Стихотворения

Глубился в склепе, скрывался в башне

И УЛОВЛЯЛ певучесть стрел,

Мечтал о нежной весенней пашне

И как костер ночной горел.

А в вышине УЗОР СОЗВЕЗДИЙ

Чуть трепетал, НО соблазнял

И приближал укор возмездий,

Даря отравленный фиал.

Была душа больна ПРОКАЗОЙ

О, пресмыкающийся раб,

Сатир несчастный, одноглазой,

ДОИТЕЛЬ ИЗНУРЕННЫХ ЖАБ

. . . . . . . . . . . . . . .

И вот теперь на фоне новом

Взошла несчетная весна.

О воскреси, губитель, словом.

Живи небесная жена.

Луна старуха просит подаянья

У кормчих звезд, у луговых огней,

Луна не в силах прочитать названья

Без помощи коптящих фонарей.

Луна, как вша, ползет небес подкладкой,

Она паук, мы в сетках паутин,

Луна — матрос своей горелкой гадкой

Бессильна озарить сосцы больных низин.

Больше троп, иль пешеходов,

Больше нив, иль пышных всходов,

Больше лун, или лучей,

Больше тел, или мечей,

Больше мертвых, иль гробов,

Больше ран, или зубов,

Больше воплей, или глоток,

Больше морд, или оброток.

Луна под брюхом черной тучи

Лижи сияющий пупок.

Злорадственно вздыбились кручи,

И мост отчаянья глубок

А узкогорлые цевницы

Пронзили поражение тьму

Под грохот мозглой колесницы,

Умчавшей СДОХШУЮ ЗИМУ.

Иди над валом,

Нежно тая,

Глубин забралом

Обладая.

Тропой далекой

Скачут кони,

Норой глубокой

Кроют брони.

Стрелу высоко

Мечут луки,

Не схватит око,

Не видят руки.

Ночь была темнокудрой,

А я не поверил в ночь,

Я с улыбкою мудрой

Зажег восковую свечь,

Ночь надела ожерелье

Белых крупинок,

А я скопидомно жалел ей,

Очей своих ИНОК.

Ночь построила зимний дворец,

А я скитал за оградой,

Нитку держал за белый конец,

Считал наградой,

Я проклинал свою младость,

Скверно быть старым…

Я шел наугад…

Под ногами зачастую

Видим бездну разлитую.

Над мостами не всегда

Плещет колкая звезда.

Ночи скрипка[13]

Часто визгом

Нарушает тишину.

Прижимается ошибка[14]

К темноглазому вину.

Долбя глазами вешний лед,

Свой искусивши глазомер,

Среди загадочных колод,

Вы, с солнца взявшие пример,

Вы восприяли гордый пыл

На грудах осиянных дней,

Как будто каждый не забыл

Отчизну старости своей.

Сумерки падают звоном усталым.

Ночь, возрасти в переулках огни.

Он изогнулся калачиком малым,

«в молитвах меня помяни,

Я истомлен, я издерган, изжален,

Изгнан из многих пристанищ навек,

Я посетитель столовых и спален,

Я женодар, пивовар, хлебопек.

Жизнь непомерно становится тесной,

Всюду один негодующий пост,

Я захлебнусь этой влагою пресной,

С горя сожру свой лысеющий хвост».

Стонет учтиво и ласковым оком

Хочет родить состраданье во мне.

«Друг мой (не надобно быть и пророком)

Ты оживешь по ближайшей весне».

Погонщик трав,

Ветер беспокойный,

Порывист нрав,

Дыханьем знойный,

Серпа не надо.

Сминая пяткой

Лазури гада,

Играешь кадкой,

Все под тобою,

Всегда загадкой,

И рвешься к бою.

Зигзаги трусости отвали,

Зигзаги мраков

И светлот,

В душе оврагов

Поворот.

Навозная жижица

Впитана зраком,

Малая книжица

  Маком.

Солнце поденщик,

А я повелитель,

Весность, ты банщик,

Старый спаситель.

Покинув зимние чертоги,

С тяжелым посохом в руках,

Опять на грязные дороги

Выходит сумерек монах.

Пересекает снова реки,

Остановившись на мосту,

Следит воды живые веки

И звезд надречных простоту.

Все вновь желательно для слуха,

И шепот этих крайних льдин,

И пролетающая муха,

И челн, часов сих господин.

Заря лобзает нежными устами

Подносы рдяные расплывшихся озер,

И кто-то тихими тревожит голосами

Весны пустой, но трепетный простор.

Синий дым угаров,

Ты, говоришь, «Весна!»

Средь дерев бульваров,

Строптива и косна.

Надо таять снегам.

Синеть лазури,

Грязи влачиться ногам

Переулочных гурий.

Надо бегать собачкам,

Цвести цветам,

Автомобильным тачкам,

Стучать по зубам.

На площадях полночной мглою +

Когда ужасен бури хлад,

Стремятся бедняки толпою

Свой озарить замерзший взгляд…

Кольцом молчащим цепенея

Суровый жест = бесплодный сад,

Сочтете жизнь, жизнь Ахинея

И дни мученьями грозят.

Так и теперь костер весенний,

Так много сгрудил чудаков,

Но искры поздних сожаления

Не залетят Ее альков.

Мы идем за дождем,

Мы идем за туманом,

Прикасаясь к мокрым ранам,

Корабли

Земли.

Одни на парусах

В окрестных волосах

Тишине.

Мели.

Тянутся недели

Куда глубокие заливы?

Где слушали мы шепот.

Дождь = стекло.

Дождь длинные трубки хрусталя.

Мокрое зло падай на поля.

У дождя, у дождя тысяча ног.

Он пробежит сколько следов

Через наш порог различных плодов.

У дождя 1000 ног.

Он стучит ими всюду,

Падает топот на снеговый лог,

Древнюю стен груду.

Вот пробежал он

Сколько копыт =

Маленьких ножек сырых.

В озере впалом

Он нежится сыт.

Рытвинах черных и злых.

Высосут, выпьют, забыты названия.

Легкий поднялся туман.

Ткач.

Белые изваяния.

Обман.

Ловкач.

Река ползет живот громадный моря,

Желтеет хитрая вода,

Цветною нефтью свой паркет узоря

Прижавши пристаням суда.

Вот здесь купаются, а дальше ловят рыбу,

А там морской гигант,

Дробя лазурь углами черных вант,

Укрывшись невода, что свил фабричный дым,

А небо морем плещет голубым.

Не в силах поглотить туч раскаленных глыбу

Обилие лучей, тепла обилье,

Всему кричать сними тюрьму одежд.

Отторгни глупое потливое насилье

И розы вскрой грудей, дай насыщенье вежд.

Пламя твоих серых рук

Сжигай, сжигай меня,

Пали раскормленный паук,

Сожри проворная свинья.

Занятны полдни и восходы,

Рабочий бурный горизонт —

Закупоренные иноходы,

Невыплесканный понт.

И вот теперь на солнцепеке

Растут небесные грибы,

И отразившись в синем оке,

В беззубых челюстях судьбы,

Живут согбенно на востоке

Неокрыленные пророки.

Солнцу светить ведь не лень,

Ветру свистеть незадача,

Веточку выбросит пень,

Море жемчужину, плача.

Мне же не жалко часов,

Я не лишуся охоты

Вечно разыскивать слов

Дружно шагающих роты…

Строитель облаков,

Погонщик трав,

Гребец и пешеход,

Вот что начертано у входа

Твоей квартиры.

Скобли скребком своим луна

Ночей фиалковые пятна,

Ведь это не твоя вина,

Что ты прогоркла и невнятна.

И кто тебе поверит, знай!

Что, озаряя царство лжи,

Червями пышущей межи

Отходишь предрассветный край.

Сними горящие доспехи,

Ты видишь, лето отошло,

И смерть уносит счастья вехи,

И всюду ковыляет зло.

Оторопей над соловьями,

Точась рубином сочных губ.

Ты видишь лето зимней яме

Законопаченное дуб.

Река горизонтальна.

Отвесны водопады,

Лазурь хрустальна,

А тучи — гады —

Свивают свои кольца

И мчатся далям,

Веселью и печалям,

Стараньем богомольца.

И пухлыми грибами

Заполнив бутыль[15],

Скрипят между зубами

Самума пыль.

Ветер гудит на просторе и башнях,

Тесных лесах и распластанных пашнях,

Ветер надулся и дует трубу,

Каждый свою лишь играет судьбу.

Я пресмыкаюсь, я знаю проходы,

Дыры, лазейки, витые пути,

Влача на плечах своих тяжкие годы,

Все дате, все боле нести.

Грозди заката на стеклах пенсне

Судьба клылата по моей вине

На синем небе пожары букв

Найдите где бы не было рук в

Марающей пене будней коней

Я был Сиене где небо синей.

Пламерукий закат держит город объятьях

Берущий краски напрокат привыкший жить лицеприятьях

Вся жизнь как ложная улыбка

И маятник — трепещет зыбка

Но золото вечерних крас

Со стоном покидает нас.

Луна вонзила воды свой клинок,

Шумит поспешная текучесть,

И дым просмоленный челнок

Познать уничтоженья участь.

Пламя ласковой луны

Только светит, нет тепла,

И ее дрожат сыны

У небесного угла,

Высь ее удалена

От любовного запрета

И озябшая луна никогда не знает лета.

Вам зеленые грибы

Средь безвременной поляны

Созревают у губы

Непотребнейшей деляны.

Ушел и бросил беглый взгляд

Неуловимого значенья,

И смутно окрылился зад

Им зарожденного влеченья,

Проткнулась тощая стезя

И заколдованные злаки

Лишь рвутся следом, егозя,

Воспоминанья раки.

В небе мачты ствол,

Огневеет вымпел,

Пароход, как вол,

Пашет волны.

Дым пел,

Там черною змеею

Колеблем глубиною,

Где бронзовый дельфин

Блеснул спиною.

Исчезли берега,

Не видно красной глины,

Лишь пенные снега

Пестрят зыбей павлины.

Заражены черты и стены

Иглою ломанных огней,

Так брызги лунной едкой пены

Марают ребра кораблей.

И переулков ароматы,

Какой чудовищный букет;

Раскрыли скорбные заплаты

Полетом брызжущих ракет.

Какие странные улыбки,

Рукопожатья фонарей,

Аквариумов блещут рыбки,

Сетей свободны рыбарей.

Приходит ночь, скорбит старуха,

Назойлив сумерек скребок,

И мыши точат злобно сухо

Сарая застаревший бок.

В очах лампад дрожат надежды,

Завязнув в тине мертвых глав,

Сегодня, завтра, как и прежде,

Покорной верой воспылав.

Взведя на горние пороги

Молитвенно свои уста,

Ты шепчешь высохшие слоги,

Как пепл солгавшего куста.

Опять Рои кружатся пчел,

И затуманен ими дол,

Зимы опять забыть могу ли

Шумящий беспокойно улей.

Какой свирепый хладный рой

Кружится чахлою толпой,

На город бросив нитей сетки,

Сухие вымерзшие ветки,

Вы нам несете льдистый мед,

Румяны вьюжны ароматы,

Пушинок зыблемый помет,

Вы нам несете седины,

А водам голубые латы

О пчелы старческой зимы!!

Вечер на полях зеленой книги

Оставил бурный след

Скоротечны дневные миги

Низкопробен ночи плед.

 На трухлом балконе

 Слушаю шумы вод

 Блеяние овец загоне

 И дев горластый хоровод

 Скромные тихие забавы

 Длись неопытная весна

 Растите ветки злаки травы

 Недавно вставшие от сна.

Плыви могильщик краем урны

Жемчужный расточая сноп

Стопы твои горе лазурны

И сумрак праведен холоп…

Глядишь озера хладных стекол

И глотки вытянутых труб

Твой взгляд лучисто-острый сокол —

Зеленый завершенный зуб

Искрись над вазою[16] до края

Заполоненной прямизной

Чтобы блистать не умирая

Чтобы не ведать славы «Зной»

Изгибы стен ее сковали

Гроба = дома + цветы тоску

Скелеты утомленной стали

И медных помыслов реку

Плыви 2 над краем урны

Свой жемчугов разбросив сноп

Твои стопы всегда лазурны

И мрак у ног твоих холоп.

Поблескивает неба лоб

На равнины павший гроб

Усопшая жара — ее увяли руки

О желтой кукурузы пуки!..

Работа кончилась нажралась нищета

Ползут приветливо осенней ночи тьмы

Исчезла высота

Гробовой крышкой вдруг прижаты мы.

В те дни когда мы говорим

Так нежно мама

Когда вся жизнь живому счастью рама

Когда слова

Легко берет и варит голова

Когда все сны

Младым безумием полны

Душа очаг

И трепеща как флаг

Как пена сочных браг

Не различит

Что жизнь ей злейший враг.

Да в свой черед столетий ратям

От дней утробной глухоты

Дано идти весны палатям

До сокрушающей чертежы.

Равно ясны и лучезарны

Как капли меда в яда сот

Походы эти вечно парны

И незаметен поворот

Иди и плачь там над большим обрывом

Осколки туч — бутыль разбита неба

Душа загромождена порывом

В сугробах крепа.

Чините паруса ведь их изъела злоба

Душа ведь молода и надо надо жить

О ты жилец в грядущем темном зоба

Жестокой смерти держишь нить

Вся в завитках безглазыя орбиты

Веселенький червяк — спешит из под бровей

Она как дом где окна все забиты

Замолкший писк пономарей

Чините паруса нависла гибель — буря

Вся жизнь теперь безжалостный присосок

И лишь поэт один проходит каламбуря

Рукою белой сжав в пути проросший посох.

Отхожих мест зловонные заплаты

Младенческих утроб и кадмий и кобальт

Первичные часы расплаты и горбаты

И ярко красный возникает альт

Отхожих ландышей влекомый беленою

Смутить возможно ли усладу матерей

Пришедшие ко мне я ничего не скрою

Вас брошенных за жребием дверей.

Селена труп твой проплывет лазури

Селеньями определенных гурий

Где виноград как капли желтых смол

Девичьих грудь сосцы нашел

Лежала на перине белою ногой

Зеленый месяц вил свои тенета

Межа чернела за скобой тугой

И капал мед приманка сота.

Так на песчаной дюне

Полдень белой пяткой

В горячем Июне

Играет в прятки

Вот с ближнего форпоста

Доносится бой часов

На овце короста

Рыб улов

Длинны песчаные мели

Тишина

Строит свой город недели

Одна

Округлы небесные своды

Ложь

Живет здесь годы

Точит нож.

Рыбаки бросают сети

Знайте: сети облака

Рыбаки же ветры это

Мы как маленькие дети

Утешаемся пока

Над безбурной летой

Облака на солнцепеке

Совсем грибы

Мне надоело жить в опеке

Боясь судьбы

Хочу направить парусину

Ветрам наперекор

Пусть пена орошает спину

Буран — упор

Мы рыбаки давно привычны

Знать тряску волн

Для нас плевки пучин обычны

Наш срок условн.

Ты растворил так много окон

Цвети последняя весна

Так долго кис так много мок он

И келья благостна тесна

Закабаленные надежды

Пробили вдруг земной приют

И ярки горние одежды

Мечи зеленые поют.

Где так весел ветра вой

Ты играешь не цветами не травой

Не большими озерами

Не пушистыми древами

А самой

Хромою высотой

Она ведь верила твои сказки

Теперь же пошла вспять

Вечно плясать по твоей указке

Получить желая пять

Все это сделать незаметно

Ни для слуха ни для глаз

Ни для благого духа ни для разбитых ваз

Золотыми были закаты

Святая ночь

Прошла пока ты

Исчезла прочь.

Часов стучит засов

Проходишь спальней

Огни длиннее и печальней

И вот

Сомнений скучный хоровод

Тоска поет

Как заунывно пенье

Под сводом черепиц

Упавших спиц

Раскрылся шорох

Он скрытен — порох

О слова

Едва

Права

Судьба

Всех этих

Что гурьба

Так яростно стремится

Там вне стен

Во имя новых перемен

Скачите люди, кони

Вы вне погони

Чело небес овесненной природы

В своей рептух взявших синеву…

Опять бегут рогатые породы

Щипать прилежно мураву

Днесь слышно вновь как небу лезет травка

И как птенцы клюют тюрьму скорлуп

Весь мир теперь сияющая лавка

«Не купит счастья тот — кто лишь отменно скуп».

У подножия тельца

Маской смятого лица

Двоится полночи жена

Луной косой поражена

Туманы снятся тумбных скользких плеч

Бульварные квадрат домов огней вакханки

И дальние часы дрожащие свой меч

Над горлом уличным осипшей перебранки.

Зверь полуиздохший город хрипит

Но тысячи свирепые еще горят зрачков —

Ищейки темные вонзающих потерь

И под скрипы челюстей грызущие веков.

Трепещите укоризны

Свиреп лиловый паровоз

Лишимся городской отчизны

Вступив на быстроходный воз

Скрипят железные сцепленья

Стальных бегут длинноты граф

И от былово преступленья

Уносит возбужденный прах

Коптят угоднику светильни

Во тьме немногих видит зрак

И дате чем тем все бессильней

Царящий в ночи Зодиак

Боготворите голос тленья

Тлеть другим настал черед

Для непреложного исчезновенья

Одарит нареченный год.

Ищи ищи свою темницу

Отрадней быть ведь в кандалах

Чем здесь свободную десницу

День ото дня встречать делах

Отрадно быть ведь землекопом

Уйти при жизни в смрадный гроб

И упиваться жизни током

Все оперев на желтый лоб.

Ах несравнимо быть тупицей

Не знать высоких летов вкус

Не быть громадной единицей

Глядящей на морской бурнус.

Отрадно быть червем могильным

Сосать убитого врага

Под кровом ночи смерти пыльным

Когда уж съедена нога.

С веток, крыш, травинок, скал

Протянулись всюду струны,

И небесные буруны

На лучей оскал.

Надо лодки, надо руки,

Надо ведра, корыта.

Эти стрелы эти луки,

Пробудилась высота

Шепот, топот, звон и плеск,

Сколько малых водопадов,

Перебитых трубок трель,

Окрыленный звук зарядов.

Намокает муравей,

Набухают грузно крыши,

И дорога средь полей

Отливает грязью рыжей.

По малиновой долин атласной

Заросшей травами златыми

Ты ходишь жертвою опасной

Руководим иными.

Не сотрясешь широкой рясой

Ни жемчугов ни звонких знаков

Под неба вешнего гримасой

Стократно жизнь свою оплакав

Заворожить земные страсти

Хотеньям восклицая «плохо»…

Когда судов распнут Вас снасти

Ветров высокая голгофа

На крутизне над глубинами

Раскроются их пасти снова

Заблещут белыми крылами

Для новых берегов основа.

Часы толпа угрюмых старцев

Дрожит их задержав засов.

И скуден изможденный дар цевниц лепечущих как некий хлебодар

Но я! я! виночерпий

Я ломаю свой череп и

Свою душу…

Где синих гор сомкнулся полукруг,

Стариннных дней Италии, — далекой

Жестоких севера заиндевевших вьюг,

Широкий профиль бросил храм высоко.

  Волчицей Ромул вскормленный, что Рим

  Впервые очертил (веках) могучим плугом,

  И Татиус-король Сабинянами чтим

  Его воздвигли Янусу почтении сугубом.

И годы светлые, свирелью пастухов

Звучащие, несущих колос, нивах,

Прочнейший на дверях его висит засов —

Хранитель очагов счастливых.

  Когда же воинов на поле бранный клич

  Зовет мечей и копий строем,

  Войны, войны подъят разящий бич:

  «Мы двери Януса кровавые откроем!»

Январской стужи близится чело.

О Янус званный голубыми днями!

Офортные штрихи, о сумрачный Калло!

Нежданно вставшие пред нами…

  И эти дни возгромоздился храм,

  Громах батальной колесницы…

  Но нынче храм сердцах (как гнезда тяжких ран)…

  Отверзты входа черные зеницы…

Зима взрастила хлад морозный,

Цветок глубин и тьмы,

Пророк дерзающе нервозный

Благоуханной кутерьмы.

  Зима роняет лепестки

  На долы-льды, суровость, лавы

  Свевают стружки верстаки:

  Алмазы-плагины отравы.

Зима стучит своей клюкой,

Она хрипит (каркас железный)

И голос дыбит вековой

И шлейф роняет густо-звездный.

  На стекла легких мотыльков

  Бросает стаею ночною

  И женский холодит альков

  Своей морозною струною.

На пол лощеный розы пять

презрев, не ступят, осторожность

и бури вьюжные хранят

свиданий прежних невозможность.

Кует кудесный купол крики

Вагон валящийся ваниль.

Заторопившийся заика

Со сходством схоронил.

1. Небо чище, небо выше

Всех кто здесь прилежно дышет.

2. А вода всегда светлей

Девьих призрачных очей.

3. И нежней речной песок,

чем согретый твой сосок.

4 Камень, камень ты умней,

Всех задумчивых людей.

5. И безмернее машина

Силе хладной исполина.

Утренние дымы деревень твоих,

Утром порожденный, мгле пропетый стих.

Голубые розы просветленных глаз

И широкий женский плодоносный таз.

А оврагах клочья

Без надежды снега,

Точно многоточья

      α и ω.

Звуки на а широки и просторны,

Звуки на и высоки и проворны,

Звуки на у, как пустая труба,

Звуки на о, как округлость горба,

Звуки на е, как приплюснутость мель,

Гласных семейство смеясь просмотрел.

Взрасти взрасти свои сады

Весенняя Семирамида.

Темнеет бор… песок зыбучий…

Направо, влево-болота;

Притропный свист, свинцовость тучи,

Тоска, проклятья пустота.

Далекий стон лесного храма

Широкий жест креста на лоб:

Картина темная и рама

Досок нарезанных на гроб!..

Бредут тропой, ползут лесною

Клюкой руках, огнем очах

Внимая стаи волчьей вою

И ночи коротая рвах

Проскачет звякающий конник,

Обгонит пешеходов прыть

И женщина на подоконник

Иглу уронит, бросит нить…

Иль колымагою влекома

Княгиня смотрится лорнет,

Не встретится ль пути знакомый

Услада рощицы корнет.

Но устаревший паровозик

Но рельсохилые пути

Заботливо бросали оси к

Просторам слабенький верти.

Ползут селенья еле еле

Полян закабаленный край,

Подъем и парный храп тяжеле

Уют — вагончик синий рай!..

Теперь же бешеным мотором

Средь рельс и сталь и прямизны

Дорожниц укрощенный норов

Столиц капризные сыны.

  Полях по прежнему все пусто,

  А может больше нищета.

  Но ты взалкав, взревешь стоусто,

  Бросая утлые места.

Деревня мимо, снова мимо,

Экспресс одетище столиц

Проносит даль неудержимо

Парами сотканные птиц.

Поля черны, поля темны

Влеки влеки шипящим паром.

Прижмись доскам гробовым нарам —

Часы протяжны и грустны.

  Какой угрюмый полустанок

  Проклятый остров средь морей,

  Несчастный каторжник приманок,

  Бегущий зоркости дверей.

Плывет коптящий стеарин,

Вокруг безмерная Россия,

Необозначенный Мессия

Еще не созданных годин.

Ведь только шесть часов.

Пустынно, холодно, туман.

Едва звонки доносятся из мглы

И гулы грубые рабочих голосов

  Еще не смяты складки ночи ран,

  Улыбки утренни так некрасиво злы —

  Ведь только шесть часов.

Вы нежная в постели,

Зажавши ручку беленьких колен,

Благоуханный свой лелеете альков

Девичьих снов лазури райской мели

Снеговых простыней закрепощенный плен

Ведь только шесть часов

Неужто Вы!.. и эту пору здесь……?!..

      Оснежились туман

Прозрачные глаза ресниц пушистых лес,

Несущие непозабытость снов,

Слегка продрогший и смятенный стан.

Да!.. Утренний всему виной экспресс.

  Мотор на рельсах высится громадой.

  Хрип содрогает членов тонких сталь.

  А!.. это он Вас пробудил так рано,

  Я понял все: его свирепости вы телом хрупким рады,

Он увлечет Эвропу Века даль

Среди рассветного тумана.

Вы живете днем и ночью

Нет покоя, нет покоя.

Вспоминая долю волчью

Мчитесь мимо воя воя.

Ваша жизнь проходит беге

Мимо дали, люди мимо

Где приюты, где ночлеги?

Ваша жизнь неутомима…

Чтя одну суровость стрелку,

Поклоняясь станций чину

Колесе играйте белку

Мчите женщине мужчину

Поля, Снега, Столбы и Струны

Громадных телеграфных скрипок

Ночной омлечены туман

Жестокохладный Океан

Взметает белые буруны

Извивноугловат и липок

Взмахнула медь мечом три раза

Прищуренных огней сединах.

Ползем вперед. Змея. Осел.

Мы животе часов приказа

На января покойных льдинах

Среди российских скудных сел.

Мы всегда тяготели ко злу,

Завивая свой танец нескромный,

Собирался роще укромной,

Поклонялись любовно козлу.

И носили извивы одежд,

Штоб греховней была сокровенность,

Для блудящевзыскующих вежд

Нежноформ обольщающих пенность —

(Не луны замерзающий луч)

И не мрамор блестяще каррарский

Исступленною страстью тягуч

Тетивы сухожилья татарской.

Остролоктных угольники рук,

Ненасытность и ласк и свиваний —

Жгучепламенный розовый круг,

Что охочей, длинней и желанней…

Мы всегда прибегали козлу,

Распустив свои длинные косы

И нас жалили жадные осы,

Припадавших истоме ко злу.

И впредь тебе стараться надо,

Не быть кочующим номадом.

Слов торопящееся стадо

Гони Поэзии оградам!

Разбойники больших дорог

При свете киноварь-луны.

Корчме пьянит жигучий грог

Дальневосточно-стороны.

Тесовой горнице купец —

Набитый туго кошелек,

Отбросив блеклый поставец,

Ужасозрит смертенкурок.

И тройка скачуща опор

Лиловоискроглаз волков

Снегами занесенных гор,

Яблококрупных рысаков.

Исходотваг — прошлостолет?

Поэзия больших дорог:

Кистикарминнопистолет,

Корчме синедымящий грог.

Наполнив золотую ванну

Плещеослиным молоком

И видеть розомрамор странно,

Торчащий локтя острием.

Хрусталькабине благовоний,

На фонебело глаз эмаль

Расцвеченных взволнованно

Синьиндиана шаль.

Изнеженная нереида,

Сидящая спина дельфин

За эфиопкою сердитой,

Руках утонченный графин.

Брегокеан красы подушек

Простерт влек, щевластный пляж.

Цепей браслет, колец, игрушек,

Насилий, войн обманов, краж.

У лона древлестарых стен

Ты занялася цветоводством,

Чаруя сетью тонких вен

На ножек белом превосходстве

Слежу, смотря тебе во след,

Што ты взрастишь трудом прилежным

На склоне изощренных лет,

На фоне тускло-безнадежном.

Вначале желтых мотыльков

Развеять звонко над полями,

Где снега царствует покров.

«Гонимы вешними лучами»

Вслед землю — Новую Данаю

Низринешь цветмонетоливень.

И станут дни подобны раю,

Не нужен штык!.. Излишен бивень!

Земля забинтована ватой,

Совсем израненный Герой.

Мое согласие! права ты, —

Зима, упавшая горой!..

  И это, следовательно, надо,

  Штоб бубенцы и лет саней,

  И блеск, и скрежет рафинада,

  И лес, зеркально, без теней!..

Вошед привычку, став натурой,

Лишение зеленых крас

И кочек пашни темнобурой

  Не удивляет больше нас, —

  Внезапу вверженных белизны

  Сугробы североотчизны.

Подумать страшно, што пучину

Нисходит все, што зримое вокруг,

По-днесь безвестному почину

На бессловесный смерти струг.

Равнялся высоким чином

Простейшим нищим стариком

Могил измерены аршином,

Под земляной раскисший ком.

И сколько было ярких песен,

Любовных сожигавших чувств,

Горячих лет, безмерных весен,

Помпезно радостных искусств,

И сколько было гордых знаний,

И точно выспренных умов,

Высоких скал, роскошных зданий,

Все, все ушло под гнет холмов.

Все стало незаметным прахом,

Зловонную сочася гниль,

Заране вычисленным, крахом

Руководящих жизнесил!..

Мы должны б помещаться роскошном палаццо

Апельсиновых рощ золотых Гесперид.

Гармоничным стихом, наготой упиваться,

Но не гулом труда, не полетом акрид.

И должны бы ходить облаченные злато,

Самоцветы камней наложивши персты,

Вдохновенно, изысканно и (немного) крылато —

Соглядатаи горних долин высоты.

Глубочайшие мысли, напевы и струны

Нам несли б сокровенно-упорный прилив;

Нам созвездья сияют светила и луны…

Каждый час упоеньем своим молчалив.

А питаться должны мы девическим мясом,

Этих легких созданий рассветных лучей

Ведь для нас создана невесомая раса.

Со земли, ведь для нас, увлекли палачей…

Ароматов царицы — цветочные соки

Нам — снесли, (изощренно кухонный секрет)!

Нам — склоняются копья колосьев высоких,

И паучья наука воздушных тенет,

И для нас — эта пьяная тайная Лета

Вин древнейших, — (пред ними помои — Нектар!)

Нам — улыбок, приветов — бессменное лето,

Поцелуи, объятья — влюбленности дар.

Заброшенной старой часовне,

(Благочестия лун лишаи),

Где пристрастнее, лучше, готовней

Голубые цветы тишины,

  Под покровом нелепицы темной,

  Из ножон вынимая ножи,

  Собралися зарницей погромной

  Обсудить грабежей дележи.

Золотая церковная утварь

И со трона навес парчевой,

Гнев-слепец окунув эту тварь,

  Злобоссорой обострили спор,

  Где сошлись говорить меж собой

  Взгляд-предатель, кинжал и топор.

На глаз работать не годится!..

Сколотишь гроб, мертвец нейдет:

Топорщит лоб иль ягодица,

Под крышкой пучится живот…

Другое дело сантиметром

Обмеришь всесторонне труп:

Готовно влез каюту фертом —

Червекомпактнорьяный суп.

  На глаз работать не годиться!..

  И трезвый, пьяный гробовщик

  Не ковыряет палкой спицы

  Похабноспешной колесницы,

  Что исступленно верещит

  Подоплеухою денницы.

На косогоре — неудобном

Для пахоты, работ, жилья,

Лежит общении загробном

Персон различная семья.

  Над каждой — холмик невысокий

  И шаткий перегнивший крест,

  Овитый высохшей осокой,

  (могильных угрызений перст)?

  Иль сплошь… лишившись поперечин,

  Торчит уныло черный кол —

  Так погибающее судно

  Пустую мачту кажет нудно

  Над зыбью влаги скоротечной,

  Биющей вечности аттол.

На пустынноулицу осени

Синий и красный пузыри

Протянули свои мечи;

Осенили ветхие домики

Горебегущие лохмы туч;

Одну неделю, 2 недели, три

По невылазной грязи скачи!..

  Шлепает далеко эхо…

  Вытекает, слюнится, сочится…

«Вы помните „аптеку“ Чехова»?

Банок, стклянок вереница;

Фигура, лица еврей аптекаря,

Наливающего oleum ricini…

Отраженная стекле харя;

Диавол таращится синий.

  За перегородкой аптекарша,

  Сухощава: сплошная кость —

  Смерть — безживотая лекарша,

  Палец — ржавый гвоздь.

  Занимается готовит лекарства,

  Что не знает аптекарь, она знаток.

  Аптека грязеосеннего царства

  Беженцелиловопоток.

Перед аптекою гробики

Наструганы, сколочены кое-как.

Детские гладкие лобики —

Жизни безаппелляционный брак!..

Попариться кровавой бане,

Где время банщиком «нетребуя на чай»

Намылит шею, даст холодный душ

И саване пристроит на диване.

Где на мозоль сочится малочай

Разрезанных грудей простоволосых женщин,

Где столько небо отлетело душ

Студентов, босяков, наивных деревенщин.

При электричестве (!) халате парикмахер,

Стараясь лезвием зазубренной косы —

Затылки, шеи и усы,

Бесчисленно является виной,

Что голова прощается спиной,

Кровавая простыней потодымящий лагерь.

На трапециях ума словам вертеться вверх ногами

Прикажет логика сама, зеркальными родясь стенами.

В них отразятся словеса, заходят задом наперед

И там, где были волоса турчать умильно станет рот…

Сердце насос нагнетающий…

Младенец сосал

Наган… лосось..

В городах Революции

Револьвер…

Рев вер различных…

Вечер старины

Хинчилзар…

Вечер речей речитатив

На сердце вылез пес буржуазии

Бурлюк протестовал всем сердцем

И прозван футуристом был

Мост и торфа туф

На шесть фут

Но с прошлым связи нет

Сон прошлого

Отцы и дети…

Отцы крестьяне и мещане

Ни на чем

Дворяне презрены

И в автоостракизме

Им — катастрофой

Этот сдвиг

Мещан крестьянству

Светлой зорькой

Цветеньем роз

Но пса на сердце нет…

Нет теней…

Лишь радуги сиянье

Игу дар шил.

В борту порта Нью-Йорка

Две воткнуты гвоздики

Два маяка что в океан зовут.

Крои утробу юности крои

На черном тумбы и пол человека

Но не калека он… лечь и глядеть

На ночь…

Где город тараканом мертвым спит

Лишь движутся усы.

Тесто живых человеческих тел

Чело где челюсти О лечь

Исчислить человека челюсть

Челобитная Числители чела

Точило мыслей Пчела чела и исчислений.

Ночь — челн… не лечь…

Ложись. Вдали реклама пасты для зубов

И двадцать до полночи

А рядом форт, что позже был театром

Где Дженни Линд ласкала янки слух

Тончайшим голоском…

Теперь аквариум там рыбы Лени глыбы.

Рипеть…

Бродвей на перекрестке…

Где человека треть любуется осьмушкою луны

И сто домов один поверх другого

Став чехардой или собачьей свадьбой…

Треть человека окалечить

Полночь… половина… Осьмушка ночи..

Два шага вдоль ночи черного забора…

Им стал Бродвей… Бродили по Бродвею

С Марусей мы, С лазурноглазою

В трех измерениях… четвертым было время…

Время — деньги..

Плелись сплетаясь с

Ночью

Косой тугою и тугой косою

Накостыляли ноги

С постели поступью поста

Двуногие, трехногие и

Осьминогие.

Там были семирукие

Трехглазые

И одноглазы

Двухглазых тьмы…

Они кроты слепые

Нью-Йорка не видать им

Коса осок, косили

Фонарями

И семенить ногами не

Легко…

И семя-нить… и

Семя как бревно —

В глазу…

Под микроскопом

Глаз — мелкоскоп

Скопцы гонимые

Им девы не нужны

Где Чатам сквер

Там скверно пахнет

В чужом глазу

Бревно

Но в собственном

Дубрава

Где боровы — дубы

И однобровый

Лик

Вот однорукий

Осьминог.

Матросы проходят

И кроют матом

Пьяные росы

Куря папиросы

А бухта в точь сором

Утыкана лодками

Что белый по ветру подол

Скамейки и тумбы

Прижавши череп черепу сидят

И запах сосны

Глядите на девок

Деваха

Рубаха

Идет раздеваться

Проведать

Приятели ласку

Девушка

Диво девчонка

Овидий

Ведь деву одев

Туманом вечерним

Напялит очки

Завонявшийся порт

Наляпан…

Девушку парень за

Талию держит

И ищет милых троп

До утробы…

А — аз — завяз

В сплетеньях фраз

Гудки и дуговые фонари

И ропот неизвестных пароходов

Оторопь и воды храп

Пыль на полу пыль на подолах

И полах пальто

Пыль и костыль что прилип

К подмышке калеки

Прыгай кузнечиком, Прыгай!

Жертва бойни, что выгодой миру

Дана для банкиров купцов толстосумов.

Пыль на полу и

На полах пальто

Отляпать

Полипа

Холопа…

Поза у нищего. Угощение

А зоб винищем залит

Злится он, что не дают

Ему монет. Просит

Напрасно. Обшарпан.

Обтрепан. На улице

Где целует ветер

Девушек в коленки

Подлец…

Улица полна призраками и тенями

Бродят парадоксы. Редко встретишь мысль.

Имени нет, нет выражения глазах мираж

Я и не жарил… Сказал…

Сказал… Вы серые сыры

Сытая скукой. До отказу набитая

В течение целого дня я не встретил

Человека с лицом Не было литер

Голые все… Мочил…

Бутыли остыли или труб

Шесть музыкантов фабрики

Шесть фабричных музыкантов

Шесть труб над корпусами зданий

 Музыкальные арии Дымные арии

 Мелодии траура полные печали

 О судьбе тех что с шести часов утра

 До заснувшего солнца. До солнца ушедшего спать

Вертят руками как рычаги

Машин без устали не из стали

Бутыли дыма трубы дымных музыкантов

Вместо арий — дымные усы

 Ветер их закрутит Ветер завертит их.

 Парикмахер ветер тот Рехамкирап ретив

 А эти музыканты что, играют марши дыма

 И шрамы неба на неба лице тюарги

Из-за стен кирпичных стали в ряд

У реки желтеющей Китаем ели щи лежали.

Из бутылей в небо вьется дым Вьется лентами седыми

И мутнеет небо и мы здесь

  Нуарк бросим, сев в вагон вес ногав

  Дама с толстыми ногами через мост поедут мимо музыкантов

  Шестерых, что играют дыма траурные марши

  И шрамы на лазурь те марши… Марш. Марш.

Небо как призма лучи разложило

И мальчик воскликнул заря

и чулки оправляет дева

Глядя на луч и на черный дым

Что медом по небу намазан

Не замай… Отче

Желтый и красный исчезли

Вечер как нищий бредет

Ищи… не надо речей. Вечеру отдан……

Перпетуум мобиле… бомы босяки

Ему терпеть… Богатому не терпится в

уме и на яву… Автомобили.

Самодвижение вечное

Я и не жив… Домас

Бегут мимо Содом устремленно

Гудут… туго приходится бедняку

Когда смотрит богача в авто

И забиты сплошь втритны…

Половою мишурой…

Близь некрасивых матерей

Играют миленькие дети

Салопы из цветной материи

Им нравилось одеть

Еретики там

Восставшие против былого — веры

Голой ныне глыбы

И-Рев

Какой подняли критиканы

Так темные тупые поколенья

Бросают в свет нередко

Мужа света, бросающего свет,

В котором ясно видны

Пути в грядущее

Молоток

Диво

И туп, кто им взбешен

Рок-ерепан…

Дом заперт Трепак у порога

А побороть… карпетки сгнили на ногах

Там в доме старец матом кроет

Он крот… Торк дверь

Звоночный рев на зов, как воз грохочет

Коридором различных

Утешений старик кирасою одет

Ушедших лет как много тел он целовал

Ловелас ныне стар стараться надо

В дом попасть Ладанам монад Лимонадами

Цветы вокруг дома Но старец спит; старается

Попасть к нему младое поколенье… Умен, находчив…

Но входа не найти Он пал и ходы, переходы

И проходы Все пробками заткнуты.

Нос… не быть и вечность так

Сон Теб предсказательница

Небытие носит имя… смерть

  Путь — туп и короток

  Се речь роток который всех глотает…

  Театр окончен… Ночь — око…

  Теми вечной сон…

Постичь… постом ли воздержаньем

Менеджер, что значит управитель

Конечным не постигнешь бесконечность

Ведь равное лишь равным познается

  Ведь муравью не приподнять Казбека

  Так и уму ту вечность не осилить…

  Как муравья Казбек.

Она раздавит всякое живое…

Способное стонать и мыслить и жалеть

И вечность неподвижна

Словно глыба

Ее на волос не постичь…

Загар на Захаре

Как темная корка

На хлебе на черном

Мне речь… слово мне!

Волос луча над усадьбой

Последнее саду прости

Елена за день загорела

А дача сгорела

Хлеб подгорел

И на улицу всю

Пахло коржом подгоревшим

Но здесь на Бродвее

Газом светильным

Мылом литевс

Дом перед домом

Небоскреб пред небоскребом

Хвастал:

Выше выше в небо

Занесу огонь

Дом мод момод, как

Комод

Этажи как ящики

И теперь в Нью-Йорке

Ты не знаешь

Это ли звезда

Или

Свет конторы

Выше в небо окна!

Вывешены Ганка

И шеи

Трудно

Глазом ешь

Нью-Йорк даешь

Даешь мне оплеуху

Уху ел по

Се-ад.

Борода… А добр?

Нет зол. Тень лоз… И порок

Порок… жирный короп в сметане

На черном чугуне сковороды

Вокс… Сковорода философ От порки на конюшне к Воксу.

Кусково под Москвой кус хлеба и укус пчелы

Сук на стволе… А сука по дорожке

Дородные дворяне и купцы и недороды

Пук розг и гнева взор… Разорвана с прошедшим Связь

Родины моей… Она взорвалась

Дешевка в прошлом… Солов их взор…

Улицы целует цоколь

Локоть плотника плотнее на лотке

Ветер ретивой ремнем без меры

Заигрался. Но в толпе не слышно вздоха

Хода мыслей иль догадки

Год идет… Шум муж…

Мухи. Стол усеян ими

Мхи на носу… Не снесу…

— А в сенцах кто?.. Дочь станционного смотрителя

Что Пушкин целовал…

Налпореа напор воздушных струй

Зов воздуха и авиатор худ

Дух бензинный с неба

Смотрит Саваофом

Семафором для полета

Над полями дыни облака

Прямо в лоб… Авиатор юн, костляв

Рота — ив… Вялый сок

Рот ево уверен Не реву, а смел…

Дед отец считали галок на крестах

И на крышах хат серых без цветов

Дед темнее был отца… не умел читать

Но умен Сын летайлой

Смелым красным Стал ласточкой —

    Эсесесер Ресесесэ

На улицах могли бы быть картины

Титанов кисти гениев пера

А здесь раскрыты плоскости скотины

Под пил сопенье грохот топора

  Без устали кипит коммерческая стройка

  Витрины без конца дырявят этажи

  И пешеход как землеройка

  Исчез в бетон за бритвою межи…

Я был селянским человеком

Пахал и сеял и косил

Не бегал жуткий по аптекам

И не считал остаток сил

  Я был юнцом румянощеким

  И каждой девушке резвясь

  Я предлагал свою щекотку

  Мечтая в ночь окончить связь

Я был забавником громилой

Всего что восхищало люд

Я клял для них что было мило

С чужих не обольщался блюд

  Я был как лев горячесмелым

  Мне мир казался торжеством

  Где каждый обеспечен телом

  Чтоб быть увенчанным бойцом

Теперь я стал жильцом провалов

В которых звезды не видны

Где не споют вам Калевалу

Колеса тьмы и вышины

  Теперь брожу дробясь в опорка

  В длину бульваров вдоль мостов

  Необозримого Нью-Йорка

  Где нет ни травки ни листов

Где ветер прилетит трущобный

Неся угара смрад и яд

И где бродяги строем злобным

Во тьме охрипло говорят

  Где каждый камень поцелован

  Неисчислимою нуждой

  Нью-Йорк неправдою заплеван

  Оседлан злобы бородой

И если есть миллионеры

Буржуев вспухший хоровод

То это Вакхи и Венеры

Их для еды открыт лишь рот

  А ум чтобы измыслить новый

  Эксплуатации закон

  Рабочим потные оковы

  Многоэтажье в небосклон

И потому Нью-Йорк так давит

И непреклонен небоскреб

К людской толпе — житейской лаве

Что из поселков он согреб.

  Шараманщик, шараманщик

  С наивною песней…

  Обманщик, обманщик,

  Мелодии плесень

Заоросишь в подвалы

Взведешь во дворцы

И слушает малый

Румяный лицом

  И слушает старый

  Изъезженный конь

  В Нью-Йорка угаре

  В бензинную вонь.

Толпы в башнях негроокон

Ткут полночно града кокон

В амарантах спит Мария

Лучезарная жена

  Пусть потух я, пусть горю я

  В огнь душа облечена

  Толпы грустных мертвоокон

  Кто их к жизни воскресит

Кто пронижет вешним соком

Брони тротуароплит

Спит прозрачная Нерея

В пену пух погружена

Я луной в верху глазею

Ротозей не боле я…

Я нищий в городе Нью-Йорке

Котомка на плечах

Я рад заплесневелой корке

У банка я зачах

Работаю на фабрике бисквитной

И день и ночь кормлю машины ненасытность.

Богатства дочь

Когда же стрелок копья разом

Воткнутся в дыма черных терний

Иду кормить свой гордый разум

Издельем потных кафетерий

Толпа вокруг ярмом насела

Милльонных скопищ вал на вал

Ведь это город, а не села

Где неба вызреет овал

Без счета стадо — это люди

Жуют смеются вновь жуют

И мчатся к злата красной груде

Оно для них всей жизни суть

Часов неутомимый циркуль

Положен времени на карту

Придумаешь иную мерку ль

Глотать минут и мигов кварту.

За эгоистом эгоисты

Проскачут вечной чехардой

Мошенники подводят чисто

Играют злобой и бедой.

Где вертикальные экспрессы

Вас из подвала мчат на крышу

Где звезд туманом скрыто просо

И газолином люди дышат.

Суп за 15 сентов

Из той картошки что растет

Не средь металлов и цементов

А там где чист и звучен свод

Нью-Йорк как банка с черной мазью

А в банках банки слез и мук

Здесь снова возродили Азию

И здесь иной сгибают лук

Из человечьих жил тетивы

И пепельницы из голов

Здесь бедствий расплелися гривы

Эпохи радио- веков.

Нью-Йорк — громадный лупанарий

Здесь проституток всюду тьма

Бедняк здесь много знает арий

Пока в уме иль близь ума

Бедняк в Нью-Йорке — он профессор

Он попращайка вор громила

Так много вкруг в толпе ссор

Нью-Йорк преступности горнило

Этой весеннею теплой порою

Мечтать хорошо о зеленых полях

Где тешится крыльев широкой игрою

Воздушно-республика птах

И дрожью сердечной из каменно-града

Приветя их бурный порыв

Подумать советским рабочим не надо

Завидовать вольной возможности крыл.

Производители самцы… А рядом —

        самки, самки, самки…

Для них в столицах все дворцы,

А над Дунаем были замки;

Для них: рабы, фрегаты, банки и дредноты

Они вершители судьбы.

Законники словоохоты.

Охотники на вещие слова

Охотники за рифмами за мыслью

Вам лес:… родная голова

Всегда бегущая к бесчислью

Сравнений образов аллитераций строк

В которых тонет день воображенья

Поэт всегда ручеящий игрок

Тиранящий слова для наслажденья

Как буйный лес разветвились поэты

Как сонмы рек поэмы растекались

Им нипочем унылый лепет Леты

Бессмертьем им возголубела высь

Ты скажешь смысла нет в бряцаньи тонких арф

Ты скажешь музы хилы тальей…

Всей философии значимей девы шарф

И половой любви изломы аномалий!

Когда весь город спит в усталой негра позе

Луны сквозь дым черствеет хризолит

За каждое окно втыкаются занозы

Они въедаются сердца заснувших жителей столицы

И каждый сон похож тогда на мертвеца

А мысль пугливей спящей птицы

Весь город спит сложив свои секреты

Как жалких медяков скупец копилку

А с океана туч лиловые кареты

Мнут спящий город вечности подстилку

Бульвары, банки, пристани и доки

Лежат затоптаны мертвящим лунным светом

Которому на солнце есть истоки —

Луны сюда он брошен арбалетом.

Так и веков забытых тайны и сказанья

Так и догадки древних мудрецов

Несут в себе засмертные восстанья

Противу гнета сгинувших веков.

Радости горе и сокровение мысли древне мудрецов

Как эхо об умы тысячелетий горы

Перешагнут, чтоб снова жить в конце концов…

Каждый день имеет синий голос

Иногда напев окрашен в серый цвет.

Золот песен полный колос

Песня творчества ответ

Каждый день имеет четкий запах

Ты его прочтешь у встречных на щеках

На звериных грубых сильных лапах

И в задворков смрадных уголках.

Волны. Волны и луна процветают в сонный час

Когда в лугах прядет весна тенета сладкие для нас

Когда в садах цветет красот неизъяснимый хоровод

Когда лукавый каждый рот, зовет далекий пьяный свод

Пока тетрадь цветных лугов, не истрепалась до конца

И рифмы струйные стихов не стали скорлупой отца.

Зови, зови, всегда зови…

За балюстрадами огни…

Они, как крик ночной любви…

Я зрел бесстыжих много рек

Калейдоскоп именований

Они короче поперек

И шире кажутся в тумане

Они как вены въелись в губь

Материков цветного грунта

Волны их быстрой пено-зуб

Всегда символ великий бунта…

Титьки неба оттянуты к низу

Нью-Йорк ребенком вцепился в них

Я ползу по небес карнизу

Благословляя бетонный стих

Вульворт и другие громады

Фигуры шахматной доски

Манхаттена грузное стадо

Турнир где теют пауки

Здесь сгрудились миллионеры

Играют зол-лото чехарду

У них уыбки и манеры

Точь-в-точь у дьяволов в аду.

На свете правды не ищи, здесь бездна зла

Одни кривые палачи и подвигов зола!

На свете правда, как цветок, Лежит под колесом —

В пыли его душистый сок, и нет дыханья в нем!

Нью-Йорк толпа бандитов

Нью-Йорк толпа жираф

Так небоскребов свитков

Мне видится размах

Нью-Йорк хребет железа

Цемента и камней

Бездумная поэза последних наших дней

Дома ушли за тучи

Без счета этажи

Смеется голос внучий

Над прошлым что лежит

Стоит на четвереньках

Присело на панель

Нью-Йорк о тучи тренькать

Свой продирает день.

Нью-Йорк толпа бандитов

И небоскребов скоп

Что смотрится сердито

В Гудзона черный гроб

На улицах бумажки

Их вихорь мчит в пыли

И люди таракашки

И люди — муравьи.

У Нью-Йорка глаз вставной

Смотрит им Гудзону в спину

Он качает бородой

На уме скопивши тину.

Стал Нью-Йорк мне младшим братом

Мы играем часто в мяч

В небоскреб аэростатом

Без уловок и отдач

Когда-нибудь чрез сотни лет,

Быть может, ты прочтешь меня,

Моих стихов старинных взлет

И трепет моего огня…

Сквозь хлад и тленье многих лет

Вдруг снова встанет аромат

Моих капризящих стихетт

И гласных и согласных лад.

Нью-Йорк, Нью-Йорк, тебе я не устану

Слагать армады ярых строф

И яду твоего тумана Где Вельзевула

Смрадный вздох.

Твоих детишек бледных лица, играющих между авто;

Их бесконечны вереницы, кто угощает смертью, кто?

Нью-Йорк, где каждый год иные, растут дома и вверх и вниз,

Где рослые городовые следят движения каприз.

Нью-Йорк, где океан витрина, А магазины океан…

Излишеств жизни исполина, где все продажность и обман;

Где церкви стали бога банком, А банки чтутся точно храм

Обогащения приманки; Евангелие и Коран

Нью-Йорк, к тебе хожу с визитом на поклоненье каждый день

Вспять возвращаюсь я избитым и под глазами тлена тень

Нью-Йорк, ты деспот, ты обида, магнит и жертва, и капкан

Златой Телец — твоя эгида на удивление векам!

С тобою я не буду спорить, не стану прекословить тож,

Когда бессильны уговоры, один поможет злобы нож!!

От родины дальней, От Руси родимой

Унес меня тягостный рок

Стезею печальной Тропой нелюдимой

И бросил на горький чужбины порог

Сжимается сердце, Тоскою томится

И будней измято железом в кольцо

Кругом иноверцы идут вереницей

С угрюмым и мрачнобетонным лицом.

Стая над городом,

будто мысль незнакомая

Пришедшая в душу внезапу.

Как странный шар планеты лазури дар сонеты

Слагающий неясным звукам прошедшего когда-то внукам

Я правнук бледной голубой луны

Как многим ныне снятся сны…

Я сон затерянный в бескрайности Нью-Йорка…

Вагоне подземнодороги

Качались угрюмо тела;

Так пляшут кладбищенски дроги,

Танцует над прахом зола

  От древности, магом открытой,

  От тайносокровищвремен,

  От кровью пьянящею сытых,

  От стертых забытых письмен;

Под вялым искусственным светом,

Под плеском полночных обид

Живот изукрашен жилетом

И ухе сережка висит…

  Он весь послетип Дон-Кихота

  Влюбленный нечастый изыск,

  Где вечно вулканит охота

  Искусства возращивать риск.

Каменщики взялись за работу

И квартал теснит квартал…

Через месяц маршируют роты

Тех домов, что ране не видал.

Пламенеют дни строительной горячкой,

Не исчислить новых взлет квартир

Прыгает Нью-Йорка кирпцементный мячик,

Создается улиц незнакомый мир.

Бедняк задыхается жалких квартирах —

Ему ароматы вечерней помойки,

Собвеев глушаще-охрипшая лира

И жадные блохи продавленной койки…

Богач эти страстные, знойные ночи —

На лоне природы, обвернут шелками,

Где дачи воздвиг умудрившийся зодчий,

Где росы и лист перевиты цветами…

Кузнечики, шелесты, шорохи, звезды —

Все это полярно — и чуждо подвалу,

Где вонью прокислой, дыханьем промозглым

Питается мести футурум вассалам…

Порочат где вялые, слабые дети

Растут, чтоб служить бесконечно богатым,

Что вьют по-паучьи железные сети,

Богатым — отвратным… Богатым — проклятым.

Мои стихи слагались ночью,

Перед ними разум был правдив;

Я выбрал для себя пророчью

Тропу чудес и гордых див;

В моих словах росли ступени

Ближайших лет, грядущих дней,

В закономерном строчек пеньи

Цветы не вянущих огней.

Мои стихи слагались в гуще

Домов и улиц, и трущоб,

Под грохот скопища гнетущий

Назавтра взрывно вспрянуть чтоб!

Во тьме подземок и подвалов,

На чердаках и за углом,

Где нищеты стилетно жало

Ракетно расцветает злом…

Восстали тысячи людей,

Каждый жаждет жить стократно,

Но косою, меж зыбей

Машет смерти жирноатом…

Не девочка а сексуал скелет

Она на фоне электричьей станции

Что черною трубой дырявит небо

Тыкает парню пальцем в жилет

Дай папироску… Румянится

Парня лицо, от оспин рябо…

На этот раз весны не воспою

На этот год крылатой не прославлю

Пропахшей кровью травлю

Засохшим сердцем познаю.

В горах опубликованы зеленые листочки

Но на панелях вырос ржаво гвоздь

Об острый зуб сердец царапается кость

Бессильны здесь вешнедождя примочки.

Я этот год весны не воспою

Пускай лесах о ней щебечет птица

Тепла весеннего истица

Потомок тех что множились раю…

Из кирпичей не выстроишь гнезда

Из птах любая — гореурбанистка

В лесу премьер здесь жалкая хористка

Что в безработице всегда.

Пускай на межах славят вешнежребий

На улицах весной не убежден авто

Ее дебют, не даст реклам никто

И я как все. Не вырваться из крепи.

Луна, хихикая по городу кастрюли чистит,

Чтобы сияли каждой подворотне;

Истерзанных газет теперь заметней листья

И прошлого плевки зловонней и несчетней

Бреду, костыль мне теребит подмышку,

Измученный тропой, где шаг скользит:

Когда придет заря, чтоб сделать передышку

Глазетовый и черный не раскрыт…

Бездомные, приклеившись к газетам на бульварах

Иль в швах застряв домоцементных стен,

Улиток позах спят поджарых —

Тоскливых нитей дней бесчислье веретен…

Спят, спят… Жизнь — жесткий сон…

Им светит лунный Эдисон.

Вся прямая, вся стальная

Нету мягкого нигде;

Шпал, и рельс, и камня стая

и ее не оглядеть!

Сколько гвоздиков, заклепок,

Нарезок, гаек, и винтов;

Пронести их мимо клекот

Поезд бешено готов;

Есть и им вознагражденье

И за ними есть уход:

Их помажут с наслажденьем,

Пыль надсмотрщик с них сотрет.

В квартирах богачей — ничей!

Но на лугу веду я дружбу с пнями,

С веселой луковкой, с легчайшим мотыльком;

Я их упрямый собеседник.

С годами стал умней, с годами знаю с кем и говорить

Как камень с Кеми,

Пустынником брожу по городу.

Здесь одиночество с громадной буквы

На вывесках, на каждой из тротуарных плит Начертано.

Антонии стремилися в пустыню;

Приди и стань на Вашингтоне сквере

И будешь столпником, как столп стоят…

Лишь не мешай прохожим — затолкают.

          К сторонке

Стань и медленно смотри на суету

Длиннейшей авеню.

На ней находятся в громадном гробе — доме

Мозги людей, что раньше жили были,

На ней соборы, банки и конторы;

На ней богатство, запах газолина

И нищета,

Что языком сухие губы лижет,

Идя вблизи витрин.

Всегда, всегда один;

Всегда в броне закован, в латы одиночества.

Кругом милльоны глаз,

Следящие небрежно за тобой…

Но дела нет им до твоих затей,

До планов землю озарить веселым смехом счастья.

Лишь надобно, чтоб люди поделились хорошим всем,

А злое спрятали в холодные гроба, замки судьбы,

Решетки и подвалы воли злой…

О, жизнь хитрее старых библиотек;

Из прежних кладов, что зарыты там

Едва ли прочитаешь столько — котик

Шершавым язычком лизнет…

И все… Где череп, что

Старый мир,

Наследье прошлого вместить бы мог?

Где тот кулак, что оплеуху

Отжившей красоте нанесть бы мог?..

Малы, малы задачи,

Мелочны умы. Сегодня — день, как речка пересох…

По камешкам ничтожества бредут,

Иль в рытвинах застряв взывают, как младенцы,

Упавшие от млечности грудей…

Кругом лишь город город город

Кругом отрыжка или голод

Кругом толпа но ты — один,

Как потопающий средь льдин!

Над Вульвортом утро сегодня раскисшее

Асфальт отсырел и расползся селедкой

Небо нависшее

Потной обмоткой

Желтым лучи неуверенным светом

Тычутся в брюхо витрин

А полицейский торчит пистолетом

Автомобильных родин.

Город сегодня… соплив.

Луна над Нью-Йорком луна над домами

В лазури прогорклой Прошепчем меж нами

Квадраты окошек шныряют авто

Жужжание мошек подскажет нам кто

Утес неподвижен луна не стоит

Над правнуком хижин — летучий болид.

Гляделся зеркало себя не узнавал…

Старушка смазанно болталась на клюке

Зал брадобрейни исчезал: утопленник в реке…

И лампион избалтывался языками света

На улице безумьем нарастал экпресс

Но темноты бессильным было veto

Продлить на перекрестках блудоспрос.

Но грохот нарастал: едва жужжа вдали,

Он манией в болезненном прогрессе

Как будто ребрами прочавкали

Стальными из-за леса…

Зубами тенькая растягивая сумки легких

Вдруг оглушал чтоб стать воспоминаньем

И голова болталась — целлулоид

Что вспыхнет при одном прикосновеньи…

Давно отрекались от тел сами

И садились на тряских коней…

Теперь мои строки диктованы рельсами

Миганьем подземных огней.

Вымыслов мачех под домных повесами

Что мчатся под городом с хрюканьем злым

В своем трехэтажьи ярясь как козлы…

. . . . . . . . . . . . . . .

К ручью когда на миг склоняюсь

Зрю чечевицей дни Нью-Йорка

Где массы видом изменяясь

Льют Ниагарами с пригорка

Где пароходы стаей жадой

Приникли к сиськам пристаней

Где цеппелины — тучи стадны

Подобясь скопищам людей

Где банки полны желтым блеском

Как биллионы глаз тигриц

Нет Эсесера перелесков

И нив причесанных ресниц

Где человек над человеком

Как кучер на коне сидит

Где бедный в богача опеке

Что смерти лишь не повредит!

Вздыбяся к небу в землю врос

Зараза денег — в древность троны

Теперь моленье и вопрос

Но вместо плача слышен грохот

Звездится поезд черноте

Нечеловеческий то хохот

Урчит в нью-йоркском животе.

На человека человек идет звенящей чехардой

И в этом их проходит век…

Я здесь один кто не на службе

С болезнью злой не знаю дружбы;

Средь сострадаемых калек

Нью-Йоркское столпотворенье

Не чту беднятскою душой.

. . . . . . . . . . . . . . .

Старик бездомец — всеми позабыт…

Его коты фантасты лапкою приветят

Иль коркою банана дети

Бросают вслед ему раскрашивая быт…

Последней истекши, как лава, слезою

Скрежещет в холодную ночь

Застыло проносит заплаты:

Узор нищеты и проворства иглы…

А небе гордятся из мрамора хаты

Огней столподомы на плоскости мглы.

Воткнется врастяжку стезею,

Выхерив самое слово: «помочь»…

Проблеет гнойливо облезшей козою

В панельную скверовотумбную ночь…

А в городе: роскошь ползет через горло,

Хрусталь и меха, и каменья и чар,

Ароматов, духов бесконечье; месголлы,

Афинских ночей наслаждений очаг.

Я дней изжеван города захватом

Я стал куском почти сплошным цемента

А ведь когда-то был и я зверьем сохатым

И глаз впивалась водопадолента

Я в прошлом мячиком в густые стены

Бросал рычанье голубой поляны

А ныне весь неистощимо бренный

Машинам приношу деревни фолианты.

Я ране пел и сотрясались воды

А скалы рушились, сломав свои скелеты.

Но сроки истекли, но убежали годы

И я у матерной неозаренной Леты…

Она у ног… О, шелест мертвоводный…

Здесь много кораблей над хладной быстриною

Плешивеет старьем негодным,

Плюгавой прошлого труною.

Пригород

При — в город

Сегодня празднество там

Сводня идиотам.

Безумцам замыслившим самоубийство

Без сумы за мысом самума

Будет выдана премия:

Бесплатно револьверы кинжалы банки с ядом

И — веревка что никогда не оборвется

Вернейшая петля

Не надо мыла

А…

Чердак и пыль и пауков

Найдете сами…

Людей излишек

Слишком много.

На них сегодня нет цены!

Нимфеи, сатирессы

И сам пузатый Вакх

Не ездили экспрессе

Неоспоримый факт.

  Сильфиды, нереиды,

  То знает В орт, Пакен,

  Передник чтут обидой

  Одежды грустный плен.

Владетель голубятни

Прошепчет наобум:

Покажется, занятней,

  Что кожа наш костюм

  Удобней и опрятней —

  Душа сознанья; Юм.

Ступенькам нет числа и счета нет

Лишь сила бы была по лестнице взбираться

Над черной бездною небытья та лестница стоит

И каждый день отдельная ступень

Все выше… Шел

Чем выше подымался кругозор был шире…

Но меньше оставалось. Розогубый товарищ

Щира… Я вот…

Леса, поля и горы влекли меня когда-то,

Упрятывая взоры И делая крылатым…

Но укатились годы для луз небытия

И вскорости из моды в тираж, равно, меня!

Корабли, корабли, корабли

Проплывут, проплывут, проплывут…

Мы с тобой — на мели, на мели,

Нас они не возьмут, не возьмут.

Мы вылетели из собвея в лиловый вечера обхват.

И ветер нежный нас овеял, и обнимал, как нежный брат.

И каждый факел, как лился, дарил нам желтый полусвет.

Их светозарная аллея не говорит ни да, ни нет.

Мы вылетели из пучины тяжелых дней и горьких дум;

Хотя мы близимся к кончине, но все ж в весельи четкий ум.

И рады мы, что злые змеи: обманы, муки и урон

Остались там, на той аллее, творя обманности закон.

Пускай приблизились к могиле, мы счастливы, что то — прошло!

И если б было в нашей силе вернуть обратно это зло,

Вернуть обратно жизнь затею, скорбящих помыслов узор…

Грядущее в уме лилею к нему — мой тихнущий костер.

Скупые лучи так редко

На камни падут мостовых

Так редко они наполняют

Воздух теплом золотым

Лучи на рассвете в беседке.

В лугах маляр забыл свое ведерко

И стаей быстрой муравьи

Ползут спешат из затемненных норок

Чтоб лапки выпачкать свои

Все перепачкано и даже луг зеленый

Пестрят отчетливо их тонкофингерпринт

А солнце голубя салопы

Затянет туже туч нежмущий бинт.

Ночь морозна — одиноко

Лес как саванах застыл

И луны далекой кокон

Нимбом схвачен золотым

  Вышел в поле встретить волка

  С серым ночью этой выть

  Дружба с ним без недомолвок

  И в итоге волчья сыть

  С волком вместе — ночью льдистой

  Когда воздух сине-сер.

Был знакомец раз аптекарь у меня

Щурил он большие веки в свете дня,

Ибо в темных тусклых склянках рылся он,

В коробках, весах, жестянках заточен,

От втираний и дурманов полупьян,

Что лепечут иностранно тайны — брань.

Мой аптекарь был веселый человек —

Отравился он и долгий кончил век……

Девочка расширяясь бедрами,

Сменить намерена мамашу.

Коленки круглые из-под короткой юбки

Зовут:

Приди и упади…

Точеностью коленок

Расплющила сердце мне.

В лесу своих испуганных волос

Таилась женщина — трагический вопрос…

Неизъяснимыми очами кто-то в душу смотрит мне,

Грозно тайными речами просекаясь в тишине.

Кто он демон или правды добрый гений, верный друг,

Или только тень бравады, что пред мной явилась вдруг?

Или это отраженье, будто в Гарце, — при луне,

Самого себя, в смущеньи вдруг причудилося мне?!..

Неизъяснимыми ночами эта тень всегда со мной,

Грозно тайными, речами сотрясает мой покой.

Как луч бросаемый домной

Падает на соседний лес

Я выброшен ночью огромной

Нью-Йорка на выси окрест.

Разница здесь проследима:

Луч никогда назад не возвращается

В родимый горн, где лучи висят.

Как примитивна эта зелень

В сравненьи с крышами домов

Она дань тел; родные кельи

Для птиц; зверушек — отчий кров.

Когда был жив и молод

Была весна ясна,

Но ныне труден молот

Он жмет на рамена;

  Кругом так много близких,

  Но братьев — никого…

  Одни собвеев визги

  Корявою ногой

Прорвали перепонку

И слух мой онемел…

  Одною счастлив женкой —

  Она любви удел.

Сумерки свод превратили в палитру художника,

Тучи задумчиво сини, палевы пятна заката.

Сердце у вечера стало покорным заложником,

Прошлым забылось, мечтает о бывшем когда-то.

Я простоявши Нью-Йорке так долго, не видел простора,

Только стальные размеры, только охваты цемента…

Жизнь беспрерывно тянулась кремнистую гору,

В счетах скупого на корку упавшего сента.

Прошлое знаю и разуму прошлое мило;

То что случится надолго неймет воображенья —

В младости верил, и сердце ударом частило,

Рвалось грядущее, мир и в его достиженья…

Но теперь дорожа, утоляю я жажду текущим,

Медленно жизнь изучая глотками

Стал я философом, дубом кряжисто растущим,

Что размышлений потока любим облаками.

Я старел, на лице взбороздились морщины —

Линии, рельсы тревог и волнений,

Где взрывных раздумий проносились кручины —

Поезда дребезжавшие в исступленьи.

Ты старел и лицо уподобилось карте

Исцарапанной сетью путей,

Где не мчаться уже необузданной нарте,

И свободному чувству где негде лететь!..

А эти прозрачные очи глазницы

Все глубже входили, и реже огня

Пробегали порывы, очнувшейся птицы,

Вдруг вспомнившей ласку весеннего дня..

И билось сознанье под клейкою сетью

Морщин, как в сачке голубой мотылек

А время стегало жестокою плетью

Но был деревянным конек.

Обворожительно проколота соском

Твоя обветренная блузка!

Изображу ль своим стихом,

Что блузка бюсту была узкой…

К тому же бризовый порыв

Подувший резво океана

Пошире душку приоткрыл,

Чтоб встречных стариков изранить…

Я вижу цели, зрю задачи —

Я презираю златозвон,

Что по сердцам банкрутским скачет,

Не находя отметки «Вон» —

  Я друг, заступник слабых, бедных;

  За них словесный поднят жест;

  Средь криков оргии победных

  Мои слова не знают: лесть!

Пролетарьята редкий воин,

Поэт — словесный метеор

Он удивления достоин,

Когда слепит буржуя взор.

  За мной не шли толпой зеваки,

  Для избранных ковался стих

  Острей испанские навахи

  И вточь она — ударно лих!..

Я был когда-то, был в легенде

Свирепо растянувши лук;

Восточно выспренним эффенди,

Надев цветистый архалук;

  Но ныне потонул асфальте

  Я, катастрофы краснознак.

  Теперь затеряна спираль та,

  С которой сросся так!

Я сидел темнице смрадной

Луч где солнца косоглаз

И внимая жизни стадной

Чрез скупой тюремный лаз

  Я последним в целом мире

  Был малейшим всех чудес

  Изнывал под тяжкой гирей

  Вздувши к жизни интерес

Я был крошкою ничтожной

Полуслеп и полуглух

Когда жертвой невозможной

Раздирали деве слух

  Когда тявкали на лирах

  Изжевав в губах сосец

  Поскоком гнались вампира,

  Там где выплакал свинец

Где сухотки тяжкой ночью

Волчья стая пьет тоску

Звезды брызнут многоточьем

На небесную реку

  Где в челнок садится месяц

  Чтобы плыть над стадом риг

  Где так много интереса

  Ветер с лиственниц остриг

Голубым крылатым другом

Ты из мира в каземат

Подлетишь, крылом упругим

Станешь душу обнимать.

  Скажешь тихо очень тихо:

  Ты в тюрьме, но я с тобой…

  Жди! примчится смерти вихорь

  Унесет тебя с собой!

Большая честь родиться бедняком!

Женатый смотрит на

Жизнь из-за спины женщины.

Послушай, девушка, что так гордишься юнью…

Ты видишь там клюку и тусклый гроб?..

Краса твоя теперь подобна полнолунью,

Где роз уста и грудь торчит как короб.

  Но время не стоит и красота завянет,

  Ведь и луну уродует ущерб.

  И трещины безжалостно на стане

  Наложат свой отвратогерб.

Потухнут очи, побелеют кудри,

А вместо грудеваз отвиснут черепки

И будешь ты стоять в чужом румяном утре

Ущербною луной спешащею зайти.

Улица

целая

Улица

Целуя

За

Целковый

Целуя за доллар

Не дешевка

А товар

Торговка

Мясом

Собственным бедра;

Кто плясом

На матрац одра

Так просто

Над помостом

Махать хвостом

Вот здесь

Он весь

Стихами некрофил

Любви могила

Страстей Атилла.

Я хотел позабавиться прозой

А вышли стихи

Неведомой метемпсихозой

Трудом сохи.

Эти строки идут стенке косо,

Косой глаз или левша, дамским задом или торсом

Они наброшены спеша?

— Я живу во имя размножения!

— Где же твой приплод?

Жизнь подобна умножению

— Стар ты или молод.

Ваши профили истерты, безобразны…

Груди впали, ребра просят счет.

Позабавимся игрой своеобразной —

Нам не нужен будет круглый год.

Ты полон был весенним обаяньем в ковре весны

Перед небес архитектурным зданьем, где сны косны.

В цемент, в известк… в па. тин… зажаты дни…

В толпу, в табун или флотилию Я устремлюсь

Чтобы случайному насилию Подвергнуть гнусь.

От красотки до сортира

Шаг один

Одна мера, доза мира

Вес и клин.

Негр упал во время пересадки на асфальт

Так ложатся вешние осадки в синий сад

В темных и собвея переходах пьяный спал

Я его в подземных одах воспевал.

Луг напоя. О, муза, ты крылата!

Была весна и капли ливня весеннего дождя

И Валерьяновые капли от дрожи.

Была лазурь и тучи вата,

Как грудь твоя. О, муза ты крылата!

Повсюду у волны на страже полисмены

У каждого цветка запрет

Дождемся ли когда мы смены

На вольно, вольно Новосвет!

На перекрестке улицы названье

И четкий номер дома

И как проклятье — изваянье

Бежавших из Гоморры и Содома..

На каждом миге глупых встреча,

Где свет погас…

Погас, все тени покалеча

В закатночас…

Я не могу писать вам посвященья

Ведь вы исчезли без следа

Бессильны будут все моленья

И навсегда…

Я не оставлю завещанья

Меня ведь нет.

Я без минуты колебанья

Покинул свет.

Я пьян, как пианино…

Я пьян, как пианино

Под лапками кота,

Когда спиралью спину

И музыка — икота.

И с каждым взлетом колеса

Все ближе голубые дали

И чище моря полоса

Трепещут по привычке ивы

А каждой мельницы крыло

Гласит: гони свои печали,

Да не влетят они в окно

Беспечных туч седые гривы

И бесконечны небеса.

От Нью-Йорка до Бостона

Ходит дымный пароход

На нем грузы многотонно

Говорят о дне забот.

Парохода гудок

Рубит туман с плеча

Под сеткой дождевою док

Незрима маяка свеча

Туман, туман — тумак

Для рыбаков — забота

Океанический верстак

Осенняя зевота.

Когда мне было восемнадцать лет

Впервые я нанялся на корабль

И юнгой отплыл в дальние моря

Где волн зеленых плещется толпа

Я посетил прозрачные заливы

Где красным деревом в футбол игрой прилив в проливе.

Старые старые капитаны

В миниатюрных портах

Пили джин и виски

Глядя на ущербленную луну

Она вставала из-за сарая

Кровавя свой единый глаз

Старые старые капитаны

Пошатываясь возвращались на свой корабль

Мурлыча песенку про капитана Кида

Поднос луне…

Жуком гудит далекий пароход

Над белизной туманной вод

Волна внизу хранит бесчестных рыб

Их затаив в звенящезыбь.

Гудок вдали дрожа проплакан

Его заел густо-туман

И только неизменен бакен

Отметив вражий мелестан.

  Я полон неизменно скуки

  Налив густотуман в стакан

  Снимаю быстро солнца брюки

  Чтобы пуститься в океан.

Наш пароход бросает щепкой,

Щепоткой вод кудрявя нос,

Сижу, накрыв матросской кепкой

Мне жизнью заданный вопрос.

Океанических примет

Континентальности утрат

Ты цель моя: ты мой предмет

И для тебя я чту возврат.

  За маяками — даль морей

  И вздохи лунного ветрила;

  Вздымай свой парус поскорей

  Его надуют из всей силы.

За маяками — океан,

Где нет скалы, где нет препона,

Где густ заверстанный туман,

Сырая спящего попона…

  Придется капитану глаз

  Выпучивать, следя просторы;

  Бельмо морей, туман — заказ

  Перегрузить способен взоры.

Вдоль берегов лукавят острова

Где шумен волн бунтоприбой

Где незаметно голова

Склоняется сама собой

Где я построю камнедом

Где слуховым окошком буду

Играть, как луч играет льдом

Следить угрюмых сдвигов груду.

. . . . . . . . . . . . . . .

Я — житель шумных городов

Я — обыватель полустанков

Всегда остаться здесь готов

Чтобы забыть о перебранке

  Чтобы забыть о гуле улиц

  О сотнях тысяч номеров

  Когда судьба злобясь сутулится

  И хрипло напрягает бровь

Железных струн — свирепо бури

Я буду изучать сонаты

У бури поступь дикотура

И бедра черные лохматы.

Океанит простор, наливаясь туманом

Облаками луной и волнами и мной

Океанит рассудок жемчугами сознанья

Беспросветностью зимней утомясь и остыв

В бесконечной пучине рассусолились зданья

Что возникли смеясь у последней черты

Океанит простор над былой Атлантидой

Где нависли покровы развернувшихся в ночь

Где над тайной другая Кариатидой

Вспоминает в легенду ушедшую дочь.

Над озером склонялся ивный хор

Следя под ветерком живые струи.

Быть буре — ночь черна

Быть буре — мрачен океан

В котором ночью нету дна

В котором путь не угадан

  В котором столько вечных тайн

  Их никогда не взглянет око

  Где жребий всех всегда на сваях

  Плывешь ты близко, иль далеко.

В черном доме — нет окна

Тщетно взоры ищут тени

Бесконечные ступени

К тайне бездна где одна.

  В черном доме есть жилец

  У него земное имя

  Брат сестрица иль отец

  Обитающий незримо

В черном доме нет окна

Нету входа, нет ответа

Цель земная не видна

В смерти мрак она одета.

На столе — бокал и фолиант

Легкомыслие и мудрость

То что любит франт

От чего яснее утро.

В окне — маяк, его далекий глаз…

В окне луны — алмаз…

В окне Атлантик, тронутый луной…

В окне простор иной…

К которому еще я не привык

Которого мне чужд язык…

В окне — поэмой океан.

В окне туман……

Тревожной меди глас

Прорежет ночи мрак

В уме вопрос погас

Что мучил так

Лучистым днем

Когда скитались мы вдвоем

  Томила боль — была усталость жить

И в сердце никла ночь

  Оборвалася нить

Иссякла мочь…

. . . . . . . . . . . . . . .

Быть черной буре быть…

Океаническая сыть

Сурово шевелит холодный палец

Наш пароход скиталец

Знает цель

Простор

Не мель…

Еще темно, но моряки встают.

Еще темно, но лодки их в волнах…

Покинут неги сладостный уют.

Ветрило вверх, весло в руках!

  Еще темно, но промысел им мил.

  Они ревнивы к ловле и добыче

  И у бортов и у кормил

  Чем на постели им привычный.

Покинуты рыбачки у скалы,

Где бьются в пену шумные валы,

Покинуты приюты знойных нег…

Им рок иной… им ветра бег..

  Сегодня будет промах иль добыча,

  Сегодня станет радость иль печаль.

  Ловить, острожить — их обычай

  Отдай канат! Спусти… Причаль…

Еще темно, но рыбаки в волнах.

Они не знают лени и томленья.

всегда вперед! Весло, чтоб делать взмах!

В том жизни смысл и радость назначенья!!

Трясет, трясет телега жизни,

Неровен путь и тяжек рок —

Пусть экипаж безукоризны,

Пусть будет ломовой то трок…

  Преодолеем ли подъемы?

  По кочкам вниз летит авто,

  С волненьем с детства мы знакомы

  Не покоряется никто…

И только остается груза

Различье каждого в руках:

Тот держит выгод скучных узы,

А этот пыльный завтрапрах..

  Трясет автомобиль сознанья,

  Качает дымный пароход

  И даже неподвижность зданий

  Не оградит алчбу — народ!

Везде движенье и расходы,

Везде медлительность утерь

И даже голубые своды

Теряют, выцветая, ярь!!

Этот дом старика капитана

Где часто слышен бури шум

Где полог мутного тумана

Сокрыл полеты смутных дум.

  Этот дом старика морехода,

  Где так много изведанных карт,

  Где волна теребит свои оды,

  Не справляясь с обычаем хартий.

Этот дом, что стоит на граните

В нем хозяин — седой капитан,

Путешествий пропетых обитель,

Разъясненный раскрытый туман.

  Здесь так много различных историй,

  Приключений, событий угроз

  Тех, что встретились в плещущем море,

  Где рассветы закаты из роз…

Где душистой горячей корицей,

Нагота где привычность, закон,

Где смолою замазаны лица

И где ромом намок небосклон.

Набрасываю строки беглых дум

Под ветра шум

Под взором маяков

Под вздох валов.

Столицы укрепляют берега

Везде видна раз думная оснастка

Чтоб обломать врагу рога

Чтобы была острастка.

Мне нравится открытый океан

(Я не люблю спокойствия заливов).

Где четко виден облаковый стан

Средь розовых блистающих извивов.

  Величие полезно созерцать

  Оно способно восказбечить дух

  Придать ему достоинства и стать,

Сказать, что пламень не потух!

Нетерпеливая и злая она нисходит вешний сад

Где всепрощением сгорая цветы волшебные кадят

Где зыбкой золотой улыбкой тростинкой лег зовущий мост

Где облако неясной рыбкой, где свищет и лукавит дрозд

Где столько счастья, столько неги, где каждый друг и встречный брат

Где первых трав звенят побеги, чтоб взвесить рос алмаз-карат…

Нетерпеливая и злая идет на розовый песок, чтоб муравьев калечить стаи,

Чтоб затемнить плодовый сок; она тиранит мучит птичек

И беломраморной руки цветов страшась Румяноличики

Свои теряют лепестки…

Она расплескивает чаши цветочных благовоний в грязь

холодной местью она плящет, как ласку, совершает казнь

Средь ликования и счастья, среди восторга и щедрот

Она творит свои заклятья, щипки насмешливых острот…

Нетерпеливая и злая и блеск стальной в ее очах

Она забвения иглою возносит вечности очаг.

Всего лишь двести лет назад

Сожгли здесь ведьму на костре…

Священник был ужасно рад

Как прут последний догорел.

  Всего лишь двести лет назад

  В Сейлеме знали: святость, грех

  И каждый тем был четко занят,

  Что грыз греха орех.

Добро и зло два лика быстрожизни.

Отдать себя, пожертвовать собой:

Порвется мускул, кровь багрянобрызнет

И закивает смерть лукаво головой;

Но демоны строчат другие предписанья

  в Эребе черном, в капищах небес,

Где на стенах истерзанных названья.

Где грешников сосет и мучит бес

. . . . . . . . . . . . . . .

И если первое среди цветов и мая

Среди веселых птиц многоречивых вод,

То зло бредет, зубами угрожая

И дымом прокоптив туннельный потолок;

Оно — в насилии, в невежестве, обиде…

Оно — в петле, кинжале и тюрьме,

Когда судьба, согбясь Кариатидой,

Подставит хилогорб посту, укус'зиме.

Вдали от родины и близких

Среди чужих всегда один

Хлебаю жизнь из скучной миски

Владелец считанных годин.

  Я стал доступен подземельям

  Нет смысла ненавидеть мрак.

  Ведь жизнь — не звук, не знак безделья

  И не в распутицу овраг

Пусть солитер, но чую силу —

Могу — пахать, любить, строчить

И крышу подчинить тесиной

И по весне исправить гать…

  Упиться сочным арабеском.

  В котором жизнь бурлит ключом,

  Где краски выступают резко

  И где изломы — нипочем.

У меня так много двойников

Они в дилювиальную эпоху жили

И ныне скопищем задавлены веков

Они — былые разум, жилы

Таких как я скитавшихся в ландшафтах,

Смотревших звезды, пивших из ручья,

Но только не читавших Вильсона Тафта..

И не пропахших библиотекой, как я.

Так много двойников и у тебя, Маруся,

Их синие глаза повторены в цветах

В которые теперь в тюрьме витрин гляжуся

Через стекло их воображая запах.

Столетья протекут и миллионы лягут

Тягчайшими пластами ветхой пыли

И на верху Бессмертие со смерти стягом

Забвение прольет из вечности бутыли…

Но ты и я предвечно угадали

Грядущий жребий, пережив в мечте

Чудовищной безумных граней дали,

В других телах воспрянем на черте…

Чтоб сознавать и пламенно к надежде

Тянуть другие дни, и вспоминать о тех,

Кто там лежат в песка одежде —

Подобных нашим горя и утех!!!..

На фоне картины старинной

Струнный играет квартет

Мелодии тянутся чинно

Эх… сюда бы — наган и кастет.

Где скукотундру режет властно

Сырое тело Иртыша;

Где юговетр евой лет напрасный

Подъемлет слабо и спеша,

Где памятно о Достоевском:

Согбенно-каторжным трудом,

Отторгнут набережной Невской.

Он не измыслил «Мертвый Дом»,

Где ране было Оми устье,

Теперь событий новых шок

Крушит Сибири захолустье.

Здесь взроет первичный виден слабо,

Ночной вместившийся горшок!

Российской власти баобаба!