Стихотворения. Поэмы. Проза

И видели мы все явленье эпопеи…

Библейским чем-то, средневековым,

Она в четыре дня сложилась с небольшим

В спокойной ясности и красоте идеи!

И в первый день, когда ты остывал

И весть о смерти город обегала,

Тревожной злобы дух недоброе шептал,

И мысль людей глубоко тосковала…

Где вы, так думалось, умершие давно,

Вы, вы, ответчики за раннюю кончину,

Успевшие измять, убить наполовину

И этой жизни чистое зерно!

Ваш дух тлетворный от могил забытых

Деянье темное и после вас вершит,

От жил, в груди его порвавшихся, открытых,

От катафалка злобно в нас глядит…

И день второй прошел. И вечер, наступая,

Увидел некое большое торжество:

Толпа собралась шумная, живая,

Другого чествовать, поэта твоего!..

Гремели песни с освещенной сцены,

Звучал с нее в толпу могучий сильный стих,

И шли блестевшие огнями перемены

Людей, костюмов и картин живых…

И в это яркое и пестрое движенье,

Где мягкий голос твой — назначен был звучать,

Внесен был твой портрет, — как бледное виденье,

Нежданной смерти ясная печать!

И он возвысился со сцены — на престоле,

В огнях и звуках, точно в ореоле…

И веяло в сердца от этого всего

Сближением того, что живо, что мертво,

Рыданьем, радостью, сомненьями без счета,

Всей страшной правдою «Бесов» и «Идиота»!..

Тревожной злобы дух — он уставал шептать!

Надеяться хотелось, верить, ждать!..

Три дня в туманах солнце заходило,

И на четвертый день, безмерно велика,

Как некая духовная река,

Тебя толпа в могилу уносила…

Зима, испугана как будто, отступила

Пред пестротой явившихся цветов!

Качались перья пальм и свежестью листов

Сияли лавры, мирты зеленели!

Разумные цветы слагались в имена,

В слова, как будто говорить хотели…

Чуть видной ношею едва отягчена,

За далью серой тихо исчезая,

К безмолвной лавре путь свой направляя,

Тихонько шла река, и всей своей длиной

Вторила хорам, певшим: «Упокой!»

В умах людских, печальных и смущенных,

Являлась мысль: чем объяснить полней —

Стремленье волн людских и стягов похоронных, —

Как не печалью наших тяжких дней,

В которых много так забитых, оскорбленных,

Непризнанных, отверженных людей?

И в ночь на пятый день, как то и прежде было,

Людей каких-то много приходило

Читать Псалтырь у головы твоей…

Там ты лежал под сенью балдахина,

И вкруг тебя, как стройная дружина

Вдруг обратившихся в листву богатырей,

Из полутьмы собора проступая

И про тебя былину измышляя,

Задумчивы, безмолвны, велики,

По кругу высились лавровые венки!

И грудой целою они тебя покрыли,

Когда твой яркий гроб мы в землю опустили…

Морозный ветер выл… Но ранее его

Заговорила сдержанная злоба

В догонку шествию довременного гроба!

По следу свежему триумфа твоего

Твои товарищи и из того же круга,

Служащие давно тому же, что и ты, —

Призванью твоему давали смысл недуга,

Тоске предвиденья — смысл тронутой мечты!

Да, да, действительно — бессмертье наступало,

Заговорило то, что до того молчало

И распинало братьев на кресты!

И приняла тебя земля твоей отчизны;

Дороже стала нам одною из могил

Земля, которую, без всякой укоризны,

Ты так мучительно и смело так любил!

В Кутаисе и подле, в окрестностях,

Где в долинах, над склонами скал,

Ждут развалины храмов грузинских,

Кто бы их поскорей описал…

Где ни гипс, ни лопата, ни светопись

Не являлись работать на спрос;

Где ползут по развалинам щели,

Вырастает песчаный нанос;

Где в глубоком, святом одиночестве

С куполов и замшившихся плит,

Как аскет, убежавший в пустыню,

Век, двенадцатый счетом, глядит;

Где на кладбищах, вовсе неведомых,

В завитушках крутясь, письмена

Ждут, чтоб в них знатоки разобрали

Разных, чуждых людей имена, —

Там и русские буквы читаются!

Молчаливо улегшись рядком,

Все коллежские дремлют асессоры

Нерушимым во времени сном.

По соседству с забытой Колхидою,

Где так долго стонал Прометей;

Там, где Ноев ковчег с Арарата

Виден изредка в блеске ночей;

Там, где время, явившись наседкою,

Созидая народов семьи,

Отлагало их в недрах Кавказа,

Отлагало слои на слои;

Где совсем первобытные эпосы

Под полуденным солнцем взросли, —

Там коллежские наши асессоры

Подходящее место нашли…

Тоже эпос! Поставлен загадкою

На гробницах армянских долин

Этот странный, с прибавкою имени

Не другой, а один только чин!

Говорят, что в указе так значилось:

Кто Кавказ перевалит служить,

Быть тому с той поры дворянином,

Знать, коллежским асессором быть…

И лежат эти прахи безмолвные

Нарожденных указом дворян…

Так же точно их степь приютила,

Как и спящих грузин и армян!

С тем же самым упорным терпением

Их плывучее время крушит,

И чуть-чуть нагревает их летом,

И чуть-чуть по зиме холодит!

Тот же коршун сидит над гробницами,

Равнодушен к тому, кто в них спит!

Чистит клюв, обагренный добычей,

И за новою зорко следит!

Одинаковы в доле безвременья,

Равноправны, вступивши в покой:

Прометей; и указ, и Колхида,

И коллежский асессор, и Ной…

Тяжелый день… Ты уходил так вяло…

Я видел казнь: багровый эшафот

Давил как будто бы сбежавшийся народ,

И солнце ярко на топор сияло.

Казнили. Голова отпрянула, как мяч!

Стер полотенцем кровь с обеих рук палач,

А красный эшафот поспешно разобрали,

И увезли, и площадь поливали.

Тяжелый день… Ты уходил так вяло…

Мне снилось: я лежал на страшном колесе,

Меня коробило, меня на части рвало,

И мышцы лопались, ломались кости все…

И я вытягивался в пытке небывалой

И, став звенящею, чувствительной струной, —

К какой-то схимнице, больной и исхудалой,

На балалайку вдруг попал едва живой!

Старуха страшная меня облюбовала

И нервным пальцем дергала меня,

«Коль славен наш господь» тоскливо напевала,

И я вторил ей — жалобно звеня!..

Забыт обычай похоронный!

Исчезли факелов ряды,

И гарь смолы, и оброненный

Огонь — горящие следы!

Да, факел жизни вечной темой

Сравненья издавна служил!

Как бы объятые эмблемой,

Мы шли за гробом до могил!

Так нужно, думалось. Смиримся!

Жизнь — факел! Сколько их подряд!

Мы все погаснем, все дымимся,

А искры после отгорят.

Теперь другим, новейшим чином

Мы возим к кладбищам людей;

Коптят дешевым керосином

Глухие стекла фонарей;

Дорога в вечность не дымится,

За нами следом нет огня,

И нет нам времени молиться

В немолчной сутолоке дня;

Не нарушаем мы порядка,

Бросая искры по пути,

Хороним быстро, чисто, гладко —

И вслед нам нечего мести!

К вокзалу железной дороги

Два поезда сразу идут;

Один — он бежит на чужбину,

Другой же — обратно ведут.

В одном по скамьям новобранцы,

Все юный и целый народ;

Другой на кроватях и койках

Калек бледноликих везет…

И точно как умные люди,

Машины, в работе пыхтя,

У станции ход уменьшают,

Становятся ждать, подойдя!

Уставились окна вагонов

Вплотную стекло пред стеклом;

Грядущее виделось в этом,

Былое мелькало в другом…

Замолкла солдатская песня,

Замялся, иссяк разговор,

И слышалось только шаганье

Тихонько служивших сестер.

В толпе друг на друга глазели:

Сознанье чего-то гнело,

Пред кем-то всем было так стыдно

И так через край тяжело!

Лихой командир новобранцев, —

Имел он смекалку с людьми, —

Он гаркнул своим музыкантам:

«Сыграйте ж нам что, черт возьми!»

И свеялось прочь впечатленье,

И чувствам исход был открыт:

Кто был попрочней — прослезился,

Другие рыдали навзрыд!

И, дым выпуская клубами,

Машины пошли вдоль колей,

Навстречу судьбам увлекая

Толпы безответных людей…

Новый год! Мой путь — полями,

Лесом, степью снеговой;

Хлопья, крупными звездами,

Сыплет небо в мрак ночной.

Шапку, плечи опушает,

Смотришь крепче и сильней!

Все как будто вырастает

В белом саване полей…

В приснопамятные годы

Не такой еще зимой

Русь спускала недороды

С оснеженных плеч долой.

Отливала зеленями,

Шла громадой на покос!

Ну, ямщик, тряхни вожжами,

Знаешь: малость день подрос!

В деревне под столицею

Драгунский полк стоит,

Кипят котлы, ржут лошади,

И генерал кричит…

Качая коромыслами,

Веселою толпой,

Приходят утром девушки

К колодцу за водой.

Пестры одежды легкие,

Бойка, развязна речь;

Подвязаны передники

Почти у самых плеч.

Как будто в древней древности,

Идя на грязный двор,

Так подвязали бабушки —

Так носят до сих пор.

Живые глазки заспаны,

Измяты ленты кос,

Пылают щеки плотные

Огнем последних грез.

И видно, как, незримые,

Под шепот тишины,

Ласкали, целовали их

Полуночные сны;

Как эти сны оставили,

Сбежавши впопыхах,

На пальцах кольца медные

И фабру на щеках!

Улыбнулась как будто природа,

Миновал Спиридон-поворот,

И, на смену отжившего года,

Народилось дитя — Новый год!

Вьются кудри! Повязка над ними

Светит в ночь Вифлеемской звездой!

Спит земля под снегами немыми —

Но поют небеса над землей.

Скоро, скоро придет пробужденье

Вод подземных и царства корней,

Сгинет святочных дней наважденье

В блеске вешних, ликующих дней;

Глянут реки, озера и море,

Что зимою глядеть не могли,

И стократ зазвучит на просторе

Песнь небесная в песнях земли.