Страбон

СТРАБОН РАССКАЗЫВАЕТ

Честолюбие Страбона в конце концов было удовлетворено: он действительно написал книгу необычную — огромную, всеобъемлющую и, конечно же, полезную многим. Единственное, чего он не успел в жизни — увидеть ее в руках читателей. Издана она была, то есть переписана и размножена, — уже после смерти автора (как полагают, после 23–24 года н. э.).

Многие годы Страбон собирал материал, делал выписки, заметки. Все это на рубеже нашей эры (примерно около 7 года до н. э.) было аккуратно распределено по разделам и главам. Родилась книга. Правда, отнюдь не в окончательном виде. Огромное количество сведений и в самом деле относится к последнему десятилетию до н. э.: упоминаются сооружения, которые возводились именно в те годы, сражения и походы, явно описанные их современником, и т. п.

И вдруг… В семи разных местах произведения всплывает имя пасынка Августа — Тиберия, ставшего императором. Но это случилось ведь в 14 году н. э.! Может быть, это просто более поздние вставки, сделанные чужой рукой? Не очень-то похоже: рассказ о деятельности Тиберия и его сыновей органично входит в текст. Но есть еще более непонятные пассажи.

Вот автор подробно, чуть ли не как очевидец (все-таки он тогда, видимо, находился в Риме), повествует о гибели легионов под командованием Вара в Тевтобургском лесу (9 год н. э.) и о том, как Германик, племянник Тиберия, отомстил за это германскому племени херусков. «Все они, — пишет Страбон, — понесли наказание и доставили молодому Германику блестящий триумф, во время которого вели самых знатных пленников», в том числе жену вождя херусков Арминия, который «и теперь еще продолжает воевать».

Триумф — и это установлено абсолютно точно — состоялся 26 мая 17 года. Страбон описывает процессию так, словно наблюдал за ней непосредственно. Когда же он мог поведать о ней? В 20 году Арминий уже погиб. А в 19 году скончался Германик, о смерти которого упоминаний нет. Более того, специально подчеркивается, что дети Тиберия — Германик и Друз — во всем помогают отцу. Итак, остается единственная дата — 18 год.

Ей вполне соответствует и другое сообщение — об альпийских племенах, которых Тиберий и его брат «в течение одной летней кампании заставили прекратить набеги, так что теперь идет уже 33-й год, как они живут мирно». Покорение этих племен относится к 15 году до н. э.

Можно допустить, что в написанное сочинение педантичный автор не переставал вносить добавления, уточнения, поправки. Ничем иным не объяснить неожиданного замечания о мавританском царе Юбе II, который «скончался недавно, и власть унаследовал его сын Птолемей», внук Антония и Клеопатры. Но Юба-то умер все-таки в… 22 году (!).

Так или иначе «География» Страбона дает представление о мире, каким он виделся в начале новой эры. В сущности «круг земель» был не так уж велик. «Обитаемый», известный мир протянулся от Испании до Индии, от берегов Скандинавии до верховьев Нила у границ Эфиопии. Иными словами: римляне в I веке н. э. знали хорошо узкую полоску северного берега Африки, небольшую часть Азии (до Ганга и Афганистана), наконец, примерно третью часть Европы — до северного побережья Балтийского моря и Ирландии. Они не знали почти всей Восточной Европы, всего Дальнего Востока, Сибири, Средней Азии (кроме ее южных областей) и Китая. Они, естественно, не подозревали о существовании огромного материка в Западном полушарии. Но вполне доверяли авторитетным высказываниям ученых-греков, давно уже доказавших шарообразность нашей планеты.

Что же касается точных расстояний, размеров земель, то здесь царил полнейший хаос. Достаточно сказать, что Страбон, как и его современники, считал Африку менее крупным континентом, чем Европу. Британия казалась ему треугольником или вытянутым ромбом. Границы Европы исчезали в туманных северных морях и в бескрайних неведомых просторах Скифии и Сарматии.

Впрочем, «бескрайние» — слишком сильный эпитет. «Края» ойкумены, хотя их никто толком не видел, давно уже были определены, можно даже сказать, вычислены. Во времена Страбона господствовало твердое убеждение, что земля — шар, находящийся в центре Вселенной (хотя еще в III веке до н. э. Аристарх Самосский высказал поразительную по дерзости мысль, что Земля вращается вокруг Солнца, а не наоборот!). Земля делится на пять поясов — жаркий, холодные (где жизнь считалась невозможной) и умеренные. Ойкумена же включает в себя три материка — Европу, Ливию и Азию — и по форме напоминает хламиду. Границы ее почти полностью совпадают с границами умеренного пояса в северном полушарии. Протяженность же ее — 70 тысяч стадиев с запада на восток и 30 тысяч — с севера на юг.

Экватор, пишет Страбон, делит земной шар пополам. Линия же, соединяющая полюса, в свою очередь делит надвое каждое из полушарий. «В одном из этих четырехугольников лежит наш обитаемый мир, омываемый морем, похожий на остров». Большая часть этого моря считалась недоступной для плавания как на севере, так и на юге. Запад же оставлял богатую пищу для фантазии.

Еще Аристотель в трактате «О небе» замечал: «Наблюдения над, звездами показывают, что Земля не только шарообразна, но и невелика по размерам. В самом деле, небольшое перемещение к югу или северу заметно меняет наш горизонт… перемещаясь к югу, мы видим одни звезды, к северу — другие… Вот почему не такую уж невероятную мысль высказывают те, кто предполагает, что области у Геркулесовых столбов сообщаются с областями, лежащими близ Индии, и что, таким образом, океан есть единое целое. Защитники этой точки зрения в качестве доказательства ссылаются на то, что такие животные, как слоны, встречаются на обоих названных концах земли. Отсюда делают вывод, что они сообщаются друг с другом».[16]

Позднее масштабы этого Океана увеличивались. Эратосфен, по сообщению Страбона, утверждал, что «что если бы огромные пространства Океана не служили препятствием, можно было бы доплыть из Иберии в Индию по одному и тому же параллельному кругу». Страбон также приводит слова Посидония о «беспредельном пространстве» океанских вод.

Современник же Страбона, Сенека настаивал на том, что от одной оконечности ойкумены до другой «ничтожнейшее расстояние, если благоприятный ветер наполнит паруса». Большинство, однако, не смотрело на вещи столь оптимистично. Ученые и философы допускали также, что неведомые области вовсе не обязательно должны быть безлюдны. Сам Страбон проявлял разумную осторожность в формулировках: «Обитаемым миром мы называем тот, в котором живем и который знаем; возможно, что в одном и том же умеренном поясе — два обитаемых мира и даже больше, особенно близ параллели, идущей через Афины и Атлантический океан».

Не исключалось, что в южном полушарии, в таком же умеренном поясе, существуют «антиподы», или «антэки» («живущие напротив»).

Воображение рисовало и более смелую картину. За Атлантическим океаном, писал еще один современник Страбона — Плутарх, есть другой материк. О нем говорили в I веке н. э. Диодор Сицилийский, Плиний Старший, Помпоний Мела. Сенека позволил даже себе в трагедии «Медея» предсказать: «Настанет время, Океан разорвет оковы естества, и будет открыта громадная земля, и Фуле уже не будет краем света».

Кто знает, не прочел ли четырнадцать веков спустя этих пророческих строк отважный генуэзец, рискнувший бросить вызов Атлантическому океану? Во всяком случае есть основания полагать, что Колумб знал о подобных догадках античных ученых.

Правда, как заметил английский исследователь Дж. Томсон, «выдумал» Америку уже в IV веке до н. э. философ Платон, поведавший в диалогах «Тимей» и «Критий» о таинственно исчезнувшем царстве атлантов. «И какой же другой рассказ больше всего похож на истину, а не на выдумку?» — недоумевал мудрейший Сократ в диалоге «Тимей». И Страбон высказывает свое (и не только свое) отношение к этому, уже тогда весьма интригующему сюжету: «У Посидония правильно сказано, что земля иногда поднимается и оседает, а также испытывает перемены от землетрясений и других подобных явлений… С этим он удачно сопоставляет сообщения Платона о том, что история об острове Атлантида, возможно, вовсе не является выдумкой. Платон передает, что Солон, расспросив египетских жрецов, говорил, что Атлантида некогда существовала, но исчезла; это был остров не меньше материка» (у Платона, чтобы быть точным, Атлантида превосходила Азию и Ливию, вместе взятые).

Сам Страбон убежден, что между Испанией и Индией (если плыть на запад, пересекая Атлантический океан) никаких земель все же нет; «те, кто совершал кругосветное плавание и затем возвращался назад, говорят, что вернулись они не потому, что натолкнулись на какой-то материк, который помешал дальнейшему плаванию, ибо море оставалось открытым, а из-за нехватки продуктов и пустынности мест».

Океанических исследований, правда, в ту пору не предпринимали. Основные «морские» открытия на протяжении многих веков делались финикийцами, карфагенянами, греками. Римляне предпочитали иметь твердую почву под ногами и верили в несокрушимую поступь своих легионов. Карфагеняне и греки основывали далекие колонии — крохотные островки, окруженные враждебным «варварским» миром. Римляне планомерно покоряли обширные территории, покрывая их сетью крепостей и военных лагерей (из которых впоследствии нередко вырастали города).

За сотню лет до Страбона римляне, став хозяевами Средиземноморья, неплохо знали Пиренейский полуостров, южную часть Галлии, альпийские перевалы. В эпоху Страбона они довершили открытие Западной Европы и проникли в Центральную Европу. Уже Юлий Цезарь, который вел войны с кельтскими и германскими племенами, прошел со своими войсками через всю Галлию, высадился в Британии, наконец установил границу римских владений по Рейну. Позднее по тому же Рейну римляне добрались до Северного моря и двинулись на восток, дойдя до устья Эльбы.

В первые годы нашей эры военные корабли римлян очутились в Ютландии. Там, у северной ее оконечности, завоеватели услышали о скифской стране и о «крайне влажных и обледеневших пространствах» моря (Балтийского), которое они восприняли как часть Ледовитого океана. Поэтому и страну, которую в I веке Плиний обозначил как Скандинавию, они считали островом.

О Прибалтике и ее богатствах (особенно о янтаре) рассказывались небылицы — они, однако, вполне серьезно воспроизводились в трудах некоторых географов. Реального же представления об этих местах еще не было. Из рек, впадающих в Балтийское море, знали только одну Вислу. Северную же границу Европы проводили через Ирландию (сведения о ней, впрочем, тоже носили фантастический характер).

В Средней Европе римляне проникли в заальпийские области и дошли до Дуная, разбив лагеря на территории нынешних Румынии и Венгрии.

Войны римлян в Азии не слишком расширили их кругозор. По-прежнему считали они Каспийское море заливом Океана, понаслышке знали о Дальнем Востоке и Китае, практически не знакомы были со Средним Востоком и Индией, не говоря уже о Средней Азии, Урале и Сибири.

Одно из немногих их достижений — более детальное знакомство с Аравией, куда в 5 году до н. э. отправился по Красному морю Элий Галл, друг Страбона, проникший в «Счастливую Аравию» (Йемен), но вскоре бесславно возвратившийся оттуда с большими потерями.

Берега Аравийского полустрова, южного Ирана и западной Индии, очевидно, были хорошо знакомы мореходам и купцам (судя по сохранившимся «Периплам»). Точно известно и то, что для плавания в западных частях Индийского океана уже в I веке использовали периодически сменяющиеся муссоны.

Но уже Цейлон представлялся сказочной страной. Так же как земли за Гангом или у Каспия (хотя Антоний вторгался с войсками на территорию современного Азербайджана, а историк II века до н. э. Аполлодор из Артемиты впервые сообщил подробные сведения о парфянах). О массагетах же, обитавших к востоку от Каспийского моря, по словам Страбона, «историки в результате своих исследований не передали ничего точного и правдоподобного, а древняя история персов, мидян и сирийцев не приобрела большой достоверности из-за наивности писателей и их увлечения мифами».

Еще меньше была изучена Африка, которую при Страбоне именовали Ливией (Африкой называли тогда узкую полосу на северо-западе континента, прилегающую к Тунисскому заливу). О протяженности ее с севера на юг в те времена и не подозревали. В глубь ее римляне почти не продвигались. Разве что в 19 году до н. э. римский отряд отправился подавлять беспокойных кочевников. Захватив оазис к югу от лежавшего в руинах Карфагена, он пересек каменистую пустыню и, двигаясь на восток, вышел к оазису в семистах километрах к югу от Триполи.

На востоке же к середине I века н. э. побережье было известно до Сомали, а позднее — до Занзибара (что составляло примерно три пятых длины континента).

Таким представлялся мир современникам Страбона. Таким и описывал он его в своем сочинении, откровенно признаваясь, что неведомые или малоизученные земли его не интересуют.

Материал распределяет он крайне неравномерно, исходя не только из «количества информации», но и руководствуясь явно личными пристрастиями. Из пятнадцати книг, в которых рассказано об ойкумене (две, как уже говорилось, касаются общих вопросов географической науки, ее истории, знакомят со взглядами других авторов), восемь посвящены Европе (из них три — Греции и две — Италии), шесть — Азии (из них три — Малой Азии) и лишь одна — Африке.

В III книге речь идет об Иберии, в IV — о Галлии, Британии и Альпах, в V–VI — об Италии и Сицилии, в VII — о Германии, Балканах и Скифии, в VIII—Х — о Греции и Крите, в XI — о Кавказе, Закавказье, Боспоре, Понте, о Парфии, Гиркании и других областях близ Каспийского моря, в XII–XIV — о Малой Азии, в XV—{64} о Персии и Индии, в XVI — о Передней Азии (Ассирии, Вавилонии, Месопотамии, Сирии, Финикии, Иудее, Аравии), наконец в XVII — о Египте, Эфиопии и Ливии.

Симпатии автора безоговорочно отданы Европе. По его мнению, она, за исключением небольшой территории на севере, очень удобна для обитания и «удивительно приспособлена природой для усовершенствования людей и государственных форм». Правда, в гористых и более холодных районах жить нелегко, и это отражается на нравах их обитателей, однако и эти «бедные области, прежде населенные разбойниками, становятся культурными, как только получают хороших правителей». Равнины более благоприятно влияют на характер жителей, которые, как правило, миролюбивы и трудолюбивы, тогда как «в бедной стране, напротив, все служит тому, чтобы сделать людей воинственными и храбрыми».

А поскольку Европа «испещрена» равнинами и горами, то в ней «земледелие и цивилизованная жизнь сочетаются с воинственностью», поэтому она наиболее независима. Кроме того, она «сама производит все наилучшее и необходимое для жизни, а также все полезные металлы». Наконец, в Европе «много различных пород домашнего скота, дикие же звери редки. Таков в общих чертах этот материк по своей природе».

При всей наивности точки зрения Страбона это все же одна из первых попыток установить взаимозависимость между человеком и окружающей природой. Более того, ученый верит в возможность благотворного воздействия людей, в их, так сказать, культурную миссию. Естественно, образцом для него, патриота могучей державы, служат римляне. Подчинив массу отсталых племен, живших в «неудобных для обитания местностях» (скалистых, холодных, лишенных гаваней и т. п.), они «не только заставили народы, до сих пор разобщенные, вступить в общение друг с другом, но и научили даже более диких цивилизованной жизни».

Рассказывая об Испании или Галлии, Страбон опирается на надежные источники — сообщения заслуживающих доверия очевидцев (например, Юлия Цезаря, не только покорившего кельтов, но и оставившего знаменитые «Записки о Галльской войне»), труды побывавших там ученых (Полибия, Посидония, Артемидора из Эфеса). Это, правда, не избавляет Страбона от ошибок: Атлантическое побережье тянется у него прямой линией от Пиренеев до устья Рейна, о Бискайском заливе и выступе полуострова Бретань не говорится ни слова.

Еще больше погрешностей — в описании Британии. Сам остров, по форме напоминающий треугольник, «сдвинут» далеко к югу, причем южная его часть по длине равна и параллельна Галлии. Ирландия же помещена близ северной оконечности Британии. Это — крайняя точка ойкумены. Надежными известиями об острове Иерна (Ирландия) Страбон не располагает и потому вопреки обыкновению обращается к непроверенным свидетельствам: «Об этом острове я не могу сказать ничего определенного, кроме того, что обитатели его более дикие, чем британцы, ибо они людоеды и отличаются обжорством».

О Германии представления у Страбона крайне смутны. Рассказывая о некоторых важнейших событиях, связанных с походами римлян (Юлия Цезаря, Августа, Тиберия), ученый ограничивается очень краткой и неопределенной характеристикой природных условий страны (два параграфа о Германии занимают всего пять страниц!). Он утверждает, например, что все ее пространство до Эльбы — болота и густые леса. Что же касается земель за Эльбой, то о них ему ничего не известно, как не знает он и реки Вислы.

Довольно точно описывает географ Адриатическое побережье, земли же на севере Балкан (до Днестра) известны ему гораздо хуже.

Отрывочны и данные о землях, прилегающих к Черному морю с севера. «Варварские» земли (скифов, сарматов) его мало интересуют. О них он говорит с чужих — и не всегда убедительных — слов. Разумеется, географу хорошо известны старинные греческие колонии: Ольвия (около Одессы), Херсонес (близ Севастополя), Феодосия, Пантикапей (современная Керчь), Фанагория, Танаис (в устье Дона). Но, как заметил еще М. И. Ростовцев,[17] нет ни одного указания на то, что Страбон лично знаком с северным и восточным побережьями Черного моря, и «нет оснований думать, что его тянуло в эти отдаленные места».

Категорические же высказывания, вроде «Вся территория к северу от Германии до Каспийского моря представляет собой равнину» или «Вся страна вплоть до приморских областей между Борисфеном [Днепр] и Меотидой [Азовское море] отличается суровыми зимами», отнюдь не делают эти главы книги более убедительными. Историко-этнографический материал в них весьма интересен, хотя и не всегда достоверен.

Пожалуй больше экзотических подробностей встречается в разделах, посвященных Азии. Одни из них — совершенно фантастичны (описание нравов жителей Аравии, Передней Азии), другие, наоборот, абсолютно точны. Естественно, особенно детально Страбон рассказывает о хорошо известных ему Понте, Вифинии, Каппадокии, Ионии, Киликии и других областях, которые в 417 году церковный писатель Орозий в своей «Истории против язычников» объединит под общим названием Малая Азия.

Что касается Индии, то Страбон посвящает ей немало страниц, правда, постоянно замечая, что он черпает сведения из разных, противоречивых источников, и потому «моя точка зрения совпадает с мнением тех писателей, которые просят снисхождения, если, говоря об Индии, они не утверждают ничего определенного».

Но и в описании более известных областей Страбон подчас ошибается. Так, он путает некоторые озера, искажает линию Эгейского побережья, преуменьшает ширину Кавказского перешейка, считает, как уже говорилось, Каспийское море заливом Океана и т. д.

Слабее же и поверхностней всего охарактеризована Ливия (Африка), которая, по мнению Страбона, меньше Европы и представляет собой в основном малонаселенную пустыню, где обитают главным образом кочевники. О западном побережье материка представления самые смутные. Страбон считает, что оно тянется не на юг, а на юго-восток и сравнительно невелико. Северное же побережье, освоенное еще финикийцами и карфагенянами, он описывает, пользуясь сочинениями Артемидора и Полибия, которым полностью доверяет (как доверяет самому себе, когда приступает к рассказу о Египте, где бывал не раз). О многих других районах, о которых известно понаслышке, Страбон говорить вообще отказывается. Он честно признается: «Мы не знакомы с оазисами до Эфиопии; мы не можем назвать границ Эфиопии, Ливии и даже точных границ области, примыкающей к Египту, а еще меньше — той части континента, что лежит на берегу океана».

На такой не слишком веселой ноте заканчивается «География» Страбона (заключительный панегерик римскому могуществу не имеет прямого отношения к предшествующему тексту).

Судьба оказалась милостива к нему — она сохранила его творение. Самые ранние списки «Географии» восходят к Х веку, а наиболее полная рукопись — так называемый Парижский кодекс 1393.

В римскую эпоху Страбона почти не знали. Изредка имя его встречается у Маркиана из Гераклеи (V век) или в схолиях к Аполлонию Родосскому.[18] В VI веке Стефан Византийский в «Лексиконе», посвященном императору Юстиниану, уже обильно цитирует Страбона. Обращается к нему и знаменитый историк той поры Прокопий из Кесарии. В XII веке с величайшим уважением о Страбоне отзывается константинопольский епископ Евстафий, комментатор поэм Гомера. Византийцы даже издают «Страбоновскую хрестоматию» — сокращенную «Географию», дополненную отрывками из труда Птолемея.

В эпоху Возрождения со Страбоном знакомятся европейцы. В первой половине XV века рукописи «Географии» появляются в Италии. Они привлекают внимание гуманистов, с удивлением обнаруживающих, что в античные времена у великого Птолемея, чей авторитет многие века оставался незыблемым, был достойный соперник.

В 1472 году «География» Страбона выходит в латинском переводе, осуществленном еще по настоянию папы Николая V, основателя Ватиканской библиотеки, через восемь лет ее переводят заново. В 1516 году она впервые печатается по-гречески.

Той непосредственной пользы, на которую рассчитывал ее автор, она, конечно, не приносит. Казалось бы, она вообще могла заинтересовать лишь историка. И все же… «Великое творение Страбона… в конце средних веков начало оказывать влияние на направление идей».[19] А идеи отличались смелостью. В XV веке они устремлялись к неведомым землям по ту сторону Атлантики, к столь же таинственным южным берегам Африки. Вряд ли Страбона знал Колумб. Но вполне вероятно, что его читал флорентийский географ Тосканелли, который давал советы отважному генуэзцу. Во всяком случае безмятежная уверенность в том, что путь через Атлантический океан не слишком долог, пришла из античности. Не это ли счастливое заблуждение придало силы Колумбу?!

Малоазийский грек, живший на рубеже нашей эры, написал на склоне лет сочинение, которое, он надеялся, с пользой прочтут заинтересованные лица. Современники не заметили этого произведения.

Слава пришла через тысячу с лишним лет…

В античные времена наиболее знаменитых деятелей нередко именовали по их «профессиям». Произносили: Поэт — и все понимали, что имеется в виду Гомер. Говорили: Оратор — и было ясно, что речь идет о Цицероне. Византийцы высоко оценили Страбона. Настолько, что могли не называть его имени — имени ученого, за которым закрепилось авторитетное прозвище: ГЕОГРАФ.