Стойкий запах лосьона

14

Костюкович допивал чай с вишней, когда раздался телефонный звонок. Второй, параллельный аппарат висел на кухне.

– Слушаю, – Костюкович снял трубку.

– Квартира доктора Костюковича? – спросил медленный баритон.

– Да, – Костюкович пытался вспомнить голос.

– Марка Григорьевича, пожалуйста, если можно.

– Я у телефона. С кем имею честь?

– Здравствуйте. Моя фамилия Думич. Я следователь прокуратуры Шевченковского района. Марк Григорьевич, нам надо бы встретиться.

– В связи с чем?

– В связи со смертью вашего больного Зимина.

– Понятно… Жалоба?

– Вы угадали. Когда сможете зайти?

– Да хоть завтра, – как можно равнодушней ответил Костюкович.

– Меня это тоже устраивает. А время?

– Могу только после работы, около четырех.

– Годится. Жду вас, доктор. Вы знаете, где прокуратура Шевченковского района?

– Бывать не приходилось, но найду.

– Седьмой кабинет.

– Седьмой так седьмой. Всего доброго, – Костюкович спустил трубку. "Продолжение следует, – подумал он. – Режиссер выстраивает новую мизансцену. Кто же он, этот искатель справедливости?.."

Следователь Думич оказался молодым человеком, почти ровесником Костюковича, но уже с лысиной, просвечивавшей сквозь редкие, очень светлые волосы. Он вскинул на вошедшего голубые близорукие глаза, казавшиеся испуганными за толстыми линзами очков. Костюкович уловил во взгляде вопрос, сказал:

– Я доктор Костюкович.

– Ага! – словно обрадовался следователь. – Садитесь, доктор… Ну что, приступим к делу, чтоб не терять времени?

– Уже и дело есть? – улыбнулся Костюкович, усаживаясь в плохонькое кресло.

– Бумажка во всяком случае имеется, – суховато ответил Думич. Познакомьтесь, – и он вынул страничку из тощей папки.

Сперва Костюкович посмотрел на дату. Жалоба поступила давно, как и та, которая у главврача, обе поступили еще до болезни Костюковича и до кражи в архиве Каширговой.

Затем он пробежал глазами текст, усмехнулся, возвратил следователю.

– Все это я уже читал.

– Где?

– Аналогичная чушь поступила и к нашему главврачу. Автор тот же. Хотя не уверен, что это истинный автор.

– Ну, а что бы вы могли сообщить по этому поводу, Марк Григорьевич?

– В объяснительной на имя главврача я уже все сказал, другого ничего быть не может, вот, – и он извлек из кармана копию той объяснительной, какую оставил главврачу, – можете подшить к делу.

– Мне бы хотелось услышать это в живом изложении. Сперва.

– Изложу, – и Костюкович пересказал всю историю с Зиминым.

– Значит похищенное из патологоанатомического отделения – протокол вскрытия и некропсийные материалы – это единственное опровержение жалобы?

– Единственное.

– Кому же понадобилось красть это? И зачем? У вас нет никаких предположений на сей счет?

– Нет.

– Плохо, – следователь посмотрел в глаза Костюковича, затем после паузы, сказал: – Копию этой вашей объяснительной вы, пожалуйста, перепишите для нас, так сказать собственноручно. Два дня вам хватит на это? И занесите мне, будьте добры.

– И что дальше?

– Жалоба на вас, как вы, надеюсь, понимаете, стала уже бумагой казенной, официальной. И я человек казенный. А речь в ней идет о том, что по вашей вине умер человек. Так что работы у меня прибавилось, следователь тоскливо вздохнул, встал, давая понять, что на сегодня все…

Когда Костюкович шел в прокуратуру, волнения почти не было, а охватило какое-то шутливо-нервическое настроение от сознания, что ни в чем не виноват. Сейчас же, возвращаясь домой, он забеспокоился, стал вспоминать разные случаи, когда врачей по похожим поводам вызывали к следователям; ни та, ни другая сторона часто не могла ни доказать, ни опровергнуть, верх в таких случаях нередко брала удобная фраза "умер больной". В палате во сне или на операционном столе, или во время какой-нибудь процедуры – _у_м_е_р_.

"А! Будь что будет", – как бы махнул рукой Костюкович.