Стихотворения и поэмы

Что я мужик — все это знают,

И сплошь да рядом — свет велик —

Меня насмешкою встречают:

 Ведь я мужик, простой мужик!

Читать, писать я не умею,

Не гладко ходит мой язык.

Я всю-то жизнь пашу да сею —

 Ведь я мужик, простой мужик!

Трудом я хлеб свой добываю,

Нередко слышу брань и крик

И вовсе отдыха не знаю —

 Ведь я мужик, простой мужик!

Жена в лохмотьях, плачут дети,

Сам без сапог ходить привык.

Век без гроша живу на свете —

 Ведь я мужик, простой мужик!

Залиты горьким потом очи.

И молод я или старик,

Тружусь весь день, как вол рабочий,

 Ведь я мужик, простой мужик!

В болезнях, в бедности страдаю

И сам себя лечить привык.

Я вовсе доктора не знаю —

 Ведь я мужик, простой мужик!

Уж, видно, я повинен сгинуть,

Как в темной чаще лесовик,

И псом бездомным мир покинуть —

 Ведь я мужик, простой мужик!

Но если жить я долго буду,

Коль будет жизни путь велик,

Вовек я, братья, не забуду,

 Что человек я, хоть мужик!

И тот, кто жизнь мою узнает,

Услышит только этот крик:

Хоть мною каждый помыкает,

 Я буду жить — ведь я мужик!

На нашем хитром свете

Различный есть народ:

Один живет, как люди,

Другой живет, как скот…

Один другим торгует,

Как будто это квас,

Старается подножку

Подставить — и не раз…

  Ну как тут не смеяться

  И правды не сказать:

  Ворон на свете много,

  Да некому стрелять…

Вот пан спешит на паре,

Красив упряжки вид!

И вычищены кони,

И панский лоб блестит…

На целый свет надменно

Сейчас глядит козлом,

А был ведь он недавно

Базарным маклаком…

  Ну как тут не смеяться

  И правды не сказать:

  Ворон на свете много,

  Да некому стрелять…

Вот ростовщик, собравший

Огромный капитал,

Он фабрику построил,

Работу людям дал…

И трудится голодный

На фабрике народ,

И с каждого хозяин

Кровавый гонит пот…

  Ну как тут не смеяться

  И правды не сказать:

  Ворон на свете много,

  Да некому стрелять…

Вот доктор, пан богатый,

По-модному одет,

Больных он приглашает

В особый кабинет…

Постукает немного —

И надо рублик дать,

А сам мечтал, студентом,

Несчастным помогать…

  Ну как тут не смеяться

  И правды не сказать:

  Ворон на свете много,

  Да некому стрелять…

Вот ксендз, служитель божий,

Он поучает всех,

Чтоб церковь посещали

И не впадали в грех…

Чтоб к женкам на свиданье

Не бегали чужим,

Чтоб бедным помогали,

А сам?… Да бог уж с ним!

  Ну как тут не смеяться

  И правды не сказать:

  Ворон на свете много,

  Да некому стрелять…

Вот эконом пузатый,

Криклив и груб весьма,

Хотя и на копейку

Нет в голове ума…

Людей он деревенских

Ругает все сильней,

А пас еще недавно

В деревне той свиней…

  Ну как тут не смеяться

  И правды не сказать:

  Ворон на свете много,

  Да некому стрелять…

Вот шляхтич, «знатный» родом,

Так, выскочка один:

Он щи хлебает с мясом —

Уже он господин!

Руки не даст тому он,

Кто для него мужик,

Хотя такие ж лапти

Сам надевать привык…

  Ну как тут не смеяться

  И правды не сказать:

  Ворон на свете много,

  Да некому стрелять…

Вот мужичонка хитрый —

Избрали старшиной,

Как черт, переменился,

И свой ему не свой…

С урядником в согласье

И с писарями в лад,

Крестьянина что липку

Он обобрать уж рад…

  Ну как тут не смеяться

  И правды не сказать:

  Ворон на свете много,

  Да некому стрелять…

Теперь свои припевки

На время уберу, —

Ведь многим, вероятно,

Они не по нутру:

Горит на воре шапка,

Ему все мнится сыск,

Укравший поросенка

Повсюду слышит визг…

  Ну как тут не смеяться

  И правды не сказать:

  Ворон на свете много,

  Да некому стрелять…

…………….

Расшумелся лес туманный,

  Вихрь прошел по полю.

Заметалися тираны,

  Что несли неволю.

Зашумели, загремели

  Молодые песни:

«Долго, долго мы терпели, —

  Долюшка, воскресни!»

И глядите, что за диво!

  Предрекать не надо —

Буйно встанет наша нива,

  Будет нам награда!

И туда, где спины гнулись

  Перед паном вечно,

Где казенные тянулись

  Дебри бесконечно,

Где была одна пустыня,

  Кочки да болота, —

Выйдут люди, пуща сгинет,

  Закипит работа!

Наша сила и отвага

  Вспыхнет, как зарница.

Наша воля алым стягом

  Ярко загорится.

……………..

Верьте песне — выйдут зори!

  Время наступает:

На волнах людского горя

  Правда выплывает.

Пусть противятся тираны,

  В ноги к ним не ляжем,

Кровью вымоем поляны,

  Но свое докажем!

Наше горе, наши слезы,

  Жалобы глухие

Встанут силой, встанут грозной

  За права людские.

По просторам в поднебесье

  Звонко понесутся

Наши думы, наши песни

  И в одну сольются:

«Смерть тому, кто у голодных

  Пищу отбирает,

Кто на наш народ свободный

  Цепи надевает!»

Дымятся свежей кровью дали.

На эшафот бойцы идут.

А вы, что больше всех страдали,

Стоите здесь, хоть вас там ждут.

Скажите мне: с такой отвагой

За что они на смерть пошли?

И за какие в жизни блага

Такую жертву принесли?

Никто из вас про то не знает,

Что шли они, огнем горя,

За тех, кто долю проклинает,

Над кем нависла плеть царя;

Кто кормит жадную ватагу,

А сам без хлеба каждый год;

Кто одевается в сермягу

И с торбой по миру идет.

Они пошли, чтоб для голодных

Хлеба густые зацвели,

Чтоб сделать узника свободным

И безземельным дать земли.

Они отчаянно дерутся

За бедный люд, за новый век,

А вы молчите, белорусы,

Как будто вас палач засек.

Вставайте ж каменной стеною

У всех путей, у всех дорог,

Вставайте крепостью стальною,

Чтоб враг осилить вас не мог!

Пока палач в литой короне

Всю кровь не высосал из вас, —

Вставайте! Край родимый стонет,

Зовет к борьбе, как звал не раз.

Вставайте! Пусть алеют стяги!

Свобода-солнце вас зовет.

Побольше силы и отваги —

И счастье навек зацветет!

Гоните черное ненастье,

Воспряньте сердцем и душой,

Ударьте в колокол согласья,

В несокрушимый станьте строй.

Идите силой неуемной

Туда, где льется кровь за вас,

Несите горечь жизни темной,

Несите кривду напоказ!

Пусть вражья кровь течет рекою,

Растет и ширится борьба.

Своей бесстрашною рукою

Разбейте цепи у раба!

Гей же, братцы, все мы вместе

  Песню запоем

Дружно, смело, на свет целый,

  О житье своем!

О тех тучах, что проходят

  Над родной землей,

О той хатке, что дырявой

  Светится стрехой.

О той звездочке, что часто

  Оживляла нас

И надеждой светлой душу

  Тешила не раз.

К доле нас звала и к счастью,

  К радости труда,

Но ложилась вновь на сердце

  Лютая беда.

Гей же, братцы, все мы вместе

  Песню запоем

Дружно, смело, на свет целый,

  О житье своем!

О той славе небывалой

  Милой нам земли,

Где зарыли нашу долю,

  Где беду нашли.

О работе неоплатной,

  Той, что много раз

И мозолями и потом

  Утешала нас.

Не могли мы жить с недолей,

  С горем горевать,

Думы, силы молодые

  По ветру пускать.

Гей же, братцы, все мы вместе

  Песню запоем

Дружно, смело, на свет целый,

  О житье своем!

По-над гаем, наша песня,

  Птицею взлетай,

Где течет бурливый Неман,

  Где родной наш край!

Там поит коней у брода

  Хлопец молодой,

А пригожая дивчина

  Вышла за водой.

И отрадно друг на друга,

  Так светло глядят,

Словно в небе ясном звезды,

  Их глаза блестят.

Гей же, братцы, все мы вместе

  Песню запоем

Дружно, смело, на свет целый,

  О житье своем!

Долетит, быть может, песня

  До забытых сел,

Где сосед ее покличет,

  Поведет за стол…

И поздравит хлебом-солью.

  Чарку поднесет…

Будет песня красоваться,

  Цветом зацветет.

И тогда настанет слава,

  Не было такой…

Запоем, пусть всюду мчится

  Наших песен рой!

Я не поэт — нет, избавь меня боже!

Славы такой не ищу я нимало.

Но песню сложить я сумею, быть может,

  И просто зовуся: Янка Купала.

Слава поэтов ласкала на свете,

Много им песен хвалебных слагала…

Тихо пою я — кто тихих приметит?

  Ведь я из деревни — Янка Купала.

В каждой стране, вдохновеньем согрето,

Слово певца о народе звучало.

У белорусов же нет и поэта.

  Пусть уж им будет хоть Янка Купала!

Он незадачливый, тихий, несмелый,

Горькая доля его воспитала.

Слезы, обиду и горе век целый

  Только и знал он — Янка Купала.

Песню сдружил он с той речью убогой,

Которая только насмешки снискала,

Пусть ее судят надменно и строго, —

  Вот, скажут, выдумал Янка Купала.

Счастье так редко над миром восходит,

Нам оно светит так скупо, так мало.

Счастье увидев в родимом народе,

  Сам бы стал счастлив Янка Купала.

Долго не цвесть этой песенной силе,

Смерть стережет нас, и дней у нас мало.

Спросит прохожий: «Кто в этой могиле?»

  А надпись ответит: «Янка Купала».

Я мужик-белорус,

Пан сохи и косы,

Худ и темен лицом

И седые усы.

Голод батькой мне был,

Маткой — горе-нужда.

Силу-мощь получил

От большого труда.

Хоть я много терплю,

Должен быть глух и нем;

Всех я хлебом кормлю,

Сам же высевки ем.

С нивы скудной моей

Могут все получить,

Только мне за труды

Не хотят заплатить!..

Глянь на бор вековой, —

Взглядом где охватить?

Я ж могу топором

Лес в поля превратить.

Корни вырву, впрягу

В соху лошадь свою,

Поле я распашу,

Жарким потом полью!

А созреет посев,

Женка ниву сожнет

И для панской семьи

Калачей напечет!

Вот как пахарь живет —

Пан сохи и косы —

С изможденным лицом

И седые усы!..

Ну, а если б меня

Букварю научить,

Про неволю свою

Мог бы песню сложить.

Мог бы громко сказать,

Что и я человек!..

Безысходно страдать

Надоело весь век!

Невеселая сторонка

  Наша Беларусь:

Люди — Янка да Сымонка,

  Птицы — дрозд да гусь.

Поле залито слезами,

  Все оно в камнях,

Сенокосы наши с пнями,

  С кочками во мхах.

С полосы за труд упорный

  В осень соберешь

Лишь ячмень, как сажа черный,

  С головнею рожь.

Небогатые деревни,

  Нет нигде садов,

Только кое-где деревья

  Чахнут у прудов.

А в деревне люд убогий,

  Горькое житье,

Вечно в лаптях преют ноги,

  На плечах тряпье.

А как темен люд весь этот,

  Трудно и сказать.

Необутый, неодетый,

  Не учен писать.

Каждый ведь над ним смеется

  И зовет дурным…

Бедный мой народ… сдается,

  Плакал бы я с ним.

Так немило, что могилой

  Словно отдает

Беларусь, моя сторонка,

  А люблю ее.

С ней когда бы разлучился,

  Плакал бы, грустил…

Волку лес, где он родился,

  Тоже дорог, мил!

Дома голод коль узнаю —

  Хлеб водой запью,

Но тоска — кручина злая —

  Жить в чужом краю.

Там не жди участья в горе,

  Каждый там — чужой.

Будешь жить, с тоскою споря,

  Жить с бедой одной.

Кто подхватит, коль затянешь

  Песнь в чужом краю?

Там любить свой край ты станешь,

  Словно жизнь свою.

Еще долго ль, братья, будем

Под неволею стонать?

Долго ль будем свое счастье,

Свою долю проклинать?

Или так же, как сегодня,

Будем мы терпеть беду?

Или горькая недоля

Всем нам пала на роду?

Обижают нас повсюду,

Все закрыты нам пути,

За людей нас не считают, —

Жизни хуже не найти.

Хоть твои в мозолях руки

И в труде ты каждый день,

Хоть ты от работы трудной

Сохнешь с голоду, как тень, —

Но твои жена и дети

Будут по миру ходить,

Но твоим жене и детям

Нечем грудь свою прикрыть.

По морозу и по снегу

Босиком бежишь на двор.

Ведь твоя такая доля,

Вечный жизни приговор.

Если смог ты заработать, —

То последний этот грош,

Весь свой заработок, бедный,

Ты за подати снесешь.

И хотя нам эту землю

Бог бесплатно даровал

И платить подушно подать

За нее не указал, —

Но здесь этого не помнят

И как могут, так дерут,

И последнюю коровку

Вмиг за подать продадут.

Кто виновен, угадайте,

То ли бог, то ль черт проклятый? —

Все же лучше не болтайте,

Сами тоже виноваты!

Шумные березы

  Побелил мороз.

Хотел бы я плакать.

  Только нету слез.

Хотел бы запеть я

  О беде своей,

Только нету песни,

  Ноет грудь сильней.

Хотел бы, чтоб зимы

  Ушли со двора,

Чтобы красовалась

  Летняя пора.

Хотел бы, чтоб доля

  В хате век жила,

Чтоб с бурливой речкой

  Недоля сплыла.

Хотел бы, чтоб воля

  Гуляла со мной,

Чтоб солнышко грело,

  Как греет весной.

Только доли светлой

  Не отыщет взгляд,

Кандалы неволи

  На руках звенят.

Нет весны и солнца,

  Вместо света — тьма,

Морозом морозит

  Лютая зима.

Морозом морозит,

  Вьюгами грозит,

На работу гонит,

  Голодом морит.

Эх, пойду я в поле,

  Доли поищу,

Острою косою

  В поле засвищу!

Ой, пойду я в поле,

  Словно на войну,

Поищу там воли,

  Саблею махну!

Может, выйдет воля

  Ясною зарей,

Может, встанет солнцем

  Воля надо мной!

Вы, паны, меня с песней к себе призываете,

Чтобы в ней воспевал я большие деянья,

Рай, не снившийся мне, на земле открываете,

Говорите: найду в этом славу, признанье…

Шумно ветер поет над родными дубравами,

Над залитою потом и кровью землею;

Не гонюся, паночки, ой, нет, я за славою,

Не взойдет надо мной доля светлой звездою.

Слышу я, слышит сердце мое неспокойное,

И душа моя боли во мне не избудет;

Как родился, несчастье досталось, бездольному,

Не утешили в горе и добрые люди.

Мать не тешила песней меня колыбельною,

Надо мной она пела о тяжкой недоле;

За окном подпевала зима ей метельная,

Ветер песни ее нес по снежному полю.

А когда я подрос, свет узнал, не утешила

Меня молодость, трудно пришлося мне с нею,

Холод, голод, беду на мои плечи вешала,

И участья и ласки не видел нигде я.

За столом не бывало мне места свободного,

Над моей нищетою смеялись убогой,

У порога мое место было, безродного,

И в колючках дорожка вилась за порогом.

Не ласкали меня руки девичьи белые,

Не глядели в глаза мне веселые очи,

Как пустынник, забытый людьми, я дни целые

Так живу и печалюсь с утра и до ночи.

Как бездомный, на свете век целый скитаюся

Без угла, без родимой приветливой хатки;

За чужою работой из сил выбиваюся,

Веры в долю счастливую гибнут остатки.

Так, паночки, в грядущую славу не верится,

Обещанья пустые мне слушать немило;

А что в сердце, в душе моей нынче имеется —

Буду вкладывать в песни до самой могилы.

Буду петь не за славу, что вы обещали мне,

Буду петь — ведь люблю я родные поляны,

Буду петь — ведь люблю свою песню печальную,

Отплачу я народу за дар, долей данный.

Волк завоет иль буря застонет вокруг,

Запоет соловей, загогочет ли гусь —

Всюду вижу свой край, бор, и речку, и луг,

Нашу родину-мать — Беларусь.

Пусть холмиста земля, камениста она,

Воробью по колено, что сею, растет,

Но душа моя этой земельке верна

Даже в годы тревог и невзгод.

Хата крыта соломой, и бедно гумно,

Не скрываю — на вид неприглядны они.

Но своею рукой здесь бревно на бревно

Положил я в минувшие дни.

Хата крыта соломой, — что ж делать, нужда,

Под соломенной крышей и рига стоит,

Но я в сердце, как веру, ношу их всегда,

Их всегда моя память хранит!

Здесь в далекие дни я узнал божий свет,

Я отсюда шагал в школу в утренний час,

При лучине здесь сказки рассказывал дед,

Здесь и труд я познал в первый раз.

В ригу складывал хлеб, сено клал каждый год,

Здесь впервые я Зосе сказал, что люблю…

А потом здесь с детьми собирал умолот,

А теперь рядом баню топлю.

И хоть горе познал, сгибло счастье навек,

Умерла моя Зося, нет в хате детей, —

Привыкает к родимой земле человек,

Будто куст, прирастает он к ней!..

Все здесь будто беседу заводит со мной —

И березка, знакомая с детства, и дуб,

Снег морозной зимой, травка вешней порой

И колодца знакомого сруб.

А бурливый ручей, а зеленый мой сад!..

Тут, брат, сердце отдашь ради этих чудес…

Этот сад посадил я лет двадцать назад, —

А теперь он разросся, как лес!

С этим садом я сжился, как с хатой своей,

Знаю, сколько он слив, сколько яблок дает,

Скоротал я в нем с Зосей немало ночей

И мечтал до утра напролет.

Ой, бывало, как солнце пригреет весной —

Дух захватит в саду этом, словно в раю,

Распевают здесь птицы рассветной порой,

Теша песнями душу мою.

Там кукушка считает мне годы мои,

Там запели скворцы, там звенит соловей,

Над крапивой, летая, кричат воробьи,

Солнце греет теплей и теплей!..

Брат, теперь погляди на поля и на луг,

Погляди на простор, где прошли косари, —

Здесь свистела коса, потрудился здесь плуг.

Труд кипел от зари до зари.

Далеко протянулась полоска овса,

Возле — поле, где что ни картошка, то шар,

Узким поясом ржи пролегла полоса,

Дальше — вспахано поле под пар.

Средь овса шелковистый пробился ленок —

Зеленеет, овес оттеняя собой…

Там усатый ячмень под росою прилег,

А подальше — лужайка с лозой.

Что уж тут говорить! Здесь, куда ни гляжу, —

Край любимый кругом и родная земля,

Здесь и люди… да что… о них после скажу…

Их судьбе не завидую я.

Только как не любить это поле и бор, —

Где б я ни был — всегда я к ним сердцем стремлюсь…

Если ж, часом, застонет от бури простор —

Это стон, это крик, что живет Беларусь!

А кто там идет по болотам и лесам

Огромной такою толпой!

     — Белорусы.

А что они несут на худых плечах,

Что подняли они на худых руках?

     — Свою кривду.

А куда они несут эту кривду всю,

А кому они несут напоказ свою?

     — На свет божий.

А кто ж это их — не один миллион —

Кривду несть научил, разбудил их сон?

     — Нужда, горе.

А чего ж теперь захотелось им,

Угнетенным века, им, слепым и глухим?

     — Людьми зваться.

Напрасно свистами нагайки

Тираны устрашить хотят,

Напрасно черной сотни шайки

Расправой дикою грозят, —

  Душой я вольный человек,

  Я им останусь целый век!

Мне не страшны Сибирь, остроги,

Меч палача и звон оков,

Пусть руки закуют и ноги,

Я пытки вынести готов, —

  Душой я вольный человек,

  Я им останусь целый век!

Нам хлеб мерещится тем боле,

Чем горше голод нас гнетет,

Тем больше люди рвутся к воле,

Чем меньше к ним она идет, —

  Душой я вольный человек,

  Я им останусь целый век!

Напрасно хохот раздается

Тиранов подлых над землей,

Что воля ими закуется,

Падет, задушена петлей, —

  Душой я вольный человек,

  Я им останусь целый век!

Ведь разве солнце кто потушит,

Погасит свет могучий дня?

Тираны воли не задушат,

Ведь воля солнышку родня, —

  Душой я вольный человек,

  Я им останусь целый век!

Я не для вас, паны, о нет,

Порою песенки слагаю, —

Что спало в сердце, там, на дне,

Бужу и в свет на суд пускаю.

  Я не для вас, паны, о нет!

Я не для вас, паны, о нет,

Подчас не ведаю покоя,

И слезы взор туманят мне,

Душевной вызваны тоскою.

  Я не для вас, паны, о нет!

Я не для вас, паны, о нет,

Дни лучшие свои теряю

И в вечной с муками войне

Живу и радости не знаю.

  Я не для вас, паны, о нет!

Я не для вас, паны, о нет,

Словесный пласт поднять стремлюся

В своей родимой стороне,

На скудном поле Беларуси.

  Я не для вас, паны, о нет!

Я не для вас, паны, о нет,

Лью слезы над судьбой людскою.

Вы грязь в лицо швырнули б мне

Своею подлою рукою…

  Я де для вас, паны, о нет!

Я не для вас, паны, о нет,

Пою. Вам не понять мученья,

Не вздрогнет сердце в тишине

На голос братского терпенья.

  Не вздрогнет, нет, паны, о нет!

Я не для вас, паны, о нет!

Одной утехой жить дано вам,

Черствея в сытости, в вине, —

Вас не растрогать правды словом.

  Не тронуть вас, паны, о нет!

Я не для вас, паны, о нет,

Несу для бедных это слово,

Страдаю с ними наравне,

В одни закованный оковы.

  Я не для вас, паны, о нет!

Я не для вас, паны, о нет, —

Для тех, для темных, несчастливых.

От них и отклики ко мне

Летят через леса и нивы, —

  А не от вас, паны, о нет!

Стук, стук, стук, молоток!

Отбей косу мужичок!

Отбей острую свою,

А я песенку спою.

  Гоп, гоп, гоп!

  Я тебе спою.

В старину был люд хитрей.

Не знавал ружья, ей-ей.

С заостренною косой

Смело шел на страшный бой.

  Гоп, гоп, гоп!

  Так вот шел на бой.

Косу ловко отогнет

И насадит. Как махнет, —

Подвернется кто, — готов.

Вот как резали врагов.

  Гоп, гоп, гоп!

  Резали врагов.

Пушек гром не страшен был,

У народа много сил:

Один ляжет, сто идет…

Кто осилить мог народ?

  Гоп, гоп, гоп!

  Кто осилить мог?

Так и ты — косу остри

Поскорее, раз, два, три,

И иди с ней на войну,

Я же песенку начну:

  Гоп, гоп, гоп!

  Песенку начну.

На войну с косой иди,

Не сломай ее гляди, —

Ноги шире, выше грудь!

На косьбе отважным будь!

  Гоп, гоп, гоп!

  Ты отважным будь!

Птицы реют над тобой

С песней воле золотой…

Будешь косу отбивать, —

На косьбу пора вставать.

  Гоп, гоп, гоп!

  Да, пора вставать!

Жили-были у отца

Три Василья-молодца.

Служил первый у господ,

Лил на панской ниве пот.

Второй стражником тут стал,

Пулей, саблей засвистал.

Третий сын в родном краю

За свободу пал в бою.

Батька старый в хате спит,

И дуда при нем лежит;

Он порой дуду берет,

Песню грустную поет:

«Ой ты, дудка, ой, дуда,

Жизнь не жизнь мне, а беда!

Тяжело и грустно мне

В моей бедной стороне».

Эти загоны,

Садик и хатка,

Луг тот зеленый —

Все без остатка

Не наше, братка.

Пашем мы поле

Чисто и гладко,

Сами ж в неволе,

Жить нам не сладко —

Нищи мы, братка.

Потом политы

Нива и грядка.

Луг наш и жито —

Все без остатка

Панское, братка.

Пусть мы без хлеба,

Но есть догадка:

Под этим небом

И мы достатка

Дождемся, братка!

Нужда промчится

С ее повадкой;

Дадут землицу,

И хлеб, и хатку

В могиле, братка!

Как от горя, от напасти

  Я пошел,

Ни пристанища, ни счастья

  Не нашел.

Светят звезды, светят ясно

  Много лет.

Лишь моя звезда погасла —

  Нет и нет.

К тем и к этим — поздно ль, рано ль —

  Я спешу.

Кулаку, попу и пану —

  Всем служу.

И пашу и бороную

  Землю я.

А на прибыль погляжу я —

  Не моя.

Вот пастух скотину гонит

  И поет:

«Где ж мои коровы, кони,

  Где мой скот?

То ль он тучей ходит в небе?

  То ль в воде?

Где б я ни жил, где б я ни был,

  Нет нигде».

Все за хлеб за этот черный

  Ты отдай —

Силу, думы, будь покорный,

  Ожидай.

Словно рыба в сетке, бейся

  Каждый год.

На удачу ж не надейся —

  Не придет.

Стонет ветер-непогода,

  Лес клоня,

Будто просит он кого-то

  За меня.

Тучи ходят чередою

  Над землей,

Плачут, плачут надо мною,

  Сиротой…

Ой ты, счастье, ой ты, доля,

  Где ж вы, где вы?

Нету хаты, нету поля,

  Нет посева.

По чужим углам скитайся,

  Спи под небом;

И говей и разговляйся —

  Все без хлеба.

Каждый день встречай слезою

  Да заботой,

Надрывайся над чужою

  Над работой.

Всюду горе, всюду муки

  Ходят следом.

Ту же лямку тянут внуки,

  Что и деды.

Жизнь постыла, жизнь уныла

  Да без воли.

Хоть живым ложись в могилу

  От недоли.

Выйду я к лесам зеленым

  Радость кликать,

Расскажу, как тяжело нам,

  Горемыкам.

Нету хаты, нету поля,

  Нет посева.

Ой ты, счастье, ой ты, доля,

  Где вы, где вы?

Тает снег. Чернеют

Земляные глыбы…

Гайда, безземельный,

Поищи селибы^{6}!

Много хат на свете

И земли немало.

Только безземельных

Радость миновала.

Вот найдут полоску —

Засевать бы надо…

Глядь, погнали дальше —

Не дают пощады!

Ходит безземельный,

Стонет и вздыхает,

Солнце жжет беднягу,

Дождик поливает,

Ветер гнет, как травку,

Травку луговую.

И заводит песню

Грустную такую…

Не вздыхай, приятель!

Счастье ты добудешь:

Ровней всем — и бедным

И богатым — будешь.

Для тебя сколотят

Люди домовину,

Отведут участок

Ровно в три аршина.

И лежать ты будешь

Днями и ночами,

Позабыв тревоги,

Позабыв печали.

А пока… Чернеют

В вешнем поле глыбы.

Гайда ж, безземельный,

Поищи селибы!

Ты лети, звени, мой голос,

Песней неизменной

О той доле, о недоле,

Доле безземельной.

Полюбуйтесь, поглядите:

Я живу вельможей.

Ничего в моем хозяйстве

Вор украсть не может.

Мое поле, мои нивы —

Облака седые,

Мое стадо, мои кони —

Тучи вороные.

Ветер пашню мою пашет

И пасет скотину,

Песни длинные слагает

Про мою судьбину.

Мой дворец — вот это небо,

Голубые своды.

Светит солнце в нем и звезды

Водят хороводы.

И никто моих владений

Отобрать не сможет.

Податей за это поле

Никто не наложит.

Ой ты, поле голубое,

Высокая нива!..

А когда ж от вас, скажите,

Я дождуся жнива?

Мчатся думы горькой песней,

Песней неизменной

О той доле, о недоле,

Доле безземельной.

Ой, скажи мне, безземельный,

  Ответь мне:

Ты откуда появился

  На свете?

Иль тебя зимой морозы

  Ковали?

Иль тебя из слез горючих

  Отливали?

Где ты вырос? Где, бедняга,

  Скитался?

Под какой такою крышей

  Скрывался?

То ль сидел ты под забором

  Богатых?

То ль стоял в селе знакомом

  У хаты?

Кто тебя, младенца, кутал

  В пеленки?

Кто певал над колыбелью

  В потемках?

То ли ветер, что ночами

  Рыдает,

Что с бедняцких крыш солому

  Срывает?

Где тебя, в какой купели

  Крестили?

Чем тебя на свете люди

  Кормили?

То ли потом, что катился

  Рекою?

То ли кривдой да обидой

  Людскою?

Кто учил тебя подростком

  Скитаться,

Чтоб искать на свете доли,

  Богатства?

То ль ручьи, что землю роют

  Весною,

Иль метелицы, что воют

  Зимою?

И какой ты ждал удачи

  Да блага,

Как на белый свет родился,

  Бедняга?

То ль корчмы вот этой пьяной,

  Шумливой?

То ль тюрьмы сырой и темной,

  Тоскливой?

А как смерть тебя в могилу

  Погонит,

На каком тогда погосте

  Похоронят?

То ль в чужом краю далеком,

  В неволе?

То ль вблизи лесов родимых,

  Средь поля?

И докуда же ты будешь

  Скитаться,

Без приюта, где попало

  Валяться?

Каждый день бедняга солнца

  Ожидает,

А роса ночная очи

  Выедает.

Где мой дом, где ты, хата моя?

Где загон хлебородной земли?

Ой, беда! Ни путей, ни жилья, —

Знай горюй да могилку хвали.

День и ночь надо мной, сиротой,

Тучи стелются в темном краю.

Днем и ночью кровавой слезой

Орошаю я стежку свою.

Год за годом на запад, восток

Гонит в свет нас лихая нужда,

Словно буря осенний листок

Понесла неизвестно куда.

Знай несет все вперед и вперед…

Принесет и забросит в тупик.

Вот и звон… Кто-то в колокол бьет…

Вот и гроб… И у гроба — старик.

Жил иль нет, счастье знал иль не знал, —

Отнесли бедняка на погост.

Дайте ж камень на грудь, чтоб не встал,

Чтоб не знал он ни горя, ни слез!

Где вы, хлопцы непокорные?

Где вы с песней удалой?

Как на поле на просторное

Выходили вы толпой?

Может, в сторону далекую,

На чужбину вы пошли

И покой вы, одинокие,

Во сырой земле нашли.

Где вы, песни, где, народные?

Где ваш отзвук громовой?

Призывали вы, свободные,

Нас для жизни трудовой.

Так и замерли, унылые,

Средь лесов и средь нолей:

Беды злые, несчастливые

Наковали вам цепей.

Гей! Не видно друга сильного.

Спят все; кто б их разбудил?

Видно, из холма могильного

Песням вырваться нет сил!..

Не страшись, что тяжелые тучи

  Надвигаются вновь без конца,

Что становится мрак неминучей,

Воронье закружилось над кручей:

  Снова будет весна!

Не страшись, что листва пожелтела

  И с деревьев летит без конца,

Что чириканье птиц ослабело,

Прошмыгнет только заяц несмело:

  Снова будет весна!

Не страшись, что убогой и голой

  Сиротеет земля без конца,

Что мужицкая горькая доля

Недожатым оставила поле:

  Снова будет весна!

Не страшись, что свободные силы

  Изнывают в плену без конца.

Что насилье всю правду убило,

Что смерть роет и роет могилы:

  Снова будет весна!

  Будет весна!

С надеждою смутной,

С горячей слезою

Брожу, бесприютный,

Сторонкой родною.

Брожу и не знаю,

Где правда, где сила,

Спросить лишь желаю

У думки немилой:

Пусть скажет мне просто,

Пусть мне напевает

О солнце, о звездах,

О радостном крае,

Где небо — как небо,

Где доля — как доля,

Где вдоволь всем хлеба,

Где воля — раздолье!

Где люди — как люди:

В содружестве тесном,

Где кривды не будет,

Где песни — как песни!

Где нет ни морозов,

Ни жгучего зноя,

Где горькие слезы

Не льются рекою,

Где ясное ясно,

Где светлое солнце,

Где доля прекрасна,

Как светлое солнце.

Хоть миг мне бы дали

Тех радостей милых,

Жить век свой в печали

Я, люди, не в силах.

Ты мой нищий, ты мой темный,

  Родный мой,

Вопрошаешь, кто такие

  Мы с тобой.

Люди мы или скотина —

  Вопрошай

Эту косу, эту соху,

  Этот гай,

Это поле, где валился,

  Ослабев,

Эту сгнившую лачугу,

  Этот хлев,

Вопрошай старуху-долю,

  Гнет лихой —

Люди мы или скотина

  Здесь, родной?

Спите все те, что настойчиво правду искали

И, не найдя ее, рано в могилу сошли.

Грязью бросали в вас, вольно дохнуть не давали…

Пусть же утешатся: в землю навек вы легли.

Гулко несется стон леса в ночные потемки,

Ветер в трубе завывает, шумит за окном…

Спите спокойно, труда и недоли потомки,

Скоро над вами поминок огни разожжем.

Мало, так мало вас было меж темными нами,

Были сильны еще ложь и туман вокруг нас!

Вы, победившие все, поднялися орлами,

Были нам светом таким, что горел и не гас.

Грозно несли ваши кличи, могучие кличи;

Души из камня и те свой отбросили сон.

Бедный ваш край — он мечтал о грядущем величье,

Сил не хватило… Пропел похоронный вам звон.

Свежие насыпи травка еще не покрыла,

Светел песок на могилах, омытых дождем.

Спите! Навеки запомним мы ваши могилы.

Вами разбужены, больше уж мы не заснем.

Сегодня справляет сестра-Украина

  Свой праздник торжественный — дату из дат.

День славный — рожденья великого сына,

  Чьи песни повсюду немолчно звучат.

Пророка, певца украинской свободы,

  От сна пробудясь, поминает страна:

Поют ему славу днепровские воды,

  Степная о нем говорит тишина.

Прекрасное имя певца не забыто —

  Рожденный для песни, он в песне живет;

Ему не нужны надмогильные плиты,

  Бессмертного слова ничто не сотрет.

Бедняк от рожденья, своими стихами

  Штыкам и орудиям он угрожал;

Вязали его, точно зверя, цепями,

  В темницы бросали, чтоб он замолчал!

Слепцы! Позабыли, видать, в их тревоге,

  Что смерть не страшна для подобных людей,

Что можно связать только руки да ноги,

  А вольное слово — не знает цепей!

Бывает порою и трудно и тесно,

  Но песня творца возрождает народ.

Творец умирает… а песня?… А песня?…

  Эх! Камень один лишь того не поймет.

Живет эта песня, как ветер, свободна,

  Над лесом могил, над болотом летит,

Она разбивает тюремные своды, —

  И злоба немеет, и сила дрожит.

Когда-нибудь мир эта песня изменит,

  Другие для жизни укажет пути,

Сиянием правды просторы оденет,

  Чтоб счастьем и волей земле расцвести.

Почтим эту песню, друзья! С Украиной

  Сегодня любой, кто за правду стоит;

Помянем мы «батьку» — душою орлиной

  Навеки он с долей народною слит.

Певец Украины, сын верный народа!

  Ты слова родного в себе не глушил,

Учил побеждать, презирая невзгоды,

  И поняли люди, чему ты учил.

Что кобзы, откликнутся души людские —

  Затронул их струны твой вещий «Кобзарь»:

В избенке и в поле в годины глухие

  Сердца ты тревожишь, как звоном звонарь.

И к нам твое слово порой долетало;

  Мы слушали чутко, что скажет сосед.

В венок твоей славы листочек наш малый

  Прими, брат, — прими белорусский привет!

Ты хочешь знать, какой дорогой

Идти, земли моей поэт?

Как в жизни скудной и убогой

Немеркнущий увидеть свет?

Ты от других не жди совета, —

В чащобе солнца не найдешь!

В себе самом ищи ответа,

Пойми, где правда и где ложь.

Пусть сердца сердце не страшится,

Душа с душой поет теплей;

Ты в лучшие свои страницы

Стремленья братьев перелей!

Борцом будь за родное слово,

Не отступая ни на миг.

Поэт — слуга слуги любого,

Поэт — владыка всех владык!

На звезд далеких хороводы

Гляди спокойно, не страшась,

Проникни в тайны небосвода,

Познай во всем живую связь!

Родной землицы слушай голос,

В ее ты недра загляни,

Чтоб наливался тучный колос,

Обильные пророча дни.

Всегда — и в счастье и в несчастье —

Сынов страны своей буди,

Ты к ним и в вёдро и в ненастье

С горящим светочем иди!

И ты увидишь — всколыхнется,

От сна пробудится народ,

И эхо славы разнесется

Из края в край, из рода в род.

Тогда в своем венце терновом

Лавровый ты найдешь венок

И в день грядущий новым словом

Войдешь, грядущих дней пророк!

Творец умрет. И, как мгновенье,

Вдаль пролетят за годом год;

Поэта поглотит забвенье,

Но песня — всё переживет!

Узкие полоски,

Кочки, мхи сплошные:

В нашей деревушке

Все поля такие.

Курные оконца —

Низкие, слепые:

В нашей деревушке

Хаты все такие.

Лапти да сермяги —

Рваные, худые:

В нашей деревушке

Люди все такие.

Кабаки, остроги

Да кресты гнилые:

В нашей деревушке

Судьбы всех такие.

Ой ты, деревня родная моя,

Сколько ты терпишь несчастий,

Бед сколько знает семейка твоя,

Сколько напрасных напастей!

Темные ночи над нами висят,

К счастью скрывают дороги,

Наши труды губят засуха, град,

Хаты стары и убоги.

Труд тяжкий летом, болезни зимой,

Родит могила могилу;

Где б ни прошел по сторонке родной —

Губит бесхлебица силу.

Бьешься ты с кривдою ночью и днем,

Бьешься, на правду надеясь, —

Небо заплачет холодным дождем,

Ветер же вздохи развеет.

Ветер и силу тебе принесет

С песней, могучей, как воля,

Станет, деревня, тогда твой народ

Дружно бороться с недолей.

Там за лесом-бором,

Где шумят деревья,

Век живет с недолей,

Как с сестрой, деревня.

Отдыха ей нету,

Нету ей покоя,

Рушит кровли ветер

Непогодой злою.

И хоть неказисто

Смотрят наши хаты,

В гости к нам приходят

Бедный и богатый.

Власти подчистую

Что могли забрали.

Что ж деревне делать?

Что деревне дали?

Дали ей ту долю,

Что все проклинают,

Дали ей ту волю,

Что рабской считают…

Как я полем иду, колос гнется ко мне,

С ним я смутной душой разговоры веду.

Колос слышит, стоит в очарованном сне;

Колос гнется ко мне, как я полем иду.

Как я лугом иду, травки вьются у ног,

Осыпают росой, — и роса на следу, —

Говорят о беде, полны тайных тревог;

Травки вьются у ног, как я лугом иду.

Как я лесом иду, дум своих не таю

И, любуясь на лес, с ним беседу веду, —

Я, как дома, в лесу громко песню пою;

Дум своих не таю, как я лесом иду.

Как я в хату войду, что-то давит, гнетет

И сомненье берет, словно чую беду, —

А в холодном углу пышно плесень цветет,

Что-то давит, гнетет, как я в хату войду!

Замолчали колосы,

Звон не слышится косы,

Не кладутся в стог пласты,

Только сыплются листы

На еловые кусты,

На сухие вересы.

Не сверкает кругозор,

Не цветет трава чабер,

Не свирелит птичий стан,

Только ползает туман;

Ветер бьет в немой курган,

Что-то шепчет мглистый бор.

Сила мощная снует,

Устремляя взор в огне,

То поманит, то пугнет.

Сердце бьется в полусне,

Дума сердцу о весне

Лживый голос подает.

Полилися мои слезы

На живые верболозы,

На былинки на сухие,

На невзгоды на людские.

Полилися мои слезы

На жару и на морозы,

На глухие непогоды,

Молодые мои годы.

Полилися мои слезы

На недуги, на занозы,

На надорванные груди

И на все, что было, будет.

Полилися мои слезы

На напасти, на угрозы,

С тяжкой думой — покорися! —

Полилися, полилися.

Полилися мои слезы

На пути, на перевозы,

На кровавые поляны,

На забытые курганы.

Вы тут гуляете, панове;

Вы сыты, пенится вино.

И что там, в нищих деревеньках, —

Вам дела нет, вам все равно!

Тут, смочена людскою кровью,

Копейка сходит задарма.

А в деревеньке безутешной

Рубцы от рабского ярма.

Вы тут сошлись разбить над чаркой

И честь и славу пополам.

А там… там молча роют яму.

Кому? Не время ль вспомнить вам?

Дайте скрипку мне мою!

  Подходи, народ:

Я сыграю, я спою,

  Как мужик живет.

Погляди, стоит село —

  Нет его бедней.

Словно ветром унесло

  Счастье у людей.

Смотришь, будто человек

  Молод по годам.

Слезы ж брызжут из-под век,

  Гнет его нужда.

Силы нету — и не жди:

  Сгибла ни за грош.

Боль в спине, и боль в груди,

  И в коленях дрожь.

И зимою и весной

  Жизнь его горька.

Спит, как видно, вечным сном

  Доля бедняка.

Кто же, кто за тяжкий труд

  Наградит его?

Голый камень там и тут,

  Больше ничего.

Жадно пьет крестьянский пот

  Мачеха-земля,

А в отплату — недород,

  Тощие поля.

И зимой бедняк с семьей

  Волком заведет,

Зубы с голоду весной

  На полку кладет.

Так идет за годом год,

  Жизнь пройдет, и — стоп!

Мор Микиту изведет

  И уложит в гроб.

В нашей жизни счастья мало,

Горе бродит там и тут.

Грош найдешь, а два — пропало,

Кровь да слезы век текут.

Нет сапог — так лапти носишь,

Доставало б только лык.

Заработаешь, попросишь —

Вот уже и сыт мужик.

Я свою сгибаю спину

Перед тем, кто пьет мой пот.

Скажешь правду — как скотину,

Обругают на весь род.

Я трудился век свой целый,

Каждый день — в мороз и в зной.

Только, что бы я ни делал,

Бедность всюду шла за мной.

Я родился в злой невзгоде,

Я нагим и босым рос.

Старым стал, мой век проходит, —

Все же я и гол и бос.

Скоро в новое жилище

Смерть погонит бедняка…

Кто не видел на кладбище

Ту могилу мужика?

Крест еловый, крест унылый

Наклонился, мхом оброс.

Низкий холмик над могилой

Дождевой ручей разнес.

Шум крапивы да полыни

Вместо роз и георгин.

Под крапивой в домовине

Я лежу — крестьянский сын.

Я лежу одетый, сытый;

Жил землей и сплю в земле.

Отдыхаю, позабытый

Даже в собственной семье.

Ветер осенью дождливой,

Вьюга зимнею порой

Бродят с песнею тоскливой,

Словно плачут надо мной.

Воет вьюга, стонет ветер,

Людям жалуясь в тоске, —

Может, кто-нибудь на свете

И вздохнет о мужике.

Сгибаясь, будто крюк,

Поля пахал Павлюк

  С рассвета до заката,

Но только каждый год

Весь Павлюков доход

  Все исчезал куда-то.

Как кровь ушла из жил,

Пахать не стало сил,

  Конец нужде и муке!

С косою смерть пришла,

Приказ свой отдала:

  Пора сложить, мол, руки.

В могилу лег Павлюк,

Не гнет он спину в крюк,

  Как вол, не пашет боле,

Он помер и не знал,

Что целый век пахал

  Чужим чужое поле.

За сохой, бороной,

За серпом, за косой,

Что ни день, что ни год,

Плачет бедный народ.

Что же он получил,

Выбиваясь из сил?

  Гей, го-го! Гей, го-го!

  Мы живем и поем:

  Хлеб другие едят,

  Мы мякину жуем!..

С топором и пилой

Злой, холодной зимой,

Что ни день, что ни год,

Сосны валит народ.

Что же он раздобыл,

Выбиваясь из сил?

  Гей, го-го! Гей, го-го!

  Мы живем и поем:

  Согреваем других,

  Сами холод клянем!

На дворец на большой

На спине на худой,

Что ни день, что ни год,

Бревна тащит народ.

Что же он раздобыл,

Выбиваясь из сил?

  Гей, го-го! Геи, го-го!

  Мы живем и поем:

  Людям строим дома,

  Сами мрем под углом!

Как за хату выйду

Я на луг на свой,

Что ж косить я стану,

Боже дорогой?

  Ой-люли, люли,

  Что же мне косить?

Луг такой — ни дать ни взять,

Стыдно людям показать:

Там осока, кочки здесь —

Вот и все добро, что есть.

Как за хату выйду,

В поле погляжу.

Что же жать я стану,

Что на ток сложу?

  Ой-люли, люли,

  Что на ток сложу?

Хлеб такой — ни дать ни взять,

Стыдно людям показать:

Васильки, костер, осот —

Вот и весь доход-приход!

Как за хату выйду

В лес, в дремучий бор,

Что, скажите, будет

Мой рубить топор?

  Ой-люли, люли,

  Что срублю в лесу?

Я срублю — ни дать ни взять,

Стыдно людям показать:

Хлам, кустарник, пни, гнилье —

Это, значит, все мое!

Как за хату выйду,

Вдаль большак идет.

А куда ж, куда же

Он меня ведет?

  Ой-люли, люли,

  Куда ж заведет?

Он ведет — ни дать ни взять,

Стыдно людям показать:

На погост, в кабак, в тюрьму —

Вот и все. Конец всему.

Эй ты, друг! Что ж ты вдруг,

  Сын нужды проклятой,

Лезешь, прешь, как слепой,

  В панские палаты?

Кто ты: сват иль камрад,

  Братец иль сестричка?

Иль прельстилась тобой

  Панна-белоличка?

Иль тебе, голытьбе,

  Всеми позабытой,

Веселей и вольней

  Средь панов, средь сытых?

Или нас в этот час

  Там за стол сажают

И вином дорогим

  Поят, угощают?

Эх, Артем! Панский дом

  Не твои гнилушки.

Не твои в нем друзья,

  Не твои подружки.

Ты стоишь и дрожишь

  С шапкой на пороге,

Как с обозом зимой

  На глухой дороге.

Ты нагнись, поклонись,

  Смирным будь и кротким.

Тебе пан поднесет,

  Может, чарку водки.

Надо пить, закусить —

  Ведь на то объедки!

Приложиться к руке

  За прием за редкий.

Вот и панна идет

  По своим палатам.

Не гляди — у нее

  Есть паныч богатый.

Медлить брось: ты ведь гость, —

  К дому отправляйся.

Своре псов на дворе

  Ты не попадайся.

По тропе да к избе

  Ты пришел, забытый,

Со слезой на глазах,

  Ни пьяный, ни сытый.

Знать, не так ты, бедняк,

  Думал разгоститься:

За столом с богачом

  Думал веселиться…

Что ж тужишь? Надо жить,

  Надо делать что-то.

Нам паны — не друзья,

  Знай свои ворота!

Темноте, бедноте

  Дворцы не сияют.

Наши слезы, нужду

  В них не понимают.

Верь не верь, мерь не мерь —

   Горю не поможешь,

Где ты жил, где ты рос,

  Там и кости сложишь.

Вот моя полоска

Шириной в шнурок.

Как пустыня, жестка —

Камни да песок.

Ржи — считай, что нету,

Вымерзла зимой,

Яровое летом

Все испортил зной.

Бульба — как орехи,

Словно гвоздь — бурак.

Вот и все успехи,

Горький я бедняк!

С этой самой нивы

И налог плати,

Будь и сам счастливым,

Не пей, не кради!

Будь доволен небом,

Господа хвали,

Не бунтуй, не требуй

Для крестьян земли.

Что нам хлеб, зачем он в хате,

Если нам мякины хватит?

Что ботинки, черевики,

Если есть лоза и лыки?

Для чего земли мы жаждем?

Как умрем, получим сажень.

Для чего нам строить хаты?

Царь с казной и так богаты.

Что нам свет наук прекрасных,

Если слезы светят ясно?

Что лекарства, что больница,

Раз казенка не скупится?

Что нам знать всего помногу?

Мы и так придем к острогу.

С плачем думка-песня льется

По замученной сторонке,

Плачем эхо отзовется…

  Ты взойдешь ли, наше солнце?

Мать-вдова да сиротинка

Смотрят, бедные, в оконце, —

Догорела уж лучинка…

  Ты взойдешь ли, наше солнце?

Бродит путник подорожный,

Хлеба нет давно в котомке, —

Путь далекий, сбиться можно…

  Ты взойдешь ли, наше солнце?

С горем пахарь ляжет, встанет,

Тешит басней деток, женку

И чуть слышно причитает:

  «Ты взойдешь ли, наше солнце?»

Спину гнул бедняк без счета —

Не зерно, одна соломка, —

Ни красы, ни умолота…

  Ты взойдешь ли, наше солнце?

Без земли — худая доля,

Видно, вешаться придется:

Нет ни хаты, нет и поля…

  Ты взойдешь ли, наше солнце?

Сердце, полное тревоги,

Снова жалостно сожмется:

Где же правда, где дороги?

  Ты взойдешь ли, наше солнце?

С плачем думка-песня льется

По замученной сторонке,

Плачем эхо отзовется…

  Ты взойдешь ли, наше солнце?

    Наше солнце?

Не свирель играет

За лесом, у вески,

Не ветра качают

Белую березку —

Девушка-сиротка

Охает, вздыхает,

Над своей короткой

Жизнью причитает.

Полюбил сиротку

Паренек пригожий;

Лелеял лебедку,

Да недолго пожил.

Люди шли в оковах —

Заступился милый!..

Вырос холмик новый

Милому могилой.

Спит он, незадачный,

Дождик насыпь моет,

А девушка плачет,

А девушка стонет…

Вновь я с вами, со своими,

  Милые крестьяне!

Вместе повстречаем ночку,

  Вместе утром встанем.

И пойдем за плугом дружно

  Утром в чистом поле

Вместе борозды ворочать,

  Наживать мозоли.

О простой работе нашей

  Для родной сторонки

Будут ветру баять сказки

  Тополя, сосенки.

Полосу за полосою

  Вспашем мы на диво;

Зерна лягут, встанет колос, —

  Вырастай счастливо!

Пашней проходя за плугом

  На просторе божьем,

Чистым сердцем, вольной думкой

  Песню-сказку сложим.

Разнесет та песня-сказка

  Славу нашу всюду,

Удивится свет великий

  Песне той, как чуду.

Пусть узнает свет, что могут

  Для отчизны милой

Сделать сердце белоруса,

  Труд его и сила.

Мой дом — приволье звездной дали,

Орлами мерянный простор,

Там, где ветров свободных волны

С семьею туч ведут раздор.

Мой дом — замшелой пущи своды,

Где сосны рвутся в небосклон,

Г де переливный смех русалок

Тревожит мирных дебрей сон.

Мой дом — песчаных нив равнины,

Где бродят вьюги, зной печет,

Там, где соха голодных кормит,

Где жизни цвет — кровавый пот.

Мой дом — поросший чернобыльем,

С сухой осиною курган,

Где тлеют прадедов останки,

Где плачет ночка да туман.

На купалье на святое

Рви, мать, зелье роковое,

Папоротником что зовется

И счастливым признается.

Как нарвешь его на воле,

В темном лесе, в чистом поле —

Положи за образами,

Освяти его слезами!

Дважды, трижды, многоразно

Окропи слезой алмазной!

Счастья жди — его приплода —

От восхода до захода.

Как цветы его проглянут,

Детям счастья дни настанут.

Будем, мать, под кровом хаты

Мы счастливы и богаты.

Созревших хлебов золотые посевы

За селами, там, где лесов рубежи,

Склонили колосья до самой межи

С призывным шептаньем: где, жнеи мои, вы?

И жнеи сошлися. Направо, налево,

Срезая колосья налившейся ржи,

Задвигались быстро серпы, как ножи,

Под жнивные, старые вечно напевы.

Тоскливая древняя песня плывет

В колосьях склонившихся шепчущей нивы

И в пуще теряет свои переливы.

Плывет эта песня ко мне, и зовет,

И в сердце, как звонкие косы, ноет:

«Ты так же, брат, сеешь… а где твое жниво?»

Под ярмом неправды многие столетья

Тихо и покорно жили мы на свете.

Жили и тянули свой ярем устало,

И страна родная уж не нашей стала.

Не для нас и сосны по ночам шумели,

Не для нас и нивы в мае зеленели,

Оставалось с нами лишь родное слово,

Чтоб вести нас к счастью бытия иного.

И оно вело нас: кроткие душою,

Не клеймили дум мы злобой и тоскою,

Молча умирали, молча шли на муку —

Для чужой корысти, под чужую руку.

Умирая дома или на чужбине,

Отданы гоненью, отданы кручине,

В беспросветной чаще сбились мы с дороги

И напрасно ждали от людей подмоги.

Все отнимут люди — злобные невежды,

Вырвут веру в счастье, вырвут все надежды,

Но того не вырвут, что нам мать певала,

Как бессонной ночью колыбель качала.

Ой, не взять у сердца молодого слова,

Не запрятать песни в тесные оковы, —

Пусть берут младенца с материнской груди,

Пусть отца от сына отрывают люди.

Ты сроднилось с нами, слово речи милой,

Словно ива с корнем, словно с солнцем нивы,

Делишь с нами счастье, делишь с нами горе,

Словно мать родная с ласкою во взоре.

Мы и сами даже никогда не знали,

Как тебя мы в сердце крепко сохраняли,

Как оберегали в счастье и в несчастье

От напрасной злобы, от людской напасти.

Ты вело нас в жизни с гордостью и славой,

Пред врагом ты низко шеи не сгибало;

Кто теперь со злобой над тобой смеется,

Тот подобен ветру, что в ракитах бьется.

Над тобой смеется, кто не знал от века,

Что такое думы, доля человека,

Кто по свету носит — зло и непритворно —

Вместо сердца — камень, а души — дым черный.

Вечно будешь с нами жить ты в мире этом,

Речью миллионов говорить со светом,

Из золы былого, дней слепых, кровавых,

Вырастать посевом самой светлой славы.

И рукой в мозолях тем родимым словом

В книге всех народов, в заголовке новом

Белорус напишет, гордо и не труся,

Горестную повесть милой Беларуси!

Я от вас далеко, полосы родные,

Я гляжу сегодня в небеса чужие,

Но душой и сердцем только вас я знаю

И стремлюсь, как прежде, к милому мне краю.

Нет еще на свете пропасти глубокой,

Нет еще на свете той стены высокой,

Чтоб хоть на минуту — днем, порой ночною —

Беларусь посмели разлучить со мною!

Я от вас далеко… Каждый упрекает,

Но чужие мысли кто же разгадает,

Кто понять сумеет тот огонь, то море,

Что бушуют в сердце и с неволей спорят?

Только тот поймет их, кто до смерти самой

Знал одни гоненья от судьбы упрямой,

Кого доля-ведьма с юных лет немало,

Словно лист осенний, по свету бросала.

Я от вас далеко… Пусть везде брожу я —

Дома только дума днюет и ночует.

Слышу только гомон Беловежской пущи,

Вижу только Неман, вниз плоты несущий.

Кто взрастит в чужбине садик возле дома,

Кто мне там построит крепкие хоромы,

Чтоб могли сравниться с хаткою веселой

И с гурьбой березок в белорусских селах?

Я от вас далеко… Делит нас полсвета,

А живу я с вами зиму всю и лето.

Осенью дождливой с вами я печален,

С вами у весенних радуюсь проталин.

На восходе солнца, на его заходе

Думаю я думы о родном народе,

И едва увижу — пролетают гуси,

Жду от вас вестей я с милой Беларуси.

Я от вас далеко… Из чужого края

Я на ваши песни эхом отвечаю.

Я пою вам, братья, сердцем и душою,

Сам хочу лететь к вам со своей тоскою…

Нет такой могилы, крепкой домовины,

Чтоб могли отчизну схоронить от сына,

Беларусь родную — и поля и реки, —

Как людей хоронят, схоронить навеки!

Я от вас далеко… Боже ты мой милый!

Неразлучный с вами до сырой могилы,

Буду день и ночь я думать неустанно,

Как вы там живете, в стороне желанной.

А когда придется лечь мне в домовине,

Этот холм могильный тень моя покинет,

И, на крест склоняясь, погляжу туда я,

Где мой край любимый, Беларусь родная.

Ты помнишь ли, мой друг старинный,

Где ты родился, где ты рос,

Напевы вьюг зимою длинной,

Сверканье летних чистых рос?

Свет солнца, звездные просторы

И месяц в сумраке ночном,

Во тьме русалок разговоры

И песни птиц погожим днем?

А помнишь ли ты взгляд несмелый

Родного дальнего села,

Откуда шел в свет этот белый,

Где молодость твоя прошла?

Леса, луга, поля немые,

Шуршанье лоз, цветы полян,

Кресты могил, где спят родные,

И древний прадедов курган?

Ты помнишь ли свой двор и хату

С завалинкой, с худым плетнем?

Все это было ведь когда-то

Построено твоим отцом.

Вдоль тракта старые ракиты,

Извилистый песчаный скат,

Мост, половодьями подмытый,

Берез плакучих грустный ряд?

Ты помнишь ли, как мать родная,

Склонясь над зыбкою твоей

И песню-байку напевая,

Ждала с надеждой светлых дней?

Святую песнь полей раздольных,

Людей нехитрый разговор, —

А эхо ловит темный бор

И звон протяжный колокольный?

Ты помнишь дни косьбы и жнива,

Ночное, отблески огней

И перелет гусей крикливых,

И аистов, и журавлей?

Знакомый, грустный вид деревни,

Обычай сельской простоты…

Край белорусский мирный, древний,

Свой край родимый помнишь ты?

Как брильянты, рассыпает

Ночь блестящие росинки

И туманом одевает

Все поляны и тропинки.

  А едва рассвет настанет,

  Заиграет солнце рдяно.

  Росы тихо отцветают,

  И уходят прочь туманы.

Как брильянты, никнут росы

На лужайке, света полной.

Солнца косы, наши косы

Не дадут им встретить полдень!

Над рекою весною

Зацветала калина.

А в селе за рекою

Подрастала дивчина.

Над зеленой калиной

Кукушка летала,

Молодая дивчина

Друга милого ждала.

Ой, сгубили калину,

Топорами срубили,

Ой, угнали детину,

Как в поход затрубили.

Перестала калина

В цветы убираться.

Перестала дивчина

С ненаглядным встречаться.

Горько было кукушке,

Что калины не стало.

Тяжко было старушке,

Что дочь тосковала.

Волны вдаль угоняли

Ветки гибкой калины.

Люди в речке искали

Самогубку-дивчину…

Над рекою зарею

Зацветала калина.

А в гробу под землею

Крепко спала дивчина.

За околицей в грозы две стояли березы, —

Как одна, две березы стояли.

И стонали сквозь слезы, истлевая, березы, —

Как одна, две березы стонали.

О восходе под грозы все шумели березы, —

Как одна, две березы шумели,

О закате сквозь слезы запевали березы, —

Как одна, две березы все пели.

Что в грозу и в морозы пановали березы, —

Как одна, на полях пановали,

Что качались и в грозы самовластно березы,

Как одна, погибая в печали.

Мстят небесные грозы — и качнулись березы,

Как одна, головою качнули,

И навеки сквозь слезы две заснули березы, —

Как одна, две березы заснули.

Ты приди ко мне весною,

Цветиком приди,

Расцвети красой со мною,

Думу разбуди.

Ты приди в июле, летом,

Колосом приди,

Песней жатвы, блеском, светом

Думу услади…

Ты приди в глухую осень,

Звездочкой приди,

В свет далекий с шумом сосен

Думу поведи…

Ты приди ко мне зимою,

Солнышком приди,

Сказкой давней золотою

Думу пробуди.

Ты приди и на могилу,

Цветиком приди,

Ручкой белой, ручкой милой

Клен там посади…

Ты приди!

Я казак, да не тот,

Кто с нагайкой удал,

А удалый, кто встарь

За свободу стоял.

Кто гулял за Днепром

На коне-скакуне,

Ненасытцем гремел

По родной стороне,

Тот, кто грозно в простор

Песню-клич посылал

И свободных в свой круг

Принимал без числа,

Кто на легком челне

Шел в поход постоять

За страну, за народ

И за волюшку-мать,

Кто престолы, венцы

Вострой саблей сшибал

И врагам свой закон

Жаркой кровью писал.

Ты, зеленая дубрава,

Сон гони, расцветай,

Неустанно доброй славой

Ты шуми на весь край.

Полни край зеленым шумом

От межи до межи,

Дай надежду вольным думам,

Обо всем расскажи.

Крылья сказок знаменитых

Оживи, разогрей;

Вправо, влево разгони ты

Сухоцвет, суховей.

Молодые заговоры

Сотвори на пути;

Ясным взглядом долы, горы

Приголубь, освети.

Расскажи ты всему свету

О себе, о хлебах;

Словно клятву, слово это

Пронеси в небесах.

Ты родное в поле жито

Приласкай, обними;

Край забитый, позабытый

Всколыхни, подними…

Выйди, сторонка моя, из недоли,

Не покоряйся ты зимнему сну,

Полно вздыхать и томиться в неволе!

Выйди в луга и в зеленое поле,

  Выйди, чтоб встретить весну!

Скинь все лохмотья, что долгие годы

Тело твое истомили в плену,

Выйди на волю из зимней невзгоды,

Крепко сковавшей свободные воды,

  Выйди, чтоб встретить весну!

Злобные вьюги, крутясь над полями,

Вырыли яму тебе не одну.

Ночью и днем заметали снегами…

Видишь — снега побежали ручьями?

  Выйди, чтоб встретить весну!

Северный ветер свистел над тобою,

Ветви ломал, нагибая сосну,

С запада звери к нам шли чередою

Рвать твою грудь… Ты осталась живою.

  Выйди, чтоб встретить весну!

В школе детей лишь неправде учили,

Мучили, гнали к могильному сну,

Все уверяли, что ты уж в могиле.

Только свет солнца измену осилил.

  Выйди, чтоб встретить весну!

Ясная сердцем, оденься цветами,

Пташкой свободной порхни в вышину,

Солнцем разлейся, рассыпься звездами,

Славой и песней разлейся над нами,

  Выйди, чтоб встретить весну!

Терны взяла ты себе для короны,

Храм твой — лишь небо да нив ширина,

Царство — просторы равнины зеленой,

Слуги — мозолистых рук миллионы…

  Выйди, уж близко весна!

Со всем народом вести беседу,

Слышать биенье мильонов сердец, —

В жизни опорой мне только это,

Это одно мне — почетный венец.

Песню создать, прекрасную песню,

С нею быть другом любому в стране, —

Это одно — сокровищ чудесней,

Это желанье — одно лишь во мне.

Нет, не погубит злоба живую

Душу народа! Бессмертна она!

Радостью этой одной живу я,

Только такая нужна мне весна.

К ясному солнцу из тьмы безвестной,

К славе для всех наших бедных людей, —

Этой ищу я дороги на свете,

Этому богу служу я везде.

За мир и счастье родного края,

За моих братьев в великой борьбе, —

Только такой я смерти желаю,

Памяти этой прошу себе.

Я люблю наших пашен цветенье,

Наши травы весенней порой,

Ропот бора угрюмый, глухой

И ручья еле слышное пенье…

Я люблю деревушку в лесу,

Век живущую в горькой недоле,

Свой народ — цвет, увянувший в поле.

Весь свой край, что я в сердце несу.

Я люблю взгляд, что смотрит глубоко,

Стан твой гибкий, девчина-краса.

Врежу им и в ночи, и средь дня.

Я люблю и зову — издалека

Слышат клич мой родные леса,

Клич: кто ж любит, кто любит меня?

Шлю вам песней, братским словом

Приветствие, люди,

Не гасите веры, что вам

Житься лучше будет!

Вы не слабы, не ленивы,

Вы — народ могучий,

Ваше царство — ваши нивы,

Царь ваш — труд живучий!

Не в хоромах ваша слава,

Не в богатой митре,

А в труде, в работе правой,

Честной и нехитрой.

Вы одеты не парадно,

Не в шелка и фраки, —

Нет почетней неприглядной

Трудовой сермяги!

Ваши руки в кровь избиты,

Песок на них виден,

Но на хлеб, вами добытый,

Никто не в обиде!

Ваша правда, ваша сила

Глаза врагам колет,

Вижу — свежие могилы

Роет вам неволя.

Кости дедов — не порука ль

Вашей давней силе,

Не звучат ли в песни звуках

Слезы, что вы лили?

Так пускай вас не осилит

Злоба непогоды,

Расправляйте смело крылья,

Как и все народы!

Сгинет кривда, сгинет горе,

Гнет мы сбросим вражий, —

Мы добьемся светлой доли

На земле на нашей!

Ой, в лугу, лугу зеленом,

  Возле быстрой речки

Пела девушка-пастушка

  И паслись овечки.

Золотое солнце с неба

  Грело, в сон тянуло,

На траву легла пастушка,

  Легла и заснула.

Ехал той порой солдатик,

  Да и заблудился,

Он к молоденькой пастушке

  С седла наклонился.

«Встань, голубка, мое сердце,

  Говорю по чести, —

Ставь-ка лучше ногу в стремя

  Да поедем вместе!»

Быстро девушка вставала,

  Ножку в стремя клала,

В край далекий отъезжала

  С молодцем удалым.

Вот уж поле, вот другое,

  Въехали на третье,

Под дубок они присели,

  Под густые ветви.

Тут прижался к ней солдатик,

  Девушку милует,

И глаза ее и губы

  Крепко он целует.

И, ласкаючи, сказал он

  Ей слова такие:

«Ты откуда будешь родом,

  Кто твои родные?»

И ответила пастушка,

  Наклонившись низко:

«Старшины я дочка буду

  Из деревни близкой».

Помрачнели ясны очи

  Хлопца молодого:

Он от девушки ответа

  И не ждал такого.

И тогда в ответ солдатик

  Говорит ей тоже,

Что из той же он деревни,

  Сын отца того же.

………….

Заслонили тучи небо

  Черными крылами,

Налетела ливень-буря

  С молнией, с громами.

И ударило грозою

  В оба сердца сразу

Тех двоих, чьей мыслью грешной

  Омрачился разум.

Под тем дубом их обоих

  Схоронили люди,

Холм насыпали песчаный

  На глаза и груди.

На холме взошли цветочки,

  Только снег растаял,

Вместе с желтеньким цветочком

  Синий расцветает.

Кто в могиле спит, успело

  Все людьми забыться.

А цветочек окрестили

  «Братцем и сестрицей».

А ты, сиротина, живи,

Как лист под осенним небом;

Ни счастья к себе не зови,

Ни места под солнцем не требуй.

И ношу недоли своей

Неси меж курганов могильных,

Не зная дорог и путей, —

Забытый, забитый, бессильный.

Как тень из могилы, бреди.

Шагай, человек горемычный!

Ни доброго слова не жди,

Ни солнечной ласки девичьей.

Живи, да мечтай о весне,

Да думай одно, сиротина:

Никто не вздохнет в тишине

Над тесной твоей домовиной.

Коль была б я перепелкой,

  Волю б я имела,

Где б хотела, там летела,

  Дома б не сидела.

То ль за ягодою сладкой —

В рощу, за усадьбы;

То ль в лесу, густом и темном,

Мне орехи рвать бы.

То ль в луга б ушла, где речка

Быстрая синеет,

За калиною за красной,

Что на солнце зреет…

Ой, не быть мне перепелкой,

Крыльев не иметь мне;

Ни до рощи, ни до леса,

Ой, не долететь мне!

Нет в лугах зеленых ягод

Горше, чем калина;

Нет судьбины тяжелее,

Чем моя судьбина.

Как я выйду, молодая,

За ворота в поле,

Слезы сами набегают

От тоски-недоли…

Ой, они ручьями льются,

Горестные слезы,

Словно росы летней ночью

С молодой березы.

Плачут очи век от века

И в избе и в поле —

Не о добром человеке,

А о вольной воле.

Всюду лето, лето,

Поле в солнце тонет.

Тихие колосья

Ветер книзу клонит.

Покажися, выйди,

Как заря выходит,

Смело закрасуйся,

Да при всем народе.

Ты возьми у солнца

Золотые нитки,

Солнечное платье

Поскорее вытки.

Из цветочков синих,

Из травы зеленой

Ты сплети веночек,

Ты сплети корону.

Пусть, как бриллианты,

На твоем уборе

Засверкают росы

В утренние зори.

Засверкай, зардейся

В славе, в силе, в ласке

Словно королева

Из чудесной сказки.

Покажися свету,

Свету да народу,

Сторона родная,

Как заря с восхода!

Не ищи счастливой доли

На чужом, далеком поле,

Нет, за шумным лесом-бором,

За широким, синим морем

Не ищи счастливой доли.

От тебя ведь счастье близко!

Там оно, где в хате низкой,

Колыбель твою качая,

Пела мать тебе родная.

Счастье рядом! Счастье близко!

Не ищи себе ты друга

Средь чужого сердцу круга,

Между пьяных и богатых

В панских каменных палатах

Не ищи себе ты друга!

От тебя ведь друг твой близко:

Возле хаты, возле низкой,

Где ходил ты пастушонком,

Где косой звенел ты звонко,

Там ищи! Ведь друг твой близко!

Не ищи отчизны, брат мой,

С ветром, спутником превратным,

Ни на суше, ни на море.

Ни в счастливых снах, ни в горе,

Не ищи ее там, брат мой!

Ты вблизи отчизну встретишь!

Как леса встречают ветер.

Только в сердце глянь свое ты

Зорко, с ласковой заботой,

Ты вблизи отчизну встретишь!

Растет береза среди поля,

Вдали от леса, сиротой;

Живет певец с своей недолей,

С своей печальною душой.

Береза под грозою гнется,

Мороз и зной ее сечет;

Певец в слезах с неправдой бьется,

За всех борясь, для всех поет.

С березы вихрь холодный, вея,

Срывает листья, гонит вдаль;

Певца напевы, не жалея,

Обида глушит и печаль.

Жила береза и увяла:

Срубил под корень дровосек…

В борьбе сложил певец усталый

Свою головушку навек.

В печи береза догорает…

До неба дымы ввысь плывут;

Певец в забвенье умирает,

А песню все его поют.

Так вот как в мир пришла она — желанная весна:

В короне зелени, в цветах и с шепотом берез!

Единственная меж своих былых сестер, она

Души твоей не веселит, не утирает слез.

Не росы светлые горят брильянтами на ней,

И не водой освящены, окроплены поля,

А рдеет пролитая кровь крестьянских сыновей,

Горячей крови напилась бесплодная земля.

Не с солнышком пришла весна благословить на труд,

Не зорьку ясную зажгла над кровлями села —

Пожаров зори занялись над ними там и тут.

Уничтожения огни на празднестве зажгла.

И сеятель совсем не так, как в прежние года,

Свой труд извечный совершить на полосу идет, —

Без веры совершает он простой обряд труда,

Лишь по привычке сеет он, не зная — кто пожнет.

Не хочет хату деревцем украсить селянин,

Как украшали с давних пор, когда приходит май.

Спроси: «Обычая отцов ужель не знает сын?»

Ответит: «Знаю, но теперь в печали отчий край!»

На тракт крестьянка, что ни день, с детишками идет,

У придорожного креста подолгу смотрит вдаль,

Глаза успела проглядеть, а все кого-то ждет,

Кого-то хочет увидать, тая в глазах печаль.

Девчина, косы распустив, бежит в зеленый бор,

К стволу березы прислонясь, поет в тоске такой,

Что не понять — терзает слух ей погребальный хор

Или пришла одна справлять день обрученья свой.

И аист, что у пирамид в тепле отзимовал

И вновь на лето прилетел в любимый край сюда, —

Он помнит все, но своего он места не узнал

И не отыщет своего обжитого гнезда.

Лишь звери, пробудясь от сна, справляют пир в лесах:

Ведь на побоище теперь поживы хватит им,

Пируют вороны — нашлась добыча на полях —

И не жалеют, что тоской и болью мир томим.

Так вот какой пришла весна, явилася на свет,

Как липу, землю принялась в те дни трясти она.

Пожары, кровь и страшный мор — таков ее привет,

Огнем на знамени ее написано: война!

Меня связала нить и с небом и с землей —

Никем не расторжима связь та вековая:

Как сына, бережет меня земля родная,

И солнцу я открыт и сердцем и душой.

Еще от колыбельных песен надо мной

Я все здесь полюбил от края и до края,

Частицей родины себя я ощущаю

И в сердце берегу лучи звезды родной.

Да, мной земля моя родимой может зваться,

Других себе не заставляя покоряться,

Здесь, словно к матери, я прижимаюсь к ней.

Но если надо мной враги глумятся —

Глумятся, значит, и над родиной моей.

Когда ж над ней — в сто крат мне это тяжелей.

«Что за плач там над лугами,

Над речными берегами?

Чьи там слезы заблистали?

Мать ли это? Сирота ли?»

«Это мать! А кто ж иначе

Над детьми своими плачет?

Дети ей могилу рыли,

А себя в плену сгноили».

«Что за звон гудит, грохочет,

Оглушить всю землю хочет?

Это смерти звон проклятый?

Божий звон? Иль звон набата?»

«Это цепи и оковы

Звоном бьют по жизни новой,

Чтобы звоном тем унылым

Эту жизнь столкнуть в могилу».

«Чей там голос ходит-бродит

И такую песнь заводит,

Что дрожат в испуге недра?

Друг ли это? Или недруг?»

«Этот клич проходит полем,

Призывая к новой доле.

Он под окнами стучится

И зовет всех пробудиться».

«Что за вихрь там закрутился,

И землю врылся, в небо взвился

И несет огонь бесстрашный

На усадьбы и на пашни?»

«Полем клич проходит этот —

Смертный бой меж тьмой и светом!

Кто одержит верх, кто ляжет —

Глянь на солнце, солнце скажет».

Мне испокон веков дано

Наследство драгоценное,

Как ласка матери, оно

Всегда со мной, нетленное.

О нем мне шепчут сказки-сны

Весенние проталины,

И шелесты вершин лесных,

И дуб, грозой поваленный.

Напомнят клекотом о нем

Мне аист над ракитою,

Замшелым, стареньким плетнем

Деревни, в рощах скрытые,

Вороньи стаи, что кричат

На деревенском кладбище,

И неумолчный крик ягнят

За речкою, на пастбище.

И сердце у меня одной

Заботою охвачено:

Наследство, что хранимо мной,

Напрасно не истрачено ль?

И в глубине моей души,

Как пламя негасимое,

На всех путях, во тьме, глуши

Горит оно, родимое.

С ним думы все мои давно,

И сны, и песни звонкие…

А называется оно

Родимою сторонкою.

Вспыхнет песня, словно искра,

Словно ключ она польется.

Тут и там — далеко, близко —

Звонким эхом отзовется.

Сердце с сердцем крепко сдружит,

Засверкает, загорится.

Вот уж в хате, вот снаружи —

Молодица молодицей.

Прыгнет к солнцу, захохочет,

Расцелуется счастливо;

Ясну месяцу средь ночи

Поглядит в глаза тоскливо.

Встретит зорьку-заряницу,

Прослезится с ней росою;

На поля слетит, как птица,

Ляжет шелковой травою.

Вместе с ветром выйдет разом,

Заиграет в хороводе;

Вместе с бором грозным сказом

Зашумит о непогоде.

Пробежит по листьям в чаще,

С птицей птицею засвищет.

Мимоходом весть о счастье

Бросит в чье-нибудь жилище.

Так летает да летает

Эта песня в белом свете,

Ни преград, ни пут не знает

От столетья до столетья.

Разлетелась по просторам

Снежным пухом, тайным вором

Дым, поземка, завируха,

Злого духа злобедуха…

В поле дымно и тревожно,

Беспокойно, бездорожно…

Ни ночлега, ни путины,

Грозен сумрак домовины.

Как по морю, в пене снега,

Без костра и без ночлега,

В замороженном тумане

Едут, едут поезжане.

Едут, едут… след развеян…

Глуше, тише и темнее…

Ни надежды, ни просвета,

Только вьюга, только ветер.

А колдунья-завируха

Что-то шепчет, шепчет в ухо

О рожке, что в ночь взывает,

О пшеничном каравае.

Дразнит снеговым ночлегом,

Засыпает сном и снегом.

Лезет в сердце, лезет в очи,

Машет пугалом из ночи…

Молодого к молодухе,

Свата — к сватье-посидухе

Страх друг к другу прижимает,

Свищет, розвальни качает.

Прижимаются, как дети,

Как голубки на рассвете…

Нету свету, нету следу…

И все едут-едут-едут…

А над ними завируха,

Поползунья, злобедуха

Раскачнулась снежной вехой,

Задыхается от смеха…

Спит, окруженное чащей лесною,

Озеро, скрытое в зарослях тины;

Шепчутся тихо осока и аир,

Грустные сказки кустарник бормочет.

Сосны и вязы, дубы и осины

Стали вдоль берега, будто на страже,

Молча кивают зеленой вершиной,

Небу молитву творят потаенно.

Озеро! Озеро! В смутном раздумье

Я подхожу по тропинке заглохшей.

Желтые листья шуршат под ногами,

Щеки царапает иглами хвоя.

Я, одинокий, сажусь под дубами,

Взоры и мысли далёко-далёко…

Тихо над озером, облачно в небе…

Где-то кричат перелетные гуси.

В науку нужда не давала мне ходу,

И книжной премудрости я не постиг,

Язык белорусский и думы народа

От матери знал я — без школ и без книг.

Учителем — с детства, с годов невеселых —

Служил мне простор в белорусском краю.

И всходы на нивах, и говор по селам

Мне в дар приносили науку свою.

И душу мою окрыляло раздолье,

И в небо, под солнце, летела она;

Светилась, сияла, как радуга в поле,

Как радуга в небе, как сказка-весна,

И, пьяная чарами, буйным цветеньем,

Как будто в каком-нибудь сказочном сне,

Шептала о чуде поры предвесенней

И радостной песней лилась в тишине.

И мельницы шум над рекою бурливой,

И грохот, и говор, и всплески реки

Давали мне песенных ритмов извивы,

Давали мне ходы для каждой строки.

Густые березы, что шлях сторожили,

И цепью летящие вдаль журавли

Гармонию стройную в песню вложили,

Мелодию песни без фальши вели.

Зеленые всходы бескрайних просторов,

Цветов на лужайке веселая рать

Для песен моих не жалели узоров,

Учили венками слова завивать.

В напев мой — от шепота спелых колосьев,

От шелеста яблонь, черемух и груш —

Неслыханной музыки эхо лилося,

Сливаясь со стоном обиженных душ.

Шум древнего бора таинственным сказом

О жизни, о счастье мне смутно шептал,

И песню шум-говор захватывал сразу,

Заснувшие думы от сна пробуждал.

А солнце, что в небе безоблачном тонет,

Вливалося в песню лучистым огнем;

А ветер, что травы высокие клонит,

Дал крылья, чтоб песня взлетела орлом.

В той песне могучую силу взрастили

И цеп, и топор, и стальная коса;

Жара и морозы ее закалили,

И песня гремит, словно гром в небесах.

Так я, ни науки, ни школы не зная,

Отыскивал дар свой и долю свою.

Теперь моя дума, как сокол, летает,

Теперь я свободно и гордо пою.

«Где ты, хмель мой, зимовал,

Что не распускался?

Где ты, сын мой, ночевал,

Что не разувался?»

«Зимовал я в той стране,

Где бураны дули;

Ночевал я на войне,

Где гуляют пули».

«Где ты, хмель мой, летом цвел,

Что дождя не ведал?

Где ты, сын мой, день провел,

Что и не обедал?»

«Цвел я там, где дни стоят

Знойные, сухие;

Там дневал я, где гудят

Пушки боевые».

«Ты зачем, мой хмель, терпел

Зной и холод лютый?

Для чего, сынок, летел

С песней на войну ты?»

«Славный жребий выпал мне:

В зной и в стужу злую

Воевал я на войне

За страну родную».

Гей, к солнцу, к свободе, крылатое племя,

В полет! Все просторы открыты пред нами.

Взять солнце, как факел, настало нам время

И, крылья раскрыв, пролететь над мирами!

Гей, внуки отважных! Пора устремиться

К высотам, где молнии, тучи и громы,

С надеждою в сердце, как вольные птицы,

Мы к счастью рванемся путем незнакомым!

Гей, вольные птицы, властители песни,

В дорогу! Под стяг красоты и свободы!

Пора нам взлететь в высоту поднебесья —

Пусть огненной песне дивятся народы!

Задремал ты. Над могилой

Ветер стихнул, пригорюнясь…

Смерть скосила — не спросила…

— Светел сон твой о Коммуне!

Солнце за косы хватая,

Думал думку о Перуне,

Что разбудит силы края…

— Светел сон твой о Коммуне!

Сиротами горевыми

Цеп с косой забыты в клуне, —

Кто ж их на врага подымет?…

— Светел сон твой о Коммуне!

Мир поднялся, встрепенулся…

Верь, свободный ветер дунет

По всей милой Беларуси!

— Светел сон твой о Коммуне!

Расцветая в славе буйной,

Зашумит золотострунный

Край родной одной коммуной!..

— Светел сои твой о Коммуне!

Над могилой ветер бродит,

Цвет колышет вешний, юный.

Солнце всходит и заходит…

— Светел сон твой о Коммуне!

Как на свет родился Янка,

Как заплакал много-мало,

Пела мать над колыбелью,

А кукушка куковала:

«Ку-ку, ку-ку, кинь докуку!

Спи, соколик, ку-ку, ку-ку!»

Как подрос, поднялся Янка,

Скот пасти пора настала,

На жалейке все играл он,

А кукушка куковала:

«Ку-ку, ку-ку, кинь докуку!

Паси стадо! Ку-ку, ку-ку!»

Как подрос, как вырос Янка,

Сеять стал, не уставал он

И за севом пел о доле,

А кукушка куковала:

«Ку-ку, ку-ку, кинь докуку!

Сей, как можешь! Ку-ку, ку-ку!»

Как ни жал, ни сеял Янка,

Все чего-то не хватало,

Янка сеял — люди жали,

А кукушка куковала:

«Ку-ку, ку-ку, кинь докуку!

Жать ты будешь, ку-ку, ку-ку!»

Как стал старым-старым Янка,

Как в нем удали не стало,

Баял байки-сказки внукам,

А кукушка куковала:

«Ку-ку, ку-ку, кинь докуку!

Хватит баять! Ку-ку, ку-ку!»

Как в могилу клали Янку,

Как родня затосковала!

Ах, зачем ты умер, пахарь!

А кукушка куковала:

«Ку-ку, ку-ку, кинь докуку!

Спи, соколик! Ку-ку, ку-ку!»

Эй, орлята! Шире крылья!

Взвейтесь выше в битве ярой

Над былым, что спит в могиле,

Над недолей жизни старой!

И в раскатах гроз суровых,

15 ярком блеске молний алых

Для веков сложите новых

Правду мыслей небывалых.

Вам серпы и косы в руки

И мечи из крепкой стали

Дали бури, дали вьюги,

Что тут грозно бушевали.

Тень былого — день проклятый,

Где гуляли кнут с нагайкой…

Вы развеете, орлята,

Юной силой, песней-байкой.

Час уж пробил долгожданный,

Время выйти на свободу,

Выйти смело из тумана

Белорусскому народу.

В новом, дивном хороводе,

В расцветающей свободе,

Без оков, на вольной воле

В мир выходит наша доля.

Серп и молот вам, отважным,

Доля даровала,

Чтоб отныне сила в каждом

Богатырской стала,

Чтоб добытую свободу

Все вы уважали,

Чтобы в злую непогоду

Грозным валом встали,

Чтоб шумели и гудели

Вы грозой всесветной,

Не проспали бы в постели

Воли огнецветной.

Вам отцы и деды дали

Соху с бороною,

Чтобы землю вы пахали

Раннею весною,

Чтоб свою взрыхляли ниву

Долго и упорно,

Чтоб бросали в час счастливый

Золотые зерна,

Чтоб шумела над землею

Нива величаво

Рядом с вашей молодою

Соколиной славой.

Вам в наследство дали деды

Отбитые косы,

Чтобы вы за солнцем следом

Вышли на покосы,

Чтоб косить не уставали

Лебеду с бурьяном,

Кровь людскую не давали

Отравлять дурманом,

Чтоб звенели ваши косы

Над землею сонной

В час, когда сверкают росы

На траве зеленой.

Вам даны в наследство песни

Многих поколений,

Чтобы петь еще чудесней

О заре весенней,

Чтоб вы пели грудью полной

В радости и в горе,

Чтоб кипели, словно волны

Штормовые в море,

Чтоб гремел ваш гимн растущий

От поля до поля

И людей, в цепях живущих,

Звал из тьмы на волю.

Как в далекой дали

Две сестрицы росли —

Две забытые в чаще калины;

Животворных криниц

Не было у сестриц,

Обе сохли от тяжкой судьбины.

Как всходила весна,

В чистом поле одна,

В три погибели гнулась, бывало,

А студеной зимой

В хате черной, курной

Пряла леи, и сновала, и ткала.

А другой, что ни год,

Дым фабричный, как крот,

Разъедает веселые очи;

И девичью красу,

Словно солнце росу,

Пьет кирпичный подвал темной ночью.

И от горя и мук

Плечи выгнулись в крюк

У сестрицы у первой в неволе;

Пела знать от нужды,

От великой беды:

Ах ты, женская горькая доля!

А вторая — детей

У чужих у людей

Все качала, в тоске изнывая,

И такой же, сквозь сон,

Слышен был ее стон:

Ах ты, женская доля глухая!

Ой, пришел уже час,

Счастье встало для вас,

Счастья не было прежде, сестрицы,

Голос ваш молодой,

Разлучившись с тоской,

Пусть, как светлый родник, заструится!

Полно, полно скорбеть,

Песни хмурые петь,

Время жить и привольно и ярко,

Песни новые в свет,

Дум пылающих цвет

Кинь, крестьянка,

С сестрой-пролетаркой!

За все, что было в жизни,

Что дал мне мой народ:

За уголок в отчизне,

За хлеб-соль без хлопот, —

Я отплатил народу

Всей силою своей:

Звал к свету, на свободу

Из мрака и цепей

И для родимой, бедной,

Измученной земли

Слагал напев победный

Среди могильных плит.

Борясь с бедой-напастью

По имя благ людских,

Не раз писал в несчастье

Я кровью каждый стих.

И этим свою долю

Вносил я — до конца.

А там?… Чего же боле

Хотите от певца?…

Князей и пап обычай старый —

Гнилую, лживую культуру —

От полюса и до Сахары

Разрушит наша диктатура.

Мир спекуляций и разбоя,

Мир угнетателей и тюрем

Машинной мощью огневою

Очистит наша диктатура.

Властителей земного шара,

В крови погрязших, в злобе хмурой,

Серпа и молота ударом

Раздавит наша диктатура.

Иные, вечные законы

Для всех людей, в грозе и буре,

Рукой железной, непреклонной,

Напишет наша диктатура.

Жизнь светлую, как светлый гений,

Без горя, без тоски понурой

Для всех веков и поколений

Построит наша диктатура.

Ты, как тяжелый сон тоскливый,

Уходишь дальше с каждым годом.

А твой народ трудолюбивый

На путь становится счастливый,

Разбив оковы злой невзгоды.

Засеет он свои загоны,

Расчистит он свои дубравы,

В одну семью объединенный,

Как будто заново рожденный

Для новой жизни, новой славы.

Былого страшные обломки

Мы по земле развеем прахом.

И не пойдут твои потомки

С пустою нищенской котомкой

Искать приют сибирским шляхом.

Они горбы немых курганов,

Где спят рабы и спят магнаты,

Трудом распашут неустанным, —

И там, под солнцем долгожданным,

Сады раскинутся богато.

Где за поселком лег поселок,

Заводы загудят победно,

И в блеске солнечно-веселом

Электросвет вольется в села

И дым лучин сметет бесследно.

Твоей жалейки стон унылый

Заменит трактор песней новой,

И пахарь твой почует силу

И не пойдет, как раньше было,

С глухой мольбой под крест сосновый.

Твоим немазаным колесам

Автомобиль идет на смену,

А твой косарь русоволосый —

Придет пора — забросит косы,

Косить машиной будет сено.

Не станут девки молодые

Слепить за прялкой ясны очи:

Станки фабричные, стальные

Соткут полотна дорогие

Своим крестьянам и рабочим.

И голос радио свободный

Развеет тьму поверий древних.

И в тон ответит бор дремотный,

Ответит Неман многоводный,

И зашумят поля напевней.

Русалки, лешие отныне

Твоих людей пугать не смогут,

И водяной погибнет в тине,

И солнце ясное раскинет

Лучи у каждого порога.

Над куполами, над крестами

Труба взметнется заводская,

И заглушит она гудками

Звон заунывный над полями,

На труд рабочих собирая.

И будет дальше год от года,

С пути сметая все помехи,

Расти и радость, и свобода,

И сила твоего народа,

Освобожденного навеки.

Исчезнешь ты, как сон тоскливый,

Растаешь, как в лугах туманы.

Смотри: народ трудолюбивый

Уже нашел свой путь счастливый,

Нашел свой край обетованный.

Богатой хозяйкою осень

Полей осмотрела границы.

Справляют дожинки в колхозе

Довольные отдыхом жницы.

Крикливая галочья стая

Над желтою рощей хлопочет.

Цепы на селе заглушая,

С утра молотилка грохочет.

День ото дня тени длиннеют.

Осенние дали просторны.

И в поле распаханном сеют

Пшеницы отборные зерна.

И ветер гуляет суровый

В кустах, в перелесках, на пашне.

Добром наполняется новым

Силосная круглая башня.

Под синим крича небосводом,

В отлет собираются гуси,

И красных обозов подводы

Плывут средь полей Беларуси.

А в небе высоком и ясном

Осеннее солнце сияет.

Справляют под знаменем красным

Колхозники день урожая.

Новый, мудрый придет летописец,

Он придет — он давно уж в пути, —

Чтоб, душою правдивой возвысясь,

Все понять, чем по праву гордитесь,

И чудесный рассказ повести.

Он создаст вдохновенную повесть,

Как давали народу закон

Большевистская правда и совесть,

Чтоб вся жизнь, ясным дням уподобясь,

Ночь бесправья забыла, как сон.

Он расскажет, как сомкнутым строем

Пролетарии шли на врагов,

Смело бой принимая за боем,

Как победа досталась героям

В годы бурь, под раскаты громов;

Как взялись перестраивать смело

Мы заводы и души свои,

Как преграды ломали умело,

Хоть кричали враги оголтело,

Что живем мы последние дни;

Как труда горделивые флаги

Мы на стройках в зенит вознесли.

Те, кто гнулись в батрацкой сермяге,

Делом доблести, чести, отваги

Ныне радостный труд нарекли.

Жизнь увидевший взглядом орлиным,

Нашей смене поведает он,

Как вставали на смену руинам

Те дома, где расти исполинам,

Где железо скрепило бетон;

Как ударники, славные ныне,

Соревнуясь в упорстве трудов,

Города возводили в пустыне

И, в леса пробиваясь густые,

Зажигали огни городов;

Как в просторы полей выходили,

Где полоски виднелись вчера,

И уснувшие села будили

К новой жизни — в довольстве и силе,

К новым, радостным дням — трактора;

Как вперед и вперед неуклонно

Смелых партия наша вела, —

Высоко поднимая знамена,

Штурмовать старый мир обреченный

С большевистской отвагой звала.

Новый, мудрый придет летописец,

Он придет — он давно уж в пути, —

Чтоб, душою правдивой возвысясь,

Все понять, чем по праву гордитесь,

И чудесный рассказ повести.

Ты слушай-послушай,

Товарищ и брат:

Вперед — неизменно!

Ни шагу — назад!

Гляди: разрастаясь,

Наш вихрь-бурелом

Чрез поле, сквозь чащу

Летит напролом.

Как вихри, машины

Несутся вдали;

По синему морю

Плывут корабли.

В моря и озера,

Смывая всю грязь,

И речки и реки

Текут торопясь.

Летят самолеты

Уверенней птиц,

Не зная в полете

Ни меж, ни границ.

Вперед — неизменно!

Ни шагу — назад!

………..

Вот так, не иначе,

Товарищ и брат.

Волнуется синее море,

И ветер прохладою дышит,

А мы уплываем в просторы,

А мы улетаем все выше.

Вперед мы идем непреклонно,

Как солнце идет небосводом,

Мы строим мартены и домны,

Возводим гиганты заводы.

Мм строим, и сеем, и пашем

На радость и внукам и дедам,

И празднуем праздники наши,

Зовущие к новым победам.

Пусть лютая ненависть бродит,

Мы сможем ответить на вызов —

Оттуда ль, где солнце восходит,

Оттуда ль, где клонится книзу.

Повсюду, от края до края,

Плывет большевистская песня,

Плывет наша песня большая —

Великих боев буревестник.

В поле колхозном,

В поле раздольном

Дни пролетают

Весело, вольно.

Дружно работаем

Все мы совместно.

Горькое горе

Нам не известно.

Мы позабыли

Злую тревогу.

Вышли машины

Нам на подмогу.

Сохи забыты, —

Мы не горюем:

Трактором пашем

И боронуем.

Всходит-заходит

Солнце привычно.

Сев и прополка —

Все «на отлично».

Осень приходит —

Мы с урожаем.

Счастье людское

Мы умножаем.

Я Марусю люблю всех сильнее,

А Марыся еще мне роднее,

  А по правде — они наравне,

  Одинаково дороги мне.

О судьбе их я складывал песни,

Еще раньше грозы нашей вешней,

  И теперь наяву и во сне

  Они обе со мною, при мне.

Чуть дымок я увижу фабричный,

Чуть я колос увижу пшеничный, —

  Мчатся думы, шумят об одном!

  Все о тех, кто мне дорог давно.

Я песок золотой им под ножки

Рассыпал бы на каждой дорожке,

  Подстилал бы им солнце в пути,

  Чтоб им легче до счастья дойти.

Навсегда свое сердце я отдал

Черноглазой Марусе с завода.

  Я бы сплел ей из лилий венок,

  Я б одел ее в бархат и шелк!

Навсегда в моем сердце заноза —

Синеглазка Марыся с колхоза.

  Я бы сплел ей из лилий венок,

  Я б одел ее в бархат и шелк!

Я — колхозница

  Молодая,

Живу весело,

  Бед не зная.

Днем ли, вечером

  Мои дети

И накормлены

  И одеты.

Утром Настеньку

  Приласкаю,

В ясли Настеньку

  Отпускаю.

И Данилочка

  Мой в порядке,

Он с ребятами

  На площадке.

А как выйду я,

  Их мамаша,

На колхозное

  Поле наше —

Так и стелются

  Вслед снопочки.

Песни слышатся

  Аж до ночки.

Не тревожуся

  Я за деток,

Дорогих моих

  Малолеток.

Я — колхозница

  Молодая,

Живу весело,

  Бед не зная.

Мать сыночка провожала

  Из колхозной хаты,

Не в чужой край отправляла,

  Не девчину сватать.

Провожала и сказала:

  «Мой сыночек милый,

У тебя уже немало

  И ума и силы.

В свет пойдешь сейчас ты, в люди,

  В строй ты вступишь ратный,

Пред тобою, сын мой, будет

  Край наш необъятный.

Знать крутых не будешь стежек,

  Сытый и одетый, —

Будешь ты беречь надежно

  Вольный край Советов.

Там найдешь дорогу в жизни,

  Горя не узнаешь,

Сбережет тебя отчизна,

  Словно мать родная.

Не царю служить идешь ты,

  Не под кнут жандармский, —

Будешь ты служить Советам,

  Власти пролетарской».

Мать сыночка провожала

  Из хаты колхозной,

Не в чужой край отправляла,

  А в строй краснозвездный.

Украина — цвет любимый,

Солнцем осиянный,

А в прошедшем край неволи,

Кандалов, курганов.

Избивали, угнетали

Гетманы, царицы,

И паны твоею кровью

Всласть могли напиться.

Вынесла войны всесветной

Ты большое горе.

Так текла кровь украинцев,

Как течет Днепр в море.

Украина, цвет мой милый,

Величавой силы

Революция с востока

Тебя разбудила!

Разбудила, а на путь твой

Вышел ворог дикий —

Скоропадские, Петлюры,

Махно и Деникин.

Запылал простор твой ясный,

Всюду встало горе,

Потекла кровь старой стежкой,

Как течет Днепр в море.

Украина, Украина,

Глянь ты, оглянися:

Как терпела, как вставала,

Как стремилась в выси;

Ясен путь твой, как пшеницы

Золотистый колос,

А людей твоих рабочих

Смел и звонок голос.

По волнам днепровским вольным

В простор синий моря

Плывут гордо пароходы

И не знают горя.

Украина, тебе ворог

Никакой не страшен, —

Реет равный твой меж равных

Стяг в Союзе нашем!

Как республики все наши,

С долей вольной, ясной

От побед идешь к победам

Ты под стягом красным.

Кто ж посмеет доле светлой

Вновь копать могилу —

Ты в Днепре своем потопишь

Вражескую силу.

Ко мне пожаловал колхоз всем миром,

Приветной песней взволновав мой слух.

Сам старшина пришел и бригадиры,

Наставница, доярки и пастух.

С подарками пришли родные гости,

Хозяева воспрянувшей земли.

Пирог пшеничный, мед, цветы, льна горсти

Они к столу с собою принесли.

Мы сели не спеша, друг другу рады,

За стол, где был пирог, и лен, и мед…

За хатой соловей завел рулады,

Гудел над хатой гулкий самолет.

Не видывал такой я чести сроду,

С тех пор как на земле моей живу,

Чтоб хлебом-солью трудовым народом

Почтен был не во сне, а наяву.

Мы разговор неспешно начинали,

И было нам о чем поговорить:

О том, как солнцем нынче светят дали,

О том, как трудно прежде было жить.

Про наши говорили зимы, весны,

Про добрый урожай и трудодни…

За окнами шумели славно сосны,

И пастухи в ночном зажгли огни.

«Сдаем положенное государству,

Дороги исправляем, лес везем.

Живем зажиточно в своем мы царстве,

Как прежде — не трясемся под тряпьем».

Решали: запрудить нам нужно речку,

Чтоб было озеро, чтоб мельница была,

Чтобы в хлева к коровам и овечкам

Вода сама с низин наверх текла.

«Училище у нас — четырехлетка.

Десятилетка нужно чтоб была!

Чтоб нашим умным и счастливым деткам

К учебе вдаль дорожка пролегла».

О многом мы еще поговорили,

А больше все о жизни молодой…

Петух спросонья где-то вздыбил крылья,

На небо вышел месяц золотой.

Взыграла музыка, и все девчата

С ребятами плясали во всю прыть.

Дрожали стены новой звонкой хаты,

Нам было весело — уж что и говорить!

И гости вышли. Тишина настала.

И вдруг так ясно я уразумел:

Моим гостям отваги недостало

Просить, чтоб о колхозе я пропел.

Сдается, вчера это было:

Как нынче, шумели березы,

Но горькое горе бродило,

Роняя горючие слезы.

О тягостной доле напевы

Неслись по полям и дорогам.

Бесплодными были посевы,

И голод стоял у порога.

Сдается, вчера было это:

Как нынче, шумел бор высокий,

Но только не знал ты рассвета,

Что завтра сверкнет на востоке.

Стоял ты пред будущим свечкой,

Что гаснет, бесследно сгорая.

От деда ко внукам, как речка,

Плыла слепота вековая.

Сдается, вчера это было:

Как нынче, шумел бор зеленый,

Измучены жизнью постылой,

Шагали впотьмах миллионы.

Хотели найти свою долю,

Найти избавленье, как чудо.

Гудела лихая неволя

Тревожным своим перегудом.

Забурлило сине море

От ветров.

Вышли реки и ручьи

Из берегов.

Разбудило море спящих:

Эй, вставай!

Свой возьми у лиходеев

Каравай.

По земле живой криницей,

Кровь, теки!

Чтобы жили наши дети

По-людски.

Нам с востока веет ветер,

Мчится вдаль.

Вековечное проклятье

Бить не жаль.

И разбили неустанною

Борьбой —

И сегодня вспоминаем

Жаркий бой.

Полыхают наши зори

В высоте.

Нету песен о недоле,

О кнуте.

Зашумели над рекою

Тростники.

Распустился лес зеленый

У реки.

Сон растаял непробудный, —

Путь светлей.

Мы идем победно к солнцу

Новых дней.

Ой ты, мое солнце!

Как ты светишь ясно!

Где ж ты было раньше

Надо мной, несчастным?

Как я с малолетства

Радости не ведал,

Как за мной плелися

Беда, горе следом.

Как отца зарыл я

В темную могилу,

Как отца могилу

Паводком размыло.

Как я шел, забытый,

Не зная дороги,

Обивать с поклоном

Барские пороги.

Как я, одинокий,

Бедовал на свете,

Как погибла юность

В самом расцвете…

Ой ты, мое солнце!

Как ты светишь ясно!

Где ж ты было раньше

Надо мной, несчастным?

Летний вечер солнце гасит,

Вечеринку собирает.

Тут и Петьки, тут и Васи,

Тут и Зоси, тут и Стаси,

  И гармонь вовсю играет.

Все пришли с работы жаркой,

Заполняя клуб до края, —

Бригадиры и доярки,

Бригадирши и свинарки,

  И гармонь вовсю играет.

То ль старуха, то ль девчина, —

Всех веселье разбирает.

Зина шепчется с Мальвиной,

А Мальвина — с Катериной.

  А гармонь вовсю играет.

Захватив для первой пары

Янка — Маньку, Юрка — Раю,

С дробью, с громом, с пылом, с жаром

Сербиянку, польку шпарят,

  А гармонь вовсю играет.

Как я молода была,

Бедовала много…

От села и до села —

Горе да тревога.

Тесным клином в те года

Свет сошелся белый:

Нет ни сала никогда,

Ни одежды целой.

В поле к пану гонит мать,

А отец в ночное…

Не пришлось мне испытать

Счастья и покоя.

А теперь не так живут

Сыновья и внуки:

Вдоволь все едят и пьют

И не знают муки.

Каждый стал у нас — поверь —

Знатным и богатым.

Всем шелка давай теперь,

Ситец — уж куда там!

Патефоны тут и там,

Радио играет,

Не давали раньше нам

Этакого рая.

Как была я молода,

Много бедовала.

Кроме тяжкого труда,

Ничего не знала.

На заре куковала

Кукушка в Полесье.

Мать ласкала, качала

Дочурку Алесю.

Тьма ложилась ночная,

Сосны глухо шумели,

Песню мать напевала

У родной колыбели:

«Спи, заспи, мой цветочек, —

Пташки все позаснули.

Спи, веселый звоночек,

Люли, люленьки, люли.

Спи, расти без тревоги,

Спи, накапливай силы.

На свои встанешь ноги,

Будешь самой красивой.

Будешь зимней порою

Прясть, наматывать нитки,

Будешь теплой весною

Счастья ждать у калитки».

На заре куковала

Кукушка в Полесье.

Только мать не узнала,

Что будет с Алесей.

Это быль или небыль?

Дочка силы набралась,

Прямо в синее небо

Полетела, помчалась.

Понеслась на машине,

Пронеслась на крылатой

По счастливой краине,

Над родимою хатой.

Миновала дубравы

И речные затоны,

Опустилась на травы

С парашютом зеленым.

И опять над полями

Поднимается выше,

И стальными крылами

Тучи в небе колышет.

Что ни день, в поднебесье

Смотрит мать из оконца:

Не видать ли Алеси

Возле ясного солнца?

На заре куковала

Кукушка над нивой.

Мать не зря тосковала

О доле счастливой.

Только ринулся в поля

Ранний звон, весенний звон,

Раным-рано вышла я

Золотистый сеять лен.

Небо веяло теплом,

Дождик моросил в тиши.

Шла я, пела над зерном,

Песни пелись от души.

  Ой, ленок, ленок мой чистый,

  Волокнистый, золотистый!

Как расцвел он, как подрос,

Счастьем душу озарив,

Я полола с ранних рос

До вечерней до зари.

Сердце ныло — отчего б?

Не своя была я вся.

Встретила тогда его,

Бригадира Михася.

  Ой, ленок, ленок мой чистый,

  Волокнистый, золотистый!

Как отцвел и вдруг смелей

Голову приподнял он,

Поглядела у людей —

Мой не хуже, лучше лен.

За снопами снились сны,

Пелись песни о весне.

Бригадир мой у копны

Улыбался часто мне.

  Ой, ленок, ленок мой чистый,

  Волокнистый, золотистый!

Как пошла я лен сбирать,

Под ногой скрипел песок.

Бригадир мой обогнать

Захотел меня — не мог.

А валек мой, лясь да лясь,

Словно дятел — так да так.

Подошел ко мне Михась,

Подмигнул забавно так…

  Ой, ленок, ленок мой чистый,

  Волокнистый, золотистый!

А как стлала я ленок

На зеленом на лугу,

Попадался Михасек —

Целовала на бегу.

Все от сердца отлегло.

Белый свет — веселый рай,

Хоть и осень, а светло,

Радость льется через край.

  Ой, ленок, ленок мой чистый,

  Волокнистый, золотистый!

Мяла мялкою я лен,

Вдоль трепалом шла по нем.

Засветился, словно сон,

Лен шелковым волокном.

Луч весенний пробежал

От забора по стене…

Хату новую кончал

Бригадир веселый мне.

  Ой, ленок, ленок мой чистый,

  Волокнистый, золотистый!

Как ушли во леса партизаны

На заклятого ворога-пана, —

Расступалися долы да взгорья,

Были вехами звезды да зори.

Когда пали на недруга «лавой»,

Березняк зашептался кудрявый…

Когда сели потом, закурили,

Рыжиною костры задымили…

Но когда в партизанском отряде

Меж бойцов оказался предатель,

Гул пошел по болотам зыбучим,

Плыли черные тучи по тучам!

Пепелище… да зольника горсти…

А в золе почерневшие кости…

И дрались бирюки на стоянке,

Подлеца доедая останки.

А как вышла победа над паном, —

Возвращались домой партизаны.

Расступалися долы и взгорья,

Подымалися песни и зори.

Мы нынче в критике серьезны

И самокритику мы чтим.

Подходим мы с отвагой грозной,

Но… не к себе, а лишь к другим.

Пылинку видим у соседа, —

Их у него ведь не одна! —

А вот в своем глазу разведать

Не можем даже и бревна.

Без лишних тонкостей, улыбок

У конкурента мы подряд

Так много выищем ошибок,

Что в горло нож вонзить он рад.

Случается, что мы и сами

Себя бичуем иногда,

Но больше блещем похвалами,

Других же хлещем мы всегда.

Для них Парнас недосягаем!

Чуть тронь — загиб или уклон!

Как смачно тех мы подпекаем,

Кто нашей милости лишен!

Вот я — поэт! Я — литератор!

Чудесно мастерство мое!

А он, мол, только агитатор,

Он стенгазетчик — вот и все.

В нас много стареньких заскоков,

Не отучились мы от них!

И часто судим однобоко

И о себе и о других.

А критик? Часто смотрит мимо,

Не видя выше сапога.

Вчера хвалил, как подхалим, он,

Сегодня, смотришь, обругал.

Не огляделся, влез в трясину…

Дешевый развалился мост.

Глядит, мычит, ломает спину

И влево-вправо крутит хвост.

Глядит. И что же? Ум за разум

Зашел — напишет невпопад.

Не разберет и трезвый сразу,

А сам доволен он и рад.

О критик, грызопер мой бедный!

Его, читатель, пожалей!

Вместить не может в лоб свой медный

Ни принципов он, ни идей!

Как баба над кутьей, гадает.

Над кем? Над чем? Поди узнай!

Кого куда, он сам не знает,

Загнать — в болото или в рай.

Мы мастера, мы инженеры

Сложнейших человечьих душ.

Какой же мерим души мерой?

И почему в писаньях глушь?

Посмотришь, вон бредет фигура.

Черняв он или белобрыс, —

Пойми, какая в нем натура!

В снах о почете он закис!

Ничем не славен он в народе,

Не дал стране он ничего,

И только кур на огороде

Пугает важный вид его.

Мы инженеры… Что ж не можем

Своих мы перестроить душ?

Лишь вгоним гвоздь иль клин подложим,

А музыка играй нам туш!

Играй мне славу! Я ведь имя!

Пишу я в области любой!

А ты подумал ли, как примет

Твои труды хозяин твой?

Хозяин тот, что сеет зерна,

Что косит, жнет, дает нам хлеб,

Что варит сталь в могучих горнах,

Что расковал тюремный склеп!

О показные вы поэты,

Прозаики и гусляры!

Вас позовет народ к ответу!

Жбан носит воду до поры.

Не спят дороги, жизнь не дремлет,

Шумит над речкой осокорь.

Поет нам солнце — кто мы, где мы?

Блестит, весь в звездах, кругозор.

Идут великих дней потоки,

А мы ни с места — тишь и глушь!

Мы инженеры недр глубоких

Сложнейших человечьих душ!

Идут по свету гулы-шумы,

И те, что сон прогнать могли,

Идут, слагая песни-думы,

Красу и радость всей земли.

Земля под нашим небом новым

Поет про вешний свой расцвет,

Жизнь нам из шелка ткет основу

Счастливой доли и побед.

Снег белеет на вершинах,

Льды на скалах засверкали,

Но цветут цветы в долинах,

Вся в цветах ты, генацвале^{16}.

Было любо мне в Цхалтубо,

Воды теплые ласкали.

Как любил я, как голубил

Тебя в думках, генацвале.

Ты улыбками лечила,

Твои взоры чаровали.

Молодые сны будила

Ты, грузинка-генацвале.

Ой, уеду я далеко,

Сердце дрогнет от печали.

Будет грустно, одиноко

Без тебя мне, генацвале.

Будет сниться край прекрасный,

Грузии чудесной дали.

Ты звездой далекой, ясной

Будешь сниться, генацвале.

Элико, очарованье!

Звезды грустно нам мерцали.

«Сулико»^{17} мне на прощанье

Спой, грузинка-генацвале.

Партизаны, партизаны,

  Белорусские сыны!

Бейте ворогов поганых,

Режьте свору окаянных,

  Свору черных псов войны.

На руинах, на погосте,

  На кровавых их следах

Пусть скликает ворон в гости

Воронов считать их кости,

  Править тризну на костях.

Пусть у Гитлера-урода

  Сердце вороны клюют,

Пусть узнает месть народа

Вурдалакова порода.

  Партизан, будь в мести лют!

Враг народу нес мученья,

  Резал женщин и детей,

Встал кошмаром-привиденьем

И закрыл кровавой тенью

  День наш ясный, лиходей.

Партизаны, партизаны,

  Белорусские сыны!

Бейте ворогов поганых,

Режьте свору окаянных,

  Свору черных псов войны.

Вас зову я на победу,

  Пусть вам светят счастьем дни!

Сбейте спесь у людоедов, —

Ваших пуль в лесу отведав,

  Потеряют спесь они.

Слышу плач детей в неволе,

  Стоны дедов и отцов.

Опаленный колос в поле

На ветру шумит: «Доколе

  Мне глядеть на этих псов!»

За сестер, за братьев милых,

  За сожженный хлеб и кров

Встаньте вы могучей силой,

В пущах ройте им могилы, —

  Смерть за смерть и кровь за кровь!

Партизаны, партизаны,

  Белорусские сыны!

Бейте ворогов поганых,

Режьте свору окаянных,

  Свору черных псов войны.

Вам опора и подмога

  Белорусский наш народ.

Не страшит пусть вас тревога —

Партизанская дорога

  Вас к победе приведет…

Мы от нечисти очистим

  Землю, воды, небеса.

Не увидеть псам-фашистам,

Как цветут под небом чистым

  Наши нивы и леса.

Партизаны, партизаны,

  Белорусские сыны!

Бейте ворогов поганых,

Режьте свору окаянных,

  Свору черных псов войны.

Лютует Гитлер оголтелый —

Тесны Германии границы.

Чтоб выйти за ее пределы,

Он кровью мир залить грозится.

Откормлен человечьим мясом

Палач; им попрана свобода,

Грозит он миру смертным часом,

Пьет кровь свободного народа.

На Беларусь мою родную

Он жадным ринулся шакалом,

На ту страну, что, торжествуя,

Свободным счастьем расцветала.

Он режет, вешает невинных,

Он топчет нивы наши, долы,

Кровавым пламенем, скотина,

Сжигает города и села.

Он вытоптал цветы и травы,

Затмил пожаром наши зори,

Ох, отомстит же местью правой

Народ ему за это горе!

Недолго нам терпеть страданья.

Разбойничает он, сжигает,

Но всенародное восстанье

Ему час смерти приближает.

Настал день мести и расплаты,

И поднялися партизаны

Крушить фашистский сброд проклятый,

Давить захватчиков поганых.

И Красной Армии в подмогу

Народ наш, сердцем вняв приказу,

Встал — к счастью проложить дорогу

И сжечь фашистскую заразу…

Пускай увидит враг заклятый

День роковой, жестоко мстящий

За наши выжженные хаты,

За детский труп, в крови лежащий!

Очистим наши лес и поле

От Гитлера орды кровавой

И заживем на вольной воле

В домах, отстроенных на славу.

Преодолев годину злую,

Отстроим все, залечим раны,

Чтоб Белоруссию родную

Свет снова залил несказанный.

Земля покроется дворцами,

Все выйдут в праздничной одежде,

И знамя, пламенное знамя

Над нами расцветет, как прежде.

Кончена работа,

Солнышко зашло,

И осенний вечер

Прилетел в село.

В тихих избах тени

Черные легли.

Наступило время

Зажигать огни.

Вынимай лучину,

Хату освети,

И начнем, ребята,

Разговор вести.

Я готов поведать,

Рассказать готов

О тяжелой доле

Крепостных годов.

Только — слушать молча,

Не перебивать.

Стихли… Но с чего же

Мне рассказ начать?

Удалая думка,

Ты меня неси

По родной сторонке,

По Белой Руси.

Уноси в былое,

Расскажи, как тут

Тягостно и горько

Жил наш бедный люд;

Как входило горе

В тихие дворы,

Как паны справляли

Шумные пиры.

Смерть стучалась в двери,

И не к одному,

Жалобы людские

Были ни к чему…

Пронеслось, минуло

Время-лиходей,

Но навек осталось

В памяти людей.

Средь холмов песчаных

И густых лесов

Выросла деревня —

Больше ста дворов.

И в деревне этой,

Да из года в год,

Должен был работать

Каждый на господ.

Пан деревней правит, —

Грозен панский кнут.

Изошел слезами

Беззащитный люд.

Если ты ошибся,

Розгами секут;

Если провинился,

В рекруты сдают.

Батька пашет ниву,

Сын в солдаты взят,

А у пана вечно

Пьянство и разврат.

В той деревне дальней,

На беду, на грех,

Выросла девчина,

Да красивей всех.

Выросла Алена,

Девушка-душа.

Ну и полюбила

Крепко Тамаша.

И Тамаш — не против,

И Тамаш был рад,

Ведь его Алена —

Настоящий клад.

Так они любились —

Двое молодых,

Только, видно, счастье

Было не для них.

Лес шумел и плакал,

Предвещал беду.

Ох, не зря Алену

Пан имел в виду!

Раз, принарядившись,

Будто на кирмаш^{19},

Со своей Аленой

К пану шел Тамаш.

В дом вошли и в ноги

Повалились враз:

«Разреши венчаться,

Осчастливь ты нас!»

Пан сказал: «Венчайтесь, —

Вам давно пора…

Но когда же свадьба?»

«Свадьба — на Петра^{20}».

Весело с невестой

Шел Тамаш домой, —

Пан такой хороший,

Добрый пан такой!

Шли они, не чуя

Ни тоски, ни бед.

А за ними мчалось

Злое лихо вслед.

Шум, и гам, и крики

Средь высоких зал:

Пан собрал магнатов,

Пан устроил бал.

Дорогие яства

На столе горой,

Дорогие вина

Потекли рекой.

Спьяну забавляться

Стали господа

Так, что даже жены

Скрылись от стыда.

Это лишь и нужно!

Все кругом пьяны.

«Девок! Дайте девок!» —

Требуют паны.

И хозяин хочет

Угодить гостям.

Погулять с девчиной

Он не прочь и сам…

Стали молодые

Мужем и женой,

Ехали из церкви,

Ехали домой.

Он глядел в глаза ей,

О любви шептал,

У нее румянец

На лице играл.

Но, как видно, счастья

Нет для молодых.

Скверные приметы

Поджидали их:

Пересек дорогу

Заяц раз и два,

Ворон закружился,

Гукнула сова.

И друг к другу в страхе

Молодые льнут.

Если бы не знать им

Тягостных минут!

Над деревней звезды

Ясные встают.

Ближе, ближе, ближе

Бубенцы поют.

Едут поезжане —

Пыль из-под колес…

Сходят молодые

На белый помост.

Вышли молодые

Под руку вдвоем.

Устлана дорога

В хату полотном.

Стали возле входа

И отец и мать,

Чтобы хлебом-солью

Молодых встречать.

Музыка играет —

Аж трясется пол.

И садятся гости

За широкий стол.

Села молодая,

Рядом молодой.

По бокам родные

Тесной чередой.

Пьют, едят, гуторят —

Никаких забот.

Заиграла скрипка,

Танцевать зовет.

Весела невеста,

Радостен жених,

И глаза, как солнце,

Светятся у них.

Вдруг — беда!.. Ватага

Панских гайдуков

Ворвалася в хату,

Словно сто волков.

«Где, — кричат, — Алена?

Выходи вперед!

На свою пирушку

Пан ее зовет!»

Гости онемели,

Речь оборвалась,

Ой, не миновала

Черная напасть!

Знали, что с молодкой

Делать будет пан.

Знали — он распутный,

Знали — он тиран.

Побледнел и страшно

Задрожал Тамаш.

Что ж это такое?

Неужель шабаш?

Для того ль Алену

В жены взял теперь,

Чтоб над ней глумился

Сластолюбец-зверь?

Как стерпеть напасти,

Как снести позор?

И Тамаш несчастный

Выхватил топор.

«Эй вы, слуги пана, —

Закричал Тамаш, —

Подлые людишки,

Как хозяин ваш!

Понапрасну, шельмы,

Вы явились к нам:

Я не дам Алены,

На позор не дам!

Пусть сгнию в остроге

Иль в яру на дне,

Не видать Алены

Ни ему, ни мне!»

И в одно мгновенье,

Глазом лишь моргнуть,

Сталь вошла с размаху

В молодую грудь.

Рухнула Алена,

Сгибла красота,

И лежит Алена,

Кровью залита.

Так окончен праздник

Молодой четы,

Тихое кладбище,

Серые кресты.

Над могилой ранней

С тех глухих времен

Поднялася липа,

С нею рядом — клен.

В зиму клен и липу

Застилает снег;

И мороз находит

Там себе ночлег.

Летом клен и липа

Зеленью шумят,

Солнышку и ветру

Что-то говорят.

Люди к ним приходят

Раннею весной.

Люди их прозвали

Мужем и женой.

Много лет промчалось,

Много лет прошло,

Многое травою

Дикой заросло.

Но преданья жили,

Шли из года в год,

О неправде черной,

Что терпел народ.

Шли от дедов к внукам,

От отцов — к сынам,

И от них в наследство

Достаются нам.

И вот этот случай,

Случай страшных лет,

Рассказал мне как-то

Седовласый дед.

Вы узнать хотите —

Что же с Тамашом,

Как он жил на свете

И к чему пришел?

В кандалы беднягу

Заковали враз.

В рудниках сибирских

Каторжник угас.

Не увидел больше

Родины своей.

Умер возле тачки

Он под звон цепей.

Ну, а пану что же?

Как и всякий пан,

Властвовал в округе,

Был и сыт и пьян.

Когда ж отменили

Крепостной закон,

Видимо, от злости

Удавился он.

Опустели залы,

Только, говорят,

Призраки в них бродят,

Словно мстить хотят.

Колядная ночка весь мир покрывает,

Над белой от снега землею бредет;

Метелица в поле гудит, завывает,

И ветер спокойно заснуть не дает.

Он воет в трубе и затихнуть не хочет, —

Звучит его песня могильной тоской;

То стонет, то плачет, то дико хохочет,

Как будто смеется над долей людской.

Дорожки и стежки метель заметает,

Невесть где болото, где пашня, где лог;

И где-то с метелицей в лад завывает,

Бредет за поживою из лесу волк.

И синее небо от звезд не светлеет,

И месяц исчез за метельною мглой,

Нахмурилась ночь, и мороз не слабеет,

Снег сыплет и сыплет, как белой золой.

Прохожему горе такою порою,

С дороги собьется, тропы не найдет,

Легко ему здесь поплатиться душою —

Метелью засыплет, зверье разорвет.

Но кто это ночью, метельной такою,

Лишился покоя и полем идет,

Идет, опираясь на палку рукою,

И сзади и спереди ношу несет?

Но кто это, хату покинув, шагает

В такое ненастье ночною порой?

Как жутко на сердце, душа замирает:

Крестьянка с младенцем плетется домой.

История старая: бедная Ганна

На хлеб заработать в поместье пошла,

Нуждою и горем гонимая рано

От хаты своей, от родного угла.

Семнадцатый год шел Ганнусе пригожей,

Ей только б теперь припеваючи жить,

Гулять, и работать, и даже, быть может,

Кого-то любить, чтоб вовек не забыть.

На зависть подругам своим, на досаду,

Красавицей девушка эта слыла,

Но вот красота отняла и отраду

И радость навек у нее отняла.

О молодость, молодость! Сколько с собою

Ты горьких ошибок приносишь подчас.

Ты сердце волнуешь, играешь душою,

Ты путаешь мысли и чувства у нас.

И я побеждал то, что жить мне мешало,

Я тоже надеялся, тоже мечтал, —

Ты ж, молодость, злою мне мачехой стала…

Да что говорить! Я тебя и не знал!

Смотрела Ганнуся на свет этот божий

И верила людям неверным она;

Была эта девушка очень похожа

На тех, что в деревне встречались и нам.

Слуг разных в поместье немало найдется —

И добрых и честных, но встретишь и злых.

Тимох лучше всех, и за ним не ведется

Поступков, которые есть у иных.

Пригожая девушка, парень пригожий —

Два любящих сердца людей молодых,

Забудут они даже свет этот божий,

Как кровь молодая взыграет у них.

Кто в юные годы любви не изведал,

Хотя бы на миг ее не повстречал?

Кто милой о чувстве своем не поведал

И ей в тишине обо всем не сказал?

И ровня и пара Ганнуся с Тимохом.

Беднячка она, да и он не богат.

Любили друг друга, жениться б не плохо, —

Но счастье прошло мимо рук, словно клад.

И парня-беднягу угнали далеко,

Забрили в солдаты — его ты не жди!

И Ганна осталась совсем одинокой,

А доля ее — хоть на свет не гляди.

Сегодня, в такую-то стужу, плетется

С несчастьем своим и с отрадой своей,

Хоть воет метель и хоть дико смеется,

Как люди чужие, хохочет над ней.

Идет и идет. Снег все падает с неба,

И плачет ребенок. Ночь, жутко… беда.

В котомке краюха промерзшего хлеба,

Фунт сала, что дали за труд: коляда.

Идет по сугробам, по снежной дороге, —

Как путь этот трудный ее истомил, —

А ветер холодный и руки и ноги

Давно заморозил и заледенил.

Лежит среди поля широкого

В постели пуховой из снега, —

С ребенком усни, одинокая,

Не встретить вам лучше ночлега.

Не бойтесь, от ветра и холода

Метелица снегом укроет,

Затянет вам песню протяжную,

И волк с нею вместе завоет.

Но посвисты вихрей могильные

И жалоба волчья над бором

Пускай не пугают вас, бедные,

Печальным своим приговором.

И небо такое ненастное

Пускай не страшит темнотою,

И ваша судьба горемычная

Пускай вам не кажется злою.

Иль хаты встречали вас ласковей,

Чем это вот снежное поле?

Скажи мне, жена ты безмужняя,

Была ли светлей твоя доля?

Жила ль с тобой молодость ясная,

Что песни веселые пела,

Могли ли жалеть люди добрые?

Что люди? Какое им дело?

Подумай, моя горемычная,

Я в песню сложу твои думы,

С тобою споем мы протяжную,

Споем под метельные шумы.

Всю жизнь обездоленный стонет,

Дней лучших ему не видать,

Царь-голод несчастного гонит

Кровавого хлеба искать.

И хату спешит он оставить, —

Да вряд ли имел он ее, —

От бедности хочет избавить

Свое горевое житье.

И вот уж бедняк богачами

Затравлен, кругом обойден,

Он днями идет и ночами,

С дороги сбивается он.

Он в сети легко попадает,

Что недруг расставил тайком.

Богатый беднягу лишает

Всей силы, как есть, целиком.

Заплатит жестокой обидой

За кровь, за мозоли, за труд,

Медяк ему даст он для вида:

Работал, мол, ты не за кнут.

Всю силу возьмет понемногу,

Признает негодным к труду,

Погонит тернистой дорогой

На горе ему, на беду.

Утратит бедняк несчастливый

Здоровья и силы расцвет,

Пойдет через бор, через нивы

С бедняцкой котомкою в свет.

Ты, видно, уж дремлешь, девчина!

Не спи, мы еще пропоем!

Эй, что там, калина-малина!..

Нам петь будет легче вдвоем.

Ты песнею будешь довольна,

В ней горькое горе твое,

Ну, слушай, хоть сердцу и больно,

С твоей моя доля поет!

Ты помнишь, Ганнуся, как матушка в лапти

Впервые тебя обрядила,

Как ты подрастала и жесткую, грубую

Рубашку на теле носила?

Ты, в поле трудясь, голодала и плакала,

Ты вдоволь не видела хлеба,

На пастьбу гоняла ты стадо крестьянское,

Не видела милости неба.

Томил тебя зной, ты, одетая в рубище,

Слезой обливалась кровавой.

А осень студила ненастьем безжалостно,

Ты зябла в одежде дырявой.

И шла ли ты в поле широкое, вольное,

И шла ли обратно ты с поля,

Никто не встречал тебя лаской приветливой —

Ни свой, ни чужой и не доля.

Ты выросла, стала пригожею девушкой,

Но жизнь тебе горькую дали,

Семья твоя бедной была, обездоленной, —

И в люди тебя отослали.

Послали на хлеб тебя черствый и горестный,

Бездомной по людям ходила,

Не зная заботы и ласки родительской,

Навек ты себя погубила.

Все смотрят теперь на тебя, на заблудшую,

И все над тобою смеются,

И кровью все сердце твое обливается,

И слезы из глаз твоих льются.

Еда не мила тебе вовсе хозяйская,

Кусок, этот считанный каждый,

А в зыбке от крика дитя надрывается,

Наследник твой плачет сермяжный.

Ни мать, ни отца этим ты не утешила,

С ребенком ты лишняя в хате,

С работы тебя рассчитали, уволили

И отняли хлеб у дитяти.

Что ждет тебя нынче, жена ты безмужняя?

На свет ты сквозь слезы лишь глянешь.

Ты больше венка не наденешь девичьего,

На место невесты не сядешь.

Теперь навсегда твоя молодость сломлена,

Она темной ночи тоскливей, —

На этой дороге, в такую метелицу,

Пожалуй, ты будешь счастливей.

Метель, как ребенка, пушистою белою

Пеленкой тебя спеленала,

Внизу постелила и сверху закутала, —

Ты лучших ночлегов не знала.

Не знала, не правда ль? Как сладко сегодня ты

С ребенком уснула, не дышишь.

Спи! Песни, пропетой тебе, моя бедная,

Ты больше теперь не услышишь.

Усни ты, пока еще солнышко красное

Не вышло гулять над землею.

А может, заснешь навсегда, горемычная,

Чтоб век не бороться с судьбою.

Вечно не может мучить метелица,

Вечно не может ночь нависать,

Зимнее небо солнцем засветится,

Ветер немеет, туч не видать.

Искрится белое поле холодное,

Бор говорливый тихо стоит.

Дикая песня волчья голодная

Больше над полем уже не гудит.

Радостно всходит утро пригожее,

Светит над белой от снега землей,

Тихо сияют дали погожие,

Будто и не было бури ночной.

Гомон и скрип из деревни доносятся,

Солнышко всех разбудило и тут,

Дым, поднимаясь над крышами, клонится, —

Знак, что под ними люди живут.

Люди проснулись, из хат выбираются,

День коляды они встретить хотят.

Пар изо рта на мороз вырывается,

В инее брови, щеки горят.

Заняты бабы работою важною —

Все сковородники в дело идут;

Ждут и заботы и хлопоты каждую —

Праздник сегодня — блины пекут.

Ганнина мать встала ранью рассветною,

Мужа и дочку ждет на блинки,

Дров принесла она в хату бедную,

Печь затопила — ставит горшки.

В сотый уж раз она, может, с тревогою

В окна смотрела из хаты на двор:

Уж не беда ли случилась дорогою —

Что-то не едет с Ганной Егор.

Утром вчера он в дорогу отправился,

Думал вернуться к ночи домой,

С тощей лошадкой, наверно, намаялся

В поле такой непогожей порой.

Что за причина, что так задержался?

Трудно понять ей, как ни тужи:

Может, в сугробах где заплутался,

Может, заехал к родне в Рубежи.

Скрипнули сани… В окна морозные

Старая смотрит с тревогой на двор,

Смотрит, глаза напрягая слезные,

Видит — в ворота въезжает Егор.

«Где же, где Ганна?» — мать убивается.

«Разве и дома ее еще нет?»

И у обоих сердце сжимается,

И помутился в глазах белый свет.

Ганна в то время другою дорогою

Шла, когда ехал за нею отец.

«Думал, что дома, — сказал он с тревогою. —

«Нет ее. Где ж она, где наконец?»

Ищут напрасно в селе, у околицы,

В церковь идут, чтоб на свечку подать.

Стонет старик, а старуха все молится, —

Ганны не видно, нигде не слыхать.

С тех самых пор, как беда приключилася,

Стало поверье в народе ходить:

Если столбушкой метель закружилася,

Небо бедой начинает грозить,

Поздней порой у леска недалекого

Призрак увидишь — охватит страх,

Выбраться хочет из снега глубокого,

Ищет дорогу с ношей в руках.

Кто ни идет, кто ни едет — пугается,

Встретить такое путник не рад,

Полураздетый призрак шатается,

Косы растрепаны, очи горят.

Вырвана грудь до костей, и ужасная

Рана зияет, страх наводя.

Кровь из нее льется красная-красная,

Руки к груди прижимают дитя.

Жалобно стонет, песню печальную,

Страшную песню слезно поет, —

Слышат такую песню прощальную

В час, когда смерть к изголовью придет.

Песню о тех, что с миром разлучены,

И о потерянном в жизни пути,

Песню о матери бедной, замученной —

Молит ее обогреть, подвезти.

Крестятся люди, каждый пугается.

Страшное место обходит скорей,

Снова виденье в лес удаляется

С песней, с котомкой, с ношей своей.

В памяти это преданье далекое

В селах и ныне еще берегут:

В чаще сосновой яму глубокую

«Ганниным яром» люди зовут.

Скажет мне добрый читатель с досадою:

«Снова ты грустную песню поешь.

Ею ты сердце нам не порадуешь, —

Может, иную нам в дар принесешь?

Чтоб вместо снега над нашею нивою

Видели мы ликованье весны,

Видели Ганну живую, счастливую,

Чтобы ей снились веселые сны».

Знаю, друзья, вы неласково встретили

Полную горечи песню мою,

Вашу недолю беру я в свидетели,

Ею я мысль подтверждаю свою.

Дайте мне лето, где б землю печальную

Буря не била, не гнула людей,

Дайте мне хату, хотя бы случайную,

С вечно живущей радостью в ней.

Ночь опустилась тенями могильными,

Гибнет и старый и малый, — смотри —

Слабые гибнут, обижены сильными,

Стонут, горюют с зари до зари.

Цепи да казни, злоба звериная, —

Кто только в жизни их не терпел, —

А человека, считая скотиною,

И пожалеть никто не хотел.

К вечным страданьям горем приученный

Бедный не видит невзгоды своей,

Если ж порою и плачет, измученный, —

Ты хоть, читатель, его пожалей.

Меж болот-пустырей белорусской земли,

На прибрежье реки быстротечной,

Дремлет памятник дней, что ушли-утекли,

Обомшелый курган вековечный.

Ветви дуб распустил коренастый над ним,

В грудь сухие впилися бурьяны,

Дикий ветер над ним стонет вздохом глухим,

О минувшем грустит неустанно.

В день Купалы там пташка садится, поет,

А в филипповки^{23} волк завывает,

Солнце в полдень там косы свои расплетет,

Ночью ясные звезды сверкают.

Тучи в небе прошли, может, тысячу раз,

Били грозы от края до края, —

Он, как память людская, стоит напоказ…

Только ходит легенда такая.

На горе на крутой, над обвитой рекой,

Лет назад тому сотня иль боле

Белый замок стоял неприступной стеной —

Грозно, хмуро глядел на раздолье.

А в ногах у него расстилался простор

Сосен стройных и пахоты черной,

Деревушек и хат обомшелых узор,

Где рабы властелину покорны.

Князь-владелец известен был свету всему,

Неприступный, как замок нагорный,

Кто хотел не хотел — бил поклоны ему,

Спуску он не давал непокорным.

Над людьми издевался с дружиной своей:

Стражи князя — и дома и в поле;

Гнев копился в сердцах угнетенных людей

И проклятия горькой недоле.

В замке княжеском свадьба однажды была:

Замуж дочку-княжну выдавали,

Вин заморских река, разливаясь, текла,

Звуки музыки даль оглашали.

И немало на свадебный пир, как на сход,

Собралось богачей с полумира,

Все в роскошных одеждах, — дивился народ,

Он не помнил подобного пира.

День-другой уже в замке гульба эта шла,

Громко гусли и чарки звенели;

Что ни день, то потеха иная была,

У гостей было все, что хотели.

Третий день наступил — князь придумал одну

Для дружины потеху-забаву:

Приказал он позвать гусляра-старину,

Гусляра с его громкою славой.

Знал окрестный народ гусляра-звонаря,

Песня-дума за сердце хватала,

И о песне о той старика дударя

Сказок дивных сложилось немало.

Говорят — только к гуслям притронется он

С неотступною вольною песней, —

Сон слетает с ресниц, затихает и стон,

Не шумят тополя и черешни

…

Пуща-лес не шумит, белка, лось не бежит,

Соловей-пташка вдруг затихает,

И река меж кустов, как всегда, не бурлит,

Плавники свои рыба скрывает.

Притаятся русалки и леший седой,

Чибис «пить» не кричит, замолкает,

И под звоны гусляровой песни живой

Для всех папоротник расцветает.

Из деревни глухой гусляра привели

Слуги княжьи в тот замок богатый,

На крыльце посадили меж кленов и лип,

На кирпичном пороге магната.

Домотканая свитка — наряд на плечах,

Борода, словно снег, вся седая,

Полыхает огонь в его грустных очах,

На коленях легли гусли-баи.

Вот он пальцами водит по звонким струнам,

Петь готовится, строй проверяет,

Бьется отзвук от струн по холодным стенам

И под сводом, дрожа, замирает.

Вот настроил и к струнам, склоняясь, приник,

Не взглянув на пирушку ни разу,

Белый, белый, как лунь, и печальный старик:

Ожидает от князя приказа.

«Что ж молчишь ты, гусляр, нив, лесов песнобай,

Славой хат моих подданных славный?

Спой нам песню свою да на гуслях сыграй —

И с тобой расплачусь я исправно.

Запоешь по душе, на утеху гостям,

Гусли полные дам я дукатов^{24};

Если ж песня твоя не понравится нам, —

То пеньковую примешь ты плату.

Знаешь славу мою, знаешь силу мою…»

«Нет людей, что тебя бы не знали.

И о том, что я знаю, тебе я спою…»

«Ну, старик, начинать не пора ли!»

Не ответил ни слова тут князю гусляр,

Лишь нахмурил он брови седые,

Раздается под сводами первый удар,

И заплакали струны живые.

«Гей ты, князь! Ты прославлен на весь белый свет!

Не такую задумал ты думу, —

Гусляра не подкупят ни золота цвет,

Ни пиров твоих пьяные шумы.

Не продам свою душу за золото я,

И не правит закон гуслярами:

Перед небом ответ держит песня моя,

Рядом с звездами, с солнцем, с орлами.

Лишь поля да леса могут ей приказать,

Правят только они гуслярами,

Волен, князь, заковать, волен голову снять —

Только дум не скуешь ты цепями.

Славен-грозен и ты, и твой замок-острог,

Льдом от стен его каменных веет,

Твое сердце — как этот кирпичный порог,

И душа, словно склеп, холодеет.

Посмотри, властелин, ты на поле свое:

За сохою там пахарь плетется,

А слыхал ли ты, князь, о чем пахарь поет,

Знаешь, как этим людям живется?

Ты в подвалы свои загляни лучше, князь,

Что под замком ты сам понастроил:

Братья корчатся в муках там, брошены в грязь,

Черви точат их тело живое.

Разве золото все, что ты хочешь, затмит?

Приглядись-ка: всего не затмило, —

Кровь на золоте этом людская горит,

И твоя не сотрет ее сила.

Ты усыпал брильянтами бархат и шелк —

Это сталь кандалов заблестела,

Это висельных петель развитый шнурок,

Это рук твоих черное дело.

На столе твоем яства, а что под столом?

Кости умерших в тяжкой неволе.

Утешаешься белым и красным вином —

Это слезы сиротской недоли.

Замок выстроил ты, и глазам твоим мил

Стен его отшлифованный камень —

Это памятки-плиты безвестных могил,

В них — сердец каменеющих пламень.

Любо слушать тебе этой музыки звон:

Ты находишь в ней, князь, наслажденье,

Но ведь в музыке этой проклятия стон

И тебе, и твоим поколеньям.

Побледнел и дрожишь ты, владыка земной,

И вся дворня твоя онемела…

Что ж, настала пора расплатиться со мной!

Ты прости, если спел неумело!»

Князь стоит, князь молчит, злоба бьет из очей,

Звуки стихли, ни шуток, ни смеха…

Думал князь, размышлял, стукнул саблей своей,

Только лязгом откликнулось эхо.

«Эй ты, солнцу родня, не затем тебя звал

Я на свадьбу из милости княжьей.

Ты безумный, старик! Кто тебя где скрывал?

Ты, знать, выродок голи сермяжной.

Как осмелился ты против князя восстать

И вызванивать трели пустые?

Что ж, немалою платой сумею воздать

Я за дерзкие речи такие.

Платой княжеской я расплачусь с храбрецом,

Ты не хочешь дукатов — не надо!

Старика вместе с гуслями — в землю живьем,

Пусть он панскую знает награду!»

И схватили тогда гусляра-старика,

Вместе с гуслями звонкими взяли

И на берег крутой, где шумела река,

На погибель седого пригнали.

В три сажени тут вырыли ров шириной,

Старика-гусляра в нем зарыли

И насыпали холм трехсаженный крутой,

Кол высокий осиновый вбили.

Не тесали и гроба ему столяры,

И ничьи не заплакали очи,

Смолкли гусли, замолк и гусляр — до поры:

Все затихло, как позднею ночью.

Только княжеский замок гудел, не молчал:

Гости музыке в такт хохотали,

Князь вина не одну уже бочку кончал,

Шумно, весело свадьбу играли.

За годами года потекли чередой…

На песчаном холме гусляровом

Распустилась полынь, вырос дуб молодой,

Зашумел непонятным он словом.

Может, сотня прошла, может, более лет,

Но хранится преданье в народе,

Будто в год один раз ночью с гуслями дед,

Бел как снег, из кургана выходит.

Гусли ладит свои, струны звонко звенят,

Он играет рукой онемелой

И все что-то поет, чего нам не понять,

И на месяц глядит он на белый.

Говорят, кто поймет, что звучит в песне той,

Горя горького как не бывало.

Можно верить всему, только слушай душой…,

У курганов преданий немало.

То не буря лес колышет,

То не волки воют,

Не разбойники проходят

Буйною толпою, —

На Украйне пан Потоцкий,

Из Канева родом,

С бандою своей лютует

Над бедным народом.

Где попало он пирует,

Пьет и угощает

И ни старым и ни малым

Шуток не прощает.

Если же краса девичья

Пану попадется,

Обесславит, обесчестит,

Вдоволь насмеется.

Стоном стонет Украина,

Пана проклинает,

Но Потоцкого богатство

От беды спасает.

По сегодня у людей он

Проклят при вспомине

На родной на Беларуси

И на Украине.

В селах как его прокляли,

Так и проклинают,

И его в палатах панских

Только вспоминают.

О пригожей Бондаровне

И о пане этом

Песня с той поры далекой

Разнеслась по свету.

Жил в то время в Берестечке

Славный Бондаренко.

У него дочь Бондаровна.

Поглядеть — паненка.

Красоты такой на свете

Не было, не будет:

О ней люди говорили,

Словно бы о чуде.

Как малина ее губы,

А лицо — лилея,

Словно звезды ее очи,

Взглянет — свет милее.

С плеч спадают ее косы,

Золотые косы,

И искрятся, как на солнце

Алмазные росы.

Всем взяла: красивым станом

И высоким ростом,

В люди выйдет — загляденье,

Королевна просто!

Вот в корчме она сегодня,

Сердцу лишь послушна,

Шутки шутит с казаками,

Вся, как тень, воздушна.

В пляску первою выходит,

Хороша, нарядна,

Всех собою удивляет,

Как заря — отрадна.