Страшный мир (1909–1916)

В пол-оборота ты встала ко мне,

Грудь и рука твоя видится мне.

Мать запрещает тебе подходить,

Мне — искушенье тебя оскорбить!

Нет, опустил я напрасно глаза,

Дышит, преследует, близко — гроза…

Взор мой горит у тебя на щеке,

Трепет бежит по дрожащей руке…

Ширится круг твоего мне огня,

Ты, и не глядя, глядишь на мня!

Пеплом подернутый бурный костер —

Твой не глядящий, скользящий твой взор!

Нет! Не смирит эту черную кровь

Даже — свидание, даже — любовь!

Я гляжу на тебя. Каждый демон во мне

Притаился, глядит.

Каждый демон в тебе сторожит,

Притаясь в грозовой тишине…

И вздымается жадная грудь…

Этих демонов страшных вспугнуть?

Нет! Глаза отвратить, и не сметь, и не сметь

В эту страшную пропасть глядеть!

Даже имя твое мне презренно,

Но, когда ты сощуришь глаза,

Слышу, воет поток многопенный,

Из пустыни подходит гроза.

Глаз молчит, золотистый и карий,

Горла тонкие ищут персты…

Подойди. Подползи. Я ударю —

И, как кошка, ощеришься ты…

О, нет! Я не хочу, чтоб пали мы с тобой

В объятья страшные. Чтоб долго длились муки,

Когда — ни расплести сцепившиеся руки,

Ни разомкнуть уста — нельзя во тьме ночной!

Я слепнуть не хочу от молньи грозовой,

Ни слушать скрипок вой (неистовые звуки!),

Ни испытать прибой неизреченной скуки,

Зарывшись в пепел твой горящей головой!

Как первый человек, божественным сгорая,

Хочу вернуть навек на синий берег рая

Тебя, убив всю ложь и уничтожив яд…

Но ты меня зовешь! Твой ядовитый взгляд

Иной пророчит рай! — Я уступаю, зная,

Что твой змеиный рай — бездонной скуки ад.

Вновь у себя… Унижен, зол и рад.

Ночь, день ли там, в окне?

Вон месяц, как паяц, над кровлями громад

Гримасу корчит мне…

Дневное солнце — прочь, раскаяние — прочь!

Кто смеет мне помочь?

В опустошенный мозг ворвется только ночь,

Ворвется только ночь!

В пустую грудь один, один проникнет взгляд,

Вопьется жадный взгляд…

Всё отойдет навек, настанет никогда,

Когда ты крикнешь: Да!

Испугом схвачена, влекома

В водоворот…

Как эта комната знакома!

И всё навек пройдет?

И, в ужасе, несвязно шепчет…

И, скрыв лицо,

Пугливых рук свивает крепче

Певучее кольцо…

…И утра первый луч звенящий

Сквозь желтых штор…

И чертит бог на теле спящей

Свой световой узор.

Ночь — как века, и томный трепет,

И страстный бред,

Уст о блаженно-странном лепет,

В окне — старинный, слабый свет.

Несбыточные уверенья,

Нет, не слова —

То, что теряет всё значенье,

Забрежжит бледный день едва…

Тогда — во взгляде глаз усталом —

Твоя в нем ложь!

Тогда мой рот извивом алым

На твой таинственно похож!

Я ее победил, наконец!

Я завлек ее в мой дворец!

Три свечи в бесконечной дали.

Мы в тяжелых коврах, в пыли.

И под смуглым огнем трех свеч

Смуглый бархат открытых плеч,

Буря спутанных кос, тусклый глаз,

На кольце — померкший алмаз,

И обугленный рот в крови

Еще просит пыток любви…

А в провале глухих окон

Смутный шелест многих знамен,

Звон, и трубы, и конский топ,

И качается тяжкий гроб.

— О, любимый, мы не одни!

О, несчастный, гаси огни!..

— Отгони непонятный страх —

Это кровь прошумела в ушах.

Близок вой похоронных труб,

Смутен вздох охладевших губ:

— Мой красавец, позор мой, бич…

Ночь бросает свой мглистый клич,

Гаснут свечи, глаза, слова…

— Ты мертва, наконец, мертва!

Знаю, выпил я кровь твою…

Я кладу тебя в гроб и пою, —

Мглистой ночью о нежной весне

Будет петь твоя кровь во мне!

Над лучшим созданием божьим

Изведал я силу презренья.

Я палкой ударил ее.

Поспешно оделась. Уходит.

Ушла. Оглянулась пугливо

На сизые окна мои.

И нет ее. В сизые окна

Вливается вечер ненастный,

А дальше, за мраком ненастья,

Горит заревая кайма.

Далекие, влажные долы

И близкое, бурное счастье!

Один я стою и внимаю

Тому, что мне скрипки поют.

Поют они дикие песни

О том, что свободным я стал!

О том, что на лучшую долю

Я низкую страсть променял!