Страшная месть

XIII

с… тише, баба! Не стучи так, дитя мое заснуло. Долго кричал сын мой, теперь спит. Я пойду в лес, баба! Да что же ты так глядишь на меня? Ты страшна: у тебя из глаз вытягиваются железные клещи… ух, какие дивные! И горят, как огонь! Ты, верно, ведьма! О, если ты ведьма, то пропади отсюда! Ты украдешь моего сына. Какой бестолковый этот есаул: он думает, мне весело жить в Киеве; нет, здесь и муж мой, и сын, кто же будет смотреть за хатой? Я ушла так тихо, что ни кошка, ни собака не услышали. Ты хочешь, баба, сделаться молодою? Это совсем нетрудно: нужно танцовать только. Гляди, как я танцую… — и, проговорив такие несвязные речи, уже неслась Катерина, безумно поглядывая на все стороны и упираясь руками в боки. С визгом притопывала она ногами; без меры, без такта, звенели серебряные подковы. Незаплетенные черные косы метались по белой шее. Как птица, не останавливаясь, летела она, размахивая руками и кивая головой, и казалось, будто, обессилев, или грянется наземь, или вылетит из мира.

Печально стояла старая няня и слезами налились ее глубокие морщины; тяжелый камень лежал на сердце у верных хлопцев, глядевших на свою пани.

Уже совсем ослабела она и лениво топала ногами на одном месте, думая, что танцует горболицу.

— A y меня монисто[11] есть, паробки! — сказала она наконец, остановившись, — а у вас нет! Где муж мой? — вскричала она вдруг, выхватив из-за пояса турецкий кинжал. — О! Это не такой нож, какой нужно. — При этом и слезы, и тоска показались у нее на лице. — У отца моего далеко сердце; он не достанет до него. У него сердце из железа выковано; ему выковала одна ведьма на пекельном[12] огне. Что же не идет отец мой? Разве он не знает, что пора заколоть его? Видно, он хочет, чтоб я сама пришла… — и, не докончив, чудно засмеялась. — Мне пришла на ум забавная история: я вспомнила, как погребали моего мужа. Ведь его живого погребли… Какой смех забирал меня!.. Слушайте, слушайте! — и, вместо слов, начала она петь песню:

Так перемешивались у нее все песни. Уже день и два живет она в своей хате и не хочет слышать о Киеве, и не молится, и бежит от людей, и с утра до позднего вечера бродит по темным дубравам. Острые сучья царапают белое лицо и плечи; ветер треплет расплетенные косы; осенние листья шумят под ногами ее, — ни на что не глядит она. В час, когда вечерняя заря тухнет, еще не являются звезды, не горит месяца, а уже страшно ходить в лесу: по деревьям царапаются и хватаются за сучья некрещеные дети, рыдают, хохочут, катятся клубом по дорогам и в широкой кропиве; из Днепровских волн выбегают вереницами погубившие свои души девы; волосы льются с зеленой головы на плечи; вода, звучно журча, бежит с длинных волос на землю, и дева светится сквозь воду, как будто бы сквозь стеклянную рубашку; уста чудно усмехаются, щеки пылают, очи выманивают душу… она сгорела бы от любви, она зацеловала бы… Беги, крещеный человек! Уста ее — лед, постель — холодная вода; она защекочет тебя и утащит в реку. Катерина не глядит ни на кого, не боится, безумная, русалок, бегает поздно с ножом своим и ищет отца.

С ранним утром приехал какой-то гость, статный собою, в красном жупане, и осведомляется о пане Даниле; слышит все, утирает рукавом заплаканные очи и пожимает плечами. Он, де, воевал вместе с покойным Бурубульшем; вместе рубились они с крымцами и турками; ждал ли он, чтобы такой конец был пана Данила. Рассказывает еще гость о многом другом и хочет видеть пани Катерину.

Катерина сначала не слушала ничего, что говорил гость; напоследок стала, как разумная, вслушиваться в его речи. Он повел про то, как они жили вместе с Данилом, будто брат с братом; как укрылись раз под греблею от крымцев… Катерина слушала и не спускала с него очей.

— Она отойдет! — думали хлопцы, глядя на нее, — этот гость вылечит ее! Она уже слушает, как разумная!

Гость начал рассказывать между тем, как пан Данило, в час откровенной беседы, сказал ему: «Гляди, брат Копрян: когда волею Божией не будет меня на свете, возьми к себе жену, и пусть будет она твоею женою…»

Страшно вонзила в него очи Катерина.

— А! — вскрикнула она, это он! Это отец! — и кинулась на него с ножом.

Долго боролся тот, стараясь вырвать у нее нож; наконец вырвал, замахнулся — совершилось страшное дело: отец убил безумную дочь свою.

Изумившиеся казаки кинулись было на него; но колдун уже успел вскочить на коня и пропал из виду.