- Простите... - Герцфельд слегка приподнялся. - Я не понимаю ваших слов, но это не совсем то, что я ожидал услышать из уст морского разбойника. Может быть, вы объясните, что...

Не слушая, Агирре прислонился к стене.

- Эта встреча не может быть случайной, - выдохнул он, бессознательно перейдя на испанский. - Нет... Только не случайность.

И он заорал так, что задрожали цветные стекла фонарей.

- Кассиус! Проклятый еретик, ты здесь?! Я ненавижу тебя! Покажись, Кассиус!

Агирре выхватил шпагу и метнул её в дубовую переборку. Лезвие глубоко ушло в плотное дерево, дрожащий металл застонал. В дверь заглянул встревоженный Барли Джонсон.

- Капитан, с вами все в порядке?

Созерцание пульсирующего блестящего клинка шпаги помогло Агирре овладеть собой.

- Все в порядке, - ответил он по-английски. - Принесите вина. Я встретил друга... Мы побеседуем здесь. Тот, кто сунет нос в эту каюту, будет заколот, как свинья... С командой и пассажирами каравеллы обращаться по - джентльмеменски. Заберите ценности, но вреда никому не причинять! Пока я не выйду, командуете вы. Понятно?

Голова Барли Джонсона исчезла. Агирре вытащил прочно засевшую в переборке шпагу, расстегнул камзол, уселся за стол напротив профессора. Оба молчали, пока Барли не принес бутылки с вином и не ретировался окончательно.

Агирре откупорил бутылку и разлил вино.

- Профессор, - он снова перешел на немецкий. - Бьюсь об заклад, вы теряетесь в догадках.

- О, да... Однако меня радует, что я, по-видимому, останусь в живых... Если только вы не один из ненавистников моей книги.

- Я даже не читал её, - Агирре пригубил бархатно-красный напиток. - Я впервые узнал о ней двести шестнадцать лет назад...

- Вот как? Это довольно большой срок.

- Вы мне не верите? Между тем это так, господин Герцфельд. Меня зовут Альваро Агирре, я испанец, и мне двести шестьдесят один год от роду... Вас как будто совсем не удивляет мое сообщение?

- Нет, почему же... - профессор протянул руку и взял бокал. - Конечно, я удивлен. Но хотя мой возраст значительно скромнее, все-таки мне скоро семьдесят, и кое-чему я научился. Один из моих выводов гласит: что угодно может произойти на свете...

- Следовательно, вы не считаете, что я вас обманываю?

- Нет. У вас нет резона морочить мне голову нелепыми вымыслами, а на безумца вы не похожи. Вы странно ведете себя и говорите странные вещи, но вы определенно в своем уме. Правда, я полагал, что если бы человек каким-то образом и ухитрился прожить столько лет, он превратился бы в немощную развалину без памяти и разума... Вы выглядите лет на пятьдесят. Вот только в глазах что-то такое...

- Мое тело, - пояснил Агирре, - хранит в неизменности эликсир Марко Кассиуса...

- Кассиус, Марко Кассиус... Тот, кого вы сейчас назвали еретиком? Герцфельд пошевелил бровями, припоминая. - Если он изобрел настолько замечательную вещь... Да, понимаю, о таком не кричат на каждом углу, но как ученый он мог быть известен и в других областях знания... Но я решительно не помню, чтобы читал или слышал о Марко Кассиусе.

- Ученый? - задумчиво переспросил Агирре. - Нет, он не ученый. По крайне мере, не только ученый. Я не знаю, кто он такой. Я не знаю даже, человек ли он или воплощение некоей иной силы. Вы не читали и не слышали о Кассиусе потому лишь, что он сам не желал того. Ему ничего не стоит распространять или уничтожать любую правду или ложь о себе, заставить хоть население целой страны узнать или забыть о нем...

- Ясно, - сказал профессор, отхлебнув терпкого вина. - Говоря о Кассиусе, вы блуждаете в лабиринте догадок. В первый раз услышав его имя только сейчас, я могу столько же, сколько и вы, предаваться спекулятивным рассуждениям о нем. Оставим Кассиуса, сеньор Агирре. Меня гораздо больше интересуете вы. Сколько мудрости может накопить человек за два с половиной столетия жизни, если он не подвержен старости и дряхлости...

- Мудрость? - повторил Агирре с печальной улыбкой. - О нет, господин профессор. Впечатления и опыт - да, но не мудрость. Я могу объяснить...

- Попробую объяснить за вас, а вы поправите меня, если я ошибусь. Вероятно, вы говорите о времени человеческого бытия в соотношении с избирательностью восприятия?

- Именно! Вы поразительно точно угадали мою невысказанную мысль, профессор. Вы прожили в три с лишним раза меньше, чем я, но вы мудрее меня, потому что осознание границ срока жизни заставляет вас смотреть вглубь. Вы меньше знаете, ваша память хранит меньше фактов, но каждый факт соотнесен с вашей картиной мироздания, вашим пониманием природы и людей. Если вы ученый, то в семьдесят лет вы не станете пиратом, для меня же время мало что значит. Нанизывая опыт на опыт, я ухожу от сути вещей... Легко растрачивать то, чего у тебя в избытке, но мудрость обретаешь, лишь придя к сокровенному, а у порога смерти - единственному...

- Значит, вы не поможете мне разрешить вечные вопросы...

- Я нахожусь дальше от ответов, чем вы. Возможно, я проживу ещё не одну сотню лет... Возможно, я буду жить, пока живет этот мир. Сейчас мы понимаем друг друга, но если бы существовала вероятность нашей повторной встречи через триста, шестьсот, тысячу лет - при условии, что вы перенеслись бы во времени таким, какой вы теперь... Тогда исчезло бы любое понимание. Ответы на вечные вопросы для того, кто в самой вечности обитает, слишком сильно отличаются от ответов для обыкновенного человека.

На палубе с грохотом рухнуло что-то тяжелое, раздался пронзительный женский визг. Агирре рванулся было, схватившись за шпагу, но махнул рукой.

- Поговорим о вас, господин профессор, - предложил он, - точнее, о вашей книге. О чем она?

- О многом. Там размышления о человеке, философские выкладки, астрономические вычисления... С точки зрения ученого, это всего лишь одна из попыток объяснить окружающий мир. Но она взбесила наших теологов и... Ээ, гм... Некоторых политиков. Я изгнанник, сеньор Агирре. В Европе нет места для Иоганна Герцфельда.

- И куда же вы направляетесь?

- В Новый Свет. Если там и не пригодятся мои знания, остается надежда на спокойную старость вдали от моих гонителей... У меня есть кое-какие сбережения... Были, - поправился он. - Теперь, конечно, все достанется вашим альбатросам...

- Не беспокойтесь об этом, профессор, - нетерпеливо произнес Агирре таким тоном, каким говорят о чем-то чрезвычайно малосущественном. - Я дам вам столько золота, сколько вы пожелаете... Но книга! Она здесь, с вами?

Иоганн Герцфельд поставил бокал на стол, поднялся и подошел к небольшому сундуку, перетянутому ремнями.

- Здесь все мое имущество, - он похлопал ладонью по горбатой крышке. Небогато за целую жизнь? Здесь и книга. Почти весь тираж уничтожили, уцелело три экземпляра. Один я охотно подарю вам, сеньор Агирре. Похоже, вам очень нужна эта книга... Интересно узнать, почему?

- Из-за Марко Кассиуса, - ответил Агирре, пока Герцфельд расстегивал медные пряжки ремней. - Когда-то в Испании он бросил мне вызов, и я был так самонадеян или так глуп, что принял его... И теперь у меня нет выбора, я должен пройти эту дорогу до конца. В вашей книге - один из ключей к формуле, криптографической формуле Кассиуса. Если я сумею разгадать и правильно применить эту формулу, я узнаю условия игры, назначенной в далеком будущем...

Герцфельд выпрямился с увесистым томом в руках, переплетенным в черную кожу, с двумя серебряными застежками. Агирре бережно принял книгу.

- Иоганн Герцфельд, - прочел он вслух готическое тиснение на обложке. - "Толкование о Земле и Небе"...

- Если хотите, - предложил ученый, - я могу подробнее рассказать вам о моей книге, пояснить некоторые...

- Не нужно, - перебил Агирре. - В пергаменте Кассиуса ясно сказано ключ содержится в самом тексте. Ваши пояснения ничего не прибавят.

- В таком случае, - Герцфельд снова сел к столу и наполнил бокалы вином, - если вы не торопитесь, расскажите о себе. Вы не представляете, насколько захватывающими окажутся для меня...

Он не договорил. На палубе загрохотали шаги, послышались крики: "Корабли! Военные корабли!" Кто-то ударил кулаком в дверь каюты.

- Капитан! - закричал Барли Джонсон. Он не решался войти, памятуя об угрозе Агирре и о том, что этот человек не бросает слов на ветер. - Нужно убираться отсюда, капитан! На горизонте показались корабли британского военного флота!

Агирре с сожалением взглянул на Герцфельда.

- Мне искренне жаль, профессор. Я был бы рад продолжить беседу с вами... Но знаете, эликсир эликсиром, а если меня вздернут на рее, я умру, как и всякий другой... Только, вероятно, намного мучительнее. Разумеется, у меня есть свои секреты, и меня нелегко одолеть, но я отнюдь не всесилен.

Он допил вино, распахнул дверь и вышел на палубу. Герцфельд последовал за ним. Подскочил встрепанный Барли Джонсон.

- Там, капитан!

Агирре посмотрел вдоль его вытянутой руки.

- Еще довольно далеко, - заметил он, - но мешкать не следует... Барли, отправляйтесь на "Уайт Шарк" и принесите два кожаных мешка, что лежат в рундуке возле нактоуза.

- С золотом и бриллиантами? - Джонсон удивленно хлопнул глазами, но тут же опомнился и помчался выполнять приказание.

Альваро Агирре положил мешки к ногам Герцфельда.

- Желаю вам благополучно добраться до Нового Света, профессор.

- А я желаю вам разрешить ваши загадки, сеньор Агирре, хотя и не знаю, в чем они заключаются и послужит ли их разрешение к пользе человечества.

- Едва ли, - холодно сказал Агирре.

Герцфельд пожал плечами.

- В категориях вечности проблемы добра и зла выглядят совсем иначе... Прощайте, сеньор Агирре.

- Прощайте, профессор.

Ветер свежел и крепчал, наполняя паруса не только "Уайт Шарка", но и его преследователей, и все же солидная фора и хорошие скоростные качества позволяли бригу Агирре уходить без особого труда. Пожалуй, военные корабли настигли бы его после длительной гонки по прямой, но близилась ночь и надвигался шторм, а в таких условиях, лавируя и меняя курс, "Уайт Шарк" затеряется в океанских просторах.

Иоганн Герцфельд провожал взглядом разбойничий бриг до тех пор, пока порыв ветра не сорвал его академическую шапочку, а ненастье и сумерки не скрыли паруса Агирре.

26

ИЮНЬ 1998 ГОДА

Телефон заверещал на тумбочке около полуночи. Аня высвободила руку из-под одеяла, нашарила трубку.

- Алло...

- Анечка? - женский голос у самого уха, голос деловой дамы, привыкшей говорить уверенно в любое время дня и ночи.

- Я слушаю...

- Угадай, кто.

- Вообще-то я сплю...

- Угадывай, Данилова!

- Постойте... Постой... Соня? Сонька, Корнилович?!

- Молодец! Сколько лет, сколько зим!

Сна как ни бывало. Аня села в постели, включила ночник, встряхнулась. Яркая картина вспыхнула в памяти. Школа (само собой, не та, где она некогда работала, а та, где она училась!), их дружный веселый класс... Тряпка, прилетевшая со стороны доски и шлепнувшаяся на парту... Визг девчонок, улюлюканье мальчишек, скособоченные портфели, испачканные мелом пальцы... Как все было просто и замечательно тогда!

- Сонька, слушай... Ты откуда звонишь?

- Из дома, откуда...

- Но как ты узнала телефон? У меня десять раз сменился...

В трубке прозвучал довольный смешок.

- Разведка работает. Ну, как ты, что ты? Как дела, как родители?

Аня помолчала.

- Родители... Соня, их уже нет.

- Ох, прости...

- Да ладно, откуда тебе было знать... Сама-то как?

- На миллион долларов... Шучу. Крутимся помаленьку, а так все нормально. Про себя рассказывай! Работаешь где?

- В нотариальной конторе, - ответила Аня со вздохом.

- Где-где?!

- Да в конторе нотариальной, вроде как машинисткой. Набираю тексты на компьютере - доверенности всякие, договоры, распечатываю, а нотариусы заверяют. Не так уж плохо в наше время. Если кому что напечатать без очереди, шоколадки перепадают...

- Ну, ты даешь...

- В смысле?

- Шоколадки! Да это золотое дно! Другая давно бы обогатилась, а ты как была рохля, так и есть...

- Сонька, ты тоже не изменилась. Своего не упустишь.

- На то оно и мое, - усмехнулась Соня. - Ладно, я чего звоню... Тут у нас пикничок небольшой организуется, так сказать, встреча выпускников. Хочешь с нашими повидаться?

- Хочу! Но ведь, Соня... Лето, наверное, все по отпускам разъехались?

- Кое-кто разъехался, но большинство здесь. И если за дело берется Соня Корнилович, оно, считай, сделано, забыла?

- Помню! Когда и где?

- Завтра в одиннадцать, а где - не твоя забота. Сиди дома... Надеюсь, ты по воскресеньям не работаешь?

- Нет пока.

- Заедем за тобой на автобусе и рванем на природу.

- Ты автобус наняла?

- Иначе всех собирать замучаешься. Короче, жди...

- Соня, но ведь наверное, надо что-то взять с собой? Закуску там, бутылку вина?

- Двоечника нашего хронического помнишь, Пашку?

- Образцова?

- Ну! Он теперь фигура, дилер-триллер. Все финансы-романсы взял на себя, так что не дергайся. Ну, до завтра... Досыпай, Анюта, смотри хорошие сны.

В трубке прерывисто загудело, и Аня водрузила её на аппарат. Какое там "досыпай"! Воспоминания нахлынули лавиной. Знаменитый поход в кино, когда Соня сманила весь класс с урока физики, а сама побежала на свидание с Лешкой Федориным из девятого "А"... Самодельная дымовая шашка из шарика для пинг-понга, подожженная мальчишками в туалете... Тайком принесенный на урок магнитофон для записи перлов учителя начальной военной подготовки по прозвищу Ворон, который говорил, например: "А вот это место подчеркните красной карандашой" или "Сигнал воздушной тревоги не подается сапогой по рельсе"... Много, много ещё чего, забавного, дорогого, щемящего, будоражащего.

Вместо того, чтобы снова улечься в постель, Аня добрела до кухни, заварила чай и ещё долго сидела, глядя на свое отражение в темном окне.

27

Прохладное утро обещало нежаркий день, и обещание было выполнено. Солнце пряталось за облаками, ненадолго выглядывало, порой начинал накрапывать дождик - не всерьез, а так, грозился.

Автобус доставил компанию одноклассников на живописный зеленый берег реки, к заброшенному лагерю отдыха, откуда экономические потрясения уже лет шесть назад выкинули все живое. У захламленного пляжа уныло мокли полузатопленные дырявые лодки, и домишки лагеря красноречиво подчеркивали запустение, но красота окружающей природы искупала все сполна, тем более что одноклассники расположились не в самом лагере, а рядом. Выгрузили продукты, шампанское, водку, "Фанту" и прочее, расставили складные столики и стулья. Подготовка к пикнику шла под бодрые шутки записных классных остроумцев, а природа вокруг словно праздновала день рождения, невзирая на хмурое настроение небес, от каждого крохотного цветка до могучего дерева, от поросших лесом пологих гор за рекой до мельчайшей, неведомо кому в этой жизни нужной мошки.

Еще в автобусе, где каждого нового пассажира встречали радостными воплями, переговорили о многом. Аня знала теперь, что толстушка Лена Кувалдина родила двоих сыновей, что Дима Барковский - вице-президент строительной фирмы, а красавчик Сережа Лерков, так и оставшийся красавчиком (и не более того, отметила Аня), недавно вернулся из Канады, куда ездил в гости к родственникам...

Мужчины священнодействовали над шашлыками, Соня Корнилович осуществляла общее руководство размещением на столах крабов, кальмаров, ананасов, киви, немецкого пива. "Пижонский пикник, - подумала Аня. - Давно ли мы доставали из потрепанных портфелей яблоки, бутерброды с вареной колбасой, делились друг с другом..."

Соня выглядела шикарно и вызывающе. Она перекрасила волосы в пепельный цвет, погрузила себя в нечто, похожее на серебристый дождь, и говорила, слегка грассируя, чего не замечалось раньше (вчера по телефону этого изыска она тоже не проявила). Аня была особенно рада встрече с Леной Адамовой - в школе они были ближайшими подругами, но после выпускного бала их дороги разошлись - так случается со школьной дружбой. Теперь Лена светилась уверенностью в себе и беспощадно излучала сексуальность, двигаясь по-кошачьи в обтягивающем голубом брючном костюме.

Сверкали крутобокие импортные бутылки, светились белизной пластиковые тарелки и вилки, вдохновляюще источали сочный аромат салаты, оранжево-красные раки угрожающе распустили клешни. В бокалы полилось искристое шампанское, Паша Образцов выступал с речью.

Аня вдруг поймала себя на том, что по привычке не слушает оратора. А ведь это не официальное мероприятие, не протокольный банкет... Но чем дальше, тем больше ускользала разница, как будто и Паша, и остальные чувствовали себя обязанными соответствовать некоему стандарту, дабы не произошло чего-то непоправимого.

Образцов закончил; хлопали ему вяло. Опустив голову, Аня разглядывала стол. Неловкость момента добралась и до Сони Корнилович - подсев к Ане, она жарко зашептала:

- Анечка, ты же в школе отлично стихи читала. Выдай что-нибудь подходящее.

Аня хотела отказаться, но обвела взглядом скучные лица, и в её глазах зажегся дерзкий огонек.

- Пожалуй... - она встала, все взоры обратились к ней. - Мы здесь все школьные друзья, одноклассники. Поэтому я прочту совсем коротенькое стихотворение к случаю. Оно называется "Мальчик в школе".

Когда отзвучали приглашающие аплодисменты, Аня начала:

- Размыкается круг судьбы,

Замыкается круг желаний.

Ветер носит по полю цветы

Значит, кончилось время исканий.

Свет на дне колодца потух,

Свет зажегся в конце тоннеля.

Из горячих протянутых рук

Взять я новое имя не смею.

Мальчик в школе дождался звонка,

Для чего мы ждем кого-то?

Что-то нужно для ничего,

Из ничего появляется что-то.

Она поклонилась и села. По сравнению с раздавшимися жидкими аплодисментами могло показаться, что Паше Образцову устроили овацию. Видимо, никто попросту ничего не понял. Соня Корнилович взглянула на Аню укоризненно, а та спокойно кивнула в ответ, точно и не ожидала иной реакции.

За торжественной частью начался собственно пикник (или все же банкет?) Сидевшие за столами под дежурные репризы остряков с безразличным видом опустошали бутылки шампанского и водки, сметали с тарелок закуски. "Точно так же, - пронеслось в мыслях Ани, - можно было усадить совершенно незнакомых людей. Едят, пьют... Как в столовой. Куда все подевалось... Или не было ничего? Может, выпьют, станет полегче..."

К столику Ани перебралась со своим стулом Лена Адамова, уже весьма навеселе. Поболтали о том, о сем, и Лена как-то незаметно переключилась на тему Аниной службы.

- Значит, в нотариальной конторе заседаешь... Сильно. А я вот намучилась с этими бюрократами... Точнее, не я, любимый человек... Но где он - там и я, пожениться собираемся. Никак одну пустяковую бумажку оформить не можем, насчет квартиры.

- Что за бумажка? - спросила Аня с заинтересованной готовностью помочь подруге, с которой был съеден не один пуд соли.

- Да вот, - в руке Лены тут же появился, подобно кролику из шляпы фокусника, сложенный вчетверо лист бумаги. - Все время с собой таскаю, с ума схожу от крючкотворов!

- Дай посмотреть, - Аня развернула бумагу. - А, понятно... И в чем загвоздка? Кто это Иван Лукич Самарин?

- В нем и загвоздка, - Адамова с отвращением ткнула зашипевшим окурком в остатки салата. - Противный дедок, пьяница... Ну, не можем мы это пропихнуть, понимаешь? А ты можешь. Напечатаешь, когда у вас запарка будет, бумаг побольше, да и подсунешь нотариусу... Он не глядя подмахнет, проштампует, как уже подготовленную... Дальше наше дело.

Аня застыла, глядя то на бумагу в руке, то на самодовольную физиономию лучшей школьной подруги, задыхаясь от изумления, непонимания, разочарования.

- Да ты что... Как же это можно?!

- Не сечешь, подруга - циничная усмешка исказила лицо Адамовой. - Тебе - пять процентов от суммы сделки... Теперь усекла?

- Нет!

- Ой, какие мы жадные, - Лена всплеснула руками. - Ну, восемь процентов! В баксах...

- Ты не поняла, - сказала Аня с холодной яростью и швырнула бумагу на стол. - Сделать такое - значит выбросить на улицу пожилого человека...

- Кончай кобениться. Дед выступать не будет, мы ему культурненько разъясним... Да не бойся, никто его пальцем не тронет. Мы ж не бандиты какие, хоть и дальние, а родственники. Надо поставить его перед фактом, тогда он сломается.

- Пошла вон, - процедила сквозь зубы побледневшая от бешенства Аня.

Теперь до Адамовой дошло. Она подобрала бумагу и бочком отодвинулась от столика с намерением убраться подальше, но её перехватил Дима Барковский. То, что он ей говорил, не было предназначено для Аниных ушей, однако подвыпивший Дима возвысил голос сильнее, чем следовало, и Аня слышала каждое слово.

- Ленка, я тут незримо присутствовал... Ты соображаешь? Если ваша афера накроется, с тебя взятки гладки - бумага не на тебя составлена, я заглянул. Нотариус тоже отделается легким испугом - ну, ответит за головотяпство, за халатность... А сидеть-то Аньке, как исполнительнице преступления!

- Другие тоже рискуют! И я, между прочим... Не даром же!

- До тебя и других мне нет дела, уж извини. Каждый сам выбирает. А если Анька из-за тебя погорит...

- Таким, как она, за решеткой самое место... Чистоплюи, мать их...

Она грязно выругалась, а Барковский добавил:

- Чтобы я тебя возле Аньки больше не видел. Ты меня знаешь.

Вслед за Барковским Адамову остановил красавчик Лерков.

- Дура, - ласково и громко зашептал он. - Такие вещи иначе делаются. Даже если бы Анька и согласилась, ни фига бы у вас не вышло... Там знаешь, как проверяют? Хуже КГБ, честное слово... Пошли, дам пару советов.

- За так? - ухмыльнулась Лена.

Со смехом Лерков приобнял её за плечи и повел к деревьям. По пути что-то втолковывал, долго, убеждающе, горячо.

Подняв полные слез глаза, Аня наткнулась на смущенный взгляд Сони Корнилович. Она знала, мгновенно поняла Аня. Знала уже тогда, когда звонила по телефону, о работе расспрашивала... Конечно, глупо думать, что пикник был организован только из-за этой бумаги, но случай - удобнее не бывает.

Ане стало до того тошно, что захотелось немедленно уйти, но куда тут уйдешь? Автобус угнать разве...

На поляне включили большой японский магнитофон, начались танцы под какую-то полуграмотную эстрадную лирику с приблатненным надрывом. Стул рядом с Аней затрещал под тяжестью основательно усевшегося Паши Образцова.

- Хочешь мандарин, Анечка?

- Спасибо, - Аня машинально взяла протянутый Пашей мандарин, очищенный и разделенный на дольки.

- Давай выпьем, - незамедлительно предложил Образцов.

- Не хочется... Да и за что, собственно?

- Хотя бы за нас с тобой.

Аня с сомнением покосилась на рюмки и вдруг разозлилась на себя. Почему она отказывается? Образцов хочет помочь ей, утешить, из деликатности делает вид, будто не замечает её состояния, а она... Ведь Паша, пожалуй, не из тех, кто стал бы марать руки в махинациях вроде адамовских.

- Ладно, - кивнула Аня и взяла рюмку.

- Прозит, - салютовал Паша, выпил и впал в философское настроение. Вот нам и по тридцать четыре, Анечка... А давно ли отгремел выпускной вечер? Помнишь, как Сережка с Женькой старую стиральную машину скинули с седьмого этажа? Грохоту было...

- Кстати, как Женька? Знаешь о нем что-нибудь?

- Еще бы. Работает в моей фирме, сейчас в командировке. Удивлена? Отличник работает у двоечника? Такие времена, Аня. Ценятся другие достоинства.

- Понятно, - вздохнула Аня.

- Пошли пройдемся? Отряхнем с наших ног пыль этого печального места...

- Ты-то что печалишься? Ты здесь король... И не только здесь.

- Ой... - Образцов поморщился. - Вот не надо. Король на сплошных нервах. Бегаешь с утра до ночи, конкуренты жмут, бывает, что и за семью страшно... Супруга болеет, перенесла операцию, двое спиногрызов, одному шесть, второму десять... А ты думаешь, я только пикники устраиваю круглый год?

Он встал, и Аня поднялась вслед за ним. Хоть ненадолго оказаться подальше от этих людей, этой унылой пьянки, навязчивой ноющей музыки...

Не торопясь они пошли вдоль реки к полуразрушенным домикам лагеря. Паша нес в руке прихваченную со стола бутылку коньяка, по карманам он рассовал мандарины и рюмки. Обрывки несостоявшихся туч постепенно расползались, солнце пригревало сильнее. Под кустами Паша и Аня спугнули Вику Болдину с Лешей Воробьевым. Вика пригладила растрепанные волосы, почему-то засмеялась. Паша подмигнул ей.

Возле одного из домиков сохранился врытый в землю стол, а около него скамейка, где и устроились Паша с Аней. Образцов выгрузил мандарины и рюмки, ловко разлил коньяк. Они выпили; Паша делил мандарин и по дольке отправлял Ане в рот. Он улыбался, обнимал Аню, бормотал не слишком вразумительные любезности. Коньяк, видимо, подействовал на Аню: она перестала чувствовать себя как на собственных похоронах, и объятия Паши не были ей неприятны. Это напоминало ей школу, когда в классе занавешивали окна и гасили свет, чтобы показать учебный диафильм... Кто только не обнимался, милые полудетские вольности...

Потом Паша попытался поцеловать Аню и расстегнул пуговицу на её воротничке. Она отодвинулась, ещё продолжая обманывать себя школьными аллюзиями, но Паша гладил её ноги, расстегивал юбку, и это было уже не по-школьному.

Аня вскочила со скамейки. Подхватив её на руки, Паша вошел в домик, где пахло теплой сыростью и мерзостью запустения. Здесь он опустил Аню на ржавую кровать с панцирной сеткой.

Сильно оттолкнув его, Аня рванулась, выбежала из домика. Солнце ударило в глаза; Аня пошатнулась и едва не упала.

Анечка! - Паша бежал за ней. - Прости ради Бога, я забылся... Ну, а что тут такого, сто лет друг друга знаем... Разве я какой урод?

- Вот именно, - отрезала Аня. - Урод моральный!

Она больше не слушала Пашины сбивчивые излияния. Возвращаться не хотелось, но деваться было некуда, и она пошла на звуки магнитофонной музыки. Что произошло за эти годы, думала она, что происходит со всеми нами? Или так было и будет всегда? Не монстры, не чудовища из фильмов ужасов - просто люди...

28

ДЕКАБРЬ 1875 ГОДА

Бесконечной зимней ночью дорога в снегах может привести куда угодно... Все, что есть в мире - невидимое небо и столь же невидимая, укрытая белым пологом земля. Властное российское небо, бескрайнее, гулящее, тяжелое, забитое снеговыми тучами, сумасшедшее, ватное российское небо сделало такой же бескрайней землю, охватило её, засыпало снегом до бессмысленности и теперь грустно смотрело на нее, любимую, сверху. Ночь долго не отпускала изящную гостью луну, но и она погибла в суровом царстве мрака, и её занесло снегом.

Царство белого мрака! Ветер, хлопья, вой ветра, снова хлопья, сплошная завеса. Обрушилась с незримой вершины снежная лавина и поглотила все вокруг...

Этой ночью в разгар зимы по дороге тащилась карета Александра фон Агенауэра. Со станции выехали ещё в приличную погоду - немецкий профессор торопил, несмотря на предупреждения о вьюге. Поставленная на санные полозья, увлекаемая тройкой лошадей карета пока не застревала в снегу, и фон Агенауэр мог надеяться добраться до Санкт-Петербурга хотя бы к следующему вечеру. Как ушедшая луна, карета была гостьей, а с высоты самой луны, наверное, выглядела еле ползущим по трудноразличимому пути насекомым. Впрочем, теперь луна и того не увидела бы из-за туч, да и не стала бы, обиженная, смотреть.

Профессор Геттингенского университета Александр фон Агенауэр (это имя носил теперь Агирре) приехал в Россию по приглашению Дмитрия Ивановича Менделеева. Точнее, дело обстояло не совсем так. Прослышав о выдающихся открытиях русского коллеги, фон Агенауэр направил в Санкт-Петербургский университет письмо, в котором просил дать ему возможность поработать на кафедре Менделеева простым адъюнктом, помощником профессора. Просьба была удовлетворена, и фон Агенауэр собрался в дорогу. Кроме исследований Русского химического общества, его также чрезвычайно интересовала работа созданной в мае 1875 года по инициативе Менделеева Комиссии по медиумическим явлениям, куда входили ведущие русские ученые Александр Михайлович Бутлеров (увлекавшийся также алхимией) и Николай Николаевич Зинин. Словом, фон Агенауэр не напрасно стремился попасть в круг российской интеллектуальной элиты. Здесь он рассчитывал обрести новые, подлинно научные подходы к занимавшим его проблемам, новую свободу мысли. Он очень нуждался в этом, ибо... Ибо разгадка тайны Кассиуса по-прежнему не давалась ему. Изучение книги Герцфельда принесло немало дополнительной информации, и фон Агенауэр чувствовал, что пусть не полное и окончательное решение задачи, но главный принцип, алгоритм, ключ лежит совсем близко. Вот он протяни руку и возьми! Но как? Собрать воедино разрозненные сведения, выстроить идеи в систему и захлопнуть ловушку не удавалось. Требовалось некое озарение... Фон Агенауэр часто вспоминал коллегу Кекуле, десять лет назад открывшего структурную формулу бензола. Как рассказывал Кекуле, ему приснился бал, где танцевали, кружились похожие на змей молекулы. Вдруг одна из них захватила в рот собственный хвост... Мгновение - и Кекуле осознал: в кольцевой форме кроется объяснение загадочных свойств бензола... Да если на то пошло, и Дмитрий Иванович Менделеев утверждал, что ему приснилась периодическая система элементов. Приснилась - и все... Вот оно, озарение. Но за ним - годы напряженнейшего творческого труда, концентрация всех умственных сил... А у фон Агенауэра - столетия размышлений над загадкой Кассиуса, и не снится заветный сон. Наверняка все кирпичики, все фрагменты мозаики уже на местах. Теперь увидеть, только увидеть, во сне или наяву, целостную картину!

Геттингенский профессор глубже нахлобучил шапку, плотнее закутался в лисью шубу. Один в карете, во власти вьюги, возницы и белого мрака... Возница изредка напоминал о себе щелканьем кнута, да завывал ветер, да скрипели по снегу полозья и всхлипывал жалобно колокольчик - вот и все звуки. Фон Агенауэр представил, как тяжело дышат уставшие лошади, как разлетаются из их ноздрей струйки пара и растворяются тут же в вихре снежной крупы. Кому она нужна, эта вьюга? Какие ответы можно искать в этой стране слишком большого неба и невероятных просторов? И все же есть, есть смысл в настойчивой насупленности небес, в долготерпении возницы и лошадей, в ещё не до конца понятном русском слове "авось". Вон он, этот "авось"... Обступает карету фон Агенауэра в виде мрака и холода.

Карету покачивало, потряхивало. Клонило в сон, но Александр фон Агенауэр обостренно чувствовал, как НЕ СПИТ, как дорога и холод привносят в это ощущение оттенки бесконечности и как эта вьюга постепенно становится ЕГО ВЬЮГОЙ. Неважно, что происходит... Если есть на свете идеальная тишина, она здесь, она состоит из тоскливого воя неугомонного ветра, деревянного скрипа кареты, плача колокольчика...

Лошади остановились, и фон Агенауэр выглянул наружу. Возница объяснил не очень хорошо владевшему пока русским языком заграничному профессору, что задержка вызвана поломкой какой-то важной части упряжи, и ремонт займет около часа. Фон Агенауэр кивнул и вышел из кареты.

Окружившую его тьму рассеивало лишь тусклое свечение фонарей, теперь по надобности во множестве зажигаемых возницей. Тысячи снежинок, несущихся с неба, кололи, обжигали лицо. Профессор сделал шаг по заскрипевшему снегу. Он не боялся заблудиться, потерять карету, но он боялся потерять особенность СВОЕЙ вьюги, её запредельность.

Фон Агенауэр запрокинул голову. Там, за метельными вихрями и бездной мрака, прячутся звезды. Нерушимый порядок звездного неба... Созвездия, соедененные дугами воображаемых алгебраических кривых... Их не видно, но они там, строгие, недвижимые в нерушимом порядке мироздания.

Нерушимый порядок черных строк на пожелтевшей бумаге, приводимый в систему исчислением единого коэффициента...

Тонкие, плавные, гармоничные линии под текстом на пергаменте в начертании Марко Кассиуса...

Вот оно! Прозрение, озарение, истина, к черту, не так, все что угодно... КЛЮЧ!!!

- Как просто, - ошеломленно пробормотал фон Агенауэр. - Невозможно поверить, КАК ЭТО ПРОСТО...

И он расхохотался так, что возница едва не свалился в снег от изумления.

- Друг мой, - крикнул ему фон Агенауэр по-русски, зачерпывая снег ладонями, и перешел на немецкий. - Как это просто, как я был слеп! Ну конечно же! Та строка в пергаменте Кассиуса! "Ключ к небесным знамениям"! Я истолковывал её метафорически, поэтически, а её следовало понимать буквально! Криптографическая система Кассиуса основана на расположении небесных светил! Формула позволяет вычислить дни и часы, графики указывают на сочетания звезд, фрагменты текстов приводятся в соответствие!

Геттингенский профессор смеялся, разбрасывал снег, а возница начинал опасаться за рассудок иноземного гостя. Хорошенькое дело - вдвоем в глуши, ночью со спятившим иностранцем...

Фон Агенауэр вдруг бросился в карету, раскрыл саквояж с хитроумным замком немецкого мастера, что-то долго искал там. Когда он снова вышел и встал рядом с возницей, на его ладони поблескивала золотая монета с истертым краем, монета Марко Кассиуса.

- Sapienti sat, - прошептал фон Агенауэр.

Широко размахнувшись, он швырнул монету вдаль, в русский снег, в СВОЮ вьюгу. Она ещё сверкнула напоследок в луче фонаря, прежде чем исчезнуть навсегда.

- Эх, барин, барин, - возница укоризненно покачал головой. - Кто ж золотом-то кидается...

- Делай свое дело, друг мой, - весело отозвался профессор по-русски. Ты получишь золото, но поверь мне: есть вещи более важные, чем золото. Намного более важные.

Возница молча повернулся к фон Агенауэру спиной. Теперь он уже не сомневался, что иностранец слегка рехнулся: в здравом уме такого не скажешь.

29

ФЕВРАЛЬ 1876 ГОДА

САНКТ - ПЕТЕРБУРГ

В уютном кабинете роскошного дома Александра фон Агенауэра, купленного по распоряжению профессора ещё до его приезда в Россию, горели десятки свечей. За хорошо освещенным столом фон Агенауэр завершал свою рукопись. На двенадцати страницах он излагал частично разгаданную криптограмму Кассиуса (частично, потому что ещё не пришло время для такого расположения светил, какое окончательно установило бы на места все избранные фрагменты книг Кассиуса, Ксемвла и Герцфельда). Собственно, это не было криптограммой, то есть шифрованным посланием - скорее, тут можно было вести речь о совершенно необычном, сложнейшем криптологическом методе. Фон Агенауэр, изучавший языки древних жреческих мистерий, находил здесь много общего со стеганографией и акромантикой - наиболее тонкими и сложными системами неявносокрытия. "Ты отделишь землю от огня, тонкое от грубого, осторожно, с большой ловкостью... Из этого будут и выйдут неисчислимые применения, которых средство здесь"... Для разгадки послания Кассиуса было недостаточно подставить одни буквы на место других или механически соединить строки нескольких книг в соответствии с начертанием, хотя присутствовали и такие элементы. Многое, очень многое требовалось не только прочесть, но и осмыслить, ведь во многих частях послания по существу не содержалось никакого шифра. Смысл тут был построен на аллегориях, метафорах, символах, погруженных в труднопроницаемую оболочку акромантической конструкции. Для осмысления необходимо было обладать Знанием - таким, каким не мог обладать Альваро Агирре в Испании на рубеже шестнадцатого века, но каким уже обладал Александр фон Агенауэр, человек, проживший четыреста двадцать три года...

Фон Агенауэр мог бы восхищаться Кассиусом, гениально уместившим сложное в простом и простое в бесконечно сложном. Мог бы, если... Если бы был уверен в том, что категории восхищения и гениальности наделены значением в тех странных и темных мирах, к которым, как считал фон Агенауэр, Кассиус имеет большее касательство, нежели к миру земному.

Так или иначе, теперь профессор знал многое. Он снова и снова перечитывал поблекшие строки на пергаменте, и теперь он понимал их.

"Откроются Врата, ведущие к смерти и к бессмертию, и сам изберешь путь"...

Он знал отныне, где и как откроются Врата, какой путь надлежит избрать.

"Ты встретишь женщину храни её, ты встретишь мужчину, опасайся его, не причиняя вреда, ибо торжество силы иссушает источник могущества"...

Он знал, кто эта ещё не родившаяся женщина и кто этот мужчина, знал, что означает опасаться и хранить, знал, как отличить их в миллионоликой толпе обитателей Будущего, знал, чего и как следует добиваться.

Это будет нелегко, очень нелегко... Но разве не на его стороне опыт столетий, сила магии, мощь Империи Эго, пронизавшая Вселенную? И разве не сказано в пергаменте Кассиуса: "Дерзнувшему пройти дорогу здесь Начертание; овладевший им овладеет собой; овладевшему же собой нет более преграды"?

Отложив гусиное перо, фон Агенауэр подошел к окну. Луна летела над Санкт-Петербургом, пылающая ярким серебром, страшная, близкая. Растворяясь в этом серебряном сиянии, фон Агенауэр мчался в будущее, навстречу своему последнему искушению.

30

АВГУСТ 1998 ГОДА

Аня Данилова и сама не знала, что заставило её зайти в книжный магазин по дороге с работы. Несомненно, она не собиралась покупать книг, да и денег у неё с собой почти не было. Возможно, какая-то тень, мелькнувшая за чисто вымытым, блестящим витринным стеклом - тень человека, вроде бы ей знакомого... Да, но если так, что из того? Аня устала, да и вообще не отличалась настолько гипертрофированной общительностью, чтобы преследовать знакомых в магазинах. Тем не менее она замедлила шаг, потом остановилась и двинулась в сторону двойных дверей с прозаической табличкой "ОТКРЫТО".

Она не сразу вошла. Приблизившись к дверям, она снова застыла, как в нерешительности, хотя нерешительность здесь была ни при чем. Аня ощутила волну теплого воздуха, исходящую словно от здания, где на первом этаже располагался магазин, и не волну даже, а бездвижную воздушную зону, где температура была заметно выше, чем вне её пределов. Или так казалось? Ведь перепад температуры воздуха сам по себе не способен преображать растущие из-под асфальта старые тополя, придавать им неожиданную красоту и значительность, будто стражам входа в волшебную страну вечного лета.

Птицы щебетали на ветках, и шум проходящих машин совсем не мешал слушать эту нехитрую радостную музыку. Лето было и там, и здесь - по обе стороны границы теплой воздушной зоны - но внутри оно каким-то образом покидало город, становилось больше и добрее, чем он.

Хлопнула дверь - молодая женщина покинула магазин, едва не задев Аню плечом. Она миновала невидимую плоскость раздела на ДВА РАЗНЫХ ЛЕТА, ни на секунду не задержавшись, не изменившись в лице. Аня тряхнула головой, шагнула вперед и открыла дверь.

Она очутилась в длинном зале, где царил обычный для любого магазина подобного типа, немного казенный и все же уютный запах. Покупателей было мало - пара студентов, пожилой человек профессорского вида, две девушки в очках бродили вдоль стеллажей. На полках стояли книги, каких в избытке хватало везде - детективные боевики, сентиментальные романы, гороскопы, домоводство, кулинария... Аня рассеяно рассматривала пестрые переплеты, медленно продвигалась вглубь зала и пыталась сообразить, что же все-таки привело её сюда.

За дальним прилавком продавец, стоя спиной к Ане, расставлял книги на полках. И здесь те же детективы и дамская литература... Аня пробежала глазами по рядам книг. Некоторые из них стояли вплотную друг к другу, как в домашней библиотеке, другие были приглашающе повернуты лицевой стороной обложки к потенциальным читателям.

По книге, расположившейся на верхней полке в углу, Аня так же бегло скользнула взглядом, как и по остальным, не прочтя осознанно её названия, но вздрогнуло сердце аритмичным сбоем, и неопределенное ощущение холода вдоль позвоночника вынудило вновь посмотреть наверх.

Это была тоненькая книжечка, производившая впечатление потрепанной конечно, ложное, не станут же здесь продавать подержанные книги, тут не "Букинист". Шероховатая бумажная обложка темно-красного, почти коричневого цвета без всяких зазывных картинок. Имени автора нет, только название, напечатанное большими черными буквами, слегка расплывающимися на плохой бумаге.

"ДОМ В ОГНЕ"

Буквы куда-то уплыли из поля зрения Ани, а с ними двадцать последних лет. Она была юной, очень юной. В тишине она шла через лес к холму, а потом был грот, и гусеница на шелковинке, и багряно-желтые кроны деревьев... Нет, Аня не вспоминала все это, как вспоминают эпизод из жизни или виденный когда-то фильм. Это явилось к ней осенней щемящей печалью - не вместе с печалью, а её неотъемлемой частью или даже не частью, а целым. Мгновенный вихрь тоски захлестнул Аню, вихрь ностальгии по месту, куда нельзя вернуться... Впрочем, разве бывает ностальгия по месту - стране, городу, дому, холму, дороге? Ностальгия - это всегда тоска по ВРЕМЕНИ.

В следующее мгновение Аня уже старалась подобрать обращение к продавцу, по-прежнему стоявшему к ней спиной. Как окликнуть его? "Молодой человек"? Но у него седые волосы. "Гражданин"? Звучит по-трамвайному. "Товарищ продавец"? Совсем нелепо.

Наконец Аня тихонько произнесла одно старомодное слово, единственное, показавшееся ей уместным.

- Сударь...

Продавец обернулся - высокий, широкоплечий старик. Античной лепки лицо с тонкими чертами, греческий нос... Голубые глаза под выпуклым лбом смотрели спокойно-выжидающе. Не его ли Аня увидела сквозь витринное стекло с улицы? Но где она могла встречать этого человека раньше? Такие лица не забываются. Во сне, в дремотных грезах?

На кармане пиджака человека за прилавком был укреплен картонный прямоугольник с надписью "Продавец-консультант Марк Абрамович Кассинский".

Марк Абрамович Кассинский? Это имя ничего не говорило Ане.

- Что вам угодно? - доброжелательно осведомился продавец.

- Будьте любезны, покажите мне ту книгу... Вон ту, - Аня указала пальцем наверх.

- Эту? Сию секунду.

Продавец встал на стремянку, и его спина на миг скрыла от Ани угол верхней полки. Почти сразу он снова шагнул на пол, протягивая скромного формата томик.

- Пожалуйста.

Аня взяла книгу так, словно опасалась электрического удара, но сейчас же увидела, что это НЕ ТА книга. Тоже в красно-коричневой мягкой обложке, но здесь с фотографии щерилась бандитская физиономия, золотым тиснением значилось имя автора - Сергей Зарубин, и произведение называлось "Дело крутых".

- Нет, - разочарованно сказала Аня и положила книгу на прилавок. - Вы ошиблись...

Продавец несколько удивленно оглянулся на полку. Он смотрел туда, где раньше стоял "Дом в огне" и откуда, по всей видимости, была взята книга "Дело крутых".

Ничего. Пустое место, а справа - другие книги, те же, что и прежде.

- Простите, - пролепетала Аня, - вы ведь достали эту книгу вон оттуда, из угла?

- Да, - кивнул продавец.

- А больше там ничего не было... Никакой книги впереди этой?

- Нет. Только эта.

- Еще раз простите... Это я ошиблась.

- Дело поправимое, - улыбнулся Кассинский. - Скажите, что вы ищете, и может быть, подберем. У нас богатый выбор.

- Я ищу книгу, - Аня набрала в грудь воздуха, как перед прыжком в ледяную воду, - под названием "Дом в огне".

- "Дом в огне"? Не припомню такой... А кто автор?

- Не знаю... Не помню... Я читала её давно, в детстве...

- Совсем сложно, - Кассинский развел руками. - А в Интернете вы искать не пробовали? В поисковых системах. Если книги там и нет, возможно, какие-то ссылки...

Ане такое и в голову не приходило, но и сейчас идея не показалась ей удачной. Собственно, ей вообще никогда не приходило в голову ИСКАТЬ "Дом в огне" - некогда пригрезившуюся рукопись, пропавшую в тех мирах, откуда она явилась... Да и явилась ли на самом деле? Ее нельзя найти. Если так сложатся звезды, ОНА может найти Аню.

- Не отчаивайтесь, - сказал Кассинский. - Я расспрошу коллег, наведу справки, сам загляну в Интернет... Вот вам карточка нашего магазина. Позвоните через недельку...

Аня машинально сунула картонку в сумочку, не взглянув на нее, щелкнула никелированным замком.

- Спасибо...

- Пока не за что, - Кассинский пожал плечами.

Как во сне, Аня вернулась на улицу. Никакого барьера, никакого двойного лета... Все это иллюзия - и барьер, и "Дом в огне", и якобы знакомое лицо Кассинского. Переутомление... Отпуск попросить, что ли, съездить к дяде в Санкт-Петербург?

Жара усиливалась к вечеру. Машины плыли в дрожащем мареве нагретого воздуха, и дрожал контур здания оперного театра на площади, которую Ане предстояло пересечь по пути домой. Нет, строгие линии лаконичных архитектурных украшений театра не дрожали, они колыхались, растекались... Это не оперный театр, это копия старинного замка, созданная из прозрачного зеленоватого льда. Вот башни, пушки, ворота и подъемный мост - все изо льда, точно сейчас зима и этот замок на площади выстроил для детей ледяной архитектор.

Аня не вошла в замок, она просто оказалась внутри, замок охватил и поглотил её. Воздух здесь был невероятно прозрачен, слишком прозрачен, будто это и не воздух вовсе, а материализованный холод, проникающий прямо в мозг. Головокружительное ощущение пустоты вело к разделению пространства на этот воздух или холод и зеленоватый лед в кристаллах неподвижных синих искр. Везде - сверху, снизу, со всех сторон - странно искривленные плоскости льда... Под ногами Ани лед упруго пружинил. Он не покрывал какую-то поверхность, а сплошной толщей уходил в бесконечность. Над головой к ледяному куполу вплотную, без атмосферного промежутка, прижималось звездное небо. Ледяные стены чуть мерцали, как если бы это осторожное мерцание опасалось разрушить самое себя и весь замок впридачу. Искаженные миллионами отражений и преломлений, сквозь лед были видны балконы, галереи, стрельчатые окна, арки, колонны - пространственная световая структура замка, словно просвеченного рентгеном.

Холод и безмолвие пугали, заставляли идти. Аня бесшумно шагала по сводчатому коридору с почти невидимыми стенами, сама становясь невидимой, прозрачной, стеклянной. Она открывала двери, и волны холода от круглых ручек сковывали её, отнимали силы. В маленькой пирамидальной комнате Аня опустилась на ледяную кушетку. Глаза её закрывались, веки тяжелели. "Только не спать, - тупо, упрямо повторяла она без слов, - Только двигаться, уснешь - замерзнешь, сон - смерть..."

Но сопротивляться властному тяготению она больше не могла. Сквозь стеклянные веки закрытых глаз по-прежнему был виден мерцающий скелет замка, потемневшего и как-то ставшего меньше по размерам, но вскоре Аня не видела уже ничего. Она спала...

Ее разбудил оглушительный звон, взорвавшийся внутри нее, как будто она упала с высоты и ледяной игрушкой разбилась на тысячи осколков. Потом тишина и снова тот же звон, бессмысленный, звучащий ниоткуда, ни для кого.

Аня с усилием повернула голову. Звон издавал телефон, притаившийся в полутьме, совсем рядом.

Пока Аня вспоминала, как следует реагировать на этот бесцеремонный звук (протянуть руку, снять трубку, поднести к уху), телефон умолк. Аня рывком приподнялась и села. Здесь не холодно... А почему должно быть холодно? Она не в ледяном замке, а у себя дома, на диване возле открытого окна, и снаружи - летняя ночь...

Включив светильник, Аня встала с дивана. Она ещё дрожала от одних воспоминаний о холоде. Как она попала домой? И если она этого не помнит, не мешает проверить, заперта ли входная дверь...

Из лежащей на столе сумочки Аня вытащила ключи, прошла в прихожую. Все в порядке, заперто... Возвратившись в комнату, Аня бросила ключи в раскрытую сумочку - она всегда старалась держать их там, потому что про другие места вечно забывала. С веселым звяканьем ключи упали на белую картонку, примостившуюся поверх косметики и прочих женских мелочей... Стоп. Что за картонка? Ах да, карточка из книжного магазина...

Аня вынула карточку и прочла несколько строк затейливого летящего шрифта, зеленых на белом.

КНИЖНАЯ ТОРГОВЛЯ

М. А. КАССИНСКИЙ

АЙСВЕЛЬТ

ПРОСПЕКТ КЛЕНОВОГО ЛИСТА, 321А.

РАЗВОРАЧИВАЙТЕ ЭМИТТЕРЫ ПЕРЕД ТРАНСГРЕССИЕЙ

С обескураженным видом Аня перевернула карточку - другая сторона была девственно чистой, никаких телефонных номеров. Ну и ну... Даже оставляя в стороне загадочные эмиттеры, трансгрессию и Айсвельт, книжный магазин помещался на улице, которая испокон века именовалась Дворянской, потом Ленинской... Теперь, наверное, снова Дворянской, но едва ли проспектом Кленового Листа.

Из шкафа Аня достала увесистый энциклопедический словарь. Помимо узкоспециальных значений, эмиттер в самом общем смысле означал излучающую антенну, а трансгрессия - переход. Об Айсвельте она не нашла ничего. По-немецки это, что ли? Айсвельт - ледяной мир...

Аня медленно опустила толстый словарь на стол, рядом с карточкой. Свет в комнате словно померк, хотя Аня прекрасно знала, что это не так и лампочка светит по-прежнему ярко. Но что-то неуловимо изменилось здесь, что-то шуршало в углах, прозрачные леденящие щупальца тянулись из-под стола, дивана, шкафа, из прихожей...

- Чушь, - громко сказала Аня, стараясь придать придать голосу уверенную интонацию. - Полнейшая чушь.

Она принесла из ванной теплый халат и закуталась в него, потому что ей вновь стало холодно... По-настоящему холодно.

31

С утра зарядил дождик, до того мелкий (хотелось обозвать его мелочным) и зловредный, что казалось, на улице не лето, а поздняя осень. Однако будь то дождь или шаблонная для августа девяносто восьмого года жара, в любую погоду Айсману некуда было идти. С последней работы (он устроился дворником, чтобы хватало на хлеб) его уволили, как выгоняли отовсюду. Он не вписывался и не желал вписываться в общество даже в качестве дворника.

Есть было нечего. Айсман уныло заглянул в пустой холодильник и уселся в кресло у старого телевизора, меланхолично и бесцельно переключая каналы. Ладно, сегодня выручит старушка соседка, единственное существо в мире, по-своему жалевшее Айсмана, хотя и относившееся к нему не без опаски, а завтра... Завтра само себя покажет.

Из кучки сваленных в консервную банку окурков Айсман вытянул бычок подлиннее, закурил. Во рту возник омерзительный металлический привкус, закружилась голова, затошнило. Айсман раздавил бычок о тощую стопку неоплаченных квартирных счетов.

Ему приходилось нелегко, но он и не думал оставлять свои поиски последней, универсальной, окончательной истины. В одно время он сблизился с местными вождями движений, напоминающих нацистские, но вскоре с отвращением отшатнулся от них. Несмотря на бойкие речи, эти люди стыдились концлагерей, НСДАП и фюрера, отказывались признать себя духовными наследниками германского национал-социализма. Чего можно было ожидать от таких людей!

Он много читал, одолел и англичанина Фердинанда Каннинга Шиллера в переводе на немецкий, и Освальда Шпенглера в подлиннике (читать на родном языке доставляло Айсману удовольствие). У того и другого, как и у десятка прочих, он обнаружил по нескольку занятных идей... И все. Философы стояли ещё дальше от истины, чем доморощенные российские квази-фашисты. Одинокие поиски, ведомые одиноким человеком, продвигались из рук вон плохо, но Айсман твердо знал: искомое реально существует. А сейчас хорошо уже то, что стало известно, кому и чему следует сказать "нет"...

На подслеповатом экране доживающего свой век телевизора, настроенного в данный момент на утреннюю программу местного канала, появилось здание городского историко-краеведческого музея. Айсман не слушал, о чем вещает мелодичный женский голос, но когда он протянул руку, чтобы в очередной раз щелкнуть переключателем, что-то остановило его.

- Архив нашего музея невелик по количеству единиц хранения, - говорила журналистка за кадром, - но здесь идет серьезная научная работа. Усилиями небольшой группы подлинных энтузиастов удалось пополнить архив уникальными документами. Слово кандидату исторических наук Александру Константиновичу Ардатову.

Экран мигнул и высветил фигуру человека, сидящего за письменным столом в тесной комнате. Качество изображения не позволяло отчетливо видеть его лицо, да и голос в записи звучал искаженно, но сердце Айсмана почему-то забилось сильнее. Тяжелые волны торжественных органных аккордов понеслись над горестной пустыней его памяти. Ночь, факелы, холодный дождь...

- Ученые из таких крупных научных учреждений, - рассказывал Ардатов, как московская библиотека имени Ленина, различные исторические институты Москвы и Санкт-Петербурга, приезжают к нам, чтобы ознакомиться с документами, поработать в нашем архиве. Мы поддерживаем связи и с зарубежными коллегами. Так, например...

Айсман взволновано встал, разметал кучку окурков в поисках нового бычка. Музейный архив! Ну конечно же! Удивительно, почему это не пришло ему в голову раньше. Архив, где хранятся подлинные исторические документы! Там, в дальних закоулках, на запыленных полках, всеми забытое, а возможно, ещё и не прочитанное никем, может храниться то, что ищет он, Айсман. Нужно ехать... Срочно ехать к Ардатову, в музей.

Торопливо напялив черную кожаную куртку, Айсман выскочил из квартиры. Денег на трамвай у него не было, но его единственный глаз сверкнул так грозно, что кондукторша не осмелилась подойти к нему.

Архив, как объяснили Айсману в кассе музея, располагался не в главном здании, а во дворе, во флигеле. Побродив по скучным коридорам, Айсман разыскал дверь с табличкой "АРДАТОВ А. К." С душевным трепетом он негромко постучал.

- Войдите, - послышалось из-за двери.

Айсман вошел.

Возле узкого стрельчатого окна в только что показанной по телевизору комнате стоял человек в темном костюме, немного выше среднего роста, скорее зрелых лет, чем пожилой. Его широко расставленные светло-серые глаза спокойно и пристально смотрели на Айсмана. Крылья прямого носа чуть подрагивали, тонкие губы над идеально выбритым подбородком были плотно сжаты.

- Слушаю вас, молодой человек, - произнес Ардатов дежурную фразу, а где-то в глубинах памяти Айсмана промчалось: "Ничего не бойся... Я спасу тебя... Я помогу тебе распахнуть Двери".

- Я ищу истину, - глухо сказал Айсман.

- Вот как? - Ардатов слегка приподнял брови. - И с этим вы пришли ко мне?

Айсман вдруг почувствовал себя полным идиотом, ощутил всю нелепость своего порыва. Он повернулся, чтобы уйти, и тут же услышал мягкий глубокий голос Ардатова.

- Куда же вы? Садитесь, поговорим.

Совершенно не осознавая, что делает, почему подчиняется, Айсман рухнул в ближайшее кресло.

- Итак, вы ищете истину, - Ардатов прошелся по вытертому ковру, качнулся на каблуках. - Надо же, какое совпадение... Я тоже её ищу. Курить хотите?

- Хочу, - кивнул Айсман.

Ардатов протянул ему пачку "Мальборо", крутанул колесико зажигалки. Жадно затянувшись, Айсман откинулся на спинку кресла.

- Около пятисот лет я преимущественно этим и занят, - продолжал Ардатов, задумчиво глядя на сигаретный дым. - Китайское дао, полинезийская магия, естественные науки, власть, богатство, кипение страстей... Чего только не было. Довольно большой срок... Да, так сказал мне один мудрый старик, некто Иоганн Герцфельд, лет двести назад, когда я командовал пиратским бригом... Нет, не двести, больше... Впрочем, неважно. С тех пор срок ещё увеличился, а истины нет как нет. Ее вообще нет в нашем мире. Он ограничен в пространстве и во времени, он лишь бледная тень подлинной Вселенной. Я искал и не нашел, но я на пороге, осталось сделать последний шаг, он же первый. И вот здесь мне понадобитесь вы, хотя в действительности я нужен вам гораздо больше, чем вы мне. Не так ли, Виктор Генрихович?

Айсман вздрогнул. До сих пор он выслушивал бредовый монолог Ардатова в молчаливом изумлении... Ладно, человек не в себе, бывает. Но откуда он узнал имя Айсмана?

- Как вы... - прохрипел Айсман и осекся, потому что Ардатов махнул рукой в сторону телевизора, и сам собой зажегся экран.

Шла передача об архиве, заставившая Айсмана приехать сюда. Изображение было невероятно четким, полноцветным, объемным, точно каким-то чудесным образом уменьшившаяся комната и сам Ардатов во плоти попали внутрь телевизионной коробки.

- Эта передача, - пояснил Александр Константинович, - никогда и никем не записывалась, её не было в эфире. Ее придумал я специально для вас, так как решил, что нам пора познакомиться. Немного магии, только и всего.

Айсман вскочил и ринулся к двери, но Ардатов сделал неуловимый жест, и дверное полотно полыхнуло фиолетовым пламенем, рассыпавшим сноп синих искр. Когда потрясенный Айсман отступил, все погасло - и фиолетовый огонь, и телеэкран.

- Сидите, сидите, - почти весело сказал Ардатов. - Страх не к лицу победителю... Да и что, собственно, вас так испугало? Успокойтесь.

Когда Айсман снова сел в кресло, Ардатов отпер несгораемый шкаф, достал бутылку коньяка, налил полстакана.

- Успокойтесь, - жестко повторил он.

Механическим движением Айсман взял стакан, выпил до дна.

- Теперь лучше? - заботливо осведомился Ардатов. - Знаете, я мог бы полностью контролировать вас. Подавить вашу волю, уничтожить личность, вставить в мозг блок безоговорочного исполнения моих приказаний... Если я так не поступаю, так потому, что мне нужно не это.

- Гипноз? - несмело предположил Айсман. - Вы владеете...

- Оставьте, - уголки губ Ардатова пренебрежительно опустились. - Разве я похож на эстрадного фокусника? Нечто иное, противоположное... Если слово "магия" вам не нравится, придумайте свое, я возражать не стану. Такая операция - полный контроль - получается не всегда, к тому же она болезненна для меня - громадный расход энергии... Но с вами, думаю, вышло бы в конце концов. Однако представьте, вы мне интересны... У нас с вами много общего. Впервые я увидел вас... Гм... В тысяча шестьсот пятнадцатом, во время церемонии посвящения...

- В тысяча шестьсот пятнадцатом году?!

- Да. Я не провидец и умею заглядывать в будущее не дальше, чем вы или любой другой человек. Но для Империи Эго не существует разницы между прошлым, настоящим и будущим, времена и пространства едины для нее. Порой мы можем оказаться внутри её пространственно-временных вихрей. Вы, как и я - человек Империи, Виктор. Не в наших силах постичь её пути и намерения, тем более что целенаправленных намерений в нашем понимании у неё нет. Но люди часто пользуются тем, чего не понимают. Электричество, радиоволны... Есть определения из учебников, но на фундаментальном уровне ни один академик не объяснит вам, что это такое, до самого конца. И нужно ли понимать? Пока достаточно и того, что мы знаем, как это работает и умеем этим воспользоваться...

Рассуждения об электричестве и радиоволнах Айсман пропустил мимо ушей - он думал об Империи Эго. Как похоже то, о чем говорил Ардатов, на мечту Айсмана, на цель его поисков - правду о власти и обо всем остальном в мире, не зависящую ни от времени, ни от места, ни от людей! Конечно, это совсем другое, но выковано из того же металла - всеобщий, универсальный принцип.

- Магия помогла мне найти вас, Виктор, - продолжил между тем Александр Константинович, - и магия сделает вас могущественным. Когда Великий Шианли окажется в моих руках...

- Великий Шианли?

- Ключ к вечности, к пространствам и временам, к овладению энергией Империи Эго, к истинной Вселенной. Я расскажу вам об этом позже... Хотите стать моим резидентом на Земле? Наша планета обладает мощным нераскрытым потенциалом. Хотя, полагаю, эта должность скоро наскучит вам... Тому, чьи возможности практически безграничны, вряд ли захочется посвятить себя чему-то одному. Но я забегаю вперед. Пока у меня нет Шианли, и путь к нему непрост.

- Кто вы? - вдруг спросил Айсман.

Ардатов улыбнулся так, словно хотел показать - не так-то легко будет ответить.

- Мое настоящее имя - Альваро Агирре, но это, разумеется, не ответ... Кто я? Победитель или побежденный, жертва собственных заблуждений или объект загадочного, непостижимого для меня эксперимента? Не знаю, Виктор. Я - путник, так будет точнее всего. Странник в ночи.

Он обошел растерянного Айсмана и спрятал бутылку в шкаф.

- Вы не до конца верите мне, - заметил он, поворачивая ключ в замочной скважине. - Хотите поверить и боитесь. В самом деле, где доказательства? Ваше имя, телепередача, дверь? Ерунда. Два-три технических трюка средней сложности плюс желание разыграть вас. Верно?

Айсман как-то неопределенно наклонил голову. Ардатов засмеялся.

- Вижу, вы голодны. Приглашаю вас в ресторан... Нет, зачем же. Вы не из тех, кто любит ходить по ресторанам. Поедем лучше ко мне домой, там и побеседуем. Уверяю вас, вы получите доказательства.

32

Со дня памятного посещения книжного магазина миновала неделя, и почти каждый день Аня проходила мимо, но всегда по другой стороне улицы. Она не могла решиться не только зайти в магазин вторично, но даже приблизиться к дверям... Она лишь проявила внимание к табличке с названием улицы. Название было двойным - сверху большими буквами значилось "Дворянская", ниже, помельче - "Ленинская".

Вот и сегодня Аня стояла на противоположной стороне, глядя на витрины книжного магазина. Блестящие стекла отражали солнечный свет, и взгляду было трудно проникнуть внутрь, но Ане показалось, что вместо Кассинского за дальним прилавком хлопочет какая-то девушка.

Спешащие пешеходы задевали, толкали Аню, раздраженно бранились. К ней, застывшей посреди тротуара, приглядывался милиционер... Надо было уходить, а уходить не хотелось - ведь может статься, именно сегодня удастся собраться с духом.

Аня оглянулась и увидела вывеску над ведущей в подвал каменной лестницей - "Восточный стиль". Так тому и быть, осмотрим пока восточные красоты, тем более они как раз напротив книжного магазина.

Спустившись по широким ступеням, Аня толкнула дверь. Вместе с нежнейшим звоном индийских колокольчиков её приветствовала, приняла в объятия теплая волна благовонных ароматов, над которыми витали негромкие кришнаитские напевы. Ане сразу стало хорошо и спокойно в маленьком зале магазина "Восточный стиль", напоминавшем изнутри рождественскую елку из-за множества блистающих разноцветных огней и электрических стеклянных шаров, где извивались малиновые молнии. Наклонный стенд у входа демонстрировал отшлифованные медные пластинки-амулеты, оберегавшие, если верить пояснительным текстам, буквально от всего на свете, кроме разве что двух извечных российских бедствий - плохих дорог и дураков. Далее высились горки с изысканным фарфором и светильниками - эти светильники были разными, как впечатляющих размеров, так и величиной с жука, выполненными с фантазией, которая могла и напугать. Деревянные божки, бронзовые статуэтки, маски, кальяны, мундштуки, браслеты и кольца располагались не только там, где можно, но и там, где по всем правилам совсем уж нельзя. Отдельная витрина предназначалась для ароматических курений. Блестели шелка - не то драпировки, не то части костюма восточной красавицы. Многочисленные зеркала умножали все это великолепие, представлявшее для Ани что-то вроде раскрытой на интересном месте книги. Она уже забыла, зачем пришла сюда, от чего бежала. Кружилась голова, минуты и секунды растягивались и сжимались, зачарованная Аня терялась в карнавале восточных чудес.

Прозвенели колокольчики над входной дверью, и в зале появился скромно одетый человек лет пятидесяти с правильными чертами лица. Аня заинтересовалась им, но отнюдь не в том смысле, какой в это обычно вкладывают. Она каким-то образом почувствовала необычность этого человека и его уместность в этом зале, среди сокровищ Востока. Она легко могла вообразить его Гаруном-аль-Рашидом давно прошедших, таинственных и романтических времен... (Дальнейшие события в магазине "Восточный стиль" показали, что он совсем не Гарун-аль-Рашид, во всяком случае, не так богат).

Незнакомец остановился у застекленной витрины и долго смотрел на выставленную там композицию, изображавшую превращения бабочки - гусеница, куколка и наконец, собственно бабочка во всей красе. Крылья бабочки усеивали аметисты и сапфиры, глазки гусеницы были сделаны из миниатюрных рубинов, а усики покрывали крохотные алмазы. Налюбовавшись вволю, а может быть, приняв какое-то нелегкое для себя решение, незнакомец глубоко вздохнул и направился к одному из прилавков, оказавшись рядом с Аней.

- Добрый день, Александр Константинович, - поздоровался продавец, рыхлый пожилой мужчина с ужимками, заставлявшими задуматься о его сексуальной ориентации.

- Здравствуйте, - рассеянно ответил тот, кого назвали Александром Константиновичем. - Ваза ещё у вас?

- Да вот она...

- Ох... Не заметил от волнения!

- Неужели решились?!

Александр Константинович кивнул. Тогда продавец поставил перед ним изумительной красоты китайскую фарфоровую вазу, покрытую тончайшей росписью, довольно большую - сантиметров сорока в высоту и двадцати в диаметре.

- Вы ведь знаете, сколько она стоит, - напряженно сказал продавец.

И вновь Александр Константинович тяжко вздохнул, как раньше у витрины с бабочкой.

- Увы... Я говорил вам, что знаком с её прежним владельцем? Он твердо обещал продать её мне. Но пока я копил деньги, занимал где мог... Я его не виню, всякое терпение лопнет. Вот, сдал он её в ваш магазин, а у вас она стала ещё дороже.

- Очень жаль, - произнес продавец с оттенком сочувствия. - Но мы не можем нести убытки, мы ведь сразу выплатили владельцу деньги. Вообще-то мы так делаем крайне редко, только если речь идет о выдающихся произведениях искусства. Таких, как эта ваза.

Наблюдая за тем, как Александр Константинович пересчитывает толстую пачку денег, состоявшую и из совсем новеньких, и весьма потертых и замусоленных ассигнаций (видно было, что деньги собраны по крохам то там, то тут), продавец не выдержал.

- Может, передумаете? Зачем она вам, вы же не коллекционер... Время-то какое трудное! Вам этих денег для жизни надолго хватит, и долги вернете, чтоб не висели.

Отрицательно качнув головой, Александр Константинович ответил:

- Нет. Я одинок, мне не нужно заботиться о семье, но и обо мне некому позаботиться. Тоскливо, холодно... А это - красота. Посмотришь на нее, и на душе светлее становится, и не так уже гнетут мысли о грядущей старости...

Продавец дважды подряд моргнул.

- Вам её упаковать?

- Ни в коем случае! А если упаковка повредит роспись?

- Вы имеете дело со специалистом, - обиделся продавец.

- Спасибо, не нужно... Я донесу её в руках.

- Будьте внимательны...

- Не сомневайтесь.

Бережно сжав ладонями бока драгоценной вазы, Александр Константинович двинулся к выходу - продавец забежал вперед, придержал для него дверь. Вслед за ним магазин покинула и Аня - не потому, что шла за Александром Константиновичем осознанно, а просто потому, что надо же когда-то уходить.

Прохожих на улице почему-то стало меньше, что казалось странным в такой час. Осторожно вышагивал счастливый Александр Константинович, шаркал по обочине распространявший отвратительные запахи бомж с испитой физиономией, украшенной сизым носом - вот, пожалуй, и все, если не считать группы молодежи вдалеке да двух пенсионерок на углу.

Покачавшись возле фонарного столба, бомж побрел через проезжую часть. В следующую секунду Аня вскрикнула от ужаса - из-за поворота на высокой скорости вылетел громадный ревущий грузовик. Бомж маячил прямо на его пути, и у водителя грузовика не было шансов ни свернуть, ни остановить тяжелую машину. Нормальный человек с хорошей реакцией успел бы отпрыгнуть в сторону, но не бомж, заливший водкой глаза и разум...

Близ места неминуемой трагедии находился только Александр Константинович, но у него в руках была уникальная ваза! Поставить её на тротуар он никак не успевал - оставались доли мгновения - и оттолкнуть бомжа плечом тоже не мог, так как в этом случае сам угодил бы под колеса.

То, что произошло потом, разворачивалось перед взором Ани как в замедленном эпизоде кинофильма. Она видела, как размыкаются лелеявшие вазу ладони Александра Константиновича и как ударившаяся об асфальт ваза разлетается на мелкие осколки. Видела, как протягивается рука недавнего посетителя "Восточного стиля", хватает бомжа за куртку и выдергивает прямо из-под колес механического чудовища, из смерти в жизнь. Видела, как падают и катятся кувырком спаситель и спасенный, слышала недовольно - оскорбленный вопль бомжа и визг тормозов грузовика...

А затем кинолента вернулась к нормальному темпу. Выскочил из кабины грузовика бледный от страха водитель, подбежал к упавшим, помог подняться обоим, трясущимися руками отряхнул костюм Александра Константиновича.

- С вами все в порядке? О Господи, я уже думал - кранты... Вы что-то разбили? Не беспокойтесь, я заплачу.

Александр Константинович горько засмеялся.

- Заплатите? Пустяки, просто старая ваза.

- Да? Ну ладно... Если вы целы - невредимы, можно мне ехать? А то, знаете, милиция, затаскают... Вы уж простите... Я ведь правила не нарушил, это он...

- Поезжайте, - сказал Александр Константинович.

Водитель прыгнул в кабину. Грузовик мигом исчез; куда-то благоразумно испарился и всеми забытый бомж. Сгорбившись, Александр Константинович стоял на тротуаре над осколками вдребезги разбитой мечты.

33

Инцидент промелькнул так быстро и в столь значительном отдалении от малочисленных прохожих, что никто из них не среагировал. В какой-то момент Ане привиделось лицо Кассинского в серебряном ореоле седых волос за витриной книжного магазина.

Александр Константинович поднял на Аню исполненный печали взгляд, когда она остановилась в двух шагах от него.

- Вот, - беспомощно обронил он, обращаясь не к Ане, а неведомо к кому в пространство.

- Я видела, как вы покупали её, - зачем-то сказала Аня.

- Простите, что?

- Я видела, как вы покупали вазу. Может быть, можно...

- Что можно? Собрать по кусочкам?

Аня посмотрела на то, что осталось от вазы. В пыли валялись осколки настолько мелкие, что не только собрать их воедино, но и установить первоначальную форму разбитого предмета не взялся бы ни один эксперт.

Наклонившись, Александр Константинович подобрал один из осколков.

- На память, - сказал он с грустной усмешкой.

Он зашагал вдоль тротуара, и Аня шла рядом с ним, вернее параллельно, в том же направлении.

- Значит, вы были в магазине, - произнес Александр Константинович без всякой заинтересованности, лишь потому, что повисшее молчание требовало реплики. - Я вас не заметил.

- Это неудивительно. Вам было не до меня.

Они по-прежнему шли рядом, но теперь не просто одной дорогой, а вместе - прозвучавшие слова уже означали общение.

- Не до вас было, - согласился Александр Константинович. - Ну, а сейчас я не намерен предаваться унынию. Вазы нет, уныние не вернет её, пора возвращаться в реальный мир. Раз уж мы с вами вступили в беседу, с моей стороны будет вежливым представиться. Меня зовут Александр Константинович, фамилия моя Ардатов.

- Анна Николаевна Данилова... Аня.

- Видите, Аня, собираются тучи... Природа порой настолько заставляет уважать себя, что доводит человека до жажды захлебнуться одиночеством.

- Как странно и поэтично вы говорите... Вы писатель?

- Вы подумали так из-за моей фразы?

- Не только. Вы кажетесь мне... Ну, как будто вы не один, а вас много, внутри вас другие. А писатель живет жизнью многих персонажей, он - это они все.

Теперь Ардатов посмотрел на Аню с неподдельным интересом.

- Вот как? Такое я произвожу впечатление? А ведь вы в чем-то правы. Я ученый, историк. Работаю в архиве нашего краеведческого музея, с историческими документами. Какие эпохи, какие фигуры, какие борения умов, смятение душ... И порой я чувствую, будто становлюсь каждым из этих людей, смотрю на мир их глазами...

- Как увлекательно это, должно быть, - вздохнула Аня. - А у меня совсем скучная работа. Я машинистка в нотариальной конторе.

- Гм... Как же это случилось?

- В каком смысле?

- Ну, в шестнадцать лет человек обычно не говорит себе: "Я мечтаю поступить на службу в нотариальную контору..."

- Да нет, конечно... Я получила педагогическое образование, стала школьной учительницей... Потом меня из школы выгнали, за что - это длинная и нудная история. Дальше - то там, то здесь, чтобы прокормиться. И вот контора...

- Я не спрашиваю, за что вас выгнали из школы, - тон Ардатова стал очень теплым, почти отеческим, - но верю, знаю: не за какие-то неблаговидные поступки. Жалеете? Учить детей - ваше призвание?

Аня призадумалась.

- Не знаю. Вряд ли, - ответила она наконец. - Не больше, чем набирать тексты на компьютере.

- Вы могли бы выйти замуж.

- Что?

- Многие женщины так устраивают свою жизнь.

- О, многие, да... Но я не верю, что человек может быть счастлив за счет холодной, рассудочной эксплуатации другого человека, будь то мужчина или женщина.

- При чем тут счастье? Это отдельная тема.

- Да, разумеется. Престижный муж покупает красивую жену... Или наоборот... А может, двое карьеристов друг друга двигают, объединяются против конкурентов. Наверное, ничего плохого тут нет. Они довольны, им удобно... Но какое отношение это имеет ко мне?

- Вижу, что никакого, - сказал Ардатов и замолчал.

Молчала и Аня, а в её мыслях полыхала ослепительно белая строка на аспидно-черном фоне.

ЧТО-ТО НАЧИНАЕТСЯ

Эта строка беспокоила, раздражала Аню, потому что она была не к месту, она была ни при чем - псевдозначительная фраза из какого-нибудь западного романа или фильма. Ничего не НАЧИНАЛОСЬ, но что-то ПРОДОЛЖАЛОСЬ. Что-то, начавшееся давным-давно,

/пятьсот лет назад/

вступало в новый, пугающий этап. Аня не знала, она и догадываться не могла, связано ли это ЧТО-ТО с Александром Константиновичем Ардатовым, человеком, пожертвовавшим мечтой ради спасения никчемной жизни, и если связано, то как. НЕЧТО, скрытое за непроницаемой завесой будущего...

34

Ардатов, как и Аня, обитал в доме сталинской постройки с высокими потолками и толстыми стенами. Поднявшись на четвертый этаж, Аня заколебалась, прежде чем позвонить у простой деревянной двери без всякой отделки, потом решительно нажала кнопку.

Где-то в глубине квартиры задребезжал звонок. Дверь отворилась почти сразу - на пороге стоял Ардатов, одетый незатейливо, но все же не по-домашнему, а в рамках светских приличий.

- Здравствуйте, Аня, - буднично сказал он, точно они не вчера познакомились, а знали друг друга много лет и запросто захаживали на огонек. - Проходите, устраивайтесь, а я сейчас кофе приготовлю. Или лучше чай?

- Что вы, то и я, - отозвалась Аня, радуясь отсутствию ложной многозначительности в этой встрече. Впрочем, она и не ожидала от Ардатова замашек доморощенного донжуана, иначе не пришла бы сюда.

Проводив Аню в гостиную (остальные две комнаты, вероятно, служили кабинетом и спальней), Ардатов удалился на кухню. Аня рассматривала старую мебель - не старинную, а старую, основательную и удобную, купленную когда-то не ради фанфаронства, - и книги, книги вдоль стен. Их было столько, что и беглое ознакомление с библиотекой Ардатова потребовало бы нескольких часов. Аня успела обратить внимание на то лишь, что среди книг совершенно не попадалось изданий последних лет в глянцевых обложках. За приоткрытой дверью в кабинет виднелся компьютер - не из новых, навороченных, а скорее всего четверка или даже тройка, машина не для развлечений, а для каждодневной работы. Краска на притулившемся в углу, заваленном нотными тетрадями пианино местами облупилась, и вид у инструмента был жалобный.

На тумбочке у телевизора Аня увидела деревянную шкатулку. Она подошла поближе, чтобы хорошенько разглядеть её, и отшатнулась в испуге. С резной крышки скалился омерзительный монстр, воплощение зла и ужаса. Конечно, изумительная работа, но... Аня не стала бы держать в своем доме такое произведение искусства. Красные, словно горящие собственным огнем, а не отражающие дневной свет глаза... Рубины? Едва ли, тогда стоимость шкатулки и представить страшно. Но может быть, это подарок или наследство, память о ком-то из близких людей?

Над шкатулкой, между пианино и телевизором, висела единственная в комнате картина - портрет мужчины с надменным лицом, в ярко-синем камзоле и пышном парике. Он был бы очень похож на Ардатова, если бы не темные, бездонные, завораживающие глаза и выражение безграничного презрительного превосходства.

Пока Аня изучала портрет, вошел Ардатов с подносом, на котором дымились две чашки с горячим кофе.

- Что вы о нем думаете? - он поставил поднос на журнальный столик.

- О портрете или о том, кто изображен? - спросила Аня, не отводя взгляда от картины.

- Сам портрет как художественное произведение малоинтересен, небрежно сказал Ардатов. - Работа забытого ныне англичанина Уильяма Ярроу, парадного живописца начала восемнадцатого века. Портреты Ярроу и тогда ценились не слишком высоко, но надо отдать ему должное, проникнуть в суть оригинала он умел... Вам с сахаром?

- Что?

- Кофе с сахаром?

- Да, две ложечки...

- Так что вы скажете об этом человеке?

- Он ужасен, - тихо ответила Аня и процитировала: - "Он весь как божия гроза"... Кто-то из ваших предков? Нет, невозможно...

Ардатов остановился перед портретом, за спиной у Ани.

- Разумеется, нет, - произнес он. - Сходство чисто случайное. Должно быть, именно из-за сходства с нашими фамильными чертами мой прапрадед и приобрел в свое время этот портрет...

- И вы не знаете, кто это?

- Почему же, знаю, - Ардатов жестом пригласил Аню за столик, и она покорно села. - Это английский аристократ, лорд Алистер Арбетнот, граф Эшбери.

- Не хотела бы я познакомиться с этим графом, - призналась Аня.

- Да? - Ардатов засмеялся. - Я вас понимаю... Но самое любопытное заключается в том, что и современники графа Эшбери его побаивались. О нем ходило множество темных слухов и легенд. Одна из них гласила, что граф Эшбери - на самом деле испанский инквизитор Альваро Агирре, наказанный бременем бессмертия за свою жестокость и обреченный скитаться по странам и временам. Но однажды его полюбит прекрасная женщина, и он станет свободным...

- Какая жуткая и романтическая легенда! - воскликнула Аня. - Но что значит - станет свободным? Он умрет?

- Вот на это я не могу вам ответить, - Александр Константинович с улыбкой размешал блестящей ложечкой сахар в чашке и отхлебнул кофе. - По правде сказать, я не знаю конца этой легенды. Ведь я слышал её от деда, а тот, в свою очередь... В общем, конец потерялся где-то во тьме столетий. А сам я не занимался специально личностью Алистера Арбетнота. Этот портрет да ещё вон та шкатулка - просто память для меня... Давайте-ка я вам лучше что-нибудь сыграю...

- Давайте, - обрадовалась Аня, которую тяготил разговор о графе Эшбери. - Я очень люблю музыку, только в классической мало что понимаю.

- А я и не буду играть классическое, - Ардатов пересел за пианино. - Я сыграю вам свое, хотите?

- Да, очень!

С полминуты помолчав, Александр Константинович негромко проговорил:

- Я назвал эту миниатюру "Странник в ночи". Помните, такая песня у Фрэнка Синатры - "Странники в ночи"? Там их двое. Люди ищут друг друга, обмениваются взглядами... А у меня - одинокий странник в ночи.

Его пальцы коснулись клавиш. Зазвучала музыка, и Аня позабыла обо всем на свете. О нет, не потому, что музыка была так прекрасна или Ардатов так потрясающе играл - Аня все равно не могла сколько-нибудь грамотно оценить композицию и исполнение. Эта музыка будто рассказывала историю - странную, совершенно неконкретную, без сюжета и действующих лиц, окутанную таинственным флером и каким-то окончательным отчаянием, зовущим и в то же время ставящим непроницаемую границу: стоп, дальше проникнуть не удастся, все загадки не будут раскрыты никогда. Причудливая мелодия, то взлетающая легко и прозрачно, то тяжелая в беспросветной сложности, казалась сотканной из музыкальных нитей огромного числа минувших эпох и ничем не похожих одна на другую стран. Осень правила бал в этой музыке - не пронизанное золотым солнцем увядание, исполненное светлой печали, а дождливая осень неизбывного одиночества. Такое одиночество нельзя разделить, охваченному им человеку нельзя помочь... Но и когда рассеивались низкие темно-серые тучи, звезды с небосклона лучились холодно-отстраненно, далекие и безразличные к делам людей. Здесь, на открытой музыкой дороге никогда не могла наступить пора возвращения, здесь не было убежища от бури, но и самой бури не было, она почтительно и бессильно уступала чему-то большему. Мелодия уводила к смутным воспоминаниям о том, что не имело названия и потому пряталось на окраинах памяти. Тени воспоминаний бродили в предрассветной мгле, как неведомые чудовища - можно позвать их, и они придут, и прирученные, улягутся у огня. Но как позвать, когда сами спасительные заклинания забыты? И мчалось что-то стремительное сквозь ледяные пространства в вечной тоске и надежде... Надежде на что? На обретение дома у чистой реки под ласковым небом, на осенней земле, куда падают и падают красные, коричневые, желтые листья? Или на то, что оборвется наконец бег по хрустальным аккордам, и низвергнутся барьеры, и не останется больше вопросов, на которые нет ответов?

Последняя часть миниатюры, как определил свое произведение Ардатов, была очень короткой. Почти умиротворенный танец клавиш верхнего регистра, быстрое кружение, ускользающее от восприятия, вверх по запутанному спиральному коридору в блеске обманчивых карнавальных фонариков и в никуда...

Замер в воздухе долгий отзвук завершающего аккорда, и кристаллизованная тишина стала его продолжением. Ардатов сидел за пианино, полузакрыв глаза. Он молчал; не спешила с репликами и Аня. Она не пыталась разобраться в сложнейших переплетениях эмоций, рожденных музыкой, да и неминуемый провал ждал бы такую попытку. Аня встала, медленно пошла к пианино. Поверх нотных сборников она увидела раскрытую книгу, не замеченную ранее - стихи на каком-то иностранном языке, возможно, на латинском. На полях пожелтевшего листа, слева от типографского текста, карандашом было набросано стихотворение по-русски, либо попытка перевода, либо чье-то собственное творчество.

В минуте таится огромная сила.

Чем больше минута, тем сила слабей.

Рассчитаны точно глотки эликсира.

Ваш взгляд остановлен? А было страшней.

Спускается серая боль-паутина,

Заставит забыть, что бывает легко

Слова-паучки вылезают из тины

И ловят, как муху, сквозняк за стеклом.

Прождать можно годы... И даже минуту,

Но ждать - это значит уйти в никуда.

Не может никто оставаться на месте,

Где ветер задует свечу навсегда.

Аня осторожно провела пальцем по бархатному, приятному на ощупь листу бумаги. Он казался старым, очень старым - а вот стихи, написанные карандашом, видимо, появились здесь сравнительно недавно.

- Вам понравилось? - голос Ардатова прозвучал в тишине, как отдаленный гулкий удар колокола.

- Вы о музыке или о стихах?

- О музыке, конечно. Это ведь не мои стихи. Я и на малую толику не поэт.

- Не знаю, - честно сказала Аня. - Помните, как ответил Дориан Грей на вопрос о том, понравилась ли ему присланная лордом Генри книга? "Я околдован, но это не значит, что мне понравилось".

Ардатов задумчиво кивнул, не сводя с Ани внимательного взгляда светло-серых глаз.

35

В восьмом часу вечера Аня ждала Ардатова напротив кафе "Галактика", сохранившего гордое название с застойных времен. Они встречались едва ли не каждый день, но Аня до сих пор не могла определить своего отношения к Александру Константиновичу. С ним было интересно, порой - захватывающе интересно, казалось, он знает все на свете и может прояснить самый запутанный вопрос с такой же легкостью, с какой профессор математики решит школьное квадратное уравнение. Он был безупречен и совершенен, как логическая машина, но в отличие от машины совсем не бесстрастен, и Аню влекло к нему, однако... Могла ли такая женщина, как Аня, по-настоящему полюбить такого мужчину, как Ардатов? Любовь помимо всего прочего означала для неё и заботу, и помощь, и подставленное плечо, Ардатов же представлялся Ане самодостаточным даже в своем одиночестве. Он одинок, думала она об Александре Константиновиче (а она думала о нем почти всегда с момента их встречи), но не так, как бывает одинок мужчина в грустной и светлой, теплящейся под остывающими углями надежде на любовь. Это одиночество замерзающей, лишенной атмосферы планеты в безднах безжалостного космоса... Разве в человеческих силах, в силах обыкновенной женщины избавить от одиночества такую планету? Но с другой стороны, если холодная планета согревается человеческим теплом, она уже не так холодна, верно? Ане было трудно разрешить столь непростые вопросы в несколько дней.

Она ломала голову и над явным несоответствием личностной сущности Ардатова, какой эта сущность для неё выглядела, его образу жизни, его скромным достижениям. Сильный человек, лидер... Сколько ему лет? Около пятидесяти? И в этом возрасте - всего лишь кандидат наук, всего лишь сотрудник провинциального музея? Такое могло быть в двух случаях - либо человеку крепко не повезло в жизни, либо он самоустранился от борьбы, найдя иные ценности. На неудачника Ардатов никак не походил, Аня сразу уловила бы малейший намек на характерное озлобленное брюзжание. Не походил он и на самоустранившегося созерцателя, он был заряжен на борьбу, но какую, с кем, каков его приз? Аня не понимала, почему Ардатов спас бомжа, она не понимала и того, зачем он купил китайскую вазу. В её глазах он представал человеком, едва ли способным и на тот, и на другой поступок. Если бы она сама не стала свидетельницей обоих событий, если бы ей рассказали о них, когда она уже знала Ардатова, она не поверила бы... Скорее всего.

Появление Александра Константиновича с красной розой в руках оторвало Аню от раздумий. Она заулыбалась, помахала рукой. Загадки загадками, а она искренне рада была его видеть.

Ардатов спешил через улицу. Аня двинулась ему навстречу, приняла протянутую розу, вдохнула легко дурманящий аромат.

- Какое чудо... Спасибо.

- Чудо, - согласился Ардатов. - Люди создают компьютеры, виртуальную реальность, поражающие воображение технологии, но что из их творений сравнится с удивительной простотой и немыслимой сложностью хотя бы вот этого цветка, который никто не создал, который вырос сам по себе... Куда мы сегодня пойдем? Предлагаю театр. Гастроли москвичей, спектакль Инаковского, очень хвалят. Начало в восемь, успеем...

- Не хочется, - Аня отмахнулась с забавной гримасой. - Не очень-то я разбираюсь в этом модерновом искусстве - Виктюк, Инаковский... И желания нет разбираться. Давайте просто посидим вот тут в кафе, а потом погуляем. Сегодня день города, всякие праздничные затеи...

- Принято, - кивнул Александр Константинович. - Почему бы и нет?

В кафе они заняли столик возле огромного окна. Эти недавно установленные новые окна, согласно последней моде, не были занавешены, создавая иллюзию того, что столики стоят прямо на улице.

Ардатов заказал бутылку шампанского, фрукты и мороженое. Также он попросил официанта принести вазочку с водой, и когда просьба была выполнена, поставил туда розу.

- Зря мы сюда пришли, - неожиданно сказала Аня.

- Почему? - удивился Александр Константинович и посмотрел в том направлении, в каком смотрела она. Там за дальним угловым столиком расположилась пара - молодая женщина в приличествующем разве что проститутке одеянии и её мускулистый спутник.

- Это моя школьная подруга, - пояснила Аня со вздохом. - Бывшая подруга, Лена Адамова. Мне бы не хотелось, чтобы она меня заметила.

- А что такое? - серьезно спросил Ардатов. - Проблемы?

- Да нет, не в том дело. Она, как бы это объяснить... - Аня помолчала, подыскивая подходящие слова. - В общем, секрета тут никакого нет. История вышла такая...

Аня довольно сжато, но с необходимыми подробностями поведала Ардатову о том, что произошло на злополучном пикнике. Александр Константинович пожал плечами.

- Гадость, конечно... Но с какой стати мы должны уходить? Знаете, есть хорошая русская поговорка - на каждый чих не наздравствуешься. Мелочь эта ваша Адамова, не стоит даже упоминания.

- Все равно неприятно... Ведь это моя лучшая подруга, с первого по десятый класс рука об руку...

- Пока поэты увлеченно рассуждают об истинных ценностях дружбы, произнес Александр Константинович, больше не глядя в сторону Адамовой, суетливые практики этими ценностями беззастенчиво пользуются. В вашем случае сорвалось, а очень многие люди не смогли бы отказать в похожей ситуации...

- Должны ведь у человека быть какие-то нравственные принципы, проговорила Аня. - Пусть и не у самого бескорыстного и умного.

- Умного? О, интеллект здесь - скверный помощник... Вы никогда не задумывались о том, что высокий интеллект способен напрямую привести к аморализму? Ведь в области чистой логики не существует убедительных обоснований того, почему следует непременно поступать так, а не иначе. Если бы такие обоснования имелись, к чему тогда понадобились бы десять заповедей?

- Значит, чем человек глупее, тем он нравственнее?

- Вовсе нет. Высокий интеллект в состоянии сформировать для себя любую позицию, не обязательно аморальную. Интеллект же низкий, примитивный аморален по своей сути. Нравственные категории чересчур сложны для него, ведомого простыми инстинктами.

- Вы меня запутали, - пожаловалась Аня. - Где же золотая середина?

Александр Константинович улыбнулся.

- Там, куда вы её только что поместили. В ней самой, в золотой середине. Носитель подлинной нравственности - интеллект достаточно высокий, чтобы воспринять смысл моральных ограничений, и недостаточно - чтобы подвергнуть их сомнению. Нечто среднее. Я сказал, что логика не представляет нравственных обоснований, зато их представляет здравый смысл... Common sense, главное богатство золотой середины. Посмотрите, кто в основном совершает преступления. Низы общества, маргиналы, и верхи, политическая и деловая элита. Вы почти не встретите преступников из среднего класса, или слоя, если вам не нравится слово "класс"...

Возле тротуара за окнами кафе затормозила машина - бежевая "Лада" шестой модели. Водитель, неплохо сложенный мужчина лет тридцати пяти в белой рубашке и кремовых брюках, выбрался из салона, открыл капот и склонился над двигателем. Аня не успела рассмотреть лицо водителя, да не особо и вглядывалась, поглощенная беседой с Ардатовым.

- Насчет аморализма высокого интеллекта, - сказала она, - с вами можно было бы и поспорить. Нет, я спорить не буду, подготовка слаба, а все-таки чувствую, что-то здесь не так.

- Охотно соглашусь. Нильс Бор делил все утверждения на тривиальные и глубокие. Тривиальному утверждению противостоит ложное, глубокому - другое, не менее глубокое. "Бог есть" - глубоко, потому что обратное "Бога нет" также глубоко. А "все люди смертны" - тривиально, ибо "все люди бессмертны" - ложно...

- И о смертности спорят.

- Только не доктора. Различие между живым человеком и трупом весьма очевидно.

Водитель "шестерки" за окном выпрямился и стоял теперь в полный рост, озабоченно уставившись в механические недра своей машины. Прядь густых каштановых, чуть вьющихся волос непослушно ниспадала на лоб. Лицо этого человека не было ни плакатно красивым, ни заурядным - нос с легкой горбинкой, подбородок с ямочкой... Он поднял голову, и взгляд его больших серых глаз на мгновение остановился на Ане. Могла ли она придать хоть какое-то значение мимолетному случайному взгляду? Безусловно, нет... Но она вдруг ощутила очень слабый оттенок вкуса на языке, вкуса раздавленной, до черноты переспелой вишни. Мгновение растянулось во времени, размазалось вдоль вкусового ощущения, перерезало линию течения мыслей, как ненужную колючую проволоку. Спутанные образы далекого прошлого, настоящего и... Кто знает, возможно, будущего закружились в сознании, понеслись вокруг Земли, замедляясь и погружаясь в вязкий океан затаившейся силы. Эта сила воплощалась в нечто угрожающе рыкающее, словно гром в жаркий полдень, её львиные лапы топали угрюмо и настойчиво, в её взоре пылал бешеный зеленый огонь...

А потом слишком долгое мгновение оборвалось, облетело листьями с осенних деревьев. Аня беспомощно перевела взгляд на Ардатова и окаменела.

Александр Константинович смотрел на водителя "Лады". Его глаза были двумя темными и страшными безднами - перед Аней сидел человек с портрета в квартире Ардатова, лорд Алистер Арбетнот, граф Эшбери, Альваро Агирре! Врата ужасной догадки тяжело и беспощадно распахивались... Да, Ардатов лгал! На портрете был изображен не английский аристократ и не испанский инквизитор, а сам Ардатов, одетый по прихоти художника в старинный камзол. Не в начале восемнадцатого века была создана эта картина, а в конце двадцатого. Лишь в одном Александр Константинович сказал правду. Художник, автор портрета обладал даром проникновения в духовную сущность оригинала...

Водитель "шестерки" поправил что-то в двигателе, захлопнул капот и сел за руль. Машина отчалила от тротуара, затерялась в потоке вечернего транспорта.

- Александр Константинович, - пролепетала Аня, едва ворочая языком, Я забыла... Мне нужно позвонить... Тут на углу есть автомат.

- Нужно, так позвоните, - отозвался Ардатов тоном столь обыденным, что Аня на миг усомнилась - а видела ли она сейчас графа Эшбери? Глаза Ардатова светлы и ясны, как всегда...

Но нет, она не ошиблась. Граф Эшбери БЫЛ перед ней, он принадлежал настоящему, а не прошлому, такой же реальный, как вишневый вкус.

Поднявшись из-за стола, Аня направилась к дверям.

- Аня! - окликнул её Ардатов.

Она внутренне сжалась, собрала волю в кулак и обернулась.

- Да?

- Не задерживайтесь. У Вечности много времени, но она не любит опозданий.

Вне себя от страха, Аня выбежала из кафе.

36

Бесцельно бродя по улицам, Аня кругами приближалась к площади, где город устраивал праздник в свою честь. Уже на подходах разворачивались мини-действа вроде спектаклей кукольных театриков под открытым небом и веселых песнопений дедушек с гармошками. Топтались очереди к лоткам с блинами, пирожками, пивом, водкой в пластмассовых стаканчиках. Стройными рядами стояли бутафорские пушки, а солдаты и офицеры в исторических мундирах подле этих орудий имели вид людей, готовых вступить в бой. Напрашивался вывод, что из пушек будут расстреливать толпу, а та заранее радуется.

Аня шла по набережной над пляжем, напоминавшим обеденный стол после хороших посиделок. Песок был взрыхлен, как весенняя пашня, скамейки затащили в воду разгоряченные студенты, они же перевернули солнцезащитные зонтики. Вокруг переполненных мусорных баков носились дети и орали так, что дикие кошки позавидовали бы их визгу.

По улице, поднимающейся к площади, люди текли рекой. Наряды на женщинах выглядели сногсшибательно - светлые, водопадами обтекающие фигуру платья фей, откровенные черные костюмы амазонок, ярко-красные одеяния колдуний и пестрые лохмотья гадалок... Мужчины терялись на столь впечатляющем фоне. Дети несли воздушные шары, изображающие сказочных животных и птиц, хрустели чипсами, трещали обертками от шоколадок, размахивали флажками.

Когда Аня выбралась на площадь, начинало темнеть. Длинная цепь милиционеров разворачивалась по периметру, в синем вечернем небе звенели разноцветные полотнища. Ощущалось возможное присутствие мэра, хотя он вряд ли снизошел бы до плебса. Пахло пылью - к дождю, сбегались тучи, где - то рокотал отдаленный гром...

И дождь хлынул-таки на город, как очищающий дар небес. Теплый, он хлестал по лицам людей, которые явно не знали, как относиться к настоящему ливню в такое ненастоящее время. Кое-кто метнулся к скверу, любимому пристанищу кришнаитов, чтобы укрыться под кронами деревьев, другие смеялись или демонстрировали философский стоицизм.

Кришнаиты в сквере, как обычно, позвякивали колокольчиками и распевали мантры. Их было человек десять-двенадцать, девушки в белых до слез одеждах и юноши с блаженно-отрешенным выражением на лицах. Аккордеон, деревянные духовые, детский бубен, нехитрый танец с грациозным выгибанием спин... Дождевое движение толпы сдуло их подальше в направлении ветра - они чувствовали себя чужими среди пьяных, веселых и дружных ребят. По неизменному закону толпа угрожала всякому, кто с ней не заодно.

Силы дождя иссякали, теперь он шелестел доверчиво, будто извиняясь, и площадь вновь приняла вид киностудии, где готовятся к съемкам сцен грандиозного скандала вкупе со стихийным бедствием. Тучи рассеивались, последний красный луч закатного солнца исчез за домами, и вспыхнул ослепительный свет мощных прожекторов.

Подъехала разрисованная машина с поп-группой. Охранники деликатно и непреклонно отстраняли визжавших фанатов и особенно фанаток. Аня переместилась подальше от эпицентра идолопоклоннического экстаза, туда, где было немного спокойнее и больше свободного места. Трое беззаботных юношей в голубых и персиковых рубашках оживленно жестикулировали, обсуждая что-то между собой. Один из них обратился к Ане, сначала на немецком, потом на плохом английском, она ответила, и вскоре выяснилось, что он приехал из Германии и его зовут Дитер. Последовал неинтересный монолог о высокооплачиваемой работе Дитера на родине и о том, как одиноко ему в прекрасном русском городе, где живут такие прекрасные русские девушки... Аня поспешила отделаться от навязчивого немца и скрылась в толпе.

Напряжение перед концертом возрастало, многоголосый шум сливался в общий гул. Брякнул небрежный аккорд электрогитары, заглушенный одобрительным свистом и криками. Микрофон цеплял обрывки слов, далеко разносимые динамиками и превращавшиеся в откровенное наглое бульканье... Моол стоял на эстраде в черном плаще, сияющий, нарядный, крутил ручки усилителей, поигрывал микрофоном.

- Выпьем джину, леди и джентльмены! - развязно вещал он. - Выпьем шампанского! Кому угодно, может выпить водочки и пива! Водка без пива деньги на ветер! Я тороплюсь, как всегда, но я так рад за вас! Я просто завидую этому городу! Ах, вас ожидает НЕ-ВЕ-РО-ЯТ-НО-Е...

- МО-ОЛ!!! - ревела толпа.

Моол подмигнул гитаристу, подобрал полы черного плаща, попрыгал вправо и влево, отступил назад и забубнил:

- Шабада-бада, господа... Девушка в синей юбочке... Я приветствую господина мэра!..

Последнее восклицание обманщика Моола заставило людей на площади завертеть головами. Естественно, никакого мэра никто не увидел. Когда взоры вновь устремились к эстраде, Моол успел исчезнуть, но ненадолго. Стоило повалить розово-белому и сине-красному от подсветок дыму, как Моол повис над площадью, не слишком высоко. Он таял от переполнявшего его счастья, рассыпал конфетти и сахарную пудру, разматывал рулончики серпантина, взрывал хлопушки. Единым мановением он уставил столики бутылками с шампанским, джином, водкой. Откуда-то вереницами летели апельсины, коробки конфет, жестянки с пивом и швеппсом, пачки американских сигарет, румяные яблоки, ярко-желтые лимоны... Моол спланировал вниз, присел к столику, выхватил из воздуха сигару и закурил.

- С праздником, господа! Я с вами... Ш-ш-ш ссс...

Возле него сидели две девушки, блондинка и брюнетка, обе в полупрозрачных обтягивающих платьях. Моол хихикнул, щелкнул пальцем, и платьев не стало, как и не было вовсе. Блондинка и брюнетка из просто симпатичных девушек превратились прямо-таки в демонов обольщения, они задыхались от собственной прелести. Взгляды опьяненных страстью мужчин пылали... Моол погладил каждую из девушек по спине, по груди и по животу, а потом запустил обеих в толпу. Десятки рук подхватили их, жадные губы устремились к тем местам, к которым прикасался Моол. От избытка наслаждения девушки едва не падали в обморок. Другие девушки, отчаянно завидуя, тоже начали освобождаться от одежды. Расстегивались кофточки, майки летели над головами... Поп-группа исполняла медленную тягучую композицию. В толпе обнимались и целовались, а многие переходили к сексуальной гимнастике в сквере или на газонах - в общем, где попало. Моол заботливо укрывал пары выращенными у всех на глазах двухметровыми фикусовыми листьями-одеялами.

Вскоре медленный ритм надоел Моолу.

- Эй, что-нибудь повеселее! - потребовал он.

Загремело стандартное "БДЫЦ БДЫЦ БДЫЦ БДЫЦ БДЫЦ", и люди бешено запрыгали. Моол засвистел; в черном небе полыхнул фейерверк. Как Супермен в развевающемся плаще, Моол полетел над площадью. Бесчисленные руки тянулись к нему - только дотронуться, хоть до плаща! Этого Моол не позволял, но в остальном был добр, услужлив и щедр, сыпал фрукты, конфеты... Он замер в воздухе, помахал дирижерской палочкой, выполнил фигуру высшего пилотажа, как истребитель на боевом развороте, и стрелой унесся в звездное небо. Салютовали пушки - бах, бах! Тысячи белых искр затмевали звезды. Моол ловил их, пытался жонглировать - правда, не очень успешно. Жонглерское искусство, как и всякое требующее труда и терпения занятие, не давалось ему.

Бабахало и в толпе - Моол раздал петарды, ракеты, римские свечи. Расцветал океан огней. Светились фосфоресцирующие обручи, жарко пылали лучи прожекторов, пропущенные через цветные фильтры, искрилась и сверкала подожженная пиротехника, и сама музыка, казалось, научилась излучать свет.

Моол руководил фантасмагорией, как мог. Этот бездельник, считающий себя гением режиссуры, и сценарий-то не удосужился толком сочинить, но был ли в людском море хоть один человек,

/исключая Аню/

который не чувствовал бы себя на пороге сбывшейся мечты?!

Среди рева толпы, грохота музыки, свиста, шума подъезжающих и отъезжающих машин и мотоциклов, хлопания петард затерялось неопределенное гудение. Ане представлялось, что оно как-то связано с буйством праздничных огней. Электричество, что ли, рассеянно подумала она... Гудело со всех сторон, низко, от периметра площади к центру, будто над огненным половодьем навис невидимый, исполинский, неподвижный реактивный самолет, и его двигатели генерируют звуковую мертвую зыбь.

Моол прыгал, как белка. Он до того усердствовал, что вот только под колеса машин не бросался, и все жужжал об одном и том же:

- Я рад вам, друзья... Ж-ж-ж-зз... Давайте споем, спляшем... Добавьте-ка огоньку... Ж-ж-ж...

"Любой на его месте потерял бы несколько килограммов за сегодняшний вечер, - мелькнуло у Ани, - интересно, можно ли взвесить Моола на весах?"

Праздник приближался к своему пику, и народ обезумел от восторга. Аня стояла в некотором отдалении от толпы, удивляясь непрошеным, словно мимо проплывающим медленным мыслям.

"Ночь не имеет дна. Может ли праздник быть двойным дном ночи? Наверное, может, только не увидеть этого дна, не достичь... А бездонность дает жуткую перспективу. Ночь бесконечна".

Огни теперь походили на световой оркестр, слаженно играющий симфонию пламени, и в неё вплетался любой, самый крохотный огонечек - горящая сигарета, отблеск на клипсах в ушах девушки, красноватое мерцание автомобильного катафота... Моол заливался счастливым смехом.

- Огня! Побольше огоньку! - верещал он. Возможно, ему виделся огонь как его второе "я" - больше огня, больше творчества, жизни, цивилизации, самого Моола, меньше ночи и тьмы...

Ослепленная, Аня вытянула руки, точно в поисках опоры. "Огня? Ну и пусть... Пусть будет много огней".

Реактивное гудение нарастало, как если бы тот незримый чудовищный самолет вертикально шел на посадку. Аня снова смогла видеть, и она увидела...

Костер на песке, на необозримом, чистом, белом песчаном поле. Куда-то подевалась и площадь, и толпа, и Моол,

/да нет, все на месте - музыка, вопли, смех/

но никуда не пропал ОГОНЬ - он стал впитавшим всю яркость костром, где сгорали обломки неведомой, непроницаемой в своих тайнах жизни.

Песок сдувало - сверху опускался вертолет. Нет, не вертолет, а стрекоза, она слишком близко, вот и выглядит огромным вертолетом в пространстве, где взгляду не за что зацепиться.

Вертолет-стрекоза с громким тарахтением сел, сдул весь песок с города, но что случилось с костром и что дальше происходило на площади, Аня уже не узнала. Она неожиданно обнаружила себя, смертельно усталую, бредущей по темным ночным улицам - домой. Ей так хотелось спать, что она воспринимала окружающее сквозь пелену. Инстинктивно, на автопилоте она дошла до своего дома, открыла дверь, разделась, разобрала постель... Прежде чем она провалилась в сон, лишь одна фраза-воспоминание (или напоминание) вспыхнула на секунду.

Огни, вы горели ярко...

37

Против ожидания, утром Аня чувствовала себя свежей и отдохнувшей. Умываясь, она мурлыкала песенку из репертуара "Битлз": "Закрой глаза, и я поцелую тебя, завтра буду далеко, буду скучать по тебе, писать домой каждый день и посылать тебе всю мою любовь". И эта бесхитростная песенка, и невротически-приподнятое настроение Ани, может быть, отгоняли призраков мистической ночи... Сегодня - "Битлз" и солнечный свет, а раз так, то и не было ничего.

Аня облачилась в любимое белое платье, которое редко надевала на работу - этим утром ей особенно претило превращение в конторскую мышь.

Ласково пригревало солнце, и Аня шла быстро, запрятав поглубже гнетущее беспокойство. На перекрестке, когда она ждала зеленого света, кто-то сзади дотронулся до её плеча. Аня обернулась и оказалась лицом к лицу с толстеньким жизнерадостным мужчиной, лысоватым, но явно из породы вечных юношей.

- Привет, Данилова! - незнакомец широко улыбнулся, сверкнув полоской великолепных зубов. - Вот так встреча! Страшно рад... Как поживаешь?

- Здравствуйте, - растерянно отозвалась Аня. Она не могла вспомнить этого человека... Один из клиентов нотариальной конторы? Возможно, но тогда почему на "ты" и почему страшно рад?

- Не узнала? - улыбка незнакомца растянулась от уха до уха. - Понимаю, годы меняют людей, но не настолько же!

- Напомните, - попросила Аня.

- А сама никак? Ладно, сдаюсь. Позвольте представиться: Гусаров Юрий Евгеньевич.

- Простите...

- Что "простите", Данилова? Совсем память отшибло? Десять лет в одном классе проучились... Обижаешь, мать...

- Мы с вами десять лет проучились в одном классе? - поразилась Аня. Вы имеете в виду - в школе?

- Нет, в духовной семинарии! - обиженно воскликнул Гусаров. - Амнезией страдаешь? Может, ты и Соньку Корнилович не помнишь, и Пашку Образцова, и Витьку Михеева, и военрука нашего, Ворона? "А вот это место отметьте красной карандашой"... Забыла?

Аня, разумеется не забыла ни Корнилович, ни Образцова, ни Ворона с его потрясающим словотворчеством... А вот фамилию Михеева услышала в первый раз, как и Гусарова.

- Здесь какая-то ошибка, - пробормотала она.

Улыбка незнакомца исчезла, радостные искорки в глазах потухли.

- Да ну тебя... Не можешь простить мне того случая на выпускном вечере? Ну и злопамятная ты, Данилова. Ладно, как хочешь, Бог с тобой. Только зря ты так, пробросаешься. Я ведь теперь синтолог, мог бы и пригодиться. Но... Как хочешь. До свидания, прощай...

Гусаров повернулся и шагнул прочь.

- Подождите! - выпалила Аня.

- Жду...

- Что такое "синтолог"?

- Ты даешь, - Гусаров покачал головой. - Тебе не синтолог нужен, а психиатр.

Он ушел, затерялся среди прохожих. Аня так и стояла в задумчивости на перекрестке, теребя наплечный ремень сумочки.

Машины проносились мимо - почти сплошь иномарки, да такие, каких Аня и не видела никогда - футуристические изгибы линий кузова, серебряный блеск выпуклых тонированных стекол, раздутые, как у вездеходов, колеса. Автошоу, наверное, проводится в городе...

Аня перешла улицу и продолжила свой путь на работу, не переставая думать о синтологе Гусарове. Чем же эти синтологи занимаются? Новая специальность... Или очень редкая? Но когда она спросила, он посмотрел на неё так, словно одна Аня в целом мире не знала, кто такие синтологи. Розыгрыш? Но кто, зачем?

В контору Аня явилась вовремя. Нотариусы, Поплавский и Соловьева, уже раскладывали бумаги на столах, но из машинисток Аня пришла первой. Она привычно поздоровалась, села за компьютер, включила его... И тут же ощутила некий дискомфорт, неловкость. Она подняла взгляд от клавиатуры - нотариусы взирали на неё в немом изумлении.

- Что-нибудь не так? - непонимающе произнесла Аня.

- Вероятно, не так, девушка, - сказал Поплавский. - Ответьте, пожалуйста, почему вы распоряжаетесь здесь, как у себя дома?

- Я не дома, я на работе... Вы шутите, Станислав Эдуардович? Сегодня всех тянет на шутки... День смеха перенесли с апреля на август?

- Видимо, налоговая инспекция, - шепнула Поплавскому Соловьева и обратилась к Ане. - Вы из налоговой инспекции? Напрасно вы с нами так резко... Мы налоги платим, и в любой проверке окажем содействие...

- Какая ещё налоговая инспекция! - с раздражением Аня хлопнула ладонью по пачке документов. - Я Аня Данилова, ваша машинистка, Маргарита Сергеевна!

- Погодите, - пробурчал Поплавский, прижав палец ко лбу. - Вы новенькая, что ли, вместо Лены? Но как вы могли устроиться помимо нас? Или вы... По чьей-то протекции? Так скажите, разберемся, зачем сразу права качать...

- Я НЕ НОВЕНЬКАЯ, - устало и раздельно проговорила Аня. - Скоро ДВА ГОДА, как я торчу вот за этим самым компьютером каждый рабочий день, не считая отпуска...

Нотариусы переглянулись.

- Ну, вот что, - начал Поплавский, но Соловьева перебила его.

- Девушка, если у вас приступ дикого юмора, то вы выбрали неподходящее время и место, а если вы не в своем уме... Станислав Эдуардович, куда мне звонить - в Корпус Контроля или в "Скорую Помощь"?

Аня перевела взгляд с Поплавского на Соловьеву и обратно. До последней секунды она надеялась, что нотариусы вот-вот рассмеются, но их лица оставались хмурыми, а в глазах Маргариты Сергеевны светилась угроза. Соловьева сняла телефонную трубку, набрала две цифры.

- Алло! Корпус Контроля?

Стиснув ремень сумочки, Аня попятилась к выходу. Если эпизод с Гусаровым походил на розыгрыш, то здесь розыгрышем и не пахло. Эти люди всерьез обеспокоены и встревожены, настроены весьма недружелюбно и готовы отдать Аню в руки неведомого Корпуса Контроля...

Как Аня очутилась на улице, ей и самой было не слишком ясно. Она едва не бежала, хотя за ней никто не гнался. Что-то случилось или с ней, или с окружающим миром... Что-то очень плохое.

Прямо перед Аней, по-прежнему находившейся в знакомом ей с детства

/знакомом ли сейчас?/

районе, замаячила длинная вывеска над витринами магазина. "Товары для дебютантов" - возвещалось там ярко-зелеными, приплюснутыми и вытянутыми буквами с лихими завитками. Неуклюжая, непонятная формулировка... Что это, магазин театральных принадлежностей для начинающих актеров? Раньше его тут не было... Но раньше Аню не отказывались узнавать в нотариальной конторе.

Едва Аня приблизилась к мраморным ступеням крыльца, дверь автоматически распахнулась, и электронный голос продребезжал с глумливой интонацией:

- Добро пожаловать...

За спиной Ани словно качнулась упругая резиновая подушка, подтолкнувшая её вперед. Аня и моргнуть не успела, как оказалась в магазине.

Полки вдоль стен обширного торгового зала были уставлены самой обыкновенной аудио и видеоаппаратурой - Панасоник, Шарп, Самсунг... На специальных стеллажах стояли компьютеры, тускло поблескивали экраны мониторов. А возле арки, ведущей в следующий зал, на круглой подставке возвышался диковинный аппарат, весь состоящий из острых углов, стеклянных призм, перепутанных проводов, линз и маленьких круглых дисплеев. В недоумении Аня рассматривала это чудо техники, когда над её плечом раздался бархатный голосок:

Загрузка...