Страж

Он использует свой свет, чтобы запечатлеть всё, что произошло.

В любом случае, он не должен был использовать технику для записи своих прыжков с Элисон.

— Конструкция здесь безопасна? — спросил Ревик.

— Да, — подтвердил Торек, кивнув один раз в манере видящих. — У нас здесь правительственные чиновники, брат. Дипломаты. Мы не можем позволить себе не иметь безопасности во всех отношениях.

— Ваши люди следят за конструкцией? — уточнил Ревик, поворачивая голову.

— Нет.

— Ты уверен? — потребовал Ревик. — У меня не может быть никаких записей этого…

— Я абсолютно уверен, брат. Не волнуйся, — Торек колебался. — Тебе нужна пара?

Ревик поднял глаза, только тогда по-настоящему заметив, что видящий остался в комнате, задержавшись у двери.

Ревик почти не колебался.

— Нет, — сказал он. — Убирайся отсюда на хрен, — поколебавшись, он добавил. — Пожалуйста… и спасибо тебе. Я верну тебе деньги, как только выйду. И ещё за пользование комнатой.

Однако Торек отмахнулся от этого, и в его золотистых глазах появилось напряжение.

— Ты отработаешь это, — сказал он ему. — Мне не нужны наличные, брат.

Вспышка боли, исходящая от Торека, достигла света Ревика в достаточной мере, чтобы напугать его.

Ревик также не стал зацикливаться на этом.

К тому времени он уже ознакомился с основами конструкции, отметил отсутствие записывающих устройств — по крайней мере, тех, которые он мог почувствовать, если, конечно, он почувствовал бы их все, учитывая, кем и чем был Торек — и точно определил её физическое местоположение.

Он не стал ждать.

Он прыгнул.

***

Боль живёт там для него…

Она с силой поражает его в тот момент, когда он оказывается в том другом месте.

На мгновение он вынужден справляться с этой болью.

Он не делает паузы в своей работе, чтобы разобраться с болью.

Он разделяет свой разум, назначая задачи из какой-то более высокой, ясной, бесстрастной части себя, части, которая внезапно переключается в режим военной разведки, рассматривая ситуацию с этой более высокой точки зрения и оценивая её соответствующим образом.

Он расщепляет своё сознание ещё до того, как совершает свой первый прыжок.

Первое отделение или ветвь ищет её брата Джона, используя какую-то меньшую, но одинаково сфокусированную часть его света. Однако Ревик почти не сосредотачивает на этом внимание своего сознательного разума.

Его сознательный разум сфокусирован исключительно на том, чтобы найти её, определить её местонахождение в физическом мире.

Он чувствует её повсюду вокруг себя.

Он чувствует её интенсивно, отвлекающе, раздражающе — и, кажется, ещё сильнее в тот момент, когда покидает своё тело.

С другой стороны, он всегда чувствует её.

Он чувствует её независимо от того, где он сейчас находится. Он чувствует её в тот момент, когда какая-то часть его света тянется к ней. Он чувствует её, когда его свет не тянется к ней — постоянное присутствие в глубине его сознания, на фоне его света.

Иногда он клянётся, что чувствует её, потому что она тянется к нему.

Но он никогда не чувствовал этого так сильно, как в этот день.

По всем этим причинам ему не нужно искать её свет.

Он чувствует её. Проблема не в том, чтобы чувствовать её.

Кажется, он просто не может получить о ней никакой информации в физическом мире, по крайней мере, никакой конкретной, неопровержимой. Это что-то новенькое. Обычно он может найти её и таким образом. Это требует некоторой концентрации, но обычно занимает очень мало времени. Более того, кажется, что это с каждым разом требует всё меньше и меньше концентрации и времени.

Однако сегодня он не может её увидеть.

Он не может её найти.

Когда ему не удаётся извлечь из её разума много полезной информации, он переключает частоты, пытаясь использовать полу-пространственный слой её aleimi-света, чтобы найти её тело в физическом мире. Это он начал делать ещё до того, как выгнал Торека из маленькой комнаты для секса.

Ещё до того, как он прыгнул, он искал её.

Это всё равно занимает больше времени, чем обычно. Это занимает слишком много времени.

Тем не менее, он находит её.

Она там, где он видел её мельком, когда был на той сцене.

Она на том же месте, но теперь у него есть нечто большее, чем визуальное сопровождение.

У него есть имя, конкретное местоположение, которое он может отследить, практически координаты GPS.

Он разделяет другую часть своего света и разума, чтобы отобразить этот аспект вещей, опять же, не вкладывая в задачу большую часть своего сознательного разума, но распределяя её из этой высшей, более директивной части своего света. В конце концов, всё, что имеет значение — это она, и она именно там, где она сама показала ему в этом наборе упакованных, сложных образов, информации, воспоминаний, просьб, криков о помощи, страхов…

Сейчас её держат люди.

Люди вытаскивают её из бара.

Часть разума Ревика до сих пор прокручивает в голове всё, что показала ему Элли, эмоции, которыми она поделилась, воспоминания, понимание.

Основная часть его концентрации по-прежнему сосредоточена на сцене в баре.

Эта часть его разума сейчас сфокусирована как лазер, пребывает в полномасштабном военном режиме.

Он видит знакомое лицо, когда сканирует толпу, просматривая каждое лицо и тело, достаточно близкие к ней, чтобы представлять угрозу. Он чувствует свет человеческого мужчины, с которым ему приходилось иметь дело раньше. Человеческий червяк сейчас старше, толще, его свет слабее, чем помнит Ревик, а ведь свет человека даже в те ранние годы был не лучшим.

После окончания школы гнев этого человека замкнулся сам на себе.

Это превратило его из мелочного, самовлюблённого и наглого человека в кого-то более агрессивного, озлобленного, более радикализированного, более жестокого. Где-то за эти прошедшие годы Микки решил, что его обиды носят политический характер, что они содержат в себе какой-то более масштабный смысл. Он тратит свое время на поиски единомышленников, столь же жестоких и исполненных ненависти людей, чтобы поддержать свою новую «идеологию», которая, похоже, состоит в том, чтобы видеть себя жертвой сил, находящихся вне его контроля.

Ревик получает кадры из жизни человека.

Он также бесстрастно каталогизирует их, но его губы кривятся от отвращения.

Элли даёт ему некоторые из этих кадров, предположительно из-за её близости к его свету.

Ревик снова отделяет часть своего света, чтобы собрать информацию о человеке.

Он снова фокусируется на Элисон, на её свете… и когда он это делает, он видит лазейку.

Сначала Ревик вплетается в свет мужчины.

Он подумывает о том, чтобы вырубить человека, колеблется, стоит ли сделать это сейчас или подождать, пока Микки не окажется вне поля зрения общественности, вдали от наблюдения, наедине с ней.

Он мог бы подтолкнуть человека забраться в тёмный угол парковки… но это оставило бы её уязвимой и, возможно, поставило бы в положение, когда Ревику пришлось бы вырубить множество людей, и этого окажется достаточно, чтобы его действия заметили.

Достаточно, чтобы привлечь к ней внимание.

Достаточно, чтобы привлечь к ней неправильное внимание.

На парковке также может быть наблюдение.

Он мог попытаться взять под контроль разум человека, заставить его вообще выйти из бара, вырубить его в машине.

Однако внутри бара обстановка уже накалилась.

Учитывая это, а также наркотики, которые Ревик чувствовал в организме человека, потребовался бы сильный толчок, чтобы заставить Микки уйти — такой толчок, который более или менее завладел бы разумом человека. Такого рода толчок мог быть замечен. Более того, наркотики в лучшем случае делали эту затею сомнительной.

Если бы глаза Микки внезапно затуманились и он вышел из бара, учитывая, что в данный момент он настаивал на том, что ему нужно отвезти Элли в больницу, люди там бы заметили. Они определённо подумали бы, что это странно.

Возможно, они не смогут связать воедино, почему это странно или что это значило, но сотрудники СКАРБ, которым поручено отслеживать мятежных видящих, смогут сообразить. Если они сочтут это аномалией, они могут присмотреться внимательнее и просмотреть записи с камер наблюдения.

Ревик мог бы сосредоточиться на использовании Джона. Он мог бы подтолкнуть Джона к поискам её, но это тоже было чертовски рискованно и могло подвергнуть Элли ещё большей опасности. Даже если Ревик внедрил её местоположение в мысли Джона, Джону всё равно потребовалось бы некоторое время, чтобы решить действовать на основании этих сведений, а затем физически добраться до того места, где находилась Элли. Джон умён, что иногда не являлось преимуществом. Он бы предположил, что слишком остро реагирует, и логически рассудил, что с Элли наверняка всё в порядке, и с Джейденом тоже.

К тому времени, как Ревик образумил бы его, Микки уже забрал бы её и увёз одним богам известно куда. Он мог делать с ней всё, что угодно…

Нет. Нет, ни в коем случае, бл*дь, нет.

Он не может ждать так долго.

Этот ублюдок опасен.

Ревик решает устранить человека сейчас, пока тот ещё в баре.

Нах*й риски. Он его вырубит прямо сейчас. Останется надеяться, что врачи скорой помощи, которые приедут за Элли, обнаружат наркотики в организме Микки и предположат, что именно по этой причине он потерял сознание.

Ревик сильнее направляет свой свет на извращённого человека.

Затем, прежде чем он успевает что-либо предпринять, что-то меняется.

Джейден, новый бойфренд, оказывается там.

Группа перестала играть.

Джейден спорит с человеком-мужчиной, Микки. Ревик наблюдает и слушает, колеблясь с того места, где он собирался нажать на курок, прицелившись на свет мужчины.

Пока он это делает, его свет одержимо обвивает Элли.

Кажется, он не может держать свой собственный свет вдали от её, несмотря на предупреждения Вэша, несмотря на гнев, который пронизывает его свет, когда он вспоминает то, что сказала ему Кали, несмотря на угрозы, которые он получал от отца Элли.

Несмотря на то, что он злится и на неё тоже, злится на эту бл*дскую работу, злится на то, что она отняла у него Даледжема, злится на то, что она испортила ему жизнь, что она фактически лишила его возможности двигаться дальше и создавать новую жизнь.

Видеть её там, на полу, без сознания, в платье, от которого у него мгновенно встаёт, не помогает.

Он не хочет трахать её вот так, но что-то окутывает его свет, усиливая естественное желание защитить, связанное с его работой, заставляя болеть его член и вызывая боль в его свете, чему, вероятно, не способствуют воспоминания о влагалище женщины-видящей или горячая боль в спине.

Он позволил себе снова погрузиться в это. Даже несмотря на предупреждение Вэша, он снова был там, фантазируя. Он пытался трахнуть её свет.

Чёрт возьми, боги. Он не хотел этого.

Он, бл*дь, никогда об этом не просил.

Он в замешательстве. Сбит с толку. Напуган. Но в то же время сосредоточен на работе.

Снова на работе.

Его мысли возвращаются к сцене в баре, как раз в тот момент, когда…

Джейден бьёт Микки прямо в лицо.

Когда он это делает, Микки, наконец, опускает Элли на кафельный пол, отступая назад, как последний трус, каким он и является. Толпа теперь увеличилась, и отчасти дело в этом.

Микки, однако, не уходит совсем и даже не отходит от неё. Вместо этого он продолжает одной ладонью сжимать её безвольную руку после того, как кладёт её тело на пол, и острый виток собственнического, злого, озлобленного упрямства скользит по его затуманенному человеческому свету.

Ревик видит, как они спорят лицом к лицу.

Ревик видит, как в последующие секунды друзья Микки собираются вокруг них, стоят вокруг и выглядят такими же растерянными, как и большинство остальных зевак, собравшихся посмотреть на полуодетую женщину в отключке.

Друзья Микки такие же, как и он сам. Выглядят больными. Питаются историями, которые рассказывает им Микки, историями о гневе, мести и принижении. Они собираются вместе, как рычащие раненые животные, в поисках более ярких вещей, которые они могли бы сломать или повредить.

Ревик видит, как Джейден указывает на Элли одной рукой, пока собирается всё больше людей, пока бармен подходит, бледный, обеспокоенный тем, что его могут привлечь к ответственности за то, что только что произошло.

Сейчас слишком много людей.

Возможности Ревика ограничены.

Он не может нокаутировать Микки. Не сейчас, не при таком количестве свидетелей.

Он также чувствует, что немного расслабляется, поскольку понимает, что, возможно, ему и не придётся этого делать. Впервые он испытывает прилив благодарности к Джейдену — за то, что он уделяет внимание, за то, что присматривает за Элли, за то, что не позволил этому монстру-социопату забрать её оттуда, пока она без сознания.

Несмотря на это, Ревик чувствует, что его свет реагирует и на собственнические чувства, которые он чувствует в Джейдене.

Свет Ревика реагирует достаточно сильно, и Ревик изо всех сил пытается контролировать растущий гнев, который хочет навредить Джейдену почти так же сильно, как это было с Микки. Джейден считает её своей. Даже сейчас, когда они едва знают друг друга, он чувствует право собственности на её свет.

Они по сути только трахаются, и всё же он заявляет права на её тело как на своё.

Эта идея приводит Ревика в бешенство, выходящее за пределы всякой логики или рациональности.

Эта идея оскорбляет его на каком-то уровне, который он сам не может себе описать и подозревает, что вопреки всем его оправданиям, это мало связано или вообще не связано с тем, что она священный Мост.

Он продолжает притягивать Джона, теперь уже почти одержимо.

Он хочет, чтобы Джон был рядом.

Он доверяет Джону.

Но Джона нет дома.

Джон в настоящее время целуется с парнем, с которым познакомился на соревнованиях по кунг-фу, и слишком сосредоточен на том, чтобы оторваться и среагировать на настойчивые попытки Ревика привлечь его внимание. Если бы Джон был видящим, он бы почувствовал это, но Джон не видящий, каким бы ярким ни был его свет.

Джон — человек, и Ревику также не позволено каким-либо существенным образом посягать на свободную волю Джона. Всё, что он может сделать — это вселить смутное беспокойство в мозг Джона, пока тот продолжает массировать член парня, с которым сидит в машине, и надеется привести его в свою квартиру.

Ревик в конце концов сдаётся, возвращая ещё больше своего внимания к бару, к Элли, к Джейдену и этому ублюдку Микки, а также к бармену, стоящему за пределами этого круга.

Сцена перед ним уже начала терять накал.

Всё успокаивается настолько, что Ревик обнаруживает, что переключается в режим расследования, прокручивая петлю времени назад, используя ещё одну отделившуюся часть своего света, чтобы установить точную последовательность событий, которые только что развернулись.

Он ищет, когда это началось.

Он ищет, кто накачал её наркотиками, как им удалось подмешать их ей — ведь это должен был быть наркотик, что-то, что кто-то подсыпал ей против её воли. Она не чувствовала себя пьяной, в её свете вообще не было признаков опьянения, скорее такое ощущение, что в неё выстрелили дротиком с транквилизатором.

Ему пришло в голову, что это мог сделать с ней видящий.

Затем, прокручивая её воспоминания, он видит, как она пьёт пиво за несколько минут до того, как замечает Микки. Он чувствует её желание уйти, её решение уйти.

Он наблюдает, как она останавливается у барного стула…

И падает камнем.

Она едва сохраняет сознание после того, как достигает пола.

Он наблюдает, как она изо всех сил пытается удержаться на ногах, ещё больше убеждаясь, что это сделал с ней не алкоголь — и теперь он также убеждён, что это был не видящий. Нокаут видящего был бы чистым, без промежутка времени между перерезанными струнами и полной отключкой.

Ревик прокручивает дальше назад.

Насколько он может сказать, она ничего не ела и не пила с тех пор, как ушла из ресторана, где работает. Это было несколькими часами ранее, что снова указывает на то пиво. Он не чувствует, что она больна, ничего похожего на лихорадку, пищевое отравление, проблемы с сердцем, гормональные проблемы, ничего, что могло бы вызвать головокружение…

Он находит это.

Теперь Ревик понимает страх бармена.

Бармен замешан в этом.

Бармен подсыпал в пиво наркотик. Ревик испытывал не абстрактный страх ответственности, а нечто гораздо более конкретное.

Ревик снова рассеивает свой свет.

Он борется с гневом, превратившимся теперь в убийственную ярость, из-за которой трудно удержаться, чтобы не перерезать нить бармена прямо здесь и сейчас. Вместо этого он переходит ещё дальше в режим разведки, углубляясь в чтение бармена, к чёрту границы, личную неприкосновенность, презумпцию невиновности, что угодно из этого.

Ублюдок лишился всего этого.

Ревик ищет любую информацию об инциденте, которую он может найти в сознании другого человека, методично просматривая её в обратном направлении, выискивая эмоциональные всплески, любые вероятные эмоции, которые могут возникнуть при спланированной атаке, подобной этой.

Остальная часть внимания Ревика остаётся сфокусированной на Джейдене и Микки, пока он ищет, следя за тем, чтобы сцена продолжала разворачиваться таким образом, чтобы Джейден продолжал оттаскивать Элли от этого куска человеческих экскрементов. Следя за тем, чтобы Элли добралась домой целой и невредимой.

Это всё равно должно быть безотлагательным, прямо сейчас.

Он чувствует, как силится успокоить свой свет, даже когда продолжает оценивать временную шкалу в обратном порядке. Он не впадает в полную панику, пока не дочитывает бармена до начала — имеется в виду момент, когда он получает наркотик, а не когда он наливает его в охлаждённое пиво Элли после откупоривания крышки.

Это не Микки заплатил бармену за дозу Элли.

Это был Джейден.

Паника снова проникает в сознание Ревика, затуманивая его разум.

Он чувствует, что бармен тоже паникует, что не помогает — эти две вещи усиливают друг друга, заставляя свет Ревика полыхать сильнее, более преувеличенными дугами, пока он пытается решить, что делать.

Он не может устранить Джейдена, не при Микки.

СКАРБ заснимет всё это на внутренние камеры, и это определённо вызовет подозрения, если он уберёт их обоих. Они будут искать причастность видящих, присмотрятся к Элли внимательнее, чем кто-либо из них может себе позволить.

Если будут вызваны копы, или если здесь возникнет какая-то медицинская проблема, они определённо просмотрят камеры, станут искать причины. Люди, теряющие сознание без всякой причины, потребовали бы вызова скорой помощи. Это, скорее всего, привело бы к расследованию, хотя бы к просмотру записей камер. Ревик мог вырубить их только так, как это сделал бы видящий, и агенты СКАРБ распознали бы методологию.

Даже если Ревик найдёт способ отключить камеры, используя контакты разведчиков, которые работают с каналами общественного наблюдения, это слишком рискованно.

Один из них тоже мог быть тайным агентом СКАРБа.

Более того, отключение камер только вызовет больше подозрений, если в это будут вовлечены копы и/или медицинские работники. СКАРБ может начать настоящее расследование, если сочтёт, что есть основания полагать, что здесь имела место организованная операция видящих. Всё это неизбежно приведёт к Элли, а у неё уже были проблемы с её странной группой крови, которая выявлялась при пограничных проверках и случайных анализах крови на уколы.

Если бы СКАРБ проявил реальный интерес к Элли, это изменило бы всё.

Если бы они решили, что обученные разведчики-видящие проявляют интерес к Элли, они определённо захотели бы знать почему. Они бы посмотрели на её медицинские записи в совершенно новом свете, если бы у них были внешние причины для их выявления. Эти записи и некоторые второстепенные характеристики, которые временами демонстрировала Элли, уже делали её чертовски заметной.

Более того, другие могли наблюдать за ней с Барьера в ту ночь, даже просто во время случайной выборочной проверки, или их мог привлечь хаос вокруг Элли после её потери сознания.

Бл*дь.

Он так сильно хочет оказаться на месте, что буквально ощущает вкус этого желания.

Он пи**ец как ненавидит это.

Он не может вспомнить, когда в последний раз чувствовал себя таким беспомощным.

Он сильнее притягивает Джона, пытаясь привлечь его к себе, пытаясь достучаться до него, но это бесполезно.

Он ищет других видящих, которых использовал раньше, видящих, которые живут в Сан-Франциско и близлежащих районах, но ни один из них не находится достаточно близко, только не для такой ситуации.

По мере того, как осознание всё глубже проникает в свет Ревика, его паника усиливается, даже когда она усиливается яростью.

Нах*й. Должен ли он просто вырубить их обоих? Рискнуть?

«Нет, — вмешивается мягкий голос. — Нет, брат. Ты не можешь».

Ревик узнаёт этот голос, а также пульсацию чистого, высокого, белого света, которая исходит от него. Он отталкивает и свет, и сопровождающее его присутствие в сторону, ибо настолько зол, что едва может дышать.

Он знает, что они наблюдают за ним, но их молчание прямо сейчас почти выводит его из себя.

Возвращая свой свет в неподвижность, на рабочую частоту, он замыкается в непосредственном Барьерном пространстве, где он находится.

Он блокирует их, говоря себе, что это для того, чтобы он мог работать без них как дополнительного отвлекающего фактора — даже если он знает, что это, вероятно, принесёт ему мало пользы.

Он снова фокусирует свет на сцене в баре.

Джейден выигрывает спор с толпой об Элли.

Он выигрывает спор о том, кому принадлежит Элли в этой ужасной яме хищников и насильников.

Ревик ненавидит их всех прямо сейчас. Он хочет, чтобы они все сдохли.

Он ненавидит их больше, чем может даже чувствовать, но жар этой ненависти почти ослепляет его, заставляя забыть всё, чему он научился в тех монастырских пещерах, всё, что он пытался сделать с Вэшем, чтобы стать тем мужчиной, за которого он боролся последние несколько десятилетий.

Он ощущает слова Джейдена своим светом, и эта ненависть усиливается.

— Она моя девушка, — говорит Джейден, крича как на зрителей, так и на Микки. — Она моя грёбаная девушка, чувак. Кто ты? Кто ты, чёрт возьми, такой? Что ты с ней делаешь? Почему ты пытался увезти её отсюда?

Образно говоря, он мочится на неё в своей человеческой манере.

Он пёс, мочится на неё, делает её своей.

Заявляет на неё права.

Товарищи Джейдена по группе поддерживают его.

Бармен делает то же самое, хотя его свет всё ещё выглядит и ощущается нервным.

Как и все люди, он чувствует себя в большей безопасности, прячась за толпой, за телами других людей.

Но да, бармен нервничает, и так и должно быть, думает Ревик.

Он больше, чем нервничает. Он выглядит напуганным до смерти.

Ревик видит, как в глазах бармена читается обвинение в пособничестве. Пособничестве в чём, человек ещё не знает, но парень уже отсидел срок за торговлю наркотиками и боится возвращаться внутрь. Он уже оттачивает свою защиту и продумывает её детали в уголках своего света. Он репетирует, что скажет копам, если они попытаются повесить это на него.

«Её не должно было так вырубить», — бормочет его разум.

Ревик слышит слова, громко звучащие на поверхности человеческого разума.

«…Думал, это должно быть просто небольшой забавой. Просто взбодрить её, сделать более открытой. Проклятые наркотики видящих, никогда не знаешь, что они могут сделать. Какого чёрта Джей вообще вытворяет? И кто эта цыпочка, с которой он трахается? Она не выглядит такой уж распутной. Он говорил так, будто она квази-проститутка. Я подумал, что она была симпатичной и милой, когда попросила пива».

Ещё больше страха сквозит в его взгляде, когда он оглядывает толпу.

Он смотрит на Джейдена, на Микки.

«Кто этот сумасшедший придурок с выбритыми волосами, который выглядит как наркоман? Джей на самом деле знает этого парня? Бл*дь. Может ли он быть полицейским под прикрытием? Какой-нибудь друг новой развратной подружки Джея? — мысли бармена путаются, становясь всё более сумбурными. — Он выглядит смутно знакомым, как будто бывал здесь раньше. Дерьмо. Что, если он действительно коп под прикрытием?»

Бармен начинает пятиться с места происшествия.

Он крадётся прочь от сцены с Элли, даже когда думает об этом напоследок, настороженно глядя на Микки, как будто боится, что толстый и прыщавый потенциальный насильник может наставить на него пистолет и закричать, что он арестован.

Когда Джейден наклоняется, собираясь поднять Элли, Ревик всё глубже погружается в свет Джейдена. Он силится понять мотивы человека, чего он добивается от этого — даже когда более циничная часть его понимает, что он уже почти точно знает, чего добивается Джейден.

Ревик хочет, чтобы это подтвердилось.

Ему нужно это подтвердить.

Прежде чем он сделает то, что намеревается сделать, ему нужно без всяких сомнений знать, что Джейден именно тот, кого он в нём подозревает.

Независимо от того, как он в конечном итоге разберётся с этим — или, что более важно, независимо от того, как он в конечном итоге рационализирует то, что сделает в следующие несколько минут — Ревик в каком-то более тёмном уголке своего сознания знает, что не должно быть никаких сомнений относительно того, был ли этот поступок оправданным.

Ему нужно, чтобы цепочка доказательств была чёткой, неопровержимой.

Ему это нужно для себя. Ему это нужно для Вэша. Ему это нужно для Совета.

Ему приходит в голову, что однажды это может понадобиться самой Элли, хотя эта мысль значительно более абстрактна.

Не должно быть никакой двусмысленности, когда он нажмёт на курок.

Ревик уже сейчас чувствует в себе очень мало двусмысленности или замешательства. Он чувствует полное согласие с ходом своих мыслей и с тем, куда они логически ведут. На этот раз он обнаруживает, что его эмоциональные реакции в точности соответствуют тому, как он воспринимает свою роль стража Элисон.

Ибо, в конце концов, и независимо от Совета, от Вэша — даже от самой Элли — Ревик намерен справиться с этим новым развитием событий наилучшим образом, подходящим для его конкретной формы обучения.

Он собирается убить этого сукина сына.

Он собирается вырвать у него сердце и заставить съесть его.

«Нет, брат, — настойчиво вмешивается голос. — Ты этого не сделаешь».

Ревик не отвечает.

Эти слова не создают ни малейшей паузы в его намерениях.

Он сделает то, что ему нужно сделать здесь, независимо от того, что скажет Вэш.

«Нет, брат. Ты этого не сделаешь».

«Вот увидишь, — бормочет Ревик в ответ, не отрывая своего света или внимания от сцены, разворачивающейся в баре. — Просто наблюдай за мной, отец Вэш».

Они могут уволить его.

Он получит за это кармический удар.

Он отсидит грёбаный срок.

Будь проклято его покаяние.

Он чертовски уверен, что не собирается быть соучастником в этом.

Но, в конце концов, именно Вэш прав.

Перемены происходят так быстро, что Ревик не чувствует их приближения.

Он всё ещё смотрит на распростёртую фигуру Элли, пытаясь решить, когда и как, теперь, когда он чертовски уверен в том, что планирует сделать…

Когда его полностью выдёргивают из этой части Барьера.

Глава 14. Средства и цели

«Что, во имя dugra a’ kitre gaos, вы имеете в виду?» — рычит Ревик.

Он обрывает того, кто одет в бледную мантию песочного цвета, свирепо оглядывая остальных пожилых видящих, которые окружают его полукольцом.

Они забрали его, вытащили его свет и отделили его от Барьера.

По сути, они надели на него ошейник, и Ревик слеп ко всему, кроме них. Он глух ко всему, кроме их мыслей. Он видит только пустые места, которые они хотят, чтобы он видел.

Это пугает его настолько, что он не может быть вежливым или проявлять уважение, которое, как он знает, причитается этим видящим.

Это пугает его настолько, что он не может думать.

Однако он должен подумать.

Он должен убедить их отпустить его. Он должен убедить их отпустить его, чтобы он мог найти её — чтобы он мог сделать свою грёбаную работу.

Они наблюдают за ним, бесстрастные, собравшиеся в невзрачном сером пространстве чисто функционального и безликого Барьера.

Ревик силится контролировать свой свет, силится образумить их.

Несмотря на это, его слова вырываются с острым кинжалом гнева, который выделяется подобно красно-золотому пламени в более тускло-сером пространстве.

«Как, чёрт возьми, это подпадает под доктрину невмешательства? — говорит он, изо всех сил стараясь сохранить спокойствие в мыслях и терпя неудачу. — Объясните мне это. Как, чёрт возьми…»

«Брат, успокойся», — мягко посылает Ваш.

«Вы позволили бы ей умереть за ваши устаревшие принципы? — парирует Ревик без раздумий, награждая старшего видящего более пристальным взглядом сквозь пространство Барьера, за которым скрывается почти физический удар. — Для вас так важно, брат, быть правыми в этом вопросе?»

«Да, — только и говорит Вэш, игнорируя сарказм Ревика. — И крайне маловероятно, что она умрёт сегодня, брат Дигойз».

«Маловероятно…»

Они снова обрывают его.

«В этот день вероятность этого лишь незначительно выше, чем в любой другой день, брат Дигойз, — говорит другой видящий Совета, старший монах, которого Ревик знает по имени Опарен. — Самый большой риск уже произошёл. Это был сам наркотик. Действиям Джейдена, возможно, недостает этической честности, но он никоим образом не намерен причинять ей перманентный вред. Совершенно ясно, что его мотивы скорее эксплуататорские и сексуальные… а не агрессивные».

Ревик борется со своим светом, борется с тем, чтобы не послать их всех на х*й.

Ему хочется накричать на них за то, что они так пренебрежительно относятся к этому.

Ему хочется закричать, что все они насильники, мучители, бессердечные упыри.

Чёрт возьми, прямо сейчас он хочет причинить им боль.

«Я знаю, брат Дигойз, — мягко говорит Вэш. — И мы понимаем. Мы правда понимаем. Но ты должен помнить о своей работе по отношению к нашему драгоценному посреднику, Мосту. Ты не можешь защитить её от жизни среди людей. Ты не можешь. Она должна учиться. Она должна научиться защищать себя, причём без твоего прямого вмешательства, каждый раз, когда она совершает ошибку в суждениях о конкретном существе — или о виде в целом».

Вэш делает паузу, затем добавляет, ещё более мягко.

«Более того. Она должна страдать от их рук. Не закрываясь от них. Не теряя сострадания к ним как к биологическому виду».

Ревик смотрит на них всех сквозь Барьерное пространство, особенно на Вэша. Он не может контролировать свой нрав так же, как не может контролировать свой страх. Он отрезан от Элли, от бара, от Джейдена и этого больного ублюдка Микки и от того, что один из них или оба намереваются с ней сделать.

Он даже не может больше чувствовать её, не сейчас, не внутри ограничительных щитов Совета, и часть его вибрирует, желая вернуться к ней так сильно, что он едва может сдерживать свои мысли, несмотря на ряд лиц, смотрящих на него сквозь тусклое пространство и ожидающих, когда он капитулирует.

«Ты знал это, — напоминает ему Вэш, всё ещё выступая в качестве оратора от их коллектива. — Мы объяснили, что это часть её жизненного пути. С самого начала я объяснял это тебе, брат. Я предупреждал тебя о трудностях привязанности к ней. О необходимости позволить ей развить свою собственную свободную волю и проницательность по отношению к людям».

Впервые его голос звучит жёстче, становясь явным предупреждением.

«Ты не можешь препятствовать ей в этом. Мы этого не допустим. Она находится среди людей не только для её защиты, брат. Это упражнение в обучении, в котором её родители очень детально проинструктировали нас. Этот аспект её жизни в человеческом обществе в некотором смысле даже важнее, чем необходимость защищать её, а также необходимость скрывать её от видящих, которые также могли бы эксплуатировать её и причинять ей вред».

Ревик чувствует, как его сердце сильнее бьётся в груди, удушая его.

Он знает, что это иллюзия. Его тело далеко.

Близко, но очень далеко.

Он не может почувствовать это по-настоящему.

Он чертовски хорошо знает, что Вэш говорит не о людях, приёмных родителях Элисон. Они бы скорее отрубили бы себе руки, чем позволили этому случиться с их дочерью. Джон тоже бы так поступил, если уж на то пошло.

И какая же раса превосходит другую в этом отношении?

Эта мысль приводит его в ярость, нарастая в нём.

Какая раса скармливает своих собственных детей волкам, и всё это ради какой-то высшей цели, которая ничего не значила бы для их дочери, узнай она истинный источник своей боли? Какая раса ставит абстрактную, мифическую чушь выше безопасности собственной крови? Которая забывает о сострадании к тем, кому они якобы служат?

Какая раса игнорирует вполне реальную возможность психологических шрамов, травм на всю жизнь, серьёзной потери себя в том самом «почитаемом» существе, перед которым, как они все утверждают, отчитываются?

Ревик не видит во всём этом ничего, кроме высокомерия.

Эго. Высокомерие. Бредовая чушь.

Символизм ничего не значит здесь, на Земле.

Из всех людей Ревик знает это как никто другой; он знает это на личном опыте. Все эти философские размышления — худший вид пафосного дерьма, продукт кучки старых мудаков, которые потеряли связь с тем, что такое настоящая боль…

«Может быть, и так, брат Дигойз, — говорит Вэш, его мысли мягки. — Но не тебе или мне решать это, мой друг».

«Хрень собачья, — посылает Ревик, вторгаясь в мысли собеседника. — Хрень. Ты дал мне именно эту работу. Я мог бы остановить это. Чёрт возьми, ты мог бы остановить это… ты мог бы остановить это без меня. Ты притворяешься бессильным, но это не так. Её родителей здесь нет. Вы здесь. Я здесь. Но вы всё равно позволяете этому случиться. Как марионетки. Как безмозглые автоматы, лишённые каких-либо истинных чувств…»

«Мы тоже служим высшей цели», — напоминает ему Вэш.

Ревик подавляет желание сказать им, что они могут сделать для достижения своей высшей цели.

Он уже знает, что это ни к чему хорошему не приведёт.

Как бы сильно он ни любил Вэша, он знает, что в этом он так же чужд собственной натуре Ревика, как и безликие видящие, которые стоят позади него в темноте.

И прямо сейчас он мог бы причинить боль им всем.

Он мог бы заставить их почувствовать то, что чувствует она.

Он мог заставить их бояться так, как боится она. Он мог заставить их почувствовать то, что почувствовал от неё он, когда она звала его в темноте, обезумевшая от ужаса, зная только, что ей грозит смертельная опасность, и она ничего не может сделать, чтобы остановить это.

Он мог проделать с ними всё это и ничего не почувствовать.

Он мог сделать это без малейших угрызений совести.

Глава 15. Долг на хорошем счету

Когда ему снова разрешили выйти, они ослепили его.

Ревик заморгал, глядя на тускло освещённый потолок, на мгновение растерявшись, где он находится.

Затем он вспомнил.

Клуб. Он всё ещё был в клубе Торека.

Сейчас, должно быть, уже почти рассвело.

Он повернул голову, стряхивая последние цепляющиеся нити Барьера как раз в тот момент, когда чувство времени вернулось, выдёргивая его из этого вневременного пространства и снова устанавливая вокруг него твёрдые границы. Не просто границы — лимиты. Элли была на другом конце света.

Здесь не четыре и не пять часов воскресного утра в Калифорнии.

Здесь ближе к восьми или девяти часам вечера в субботу.

За те же секунды Ревик понял, что его мысль не была случайной или основывалась на какой-то угрозе, которую они оставили висеть в воздухе, когда он уходил.

Они действительно ослепили его.

Он силился увидеть её, дотянуться до неё. Он не мог. Они окружили его свет каким-то плотным, непроницаемым щитом, который едва позволял ему чувствовать свой собственный свет, не говоря уже о чьём-либо ещё. Сначала он подумал, не отстранили ли его от работы полностью, не уволили ли его, по сути, как стража Элли…

«Нет, — пробормотал Вэш сквозь свой свет. — Нет, брат. Совет с пониманием относится к твоей позиции. Мы просто не можем позволить тебе действовать в соответствии с ней».

Ревик боролся с яростью настолько сильной, что она стала почти убийственной.

Опасаясь, что они действительно могут забрать её у него, если он не будет контролировать себя, он изо всех сил старался приглушить эту ярость в своём свете. Однако он не мог удержаться от попыток пробраться сквозь блоки, которые они воздвигли в его живом свете.

Он провёл ещё несколько минут, просто лёжа там, пытаясь найти выход, дотянуться до неё.

Он не мог.

Он даже не смог проникнуть в Барьер достаточно далеко, чтобы отследить её.

Издав стон раздражения, теперь смешанный с равными долями страха и боли, Ревик сел.

Только тогда он понял, что почти задыхается, обливаясь потом от напряжения, пытаясь обойти блоки, которые они установили над его aleimi-светом. Ему потребовалось ещё несколько минут, чтобы понять, что сейчас он испытывал настоящую панику. Слепота только усилила панику, заставляя её рикошетом отражаться от его света, умножая ощущение бессилия.

Он даже не почувствовал света другого видящего.

Он был слишком погружён в своё дерьмо, чтобы понять, что он не один.

Ревик вообще не заметил его, пока тот не поднялся на ноги, поднявшись с кровати одним плавным движением. Он уже собирался направиться к двери…

Затем, увидев там Торека, Ревик сильно вздрогнул.

Он отдёрнулся назад, налетев на край высокой кровати, но едва почувствовал это.

Мужчина-видящий сидел в углу комнаты, в темноте, курил палочку hiri и наблюдал за ним своими золотыми глазами.

Паника и страх Ревика перешли в полномасштабную агрессию прежде, чем он смог перевести дух или хоть как-то оправиться от испуга. Его чувства перешли от агрессии к насилию прежде, чем он смог взять себя в руки.

Горячий электрический разряд пронзил его свет, когда он сжал кулаки перед собой.

— Какого хрена ты здесь делаешь? — его голос превратился в низкое рычание. Он сделал скользящий шаг к другому видящему, уже наполовину заняв боевую стойку. — Я сказал тебе уходить. Я говорил тебе, что должен был совершить прыжок в одиночку. Я, бл*дь, ясно дал понять, что мне нужно уединение. Ты, должно быть, уже знаешь, что у меня контракт с британским правительством, что я…

— Кто она? — сказал Торек.

Как и прежде, в его голосе не было страха или даже осторожности.

В его голосе звучало неприкрытое любопытство.

— …Эта женщина, — добавил он. — Та, на которой ты зафиксировался. Кто она?

Ревик не потрудился ему ответить.

Заставив себя остановиться, прежде чем он совершит какую-нибудь глупость и ударит другого мужчину, он развернулся на пятках и направил ноги к двери.

Торек вскочил и пересёк это пространство в мгновение ока.

Его ладонь прижалась к древесине двери прежде, чем Ревик смог её открыть.

Он навалился всем весом, когда Ревик всё равно попытался открыть её.

Ревик посмотрел на него сверху вниз, чувствуя, как жар в груди превращается в пламя печи. Несмотря на это, он не отодвинулся. Он стоял там, сердито глядя сверху вниз на другого мужчину, позволяя разнице в росте и весе между ними быть самостоятельным посланием.

— Убирайся нахер с моей дороги, — потребовал он.

— Ты мой должник, — сказал Торек.

— Убирайся нахер с моей дороги, или я убью тебя, — сказал Ревик.

Свет Торека дрогнул.

Он по-прежнему не двигался.

— Ты кинешь меня с долгом? — сказал он, его голос стал мягче. — Ты хочешь нарушить Кодекс? Сделать меня твоим врагом? Эта мысль печалит меня, брат Ревик. Действительно печалит. Более того, это разочаровывает меня. Я начал доверять тебе. Я начал верить, что ты — видящий своего слова, несмотря на твою репутацию.

Ревик боролся со словами собеседника, с образами и эмоциями, которые проносились в его голове, когда видящий использовал свой свет и голос, чтобы донести свою точку зрения.

Правда заключалась в том, что, как бы он ни чувствовал себя в данный момент, он не мог позволить себе нажить врагов среди здешних видящих. Это ещё одна вещь, которая приведёт к тому, что его снимут с охраны Моста.

Чёрт возьми, из-за этого его могли убить.

Он не мог себе этого позволить, не тогда, когда они уже сделали его совершенно нежеланным гостем в Азии.

Он также не забыл о связях Торека с Ринаком.

Рациональная, тактическая часть его разума вновь проявила себя, по-настоящему подавляя гнев, заставляя его быть стратегом, играть в долгую игру.

Он находился на другом конце света.

Ещё несколько минут не спасут её.

— Дай мне свою гарнитуру, — проворчал Ревик.

Торек моргнул, глядя на него в затемнённой комнате.

Затем, едва заметно пожав плечами, он потянулся к уху и снял с головы запрошенное устройство, молча передав его Ревику. Ревик мысленно включил гостевой режим, как только надел его на собственное ухо.

Мгновение спустя он разделил своё сознание и использовал новое разделение, чтобы соединиться сначала с Эддардом, затем с туристической компанией, которой он пользовался в прошлом.

Он обнаружил, что может использовать для этого свой свет, что было огромным грёбаным облегчением.

— Брат? — произнёс Торек вежливым голосом.

Ревик поднял палец, прося видящего подождать.

Когда он получил от турагента основную информацию, в которой нуждался, он переключил всё своё внимание обратно на Торека.

Следующий рейс был только через два часа.

У него есть на это время.

Отключив гарнитуру, он официально поклонился другому видящему

— Я перед тобой в долгу, — признал Ревик, переходя на официальный прекси. — Я переведу кредиты сейчас, если ты это одобришь, брат. Когда я уйду, между нами не будет долгов. Кодекс не будет нарушен. Ни по соглашению, ни по валюте.

Но Торек уже качал головой.

Однако он изменил свой голос, повторяя официальную интонацию Ревика и используя более старую версию языка видящих, когда ответил на позицию Ревика, открывающую переговоры.

— Нет, — сказал он. — Я уже говорил тебе это, брат. Я не буду принимать в обмен валюту.

Ревик почувствовал, как напряглись его плечи.

Он сохранял невозмутимое выражение лица разведчика.

— Тогда чего бы ты хотел, брат? — спросил он. — Ещё одно шоу? Отлично. Считай, что дело сделано. Но я уезжаю из города на некоторое время. Мы договоримся об этом до моего отъезда. Тебя это устраивает?

— Нет, — сказал Торек.

Ревик почувствовал, как к его свету начинает возвращаться жар.

— Что ответит твоим требованиям, брат? — его голос понизился до более плотного рычания, выпадая из более вежливой интонации официального прекси. — Или тебе просто нравится задерживать меня без всякой бл*дской причины?

— Я не хочу шоу, — сказал Торек, прочерчивая пальцем линию в воздухе.

— Таково было первоначальное соглашение, — возразил Ревик, не скрывая своего раздражения. — Ты что, играешь со мной, брат?

— Я не играю, — категорически заявил Торек. — Я прошу тебя позволить мне изменить наше первоначальное соглашение. Мы можем устроить и шоу, если хочешь. На самом деле, я был бы весьма склонен к переговорам о такой вещи, как отдельное соглашение, брат Дигойз. Однако, признаюсь, для этого мне хотелось бы чего-то другого, и я чувствую, что могу попросить об этом сейчас, поскольку ты поставил меня в трудное положение, уйдя с нашей последней договоренности посреди сессии. Ты разозлил моих клиентов, брат. Что более серьёзно, ты вынудил меня не сдержать моё соглашение с ними, чего я не хотел бы делать с кем бы то ни было… даже если бы этого требовала данная конкретная ситуация.

Ревик ждал, наблюдая за золотоглазым видящим в темноте.

Его собственные глаза привыкли к тусклому освещению с тех пор, как он впервые вышел из Барьерного прыжка, поэтому он мог ясно видеть лицо и выражение лица Торека. Однако из-за выучки другого видящего в разведке он всё равно не мог прочитать выражение его лица.

Благодаря блокировке со стороны Совета, он также мало что мог прочесть при свете своего света.

Когда Ревик не нарушил молчания, другой вздохнул, тихо щёлкнув языком.

Затем он намеренно положил руку на промежность Ревика.

Ревик напрягся.

Он обнаружил, что прижат к двери, прежде чем успел перевести дыхание, а лицо другого было в нескольких дюймах от его лица. Пальцы Торека обхватили его член — не с угрозой, не совсем, но с достаточной агрессией, Ревик втянул воздух.

Что бы Торек ни имел в виду, Ревик не мог не истолковать это как угрозу.

По той же причине его свет полностью замер.

Прежде чем он успел заговорить или решить, придётся ли ему пробиваться оттуда с боем, Торек наклонился к нему ближе, так что их лица почти соприкоснулись.

— Я кое в чём признаюсь, брат, — сказал Торек тише. — Я признаюсь в этом открыто.

Изучая глаза Ревика, Торек направил свой свет глубже в свет Ревика. Медленно потянувшись к нему, он начал чувственно притягивать его свет, согревая различные точки между их телами.

— …Сегодня ночью у меня появился собственный голод. Мне интересно, рассмотрел бы ты менее публичную сделку? Которая сводилась бы не только к тому, что я буду тебя бить.

Ревик нахмурился.

Он посмотрел собеседнику в глаза, чувствуя, как его свет невольно реагирует, но в основном испытывая замешательство.

— Секс не стоит таких больших денег, — сказал он прямо.

— Я знаю об этом, — спокойно ответил Торек.

Он слегка откинулся назад, открыто оценивая лицо Ревика.

— Однако неделя в моём доме стоит таких денег, если ты передашь контроль мне. В разумных пределах, конечно. Мы согласуем это настолько подробно, насколько тебе потребуется. Мы могли бы даже оформить всё в письменной форме, если ты этого желаешь. Или посредством простого контракта, в зависимости от того, что тебе подходит.

Торек сделал паузу, как будто давая ему подумать.

— Неделя, когда ты будешь принадлежать мне, брат, как только будут установлены эти правила. Я отпущу тебя после. Никаких ожиданий. Никаких обязательств или запутанных последствий. Только дружба, — он сделал паузу, всё ещё изучая глаза Ревика с золотистыми кошачьими радужками. — У меня есть свои собственные отношения, если это тебя успокоит.

Ревик тихо фыркнул.

Несмотря на это, он покачал головой, тихо щёлкнув.

— Не дай другому видящему убить меня, брат, — пробормотал он, взглянув на него.

Это была неудачная попытка пошутить, но когда Торек улыбнулся в ответ, юмор не коснулся этих золотистых глаз с крапинками.

— Тебе не нужно беспокоиться на этот счет, брат, — сказал он, его голос был по-прежнему совершенно спокоен, почти безмятежен. — Мы уже обсуждали тебя. Она согласна на это. Я бы сказал, более чем сговорчива, — он сделал паузу, выражение его лица и голос не изменились. — Ты можешь сначала встретиться с ней, если хочешь. На самом деле, я мог бы настоять, чтобы ты хотя бы просканировал её свет. Она тоже захочет трахнуть тебя… и я полностью намерен позволить ей это.

Ревик почувствовал, как его лёгкие и тело приходят в ещё большее замешательство.

Он по-прежнему не отталкивал другого, но его недоверие и недоумение не исчезли. Более того, он обнаружил, что становится скорее раздражённым, чем возбуждённым.

— Почему? — спросил он наконец.

Торек усмехнулся.

— Тебе нужно, чтобы я ответил на это, брат?

— Ты знаешь, кто я, — сказал Ревик.

— Я знаю, — признал Торек.

— Тебя это не беспокоит? — спросил Ревик, и в его голосе всё ещё слышалось раздражение. — Большинство из нашего вида не прикоснулись бы ко мне ни за какие деньги. Или в этом и заключается заманчивость?

Торек улыбнулся, прижимаясь к нему сильнее.

Дополнительное давление и свет заставили Ревика резко втянуть вдох.

Торек не сводил глаз с его лица, но наблюдал за его реакцией. Как только он, казалось, удовлетворился полученной реакцией, видящий улыбнулся.

Когда он заговорил в следующий раз, его британский акцент стал заметен даже в прекси.

— Несколько видящих только что заплатили кучу денег, брат, надеясь увидеть, как ты сегодня вечером получаешь удовольствие, — сказал Торек, на этот раз улыбаясь ему более искренне. — Они были очень злы, что остались без финиша, если хочешь знать правду. На самом деле, некоторые были чертовски взбешены. Ты действительно думаешь, что я так сильно отличаюсь от кого-либо из них, каковы бы ни были мои склонности?

— Они пришли посмотреть, как меня избивают, — поправил Ревик. Он твёрдо встретил взгляд собеседника и добавил: — Понравилось мне это или нет, для них не имеет значения. И ты это знаешь.

Торек пожал плечами.

— На самом деле, я ничего подобного не знаю. И честно говоря, я сильно сомневаюсь, что это так.

— На кого ты работаешь? На самом деле? — потребовал Ревик, и его голос снова стал сердитым. — Или ты всё ещё хочешь, чтобы я поверил, что это просто секс?

Торек улыбнулся, мягко щёлкнув языком, и покачал головой.

Его свет излучал неприкрытое веселье, прямо перед тем, как он снова намеренно помассировал Ревика, вложив в пальцы достаточно света, чтобы глаза Ревика закрылись.

— Gaos, — он тихо выдохнул, не в силах остановиться. — У меня нет на это времени.

Торек снова улыбнулся, сильнее прижимаясь своим весом к телу Ревика.

— Ты всегда такой параноик, брат? — спросил он, и в его голосе снова зазвучала лёгкость. — Или ты почему-то решил, что моя собственная сексуальная боль сегодня вечером была просто показухой? Или что я не смог бы заставить кого-нибудь другого избить тебя до крови кнутами и палками, если уж на то пошло, и потратить своё свободное время на другие занятия этим вечером?

— Я тебе не верю, — перебил Ревик, всё ещё пытаясь контролировать свой свет и дыхание.

— Я не причиню тебе вреда, — сказал Торек, не испуганный гневом в глазах Ревика. — Действительно ли мои мотивы, помимо этого, так важны для тебя? Я позволю прочитать меня, чтобы заверить тебя, что мои намерения полностью благие. Ты можешь читать меня так глубоко, как тебе захочется… всё, что тебе нужно, чтобы убедиться, что я не причиню тебе вреда и не позволю, чтобы тебе причинили вред каким-либо образом, который не встречает твоего явного одобрения, брат.

Ревик почувствовал, как ещё один импульс замешательства покинул его свет.

Он мог чувствовать ту часть себя, которая была возбуждена настойчивостью другого видящего, почти агрессивностью его света, даже не считая руки, всё ещё прижимающей спину Ревика к двери.

Торек пока не выдвигал никаких реальных требований.

И от него не исходило даже намека на реальную угрозу.

Что-то в этом сочетании — недвусмысленное желание и полное отсутствие осуждения — внезапно слишком сильно напомнило Ревику Даледжема.

По какой-то причине это вернуло его мысли к Мосту.

Элли.

Его боль внезапно усилилась.

Он почувствовал, как перемена повлияла на свет другого мужчины.

— Gaos, брат, — пробормотал Торек, на мгновение прижавшись лицом к его лицу. — Эта твоя влюблённость… сводит с ума. Это туда ты сейчас направляешься? Трахнуть эту женщину? Если так, я, возможно, захочу это увидеть. На самом деле, я мог бы настоять на том, чтобы увидеть это. Я мог бы избить тебя и морить голодом, когда ты вернёшься, пока ты не покажешь мне, что именно ты с ней сделал.

Когда Ревик не ответил, Торек помассировал его сильнее, намеренно прижав колено и ногу к внутренней стороне бедра Ревика.

— Туда ты направляешься, младший брат? — пробормотал он. — Охотиться на неё? Скажи мне правду.

Ревик покачал головой, но ничего не ответил.

Тем не менее, что-то в вопросе видящего беспокоило его.

Он, честно говоря, не был уверен, сможет ли доверять себе, чтобы правдиво ответить на этот вопрос, который плохо сочетался с тем, что он уже видел той ночью, не говоря уже о том, что, возможно, происходило с ней прямо сейчас. Ему была невыносима мысль о том, чтобы изучить это, учитывая, что она может быть изнасилована Джейденом, или Микки, или ими обоими в какой-то момент в течение следующих двадцати четырёх часов.

Он сомневался, что когда-нибудь захочет узнать правду об этом.

«По крайней мере, пока ты не доберёшься туда, — шептала какая-то чуть более циничная или чуть менее нечестная часть его разума. — Пока ты не сможешь что-то сделать с Джейденом и тем другим ублюдком. Пока ты не похоронишь их обоих. Пока ты не попытаешься поговорить с ней после, хотя бы для того, чтобы заверить её, что она в безопасности, что ты позаботился об этом…»

Но он тоже пока не был готов думать об этом.

Потянув время, он полностью отключился от настоящего момента с Тореком.

Он вернулся к расколу в своём свете.

Сначала он сверился с турагентом, чтобы подтвердить бронирование, затем с Эддардом, ровно настолько, чтобы узнать, что человек уже упаковывает его одежду. Слуга Ревика связался с водителем, и Ревик почувствовал, что, как только Эддард закончит собирать вещи, одежду и другие пожитки Ревика отправят вместе с такси, чтобы забрать Ревика отсюда.

Правда, это произойдёт не сразу.

У него было тридцать минут.

Возможно, больше, в зависимости от пробок.

— Я должен ехать, — сказал Ревик, всё ещё оттягивая время. — Я покидаю страну. Сегодня вечером.

Торек кивнул, и в его светлых золотистых глазах не было ни капли удивления от того, что Ревик повторяется.

— Тогда когда ты вернёшься, — вежливо сказал он. — Если мои условия тебя устроят? Мы можем подождать с деталями до того времени.

Когда Ревик промолчал, другой видящий снова вжался в него, на этот раз чуть не причинив ему боль. Это вызвало непроизвольную вспышку сексуальной боли в свете Ревика.

— Приемлемы ли для тебя условия, брат? — в голосе Торека впервые прозвучала слабая угроза. — Я и думать не буду о том, чтобы позволить тебе уйти, пока мы не придём к соглашению. Насчёт чего-либо. Если не так, то я жду от тебя встречного предложения. Что-нибудь равноценное для меня.

Чувствуя, как ещё один виток боли от разлуки покидает его лёгкие, Ревик попытался решить, были ли условия Торека приемлемыми для него.

Он всё ещё не верил ему.

Он не верил ему, что это только из-за секса.

Он задавался вопросом, действительно ли видящий работал на кого-то.

Шулеры. Терри.

Чёрт, с таким же успехом это мог быть Адипан или кто-то из Совета. Кто-то, кто хотел, чтобы Ревик ушёл, был снят с его должности по охране Моста. Это мог быть кто-то, кто хотел получить компромат на него по какой-то другой причине. Для шантажа. Чтобы купить благосклонность на своём продвижении вверх по иерархии Шулеров. Возможно, Галейт отказался от своей сделки с Вэшем. Возможно, Шулеры вернулись к объявлению вознаграждений, как это произошло, когда Ревик впервые сбежал от Шулеров в Юго-Восточной Азии.

С другой стороны, имело ли это значение?

Семёрка не допустит, чтобы ему причинили боль, по крайней мере, серьёзную, если они способны повлиять на ситуацию.

Более того, продуманность этой игры заставила Ревика задуматься, не могла ли его смерть или пленение быть истинным мотивом. Нет, если Торек действительно работал на кого-то, скорее всего, они охотились за информацией. Ревик довольно хорошо скрывал информацию от людей, даже под давлением.

Особенно под давлением.

Даже когда речь шла о сексе, Ревик мог продержаться долго.

Он мог продержаться неделю, без проблем.

Если Торек думал, что сможет сломить его так быстро, тот, на кого он работал, не очень хорошо его знал. Что определённо исключало Терри.

И Вэша, если уж на то пошло.

Ревик, однако, не мог перестать ломать голову над тем, почему это произошло.

Если Торек ни на кого не работал, его мотивы ещё больше ставили Ревика в тупик.

Действительно ли это было так ново — трахать Перебежчика? Трусливого, кровожадного бывшего Шулера, который отказался от второго по значимости положения в Пирамиде, чтобы жить никем, разведчиком среднего ранга, квази-коленопреклонённым, опозоренным нарушителем Кодекса в покаянии?

Каким бы скандально известным он ни был когда-то, сейчас Ревик не являлся ничем из этого.

Было ли это настоящей причиной? Их завораживало лишение власти? Они просто хотели видеть его покорным и запуганным, после того как его боялись столько лет?

Может быть, кто-то хотел убедиться, что он больше не работает на Галейта и других видящих Шулеров. Может быть, кто-то верил, что дезертирство и все эти годы в пещерах монаха на Памире были не чем иным, как уловкой, способом проникнуть в Семёрку.

Торек не показался Ревику чрезмерно политизированным, но это было бы не так уж трудно скрыть.

Более того, Торек, чёрт возьми, владел секс-клубом.

Практически чистая специализация на фетише видящих, несколько десятков работающих видящих, ещё дюжина работающих людей. Ему не нужен был Ревик, чтобы сосать его член. Ревик также не был нужен ему как какая-то игрушка для траха, что бы он ни заявлял своим светом.

У Торека было много видящих, которые с радостью могли бы сделать это для него, и лучше, чем сам Ревик. Чёрт возьми, он даже не был достаточно взрослым, чтобы так хорошо владеть своим светом. Видящие возраста Ревика могли продавать только людям. Другие видящие не стали бы платить за то, чтобы трахнуть их.

Они могли бы заплатить за то, чтобы побить его, учитывая, кем он был, но не более того.

Что вернуло мысли Ревика к тому, с чего всё началось.

Так вот в чём было дело? Избиение его?

Единственное, что имело смысл — это новизна.

Точно так же, как некоторые люди квази-поклоняются серийным убийцам, среди видящих тоже может существовать некий эквивалент, который делает новизну удовлетворения бывшего убийцы привлекательной для некоторых видящих — видеть, как его лишают силы теперь, когда у него больше нет Пирамиды Шулеров или Галейта, которые могли бы защитить его. Возможно, Тореку действительно нравилось причинять ему боль, больше, чем Ревик предполагал.

Возможно, Торек на протяжении многих лет терял людей из-за Шулеров.

Возможно, это было личное.

Ревик, однако, не мог по-настоящему почувствовать это в свете Торека.

По правде говоря, он этого не понимал.

Торек снова начал массировать его, сильнее, по мере того как молчание между ними затягивалось. Ещё через несколько секунд Ревик закрыл глаза, сжав челюсти.

Он принял решение, заговорив в тот же миг.

— Хорошо, — сказал он, его голос слегка дрогнул на этом слове. — Когда я вернусь.

— Скажи это, брат.

— Условия меня устраивают. Мы проработаем детали, когда я вернусь.

— И когда это будет?

— Неделя. Максимум две.

Рука Торека замерла.

Когда Ревик поднял взгляд, видящий улыбнулся. Эта улыбка на мгновение превратилась в ухмылку, пока он продолжал изучать лицо Ревика. Затем, внезапно, и прежде чем Ревик смог придумать, что ещё сказать, Торек отпустил его, отступив назад.

Всё ещё улыбаясь, золотоглазый видящий вежливо указал на дверь.

— Ты можешь идти, — сказал он. — Долг и его выплата остаются между нами на хорошем счету, друг.

Ревик кивнул, один раз, мимолётным жестом подтверждая.

Тем не менее, он почувствовал вспышку беспокойства, когда различил пульсацию удовлетворения, обвивающуюся вокруг света Торека. Он вспомнил, как Торек заманил его на публичное секс-шоу в первую очередь, когда он забрёл в этот клуб, и снова поймал себя на мысли, что Торек был видящим, который знал, как получить то, что он хотел.

Торек, возможно, был слишком хорош в получении того, чего хотел.

Ревик не знал, почему сейчас, в связи с этим, ему стало не по себе.

Он даже не мог точно определить смысл этого беспокойства, но оно не рассеялось в последующие секунды. На мгновение он изучил довольное выражение в этих золотистых глазах, но не смог прочитать ничего, кроме чистой искренности эмоций.

У Ревика прямо сейчас не было времени сомневаться или передумывать.

— Я бы предложил чёрный ход, — сказал Торек, указывая на гарнитуру, всё ещё закреплённую на голове Ревика. — …Всего лишь мера предосторожности. Возможно, кое-что ждёт тебя впереди, друг.

Ревик кивнул и на это тоже.

Затем, тихо щёлкнув, он отвёл взгляд.

Сняв гарнитуру Торека с уха и шеи, он передал полуорганическую машину обратно другому мужчине. Коротко поклонившись, он взялся за дверную ручку и повернул, выдёргивая деревянную панель из рамы.

На этот раз Торек не пытался остановить его.

Глава 16. Переулок

Ревик вышел через заднюю дверь, как и предлагал Торек.

Сначала он забрал свою рубашку, хотя бы ради гарнитуры, нежели ради чего-то ещё.

Пробираясь по лабиринту коридоров, составляющих заднюю часть клуба Торека, он вернулся к игре со щитом, который Совет держал вокруг его света, и попытался найти проход. Делая это, он использовал другую часть своего света, чтобы связаться с Эддардом и сказать ему, где его должен забрать водитель в конце переулка.

Он не переставал бороться со щитом, даже когда разговаривал с Эддардом.

Он навязчиво боролся с ним, используя большую часть раскола в своём сознании. После разговора с Эддардом Ревик использовал остатки своих когнитивных способностей, чтобы продумать логистику того, что он намеревался сделать после того, как доберётся до Сан-Франциско.

С точки зрения отсутствия в Лондоне, по нему не будут скучать.

По крайней мере, не очень долго.

Они перенесли его преподавательскую должность на следующий семестр.

По иронии судьбы они сделали это из-за более высокого, чем ожидалось, уровня интереса, проявленного к его назначению на факультет в качестве штатного преподавателя. Никто из людей ничего не знал об его связях с Шулерами, и, очевидно, они могли простить ему то, что он был нацистом.

В результате Ревик то тут, то там читал гостевые лекции, в основном в качестве одолжения Академии и для увеличения числа абитуриентов, но ему пока не нужно было содержать собственных студентов или даже составлять свою программу курса до окончания зимних каникул. Если потребуется, он также может отложить любые дополнительные запросы о гостевых выступлениях до декабря.

Он легко сможет учесть как длительную поездку в Штаты, так и своё соглашение с Тореком, когда вернётся — возможно, с несколькими неделями в запасе.

Он всё ещё обдумывал, как бы он хотел преподнести своё отсутствие Академии, когда на периферии его сознания раздался сигнал.

Он завибрировал в его свете в тот самый момент, когда Ревик толкнул последнюю дверь, ведущую в переулок за клубом Торека, тяжёлую металлическую штуку, которая громко заскрипела, когда он двинул её вперёд. Он вышел из-за неё как раз вовремя, чтобы почувствовать сигнал и повернуться.

Он заметил кулак, летящий в его сторону, как раз перед тем, как тот попал бы ему в лицо.

Скользнув вбок и назад, Ревик пригнулся и едва увернулся от удара.

Он успел поднять руки, прежде чем за ним захлопнулась дверь. Его свет перестроился, и он двинулся, на этот раз быстрее, когда кто-то схватил его сзади.

Часть его света скользнула вверх, оценивая, как он двигает телом.

По крайней мере, четверо. Видящие.

Боевую подготовку ещё предстояло оценить.

Он не думал.

Замахнувшись локтем и перенеся большую часть своего веса назад, он ударил мужчину-видящего, стоявшего позади него, в лицо локтем, как раз в тот момент, когда мужчина пониже ростом собирался завершить захват за горло. Используя свою спину и вес тела, чтобы лишить того же видящего из равновесия, Ревик не остановился, а в следующее мгновение рванулся вперед, используя тело другого в качестве сопротивления, и ударил ногой мужчину-видящего перед собой. Он крепко ударил второго нападавшего, сначала в грудину, затем нанёс боковой удар в колено и согнул сустав с почти слышимым хлопком, как раз перед тем, как он опустил руку по дуге и по пути вниз ударил его в висок.

— Твою мать! — прорычал видящий.

Ревик повернулся и ударил третьего видящего по лицу.

Он не остановился, а ударил вперёд всем своим весом, отбросив того же видящего в кирпичную стену и помятый мусорный бак, выкрашенный в тёмно-зелёный цвет. Тяжело дыша в те несколько секунд, которые дал ему удар, он использовал свои глаза и то, что было доступно из его света, чтобы просканировать остальную часть переулка. Щит скрывал их от него. Он не мог взломать этот грёбаный щит, не сейчас.

Грёбаный Совет.

Из-за того, что его собственный свет был изолирован, он чуть не погиб.

Как минимум мог быть избит до полусмерти.

Теперь он мог видеть их всех, своими глазами и своим светом.

Пять, а не четыре — включая тех троих, по которым он уже нанёс удары.

Они стояли вокруг него неровным кругом, настороженно наблюдая за ним, словно пытаясь решить свой следующий шаг. Уделать его оказалось не так просто, как предполагали их пьяные умы, учитывая элемент неожиданности и их численное превосходство.

Значит, не бойцы. По крайней мере, не опытные бойцы.

Глаза Ревика приспособились за эти несколько секунд, прежде чем он снова двинулся и затем занял позицию между тем, чьё колено он только что выбил из сустава, и проходом в другом конце аллеи.

Самый слабый игрок в середине. Он научился этому в юности.

Знать свои пути отступления.

Он не хотел, чтобы эти ублюдки загнали его в угол.

Теперь, когда у него было время подумать, он узнал шёпот нескольких из этих светов.

Одним из них был голубоглазый видящий с секс-шоу, большой, с нацистским шрамом на лице. Даже без этих глаз Ревик помнил подробности этого шрама, изломанную диагональную линию, пересекавшую его в остальном красивые черты лица, а также его огромный рост, достигавший почти 215 см. Он был по меньшей мере на пару сантиметров выше самого Ревика и, вероятно, килограммов на 25 тяжелее. Ревик пересчитал, оглядев его с головы до ног.

На тридцать.

Ублюдок стоял прямо под сценой.

Он пришёл туда пораньше, чтобы на протяжении представления находиться рядом с Ревиком.

Ревик почувствовал его несколько раз перед началом секса, особенно когда Торек избивал его. Парню это доставляло слишком много удовольствия. Он со смесью отвращения и боли в свете наблюдал, как Ревик трахал ту женщину-видящую.

Сложив всё это в уме за те же несколько наносекунд, Ревик поймал себя на том, что вспоминает, что Торек велел ему выйти через заднюю дверь.

Неужели Торек его подставил?

У него тоже не было времени думать об этом прямо сейчас.

— Я вас знаю, братья? — спросил он. — Потому что вы стоите у меня на пути.

Он сфокусировал части своего света на каждом из них, пока подсчитывал расстояние до выхода из переулка. Ему пришлось бы обойти двоих из них, чтобы добраться туда, включая того голубоглазого ублюдка, который, как предположил Ревик, вероятно, умел драться, просто по тому, как он там стоял.

Чёрт, даже по тому, как он держался в стороне, позволяя другим сначала попытать счастья с ним.

Ревику не очень нравились его шансы, несмотря на то, что он нейтрализовал их преимущество в виде фактора неожиданности. Ему не нравились его шансы выбраться из этого до того, как появятся лимузин и Эддард. Ему не нравились его шансы на то, что ни один из них не окажется вооружён чем-то значительно более внушительным, чем их кулаки.

Ему не нравились его шансы, и точка.

Во всяком случае, пока нет.

— Могу я вам помочь? — поинтересовался Ревик.

Голубоглазый невесело усмехнулся.

— Да, Шулер, — сказал он, его английский был тяжёлым с сильным русским акцентом. — Ты можешь помочь нам, брат. Ты можешь гнить в отбросах проклятого богами подземного мира. Вместе с остальными этими говноедами-убийцами, которых ты называешь своими друзьями.

Ревик покачал головой, негромко щёлкнув.

Он не отвёл глаз и не отвёл света ни от одного из них.

— Боюсь, у меня сейчас нет времени ни на что из этого, брат, — сказал Ревик, и его голос звучал мягче, несмотря на холодность. — Не могли бы мы, возможно, сделать это в другой день? Мой социальный календарь на данный момент немного забит. На самом деле, из-за вас я уже опаздываю…

— Заткнись на хрен, ты, монстр-детоубийца! — крикнул один из видящих. — Ты думаешь, что ты чертовски умён? Что мы будем впечатлены твоим чёртовым остроумием?

Ревик уставился на него с неподвижным выражением лица.

— Дайте мне пройти, — сказал он, его голос не дрогнул. — Просто дайте мне пройти. Забудьте об этом.

Когда они промолчали, глаза Ревика снова забегали по сторонам, изучая каждого из видящих в отдельности по их реакции на его слова. Он видел, что каждый из них оценивает его, хотя ни один из них не оценивал его в точности одинаково.

Тот, чьё колено Ревик выбил из сустава, свирепо смотрел на Ревика и бормотал проклятия на прекси, одновременно косясь на голубоглазого видящего и ещё одного, вероятно, в поисках совета.

Тот, кого он пнул в стену, просто сердито смотрел на Ревика, его челюсти заметно сжались, а глаза, казалось, были прикованы к лицу Ревика.

Остальные всё ещё оставались неподвижными, как разведчики.

Они настороженно наблюдали за Ревиком, оценивая его так же, как Ревик оценивал их.

Ревик знал, что ему нужно бояться именно этих четверых.

Даже когда произносил эти первые саркастические слова, Ревик знал, что испытывает свою удачу, подкалывает их, ведёт себя так, как будто он их не боится, ведёт себя так, как будто они были не более чем раздражением и отвлекающим манёвром — но, по правде говоря, он был взбешён. Какая-то часть его была более чем счастлива выместить часть зла на этих засранцах.

Особенно, если за этим стоял Торек.

— Он хочет драться, — заметил голубоглазый, пристально глядя на него. — Посмотрите на него.

— Может быть, нам следует оказать ему услугу, — сказал другой слева от него.

Ревик посмотрел на второго, впервые обратив на него особое внимание.

Он был одним из тихих, одним из тех, кто оценивал его, оставаясь в стороне от начала драки.

Он был ниже ростом, чем голубоглазый, более жилистый, но чем дольше Ревик наблюдал за ним, тем больше ловил себя на мысли, что это именно тот видящий, за которым ему нужно будет следить, если дело примет серьёзный оборот. Его светло-карие глаза оценивали каждое движение Ревика, как змея, готовящаяся нанести удар.

Или как боец, узнающий одного из своих.

Наблюдая за ним, Ревик понял, что ему нравится то, что он чувствует от света самца.

Это были его братья, чёрт возьми… по крайней мере, в его собственном сознании.

Ревик считал их таковыми, даже если они это мнение не разделяли.

Он хотел встряхнуть их, а не причинить боль.

— Что, чёрт возьми, у вас за претензии ко мне? — огрызнулся он, позволив настоящему гневу прозвучать в его голосе. — Если это потому, что я был Шулером, тогда поверьте мне, братья, я полностью осознаю свой долг. Поверьте мне также, что мне не позволят забыть об этом в ближайшее время. Если вы хотите обвинить меня во всех грёбаных трудностях, выпавших на долю нашей расы…

— Может быть, только в том, что ты отравил газом всю мою грёбаную семью, ты, кусок дерьма! — огрызнулся голубоглазый. — Может быть, только в этом!

— Это были люди! — зарычал Ревик. — Не я!

Четверо из пятерых рассмеялись над его словами.

В их смехе не было юмора, но Ревик почувствовал, что его гнев усиливается.

Он взглянул на видящего пониже ростом, бойца со светло-карими глазами.

Он один не смеялся.

Он уставился на Ревика, словно пытаясь прочесть его свет и его мысли сквозь два щита, которые стояли между ними.

— Я могу одолеть вас всех, — холодно оглядев их всех, Ревик убрал эмоции из своего голоса, давая им почувствовать правдивость своих слов. — Не заставляйте меня делать это. Пожалуйста, братья. Я, бл*дь, прошу вас не принуждать меня к этому. Я прошу вас уйти. Если вы этого не сделаете, кто-то сильно пострадает. Кто-то может даже погибнуть. Я не хочу, чтобы ещё одно мёртвое тело одного из моих братьев омрачило мой свет… но я должен покинуть этот переулок. Скоро. В течение следующих пятнадцати минут. Я должен. Вы понимаете?

Кареглазый не сводил глаз с Ревика всё время, пока тот говорил.

Он слушал каждое слово Ревика, не мигая.

Несмотря на это, что-то промелькнуло в его глазах, когда Ревик сказал о том, что один из них в конечном итоге погибнет. Кроме этого, выражение лица мужчины-видящего не изменилось, пока Ревик не закончил говорить, пока тишина не продлилась ещё несколько секунд.

Затем кареглазый видящий вздохнул.

Прищёлкнув языком по небу и покачав головой, он посмотрел на большого видящего с нацистским шрамом, указывая на Ревика одной рукой.

Когда он заговорил в тот раз, Ревик заметил восточноевропейский акцент.

— Он говорит правду, — произнёс он без тени сомнения в голосе. — Он убьёт нескольких из нас, если мы продолжим это.

— Dugra drahk! — прошипел голубоглазый видящий. — Он нае*ывает нас! Разве ты этого не видишь? Ты не можешь верить ничему из того, что говорит раздвоенный язык этого злобного придурка!

Кареглазый пожал плечами.

Всё ещё оценивая лицо Ревика взглядом, он вытянул мозолистые руки в жесте вежливого несогласия видящих.

— Я так не думаю, — сказал он. — Не в этот раз. Не в этом отношении.

Он посмотрел на Ревика, и в его светлых глазах отразился свет уличного фонаря за спиной Ревика, а его красиво очерченные губы скривились в хмурой усмешке.

— Возможно, мы вернёмся к этому, да? — сказал он Ревику. — Как-нибудь в другой раз?

— Нет, — вмешался другой голос. — Вы этого не сделаете.

Ревик поднял глаза и вздрогнул, увидев вереницу видящих, выходящих из задней двери клуба Торека. Он почувствовал, как напряглись его плечи, когда увидел размеры нескольких стоящих там видящих, и заметил оружие, которое было у большинства из них, включая женщину с тёмными косами и красными глазами, у которой на лбу было написано — охотница.

Её профессия разведчика-убийцы была очевидна для Ревика, кристально ясна, даже несмотря на плотные щиты, стоящие между ней и им самим.

Он опустил кулаки, когда увидел, что они приближаются.

Он ни за что не смог бы сразиться со всеми ними.

Они разорвут его на части, как волки оленёнка.

Торек, который был единственным, кто заговорил, посмотрел на него, и в уголках его тёмных, чётко очерченных губ появилась улыбка.

— Драться с тобой? — сказал он, явно забавляясь. — Брат, я пришёл сюда, чтобы помочь тебе. Я должен был понять, что это тебе не понадобится. Я прошу прощения только за то, что немного опоздал… и за то, что не проверил переулок более тщательно, прежде чем порекомендовал тебе идти этим путём.

Ревик настороженно уставился на него.

Он не стал спорить. Он также не поблагодарил другого видящего.

Он увидел, как юмор исчез из глаз Торека, прямо перед тем, как тот повернулся, осматривая пятерых видящих, стоящих в переулке. Ревик только тогда заметил, что охранники Торека и та женщина с тёмными косами направили своё оружие на пятерых из них.

Голос Торека перешёл в открытую угрозу.

— Я не допущу, чтобы вы возвращались сюда, — сказал золотоглазый видящий. — Кроме того, не думайте причинять вред моему брату, Дигойзу Ревику, за пределами моего заведения. Как мой сотрудник, он член моей семьи и находится под моей защитой, куда бы он ни отправился. Более того, он друг братства Ринак.

Ревик почувствовал, как волосы у него на затылке встали дыбом.

С этим он тоже не спорил, но ему было не по себе.

Он вовсе не был уверен, что хочет быть «другом Ринака» или даже Торека, но полагал, что сейчас не время высказывать эти опасения вслух. Когда глаза Ревика метнулись к самому Тореку, он увидел, как в этих золотых радужках во второй раз отразился юмор. Он также заметил усмешку на его губах.

Обе вещи были достаточно очевидны, чтобы Ревик знал, что другой видящий услышал его, несмотря на щиты.

— А теперь убирайтесь отсюда, — сказал Торек, поворачиваясь обратно к голубоглазому видящему. — За вами будут наблюдать, братья, так что не оскорбляйте меня снова этой глупостью. Покайтесь в собственных грехах, прежде чем решите, что поможете другим раскаяться в их грехах.

Голос Торека повысился, переходя на ритмичную интонацию официального прекси.

— …Ибо разве это не величайший грех из всех — причинять вред тому, кто уже дал обет покаяния? Причинять вред его душе сейчас, когда он посвятил себя использованию своего света в этом мире для продвижения добра? Когда он поклялся помогать другим отпускать их собственные грехи? Причинять вред такому мужчине, как этот, обладающему силой переносить ненависть более слабых душ… это работа тех, против кого, как вы утверждаете, боретесь. Не так ли, братья мои?

Никто из них не ответил.

Ревик почувствовал прилив ярости от голубоглазого видящего.

Когда Ревик взглянул на него в следующий раз, тот же самый видящий уставился на него глазами, полными ненависти.

Несмотря на это, угроза Ринака, казалось, дошла до него.

Ревик наблюдал за лицом видящего, когда его разум, казалось, снова включился, шестерёнки завертелись почти зримо, даже сквозь усиленную алкоголем ярость.

Ревик почувствовал, что он отступает.

Он почувствовал, как в свете большого видящего появилось что-то вроде покорности, ещё до того, как голубоглазый отреагировал на это физически, отступив назад, чтобы создать проход между Тореком и его охранниками и местом, где стоял сам Ревик. При этом видящий со шрамами официально поклонился Тореку, используя жест уважения видящих.

При этом он ясно дал понять две вещи: что он намерен отступить, позволить Ревику уйти без боя… и что он делал это исключительно ради Торека и из уважения к владельцу клуба и его связям в Ринаке, а не ради самого Ревика.

Разумеется, ничего из этого не было выражено устно.

Единственные слова, которые голубоглазый видящий произнес вслух, были адресованы Ревику.

— …Тогда, возможно, в другой жизни, — холодно пробормотал он.

Он произнёс это, когда Ревик проходил мимо.

Ревик направлял свои ноги к охранникам Торека и чёрному ходу клуба, поскольку намеревался воспользоваться предложением Торека о защите, пока ждал лимузин, который отвезёт его в аэропорт. Используя свой aleimi, Ревик уже сообщил Эддарду, чтобы тот направил лимузин ко входу в клуб Торека, а не в переулок.

Несмотря на это, когда видящий заговорил, Ревик повернулся и посмотрел на него.

Покрытое шрамами лицо исказилось от ненависти, когда Ревик встретился с ним взглядом.

— Мы встретимся снова, брат, — пообещал видящий. — Я клянусь в этом. В этом мире или в следующем наши пути пересекутся. Потому что ты всё ещё передо мной в долгу. Что бы ты ни думал, что ты должен богам, ты должен мне, и, в отличие от богов, я не прощаю долгов. Я намерен взыскать.

Ревик только кивнул.

На это нечего было возразить.

Однако он задавался вопросом, что скрывается за всей этой ненавистью.

Он предположил, что подробности не имеют значения.

Он был совершенно уверен, что бы это ни было, он заслужил это. Причинил ли он на самом деле вред этому конкретному видящему или нет, или его семье, или его возлюбленной, или одному из его друзей — Ревик заслужил это за вторую половинку, возлюбленную или семью кого-то другого, кому он причинил вред. Он заслужил всё это и даже больше. Он продолжал бы заслуживать этого, даже если бы они разбили его лицо о цемент и оставили там, в переулке, умирать, истекая кровью.

Однако сейчас всё это не имело значения.

Эти долги могли подождать.

Он должен был добраться до Элли.

Он должен был спасти Элли.

Это единственное, что ещё оставалось в его сердце, и единственное, о чём он мог заботиться.

Глава 17. Групповая девочка

Я проснулась, не понимая, где я.

Практически сразу я поняла, что что-то не так.

Сначала мне не с чем было связать это чувство.

Я знала, что больна.

Я чувствовала себя очень, очень больной.

Прежде чем я смогла понять, что означала эта болезнь, прежде чем я смогла заставить свой разум двигаться по прямой, прежде чем я смогла даже сосредоточиться на оштукатуренном потолке надо мной, я почувствовала неправильность в каждом нервном окончании, вибрирующем по всему моему телу. У меня был неприятный привкус во рту, в голове пульсировало, болела спина, челюсть, всё тело болело.

Физически я чувствовала себя ужасно.

Я не могла вспомнить, когда в последний раз чувствовала себя так плохо.

Это тошнотворное чувство извивалось во мне, как змея, скручивая тошноту не только вокруг желудка и кишечника, но и поднимаясь по горлу и груди. Мне ужасно хотелось сплюнуть, но я боялась сесть. Какая-то другая часть меня ужасно хотела, чтобы меня вырвало.

Я нуждалась в рвоте.

Я не знала, где нахожусь.

Я твёрдо чувствовала, что сначала мне нужно это узнать.

В комнате было темно. Я попыталась отмотать пленку назад за последние двадцать четыре часа. Обычно мне это удавалось. Обычно моя память была действительно хорошей.

На этот раз всё было по-другому. Меня пронизывал страх, безымянный, неопределённый, пока я пыталась вспомнить, что произошло со мной за несколько часов до того, как я заснула. Страх стал настолько сильным, что я перестала слишком усердно пытаться вспомнить всё. Я пока не была уверена, нужно ли мне это знать, по крайней мере, до тех пор, пока я не выберусь из любой ситуации, в которой нахожусь сейчас.

По логике вещей, если я ничего не могла вспомнить, мне нечего было бояться.

Но эта логическая ошибка меня не успокоила.

Незнание чего-либо заставляло меня бояться больше, а не меньше.

Я не могла вспомнить, как я здесь оказалась.

Я не могла вспомнить, где находится это «здесь».

Я не могла вспомнить, с кем я была.

Тот факт, что я так быстро впала в панику, усилил страх, который я уже испытывала, отчасти потому, что это было похоже на воспоминание. За паникой скрывался какой-то шёпот знания, как эхо страха, тень тех последних мгновений осознания, которые задержались в глубине моего сознания.

Микки.

Бл*дь.

Я видела там Микки.

Моя голова начала раскалываться по-настоящему, пока мне не показалось, что что-то пытается расколоть мой череп, размолоть кости и мозг в порошок.

Когда мой разум сосредоточился на том мимолётном появлении Микки в баре, моё беспокойство превратилось в ужас, в выброс адреналина и более тёмный страх. В горле пересохло, я задыхалась, но расплывчатость перед глазами внезапно полностью сфокусировалась. Каким-то образом ощутимость реальной угрозы снова включила мой мозг.

Если я была у Микки, мне нужно было знать, где я.

Мне нужно точно знать, где я.

Сейчас же. Прямо сейчас, чёрт возьми.

Морщась от боли, я повернула голову.

Рядом со мной под простыней лежало обнажённое тело. Слишком маленькое, чтобы принадлежать Микки, судя по тому, как я запомнила его в том баре. Белая кожа казалась ещё светлее на фоне тёмных простыней на кровати. Я увидела мускулистую руку, татуировки, тёмные волосы на подушке, торчащие как попало над овальным лицом с закрытыми глазами. Пытаясь сосредоточиться, прогнать сонливость из глаз, я обхватила рукой свою обнажённую грудь, не отводя взгляда от этого лица.

Это не Микки.

Это Джейден.

То есть парень, ради встречи с которым я ходила в тот клуб.

Я должна была почувствовать облегчение. Я должна была сразу почувствовать себя лучше, но почему-то чувство, охватившее меня, было ближе к шоку.

Я поняла, что совсем не почувствовала облегчения. Меня затошнило.

Этот страх продолжал застилать мне глаза, пульсируя в горле.

Только теперь этот страх снова стал абстрактным — у него больше не было конкретного источника. С исчезновением угрозы Микки страх в замешательстве обвился вокруг меня, но не уменьшился.

Мне определённо нужно встать.

Движение моими конечностями и телом принесло целый ряд новых ощущений, большинство из которых были ещё более болезненными, неудобными, вызывающими тошноту…

Пугающими.

Больше всего на свете они были пугающими.

Они были пугающими особенно с точки зрения их последствий.

Подавляющее большинство этих ощущений были также глубоко физически неприятными. Они были болезненными, настолько сильными, что у меня перехватило горло, защипало глаза. У меня болела задница. У меня болели руки. Болело влагалище. У меня определённо был секс.

По ощущениям это был грубый секс. По ощущениям это было много секса.

Может быть, даже слишком много.

Я не могла помнить секс.

Я ничего из этого не могла вспомнить, даже когда по-настоящему пыталась.

Моя челюсть болела достаточно сильно, чтобы заставить меня задуматься, не ударил ли меня кто-нибудь, а затем достаточно, чтобы заставить меня задуматься кое о чём другом. Чем дольше мой разум прокручивал в голове обрывки информации, которую давало мне моё тело, тем больше я осознавала, что не хочу слишком внимательно изучать какие-либо из этих свидетельств.

Я определённо не хотела связывать нити воедино в целостный образ.

Я заставила себя принять сидячее положение на матрасе и непроизвольно ахнула. Мои ноги коснулись ворсистого ковра, покрывающего пол — во всяком случае, пальцы ног. Я ещё несколько секунд сидела там, потирая пальцы ног об этот ковёр, прежде чем поняла, что мне нужно в ванную.

Сейчас же.

То есть, прямо сейчас, пока меня не вырвало на пол Джейдена.

Я хотела забрать свою одежду. Я не могла решить, смогу ли я справиться и с одеждой, и с ванной, и я сидела там, парализованная тошнотой и нерешительностью.

Я решила, что, вероятно, не смогу. Справиться с обоими вещами, то есть.

Не успею.

Мне нужно выбраться из этой комнаты.

Мне нужно отвлечься от бледной кожи тела, счастливо свернувшегося калачиком на кровати. Мне нужно отвлечься от довольства на его лице, когда он спал.

Одежда могла подождать.

Поднявшись на ноги, я, спотыкаясь, как пьяная, направилась в ванную.

Всё заболело ещё сильнее, как только я встала на ноги, но я сосредоточилась на движении, на том, чтобы перебраться с одной стороны дома на другую. Я сосредоточилась на том, чтобы удержаться на ногах, хватаясь руками за стены и дверные косяки, пока пробиралась через захламлённую спальню Джейдена в тёмный коридор за дверью его спальни.

То тут, то там я замечала знакомые предметы, но всё качалось передо мной. Плакаты группы криво висели на выкрашенных в белый цвет стенах. В двух комнатах, мимо которых я прошла, я увидела грязную одежду, банки из-под газировки и пакеты из-под чипсов перед монитором и станцией для просмотра каналов, гарнитуры, ноты на ковре, ручную игру, что-то похожее на нож-бабочку…

Затем я вышла из спальни.

Впереди я увидела его гостиную с узорчатым ковром, его гитару, стоящую на подставке в углу рядом с небольшим усилителем для репетиций. Я увидела выкрашенные в фиолетовый цвет стены, чёрные рамы окон, что-то похожее на пустую пивную бутылку, лежащую на боку.

Мне никогда не приходило в голову, что мы не одни.

Ну, пока я не открыла дверь ванной и не увидела барабанщика Джейдена, лежащего без сознания на полу. Половина его тела покоилась на влажном с виду ярко-зелёном коврике в ванной. Другая часть его тела растянулась на белом кафеле, и рубашка задралась, обнажая выпуклый пивной живот.

Издав удивлённый звук, я попятилась, закрывая дверь.

Несколько секунд я просто стояла в коридоре, а сердце бешено колотилось.

Затем тошнота снова усилилась, в горле появился привкус желчи.

Во рту слишком много слюны.

Меня определённо должно было стошнить.

Какая-то часть моего разума продолжала анализировать, оценивая возможности, пока я осматривала узкий коридор между спальней Джейдена, гостиной и кухней.

Я подумывала о том, чтобы просто перешагнуть через барабанщика Кори и сблевать в унитаз рядом с ним. Я подумала о кухонной раковине. Я подумала о том, чтобы сблевать в одну из корзин для мусора в комнатах, мимо которых я проходила — они по крайней мере, казались пустыми, судя по тому, что я видела мельком.

На самом деле мне больше не хотелось ходить по дому, особенно если здесь был Кори.

На самом деле я не хотела знать, кто ещё может быть здесь.

Я подумывала просто наблевать на ковер.

Хер с ним.

В конце концов, я вернулась в комнату Джейдена в поисках мусорной корзины.

И своей одежды.

Я очень хотела найти свою одежду.

Я больше не переживала о том, чтобы блевануть в подобающем месте вроде ванной. Я хотела убраться оттуда нахер.

Образы всё ещё пытались сложиться у меня перед глазами, но ни один из них не был очень чётким. Я приложила немного усилий, чтобы сделать их чёткими, но мне не очень удавалось. Ничто из того, что я видела, не казалось достоверным. Ничто из этого не походило на настоящие воспоминания, скорее на то, что мой разум придумывал в данный момент, предлагая их мне как варианты заполнения пробелов.

Когда я по-настоящему сосредоточилась, за всем этим шумом я увидела глухую стену.

Я увидела пустоту, место, где ничто не обитало.

Такое ощущение, будто кто-то просто выключил свет, звук, стерев запись на неопределённый период времени.

Не осталось ничего — только мёртвая зона отсутствия времени и чувств.

Эта пустота была настолько неприятной, что снова всплыли образы, ложные воспоминания, которые хотели объяснить, что происходило в тех местах, которые я не могла видеть. Некоторые из этих образов были кошмарными, даже наводящими ужас, но так или иначе, они были лучше, чем пустота за ними.

Я знала, что мой разум делает то, что делали другие, и пытается разобраться в том, что произошло. Я чувствовала, как сильно ему не нравятся белые пятна в моей памяти, как отчаянно он хочет заполнить пробелы. В результате мой разум изобретал временные рамки и сценарии из голых фрагментов данных, пытаясь связать их воедино таким образом, чтобы это выглядело и ощущалось логичным, независимо от того, стояла ли за этим хоть капля правды.

Даже фальшивые временные рамки беспокоили меня.

Ни одна из предложенных возможностей не показалась мне хорошей.

Чувства хотели выплеснуться наружу — или, может быть, чувства по поводу отсутствия чувств.

Чем дольше я концентрировалась на попытках вспомнить, на страхе, неловкости и нежелании думать, тем больше я осознавала, что какая-то часть меня пребывала в шоке. По крайней мере, часть тошноты была вызвана этим, а не тем, что происходило с моим желудком. Это чувство не было стыдом, скорее, как будто что-то мерзкое подползло ко мне, прикасаясь, пока я спала.

«Убирайся нахер оттуда, Элли».

Не я. Другой голос.

Вместе с ним пришёл гнев. Огромная грёбаная стена гнева.

Это появилось из ниоткуда. И снова меня поразило странное чувство, что гнев, знание, которое я чувствовала за ним, вовсе не были моими.

Но это моё.

Это должно быть моим.

«Найди свою одежду и убирайся оттуда. Я разберусь с ним. Я, бл*дь, обещаю тебе, что разберусь. Убирайся оттуда, пока он не проснулся и не начал тебе врать».

Я должна была убираться оттуда к чёртовой матери.

Эта мысль сильно поразила меня.

Она пришла ясно и впервые не вызывала сомнений.

Логика только потом попыталась заявить о себе.

Я не могла здесь оставаться. Я всё равно ничего не могла сделать прямо сейчас, пока не получу больше информации. Я не могла доверять ничему из того, что Джейден расскажет мне о прошлой ночи — не сейчас, не без каких-либо воспоминаний о себе.

Мне нужно выбраться оттуда.

Но я этого не сделала. Я просто стояла там.

Я чертовски сильно хотела вспомнить. Мне казалось важным вспомнить до того, как я уйду, до того, как пройдёт время, и я каким-то образом отмахнусь от этого, позволю себе или другим превратить это во что-то другое, во что-то, чего не было.

Но мне тоже пришлось взглянуть фактам в лицо.

Я не могла вспомнить.

Я не помнила, как я сюда попала. Я не помнила, как пила, поэтому понятия не имела, как я так нажралась. Я вспомнила одно пиво — одно, или даже меньше. Я вспомнила, как увидела Микки. Я помнила узнавание на его лице, удивление.

После этого я помнила…

Ничего.

Почти ничего после этого.

Это в значительной степени указывало на то, что меня накачали наркотиками.

Кто-то накачал меня наркотиками.

Кто-то, должно быть, привёз меня сюда после того, как меня накачали наркотиками.

Я знала, что этим кем-то должен быть Джейден. Я также знала, что мы с Джейденом были здесь не одни, и я была почти уверена, что прошлой ночью у меня было много секса. Вероятно, больше секса, чем могло бы быть только с одним мужчиной…

«Элли, убирайся оттуда. Убирайся нахер оттуда. Сейчас же».

Я потрясла головой, пытаясь прояснить её.

«Пожалуйста, милая. Пожалуйста, gaos. Позволь мне разобраться с этим».

Мой разум продолжал связывать нити воедино.

Он связывал их слишком быстро.

Достаточно быстро, чтобы это тошнотворное чувство в моём животе стало намного сильнее…

«Не попадай за решётку из-за этого куска дерьма. Пожалуйста, милая. Я умоляю тебя. Он, бл*дь, того не стоит. Я справлюсь с этим. Я могу уберечь тебя от этого…»

…достаточно быстро, чтобы гнев стал намного сильнее связан со мной.

Теперь я чувствовала, что это мой гнев.

Было гораздо меньше ощущения, что этот гнев принадлежал кому-то другому.

Какая-то часть меня, наконец, признала то, что я знала, даже без воспоминаний, которые могли бы заполнить пробелы. Правда заключалась в одних голых фактах…

«Элли, не причиняй ему вреда. Ты не можешь позволить, чтобы тобой заинтересовались правоохранительные органы. Правда не можешь. Даже если они в конце концов тебя отпустят, в твоём официальном досье не должно быть таких отметок. Пожалуйста. Поверь мне в этом, пожалуйста. Позволь мне сделать это. Я обещаю тебе, я разберусь с этим. Я, бл*дь, обещаю, что разберусь с этим. Я не буду нежным…»

Страх продолжал сгущаться в моём сознании.

Однако этот страх менялся, превращаясь в более горячий и плотный гнев.

Перемена происходила быстро, несмотря на то, как долго, по моим ощущениям, я стояла там, в этом устланном ковром коридоре. Оцепенение от какого-то яда, всё ещё распространяющееся по моему телу, делающее мои конечности и разум вялыми, скручивающее внутренности, так и не прошло. Несмотря на это, мой гнев и понимание были настолько сильны, что это больше не имело значения.

Те части меня, которые имели значение, были кристально чистыми.

«Элли! Не причиняй ему вреда! Пожалуйста, чёрт возьми! Пожалуйста, не надо!»

Где-то в это время я вернулась в комнату Джейдена.

Я уставилась на бледнокожее тело, лежащее на кровати.

Я подумала о том, что произойдёт, если я что-нибудь с ним сделаю.

Мой разум играл с тем ножом-бабочкой, который лежал на полу возле его канальной станции. Я подумала о том, как это выглядело бы со стороны, учитывая все обстоятельства.

Я подумала о маме, о том, что все думали обо мне в старшей школе, даже когда я не сделала ничего плохого.

Я думала о странных вещах в моём прошлом. Вещах, которые я не могла объяснить.

Вещах, которые выделяли меня с детства, независимо от того, насколько нормальной я старалась быть. Я знала, что это назойливое чувство в затылке было правильным.

Они упрячут меня за решётку.

Даже если я была права насчёт того, что случилось со мной прошлой ночью, в тюрьме оказалась бы я, а не Джейден.

Чего я не могла решить, так это того, действительно ли мне не всё равно.

«Чёрт возьми, Элли! Если ты не отступишь, мне придётся тебя вырубить. Тебе придётся оставаться там, может быть, до тех пор, пока я не приеду, а меня не будет ещё несколько часов. Пожалуйста. Пожалуйста, не заставляй меня делать это. Пожалуйста, детка… позволь мне разобраться с этим».

Тошнота в животе усилилась.

Меня охватила нерешительность.

Возможно, чтобы выиграть время, я повернула голову, оглядываясь в поисках своей одежды.

Минуту или около того спустя я обнаружила своё платье в куче на полу, наполовину отброшенное под стол Джейдена. Я залезла под него, чтобы вытащить вещь. Когда я вылезла обратно, сжимая чёрную эластичную ткань в одной руке, я взглянула на кровать, но Джейден не пошевелился.

Я оделась меньше чем за минуту.

Ну, не считая нижнего белья. И обуви.

Я выбросила нижнее бельё из головы.

Но мне нужны были туфли.

Однако я нигде не увидела их.

Ну, я нигде не увидела их в комнате Джейдена.

Моя гарнитура тоже пропала, что беспокоило меня ещё больше. Не то чтобы я сразу кому-то позвонила, но да, мне была нужна эта чёртова штука. Хуже того, это заставило бы меня снова увидеться с Джейденом, если я не смогу найти её до ухода. Ну, или мне придётся заявить о краже и встать в очередь на повторное кодирование моего имплантата, что стало бы серьёзной занозой в заднице.

Это также дорогое удовольствие, а я сейчас не была при деньгах.

Они также могут настоять на использовании локатора, чтобы отследить эту чёртову штуку, и тогда мне всё равно придётся встретиться с Джейденом.

«Элли…»

Я почувствовала, что мой гнев усиливается, и покачала головой.

Мне нужно уйти. Сейчас же. Я почувствовала в этом настоятельную необходимость.

Я также соглашалась с этим.

Ну. По большему счёту.

Я попыталась вспомнить, должна ли я была работать в этот день. Я решила, что у меня выходной, что бы там ни говорилось в расписании.

Даже если бы это означало увольнение.

«Позвони Джону. Попроси его забрать тебя, Элли».

Какая-то часть меня подумала о том, чтобы позвонить Джону, даже о том, чтобы дойти до его дома пешком.

Но я снова покачала головой, несколько секунд спустя.

Я не хотела звонить Джону.

Я не знала, куда пойду, но я знала, что точно не к нему.

Ещё нет. Я не хотела видеть Джона сейчас.

Во мне витало раздражение. Я отбросила и это тоже.

Почему я не могла найти свои чёртовы туфли?

«К чёрту туфли. Просто иди, Элли. Позвони Джону, пусть он заберёт тебя».

Я покачала головой.

Нет. Я не буду звонить Джону. Даже без обуви.

Желчь внезапно подступила к горлу. Я опустилась на колени на зелёный ковёр Джейдена, теперь уже будучи в платье, и меня вырвало в его мусорное ведро.

Это заняло больше времени, чем одевание.

К концу я вцепилась в деревянные ножки антикварного стола и стула Джейдена, тяжело дыша и отплёвываясь, и по моему лицу текли слёзы. Вся моя спина сокращалась и выгибалась при каждом толчке, болезненно изгибаясь, пока моё тело пыталось привести себя в порядок, избавиться от токсинов. Я хотела воды, но я не хотела пить здесь.

Я ничего не хотела из этого дома.

Мне нужно было убираться отсюда нахер.

Где-то я почувствовала облегчение.

Я всё ещё не была уверена, моё ли это чувство, но оно окутывало меня. Мне даже показалось, что я чувствую защиту, странно успокаивающий, хотя и плотный плащ, который окутывал меня в этой полутёмной, пропахшей потом комнате. Плащ наполовину душил меня на каком-то уровне, как будто защищал от вреда, или, может быть, не давал мне причинить вред… или, возможно, и то, и другое одновременно.

В конце концов я встала, вытирая рот тыльной стороной ладони.

«Иди, Элли. Пожалуйста. Убирайся оттуда. Я скоро буду там. Я уже в пути и клянусь, что разберусь с этим. Тебе больше никогда не придётся видеть этот кусок дерьма».

Я колебалась, но всего на несколько секунд дольше.

Всё ещё глядя на бледное, довольное с виду тело, распростёртое на кровати, я наклонилась.

Я подняла мусорное ведро, в котором на круглом металлическом дне теперь было приличное количество моей рвоты. Я отнесла его к кровати. Я подумала о том, чтобы поставить ёмкость прямо рядом с головой спящего Джейдена, как можно ближе к его подушке. После нескольких секунд раздумий я не стала этого делать.

Вместо этого я вылила содержимое прямо на его спящее тело.

Запах мгновенно стал намного хуже.

Подавившись, я прикрыла нос и рот рукой и локтем, бросив мусорное ведро на кровать, где я впервые проснулась.

Я увидела, как Джейден сморщил нос. Я увидела, как его губы скривились в напряжённой гримасе, и он покачал головой, но практически не пошевелился, даже для того, чтобы глубже зарыться под одеяла. Он продолжал лежать там, раскинув своё обнажённое тело так, словно он владел пространством.

По крайней мере, на его чёртовом лице больше не было этого довольного выражения.

Около трёх секунд я наблюдала, как он спит.

На самом деле я не почувствовала себя лучше.

Я вообще не чувствовала себя лучше.

Тот единственный, слишком запоздалый, жалкий акт неповиновения никак не смягчил ярость, нарастающую в моей груди и горле. Эта ярость просто сидела там, молча душа меня.

Ублюдок.

Глава 18. Не одна

Я оказалась на Бейкер-Бич.

Я не знаю, как я туда попала.

Ну, я знаю, как я туда попала.

То есть, я знаю механику того, как я туда попала.

Чего я не знаю, так это почему я решила пойти туда, почему я захотела пойти туда, или что заставило меня пойти до конца без обуви, в одном коротком платье, без денег или гарнитуры, особенно учитывая, как это место было далеко от того, откуда я начинала, когда покинула дом Джейдена утром.

Я также толком не помнила большую часть дороги туда.

Хотя, должно быть, я шла пешком.

Должно быть, я шла босиком по грязному асфальту, цементу, грязи, вероятно, по крайней мере, по траве, возможно, по песку — но сейчас я почти не помню эту часть.

Джейден жил прямо у парка, в районе Ричмонд.

Бейкер-Бич располагался не совсем близко.

Я могла бы легко добраться до пляжа от дома Джейдена, не проходя пешком весь путь до этого конкретного пляжа.

Но я этого не сделала.

Я не пошла просто на Оушен-Бич, который находился в конце парка и был бы гораздо более логичным местом назначения. Чтобы добраться до Бейкер-Бич, мне пришлось пройти мимо Оушен-Бич, подняться по крутому холму к баням Сутро и Лэндс-Энду, затем обогнуть ряд тропинок на скалах, прежде чем вернуться в другой жилой район, чтобы добраться до ещё одной группы пляжей ближе к мосту Золотые Ворота. Те жилые районы были крутыми и богатыми, заполненными огромными дорогими домами к югу от Пресидио и устья залива.

Я всё равно направилась туда.

Бейкер-Бич имел определённый смысл в менее затуманенных уголках моего сознания.

Это место, куда мы с Джоном ходили, когда что-то было не так.

Это место, куда мы с Джоном ходили, когда болел папа.

Даже раньше, когда мы все были детьми, когда у Касси были проблемы с родителями, или у меня были неприятности в школе, или Джону вылили на голову слишком много газировки за то, что он гей, мы с Касси и Джоном ходили на Бейкер-Бич.

Иногда мы даже не разговаривали.

Мы бы просто все смотрели на океан.

В других случаях мы позволяли кому бы то ни было разглагольствовать на ветер, давая клятвы избить того, кто причинил нам боль, отомстить за то, что кто-то причинил боль нашим друзьям или заставил кого-либо из нас почувствовать себя неполноценным человеком.

Бейкер-Бич также являлся местом, где мы с Джоном устроили гораздо менее официальные и гораздо более пропитанные алкоголем поминки по папе, после того как мы, наконец, уложили маму спать с помощью валиума и пары снотворных таблеток.

Мы с Джоном развели костер у скал, где его не было бы видно. Мы сожгли там его халат и больничную сорочку, которые Джон каким-то образом стащил из отделения интенсивной терапии. Для Джона обе вещи символизировали папу после того, как он заболел. Они символизировали человека, в которого болезнь превратила папу, а не самого папу. Честно говоря, я думаю, что они означали то же самое для самого папы, пока он не умер.

В любом случае, Джон хотел, чтобы они исчезли.

Я тоже хотела, чтобы они исчезли.

Помню, я думала, что они пахли смертью, когда горели.

Так что да, Бейкер-Бич не был для меня тем местом, которое я бы назвала счастливым, но с ним определённо были сильные ассоциации.

Я думаю, они были достаточно сильны, чтобы мои ноги сами привели меня туда. Ну, или что-то ещё привело меня, что-то ещё более глубоко похороненное в моём подсознании.

Какой бы ни была причина, по которой я оказалась на этом маленьком пляже недалеко от устья залива Сан-Франциско, к тому времени, когда я ступила на песок, и мои ноги прошлись по этим прохладным сухим песчинкам, я не почувствовала ничего, кроме глубокого облегчения.

Это облегчение усилилось, когда я достигла грохочущего прибоя.

К тому времени у меня болели ноги, так что, возможно, это было частью проблемы.

Впрочем, дело не только в этом.

Возможно, отчасти это было символично — желание смыть с себя часть воспоминаний о прошедшей ночи. Моя подруга-викканка Анжелина всегда говорила об энергетических очищающих свойствах океанской воды и в частности соли, так что, возможно, это жило где-то на задворках моего сознания. Или, может, всё было ещё проще. Может быть, я просто хотела как-то физически отдохнуть от этого дома и людей в нём. Я хотела почувствовать что-то отличное от этого ощущения «у меня только что был секс» в моём теле; что-то, что не было Джейденом и остальными, кто бы там ни был, даже если это просто ледяной Тихий океан.

Я хотела проснуться, чёрт возьми.

Я хотела вырваться из фуги, в которой находилась с тех пор, как проснулась, уставившись в этот странный потолок в темноте.

Было всё ещё темно, и теперь чертовски холодно, но мне было наплевать

Мне ужасно хотелось опустить голову под эту ледяную солёную воду, а не только ступни. Я хотела смыть с себя каждую капельку пота, спермы и всего остального, что могло быть на моей коже. Я хотела смыть всё это.

Поэтому я вошла в воду, не задумываясь.

Я просто пробивалась сквозь прибой, стиснув зубы, пока волны не поднялись до края моего платья.

Затем выше, к животу, и пена закручивалась вокруг бёдер.

Вода была действительно чертовски холодной. Холоднее, чем любая вода, в которой я бывала раньше, по крайней мере, не будучи пьяной.

На ощупь она действительно была как лёд.

Ветер усиливал холод, обжигая мою мокрую от брызг кожу, даже там, где я не полностью погрузилась под воду. Соль обжигала мои губы и лицо и попадала в рот. Я проигнорировала всё это, крепче стиснув зубы и обхватив себя руками за грудь.

Я продолжала идти вброд.

Я даже окунула голову и волосы, как только зашла достаточно глубоко, и к тому времени мои зубы стучали по-настоящему и полностью не подчинялись моему контролю. Мои руки обхватили туловище, наполовину ради тепла, наполовину ради защиты от бьющих волн, которые теперь причиняли боль, когда ударялись о мою кожу.

Даже тогда я не остановилась.

«Элли. Не надо».

Голос был мягким.

Клянусь, в тот раз я действительно его слышала.

Я слышала его.

Я слышала его как нечто реальное, отдельное.

В тот раз я также почувствовала это, тот знакомый толчок, о котором я начала думать почти как о совести или, может быть, об ангеле-хранителе.

Я чувствовала это сильнее, чем в доме Джейдена. Я чувствовала это достаточно ясно, чтобы воспринимать это как нечто отдельное от меня. Присутствие, в котором оно обитало, проникало в какую-то менее осязаемую часть меня, каким-то образом согревая меня, даже когда оно дрожало в моей груди.

Хуже того, мне захотелось плакать.

До этого самого момента, я не думаю, что я действительно что-то чувствовала.

Тот прилив гнева в доме Джейдена, жажда мести, насилия, всего, что могло бы выплеснуть мои чувства наружу, тогда…

Ничего.

Просто ничего.

Теперь, от этого слабого шёпота, от ещё более слабого импульса тепла, я почувствовала больше, чем могла вместить, больше, чем могла охватить своей головой.

У меня всё ещё не находилось слов, чтобы выразить то, что я чувствовала.

У меня не находилось слов о том, что со мной произошло.

У меня не находилось слов о Джейдене.

У меня даже не нашлось слов о себе.

У меня также не находилось слов о Джоне, или о том, что он, вероятно, сказал бы о случившемся, или о том, насколько он разозлился бы. Чёрт возьми, я даже не начинала серьёзно задумываться о том, стоит ли мне вообще ему рассказывать. Я обдумывала, что я могла бы сделать по-другому в том баре, что я могла бы сказать или сделать по-другому, прежде чем покинуть дом Джейдена.

Я могла бы ударить его, пырнуть ножом, обвинить его.

Я могла бы даже просто спокойно спросить его, что произошло.

Даже сейчас, однако, я в основном соглашалась с этим голосом.

Это бы ни хрена не изменило.

Сейчас я бы не почувствовала себя лучше, независимо от того, что сказал или не сказал Джейден.

Я бы не почувствовала себя лучше, если бы причинила ему боль, сопротивлялся он или нет, или позволил бы мне ударить его стулом или бейсбольной битой, или пырнуть его дерьмовым ножом-бабочкой. Это не стёрло бы этого, так же как океан не стёр ничего сейчас. Ничто из сказанного Джейденом не убедило бы меня в том, что он не сделал того, что, как я знала, он сделал прошлой ночью.

Я не хотела давать ему возможность лгать мне.

Я не хотела слышать, как он лжёт мне.

Я также не хотела слышать, как он говорит правду.

Я уставилась на океан, стиснув зубы.

«Элли… возвращайся. Пожалуйста».

Я покачала головой. Но я пришла сюда не для того, чтобы навредить себе.

Я не сделала ничего плохого.

Ну, во всяком случае, я об этом не знала.

Это тошнотворное чувство не было вызвано отвращением к себе, или стыдом, или чем-либо из того, что люди должны чувствовать в подобных ситуациях. Я не была пьяна. Я находилась в общественном месте. Я была на обычном свидании… или, по крайней мере, я думала, что у меня обычное свидание. Я была взрослой, юридически и во всех других отношениях. Более того, я была почти уверена, что не была бы ни в чём виновна, даже если бы что-то из перечисленного или всё это было иначе.