Страж

Она подумала, что это был дерьмовый манёвр, если выражаться её словами.

В ту долю секунды передачи информации Ревик мог бы расцеловать её.

Кратковременная теплота, которую он почувствовал к ней, вызвала удивительно сильный прилив эмоций в его свете. Слишком много эмоций и слишком много света, учитывая, где он находился. Ревик знал, что поведение в манере видящего рядом со всеми этими людьми не принесёт ему никакой пользы.

По той же причине он не улыбнулся ей в ответ.

Он просто отвёл взгляд.

Собравшись с духом, он допил остатки своего напитка и поставил его на край ближайшего подоконника, прежде чем поправить смокинг, который был на нём. Призвав на лицо нейтральную маску разведчика, он направился в переднюю часть комнаты.

Он знал, что должен был это сделать.

Лучше подняться туда своим ходом, чем позволить одному из помощников Дюренкерка найти его и подвести — как какую нибудь бродячую собаку.

Он ни на кого не смотрел, пересекая комнату.

Тем не менее, сейчас он чувствовал на себе взгляды всех присутствующих в комнате.

— А, — сказал Дюренкирк, улыбаясь ему с почти комичным облегчением. — Вот и он. Поднимайся сюда, парень. Дай новым членам взглянуть на тебя!

Ревик напрягся, но не сбился с шага, и выражение его лица не изменилось.

Снова сказалась выучка, наверное.

И всё же комментарий про «парня» немного разозлил его, даже зная, как мало это значило. Он знал, что едва ли стоит напоминать экс-Лорду Адмиралтейства, что он, вероятно, был на добрых тридцать лет старше этого человека… если не больше.

Опять-таки, напоминать людям, кем он являлся, не принесёт ему никаких поблажек.

Ревик знал, что реагировал слишком чувствительно.

На человеческий взгляд, он выглядел молодо.

Конечно, он выглядел молодо по сравнению с Дюренкирком, которому, должно быть, было за семьдесят, что приближалось к эквиваленту шестисот или семисот лет у видящих.

В любом случае, и что более важно, с точки зрения видящих, ярлык молодого парня всё равно применялся к нему, что, вероятно, и являлось настоящей причиной раздражения Ревика.

Для видящего он был молод.

Ему было чуть больше ста лет.

Он подошёл к подиуму в упор.

Не увидев лестницу сразу, он принял решение за долю секунды и вместо этого вскочил на сцену, осознав свою ошибку только после того, как это движение вызвало несколько громких вздохов у тех, кто стоял ближе к передней части зала.

Покраснев от осознания, что прыжок выглядел странно с человеческой точки зрения, Ревик сохранил невозмутимое выражение лица, приближаясь к Дюренкирку на подиуме.

— Это было… спортивно, — улыбнулся высокий британец, оглядывая аудиторию и подмигивая.

Когда некоторые зрители захихикали в ответ, Ревик решил изобразить неведение, а не пытаться притвориться, что понял шутку.

И да, он оставался в хорошей форме.

Он должен был, учитывая его работу.

Многое из этого означало работу на ринге, включая некоторые акробатические трюки, но он не собирался объяснять это комнате, полной людей в формальных вечерних нарядах, большинство из которых выглядели так, как будто они не были физически активны по меньшей мере десятилетие, а то и несколько десятилетий.

Ревик попытался отойти от самой трибуны, хотя бы для того, чтобы немного скрыть свой рост, стараясь не стоять рядом с высоким (но всё же значительно ниже его) человеком.

Однако другой мужчина этого не потерпел и во второй раз жестом пригласил Ревика пройти вперёд.

Очевидно, Дюренкирк не позволял ему прятаться даже здесь.

Когда Ревик подошёл достаточно близко, человек наклонился к микрофону, улыбаясь толпе и ласково похлопывая Ревика по плечу.

— Нам очень повезло, что мистер Дигойз здесь, с нами, в колледже, — сказал Дюренкирк, снова похлопывая его, как будто не был уверен, что ещё делать с Ревиком теперь, когда он стоял так близко. — Я уверен, что мистер Дигойз… несмотря на свою моложавую внешность… обладает обширным опытом во многих различных формах человеческих конфликтов и военных действий. Часть этого опыта восходит к самому началу Второй Мировой Войны, если вы можете в это поверить, когда он работал на немцев, если я не ошибаюсь…?

В конце он вопросительно посмотрел на Ревика.

Ревик кивнул один раз.

Он чуть было не сделал жест рукой на языке видящих, означающий то же самое, но остановил себя, осознав, что, возможно, он пьянее, чем ему кажется, если собирается использовать здесь язык жестов видящих.

Во всяком случае, он заметил, как несколько человек нахмурились в ответ на его кивок.

Ему потребовалось ещё несколько секунд, чтобы понять, что хмурые взгляды были связаны не с его возрастом и даже не с тем, что он видящий, а скорее с тем фактом, что он работал на немцев. Как только Ревик осознал это, ему пришлось подавить мрачную улыбку.

Он был достаточно пьян, чтобы внезапно испытать извращённое желание крикнуть «Хайль Гитлер!» просто чтобы посмотреть, что они будут делать.

Он, конечно, этого не сделал.

Одна только мысль, пусть даже мимолётная, заставила его задуматься, сколько раз он уже побывал в баре этим вечером.

Он попытался вспомнить, ел ли он что-нибудь — обычно именно это доставляло ему неприятности, когда дело касалось алкоголя. Попытка подсчитать количество выпитого в обратном порядке не помогла. Не помогло ему и напоминание о том, почему он вообще начал пить так рано.

В любом случае, Ревик не питал любви к нацистам.

Он знал, что его юмор не будет иметь смысла для людей в этой толпе, большинство из которых имели то или иное отношение к британским военным или, по крайней мере, к тем, кто пострадал во время бомбёжек Лондона в тридцатых и сороковых годах.

Ревик не собирался объяснять тот факт, что он уехал до вступления в силу Окончательного Решения, или что он, вероятно, видел больше казней представителей своей расы, чем казней человеческих этнических и религиозных меньшинств… или что немцы посчитали необходимым напоминать ему об его месте в общей схеме действий.

Раз за разом.

(Имеется в виду Окончательное решение еврейского вопроса, т. е. начало Холокоста, — прим)

Он также не испытывал непреодолимого желания объяснять им, что сам примерно половину войны провёл в немецкой тюремной камере, главным образом за то, что был видящим. Ревику чуть не оторвали голову от шеи в ходе того конкретного «урока» о том, что значит быть видящим во времена Третьего рейха.

Но позволив своему разуму уйти так далеко в прошлое, он вызвал ещё один нежелательный поток эмоций и воспоминаний.

Он также не мог переварить ничего из этого, стоя на деревянной сцене.

Поэтому он сложил руки за спиной, стёр с лица бесстрастное выражение и постарался выглядеть как профессор.

Или, по крайней мере, выглядеть неприступным.

— …Он признанный эксперт в области межвидовой войны и обороны, — продолжил Дюренкирк, теперь читая с небольшого прозрачного монитора, расположенного непосредственно под микрофоном, вмонтированным в трибуну. — …Кроме того, мистер Дигойз в официальных и неофициальных ролях участвовал в более чем десяти человеческих и межвидовых войнах и наземных конфликтах. Эти войны простирались на разные континенты и охватывали множество территорий и тактических подходов, включая джунгли Вьетнама и Панамы при американцах, высокогорную пустынную местность и низменности Афганистана при русских. Кроме того, он провёл некоторое время в Пакистане при турках и боролся с наркокартелями при мексиканских военных. Недавно он даже провёл некоторое время в Южной Америке с нашей собственной Ми-5, а также участвовал в конфликте в Египте…

Ревик заметил, как некоторые лица в толпе перестали хмуриться.

Значит, они больше не видели в нём просто нациста.

Просто оплаченного перебежчика. Или, точнее, наёмника.

Ревик не был уверен, что лично для него лучше, но очевидно, что последнее предпочтительнее для подавляющего большинства в этой толпе.

Ревик уже понял, что у многих пожилых англичан всё ещё сохранялись не самые приятные воспоминания о немцах. Он заметил это, даже когда выдавал себя за человека — из-за акцента, который у него всё ещё сохранялся после изучения английского языка в Баварии в начале прошлого века.

— …Мы хотели бы тепло поприветствовать мистера Дигойза как первого инструктора, который когда-либо был у нас в штате из представителей его расы, и поблагодарить его за то, что он присоединился к нам, чтобы улучшить и поспособствовать межвидовому взаимопониманию!

Ревик подавил ещё одно фырканье.

Межвидовое взаимопонимание, как же.

Скорее уж, они желали научиться более эффективно убивать видящих, используя одного из них в качестве консультанта и козла отпущения.

Однако, прежде чем он продвинулся в этом направлении мысли, весь зал, полный хорошо одетых людей, начал аплодировать, всё ещё глядя на сцену и на самого Ревика. Ревик вздрогнул, в замешательстве оглядываясь по сторонам, тогда как они продолжали хлопать. Он лишь ещё сильнее растерялся, когда эти аплодисменты стали громче и окрасились бОльшим энтузиазмом.

В течение этих нескольких секунд он мог только вглядываться в лица, пытаясь понять, по поводу чего они хлопают.

Затем он понял, что они расценивали аплодисменты как комплимент.

В их глазах он был «одним из хороших», видящим, который встал на сторону человечества в как будто бесконечной борьбе между расами.

Ревик также понятия не имел, как на это реагировать.

Поэтому он не реагировал. Он просто стоял там, не двигаясь.

Однако, когда он поймал на себе сочувствующий взгляд женщины с седеющими волосами и в белом платье до пола, его снова осенило, что с таким же успехом он мог нарисовать мишень у себя на груди, соглашаясь на подобную работу.

Если когда-либо и существовала работа по предательству расы, то это определённо она и есть.

Глава 8. Не пройти

Слиться с толпой после той маленькой сцены на подиуме было невозможно, хотя Ревик прикинул, что простоял там не более трёх минут.

Теперь, когда все знали, кто он такой, Ревик чувствовал на себе взгляды, куда бы он ни пошёл в этом зале с высокими потолками. Он также улавливал случайные проблески их разума и света.

Последняя часть была хуже… бесконечно хуже.

Никоим образом он не хотел чувствовать, что они думают о нём.

Некоторые из замеченных им взглядов были любопытными, некоторые вызывали отвращение, некоторые возбуждались, некоторые злились. Он изо всех сил старался избежать встречи со всеми ними, но преуспел лишь наполовину.

Он не перестал пить, что не помогало.

Алкоголь не столько блокировал впечатления, сколько искажал их.

Он даже странным образом усиливал их, проявляя одни отголоски сильнее, чем другие, притупляя способность Ревика контролировать то, что на него обрушивалось, притупляя способность интерпретировать всё, что он чувствовал, притупляя его эмоциональную способность различать, были ли первоначальные впечатления, которые он уловил, более или менее точными… или вообще не точными, если уж на то пошло.

Тем не менее, у него, должно быть, получалось блокировать отголоски лучше, чем он предполагал, потому что он подпрыгнул почти на полметра, когда чья-то рука намеренно и недвусмысленно погладила его промежность по всей длине, пока он стоял, прислонившись к стойке.

Он стоял там, подсчитывая в уме количество выпитых напитков, пытаясь убедить себя, что он может выпить ещё. Упражнение было довольно бредовым, учитывая, что он начал до того, как Эддард позвонил ему, чтобы подготовить себя к этому мероприятию. Он знал, что в данный момент был уже не просто навеселе, а крепко пьян, хотя и не так сильно, благодаря своей биологии видящего.

Будь он человеком, он, скорее всего, валялся бы под баром, а не стоял рядом с ним.

Он выпил по крайней мере две порции до того, как его вызвали на сцену, и Ревик был уверен, что с тех пор выпил ещё минимум две.

Он прижался к одному из углов бара, решив спрятаться у всех на виду, чтобы никто не стал его активно искать. Он выбрал многолюдное, более общественное место, где люди с меньшей вероятностью попытались бы прижать его к стенке теми неизбежно неловкими и чрезмерно личными вопросами, которые люди, казалось, были неспособны не задавать видящим. Ревик чувствовал, что обычно поднимать такие темы их заставляли нервы, невежество и что бы то ни было ещё. Иногда он даже мог быть любезен в этом отношении… но не сегодня.

На сегодня у него закончились силы быть вежливым.

На самом деле, он отсчитывал минуты до того, как сумеет убраться отсюда к чёртовой матери и добраться домой, где можно напиться по-настоящему.

Затем его облапали.

Когда это произошло, причем вполне прилюдно, он дёрнулся настолько, что пролил свой напиток во второй раз за вечер.

Отступив в сторону от руки, он посмотрел, кому она принадлежала, и изо всех сил постарался сохранить бесстрастную маску разведчика, когда увидел Дюренкирка, стоящего прямо рядом с ним и улыбающегося так, словно он только что дёрнул маленькую девочку за волосы в начальной школе.

Отказавшись от маски разведчика, Ревик бросил на него откровенно сердитый взгляд, изогнув бровь.

— Могу я вам помочь, сэр? — спросил он холодным голосом.

— Вы работаете на стороне, не так ли? — сказал Дюренкирк.

«Слишком громко», — подумал Ревик.

Он не мог удержаться от того, чтобы не бросить взгляд по сторонам, чтобы посмотреть, стоит ли кто-нибудь ещё достаточно близко, чтобы услышать слова человека. Он понял… слишком поздно… что это только сделало его общение с Дюренкерком более заметным.

— …Большинство из вас, ледянокровок, так и делают, я прав? — добавил Дюренкирк, ухмыляясь.

Ревик уставился на другого мужчину, разрываясь где-то между оскорблением и искренним замешательством. Затем он уловил вспышку света Дюренкирка и понял, что мужчина-человек пьян. Слишком пьян. Несмотря на это, впервые за долгое время в нём победил гнев.

— Отвали, — сказал Ревик.

Человек вздрогнул, но не отодвинулся. Однако его голос стал более осторожным.

— Ты ещё не слышал мою цену, — сказал Дюренкирк.

— Мне не нужно её слышать, — отрезал Ревик.

Он увидел, как несколько голов повернулись в его сторону, реагируя на его повышенный тон и, вероятно, также на заряд, который исходил от его света.

На этот раз ему было всё равно.

— Я не продаюсь. Ты это понимаешь?

— Ты уверен?

— Я действительно чертовски уверен. И ты не смог бы позволить себе меня, если бы я продавался.

Пожилой человек понимающе улыбнулся ему.

Ревик не стал ждать дальнейших слов.

Он знал, что, скорее всего, ударит человека, если будет ждать.

Он не настолько пьян, чтобы забыть, чем это для него обернётся, учитывая, кем он был. Он обнаружил бы себя в ошейнике и сидящим в камере, вероятно, голым… определённо избитым… и за несколько часов до того, как его похмелье дало бы о себе знать.

Конечно, это было бы после того, как охранники Колледжа Обороны повалили его на землю электрошокером на глазах у всех этих людей или, возможно, ударили дротиком с транквилизатором.

Из-за всего этого и нескольких других причин Ревик не стал ждать.

Он демонстративно поставил свой стакан на стойку и пошёл прочь.

Он не оглянулся.

На самом деле он не дышал, пока не пересёк украшенный люстрами бальный зал. К тому времени у него, по крайней мере, имелось некоторое представление о том, куда он хочет пойти. Он направил свои шаги прямо к двойным стеклянным дверям, ведущим на меньший из двух внешних балконов.

Большая часть его хотела вообще уйти, но за неимением такого варианта приоритетом было выбраться наружу, из этой душной комнаты и света всех этих людей, на менее удушливый воздух. Поскольку он сомневался, что ему вообще удастся уйти, он довольствовался краткосрочным уходом, по крайней мере, чтобы дать себе достаточно времени успокоиться.

Ну… и это было ближе.

Проходя через слегка приоткрытые балконные двери, Ревик распахнул их пошире ровно настолько, чтобы пройти полностью.

Затем, повернувшись, он закрыл за собой стеклянные двери так, что они заперлись с громким щелчком. Только тогда он выдохнул, почувствовав почти преувеличенное облегчение.

Через несколько секунд он повернулся лицом к ночному небу, чтобы посмотреть на улицу, звёзды и луну, которые он увидел отражёнными в закрытых стеклянных дверях…

…и резко подпрыгнул, осознав, что он здесь не один.

Женщина в белом платье стояла рядом, куря длинную тёмную сигарету.

Она улыбнулась ему.

Несмотря на это, Ревик уловил проблеск нервозности, вероятно, из-за закрытых дверей. Он почувствовал в ней и что-то ещё, что могло быть чувством вины. Что-то в сочетании этих двух вещей сразу расслабило Ревика — особенно когда он понял, что чувство вины возникло из-за самого курения.

Остальная часть истории дошла до него после того, как он быстро скользнул взглядом по её сигарете.

Она пряталась от своего сына, который закатил бы истерику, если бы застал её здесь.

Это также была не человеческая сигарета, понял он, понюхав воздух.

Она курила hiri — пристрастие видящих, значительно менее токсичное, чем человеческая версия. И всё же Ревик удивился. Несмотря на изменения последних нескольких десятилетий, всё ещё не часто можно было встретить людей, курящих hiri, даже дорогой сорт, как, очевидно, у неё.

— Можно мне одну? — спросил он, подходя к ней.

Женщина улыбнулась во второй раз.

На этот раз это была более настоящая улыбка. Он также почувствовал, как по её лицу пробежала волна облегчения.

Не задумываясь, Ревик немедленно улыбнулся в ответ.

Его так и подмывало пошутить, что он не скажет её сыну, что застукал её здесь, если она тоже никому не скажет, что видела его здесь. Он вовремя остановил себя, снова напомнив, что он пьян.

Пьянее, чем следовало, особенно в окружении такого количества людей.

Настолько пьян, что почти забыл, что большинство людей не в восторге от напоминаний о том, что видящие могут читать их свет, а следовательно, и их мысли.

— Спасибо, — пробормотал Ревик, чувствуя её согласие, когда подошел к стене, где она стояла.

Пока она доставала упаковку hiri, он слегка улыбнулся марке.

Действительно, дорогой сорт.

Она купила настоящий, выращиваемый и изготавливаемый только в Сиртауне, Индия. Он наблюдал за её пальцами, пока она возилась с контейнером, который тайком пронесла в белой сумочке с блёстками, подходящей к длинному платью.

Несмотря на это, он не приближался.

Ревик стоял в нескольких метрах от неё, у той же балконной стены, засунув руки в карманы.

Он также прилагал усилия, чтобы не пялиться.

Он знал, как важно не представлять угрозы в присутствии людей, особенно женщин, особенно пожилых и очень молодых.

Некоторые привычки довольно прочно укоренились, каким бы пьяным он ни был. Ожидая, пока она возится с hiri, он смотрел на Белгрейвскую площадь, различая очертания в лунном свете и уличных фонарях, освещавших парк в центре площади.

Через несколько секунд женщина протянула ему одну из завернутых в тёмную бумагу сигарет, и он кивнул в знак благодарности, поднося её к губам.

Прежде чем он попросил, она прикурила для него, почти застенчиво.

— Не говорите моему сыну, — сказала она, снова улыбаясь.

Он выдохнул дым hiri, невольно улыбаясь ей.

— Кто он? — спросил он, чувствуя, как напряжение покидает его плечи, когда он сделал ещё одну затяжку hiri. Он махнул рукой, держащей палочку hiri, указывая на закрытые балконные двери. — …Признаюсь, я знаю очень немногих из присутствующих.

— Он новый профессор контрразведки, — сказала она, делая затяжку из своего hiri. — Стивенсон. Гаррет Стивенсон.

Ревик снова кивнул, опираясь руками о белый каменный балкон.

Он запомнил это имя и запечатлел своим светом образ, который возник в голове женщины, когда она произносила его имя.

Ему всё равно нужно было изучить нынешний преподавательский состав.

Сделав ещё одну затяжку hiri, он оглядел само здание, на этот раз вдоль, и его белые ионические колонны. Его снова осенило, что они были одни, и что, возможно, не особенно безопасно оставаться здесь наедине с женщиной-человеком.

Он подумал, не следует ли ему на всякий случай увеличить расстояние между собой и ней, но по какой-то причине она, казалось, чувствовала себя с ним непринуждённо.

Это заставило его ослабить бдительность больше, чем обычно.

— Что-то случилось? — спросила она его ещё через несколько секунд. — …Помимо твоего страха перед публичными выступлениями, я имею в виду?

Ревик искоса взглянул на неё.

Она снова улыбалась, в её глазах светилось лёгкое любопытство.

— Ты выглядел сердитым, — добавила она, указывая на дверь. — …На самом деле, довольно грозным, когда ты впервые вышел сюда. Если бы ты не был так поражён, увидев меня здесь после закрытия дверей, я бы, возможно, испугалась.

— Возможно? — переспросил Ревик, негромко щёлкнув языком.

— Я тебя не боялась, — сказала она. — Я не боюсь.

Ревик снова спрятал улыбку, но ничего не сказал.

И всё же он был удивлён, несмотря ни на что.

Мало того, он флиртовал с ней — по крайней мере, своим светом — и знал это.

Немного отстранившись, он прислонился задом к перилам. Устало вздохнув, он сделал ещё одну затяжку hiri, прежде чем ответить ей.

— Да, — сказал он наконец.

По какой-то причине, может быть, из-за алкоголя, а может, по какой-то другой причине, он сказал ей правду. Он даже смотрел ей прямо в глаза, когда делал это.

— Похоже, такие, как вы, считают шлюхами всех таких, как я, — сказал он прямо. — Иногда это надоедает.

— Это был Дюренкирк? — небрежно спросила она, выдыхая струю дыма, пахнущего мёдом.

Ревик повернулся, на этот раз резче.

Он наблюдал, как она одним пальцем аккуратно стряхивает пепел с палочки hiri.

Увидев выражение его лица, она улыбнулась.

— Все знают, что он педик, — объяснила она, махнув в небо рукой, держащей hiri. — Очевидно, все, кроме его жены, но я подозреваю, что у неё есть свои развлечения.

Её улыбка стала шире, когда она опёрлась локтем на одну руку.

— Кроме того, — сказала она, указывая на тело Ревика. — Ранее он пялился на твою задницу. Довольно пристально, я бы сказала. Даже после того, как он смутил тебя на той сцене.

Ревик издал удивлённый смешок, затем кивнул.

— Принято к сведению, — сказал он.

— Ты довольно красив, — заметила она далее, оглядывая его с нарочитой небрежностью.

Когда Ревик посмотрел на неё в упор, она покраснела — скорее в свете, нежели на лице, но продолжила говорить тем же небрежным голосом.

— …Не в общепринятом смысле, конечно. Но ты должен знать, что ты чрезвычайно привлекателен, даже без всей этой «загадочности видящего», которая в тебе есть.

Когда Ревик не ответил, её улыбка стала ещё более кривой.

— Я не удивлена, что Дюренкирк рискнул, — сказала она. — Честно говоря, работая здесь, ты, вероятно, часто будешь сталкиваться с этим. От мужчин и от женщин. Но формально это домогательство. Особенно, если он сделал это так, как я подозреваю, учитывая количество бурбона, которое он выпил ранее.

Она помолчала, затем добавила более осторожно,

— Я в совете директоров. Я имею в виду, в совете колледжа. Я могла бы сообщить об этом, если хочешь. Они ничего не сделают, но это может отбить ему охоту. По крайней мере, смутить его.

Ревик почувствовал, как напряглись его плечи.

Ему и в голову не приходило, что она может занимать руководящее положение, не с учетом того, что она прячется здесь, курит травку видящих и выглядит виноватой, когда её ловят за этим занятием.

Он начал лепетать что-то в ответ, но она отмахнулась от него, слегка рассмеявшись.

— Ты бы видел своё лицо, — сказала она, явно забавляясь. Она протянула ему руку, ту, в которой не держала hiri. — Миранда Стивенсон, — сказала она.

Ревик вспомнил это имя.

Сопоставив его с именем сына, которое она назвала ему ранее, он почувствовал, что его лицо слегка покраснело. Однако он только пожал ей руку, ничего не сказав.

— Ах, — сказала она, проницательно наблюдая за ним. — Ты больше не собираешься со мной разговаривать.

— Я пьян, — сказал он, оглядываясь на балкон. — Я уверен, что уже сказал больше, чем следовало, мэм.

— Мэм, — пробормотала она. На этот раз он уловил нотку раздражения в её шутке. — Так теперь я уже мэм? Вы действительно знаете, как причинить боль женщине, мистер Дигойз.

Он покачал головой, скрестив руки на груди.

— Мы не используем эти титулы. Видящие, — добавил он в качестве объяснения.

— Так как вы называете друг друга?

— Дигойз, — сразу представился он. — Официально, во всяком случае. Или по-военному. Неофициальным было бы моё настоящее имя Ревик. Вы можете называть меня любым из них, — на этот раз он старался говорить подчёркнуто вежливо, почти разъяснительно, но она снова улыбнулась ему, казалось, расслабившись.

— Итак, если я назову тебя Ревик, ты продолжишь флиртовать со мной? — спросила она.

Снова тихо щёлкнув, он покачал головой.

Более тёмный отголосок привлёк его внимание, даже когда он это сделал.

По какой-то причине его мысли вернулись к началу той ночи.

В тот день, если быть точным.

— Я также слишком пьян, чтобы флиртовать, — сказал он.

Он почувствовал, как она вздрогнула.

К сожалению, он не знал, как заговорить об этом.

Когда молчание стало более неловким, Ревик прочистил горло. Погасив остатки hiri, он коротко поклонился ей, поблагодарил за hiri и вернулся обратно в главное помещение, закрыв за собой стеклянные двери.

На этот раз, решил он, к чёрту формальности.

Он ушёл.

Он никому не сказал.

Он даже не позвонил заранее, чтобы предупредить Эддарда о своём отъезде, хотя поначалу не задумывался о причинах этого.

Только пройдя около десяти кварталов, выдыхая пар перед собой в воздухе поздней осени, обхватив себя руками поверх относительно тонкого пиджака от смокинга, он признался себе, что домой не собирается.

Глава 9. Покупаешь или продаёшь?

Слова Вэша всё ещё звучали в голове Ревика.

Возможно, именно слова старого видящего Ревик слышал громче всего, когда обнаружил, что ноги сами несут его к станции метро на вершине Хит.

Однако он не думал об этом сознательно, ни когда входил на железнодорожную станцию, ни когда заходил в один из вагонов… даже когда он, в конце концов, сошёл с поезда на второй станции, которая высадила его более или менее в центре Сохо.

Его разум ощущался по большей части пустым.

Может, именно поэтому казалось, что прошло не так уж много времени, когда Ревик обнаружил, что стоит перед баром, который он никогда раньше не видел изнутри. Однако Ревик давно точно знал, где он находится и что происходит внутри, точно так же, как любой другой видящий, живущий в Лондоне, знал об этом месте.

Уставившись на мигающий неон, он постарался подумать.

Потом он решил, что и это его тоже не волнует.

В смысле, раздумья.

Отключив свой разум, который всё равно лишь отчасти протрезвел, он направился прямо к выкрашенной в чёрный цвет двери, коротко кивнув оранжевоглазому вышибале, сидевшему на табурете снаружи. Не потрудившись спрашивать сидящего там видящего, Ревик взялся рукой за железную дверную ручку и сильно дёрнул, чтобы отделить её от дверного проёма.

Он оказался в тёмном коридоре, похожем на подземелье.

Стены клуба образовывали узкий проход, ведущий на главный этаж, хотя потолок имел высоту почти шесть метров. Те же стены были выкрашены в чёрный цвет с одной стороны; с другой стороны, в свете свечей слабо мерцали тёмно-фиолетовые обои в викторианском стиле с чёрными бархатными узорами.

Ревик коротко провёл пальцами по бархату, всё ещё сосредоточившись на коридоре, где он мог чувствовать и слышать других за тем местом, где пространство становилось открытым.

Его взгляд скользил по железным канделябрам, расположенным через неравномерные интервалы, с кронштейнов которых капал белый свечной воск под колеблющимся пламенем, вероятно, из-за открывающейся и закрывающейся входной двери. Высоко над его головой висела газовая люстра, а ковёр выглядел новым и был украшен тёмно— и светло-зелёными узорами.

Он не замедлил и не ускорил шаг, приближаясь к более просторному залу.

Когда он вошел на главный этаж клуба, то обнаружил, что там ещё темнее, чем в коридоре у входа. Помещение освещалось в основном свечами, но из-за размера пространства и расстояния между стенами свет здесь казался более тусклым.

Ревик не прошёл до конца, по крайней мере, поначалу.

Вместо этого он задержался у входа, встав прямо у стены и за пределами ближайшей арки света от свечей.

Он не собирался задерживаться надолго. Ровно настолько, чтобы оценить круг находящихся в комнате. Даже когда он сказал себе, что ему, строго говоря, не нужно ничего подобного делать, он всё равно стоял там, методично записывая информацию в уме.

Более сотни персон, видящих и людей, и это только те, кого видно.

По меньшей мере половина из них были пьяны.

Он мог чувствовать ещё несколько десятков персон в задних комнатах, тоже пьяных, некоторые под кайфом от вайров, а некоторые под кайфом от человеческих наркотиков, в первую очередь кокаина, героина и гашиша. Он также чувствовал немало видящих на Илуврене, так называемом наркотике-афродизиаке.

Он почувствовал сбоку другую комнату побольше, с какой-то аудиторией.

Похоже на что-то специализированное.

Ревик надеялся, что это не снафф. Он не хотел присматриваться достаточно внимательно, чтобы выяснить.

(Снафф — это видеозапись реального убийства; этому может предшествовать изнасилование или пытки, а может быть только само убийство, после чего запись распространяется как порнографическая и просматривается людьми, которые получают от этого удовольствие; считается, что в нашем реальном мире снафф — это не более чем миф и интернет-страшилка, — прим)

Может быть, сорок процентов видящих.

Восемьдесят процентов из них работали. Значительная часть тех, кто работал, принадлежала не клубу, а клиентам, приходившим в бар извне, по крайней мере, если судить по ошейникам.

Другие, кого он видел здесь, скорее всего, были клиентами-видящими и независимыми видящими, нанятыми непосредственно клубом в качестве охраны или другого персонала, не связанного с секс-бизнесом.

По стечению обстоятельств Ревик знал, что это один из немногих клубов такого рода, принадлежащих видящим, хотя и нелегально, поскольку видящие формально не могли вести бизнес без человека-спонсора или владельца. Видящие вообще не могли владеть собственностью сверх определённой суммы в долларах, даже подаренной.

Однако у видящих имелась своя подпольная экономика, и так было со времен окончания Второй мировой войны. У них также имелись способы обходить человеческие законы — в частности, Закон о защите людей, который регулировал права и ограничения, относящиеся к видящим.

До Ревика доходили слухи, что данный конкретный клуб выбрал в качестве своей валюты шантаж. Часть этого шантажа была направлена на высшие уровни правительства и финансового сектора и, по-видимому, была достаточно опасной, чтобы предоставить им большую свободу.

Ну и предположительно у владельца был ряд квазилегальных договорённостей с местной человеческой мафией. Эта комбинация не позволяла силовому подразделению Закона о защите людей — называемому «Сдерживание видящих», или СКАРБ — арестовать видящих, которым принадлежало это место, а также их клиентов.

Ревик также слышал слухи о связи с Ринаком.

То есть, с международным чёрным рынком видящих.

Ревик сталкивался с этими личностями раньше — с представителями Ринака.

В основном он пересекался с ними в Москве, но у него также было несколько стычек с ними несколько лет назад, на Украине. За те годы это случалось достаточно часто, чтобы Ревик знал, что лучше не затевать драку в баре, который имел хотя бы отдалённое отношение к Ринаку или его деньгам.

Ревик заметил оружие и здесь.

Он пересчитал и его тоже.

Пятнадцать.

Двадцать, если считать двух охранников, которых он чувствовал сзади.

Большинство из единиц оружия были пистолетами и хранились в наплечных кобурах у видящих, которых Ревик уже отметил своим светом как обладающих некоторыми навыками разведки. Даже зная, что они, вероятно, работали охранниками и наняты клубом, Ревик напрягался при каждом признаке скрытого оружия.

По логике вещей, у него не было причин думать, что это оружие может быть использовано против него.

Более того, он понимал необходимость предосторожности. Он даже одобрял это.

Та его часть, которая машинально заставила его пальцы скользнуть во внутренний карман куртки в поисках собственной кобуры и оружия, которых там в данный момент не было, не особо заботилась об этом.

Старые привычки, наверное.

Очевидно, от некоторых он не мог избавиться, даже будучи пьяным.

Десять лет, проведённых в монашеских пещерах Памира в попытках покаяться в прошлых грехах, похоже, также не сильно помогли Ревику избавиться от привычек в определённых областях.

Однако, в конце концов, ему пришлось покинуть затенённый уголок коридора.

Когда он почувствовал дуновение сквозняка за спиной, увидел, как свеча слева от него яростно затрепетала на том же сквозняке, Ревик сдвинулся с места.

Выйдя на первый этаж, держа свой свет поближе к телу и стараясь выглядеть как можно незаметнее, он всё равно поймал несколько взглядов, устремлённых в его сторону. Он ожидал этого, учитывая его рост и то, что это за место. Какую бы татуировку со штрих-кодом он ни носил на руке, присутствующие здесь видящие узнали бы то, кем он являлся.

Вероятно, довольно много людей тоже узнали бы его истинную сущность.

И снова, по привычке, он направился к бару.

Он нашёл место в дальнем правом конце стойки, где мог более или менее прислониться спиной к стене. Взгромоздившись на табурет, он немного расслабился.

Он как раз успел взять бурбон у бармена и повернулся, чтобы осмотреть зал, когда на барный стул рядом с ним плюхнулся высокий видящий.

Он улыбнулся Ревику, не обращая внимания на то, что тот вздрогнул.

Свет незнакомого видящего скользнул вперёд, открыто оценивая Ревика.

— Покупаешь или продаёшь? — спросил видящий дружелюбным голосом.

Ревик с трудом проглотил только что выпитый глоток алкоголя, первый, который ему удалось сделать с тех пор, как он покинул приём в Колледже Обороны.

Он сделал глоток, затем опустил стакан.

— Покупаю, — сказал он.

Свет видящего излучал импульс разочарования.

— Ты уверен? — спросил он, и его тон был таким же лёгким, как и раньше.

Ревик почувствовал, как напряглись его челюсти. Он заговорил прежде, чем успел взвесить свои слова — или свой тон.

— Брат, я не хотел обидеть, правда, — прорычал он. — Но я не занимаюсь такой работой. И сегодня вечером меня слишком часто спрашивали об этом.

Другой мужчина даже не моргнул.

Вместо этого он оглядел Ревика, не скрывая своей оценки.

— Очень жаль, — сказал он несколько секунд спустя. — Я тоже не хочу обидеть, брат, но, признаюсь, у меня сильное искушение попытаться переубедить тебя. Нам нужен статист для шоу, которое мы проводим в задней части зала, и ты был бы… — он склонил голову, виновато улыбаясь. — …Популярен. Подозреваю, что очень популярен. Людям просто нравится эта аура дикой свирепости. И у тебя её в избытке, брат.

Незнакомый видящий глубже откинулся на спинку стула, всё ещё откровенно разглядывая тело и лицо Ревика тёмно-золотыми глазами.

Ревик не мог не заметить, что видящий был красив, высок и хорошо сложен, с евразийскими чертами лица и цветом кожи. Его свет также мерцал отголосками разведчика, придавая ему резкость, которая привлекла внимание Ревика.

Несмотря на это, слова видящего заставили его нахмуриться.

Прежде чем он смог сказать что-то ещё, чтобы отбить ему желание, золотоглазый видящий заговорил, возможно, чтобы предотвратить повторный выговор.

— Как тебя зовут, брат? — спросил видящий, и его голос звучал по-прежнему небрежным, но более вежливым. — Ты мне не кажешься знакомым. Ты приехал в Лондон по делам?

Ревик заколебался.

Он подумывал о том, чтобы назваться фальшивым именем, так как теперь он мог ещё сильнее чувствовать маркеры разведчика в этом видящем, и он знал, что разведка всё ещё была относительно маленьким миром. Тем не менее, он знал, что не сможет вечно скрывать свою личность здесь.

Более того, Вэш сказал ему использовать своё настоящее имя здесь, в Лондоне.

По сути, Ревик должен был скрываться у всех на виду, а также создать публичное место обитания на другом континенте от Элисон Моста.

— Дигойз Ревик, — сказал он прямо. — Я только что переехал сюда. Два месяца назад.

Впервые на лице мужчины-видящего промелькнула реакция.

Она была незаметной, но Ревик заметил это и сразу понял источник.

Мужчина-видящий знал, кто он такой.

По той же причине следующие слова из уст видящего не особенно удивили его.

— Дигойз Ревик. Не тот самый Дигойз Ревик? Перебежчик?

Ревик нахмурился, слегка повернувшись лицом к бару. Что более важно, он отвернулся, чтобы больше не смотреть на другого видящего.

Он поднял свой стакан, полный бурбона, и сделал большой глоток. Он знал, что за его спиной его называли перебежчиком, но он ни за что на свете не мог понять, почему некоторые видящие считали нормальным говорить это ему в лицо.

Другой мужчина тут же наклонился к нему.

— Эй, — сказал он, понизив голос и приблизившись к его уху. — Я не хотел тебя обидеть, брат. Правда. Ты застал меня врасплох, вот и всё. Ходили слухи, что ты полностью ушёл к Семёрке. Что ты был где-то в пещерах Памира, дал обеты безбрачия и молчания. Возносил молитвы предкам и так далее.

Настроение Ревика не улучшилось.

И он не перевёл взгляд.

Другой видящий не понял намёка.

Ну, может быть, он принял к сведению. Но он не ушёл.

Сделав ещё несколько глотков Вудфорда из своего бокала, Ревик одарил золотоглазого видящего более пристальным взглядом, послав импульс гораздо менее двусмысленного света.

— Могу я тебе помочь, брат? — холодно спросил он.

Однако тот снова вперил в него задумчивый взгляд.

— Ты действительно просто хочешь купить? — спросил он. — Это абсолютно не подлежит обсуждению?

Ревик покачал головой, фыркнул и поднял свой бокал.

— Бл*дь. Закрой уже тему, ладно?

— Три тысячи, — произнёс другой видящий грубым голосом. — Работа на одну ночь. Это сумма в фунтах, брат, а не в рупиях… или даже не в долларах. Но я бы хотел спланировать это заранее.

— Три тысячи? — Ревик уставился на него, затем разразился невесёлым смехом. — Ты действительно думаешь, что я идиот, не так ли?

Другой видящий и глазом не моргнул.

— Вовсе нет, брат. Нисколько. Я абсолютно серьёзен, бл*дь.

Услышав повторное недоверчивое фырканье Ревика, видящий снова наклонился к нему ближе.

— Ты действительно не понимаешь, какое значение твоё имя имеет до сих пор? Стоит мне афишировать твоё имя здесь, и я начну продавать билеты не просто людям, друг… Я также буду продавать и видящим. Подозреваю, что во всём чёртовом клубе не останется свободных мест.

Ревик снова повернулся, помимо своей воли. Он хмуро посмотрел на другого мужчину.

— О чём, чёрт возьми, ты говоришь?

Вместо того, чтобы выглядеть извиняющимся или даже нервным, как многие видящие, услышавшие настоящее имя Ревика, этот грёбаный видящий просто ухмыльнулся ему, как будто они были старыми приятелями.

— Брат, — сказал он, хлопнув его по плечу ладонью, а затем обвёл рукой тёмное помещение. — Ты хоть представляешь, чёрт возьми, сколько некоторые из этих придурков заплатили бы, чтобы увидеть, как я делаю секс-шоу с бывшим Шулером Дигойзом Ревиком? Чёрт, они заплатили бы просто за то, чтобы увидеть твой член. Поверь мне, я бы получил трёхкратную окупаемость. И даже больше. Ты вообще нормально относишься к боли?

Ревик силился найти слова, но другой видящий продолжил прежде, чем он успел заговорить.

— Торек, — представился золотоглазый видящий, протягивая руку. — Клан Булреш. Я владелец этого места.

Эта новость заставила Ревика задуматься.

Он молча пожал протянутую руку, а его разум обдумывал новую информацию, пока он обменивался рукопожатием с другим видящим. Если этот «Торек» действительно владел этим местом, у него была какая-то связь с Ринаком.

Ну, то есть, если слухи верны.

Просто для того, чтобы это заведение оставалось открытым, у него должны иметься глубокие связи и в других отношениях, в том числе с местной полицией и, по крайней мере, с местным отделением СКАРБа.

Ревик думал обо всём этом, пожимая руку Тореку и изучая золотые глаза.

Пока рукопожатие не закончилось, ему не приходило в голову, что подобное прикосновение рук — чисто человеческий жест, совсем не обычный среди видящих.

У этого Торека был сильный британский акцент, похожий на человеческий, так что, возможно, он вырос здесь. Ревик не услышал даже малейшего следа слабого азиатского произношения и интонаций, которые были присущи английскому большинству видящих. Если он не вырос здесь, то ему удалось полностью стереть своё происхождение из акцента.

И то, и другое наводило на мысль, что он молод, возможно, даже моложе самого Ревика.

Он выглядел молодо.

Он выглядел достаточно молодо, чтобы быть воспитанным здесь, среди люде. Он мог быть ребенком домашней прислуги — или даже ребёнком секс-работницы начала века. Учитывая бизнес, в который он пришёл во взрослом возрасте, Ревик готов был поставить на последний вариант.

В любом случае, если Торек действительно владел этим заведением, он не из тех, кого стоит злить.

Это также объясняло его полное отсутствие страха перед Ревиком.

— …Я мог бы найти тебе кого-нибудь, конечно, — проницательно добавил Торек, всё ещё не сводя глаз с тела Ревика, когда тот опёрся локтями и спиной о стойку, так что их тела были обращены в противоположные стороны. — Ты мог бы заплатить несколько сотен фунтов, чтобы потрахаться с продлением. На сотню меньше за минет или человека.

Торек встретился с ним взглядом, выражение его лица было проницательным. Уверенным.

— …Или ты мог бы поработать на меня ночь и уйти отсюда на три тысячи богаче. Более чем удовлетворённым и в других отношениях. Я обещаю тебе.

Услышав молчание Ревика, Торек закатил глаза в манере видящих.

— В чём разница, брат? Правда? — он казался практически раздражённым. — Трах есть трах. В том, чтобы делать это таким образом, нет ничего оскорбительного, никакой потери лица, по крайней мере, среди наших людей. Обещаю тебе, я не позволю тебе пострадать.

Торек щёлкнул пальцами в сторону видящих, носящих скрытое оружие в разных частях комнаты.

— Спроси любого здесь. Я управляю чистым заведением. И я защищаю наёмных работников даже больше, чем клиентов. Это может быть одноразовым для тебя… никаких дальнейших обязательств. И это беспроигрышно для меня, даже если из-за этого сегодня вечером я всё равно останусь с нехваткой сотрудников на сцене.

Он стиснул зубы, покачал головой и сердито щёлкнул языком.

— Только что получил известие, что моего хедлайнера прошлой ночью избила местная банда, выступающая против видящих. Он жив, — пояснил Торек, как будто увидев реакцию на лице Ревика, или, может быть, в его глазах. — …Просто арестован. Моим людям потребуется время до завтра, чтобы разобраться в этом бардаке. Прямо сейчас он в резервуаре, в центре города.

Торек продолжал наблюдать за лицом Ревика, как будто пытаясь прочитать его мысли.

— Если тебя устраивают условия, — добавил он, жестикулируя одной рукой. — Я опубликую это сейчас, разошлю уведомление по каналам и Ринаку. Посмотрим, сможем ли мы набрать численность из местной колонии сарков. У меня такое чувство, что они полезут из всех щелей, если я напишу там твоё имя… вот почему я хотел бы отсрочки.

Ухмылка Торека стала шире, и видящий слегка прислонился спиной к обитой чёрной тканью стойке, хлопнув по ней ладонями.

— Конечно, это потребует несколько часов работы, — добавил он, склонив голову. — И я бы хотел несколько недель. Я хочу дать достаточно времени, чтобы это повращалось в наших кругах.

Он снова взглянул на Ревика, его глаза снова стали проницательными, оценивающими.

— Сегодня вечером мы о тебе позаботимся, — сказал он. — Выпивка за счёт заведения. Ешь что захочешь, брат. Конечно, я также устрою тебе перепихон на сегодня. Хотя часть меня хотела бы оставить тебя страдать. Я подозреваю, что облако боли разделения, исходящее от тебя прямо сейчас, позволило бы мне удвоить стоимость билетов.

Он подмигнул Ревику, улыбаясь шире.

— Впрочем, выбор за тобой… и я предполагаю, что ты не захочешь ждать, учитывая, что ты уже пришёл сюда за этим. У меня есть несколько действительно талантливых братьев и сестёр, работающих на меня. И мы можем поговорить о самом представлении в плане того, что тебя устраивает, а чего бы ты предпочёл, чтобы я не делал. Сегодня вечером, если тебя это устроит, или как-нибудь на следующей неделе, если нет? О, и я не знаю, есть ли у тебя предпочтения? В плане пола, имею в виду?

Ревик уставился на него.

— Женщина, — сказал он, заговорив прежде, чем понял, что скажет это.

Сарк проницательно посмотрел на него, кивая.

— Принято к сведению. Хотя не могу сказать, что я не разочарован, — добавил он, окидывая тело Ревика более пристальным взглядом. — Итак, мы договорились? — уточнил он, вставая со своего барного стула и выпрямляясь. — Я могу подготовить всё в письменной форме, если ты из тех, кто предпочитает контракты.

Ревик почувствовал, как у него раскалывается голова, пока он уставился в золотые глаза видящего, стоящего перед ним. Он знал, что его уже почти склонил к соглашению тот, кто явно знал, как получить желаемое.

В то же время Ревик знал, что ещё может отказаться, просто уйти, найти другой клуб или, чёрт возьми, подобрать кого-нибудь на улице и просто отвезти в отель.

Но зачем?

Трах есть трах, как и сказал Торек.

Ему не помешали бы деньги.

И если они получат удовольствие, увидев его там, только из-за его имени, ну и что? Вэш предупредил Ревика, что ему никогда не удастся успешно скрываться ни здесь, ни где-либо ещё в мире видящих, независимо от того, сколько фальшивых имён он назовёт.

Совет Семёрки, казалось, думал, что чем больше он пытается скрываться, тем больше внимания это привлечёт к нему. Они предложили Ревику вместо этого найти способы отвлечь тех, кто наблюдает за ним, сделать всё, что придёт ему в голову, чтобы скрыть истинную работу Ревика в Совете, заключающуюся в охране Элисон Моста.

Ревик едва ли мог бы придумать более отвлекающие вещи, чем выступление в живом секс-шоу под своим настоящим именем. При других обстоятельствах это могло бы быть даже забавно.

С определённой точки зрения, можно также сказать, что это казалось странно уместным — как извращённое дополнение к епитимье, над которой Ревик всё ещё трудился в рамках своей сделки с Вэшем.

И да… ему нужны деньги.

Ревик покачал головой, фыркнув и пробормотав что-то себе под нос по-русски, сделал большой глоток бурбона, возможно, просто чтобы выиграть себе ещё несколько секунд, прежде чем он почувствует необходимость ответить.

Мог ли он серьёзно обдумывать это?

Ему придётся оговорить с Тореком, что его клуб не может использовать какие-либо средства захвата изображений.

В дополнение ко всем остальным правилам, касающимся его, учитывая его работу в качестве официального телохранителя и наблюдателя за Мостом, Ревика предупредили, чтобы он любой ценой скрывал свою настоящую внешность из новостных лент, независимо от того, было ли его имя в обиходе или нет.

Ему также нужно быть чертовски пьяным — в ночь шоу, то есть.

Серьёзно, пьяным в стельку.

Вспоминая, как он наблюдал за Элисон тем утром, когда она была на своем квази-свидании с человеком Джейденом — свидании, которое продлилось примерно четыре минуты, после чего Джейден затащил её в спальню и дважды оттрахал до потери сознания, потом получил от неё минет, а затем трахнул её снова, на этот раз в задницу, кривая улыбка Ревика снова сменилась хмурым выражением лица.

В тот раз он поймал себя на том, что заговорил почти раньше, чем понял, что собирается это сделать.

— Ладно, — сказал он. — Конечно.

Торек расплылся в улыбке, хлопая его по спине.

— Блестяще! Это чертовски блестяще! Спасибо тебе, брат.

Ревик, однако, не смотрел на него.

Вместо этого он запрокинул голову, высасывая остатки бурбона из кубиков льда, катающихся по нижнему краю его бокала со льдом.

Вот вам и принципиальные отказы.

Глава 10. Этот парень извращенец

— Что с вами обоими? Серьёзно?

Моя мать, Миа Тейлор, переводила взгляд между своими двумя детьми — то есть, между мной и Джоном — и её тёмные глаза смотрели резче, чем когда-либо за последние месяцы. Посмотрев на неё в ответ, я не увидела ни следа алкогольного блеска, к которому уже привыкла.

Увидев мельком мать, которую я помнила — ту, о которой я думала как о своей настоящей матери, которая всегда была рядом, когда был жив мой отец — я опешила.

Затем, точно так же, как это было, когда она говорила со мной таким тоном в старших классах, это немедленно заставило меня защищаться.

Как будто последние шесть лет были стёрты волшебной губкой.

Скрестив руки на груди, я посмотрела на неё, затем на Джона, который хмурился, тоже скрещивая мускулистые руки на груди.

Заметив выражение его лица, я снова посмотрела на маму, пожав плечами.

— Он ненавидит моего нового парня, — сказала я ей.

Ненавидя то, как по-подростковому я вдруг зазвучала и, вероятно, выглядела, я опустила руки, наколола вилкой кусочек салата и отправила его в рот.

— …И он ведёт себя из-за этого как придурок, — кисло добавила я.

Джон рядом со мной хмыкнул.

В этом звуке было не так уж много юмора.

Мы затеяли наш периодический воскресный ужин, как это бывало в большинство недель, когда все мы были поблизости и могли собраться. Это был первый ужин после вечеринки в честь Хэллоуина, на которой я познакомилась с Джейденом. К тому же это был первый ужин с моего последнего дня рождения, когда мне исполнилось двадцать два.

Моя мама, конечно, полностью пропустила второе событие из-за одного из своих незапланированных полномасштабных запоев, который выбил её из колеи примерно на три дня.

День после своего дня рождения я провела за уборкой, после того как в течение двадцати четырёх часов пыталась дозвониться до своей матери и ничего не получала от её гарнитуры. Мне всё ещё было невыносимо думать о том дерьме, которое я увидела в её спальне, когда пришла к ней домой тем утром — в дом, в котором я выросла, где мой отец и она раньше жили вместе и спали в одной кровати.

В частности, я ничего не хотела знать о двух использованных презервативах, которые я нашла в мусорном ведре в её ванной. На самом деле, я хотела бы полностью стереть воспоминания из своей памяти с помощью отбеливателя и металлической мочалки.

К счастью, кем бы ни был неудачник этой недели, он убрался до того, как я пришла туда.

Если бы он этого не сделал, мне могли бы прямо сейчас грозить обвинения в нападении, а не просто перспектива провести ближайшие годы в психотерапии.

Моя мама, конечно, ни словом об этом не обмолвилась, поскольку мы всё ещё играли в нашу собственную версию игры в отрицание, со мной в качестве главного помощника.

Она встретила меня у двери с подарком, когда я появилась в то воскресенье.

У неё также хватило такта выглядеть смущённой, когда она протягивала мне этот подарок.

Она не поблагодарила меня за то, что я привела её в порядок, и даже не признала тот факт, что именно я делала уборку в доме после её пьянки. Она также не извинилась за то, что в день моего рождения я потратила более шести часов, разыскивая её в барах по соседству и вдоль Дивисадеро, сходя с ума из-за того, что она не отвечала на звонки по гарнитуре.

Опять же, возможно, она не знала об этой части.

Я ей не сказала, так что, если только Джон ей не поведал, в чём я серьёзно сомневалась, она, вероятно, не знала.

В любом случае, я совершала всё более непростительную вещь, которую совершала слишком часто, когда это случалось.

Я изображала неведение.

Конечно, я делала это не каждый раз.

В других случаях я взрывалась, кричала на неё, чтобы она легла на реабилитацию, разглагольствовала о том, что ей нужно забыть моего отца, разглагольствовала о том, что она совершает медленное самоубийство и заставляет нас с Джоном наблюдать за этим, угрожала поместить её в психиатрическую больницу, угрожала накачать её таблетками для контроля сознания, чтобы излечить её от пагубной привычки силой… или просто полностью игнорировать её… или плакала, когда нашла её без сознания на полу в ванной. Снова.

В последнее время у нас с мамой, казалось, было только два варианта взаимодействия — «вкл» и «выкл».

«Вкл» обычно означало, что я пробовала всё, что было в моих силах, всё, что я могла придумать, чтобы заставить её бросить пить или обратиться за помощью — угрозы, подкуп, чувство вины, здравый смысл, запугивание, насмешки, эмоциональный шантаж, даже изредка групповое вмешательство.

«Выкл» означало неведение, избегание, молчание.

«Выкл» — это, по сути, когда я притворялась, что не вижу того дерьма, о котором она лгала и пыталась скрыть от меня, даже когда доказательства смотрели мне прямо в лицо.

По большей части, я просто чувствовала себя бессильной. Крайности были двумя способами, которыми я справлялась и управляла этим бессилием, и ни одна из них не была супер-эффективной ни для меня, ни для моей мамы. Это бессилие никогда не менялось, никогда не уменьшалось. В конечном счёте, я ни черта не могла поделать с тем, что делала мама… И поверьте мне, я это знала.

Джон относился ко всему этому гораздо более невозмутимо.

Ну, внешне так и казалось.

Я знала, что он периодически пытался поговорить с ней.

Я знала, что он сделал это гораздо нежнее, чем когда-либо делала я.

Он пытался урезонить её, даже уговаривал ходить с ним на занятия медитацией и йогой, зная, что у неё уже были некоторые интересы в этих областях, по крайней мере, когда она была моложе. Я, конечно, тоже слышала, как он разглагольствовал и кричал на неё… И у него гораздо лучше получалось давить на чувство вины, чем у меня. Я также видела, как он избегал всего этого, главным образом потому, что приходил сюда примерно вдвое реже, чем я, а может, даже не вдвое.

Определённо ещё реже, если подумать.

Я, с другой стороны, какой бы я ни была идиоткой, выбрала себе роль мудака, который каждый день вытаскивает мамину задницу из постели. Обычно это включало в себя то, что я ненавязчиво будила её, предлагая кофе и завтрак, а затем пыталась уговорить её выйти из дома хотя бы на часть дня, обычно для того, чтобы прогуляться со мной по парку, сходить в церковь или навестить друзей.

Иногда это включало в себя будильники, или грохот кастрюлями, или принудительный холодный душ.

Бесчисленное количество раз это также подразумевало то, что я стаскивала её голой с дивана, одновременно кричала на какого-то подцепленного ей неудачника, чтобы он нашёл свои штаны и убирался оттуда нах*й, пока я не прибила его.

Дверь A, Дверь Б, дверь В.

Вид за каждой из них был удручающе похожим, и как бы я с этим ни справлялась, казалось, вид никогда не менялся.

Не думаю, что я осознавала, насколько привыкла к пьяной маме, пока не обнаружила, что смотрю в лицо своей прежней маме. Я почти не знала, что сказать этой более резкой, бдительной и до боли в сердце более знакомой версии моей матери, которая сейчас сидела напротив меня за столом.

— Что с ним не так? — спросила мама, посмотрев на меня, затем так же резко на Джона. — Этот парень. В чём проблема?

Никто из нас не ответил. Мама не хотела униматься.

— Джон? — подтолкнула она.

Джон бросил на меня неодобрительный взгляд. Затем, подумав о мамином вопросе, он покачал головой. Я наблюдала, как то, что могло быть румянцем, через несколько секунд превратилось в гнев.

— Он извращенец, — сказал наконец Джон.

Я уставилась на него.

— Что?

— Этот парень извращенец, Эл. Он обращается с тобой как с проституткой.

Я шлёпнула Джона по руке. Сильно.

— Господи, Джон. Серьёзно? И откуда тебе это точно известно?

Джон смерил меня убийственным взглядом.

— Ты действительно хочешь, чтобы я ответил на этот вопрос, Эл? Здесь? Перед мамой?

— Нет, — вмешалась мама, подняв руку. — Пожалуйста, не надо.

Вздохнув, словно нам уже удалось исчерпать её материнские способности, она посмотрела на меня, как будто не зная, что сказать мне дальше. Оттягивая время, она пальцами заправила свои вьющиеся тёмные волосы за ухо. Я наблюдала, как она это делает, видя, как седые волоски теперь вплетаются в более тёмные пряди, которые я всегда любила.

Я всегда думала, что моя мать была красивой.

Что-то в этой мысли сдавило мне горло.

Это также напомнило мне об отце, достаточно резко, чтобы я отвела взгляд, чувствуя, как усиливается боль в груди.

— Элли-птичка, — сказала она, вздыхая. — Ты уверена, что Джон не прав? У твоего брата обычно хорошее чутьё на людей.

— Бл*дь. И ты туда же, — вырвалось у меня, прежде чем я смогла это остановить. — Ты даже не познакомилась с ним, мам.

— И всё же. Твой брат…

— Знает не так много, как думает, — сказала я, свирепо глядя на Джона. — Джейден не извращенец. Мы нравимся друг другу. Он музыкант. Музыкант с хорошей работой. Это больше, чем я могу сказать о ком-либо в этой грёбаной семье…

Мама поморщилась от моих выражений, от чего я почувствовала себя только хуже.

Это также ещё больше подтолкнуло меня к гневу и обороне.

— Работа? — возразил Джон. — Чем он занимается?

— Он работает в МедиаТеке, разрабатывает видеоигры, — огрызнулась я, повернувшись к нему лицом. — Он работает над продолжением того приключения в виртуальной реальности в космосе, которое они только что показали в ленте Texxi в прошлую пятницу. И он, вероятно, зарабатывает за месяц больше, чем ты за год.

Джон фыркнул, явно не впечатлённый.

— Послушай, — произнесла я. — В чём твоя проблема?

— Ты, Эл, — сказал он, свирепо глядя на меня. — Ты — моя проблема.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Это значит, что ты ведёшь себя странно уже несколько недель! — сказал Джон, вскидывая руки и выпрямляясь в кресле. — Что, чёрт возьми, на тебя нашло в последнее время? На днях ты меня просто кинула. Мы должны были пойти в ту галерею на Норт-Бич… помните? Значит, я иду искать тебя, думая, что тебя вызвали на работу, и у тебя не было времени предупредить меня, и я узнаю от Касс, что ты и твой новый парень просто… Я не знаю… ушли. Она сказала, что не видела тебя в квартире около трёх дней. Что ты сказалась больной…

— Джон. Ещё раз, — повторила я, с усилием сдерживая свой гнев. — Мне двадцать два. Ты понимаешь это, да? Мне двадцать два чёртовых года!

— Так ты можешь просто кинуть меня? Ты можешь притвориться исчезнувшей и не дать мне знать, что с тобой всё в порядке? Мисс «Мне двадцать два чёртовых года»? Потому что я думал, что это обычная вежливость. Я думал, так поступают взрослые в отличие от детей, которым может сойти с рук вести себя как безответственные, самовлюблённые засранцы.

Я уставилась на него, наполовину не веря своим ушам.

Несмотря на это, я силилась промолчать, прикусив губу, чтобы не сказать что-нибудь настолько резкое, как то, что мне хотелось озвучить. Факты об его собственном романтическом прошлом, которые едва ли знала мама. Факты, которые Джону ужасно стыдно было бы услышать, даже если бы мамы тут не было.

Но я этого не сказала.

Может быть, братско-сестринская связь сильнее, чем я думала.

Или, может, это потому, что я определённо понимала — что бы его ни беспокоило, это не совсем то, что он говорил.

Ну, не только это.

В карих глазах Джона скрывалось больше, чем он был готов выразить прямо сейчас, может, потому, что рядом была мама, может, потому, что он просто не хотел говорить об этом вслух.

Я знала, что Джону не нравился Джейден.

Он не делал из этого секрета.

В конце концов, я заставила их познакомиться, и Джейден тоже не очень-то привязался к Джону. Я знала, что отчасти это могло быть из-за того, что Джейден подслушал, как Джон назвал его сталкером в ту ночь, когда Джон зашёл без предупреждения, чтобы вручить мне подарок на день рождения.

И как бы мне ни нравилось прикидываться дурочкой, я знала, что отчасти претензии Джона правда заключались в том, что он считал Джейдена извращенцем, как он это называл. Зная Джона с его дерьмовыми замашками старшего брата, он думал, что Джейден использует меня.

И ладно, между мной и Джейденом в этом плане происходило что-то странное. Я знала это. Но предположение Джона, что во всём виноват Джейден, действительно разозлило меня.

Возможно, с Джейденом я была другой, чем с другими парнями.

Ну и что? Разве это плохо?

Они все докапывались до меня, когда я не хотела встречаться с парнями, так что я правда не понимала, чего они паникуют сейчас, когда я более-менее открыто встречалась с кем-то конкретным.

Джон должен радоваться за меня. Касс и Джон оба должны быть счастливы за меня. Это первый раз, когда у меня завязалось что-то настоящее… с кем бы то ни было. По сравнению с Касс и большинством моих школьных подруг, это практически делало меня Девой Марией.

Ну, не в плане секса, а в плане парня, по крайней мере.

Более того, я случайно узнала, что у Джона уже было несколько довольно серьёзных сексуальных отношений. Это началось ещё в старшей школе, когда он начал спать со своим первым инструктором по кунг-фу, китайцем по имени Лико. Учитывая, что Джон в то время технически был несовершеннолетним, я не понимала, почему он сейчас бросался обвинениями.

Но прежде всего я знала, что Джон вспоминал мои школьные годы и, намеренно или нет, наказывал меня за них, подвергая сомнению мои суждения сейчас.

Определённо были моменты, когда я желала, чтобы Джон не знал так много обо мне и моей жизни. Определённо были моменты, когда я задавалась вопросом, понимал ли он, как часто он вот так бросает мне в лицо мои признания, осознанно или нет.

Как будто услышав меня, Джон оглянулся и снова впился в меня взглядом.

— Твой послужной список отстой, Эл, — холодно сказал он. — Это не моя вина. С моей стороны не «дерьмово» поднимать этот вопрос, когда я беспокоюсь о тебе.

Значит, он правда думал о старших классах. Отлично.

— Забавно, что ты говоришь, будто это не твоя вина, — сказала я так же холодно. — И всё же тебе всегда удается заставить меня чувствовать, что это моя вина.

— На данный момент я не совсем уверен, что это не так, — пробормотал Джон, крепче скрещивая руки на груди.

Должно быть, у меня было какое-то выражение на лице, потому что, когда Джон вздрогнул, взглянув на меня в этот раз.

Я увидела в нём чувство вины, но только на то время, пока ему требовалось отвести взгляд.

Затем Джон резко поднялся на ноги.

Я недоверчиво проследила за ним взглядом, когда он направился к прихожей и парадной двери фиолетового викторианского дома, где мы оба выросли. Я прикусила губу, чтобы не закричать ему вслед, но не чтобы остановить его, а чтобы отчитать.

Однако я этого не сделала.

Я просто сидела там, почти ошеломлённая.

Большую часть моей жизни Джон был моим лучшим другом. Я также считала Касс своей лучшей подругой, но правда в том, что именно Джон был тем, к кому я обращалась в первую очередь за чем-то серьёзным, и он был первым, с кем я хотела поговорить, когда происходило что-то серьёзное.

Касс была моей подругой, но Джон был чем-то бОльшим. Даже бОльшим, чем просто мой брат.

Джон был моей совестью или что-то типа того.

У нас с ним никогда не было серьёзных разногласий по поводу того, что действительно важно для одного из нас.

Так что да, как бы я ни старалась забыть о том, что Джон ненавидел всю эту историю со мной и Джейденом, я знала, что не смогу забыть. Я действительно не могла забыть. И как бы я ни притворялась, что, по моему мнению, Джон слишком остро реагирует, что он врёт как дышит, что он читает между строк то, чего там не было, я также не могла полностью заставить себя поверить в это.

Я также знала, что не перестану встречаться с Джейденом.

Я знала это, даже не понимая точно, почему.

Глава 11. Микки

Я вошла в клуб, чувствуя себя более стеснительной, чем обычно.

Во многом дело было в одежде

Обычно я не любила мини-платья, и то, в котором я пришла в клуб, было всего на несколько миллиметров длиннее того, что я надела на вечеринку в честь Хэллоуина.

Как бы мне ни было неприятно это признавать, наличие парня — или, по правде говоря, кого-то, с кем я спала на регулярной основе, поскольку мы с Джейденом до сих пор вообще не говорили, кем мы приходились друг другу помимо этого — значительно улучшило мои привычки в уходе за собой.

В частности, это улучшило мой гардероб. А также то, пользовалась ли я косметикой и в каком количестве… и да, мой гардероб.

Я даже носила каблуки.

Они не были безумно высокими, но да… каблуки.

И ладно, они были довольно высокими.

Достаточно высокими, чтобы мне пришлось напоминать себе, как надо ходить, чтобы не выглядеть так, будто мне приходится думать всё время, пока я в них хожу.

Я не считала себя неряхой или чем-то в этом роде, но с тех пор, как я закончила школу, мой стиль в одежде напоминал ретро-артистического панка, а не клубную красотку. А в последнее время, встретив Джейдена, я одевалась именно как клубная красотка.

Честно говоря, я немного радовалась, что Джон не принял моё приглашение. Он бы поиздевался надо мной как минимум из-за одежды, если не из-за чего-то ещё.

Мы помирились после воскресного ужина.

Более или менее.

Джон извинился за то, что ушёл — и за то, что он сказал при маме.

Я сказала ему, что всё в порядке.

Так что, на самом деле, это было скорее перемирие, чем какое-либо реальное разрешение нашего общего дерьма. С тех пор мы перестали говорить о Джейдене, но какая-то извращённая часть меня всё равно продолжала пытаться уговорить Джона пойти куда-нибудь со мной и Джейденом, возможно, чтобы попытаться заставить его смириться с этим.

Я знала, что на самом деле хотела, чтобы Джону понравился Джейден — чтобы они оба действительно понравились друг другу, а не просто потакали мне — но я начинала думать, что это пустые мечты.

Я ещё не знала Джейдена так хорошо, учитывая, что наши «отношения» продолжались всего несколько недель, но я знала Джона.

Я знала, когда он «поддерживал мир», а когда между нами был настоящий мир.

Несмотря на свою дзенскую натуру, Джон был чертовски упрямым.

Он также был тактиком.

Он извинился исключительно в качестве дипломатического и стратегического шага, и я это знала. Вероятно, он сделал это, чтобы я не закрывалась от него и всё равно пришла бы к нему, если бы что-то пошло не так, особенно между мной и Джейденом.

Что, по его мнению, определённо случится.

Я также знала, что он сильно недолюбливал Джейдена, и не только в смысле «я не доверяю этому парню» или даже в смысле «мне не особенно нравится этот парень», несмотря на то, как он пытался говорить за обеденным столом с мамой.

Нет, Джон активно презирал Джейдена.

Это сбивало меня с толку, учитывая, как мало они общались. Это не просто какое-то предубеждение против типа Джейдена. Джейден был по сути хипстером-технарём. Даже если мы иногда подшучивали над этой породой, я точно знала, что Джон дружил точно с такими же парнями, как Джейден.

Чёрт возьми, большинство жителей Сан-Франциско, которым ещё не исполнилось тридцати пяти, были именно такими.

Джон, похоже, также не был заинтересован в том, чтобы узнать Джейдена получше.

Его неприязнь к Джейдену показалась мне почти инстинктивной, как у животного к животному, так что, возможно, это была какая-то мужская штука с тестостероном, которая вибрировала на частоте, доступной только мужчинам.

Я понимала оберегающую часть этого — я действительно понимала.

Раньше я шутила, что у Джона ПТСР из-за того, что он на протяжении многих лет пытался защитить меня от сталкеров. Буквально с тех пор, как я научилась ходить, у меня были проблемы с незнакомыми людьми, которые преследовали меня, были одержимы мной, даже пытались похитить меня.

Мои родители беспокоились об этом. Джон беспокоился об этом. Даже несколько моих учителей беспокоились по этому поводу, хотя никто из них не мог толком объяснить, почему так происходит.

Джон в шутку называл это моим «шармом полнолуния».

(Шутка в том, что полнолуние якобы вызывает обострение у психов, а Элли как постоянное полнолуние этих психов к себе притягивает, — прим)

Но да, на самом деле это было не так уж и смешно.

Суть в том, что я цепляла сталкеров.

На самом деле, некоторые из них даже похищали меня на короткие промежутки времени, когда я была ребёнком. В основном помешанные на религии. И, конечно, парни, учитывая, что я была женщиной моложе шестидесяти, у которой имелись по большей части рабочие дамские части. Иногда я сталкивалась с вещами, которые труднее объяснить, например, с женщиной, которая была убеждена, что я её давно потерянная дочь, которую похитили в детстве.

Даже при всём этом реакция Джона на Джейдена была странной.

Он никогда раньше не испытывал такой мгновенной неприязни к кому-либо, интересующемуся мной.

Джон также не был ревнивым другом/братом.

Я говорю это не в извращённом смысле. Может, мы и не кровные родственники, но Джон на 100 % гей, даже если не считать того, как это странно, когда приёмные братья и сестры испытывают романтические чувства друг к другу. У меня было несколько человек, которые отпускали колкости по поводу того, насколько мы близки, но честно говоря, в основном я считала их идиотами, и я почти уверена, что Джон тоже так думал.

Нет, я скорее имела в виду, что Джон не из тех друзей, которые становятся обиженными и/или мелочными, если я сосредотачиваюсь на ком-то, кроме него. Такое можно было сказать скорее про Касс, чем про Джона. К этому моменту Касс уже ворчала по поводу моей «одержимости» моим новым «мальчиком-игрушкой» и по поводу того, что это отнимало всё её весёлое девчачье времяпрепровождение со мной.

С Джоном всё по-другому.

Джон, похоже, действительно считал Джейдена кем-то вроде хищника.

(Под хищником здесь имеется в виду не хищное животное, а человек, который с каким-либо преступным намерением «охотится» на жертв. То есть, хищником можно назвать и убийцу, и насильника, и педофила, и просто какого-нибудь афериста, — прим)

Или, может, просто не очень хорошим человеком.

Конечно, он мне этого не говорил. Ну, он не говорил этого после нашей ссоры у мамы. Тем не менее, я чувствовала это в нём, иногда настолько ощутимо, что не могла удержаться от раздражения всякий раз, когда пыталась поговорить с ним о нас с Джейденом в принципе.

Так что да… я не удивилась, что Джон не пришёл.

Одёрнув ткань своего платья ниже по бёдрам, я прошла через почти пустой бар, периодически поглядывая на ещё более пустую сцену.

Я знала, что немного опоздала, но мне пришлось подменять часть смены другого официанта, когда этот новый парень, Иван, поздно пришёл в закусочную. К тому времени, когда я примчалась домой, приняла душ и накрасилась, прошло уже двадцать минут после того времени, когда я обещалась быть здесь.

По той же причине я не так уж удивилась, когда услышала, как музыка, транслируемая по каналу, начала затихать ещё до того, как я прошла половину первого этажа. Выключение станции подачи музыки сопровождалось вызывающим содрогание резким звуком включённого микрофона, затрещавшего на сцене.

Взглянув в ту сторону и не замедляя шага, я направилась к бару, решив, что возьму пива, пока буду ждать начала выступления группы Джейдена.

Я не планировала торчать впереди, тем более прямо под его микрофоном и гитарой.

Если быть до конца честной, я даже не была уверена, что Джейден хотел, чтобы я была здесь.

В конце концов, наши отношения были относительно новыми, и он говорил так, будто выступление было не особо важным, практически эффектная репетиция. Группа Джейдена, «Око Моррис», формально даже не была включена в список выступающих. Они играли на разогреве, потому что их басист дружил с парнем, который заказывал концерты.

Джейден шутил, что они были разогревом для разогрева.

Он сказал мне, что я могу прийти, если захочу.

Он, конечно, не возражал против моего прихода.

Тем не менее, я восприняла это в целом как приглашение.

Возможно, я выдавала желаемое за действительное.

Когда я увидела Джейдена и того же басиста, выходящих на сцену вместе со вторым гитаристом, я немного покраснела, осознав, что, вероятно, слишком нарядилась. Все они были одеты в джинсы и — за исключением Джейдена, который надел бледно-голубую рубашку, подходящую к его глазам — на них были футболки и кроссовки, а в волосах немного металлической краски, активирующейся звуком.

Я наблюдала, как они заняли свои позиции, накинули ремни через головы и плечи и проверили инструменты, чтобы убедиться, что они подключены к динамикам. Судя по тому, что рассказывал мне Джейден, они были вроде как наполовину ретро-группой, использующей старомодные звуковые системы для одних вещей и более высокотехнологичные эффекты для других.

Мой взгляд переместился в более тёмные уголки сцены, когда из-за занавеса вышел барабанщик — невысокий круглолицый парень, на вид примерно моего возраста. Он сгорбился на своём табурете, откидывая назад длинные светлые волосы и устраиваясь поудобнее на сиденье, затем вытащил палочки и прочистил горло.

Я видела, как они переглянулись, разговаривая вне зоны действия микрофонов. Джейден взял пробный аккорд, оглядывая толпу и разговаривая со своими товарищами по группе.

Он меня не заметил.

У меня определённо было время выпить пива.

Мои глаза вернулись к осмотру барных стульев.

Было много свободных мест.

Конечно, время раннее, и после Джейдена играло около шести групп, но мне было интересно, беспокоило ли его такое малое количество зрителей. Мне было интересно, беспокоили ли Джейдена скука и незаинтересованность на большинстве лиц, которые я видела. До сих пор большинство посетителей бара даже не взглянули на сцену, несмотря на звуки разогрева гитар и писк старомодного микрофона.

Джейден всегда казался таким уверенным.

Из-за этого действительно трудно сказать, что он думал о подобных вещах.

Я заметила, что несколько девушек поглядывали на него.

Вряд ли это неожиданность. Он объективно был довольно сексуальным.

Тем не менее, это напомнило мне — как будто я нуждалась в напоминании — что если мы с Джейденом продолжим наше «что бы это ни было», то мне, вероятно, придётся иметь дело с изрядным количеством поклонниц. Возможно, мне придётся иметь дело с большим количеством поклонниц, если «Око Моррис» когда-нибудь станет хотя бы умеренно популярным.

Басист сыграл несколько нот, когда я закончила заказывать бутылочное пиво у бармена. Учитывая немноголюдность, я решила просто занять барный стул и потусоваться там, а не изображать из себя подружку-фанатку у сцены.

В любом случае, рабочий день выдался долгим.

Мне действительно нужно было отвлечься, по крайней мере, на некоторое время.

Я со вздохом запрыгнула на табурет. Искренне поблагодарив бармена, когда он принёс мне обратно очень холодное пиво, я бросила немного денег и быстро поднесла бутылку ко рту.

Просто рай.

Я опустила её после нескольких хороших глотков.

Сделав это, я заметила мужчину, который только что вошёл в клуб и теперь направлялся прямо ко мне через главный зал клуба. Я окинула его повторным взглядом и нахмурилась, зная только, что узнала его с первого взгляда, что он каким-то образом попал в поле моего зрения — то ли напомнил мне о чём-то, то ли отозвался в моём мозгу фальшивой нотой.

Мне потребовалась ещё секунда, чтобы разглядеть его лицо.

Затем внезапно картинка сложилась.

Всё моё тело напряглось на добрых пару секунд, прежде чем мой мозг действительно осознал и сложил всё остальное воедино. Как только это произошло… чёрт возьми.

Микки.

Я не видела его больше шести лет.

Я не видела его с тех пор, как он окончил среднюю школу, будучи восемнадцатилетним или девятнадцатилетним старшеклассником, а мне тогда было четырнадцать.

Он выглядел плохо.

В смысле, сейчас он выглядел действительно плохо — вот почему я не узнала его сразу.

Он выглядел как наркоман, или как будто на следующий день после окончания школы он заполз в нору и просто сидел там на корточках в собственной грязи, жрал вредную пищу и ничего не делал, только играл в шутеры от первого лица и кричал на незнакомцев на каналах.

У него было очень много прыщей, хотя ему должно быть двадцать шесть или двадцать семь. Возможно, именно поэтому я сразу подумала о наркотиках. Кроме того, он набрал по меньшей мере 30–35 кг жира и потерял около 20 кг мышц. На нём была растянутая футболка какой-то группы, а волосы были такими жирными, что казались мокрыми. Кроме того, вместо песочно-светлого цвета, который я помнила, он сбрил одну сторону волос, а остальную покрасил в чёрный.

То есть, гот? Я полагаю?

Что бы это ни было, это не улучшило его внешность.

В старших классах он занимался по крайней мере одним видом спорта, разве нет? Не футболом, но я помнила, что он был в той или иной команде. Может быть, борьбой или плаванием.

Я очень, очень не хотела, чтобы он меня видел.

На самом деле, когда я осознала реальность его присутствия здесь, мне просто захотелось убраться отсюда нахер.

Я даже поймала себя на мысли, не позвонить ли мне Джону.

Когда я знала его в прошлом, Микки был в лучшем случае непостоянным, в худшем — психопатически неуравновешенным. Глядя на него сейчас, отмечая усиление злого, полупустого взгляда, который я помнила, теперь на более толстом, бледном лице с постоянной ухмылкой, я изо всех сил пыталась представить, что он, возможно, вырос как личность, по крайней мере, в хорошем направлении.

На протяжении всего моего первого года в старшей школе Микки практически сделал своей жизненной миссией мучить меня.

Всё началось с нашего единственного свидания, когда я была в девятом классе, а Джон в одиннадцатом. С моей стороны было глупо соглашаться на это свидание, но он был популярен, вначале мило со мной обращался, и я была польщена.

К тому же, да, я училась в девятом классе, так что была немного туповата.

Свидание, само собой разумеется, пошло не так, как надо, причём чуть ли не с самого начала. Я просто радовалась, что у меня хватило ума пойти на свидание с ним в компании, а не только с ним одним.

Я ещё больше порадовалась, что за рулём тогда был Джон.

Мы даже не успели добраться до кинотеатра, когда Микки, уже пьяный и дышащий мне в лицо зловонными алкогольными испарениями, попытался трахнуть меня пальцами на заднем сиденье машины Джона, практически сорвав с меня одежду, хотя Касс и Джек сидели прямо рядом с нами.

Когда я взбесилась, он открыто угрожал мне.

Джон с визгом остановил машину так быстро, что я чуть не получила хлыстовую травму шеи.

Мы остановились на обочине автострады, и Джон буквально вышвырнул Микки из машины — и это было ещё до того, как Джон начал заниматься боевыми искусствами, так что я знала, что он взбесился сверх всякой меры. Микки, возможно, всё равно сделал бы ему что-то, но на этот раз Джек вступился и тоже защитил меня, и, очевидно, мистеру Микстеру не нравились его шансы противостоять двоим.

Опять же, это было до того, как Джек начал употреблять, так что в целом он был более хорошим парнем.

Он также был изрядно накачанным и на добрых десять сантиметров выше Микки.

Было много криков. Угроз было больше.

В конце концов, мы все забрались обратно в машину и оставили его там.

Каким бы ужасным ни было это единственное свидание, однако, та ночь оказалась только началом моих проблем с Микки.

После этого он решил, что его новая миссия в жизни — поквитаться со мной за то ужасное зло, которое я ему причинила. Выгнала его из машины, не позволила ему трахнуть меня, поставила его в неловкое положение, отказала ему в чём-либо… Честно говоря, я не знаю, в чём заключалась моя истинная провинность.

В чём бы он ни обвинял меня в своем маленьком примитивном мозгу, он намеревался заставить меня заплатить за это. На самом деле, после того инцидента он, казалось, хотел полностью разрушить мою жизнь — и жизнь Джона, соответственно.

Во-первых, он, естественно, рассказал всем, что мы трахались — в этом ничего удивительного.

На самом деле, он сказал всем, что я позволила ему и его друзьям трахнуть меня, и что я отсосала Джону на глазах у них всех — видимо, так он хотел усилить мою омерзительность, распространяя это на моего приёмного брата.

Сам Микки или кто-то из его приятелей затем взломал мои аккаунты, вероятно, в поисках интимных фотографий или чего-то ещё, что он мог бы попытаться обнародовать.

К счастью, я была не настолько глупа, чтобы хранить какие-либо незаконные изображения даже в своих личных аккаунтах, но он всё равно нашёл переписку между мной, Касс и Джоном, в том числе несколько довольно компрометирующих сообщений о Касс. Он также писал вещи, которые я определённо НЕ писала, и нашёл способы фальсифицировать временные метки и идентификационные данные, чтобы всё выглядело так, будто это написано мной.

Он также создал поддельные обнажённые и сексуальные фотографии меня.

Он распространял всё это по школьной сети, а также на своих «слабоумных каналах». как окрестил их Джон.

Хуже того, он распространил мою личную информацию так далеко и широко, как только мог, и в результате люди на протяжении почти двух лет предлагали мне платный секс, даже после того, как я трижды меняла свой номер, а Микки уже давно закончил школу.

На Джона набросились и избили.

Три раза.

Нет… четыре раза.

Один раз был настолько плох, что ему пришлось провести ночь в больнице.

Мы никогда не могли доказать, что это дело рук Микки, так как нападавшие были в масках и не разговаривали, но я знала, что это был он, и Джон тоже знал.

Травля за ориентацию, которой Джон уже подвергался в том году, усилилась — так сильно, что я чувствовала себя полным дерьмом, хотя Джон ни разу не обвинил в этом меня. В любом случае, я практически ничего не могла с этим поделать.

В конце концов, всё стало настолько плохо, что Джон начал посещать занятия боевыми искусствами.

Парни даже заявлялись в дом моих родителей, включая тот период, когда папа болел, а мама была морально разбита, чёрт возьми.

Я никогда не видела папу таким злым, даже несмотря на то, насколько он был болен. Он хотел, чтобы Микки посадили в тюрьму, но поскольку никто не мог поймать его с поличным за незаконные деяния, мы мало что могли сделать. Нам всем просто приходилось это терпеть.

Но да, если назвать одну причину, по которой я никогда не ходила на свидания в старшей школе…

Микки.

Микки был этой причиной.

Даже сейчас, как бы это ни приводило в бешенство, когда я увидела его, выглядящего ещё более страшным и нездоровым, чем я помнила по тем временам, я немного съёжилась на своём барном стуле, чертовски надеясь, что он не оглянется, и ещё более горячо надеясь, что если он это сделает, то не узнает меня. Мне было интересно, узнает ли, особенно когда я в мини-платье, с макияжем и на каблуках.

Отчасти моё отвращение к более стандартной девчачьей одежде в прошлом, особенно к сексуальной одежде, также проистекало непосредственно из ситуации с Микки. Учитывая, что я получала отвратительные предложения даже в джинсах, армейских ботинках и толстовке с капюшоном, я не могу представить, какими были бы мои старшие классы, если бы я одевалась как многие мои подруги, особенно Касс.

Когда я увидела, что Микки направляется ближе к бару, я приняла поспешное решение.

К чёрту гордость. Сумасшествию было наплевать на гордость.

Мне нужно увернуться от этого. Мне нужно увернуться от этого сейчас, пока я снова не попала в поле зрения этого психа, и он не вспомнил, какими весёлыми были его попытки разрушить мою жизнь.

Я пойду в туалет.

Я знала, что не смогу прятаться там всю ночь, но я могла, по крайней мере, воспользоваться гарнитурой, чтобы позвонить Джону. Я не хотела портить ему вечер, но, честно говоря, я ни за что не останусь здесь с Микки в толпе и Бог знает со сколькими его чокнутыми друзьями.

Микки всегда был компанейским парнем. Он ни за что не пришёл бы сюда один.

Мне просто придётся посмотреть группу Джейдена как-нибудь в другой раз.

Вдобавок ко всем миллионам других причин, по которым я не хотела быть здесь прямо сейчас, было слишком рано знакомить Джейдена с этой стороной меня.

Слиииишком, слиииишком рано.

Если у нас с Джейденом вообще был хоть какой-то шанс на настоящие отношения, моему безумию полнолуния придётся нешуточно подождать — как минимум, несколько месяцев.

Двигаясь медленно, чтобы не привлекать внимания, я случайно взглянула в ту сторону, где в последний раз видела Микки, чтобы знать, в какую сторону идти, чтобы не попасть в поле его зрения.

К сожалению, я уже опоздала.

Я обнаружила его прислонившимся к стойке примерно в трёх метрах от меня, и когда я подняла взгляд, он уже смотрел мне прямо в лицо. Увидев выражение его глаз и улыбку, перебившую постоянную ухмылку на его мясистых губах, я вздрогнула.

Я ничего не могла с собой поделать.

Ага. Он определённо узнал меня. Он определённо вспомнил меня.

Я наблюдала, как он разглядывал платье, которое на мне надето, а потом его взгляд вернулся к моему лицу, и эта жуткая ухмылка стала ещё шире.

Бл*дь. Мне нужно убираться отсюда. Сейчас же.

Слишком поздно втягивать Джона во всё это.

Соскользнув с барного стула, я была потрясена, когда моё равновесие резко пошатнулось.

Я рефлекторно схватилась за край стойки, пытаясь удержаться на ногах, но мои колени подогнулись, и я рухнула прямо на пол.

Я обнаружила, что стою на четвереньках у основания барного стула, и я даже не поняла, что произошло. Оказавшись там, я могла держаться только на трясущихся руках. Я изо всех сил упиралась пальцами в пол, хватая ртом воздух, пытаясь привести в порядок свои мысли.

Одна и та же мысль повторялась снова и снова.

Я хотела встать.

Я должна была встать.

Я услышала голоса рядом со мной, почувствовала руки, некоторые из них пытались поднять меня на ноги.

Я слышала голоса, которые, возможно, звучали у меня в голове.

Некоторые из них были обеспокоенными, некоторые развратными, некоторые забавляющимися.

Я чувствовала взгляды, смотрящие на мою задницу под короткой юбкой. Некоторые уставились на мою грудь, пока я опиралась на ладони. Одному человеку я показалась знакомой. Как минимум один человек беспокоился, что у меня случилась передозировка. Другие не хотели подходить слишком близко, потому что думали, что меня может стошнить.

Все они решили, что я пьяна.

Они все подумали, что я напилась до одури.

Хотя я выпила всего половину бутылки пива.

Я изо всех сил пыталась сказать им это, заставить их услышать меня, но мой язык превратился в мёртвый комок во рту. Я не могла говорить.

Ещё через несколько секунд моё зрение начало расплываться по-настоящему.

Меня охватил ужас, выбросив адреналин в кровь.

Я была близка к обмороку. Я знала признаки. Я уже знала, что не смогу это остановить. Я вот-вот потеряю сознание, и Микки был здесь. Он убьёт меня. Ну, или он наконец-то получит то групповое изнасилование, о котором всем рассказывал.

Я схватилась за серебристую ножку барного стула, пытаясь подтянуться, используя выброс адреналина, чтобы попытаться выбраться отсюда, прежде чем потеряю сознание по-настоящему.

Я не смогла.

Моя рука соскользнула с хромированного покрытия. Я не могла найти опору, мои пальцы не могли ухватиться достаточно крепко. Перед глазами всё плыло. Я не могла пошевелить ногами. Перед глазами плясали пятна. У меня болел живот. Я тихо всхлипнула, задыхаясь, пытаясь заговорить. Я силилась закричать, попросить о помощи, умолять их не позволять Микки забрать меня. Я едва могла втягивать воздух. Грудь болела от усилий, губы двигались безрезультатно, вне моего контроля.

Сердце бешено колотилось в груди.

Теперь я не чувствовала ничего, кроме ужаса, чистого ужаса и паники.

Где-то в этот момент мне удалось поднять глаза…

Микки стоял там, ухмыляясь мне сверху вниз.

Он наклонился надо мной, и я ничего не могла сделать, чтобы уклониться от него. Я наблюдала, как он наклоняется всё ближе и ближе, расталкивая нескольких других, чтобы убрать их с дороги. Я видела, как шевелятся его губы. Я видела, как он что-то говорит им, заверяя их, что разберётся с этим, что он знает меня. Последнюю часть я скорее почувствовала, чем услышала.

Мои уши, похоже, тоже больше не работали.

Я пыталась протестовать…

Где-то в процессе я проиграла битву.

Всё потемнело ещё до того, как моя голова коснулась пола.

Глава 12. Акт секса

Вэш был прав. Он позволял этому продолжаться слишком долго.

Он позволял этому продолжаться слишком, слишком долго.

Ревик подавил ещё один сильный приступ боли разделения, издав более тяжёлый стон, входя сильнее и глубже в женщину-видящую под ним на металлическом столе.

Он ещё держался на ногах… с трудом. Он чувствовал себя одурманенным светом, наполовину галлюцинируя от него. Он едва осознавал, где находится.

Теперь все света смешивались, притягивая его с разных сторон, почти вызывая физическую тошноту: его собственный свет, свет женщины, внутри которой находился его член, свет видящих, наблюдавших за этим с главного этажа.

Когда его впервые вывели, все ахнули.

У Ревика сложилось впечатление, что большинство видящих, которые пришли сюда с единственной целью увидеть его, наполовину ожидали увидеть подделку, какого-нибудь самозванца. Однако, по крайней мере, один видящий в аудитории узнал его физически. Другие знали его свет, который Торек велел Ревику оставить открытым, чтобы они могли осмотреть его сами, чтобы они могли идентифицировать его таким образом, в случае, если они не знали его лица или внешности.

Затем Ревик снял с себя рубашку.

Вздохи вернулись, в сочетании с удивлённым бормотанием и даже несколькими возгласами на прекси. Татуировка с мечом и солнцем, которая покрывала большую часть верхней части спины Ревика, возможно, вызвала часть таких реакций, но не все.

Дело было в шрамах.

Ревик тоже почувствовал шок Торека.

Затем он ощутил от другого мужчины-видящего что-то вроде наполовину подавляемого возбуждения.

«Gaos, брат… — послал ему Торек. — Жаль, что ты не сказал мне. Я мог бы запросить ещё больше, если бы знал. Чёрт, я бы сделал это центральным элементом представления…»

Ревик хмуро посмотрел на него, но ничего не сказал.

По правде говоря, он стеснялся своих шрамов.

Он также стеснялся татуировки с мечом и солнцем — и татуировки со Священным Писанием, которая проходила по его бицепсу символами старого прекси — хотя и по другим причинам. Существовало церемониальное расположение религиозных татуировок видящих, где каждая часть тела имела определённое значение в комментариях к мифам о видящих.

Согласно традиции, у Ревика его татуировка располагалась «в неправильном месте».

В результате он оскорбил религиозных видящих размещением своих татуировок, которые часто воспринимались как «неуважительные» и как минимум в одном случае «намеренно богохульные».

Он ввязывался в драки из-за своих татуировок.

Это одна из причин, по которой он не обнажал торс перед незнакомцами. Он не показывал спину даже случайным сексуальным партнёрам.

Ну, татуировки были одной из причин. Второй были шрамы.

Шрамы — это более сложная тема.

Обычно у видящих не бывало шрамов.

Тот факт, что спина Ревика представляла собой топографию шрамов, большинство из которых явно были старыми, восходящими к его детству, делал его более чем любопытным для видящих. Чтобы у видящего сохранились постоянные рубцы, как у Ревика, повреждения должны быть сильными… и, как правило, повторяться снова и снова, до тех пор, пока кожа больше не сможет регенерировать вовремя, чтобы стереть следы повреждения.

Сочетание шрамов и татуировок делало обнажённую спину Ревика шокирующим зрелищем для среднестатистического видящего — особенно для среднестатистического религиозного видящего, особенно для тех, кто читал на старом прекси и знал, что означают строки на руке Ревика.

Здесь, где его настоящая личность также была выставлена на всеобщее обозрение впервые с тех пор, как он дезертировал из Шулеров, совокупный эффект послал электрический разряд сквозь свет наблюдавших видящих. Как только Ревик снял рубашку и Торек заставил его повернуться так, чтобы его спина была видна толпе, вся энергетика выкрашенной в чёрный цвет комнаты без окон под клубом Торека изменилась.

Ревик не помнил, как у него появились шрамы.

Он также не помнил, как делал татуировки.

Он понятия не имел, почему разместил эти татуировки там, где они у него были, почему он так нагло пренебрёг обычаем, причем из-за чего-то, казалось бы, столь странного и — в случае с надписью на его руке — граничащего с эзотерикой, учитывая возраст надписи и неясное происхождение комментария.

В любом случае, Ревик привык к тому, что его обнажённый торс вызывал реакцию.

Он просто не мог вспомнить время, когда он и его физические особенности демонстрировались так публично, тем более под его настоящим именем. Он ещё даже не полностью свыкся со своей новой личностью — Перебежчика.

Независимо от собственных чувств Ревика по этому поводу, толпа была заворожена им.

Их восхищение только возросло, когда Торек начал своё шоу.

После этого высокий, золотоглазый видящий работал с ним в течение нескольких часов.

Он обхаживал его несколькими видами плетей, тростью, ремнём — в конце концов, оставив на нём синяки и кровоточащие раны — затем, прежде чем Ревик смог прийти в себя или хотя бы отдышаться, Торек вывел первых женщин-видящих.

Это было больше часа назад.

Первая просто отсосала ему.

Теперь, со второй женщиной, Торек приказал Ревику трахнуть её с шипом, вскоре после того, как она вышла на сцену.

Член Ревика был рад услужить.

Боль, казалось, никогда не действовала на него так, как на многих видящих и людей, возможно, отчасти из-за какой-то истории, скрывавшейся за этими шрамами. Какой бы ни была причина, в тот момент испытываемая им боль гораздо больше походила на удовольствие, чем на что-либо, что мешало ему получать удовольствие. Его спина адски болела, но это была приятная, пульсирующая боль.

Свет Ревика был более открытым, чем он мог припомнить за последние месяцы.

Может быть, даже годы.

Может быть, со времен Даледжема.

Эта мысль заставила его свет сильно вздрогнуть, снова обернуться его вокруг тела.

Почувствовав реакцию Торека откуда-то сзади, Ревик напрягся, наполовину ожидая ещё одного удара, но женщина под ним вскрикнула, прося его… Gaos. Она хотела, чтобы он открылся.

Она действительно хотела его в этот момент.

Он обнаружил, что открывается ей, почти не принимая решения.

Когда он это сделал, её пальцы впились ему в спину, вызвав ещё один молниеносный удар физической боли, заставивший его тяжело вздохнуть. Он почувствовал ещё одну волну световой боли от видящих под сценой, а видящая под ним закричала, используя его имя.

Зрители отреагировали на то, как она говорила с ним, и на боль, исходящую от её света.

Ей нравился его член. Ей нравилось, как он им пользовался, и они тоже это чувствовали.

От ощущения того, как эти света впиваются в него, его боль усилилась, что вызвало зеркальный, усиливающий эффект у наблюдающих видящих. Их боль становилась всё сильнее, проникая в него подобно жидкому теплу, омывая его насквозь, заставляя его колени слабеть.

Гнев, который он чувствовал от членов этой аудитории, тоже усилился.

Не просто гнев — ненависть.

Некоторые из них определённо пришли сюда, чтобы увидеть, как ему надерут задницу.

Они заплатили деньги, чтобы увидеть это, смотреть, как ему будет больно, может быть, даже в надежде, что они смогут стать причиной этой боли. Ревик знал это, когда приходил, но почему-то в тот момент это его не беспокоило. Это казалось почти правильным. В некотором смысле это была своего рода епитимья.

По крайней мере, это казалось заслуженным.

Не отпущение грехов, вовсе не близкое в плане окончательного прощения. Скорее, потом он получит на один кармический удар меньше.

Эти полные ненависти глаза уставились на него сейчас.

Одна пара глаз возле сцены привлекала взгляд и свет Ревика.

Ярко-синие. Наполненные яростью, бессилием и ненавистью, как будто он знал Ревика лично. Как будто Ревик причинил ему вред лично и намеренно.

Такие видящие, как он — как тот, с голубыми глазами и нацистским шрамом на лице, который смотрел на него сейчас — они хотели, чтобы Ревик был наказан. Они хотели, чтобы он заплатил за свои преступления. Они хотели, чтобы он пострадал за то, что он сделал.

Они знали слухи об его времени в Шулерах.

Они знали слухи об его времени с нацистами до этого.

Они знали, что Шулеры участвовали во Второй мировой войне, во Вьетнаме, в Афганистане, в Южной Америке, в России, в Турции, в Узбекистане, на Филиппинах, в Корее, в Йемене, в Африке. Они слышали шепотки о том, что имя Ревика связано со многими из этих мест, со многими из этих зверств, со многими видящими, которые были схвачены, проданы и убиты.

Они знали, что Шулеры — и Галейт, лидер Шулеров — частично, если не полностью, ответственны за Мировой Суд, за систему обязательной регистрации видящих, кодексы видящих, Закон о защите людей, классификацию видящих как оружия в соответствии с Женевской конвенцией, легализацию рабства под прикрытием контроля их способностей.

Они знали, что Ревик был правой рукой Галейта на протяжении десятилетий.

Они знали, что Ревик, вероятно, помогал разрабатывать те самые механизмы контроля видящих.

Они слышали о лабораториях, тюремных лагерях, органических машинах, ошейниках, детях, похищенных ночью, массовых убийствах в горах Азии, рейдах на школы видящих в Китае и Сиккиме, Северной Индии и Пакистане.

Ревика не было во всех этих местах.

Он не знал всех этих людей.

Он не помнил, как разрабатывал эти механизмы пыток, смерти и контроля.

Ревик никогда не делал таких нацистских надрезов на лицах своих братьев или сестёр. У него остались воспоминания о пребывании в этих лагерях во время Второй мировой войны, но он не помнил, чтобы сам когда-либо держал в руках один из этих ножей.

Но он помнил, что видел, как это делалось, когда выдавал себя за человека.

Это делалось прямо у него на глазах, и Ревик ничего не предпринял.

Он ничего не сказал.

Кровь и Честь.

Возможно, им это было нужно. Людям, которым он причинил боль.

Возможно, Ревику это тоже было нужно.

Торек раскусил его — чертовски быстрее, чем Ревик мог ожидать.

Ну, Торек раскусил его как минимум частично. Он поразительно быстро понял, что Ревик питает слабость к определённым физическим типажам, таким как темноволосая женщина, внутри которой в данный момент находился его член. Её сине-зелёные глаза наблюдали за ним, её свет с возрастающей интенсивностью посылал в его тело импульсы боли.

Ревик тоже старался контролировать это…

Он почувствовал ещё один резкий, явно предупреждающий импульс от Торека. С помощью этого единственного импульса другой мужчина предельно ясно дал понять, что изобьёт его снова, и жёстко, если Ревик начнёт закрывать свой свет. Он ясно дал понять, что Ревику это избиение никоим образом не понравится.

Ревик почувствовал, что его боль усиливается, поскольку Торек продолжал посылать ему вспышки образов о том, чего он хотел от Ревика, о том, что он сделает, если не получит этого.

Он тихо ахнул.

В то же мгновение свет Ревика переместился к свету Элли.

Его свет отправился быстро, одержимо, казалось бы, неподвластно его контролю.

Так же одержимо он вплёлся в её свет, притягивая её к нему.

Его боль резко усилилась, прежде чем он смог остановить себя.

Он застонал, когда почувствовал её там, на мгновение потеряв контроль. Потеря контроля не помогла ему ослабить хватку на ней. Потеря контроля сделала всё только хуже, рассеивая его свет прочь от его тела, где он мгновенно потянулся к ней в Барьерном пространстве.

На мгновение он потерялся. Он чувствовал, что она открыта для него на другом конце мира. Казалось, она хотела, чтобы он был рядом. Бл*дь. Ему казалось, что она тянет его за собой, просит его… просит о нём.

«Иди сюда… Помоги мне… пожалуйста… Помоги мне…»

Он издал стон, который был почти криком.

Часть его вплеталась в неё, цепляясь, словно за саму жизнь.

Он попытался отстраниться, выйти из её света, прежде чем…

Перед его глазами замелькали образы.

Он потерял контроль над оргазмом, на грани которого пребывал, над тем, что Торек заставил его сдерживать, как угрозами, так и с помощью своего света. На какое-то долгое мгновение Ревик завис там, подвешенный в тишине, в безвременном вакууме, где информация обрушивалась на него плотно упакованными, сложными мыслительными кластерами.

Он старался не отставать, впитывать то, что ударяло по высшим структурам его света. В течение этих нескольких секунд он мог только воспринимать их, и его разум оцепенел, пока он пытался понять, что она посылала ему, что ударяло по нему в темноте.

Часть его с благоговением наблюдала за процессом.

Это была Элли? Gaos i'thir li'dare. Одна лишь структура, сложность света. Как, бл*дь, она это делала? Откуда она вообще знала, как…

Изображения перестроились.

Он уставился вверх, осознавая, что эти плотно упакованные структуры распаковываются внутри его света, взрываясь потоком информации и образов.

Как только это произошло, он понял.

Он точно знал, что, бл*дь, он видит.

По нему прокатилась рябь боли.

На этот раз не секс-боли. Настоящей боли.

Боли и шок. Больше, чем он поначалу мог осмыслить.

Он громко застонал, но опять же, это было не от секса.

Затем его охватила полномасштабная паника.

Эта паника пришла на смену его шоку, и его пальцы вцепились в волосы женщины под ним, на этот раз не для того, чтобы подбодрить её, а чтобы отстраниться от неё. Она подняла на него взгляд с того места, где целовала его шею и плечо, её сине-зелёные глаза расширились от замешательства. Это замешательство быстро переросло в страх, когда она почувствовала, что исходит от его света.

«Брат… что ты делаешь? Что случилось?»

Он не ответил ей.

Он начал выходить из неё, всё ещё почти ослепший от всего, что посылала Элли.

Однако его шип выдвинулся полностью, и женщина под ним испуганно ахнула, обхватив его за талию, чтобы удержать внутри. Он сопротивлялся ей, одна его рука всё ещё была в её волосах, другая обхватила её запястье, где она держала его.

— Отпусти! — выдохнул он и сильнее дёрнул её за волосы. — Отпусти, чёрт возьми! Сейчас же!

Она отпустила его.

Ревик полностью вышел из неё и издал ещё один низкий стон, почти неподвластный его контролю, но он не прекратил отстраняться. Он знал, что причинил ей боль, делая это. Hirik, или твёрдая часть его члена, был слишком удлинённым, чтобы не причинить ей боль.

Он с самого детства не поступал так с женщиной, будь то видящая или человечка.

— Прости, — прохрипел Ревик.

Он с трудом поднялся на ноги, чуть не споткнувшись, когда оттолкнулся от стола.

Тем не менее, он уже застёгивал штаны, двигаясь рывками, силясь сойти со сцены. Он прошёл большую часть пути, когда Торек встал у него на пути. Мускулистый видящий схватил его за руку, глядя ему в лицо с нулевым компромиссом в выражении лица.

— Брат, куда, бл*дь, ты собрался? — зашипел он.

В его голосе звучало скорее недоверие, чем гнев.

Ревик поймал себя на том, что внезапно вспомнил об их аудитории, впервые с тех пор, как Элли послала ему тот плотный поток света… несмотря на интенсивность потоков света, которые всё ещё обвивались вокруг него. Бл*дь, теперь он мог чувствовать её запах. Он чувствовал, как она тянет его за собой, умоляет, и какая-то часть его едва могла справиться с этим без крика.

Несмотря на это, пока боль продолжала пульсировать и выходить из него беспорядочными вспышками, его взгляд метнулся к тому тёмному пространству сразу за краями освещённой сцены.

Теперь он чувствовал, что толпа наблюдает за ним. Он также чувствовал, как они притягивают его.

Он чувствовал, что некоторые из них тоже чувствуют Элли.

Осознание этого подтолкнуло его свет от агрессии к открытому насилию.

Ему нужно было убираться отсюда на хрен.

К чёрту все попытки уговорить.

Он чувствовал тех в толпе, кто всё ещё ненавидел его, даже боялся.

Он чувствовал, что они всё ещё ненавидят его, наблюдая за ним и Тореком в конце сцены. Все они, независимо от их чувств к Ревику или причин, по которым они пришли сюда, чувствовали себя сбитыми с толку, не понимали, было ли это частью шоу.

После того, как Торек закончил избивать его в первый раз, некоторые из них хотели его, несмотря на свою ненависть к нему.

Они, по крайней мере, хотели посмотреть, как он кончает.

Те же самые видящие сейчас чувствовали себя наиболее сбитыми с толку, как будто пробуждаясь от транса — но динамика группового света, как правило, склонна влиять так на видящих, независимо от их личных чувств. Ревик мог вспомнить, как хотел людей, к которым он ни за что на свете никогда бы не прикоснулся при нормальных обстоятельствах, но из-за усиления света в ситуации группового секса с другими видящими он хотел их.

Он знал, что это ничего не значило с точки зрения их чувств к нему.

Во всяком случае, замешательство и отвращение, вызванные их реакциями, усилит их ненависть к нему, их желание причинить ему боль станет ещё сильнее.

Однако они ещё не дошли до такого состояния.

Прямо сейчас они всё ещё хотели увидеть то, ради чего пришли сюда, за что заплатили. Эти разгневанные видящие хотели увидеть, как Ревик кончит — либо с женщиной, либо с кем-то ещё, кого Торек намеревался использовать против него, теперь, когда он смягчил свет Ревика.

Даже голубоглазый видящий с нацистским шрамом сейчас хотел этого.

Дело в том, что Ревик значительно усилил враждебность толпы, даже за те несколько секунд молчания, когда он стоял рядом с Тореком на одном конце сцены.

Ревик уставился на эту толпу, будучи на мгновение парализованным, сбитым с толку темнотой, окружавшей то место, где он стоял под яркими огнями сцены. Даже в этом параличе он почувствовал, как Элли обвилась вокруг него, притягивая к себе. Он чувствовал это так осязаемо, будто она физически присутствовала здесь, обвившись вокруг него каким-то образом, что заставляло его пальцы сжиматься и разжиматься, пытаясь схватить её невидимые пальцы, пытаясь удержать её.

Затем, моргнув, он почувствовал, как его разум снова включился, на этот раз по-настоящему.

Как только это произошло, ещё один приступ страха пронзил его тело — вместе с приливом адреналина, который снова затуманил его разум.

— Отпусти меня, — прорычал он, выдёргивая руку из пальцев Торека. — Сделка расторгнута.

— Я уже заплатил тебе, брат, — напомнил ему Торек.

— Ты получишь свои деньги обратно, — рявкнул Ревик. — Все до последнего гребаного пенса. А теперь отпусти меня, пока я не причинил тебе боль в ответ, брат. Почему-то я думаю, что тебе это понравится меньше.

На этот раз Торек почти не колебался, прежде чем отпустить руку Ревика.

— В чём дело? — спросил он приглушённым голосом. — Что случилось?

Ревик закончил застёгивать ремень, пытаясь контролировать свой свет.

— У тебя есть место, откуда я мог бы совершить прыжок? — спросил он.

Торек снова поколебался.

На его красивом лице промелькнуло замешательство.

Ревик также почувствовал боль, как будто другой видящий всё ещё приходил в себя после того, что они делали, может быть, даже тяжелее, чем сам Ревик. Ревик боролся с желанием ударить другого мужчину или, может быть, просто встряхнуть его.

Прежде чем Ревик успел снова накричать на него, Торек внезапно пришёл в себя.

В тот момент, когда его золотистые глаза прояснились, он кивнул.

Один раз. Решительно.

Свет Торека изменился за те же секунды, став более жёстким, похожим на разведчика.

— Да. Я отведу тебя, — он мотнул головой в сторону. — Следуй за мной, брат.

Должно быть, он тоже что-то послал женщине своим светом, потому что Ревик взглянул, как она слезла со стола, всё ещё обнажённая, затем подняла руки и обратилась к толпе, которая начала роптать и бормотать своё неодобрение по поводу прерывания шоу.

Ревик не стал задерживаться, чтобы послушать.

Он последовал за Тореком со сцены, даже не потрудившись перед уходом взять свою рубашку со стула.

Глава 13. Беспомощный

Торек отвёл его в одну из задних комнат.

Он указал на высокую кровать, но Ревик уже направлялся к ней, проверяя конструкцию в комнате, пока укладывал своё тело. Он вытянулся, морщась от следов на спине, и только тогда понял, что оставил гарнитуру в кармане рубашки, всё ещё висевшей на стуле на той сцене.