Стихотворения и поэмы

Не ищите, не просите

Светлых песен у меня,

Только песню заиграю —

Жжет печаль сильней огня.

Я шутил бы и смеялся,

Чтобы вас развеселить,

Да на жизнь вокруг посмотришь —

Начинает сердце ныть.

Несчастлива наша доля:

Ничего нам не дала.

Не ищите цвета в поле,

Ведь весна к нам не пришла.

Край родимый, край наш бедный!

Лес, болото да песок…

Там лужок едва приметный,

Частый ельник — невысок.

А туман — стена сплошная!

Все закроет невзначай.

Ой, сторонка ты родная!

Ой, забытый богом край!

Наше поле плохо родит,

Нищий тут живет народ.

Весь в грязи он, бедный, ходит,

Льет над пашней тяжкий пот.

Пригорюнились избушки,

Глянешь — сердце защемит,

На дворе — зола да стружки,

Мусор кучами лежит.

Крест замшелый при дороге,

Купа тощих тополей…

Так тоскливо, что в остроге,

На кладбище — веселей.

А как песня понесется —

Сколько муки в песне той!

Эх, бежать, куда придется,

От той песни проклятой!

Край родной, родное поле,

Ты глядишь, как сирота,

Грустен ты, как наша доля,

Ты — как наша темнота.

Каты-лиходеи,

Паны-богатеи!

Мы зовем на суд вас,

Подлые злодеи!

Вас зовет к ответу

Бедный да голодный,

Спрашивает смело

Голос всенародный:

«Чьими же руками

Жар вы загребали?

И на чьи вы слезы

Счастье покупали?

И за что, скажите,

Нас прикладом били,

Били-катовали,

Голодом морили?

Чьим трудом-заботой —

Отвечайте, каты, —

Строили вы замки,

Пышные палаты?

Всё у нас забрали, —

Что же принесли вы?

То не наше ль поле

Смотрит так тоскливо

И не наша ль это

Нива — в пол-аршина?

Не у нас ли в хлебе

Каждый год мякина?

Чья земля песчана,

Поле каменисто?

В чьих сараях пусто,

В чьих амбарах чисто?

Чьи овины, хаты

Гнутся сиротою?

Чьи струятся слезы

Летом и зимою?

Чья скотина бродит

По земле бесплодной,

Без травы, без корма

Гибнет ежегодно?

Чьи, скажите, песни

Ходят полем, бором,

Жалуются, стонут

И звучат укором?»

Слушайте же, каты,

Бойтеся сермяги!

Много в сердце гнева,

Много в нас отваги.

Вас давно веревки

Наши ожидают,

И по вас осины

Слезы проливают.

Льется Неман по долинам,

Светлый, чистый, как роса;

Проложил он путь свой длинный

Сквозь зеленые леса.

Ты, наш Неман, вечно с нами!

Поишь ты и кормишь нас.

Ты кипучими волнами

Бедный челн бросал не раз.

А весною на просторы

Древний дуб, лютуя, гнал,

Подымал ты льдины-горы,

Луг и поле заливал.

Затоплял леса и долы,

Все смывая невзначай,

За плотами плот тяжелый

Уносил в далекий край.

Сколько раз рыбачий невод

По твоей гулял волне.

Ой ты, Неман, быстрый Неман!

Сколько дум принес ты мне!

Ты знаком с постылой долей,

С горькой долей мужика.

Ты слыхал в пустынном поле

Причитанья бедняка.

Вечерами над тобою

Плакала свирель не раз,

Как слезинка за слезою,

Песня падала в тот час

…

А у берега, под дубом,

В ночь ненастную рыбак

Под разодранным тулупом

До утра дрожал, бедняк.

В непогоду ветер шалый

Лозы над тобой сгибал,

И в тебе косарь усталый

Пот кровавый омывал.

Над тобою месяц круглый

В ясном небе тихо плыл,

И с тобой, высокий, смуглый,

Лес шептался-говорил.

Ты прошел сквозь край раздольный

Белоруса-мужика…

Ты наш чистый, ты наш вольный

Неман — быстрая река.

Встаньте, хлопцы, встаньте, братья!

Встань ты, наша сторона!

Ведь не зря к нам сквозь ненастье

Шлет тепло свое весна.

Иль мы сил своих не знаем?

Иль нам руки бог связал?

Иль над бедным нашим краем

Луч свободы не блистал?

Выйдем вместе на работу,

Дружно встанем, как стена.

И стряхнет с себя дремоту

С нами наша сторона!

«Что ж, Григорий, поправляйся:

Слухи есть — земли дадут!

Не хворай, брат, поднимайся,

Веселей берись за труд».

«Эй, Никола, брось нас тешить!

Стар ты, сед, а как дитя.

Нет, не будет нам житья,

Коль панов не перевешать!..»

Десять лет Никола думал,

И взбрело на ум ему:

Посадили в Думе с паном

Янку, Гришку да Кузьму.

Недель восемь посидели —

Разозлился Николай,

Дал по шапке депутатам^{41}:

Мол, манатки собирай!

Ой, чего же мы дождались!

Обманул ты нас, царек!

Чтоб тебе дал бог на старость

Лапти, посох и мешок!

Нет ни хлеба, нет ни соли,

Ни купить нам, ни продать…

Никогда царю не верьте,

Подведет он нас опять.

Мы ходим, спотыкаемся,

Шатаемся, как пьяные,

Мы с голодом сроднилися,

Истерзанные, рваные.

Осмеяны, обруганы,

Идем, совсем заплеваны.

Богатыми обмануты,

Неволею окованы.

В густой грязи затоптаны,

В глухие щели брошены,

И видеть нам не велено,

И слышать не положено.

Одно мы знаем на твердо:

Хоть и от века маемся,

А все-таки когда-нибудь

Мы с правдой повстречаемся.

Ты скажи мне, тьма глухая:

Долго ль будешь ты лежать?

Долго ль будет дума злая

Сердце грустью колыхать?

Не шуми ты, лес высокий,

Песнь тоски не напевай,

Дней счастливых, дней далеких

В песне той не вспоминай!

Не видать моей дороги —

Горы, лес, болота, грязь…

Сколько скорби и тревоги

В этот тяжкий, темный час!

Где ж дороженька иная?

Я стою, ответа нет,

Ночь вокруг лежит глухая

Иль сошелся клином свет?

Так скажи мне, тьма глухая:

Долго ль будешь ты лежать?

Долго ль будет дума злая

Сердце грустью колыхать?

Не горюй, что солнце низко,

Что тосклив короткий день,

Не горюй, что осень близко,

Что легла на землю тень.

Не горюй, что снег холодный

Скроет землю от очей;

Не погибнет край твой родный

В этой темени ночей!

Верь, брат, времечко настанет —

Сгонит снег с полей весна,

Тихо с неба солнце глянет,

Зацветет твоя страна.

Не горюй, что тяжко стало

Жить в извечной темноте,

Что судьба нас в крюк сгибала,

Что живем мы в нищете.

Не горюй, что туч отары

Бродят — солнца не видать,

Что в ночи сильней пожары

Стали небо заливать, —

Дымом все пойдет лихое,

Все, что давит нас и гнет.

Верь, брат, время золотое

В край родимый наш придет.

Где ты, моя доля,

Где ты, я не знаю.

Иль судьба судила

В жизни быть мне с краю?

Иль то люди злые

Счастье отобрали,

На моей дороге

Ямы покопали?

Иль за грех заклятый

Я не знаю доли,

Как забытый колос

На крестьянском поле?

Оттого ль горюю,

Что искал на свете

Я тепла и солнца

И вздыхал о лете.

Песни горевые

Мне в удел достались.

Много дум тоскливых,

Что в слезах рождались,

Чтоб чужие слезы

Я смешал с своими…

Только сердце злое

Разве тронешь ими?

Будут плакать очи,

Сердце надрываться,

Не легко мне, видно,

С долей повстречаться.

«Что ты грустен? — мне сказали. —

Что поешь ты все про горе?

Эти песни — крик печали,

Слезы ветра на просторе.

Ты сложи нам песню воли,

Чтобы дух наш разыгрался,

Чтоб напев широкий поля

В струнах сердца отозвался.

Чтоб на нас весна дышала,

Грела душу теплотою,

Чтобы сердце нам ласкала

Тихим счастьем, добротою».

«Ой вы, люди! Нет ведь воли:

Мысли скованы цепями,

На пустом, бесплодном поле

Злобный вихрь шумит над нами.

Я ли сердцем не болею?

Я ль душою не томился?

Но пою я, как умею, —

Радость петь не научился».

Дрянь мое житьишко,

Все идет не в лад,

Мне кричат повсюду:

«Осади назад!»

Боже ты мой милый!

Бьюся я, как гад,

Ведь куда ни кинусь:

«Осади назад!»

Сватал я девицу,

Ловок был мой сват,

Но дошло до дела:

«Осади назад!»

Девушка что надо!

Да сосед Кондрат

Ножку мне подставил:

«Осади назад!»

Раз попал я в город,

В городе — парад.

Лезу я поближе:

«Осади назад!»

Нет зерна в амбаре,

Жито выбил град.

«Старшина, дай ссуду!»

«Осади назад!»

Без гроша оставшись,

Я работать рад.

«Нет ли работенки?»

«Осади назад!»

Весь я оборвался,

С головы до пят.

«Помогите, люди!»

«Осади назад!»

Сына вывесть в люди

Захотел Игнат.

«Господа, вот сын мой!»

«Осади назад!»

Хлеб в село прислали,

Для голодных клад;

Я иду с мешочком:

«Осади назад!»

Голову имею,

Был бы депутат,

Ну, так ценза нету^{42} —

«Осади назад!»

Правда (что таиться!),

Был и мой перед:

Два разочка в жизни

Вышел я вперед.

Взбунтовал село я.

Ой, был тяжкий год!

Приезжает пристав:

«Выходи вперед!

Это ты, мерзавец,

Взбунтовал народ?

Гей, городовые!

Дать ему «вперед»!»

Конституцию ввели,

Отворили двери

И в острог нас повели^{43},

Стали бить, как звери.

Витте^{44} важно заявлял:

«Помните свободу!»

После ж кукиш показал

«Верному народу».

Речь вели насчет земли^{45}

В Думе депутаты.

Им кулак преподнесли —

Разошлись по хатам.

Наш епископ Михаил,

Туровский и Минский,

Только черной сотне мил^{46} —

Делает по-свински.

Стаей гончих по Руси

Пристава летают,

Травят нас: «Куси! Куси!»,

Словно дичь, стреляют.

Развелося, как грибов,

Стражников ретивых,

От кокард их и шнуров^{47}

Покраснели нивы.

Сколько всяких строгих мер —

Ни конца ни краю.

Конституцию теперь

Мы отлично знаем.

Чахлая рожь пополам с лебедою,

Колос все гнется зерном до земли.

Здесь несчастливою, видно, порою,

Зерна бросая, с лукошком прошли.

Жницы с серпами прошли спозаранок,

В лапти обулись, а кто — босиком.

Нива не радует взора крестьянок,

Нива пустым шелестит колоском.

Жарче, все жарче… Горячее поле,

Жницы работа безмерно тяжка!

Плечи и спину им сводит до боли,

Деревенеет, слабеет рука.

Спутано жито, цепляется колос,

Горстку пажнет — распрямится жнея,

Натуго свясло завяжет, как пояс…

Тяжкая, жница, работа твоя!

На поле тихо, а полдень горячий!

Жарко, ни кустика, просто беда.

Только услышишь — ребенок заплачет,

Только над ухом жужжат овода…

Как посмотришь, боже милый,

Что с людьми творит почет…

Ставши старостой, Кирила

До отвала ест и пьет.

У него и кони гладки,

В клети много полотна,

Все дела его в порядке,

Ходит павою жена.

У него ума палата,

С башлыком армяк хорош,

Новая, на диво, хата,

Денег — за год не сочтешь.

С писарями чай лакает,

Растолстел — как три снопа.

Он частенько зазывает

В гости местного попа.

В карты режется с панами,

Словно сам с рожденья пан;

Разозлясь, стучит ногами

И кричит: «Дурак! Болван!»

А недавно, боже милый,

Как и все, он был мужик.

Где же пузо взял Кирила?

Отчего здоров как бык?

Я мужицкий сынок:

Ни двора, ни кола!

Поле — желтый песок,

Хата в землю ушла.

Не живу, а гнию,

Словно мышь в западне.

Видишь долю мою:

Крест тяжелый на мне!

Я болота сушу,

Надрываю живот,

За бесценок кошу,

Рою землю, как крот.

Каждый угол глухой

Своим телом подмел,

Лес расчистил густой

И дороги провел.

Да не езжу по ним,

А шагаю пешком

По тропинкам глухим

Без сапог, босиком.

Сколько замков возвел,

Сколько фабрик, мостов —

А сам гол как сокол,

Побираться готов.

Под окошком не раз

Я с котомкой ходил,

Подаянья у вас

Христом-богом просил.

Меня мочит роса,

Меня солнце палит,

Запою — лишь слеза

На глаза набежит.

Исходил я весь свет,

Труд свой всюду пронес.

Где, в каком краю нет

Моих слез, горьких слез?

То не дуб вековой

Заскрипел, застонал, —

Это я, молодой,

Богу душу отдал.

Мерно колокол бьет,

Стонет в далях сырых.

Дьяк, гнусавя, поет

На поминках моих.

На могиле моей

Крест подгнивший стоит,

А над грудой костей

Вольный ветер шумит.

Я мужицкий сынок —

У меня нет дорог.

Моя школа — шинок,

Моя доля — острог.

Торбы за плечами,

Вдавленные груди, —

Вот на сплав толпами

Двигаются люди.

  Необуты ноги,

  Лицо загорело,

  Рубищем убогим

  Чуть прикрыто тело.

Сзади чуть ступает,

Хлеб везет кобылка, —

Злобно понукает,

Бедную, Кирилка…

  Солнце жжет жестоко,

  Лист не колыхнется,

  По спине широкой

  Пот ручьями льется.

Серебром сверкает

Неман, как зеркальный.

Долго не стихает

Шум и говор дальний.

  Слышна перебранка,

  Слышен голос бодрый:

  «На барбару, Янка!^{48}

  Бери гартоль[2], Пётра!

Опускай шырыгу^{49},

Прысом^{50} двигай влево!

Попроворней! Мигом!

Не зевать там, эй, вы!»

  Кормовой без толку

  Толстый руль толкает.

  Головной Миколка

  Бедняка ругает.

Ломит плот дугою,

Вот на берег сбросит,

Быстрою волною,

Точно змея, носит.

  На мели застряли.

  Крик, сердитый голос.

  Порты поскидали,

  Все в воде по пояс.

Бомы ухватили:[3]

«Рразом, хлопцы, рразом!

Ну же, что есть силы!

Ну, еще наляжем!»

  А на самой зорьке

  Ветер расшумится, —

  Плотовщик в каморке

  Спать без сил ложится.

Плотовщик в походах

Знает стужу, холод,

Знает он невзгоды,

Знает он и голод.

Что ж? Нужда погонит —

Силы зря и тратишь;

Кости только ломит,

Как простуду схватишь.

  Эх ты, доля, доля!

  Голод да забота!

  Не своя тут воля,

  Не своя охота.

Средь пригорков над рекою

Приютилось сиротою

Наше бедное село;

Стрехи старые замшели,

Хаты сгорбились, осели,

Будто в землю все вросло.

Сбились в кучи, как в испуге,

Наши жалкие лачуги,

Тряпкой заткнуто окно.

Школа наша развалилась, —

Подточила стены сырость,

И забор подгнил давно.

Как старушка с грустным взглядом,

Вербочки кривые рядом

Одинокие стоят.

Неман корни омывает,

Ветер веточки качает,

Листья жалобно шумят.

На пригорке в отдаленье —

Пустошь, холмики, каменья:

Смерти горестной приют.

В черных ямах, под крестами

Перемытые слезами,

Кости родичей гниют.

Плачут ветры над могилой,

С песней скорбной и унылой

Уносясь на крыльях вдаль.

Как припомнишь угол родный,

Край заброшенный, голодный, —

Сердце защемит печаль.

Мы молчали, как немые,

Мы вздыхали что ни час,

Грызли думы нас лихие,

Слезы падали из глаз.

Мы брели во мгле ненастья,

Среди муки, среди яла;

Злой туман глаза нам застил,

Тень от туч на нас легла.

Боль обид мы с детства знали,

Тот бранил нас, этот сек,

Гордость нашу в грязь втоптали,

В нас заплеван человек.

Пусть же свет науки новой

Словно солнце заблестит,

Пусть родным, свободным словом

Наш народ заговорит.

Ветер дует, плачет горестно,

В печь со свистом забивается,

До сих пор мне это пение

Наяву припоминается.

Помню: хата обветшалая,

А кругом леса дремучие,

Крыши ветками касается

Ива старая, плакучая.

Полночь зимняя, холодная,

Ветер злой не унимается,

А по лесу грозный гул идет,

Трубным звуком разбегается.

И в печи все ветер песенки

Знай выводит тонким голосом

И по крыше снегом шоркает,

Словно жита спелым колосом.

То несмело в двери стукнется,

Будто нищий в хату просится,

То закружится под окнами,

Горький плач его доносится.

И притихнет на минуточку,

Видно, силы набирается.

Ноет сердце, разрывается,

Песне ветра отзывается.

Помню, помню свою хату я,

Обветшалую, далекую,

А как вспомню, обоймет печаль

Мою душу одинокую.

Шум затих по коридорам,

  Люди приумолкли.

На замок закрыты крепко

  Тесные каморки.

Замер звон цепей железный,

  Замер звон унылый…

Смотрит злобно, смотрит дико

  Этот дом постылый.

Люди спят. На грязных нарах —

  Тел нагроможденье.

Мучат бедных арестантов

  Тяжкие виденья.

Сон тревожный, воздух спертый

  Не дают покоя…

Эх, напрасно пропадает

  Время молодое!

Лампа светит и не светит…

  Грустно и обидно.

Сквозь решетку глянешь в темень —

  Ничего не видно.

Только видно: чуть заметный

  Огонек мигает.

Только слышно: вольный ветер

  Песню запевает.

Глухомань, ночь, снега,

Бор столетний шумит.

Тихий дом лесника

Одиноко стоит.

Волчьим оком окно

В тьме полночной блестит.

Дети спят уж давно,

Мать за прялкой сидит.

Сучит нитку она,

Все кудельку прядет.

Глушь, леса, тишина,

В дверь метелица бьет.

Воет ветер, как зверь,

Стонет вяз над стрехой;

Жутко в чаще теперь,

Только в доме — покой.

Но привыкла она

До полночи сидеть

И сквозь стекла окна

Ночке в очи глядеть.

А в трубе-то опять

Ветер песню завел,

Начал биться, стонать,

Сбросил вьюшки на пол.

«Мама, страшно мне тут,

Я боюся один;

Чертенята ползут

Из-под старых овчин», —

Младший сын Василек

Маму кличет к себе.

«Бог с тобою, сынок,

То приснилось тебе!

Чудачок, никого

Нет в овчинах, молчи!

Я сынка моего

Охраняю в ночи».

«Мама, сядь на постель.

Слышишь? Чей это плач?»

«То, мой мальчик, метель

Мчится по лесу вскачь».

«Мама, баба-яга

Бьет по крыше метлой…»

«Это, детка, снега,

Это ветер шальной».

«А что нужно ему?

Отчего он не спит?

Он зачем, почему

В наши двери стучит?»

«Ой ты, баловень мой!

Ты, я вижу, храбрец!

Не тревожься, родной,

Засыпай наконец!

Ветер добрый, сынок».

«Он живой или как?»

«Спи, усни, голубок!

Это — вздох, это — мрак».

«Что он делает?» — «Кто?»

«Вздох тот самый, скажи!»

«Да неведомо что

Ты болтаешь! Лежи…»

Василек вдруг притих,

Ветер в чаще крепчал,

На руках ледяных

Ветер сосны качал;

Ветер выл, словно зверь,

В непроглядную тьму.

«Где мой тятя теперь,

Нет его почему?

Ночь, мороз; он один,

В чаще рыщет зверье…»

«Тятя храбрый, мой сын,

Да к тому же ружье

На ремне за плечом,

А на поясе — нож,

И ему нипочем

Страха мелкая дрожь;

Ходит он по лесам,

Не боясь ничего.

Плохо будет волкам,

Если тронут его!»

«Мама, слышал я сам,

На селе говорят,

Будто дарят слепцам

Вместо хлеба — ребят».

«Ты не верь! Ох, беда!

Эту басню сплели,

Чтоб послушно всегда

Себя дети вели».

За окном — ветра шум.

«Спи, я песню спою…»

Детский маленький ум

Думал думу свою.

Лампа тускло горит,

В доме — сон, тишина.

Все шумит да гудит

Старый бор у окна.

Где скрылись вы, хлопцы? Вас нету и нету,

Развеял вас ветер по белому свету.

По всем уголкам вы молчком расползлися,

От дум своих прежних давно отреклися,

Забыли вы песню про вольную волю

И битву за счастье, за лучшую долю.

Растаяла песня, бесследно пропала, —

Знать, хлебная корка язык ваш связала.

Знать, низко пригнули вас первые бури,

Знать, смелость и стойкость не в вашей натуре.

Ярмо вековое, что вы осудили,

Вы снова покорно на плечи взвалили!

Где скрылись вы, хлопцы? Где ваши дороги?

И вечный покой вам пою я в остроге.

Я помню, был и я богатый,

В довольстве жизнь текла моя,

Не обходили моей хаты

Мои товарищи, друзья.

И не чуралися девчата,

Цветы, венки дарили мне,

Я был счастливый и богатый,

Но это было все… во сне.

Я — мужик, бедняк постылый,

И меня «жалеет» всяк:

Кровь сосет и тянет жилы,

Надрывает мои силы,

Прижимает так и сяк.

Я — мужик. В неволе лютой

На мякине вырос я:

От ботвы — живот раздутый,

Ноги в лапотки обуты,

Рвань — одежда вся моя.

Я — мужик, я — сын заботы,

Не доем и недосплю.

Надрываюсь над работой,

День стараюсь за два злотых,

Издевательства терплю.

Я — мужик, не слышу звона,

Все же ест меня червяк:

А не врет ли поп с амвона,

Что царю бог дал корону?

Ой, не может быть, — не так!

Я — мужик, но ум имею —

Будет время и мое.

Я молчу, кричать не смею,

Но когда-нибудь сумею

Крикнуть: «Хлопцы, за ружье!»

Жалобу приносит Неман,

  На волне качая,

Всюду бедность, всюду темень,

  Беларусь родная!

Села сбились в кучу тесно,

  Под застрехой — плесень.

Слышит темный лес окрестный

  Отзвук скорбных песен.

Крест подгнивший — знак печали —

  Здесь и там чернеет.

И тоска, что полнит дали,

  Мне на душу веет.

Вся-то горем ты повита,

  Сторона родная!

И тот ветер, что сердито

  Ломит ветви гая,

И те песни, что на поле

  Жнеи запевают,

И те думы, что до боли

  Сердце мне сжимают.

Не оставлю без ответа

  Я такого горя,

Сердце, жалостью согрето,

  Песне грусти вторит.

Пусть же плачем в этих далях

  Песня разольется,

Чтобы все на свете знали,

  Как нам здесь живется.

Неприветливо в окошко

  Смотрит ночь глухая.

Тихо в хате. Все семейство

  Смолкло, отдыхая.

Только мать сидит за пряжей,

  Хоть и ноют плечи.

Старая не спит. Согнулась,

  Примостясь у печи.

И прядет, прядет кудельку,

  Не переставая,

По стене за веретенцем

  Тень бежит густая.

Перед ней горит лучина,

  Искрами стреляя.

За окошком плачут вербы

  И метель гуляет.

Зябнут вербы на морозе,

  Ветер колобродит,

Забивая снегом двери,

  Хороводы водит.

Вьется пить воспоминаний

  И картин угрюмых,

Вторит вой седой метели

  Материнским думам.

И встает перед глазами

  Дней былых обличье:

Даль промчавшегося детства

  И лета девичьи.

Солнце промелькнувших весен,

  Дни ненастий частых —

Все, что жизнь преподносила,

  Где-то спрятав счастье.

Все припомнилось старушке,

  Горько бедной стало —

Набок голову склонила,

  Пряжу оборвала.

С болью вспомнила о муже:

  Рано смерть скосила.

Малых деток он покинул —

  Без поры могила.

Жил он тяжко! Жил мечтою:

  Дни придут когда-то,

Купит он клочок землицы

  И поставит хату…

Ведь так горек хлеб батрацкий,

  Труд на панском поле…

Только бился он напрасно:

  Умер в злой неволе.

Гаснет дымная лучина,

  В хате потемнело.

Петухи пропели. Полночь.

  Мать сидит за делом.

Тянет нитку, веретенце

  Торопливо вертит,

Словно нищий запоздалый,

  В дверь стучится ветер.

Подгоняет думка думку

  Нудной вереницей,

Выплывает, уплывает…

  Женщине не спится.

Тяжело она вздохнула:

  О сынке гадает,

Что в остроге, под замками

  Кару отбывает.

И за что?… В толк взять не может

  Бедная старушка…

Ну какой закон мудреный

  Сын ее нарушил?

Ветер воет за углами,

  По полям бродяжит.

А за думой ткутся думы,

  Словно нити пряжи.

Зябнут вербы на морозе,

  Лес шумит тревожно.

Думка думку выкликает,

  Мать заснуть не может.

Я и сам, друзья, не знаю,

  Почему мне милы

Мгла осенняя, глухая,

  Бури плач унылый.

Шум болота, гул нестройный

  Бора векового,

Боязливый, беспокойный

  Шорох тростниковый.

Я не знаю, чем мне дорог

  Вид полей убогих,

Тишина родных просторов,

  Вербы у дороги.

Я не знаю, чем так манит,

  Взор мой привлекает

Та сосна, что на поляне

  Сохнет-умирает.

Дуб ветвистый и высокий,

  Прежде полный силы,

И тот крест у одинокой

  Сироты-могилы.

Где так грустно ветры веют,

  Улетая к тучам,

Где людские кости тлеют

  Под песком сыпучим.

Я не знаю, я не знаю,

  Чем так приковали

Взор и сердце в этом крае

  Образы печали!

Тесно в камере убогой,

Нары, тьма — руками шарь!..

Свет закрыт решеткой строгой;

Над дверями — «календарь»^{52}.

Разлинован четко, чинно,

Да «буфет» из трех досок^{53};

Все промозгло, паутиной

Заткан каждый уголок.

Два оконца, две решетки,

Два ведерка для воды,

Столик узкий и короткий,

Сенников гнилых ряды.

Сверху сыплется известка,

Сырость, грязь — куда ни глянь,

В ржавых стенах, в старых досках

Клоп и всяческая дрянь.

Пахнет потом человечьим,

Тяжкий, спертый кислый дух.

По утрам дышать тут нечем,

Просто вешай хоть обух.

«Напиши, дружок, будь ласков,

  Письмецо до хаты!

Сына, пишет мне Параска,

  Приняли в солдаты».

«Охо-хо!» — Прокоп вздыхает,

  Думая о сыне,

А в руке письмо сжимает

  И конвертик синий.

Просит-молит грамотея,

  Шапку снял уныло.

Сам писать он не умеет,

  Где учиться было?

На мякине вырастал он,

  С горем да с бедою.

«Сладость» жизни познавал он

  Собственной спиною.

А теперь, гляди, попался

  В список арестантский:

Донесли, что собирался

  Подпалить лес панский.

«Что ж тебе писать, кручина?»

  «А пиши-ка с богом,

Что поклон жене и сыну

  Шлю я из острога.

Напиши: родные, вас я

  Здесь не забываю.

Каждый божий день и час я

  Дом свой вспоминаю.

Женка моя дорогая,

  Не обидь Ивана,

Попроси, коль не хватает,

  Денег у Степана.

Пусть сосед не поскупится —

  Отдадим, отплатим,

Парню надо нарядиться,

  Не идти ж в заплатах.

Приодень его в дорогу

  И обуй, как люди,

Денег дай хотя немного —

  Веселее будет.

Подкорми свинью, Параска,

  Если корму хватит.

Ветчина своя на пасху

  Будет очень кстати.

Если ж дома недохватки,

  Если корму мало,

Заколи и с полдесятка

  Фунтов вышли сала.

Сын мой! Снастью рыболовной

  Нечего бросаться —

Пригодится… вентерь новый

  Почини-ка, братец.

И еще прошу, сыночек,

  Лодку спрячь в сарае:

Ветер пусть ее не точит,

  Дождь не поливает.

Все, что можно, сохраните,

  Будет срок — вернусь я.

Старый нерет отнесите

  Михасю с Габрусем.

Книги, кроме Часослова,

  Все отдайте Гришке,

Пусть читает на здоровье,

  Он ведь любит книжки!

Сын родимый! Попрощаться

  Загляни ко мне ты, —

Не увижусь, может статься,

  Не узнаю, где ты.

Не горюйте, не грустите —

  День настанет новый.

Что ж поделать? Потерпите…

  Будьте все здоровы!»

Помню, помню эту ночку,

Не забуду этот час,

Пел соловушка в садочке,

О любви слагал рассказ.

Выплыл месяц, круглый, полный,

Подрумяненный, как блин.

Полумрак бродил безмолвный,

И пьянил меня жасмин.

Ты нежданно появилась^{54},

В дом, суровая, вошла.

До рассвета провозилась,

Ночь со мною провела.

Приказала первым делом,

Чтобы руки поднял я,

Строгим взглядом осмотрела

Все карманы у меня.

Ты сенник мой потрошила —

Как противиться я мог!

Ты бумаги ворошила

И бросала за порог.

На лице твоем суровом

Я читал и злость и месть.

Ты, сказав мне два-три слова,

Вдруг спросила: «Паспорт есть?»

Набрала моих ты книжек

И в портфель, и в свой подол,

А чтоб знать меня поближе,

Написала протокол.

Даром сохну я в остроге,

  Даром трачу силы.

Рвется дух мой на свободу

  Из сырой могилы.

Жаль мне хатки кособокой

  С выцветшей стрехою,

Что над Неманом склонилась

  Горькой сиротою.

Жаль овсов, побитых градом

  На заречном поле,

Дуба старого, седого,

  Росшего на воле.

Жаль боров и рощ тенистых,

  Луга заливного,

Где под ветром ходят волны

  Моря травяного.

Жаль мне родников холодных

  В берегах песчаных,

Что звенят, как колокольцы,

  У седых курганов.

Жаль полоски запустелой,

  Где горюет пахарь,

Где зимой студеной вьюга

  Ткет и ткет, как пряха.

Это — образы простые

  Беларуси милой…

Край ты наш! Ты сердцу дорог,

  Бедный край, унылый.

Эх, не век же здесь томиться,

  Доживу до воли

И услышу в крае отчем

  Песни лучшей доли.

Пред железными дверями

  Темного острога

Ждет крестьянка, хочет видеть

  Сына дорогого.

Ох, сынок! Сидит, соколик,

  За стеной высокой,

В злой беде, в терзаньях долгих

  И в нужде глубокой.

Поглядеть хотя б немного

  На него охота…

К сыну рвется мать, и тяжко

  Грудь томит забота.

И стоит и ожидает —

  Час длиннее года.

Злые люди, их не тронет

  Матери невзгода.

Сыро. Пронял ветер-сивер

  До костей все тело,

И к дверям тюрьмы подходит

  Старая несмело.

Мокрый узел обвернула

  Ветхою тряпицей

И иззябшею рукою

  Робко в дверь стучится.

Загремел ключом тюремщик,

  Выглянул в оконце.

«Что тебе?» — спросил сердито.

  «Ой, мое ты солнце,

Повидать нельзя ль сыночка?

  Я с даля, соколик…»

«Опоздала ты, старуха,

  Приходи во вторник.

А теперь домой ступай-ка

  И — бывай здорова!»

И оконце загремело

  Злобно и сурово.

Боже! Сколько простояла,

  Времени убила,

Сколько денег на дорогу

  Даром загубила.

Как ей быть? Кто растолкует?

  Кто помочь ей в силе?

И к кому пойти с поклоном,

  Чтоб к сынку пустили?

Жалость к сердцу подступила,

  Охает бедняжка.

Сын в тюрьме уж третье лето,

  Сын страдает тяжко.

Забастовку сын устроил

  На дворе у пана,

И за то враги в темницу

  Отвели Степана.

Постояв, опять стучаться

  В двери начинает:

У начальства найти правду

  Старая мечтает.

Вот начальник сам подходит

  К воротам железным.

«Милый барин! Золотой мой,

  Золотой, любезный,

Повидать позволь мне сына!

  Из села я, милый.

Пожалей меня, старуху,

  Больше нету силы!

Видишь, дождь холодный сеет

  Меленько и тошно».

…Поглядел начальник зверем,

  Рявкнул: «Невозможно!»

Тяжко, тяжело вздохнула

  Женщина от боли.

Видно, ей такое горе

  Выпало на долю.

И в отчаянье взглянула

  Мать, скрестивши руки,

На тюрьму, на дом страданья

  И безмерной муки.

И никто не отозвался

  На ее стремленье.

И осталось без ответа

  Горькое моленье.

Там, где липы при дороге

  С ветерком судачат,

Примостился дом убогий,

  Как слепец бродячий.

Нет ворот и ставней даже,

  Дыр не счесть на крыше;

И на ладан — каждый скажет —

  Школа наша дышит.

Сгнил забор, а двери скоро

  С петель в пыль сорвутся.

На лужайке, полной сора,

  Две березки гнутся.

Ночь. Ни звука. Снится липам

  Вешний день погожий.

Только крыша нудным скрипом

  Тишину тревожит.

Спит село. Пора глухая.

  Поле звездам внемлет.

Только в школе молодая

  Девушка не дремлет.

Светит лампочка, мигая.

  Тихо, как в могиле.

Жизнь — в ребятах: помогает

  Расправлять им крылья.

Делай все, чтоб озарило

  Знанье ум ребячий.

Нелегко! Но ей по силам

  Трудные задачи.

Хоть житье-бытье глухое,

  Темнота без меры, —

Только сердце молодое

  Не теряет веры.

Детвора ее сильнее

  Любит, чем вначале,

Радость детства вечно с нею,

  С ней — его печали.

Каждый день детишек учит,

  Говорит о жизни.

Сердце верит: из-за тучек

  Луч свободы брызнет!

Так проходят мерным шагом

  Дни, стучась в оконце,

Чтобы к темным бедолагам

  Заглянуло солнце.

Дремлют хатки. Злая дума

  Душу замутила.

Сердце стиснула угрюмо

  Горькой жизни сила.

Одиночество, что ветер,

  Набегает снова.

Трудно человека встретить

  Чуткого, живого.

Поп и писарь ей чужие, —

  Без худого слова

Грабят, словно волки злые,

  Мужика слепого.

Тяжко бедной временами:

  «Власти» наседают,

Поп и земский с писарями

  Взгляд косой бросают

На «учительшино дело»…

  Но упрямы руки,

Потому что нет предела

  Вере в свет науки!

Беспросветно в деревеньке,

  Тяжко, тяжко в школе.

Но… от стоптанной ступеньки

  Вьется стежка воли.

Не погибнут край и люди,

  Пасынки народа,

Если слать сквозь тучи будет

  Светлый луч свобода.

Спотыкаясь, Янка

Чуть бредет, хмельной,

Скрежеща зубами,

Он кричит: «Долой!..»

Слышит Янку стражник —

«Я ж тебя, постой!»

И за ним… А Янка

Знай кричит: «Долой!..»

Так бы стражник Янку

И схватил рукой,

Сам бы надоумил

Крикнуть — что «долой»,

Но не дурень Янка —

Сладит он с собой,

Лишнего не скажет,

Лишь кричит: «Долой!..»

Вытянул, как цапля,

Шею стражник злой —

«Ну! Да говори же,

Что, брат, что «долой»?»

Янка — без вниманья,

Крутит головой:

«Нет, брат, не скажу я,

Что хочу «долой».

Надрывайся и шуми,

  Ветер злобный, в поле!

Как сердито ни греми,

  Ни гуляй на воле,

Как дорог ни заметай

  И тропы далекой,

Как в трубе ни завывай

  Хаты одинокой, —

Все ж ты стихнешь, и теплом

  Скоро ты повеешь,

Игры с ивовым кустом

  Ласково затеешь.

Тучи, тучи, вы, что в небе

  Ходите горами,

Были б крылья, полетел бы

  Я на волю с вами!

Полетел бы в край родимый,

  Сердцу вечно милый,

Где я вырос, где мне радость

  Молодость сулила.

Полетел бы в край, где Неман

  В берег бьет волною,

Где, играя, легкий ветер

  Говорит с листвою.

Где над Неманом избушки

  Лепятся убого,

Где пылит дорога летом,

  Где песков так много.

Полетел бы я к курганам

  Тихим, молчаливым,

К тем пригоркам, где весною

  Зеленеют нивы!

Ой, летел бы с вами, тучи,

  Я в тот лес тенистый,

Где вдыхаешь всею грудью

  Хвои дух смолистый!

Тучи, тучи, вы, что в небе

  Ходите горами,

Если б крылья — полетел бы

  Я на волю с вами!

Ручеек расспрашивал

Вербу сиротливую,

Что над ним закинула

Голову шумливую

И, склоняясь ветками

Прямо в воду светлую,

С ветерком полуденным

Зашепталась, сетуя.

«Ты скажи мне, вербочка,

Ты ответь, унылая,

Что ты все печалишься,

Жалуешься, милая?

До поры, до осени,

Горем утомленная,

Все роняешь листики,

Венчики зеленые?

И о чем ты шепчешься

С ветерком так жалостно,

Будто ищешь гибели,

Сотрясаясь яростно?

Кудри твои пышные

Жолкнут, высекаются,

А листы упавшие

На земле валяются.

Ты скажи мне, вербочка,

Ты ответь мне, милая,

От какого горюшка

Ты так обессилела?»

Зашумела тихо Верба-сирота:

«Горько мне, любимый,

Горько неспроста!

Тяжко моим ножкам,

Камень их сдавил,

Ты своей водою

Корни мне подмыл.

Землю под ногами

Взрыл ты, раскопал.

Сок из сердца выпил,

Все себе забрал.

Зря я загубила

Молодость свою!

Ох, зачем так крепко

Я тебя люблю?»

Встал месяц круглый, меднолицый,

Созвездье робкое зажглось.

Как косы, вспыхнули зарницы,

Как будто в небе сенокос.

Бурлит криница огневая,

И мнится: грозный вихрь рукой

Швырнул, гремя и завывая,

Огнистый гравий за рекой.

Дневных забот умолкнул голос,

Затих пичуг болотных свист,

На ниве чутко дремлет колос,

На ветке не шелохнет лист.

Люблю я ночи час тот дивный,

Когда простор, объятый сном,

Разбудит голос переливный —

Далеких туч могучий гром,

Когда протяжно загрохочет

И ухнет в небе тяжело;

И лес, взметнувшись, забормочет,

И в доме задрожит стекло.

А туча грозно наседает,

Вся в лентах молний золотых…

А ночь… а ночь еще не знает,

Что грянет буря через миг!

Ты сошел с дороги жизни,

  Свет погас твой чудный.

Что сказать и как поверить

  В сон твой непробудный?

Ты сошел с дороги жизни,

  И мрачнее стало

Царство ночи, что над нами

  Крылья распластало,

Царство зла, — все, с чем ты бился

  В гневе благородном!

Ты сошел с дороги жизни

  Славным и свободным.

Ты сошел с дороги жизни,

  Но всегда душою

С нами будешь, чтобы честных

  Звать на битву с тьмою.

Янке приговор читает

Член окружного суда:

«Суд законным полагает

За проступок, что Дуда

Совершил по доброй воле,

В твердой памяти, в уме,

За покражу хлеба в поле —

Год держать его в тюрьме.

А когда тюрьму отбудешь, —

Добавляет член суда,

Чтоб кольнуть его больнее, —

Помни, прав иметь не будешь,

Даже сотским не посмеешь

Избираться никогда!»

Поклонившись, осторожно

Янка хочет разузнать:

«А нельзя ли, пан вельможный,

Те права и с сына снять?»

Был одинок я. Братья, сестры,

Друзья забыли обо мне.

И боль была смертельно острой

В моей душе на самом дне.

И в этот горький час утраты,

Когда поник я головой,

Со мной один был провожатый,

Со мною был городовой.

Да в стороне, играя усом,

Помощник пристава следил

(Что Никодим за Иисусом^{56}!),

Как «нижний чин» меня тащил.

Приволокли, в острог впихнули,

В сырую яму, к черту в пасть!

И тяжело они вздохнули,

Как будто горя взяли часть.

На этом я расстался с ними,

И мне подумалось тогда:

«Пускай вас водят так слепыми,

Как вы вели меня сюда!»

Их надолго осудили,

  Тяжко покарали,

Обездоленных, несчастных

  В камеры загнали.

Где их детушки, где семьи?

  Нынче из острога

И старухам и молодкам

  В каторгу дорога.

И не знают горемыки,

  На какой край света,

И куда загонит доля,

  Где пройдут их лета.

И не знают, что их встретит

  На пути кандальном,

Сколько им бродить под стражей

  По этапам дальним.

На челе их знаки скорби

  Горе написало, —

Жизнь поругана, разбита,

  Ни за грош пропала!

А в глазах тоска немая

  Навсегда скипелась;

Горем тяжким, горем горьким

  Сердце изболелось.

Все растоптано, распято,

  Жизнь — как ночь глухая,

И над будущей судьбою

  Тоже тьма без края.

И, как сон, житье былое

  В мыслях пронесется,

И от тех видений сердце

  Больно всколыхнется.

Встанет в памяти деревня,

  Хатки дорогие,

Тропки все, где пробежали

  Годы молодые.

Вспомнят родственников кровных —

  Близких и далеких.

Ну, а их помянут дома —

  Бедных, одиноких?

Вдруг в толпе примолкшей кто-то

  Грустно запевает,

Песня тихими слезами

  Душу наполняет.

«Я умру, — тоскует голос, —

  Труп мой не обмоют,

И далече на чужбине

  Кое-как зароют.

И не будут знать родные,

  Где моя могила…»

Льется песня, плачет сердце

  О сторонке милой.

Сколько их, сиротских песен,

  Слышно на дорогах,

Сколько силы, сколько жизней

  Губится в острогах!

Чинит сыну свитку

На скамейке матка:

Завтра утром в школу

Побежит Игнатка!

Ярко пень смолистый

На шестке пылает.

На колодке батька

Лапти доплетает.

Он дровец подбросил —

Огонек на диво!

За его работой

Сын следит пытливо.

Светлая головка

Мыслями объята,

И от этих думок

Блеск в глазах Игната.

Ну, Игнат, гляди, брат,

Не балуй, учися.

Хватит жить без дела —

За букварь возьмися.

Будь, сынок, прилежным,

Подрастай скорее.

Будешь ты читать нам, —

Мы ведь не умеем.

Что мы в мире значим,

Кто мы в мире этом?

Ведь темны мы сами

И не видим света.

Слушай, что учитель

Говорить там будет

Про науку в книге

И о темных людях.

А прилежным будешь,

Мой сынок, наследник,

Я продам коровку

И кожух последний,

Чтоб ты шел в науку,

Только б не ленился,

Чтобы ты к ученью

Всей душой стремился.

На игру пустую

Ты махни рукою,

Чтобы мы гордились

С матерью тобою».

На наказ отцовский

Отвечал Игнатка:

«Буду так учиться,

Как велишь ты, батька!»

А как спать улегся,

Мысли поневоле

В грезах говорили

Мальчику о школе.

Не в солдаты провожает

  Мать родного сына,

Не на заработки к пану —

  Едет в суд детина.

Знает мать, что там не шутят, —

  Судьи судят строго,

Хоть сынок ее не грабил

  По глухим дорогам.

Не убил, не обесславил —

  Нет, помилуй боже!

Он сказал, — но что же в этом? —

  Что так жить негоже.

Жить и гнуться пред богатым,

  Ползать червяками,

Что достаточно терпели

  Долгими веками.

Что давно пора за разум

  Бедным людям взяться,

Что порядков справедливых

  Нужно добиваться.

И чтоб справиться с неправдой

  Да с бедою, нужно

Всем подняться неимущим

  На богатых дружно.

Конь запряжен. Все готово.

  Смутная дорога.

От нее седой старухе

  Лишь одна тревога.

Закипают в сердце слезы:

  «Что же, что же будет?»

В уголок зашла и плачет,

  Чтоб не знали люди

Ни печали материнской,

  Ни кручины лютой.

«С богом, милый! Пусть пошлет он

  Добрую минуту».

Конь пошел, и заскрипели

  Сани полозками.

Посмотрел назад бедняга

  Грустными глазами —

У двора стоит старуха,

  Головой кивнула

И непрошеные слезы

  Рукавом смахнула.

Вот и поле. Конь — рысцою.

  Ветер поддувает.

Оглянулся парень — хата

  В далях пропадает.

И слезу смахнул скорее

  Горькую украдкой:

Ох, не скоро ведь увидит

  Он родную хатку!

Скоро вьюги на раздолье

Загуляют, зашумят,

Белой пылью задымят

И застелют луг и поле,

Чтобы в холоде-неволе

Всходы яркие примять.

Ночь свои распустит косы,

Разметает над землей,

Сядет панной-госпожой,

А мороз беловолосый

Проведет по ним прочесы,

Сам в одежде ледяной.

И взметнется гомон дикий,

Загудят кусты, леса

На все тоны-голоса.

И начнется бал великий —

Завыванье, грохот, крики

Полетят под небеса.

Ты же сядешь, мать родная,

Будешь тихо кросна ткать,

Будешь сына вспоминать,

Что в тюрьме сидит, страдая,

Что ходил, не отступая,

Волю вольную искать.

За окошком, за стеною

Будет злобно ветер петь,

Будет белый снег лететь,

И, окутано тоскою,

Словно эта полночь мглою,

Сердце будет плакать, млеть.

Черт не так уж страшен,

Как его малюют.

Пусть порою люди

Злятся, негодуют, —

От собак от злобных

Палка есть отбиться,

От стражников-гадов

Можно откупиться!

От мундиров синих

Можно дать и драла,

И твоя свобода

Не совсем пропала;

И с людьми лихими

Можно столковаться,

И от кредиторов

Способ есть скрываться;

Ноги есть — и можно

Там и тут носиться, —

От себя же только

Никуда не скрыться!

На большой дороге,

Где стоит камора^{57},

Я на свет родился

Под глухой шум бора,

Позднею порою,

Осенью гнилою.

По дороге торной

Днями и ночами

Люд спешит рабочий,

Пеший и с возами,

Словно кто их гонит,

Вся дорога стонет.

В разные сторонки

Мимо той сторожки

Серой паутиной

Разбрелись дорожки,

Узкие, глухие,

Стежечки кривые.

И моя, как осень,

Доля беспросветна,

Взгляд куда ни кину —

Глухо, неприветно,

Даль-то не видна мне,

Лишь коряги, камни…

И меня людская

Буря подхватила,

В омуте глубоком

С силой закружила

И несет с собою

Тяжкою волною.

Не на путь открытый

Ставит мои ноги,

Узки мои стежки,

Заросли дороги.

Я иду, хромаю,

А куда — не знаю!

Эй, скажи, что это значит,

Ты, кого в ярмо впрягают,

Чью свободу попирают!

Сам тоскуешь, доля плачет,

И повсюду недостача…

Сеешь в поле ты немало,

Хоть и скупо всходит нива,

Отвечай же мне правдиво:

Что тебя здесь приковало?

Иль других путей не стало,

Или мир тебе закрылся?

Иль ты слеп и глух, как прежде?

Ребра видны сквозь одежду,

А сквозь шапку чуб пробился;

Что ж, ты век терпеть решился?

Не слыхал о лучшей доле?

«Ой, пустился б я в дорогу,

Только слез ведь пролил много,

Только пота море пролил

Там, где всходят песни боли;

Только твердо верю в то я,

Что посев наш в поле диком

Гневом вырастет великим

И затопит он все злое,

Все несчастье вековое».

Ты не гнись, мой брат, в ненастье

  Высохшей травою, —

Выкуй собственное счастье

  Ты своей рукою.

Хоть толкуют, что с поклона

  Голову не ломит, —

Знай, с татарского полона

  Слово это ходит.

Не проси и не надейся

  Вовсе на подмогу:

Сам с судьбой-злодейкой бейся,

  Сам ищи дорогу!

Хоть помогут тебе люди

  Отыскать дороги,

А собьешься — снова будешь

  Обивать пороги.

Не ласкайся к сильным, милый,

  Лестью честь не купишь:

Будешь жить чужою силой —

  Честь свою забудешь.

А едва начнешь шататься —

  Люди отшатнутся,

Лучше вольным, брат, сломаться,

  Чем терпеть да гнуться!

Ночь наступает, и тучи встают,

Лозы тревожно беседу ведут,

Шепчутся робко листы меж собой,

Спрятался месяца рог золотой.

Начали грозно зарницы играть,

Гром посылает могучую рать.

Тьма подступает мрачней и мрачней…

Грянь же ты, буря, да грянь посильней!

Был я малым, часто думал,

  Как нагреют спину:

«Подождите, и на вас я

  Припасу дубину!

Дайте мне войти в годочки

  Да ума набраться!»

А покуда всем, кто старше,

  Должен покоряться.

Так и рос я помаленьку,

  Отдали учиться.

А учитель был сердитый —

  Знал одно: браниться.

Хорошо, когда сходила

  Криком заваруха;

Худо то, что паи учитель

  Часто драл за ухо.

«Ну постой же! Вот избавлюсь

  От твоей опеки,

Я тебе мученья эти

  Не прощу вовеки!»

Так за партой размышлял я,

  Ухо оттирая,

И тайком кулак в кармане

  Стискивал, вздыхая.

Что ж поделать — молча терпишь,

  Отомстить мечтаешь.

Дни идут, а ты в неволю

  Больше попадаешь.

Вырос я, усы под носом

  Тенью пролегают,

А меня честят, как прежде,

  Все клюют, шпыняют.

И на сердце накипело,

  Злости полны кости.

Не стерпел я, распрямился, —

  Я вам, егомости!^{58}

Подождите ж, коли этак!

  Я ведь не кусался!

Хватит кривды! Хватит гнета!

  Взял да взбунтовался

Против власти и порядков!

  Хуже всех я, что ли?

Пусть себе на вид невзрачный,

  Да желаю воли!

Власть взъярилась не на шутку,

  Погнала в три шеи:

«Знай, мужик, почем фунт лиха

  У царя в Расее!»

Так трясли и колотили —

  В чем душа осталась!

Наконец в острог загнали! —

  Мол, опомнись малость.

Вот сижу я за решеткой,

  Тут с уменьем мают:

Из одной норы в другую

  С сенником гоняют.

Я иду, куда прикажут,

  Рассуждаю тихо:

«Ничего. Переживу я

  И такое лихо».

До сих пор за мной обида

  Знай шагает следом,

И кулак держу в кармане

  И зимой и летом.

И дают мне, как и прежде,

  В ухо, в шею, в спину.

Как тут быть? Видать, потомкам

  Передам дубину.

Ты приди, весна желанная,

    Приди!

Песней жизни, песней воли

    Загуди!

На пригорки, на ложбиночки

    Взгляни,

Сон тревожный, сон тяжелый

    Разгони.

Ты нам силушку и радость

    Подари,

Нашу темень вековую

    Озари.

Ты лети на крыльях солнышка

    Скорей,

Обласкай теплом несчастных,

    Обогрей.

Нашу жизнь и долю трудную

    Узнай,

Буйным дождичком над нивой

    Просверкай.

Прогреми в бездольной выси

    Голубой,

Принеси дары чудесные

    С собой.

Осчастливь посевом добрым

    Бедный край,

На приволье с нами дружно

    Запевай.

Струны сердца всколыхни, весна,

    Живей,

Чтоб на свете жить нам стало

    Веселей.

Ты иди скорей, желанная,

    Иди,

Раскачай ты нашу дрему,

    Разбуди!

Кто нам скажет, кто ответит,

Чем грядущий год нас встретит,

Что в подарок принесет?

Год минувший не удался,

Трясся мир, и содрогался

Закопченный небосвод.

Нажитое стало прахом,

Беспощадным, страшным взмахом

Смерть коснулася земли.

На сиротских наших нивах

На места снопов счастливых

Кости грудами легли.

Вышли в поле батареи

И снаряды, не жалея,

Щедро сеяли весь год.

Отмечая путь крестами,

Разбегался, со слезами,

С мест насиженных народ.

В белорусские пределы

Злое горе залетело,

Край родной опустошен.

Чем же год нас встретит новый?

Кончит с бурею суровой?

Что несет с собою он?

Не видать межи в полыни,

Травы буйные кругом,

Поутру хозяин ныне

Не идет в поля с конем.

Пахота — не бабье дело,

Поцарапали едва,

И в сиротские наделы

Глубоко вросла трава.

Третье лето миновало,

А хозяев нет и нет,

Голоса-то их, бывало,

Далеко слышны чуть свет.

Где ж вы, где, селяне-братцы?

Вас не слышно, что стряслось?

Межи тихие боятся,

Не ответят на вопрос.

Смотрит поле сиротою,

Сорняки цветут везде.

От вопроса нет покоя:

«Где хозяева-то, где?»

Шелестит в полях тревога,

Пашни тихо шепчут мне:

«И калек, и пленных много,

И убитых на войне».

Гуси, гуси, стая вольных!

  Грустен крик ваш, гуси:

Вас уводит путь раздольный

  Прочь из Беларуси.

Запечалятся болота:

  Отшумело лето;

И проплачут отчего-то

  Лозы до рассвета.

Бобыль-ветер раным-рано

  Зло в полях засвищет.

Что, бездомный, за курганом

  В голом поле ищет?

Вы ж за облаком высоким

  Крыльями взмахнете,

Чтоб не видеть, как осоку

  Ветер гнет в болоте.

Что ж, летите! Крылья служат

  Смелым для свободы.

Осень… осень… Дали тужат,

  Грустно стынут воды,

И горюет сиротливый

  Лес, в багрец одетый…

Ой вы, гуси! Унесли вы

  Солнечное лето!

Зачем же кровь лилась людская?

Зачем губили мирный люд?

И все добро родного края,

И поколений многих труд?

Народ, как от чумы, помчался,

Себя не помня, в белый свет,

И горький дым столбом поднялся,

И все кресты росли вослед.

А сколько наших деток милых

У тех дорог войны лежит!

Тиха земля на их могилах,

И разоренный край молчит.

Теперь же вы, убийцы, каты,

Не прочь о мире поболтать,

Но кто же в вас решится брата,

Скажите, каины, признать?

Теперь иссякли ваши силы

В войне, что сами вы зажгли,

Руины вас страшат, могилы,

Неудержимый крах земли.

Народов праздник — день расплаты!

Пожар войны не вам залить.

Так руки прочь, убийцы, каты!

Не вам о мире говорить!

Край лесов, край болот

И туманов гнилых,

Хоть ты беден и глух

И хоть в лозах твоих

  Ветер осенью злобно шумит, —

Все же мил ты мне. Чем?

Я не знаю и сам,

Но твой образ моим

Пригляделся глазам

  И к тебе мое сердце лежит.

Я люблю твой простор

И болота твои,

Где шуршат тростники,

Где бубнят бугаи^{59}

  И где травы, как море, легли.

Если лес там — так лес!

В десять дней не пройдешь.

А простор — так простор!

И конца не найдешь,

  Не охватишь и взглядом земли.

Я люблю твой покой,

Ясность тихих деньков,

Золотистый убор

И полей и лесов,

  Что под солнцем осенним горит.

Я теперь далеко

От полесских равнин^{60},

Но люблю я тот край,

Я родной его сын,

  И о нем мое сердце болит.

Пред нами славная дорога,

К труду зовет родимый край.

Пришла весна, работы много —

Науки семя засевай!

Туда, где тьма царила злая,

Несите правды свет живой,

Чтоб озарил он, пробуждая,

Нее уголки земли родной.

Пусть будет жизнь светлей и краше!

Не плеть царя, не панский кнут —

Пускай навек в отчизне нашей

Владыкой станет вольный труд!

Гей, чистые сердцем! Гей, души живые!

  Идите вы долю ковать!

В груди вашей силы кипят молодые,

  И есть у вас крылья летать.

Но зорко смотрите: болотная плесень

  Обманной красою манит;

А гнилью затянет — душа не воскреснет,

  В лазурный простор не взлетит.

Вы слышите гул молодого прибоя?

  Вглядитесь-ка: ясные дни

Встают из тумана чредой золотою —

  То нового мира огни.

Спешите же, братья, росою лучистой

  Умыться в просторах родных,

Вдохнуть в себя воздух звенящий и чистый!

  Лесов и криниц голубых.

И помните крепко: на совести вашей

  Лежит еще долг вековой,

Тот долг пред народом, — ведь полною чашей

  Вы черпали опыт живой

Из мудрого клада души его светлой,

  Хоть был он унижен и гол.

То он, незаметный, наш труженик щедрый,

  На гору вас молча возвел.

Вскормило вас потом политое поле,

  Земля валунов и песков,

Вас кормит сермяга, что ласки и доли

  Не знала от века веков.

Как добрые дети к народу идите,

  Зовите сплотиться в борьбе,

В глаза ему правду прямую скажите

  О жизни его, о судьбе!

Коса ли звенит на покосе стальная,

  Иль девушка песню поет,

Проносится ль ветер от края до края,

  Иль буря ночами ревет.

То ль гром в небесах перебранку заводит,

  Потоки ли катятся с гор —

Все отклик в широких просторах находит,

  Всему отвечает простор.

И ты, коль про горе людское узнаешь,

  Скорей отзовись, отвечай!

И ты, если кривду людскую встречаешь,

  Быстрее свой голос подай!

А радость увидишь — надежды взовьются,

  И птицей они полетят,

Пускай твои струны тогда засмеются

  И песнею счастья звучат!

День добрый вам, холмы и долы,

  Просторы вольные земли!

Я к вам вернулся, пущи, села,

  Полоски ржи и конопли.

Я рад вам, как родным и близким,

  Тропинка в поле, серый стог,

И вам, под небом нашим низким

  Следы несчитанных дорог;

Над речкой желтому песочку,

  Где три сосны стоят кружком,

Березам в крапинках и в точках,

  Бегущим рядом с большаком;

Лугам с ромашкою и мятой,

  Дубам у дедовской избы,

Усадьбе аиста богатой

  У обвалившейся трубы…

То здесь, то там лесок синеет,

  В ложке, струясь, ручей журчит,

Везде, везде покоем веет,

  Травинка каждая хранит

Следы задумчивости мудрой,

  Простой и скромной красоты,

И песня жаворонка утром

  Колышет травы и кусты.

А тучка в небе по-над полем,

  Качаясь, медленно плывет.

И забываешь поневоле

  Тревоги будничных забот.

В родных полях и в небе ясном

  Все дышит дружбой, добротой,

Твое грядущее прекрасно,

  Край горемычный, край святой.

Уходи, мороз-дедуля!

Слышишь, старый, или нет?

На пригорках «гули-гули» —

То весна нам шлет привет.

Льется, весело играя,

Ручеек — гонец весны.

На него, как мать родная,

Солнце смотрит с вышины.

Он смеется, он трепещет,

Он сверкает и дрожит,

А другой ему навстречу

С шумной радостью бежит.

Ты послушай, дед суровый,

Посмотри на небеса!

Песней радостною, новой

Льются, плещут голоса.

А зима аж почернела —

Хватит здесь ей кросна ткать!

Детвора, из хаты смело

Выходи весну встречать!

Возле хаты, у калитки,

Славно бегать и играть.

Собирай, зима, пожитки,

Полно нас в плену держать.

Молодая весна,

Золотая пора!

Будь красна и ясна,

Не жалей нам добра.

Словно мать, приласкай,

Силой нас наливай,

Чтоб росли и цвели

Дети нашей земли.

Мы венок заплетем,

Тебе песню споем.

Что за ночь! В тишине

  Травы засыпают.

Ясный месяц в вышине

  Сказку начинает.

Небо слушает тот сказ,

  Тучки не качнутся,

Лишь порой — в который раз? —

  Звезды улыбнутся,

Чтобы сказочнику их

  Было веселее,

Чтобы в небе в этот миг

  Делалось светлее.

Только он от похвалы

  Что-то застыдился:

Сторож ночи, сторож мглы

  Потемнел и скрылся.

Потемнел, увял, поблек

  В тучках молчаливых,

И на землю гуще лег

  Сумрак сиротливый.

Буря дол и небо застилала дымом,

Вы навстречу буре шли неудержимо.

Бушевало море, волны рокотали,

Вы вперед шагали, вас манили дали.

Раскалялись пушки, грохотали громы,

Вы их не слыхали, шли сквозь буреломы.

Разрывали цепи, вековые путы,

А за каждой кочкой — враг жестокий, лютый.

Города горели, полыхали хаты,

Не хотел сдаваться старый мир проклятый.

Корнилов, Каледин, Колчак и Деникин

Вас сломить пытались в ненависти дикой.

Суда и десанты слала заграница,

Не прошли убийцы, не смогли пробиться.

Ваша сила вражий натиск тот сломала,

На дорогах трудных вас легло немало.

А дороги ваши — горы, перевалы,

Вы их одолели, смерть вас не пугала.

Пройден путь почетный, пройден путь заметный,

Пусть враги грозятся, их потуги тщетны!

Пусть войну готовит Чемберлен^{61} за морем,

Брошено по свету много наших зерен.

Зерна правды, света проросли не втуне,

Стали близкой явью думы о коммуне.

Еще колючки проволочных заграждений

  Торчат в земле — проклятый след войны!

  Еще на кладбищах кресты видны

Над головами жертв кровавых столкновений,

Еще не вспаханы поля былых сражений,

  Валы окопные не снесены.

А вы, прислужники кумира золотого,

  Острите вновь концы своих клыков

  И пеной брызжете из злобных ртов…

Вам кровь нужна! Возжаждали ее вы снова!

Вам нестерпим расцвет союза трудового,

  Где всем владеет мир былых рабов.

Ну что ж! Пускайте в ход и клевету и подкуп,

  Науськивайте псов под хрип ворон!

  Вам не сломить бунтующих колонн!

Нет сил у вас сдержать могучую походку

Свободной массы, сбившей с ног своих колодку,

  Чтоб новой жизни возвести закон!

Мы знаем, братья, всё:

Неравное сраженье —

Ведь против вас и штык,

И тюрьмы, и мученья,

Шпиков продажных легион,

Господ-властей синедрион^{63} —

Комедия суда,

Над истиной глумленье.

Но вы — не горсточка:

Нас, братья, миллионы!

Несем панам правдивые законы:

Историей осуждены паны,

И не загладить им вины!

Мейштовичи^{64} страшны

В дни травли исступленной,

Но дни их сочтены,

Положен срок не длинный.

Дрожат, дрожат паны,

Как горькие осины!

А слово смелое на них наводит страх…

Страну терзал кумир

На глиняных ногах, —

Теперь он рушится

В кровавые пучины!

А Польша — не паны

Грабительской закваски,

Пилсудчики лгуны,

Прислужники-подпаски, —

Есть люди гордого полета,

Осушат грязное болото,

Приблизят панству миг развязки.

Тогда, паны, тогда, пилаты^{65},

Нагрянет грозный час расплаты!

  Залязгали

  «Шабельками»

Полковники-паны.

  Не терпится

  Пилсудчикам:

Им хочется войны.

  Съезжаются,

  Слетаются

Разбоя мастера,

  Раздуть огонь

  Стараются

Военного костра,

  Чтоб на страну

  Советскую

Вновь двинуться в поход.

  Известны нам

  Все замыслы

Магнатов, воевод;

  Пугает их

  Грядущее —

Народов грозный суд.

  Желают

  Нашей гибели,

А будет им капут.

  Воители,

  Грабители,

Что рветесь в бой, рыча?

  Коль меч войны

  Поднимете —

Ждет смерть вас от меча.

Не больно велик он, колхоз «Слобода»,

Зато слобожане — народ хоть куда!

Молодки — что вишни, мужчины — кряжи

А парни — с любого гвардейца пиши!

А дети — ой, славные дети пошли!

Они — украшенье колхозной семьи,

В их ясных глазенках отвага, не страх…

Таких не видал я в былых деревнях.

Не слишком велик он, колхоз «Слобода»,

Да в дружной работе народ хоть куда!

Он в гору шагает, он — ветер живой,

Работают все бригадиры с душой.

Колхозники сил не жалеют своих,

Скажу: председатель на месте у них!

И речка на месте, и выгон, и гай,

Глядишь — и в душе занимается май!

Вышел юноша когда-то

Из села, где рос ребенком.

Лес грустил в огне заката,

Кто-то пел в просторе звонком.

На полосках дали синей

Тени сумрака мелькали,

Сумрак стлался по долине,

Разливалась песнь печали.

Крест понурый, символ мрачный,

Путь означил, как могилу,

А мужик босой, невзрачный

Темя скреб себе уныло.

Слушал юный песни горя,

Яви впитывал напевы,

Чтоб в глаза кровавой своре

Их швырнуть словами гнева.

Он будил в народе силы,

Полной горстью сеял зерна,

Чтоб побольше правды было

И поменьше — кривды черной.

И слагал он песни-были

Для услады, для утехи

Тем, кого весь век давили

Их соломенные стрехи.

Он разнес немало песен,

Ярких песен по проселкам:

Общий путь ему был тесен,

Как идти, не знал он толком.

Только буря грозным гимном,

Волей Ленина пропетым,

Заклубясь над фронтом дымным,

Даль открыла пред поэтом.

День наш нынешний — просторы,

Светлый путь к чудесной цели,

День наш — сказка, о которой

Только грезить люди смели.

По осушенным трясинам

Тем путем идут герои,

Чтобы сделать мир единым,

Миром нового покроя.

Пой, певец наш, с новой силой,

Славь уход от бед постылых.

Честь отчизны нашей милой,

Честь орлов ширококрылых!

Зашумела, забурлила,

Струями играя,

Родников свободных сила

Без конца, без края;

Рушит горы, сносит скалы,

Запружает реки,

Чтоб созвездья там сверкали,

Где был мрак от века;

Чтоб насытились заводы

Все электротоком,

Светлый день неся народу

Далеко-далёко.

Этой силой в нашем крае

Мир чудесный создан!

Эта сила залетает

В поднебесье к звездам.

Расправляет плечи-крылья

Прометей^{67} на воле.

Стали дни поэмой-былью,

Сказочною долей…

У кого еще на свете

Так же жизнь богата?

Таковы уж, видно, дети

Пролетариата!

Слава родине свободной,

Нивам и дубравам,

Большевистским нашим годам,

Ясным зорям — слава!

Привет вам, племя молодое,

Земель советских ясноцвет!

Дорога ваша — путь героев

В сияние грядущих лет.

Как солнце, первые в походе,

Стихиям злым наперекор,

Вы с песней шли, как половодье,

На штурмы недр и диких гор.

Сплоченно, гордо пламенея,

В пути не путая рядов,

Вы шли вперед, как чародеи,

Преграды все переборов.

Простор земли и поднебесья,

Болота, реки, глушь тайги

Ловили звонкий голос песни,

Горячей юности шаги.

Туда, где дым и грохот боя,

Где лишь отважные нужны,

Несли вы сердце молодое,

Борьбы и мужества сыны!

Вам страх не подгибал колени,

Без сил не падала рука, —

Всегда был рядом с вами Ленин,

Был в вас закал большевика!

Вперед же, войско молодое,

Всегда таким прекрасным будь!

Твоя дорога — след героев,

Былинный эпос, звездный путь.

Шагайте с песней боевою!

Привет вам, юные мои!

Пред комсомольскою волною

Враждебный мир не устоит!

Сына мать несет из яслей,

  Нежит да целует,

И ему про жизнь, про счастье

  На ушко воркует:

«Бригадир ты мой удалый,

  Свежий цветик маков!

День тебя я не видала,

  Как ты там — не плакал?

Нет? Не плакал? Молодчина,

  Мой колхозник славный.

Мой ударник, хват-мужчина,

  Тракторист исправный!

Добрый хлеб я убираю

  На колхозном поле

Да все думаю-гадаю:

  Как-то мой соколик?

А соколик мой — умытый,

  Словно месяц ясный,

И причесанный — гляди ты! —

  Жалует из яслей.

Вот мой сын какой счастливый,

  Знай растет без горя!

Он — что всход колхозной нивы

  На родном просторе!

К лету будем мы, пожалуй,

  С новым детским садом,

Вот где поиграет малый,

  Лучше и не надо!

Там игрушки — надивиться!

  Сам из них ты сложишь

Дом высокий со светлицей,

  Клуб построить сможешь.

Подрастешь — учиться будешь

  По красивым книжкам,

А кем быть — уж сам рассудишь,

  Верно ведь, сынишка?

Может, будешь агрономом,

  В инженеры ль выйдешь.

Мы теперь везде — как дома,

  Все твое — что видишь.

А пилотом стать случится —

  Знай по небу плавай

Да простор его лучистый

  Полни лётной славой!

Пролетишь над нашим полем

  Ты на самолете

В самый раз, как я, соколик,

  Буду на работе.

В небе громко, басовито

  Загудят моторы,

Всколыхнется в поле жито,

  Смолкнут разговоры.

Заслоним глаза, а лица

  К небу запрокинем,

Где гремит стальная птица

  По просторам синим.

Надо мной промчишься бурным,

  Грозным ураганом,

Ловко сделав круг фигурный

  Вон над тем курганом.

Да письмо мне с самолета

  Сбросишь на прощанье:

Мол, от сына, от пилота —

  Колхознице Ганне!

То-то мать гордиться будет

  Смелой хваткой сына,

Как тебя похвалят люди:

  «Наш, мол, молодчина!»

Улыбается сыночек,

  Смотрит безмятежно,

К материнской груди щечкой

  Прижимаясь нежно.

  Летит поток годов,

Следы былого гаснут торопливо,

  Их ветер сдуть готов,

  Как лепестки цветов,

Косой забытых на осенних нивах.

  И часто, как во сне,

Маячит тихо детство пред глазами,

  Как песня о весне,

  Давно звеневшей мне

Неясными своими голосами.

  От этих старых снов

Уйти и нынче я никак не смею,

  Нет-нет, я вспомню вновь

  Один из уголков

Над Неманом, родной рекой моею.

  Я мир увидел там

И понял стройность всех его звучаний,

  Открыв своим глазам

  Природы вечный храм,

Где все сияет в блеске трепетаний.

  И сколько прежних чар

Заботливая сохраняет память —

  Как драгоценный дар,

  Как сказочный пожар,

Сверкающий над первыми путями.

  Хоть след путей моих

Засыпан там уже давно ветрами,

  Я вижу как живых

  Мне близких, дорогих,

Замученных попами и царями.

  Сиянье тихих вод

И детских дней счастливая беспечность!

  Как часто вновь встает,

  Струится и поет

Аккорд, давно ушедший в бесконечность!

  Годов несется строй.

У нас давно взошла заря и блещет,

  А за рекой Сулой^{69}

  Орлы^{70} над хмурой мглой

Клюв свесили понурый и зловещий.

  Я после многих лет

Опять взглянул в глаза родимым долам.

  Край сном глухим одет,

  Везде насилья след,

Кругом кресты, остроги и костелы.

  И тянутся из мглы

Давно забытые у нас картины:

  Двуглавые орлы,

  Ряды жандармов злых,

Мотивы той же оперы старинной!

  Вот он, другой жандарм!

Иные перышки, но та же птица!

  Носитель тех же кар,

  Он бог тут, он тут царь

И «польскости» хранитель на границах.

  Хожу, гляжу вокруг,

Знакомых бед как бы читая список,

  А где ж народ, мой друг?

  В глазах его испуг,

Он ходит здесь, оттертый за кулисы.

  А где ж посул панов

И крики их о равенстве, о воле?

  В тоске колоколов?

  И в звоне кандалов?

  И в посвисте кнутов?

И в голоде, и в бедствиях подполья?

  Так вот каков ты, край,

Приют моих ребяческих мечтаний!

  Хлебнул ты через край

  Легенд про панский рай,

Несчастный край подавленных рыданий!

  Порублены леса,

И только хвощ на торфищах бушует,

  Узки, как пояса,

  Наделы: пан кромсал.

  На те же голоса

Поешь, Край Западный, ты песнь былую.

  Полыновым листом

Повеяло от песни, позабытой мною.

  Мой край родной и дом

  Под белым под орлом,

Спеленатый несчастною судьбою!

  И я, твой сын родной,

Себя здесь чувствую чужим, далеким…

  Пусть веет над тобой

  Напев мой путевой

И скорбь о жребии твоем жестоком!

Немного, может, я чудной,

Но все ж люблю я Загибельку^{72}:

Там каждый кустик мне родной,

Там над прозрачною волной

Готовит берег мне постельку.

Я там бродил, встречал восход

Не раз весеннею порою;

Следил, как день идет в поход,

А с ним и тучек хоровод

Плывет и тает надо мною.

Замедлишь шаг. Покой и тишь —

Травинка даже не качнется,

А ты задумчиво глядишь,

Как будто здесь во сне стоишь

И слышишь — песня тихо льется.

На дол посмотришь — беден он:

Один песок, залегший плотно.

Но даже там со всех сторон

Мох, вереск и кукушкин лен

Ползут и ткут свои полотна.

А сколько здесь цветов цветет,

А сколько красок здесь пылает!

Над ними звон и гуд встает,

Над ними солнышко плывет

И радость щедро разливает.

Бредешь один вперед, назад,

Минуешь сотни поворотов,

Войдешь в борок… и сосны в ряд,

Как будто женщины, стоят,

Как будто ждут они кого-то.

Идешь и час и два часа

Чрез пустыри и перелески,

А сверху льются голоса,

Да так, что слушают леса,

Надев причудливые фески.

А вот и озеро-окно,

Такое редко где найдется, —

Среди болотища — одно,

И почему-то здесь оно

Гремячим озером зовется.

Лежит болото, каждый шаг

Глухим безмолвием окутав,

И лишь качает на ветвях

Сто тысяч шапок и папах,

Десятки тысяч парашютов.

Настроившись на философский лад,

Порой стою в лесной дремоте:

Куда ни глянь — наш край богат,

Дадим болоту шах и мат,

И будут нивы на болоте!

И так, с собой наедине,

Я узнавал тот край все ближе,

И вот, узнав его вполне,

Скажу, что в Загибельке мне

Милей и лучше, чем в Париже.

Распахнем мы вам двери пошире,

Вас встречая, как близких своих,

В красный угол, как водится в мире,

Мы посадим гостей дорогих.

В откровенной и дружной беседе

Поведем мы трудам нашим счет,

Что, мол, сделали мы, что — соседи

И что надо нам сделать еще.

Все живем мы семьею согласной

На просторах советской страны,

И, как день, нам пути наши ясны

И огни нашей цели видны:

Для отчизны слагать свои песни,

Как никто не слагал никогда,

Чтобы пели их с нами совместно

Все деревни и все города.

И любовь не иссякнет в народе

К нам, поэтам советской земли,

Что в великие дни половодья

Нераздельной семьею взросли.

И широки же колхозные нивы!

  В далях теряется взор!

Стежки-дорожки бегут торопливо,

  Меряют синий простор.

Мир разгорожен, запаханы межи,

  Стало на нивах светлей,

В поле работает сильный, прилежный

  Трактор — хозяин полей.

Смолкла навеки песня неволи,

  Жалоба-песня мертва.

Ясные дали! Привольное поле!

  Песни счастливой слова!

Труд подарил нам радости песню,

  Ей незнакома печаль.

Ясное завтра! День наш чудесный!

  Синь, безграничная даль!

Жить стало лучше, и на просторе

  Песни, что мак, расцвели.

Ими наполнены степи и горы

  Вольной советской земли.

Песни вскипают звоном-разливом,

  Славят цветущий мой край,

Песням веселым, песням счастливым,

  Сердце мое, отвечай!

Марш победителей в радостном гуде…

  Радости много сейчас.

Солнечный край мой, свободные люди,

  Песней приветствую вас!

Степной, лесною, горною

Дорогою просторною,

Как наш советский край,

На радость всенародную

К нам с песнею походною

Идет зеленый Май.

Гляжу, закинув голову,

На солнышко веселое,

Не опуская глаз:

Такая ширь безбрежная,

Кипучая, мятежная

На родине у нас!

Колонны за колоннами

Идут, шумя знаменами,

Как волны вешних вод.

Над городами, хатами

Мчат песни, став крылатыми,

Ведь им неведом гнет.

Полна снегами талыми,

Бежит вода каналами

В гранитных берегах,

Впервые под столицею

Встречается с зарницею

Морских пространств размах.

Дорогою просторною,

Речной, степною, горною,

Зеленый Май, спеши!

Как много нами пройдено,

Как возмужала родина,

Как песни хороши!

Ни бури, ни вихри, ни черные годы

    Его не задели,

В сказаньях-былинах и в думах народа

    Живет Руставели.

В кристальных ручьях вдохновенного слова

    И в песенной трели,

Звучащей из вечности снова и снова,

    Живет Руставели.

В весенних зарницах певучего дара,

    Что мир облетели,

И в образах ярких, светлее лазури,

    Живет Руставели.

И в добрых порывах, чем души людские

    Горят и горели,

В минуты покоя и в дни боевые

    Живет Руставели.

Чудесные струны в старинные годы

    Грузинам звенели,

Под солнцем советским на радость народам

    Расцвел Руставели.

Я вновь живу от города вдали,

Найдя приют в лесистом захолустье…

И весело всегда стихи текли,

Лишь вспоминал я уголок земли —

Заросшее, покинутое Устье^{75}.

Пускай пески желтеют там и тут,

Не пальмы южные под этим небосводом, —

Но мил душе гостеприимный люд,

И холмики пологие встают

В убранстве скромной и простой природы.

О сосенки густые! О пески!

Родной пейзаж на летнем солнцепеке!

Здесь в жаркие, погожие деньки

Ты пьешь смолистый дух, что ветерки

Несут в своем невидимом потоке.

Как в том краю чарующи леса!

Сошлись к дорожкам и тропинкам сосны.

Какой покой глубокий и краса!

Вот вереска краснеет полоса,

Гвоздики белой коврик медоносный.

Стоишь, бывало, в затишке один,

И целый мир лежит перед глазами.

Теплынь струится от лесов, долин.

Прогретый воздух свой прозрачный тын

За Свислочью возводит над полями.

Живет, дрожит, волнуется простор,

И каждая букашка тащит что-то.

Движенья сколько возле гнезд и нор!

Чабрец пушистый расстелил ковер,

Сзывая пчел, — тут есть для них работа.

Под горкою лучистый поясок —

То Балачанка светлою струею

Ласкает невысокий бережок.

Как хорошо, прилегши на песок,

Понежиться здесь утренней зарею.

Раскрыв шатры, богатыри дубы

Стоят за речкой лагерем могучим.

В борьбе с дубами вихри все слабы, —

Вершин ветвистых гордые чубы

И в час грозы не бьют поклонов тучам.

За Балачанкою, где Блужский бор

Веселым шумом наполняет дали,

Как будто охраняя косогор,

Над ельником склоняет свой убор

Сосна-старуха, затаив печали.

Натянутые струны тишины

Звенят от песни, что на крыльях мчится;

Гудит мотор в волнах голубизны;

Купаясь в солнце, дни моей страны

Не устают счастливой песней литься.

Летит-гудит над Устьем самолет,

А кое-где внизу — кривые хатки,

Заборы старые… Но мой народ

Там светлые строенья возведет,

Добьет былого жалкие остатки.

Тут волю я даю своим мечтам;

Знакомых мест я скоро не узнаю,

Прочь выметут колхозы старый хлам.

Я новые дома увижу сам

И Устья ни на что не променяю!

Заветный холмик в Устье отыскав,

  Люблю в свободные мгновенья

  Я в соснах наслаждаться тенью,

  Вести беседу, слушать пенье,

Впивая мед лесов и запах трав.

Пусть не богат, не славен холмик мой,

  Пусть он простой, не знаменитый,

  Но чабрецом зато покрыт он,

  Там пчелки вьются деловито,

По капле мед сбирая золотой.

Ковер гвоздики близ холма расцвел,

  Легко махровые снежинки

  Легли на тонкие тычинки,

  Колебля слабые былинки,

Украсивши песчаный этот дол.

Чудесный вид мне с холмика открыт,

  Голубизна сквозит далече,

  Семья дубов широкоплечих

  Стоит, как воины на вече,

Что солнышко приподняли на щит.

А там луга вдоль Свислочи легли,

  Лозняк с ольхой сплелись ветвями,

  Над островками, пустырями

  День веет синими шелками,

Что вытканы дыханием земли.

Вот аисты, чьи крылья тяжелы,

  Сюртук надев свой черноперый,

  Оглядывают косогоры,

  Как землемеры-ревизоры

Иль важные заморские послы.

Алмазами росы сверкает луг,

  След за охотником ложится:

  Стрелок высматривает птицу.

  Какой улыбкой взор искрится,

Когда бекаса он подстрелит вдруг!

Все видно мне, все звуки мне слышны:

  Шум трактора за Балачанкой,

  И мельница, что крыта дранкой,

  И песнь девчат из Березанки^{76},

И небо — сплошь окно голубизны.

Я с холмика в засушливые дни

  Гляжу в окно, как чередою

  Клубятся тучи предо мною,

  Я покорен их красотою, —

В них гром грохочет, молнятся огни.

…Теперь живу от Устья я вдали,

  Сижу средь книг, чернил, бумаги.

  А в мыслях — лес, река, овраги,

  Клев рыбы в час вечерней влаги,

Дары колхозной радостной земли.

Из этих дум венок я вью простой.

  В нем вся теплынь и голос лета,

  Что солнцем ласковым согрето,

  В нем мирные мечты поэта…

И всё — тебе, о Устье, холмик мой!

Не сошел еще в низинах

  Снеговой покров,

Веет холодом в долинах,

  Луг застыл, суров.

Но яснее свод небесный,

  Больше в нем тепла.

И надеждою чудесной

  Роща расцвела.

С шапок белый пух стряхнули

  Сосны, тополя,

Под деревьями проснулась,

  Ожила земля.

Солнце взгорья пригревает,

  Сушит капли слез,

И ручьи журчат, сбегая,

  Меж корнями лоз.

По округе зазвенели

  Голоса весны,

И полны пьянящим хмелем

  Радостные сны.

Веселей навстречу свету

  Смотрят окна хат,

Эй, колхозник, дело к лету,

  Шевелися, брат!

Над землею, как жалейка,

  Солнцу в лад и в тон,

Сыплет пташка-чародейка

  Первых песен звон.

Легла дорога столбовая,

Она зовет меня вперед;

Иду, и мысль растет живая,

И чувство новое растет.

Куда ни гляну — ширь и воля,

Уходит в небо дальний лес.

Межи давно не видно в поле,

Бурьян — и тот с земли исчез.

Цветут луга в одеждах новых,

Шумит листвой зеленый сад,

И ветер в запахах сосновых —

И он шумит на новый лад.

Глядишь, дома встают, белея

То с той, то с этой стороны,

И тешат новизной своею,

И сердце радуют, стройны.

Вон там, раскинутый над долом,

Клубами к небу всходит дым,

И весть несет колхозным селам

Гудок напевом молодым.

Ползут по склону, через кочки,

Волы стальные вверх и вниз,

Ведет их девушка в платочке

Иль комсомолец-тракторист.

А тут, где лишь вчера болото

Плитой лежало гробовой, —

Колосья поднялись без счета,

Качая гордой головой.

И над осушенной трясиной

Пластами торф лежит, как щит,

И высятся над всей равниной

Громады черных пирамид.

Идут колхозные подводы,

Товар везут грузовики,

И всё моложе год от года

Седые даже старики.

Леса полны весенним зовом,

На край свой любо мне взглянуть.

К земле, в ее наряде новом,

Хотел бы сердцем я прильнуть.

В полях Украины, в предгорьях Памира,

  В казахских счастливых аулах

Гремит многострунная звонкая лира,

  Симфония песен Джамбула.

Чудесные песни его — словно зори,

  Что утром сверкают в лазури,

Что радугой блещут в небесном просторе,

  Сплетаясь из солнца и бури.

И дышит в них свежесть и юная сила,

  В них мудрость живет Казахстана,

Порывы потоков, орлиные крылья

  В пленительных думах Бояна.

Плывут его песни от края до края,

  Полны вдохновенного гула.

Я деду Джамбулу привет посылаю,

  Люблю я акына Джамбула!

Приветствую славную партию нашу,

  Что руки народов сомкнула

Для дружбы великой, для дружбы всегдашней,

  Что нам подарила Джамбула.

  Я в твоих глазах,

Двух глубоких, как небо, криницах,

  Вижу долгий шлях,

  Богатырский взмах

Ввысь, где светит заря-заряница.

  Путь прошел ты свой,

Как борец с непреклонною силой.

  Не угаснул твой

  В тьме огонь живой, —

Прахом пал твой мучитель постылый.

  И растет один

Злой бурьян на могиле тирана,

  И дымит полынь

  На дурной вспомин,

И, как пугало, пустошь кургана.

  А ты жив, кобзарь,

И живут твои песни на свете.

  И тебе как дар

  Вольных песен жар

Твои внуки приносят и дети.

  И приносят их

Все народы советского края,

  Что в тяжелый миг

  Из криниц твоих

Пили, в тьме бездорожья блуждая.

  Ширь цветущих стран

Солнцем радостным ныне сияет,

  И кобзарь Боян,

  Словно великан,

По земле своей с песней шагает.

  Я в твоих глазах,

Двух глубоких, как море, криницах,

  Вижу светлый шлях

  И орлиный взмах

Вдаль, где зори горят, заряницы.

На простор, на раздолье полей

Выйди радостной, дружной семьею, —

Сотни новых и ясных путей

Жизнь расстелет теперь пред тобою.

Новой доли восходит заря,

Будешь жить ты без панской опеки:

Отошла, отцвела их пора,

И панам не вернуться вовеки.

Погляди, как просторно вокруг,

Как притихли дворцы и костелы!

Все твое! Это поле и луг,

Строй в дворцах для детей своих школы.

Так иди с нами вместе вперед,

Распростившись с бедою-тревогой.

Нас к счастливым вершинам ведет

Наша партия верной дорогой.

На простор, на раздолье полей

Выйди радостной, дружной семьею, —

Сотни новых и ясных путей

Жизнь расстелет теперь пред тобою.

Гудит земля, дрожат леса,

  Им гулко вторят дали,

А в небе льются голоса

  Крылатой, звонкой стали.

Гремит, шумит, как ураган,

  Земли свободной сила.

Спустилась ночь на вражий стан

  И плотно дверь закрыла.

Ударил гром, и нет панов,

  И нет границ постылых:

Прогнивший строй былых веков

  Не встанет из могилы.

Огнем Кремля пылает стяг

  Над пробужденным краем,

Горит он в утренних лучах,

  Ветрами колыхаем.

Идут полки, спешат бойцы

  Советской славной рати,

Свободу, мир, как их гонцы,

  Приносят каждой хате.

Народ глядит бойцам вослед

  На стяги боевые:

Таких бойцов не видел свет, —

  Спасибо вам, родные!

Стряхнули одежды леса,

Смолкают и птиц голоса,

  И травы повяли;

Глядят сиротливо луга,

Как пни, потемнели стога —

  Намокли, опали.

Туман и тоска над землей,

И ветви холодной росой

  Кропят, как слезами.

И я вспоминаю в тот миг

О лете, пропевшем свой стих

  Листвой и цветами.

К тем далям лечу я душой

На зори, на пир золотой —

  К дубам над рекою.

Виденья и музыки звон,

Как тихий чарующий сон,

  Плывут надо мною.

Солнце встает из-за Блужского бора

И стелет по взгоркам парчу золотую,

Багрянцем украсило ель вековую,

Что встала, как мать, и семью молодую

Хранит, величаво шумя над простором.

Шелка облаков уже прячут куда-то —

Должно, чтоб на солнце они не слиняли;

Как бусами, росы траву разубрали;

Разлившись в покое торжественном, дали

Внимают ликующим песням крылатым.

Как вольно, как молодо летнею ранью,

Когда просыпается тихая нива, —

Колосья на солнце глядят, как на диво,

Над заводью ходит туман белогривый,

И луг наполняется звоном, сверканьем!

Иду не спеша я на Свислочь с удою,

С червями, с краюшкой, распахнутый, босый,

И ноги мне моют прохладные росы;

Всем сердцем я слушаю день стоголосый,

Дубов шум зеленый над быстрой водою.

Тут счету им нет! И все, как магнаты,

Горды, неприступны, глядят сановито,

Как будто собралася царская свита, —

Один вон в плаще, жемчугами обшитом,

Другие же в тогах, отменно богатых.

А там старичина уж век доживает,

Стоит почернелый, и нет на нем кроны,

Забытый, как нищий, для всех посторонний;

Летят к нему только монашки-вороны,

Вдова-аистиха подчас навещает!

Унылая старость! И вдруг я невольно

С тоской вспоминаю: всему есть кончина!

Как долго протянется век старичины?

А мне далеко ли до той годовщины,

Когда я покину все это приволье?

Но грусть мимолетна, и вновь я шагаю

По листьям и мхам, по зеленому чуду,

С удою сажусь на песчаную груду,

Назло и на зависть рыбацкому люду, —

Рыбак рыбака ведь всегда проклинает!

А Свислочь играет, шумит, не смолкая,

Меж трав изумрудных, в горячем цветенье,

И вдруг то темнеет от облачной тени,

То снова сияет в довольстве и лени,

Деревья, осоку и птиц отражая.

Напротив — Кручок, заповедное царство^{79}

Над озером старым, запущенным ныне,

Там буйствуют травы, ивняк и осины,

Там льется с зарею поток соловьиный,

Там дичи несметной свое государство.

Мне все тут знакомо: моя Балачанка —

Вон там, за холмом, она в Свислочь впадает,

Кустов прибережных гряда молодая,

И Блужское поле, и пустошь глухая,

И та вон тропинка, и та вон полянка.

На берег из Устья доносятся звуки:

Часы проверяет петух голосистый,

Смеются мальцы безмятежно и чисто,

По травам коса пролетает со свистом,

И где-то слышны топора перестуки.

Сегодня село, как корабль, отплывает

К другим берегам — счастливым и вольным,

Несут мое Устье могучие волны,

Лишь клен сиротиной глядит, удивленный,

И что здесь стряслось — старичина не знает.

«Ну что же, бывайте, — скажу им с душою, —

Живите и стройтесь по дружбе, не споря,

Советской семьей на колхозном просторе,

Навеки забудьте унынье и горе,

Да будет вам счастье большое-большое!»

Сквозь кудри кустарника сыплются стрелы,

И солнце выходит, всей славой блистая,

Туман в тростниках расползается, тает;

Вдруг солнце на мой поплавок приседает,

И радужный луч разгорается смело.

А я неотрывно слежу за лесою,

Звенит комарье и впивается в уши.

Я жду, когда рыба, червя обнаружив,

На поплавке моем солнце потушит, —

И к дому вернусь я с богатой сумою.

Но если не клюнет совсем — не горюю.

Я радуюсь солнцу, алмазному лугу,

Безбрежному небу и ветру, как другу,

Что ходит, как солнце, по вечному кругу

И тучу, коль надо, несет дождевую.

Я радуюсь лету, колхозному люду,

Веселью и чарам родимого края,

Цветам, мотылькам, что порхают, играя, —

Всему, чем отмечена жизнь молодая.

Так пусть эта юность нетленною будет!

Великих звезд Кремлевских свет

  К нам от тебя струится.

Мы шлем тебе, Москва, привет.

  Прими его, столица!

Ты — стяг нашей силы,

  Ты — воли простор,

Прямой, быстрокрылый

  Полет выше гор.

От городов, колхозных нив

  И от любой столицы

Прими, Москва, сердец порыв,

  Как шум живой криницы.

Ты — стяг нашей силы,

  Ты — дружбы простор,

Прямой, быстрокрылый

  Полет выше гор.

Огням твоим, что над Кремлем

  Пылают, как зарницы,

Мы лучшие венки совьем

  Из жита и пшеницы.

Ты — стяг нашей силы,

  Ты — славы простор,

Прямой, быстрокрылый

  Полет выше гор.

Прогнали тьму твои огни,

  И нет для них границы,

На всей земле видны они,

  Их света враг страшится.

Ты — стяг нашей силы,

  Ты — счастья простор,

Прямой, быстрокрылый

  Полет выше гор.

Живи, Москва! На целый свет

  Горят твои зарницы.

Мы шлем тебе, сестра, привет

  Сердечный от сестрицы.

Ты — стяг нашей силы,

  Ты — правды простор,

Прямой, быстрокрылый

  Полет выше гор.

Земля в огне и в горьком дыме,

Разносит ветер гарь и чад.

Мир проклинает злое имя

Того, кто бешенством объят.

Колосья нив безбрежных стонут.

Призывный шум несут леса,

И ловит слух настороженно

Земли родимой голоса:

«Вставай, народ, всю мощь и силу

Вздымайте, села, города!

Пусть злую гибель и могилу

Найдет фашистская орда.

Сметай ее стальной метлою

Всю, до последнего полка,

И пусть под тучей грозовою

Не дрогнут сердце и рука.

Копайте яму, долокопы,

Чтобы в ее холодный прах

Упал навек тиран Европы,

Свободы, мира лютый враг!»

Над затихшею дорогой

Лес развесил плащ-шатер.

Замер весь в молчанье строгом,

Ветви темные простер.

Ночь окутала просторы

Черным пологом-руном.

Старый дуб на косогоре

Спит тревожным, чутким сном.

Мрачен лес. А над болотом

Полыхает неба край.

Часовой, борись с дремотой,

Глаз с дороги не спускай!

Слышишь гул? Гудит дорога.

Всколыхнулся сонный бор.

С дуба, видевшего много,

Подает сигнал дозор.

Из чащи лохматой,

Трущобы лесной,

Бойцы-партизаны

Выходят гурьбой.

Ведет их лесничий

Сквозь дебри лесов, —

Отряд партизанский

К сраженью готов.

Бесшумно, как тени,

Идут через шлях,

Винтовки, гранаты

Сжимают в руках.

По краю дороги

Засели, сидят.

А там уже стонет

Под танками гать.

Чудовища лезут —

Армада машин,

Не раз нами битый

«Железный» их клин.

Ползет мимо леса

Змеиный их хвост,

Глядят партизаны

С лесничим на мост.

Окутала мостик

Болотная мгла,

Там загодя ночью

Ходила пила;

Там насыпь копали

Лопаты тайком, —

Борись, как умеешь,

С фашистским зверьем.

Колонна подходит,

Гудит броневик,

На мост он ворвался

И грохнулся вмиг.

Горящая глыба

Ныряет на дно,

Летит и другая

С ней в топь заодно.

Залязгала резко

Стальная броня,

Пошла суматоха,

Пошла суетня!

Стальной на фашистов

Посыпался град, —

И рвут их на части

Осколки гранат.

Пробираясь сквозь туманы,

Месяц из-за облаков

Не видал, как партизаны

Били, рушили врагов.

Только видел из-за тучи,

Как светился косогор,

Как за дубом за могучим

Из машин пылал костер.

Снова тихо в чаще стало,

Догорел костер-пожар…

Сложит нам былин немало

Белорусский лес-гусляр.

Я слышу голос неустанный:

Земля моя зовет меня,

И зов ее мне сердце ранит,

Как сталь косы, в траве звеня.

И шум дубрав, и леса стоны,

И вопли рек, и плач ручьев,

И взор немой озер зеленых

Несут мне вести про врагов.

Я вижу полчища тевтонов,

Звериный блеск в глазах пустых;

Не знает никаких законов

Орда разнузданная их.

О, если б мне такие руки,

Чтоб мог их простереть к тебе,

Моя земля, утишить муки

И силу дать тебе в борьбе!

Я слышу зов, земля родная!

Хоть песней я к тебе прильну.

Тебе я, сын твой, обещаю:

Недолго будешь ты в плену.

Твой лес объят весь шумом гневным,

Я вижу луч твоей зари.

Он солнцем заблестит полдневным, —

Есть у тебя богатыри.

Весеннее синее небо,

Листва молодых тополей…

А мне бы, одно только мне бы —

В просторы родимых полей!

Здесь тихо, спокойно, привольно,

И нежится в солнце платан,

И ластится ветер раздольный,

Широкий, как Узбекистан.

А там, в Беларуси родимой,

Народ мой измучен бедой,

Страдает, чужой и гонимый,

И хлеб его — мох с лебедой.

Я знаю: там черная погань

Свирепствует в злобе своей,

А дети глядят на дорогу

И шепчут: «Придите скорей!»

О, тяжки железные цепи!

Но знай же ты, край мой родной, —

Пусть встречу руины и пепел,

Лишь быть бы мне только с тобой!

Лишь волю… Лишь цепи разбить бы,

Изгнать чужаков навсегда!

О Неман мой, Свислочь и Витьба,

Как был бы я счастлив тогда!

Пускай же разверзнутся недра

И сгинут фашисты на дне!..

Весенняя ласковость ветра…

О родина, снишься ты мне!

Путь этот старый, известный в народе,

  Лег между белых берез.

  Пряди распущенных кос

Вьются, трепещут в живом хороводе.

Ласковый шорох беседы их чинной

  Плыл над простором земли,

  И замирали вдали

Звуки знакомые песни старинной.

Рядом с дорогой луга, перелески,

  Море зеленое нив,

  Речек капризный извив,

Мирно бегущих в серебряном блеске.

Села, деревни кругом; и по селам —

  Ласковый, крепкий народ.

  Озеро, сад, огород,

Рощи взбегают по склонам веселым.

В круговороте веков и событий

  Время стремило свой бег.

  Мир раздвигал человек.

Новые тропы легли, точно нити.

Путь же старинный, как в давние годы,

  Между берез, в тишине,

  Служит, как раньше, стране,

Именем прежним зовясь у народа.

Путь наш родимый! Стрелою прямою

  С давних времен ты пролег,

  Запад чужой и Восток —

Два рубежа ты связуешь собою!

Дай же о родине весточку ныне —

  Как там народ наш живет?

  Слышу: твой голос плывет,

Мчит через горы, леса и пустыни:

«Время лихое настало в отчизне,

  Топчет дороги чужак,

  Льет нашу кровь вурдалак, —

Нет от фашистского изверга жизни!

Только не ведает ворог покоя, —

  Мстим беспощадно зверью!

  Чует он гибель свою,

Ждет его пуля за каждой сосною!

С Немана, Припяти, Свислочи, Сожа

  Крики доносит сюда:

  «Наш этот край — навсегда!

Враг здесь проклятую голову сложит!»

Грозно поднялись бойцы партизаны,

  Мщеньем горят их сердца:

  «Зверя добить до конца,

Падали — место под диким бурьяном!»

Верь мне, товарищ! Незваному гостю

  Равный повсюду прием,

  Нечисть мы скоро сметем, —

Хватит ей места на нашем погосте!

Слышишь? Раскаты грохочут с востока.

  Зверю наступим на грудь!»

  Старый родимый наш путь,

Голос твой — верю я — голос пророка!

Упал по дороге ты, друже,

И сжались печалью сердца.

Лежит боевое оружье,

Не стало поэта-бойца.

  Спи же, друг мой! Образ твой

  Не забудет край родной.

Тебе не пришлося, товарищ,

Отчизну увидеть опять

И к стройке на месте пожарищ

Народ своей песней позвать.

  Спи же, друг мой! Образ твой

  Не забудет край родной.

Покончив с нашествием темным,

С фашистским кровавым зверьем,

Тебя мы всей родиной вспомним

За праздничным нашим столом.

  Спи же, брат мой! Образ твой

  Не забудет край родной.

И вспомним, как лучшего сына,

Что отдал стране до конца

Свой голос, распев соловьиный,

Талант несравненный певца.

  Спи, певец наш! Образ твой

  Не забудет край родной.

С тобою немало прошли мы,

Одни пролагая пути,

И слушали голос родимый,

Чтоб в мир этот голос нести.

  Спи, наш сокол! Образ твой

  Не забудет край родной.

И вот оборвался твой голос,

Объял тебя вечный покой,

Тебя, самый буйный наш колос,

Могучий наш дуб над рекой!

  Спи, гусляр наш! Образ твой

  Не забудет край родной.

Уж гусли навек отзвучали,

И сжаты тоскою сердца,

Отчизна в глубокой печали —

Не стало поэта-бойца.

  Спи спокойно! Образ твой

  Не забудет край родной.

Поклон тебе искренний, низкий,

  Наш батька Минай^{81}!

Родным стал для нас ты и близким:

  Ты — это наш край.

Приветлив, умен ты и скромен,

  И стоек, как дуб,

Тот дуб, что над Неманом в дреме

  Возносит свой чуб.

Тот дуб не поклонится буре, —

  И ты не упал,

И ворог на собственной шкуре

  Твой гнев испытал.

Узнали фашистские звери

  Отвагу твою.

Удар твой внезапен и верен,

  И зол ты в бою.

Невинных детей твоих милых

  Убил этот кат,

И пепел развеян застылый

  Сожженных им хат.

Один, без детей ты, несчастный,

  Один, без сестры,

И греют тебя в день ненастный

  Лесные костры.

Да! Тягостно бремя такое

  Несчастий и бед!

Ты все потерял дорогое

  На старости лет.

И вышел ты, слезы сметая,

  Навстречу врагам.

Сказал ты, герой: «Никогда я

  Друзей не предам!»

Ты бьешься, все силы народу

  И сердце отдав.

Смерть, смерть кровожадному сброду!

  Сгинь, Гитлер-удав!

Скажу тебе братское слово:

  Живи, наш Минай!

Расправим мы плечи, чтоб снова

  Жил вольно наш край.

Как солнце он глянул в народную душу,

  Для счастья народа всего

Он правду и мудрость народа подслушал,

  Чтоб выполнить волю его.

Увидел он светлые дали, просторы,

  Что новью теперь зацвели.

Нам Ленин пути указал, по которым

  Идти к новой правде земли.

И в сердце людском, и на солнечных нивах

  Лежит его правды печать.

Словам его мудрым, простым и правдивым,

  Как песням, вовеки звучать.

Звучать им повсюду, где жизнь молодая

  Бурлит во всю гордую мощь.

И в песнях и в думах родимого края

  Бессмертен, как солнце, наш вождь.

Живет он в могучем дыханье заводов,

  В кремлевских пурпурных огнях,

И в нашем единстве, и в дружбе народов,

  И в партии зорких очах.

Живет он в делах нашей Армии Красной,

  В отваге и силе бойца.

Ведет его имя на подвиг опасный

  Бесстрашных героев сердца.

Живет средь нас Ленин — как светоч народов,

  Как мудрость великой земли,

И светит лучами, огнями свободы,

  Чтоб счастьем народы цвели!

Ты далеко. Во мраке ночи

Все в снежном вихрится дыму.

Степной буран слепит мне очи,

И мне тоскливо одному.

Тоскливых дней с тобой немало

В разлуке прожил я, скорбя,

Хочу, чтоб в песне прозвучало

Все, что я думал про тебя.

Мне ведом твой удел жестокий,

Ты горечь дум пила до дна.

Понятны мне твои упреки,

Хоть ты в душе моей одна.

Прости! Что вымолвить мне боле,

Поникнув тихо головой?

Забудь обиды, муки, боли —

Тобой я жил, живу тобой.

Близка и далека ты. Ночью

Все в снежном вихрится дыму.

Ночная степь глядит мне в очи,

И мне тоскливо одному.

Пришел мой час. Я покидаю

  Тебя, узбекский край,

И тяжко ласковому краю

  Сказать: прости! прощай!

Иное небо надо мною

  Шатер раскинет свой.

Огнями ярких зорь весною

  Ты вспыхнешь предо мной.

Я полюбил, как ширь родную,

  Твоих степей простор.

Я отблеск солнца поцелую

  С узбекских дальних гор.

Припомню город, шумный, звонкий,

  И парки, и сады,

Салар^{84}, узор арыков тонкий

  И тополей ряды.

Я вспомню храм тиши, покоя,

  Заснеженный Чимган^{85}.

И по тебе душа заноет,

  Край гор, Узбекистан.

В тяжелый час войны суровой

  Ты дал приют и мне.

С узбеком мы слагали слово

  И песни о войне.

И меч один мы с ним ковали

  На злобный вражий стан.

Ты обогрел меня в печали,

  Мой брат Узбекистан.

Повеял снова ветер вешний

  Над нашею землей.

Прими же, друг, ты с этой песней

  Привет прощальный мой.

Кораллы закат рассыпает,

За облаком — солнечный шар.

Шумливые волны бросает,

Прохладою вея, Салар.

Деревья зеленой стеною

Его обступают кругом.

Салар говорит с тишиною,

Но только не знаю о чем.

И пташка, склонясь над водою,

Глядит на широкий арык.

Она подружилась с волною,

А я к ней еще не привык.

И мальвы, как в давние годы,

Заткали некошеный яр.

Гривастые желтые воды

Кидает на камни Салар.

За тополем серо-зеленым

Колышется бледный пожар,

И с поля поветрием знойным

Несет на холодный Салар.

Смеркается… Тише и тише

Деревья на склоне шумят.

Бесшумно летучие мыши

Над темной водою летят.

И час этой тихой печали —

Вечернего сумрака дар.

Молчат неизвестные дали.

Шумит неумолчный Салар.

На запад гляжу я сурово.

Мне тяжко в печали. Ты знай:

Весь в пламени дымном, багровом,

Мне видится милый наш край.

Сижу я один, размышляю

О наших скитаньях, судьбе,

Стремлюсь я к родимому краю,

Тужу я, мой друг, о тебе.

И звезды взошли над волнами,

Зажгли их сиянием чар.

Ты знаешь, о чем вечерами

Шумит монотонный Салар?

Под легким покровом, огромный, могучий,

Сквозь просинь возносится к небу Чимган

Там спит на вершинах холодный туман,

На плечи крутые склоняются тучи.

Как некий несметно богатый властитель,

Все в новых одеждах красуется он:

Дарит ему солнце расцветку и тон,

И звезды сучат золотистые нити.

Как сказочный замок, в тиши вековечной,

Он башнями скал небосвод распорол,

Где в гордом спокойствии горный орел

Один озирает простор бесконечный…

Но выше Чимгана летят мои думы,

Туда, где край неба с равниною слит,

Где мир необъятный широко открыт,

И родину вижу я сирой, угрюмой.

Грозой смертоносной Чимган и не тронут,

Спит мирно в горах первобытный покой.

В отчизне ж моей горемычной такой

Кровь, горе да слезы сливаются в омут.

Эх, горы и скалы, долины и кручи,

Во веки веков нерушимый Чимган!

Вы в сердце моем не залечите ран

И боли моей не избудете жгучей.

Стоит нерушимо Чимган белогривый,

Как витязь, расправивши плечи.

По склонам кочуют лучей переливы,

На землю струясь издалече.

Внизу же Чимганка шумит, не стихая,

Зажатая в каменном ложе,

Звенит однотонно, и песня глухая

Гудит и уняться не может.

По скатам пологим желтеющих взгорий

Таинственно шепчут арыки,

Цикады звенят и в не молкнущем хоре

Чимган прославляют великий.

Когда ж среди гор в облачении черном

Ночь гостьей нежданною ляжет

И каждый утес неусыпным дозором

В безмолвии встанет на страже, —

Тогда небосвод, необъятный, как море,

Гирляндами звезд загорится,

И небо предстанет в расшитом уборе,

Как будто готовясь молиться.

Великий покой, приглушенные звуки,

А небо все — жизнь, трепетанье.

И голос томящий вседневной докуки

В торжественном тонет сиянье.

А скатится звездочка с горнего луга,

Листочком кленовым пылая,

И вспомню тогда я далекого друга,

По ком я так часто вздыхаю.

Под гром боев наш флаг соревнованья

В раскатах бурь несли мы в наши дни.

Минула ночь. Рассветное сиянье

Зажгло над нами ясные огни.

Живи, цвети, народ освобожденный,

Родная белорусская земля!

Нам Ленин путь наметил, озаренный

Немеркнущими звездами Кремля.

Просторен путь полетам быстрокрылым,

Разбег наш дружный сотрясает даль.

И дать отпор сумеем вражьим силам,

Своих рядов мы закаляем сталь.

Не одиноки в битве мы сегодня,

Многоязычной родины сыны.

И братства щит над нами гордо поднят,

Мы нерушимой дружбою сильны!

Живи, цвети, народ освобожденный,

Родная белорусская земля!

Нам Ленин путь наметил, озаренный

Немеркнущими звездами Кремля.

О тайны — леса Беларуси,

  О сказочный храм!

Я вам до земли поклонюся

  И славу воздам.

Мне впали с младенчества в память

  Дерев голоса;

Сквозь прошлого грустную заметь

  Поют мне леса.

И время и даль не сокроют

  Родимых ветвей, —

Шумят они в сердце листвою,

  Как голос друзей.

Качаются мерно вершины

  Над лоном реки.

Я вижу ковры на трясинах,

  Что выткали мхи;

Тропинок глухих повороты

  В траве золотой

И малых букашек заботы

  Под старой сосной.

Когда же в одеждах из солнца

  Придет к нам весна

И глянет впервые в оконце

  Тихонько она, —

Тогда пробуждается в кронах

  Бессмертия дух

И ходят чуть слышные звоны

  И шепот вокруг.

И снег оседает зернистый

  На мох у комля;

Брусничника лист серебристый

  Выносит земля.

Покажется вдруг: на вершинах

  Сидят гусляры

И славят в старинных былинах

  Лесные дары.

И бор со счастливым доверьем

  Раскроет свой дом,

Где люди, и травы, и звери —

  Все в царстве своем.

Не раз я весною, и летом,

  И в зимние дни

Входил в этот сумрак с приветом,

  Как в хату родни.

И часто угрюмые думы,

  Владевшие мной,

Своим ты развеивал шумом,

  Даря мне покой.

Так как же тебя мне не помнить,

  О песня земли,

Где люди от черной погони

  Защиту нашли?

Желанные сроки мне ясно видны:

Раскинется праздник над ширью страны,

  Над полем, над гаем,

  Над выжженным краем,

Прокатится радость — нет больше войны!

И скажут родимые дали земли:

Проклятые звери навек полегли,

  Не будут уроды

  Топтать наши всходы, —

Злодейские кости чернеют в пыли.

Мы взором окинем любимый свой дом,

Увидим глубокие раны кругом,

  Разрытые долы,

  Сожженные села,

Где даже и певень не машет крылом.

Мы горестно вспомним в свободном краю

Родных и друзей, что погибли в бою,

  Сестер и братишек,

  Невинных детишек,

И слезы прольем над могилой в строю.

Одно нас утешит — ваш подвиг святой,

Вы край отстояли отцовский, родной,

  Вы ночь сокрушили

  И жизнь положили

За день наш счастливый, венком завитой.

Как правду земли, как немеркнущий свет,

Мы вас понесем по дорогам побед.

  Вы будете с нами

  Навеки, как знамя,

Как ясные зори, как юности цвет!

Ничто нас в пути не отбросит назад.

Мы ниву засеем и вырастим сад, —

  Ведь наши дороги

  Светлы и широки,

А в душах народов созвучье и лад.

Мы справимся смело с любою бедой

И все соберемся на пир молодой,

Мы многое вспомним за дружным столом,

И присказку скажем, и песню споем

  Про сердце большое

  Народа-героя,

Что славен величьем, борьбой и трудом!

Отшумели бури,

Отгремели громы

И железный град.

И глядят так хмуро

Старых ив разломы

И руины хат.

Ноют еще раны,

Много еще боли,

Скорбь еще остра.

Но ушли туманы —

Горьких дней неволи

Черная пора.

Изгнан враг кровавый!

И его готова

Встретить бездна тьмы.

Не померкнет слава

Подвига святого,

Что свершили мы.

Горы эхом громким

Крыма, и Кавказа,

И крутых Карпат

Про него потомкам

Поведут рассказы,

Реки загремят.

Сталинград — и Вена,

Витебск — и Варшава,

Орша — и Берлин!..

Ты — добыча тлена,

Выродков орава,

Твой конец — один!

И летит за Одер

Ветер вольный, чистый,

Как весенний шум,

В светлом хороводе

Солнечных, лучистых,

Всенародных дум.

Лес такой порою

Вторит громогласно

Голосом весны:

«Слава вам, герои,

Честь и слава, Красной

Армии сыны!»

Пять лет прошло. Я снова в милом Устье,

В том уголке, что облюбован мной.

Где я когда-то отдыхал душой,

Где каждый кустик помню наизусть я.

На холмик устьинский я медленно шагаю…

Гвоздика белая, чабрец на нем…

Как старый дуб, что опален огнем,

Я никну головой, былое вспоминая.

Стою и молча вглядываюсь в дали,

Места родные нелегко узнать —

Здесь и деревьев поредела рать,

Как тех людей, что край мой украшали.

Безлюдье, тишь. Высокою травою

Знакомые усадьбы заросли,

И средь руин, меняя лик земли,

Шумит кустарник молодой листвою.

Тропинки той, что к речке Балачанке

Сбегала вниз, — теперь в помине нет;

Лишь в памяти моей оставив след,

Она исчезла с солнечной полянки.

И тех, с кем жил я дружною семьею,

Здесь не найдешь: кто выселился сам

К безрадостным, последним рубежам,

Где крест стоит над насыпью сырою;

Других война по свету разбросала.

Не все из них воротятся назад,

А скольких в рабстве мучил ворог-кат, —

Могилой их земля чужая стала.

И, ужасы войны напоминая,

На всем видны отметины ее,

Но с новой силой славит бытие

В лесах сожженных поросль молодая.

Растущих сил победное движенье

Не гитлерам унять, остановить.

Вновь жизнь снует за ниточкою нить

И миру ткет основу обновленья.

И знаю я: мы раны все залечим,

Из пепла край мой встанет, расцветет,

К высотам счастья вновь придет народ,

Наш светел путь, он солнцем правды мечен.

На старом кладбище, где сосны

Торжественный сомкнули строй,

Герои битв, походов грозных

Нашли приют последний свой.

Повсюду зелень на могилах, —

Венками из цветов живых

Кружок детей, сироток милых,

Заботливо украсил их.

Те дети — жертва злой неволи —

Узнали горе страшных лет,

На них печаль недетской боли

Оставила свой тайный след.

Теперь в былом все их напасти,

Они узнали ласку вновь,

Вернула радость им и счастье

Бойцами пролитая кровь.

И так волнуют, тешат око

Любовь детей и нежность их

К тем, кто погиб в боях жестоких,

Кто жизнь свою отдал за них.

Родные, я забыть не в силах

Все, что увидел здесь в тиши.

Хочу я вам, сердечным, милым,

Сказать спасибо от души.

Растите, горестей не зная,

Согреты родины теплом, —

Вовек отныне сила злая

Не осквернит ваш светлый дом.

Шагает к дому победитель —

Бывалый, стреляный солдат,

И отчий край едва увидел,

Как думы все — на мирный лад.

Блестят на нем медали чинно,

Нашивки — список многих ран,

На приступ Кюстрина, Берлина

Ходил наш воин-ветеран.

Сквозь бури он прошел полсвета,

От вечной тьмы народы спас

И в очи смерти, все изведав,

В боях лихих глядел не раз.

Идет он вольною дорогой,

Гудят, гремят грузовики;

Хозяйским глазом смотрит строго:

Что натворили чужаки!

Кругом завалы, пепелища,

Сады изрублены войной,

И в них безродный ветер свищет,

Тоскуя о красе былой.

А хаты те, что уцелели,

Стоят, как нищенки в черед,

Кривые стены черви съели,

На стрехах мох густой растет.

Солдат, задумавшись, гадает:

Как все поправить, подравнять;

Отчизна наша молодая,

Дай срок, поднимется опять!

Недолго ждать! И старый воин

Светлеет, глядя на поля.

В бескрайный сад, счастливый, вольный,

Мы обратим тебя, земля!

Я подхожу к бойцу с приветом

И говорю ему, как брат:

«Как много сил в тебе и света,

Страны великой сын, солдат!»

Ты утомлен,

Не близкая дорога…

Ну что ж, сядь, отдохни

И путь свой огляни —

От первых дней

До старости порога.

Ты все узнал

В скитаньях неустанных:

Огонь и грохот бурь

И светлых дней лазурь,

Свершений торжество

И радость встреч нежданных;

И много ты

Богатств неисчислимых

Собрал в сердцах людских,

В напевах, мыслях их,

В глуши дремучих пущ,

В полях родимых.

Из тех богатств,

Как ткач неугомонный,

Узор чудесный ткал,

Что красками сверкал

В родном краю,

В лесах, средь нив стозвонных.

И пусть не все,

Что собирал годами,

Что накопил в пути,

Сумел ты донести,

Пусть многое

Развеяно ветрами,

И меньше сил,

И времени пусть мало,

И страшен след утрат, —

Что ж, мужеством богат,

Вновь собирай,

Что бурею умчало.

Навстречу дням,

Шагая с жизнью в ногу,

Неси свой дар святой

В мир светлый, дорогой,

Благословляя юность

В путь-дорогу.

  Мне смолоду любы леса —

Таинственный шорох в зеленых хоромах,

Косматые дебри, а в них буреломы,

Где вихри кружились и рушились громы,

  Где ливнем хлестала гроза.

  Учил меня лес понимать

Великие песни и думы природы,

Весенних пернатых пиры, хороводы,

Криниц потаенных прозрачные воды,

  Рожденных, чтоб край умывать.

  Ой, лес, белорусский наш лес!

Я песен сложил о красе твоей много,

И в мир сквозь тебя мне лежала дорога,

Ты нянчил меня, но и в старости строгой

  Даруешь не меньше чудес.

  Тебя я всем сердцем пою.

Прими же спасибо за добрые встречи,

За тихие думы, за ясные речи,

Что ты напевал мне, прекрасен и вечен,

  Спасибо за ласку твою!

  Хвалу тебе все воздают.

И в мирные годы, и в годы лихие

Кормили, хранили нас чащи лесные:

Давали нам щедро стволы смоляные,

  И мед вересковый, и трут.

  Гляжу на отеческий край —

Промчались здесь смерчи, кровавые грозы,

Дубы полегли, как иссохшие лозы,

Пошли под топор и ольха и березы,

  Что сникло в огне — сосчитай!

  Изранена тяжко земля,

Война, как косарь, намахалась косою,

Омыла дороги смертельной росою,

На нивах раскинулась тенью ночною,

  Леса потрясла до комля.

  Родимые пущи мои!

Как вы поредели от битвы тяжелой.

Ах, сколько полян обожженных и голых,

Где свищет лишь ветер — бродяга веселый —

  Шальные напевы свои.

  Пора уж и вам отдохнуть,

Покрыться одеждой сияющей, свежей,

Пусть гром топоров пробуждает вас реже

И пилы стальные напрасно не режут,

  Чтоб вновь вы расправили грудь!

  Я грежу теперь об одном —

Немало сокровищ землею хранится,

Даст глины она на кирпич, черепицы,

Из камня мы выстроим школы, больницы,

  Из камня дома возведем.

  А вас, наши други леса,

Мы будем отныне беречь неустанно,

Засадим овраги, пески и поляны,

Заботливо вылечим все ваши раны,

  Где смерти гуляла коса.

  Пускай осенит вас покой,

Чтоб вновь вы простерли зеленые крылья,

Могучей и гордой набралися силы

И снова над нашим отечеством милым

  Блистали бессмертной красой.

Согбенные вербы, совсем как старухи,

Уселись над Свислочью в ряд,

О чем-то тайком ей твердят,

О чем-то ей шепчут невнятно и глухо.

О чем они шепчут? Заботы какие

Согнули их спины дугой?

И что их смущает покой?

Неужто все снятся бои городские?

Дома на пригорке, больные калеки,

Увечье несут напоказ,

Свет в окнах — в глазах их — погас,

Огнем опалило им брови и веки.

Взошел на пригорок. Знакомые дали

Видны на пространстве большом.

Не только руины кругом,

Не всё пустыри захватили, сглодали.

Мне радостно видеть, как Минск оживает,

Как, раны свои повязав,

Из пепла пожарищ восстав,

Он голову к небу опять поднимает.

Вон там подвели уж под крышу домину;

А там, у соседней стены,

Рабочие всюду видны;

А там заровняли под площадь низину.

Да, заново, с толком возводим столицу:

Хоть много нехваток у нас,

Но всё ж каждый день, каждый час

Всё с большим размахом работа спорится.

И ты возродишься, наш Минск стародавний,

Садами опять расцветешь,

Колоннами зданий взойдешь,

Опять молодой, и могучий, и славный!

Для тебя я когда-то слагал

Много песен, отчизна родная!

О судьбе твоей злой горевал,

Лишь во сне твое счастье видал,

Наяву повстречать не мечтая.

Я в одном был уверен тогда,

Жил, одно лишь уверенно зная:

Не придет бог на помощь сюда,

При царе не отхлынет беда,

Жизнь при нем не начнется иная.

Дни, как волны, катились во мгле,

Жизнь давила нас черною стынью.

Пановали паны на земле,

На просторах родимых полей

Только пырник шептался с полынью.

Ой, ходило по свету, брело,

Все в лохмотьях, сермяжное горе,

И сквозь мутное в окнах стекло

Людям горькие вести несло,

Разливалося горе, как море.

Но терпенье исчерпал народ,

Зрела гнева могучая сила,

Зрела дума про грозный поход,

Чтобы буря свалила господ,

Злую царскую свору спалила.

И теперь, через тридцать годов,

Боль ношу я, те дни вспоминая.

Ты прости мне печаль тех ладов,

Горечь горькую песенных слов,

Край мой новый, отчизна родная.

Звуки музыки лихие

Из корчмы несутся ввысь.

И откуда же такие

Музыканты собрались?

Как засыплют, защебечут,

Не утерпит и больной!

А скрипач и рвет и мечет,

Как гонимый сатаной.

Как шальной, смычок летает,

Скрипка ж голосом поет.

Ну и диво! Как живая,

Речь задорную ведет:

«Топай, топай, разгуляйся!

Пропил грош — не огорчайся!

Пропил деньги — не беда!

Не везет нам никогда!»

А другая — звонче пташки,

Звук, таящийся в струне,

Так трепещет, что мурашки

Пробегают по спине:

«Ти-ли-ли, ти-ли-ли,

Веселиться все пошли.

Выпивали, танцевали,

На карачках уползли.

На одной ноге сапог,

На другой — лапоток,

Эй, Сымон, Сымон, Сымон,

Не вались ты на загон!»

Контрабас же без запинки

Знай рокочет на басах,

Жар веселой вечеринки

Отдается в головах;

«Контрабас мой! Целый день

Ты молчал, как в поле пень.

А теперь ты дубом дуб.

Тупу-тупу, тупу-туп!

Хочешь, басом заревешь,

Хочешь, струны перервешь.

Ты послушай, Апанас,

Что за струны, что за бас!»

Свищет дудка, не сдается,

Отдохнет и вновь начнет.

Как зальется, как зальется,

Прямо сердце всколыхнет:

«Не прощу я,

Не прощу я!

Для чего ты

Брал седую,

И седую,

И глухую!

Негодую,

Негодую!»

Хлопцы ног жалеть не стали,

«Гей, поддай, валяй, дружки!»

И кружились и летали,

Как ночные мотыльки.

А девчата — маков цветик,

Щеки розами цветут;

Все отдашь за них на свете,

Как глазами поведут!

А запляшут — кровь от страсти

Загорится, вспыхнет взгляд,

И, хоть ты плясать не мастер,

Пятки сами застучат!

Кончат пляску, отдыхают.

Музыканты вытрут пот,

Хлопцы ж снегу поглотают,

И сначала пляс идет.

Так в корчму глухой зимою

Валом шел честной народ,

Забавлялся сам собою

Дни и ночи напролет.

Молодежь игру затеет,

Люди взрослые — за стол,

А иной и просто шел

Поторчать там ротозеем.

Но зато каких же только

Не насмотришься тут штук!

Тут и вальсы, тут и польки,

Смех и шутки, гул и гук.

А когда пойдут вприсядку,

Все толпою закричат,

Всякий пляшет без оглядки,

Веселится на свой лад.

И не диво, что седого

Черт смутил тут Базыля:

«Отчего бы, право слово,

Не сплясать нам «коваля»?»

И толкает в бок Кондрата:

«А что думаешь? Давай!»

И Кондрат, плясун завзятый,

Крикнул: «Музыка, играй!»

Все притихли на минуту,

И замолкнул контрабас,

Деды старостью согнуты,

А взбодрились… В добрый час!

Дед один, дед другой

Вышли на средину,

Затрясли бородой,

Как хорошей метлой,

Распрямили спину.

Вышли два старика,

Поводят плечами.

Лук тугой — их рука,

И крепка их нога,

Глядят молодцами.

Первым топнул Базыль

И подался вправо,

Козырек заломил,

Замелькал, как мотыль,

Заплясал на славу!

И Кондрат ему в лад

Ловко начинает,

Армячок, рад не рад,

То вперед, то назад

Полы развевает.

И пошли говорить,

Удар за ударом,

Ноги их во всю прыть,

Ну, сдается, горит

Их нутро пожаром!

Ну и шум тут был, шум,

Гул разноголосый!

Хлопал сват, хлопал кум,

И поднял шурум-бурум

С радости Амбросий.

Он взобрался на стол,

Лаптями топочет,

Крошит, ломит, как вол,

Полы врозь развел,

Танцевать сам хочет.

Люди зрелых годов

Лезли вон из кожи

И на сотни ладов

Величали дедов,

На юнцов похожих.

А они, скакуны,

Хоть и употели,

Той же прыти полны,

Тем же пылом пьяны,

Знай ногами мелют.

То назад, то вперед,

Кончат — начинают.

Борода вихри вьет,

И ладонь пятку бьет,

Еще подпевают:

«Ой ты, мой куманек.

Лихорадка тебе в бок!

Отчего меня не ждал?

Где ты ночью пропадал?

Был, наверно, у Татели,

Иль у Текли, у Марцели,

Или, может, у Югали?

Черти где тебя гоняли?»

«Ой, кума! — без долгих дум

Почесал чуприну кум. —

Краль таких нигде ведь нет,

Как ты, кумушка, мой свет!

Я к тебе уж разбежался,

Да мой лапоть развязался.

Подвязал бы я не скоро,

Да мне бог послал Тадору.

Ой, Тадора, ой, кума!

Засушила б вас чума!

Для чего ж над нашим братом

Разводить поклеп дарма?»

«Молодцы Базы ль с Кондратом!» —

Загремела вся корчма.

Но средь пляски громогласной

Вдруг в корчму заходит поп.

Наблюдал он ежечасно,

Чтоб крестило «стадо» лоб.

А за ним синклит церковный:

Дьякон, староста, звонарь.

Строгий был отец духовный,

Не любил чертовских чар!

Особливо в дни святые

Эти игрища пустые

И бесовские раденья

Не дают попу доходу

И препятствуют народу

Посещать богослуженье.

Люд в корчме толпится густо,

А в церковных стенах пусто:

Поп да дьякон долговязый,

И на пенье «Аллилуйя»

Не заманишь тварь людскую.

Поп спасать людей обязан!

Он пришел сюда, чтоб словом

Чертов зуд расхолодить,

Этим дурням безголовым

Втолковать, как надо жить.

И не раз уже с амвона

Бичевал он прихожан,

Непослушных христиан.

Доставалось и Сымону,

И Петрусю, и Лявону

За чертовский их дурман.

Ведь они здесь коноводы,

Из-за них народ и пляшет,

И не сваришь с ними каши

Из-за этой новой моды.

Отщепенцы! В переделку

Взять раскольников-смутьянов!

Если в церковь и заглянут,

Грош не кинут на тарелку!

Не поставят богу свечки!

А на пляску, на игру

Они первыми попрут,

Шелудивые овечки!

Эх, Лявон, Лявон, Лявон!

Запевала первый он.

А Лявон гуляет франтом,

Не боится он попа!

Подморгнул он музыкантам:

«А ну, хлопцы, гопа-па!»

Барабан забил тревогу,

Бубен дробно забренчал,

Контрабас им на подмогу,

Визг и писк смычок поднял.

Загремели, разыгрались,

Ходят плечи зыбкой дрожи.

Старики не удержались, —

Будто черт их растревожил.

Сивый Тодар, весь взъерошен,

Стал плечами танцевать,

Янка хлопает в ладоши,

Ноги ж просятся гулять.

Поп для проповеди строгой

Открывал уж грозно рот,

Да застыл вдруг на пороге, —

Ох, попал он в переплет!

Музыканты не смолкают,

Поддают да поддают,

Будто черти тут снуют

И на пляску подбивают,

А Лявон одно долбит:

«Барабань, бубни, реви!»

«Отче! — дьяк попу кричит. —

Не сдержусь! Благослови!»

Поп стоит. Улыбкой доброй

На лице сменилась тьма,

А рука его под ребра

Подгибается сама.

Посох в угол он поставил,

Бородою вдруг тряхнул,

Рясу длинную расправил,

Низко голову пригнул

Да как ринется с разгона

Каблуком в каблук стучать!

Уж теперь ему с амвона

Наших игрищ не ругать!

Украшал костел нарядно

Пан Сарнецкий, органист:

Завтра праздник! Эх, изрядно

Ксендз накормит-угостит!

А гостей, гостей наедет,

Арендаторов, панов!

Много будет на обеде

Разных клириков, ксендзов!

Там рекой польются вина

И рояль начнет трещать,

А ксендзовская Мальвина

Будет праздник услащать.

Уж народ стал собираться

С разных мест, из дальних сел.

Ну и надо постараться,

Чтоб красивым был костел.

Вьют и вешают девчата

Полевых цветов венки,

Нарядить костел богато

Их послали старики.

За работою в костеле

Пан следит во все глаза

И мозги себе мозолит,

Чтобы вкус свой показать.

Но зато уж напоследок

Все сверкало красотой.

Из цветов и свежих веток

Весь в гирляндах был святой.

Ведь костел во имя Яна

Был построен, оттого

Так старательно и рьяно

Обработали его.

Все готово. Из костела

Все выходят. Органист,

Хоть усталый, но веселый,

Пред людьми и богом чист.

Пан остался перед Яном,

Ну и как же убран Ян!

Угодил всем прихожанам,

Угодил Сарнецкий пан!

Глянешь — прямо красота!

А веночек!

Поясочек!

А как ручка поднята!

Органист стоял и думал:

«Это, брат, не фунт изюму,

Прости господи! Для всех

Это выставить не грех!

Хоть вези его в Варшаву,

Хочешь — в Вильну, хоть куда!

Дело сделано на славу,

Не как в прежние года!

Только, если снизу глянуть,

Вздет венок чуть-чуть высоко!»

Органист в мгновенье ока

На подставку прямо к Яну

Скок с размаху! И нежданно —

Стук святителя плечом!

Ян о землю бряк ничком!

Головою прямо на пол!

До земли хоть путь недолгий,

Но разбился Ян в осколки,

Носик, лоб себе растяпал,

А кусочек той святыни

Залетел аж на престол.

Вот гостинец так гостинец!

Вот напасть-то! Вот несчастье!

По костелу гул пошел,

Будто черт загрохотал.

Пан Сарнецкий весь затрясся,

Холод, жар его пронял.

Он глазам своим не верит.

Что тут делать? Как тут быть?

Лучше б собственный свой череп

О помост ему разбить!

Он стоит, ломает руки,

Стон несется к небесам.

Это, видно, черт от скуки

Насмеялся над ним сам!

«Что так, пан, ты омрачился?»

Глядь — Винцент, его сосед.

«О браток мой! Ян разбился

На куски! Спасенья нет!

Ах, чтоб черт его подпек!

Посмотри сюда, браток!

Видишь? Нос где? Вон где ушко,

Вон кусочек бороды…

Ян-святитель, божий служка,

Натворил ты мне беды!

Ах, чтоб гром тебя сразил!

Что, дурак, я натворил!

Вот Сарнецкий постарался,

Угодил святому дню!

Вот попался так попался,

Как лисица в западню!

А теперь поклоны бей!

Паралич тебя разбей!

И зачем туда полез я?

О холера! Песья мать!

Смех и грех на все Полесье…

И как праздник нам справлять?»

«Брось, пан, нюнить! Все пустое!

И сам Ян того не стоит!

Если б меду пан достал

Да пол-кварты спирту взял

На пирушку небольшую —

Чудо дивное устрою!

Запоют все «Аллилуйю», —

Честь костела я утрою!»

«Брат мой милый!

   До могилы

Не забуду, — помоги!

Я ведро поставлю меду,

Только б с плеч свалить невзгоду,

Ведь иначе я погиб!

   Кварта? Шутки!

   В две минутки

Я бочонок принесу!

   Угощу я,

   Ублажу я

И поджарю колбасу!»

«Если так, не плачь по Яну!

Вместо Яна сам я стану».

«Пан Винцент! Ты мне помог!

Это прямо благодать!

Награди тебя пан бог

И его святая мать!

Тут в костеле всем на диво

Будешь Яном ты красивым,

Коронованный короной,

Будешь нашей обороной!»

Яна выволокли прочь.

Пир горою шел всю ночь.

А чуть небо посветлело,

Не забыл Винцент про дело:

Вид святого принял он,

На подставку стал, как Ян,

Взор под небо возведен,

Ручка к небу поднялась.

   «Ну, как, пан?»

«Слава богу, в самый раз!»

Солнце встало. Богомольный

Собирается народ.

Звон несется колокольный

И о празднике поет.

Возле Яна толчея:

Тут и панская семья,

Много женщин и девчат,

И старушек с постным ликом,

И все в рвении великом

Стать поближе норовят,

Чтоб молитву вознести,

Свою жертву принести:

Кто платок, кто полотенце,

Кто холсты, кто рушничок,

И целуют — кто в коленце,

Кто в лодыжку, — чмок да чмок!

«Ян» стоял, не шевелился,

Он держался и крепился,

Но беда пришла нежданно:

На усах был мед у «Яна».

Чуют пчелы — пахнет медом,

И на мед они летят

И над «Яном» хороводом

Суетятся и звенят.

«Ян» все держится, стоит.

Но проклятая пчела

Возле уха повертелась

И на ус ему уселась,

Губы лапками щекочет.

«Вот невзгода! — «Ян» бормочет. —

И пристала ж как смола!

Фу-ты, чертова пчела!»

«Боже милый! Ян, сдается,

Будто злится и плюется! —

Говорит одна бабуля. —

Ты не видишь, Пабиан?

Вот! Гляди, гляди, Ганнуля!

Рот скривил святитель Ян!

Осерчал святой, гляди,

   Ручкой машет!

Боже, боже, пощади!

Отпусти грехи нам наши!»

Люди в ужасе взирают,

И вздыхают, и взывают.

Пчелка ж рыщет деловито,

Хоть кропилом отгоняй!

«Фррр!» — как фыркнет «Ян» сердито

Да как крикнет: «Ай-я-яй!

Вот, гадюка, упекла!

Чтоб ты сдохла, померла!»

Да с подставки как сорвется,

Да как ринется вперед!

По костелу «Ян» несется

Да за двери, в огород!

А за ним и прихожане:

«Ты куда, святой наш Яне?»

«Стой, пан Ян, не убегай!»

«Ой, пан Ян, не покидай!»

«Подожди, тебя молю!..»

«Ян», сорвав с себя манатки,

   Без оглядки —

   В коноплю!

Жил-был пан, до сказок охочий;

Вот раз мужика он зазвал

И, с хитростью глянувши в очи,

На добрый ларец указал:

«Гляди, человече, — дукаты;

Все будут твоими зараз,

Коль сказкой потешишь богатой,

Что я не слыхал отродясь.

При этом — чтоб правды ни слова,

И ежели крикну я: «Врешь!» —

Тогда уж — такое условье —

Ты деньги с собой заберешь.

Промажешь — конец твоей чести.

Холопом умрешь в кабале».

Мужик был рассказчик известный

Аж в самом берложьем селе.

   Взглянул на червонцы

   Наш сказочник косо, —

   «Как вырвать у пана

   Их все из-под носа?

   Как славу свою

   Не сгубить, не убавит!

   А пана хитрющего

   В дурнях оставить?

   Ну что же, осмелюсь,

   Судьбу испытаю!»

   И он небылицу

   Такую сплетает:

«Чего не бывает на свете, панок!

  Вот случай со мной приключился:

Тогда мне двенадцатый стукнул годок,

  А я и на свет не родился, —

Пошел я по людям. Меня богатей

  Поставил на пасеку летом

И так наказал мне: «Гляди же, Матвей,

  Запомни все накрепко это:

Тебе сто один поручается рой,

  Храни, как хранить их пристало,

Ты дважды их в день подои до одной,

  И чтоб ни одна не пропала!»

Я хлопец был смирный, аж тише воды,

  Служил, не жалеючи силы,

Надаивал меду чаны и бадьи, —

  В кулях его пчелы носили».

Взглянул на рассказчика пан Доминик:

  «Может, и правда, свет-то велик».

Дукаты же манят сильней и сильней,

  Что звезды на небе играют;

Мужик от ларца не отводит очей, —

  Богатство! Аж дух замирает.

«Считаю раз под вечер пчелок, — беда:

  Двенадцати штук не хватает;

В болоте ль увязли, снесла ли вода

  Иль стежка убила крутая.

Ну что же мне делать? Ищи, брат, лови!

  Бегу я и вижу — плетутся

Одиннадцать, бедных, в грязи и в крови,

  И слезы, как градины, льются.

А где же еще моя пчелка одна?

  Вдруг слышу — ревет за рекою.

Не верю глазам своим — вот тебе на! —

  Дерут ее волки толпою.

Она не дается, а волки все злей.

  Хоть плачь тут, — порвут мою пчелку.

Бегу что есть духу на выручку к ней,

  Кричу, но покуда без толку.

Примчался я к речке. А где ж тут паром?

  Стою — ни плота, ни расшивы.

Не думаю долго, иду напролом, —

  Хватаю за чуб себя живо.

Башку раскачал, как арбуз налитой,

  И — гоп-ля! — за речку кидаю,

На берег другой пролетаю стрелой

  И в землю по грудь оседаю».

А пан будто верит всему напрямик:

  «Может, и правда, свет-то велик».

«Я так, я и эдак, — не выскочишь, брат,

  Не вырвешься здесь без лопаты.

Опять себя кинул за речку назад,

  Бегу сломя голову в хату.

Бегу перелеском и слышу в дупле

  Зажаренный голубь воркует,

А есть мне охота — живот заболел,

  Но время терять не могу я.

Однако не вытерпел, лезу на дуб,

  В дупло свою руку толкаю;

Ан нет — ни рука, ни нога и ни зуб

  Не лезут, — обида такая!

Тогда я всем телом подался, залез

  И вытянул голубя мигом.

Послушал — от рева пчелиного лес

  Бушует вокруг меня дико».

А пан лишь кивает да чешет кадык:

  «Может, и правда, свет-то велик».

«Хватаю лопату, за речку бегом.

  Себя из земли вынимаю,

На помощь к бедняжке лечу прямиком,

  Гоню окаянную стаю.

И что же? Разорвана пчелка моя,

  Лежит на земле чуть живая.

«Эх, горькое горе! — расплакался я. —

  Пришла знать судьбина лихая!

Не жить ей на свете!» Махнул я ножом

  По горлу — и кончено дело.

Двенадцать кадушек пчелиным добром

  Набил и оставил в рассоле».

А пан удивляться как будто отвык:

  «Может, и правда, свет-то велик».

«Я пчелкино мясо доставил домой

  И лег отдохнуть уж под утро.

Да нет, не приходит желанный покой:

  Скелет-то пчелиный не убран!

Осмотрятся люди — прибита трава,

  Валяются роги да ноги,

Бранить меня станут. Я молча — раз-два! —

  Обулся — и снова в дороге.

Пришел, потоптался, беру тот скелет, —

  Дай, думаю, в речку закину.

Кряхтя, поднимаю, — а пчелкин хребет

  Уперся аж в небо ребриной.

Я глянул, приладил скелет к облакам…

  А что, если к богу податься?

Не худо проведать, чем заняты там!

  И начал по ребрам взбираться.

Добрался не скоро, ступил на порог,

  Гляжу — и сады и чертоги,

С клюкой ковыляет тропинкою бог,

  Несут к богородице ноги.

На лавки из сахара сели за стол,

  Их тенью береза венчает.

Господь вдруг ударил клюкою об пол:

  «А может, в козла кто сыграет?»

Я вслушался — рядом совсем, за стеной,

  Поют преподобные песни.

Иду потихоньку — не смотрят за мной,

  Хоть ты тут умри и воскресни!

А там, как на ярмарке, — пьянство, шабаш,

  Закуску подносят тазами.

Два лысых пророка, Лисей и Гальяш,

  Пьют бражку святую ковшами,

Юзефа, Барбара и Ганна, втроем,

  Подкрасили брови, завились,

Лявониху пляшут, аж ветер кругом;

  Рох с Юрьем вприсядку пустились.

Апостолы ж Петр, Кузьма и Демьян

  Поют удалые частушки.

Угодник Микола давно уже пьян, —

  Уткнулся без памяти в стружки,

И шапка свалилась, окурков полна.

  Я цоп ее тут же и — драла.

Добрался до выхода, — вот тебе на! —

  Хребтина пчелы запропала…»

А пан свое тянет, упершись как бык:

  «Может, и правда, свет-то велик».

«Ну, как мне спуститься на землю домой?

  А прыгать не очень-то ловко.

Вдруг вижу — под боком опилки горой,

  Решаю: сплету-ка веревку.

Скрутил, сколько можно, зачалил за рай,

  Да в спешке не высчитал малость:

Гляжу с поднебесья — далече мой край,

  Веревка мала оказалась.

Ну, что станешь делать? Я ножиком — чик!

  Побольше кусок отрезаю,

Вяжу его снизу… Кулдык да кулдык, —

  Вот так и к земле доползаю».

А пан не смущается, черт, ни на миг:

  «Может, и правда, свет-то велик».

«Я встал, огляделся. Эх, брат, кутерьма, —

  Не сплю, а как будто бы снится:

Земля, да не наша! Такого дерьма

  Не видели пахарь и жница.

Уныло, голо. Ни воды, ни осин…

  Лишь стадо свиное пасется,

Да кто-то стоит разнесчастный один,

  Согнулся, от стужи трясется.

Замусленный, грязный, бедней бедняка,

  В руке у него кнутовище,

Торчит из-под сальных махров колпака

  Облупленный сизый носище.

Вгляделся я лучше — знакомый, никак!

  И пуговки те ж на кафтане.

Да это ж не просто пастух и вахлак, —

  Покойник — папаша твой пане!!!»

И пан подскочил, будто сел на ежа:

  «Не может быть, врешь ты, холопья душа!»