Сторона защиты. Правдивые истории о советских адвокатах

Пролог. 1916 год

На второй вечер после приезда на линию фронта не только одиночные выстрелы из германских или из русских окопов, но даже редкие пулеметные очереди с обеих сторон уже перестали восприниматься присяжным поверенным Николаем Платоновичем Карабчевским как нечто особенное и заслуживающее внимания. Он только вздрагивал еще и непроизвольно втягивал голову в плечи, когда от какого-нибудь недалекого разрыва артиллерийского снаряда вдруг начинал дребезжать подстаканник или раскачивалась керосиновая лампа под потолком.

Говоря по совести, вид он имел не особо воинственный и в свои шестьдесят пять лет привык исключительно к грому аплодисментов восторженной публики в залах суда. Николай Платонович был многолетним председателем Петроградского Совета присяжных поверенных, по праву считался в России одним из самых выдающихся судебных ораторов и общественных деятелей присяжной адвокатуры, а после начала войны стал еще и председателем комиссии по расследованию германских зверств. Заслуженную известность он приобрел также на литературном поприще: помимо нескольких сборников статей и очерков, а также выступлений на политических и уголовных процессах, Николай Платонович когда-то опубликовал нашумевший роман «Господин Арсков» и весьма любопытную книгу собственной беллетристики разного рода под общим названием «Приподнятая завеса». Поговаривали даже, что, получив диплом университета, он первоначально и вовсе намеревался стать именно писателем. И, только получив из «Отечественных записок» отказ по поводу своей драмы «Жертва брака», пришел к выводу, что теперь для него «не остается ничего, кроме адвокатуры…».

Как бы то ни было, вот уже многие годы подряд его судебные речи печатались в русских газетах и даже переводились на иностранные языки. Он добился оправдания почти безнадежно уличенных в убийстве Ольги Палем и братьев Скитских, предрешил оправдательные приговоры по нашумевшему «Мултанскому делу» и по делу Бейлиса. Благодаря усилиям и мастерству присяжного поверенного Карабчевского осужденному на смертную казнь террористу Гершуни царь заменил виселицу каторгой, и тогда же сумел избежать смертной казни революционер Созонов…

– Не беспокойтесь, любезный Николай Платонович! До ближайшей позиции неприятеля тут, почитай, не меньше восьми верст будет…

Собеседником председателя Петроградского Совета присяжных поверенных в этот морозный декабрьский вечер тысяча девятьсот шестнадцатого года был его давний знакомый и коллега Павел Николаевич Переверзев. У него были обветренное непогодой, загорелое лицо, подвижная, сухощавая фигура и настоящая военная выправка, выработанная за время командования Передовым Санитарным отрядом имени Петроградской адвокатуры. Френч Переверзева, защитного цвета без знаков различия и погон, украшал орден Святого Станислава 3-й степени с мечами[1].

Совсем недавно Павлу Николаевичу исполнилось сорок пять лет. До войны он специализировался на защите по уголовным делам, однако участвовал и в политических процессах – да так деятельно, что успел посидеть в Петропавловской крепости под арестом, а по распоряжению министра внутренних дел был даже выслан на три года в Архангельск.

Многим было известно, что присяжный поверенный Переверзев – активный масон и к тому же когда-то сам состоял членом партии социалистов-революционеров. Однако сейчас это уже не имело никакого значения. На войну Павел Николаевич отправился добровольцем, а в качестве начальника Санитарного отряда прославился своей энергией, находчивостью и бесстрашием – особенно во время последних отступлений русской армии, когда отряду приходилось все время следовать в арьергарде, чтобы подбирать раненых или слабых.

Дело свое он знал, и оно ему нравилось.

Да и вообще, по распространенному в прессе и в обществе мнению, с самого начала войны сословием присяжных поверенных овладело что-то вроде «патриотического энтузиазма». Причем этот энтузиазм выражался не только в определенном финансовом бремени, которое по своей воле наложили на себя адвокаты в пользу коллег, ушедших на фронт. Одним из главных мероприятий, осуществленных присяжными поверенными столицы, было открытие и содержание целиком за свой счет на Васильевском острове лазарета более чем на сотню кроватей для раненых. Официально лазарет назывался «Городской № 17 лазарет присяжной адвокатуры Округа Петроградской Судебной палаты для раненых воинов», так что деятельностью его руководила специальная «Лазаретная комиссия» с тремя подкомиссиями. Открытие лазарета состоялось 1 октября 1914 года, а уже на следующий день в него поступила первая партия раненых воинов. По отзывам современников, всех прибывших «отлично лечили, кормили и вообще баловали всем чем могли, устраивая на Рождество елку, а в праздники концерты и чтения». Разумеется, петербургские адвокаты также оказывали раненым бесплатную юридическую помощь.

Меньше чем за год работы лазарет принял около шестисот раненых и больных. В конце 1915 года в лазарет с осмотром прибыла инспекторская проверка Управления Верховного начальника санитарной и эвакуационной части, которая детально ознакомилась со всеми сторонами деятельности медицинского учреждения и нашла ее во всех отношениях образцовой…

Кроме лазарета Петроградским Советом присяжных поверенных был учрежден определенный денежный сбор, призванный поддержать семьи адвокатов, призванных в армию, а также выплачивались субсидии погибшим на фронте коллегам.

Но, разумеется, при всем этом самым достойным и ярким примером труда петербургских присяжных поверенных на благо Отечества оказалось формирование Передового санитарного отряда имени Петроградской адвокатуры, гостем которого сейчас был Николай Платонович Карабчевский. Отряд формировался на средства Совета присяжных поверенных, а также на средства самих адвокатов – например, единовременное пожертвование на эти нужды в размере пятнадцати тысяч рублей внес присяжный поверенный Александр Сергеевич Зарудный.

Отряд, состоявший не только из профессиональных медиков, но и из добровольцев – присяжных поверенных, работавших зачастую простыми санитарами, не раз в полном составе выходил к месту боя, бывал под огнем, нес потери и поэтому пользовался большим уважением среди армейских офицеров и нижних чинов…

– К тому же у нас, дорогой Николай Платонович, как вы сами изволили видеть, везде вывешены полагающиеся обозначения, – напомнил гостю Переверзев.

Да, конечно, большие полотнища и флажки – снежно-белые, с Красным Крестом – гость действительно видел на деревенских домах по соседству. Однако…

– Полковник что-то говорил вчера про газы…

– Не беспокойтесь, ветер нынче будет дуть в другую сторону.

Когда гость из столицы в первый раз осматривал расположение отряда, он обратил внимание на то, что вокруг жилых домов, конюшен и хозяйственных построек разложены заготовки костров из сухого валежника, древесной коры и прутьев. В своей наивности он поначалу решил, что это для тепла – на случай, если станет крепчать мороз. Однако сопровождающий офицер из соседнего штаба пехотной дивизии с удовольствием просветил его:

– Нет, это на случай газовой атаки.

– Вот оно что! – удивился тогда Карабчевский. – Да разве сюда могут достигать ядовитые газы?

– В лучшем виде! Неприятельская позиция с трех сторон загибом идет, вон за тем лесом. Если ветер попутный, и не оглянешься, как носом почуешь… – пояснил тогда офицер. – Людям-то еще ничего, скомандуешь: «Морды в мешки!», то есть, пардон, маски надеть, – и готово дело! А вот лошадей, скотину и всякую живность только кострами и спасаем. Сегодня тянет ветер как раз оттуда… А германцы, черти, любят шутки шутить, на Христов праздник того и гляди сюрприз какой-нибудь преподнесут…

Николай Платонович после этого обеспокоился не на шутку и теперь постоянно держал под рукой специальную противогазную маску. Собственно, она и сейчас была рядом с ним, дополняя более чем скромную и по-военному простую обстановку, в которой пришлось принимать гостя Павлу Николаевичу.

Переверзев занимал единственную обитаемую комнату в покосившейся деревенской избе с огромной русской печкой и тремя небольшими окошками, выходящими в разные стороны. Загородка против самой печки отделяла от комнаты четвертое окно, так что получилось нечто вроде узенькой прихожей, которая служила также в качестве буфетной и уборной. Тут на полке стояли самовар и разная посуда, а на узкой скамье внизу были щетки для чистки одежды и амуниции, красовались большой жестяной таз с рукомойником и ведро с чистой свежей водой. Жилая комната с обязательными иконами в красном углу, обвешанная простыми ковриками и расшитыми полотенцами, казалась уютной и привлекательной. Из меблировки имелись обеденный стол, невесть как попавший сюда венский стул с перевязанной ножкой, походный офицерский сундук и металлический ящик для документов, в котором хозяин хранил медицинский спирт, морфий, а также личный браунинг – потому что какого-либо иного оружия тем, кто находится под защитой Красного Креста, иметь не полагалось.

Карабчевскому и его сопровождающему, присяжному поверенному по фамилии Мандельштам, были предоставлены в качестве спальных мест полевые носилки с больничными тюфяками, поставленные возле печки. Сам же Переверзев ночевал на своей походной раскладной кровати.

Мирно пахло только что нарезанной ветчиной и керосином из лампы. Отменный «шустовский» коньяк был разлит по стаканам для чая – потому что, хотя сухой закон мало кем исполнялся в Российской империи, положение собеседников все же обязывало их соблюдать определенные условности.

Политические вопросы уже в этот вечер не обсуждали – надоело. Тем более что здесь, всего в нескольких верстах от передовых позиций, к этому не располагали ни место, ни обстоятельства. Даже убийство пресловутого Гришки Распутина в Петрограде, хотя и было совсем еще свежей новостью, как-то мало заинтересовало фронт.

Сплетни, светские анекдоты и разговоры о дамах были не в характере и не в обычае собеседников – так что, право слово, не тратить же время на обсуждение модной в среде молодежи спортивной игры под названием «ножной мяч» или «английский футбол»? Поэтому гость и хозяин беседовали в основном о культурных событиях в далеком тылу.

– Еще раз спасибо особенное вам за книги. – Павел Николаевич протянул руку к еще не развязанной пачке, стоявшей у изголовья кровати.

– Не стоит благодарности, право слово! Почти все, что заказывали, удалось найти. Ну, и взял на себя смелость еще подобрать кое-что, на свое усмотрение…

Председатель Петроградского Совета присяжных поверенных привез в подарок для сотрудников отряда к Рождеству теплое белье, мыло и туалетные принадлежности, сахар, чай, махорку, некоторое количество сладостей, а для врачей и офицеров сверх того – приличные папиросы, шоколад и прочие приятные вещицы.

– Да у вас тут у самого неплохая библиотека…

В сущности, деревянная книжная полка была едва ли не единственным предметом, если можно так выразиться, роскоши из всей окружающей обстановки. Карабчевский приметил уже на ней сборник новых рассказов писателя Куприна, толстый том Леонида Андреева, а также стихи таких модных, но все еще спорных столичных поэтов, как Александр Блок, Зинаида Гиппиус и Владимир Маяковский. Русская классика была представлена, как полагается, сочинениями мудрого графа Толстого, язвительного Салтыкова-Щедрина и постоянно озлобленного на весь окружающий мир Достоевского. Остальные издания, за исключением, пожалуй, замечательного исследования господина Арсеньева «Критические этюды по русской литературе», свидетельствовали, скорее, о случайном характере их появления здесь, чем о предпочтениях хозяина…

– Ну о чем вы говорите, Николай Платонович… – В это время присяжный поверенный Переверзев как раз дотянулся до стопки у изголовья кровати, аккуратно разрезал бечевку и взял в руки первую из привезенных гостем книг: – Неужели Билибин? Вот это подарок!

– Как вы просили…

Скончавшийся несколько лет назад Виктор Викторович Билибин был когда-то их общим коллегой, присяжным поверенным, однако же подлинную известность приобрел в качестве литературного пародиста, сатирика и одного из основателей нового жанра – так называемой социальной фантастики. В 1906 году он написал пьесу-фарс «Женщины на Марсе», в которой земляне обнаруживают на Красной планете «домострой наоборот»: обществом управляют представительницы прекрасного пола, за ними же закреплено право на образование. Почти сразу же это издание стало библиографической редкостью, и даже Карабчевский не без труда нашел его через знакомых букинистов.

– А вот это вам, Павел Николаевич, велено передать от наших общих знакомых…

Следующей из книг в пачке оказался стихотворный сборник «Избранные произведения» присяжного поверенного округа Петроградской судебной палаты Анатолия Николаевича Кремлева – с дарственной надписью автора. Не отрываясь от юридической практики, Анатолий Николаевич выступал на петербургских частных сценах в ролях шекспировского репертуара и достаточно много публиковался в литературных журналах.

– С большим удовольствием прочитаю!

Разумеется, это было еще далеко не все. Очередную книгу своих стихов «Старые боги», изданную еще перед самой войной, подписал Переверзеву с самыми искренними пожеланиями и присяжный поверенный Владимир Александрович Мазуркевич.

– Ах, ну, как же, конечно… – Павел Николаевич прикрыл глаза и тихонько напел:

«Дыша-ала ночь восто-оргом сладостра-астья…»

В свое время присяжный поверенный Мазуркевич печатался много и пользовался большой популярностью, некоторые из его стихов были положены на музыку и стали романсами.

– Право слово, не знаю, как вас благодарить! – растрогался Павел Николаевич и на правах хозяина разлил коньяк.

Переверзев и гость его с удовольствием выпили, закусили и принялись вспоминать знаменитую «Бродячую собаку» – литературное кабаре, в котором оба достаточно часто бывали перед войной.

После этого разговор сам собой затронул литературные увлечения петербургских присяжных поверенных и их вклад в развитие великой отечественной культуры. Недаром же энциклопедические словари в дорогих переплетах, как правило, причисляют господ адвокатов к людям свободных профессий наряду с литераторами, журналистами, музыкантами и художниками. Потому что сословие это – такая же полноправная и полноценная часть русской творческой интеллигенции, как и все остальные.

К сожалению, с этим были согласны не все – и далеко не всегда.

Федору Михайловичу Достоевскому, например, при упоминании о присяжных поверенных слышалось «народное словцо» о том, что адвокат, дескать, – это «нанятая совесть». И что он «никогда не может действовать по совести, не может не играть своей совестью, если б даже и хотел не играть, что это уже такой обреченный на бессовестность человек…»

Не понимал и недолюбливал «законников» также граф Толстой – возможно, из-за того, что и сам Лев Николаевич когда-то попробовал выступить в роли защитника на военном суде, проиграл дело и окончательно утвердился в категорическом отрицании смертной казни. Но почти невозможно представить, насколько непривлекательным и несимпатичным представал образ присяжного поверенного в произведениях некоторых поэтов.

возмущался Николай Алексеевич Некрасов.

вторил ему поэт-сатирик Дмитрий Минаев.

Не отставал от коллег по перу автор популярных трепетных романсов, друг Петра Ильича Чайковского – и сам, кстати, бывший правовед – Алексей Апухтин:

Постоянно – по поводу и зачастую без повода – критиковали присяжных поверенных такие уважаемые в обществе издания, как «Отечественные записки», «Неделя», «Голос», «Русские ведомости», а журнал «Дело» и вообще дошел до того, что молил Бога «избавить нас от саранчи и адвокатов».

Это было чертовски обидно и несправедливо.

Как известно, реформа судопроизводства оказалась одним из главных преобразований в период царствования Александра II. «Самые блестящие представители поколения избрали адвокатуру своей профессией, – написал об этом времени блестящий литературовед и историк Дмитрий Петрович Святополк-Мирский, – и многие адвокаты завоевали своим красноречием всероссийскую известность. В отличие от того, что происходило в других областях, они не пренебрегали работой над формой своих выступлений, и в этой области проявилось больше мастерства, чем в любом виде беллетристики…»

Безусловно, профессия настоящего адвоката забирает тебя всего. Однако некоторые из петербургских присяжных поверенных все-таки находили время и для успешной литературной работы.

Например, Владимир Данилович Спасович уже в достаточно зрелом возрасте посвятил себя адвокатуре, в которой занял одно из первых мест. Много лет он избирался в состав Совета присяжных поверенных округа Санкт-Петербургской судебной палаты, был товарищем председателя Совета и его председателем. Среди наиболее известных уголовных процессов, на которых выступал присяжный поверенный Спасович, следовало бы отметить нашумевшее и запутанное дело об убийстве госпожи Андреевской, дело писателя Всеволода Крестовского (автора романа «Петербургские тайны»), дело купца первой гильдии Овсянникова и защиту некоего Кроненберга, обвиненного в истязании своей малолетней дочери. И при всем этом Владимир Данилович получил широкую известность в литературных кругах как автор серьезных и тонких статей о Пушкине и Байроне.

Или князь Александр Иванович Урусов, который стал известен как талантливый защитник еще в 1867 году, разбив «силой чувства и тонкостью разбора улик» обвинение крестьянки Марфы Волоховой в убийстве мужа. В 1871 году он стал присяжным поверенным, через некоторое время был отстранен от адвокатской практики из-за конфликта с властями, затем снова вернулся в адвокатуру и до 1889 года оставался присяжным поверенным в Санкт-Петербурге. Впоследствии он приобрел заслуженную славу как непревзойденный гражданский истец, литературный стиль его речей был всегда образцовым, отличался убедительностью, простотой изложения, последовательностью и ясностью. А по мнению все того же Святополк-Мирского, эстетическое возрождение конца девятнадцатого века многим обязано именно присяжному поверенному князю Урусову, установившему в России культ Флобера и Бодлера и заслужившему репутацию одного из лучших литературных критиков своего времени. Присяжный поверенный князь Урусов участвовал в качестве автора в нескольких повременных изданиях (под псевдонимом Александр Иванов), являясь в своих статьях горячим сторонником свободы художественного творчества.

А вот Константин Константинович Арсеньев, книги которого и сейчас стояли на полке у начальника Санитарного отряда, напротив, начал активно заниматься литературной деятельностью еще в двадцатилетнем возрасте, сотрудничал с журналами «Отечественные записки» и «Вестник Европы», вел отдел иностранной политики в «Санкт-Петербургских ведомостях». Написал несколько интересных статей для Энциклопедического словаря под редакцией Лаврова, опубликовал отредактированный им перевод «Истории французской революции» со своим предисловием. В сословие присяжных поверенных Константин Константинович вступил в 1866 году и на следующий год уже был избран председателем Совета присяжных поверенных округа Петербургской судебной палаты. Арсеньев быстро выдвинулся в число наиболее знаменитых петербургских адвокатов. Он выступал во многих крупных, привлекавших большое общественное внимание уголовных и политических процессах, внес огромный вклад в формирование организационно-правового устройства российской адвокатуры.

С 1882 года Константин Константинович принял решение целиком посвятить себя литературному труду, а также обширной общественной деятельности. Однако спустя два года он на короткое время вновь вступил в сословие присяжных поверенных – для того, чтобы поддержать иск властей Санкт-Петербурга к так называемому Обществу водопроводчиков, уклонявшемуся от устройства фильтров для очистки воды. Это дело непосредственно касалось всех жителей города, имело большой резонанс и было блестяще выиграно Арсеньевым. С 1879 года Арсеньев возглавлял отдел «Литературное обозрение» в журнале «Вестник Европы», а затем ряд других популярных разделов и рубрик, публиковал статьи и очерки по вопросам свободы печати, свободы совести и веротерпимости, по многим другим проблемам общественной жизни России. На рубеже веков Константин Константинович совместно с профессором Петрушевским редактировал «Энциклопедический словарь» Брокгауза и Ефрона, а также сам был автором ряда статей об Эмиле Золя, Салтыкове-Щедрине, Некрасове, Короленко, Плещееве, Полонском, Апухтине, братьях Гонкурах, Викторе Гюго и о других литераторах. С 1911 года он – главный редактор «Нового энциклопедического словаря». За свои литературоведческие труды Константин Константинович был избран почетным академиком по разряду изящной словесности Петербургской академии наук. Между прочим, с 1867 года петербургский присяжный поверенный Арсеньев неизменно избирался в члены комитета Литературного фонда, два года был его председателем и приложил немало усилий для того, чтобы создать кассу взаимопомощи литераторов и ученых.

А разве не вспоминается сразу же знаменитый на всю империю столичный адвокат Сергей Аркадьевич Андреевский? Поступив в университет и имея разносторонние способности, он учился легко – хотя первое время не проявлял особого интереса к юридическим наукам. Зато увлекался поэзией, романами, с упоением читал все литературные новинки, выходившие из-под пера Льва Николаевича Толстого, Ивана Сергеевича Тургенева, Федора Михайловича Достоевского. В феврале 1869 года молодой юрист Андреевский был определен кандидатом на судебные должности при прокуроре Харьковской судебной палаты, где служил до марта 1870 года и работал под непосредственным руководством А. Ф. Кони. А в начале 1878 года прокурор Санкт-Петербургской судебной палаты Лопухин, готовя процесс по делу террористки Веры Засулич, предложил Андреевскому, ставшему к тому времени товарищем прокурора окружного суда, выступить на процессе в качестве государственного обвинителя. Сергей Аркадьевич согласился, но при том условии, что ему будет предоставлено право в своей речи дать оценку действий градоначальника Трепова, на которого покушалась обвиняемая. Пойти на это Лопухин, естественно, не мог. И после оправдания присяжными заседателями подсудимой Андреевский был изгнан из прокуратуры. Спустя короткое время Сергей Аркадьевич вступил в сословие присяжных поверенных округа Санкт-Петербургской судебной палаты и провел несколько громких судебных процессов, которые принесли ему репутацию восходящей звезды столичной адвокатуры, а затем и прочно утвердили в плеяде выдающихся адвокатов России.

Присяжный поверенный Андреевский не зря называл адвокатов «говорящими писателями», а защиту в суде – «литературой на ходу». Еще в 1891 году он опубликовал сборник своих защитительных речей, который выдержал до революции пять изданий. Книга пользовалась исключительным успехом у широкого круга читателей, но Сергей Аркадьевич прославился еще и как поэт, писатель и литературный критик. Первый его поэтический сборник, включавший в себя три поэмы, стихотворения и авторские переводы с французского, вышел из печати в 1886 году, а спустя двенадцать лет был переиздан. В печати постоянно появлялись критические статьи, эссе и этюды Андреевского о таких писателях и поэтах, как Баратынский, Лермонтов, Некрасов, Тургенев, Достоевский, Гаршин…

Среди тех, кто когда-либо состоял в адвокатском сословии, непременно следовало бы упомянуть присяжного поверенного Виктора Павловича Гаевского – председателя Общества для пособий для нужд литераторов и ученых, директора Русского музыкального общества, возглавлявшего комиссию похорон Тургенева. И присяжного поверенного Михаила Филипповича Волькенштейна, издателя журнала «Новое слово», друга Чехова и Шаляпина. Или Александра Александровича Ольхина, автора песенного варианта «Дубинушки», и Николая Николаевича Вентцеля, блестящего литератора, публициста и драматурга, а также многих и многих других.

И уж никак нельзя было бы оставить без внимания такую заметную и значительную фигуру в истории русской культуры, как Дмитрий Александрович Ровинский, один из главных разработчиков судебной реформы. Помимо вклада в отечественную юриспруденцию, он стал известен в Российской империи и за ее пределами в качестве историка искусства, составителя справочников по русским портретам и гравюре, автора нескольких совершенно уникальных изданий, почетного члена Академии наук и Академии художеств…

Карабчевский опять перевел взгляд на книжную полку:

– Павел Николаевич, вы ведь, разумеется, слышали, что знаменитый Леонид Андреев тоже некогда был у нас помощником присяжного поверенного?

– Да, я знаю… – кивнул Переверзев, но в этот момент деревенскую избу, в которой они находились, тряхнуло два раза подряд – да так сильно, что за перегородкой упала и расколотилась какая-то посуда. – Не обращайте внимания, Николай Платонович. Там денщик, он сейчас все уберет.

– Отчего ж так германец хозяйничает? – стараясь выглядеть по возможности невозмутимым, спросил Карабчевский. – И почему же не отвечают им наши артиллеристы?

– Сегодня наши отвечать не станут, – покачал головой Переверзев и улыбнулся. – Надо же хоть пристыдить неприятеля нашим Рождеством… Вообще же они обстреливают по ночам, главным образом дороги, ведущие с тыла к позициям, так как знают, что по ночам подвозят и снаряды, и всякое нужное добро. Но такая стрельба большой беды натворить не может: будет убитых или раненых пять-шесть за неделю – либо людей, либо лошадей, а то и тех и других.

Павел Николаевич с видимым удовольствием закурил папиросу:

– Тут привыкаешь к подобного рода спорту. При отступлениях, бывало, мы за собой уже говор немецкий слышали, а ничего, нагруженные ранеными, ехали себе да ехали…

На удалении, где-то в лесу, разорвался еще один артиллерийский снаряд, и в наступившей вслед за этим тишине стало слышно вдруг изумительно чистое пение неподражаемого Леонида Собинова, исполнявшего свою знаменитую арию. Это гости из Петрограда, молодежь Передового Санитарного отряда, офицеры и сестры милосердия, которые устраивали нынче прощальную вечеринку в соседней избе, все-таки завели граммофон и решили опробовать новые записи.

– Потрясающий голос.

– Да уж, в этом таланте ему не откажешь, – кивнул Карабчевский.

Сам-то он прекрасно помнил звезду императорской оперной сцены еще по судебным делам – тогда выпускник юридического факультета, помощник присяжного поверенного Собинов подавал определенные надежды. Но в какой-то момент ему все-таки пришлось делать выбор между ремеслом адвоката и пением, причем выбор этот был, как оказалось, удачным и правильным.

Хотя некоторым присяжным поверенным вполне удавалось совмещать профессиональное увлечение музыкой и работу. К их числу, например, несомненно, относился Дмитрий Васильевич Стасов – первый председатель совета присяжных поверенных окружной Санкт-Петербургской судебной палаты. Широко известно, что Стасов выступал защитником в ряде крупнейших политических процессов над боевиками и членами Народной воли. При этом, однако, Дмитрий Васильевич считался очень заметной фигурой и в русской музыкальной жизни середины девятнадцатого века. Он дружил с такими выдающимися композиторами, как Даргомыжский, Балакирев, Мусоргский, Глинка, Кюи, был одним из руководителей Концертного общества и даже вошел в число директоров Русского музыкального общества. На этом посту Дмитрий Васильевич последовательно и принципиально добивался включения в репертуар сочинений молодых композиторов так называемой «Новой русской музыкальной школы», много внимания уделял популяризации почти не известных тогда в Петербурге произведений Шумана и Глинки. Более того, в качестве практикующего юриста Дмитрий Васильевич Стасов с успехом защищал интересы композиторов в их отношениях с издателями, способствовал пересмотру и уточнению закона об авторских правах музыкантов. Например, именно он выступал адвокатом Петра Ильича Чайковского и его издателя Юргенсона в процессе против директора придворной певческой капеллы и московского обер-полицмейстера. Суть конфликта между сторонами заключалась в том, что придворный и полицейский сановники конфисковали изданную Юргенсоном «Литургию Иоанна Златоуста» Чайковского, ссылаясь при этом на частные постановления Синода 1816 и 1846 годов – однако Дмитрий Васильевич выиграл оба дела. Считается даже, что именно эти и другие «музыкальные» процессы присяжного поверенного Стасова послужили решающим поводом к принятию в 1882 году закона об авторском праве музыкантов и композиторов с продлением авторских прав на пятьдесят лет и с совершенно иными нормами авторского вознаграждения.

В 1909 году были опубликованы интереснейшие «Музыкальные воспоминания» Дмитрия Васильевича. Что же касается живописи, то достаточно вспомнить хотя бы, что председателем комитета Петербургского собрания художников был не кто иной, как присяжный поверенный Зубарев.

…Неподалеку, за линией наших окопов, опять громыхнуло. Игла граммофона, по-видимому, соскочила с пластинки – и голос оперного певца оборвался, не дотянув до самой верхней ноты.

Вкусно пахло копченой, нарезанной тонкими ломтиками ветчиной, балыком и другими деликатесами, которые привез с собой на фронт из Петербурга председатель Совета присяжных поверенных Николай Платонович Карабчевский.

До падения монархии в России оставалось не больше двух месяцев.

До прихода к власти партии большевиков во главе с бывшим помощником присяжного поверенного Владимиром Ульяновым – меньше года…