Страшный мир (1909–1916)

День догорел на сфере той земли,

Где я искал путей и дней короче.

Там сумерки лиловые легли.

Меня там нет. Тропой подземной ночи

Схожу, скользя, уступом скользких скал.

Знакомый Ад глядит в пустые очи.

Я на земле был брошен в яркий бал,

И в диком танце масок и обличий

Забыл любовь и дружбу потерял.

Где спутник мой? — О, где ты, Беатриче? —

Иду один, утратив правый путь,

В кругах подземных, как велит обычай,

Средь ужасов и мраков потонуть.

Поток несет друзей и женщин трупы,

Кой-где мелькнет молящий взор, иль грудь;

Пощады вопль, иль возглас нежный — скупо

Сорвется с уст; здесь умерли слова;

Здесь стянута бессмысленно и тупо

Кольцом железной боли голова;

И я, который пел когда-то нежно, —

Отверженец, утративший права!

Все к пропасти стремятся безнадежной,

И я вослед. Но вот, в прорыве скал,

Над пеною потока белоснежной,

Передо мною бесконечный зал.

Сеть кактусов и роз благоуханье,

Обрывки мрака в глубине зеркал;

Далеких утр неясное мерцанье

Чуть золотит поверженный кумир;

И душное спирается дыханье.

Мне этот зал напомнил страшный мир,

Где я бродил слепой, как в дикой сказке,

И где застиг меня последний пир.

Там — брошены зияющие маски;

Там — старцем соблазненная жена,

И наглый свет застал их в мерзкой ласке…

Но заалелся переплет окна

Под утренним холодным поцелуем,

И странно розовеет тишина.

В сей час в стране блаженной мы ночуем,

Лишь здесь бессилен наш земной обман,

И я смотрю, предчувствием волнуем,

В глубь зеркала сквозь утренний туман.

Навстречу мне, из паутины мрака,

Выходит юноша. Затянут стан;

Увядшей розы цвет в петлице фрака

Бледнее уст на лике мертвеца;

На пальце — знак таинственного брака —

Сияет острый аметист кольца;

И я смотрю с волненьем непонятным

В черты его отцветшего лица

И вопрошаю голосом чуть внятным:

«Скажи, за что томиться должен ты

И по кругам скитаться невозвратным?»

Пришли в смятенье тонкие черты,

Сожженный рот глотает воздух жадно,

И голос говорит из пустоты:

«Узнай: я предан муке беспощадной

За то, что был на горестной земле

Под тяжким игом страсти безотрадной.

Едва наш город скроется во мгле, —

Томим волной безумного напева,

С печатью преступленья на челе,

Как падшая униженная дева,

Ищу забвенья в радостях вина…

И пробил час карающего гнева:

Из глубины невиданного сна

Всплеснулась, ослепила, засияла

Передо мной — чудесная жена!

В вечернем звоне хрупкого бокала,

В тумане хмельном встретившись на миг

С единственной, кто ласки презирала,

Я ликованье первое постиг!

Я утопил в ее зеницах взоры!

Я испустил впервые страстный крик!

Так этот миг настал, нежданно скорый.

И мрак был глух. И долгий вечер мглист.

И странно встали в небе метеоры.

И был в крови вот этот аметист.

И пил я кровь из плеч благоуханных,

И был напиток душен и смолист…

Но не кляни повествований странных

О том, как длился непонятный сон…

Из бездн ночных и пропастей туманных

К нам доносился погребальный звон;

Язык огня взлетел, свистя, над нами,

Чтоб сжечь ненужность прерванных времен!

И — сомкнутых безмерными цепями —

Нас некий вихрь увлек в подземный мир!

Окованный навек глухими снами,

Дано ей чуять боль и помнить пир,

Когда, что ночь, к плечам ее атласным

Тоскующий склоняется вампир!

Но мой удел — могу ль не звать ужасным?

Едва холодный и больной рассвет

Исполнит Ад сияньем безучастным,

Из зала в зал иду свершать завет,

Гоним тоскою страсти безначальной, —

Так сострадай и помни, мой поэт:

Я обречен в далеком мраке спальной,

Где спит она и дышит горячо,

Склонясь над ней влюбленно и печально,

Вонзить свой перстень в белое плечо!»