Стон горы

1

Колокол в соседнем храме и зимой и летом звонит ровно в шесть часов утра, и Синго и зимой и летом встает чуть свет, стоит ему услышать звон колокола.

Встает чуть свет – это не значит, что он обязательно поднимается с постели. Просто он просыпается чуть свет.

Но шесть часов утра – это совсем не одно и то же зимой и летом. Храмовой колокол круглый год звонит в шесть часов, и поэтому Синго кажется, что это одни ите же шесть часов, но ведь летом в это время уже всходит солнце.

Хотя у изголовья Синго всегда лежат большие карманные часы, он редко смотрит на них, – для этого нужно зажечь свет и надеть очки. Без очков ему трудно отличить длинную стрелку от короткой.

Кроме того, не бывает такого, чтобы Синго просыпал. Наоборот, он встает слишком рано.

Зимние шесть часов – это еще очень рано, но Синго не смог улежать в постели, поднялся и пошел за газетой.

С тех пор как не стало прислуги, раньше всех встает Кикуко и начинает работать по дому.

– Вы, отец? В такую рань… Синго с мутили слова Кикуко.

– Да нет, я снова лягу.

– Ложитесь. Еще и чай не вскипел.

Синго приятно, что Кикуко давно поднялась. Уже сколько лет Синго испытывает грусть, проснувшись зимним утром в кромешной тьме.

Но приходит весна, и пробуждение Синго теплеет.

Сегодня, когда стоит уже вторая половина мая, вслед за утренним колоколом Синго услышал крик коршуна.

– А-а, опять он, – прошептал Синго и, подняв голову, прислушался.

Сделав большой круг над домом, коршун улетел, похоже, в сторону моря. Синго встал.

Чистя зубы, он все время поглядывал в небо, но коршуна не увидел.

И все же Синго казалось, что в небе над домом еще не успел растаять по-детски тонкий крик коршуна.

– Кикуко, по-моему, кричал наш коршун, – сказал Синго, обернувшись к кухне.

Кикуко перекладывала дымящийся рис в деревянный бочонок.

– Заработалась и не слышала.

– Значит, опять к нам прилетел.

– Возможно.

– Он и в прошлом году часто кричал. В каком же это было месяце? По-моему, тоже в мае, а? Памяти совсем нет.

Синго смотрел на Кикуко, и поэтому она сняла с головы ленту.

Видимо, она спит, подвязав волосы лептой.

Кикуко, не закрывая бочонка с рисом, торопливо готовила Синго чай.

– Если существует наш коршун, значит, должны существовать и наши овсянки.

– Хм. Есть и наши вороны.

– Вороны?… Синго засмеялся.

Действительно, если коршун может быть «нашим коршуном», вороны тоже могут быть «нашими воронами».

– Считается, что дом и сад принадлежат только людям, но они принадлежат и самым разным птицам тоже, – сказал Синго.

– Так можно договориться до блох и москитов.

– Не говори чепухи. Блохи и москиты не могут быть хозяевами дома. Они не зимуют в доме.

– Но блохи бывают и зимой. Значит, скорее всего они зимуют в доме.

Не знаю, сколько лет живут блохи, нопрошлогодних блох не бывает. Кикуко, глянув на Синго, рассмеялась.

– Скоро и нашазмея уже вылезет.

– Полоз, которого ты испугалась в прошлом году?

– Да.

– Еще бы, вот это – настоящий хозяин нашего дома.

Летом прошлого года Кикуко, вернувшись домой с покупками, увидела у черного хода полоза и закричала от страха.

На ее крик прибежала Тэру и бешено залаяла. Собака, наклонив голову, бросалась к полозу – вот-вот вцепится в него, – отскакивала метра на полтора, потом снова подлетала, точно собираясь напасть.

Полоз, чуть приподняв голову, высунул красный язык и, даже не взглянув в сторону Тэру, медленно пополз и скрылся под порог черного хода.

Пословам Кикуко, он был раза в два длиннее двери– значит, больше двух метров. И толще руки.

Кикуко говорила взволнованно, Ясуко же была совершенно спокойна.

– Это хозяин нашего дома. Он поселился у насзадолго до того, как ты пришла к нам.

– А вдруг Тэру загрызла бы его, что тогда?

– Он победил бы Тэру. Обвился бы вокруг нее… Тэру поняла это, вот почему она только облаяла его – и все.

Какое-то время Кикуко трусила и не пользовалась черным ходом. Ходила только через веранду.

Все-таки было жутковато при мысли, что где-то под полом или под крышей живет огромная змея.

Но, может быть, полоз обитал на горе за домом. Он показывался редко.

Эта гора не входила во владения Синго. Он даже не знал, кому она принадлежит.

Гора вплотную подступала к дому, круто вздымаясь вверх, и для зверья, которое там обитало, сад дома Синго был естественным продолжением горы.

Цветы и листья с кустов и деревьев, росших на горе, густо сыпались прямо в сад.

– Коршун вернулся, – пробормотал Синго и тут же – оживленно: – Кикуко, коршун, кажется, вернулся.

– В самом деле. По-моему, это его крик. Кикуко поглядела на потолок. Некоторое время слышался крик коршуна.

– А раньше он улетал к морю?

– Да, крик его как будто донесся с той стороны.

– Полетел, наверно, к морю, добыл пищу и теперь возвращается, – сказала Кикуко, и Синго подумал, что, видимо, она права.

– Выбирает место, где бы устроиться с пойманной рыбой.

– Тэру наверняка отберет.

– Нет, он взберется высоко, ей не достать.

То же было в прошлом году и в позапрошлом – каждый раз, когда Синго, просыпаясь, слышал крик коршуна, он испытывал к нему чувство, похожее на любовь.

И не один Синго – слова «наш коршун» употребляла вся семья.

Синго не знал точно, сколько было коршунов, один или два. И еще, слышал ли он из года в год крик одного и того же коршуна? Не произошла ли смена поколений? Может быть, коршуны-родители давно умерли и теперь кричат их дети? Впервые об этом Синго подумал сегодня утром.

Синго и его семье было бы приятнее не знать, что старый коршун умер в прошлом году, а в этом году кричит новый, и, в полудреме слушая его, думать, что это все тот же «наш коршун».

Удивительно, что коршун выбрал именно гору за домом Синго и поселился на ней, хотя в Камакура сколько угодно точно таких же небольших гор.

Тебя трудно повстречать, но мне удалось тебя встретить, тебя трудно услыхать, но мне удалось тебя услышать, говорится в одной пьесе театра Но. Может быть, это относится и к коршуну?

И хотя коршун жил вместе с Синго и его семьей, он лишь что-то кричал им голосом, полным ласки.

2

Кикуко и Синго вставали раньше всех в доме и по утрам беседовали; если же Синго хотелось поговорить с глазу на глаз с Сюити, он мог сделать это только в электричке.

Переехали мост через реку Рокуногава, – значит, вот-вот покажется лес Икэгами, подумал Синго. У него вошло в привычку смотреть по утрам из окна вагона на лес Икэгами.

Сколько лет, проезжая мимо, он смотрел на этот ее, но лишь совсем недавно обнаружил там двустволую сосну.

Она одна возвышалась надо всем лесом. Ее стволы, точно пытаясь обняться, склонили друг к другу свои вершины. А ветви так сблизились, что, кажется, же обнимаются.

Надо всем лесом господствует эта единственная двустволая сосна, и, казалось бы, она всегда должна была бросаться в глаза, но почему-то до сих пор Синго не замечал ее. А стоило ему однажды заметить, и теперь она уже всегда бросалась в глаза.

Сегодня утром проливной дождь, и двустволая сосна едва видна.

– Сюити, – окликнул Синго. – Что с Кикуко?

– Ничего страшного. Сюити читал еженедельник.

В Камакура на вокзале он купил два журнала и один дал отцу. Синго держал его в руках, не читая.

– Что же все-таки с ней? – тихо повторил Синго.

– Жалуется, что голова болит.

– Странно. Мне мать говорила, что вчера Кикуко ездила в Токио, а когда вернулась вечером, сразу же легла в постель, – такого еще не бывало. Мать подумала, уж не случилось ли чего с ней там, в Токио, ужинать не стала. А когда ты вернулся в девять часов и вошел к ней в комнату, начала плакать, тихонько, чтобы мы не услышали, разве этого не было?

– Через день-другой, думаю, встанет. Ничего страшного.

– Странно. От головной боли так не плачут. По-моему, сегодня на рассвете она опять плакала.

– Да.

– Кикуко было очень неприятно, когда Фусако принесла ей в комнату поесть. Все время прятала от нее лицо… Фусако даже обиделась. Я и решил спросить у тебя, что случилось.

– Зачем нужны все эти разговоры, как будто в нашем доме следят за каждым шагом Кикуко… – Сюити сидел, не поднимая головы. – Может же она когда-нибудь заболеть, с ней ведь это не так уж часто случается.

Синго рассердился.

– Как же называется ее болезнь?

– Аборт.

Сюити сказал это резко-как выплюнул.

Синго вздрогнул. И посмотрел на противоположную скамью. Там сидели два американских солдата, и Синго завел разговор в уверенности, что они не понимают по-японски.

Он спросил хрипло:

– Врач делал?

– Да.

– Вчера? – пробормотал упавшим голосом Синго. Сюити отложил журнал.

– Да.

– И в тот же день она вернулась домой?

– Угу.

– Ты ее заставил это сделать?

– Сама сказала, что сделает, а у меня не спрашивала.

– Кикуко сама? Врешь.

– Нет, правда.

– Почему? Почему у Кикуко появилась такая мысль?

Сюити промолчал.

– Ты один во всем виноват.

– Может, и так. Я ничего не мог поделать, она заупрямилась – теперь, мол, ни за что не оставлю.

– Если бы ты захотел удержать ее, то удержал бы.

– Теперь мне это не удалось бы.

– Что означает «теперь»?

– Ты сам прекрасно знаешь. В общем, она говорит, что при тех отношениях, в каких мы сейчас находимся, она не хочет ребенка.

– Она догадывается, что у тебя есть женщина?

– Видимо, да.

– Что это за «видимо, да»? – От злости у Синго сперло дыхание. – Для Кикуко это почти самоубийство. Тебе не кажется? Это действительно почти самоубийство, а не простое возмущение твоим поведением.

Грозный вид отца испугал Сюити, он даже отшатнулся.

– Ты убил душу Кикуко. Теперь все погибло.

– Душа у Кикуко оказалась слишком уж упрямой.

– Разве она не женщина? Разве она не твоя жена?Если бы ты хорошо относился к ней, был с ней нежен, она с радостью родила бы ребенка. И никак несвязывала бы это с твоей любовницей.

– Да, но она же связала.

– Кикуко прекрасно знает, что мать с нетерпением ждет внука. Ведь она даже стыдилась, что долго неможет родить. Избавиться от ребенка, которого онатак хотела, – Кикуко сделала это только потому, что ты убил ее душу.

– Ты заблуждаешься. Просто Кикуко чересчур целомудренна.

– Целомудренна?

– Ей, видите ли, стало противно, что придется рожать от меня…

– Что?

– Кому нужны эти интимные подробности?

«Неужели Сюити вселил в Кикуко такое презрение, такое отвращение, к себе?» – подумал Синго.

– Я не могу этому поверить. Даже если Кикуко И говорила тебе такое, даже если она вела себя так с тобой, все равно невозможно поверить, что в этом ее сущность. Муж говорит с такой издевкой о целомудрии жены – разве это не первое доказательство, что еголюбовь мелка? Кто принимает всерьез капризы любимой женщины? – Синго начал терять присутствие духа. – Что скажет Ясуко, когда узнает, что ей недождаться внука?

– Пусть мать утешится мыслью, что у Кикуко еще могут быть дети.

– О чем ты говоришь? Ты ручаешься, что она еще родит?

– Могу и поручиться.

– Твои слова доказывают лишь, что ты не боишься неба. Доказывают, что ты не любишь Кикуко.

– Ты усложняешь. А ведь все так просто.

– Все так просто? Подумай, что ты говоришь. Вспомни, как плакала Кикуко.

– Да нет, я не могу сказать, что не хочу ребенка, но сейчас мы в плохом положении, у нас не все гладко, и ребенок все равно не получился бы таким, как нам хотелось бы.

– Я не знаю, что ты имеешь в виду, говоря, что вы «в плохом положении», но, по-моему, положение Кикуко вовсе не плохо. Если кто в плохом положении, так это ты. У Кикуко совсем не такой характер, чтобы сложа руки ждать, пока она окажется в плохом положении. Ведь ты ничего не сделал, чтобы Кикуко не приходилось ревновать тебя. Из-за этого ты и потерял ребенка. И знай, ребенком дело не ограничится.

Сюити испуганно посмотрел на Синго.

– Попробуй еще хоть раз, придя пьяным от своей любовницы, положить на колени Кикуко свои грязные ботинки и заставить ее снимать их, – сказал Синго.

3

В тот день Синго поехал по делам фирмы в банк, а потом пошел пообедать с приятелем, который там работал. Они беседовали до половины третьего. Из ресторана Синго позвонил в фирму и, не заходя туда, вернулся домой.

Кикуко с Кунико на руках сидела на веранде.

Кикуко стала поспешно подниматься, она не ожидала, что Синго придет так рано.

– Не нужно. Сиди. Я вижу, ты уже не в постели, поправилась? – Синго тоже вышел на веранду.

– Поправилась. Решила вот переодеть девочку. – А Фусако?

– Взяла с собой Сатоко-тян и пошла на почту.

– Зачем ей понадобилось идти на почту? И еще ребенка на тебя бросила.

– Подожди. Сначала дадим переодеться дедушке, – сказала Кикуко девочке.

– Ничего, ничего. Переодень сначала ее. Кикуко подняла к Синго смеющееся лицо. Из-под приоткрытых губ показался ряд небольших ровных зубов.

– Ну вот, сейчас мы переоденем Кунико.

Кикуко надела на нее яркое шелковое кимоно и повязала его узким пояском.

– Отец, в Токио тоже уже кончился дождь?

– Дождь? Когда я садился в электричку на токийском вокзале, он еще шел, а когда приехал сюда, погода уже была прекрасная. В каком месте по дороге прояснилось, я не заметил.

– В Камакура тоже еще совсем недавно шел дождь, и, как только он прекратился, Фусако-сан отправилась на почту.

– А гора еще вся мокрая.

Девочку уложили на веранде, она подняла голые ножки и ухватилась за них – ногами она управляла легче, чем руками.

– Да, да, ну вот, давай-ка посмотрим на гору. – Кикуко подстелила ей пеленку.

Низко пролетел американский военный самолет. Услыхав шум, девочка повернулась в сторону горы. Самолета не было видно, но его огромная тень отпечаталась на склоне горы и уплыла. Наверно, и девочка увидела эту тень.

Синго вдруг поразило, как заблестели глаза ребенка от наивного удивления.

– Она не представляет себе, что такое воздушный налет. Как много уже родилось детей, не знающих войны.

Синго взглянул на Кунико. Блеск в ее глазах исчез.

– Вот если бы удалось запечатлеть на фотографии теперешнее выражение глаз Кунико. И чтобы в них отражалась тень самолета на горе. А на другом снимке…

Ребенок погибает, его атаковал самолет.

Синго хотел сказать это, но, вспомнив, что только вчера Кикуко сделала аборт, умолк.

И все же как многоеще в мире детей, которых можно запечатлеть на таких двух фотографиях.

Неожиданно Кикуко, подхватив под мышки девочку и придерживая ее снизу рукой с зажатой пеленкой, поспешила в ванную.

Синго вернулся в столовую, размышляя о том, что тревога за Кикуко заставила его вернуться домой раньше обычного.

– Как ты рано. – В комнату вошла Ясуко.

– Где ты была?

– Мыла голову. Когда прошел дождь и снова выглянуло солнце, у меня вдруг зачесалась голова. Старая голова – вот и чешется. He знаю, у меня голова не чешется.

– Наверно, тебе поставили голову лучшего качества, – засмеялась Ясуко. – Я слышала, что ты пришел, но выходить с мокрой головой не стала – побоялась, что ты рассердишься.

– Стоит ли старухе заниматься мытьем головы? Остричься наголо, а из волос сделать кисточку для взбивания чая.

– И то правда. Но кисточки для взбивания чая – так это тогда и называлось – носили на голове не только старухи. В эпоху Эдо и мужчины и женщины коротко стригли волосы и увязывали их сзади пучком, похожим на кисточку для взбивания чая. Я видела в театре Кабуки.

– Не пучком увязать, а наголо остричь, вот что я тебе предлагаю.

– Можно и так. Волос у нас с тобой еще много. Синго понизил голос:

– Кикуко уже совсем поднялась?

– Да, поднимается потихоньку… Уж очень она еще бледная и слабая.

– С ребенком возится. Лучше, наверно, не делать ей этого.

– Фусако Попросила присмотреть за девочкой и положила ее в постель Кикуко. Девочка тогда крепко спала.

– А почему тебе было не взять ее?

– Когда Кунико заплакала, я как раз мыла голову.

Ясуко встала и принесла Синго домашнее кимоно.

– Ты так рано вернулся, я уж подумала, не заболел ли.

Кикуко, кажется, вышла из ванной и направилась в свою комнату. Синго позвал ее:

– Кикуко. Кикуко.

– Да.

– Давай сюда Кунико. – Хорошо, сейчас.

Она вошла в комнату, ведя за руку девочку. Кикуко успела привести себя в порядок и переодеться.

Кунико ухватилась за плечо Ясуко. Ясуко, чистившая брюки Синго, протянула руку и обняла девочку за ножки.

Кикуко унесла одежду Синго.

Повесив ее в шкаф, который стоял в соседней комнате, она тихо прикрыла дверцы. Увидев свое отражение в зеркале, вделанном в дверцу с внутренней стороны, Кикуко испугалась. Она колебалась, не зная, вернуться ли ей в столовую или лечь в постель.

– Кикуко, тебе, пожалуй, лучше лечь, – сказал Синго.

– Хорошо.

От оклика Синго Кикуко вздрогнула. И, не заглянув в столовую, пошла в свою комнату.

– Тебе не кажется, что Кикуко ведет себя как-то странно? – нахмурилась Ясуко.

Синго не ответил.

– Я просто ума не приложу, что с ней происходит. Встала, еле ходит, я все время боюсь, что она упадет.

– Угу.

– И все-таки надо как-то разобраться с делами Сюити.

Синго кивнул.

– Может, ты поговоришь откровенно с Кикуко? Я возьму Кунико и пойду с ней встречать Фусако, заодно и на ужин куплю чего-нибудь. Фусако есть Фусако.

Ясуко взяла девочку на руки и поднялась.

– Зачем Фусако понадобилось идти на почту? – сказал Синго, и Ясуко обернулась.

– Я и сама об этом подумала. Может, чтобы отправить письмо Аихара? Уже полгода, как они расстались… Да, скоро уже полгода, как она вернулась к нам. Это случилось под Новый год.

– Опустить письмо могла бы и в ближайший почтовый ящик.

– Она, наверно, думает, что если опустить письмо на почте, оно дойдет быстрей и верней. Стоит ей вспомнить своего Аихара, она теряет рассудок – тут уж ничего не поделаешь.

Синго горько улыбнулся. Он почувствовал, что Ясуко все еще на что-то надеется.

Видимо, в женщине, которой удалось до старости сохранить семью, оптимизм укореняется глубоко.

Синго поднял газету четырех-пятидневной давности, которую до этого читала Ясуко, и стал просматривать.

Там была поразительная статья: «Лотос, который цвел две тысячи лет назад».

Весной прошлого года в лодке-долбленке периода Яёи[17] найденной при раскопках на берегу реки Кэмигава у города Тиба, обнаружено три семени лотоса. Установлено, что семенам более двух тысяч лет. Профессор ботаники, специалист по лотосам, посеял эти семена и в апреле нынешнего года высадил в трех местах полученную рассаду: в прудах опытной сельскохозяйственной станции Тиба, в парке Тиба и в доме одного винодела на улице Хатамати в Тиба. Видимо, этот винодел помогал вести раскопки. Он налил в котелок воды, поместил туда рассаду и поставил его в сад. Лотос винодела расцвел первым. Профессор ботаники, которому сообщили об этом, примчался в дом винодела и стал гладить прекрасные цветы, без конца повторяя: «Расцвел, расцвел». Обо всем этом писала газета. Писала, что цветок состоит из двадцати четырех лепестков.

Под статьей была помещена фотография, на которой седеющий профессор в очках поддерживает руками распустившийся цветок лотоса. Из подписи под фотографией Синго узнал, что профессору шестьдесят девять лет.

Полюбовавшись цветущим лотосом, Синго с газетой в руках пошел в комнату Кикуко.

Они-занимали ее вдвоем с Сюити. На письменном столе – приданом Кикуко – лежала шляпа Сюити. Рядом со шляпой – стопка почтовой бумаги: видимо, Кикуко собиралась писать письмо. Ящик стола прикрыт свисающей вышитой салфеткой.

Пахло духами.

– Ну как дела? Лежи спокойно и не вставай. – Синго сел к столу.

Кикуко во все глаза смотрела на Синго. Ей было не по себе оттого, что Синго не разрешил ей встать, а лежать при нем было неудобно. Щеки у нее чуть порозовели. Но лоб оставался белым, и на нем красиво выделялись густые брови.

– Семена лотоса двухтысячелетней давности дали всходы, и лотосы расцвели, видела в газете?

– Да, видела.

– Значит, видела? – пробормотал Синго и после Небольшой паузы: – Будь ты с нами откровенна, хуже от этого не было бы – наоборот. Ты в тот же день вернулась домой, тебе это не повредило?

Кикуко потрясли слова Синго.

– Еще в прошлом месяце ты говорила о ребенке… Я уже тогда все понял.

Кикуко, лежа на подушке, покачала головой. – Тогда я еще ничего не знала. Если б знала, постыдилась бы говорить о ребенке.

– Вот как? Сюити сказал мне, что ты слишком целомудренна… – Увидев, что на глаза Кикуко навернулись слезы, Синго не стал продолжать. – Врачу ты больше не должна показываться?

– Завтра зайду.

Назавтра, когда Синго вернулся домой, Ясуко уже с нетерпением ждала его.

– Кикуко уехала к родителям. Ее уложили в постель… Часа в два позвонил Сакава-сан, к телефону подошлаФусако. Он сказал, что к ним приехала Кикуко, чувствует себя не совсем хорошо, и ее уложили и постель. Дня через два-три поправится, говорит, и тогдаее привезут обратно.

– Вот как.

– Попросил Фусако передать Сюити, что он может завтра приехать навестить ее. С ней там все время мать. Может, поэтому она и решила отлежаться у родителей.

– Ничего подобного.

– В чем же тогда дело?

Синго снял пиджак и, подняв голову, чтобы развязать, галстук, сказал:

– Сделала аборт.

– Что? – Ясуко была ошеломлена. – Как же это, тайком от нас… Кикуко? Ужасная пошла молодежь.

– До чего же ты невнимательна, мама. – В столовую с Кунико на руках вошла Фусако. – Я, например, знала,что она это сделает.

– Откуда ты знала? – неожиданно для себя стал допрашивать ее Синго.

– Этого я не могу сказать. В общем, она решила на покое прийти в себя, окрепнуть. Синго не нашелся что ответить.