STOP-кадр!

2

По всему городу, в местах слияния главных улиц и на самой оживленной площади, стояли небольшие, сооруженные со знанием дела киоски, днем заваленные газетами и журналами на разных языках и рядами открыток со знаменитыми видами, с изображениями детей, животных и женщин, которые улыбались, стоило открытку повернуть.

В киоске, фактически в полной темноте, сидел продавец, едва различимый за крошечным окошком. Здесь можно было купить сигареты, так и не узнав, кто их продал – мужчина или женщина. Покупатель видел только темно-карие, как у всех уроженцев этих мест, глаза и бледную руку, слышал невнятные слова благодарности. Киоски были средоточием интриг и сплетен местного значения; тут оставляли записки и посылки. Однако ответом на просьбы туристов показать дорогу неизменно был лишь неуверенный жест в сторону лежавших на прилавке карт, почти незаметных среди множества ярких журнальных обложек.

Карты продавались разнообразные.

Наименее подробные, изданные явно в коммерческих целях, помимо обозначений самых известных достопримечательностей, были снабжены информацией о некоторых магазинах и ресторанах. На этих картах были отмечены только главные улицы. Листая одну карту в дешевой бумажной обложке, Мэри и Колин пришли к выводу, что, пользуясь ею, немудрено и заблудиться. На другой, дорогой, утвержденной официально, были все улицы города, вплоть до самого маленького проулка. Напечатанная на тончайшей папиросной бумаге и имевшая размеры четыре на три фута, на улице, без подходящего столика и специальных скрепок, она была попросту бесполезна. Наконец, имелся комплект карт, примечательных своими полосатыми бело-голубыми обложками. В этом комплекте город был разделен на пять четко обозначенных районов, ни один из которых, к сожалению, никак не был привязан к другому. Гостиница находилась в верхней четверти второй карты, а один дорогой ресторан с посредственным обслуживанием – в нижней части третьей. Бар, куда они направлялись, находился в центре четвертой карты, и лишь миновав киоск с наглухо закрытыми на ночь ставнями, Колин подумал о том, что карты надо было взять с собой. Без карт они наверняка заплутают.

Тем не менее он промолчал. Мэри шла в нескольких шагах впереди, медленно и размеренно – как бы отмеряя некое расстояние. Руки она скрестила на груди, а голову опустила, демонстративно погрузившись в раздумья. Узкий проход вывел их на большую, ровно освещенную площадь, посреди которой стоял памятник жертвам войны – громадный куб из массивных, грубо обтесанных гранитных глыб, увенчанный статуей солдата, бросающего свою винтовку. Место было знакомое, оно являлось отправной точкой почти всех их походов. Если не считать мужчины, ставившего стулья на столики у входа в охраняемое собакой кафе, и еще одного человека, подальше, площадь была безлюдна.

Они пересекли площадь по диагонали и вышли на широкую улицу с магазинами, где продавались телевизоры, посудомоечные машины и мебель. У входа в каждый магазин бросалась в глаза система охранной сигнализации. Из-за полнейшего отсутствия в городе уличного движения приезжим легко было заблудиться. Люди переходили улицы, не глядя по сторонам, и, поддавшись внезапному порыву, углублялись в узкие проулки, потому что те вели в манящую тьму или туда, где соблазнительно пахло жареной рыбой. Табличек с указателями там не было. Путешествуя по городу без какой-либо определенной цели, туристы выбирали маршруты так, как могли бы выбирать цвет, и даже та педантичность, с которой они ухитрялись заблудиться, символизировала их совместный выбор, их волю. А если выбирать приходилось обоим? Колин уставился в спину Мэри. Уличное освещение обесцветило ее блузку, и на фоне старых почерневших стен Мэри светилась серебром и сепией, как приведение. Ее острые лопатки, поднимавшиеся и опускавшиеся при каждом медленном шаге, покрывали шелковую блузку веерообразной рябью складок, а волосы, сколотые на затылке заколкой-бабочкой, раскачивались из стороны в сторону.

Мэри остановилась у витрины большого магазина и принялась разглядывать огромную кровать. Поравнявшись с ней, Колин немного помедлил, а потом пошел дальше. На картинно смятых простынях лежали два манекена, один – в пижаме из бледно-голубого шелка, другой – в коротенькой, до бедер, ночной рубашке, отделанной розовым кружевом. Витрину еще не оформили до конца. Манекены были совершенно одинаковые, оба лысые, с ангельскими улыбками на лицах. Оба лежали на спине, но, судя по положению конечностей – каждый неестественно вывернул руку, подняв ее к подбородку, – предполагалось, что они должны лежать на боку и с нежностью смотреть друг на друга. Однако остановилась Мэри потому, что ее заинтересовало изголовье. Отделанное черным пластиком, оно выступало с обеих сторон кровати примерно на фут. Оно было выполнено – по крайней мере с той стороны, где лежал манекен в пижаме, – в виде панели управления электростанцией, а может, и приборного щитка легкого самолета. В изголовье были вмонтированы электронные часы, телефон, выключатели с реостатами, кассетная магнитола, маленький холодильный шкафчик для напитков и, ближе к середине, словно глаза, округлившиеся от изумления, – два вольтметра. На половине, принадлежавшей манекену в ночной рубашке, где господствовало овальное зеркало с розоватым стеклом, было сравнительно пусто, если не считать встроенной косметички, полочки для журналов и динамика внутренней связи с детской комнатой. На холодильничек кто-то аккуратно положил заполненный чек на огромную сумму, датированный будущим месяцем, с названием универмага и размашистой подписью. В руке у манекена в пижаме Мэри заметила авторучку. Она отошла на пару шагов в сторону, и из-за дефекта в зеркальном стекле витрины фигуры, казалось, шевельнулись. Потом снова застыли, беспомощно подняв руки и ноги, словно насекомые, вдруг застигнутые рассыпанным дустом. Мэри отвернулась от этой живой картины. Колин стоял в пятидесяти футах впереди, на другой стороне улицы. Ссутулившись, сунув руки в карманы, он разглядывал альбом с образцами ковров и время от времени его перелистывал. Мэри догнала его, и они молча пошли дальше, а дойдя до развилки в конце улицы, остановились.

– А знаешь, – сочувственно произнес Колин, – на днях я тоже на ту кровать загляделся.

Там, где улица расходилась в стороны, стояло здание, которое когда-то, вероятно, было величественной резиденцией, настоящим дворцом. Из-под покрытого ржавчиной балкона второго этажа смотрели вниз сидящие в ряд каменные львы. Высокие арочные окна, расположенные между обшарпанными колоннами с тонкими каннелюрами, были заслонены рифленой жестью, всюду, даже на третьем этаже, обклеенной листовками. Большей частью это были объявления и заявления феминисток и левых радикалов, а некоторые принадлежали местным группировкам, выступающим против реконструкции здания. Наверху, над окнами третьего этажа, алело на деревянном щите название купившей этот участок фирмы, которой принадлежала сеть магазинов, а чуть ниже – по-английски, в кавычках: «Магазин, который превыше всего ценит вас!» У великолепной парадной двери, словно очередь пришедших раньше времени покупателей, стояли полиэтиленовые мешки с мусором. Подбоченясь, Колин устремил взгляд на одну улицу, потом перешел на противоположную сторону и посмотрел на другую.

– Надо было взять с собой карту.

Мэри, поднявшись на несколько ступенек по лестнице, читала листовки.

– Женщины здесь настроены более радикально, – сказала она, не оборачиваясь, – и лучше организованы.

Колин, отступив назад, сравнивал обе улицы. Они долго тянулись параллельно, а где-то вдалеке расходились в разные стороны.

– У них больше причин бороться за свои права, – сказал он. – Однажды мы уже здесь проходили. Ты не помнишь, по какой улице?

Мэри пыталась перевести непомерно длинную листовку.

– По какой улице? – повторил Колин чуть громче.

Нахмурившись, Мэри провела указательным пальцем по строчкам жирного шрифта, а дочитав, торжествующе вскрикнула, обернулась и улыбнулась Колину:

– Они требуют кастрировать виновных в изнасиловании!

Колин перешел на то место, откуда была лучше видна улица, расположенная справа.

– А руки за воровство отрубать? Слушай, я уверен, что в прошлый раз по дороге в бар мы проходили мимо вон того питьевого фонтанчика.

Мэри снова повернулась к листовке.

– Нет. Это просто тактика. Способ заставить людей более серьезно относиться к такому преступлению, как изнасилование.

Колин вновь переместился и встал, широко расставив ноги, лицом к улице, расположенной слева. Там тоже был питьевой фонтанчик.

– Это способ, – раздраженно сказал он, – заставить людей менее серьезно относиться к феминисткам.

Мэри скрестила руки на груди и после минутного колебания медленно направилась дальше по правому ответвлению. Походка ее вновь сделалась размеренной и неторопливой.

– К смертной казни люди относятся довольно серьезно, – сказала она. – Жизнь за жизнь.

Колин с тревогой смотрел, как она удаляется.

– Мэри, постой! – крикнул он ей вслед. – Ты уверена, что нам туда?

Мэри, не оглядываясь, кивнула. Вдалеке уличный фонарь на миг выхватил из темноты идущего по направлению к ним человека. Это почему-то успокоило Колина, и он догнал Мэри.

На этой улице тоже процветала торговля, но каждый из теснившихся здесь роскошных магазинов был, казалось, предназначен для продажи единственного предмета: в одном имелся написанный маслом пейзаж в золоченой раме, уже потрескавшийся и помутневший; в другом – туфля ручной работы, еще дальше – объектив для фотоаппарата на бархатном возвышении. Питьевой фонтанчик, в отличие от большинства других в городе, работал. За много веков темный камень, окружающий его приступки, и край большой чаши были истерты до блеска. Мэри склонила голову к потускневшему медному крану и стала пить.

– Вода здесь, – сказала она между глотками, – отдает рыбой.

Колин внимательно смотрел вперед, выжидая, когда приближающаяся фигура окажется под другим фонарным столбом. Но никто не появился, лишь какая-то тень мелькнула возле дальней двери, но это могла быть и кошка.

С тех пор, как они ели в последний раз – разделили на двоих порцию мелкой жареной рыбы, – прошло уже двенадцать часов. Колин дотронулся до руки Мэри.

– Ты не помнишь, там, кроме хот-догов, что-нибудь продается?

– Шоколад? Орехи?

Они пошли быстрее, и их гулкие шаги зазвучали так, словно булыжную мостовую топтала только одна пара обуви.

– Вот тебе и гастрономическая столица мира, – сказал Колин, – даже за хот-догами надо две мили тащиться.

– Мы приехали отдыхать, – напомнила ему Мэри. – Не забывай.

Он поднес свободную руку ко лбу.

– Ну конечно! Зря я забиваю себе голову такими пустяками, как голод и жажда. Мы же приехали отдыхать.

Они разняли руки, и Колин на ходу замурлыкал что-то себе под нос. Улица становилась все уже, а магазины с обеих сторон сменились высокими темными стенами с глубокими дверными проемами на разном расстоянии друг от друга и зарешеченными квадратными окошками наверху.

– Это стекольный завод, – удовлетворенно сказала Мэри. – Мы еще в первый день пытались сюда попасть.

Они замедлили шаг, но не остановились.

– Наверно, мы тогда подошли с другой стороны, – сказал Колин, – потому что здесь я еще ни разу не был.

– Мы стояли в очереди у одной из этих дверей.

Колин резко повернулся и недоверчиво, раздраженно посмотрел на нее.

– Это было не в первый день, – громко сказал он. – Ты все перепутала. Мы увидели очередь и решили пойти на пляж, а сюда только на третий день выбрались.

Все это Колин выпалил, стоя на месте, но Мэри продолжала идти. Он вприпрыжку догнал ее.

– Может, и на третий день, – произнесла она так, словно говорила сама с собой, – но мы были именно здесь.

Она показала на дверной проем, расположенный в нескольких шагах впереди, и, будто вызванная из тьмы, в пятно света уличного фонаря вышел коренастый мужчина и остановился, преградив им путь.

– Ну смотри, что ты натворила! – пошутил Колин, и Мэри рассмеялась.

Мужчина тоже засмеялся и протянул руку.

– Вы туристы? – смущенно спросил он на правильном английском и тут же, просияв, сам и ответил: – Ну конечно, туристы!

Мэри остановилась прямо перед ним.

– Мы ищем место, где можно купить что-нибудь поесть, – сказала она.

Колин тем временем двинулся дальше, пытаясь обойти незнакомца.

– Между прочим, мы не обязаны объясняться, – буркнул он, обращаясь к Мэри.

Как раз когда он это говорил, мужчина дружески схватил его за запястье и попытался взять за руку Мэри. Та скрестила руки на груди и улыбнулась.

– Уже очень поздно, – сказал мужчина. – В этой стороне ничего нет, но вон там я могу показать вам одно заведение, очень хорошее.

Он ухмыльнулся и кивком показал туда, откуда они пришли.

Мужчина был ниже ростом Колина, но обладал необычайно длинными, сильными руками. Кисти рук тоже были большие, покрытые с тыльных сторон спутанными волосами. На нем была приталенная черная рубашка из тонкой искусственной ткани, расстегнутая почти до пояса. На шее висело на цепочке золотое украшение в виде бритвенного лезвия, которое чуть заметно приподнималось на густых зарослях волос, покрывавших грудь. На плече висел фотоаппарат. Узкая улочка наполнилась терпким до одури ароматом лосьона после бритья.

– Послушайте, – сказал Колин, пытаясь высвободить руку и не показаться при этом несдержанным, – мы знаем, что здесь есть одно заведение.

Хватка не ослабевала, хотя отнюдь не была железной – запястье Колина находилось в петле, образованной всего двумя пальцами.

Мужчина набрал в легкие воздуха и, казалось, на пару дюймов подрос.

– Все закрыто, – заявил он. – Даже хот-догами не торгуют.

Потом, подмигнув, обратился к Мэри:

– Меня зовут Роберт.

Мэри пожала ему руку, и Роберт потащил их по улице в обратную сторону.

– Прошу вас, – продолжал настаивать он. – Я знаю как раз подходящее место.

Пройдя несколько шагов, Колин и Мэри с большим трудом остановили Роберта, и все встали рядышком, шумно дыша.

– Роберт, – заговорила Мэри, обращаясь к нему, как к ребенку, – перестаньте держать меня за руку.

Он тотчас же отпустил ее с легким поклоном.

– Хорошо бы вы и меня отпустили, – сказал Колин.

Но Роберт уже принялся оправдываться перед Мэри:

– Мне хотелось бы вам помочь. Я могу показать вам одно очень хорошее местечко.

Они пошли дальше.

– Туда, где можно вкусно поесть, нас не надо тащить силком, – сказала Мэри, и Роберт кивнул. Он постучал себя по лбу:

– Мне, мне…

– Обождите минутку! – перебил Колин.

– … всегда не терпится поупражняться в английском. Наверное, чересчур не терпится. Когда-то я говорил превосходно. Сюда, пожалуйста.

Мэри уже шла впереди. Роберт с Колином – следом.

– Мэри! – позвал Колин.

– Английский, – сказал Роберт, – прекрасный язык, полный недомолвок.

Мэри улыбнулась, оглянувшись через плечо. Они опять подошли к огромному зданию у развилки дорог. Колин рывком остановил Роберта и резко высвободил руку.

– Простите, – сказал Роберт.

Мэри тоже остановилась и вновь принялась изучать листовки. Роберт, проследив за ее взглядом, посмотрел на грубо намалеванный красной краской по трафарету сжатый кулак, окаймленный символом, которым орнитологи обозначают самок определенного вида. Он снова заговорил извиняющимся тоном, словно брал на себя ответственность за все, что они могли прочесть:

– Это женщины, которые не могут найти себе мужчину. Они хотят уничтожить все хорошее, что связывает мужчин и женщин, – потом сухо добавил: – Они слишком уродливы.

Мэри посмотрела на него так, словно вдруг увидела знакомую физиономию на экране телевизора.

– Ну вот, – сказал Колин, – готовьтесь встретить сопротивление.

Мэри ласково улыбнулась обоим.

– Идемте туда, где вкусно кормят, – сказала она как раз в тот момент, когда Роберт, показывая на другую листовку, намеревался добавить что-то еще.

Они пошли по левому отростку улицы, и в течение следующих десяти минут все лихорадочные попытки Роберта завязать разговор наталкивались на молчание, самоуглубленное со стороны Мэри – она вновь шагала со скрещенными руками, – и слегка неприязненное со стороны Колина, державшегося от Роберта на почтительном расстоянии. Затем они свернули в проулок и по истертым ступеням спустились к маленькой, всего футов тридцать в ширину, площади, на которой сходились с полдюжины узких проходов.

– Здесь, внизу, я и живу, – сказал Роберт. – Но ко мне так поздно нельзя. Жена наверняка уже спит.

Сворачивая то налево, то направо, они шли между покосившимися пятиэтажными домами и закрытыми на ночь лавками, возле которых штабелями стояли деревянные ящики с овощами и фруктами. Появился лавочник в фартуке с нагруженной ящиками тележкой. Он окликнул Роберта, а тот рассмеялся и, подняв руку, покачал головой. Когда они добрались до ярко освещенного входа в заведение, Роберт раздвинул перед Мэри занавеску из пожелтевших пластмассовых полосок. Во время спуска по крутой лестнице в тесный, переполненный бар он держал руку на плече Колина.

У стойки сидели на высоких табуретах молодые люди, одетые так же, как Роберт, а еще несколько человек расположились в одинаковых позах – перенеся весь свой вес на одну ногу – вокруг большого музыкального автомата с пышными выпуклыми формами и завитками из хрома. Из глубины автомата исходил темно-синий свет, проникавший во все уголки и придававший второй компании отталкивающий вид. Казалось, все либо курят, либо резко, решительно гасят сигареты в пепельницах, либо вытягивают шеи и губы, чтобы прикурить у соседа. Все были в такой тесной одежде, что приходилось, взяв сигарету в одну руку, зажигалку и пачку держать в другой. Громкая, жизнерадостно-сентиментальная песня, которую слушали все, ибо никто не разговаривал, исполнялась под аккомпанемент полного оркестра, и в часто повторяющемся припеве звучал сардонический смех, а певец как-то по-особому всхлипывал – именно в этот момент некоторые из молодых людей подносили ко рту свои сигареты и, стараясь не смотреть друг на друга, с хмурым видом и собственным всхлипыванием принимались подпевать.

– Слава богу, я не мужчина, – сказала Мэри и попыталась взять Колина за руку.

Роберт, проводив их до столика, направился к стойке. Колин сунул руки в карманы, наклонился вместе со стулом назад и уставился на музыкальный автомат.

– Перестань дуться, – сказала Мэри, ткнув его в локоть, – я просто пошутила.

Песня закончилась, достигнув торжественной симфонической кульминации, и тотчас же началась снова. На полу за стойкой разбилось стекло, и раздались непродолжительные, но бурные аплодисменты.

Наконец вернулся Роберт с большой бутылкой красного вина без этикетки, тремя стаканами и двумя длинными батонами, от одного из которых кто-то уже успел отломить больше половины.

– Сегодня, – гордо объявил он, перекричав назойливый шум, – повар заболел.

Подмигнув Калину, он сел и наполнил стаканы.

Роберт принялся задавать вопросы, и сперва они отвечали неохотно. Они представились, сказали, что не состоят в браке – по крайней мере пока. Мэри сообщила, сколько лет ее сыну и дочери. Оба назвали свои профессии. Потом, несмотря на отсутствие еды, они, приободрившись под действием вина, начали испытывать удовольствие, неведомое почти никому из туристов, – удовольствие от того, что оказались в заведении, где туристов нет, что совершили открытие, набрели на некое реально существующее место. Они стали держаться менее церемонно, притерпелись к шуму и дыму и принялись, в свою очередь, настойчиво задавать глубокомысленные вопросы, типичные для туристов, довольных тем, что им наконец-то довелось пообщаться с настоящим местным жителем. Бутылку они осушили меньше чем за двадцать минут. Роберт сообщил им, что имеет долю в нескольких коммерческих предприятиях, что вырос в Лондоне, что жена у него канадка. Когда Мэри спросила, как он познакомился с женой, Роберт ответил, что это невозможно объяснить, не рассказав сперва о его сестрах и матери, а их, в свою очередь, можно описать только в сравнении с его отцом. Было очевидно, что он готовит почву для рассказа о своей жизни. Сардонический смех уже переходил в очередное крещендо, и кудрявый парень за столиком возле музыкального автомата опустил голову, закрыв лицо руками. Роберт, громко крикнув через весь бар, потребовал еще одну бутылку вина. Колин разломил батон и протянул одну половинку Мэри.