Стоик

Глава 8

В то самое время, когда Бернис говорила о нем с Каупервудом, Брюс Толлифер, этот красивый шалопай, давал отдохнуть своему значительно изношенному телу, а также своему изменчивому и не лишенному воображения разуму в одной из малых спален меблированных комнат миссис Сельмы Холл в доме на Восточной Пятьдесят третьей улице, когда-то отчасти модной, а теперь впавшей в упадок в этом нью-йоркском районе фасадов, облицованных красно-коричневым камнем[4]. Вкус у него во рту обосновался отвратительный – следствие вчерашнего загульного вечера; однако рядом с ним, на расстоянии вытянутой руки на поеденном временем табурете все равно стояли бутылка виски, сифон с сельтерской и лежала пачка сигарет. А бок о бок с ним на подъемной кровати лежала безоговорочно красивая молодая актриса, с которой он разделял ее жалованье, комнату и другую ее собственность.

Было почти одиннадцать, а они еще не вышли из полусонного состояния. Но еще через несколько минут Розали Хэрриган открыла глаза и оглядела не слишком привлекательную комнату с ее когда-то кремового цвета обоями, теперь выцветшими, низеньким трельяжем и комодом; она решила, что должна встать и убрать неприглядно разбросанную по комнате одежду. К комнате примыкали импровизированная кухня и ванная, а справа от табурета расположился письменный стол, на котором Розали подавала еду, когда они обедали дома.

Даже дезабилье Розали выглядела весьма соблазнительно. Волнистые растрепанные черные волосы, маленькое белое лицо с маленькими взыскующими черными глазами, красные губы, слегка вздернутый носик, фигура с изящными и чувственными округлостями в совокупности позволяли ей каким-то образом удерживать, пусть и временно, бесшабашного, неспокойного красавца Толлифера. Еще она подумала о том, что ей стоит разбавить сельтерской виски для Толлифера и дать ему сигарету. Потом, если его это интересует, она сварит кофе и пару яиц. А если же он предпочтет не шевелиться и не замечать ее, то она оденется и уйдет на репетицию, которую назначили на двенадцать часов, а потом вернется к нему и будет ждать, когда он проснется. Ведь Розали была в него влюблена.

Будучи по природе трутнем, Толлифер не испытывал ни малейшей благодарности, получая от женщин все эти услуги. Да и с какой стати? Он был Толлифером, одним из виргинских и южно-каролинских Толлиферов! Он по праву рождения был повсюду вхож в общество лучших людей! Единственная неприятность состояла в том, что без Розали или любой другой девушки ее типа денег в его карманах совсем не водилось, хуже того, он постоянно был пьян и в долгах. Тем не менее и несмотря ни на что для женщин он оставался настоящим магнитом. Однако при всем при этом он за двадцать с небольшим лет проматывания жизни так и не нашел ни одну, к кому мог бы прилепиться для безбедного существования, а потому теперь предпочитал не затягивать надолго свои романы, был саркастичен и проявлял диктаторские замашки в отношении тех, кого он осчастливливал своей благосклонностью.

Толлифер принадлежал к хорошей южной семье из тех, что когда-то была богата и занимала высокое положение в обществе. В Чарльстоне в это самое время все еще стоял старинный и очаровательный особняк, в котором обитало то, что осталось от одной из семейных ветвей, выжившей после Гражданской войны. Они владели облигациями Конфедерации на многие тысячи долларов, но те в один миг превратились в прах, когда Юг проиграл войну. А сегодня в армии служил один из братьев Брюса, капитан Уэксфорд Толлифер, который считал Брюса прожигателем жизни и тунеядцем.

В Сан-Антонио жил другой его брат, успешный фермер, который ушел на запад, женился, обзавелся детьми и крепко там обосновался, а амбиции Брюса, его попытки занять высокое положение в нью-йоркском обществе считал теперь непроходимой глупостью. Потому что если Брюс и собирался добиться чего-нибудь – например, влюбить в себя богатую наследницу, – то почему он уже не сделал этого? Да, его имя время от времени появлялось в газетах, а один раз прошел слух, что он вот-вот женится на богатой нью-йоркской дебютантке. Но тем слухам уже исполнилось десять лет, ему тогда было двадцать восемь, а он ни на йоту не продвинулся в своих амбициях. Теперь ни у одного из его братьев или других родственников не осталось ни малейшей веры в него. Он был конченый человек. Большинство из его прежних нью-йоркских светских друзей склонны были согласиться с этим. Он слишком потакал своим желаниям, а потому пал их жертвой. Он ничуть не заботился о своей репутации, о своем месте в обществе. А потому и то и другое пали так низко, что уже не могли принести ему никаких благ.

Но еще оставались люди, мужчины и женщины, молодые и старые, которые, встречаясь с ним время от времени, когда он был трезв и в лучшем своем виде, не могли не выказывать сожаления, что он не женился на деньгах и не вернул себя в общество, которое мог бы так превосходно украсить. Его дружелюбный южный акцент, когда он решал прибегнуть к нему, был таким душевным, а его улыбка – такой обаятельной.

Ему нынешнему роману с Розали Харриган исполнилось всего восемь недель, и тем не менее их отношения уже приближались к концу. Она была всего лишь хористкой с жалованьем в тридцать пять долларов в неделю, веселой, милой и любящей, но, как говорил ему его внутренний голос, недостаточно амбициозной, чтобы чего-нибудь добиться. Его просто привязали к себе на короткое время ее тело, ее страсть и любовь.

И сегодня, в это конкретное утро, Розали посмотрела на его встрепанные волосы, его тонко очерченные рот и подбородок, она смотрела на него с восторгом, причем абсолютно безнадежным восторгом, уже отравленным совершенно отчаянным страхом перед тем, что какая-нибудь другая женщина отберет у нее эту радость. Она прекрасно знала, что он может в любой момент проснуться с грозным рыком, грубыми проклятиями и распоряжениями. И все равно ей хотелось проводить с ним многие часы хотя бы только для того, чтобы гладить его волосы.

А разум Толлифера в это же время, пребывая то ли в полусне, то ли в полупробуждении, созерцал беды, которыми была насыщена его повседневная жизнь. Потому что в этот момент, кроме денег, которые он взял у Розали, он не имел ничего. А еще он практически потерял к ней всякий интерес. Если бы только ему удалось найти женщину со средствами, женщину, с которой он мог бы пожить на широкую ногу, он даже был бы готов жениться на ней и таким образом показать куче этих местных выскочек, свысока смотревших на него, что такое быть Толлифером, а к тому же богатым Толлифером.

Вскоре после своего приезда в Нью-Йорк он предпринял как-то раз попытку умыкнуть одну безумно влюбившуюся в него богатую наследницу, но ее родители успели тайно отослать ее за границу. После того случая пресса объявила его искателем состояния, человеком, которому должны указать на дверь все уважаемые и богатые семьи, если они хотят счастья своим дочерям. И эта его неудача или ошибка вместе со склонностью к пьянству, распутству, азартным играм закрыли для него на все эти годы двери, в которые ему хотелось войти.

Полностью проснувшись наконец, он стал одеваться и ругать Розали за то, что она вчера вечером затащила его на вечеринку, где он напился и принялся оскорблять и высмеивать людей вокруг него с таким ражем, что они вздохнули с облегчением, когда он ушел.

– Такой народ! Такие невежи! – кричал он. – Ты почему мне не сказала, что эти газетчики там будут? Актеров одних уже вполне хватает, а тут еще и эти газетные твари, сующие нос в чужие дела, эти искатели славы, пришедшие с твоими подружками-актрисками! Черт!

– Но я же не знала, что они придут, Брюс, – взмолилась Розали, бледная и живописная, она старалась, как могла, пытаясь поджарить тост на газовой горелке. – Я думала, там будут только звезды этого шоу.

– Звезды! Ты называешь этих людишек звездами! Если они звезды, то я целая звездная система! – (Это сравнение целиком и полностью прошло мимо Розали, которая понятия не имела, что он имеет в виду.) – Ох уж эта чернь! Да вы звезды от керосиновой лампы не можете отличить!

Потом он зевнул, спрашивая себя, когда уже он наберется мужества собраться с силами и уйти от нее. Сколько еще будет продолжаться это падение? Сравняться с девицами, жалованья которых едва хватает им самим, и на их деньги пить и играть в азартные игры с людьми, сравняться с которым в расходах у него не было ни малейшей надежды.

– Боже мой, нет, это невыносимо! – воскликнул он. – Я ухожу, я больше ни минуты здесь не могу оставаться. Слишком уж это унизительно!

Он прошел к двери, потом вернулся, встал, сердито запустив руки в карманы. Розали безмолвно стояла перед ним. Страх мешал ей открыть рот.

– Ты что – не слышишь, что я говорю? – прокричал он. – Так и будешь стоять тут, словно манекен? Ох уж эти женщины. Вы либо царапаетесь, как кошки, либо ложитесь, и из вас слова не вытянешь! Господи, если бы мне только удалось найти женщину, у которой есть хоть немного здравого смысла в голове, я бы… я бы…

Розали посмотрела на него, мучительная улыбка искривила ее рот.

– Ну, и что бы ты сделал? – тихим голосом спросила она.

– Я бы остался с ней. Я бы даже, может быть, полюбил ее! Но бог ты мой, какой от этого прок? Вот он я, застрял в этой дыре, а чего добился? Я принадлежу иному миру, и я собираюсь вернуться в него! Нам с тобой придется расстаться. Иного не дано. Я больше так и дня не собираюсь жить.

С этими словами он подошел в стенному шкафу, вытащил свою шляпу, пальто и двинулся к двери. Но Розали встала на его пути, обхватила его руками, прижалась лицом к его лицу. Она плакала.

– Ах, Брюс, пожалуйста! Что я такого сделала? Неужели ты больше меня не любишь? Разве мало того, что я исполняю все твои желания? Я у тебя ничего не прошу, ведь верно? Пожалуйста, Брюс, не бросай меня. Ведь ты меня не бросишь, правда, Брюс?

Но Толлифер вырвался из ее объятий, оттолкнул ее.

– Не смей этого делать, Розали, не смей, – сказал он. – Я это не собираюсь терпеть. Так ты меня не удержишь. Я ухожу, потому что должен уйти!

Он открыл дверь, но Розали успела опередить его и встать между ним и лестницей.

– Брюс, – проговорила она, рыдая. – Ради бога, ты не можешь так вот уйти! Послушай, ты меня не можешь бросить вот так! Я сделаю все, все, что ты захочешь, я тебе обещаю. Брюс, я добуду денег, я найду работу получше. Мы переедем в другую квартиру. Я все сделаю. Брюс, пожалуйста, сядь, не надо так со мной. Если ты уйдешь, я убью себя!

Но Толлифер на этот раз был тверд.

– Ах, прекрати это, Рози! Не будь такой идиоткой! Я знаю, что ты себя не убьешь, и ты это тоже знаешь. Возьми себя в руки. Успокойся. И я, может быть, загляну к тебе сегодня или завтра, но я должен заключить новую сделку, вот и все дела. Ты меня понимаешь?

Розали сдалась под его взглядом. Она теперь поняла, что от неизбежного не уйти. Она знала, если он хочет уйти, ей его не удержать.

– Ах, Брюс, – взмолилась она еще раз, прижимаясь к нему. – Я тебя не отпущу. Нет! Не отпущу. Ты не можешь так от меня уйти!

– Не могу? – переспросил он. – Что ж, смотри.

Он оттолкнул ее и принялся спускаться по лестнице. Розали, едва дыша от ужаса, стояла, уставившись перед собой, потом услышала, как хлопнула входная дверь, потом устало развернулась и вошла в свою комнату, закрыла дверь, прижалась к ней спиной.

Ей пора было отправляться на репетицию, но ее пробрала дрожь, когда она подумала об этом. Ей теперь было все равно. Она уже ничего не может… если только, может быть, он вернется… он должен вернуться за своей одеждой…