Страх и сомнение

Глава 24

Жизнь всё время помогает. Она подбрасывает нелюбимую работу, заставляет ложиться рано, когда не хочешь спать, и поднимает, когда глаза не открываются. Ты идёшь злой и взбешённый, туда, куда не хочешь идти и молишься, чтобы часы поскорее прошли. Треть жизни ты хочешь, чтобы прошли как сон, треть жизни и так проходят во сне. Остаётся ещё треть, и её ты используешь для саморазложения. Но жизнь от тебя не отстанет. Она не подкинет лотерейный билет в счастье, не наградит за «просто так» сундучком благополучия. Чтобы ты не скис и не превратился в бесформенную массу. Ты должен благодарить жизнь за каждое испытание, должен радоваться, что она не забыла про тебя, не махнула рукой, оставив погибать в лучах спокойствия, достатка и безмятежности. Ты воин, а не парадный лакей. Жизнь лучший тренер и наставник, она не пожалеет, не помилует на алтаре отчаяния. А ты пытайся. Быть может, пробьёт час и солнце взойдёт на твоей стороне. Конечно, ты можешь сказать, что у тебя будет следующая жизнь, чтобы попробовать снова… Говори, у нас же свобода слова, где каждый жалеет себя и поливает грязью других. Клоуны, которые везде гадят, зная, что за это ничего не будет. Но жизнь редко бьёт напрямую, жизнь наказывает изнутри. Когда-нибудь ты разучишься радоваться радуге и простому солнечному дождю. Когда-нибудь ты не услышишь шелеста листвы и шума прибоя. Поздравляю. Твой полипропиленовый мозг затвердел. И дай бог, если эта скорлупа расколется не перед смертью, а раньше.

Юля радовалась. Или, по крайней мере, пыталась. Она вспомнила, как в новый год на свалке в небо пустили петарду и все визжали от восторга. А над городом в это время в воздух взметнулись десятки фейерверков. И они смотрели зачарованные.

Теперь, когда по истечении времени после длительной дружбы с сигаретами и алкоголем, вернулся вкус, а запахи и цвет обрели прошлую силу, мечты стали не просто разговорами, но навязчивой идеей. Она работала и откладывала небольшие средства. Народ смеялся, роптал и поддерживал. Лена хвалила дочь, но со стопкой и сигаретами не рассталась. Здоровье подводило, хронический мокрый кашель будоражил лёгкие. Она себе не давала больше двух лет, и срок подходил.

– В мусоре родилась, в мусоре и умру, – говаривала она частенько пьяная.

Юля от этих слов плакала и по-прежнему откладывала. Вдруг что-нибудь получиться, вдруг и на их свалку заглянет лучик солнца.

Зона отчуждения росла. То ли лечиться стали, то ли хворь отступила, но за год мусорных домиков увеличилось вдвое. Юля резала, варила, ковала и паяла разнообразные детали. Руки её огрубели, а на лице появились шрамы от искр и стружки.

– Ты похорошела, – сказал Дима. Прошло более полугода с их последней встречи.

– Не пьём, трудимся, – ответила Юля.

– Нам сказали, что к соседке по вашему бывшему месту жительства приходили люди, – сказал Альберт, – спрашивали про жильцов сгоревшего дома.

– Сколько лет прошло, – вздохнула Юля. – Разве кто-то ещё нас помнит.

– А ты сходи в администрацию, может, что и выйдет, – посоветовал Дима.

Юля устало кивнула. В соседней лачужке пили за упокой. От туберкулёза умер одноглазый старик. Весточки он так и не дождался.