Страна туманов

Глава XI В КОТОРОЙ САЙЛАС ЛИНДЕН ПОЛУЧАЕТ ПО ЗАСЛУГАМ

Сайлас Линден, лжемедиум и бывший чемпион, знавал в жизни и неплохие деньки — деньки, богатые событиями, к каким бы последствиям, плохим или хорошим, они ни вели. Был момент, когда он поставил сто против одного на кобылу по кличке Розалинда, а затем на выигрыш пил, не просыхая, сутки подряд. Было и так, что его излюбленный правый апперкот в высшей степени точно и артистично совместился с выступающим подбородком Булла Уордела из Уайтчепла, что в значительной степени приблизило его к получению Пояса Лонздейла. — высшей награды боксеров-профессионалов. Но во всей его разнообразной жизни не выдавалось еще такого дня, как этот, поэтому нам имеет смысл пройти его с Сайласом до конца. Религиозные люди утверждают, что человеку с нечистыми помыслами опасно прикасаться к духовному. Жизнь Сайласа Линдена в полной мере могла стать подтверждением подобной точки зрения. Чаша его грехов была переполнена задолго до того, как пробил час расплаты.

Когда он покинул дом Алджернона Мейли, у него были все основания утверждать, что хватка у лорда Рокстона хоть куда. В пылу битвы он едва ли мог осознать понесенный им телесный ущерб, но теперь, за порогом дома, он стоял, держась рукой за изрядно помятое горло, не уставая извергать все новые проклятья. Его грудь болела там, где Мелоун придавил ее коленом, и даже единственный удачный удар, отбросивший Мейли к стене, не прошел для него даром, ибо был нанесен той самой покалеченной рукой, на которую он жаловался брату. Словом, Сайлас Линден пребывал в безобразном настроении, и на то имелись существенные причины.

— Я еще доберусь до вас, — злобно бормотал он, косясь своими поросячьими глазками на дверь, откуда его только что выставили. — Погодите, я вам еще покажу! — Затем, внезапно озаренный какой-то мыслью, он пошел вниз по улице.

Направился он к полицейскому участку на Бардсли-Сквер, где зашел к инспектору Мерфи, румяному и жизнерадостному здоровяку с лихо закрученными усами.

— Ну, зачем пришел? — не очень-то дружелюбно спросил инспектор. — Я слыхал, вы взяли одного медиума за жабры.

— Да, есть такое дело. Оказывается, он твой брат.

— Ну и что? По мне что брат, что сват. Главное, вы получили подсудимого и обвинительный приговор. А где моя доля?

— У меня для тебя ни шиллинга.

— Что?! Да разве не я вас навел?! Что бы вы делали, если бы я не указал вам, где его логово?

— Если бы ему присудили штраф, может, я бы и выговорил тебе что-нибудь, да и нам бы перепало. Но мистер Мелроуз отправил его в тюрьму, так что никому ничего не обломилось.

— Врете вы все. Уж эти две бабы свое получили. И с какой стати мне сдавать полиции родного брата, чтобы с этого поживилась ваша братия? В следующий раз сами ищите себе подсудимого.

Мерфи был человек вспыльчивый, и к тому же с обостренным чувством собственной значимости, и вовсе не собирался сносить оскорбления в собственном кабинете. Он покраснел и поднялся из-за стола. — Вот что я тебе скажу, Сайлас Линден. Я мог бы сам найти все, что мне нужно, не выходя из этой комнаты. А ты лучше убирайся отсюда, да поскорей, иначе придется задержаться здесь чуток подольше, чем тебе хотелось бы. У нас и на тебя есть жалобы: ты дурно обращаешься со своими детьми, и благотворительное общество уже начало проявлять к этому делу интерес. Смотри, как бы мы тоже тобой не заинтересовались. Сайлас Линден вылетел из комнаты вне себя от гнева, и даже пара стаканчиков рома, которые он перехватил по дороге домой, не привела его в чувство. Напротив, он принадлежал к породе людей, которые только распаляются от выпивки. Мало кто из его дружков соглашался пить с ним. Сайлас жил в одном из небольших кирпичных домов, образующих улицу Болтонс-корт, что расположена на задворках Тоттенхэм-Корт-роуд. Дом стоял в конце улицы, в тупике, причем одна из стен была общей с пивоварней. Комнатушки в домах были настолько малы, что обитатели квартала предпочитали проводить время на улице. Когда в свете единственного фонаря показалась коренастая фигура Сайласа, старики, вышедшие подышать свежим воздухом, проводили его неодобрительным взглядом: хотя моральные устои Болтонс-корта были невысоки, некоторая социальная градация там все-таки существовала, причем Сайлас занимал в ней последнее место. У порога своего дома стояла Ребекка Леви, высокая худая еврейка с крючковатым носом, — она жила как раз по соседству с нашим чемпионом. К ее ногам, держась за подол, жался ребенок. Глаза ее сверкали от гнева. — Мистер Линден, — сказала она, когда Сайлас поравнялся с ней, — вам следует лучше присматривать за детьми. Сегодня ко мне приходила малышка Марджери. Девочка всегда голодна!

— Не суй свой нос в чужие дела, черт тебя подери! — прорычал в ответ Сайлас. — А я ведь уже тебя предупреждал. Будь ты мужчиной, мы бы иначе с тобой поговорили!

— Будь я мужчиной, ты бы вряд ли осмелился так со мной говорить. Стыдно, Сайлас Линден, так обращаться с этими несчастными крошками. Если дело дойдет до суда, уж я найду, что сказать.

— Пошла к черту! — ответил Линден, ногой открывая дверь своей халупы. Из гостиной выглянула крупная, неряшливо одетая женщина с копной крашеных волос и остатками былой красоты, некогда цветущей, а теперь несколько перезрелой.

— А, это ты, — сказала она.

— А ты думала кто? Герцог Веллингтонский?

— Я думала, это взбесившийся бык сорвался с цепи и вперился рогами в нашу дверь.

— Шутишь, да?

— Считай, что так, хотя особого повода для шуток нет. В доме ни гроша, все пиво выпили, да еще от этих твоих паршивых детей одно расстройство.

— Что они еще натворили? — хмуро спросил Сайлас.

Когда эта достойная чета не находила повода повздорить друг с другом, они объединялись против детей. Сайлас прошел в гостиную и плюхнулся в кресло.

— Им опять являлось видение твоей первенькой.

— Ты-то откуда знаешь?

— А я слышала, как он что-то такое говорил девчонке. Мол, матушка была здесь. А потом с ним случился один из его припадков. — Это у него в крови.

— Ну, конечно, — ответила женщина. — А работают за него пусть дураки. — Заткнись, женщина! У моего братца Тома тоже случаются припадки, а этот парень — точная копия своего дядюшки. Так, говоришь, он впадал в транс? Ну, а ты что?

Женщина злобно ухмыльнулась.

— Я поступила так же, как ты.

— Что, опять капала на него сургучом?

— Так, чуть-чуть. Только чтобы разбудить. Это единственный способ привести его в чувство.

Сайлас пожал плечами:

— Берегись, малышка. Что-то нас стали последнее время полицией пугать, а уж если там увидят ожоги, то мы оба рискуем оказаться за решеткой.

— Сайлас Линден, ты дурак! Разве мать не имеет права наказывать собственных детей?

— Конечно, имеет, но это не твой ребенок, а о мачехах всегда идет дурная слава. Да еще эта проклятая еврейка… Когда ты в прошлый раз стирала белье, она видела, как ты била Марджери бельевой веревкой. Она сама мне об этом сказала. А сегодня еще привязалась, что, мол, девчонка голодна.

— Ишь ты, голодна! Прожорливые ублюдки! Я, когда обедала, по целой краюхе им дала! Да им бы не повредило немножко поголодать, по крайней мере, грубить перестали бы.

— Что? Вилли тебе нагрубил?

— Да, когда очнулся.

— Это после того, как ты вылила на него горячий сургуч? — Так для его же блага, чтобы отучить от дурных привычек. — Что же он сказал?

— Обругал меня последними словами, вот что. Про мамочку свою говорил — уж она бы, говорит, мне бы показала. От этой его мамочки меня просто тошнит.

— Ты Эми лучше не трожь. Она была хорошей женщиной.

— Вон как ты запел. Однако когда она была жива, ты как-то странно проявлял свою любовь.

— Заткни пасть! И так тошно, а тут еще ты со своей болтовней! Нашла чего — к могиле ревновать!

— А ее выродки могут меня оскорблять как угодно! Это меня-то, которая заботилась о тебе последние пять лет!

— Чего к словам цепляешься! Ладно, я с ним сейчас поговорю. Где ремень? Тащи сюда мальчишку!

Женщина бросилась его целовать.

— Сайлас, единственный ты мой!

— Черт возьми, всего обслюнявила. Видишь, я не в духе. Живо тащи Вилли! И Марджери заодно. Пусть смотрит и набирается ума — сдается мне, до нее эта наука доходит лучше, чем до него.

Женщина вышла, но тут же вернулась.

— Он опять в отключке, — сказала она. — Меня от одного его вида тошнит. Иди-ка сюда, Сайлас, да сам посмотри!

Они прошли в кухню. В очаге потрескивал огонь. На стуле возле огня, съежившись, сидел белокурый мальчик лет десяти. Его нежное личико было обращено к потолку, глаза полуприкрыты, из-под век виднелись только белки. На тонком одухотворенном лице застыло выражение безмятежности и покоя. Из угла на брата смотрели печальные, испуганные глаза сестренки, бедной затравленной малышки, на год или два младше его.

— Ну и видок — жуть! — сказала женщина. — Будто и не от мира сего. Лучше бы уж переселился на тот свет, а то здесь от него толку чуть. — Эй, проснись! — гаркнул Сайлас. — Кончай свои штучки! Просыпайся давай! Ты слышишь или нет? — Он грубо тряхнул мальчика за плечо, но тот не шелохнулся. Руки ребенка были все в багровых ожогах.

— Ну, я тебе скажу, сургуча ты не пожалела. Неужто, Сара, иначе нельзя было его разбудить?

— Ну подумаешь, плеснула лишнего. Он так меня допек, что я себя не помнила. Ты не поверишь, но он в таком состоянии почти и не чувствует ничего. Хоть в уши ему ори.

Она схватила мальчика за волосы и начала грубо трясти. Он было вздрогнул и застонал, но затем снова впал в транс.

— Ну и дела! — воскликнул Сайлас; потом, почесав подбородок, задумчиво посмотрел на сына и изрек: — На нем можно хорошо заработать. Что, если устроить ему выступление? Чудо-ребенок, или Как это делается. Хорошее название — так и просится на афишу. Его дядюшка — фигура известная, думаю, и ему поверят.

— Ты ведь сам собирался заняться этим делом.

— У меня все сорвалось, — пробурчал Сайлас. — И кончено об этом. — Что, уже попался?

— Я же сказал — хватит! — заорал Сайлас. — У меня руки так и чешутся задать тебе хорошую трепку, так что лучше не выводи меня из себя! — Он изо всех сил ущипнул мальчика за руку. — Вот это да! Ну и чудеса! Неужто он правда ничего не чувствует?

С этими словами он повернулся к почти угасшему очагу, вытащил оттуда щипцами тлеющий уголек и положил его на голову ребенка. Запахло горелым волосом, затем поджаривающимся мясом, и лишь тогда мальчик, вскрикнув от боли, очнулся.

— Матушка! Матушка! — воскликнул он. Девочка в углу принялась плакать: вдвоем они были похожи на испуганно блеющих ягнят. — Черт бы побрал твою матушку! — заорала женщина, схватив Марджери за воротник. — Перестань скулить, ты, маленькая поганка! — И она со всего маху ударила девочку по лицу.

Вилли вскочил и вцепился ей в ноги, но тут удар Сайласа отбросил его в угол. Негодяй схватил палку и начал избивать съежившихся детей; несчастные крошки плакали и просили пощады, тщетно пытаясь заслониться от жестоких ударов.

— А ну-ка немедленно прекратите! — вдруг раздался решительный голос. — Не хватало еще этой проклятой жидовки! — сказала женщина и кинулась к двери. — Какого черта ты делаешь в моем доме? Убирайся отсюда, покуда цела!

— Еще раз услышу, что дети плачут — полицию позову!

— А ну, пошла вон! Не суйся, куда не просят, тебе говорю! С угрожающим видом растрепанная женщина стала наступать на Ребекку, но та оказалась не из пугливых. Еще секунда — и они сцепились, но через мгновение раздался истошный крик, и миссис Сайлас Линден отпрянула назад — по ее лицу четырьмя струйками текла кровь. Но тут Сайлас, грязно ругаясь, оттолкнул жену и, схватив незваную гостью поперек туловища, вышвырнул за дверь. Она упала навзничь, прямо на мостовую, раскинув руки и всем своим видом напоминая полузадушенную птицу. Ребекка погрозила Сайласу кулаком и разразилась проклятиями. Со всех сторон уже бежали соседи, которым не терпелось узнать подробности ссоры.

Наблюдавшая из-за шторы миссис Линден с некоторым облегчением увидела, что ее противница смогла подняться и без посторонней помощи доковылять до дверей своей развалюхи, громко кляня обидчика. А евреи не так-то легко забывают обиды, ибо представители этой нации одинаково умеют и любить, и ненавидеть.

— С ней все в порядке, Сайлас. А я уж было испугалась, что ты ее убил.

— Она того заслуживает, жидовка проклятая. Надо поставить ее на место, пусть не суется в наши дела. А с этого ублюдка Вилли я шкуру спущу — это он во всем виноват. Ну-ка, где он?

— Они удрали к себе: я слышала, как они запирали дверь. — Я им еще покажу!

— Не стоит сейчас, Сайлас. Соседи вокруг, только неприятности себе наживешь.

— Ты права, — пробурчал Линден. — Дело терпит. Подождут, пока я вернусь.

— А ты куда?

— Пойду схожу в Адмирал Вернон. Может, подвернется работенка, возьмут спарринг-партнером к Длинному Дэвису. Он в понедельник начинает тренировки, и ему нужен боксер моего веса.

— Посмотрим, в каком виде ты вернешься. Мне уже порядком надоело, что ты все шляешься по пивным. Знаем мы, что это за Адмирал Вернон. — Единственное место, где я могу отдохнуть, — ответил Сайлас. — А я, по-твоему, только и делаю, что отдыхаю, — ни минуты покоя, по крайней мере с тех пор, как вышла за тебя.

— Это точно! Давай-давай, крой меня на чем свет стоит! — сквозь зубы прорычал он. — Если бы вечное брюзжание приносило счастье, ты была бы самым счастливым человеком на свете.

Он взял шляпу и ушел; минуту спустя его тяжелые шаги загрохотали по огромным деревянным люкам пивных погребов.

А в это время в полумраке чердака на ветхом соломенном тюфяке сидели две маленькие фигурки. Они сидели обнявшись, тесно прижимаясь друг к другу, и слезы их смешивались, катясь по щекам. Они и поплакать-то громко не смели, потому что любой неосторожный звук мог напомнить об их существовании чудовищу, рыскающему внизу. Время от времени один из них забывался и начинал громко всхлипывать, и тогда другой шептал: Тише! Тише! Внезапно они услышали, как хлопнула дверь и по улице загремели тяжелые шаги. Они радостно обнялись. Быть может, вернувшись, он их убьет, но сейчас, пусть на короткое время, они в безопасности. Мачеха, конечно, тоже была злой и жестокой, но все же не такой беспощадной, как отец. Какое-то смутное чувство подсказывало детям, что именно он свел мать в могилу, и они понимали, что их может ожидать та же участь. На чердаке было темно; лишь в единственное окно проникал слабый свет, прочертивший на полу узкую полоску, а вокруг, по углам, лежала густая тень. Внезапно мальчик напрягся и сильнее прижал к себе сестру — взгляд его был устремлен в темноту.

— Она идет! — пробормотал он. — Это она!

Малышка Марджери прижалась к нему.

— Это матушка, Вилли?

— Я вижу свет — прекрасное золотое сияние! Неужели ты сама не видишь, Марджери?

Но девочка, как и большинство людей, была лишена подобного зрения. Она видела вокруг только сумрак.

— Вилли, говори, говори еще! — благоговейным шепотом попросила она. Ей совсем на было страшно — покойная мать часто являлась по ночам, чтобы утешить своих несчастных детей.

— Да, да, это она! О, матушка, матушка!

— Вилли, что она говорит?

— О, она такая красивая! У нее в глазах нет слез! Она улыбается! Она похожа на того ангела, что мы видели в церкви, и кажется совсем счастливой! Милая, милая матушка! Тсс, она говорит… С этим покончено… навсегда!.. Вот она манит нас рукой. Мы должны идти — она уже в дверях! — О, Вилли, я боюсь!

— Смотри, она кивает нам, говорит, что не надо бояться. Вот вышла за дверь. Скорее, Марджери, не то мы потеряем ее из виду! Детки на цыпочках прокрались к выходу, и Вилли отпер дверь. Матушка стояла у лестницы, маня их за собой. Шаг за шагом они спустились вниз. Кухня была пуста: очевидно, мачеха куда-то ушла. В доме царила тишина. Призрак вновь поманил их рукой.

— Мы должны отсюда уйти, — сказал брат.

— Но, Вилли, мы даже шапочки не успели надеть.

— Пойдем, Мадж. Она улыбается и машет нам.

— Отец нас за это убьет!

— Она качает головой! Говорит, чтобы мы ничего не боялись. Идем! Они распахнули дверь, пересекли двор и, следуя за легкой лучистой тенью сквозь лабиринт узких улочек, вышли на шумную, людную Тоттенхэм-Корт-роуд. Редкий прохожий среди этой слепой толпы словно по наитию внезапно останавливался, учуяв ангела, провожал долгим взглядом двух бледных, измученных детей, следующих за неземным видением: мальчика с застывшим отрешенным взором и девочку, то и дело в страхе оглядывающуюся назад. Они прошли большую оживленную улицу, затем свернули в бедный квартал и оказались наконец перед целым рядом однотипных кирпичных домов. Видение застыло перед одним из них.

— Надо постучать, — объявил Вилли.

— Но что мы скажем? Ведь мы же их не знаем!

— Мы должны постучать, — настойчиво повторил брат, и девочка стукнула в дверь. — Вот видишь, Мадж, она хлопает в ладоши и улыбается. Так уж оно получилось, что миссис Том Линден, как раз в эту пору в одиночестве и унынии предававшаяся мыслям о судьбе несчастного арестанта, под действием какой-то неведомой силы открыла дверь и обнаружила на пороге двух малюток, которые стояли потупившись, словно извиняясь за то, что осмелились нарушить ее покой. Несколько слов, неожиданный проблеск интуиции, — и вот дети уже в ее объятиях. Два маленьких челночка, столь рано искалеченных невзгодами, наконец-то обрели мирную пристань, где им уже не грозил никакой шторм.

А на Болтонс-корт этой ночью происходили странные события. Одни полагали, что между ними никакой связи не было, кое-кто подобную связь усмотрел, а закон Британской империи закрыл на все глаза и посему ничего по этому поводу сказать не имел.

Из окна предпоследнего дома вглядывалось в ночную тьму чье-то лицо с хищными заостренными чертами. Сзади его освещал тусклый свет прикрытой чем-то свечи, и в этом неясном свете оно казалось мрачным, как смерть, и беспощадным, как могильная плита. За спиной у Ребекки Леви стоял молодой человек; его черты со всей очевидностью свидетельствовали, что он принадлежит к той же древней нации, что и она. Уже часа два женщина сидела так, ни слова не говоря, у окна. При входе во двор висел фонарь, отбрасывавший на землю желтый круг света. На этот светлый островок и был устремлен ее сосредоточенный взор.

Наконец она увидела того, кого ждала. Она вздрогнула и что-то прошептала. В то же мгновение молодой человек выскочил на улицу и исчез в боковой двери, ведущей в пивоварню.

Пьяный Сайлас Линден возвращался домой. Настроение у него было мрачное: его переполняло чувство обиды. Он не получил долгожданной работы — помешала искалеченная рука. Все это время он проторчал в баре, ожидая бесплатного угощения, но оно его не удовлетворило. Теперь он исходил злобой, и горе было тому, кто в этот момент оказался бы у него на пути! Проходя мимо темного дома Ребекки, он подумал о ней с ненавистью. Сейчас он ненавидел всех соседей до одного. У них, видишь ли, хватает наглости становиться между ним и его собственными детьми! Но он еще этим деткам покажет. Завтра же утром выведет их во двор и у всех на глазах выпорет до смерти! Пускай знают, что Сайласу Линдену на всех наплевать. А почему не сейчас? Если крики детей разбудят соседей среди ночи, то уж тогда они раз и навсегда запомнят, что нельзя его оскорблять безнаказанно. И, обрадованный этой мыслью, он еще решительнее зашагал вперед. Он был почти у цели, как вдруг…

Так и не удалось выяснить, почему этой ночью люк пивного погреба был неплотно прикрыт. Присяжные были склонны обвинять пивоварню, но коронер заявил, что Линден был человек тучный и сам мог, свалившись, сорвать крышку, в то время как со стороны пивоварни все меры предосторожности были соблюдены. Упав с высоты восемнадцати футов на острые камни, он сломал себе спину. Труп обнаружили лишь на другое утро, и что самое удивительное — его соседка-еврейка не слышала ни звука. Доктор высказал мнение, что смерть наступила не сразу: некоторые признаки указывали на то, что Линден долго бился в агонии. Там, внизу, в темноте, извергая из себя потоки крови и пива, этот человек умер столь же нечестиво, как и жил. Не стоит убиваться по женщине, которая осталась после его гибели одна. Освободившись от своего отвратительного муженька, она вернулась в мюзик-холл, который покинула, соблазненная достоинствами и выдающимися бицепсами этого человека. Она попыталась вернуть былую популярность, вновь исполняя куплет, принесший ей когда-то известность:

Хи! Хи! Хик!

Я — последний крик!

Посмотрите, моя шляпка —

Это просто шик!