели что вовсе не постель

Натянул одежду что вовсе не одежда

(Миллионы лет свистели у него в ушах)

Надел ботинки что вовсе не ботинки

Аккуратно завязал шнурки — и затянул потуже

Чтобы пройти по полу что вовсе не пол

Вниз по лестнице что вовсе не лестница

Мимо картин что вовсе не картины

Чтоб сделать паузу

Вспомнить и забыть ночные сны что вовсе не сны

И было там облако, первобытное, пророк;

И был дождь, его тайнопись, клинопись

На скрижалях солнца;

И был свет с его напыщенной болтовнёй;

Были берёзы, настойчивые, надоедливые.

И ветер, упрёк за упрёком.

За столом он прикрыл глаза чашами ладоней

Словно из благодарности

Избегая отражения в зеркале

Спеша прочитать новости что вовсе не новости

(Миллионы лет вертелись у него в желудке)

Он вступил в круговорот жизни

Но прекратил читать чувствуя вес своей руки

В руке что вовсе не рука

И он не знал что делать с чего начать

Чтобы прожить день что вовсе не день

А Брайтон был картинкой

Британский музей был картинкой

Боевой корабль из Фламборо был картинкой

Барабанная дробь лёд в стакане рты

Растянутые от смеха

Что вовсе не смех

Вот и всё что осталось от картинки

В книге

Под муссонными ливнями

В разрушенной горной хижине

Откуда много лет назад тело его стащил леопард.

Белый сыч раздобыл надёжное оружие —

Завещания своих жертв.

Раздобыл глаза, что смотрят дальше жизни

Из старых фосфоресцирующих трупов,

Стащил, как мог, их кости

Из-под обжигающей пурги.

Смерть одолжила ему живот.

Он носит лицо, найденное в море.

Сплетая жилы последних дыханий,

Он связал это всё вместе.

Призрачной иглой скрипа

Он сшил снежное платье,

Из узловатого зоркого льда

Выдавив кровь и жир.

О гляди Сыч гляди

Сквозь стену ледника

На смертное поле

Рыдающего снега и берёзового листа

Где я ем твою душу ложкой из чаши

И песнь моя воспаряет.

Держись подальше от корабля, держись подальше.

Или пусть заходит только душа. И то на цыпочках.

Оберни ноги целлофаном.

Не заноси ни страхов, ни пальцев.

Забудь про рот и лёгкие, иначе поймёшь, о чём я.

Тебя сошлют в путешествие

В королевство Личинки.

Держись подальше от корабля.

Это тюрьма. Заключённые в кандалах

С галактиками и снежинками ждут приговора.

Ни вздоха не слышно, ни слезинки не видно.

И если ты крикнешь, крик твой отправится вниз

Свидетельством против тебя, и за борт

Полетят твои шмотки и фотки.

Так что держись подальше от корабля —

Это корабль смерти. С грузом

И экипажем — незримыми бесами,

У которых нет других крючков для твоих надежд,

Кроме раковых клеток или клешней в твоих почках —

Бандой хозяина, заскучавшей и озверевшей

В бесконечных скитаниях между этим светом и тем.

Вот прелестная синеликая старая леди,

Словно сошедшая с плаката об азиатской дизентерии.

Она машет руками, усохшими до овечьих ножек.

Спорит лично с Ангелом Смерти.

Он уже начал нетерпеливо глодать её

Под одеялом, слушая все её речи

И не прерывая.

Не трудись поднимать одеяло.

Взгляни на эти лица с аккуратными причёсками,

Безмолвно глядящие с подушек: они глядят сквозь трёп

На посетителей, словно картинки из рамок.

Это космический корабль, рухнувший из другого измерения

В нашу юдоль камня, времени и железа

И мёртвых от шока слов.

Ибо это корабль увечных,

И крики, слишком высокие для уха,

Оставляют тебя онемевшим от изумления,

Испаряют твои молитвы, как близко подошедшее солнце.

Так что пусть мозг капитулирует, просто тупо гляди

В глаза, что не глаза, а всего лишь дыры, в которых

Есть только кровь и бактерии.

И уходи с корабля, уходи,

Последний груз ошибок собирается двигаться дальше —

Последняя волна несчастных

Освещает тебе путь к зубной щётке.

Так возвращайся. Иначе

Под твой последний вой тебя утянет из мешка нервов

В Рай экипажа.

Младенец звал Маму — череп чудовищно жал,

Злоба смертного голода, ловушка-зажим без ласки.

Младенец звал Маму — скелет схватил его,

Клацали хрупкие кости, звякали стёкла суставов.

Младенец звал Маму — могила мигала, цепляла,

Распахнутые зубы и распластавшийся флагом язык

Ползли к серванту, Младенец звал Маму.

Мама пришла с бычьими ноздрями

Мама пришла пером на палочке

Мама пришла в шкуре ласки

Оседлав, она поймала нечто бёдрами, сдавила его

Пока змеиное лицо не взмолилось О явись Красота.

Она раскусила уловку, нечто обетовало землю.

Скелет клялся своей столетней силой.

Челюсти черепа отворились. Она расслабилась, отпустила его.

Родила его.

Младенец звал Маму.

В начале начал

Море крови: вздымалось под волосами.

Топочут копыта, подняты рога.

Бежит. Первочеловек поймал. Освежевал.

Укусил в сердце. Медведь

Бежал и ревел. Он поймал его. Освежевал.

Укусил в сердце. Лосось

Скользил сквозь стену воды. Поймал его,

Съел его сердце. Но пощадил яйца.

Ночь: кости и навоз.

Он счистил кровь с мышц.

Лицом вверх. Уснул.

Сплавил свой призрак подальше от кровавых пальцев,

Подвесил к звёздам.

Мать Всего Сущего его омыла.

Он проснулся с новым ножом.

Испуганный Красный Лис: боялся за свою шкуру.

Укусил Лося: тот стал мёртвым деревом на краю земли.

Укусил лосося: тот утонул якорем

В морской тине.

Укусил медведя: тот сонно зарычал

В каменных корневищах.

В коже слишком тесной для костей,

Ощущая, как ворочается в кишках гнилая трава,

Рыдал Первочеловек.

И Мать Всего Сущего рыдала.

А Лис смеялся под землёй.

Затем Мать Всего Сущего набухла, и море крови расплескалось

Изобилием для голодного человека.

Но Лис крепко зажал её живот.

Казалось, он лижет камень.

Его клыки крепко сжимали её живот.

Он словно хрустел синицей

Или глодал кусочек старой кожи.

Его зубы плевались, его хватка ухмылялась,

И ничто не могло родиться.

И Первочеловек рыдал на скале голода,

И Мать Всего Сущего рыдала.

Её слёзы капали. Лишь её слёзы капали. Ничто не могло родиться.

Лишь слёзы капали, замерзая на лету,

Ковыляя по земле,

Толпой стремясь к Первочеловеку: "Мы любим тебя, мы любим тебя".

Они лизали его рот. Тыкались носом в его глаза.

Вили гнездо в его руках.

А Лис на небесах смеялся.

Крик человека становился всё резче. Снег — всё глубже.

Когда Адам расслабился,

А Рай закрылся на денёк,

Ева снова принялась за то,

Что ей нашёптывал во сне

Маленький знакомый змей.

Каждый день Адам с трудом дожидался

Закрытия Рая

И нового выпуска

Кровавого любовного триллера змея

Из нежных губ Евы.

Бог услыхал об этом от Михаила,

Подполз поближе, обернувшись мышью,

И прислушался —

Там-то Его, скрытого в кустах,

И ослепила Ревность.

Жила-была девочка

Пыталась отдать свой рот

Его схватили её шлёпнули по лицу

Она пыталась отдать глаза

Их выбили на пол раздавили мебелью

Она пыталась отдать груди

Их отрезали и законсервировали

Она пыталась отдать вагину

Ей устроили открытый суд и приговорили

Она стащила всё обратно

Она обезумела от боли до полного озверения

Изменила пол он вернулся

Увидев её рот он ударил ножом

Увидев её глаза он ударил ещё раз

Увидев её груди её вагину он бил

Его приговорили

После лоботомии он сбежал изменил пол

Ссохся до маленькой девочки она вернулась

Она пыталась сохранить свой рот

Его схватили и шлёпнули её по лицу

Она пыталась сохранить глаза

Их выбили на пол раздавили мебелью

Она пыталась сохранить груди

Их отрезали и законсервировали

Она пыталась сохранить вагину

Ей устроили открытый суд и приговорили

Жизнь удалась

Ворон потерял терпение, стучась в двери Бога.

"Поторопись с моей невестой, — кричал он, — ведь годы уходят!"

Он видел въезжавшие тележки со старыми женщинами,

Слышал шум печей

В дымоходах рая,

Пока Бог ковал тело его невесты

Из скелетов старух.

"Заткнись! — заорал Бог. — Ты меня отвлекаешь

От Великого Труда! Уймись и убирайся".

Ворон пошаркал у двери, побурчал себе под нос.

Уставился на холмы, поросшие садами —

Стоял в поту, пронзённый фантазиями.

Не приходя в сознание, заколотил в дверь Бога:

"Поторопись с моей невестой, ведь годы уходят!"

Тела старух, мёртвые и докрасна раскалённые,

Визжали под молотами Бога,

Ламинат из старух —

Миллионы слоёв в лезвии тела невесты.

"Убирайся! — заорал Бог. — Ты всё портишь.

Уймись и убирайся".

Ворон связал свои лапы узлом, грудь его стала кипящим котлом

Боли нетерпения —

Он распахнул дверь пинком. Бог разрыдался.

Ворон деревянным взглядом уставился на груду пепла.

"О, ужасный миг! — скулил Бог. — Ужасный миг!"

Кто-то сидит

У ворот рая

Под притолокой

С надписью "Живым вход запрещён"

Клубок глазниц и глаз, безжизненный, но в форме жизни

Старый дубовый пень, весь в корневищах, на мели

В тине какого-то гнилого устья,

Сучковатый от ампутаций,

С поломанными покусанными ногтями на руках

Бесцельными остатками волос, ненужными погнутыми ногтями на ногах,

Кровь сочится

В кольцах его тела, словно пиявка

В коричневом илистом пруду

Под тлеющим коллапсом городской свалки,

Мозг его болит как разрубленный, тупой кремень,

Его солнечное сплетение с трудом втиснуто в кишки,

Пластмассовое тело

В грязной луже

Перед загсом —

Кто-то

Сидит у ворот рая

Голова свесилась вперёд

Словно у вздёрнутого на фонарном столбе

На проволоке для резки сыра или электрошнуре

Или на собственном ремне,

Штаны на лодыжках,

Лицо в пятнах от тени, словно деревня в пятнах от бомб,

Плачет плазмой,

Плачет скотчем,

Плачет яичным белком,

Задохнувшись от бифштекса с кровью свисающего на подбородок,

Кто-то

Прислонился к воротам рая

Прислушиваясь к тиканью своих часов

Во сне грязном как блевотина

Что он не может выблевать, не может проснуться, чтобы выблевать,

Он лишь поднимает голову и откидывает её назад

Прислоняясь к воротам рая

Как сломанный подсолнух

Пусты глазницы

Живот раскрыт

Для инспекции звёзд

Операция не закончена

(Врачи убежали, кто-то другой вызвал скорую)

По лбу стекает пот

Руки свисают — какой теперь смысл

Их поднимать?

Они висят

Сгустками крови, варикозными и бессмысленными

Как послед —

Но Бог не видит этого персонажа

Его глаза заняты Его собственным страхом

И Он бормочет

Мой Спаситель грядёт,

Грядёт Тот, кто не боится смерти,

Кто делит с ней свою кожу,

Кто отдаёт ей сигареты,

Готовит ей еду, кормит словно младенца,

Держит её в тепле лелеет её

В опустошённом космосе,

Одевает её во всё лучшее, зовёт своею жизнью —

Он грядёт.

Ворон издевался — лишь над собственной смертью.

Ворон плевал — лишь на собственную смерть.

Распространял слухи — лишь о собственной смерти.

Ограбил — лишь собственную смерть.

Сбил с ног и пинал — лишь собственную смерть.

Поклялся отомстить — лишь собственной смерти.

Обманул — лишь собственную смерть.

Убил — лишь собственную смерть.

Сожрал — лишь собственную смерть.

Так ему удалось сохранить совесть чистой

Он был чёрен

(Чернее

Зрачков

Ружейных стволов.)

Когда Вселенная его атаковала.

Солнца столкнулись, взорвались, испарились

Из пара выплыло яйцо.

Огонь его атаковал

И железо отказалось от всех своих узлов и ядер

Яйцо проплывало над тяжёлой поверхностью

Вода его атаковала

И горы преклонили колени перед морями

Яйцо качалось на волнах

Земля его атаковала

Мир скорчился словно в гримасе

Яйцо присело словно муха.

Жизнь его атаковала, да, ворон

Ворон слопал эту муху

Яйцо вывалилось из яйцевода ворона

Сойка съела яйцо, жуки съели сойку

А ворон съел жуков

Яйцо вывалилось из яйцевода ворона.

Затем в небесах наступила тишина —

Солнце перестало воевать с луной, стихии притихли,

Деревья расцепили свои ветви

И белый сыч и горностай

И дикий пёс остановились

Вулканы замерли, моря замерли, водопады замерли

Часы замерли — как проводник, подняв руки стрелок

И на открытое место вышел Ворон.

С яростным криком всё бросилось в атаку

Ворон поднялся на крыло

и спел

Когда Бог расколошматил Ворона

Он создал золото

Когда Бог поджарил Ворона на солнце

Он создал алмаз

Когда Бог раздавил Ворона под грузом

Он создал спирт

Когда Бог разорвал Ворона на части

Он создал деньги

Когда Бог надул Ворона

Он создал день

Когда Бог подвесил Ворона на дереве

Он создал фрукт

Когда Бог закопал Ворона в землю

Он создал человека

Когда Бог попробовал разрубить Ворона пополам

Он создал женщину

Когда Бог сказал "Ворон, ты победил"

Он создал Искупителя.

Когда Бог в отчаянии отступился

Ворон заточил свой клюв и взялся за двоих воров.

Под ангельским взором девочки

Ворон растерял все перья

Под любопытным взглядом мальчика

Кости Ворона треснули

От страсти девочки

Кишки Ворона свалились в пыль

От розовых щёк мальчика

Ворон стал неузнаваемой тряпкой

Ворон забрался в кусты ежевики, капитулировав

Перед ничем, закрыв глаза

Пусть детские ножки топают по Вселенной