Страсти по Фоме. Книга 1

7. Мэтр

— По живым людям стреляют! — возмущался Фома, сидя на берегу какой-то реки. — Пирожки не охлаждают!.. И еще вопрос, Док, коль скоро ты молчишь, как рыба об лед: эти две куклы все время теперь будут за нами гоняться?

Доктор не отвечал. Он соср едоточенно смотрел на воду. Река в этом месте делала поворот и о чем-то негромко и нежно болтала со склонившимися деревьями у запруды, устроенной бобрами. Дальше, за поворотом, слышались неясные голоса. Увидеть говорящих мешали заросли кустов и деревьев, да и не хотелось этого совсем — в атмосфере была разлита какая-то особенная тишь и благодать, словно где-то под Вологдой или в Вермонте. Вот так бы сидеть и молчать вечность… и есть, есть!.. Так нет же, пропал пирожок! Фома сокрушенно осматривал вывернутые карманы.

— Док! — тихо позвал он. — Не посмел бы нарушать ваши думы, но пирожок пропал!..

Фома перкнул губами, показывая свое отношение к этому, и стал развивать актуальную парадигму пирожка:

— Он, наверное, подумал о чем-то земном, о чьей-то более удачливой пасти и остался там, на перроне… под сапогами… под пулями! — нагнетал обстановку Фома.

Последние слова он почти простонал и посмотрел на Доктора. Никакой реакции.

— Ну, ты понимаешь, о чем я: пирожок надо помянуть хорошим обедом!

— Интересно, бывает такое состояние, когда ты не хочешь есть?

Доктор оторвался от своих картин.

— Теоретически, — добавил он, видя ответ на возмущенной физиономии Фомы.

— Да я не ел сегодня!.. Практически!

— У тебя наряду с алкоголизмом еще и булемия.

— Это от нервов, Док, все от нервов, вы меня вымотали!

— Хорошо, — вдруг согласился Доктор. — Посмотрим, что там за кустами, и пообедаем. Они нам, кстати, и скажут, где это можно сделать.

— Доктор! — в восхищении заорал Фома, но тихо: только до кустов, за которыми шла какая-то таинственная беседа.

Возле воды, под огромным, дремучим и кряжистым дубом, сидел дед такой же старый, высохший и корявый, как исполинское дерево, словно они с дубом были родственники и росли из одного корня. Рядом с дедом нетерпеливо приплясывал мальчишка, лет двенадцати. Дед ему что-то наставительно выговаривал, удерживая за руку. Одеты они были, по мнению Фомы, в стиле самого распоследнего гранжа: все рваное, какими-то собаками драное — дыра на дыре.

— Как думаешь, знают такие оборванцы, что иногда надо кушать и что для этого бывают специально отведенные места? — поинтересовался Фома у Доктора, подозрительно разглядывая аборигенов, явно не принадлежащих к поколению трехразового питания.

— Я, например, сильно сомневаюсь! — резюмировал он. — Это же припомойное прет а порте! Дети Короленко и Бичер Стоу!

Старик и мальчик были действительно невероятно живописны в своих отрепьях. Мало того, что их лохмотья были разорваны вдоль и поперек и непонятно, как держались, так старик был еще в такой страшной шляпе, словно ее использовали в качестве пыжа в праздничном салюте. Мальчик держал то ли прут, то ли удочку, и платье на нем было настолько просвечивающе ветхим, что казалось рыболовной сетью с заплатами, которые хлопали на ветру, а мальчик — попавшим в нее новым Ихтиандром.

От всего этого веяло такой пронзительной нищетой, что не будь Фома так голоден, он бы обязательно погладил мальчика по голове, как хармсовский граф Толстой, писатель. Рядом со странной парочкой стояло ведро, больше похожее на стоптанный башмак, оно было мято-перемято и общей люмпен-гармонии не нарушало.

— Нет! — прошептал Фома, вконец разочаровавшись в действительности. — Эти заплаты семафорят мне, что их обладатели не едят и даже не кушают, они перехватывают, Доктор! Больше всего я не понимаю людей, жующих на ходу, без трепета животного и вдумчивости парнокопытной. Очень у меня к ним большой вопрос, Доктор, зачем они живут?.. И вообще, что они делают?

Доктор молчал, покусывая травинку.

— Кроме того, они еще и рыбаки, уй! — догадался Фома. — Утро — самый клев!.. Как бы не заплакать при вашей встрече!.. Ну, тогда мы точно про обед ничего не узнаем, рыбаки же сумасшедшие: не едят совсем! Стоят целый день по… — Фома подумал. — По край рубахи в воде и горя не знают.

— Я рыболов, а не рыбак, — веско ответил Доктор.

— Ну, так давай подойдем и поговорим, раз здесь столько рыболовецких мужчин.

— Сначала посмотрим-послушаем, потом, может быть, подойдем, а потом, возможно, даже и поговорим.

— Какой же ты нудный, Апомедонт Максимович!.. Всего боишься, словно Кунктатор перед Ганнибалом! Включай громкость!..

— Деда, а розовые круги это хорошо? — спросил мальчик.

— Да, как же! Хорошо!.. Сто лет назад было хорошо! — проворчал дед и ткнул рукой вперед, указывая на какое-то место в реке.

— Бросай камень, тетеря! — приказал он; мальчик бросил. — Теперь жди, сейчас пойдут… Ну, соня, пошли что ли?

— Пошли, деда, пошли!

— Какого цвета?

— Голубого.

— Отлично, сынок! Точно попал! Я их три дня уже жду, да вот рука не та…

Старик даже встал от нетерпения, покряхтывая. Он оказался довольно высок, хотя и сгорблен слегка, и не так дряхл, как казалось на первый взгляд, когда ему можно было дать лет сто. Живой еще был старичок.

— Теперь что, зачерпывать?

— Зачерпывай, паря, зачерпывай!.. Внимательно! Первые десять-двенадцать голубые будут, а дальше муть пойдет. Ну!.. Скорее, сынок! Да зачерпывай же, тетеря!

Он подошел вплотную к мальчишке. Тот прутиком боязливо подталкивал что-то на воде к себе. В другой руке у него было ведро.

— Отслаивай!.. Эх, где мои руки!.. Тащи и сразу отслаивай, говорю! Вот так! Вот и ладненько. Сколько поймал?

— Восемь штук, деда!

— Ничего, ничего. Молодец! Пока и этого хватит. Голубые по хорошей цене идут.

— А розовые?

— Розовые — нет! — отрезал дед, и толкнул мальчика в воду.

— Нет, это не Вологда, — вздохнул Фома, и мальчик повис над водой.

Доктор обернулся на Фому, Фома выпучил глаза и зашептал:

— Гадом буду, Док, не хотел!..

Тот укоризненно качнул головой.

— Теперь уж точно придется поговорить.

— А как ты хотел? — возмутился Фома. — Без обеда?..

Он не договорил, потому что дед, несмотря на пенсионный возраст и библейскую скрюченость, бросился к ведру и застыл в выжидательной позе, не зная откуда грозит опасность.

— Не стоит этого делать! — проговорил Доктор, выходя из кустов. — Вы же не хотите остаться здесь навсегда?

— Нет! — сказал дед миролюбиво, и через мгновение в них летела голубая молния.

Доктор поднял руку, голубой круг притормозил, повертелся, шипя как масло на сковороде, а потом со страшной скоростью ринулся обратно. Дед как стоял, так и упал, словно кегля, обвитый голубым кругом.

— Отец, вас же предупреждали! — Доктор присел рядом со стариком, помог ему сесть. — Давайте теперь поговорим.

— Давайте! — охотно сказал тот. — Я просто должен был попробовать, сами понимаете, господа.

— А он фаталист, Док! — удивился и словно обрадовался Фома.

— Как ты, — согласился Доктор.

— А скажи, дедуля, — спросил Фома, осторожно обходя застывшего мальчишку, — что у вас за страна такая, чем живете, пока не умираете? Ведь умираете?.. Вот-вот!.. И кушаете, наверное? Рассказывай, дед, не стесняйся, я очень любопытный до вашей сторонки! Далеко ли город и какие в свете есть чудеса, чтобы поесть?..

Дед испуганно смотрел на Фому, тот развалился с отсутствующим видом на берегу рядом с висящим мальчишкой. Маленького оборванца надо было разблокировать, но Фома не помнил, как это делается. Остановив и зафиксировав мальчика в пространстве совершенно случайно, он стал относиться к себе с уважением и опаской, как к страшному, но неизвестному оружию. Просить же Доктора ему было почему-то неудобно. Подождем, решил он, а то смотри за обоими.

Дед, принимая вальяжность Фомы за враждебность, понял, что дела его плохи и в отчаянии посмотрел на Доктора. Доктор успокаивающе кивнул:

— Расскажите нам, пожалуйста, что это за места, как называются, кто правит, чем живут — в общем, что интересного в ваших краях?

От его слов, а главное от голоса, старик немного обмяк.

— Ничего, — заговорил он скрипучим голосом. — Ничего интересного, кроме несчастий, в наших краях вы, господа хорошие, не найдете. Хоть вдоль, хоть поперек!.. А места наши называются Великия и Малыя, Белыя и Синия Кароссы.

— Да ты терапевт, Доктор! — хмыкнул Фома. — Тебе на Лубянку надо!.. Но мне что-то напоминают эти Великыя и Малыя.

— Все искажения искажают одно — реальность. Этих великих и малых столько!..

— Док, ну что ты меня лечишь? Что я сказок не читал?.. Ладно, давай, старик, рассказывай, где тут у вас в Великыя и Малыя макдональдсы стоят?..

Сначала он слушал, как старик рассказывал про страну, в которой они очутились, про ее королей и доблестных рыцарей, про войны и разбойников, про какие-то монеты и мор с болезнями, все это вперемешку, с пятого на десятое, — потом притомился и через некоторое время задремал под монотонный рассказ. Все происходящее, действительно, стало казаться, если не сном, то какой-то сложной галлюцинацией, вызванной Доктором или им самим под воздействием непонятных пока обстоятельств, и Фома все время ждал, когда же это закончится и его выбросит обратно на Спираль.

— … легендарный король Анабел Объединитель победитель Варлога и ордена Черных Магов завоеватель Гимайи Салатена Иеломойи легендарный король Гаральд Четвертый освободитель от нашествия Лахов поганых желтых и черных защитник народа и великий мученик победивший двенадцать Драконов и погибший от тринадцатого Иезибальд Второй а так же…

Проснулись они с Доктором одновременно от чувства опасности. Юркий старик уже почти освободился от голубого круга, делая отвратительные, волнообразные движения телом. Извивающийся старик привел сонного Фому в чувство, странные движения в глубине лохмотьев вызывали тошноту.

— Старик! — закричал он. — Прекрати сейчас же извиваться!

Доктор без лишних слов нацепил на старика еще один круг.

— Ну, старый хрыч! — удивлялся Фома. — Прямо кот-баюн какой-то!.. Док, оторви ему голову, пожалуйста!

— Не надо! — закричал старик. — Я больше не буду! Я все расскажу!

— Разве вы еще не все рассказали? — удивился Доктор.

— Нет-нет! — Старик испуганно косил глазами на Фому. — Столько еще всего!

Фома расхохотался:

— Как ты проверишь, Док? Ведь ты же спал! Он сейчас начнет свою гибельную колыбельную сначала.

— Не начнет, — сказал Доктор, и выдал отрывок каросской истории наизусть, сохраняя даже дедовскую интонацию.

Старик выпучил на него глаза.

— Ну, Док, мастер, даже спать-то ты по-человечески не умеешь!

— А кто тебе сказал, что я человек? — усмехнулся Доктор.

— Тогда бы и ходил в своей личине, не вводил людей в заблуждение! А то мы с дедом к тебе, как к человеку, а ты… Продолжай, дедуля, — разрешил Фома широким жестом. — Тебя как, кстати, звать-то?

— Мэтр Иелохим, ловец голубых кругов.

— Мэтр, а занимаешься всякой фигней… Док, куда ни придешь с тобой, везде метры, ни одного какого-нибудь завалящего сантиметра колбасы!

— Как ты не устаешь балаболить? Столько уже лишнего наплел!

— Это для тебя лишнее, а для меня способ восприятия мира, поэл? — веско сказал Фом, а и снова повернулся к мэтру. — Давай, старик, как бишь тебя, мэтр Неуловихуй?

— Иелохим! — обиделся мэтр.

— Извини, старик, все равно слышится «лох», — примирительно проговорил Фома. — Ну ладно, рассказывай, метр!

Мэтр Иелохим, получив разрешение, начал говорить. Теперь речь его приобрела былинную простоту и занимательность.

— Когда Анабел Великий объединил все земли, а попросту говоря, согнал всех первых вельмож королевства с их мест и присоединил их земли к своим…

Услышав это, Фома сразу же уснул, в отличие от Доктора, который был теперь внимателен и неусыпен. Фома наелся этих историй в школе и на истфаке. Старая история: сначала он их, потом они его, — и так бесконечно. Он уснул и ему снился птичий рай: гуси, утки, куры — все моложавые, со здоровым румянцем на поджаренных окорочках. Фома их хватал, хватал, хватал!.. Руками, зубами!.. Зубы крошились, а эти холестериновые стервы продолжали показывать чудеса куриного пилотажа…

Проснулся он от дикого голода. Старик все еще рассказывал, теперь уже про нынешнего правителя страны Иезибальда Четвертого, хорошего, в общем, человека, еще не всех погубившего. Именам и названиям Фома уже не удивлялся — сказка, или искажение, как любит говорить Доктор!

— Док! — сказал он решительно. — Я есть хочу, запаса жизни на десять минут! Давай, мэтр по дороге в кабак расскажет все остальное, если тебе так интересно. Потому что мне и так все ясно, мы здесь долго не задержимся, только покушаем и в путь!

Мэтр Иелохим замолчал, выжидающе глядя на Доктора.

— Вся история, дед? — спросил Доктор.

— Про Иезибальда почти вся, — сказал мэтр. — Но вообще еще много чего! — торопливо добавил он, памятуя об угрозе Фомы.

— Фома, слышал? — спросил Доктор.

— Жуткая история. Усыпляет… Дед, ты на ночь сказки никогда не рассказывал?.. Тебе надо вести передачу «Спокойной ночи, страна-ааа!» — рыкнул Фома, и мэтр шарахнулся на бок, словно сбитый городошной битой. — И вся твоя родина будет валяться во снах. А ты круги свои будешь ловить!

Он поднял упавшего старика.

— Пошли, Андерсен, покажешь, где тут у вас обедают…

Спустя некоторое время они бодро шагали по проселочной дороге к ближайшей харчевне, которая оказалась черте где и все лесом. Дорога тихо и полдневно млела, было тихо, если не считать веселого и порой назойливого щебетания птиц, когда появлялось солнце. И когда оно появлялось, мир словно расцветал, поражая красками. Все было настолько красивым, что действительно казалось нереальным

Желтизна и ослепительность солнца, синева неба, зелень деревьев — всего этого было слишком и утомляло глаз. Болела голова. Деревья были огромные, а буреломы, по мере удаления в лес от дороги, поражали своей эпичностью и первозданностью. «Здесь должны быть разбойники, Док! — уверял Фома, разглядывая лесные завалы. — Просто не могут не быть!» И заглядывал под каждую корягу, в поисках. После этого он почти не удивился, когда появились бабочки, размером с тетрадь, множество бабочек, словно кто-то над ними опрокинул школьный ранец.

— Слышь, Док! — спросил он. — А почему мы здесь?

— А что, тебе здесь не нравится?

— Да дело не в том, нравится или не нравится, тут все словно ненастоящее! Сказка какая-то!.. Только не знаю, твоя или моя?

— Твоя, и весьма странная. Ты у нас управляющий полетом, но без сознания.

— Ну, это не фокус! У нас даже страной правят, не приходя в сознание, так что это заложено во мне генетически!.. Но почему именно сюда?

— Значит, здесь нас ждет дыра, я привык доверять твоему бессознательному.

— Как здорово! — обрадовался Фома. — Симпатичная?

— Просто красавица! Она тебя сожрет, если не будешь внимательным.

— Что ты этим хочешь сказать?

— То, что она все ближе и ближе, только и всего, — пожал плечами Доктор. — Собственно говоря, она может появиться в любой момент. Поэтому будь осторожен с этой, как тебе кажется, сказкой, она может оказаться страшной.

— Поня-атно! — легкомысленно протянул Фома.

Сообщение Доктора его не огорчило и настроение, соответствующее сказочному герою, не оставило его. Сказка осталась сказкой, тем более что красоты вокруг вдохновляли на это: герои восторжествуют, а злодеи — нет, они будут примерно наказаны.

Рядом с ними, чуть впереди, все это время быстро семенил мэтр Иелохим, уже без кругов на теле, но и без всякого оптимизма. Вся его фигура, венчаясь причудливой шляпой над старческой физиономией с бородой, выражала крайнее недовольство жизнью. Он был один, без мальчика. Мальчишка сбежал после неудачного «обратного оживления» его Фомой. Не зная, что собственно делать с застывшим оборванцем, он просто развернул его к себе и шутя дал легкого щелчка. В результате мальчишка ожил, сбил с ног Фому, ведро с кругами, в силу инерции толчка от мэтра, и исчез в лесу. Круги тоже исчезли, как растворились.

Что было-о!.. Мэтр Иелохим долго и подробно проклинал Фому, Доктора и сорванца мальчишку, жаловался каким-то своим богам на судьбу бедного одинокого старика. Он так бы и не встал из проклинающей позы, если бы Фома не напомнил ему мягким полупинком, что четыре-то круга осталось: у него, и у Доктора, — и мэтр их может получить обратно, если доведет до ближайшей харчевни. После этого мэтра было не остановить. Он бросился по дороге, «ако пардус» Святослав.

— Сердце бы у него не разорвалось! — беспокоился Фома, боясь, что мэтр не дойдет до харчевни в таком темпе.

— Этот старик еще нас с тобой переживет! — успокоил его Доктор.

— Слышал, мэтр, что сказал Доктор? — обратился Фома к деду. — У тебя впереди еще долгая старость. Болеть будешь, а умереть — ни-ни!..

Мэтр что-то пробормотал в ответ, но шага не убавил.

— О, опять как-то хитро проклял! — восхитился Фома. — Мэтр, а пинка под зад? Для скорости… детоубийца!..

Так и забавлялись всю дорогу. Да еще хватали за хвосты огромных, с журавля, стрекоз и таким образом пролетали несколько метров, пока бедные насекомые не падали на землю, дико вереща. Правда, развлекался этим, в основном, Фома.

— Дед, цепляйся, а то и правда инфаркт хватит! — кричал он всякий раз, пролетал над стариком, но мэтр не тратил больше сил на разговоры.

Доктор тоже, раз-другой попробовав, заключил, что сил здесь больше тратится, чем экономится, и не гонялся за стрекозами, как его напарник. Фома же находил в этом истинное наслаждение, пока какой-то огромный стрекозел не хрякнул его со всего размаха об дерево. Минуту он лежал без движения, встав же, сказал:

— Док, а я здесь уже был…

Доктор непонимающе смотрел на него.

— Нас ждут великие приключения! — пообещал Фома, и добавил ни с того ни с сего:

— И Пиросмани.

Затем, сойдя с дороги, стал шнырять между корягами и углубляться в лес, следуя в том же направлении, что и Доктор с мэтром.

— Ты что надумал? — поинтересовался Доктор.

— Подыскать какой-нибудь дрын покрепче!

— Не думаю, что он тебя спасет! — усмехнулся Доктор. — Мне что теперь столбы на твоем пути ставить, коль скоро они излечивают тебя от легкомыслия?

— Нет, достаточно, — ответил Фома, и подозрительно посмотрел на как-то уж очень весело семенящего деда.

Доктор проследил за его взглядом и засмеялся.

— Старик! — прорычал Фома. — Еще один такой фокус и я тебе просто оторву голову!

— Я здесь ни при чем! — поспешно отозвался тот, и прибавил шагу.

— Что это такое? — пенял Фома Доктору. — Почему я всегда крайний?.. Ты его окольцевал, а мстит он мне!

— Я его и раскольцевал, — напомнил Доктор. — А ты издевался, вот и получай!

— Преступление и наказание, твою мать! — выругался Фома. — Я ребенка, между прочим, спас от утопления! Что ты ржешь?!

И уже сам хохотал от нечаянной карикатуры на Раскольникова…

Весь остальной путь Фома расспрашивал мэтра, восполняя то, что проспал, о здешних местах и порядках, и старался быть вежливым. Потом снова вспомнил о мальчишке. Когда выяснилось, что тот сирота, Фома не выдержал.

— Ну и трухлявый же ты пень, старик! — орал он на весь лес. — Последнее дело сироту обидеть!.. Кстати!.. — Вдруг успокоился он, и повертел головой. — Носом чую, что он где-то рядом!.. Чуешь, старик?.. Нет?.. Экий ты, право, не чуткий!

— Мальчик, ау! — заорал он опять во все горло, так что перестали петь птицы. — Иди сюда, конфетку дам!

— У вас конфеты есть? — впервые оживился мэтр.

— Стари-ик? — удивился Фома. — До седых волос дожил, а не знаешь, что так мальчиков подманивают!

8. Мстители

— Ты бы не орал, — попросил его Доктор, видя, что Фома вошел во вкус и продолжает блажить на всю округу. — Лес кругом, мало ли что! Сам говоришь, разбойники… опять же большие приключения обещаешь.

— От этого все равно никуда не денешься! И потом, это же сказка, Док, всех убьем, сами останемся! отдыхай! — отмахнулся Фома, продолжая пугать мэтра своим богатырским криком…

— А вон и сказочники! — сказал Доктор, когда они прошли около двух миль в гулко гудящем от криков Фомы лесе.

Сзади них, на дороге, появились пятеро всадников. Несмотря на расстояние, было видно, что они неплохо вооружены. Всадники неторопливо, с экономной грацией бывалых вояк и кочевников, приближались к пешим путникам.

— Мама моя, средние века! — ахнул Фома, не видя ничего даже близко похожего на «калашников».

— Кто это, мэтр? — спросил Доктор, видя, что мэтр Иелохим, проворно упав на четвереньки, пополз к придорожной канаве.

— Мстители ордена розовых кругов! — ответил тот срывающимся голосом.

— Кому же они мстят?

— Всем!

— Всем?.. За что?..

Преследователи остановились метрах в пятидесяти и теперь совещались, видимо, слегка озадаченные тем, что путники спокойно стоят и убегать не собираются.

— За то, что был уничтожен их орден, — раздался громкий шепот мэтра уже из канавы. — А также их монастыри и хранилище розовых кругов. Они выслеживают ловцов голубых кругов и убивают их. Нам конец — у них нюх на голубые круги!

— Знаю я этот нюх, — сказал Фома. — Это, дедуля, ненависть и она лучший проводник на тот свет! Значит, это из-за тебя нас будут дубасить всем этим антиквариатом?

Теперь всадников и их амуницию можно было рассмотреть достаточно отчетливо. Кроме копий, на них были легкие доспехи и кривые мечи, а у некоторых сбоку у седла тяжело покачивались булавы со страшными металлическими шипами. И Фома, и Доктор заметили так же, что у мстителей отличные боевые лошади, которые не сворачивают, когда перед ними человек, а сбивают его и топчут.

— Да, действительно, музей, — кивнул Доктор, — но от этого нам легче не будет!

— Надо было мне сразу бежать! — горько сетовал из канавы мэтр. — А теперь из-за каких-то четырех колец и двух подлецов!..

Он вовремя остановился, проглотил слюну и продолжал уже в другом тоне:

— Они вне закона! Они преступники! Они никого не пожалеют, ни вас, ни меня!..

Бежать было некуда, в этом месте лес отступал от дороги, образуя широкий открытый участок благодаря реке, что пересекала лес и дорогу. Впереди был мостик и такая же открытая пойма на добрых полкилометра. Видимо, мстители ордена розовых рассчитали все и сами сопроводили их до этого места.

У Доктора заострился нос, он прищурился, всматриваясь в приближающихся всадников.

— Фома, видимо, придется драться, — наконец сказал он негромко. — Ты готов или ты только предсказываешь приключения, но участия в них не принимаешь?

— Как скажешь, начальник! — ответствовал Фома, почувствовав вдруг прилив необыкновенной легкости и энергии. — Док, ты че — это же сказка!

Раздался короткий свист, и он едва успел отскочить: пущенное с невероятной точностью короткое метательное копье вибрировало у его ног, как предупреждение: стоять!.. Древко копья от удара надломилось у самого наконечника. Похоже, это было сделано специально, чтобы копье невозможно было использовать еще раз.

— Это тебе по поводу сказки! — сказал Доктор. — И еще… — Он критично осмотрел Фому. — Используй круги только в крайнем случае. Ты понял принцип их действия?

С кругами они разобрались довольно быстро, спустя полчаса Доктор уже манипулировал ими, придавая произвольную форму и заставляя совершать различные фокусы. Круги, в зависимости от того, кто ими владел, могли выполнять функции оберега или грозного оружия воина.

— И еще, помни, ты можешь все, что думаешь, только забыл! Используй это, потому что у тебя это получается совсем неплохо.

— Да понял я, Док, успокойся! — пробормотал Фома. — Ты справа, я слева, мэтр в канаве. Неплохо бы еще экипировочку, соответствующую такому празднику…

Только он это сказал, как увидел себя в полном вооружении, таком же, как у скачущих на них мстителей, только что без копья.

— Оп-ля! — хмыкнул он довольно.

То же самое произошло и с Доктором. Их преображение никого не удивило: похоже, мэтр их так и видел с самого начала, так же как и всадники, потому что они даже не притормозили, приближаясь на большой скорости. Первая атака была стремительной. Самое опасное в такой ситуации копья мстителей, с одним из которых они уже познакомились. Но из-за узости дороги, ограниченной широкой канавой, мстители не могли нападать сразу больше чем по двое, да и не считали нужным при таком численном перевесе.

— Ложный след! — быстро подсказал Доктор. — Скидываем с коней!

— Ага!.. — Фома весело ощерился в ложном замахе меча, удивляясь тому, что знает, что такое «ложный след» и как сделать этот сложный и эффективный прием.

Создав ложный след тела, куда и направили свои копья летящие на всем скаку мстители, Фома и Доктор стремительно поднырнули под набегавших лошадей. Остальное было делом техники: удар в затылок широкой стороной меча и оба всадника грянули оземь как кули. Упав со всего размаха, нападающие так и остались лежать без движения.

Со второй парой мстителей произошло то же самое, так как они нападали буквально вслед за первыми двумя, для того, чтобы добить противника или подстраховать своих товарищей. Правда, они успели притормозить и рухнули уже не так сильно. Один даже сразу стал тяжело подниматься, пытаясь вытащить меч неверной рукой, но Доктор оглушил его и больше не трогал, так как пятый всадник, оценив обстановку, остановился в шести-семи метрах, идеальной позиции для поражения цели и угрожающе поводил копьем с одного на другого.

На третий ложный след энергии у них уже не хватало и ситуация оставалась довольно опасной для одного из них, того, кого всадник выберет в жертву. Тем временем два других мстителя стали потихонечку вставать, и Фома с Доктором оказались в окружении. Первые же двое всадников продолжали лежать без каких-либо признаков жизни.

— Кто такие? — спросил тот, что сидел на коне.

Голос у него был мощный и низкий. Такой голос несомненно мог принадлежать только старшему. Кроме того, на запястьях его поблескивали два розовых кольца, притягивая взгляд и опасно слепя. Всадник знал об этом и все время поводил копьем.

— Странники! — Доктор не отвлекался на разговор, опасность грозила с трех сторон.

— Ни оружия, ни наркотиков! — подтвердил Фома.

Ничего интересного в голову не приходило и ситуация становилась критической.

— А почему с вами ловец?

— Показывает дорогу.

— Отдайте круги и этого ловца и можете убираться подобру-поздорову!

— А что будет с ним?

— С ним поступят по справедливости!

В канаве завыл мэтр Иелохим, сначала тихонечко, потом все громче. Видимо, он был хорошо знаком со справедливостью мстителей. Седая, лохматая голова мэтра, потеряв свою живописную шляпу, билась о край канавы со странным стуком пустого ведра. Видеть это было невыносимо.

— Вы его убьете! — сказал Доктор, не зная, что предпринять.

— А иначе мы убьем вас!

— Мэтр! — позвал тогда Фома. — Выходи, тебя видели!.. Шляпу только поменяй!..

Молниеносным движением он подобрал шляпу, лежащего у его ног мстителя, и бросил ее старику прямо в его безумные глаза. Стоящий рядом с Фомой противник невольно повернул голову, провожая шляпу взглядом. Повернувшись обратно, он успел увидеть только ослепительную улыбку Фомы и такой же блеск меча перед глазами. Страшный удар мечом плашмя по голове наглядно доказал, что любопытство наказуемо, причем немедленно. Блаженная улыбка мстителя убеждала в этом, да еще в том, что там, за пределами обычных ощущений, есть таки какая-то ошеломляющая приятность.

Фома мгновенно подхватил падающее тело и закрылся им от всадника.

— Значит, не договорились! — с сожалением констатировал Доктор, одновременно с Фомой нападая на «своего» противника и тесня его так, чтобы мститель оказался между ним и всадником. Все произошло очень быстро, так, что опытный вояка, коим, несомненно, являлся всадник, не успел бросить копье. А теперь ему мешал сделать это Фома, медленно приближаясь с телом противника и его копьем. Через мгновение визави Доктора, и так потрясенный падением с лошади, тоже оказался живым прикрытием. Оба мстителя висели, как две фанерные мишени на стрельбище, в руках Фомы и Доктора.

Если предводитель мстителей чего и не видел в жизни, так это той быстроты, с какой расправились с его отрядом эти странники. Он замер в замешательстве.

— Предлагаю выгодный обмен! — сказал Доктор, чтобы всаднику легче думалось. — Эти двое… — Он тряхнул «мишенью». — Всего на две их лошади! Если остальные живы, можете забрать их бесплатно!

Всадник колебался, впрочем, об этом можно было судить только по заволновавшемуся под ним коню. Доктор тем временем, не теряя бдительности, считывал распространяющуюся от него информацию, потеряв необходимое равновесие тот легко «читался». Это был настоящий мститель, воин и командир, приговоренный уставом своего ордена не идти на уступки и сражаться до конца, тем более обязанный мстить за смерть своих соратников, подчиненных. Доктор миролюбиво опустил копье и потряс «мишенью».

— Мы вам не враги, ваши соратники живы!.. Падение с лошади скорее несчастный случай, не правда ли? В противном же случае вы окажетесь один против двоих, и кто позаботится об этих четверых?

Фома усмехнулся, наверное, можно было просто сказать: или мы тебя сейчас убьем и оставим остальных на волю случая, или дай нам две лошади! — но Док нашел нужные слова в нужный момент. Сайтеры, вторгаясь в чужую реальность, могли убивать только в случае самозащиты, иначе возмездие было так же неминуемо, как и непредсказуемо.

На этих условиях они и договорились. Правда, Фоме пришлось вернуть шляпу, которую он «подарил» мэтру. Но он это сделал без сожаления, тем более, что бедный старик, не понимая до конца, что происходит, смотрел на черную шляпу, украшенную плюмажем мстителей, скорее с ужасом, чем вожделением лоснящегося фетра, и водил вокруг себя руками мелкие круги — молился или, как говорил Фома, «кружился». Разошлись мирно. Фома с Доктором помогли погрузить тела на лошади, собрали даже экипировку, только оставили два копья.

— Сами видите! — широко развел руки Фома и улыбнулся улыбкой рыжего. — Без копья странствовать, что без посоха, небезопасно! Получается странствие в одну сторону!

И он показал пальцем вверх, все так же дурашливо усмехаясь. Старший мститель, похоже, понял и возражать не стал. В его раскосых диковатых глазах гуляло настороженное уважение, эти два странника не были похожи на тех, кого он до сих пор видел. Зубоскальство же Фомы он попросту не воспринимал, ему и в голову не могло прийти, что можно ерничать в подобных ситуациях, — у него все силы отнимало мщение.

Когда же обнаружилось, что первые двое всадников тоже живы, то суровые складки возле его рта разгладилась и он на несколько мгновений превратился в хлопотливого дядьку с питомцами. Он прекрасно понимал, что Доктор и Фома могли легко расправиться с ними, не потеряв и секунды времени, и кажется оценил это…

— Меня зовут Бен! — сказал он напоследок, когда его кортеж, а вернее обоз, тронулся в путь. — Большой Бен!.. Все может случится, господа странники! — добавил он серьезно и пришпорил навьюченных телами лошадей.

— Если я сейчас же не поем, я буду горько жалеть об отданной шляпе! — вспомнил Фома. — Там был настоящий свиной ремешок!.. Где он?..

Мэтр все еще в полубезумном состоянии валялся в канаве и молился.

— О, Отверстые Врата Небес Богов! О, всемогущие Боги! О, Неиссякающий Родник Земли и Вы, Повелители Кругов! Благодарю Вас за ниспослание мне, ничтожнейшему из ничтожных, спасения от огня и железа! За это, о Великие Боги, я буду молиться во всех храмах Голубых Кругов страны! Я воздвигну вам…

— Вставай, старик! — оборвал его Фома. — Боги внемлют тебе и хотят жрать!..

Увидев Фому, а за ним и Доктора невредимыми, да еще верхом на лошадях, мэтр завопил еще громче:

— О спасители мои от огня и железа! О ангелы огненные, Кругами рожденные! О, ангелы меченосные, Незнающие пощады и поражения!..

Похоже, старик тронулся от страха, решил Фома, слушая весь этот вздор.

— Док! — не выдержал он наконец. — Сделай что-нибудь, иначе я сдохну от голода! Он принимает меня за ангела и я не могу дать ему пинка под зад, чтобы не испортить приятного впечатления!

— Сейчас я ему дам пинка! — неожиданно пообещал Доктор.

— Вот это по-нашему, по-ангельски! — обрадовался Фома, с удовольствием наблюдая скоропостижное выздоровление мэтра.

9. Джофраил

Харчевня оказалась довольно низким и неказистым сооружением странного для таких сказочных мест барачного типа. Она стояла на перекрестке двух дорог: проселочной, по которой они пришли сюда, и большим торговым трактом, уходящим дальше в лес, в сторону заката. Солнце, или то лохматое чудовище в полнеба, которое его здесь замещало, возвещало вторую половину дня.

Фома и Доктор остановились в тени последних деревьев, рассматривая странное заведение.

— А я говорил, что место нехорошее! — ответил мэтр Иелохим на немой вопрос своих спутников. — Шалят людишки: леса вокруг! А чего не шалить таким вот молодцам!

Он уже полностью оправился от временного помешательства и вернулся в свое обычное брюзжащее состояние, давая понять, что принимает своих неожиданных попутчиков в лучшем случае за проходимцев с большой дороги. Ну, поднаторели в разных фокусах, так кто в этих краях не чудит и не фокусничает: сила есть, фокусы будут!.. Только круги бы вернули! Примерно такое выражение лица было у мэтра Иелохима, когда он говорил о харчевне и ее окрестностях.

А место действительно было мрачное, словно гроза однажды сгустилась над этим местом, да так и осталась навсегда. Стоящие вокруг огромные хвойные деревья своей густой темной зеленью усиливали это впечатление. Казалось, вот-вот что-то произойдет, неприятное. Как будто в ответ на это ощущение послышался отдаленный топот копыт и вскоре по тракту, выскочив из леса, проскакал всадник.

Остановившись на полном скаку возле харчевни, он ударил со всего маху в металлический предмет, похожий на гонг, висящий на бревенчатом углу сооружения. На звон тут же выскочил большого роста человек в хозяйском фартуке. Всадник, не слезая с коня, наклонился и что-то сказал ему, а затем, свистнув, жестоко хлестанул коня. Конь встал на дыбы, разворачиваясь, и всадник снова проскакал мимо Доктора и Фомы. Рожа у него была разбойная.

— Прямо притон, — резюмировал Фома. — Слушай, Док, в какой кабак с тобой ни придешь, всюду бандиты! Меняй карму!

— Лучше умерь аппетит! — посоветовал Доктор.

— Ну вот, сами все видите, — пробурчал мэтр, всем своим видом показывая, что обошел бы он это место за три версты.

— А почему харчевня такая странная, длинная? Такой зал большой или в ней еще и боулинг? — спросил Фома.

— Конюшня. Здесь раньше была почтовая станция, а теперь… — Мэтр не договорил, горестно махнув рукой: мол, что говорить, все идет наперекосяк.

— Ты все еще хочешь перекусить? — спросил Доктор. — Или доберемся до города?

Фома был категорически против.

— Если вы пришли, господа хорошие, — сказал тогда мэтр Иелохим, — то давайте мне мои круги!

— Мэтр Иелохим, вы меня совсем не уважаете, если думаете, что я отдам вам эти кольца, — усмехнулся Доктор. — Вы же первым делом снесете голову мэтру Фомину, а потом, чего доброго, и мне.

Мэтр даже меньше стал от такого вероломства. Обманули?! Он открыл рот, глотая воздух, руки его затряслись вместе с головой и шляпой, в глазах появилось выражение навсегда побитого пса.

— Поэтому, — продолжал Доктор, словно не замечая, что творится со стариком, — я покупаю их у вас.

Он кинул старику невесть откуда взявшийся кожаный мешочек с деньгами.

— Откуда деньги, Док? — удивился Фома. — Это нечестно, мы могли бы взять такси, а не тащиться на лошадях!

— Это командировочные.

— Командировочные?! Тогда мне полагаются суточные и постойные! — заявил Фома.

— Суточные ты сейчас съешь, а с постойными пока постоишь, — невозмутимо ответил Доктор. — В смысле, попостишься.

— Док, нехристь оборотная, когда ты успел узнать про посты?

— На главпочтамте.

— Золотые? — раздался удивленный возглас мэтра Иелохима, развязавшего наконец дрожащими руками мешок, но он быстро справился с собой. — Вообще-то, маловато будет! — изобразил он неподдельную обиду. — Да и настоящие ли?

Он имел в виду, не наколдовал ли их Доктор.

— Чистое золото, дед! — успокоил его Доктор.

— Смотри, дед!.. — Фома показал вверх на верхушки деревьев.

Мэтр поднял голову, а Фома в это время молниеносно схватил с его ладони одну монетку и щелчком подбросил. Золотая монета заблистала обеими сторонами, стремительно поднимаясь вверх и пропадая за верхушками.

— Если она в течение пяти минут не упадет, значит настоящая, — сказал Фома обалдевшему мэтру. — Вот так проверяются деньги, старик!.. Пошли, Док!

— Э! э! Вы куда? — растерялся мэтр; он не знал, куда смотреть и поэтому быстро, как птица, вертел головой, смотря одним глазом на них, а другим — на небеса, и не решаясь сойти с места. — А монета?

— Отдай монету, — сказал Доктор.

— С чего ты взял? — удивился Фома. — Ты не можешь знать этого фокуса.

— Я знаю закон тяготения.

— Но есть закон Фомы, — сказал Фома, — который отменяет все эти мрачные оковы существования: тяготение, трение, сохранение… он гласит: всё есть Фома!

Доктор засмеялся от неожиданности.

— Интересно!.. И что есть Фома?

— Фома хочет есть!

— Ну так пошли, только монету отдай.

Мэтр все это время молча пялился на них, ни бельмеса не понимая в их речи, но твердо не веря в справедливость.

— Дед, лови!.. — Фома бросил мэтру монету. — Но ту все-таки подожди, она через пять минут упадет! — предупредил он.

Они уже заходили в харчевню, а мэтр все еще нерешительно переминался под деревом и поглядывал вверх.

— Странный народ! — удивился Фома. — Детских фокусов не знает!

Внутри харчевня была еще более неожиданна. Прямо от дверей, как в зале суда, шли высокие, по грудь, перила, отгораживая зал от выхода и заканчиваясь чуть ли не в центре зала у стойки или конторки трактирщика.

— Это чтобы никто не ушел от расплаты, — заметил Фома. — Мудро!

Они не спеша прошли до конца перил, ожидая, что их кто-нибудь встретит и приветит.

— О! А вот и Пиросмани!..

У конторки, где они остановились, ожидая хозяина, висела большая картина в простой деревянной раме. На картине, к их удивлению, была изображена величественная куча дерьма, над которым задумалась одинокая сивая кобыла. И как не старались Доктор с Фомой увидеть что-либо другое, более приличное общепиту, ничего у них не получалось. Над этим же, видимо, тяжело размышляла и лошадь, осторожно принюхиваясь. Выполненная в примитивистском стиле, она навсегда удивилась данному обстоятельству разновеликими глазами: «неужели это… мое?» — говорил весь ее вид…

Доктор внимательно посмотрел на Фому.

— Как это понимать?

— Так же, как и я — легко! — пожал плечами Фома. — Я уже видел такой сон, Док! Это со мной бывает. Да не смотри ты на меня так, было бы хуже, если наоборот! Лучше посмотри кругом, в какой сарай мы попали!

Потолка как такового в харчевне не было, но низкие поперечные балки, завешанные рогожами и веревками, стены, утыканные торчащими рогами и крючьями с цепями, бутафорским оружием и редкими плошками со слабым огоньком, создавали в харчевне атмосферу пыточной камеры, завсегдатаи которой решили перекусить и развлечься. Плотные сизые испарения, видимо из кухни, создавали особую атмосферу. Тяжелые, громоздкие столы были накрепко приколочены скобами к полу. Публика была самая разночинная по виду: пьяные солдаты и угрюмые крестьяне, солидные, степенные купцы и веселые оборванцы, пропивающие последние гроши, пара инвалидов и один тихий сумасшедший, трясущийся беспрестанно в углу под подобием иконы.

Дух коллективизма витал над этими табльдотами, и несмотря на полумрак, особенного уныния здесь не наблюдалось. Напротив. Слышались веселые возгласы и звон стекла стаканов и бутылей. Играла даже музыка, хотя и странная, под стать крючьям, свирепо торчащим в стенах. Вскоре Фома с Доктором обнаружили и сам источник музыки. Слепой скрипач со страшными белыми глазами ходил от стола от к столу, собирая дань в висящую сбоку торбу. И делать это ему было нетрудно, потому что скрипка его звучала зловеще и угрожающе: не понятно как, но скрипачу это удавалось. Она словно пленница рыдала у него на плече, но плач этот был потусторонний, похожий, скорее, на плач ломающейся фуганочной машины. Вместе с ней плакали все те, к кому скрипач подходил, плакали охотно и безутешно, и так же легко успокаивались, когда скрипач отходил.

— Фуганок-то волшебный! — шепнул Фома Доктору, так как ожидание затягивалось. — И фуги соответственные…

Время от времени пинком открывалась входная дверь и к какой-нибудь компании присоединялся запоздавший товарищ. Видно было, что многие здесь друг друга знают. Прошло довольно много времени и Фома с Доктором уже начали присматриваться, куда бы им сесть, не ожидая хозяина. И когда, наконец, отыскали в неверном свете свободный стол, к ним сразу подошел ражий детина то ли в переднике, то ли в бронежилете до половины бедер. Словно он наблюдал за ними откуда-то и ждал: сядут ли гости? Это был тот самый человек, что выходил к всаднику.

— Господа желают поесть или просто послушать нашу музыку? — спросил хозяин глухим, ничего не выражающим, голосом.

— А что есть такие меломаны, что специально приходят послушать эту музыку? — спросил в свою очередь Фома. — Маэстро всегда в таком ударе или это акустика?

Угрюмое молчание было ему ответом и молчание это затягивалось, а начинать обед с искусствоведческого диспута не хотелось, Фома уже захлебывался слюной от запаха, идущего с кухни.

— А что у нас с обедом, если репертуар не обсуждается? — спросил он миролюбиво.

Оказалось, что как меню ни обсуждай, все равно получишь что-то вроде жаркого из свинины. С картой вин было веселее: можно пиво, можно эль и какой-то то ли жег, то ли шок. При отсутствии желания выпить можно было убираться ко всем чертям, без напитков ничего не подавалось, недвусмысленно дал понять детина, возвышаясь над ними.

— А что пьют те господа? — спросил Фома, указывая на соседний столик, где гульба была в самом разгаре.

Парни в куртках ремесленников что-то орали вразнобой и пытались даже подпевать скрипке. При этом их лица становились похожи на рубанки — беззастенчиво открытый рот и вибрирующий там язык.

— Эль.

— Тогда и мне этого же бодрящего напитка! — решил Фома.

— А мне пива, — ответил Док на немой вопрос детины.

— Как, кстати, называется ваше заведение? — спросил Фома, любитель топонимики и приверженец Миклухо-Маклая.

— Без названия.

— Поэтично! — заметил Фома. — Вы дали это название?

— Это не название! — грубо ответствовал хозяин. — Мы не имеем названия, просто трактир. Это все?

— Все-таки что-нибудь из Мясковского и Сметаны!.. Для пищеварения, — попросил Фома.

Трактирщик с мрачным достоинством удалился. Они остались одни, если можно остаться одним среди орущего народа и глухой скрипки слепого.

— Итак, — прервал молчание Фома, — давай-ка, Док, все-таки разберемся, что происходит. Подведем, так сказать, временный итог.

— Давай, — меланхолично улыбнулся Доктор.

Временный итог оказался таким же, как и предыдущий: замки, угрожающие Фоме смертью, дыра, несущаяся где-то в поисках его же, куклы, посланные неизвестно кем, опять же за ним, и странное исчезновение Ирины. Но Ирина это уже слишком далеко, а дыры, по словам Доктора, вот-вот, на запятках!..

— Ясно, — проговорил Фома, резюмируя и отщипывая от куска хлеба, который принесла проворная толстая баба в переднике.

— Теперь мои замки, — сказал он, рассеянно поглядывая вокруг. — Ну, с дырой все ясно, от нее можно бегать всю жизнь.

— Но при этом спать по очереди, — заметил Доктор

— Да, представляю… смешно!.. Но вот второй замок? — Он в недоумении пожал плечами. — Я все-таки не понимаю, как он мог оказаться в зоне трансформации?

Фома вопросительно уставился на Доктора. Доктор молчал.

— Н-да… — заключил Фома, — в общем, я так понимаю, плохи мои дела?

— Плохи, — подтвердил Доктор.

— Тогда что мы здесь делаем? Почему бы нам его не нейтрализовать, вместо того, чтобы гонять здесь стрекоз и бабочек?

— Ну, вообще-то, мы здесь и по твоей милости, это наш общий переход.

— Ну так давай сделаем наш общий переход к моему замку!

— Давай! — пожал плечами Доктор. — Когда?

— А вот сейчас покушаем и полетим, — сказал Фома. — Но сначала нужно покушать! — широко улыбнулся он, завидев в глубине зала трактирщика.

— И еще… — Он наклонился к Доктору. — Я, конечно, раздолбай, но не настолько, чтобы оставить свой замок выхода в сверхъизменяющихся реальностях! Я не самоубийца, Док, и никогда им не буду!.. Что ты на это скажешь? Мне кажется, ты знаешь ответы на такие вопросы, ты же у нас теоретик…

Перед ними возник трактирщик и долгожданные дымящиеся горшки, пиво, эль, пучок зеленого лука.

— Ага! — торжествующе сказал Фома и поводил носом над горшком. — Пахнет, во всяком случае, горячим!.. Ты подумай, Док, что мне ответить, а после обеда поговорим.

Он с наслаждением впился в кусок хлеба, заедая горячее варево. За трактирщиком подошел и скрипач, и стал выпиливать у них над головами немыслимые рулады под аккомпанемент постоянно хлопающей двери. Несгибаемый аппетит Фомы выдержал только первые два такта безжалостной сонаты…

— Док? — спросил он, с трудом проглатывая кусок. — Как тебе эта резьба по жести? Или здесь такой народный обычай портить аппетит?

Доктор только рассеянно ухмыльнулся, думая о чем-то своем. Не хочет, оборотень, никуда лезть, вздохнул Фома, ну что ты будешь делать, все приходится самому!

— Любезный! — обратился он тогда к слепцу, и тот, наклонившись к Фоме своим страшным, мертвым лицом, стал играть тише, а по мере услышанного и вовсе перестал.

Дверь же продолжала хлопать…

— А что если тебе, Паганини ты безухий, сыграть эту сонату для двери со скрипом где-нибудь в ближайшем лесу в дуэте с бензопилой?..

Получилось громко, даже слишком. В трактире мгновенно стало тихо и, Фома мог поклясться, светлее от множества блеснувших в их сторону глаз. Двадцать семь! — сосчитал он сразу всех любителей именно этой музыки. Доктор закрыл лицо руками. «Ну вот!» подумал Фома. Молчание в трактире затягивалось и затягивало, словно паутиной, всех присутствующих, становясь невыносимым. Надо было что-то предпринимать. Что??

Фома успокоительно поднял руки, показывая, что в них ничего, кроме хлеба, нет.

— Господа! — примирительно возгласил он хриплым от волнения голосом; при этом он старался не смотреть на трясущегося Доктора, это его сбивало.

— Господа! Я просто спросил у этого замечательного музыканта, может ли он поиграть у нас на лесоповале! Мы там скоро сдохнем от тоски! — пожаловался он.

Никакой реакции! Фома поехал в другую сторону, всерьез опасаясь за свой горшок.

— Но раз вы против и я вас прекрасно понимаю, господа, я снимаю этот вопрос! Играй, дружище! — похлопал он скрипача по плечу, стараясь попасть в нервные окончания.

Потом что-то шепнул еще ему на ухо и скрипача как ветром сдуло.

— Ты словно притягиваешь все неприятности мира, — заметил Доктор.

— Нет, ну почему бы не повесить плакат? — возмутился Фома. — Мол, не стреляйте в скрипача, он играет, как надо!.. И подпись: народ. И приписка: глас божий — глас народа!.. Но тогда что за чучело тугоухое здесь за бога?

— Фома! — укоризненно протянул Доктор. — Ты не осторожен.

— Я однорожен, слава Создателю! И рожа моя, несмотря на единственность, чуть не пострадала!

Фома снова придвинул горшок, до этого предусмотрительно отодвинутый, поближе к Доктору.

— Знаешь, я уж подумал, что нам опять не дадут поесть, — не верил он своему счастью

— А-а, так ты поэтому попросил прощения, — хмыкнул Доктор. — И как это я не догадался?.. А что ты сказал скрипачу?

— Обещал скрипку заменить ржавой пилой и водить по шее, пока пила не затупится!

— Напрасно ты его обидел, — сказал Доктор, снова смеясь и прихлебывая пиво, мясо он уже давно отставил, безаппетитно поковырявшись в нем и почти не попробовав.

— Ты еще скажи, художника всякий обидеть может!

— И скажу… Мне просто интересно, как ты будешь с трактирщиком объясняться?

— А что это ты такой веселый в последнее время?

— Здесь веселая реальность, ты правильно сказал: все как бы сказочное… А еще сюда идет трактирщик.

Фома повернул голову к конторке и застонал:

— Нет, только не это! Док, сделай что-нибудь, я хочу есть!

В руках трактирщика, словно случайно, была бейсбольная бита или что-то вроде этого, если здесь бейсбол не знали. За ним полз скрипач и слава Синклиту пока не играл.

— Зачем же это вы, господа хорошие, сироту обижаете? — начал трактирщик без затей.

Фома тепло вспомнил манеры дворовых хулиганов, отлавливающих в глухих подворотнях одиноких и ломких, как спички, отличников. Он с надеждой посмотрел на Доктора: нет?.. точно?.. опять самому?.. ну тогда не обижайся!.. Затем бережно отодвинул горшок и вытер губы краем скатерти, не сомневаясь, что здесь такие манеры, если музыка такая. Потом..

— Он что тоже сирота? — радостно и громко удивился Фома. — Правда?!

Он словно не верил своему счастью.

— Ну, господа!.. (А весь трактир продолжал смотреть в их сторону) Предупреждать надо! Это же просто здорово!

— Сэр Джулиус, какая удача! Еще одна сирота каросская! — закричал Фома, обращаясь к Доктору. — Это просто праздник какой-то!..

— Это сэр Джулиус! — пояснил он всем окружающим и Доктору заодно.

Далее он стал развивать свою мысль уже более связно.

— Мы с моим коллегой как раз служим в Попечительском Совете Всех Лесоповалов и Фекалов Его Величества Изаеб… Иезибальда Справедливого!..

Фома подождал реакции, она была. Тишина стала такой, что он слышал, как со свистом летят его бессмысленные слова во все стороны от захолустной харчевни, пронизывая многотерпеливое пространство…

— И проводим перепись всех сирот королевства с тем, чтобы пополнить славные ряды лесоповальщиков и фекальщиков Его Величества. Одну сироту мы уже сегодня поймали и отправили туда! И этого тоже ждет великолепный трудовой приемник имени безымянной совковой лопаты и тачки!..

— Доктор! — продолжал Фома с тем же бессмысленным воодушевлением. — Достаньте наши бумаги!

— Доктор Сиротского Права, сэр Тот Еще Джулиус! — пояснил он присутствующим. — Отъявленный юлист!..

И пока Доктор копался у себя за пазухой, Фома повернулся к скрипачу со всей любовью, на которую был способен.

— Подойди ко мне, юноша! Я хочу знать твою печальную историю!

Сам он уже плакал. Онемевший и одновременно обмякший трактирщик попытался удержать слепца, но Фома вручил ему взамен бумагу, переданную Доктором. С таким же успехом он мог вручить трактирщику и пипифакс с надписями: чистит-чистит-чистит, — тот явно не умел читать и поэтому, как все неграмотные люди, смущенно вертел в руках бумагу, начиная потеть.

Фома изо всех сил гладил сироту по голове, ожидая рассказа.

— Ну, расскажи мне, юноша, кто были твои родители? Кто в детстве наступил тебе на уши?..

Но юноша упорно молчал.

— Нам не надо приемника, — проговорил наконец трактирщик. — Мы уже к нему привыкли. Правда, бельмастый?..

Он положил свою огромную ручищу на плечо слепца.

— Правда, — прошептал тот, глядя страшными глазами прямо в сердце Фомы.

«Вот не поймешь у них! — восхитился Фома. — То ли сотрудничество, то ли рабство, то ли, действительно, родство душ и при этом — «бельмастый»!..

— До чего же я все-таки люблю всякий простой народ, если б вы знали! — воскликнул он экзальтированно. — Вот так пообщаешься и словно откуда-нибудь нахлебался! Но!..

Он поднял палец и позволил полюбоваться им всему люду.

— Но королевский указ! — сокрушенно добавил он, забирая бумагу из рук трактирщика и заглядывая в нее, словно чтобы свериться с королевским текстом. Во весь лист, убористым почерком, в каждой строке по три раза, было написано, что он эффектно транжирит свое время, — и гербовая печать.

— А указ гласит: изыскать, выловить и собрать всех сирот королевства под наше королевское попечение!.. Какая забота! Какая высокая честь, мальчик!..

Фома снова погладил слепца так, что тот задрожал.

— Вы понимаете, что мы должны выполнить высочайший указ? — спросил Фома трактирщика, прочитав текст еще раз и не обнаружив ни слова подсказки.

Трактирщик, собравшись духом, подтолкнул скрипача в сторону зала и тот снова заиграл, но уже гораздо тише, как двигатель на холостых оборотах. Внимание присутствующих разом переключилось на музыку. Видимо, была в ней какая-то народность и неведомая Фоме гармония.

— Обед за счет заведения! — негромко проговорил трактирщик, и вытащил из кармана фартука еще две бутылки пива и эль.

Фома сморщился, забирая бутылки, и холодно произнес:

— Вы нас не поняли, сударь!

Трактирщик выпрямился и нервно вытер свои руки фартуком-бронежилетом. В огромной паузе Фома оценивающе посмотрел на него.

— Есть один выход, — медленно произнес он. — Вы!.. — Он сделал ударение на этом «вы». — Вы берете этого юношу на попечение, то есть обязуетесь воспитывать его, как сына, то есть усыновляете, в чем и распишитесь вот здесь! Вы согласны?. Очень хорошо!

Он перевернул лист, и быстро написав что-то, дал расписаться трактирщику. Тот долго сопел, ставя какой-то жирный знак.

— Что значит это распятие? — поинтересовался Фома.

— Томас, ваше благородие!

Доктор фыркнул.

— Так мы тезки, дружище! — обрадовался Фома. — Ну что ж, рад помочь!.. Только скажи своему подопечному, Томас, чтобы он играл подальше от моего стола. А то мне действительно захочется отправить его к нам на лесоповал. Его музыка навевает мне воспоминания о цехах сборки корпусов металлических судов. Понял?

Трактирщик кивнул головой: как не понять вас, сумасшедших!

— А счет вы нам все-таки выпишите! — бросил ему напоследок Фома, и передал бумажку Доктору. — Доктор Джулиус, возьмите королевский указ с распиской Томаса и спрячьте подальше!

Доктор прочитал: «Пацифист, чистоплюй, гинеколог… мужской!» — и подпись «Т» ы…

А Фома тем временем с чувством глубокого удовлетворения пододвинул к себе горшок. И пусть снова скрежетала скрипка, скрежетала она теперь уже робко, как и полагается этому инструменту, пред сильными мира сего.

— Я поем когда-нибудь? — риторически спросил Фома, и отхлебнул сразу полбутылки эля. — А ты мне пока расскажи про замок, — благодушно сказал он. — Какая же… штука сепелявая подняла его туда?

— Расскажу как-нибудь, — согласился Доктор. — Но поесть, похоже, тебе не суждено.

Дверь в очередной раз хлопнула и в трактир вошли два румяных молодца в форме.

«Стража!» — раздались голоса и в трактире стало вполовину тише. Форма стражников напоминала мундиры солдат начала девятнадцатого столетия, времен Ватерлоо и Бородино. Видимо, такая была одежда у участковых в этом королевстве. А вот физиономии их напоминали совсем другие времена, бегственные.

— Шули! — сказал Доктор, ничего не слышащему Фоме. — Сдается мне, что ты поешь в следующий раз.

Фома поднял голову. Шули, словно сомнамбулы, миновав перильчатый коридор, брели меж столиков, обходя их, начиная с ближайшего. Тактика та же — последовательность и неумолимость!

Ложка Фомы упала в горшок.

— Как эти твари находят нас? — с тоской спросил он.

— По следу.

— Но почему они появляются только тогда, когда я начинаю есть? Ни до, ни после, а именно во время! — в отчаянии проговорил Фома.

— Спроси у них. Может, ты выделяешь особый фермент во время еды?

— Когда ты начинаешь зубоскалить, Док, мне становится не по себе! Ты уж лучше не шути. Откуда они? Мне что теперь нигде не будет покоя?

— Надо уходить! Вопросы потом!

— Ерунда какая-то! Что толку от них уходить, если они нас выследили и даже переходы им нипочем? Их надо убирать, а не убираться!

— Я пока не знаю как. Осталось три стола, — напомнил Доктор. — Будешь выяснять, откуда они и зачем, или мы все-таки пойдем?

— Томас! — крикнул Фома. — Счет пришлешь в Попечительский Совет! Нам нужно срочно уходить!

Томас кивнул, обслуживая столик недалеко от них. Знаю я эти ваши Попечительские Советы, говорил весь его вид, только когда ж вы, попечители, накушаетесь?.. Скрипка же слепца взвизгнула, как показалось Фоме, с особым злорадством.

Участковые его величества в это время подошли к соседнему столу. Пора было действительно уходить. Доктор и Фома небрежно, не спеша, стараясь не привлекать внимания кукол резкими движениями, направились к выходу.

— Что же все-таки художник хотел сказать нам этой работой? — спросил Фома, когда они проходили мимо странной картины у конторки. — Или он нарисовал меню и репертуар этого заведения?

— Он нарисовал, что нам нужно воспользоваться лошадьми, — сказал Доктор. — И побыстрее!

Но не успел он взяться за дверь, как она сама распахнулась, словно от пушечного удара и снова захлопнулась, ударившись о стену.

— Интересно, когда-нибудь открывают эту дверь нормально? — спросил Доктор.

Словно в ответ ему, дверь во второй раз открылась уже спокойно. Фома присвистнул.

На пороге стоял человек роста и вида необыкновенного. Он был полураздет, но зато весь увешан оружием и препоясан ремнями: несколько кинжалов и короткий меч болтались у него по бокам. Лицо и тело великана было в шрамах и татуировках, а в носу и ушах — кольца серег, — классический разбойник, каким его представлял себе Фома в детстве на уютном ночном диване под торшером. За спиной громилы были видны его спутники, такие же отпетые по виду. В общем, опять бандиты и не какие-нибудь, а с Большой дороги!.. Поэтому, собственно, Фома и присвистнул.

— Джофраил, Джофраил! — пронеслось, как шелест, по трактиру.

Скрипка, взвизгнув, умолкла и стало тихо, поэтому свист Фомы, при виде великана, прозвучал довольно вызывающе в общей атмосфере и сильно не понравился вошедшему.

— Ты, свистун, пшел прочь с дороги, пока я тебя не пришиб! — прорычал верзила.

Фома ясно видел, что на дороге-то, скорее, стоит Доктор, а не он, но размышлять о несправедливости мироздания было некогда: сзади были участковые и уйти с дороги, значило снова оказаться в их объятиях! Доктор же, в это время словно призрак прошел мимо разбойников и невинно спросил уже с улицы:

— Фома, ты идешь?

Колдун он, что ли, с тоской подумал Фома, и как это ему удается?

— Нет, без меня, Док! — крикнул он, лихорадочно прикидывая время. — Я остаюсь выпить с этим парнем!

Джофраил с изумлением циклопа сделал неспешный шаг навстречу и выбросил вперед руку, намереваясь схватить наглеца.

— Я тебе голову оторву! — грозно выдохнул он при этом.

У Фомы оставалось мгновение, чтобы сгруппироваться в технике цю-фу. Изумленная и застывшая публика могла только видеть, как странно повел себя Фома, сам двинувшийся навстречу Джофраилу, вместо того, чтобы бежать. А потом она увидела, как гигант стал падать, теряя равновесие, когда Фома направил его за вытянутую руку прямо в роковые объятия двух Шуль. Куклы, натасканные словно ризеншнауцеры только на одно движение, схватили Джофраила за горло и через мгновение голова его, удивленная не меньше, чем все присутствующие, гулко покатилась по полу, изрыгнув последние проклятия Фоме.

«Никогда не говорите угроз во время удара, это может плохо кончиться для вас!» — учил мастер Цю-Бе Фому в Школе Синклита.

Тишина стала полной. Все замерли, не веря в реальность происходящего: и разбойники в дверях, и народ в трактире, — все, кроме кукол, которые продолжали свое страшное движение вперед.

— А-а! — конструктивно заорал Фома, и все бросились в разные стороны, словно только ждали сигнала. Фома, естественно, первый.

10. Черные рыцари

— Ты когда начнешь действовать в нейтральной технике, а не в своем шумовом стиле? — спросил Доктор.

— Мастер Цю был бы мной доволен, — расплылся в широкой улыбке Фома. — Стопроцентное использование веса, ярости и движения противника. Напомни, в каком углу стояла камера? Некоторые ракусры были бесподобны. Звезда в шоке…

Они отъехали уже довольно далеко от харчевни по дороге, что вела в город. Вокруг стоял все тот же лес, притихший в этот предзакатный час, на дороге тоже было тихо и они расслабились, прекратив скачку. У обоих на лошадях было по седоку: у Фомы мэтр Иелохим, а у Доктора мальчишка. Они нашли их на конюшне, сзади харчевни, побитыми и связанными, но узнать, как это произошло не представлялось возможным, и старик, и мальчик были в полуобморочном состоянии. Мэтр был особенно плох и из его бессвязных слов Доктор и Фома поняли, что он боролся за свои деньги и получил сдачу…

Трактир ходил ходуном, когда они отъезжали: звенели стекла, трещали двери и стены, люди разбегались в разные стороны, как при появлении нечистой силы. Бедняга Томас надолго запомнит этот день и своих злополучных посетителей.

— А эти куклы, они за нами погонятся? — спросил Фома через некоторое время. — Ведь я так понял, они неуничтожимы?

Доктор меланхолично пожал плечами.

— Не знаю.

— Что не знаю?! — взбесился Фома. — А кто будет знать? Ты что не можешь это выяснить, наконец?!

— Времени не было.

— Док, ну не можем же мы вечно бегать от кукол! Это смешно! Причем появляются они в самый неподходящий момент, а это уже не смешно! Совсем!

— Мы сами выбрали эту реальность.

— Ну так давай перейдем в другую, в зону турбулентности, и разберемся наконец с тем странным замком!

— Давай, — согласился Доктор. — А что с ними?.. — Он кивнул на старика и мальчишку. — Бросим?

— Ну хорошо! Поставишь их на ноги, для тебя же это ерунда, и в путь, о кей?

— Мальчика надо доставить домой.

— Какой дом? — удивился Фома. — Он сирота!

— Значит надо куда-то пристроить.

— Хорошо, Док, вылечим, пристроим, поставим всему городу клизмы и подотрем носы, а потом, если выживем от такого милосердия, может быть займемся моим замком? Только учти, Айболит, что замок может в любое время…

Фома даже не нашел слов для описания такого горя, только крякнул.

— Учитываю, — кивнул Доктор.

Фома замолчал. Они уж довольно порядочно проскакали по тракту на закат, в сторону столицы, если верить указаниям мэтра, пока он был в сознании, но города не было.

— А может, я сам? — спросил Фома после долгого молчания. — Пока ты тут с ними управляешься, я туда и обратно, а?

— Ты не сможешь, — сказал Доктор и добавил. — Пока.

Фома все-таки попробовал, но после нескольких безуспешных попыток понял, что Открытый мир был закрыт для него, и это выглядело как семантическая насмешка: открытый, тоже мне! Для кого?

— Черт, меня туда не пускают!

— Ты должен поблагодарить эти Силы за милосердие, тебя разнесло бы в клочья!

От такой справедливости Фома заснул, позволив лошади самой плестись к городу…

— Все равно не понимаю, как мой замок мог там очутиться? — вспомнил Фома первым делом, когда проснулся от толчков мэтра.

— Ты знаешь по Школе, он может сместиться от проклятия иерархов. Возможно, ссылка и была таким проклятием.

— Да? — с сомнением проговорил Фома. — А не мог кто-нибудь сам его поднять в эту зону?

— Без санкции?.. Это запрещено!

— Да знаю, что запрещено!.. Мне было тоже запрещено выходить со Спирали, но ведь мы вышли! Ты мне скажи, такое возможно?

— Ну-у, — протянул Доктор. — Иерарх может это сделать.

— Так, — резюмировал Фома, и снова замолчал.

Иерарх это восьмая степень посвящения. Он перебрал в голове, кому с таким званием в Ассоциации он мог насолить, чтобы его замок подняли в зону высокой турбулентности. Так сильно насолить, чтобы обиженный бросился искать его замки по всей Ассоциации и Открытому миру, зная, что Первая инструкция гласит: замок немедленно и обязательно уничтожается после законченного действия и в случае опасности!

Этот неведомый Фоме иерарх заведомо искал в стоге сена иголку, которой, причем, могло и не быть! Кто же это его так сильно ненавидит? Он никого не мог вспомнить… Моноро? Невзрачный чиновник из Отдела Безопасности? Пожалуй, он единственный, чьего звания или чина Фома не знал. Может быть, он иерарх? Но зачем ему моя смерть? Я не мешаю его карьере, у нас совершенно разные ведомства! Наоборот, с моей помощью он, возможно, сделал очередной карьерный шаг… Шутки Сати?.. Но зачем Учителю подставлять своего ученика под непрогнозируемую ситуацию? Не может же он желать ему смерти? И потом, Сати давно нет и никто не знает, где он, может погиб…

Так что это тогда? Проклятие?.. Слишком невероятно, чтобы собрался Синклит и проклял мальчишку, недавнего школяра, только что получившего магистерское звание и седьмую степень!.. Впрочем, что это я, усмехнулся Фома, в этом мире все возможно.

Так и не придя ни к какому мнению, он пришпорил коня, догоняя своего напарника.

— Док! — сказал он. — Пора бы сделать привал, мэтр чего-то дергается!

— Смотри поляну!..

Навстречу им по дороге двигались два черных всадника в тяжелом вооружении. Путешествовать в таком снаряжении, все равно что мыться в макинтоше, ни пользы, ни удовольствия, так выходят только на охоту. По тому как всадники стали двигаться, завидев их кортеж, по напряженной ауре вокруг них и наступившей вдруг странной и полной тишине в лесу, сайтеры поняли, эти двое по их души. Слишком явно они не вписывались в атмосферу этой реальности. Вороная сталь доспехов рыцарей придавала им зловещую красоту, черные, с глубоким лиловым сиянием вокруг фигур, они приближались, как имеющие власть карать: неспешно и уверенно.

— Прямо посланцы Дна, если бы им было откуда взяться! — пробормотал Фома.

— А почему бы и нет? — сказал Доктор.

— А, значит бой будет честный, со всякими подлыми фокусами и ловушками, да? Учти, я ничего не помню!

— Жить захочешь, вспомнишь! — подбодрил его Доктор.

Не слезая с коней, они ссадили мэтра и мальчишку прямо на обочину, выбирать место не приходилось, время дорого. Всадники действительно не стали ждать, пока сайтеры приготовятся к нападению, стремительно, с копьями наперевес, они уже мчались на них. Фома только хотел попросить, чтобы его не заковывало во все эти жестянки, как почувствовал себя уже внутри железной коробки, а потом страшный удар в грудь… Ангел-хранитель не забыл его и в этот раз.

Всадники разделились внезапно, и он едва успел в самый последний момент слегка отвести удар щитом и только поэтому не слетел с коня с дырой в груди. Его конь заржал и рванул вперед, стараясь оторваться от преследователя, пока Фома, ничего не соображая, собирал поводья. «Умница! Вот умница!» — подумал он, понемногу приходя в себя и поворачивая коня навстречу черному рыцарю.

Копье теперь он успел поднять, и они сшиблись на полном скаку, не причинив особого вреда друг другу. Правда, в голове у Фомы от повторного сотрясения звенеть стало сильнее. Еще одна сшибка, еще яростнее. Противник попытался обмануть его ложным замахом, но все это изучалось в боевых искусствах Школы, и Фома опередил бы его, если бы не первый удар, это была бы последняя сшибка рыцаря, но… — копья у них затрещали одновременно и лопнули, оставив их только при мечах.

На земле черный рыцарь нападал уже не так самоуверенно и безрассудно. Он проверил обычные уязвимые места, попробовал зайти справа под смятое от удара сочленение панциря и ударить с разворотом — не вышло; нанес несколько коварных рубящих ударов, закончившихся неожиданным скользящим в низ живота — безрезультатно. Зато Фома успел за это время окончательно прийти в себя.

— Маэстро! — сказал он. — Ваш скальп!

И, сделав ложный выпад, снес хвостатый плюмаж шлема рыцаря.

— Теперь побриться? — спросил он.

Тот, кажется, понял, что бритье будет последним, и резво отступил на несколько шагов, прижав ко лбу рукоятку меча, а лезвие опустив вдоль тела. Фома, не поняв, упустил благоприятный момент. Темный искрящийся зигзаг прочертил панцирь рыцаря, и он скорее почувствовал, чем увидел, как ему наносится удар сверху. Если бы не шлем, его ничто бы уже не спасло, даже падение, которым он попытался уйти от удара, и наспех подставленный меч.

Несколько раз перевернувшись, он откатился как можно дальше от места нападения и вскочил, дико озираясь. Искореженный шлем он отбросил — только мешал! — лицо заливала кровь от царапины на лбу. Рыцаря нигде не было. Да его и не могло быть!.. Он перешел на другой уровень и теперь готовил новую атаку, но Фома его не видел! Он взмахнул несколько раз мечом по воздуху — бесполезно!..

— Справа! — крикнул Доктор, который в отличие от азартного Фомы не позволял второму рыцарю перейти на боевой астрал и дожимал в рукопашной схватке.

Фома сделал стремительный выпад вправо вверх, и вовремя: его меч встретил страшный удар меча противника. «Да что же, он так и будет меня пасти, как бог овцу?!» — возмутился он. И в тот же момент увидел противника. Светящийся силуэт снова делал заход с правой стороны. Фома опередил рыцаря, который не ожидал такого поворота событий. Теперь черно-лиловый воспринимался серым расплывчатым пятном с тусклыми зигзагами вспышек по краям.

Несколько изнурительных пробегов по кругу с уровня на уровень и противник не выдержал стремительности и неожиданности выпадов Фомы, тот действовал как всегда по наитию, что не всем нравилось в Ассоциации, но зато иногда, как сейчас, экономило силы и время. Последний круг — Фома загнал рыцаря в энергетический тупик — все!.. Его меч вошел в Печь Хара противника. Он с наслаждением принял на себя мощный поток энергии освобождающейся плоти.

— Хрупп! — успел только невнятно всхлипнуть под мечом умирающий. — Тебе…

— Да, да, больной, потерпите, я знаю, мне конец! — шепнул Фома. — Все вы об этом говорите!..

Его вдруг стремительно, словно взрывом, отбросило в сторону…

— Ты где, Фома?..

Очнулся он на земле. Над ним склонился Доктор, тормоша за плечо.

— Что? — спросил Фома, приподнимаясь на локте.

Во всем теле была страшная слабость, во рту сушь.

— Ты весь в крови, — сказал Доктор. — Как ты?

— Это временное, девичье, — пробормотал Фома, вспоминая пропущенный удар.

— Для Фомы Забывчивого ты довольно быстро с ним разделался!

— Дай, что ли, воды, коли так, — попросил Фома.

Когда он снова очнулся, Доктор возился со стариком. В связи с нападением получился большой вынужденный привал. До этого они проезжали мимо нескольких деревень, но не стали там останавливаться, а лишь купили провизию. Мальчишка к этому времени уже пришел в себя и не сводил восхищенных глаз с Доктора и Фомы, с огромной готовностью выполняя их поручения. Он видел только часть схватки — видимую, и в сознании мальчика она трансформировалась в обычный рыцарский поединок. Впрочем, восторженному мальчишке и этого было достаточно, глаза его горели. Фома и Доктор были для него теперь настоящими героями, ведь черные рыцари казались гораздо более внушительными перед схваткой.

Правда, сразу после схватки, его пронесло от полноты переживаний и он громко опорожнился, сев напряженным и отсутствующим лицом к Фоме, для того, чтобы ему сопереживали, наверное. Трубные рулады тайных уст его вплели достойное соло в общий птичий гомон леса. После этого он охотно рассказал о том, что случилось с ним и со стариком с момента, как господа рыцари, иначе он их теперь не называл, оставили мэтра возле трактира.

Из его по-детски несвязного, сбивчивого рассказа они узнали, что по дороге в город старика и мальчика поймали люди Джофраила. Узнав, что мэтр — ловец кругов, они не стали его убивать, а взяли с собой, как большую удачу. Прихватили и мальчишку, хотя мэтр сказал, что знать его не знает, причем он был совершенно искренен: старик страдал склерозом и прежнего мальчишку он уже забыл, тем более в такой ситуации.

Всю дорогу до трактира мальчик и старик бежали за лошадьми, слава Кругам, они не успели отойти от него слишком далеко, но все равно мэтр был полуживой, когда они добрались до места. Несмотря на это, его привязали к столбу в полуобморочном состоянии, так же как и мальчишку, Джофраил был садистом. Из разговора разбойников он понял, что у них в трактире назначена встреча с кем-то, кого они называли Хруппом.

— Выходит, нам еще повезло, Док, — сказал Фома. — В трактире большая встреча намечалась!..

Доктор, не отвечая, колдовал со снадобьями, эссенции которых всегда были с ним.

— Кстати, это имя я уже где-то слышал… Хрупп… — Фома попытался вспомнить. — Нет! Похоже, старик меня заразил, ничего не помню!.. Яма какая-то! — восхитился он. — Док, я теперь жениться сколько угодно могу!.. И деньги — в долг!

— Ну у меня-то ты денег не получишь! — заверил его Доктор, вливая что-то мэтру в рот. — А жениться, чего ж, если память позволяет!

— Вспомнил! Это имя сказал перед смертью кто-то из них!..

Фома указал на черных рыцарей, лежащих на обочине грудой лат. Доктор с мальчишкой их перетащили, пока он был в беспамятстве.

— Да?.. Значит история, которая приключилась с нами, не совсем простая, — сказал Доктор. — За всем этим стоит один человек. А если он посылает таких орлов, что же он сам из себя представляет, как ты думаешь?

— Ну, по жанру, я должен сказать — полное дерьмо! Так и скажу.

— Вот именно, полное, — ответил Доктор, и снова занялся мэтром.

— Ну а ты, герой, чего со стариком опять связался? — спросил Фома у мальчишки. — Видишь же, одни неприятности от него!

— А с кем мне было до города добираться? Одному стра-ашно!

— А с дедушкой, который тебя чуть не утопил, не страшно? — удивился Фома. — Тебя как зовут-то, непотопленец?

— Сейчас все Однухой зовут.

— Однухой? У тебя что, одно ухо?.. — Фома взъерошил ему волосы, ища ухо.

— Да не! — впервые улыбнулся тот, уворачиваясь от руки. — Один я просто, сирота.

— А, ну да! — вспомнил Фома, что рассказывал ему мэтр: похоже все сироты здесь были при деле, прекрасная страна! — А как же ты к деду попал?

— А как мать с отцом в одночасье померли, так я к тетке с дядькой перебрался. А тут и дядька тем же заболел, ну и тетка меня стала выживать из дому, кормить-то нечем, да еще, говорит, заразный!.. А какой я заразный? Я — не-ет!.. Раньше дядя Фэй такие игрушки делал, что они и горя не знали. А как заболел, так все пошло кувырком, так же, как у меня дома…

Мальчишка даже не вздохнул, говоря о своих родителях, привык, да и других забот хватало — кусок хлеба, крыша на ночь…

— Правда, дядя Фэй не умер как мои, но тетка говорит, что уж лучше бы он помер, чем так — бревно бревном, еще и кормить надо. Злая она и не бьет, а как посмотрит, словно иглой прошьет! Не то что дядя, он меня игрушки учил делать. Он тетке сразу сказал, давай сразу продавай игрушки, а тетка: потом, потом, больше выручка! Ну и… зато потом сразу побежала, а толку?.. Сейчас никто игрушек не берет, мор да голод, не до игрушек!

— Погоди, я не понял, дядя-то твой жив еще?

— Та! — махнул рукой Однуха. — А толку-то! Даже если жив, тетка голодом уморит. Мне самой, говорит, здоровой, жрать нечего.

— А как болезнь называется, мальчик? — спросил Доктор.

Но Однуха не знал названия болезни, потому что названия у нее не было, болезнь появилась совсем недавно. Из его рассказа можно было понять, что она приняла уже характер эпидемии. Без тени горечи и смущения, как о чужих, мальчишка рассказал Доктору, в чем проявлялась эта болезнь, как умирали его родители и что сейчас происходит с дядей Фэем. Основные признаки ее мальчик, сам того не зная, выразил в одной фразе, когда Доктор спросил его, что происходит с людьми.

— А никто не знает! Человек просто ложится и высыхает, и все!

Доктор заинтересовался всерьез.

— А можно посмотреть твоего дядю?

— А вам зачем? — насторожился Однуха.

— Ну началось! — пробормотал Фома. — Сейчас всех вылечим! Ты про замок не забыл, Гиппократ?

Но Доктор сделал знак, что это важно.

— Может быть, я смогу помочь твоему дяде, — сказал он.

— Правда? — воскликнул Однуха. — Вот будет здорово! Я игрушки буду делать с ним!.. — Потом спохватился. — А вы не врете? А то многие пытались вылечить, а только деньги на ветер. Ему только хуже и хуже…

— А я без денег попробую. Хуже-то от просмотра не будет, правда?.. Договорились?

— Договорились! — обрадовался парнишка.

— Доктор! — сказал Фома. — А почему бы тебе не собрать всех больных и увечных в одну кучу и одним махом ка-ак вылечить!. И время сэкономим! А? Мне это что-то напоминает: пять хлебов, восстание гробов, массовое исцеление… Ты Деяния у главпочтамта не читал?.. Похоже, ты только ищешь предлог, чтобы не заниматься моим замком!

Перспектива заняться злополучным замком все время отодвигалась, и Фому это уже бесило. А то что причины для этого были достаточно веские, раздражало еще больше.

— Фома, это серьезнее, чем ты думаешь. Кажется, это не просто болезнь…

— Да, я помню, как сказали одному умирающему: у вас не просто болезнь, а страшная!.. Приблизительно в радиусе километра всем стало легче, кроме него, естественно…

Но противопоставить Доктору что-нибудь, помимо этого, он не мог. Приходилось терпеть и развлекаться с мальчишкой. Парень поражал Фому первозданными привычками: сначала своим дикарским опорожнением, теперь постоянным и самозабвенным ковырянием в носу, глубинное бурение какое-то!

— Док! — поделился он, обсудив предварительно носопыроэтику с Однухой. — Оказывается, если в носу не ковыряться, он зарастет, а пальцы удлинятся и станут ломкими, понял? Ты знал это средство против безудержного роста пальцев?.. Интересно, а у кого длинные руки, они где не ковыряются? Боюсь даже догадаться!..

Зато мальчишка, догадавшись, дико захохотал.

— Ну а к мэтру как тебя занесло? — поинтересовался Фома. — Тетка отдала?

— Не-а, я сбежал! Тетка грозила в приютский дом отдать, а там точно бы на работах помер: канавы копать, да лес рубить, — там больше полгода никто не жил…

— Полугода, — задумчиво поправил Фома.

— Ага, не больше!

— Сэр Томас, вы меня просто поражаете порой! — хмыкнул Доктор. — Откуда вы знали?

— Ниоткуда! Нес что попало от страха, что поесть не дадут.

— Пусть тебя и дальше так несет! А то все спрашиваешь, зачем ты здесь?

— Я и еще спрошу! — пообещал Фома. — Потом…

Мальчишка недоуменно переводил взгляд с одного на другого.

— Ну и?.. — обратился к нему Фома и, видя непонимание, пояснил. — Дальше что?

— Че дальше? — моргал глазами мальчишка.

— Деда как нашел, спрашиваю!

— А, деда!.. А он ученика себе искал, а к нему никто не шел, думали он злой.

— А он такой добрый оказался! — догадался Фома. — Чуть что, сразу топит!

— Не, правда! — защищал мэтра Однуха. — Он просто сердится, что старый, руки дрожат и ничего с кругами не получается. А так добрый. И память у него плохая. Он меня уже три раза брал, и все три раза спрашивал, умею ли я плавать, а я ему все время врал, что не умею. Он так радовался, что даже кормил меня перед ловлей…

— Добрый дедушка, накормит — и в реку! Как я люблю уже эту страну! — пел Фома. — Как ты говоришь, Док, легко здесь и весело? Это точно! Теперь мне понятно, почему старик нас то за ангелов огненных принимал, то за проходимцев.

— Это ты говорил. Я другое имел в виду, принцип.

— А это ты ему объясни и скрипачу бельмастому, мол, вы, ребята, сироты, а на самом деле даже не подозреваете, как вы счастливы! В принципе!

— Ну как-то так, — согласился Доктор. — Тебе еще чуть-чуть, и ты будешь все понимать. Память бы тебе еще вернуть.

— Да я и с этим-то ее остатком понял, в какой жо… виальной ситуации оказался! — огрызнулся Фома. — Ну ладно, едем что ли?

Мэтр Иелохим благодаря стараниям Доктора уже мог самостоятельно сидеть, правда взгляд его оставался слегка отсутствующим, словно он не находил ничего интересного вокруг себя.

Фома резко вскочил и сделал несколько разминочных движений, чувствуя от этого давно не испытываемое удовольствие. Схватка словно придала ему сил.

— Мэтр! — закричал он безжалостно как все оптимисты. — Подъем!.. Новые мальчики в глазах!..

Оставшуюся до города дорогу Фома учил Однуху кататься на стрекозах, которых тот раньше до смерти боялся. Мальчишка визжал от восторга и говорил, что расскажет всем ребятам в слободе, что россказни про стрекоз, будто они летающие черти и могут занести в пекло, полная ерунда! Благодаря своему весу, вернее его отсутствию, он взлетал со стрекозами до самых верхушек деревьев. Фому он уже обожал.

Когда позднее, под самый закат, стрекозы исчезли, они развлекались тем, что слушали, как мэтр Иелохим вербовал Однуху к себе в помощники. Первым делом он спросил, умеет ли Однуха плавать.

— У тебя, дед, прогрессирующий склероз! — заметил Фома. — Доктор, скажи!

— Не знаю, что вы имеете в виду, господа, но мальчик — сирота, кто будет о нем заботиться? А я ему дам профессию, уважаемую! Это вам не по трактирам шляться!

— Мэтр, вы же его утопите! — удивился Доктор

— Мальчик, не слушай их! Они проходимцы!

— Э, потише с проходимцами, старик! — сказал Фома. — Они тебя на ноги поставили и спасли между прочим!

— Они у меня круги украли, меня связали и моего помощника утопили, — продолжал ловец кругов, стараясь, чтобы мальчик не услышал Фому.

— Он действительно ни хрена не помнит! — кипел Фома. — Какая избирательность памяти!

— Такой хороший был мальчик, сирота… ты сирота? — спросил старик с надеждой и удовлетворенно кивнул, услышав ответ. — Это хорошо. Сироты… попонятливее будут.

— Сразу ко дну идут, — прокомментировал Фома. — И концы в воду — сирота!

— Да что вы!.. — сбивался дед. — Как вам не стыдно в конце концов? Отдайте мои круги и верните деньги, а потом будем разговаривать!

— Ну ты даешь, дед! — поразился Фома. — Сразу видно, мэтр! И кольца, и деньги!.. У тебя память еще выгоднее моей!

— Мальчик, не слушай их! Со мной не пропадешь, главное, розовые не ловить!

11. Сумеречная

Наконец показался город. Он стал белеть издалека своей центральной крепостью — замком, или дворцом короля, как объяснил мэтр. Крепость стояла на холме и поэтому была видна со всех сторон на несколько километров. Вокруг крепости кругами, как ярусами, сползал торговый город, имеющий еще каменные строения, потом от него разбегались слободки уже сплошь деревянные и стоящие в основном в низине. Несколько больших дорог подходили к городу, белея мельчайшей взбитой пылью грунта, давно не орошаемого дождем. При приближении крепость поражала своими размерами. Она занимала добрую четверть города. Сначала шла высокая каменная стена с несколькими воротами, причем на стене могли спокойно разойтись пять человек в ряд, гордо сообщил мэтр. Сама же крепость, заметно отстоящая от стены, выглядела еще неприступнее.

Это был белый монолит в виде многоугольника, тяготеющего к кругу. Мэтр Иелохим рассказывал, что его строили несколько поколений королей, и задуманный круг с внутренним двором посредине, ристалищем, местом казни и чтения указов, превратился в неправильный многоугольник. Немногочисленные узкие окна напоминали бойницы и были приспособлены скорее для стрельбы по людям, чем для любования красотами закатов и восходов и, собственно, освещения помещения. Весь двор, оказывается, обитал в крепости, не выходя, пил, ел, спал, никаких отлучек, кроме государственной надобности, не разрешалось. Король то ли болел, то ли слегка тронулся, о чем мэтр предусмотрительно не говорил, но по косвенным обстоятельствам его рассказа выходило именно так, и вел себя крайне непредсказуемо: то казня без разбора, то милуя без меры (последнего, впрочем, было гораздо меньше), то молясь, то, «прости господи», устраивая шабаши…

Все это, конечно, мэтр знал понаслышке, отрывочно, только то, что обсуждал народ на базарной площади, так как сведения из крепости доходили скудные и противоречивые, поэтому Доктор относился к этим сведениям соответственно, а Фома вообще не слушал. Заинтересовала их только болезнь короля Иезибальда Четвертого.

— Что это у вас, вся страна болеет вместе с королем? — удивился Фома. — Решили всем государством сесть на больничный?

— И не говорите! — неожиданно поддержал мэтр. — Мор, как волна, туда-сюда, туда-сюда! А тут еще война эта распроклятая началась, потом голод… Не вовремя он, ох не вовремя! Плохие времена!..

Тетку Однуха явно недооценивал. Увидев племянника в сопровождении трех всадников, да еще и на коне, она расплылась в сладчайшей улыбке.

— Донюшка, кровинушка моя, ты где пропадал? Я уж все глаза просмотрела, глядючи на дорогу! — пела она. — Все уши прожужжала соседям: где мой ненаглядный? Где мой единственный?..

Одновременно она пыталась поцеловать Однуху. Безуспешно впрочем, так как тот с коня пока не слезал. Сразу оказались распахнутыми все двери высоким господам, их превосходительствам, как немедленно стала их называть тетка мальчишки, и все столы накрыты, а все стулья были к ним придвинуты.

— Вы уж извиняйте, только молоко да хлеб, живем плохо! Ой плохо!.. Сироты мы с ним!..

Она пыталась оторвать Однуху от Фомы, но тот не дался.

— Ну что ты, Доня, кто тебя напугал?.. Такой пугливый, ужас! — объяснила она гостям, потом сделала испуганное лицо. — Натворил что?

Вообще ее мелкое лицо менялось ежесекундно, но, по всей видимости, крайне редко выражало того, что его хозяйка думала на самом деле. Редкие пучки волос, собранные в три луковки, близко и глубоко посаженные маленькие и злые глаза, острый красный нос — змея подколодная.

Фома едва сдерживал свою неприязнь и поэтому благоразумно молчал.

— Они дядю приехали посмотреть, — угрюмо буркнул Однуха.

— А чего его смотреть? — всполошилась вдруг тетка. — Сколько уже смотрело, все деньги просадила, как прорва какая-то! Хоть бы толк!

Говоря все это, тетка словно просвечивала Фому с Доктором: кто такие, одеты странно, повадки — тоже, молчат, — и хотя льстиво продолжала называть их высокими и почтенными господами, относилась явно подозрительно. На мэтра она почти не обратила внимания, за его пролетарский вид и шляпу клошара.

— Они без денег, — сказал Однуха.

— Как это без денег? — удивилась тетка, снова наводя свои белесые глазки на приезжих. — Так не бывает!

— Бывает! — нагло уверил ее Фома, не выдержав. — Ну, где ваш больной, показывайте! Доктор уже здесь.

— А? что?.. Да как это?.. — растерянно заметалась хозяйка. — А вот молочко попейте!

Мэтр, до этого сидевший расслабленно и как будто бы опять не в себе, на молоко живо откликнулся и налил себе полную кружку, да еще и хлеба отломил кусман.

— Дамочка! — удивился Фома уже не на шутку. — Вы молочко-то мужу оставьте! А нам дайте взглянуть на больного, случай уж больно интересный!

— А увезли! Ой, увезли родимого! — неожиданно заполошно запричитала тетка.

— Кто?.. Куда?..

Но тетка Однухи будто не слышала никого.

— Свет мой ясный, где ты теперь, увижу ли я тебя?.. — ломала она руки.

— Кто больной, Доктор, я не понимаю?

— Денег предлагали, да я не взяла, грех ведь какой! Ой-ё-ёй!..

Тут она увидела, уплетающего за обе щеки молоко и хлеб, мэтра, и будто невзначай, смахнула все убранство со стола в печь, да так ловко, что у мэтра в руках ничего не осталось, даже крошки. Даже скатерть куда-то делась, как пример большого искусства хозяйствования при незваных гостях и прочих оборванцах.

— Разве можно за больного деньги брать? — продолжала она причитать при этом.

— Верю! Убедительно! — шептал Фома Доктору. — Деньги точно взяла, стерва!.. Только вот что она несет с такой правдой? Никак не пойму!

— То, что нас опередили, — пробормотал Доктор.

— Мадам, кто и куда увез вашего мужа? — обратился он к тетке.

— Увезли!.. Ой, увезли!.. Монахи!.. — заламывала руки хозяйка.

Но на вопрос: куда? — убедительно билась головой обо все предметы, пока Доктор не догадался выложить один золотой.

— Док, ну теперь ты заболел! — сказал Фома.

— Я хочу помочь мальчику! И потом… — Он нагнулся к Фоме. — Я тебе говорю, с этими болезнями не все так просто.

— Тетя Фая! — оскорбился Однуха.

— А откуда я знаю, кто это такие? — неожиданно протрезвела женщина. — И почему это они интересуются твоим дядей? А?. Может, тати какие? И вообще не лезь не в свое дело!

— Но золотой-то меняет дело? — вкрадчиво спросил Фома. — Тать-то давно бы вас задушил, уж поверьте мне! И не только тать!

— Два золотых меняют дело! — отрезала тетя Фая, пропуская последнее замечание мимо ушей.

— Но за два-то я обязательно вернусь, если адресочек неправильный. Я бы вам и гроша ломанного не дал, да Доктор вот немного блаженный, все помочь кому-то хочет.

— Мы люди маленькие, нас обидеть легко! А не хочете, не надо!..

Тетка жизнь понимала туго и чувствовала, что без двух золотых она не останется. Получив их, она словно забыла о своих подозрениях и снова стала радушной хозяйкой.

— Может, меня посмотрите? — предложила она щедро: чего, мол, порожняком-то?..

Нет, шара и халява, это вовсе не национальное явление — социальное, подумал Фома.

Дядя Фэй был увезен монахами Ордена Голубых Кругов в их главный монастырь, где находился дом призрения, как было сказано тетке, для излечения. Монастырь находился далеко, в трех днях пути на восток, на берегу моря. Почему из сотен больных в городе взяли именно Фэя было для всех загадкой. Тем более что он, по словам его жены, последние дни не приходил в сознание и только бредил, пугая заходящих соседей.

— А о чем он бредил? — спросил Доктор.

— Что-то о голубых кругах, — неохотно вспоминала та, — они, мол, во всем виноваты.

— У меня сильное впечатление, что ее муж симулирует болезнь, чтобы сбежать от нее, хоть к пустоглазой, хоть к монахам этим!.. Как думаешь, такое возможно? — спросил Фома, когда они вышли на свежий воздух из спертой атмосферы дома мадам Фаи.

— Нет, таких никакая лихоманка не возьмет! — продолжал бормотать он по дороге. — Такие сами проклятие на всю жизнь. Так что, Однуха, правильно ты дернул от нее. Лучше с мэтром топиться через день, чем эта змея. Мне даже молока не захотелось!

— Да ты когда-нибудь пил его, как попробовал алкоголь? — удивился Доктор.

— Все равно!.. Молоко на ночь — здоровый сон!..

Они отправили Однуху к мэтру, твердо наказав ему больше мальчика не топить и вообще избавляться от этой вредной привычки. Сами же поехали на указанный мэтром ближайший постоялый двор. В наступивших густых сумерках столица уже показалась им не такой большой, но зато удивительно грязной. Только Белый город, так называли здесь резиденцию короля, высился чистым призраком, но от его стен тенями, местами зловещими, расходились, разбегались мелкие слободы, бывшие деревушки, сады и даже рощи.

Постоялые дворы находились за пределами Торгового города, на окраинах, в местах, где проезжие дороги вливались в столицу. Судя по той, по которой двигались они, места эти были не самые лучшие, скорее наоборот, диковатые и лихие. В надвигающейся темноте путники съехали с пригорка в рощу, за которой на следующем подъеме им был обещан приют. Ни домика, между тем, ни огонька на обочине…

— Темное царство какое-то! — бормотал Фома, осматриваясь. — И мы, как два луча света… от скорой помощи…

Доктор сосредоточенно молчал, думая, как обычно, о чем-то своем. О чем интересно думает этот оборотень?

— Док, ну теперь, когда ты всех спас и поставил клизму всему человечеству, может же мы уже заглянем в зону турбулентности?

— А Фэй? Ты же сам обещал мальчишке!

— Доктор, просто поражаюсь вам! Особенно вашему сердцу! Сейчас всех спасем!.. А обо мне ты помнишь? То, что я могу внезапно накрыться крышкой того унитаза вечности, о котором ты как-то говорил в приливе!.. Давай нейтрализуем замок и спокойно займемся Фэем, если уж тебе так не терпится!

— Задачки надо решать в порядке поступления, — сказал Доктор.

— Так моя поступила уже как полгода, если верить тебе!

— Но зачем-то нас выбросило сюда, значит твоя задача связана с задачей здесь каким-то образом.

— Черт возьми, мы опять приходим к этому дикому постулату, что происходит, что должно происходить, да? Все к лучшему в этом лучшем из миров, так? Ну, полечи меня!

— Да, все именно так.

— Ты заставляешь меня нервничать…

Сказав это, Фома неожиданно успокоился.

— Я может сейчас наслаждаюсь последним мгновением перед внезапным отплытием, черт знает куда, черт знает на чем?! А я с тобой бодаюсь по приоритетам, забавно!..

Атака была внезапной. Лишь за мгновение они почувствовали наличие невероятно агрессивной силы, но успели только соскочить с лошадей. Это облегчило их участь, но сильно разнообразило ощущения. Несмотря на то что они лежали, их протащило по земле с силой тягача, потом все-таки приподняло и швырнуло о стоящие у дороги деревья, где они застряли в кустарнике. Все это не заняло и минуты.

Дикий смерч пронес мимо них, в пыли и мусоре, визжащих лошадей и стих так же внезапно, как появился. Потом Фома даже не мог вспомнить последовательности событий, его оглушило ударом о ствол дерева. Едва они выбрались из кустарника, как его и рядом стоящие деревья сожгли молнии. Они с Доктором были на дороге как на ладони, но сразу не могли понять, откуда идет атака. Собственно, определиться не мог Доктор, потому что Фома большую часть времени проводил на четвереньках, переползая от укрытия к укрытию. Если бы они могли перейти на другой уровень реальности, как в схватке с черными рыцарями, противник был бы легко обнаружен, но Фома потерял всякую ориентацию даже на этом пустынном тракте.

В минуты просветления он стоял на четвереньках и спрашивал, что это было или сообщал, что его сейчас вырвет, или действительно «рвал». Доктор только успевал его перекатывать на новые безопасные места, где Фома извергался, создавая шумовую и световую завесу. Ситуация была пиковой: либо Доктор переходит на другой уровень, либо сгорает вместе с Фомой в придорожном кустарнике.

Очередной разрыв, прямо между ними, казалось, решил эту задачу: Фому отбросило на несколько метров и снова ударило о ствол векового дерева. «Ну, все, конец»! — подумал Доктор, подбегая к тому, что валялось на корневищах огромного дерева. Каково же было его удивление, когда он увидел ясные глаза напарника и указующий перст. Обернувшись, Доктор увидел светлячки перемещений на одном из холмов.

— Попался голубчик! — обрадовался он, и шепнул уже Фоме:

— Ты поразительно везучий! Можно раз, можно два, но чтобы постоянно…

После этого он вскочил на ноги, выставил вперед руки и в сторону холма с тихим шипением полетели мерцающие черные шары. Вскоре Фома уже стоял рядом с ним.

— Давай! — крикнул Доктор.

Фома почти не удивился, что у него получается то же самое. В четыре руки они поливали вершину холма молниями и шарами.

— Тактика выжженной земли! — кричал Фома.

В ответ, на них в ширину всей дороги пошел стремительный огненный шквал. Он клубился и завывал, закручиваясь, словно огромные катящиеся горящие бочки.

— Нет, я ошибся, вот тактика выжженной земли!.. И что?

— Меняем уровень! — крикнул Доктор, поскольку рев огня поглощал все звуки. — Постарайся при прохождении огня подойти как можно ближе к холму, он этого не ждет!

Теперь, при смене уровня, огненная лава представлялась медленно плывущим масляным потоком светящейся жидкости, через который надо было пройти, чтобы достичь холма. Фома сбавил скорость, но Доктор подтолкнул: смелее!.. Лавина стремительно приближалась.

— А если мы тут останемся двумя молодыми окороками? — подумал Фома в приближающемся гуле.

— Не дергайся! — услышал он в ответ. — Пропусти через себя, будь нейтрален!

И Доктор исчез в огненной лаве.

— А-амммаааа-ать! — заорал Фома, чтобы сбить ужас, который его накрывал при виде гудящего вала, и нырнул в огонь, закрыв глаза.

У-ух!! ударило ему по ушам, развернуло, крутануло, и он очутился снова на дороге, по другую сторону огненной стены. Рядом стоял Доктор, милый Доктор — Фома чуть не полез обниматься.

— Смотри-ии! — закричал Доктор.

Перед ними снова вставал ревущий огненный поток, им пришлось несколько раз проходить сквозь него, а потом сразу через селевой поток, хотя, казалось бы, откуда ему здесь взяться. Они едва переводили дыхание, когда Фома увидел прямо перед собой поток шипящей грязи, несущий бревна, кусты и даже камни.

— Оставайся на прежнем уровне! Постарайся пройти еще дальше! — услышал он в реве голос Доктора, и прыгнул, уже не закрывая глаз.

Вместо удара он почувствовал невесомость. Освоившись, он увидел боковым зрением Доктора, который как в замедленной съемке делал сальто, переворачиваясь вперед. Фома понял, что с ним происходит то же самое без каких-либо усилий с его стороны. Звуков никаких не было. Он попытался прокричать Доктору, но сам не услышал себя, и вспомнил, что надо просто думать.

— Правильно… приготовься! Сейчас будем выходить из потока, — услышал он голос прямо у себя в голове.

И сразу же ватное пространство с серыми и размытыми красками кончилось, и на Фому вместе с землей обрушились звуки и краски обычного мира. Он оказался все-таки не готов к выходу и рухнул навзничь. Удар был так силен, что он задохнулся.

— Вставай, некогда! — резко бросил Доктор, подавая ему руку.

Они оказались уже близко к вершине холма. Фома увидел фосфоресцирующее сияние на холме и фигуру внутри этого сияния.

— Вот он! — выкрикнули они хором, и выпустили несколько зарядов по вершине, но темно-синяя фигура, мерцающе вспыхнув на прощание облаком красных огней, исчезла.

— Ушел, — сказал Доктор.

— Что будем делать?

— Искать лошадей! И только не спрашивай меня, кто это и почему, нет у меня объяснений! Пока!..

Пока искали лошадей, рассуждали, кто бы это мог быть. Ясно, что нападавший был не местный, это была захудалая провинция Ассоциации и такой мощи просто неоткуда взяться, но и для варяга он был невероятно могуч. Одной, даже очень продвинутой сущности такой «симфонический концерт» не по силам, отдельно огонь, воду, ураган, разряды — да, но все вместе это слишком расточительно, такое можно себе позволить только «сидя» на постоянном и очень мощном источнике энергии.

Выходило, что «синий», как они решили называть неизвестного (если он, конечно, был один), очень хорошо знаком с ресурсами этих мест, и не только знаком, но и имел к ним свободный доступ и профессионально этим пользовался. А вот это уже пахло нарушением всех принципов Ассоциации. Значит, это было проявление Дна? Неужели Томбр зашел так далеко? Это, ко всему прочему, означало, что дела Ассоциации, мягко сказать, неважные, если она позволяет подобные фокусы на своей территории со своими же ресурсами.

Они шли вдоль русла селевого потока вниз, откуда, собственно, пришли, сквозь бурелом деревьев и камней уже четверть часа, но лошадей не было видно. Только сейчас они видели насколько идеально было выбрано место для подобного нападения — глушь, темень и открытая лощина средь холмов. «Синий» был неплохой стратег, он все рассчитал, но оставалось совершенно непонятным, как он их выследил? Неужели все их сегодняшние встречи — черные рыцари, Шули, разбойники — были подсадками, чем-то вроде приманок для них, прикормка на карасей. Здесь они могли пока только гадать…

— Док, а как нам удалось продвинуться в пространстве во время перехода? — спросил Фома, когда варианты относительно «синего» были исчерпаны.

— Я использовал понятийное представление…

И на опрометчивый вопрос Фомы, что это такое, выкатил многоумную телегу о универсуме, о процессах и агрегатных состояниях, о нейтральной составляющей, используемой для перемещения. Фома давно перестал слушать, пробираясь буреломом, а Доктор все говорил о n-мерных пространствах, в которых ячейка молекул, сот атомов или пучок квантов являются идеальным транспортером между уровнями реальности.

— Док, — не выдержал Фома, — ты бы сразу сказал, что объяснять по-человечески не хочешь, а то — соты атомов, пучки транспортеров. Знаешь, как у нас говорят: если объяснение длинное, значит ты сам ничего не понял.

Он остановился осмотреться, куда они попали.

— Смотри, что натворил!..

В ярком свете вдруг появившейся луны было видно «творение» «синего». Повсюду валялись обломки деревьев, булыжники, стояли огромные матовые зеркала грязи, словно только что здесь прошел ураган с дождем и грязью, сильный ураган с сильным дождем и морем грязи.

— Для таких фокусов у него должны быть неограниченные ресурсы, — задумчиво повторил Доктор.

Коней они нашли с другой стороны холма, те спокойно паслись на опушке, словно ничего не произошло. После этого луна снова пропала, как «синий, сделавший свое дело.

— Тебе надо с ними путешествовать, — брюзжал Фома. — Вот уж кого ничем не удивишь и не расстроишь.

Он устал, кружилась голова и его тошнило от сотрясений, настроение было соответствующим: оказаться черт знает где, черт знает зачем, черт знает с какими перспективами! Словом, дорога к ночлежке, даже верхом, совсем не казалась ему шоссе Энтузиастов

Постоялый двор оказался уже заперт, и им пришлось долго стучать в ворота под лай дворовых псов, прежде чем их впустили. Заспанный хозяин заведения, укутанный в подобие клетчатого пледа от ночной сырости, с допотопным фонарем, долго возился с запором, вяло и бессильно ругаясь со сна. Потом цыкнул на собак, а заодно и на весь мир, потому что стало тихо, как в гробу, даже ветер перестал.

— Только спать! — довольно бесцеремонно ответил Фома на вопрос хозяина, чего они желают, чем обидел его окончательно.

— Стоило вставать! — бормотал он, сразу задув фонарь и шаркая опорками по глиняному насту двора в полной темноте.

— А перекусить? — удивился Доктор, поднимаясь за Фомой на второй этаж, где располагались комнаты для ночлега, в том числе и их, единственная оставшаяся свободной.

Поведение Фомы его забавляло и настораживало одновременно.

— Ты что, худеешь? — поинтересовался он.

— Я охудеваю!.. Причем, начиная с мозгов!.. — Фома резко повернулся к Доктору. Шутки уже не прокатывали, он был разбит и зол, и едва сдерживал раздражение:

— Слушай, Док, творится какая-то фигня! Я с тобой провел всего один день, а уже покалечен, порезан, выброшен в окно и чуть не сожжен! Так что отвали!..

Миновав лестницу, они оказались в коридоре со множеством дверей. Фома немного остыл и продолжал уже не так горячо, но все еще раздраженно:

— Дай мне отдохнуть и поразмыслить над всем этим, если у нас будет для этого время, конечно. Потому что, судя по развитию событий — с тобой!!! — за нас кто-то плотно взялся, вставляя в одну дурацкую ситуацию за другой. Слишком плотно. Кому нужны два странствующих сайтера? Все это очень странно, адье!..

Закончив эту пламенную речь, Фома захлопнул дверь комнаты перед носом Доктора.

— Э, ты забыл, что свободная комната только одна! — напомнил он, открывая дверь.

— Жаль! — ответил Фома.

— Но я действительно не знаю, кто на нас напал в последний раз! — сказал Доктор.

Фома, собиравшийся было упасть без чувств на одну из двух кроватей, внимательно посмотрел на Доктора.

— Да? — как будто удивился он, потом протянул в раздумье:

— Очень хо-ро-шо! Искренно желаю тебе спокойной ночи, потому что от этого зависит спокойствие моей!..

И бросился в изнеможении на кровать, успев скинуть с себя только куртку и сапоги и наплевав на всякую защиту, над которой долго и скрупулезно мудрил Доктор.

— Мама моя, как хорошо-то, как дома! — пробормотал он, проваливаясь в стремительно закручивающуюся воронку сна.

12. Доктор полтергейст

Проснулся он рядом с Ириной, свежий, как ветерок по утру, и опять голодный. Что со мной происходит, я все время хочу есть, удивился он, но тут же забыл об этом. Ирина не спала. Она сидела среди взбитых подушек и во все глаза смотрела на него. Вид у нее был такой, как будто она всю ночь держала осаду.

— Ты откуда? Когда пришел? Я не слышала!..

Похоже, она была на грани истерики. Только спокойно, не ври, сказал себе Фома.

— Да я и сам не знаю. Кажется, вот только заснул! — чистосердечно признался он.

Все-таки приятно говорить то, что есть, правду-матку, например, как бы горька она ни была, подумал он светло и поклялся отныне говорить только правду… по возможности. А про всех Доков и мэтров забыть вместе с их дырами и кругами!

Ирина неожиданно всхлипнула и чуть не с криком обняла его.

— Я тебя ждала, ждала! — жалобно сказала она, спрятавшись где-то на шее.

Потом, будто что-то вспомнив, оторвалась от него и посмотрела в лицо, в упор.

— Тут было так стра-ашно! — поделилась она, и ее словно прорвало. — Я только уснула или стала засыпать… какие-то голоса прямо вот над ухом! А понять не могу, словно бубен глухой: бу-бу-бу!.. А потом вдруг крики, треск, будто дверь выламывают в квартиру. Я выскочила в коридор, думаю, может ты — никого! А кругом уже просто грохот, погром какой-то! И все вокруг меня. Я подумала, с ума схожу!..

Ирина сделала небольшую паузу, чтобы перевести дыхание. Было видно, что даже рассказывать об этом ей страшновато.

— Встала, свет везде зажгла, не знаю, что и думать, вот-вот закричу… Чего смеешься?! Правда!.. А вокруг меня все равно как будто кто-то носится, кричит! Потом звон стекла, как будто окно выбили, потом еще!.. Я к окну уже боюсь подходить, страшно!.. Ну все, думаю. Ну что ты улыбаешься?.. Знаешь, как!.. А потом тишина… такая жуть! Я думала умру, но ни за что не усну!

Ирина недоуменно посмотрела на него.

— Да я и не спала, — растерянно проговорила она. — Ты как здесь очутился?

— Живу я здесь! — рассмеялся Фома. — Снилось тебе, милая!

— Не снилось! — она ударила его кулачком по груди. — Я не спала! Да и не уснуть здесь было! Может, у тебя тут полтергейст?

— А что запросто! — сказал Фома щедро, делая широкий распахивающий жест. — Даже не пол, а целый, можно сказать, тыр гейст!

— Перестань, я серьезно!

— Серьезные девушки, — доверительно сообщил Фома, придвигаясь к ней, — это большая удача в жизни всяких юнош!

Руки его плели кружева.

— Отстань!.. — отбивалась от него Ирина подушками. — Отстань от меня, я сказала!.. Змей…

Утро расцвело для Фомы новой краской, словно он что-то понял о женщинах, побывав вдали от них, на острие ножа. Хлопотное путешествие отрадно заканчивалось в широко распахнутых глазах Ирины…

— И все-таки, что это было? — спросила Ирина через некоторое (очень короткое!) время, словно ничего не произошло.

Фома расхохотался: ничего он не узнал о женщинах! Что можно о них узнать вдали от них?

— Считай, что ничего не было! Я как честный человек могу подтвердить: ничего не было, минутная слабость, общая…

— Я про квартиру твою сумасшедшую!

— И я про нее, — ухмыльнулся Фома. — Ничего не было, тебе показалось.

— Да, конечно! — не согласилась Ирина. — Что я сумасшедшая, по-твоему?..

И добавила не очень уверенно:

— Как-то странно все это.

— Есть многое на свете, друг Ирина, что и не снилось нашим мудрецам. Зато приснилось тебе, неспящая красавица!..

— Пойдем где-нибудь позавтракаем! — мечтательно предложил он, когда солнце заглянуло в просвет между шторами и причудливо изменило комнату, словно рампа. — Чего-нибудь шипящего, шкварчащего!

— В шесть утра?

— Шесть утра? — удивился Фома. — Ничего не понимаю! Следующего дня?

— Какого следующего дня? — не поняла Ирина. — Конечно, следующего, какого еще?

— Ну да! — поспешно согласился Фома. — День с Доком, за три.

— Что ты там бормочешь?

— Ну, так мы идем завтракать? У меня в холодильнике ни хвоста!

— Куда мы сейчас пойдем? Ты меня удивляешь!

— На вокзал! Вокзал же рядом!.. Кстати, говорят нельзя зачинать детей ближе четырех километров от железнодорожных путей.

— А мы и не будем, — успокоила его Ирина, — тем более, что в Москве и места такого не найти. Мы, вроде, завтракать собрались?.. Или у тебя и там твой тыргейст запланирован?

— Не, только завтрак!.. — Фома блаженно зажмурился. — Тишина, тонкие гудки маневрового, ласковый голос информаторши!..

— Грязь, бомжи и сквозняки, — продолжила Ирина.

— Не надо видеть только плохое, там и проститутки есть!

— А!.. Теперь понятно твое четырехкилометровое опасение.

— И вовсе оно у меня не четырехкилометровое.

— Слушай, если ты таким образом хочешь выдворить меня из дома, то собирайся и пошли! — решительно сказала Ирина, вставая с софы. — Я с тобой тоже проголодалась!

— Никто тебя не выдворяет, я просто есть хочу!

На площади между вокзалов к ним сразу привязалась торговка водкой.

— Водочка, водочка, ребята! Недорогая водочка, — бормотала она, увязываясь за ними.

Фома ее узнал: внештатный федеральный агент трех вокзалов.

— Бабуля? — удивился Фома. — У тебя выходные бывают? Шесть утра! Какая водочка?

— Русская, ребята, русская!..

Фому она не узнала, так как он никакой опасности для ее торговли не представлял. Фома с досадой посмотрел на ее синяк, признак здоровой конкуренции и активного образа жизни; ночь у старушки была как и у него — ого-го!

— Какие ребята, бабуля? — спросил он. — Здесь дама!

— И дамам, и дамам. Недорого. Дамская водочка, ребята! — не отставала торговка.

— И дамская есть?! — поразился Фома.

— Я ж вам дам!

Чувство солидарности за полнокровно проведенную ночь заставило его купить у бабки маленькую по сумасшедшей тройной цене. Все люди братья, объяснил он себе это.

— Ты что, опять?! — возмутилась Ирина, увидев это безобразие. — Начинается! С утра… поздравляю!

— Ты посмотри, какой у нее синяк!.. Я не буду пить! — оправдывался Фома.

— А у меня синяк ты не видишь? Мои синяки тебе не интересны?..

Ирина завелась с пол-оборота.

— Я знаю, тебе все равно, что я мотаюсь за тобой, как собачонка! Так вот, то, что я тебе говорила тогда, правда! Я действительно выхожу замуж! Это, чтоб ты знал!..

Она надулась и замолчала. Фома тяжело вздохнул: Ирина хочет замуж. Но он же не сумасшедший! С ним завтра может случиться такое, чего и в медицинском словаре нет. А объяснить… да она его в дурдом сдаст, совершенно искренне желая помочь. Она и так считает его сумасшедшим, если не хуже. Но на голодный желудок ничего решать не хотелось, тем более, чтобы что-то решали за тебя.

— Я не буду пить, — сказал Фома, пряча бутылку в карман. — Давай дойдем до ресторана, покушаем и спокойно все обсудим.

Чего «обсудим», он, откровенно говоря, не знал, сказал, чтобы отвлечь ее. А вот что покушает, знал!.. Но ресторан еще не работал.

— Тогда «Русское бистро»! — резюмировал Фома.

— А это что такое? — подозрительно спросила Ирина, дитя приличий, паче естества постели: что-то приличное в этот час, по ее мнению, работать не могло.

— О, русское бистро — последнее русское общепитовское изобретение начала девятнадцатого века! Такие пирожки!

— Пирожки-и-и! — скуксилась Ирина. — Ты меня будешь кормить пирожками?

— Тебе понравится! — с жаром сказал Фома. — Кстати, смотри под ноги, один из них где-то здесь валяется!

Ирина выразительно посмотрела на него.

— И мы что, будем их здесь собирать? Это твое последнее русское изобретение?

Фома хохотнул:

— Нет, я тут недавно потерял один!

— Потерял?! — Ирина даже остановилась.

— Ты иногда мне кажешься совершенно ненормальным, честное слово! Я перестаю понимать, когда ты шутишь, а когда говоришь правду.

— Водочка, водочка, девочки, курочка, — догнала их другая тетка и стала выписывать вокруг них круги.

— Водочка, водочка, недорогая…

— Я правда потерял, — оправдывался Фома, увлекая Ирину дальше.

— Ты посмотри, что творится на вокзалах по утрам? Какое оживление торговли!.. Бабуля!.. — повернулся он к надоевшей торговке. — Это не ты, случайно, засадила в глаз моей доброй знакомой?..

Он показал на маячившую невдалеке торговку с синяком.

— Нехорошо, а еще водкой торгуешь! Позоришь свой цех!..

Торговка немного остолбенела, так ее еще никто не оскорблял, и только потом, когда они отошли на безопасное расстояние, вслед им понеслось возмущенное:

— Ты меня еще еться поучи! Сосунок!

Но Фома уже заворачивал за угол и предложением не воспользовался.

— Понимаешь, я не могу отделаться от странного впечатления, что иногда ты говоришь правду, но правду какую-то безумную…

Они были уже в бистро; там Ирине неожиданно понравилось: чистенько, светло, приятный сдобный запах печеного.

— Я же говорил!..

Фома назаказывал всякой всячины: пирожков, кулебяк, расстегаев, ватрушек и разнообразил все это салатами и квасом. Пирожки он начал есть сразу у стойки, даже не рассчитавшись. Ну его на фиг, думал он, сунув Ирине деньги — рассчитывайся!..

Ирина с возрастающим удивлением смотрела на него, впрочем, как и продавщица. Больше в зале никого не было, кроме одинокой мужской фигуры в углу, спиной к ним, но Фома все равно жадно откусывал от пирогов.

— Ты напрасно драматизируешь, — возразил он с набитым ртом. — И не надо отделываться, правильно! Я действительно говорю только правду. Уродился такой. Урод. Ты ешь… Смотри, все как я говорил: тишина, паровозные гудки, ласковые объявления…

— И бомжи! — кивнула Ирина в угол.

— Это ты сама заказала. И с чего ты взяла, что это бомж? Вполне приличный дядечка

— Ага! А то я не вижу! — сказала Ирина, хотя стояла спиной к человеку в углу. — Бахрома, локти блестят, под мышкой прореха…

— И когда ты все это? — удивился Фома. — Ну, хорошо, бомж, но очень приличный. Видишь, утром рано встал, не пьяный, урны проверил, позавтракал, чем они послали… аристократ!

— Не хватает только проституток! — весело и громко заметила Ирина.

— Проституток?.. Сейчас будут! Только не кричи, на тебя уже смотрят.

— Ну и что? — беспечно сказала Ирина. — У нас нет проституции?.. Есть, слава Богу!

— Слава Богу! — согласился Фома. — Но если раньше это было ругательство, то теперь звание, за которое борются.

— Не знаю, кто за него борется, я не борюсь!

— А тебе и не надо! — согласился Фома. — Пусть они за звание тебя борются.

— Что ты имеешь в виду? — сощурилась Ирина. — А?.. Фильтруй базар!

— А что?

— Да ничего!

— Я про душу твою…

— Ешь давай, ешь, продуша!

— Мама моя!..

Фома с непреувеличенным наслаждением впился в следующий пирожок, открыл салат

— Думал уже никогда больше, — пробормотал он, скорее для себя.

— Да! — вдруг вспомнила Ирина. — А что это за тип ждал тебя в подъезде?

Фома чуть пальцы себе не откусил вместе с пирожком.

— Как же это я забыла? — удивилась Ирина самой себе.

Он через силу улыбнулся полным ртом, поднял палец: сейчас, мол, все расскажу, — и стал тщательно пережевывать пирожок. Шестьдесят четыре раза на одной стороне челюсти, шестьдесят четыре на другой, потом еще тридцать два на передних… когда пирожок уже стал жижей, грозящей вылиться изо рта, Ирина обижено отложила вилку.

— Я что-то не то спросила? Не моего ума дело?.. Не хочешь, не говори!

Фома выпучил глаза самым успокаивающим образом: что ты, родная?! — и всем телом продемонстрировал глоток: вот, мол, в чем дело, кушаю рекомендованным, здоровым образом!.. После этого радостно поведал:

— Это мой давнишний приятель!

— Приятель, которому ты ничего не должен и который следит за тобой?

«Только правду, только правду! — лихорадочно соображал Фома. — Мне нельзя врать, у меня плохая память!»

— Ну, я действительно ему немножко должен, — осторожно начал он, еще не зная, какую правду скажет, — по-человечески…

— И он поэтому за тобой следил? — не понимала Ирина.

«Вот ведь!» — восхитился Фома.

— Ну, это я так сказал, сгоряча. Нет, конечно! Мы вместе работали в Асс… су-су…

«Черт бы меня побрал с моей правдой!» Фома ослепительно улыбнулся.

— Никогда не мог выговорить это слово нормально, случайное знакомство в одной ассоциации. Он там — как это теперь называется? — народный целитель, о!

— Колдун! — подсказала Ирина, в глазах ее засветился бешеный интерес. — У меня тоже один знакомый есть. Беркут, может слышал? Он известный. Правда странный такой

— Во-во!.. — Фома стал смотреть, что бы ему побыстрее засунуть в рот, но не успел.

— И он тебя лечил?

— Да… и лечит, — согласился Фома.

— И что с тобой? — с неожиданной болью спросила Ирина.

«О, мама моя!..»

— Ну… это очень трудно сказать, — подбирал правду Фома. — Ты, может быть, ну… заметила некоторые странности, — вильнул он хитро.

— В квартире? — сразу догадалась Ирина.

— Да! — с огромным облегчением выдохнул Фома.

Квартира, как он не догадался?!

— Так это он все устроил? — хищно сузила глаза Ирина. — Весь этот полтергейст?

— Да, — сказал Фома, но уже без энтузиазма, и сам задумался: черт возьми!..

— Чтобы выгнать меня оттуда! — уже не спрашивала, а скорее, рассказывала Ирина.

— И меня, — как эхо повторил Фома, все еще в задумчивости.

«Действительно, как все интересно получается, Док!»

— И ты поэтому увел меня оттуда?

— Ну… да!.. — Какой он все-таки хороший парень, подумал Фома с уважением, видя как блеснули глаза Ирины.

— Скажи, — спросил он вдруг, — ты бы смогла выйти из дома без своей сумочки?

— Вынести мусор и погулять собаку, — не задумываясь ответила Ирина и только потом удивленно посмотрела на него. — А почему ты спрашиваешь?

— Так! — улыбнулся Фома, ему вдруг стало хорошо и светло.

«Больше я никуда не пойду! — решил он. — Ах, Доктор! Ах, иллюзионист хренов!..»

— И он тебя мучает! — поставила точку Ирина. — Пользуется этим.

— Да, мучает! И пользуется…

Приняв такое важное решение, Фома снова проголодался. Главное он понял, ничего не говорить самому и может быть удастся поесть.

— Ну, не то чтобы мучает, — уточнил он, блюдя полуправду.

— Но ты от него зависишь!

— Точно! — обрадовался Фома. — Завишу, это точно!

И побыстрее и побольше откусил. Наемся я когда-нибудь этих пирожков в спокойной обстановке?.. Все, теперь наемся, решил он, с Доктором покончено!..

— Сволочь! — поставила диагноз Ирина.

— О-ым-м! — замычал Фома и закивал: такая сволочь!

— Он мне сразу не понравился. Такой обходительный. Как все шантажисты и колдуны эти черные.

Ну, это ты врешь! Он тебе понравился. И именно обходительностью своей змеиной. Он всем нравится. Поначалу. А потом, потом от него уже никуда не деться, так нравится.

— И что он от тебя хочет?.. Квартиру?

Как истинный риэлтор Ирина твердо знала: квартира — причина всех несчастий на Москве, и счастий — тоже. Насмотревшись на махинации с недвижимостью, она перестала уважать несчастных людей и совсем потеряла к ним доверие. Фома с сомнением покачал головой: квартира? — не думаю…

— А что? АУМ Синрике, например!..

Сзади кто-то шумно вошел.

— Документы готовим! Проверочка!

В зале уже было несколько человек, но патруль, конечно, направился прямо к Фоме. «Ну у меня что магнит в заднице, что всякое дерьмо сразу ко мне?» — страдальчески подумал Фома, с тоской прощальной оглядывая заваленный снедью столик.

Но и это было еще не все. Во главе патруля был тот самый сержант, который проверял у них с Доктором документы и которого они потом не очень вежливо уронили на перрон. У сержанта были темные очки и жвачка — Чикаго! «Значит я ему все-таки задел глаз, — с искренним сожалением подумал Фома. — И почему у нас милиционеры больше не ходят с гармошкой и семечками? Почему у нас кругом Чикаго, а не Тамбов?»

Сержант тоже узнал Фому. Да он его и не забывал! Кто мента обидит… ну и т. д…

— О! — сразу напружинился он, и хищная улыбка дернула его усы. — Старый знакомый!

«Да нет, старый дурак!» — не согласился Фома про себя. Ирина непонимающе смотрела то на него, то на сержанта.

— Какими судьбами? — все так же зловеще улыбаясь, протянул сержант. Он внимательно оглядел Ирину и сразу потерял к ней всякий интерес, на ней было написано: ни в чем не замешана, только тронь!..

— Потянуло на места боевой славы?.. Или меня вспомнил, а?.. Где же ты своего дружка-приятеля оставил?

Сержант сделал движение головой и двое патрульных встали у Фомы за спиной. Ирина перестала вообще что-либо понимать. Преступление? Сообщник? — читал Фома в ее круглых глазах. Он дожевал пирожок и умоляюще посмотрел на нее: только ничего не говори!.. Кажется, она поняла.

— Сержант, — сказал Фома тоном «бля буду». — Ты меня с кем-то спутал. Я, например, первый раз тебя вижу. Вот мои документы, дай поесть спокойно.

— Я тебя ни с кем не спутал! Ты мне дуру не гони! На тебе, паря, нападение на патруль! И ты сейчас со мной в отдел пойдешь, родимый, оформляться, вот так-то! И только вякни у меня! — угрожающе закончил сержант.

Он был среднего роста, но очень плотный, просто тугой от стремительной мощи, которая скрывалась в нем до поры до времени в завинченном наподобие пружины виде.

— Никуда я не пойду, — хмыкнул Фома, и потянулся к пирожку. — И ничего у тебя на меня нет, сержант, не надо!

Договорить он не успел, так же как и дотянуться до пирожка. Стоящие сзади молодцы завернули ему руки аж до затылка. Голова у него оказалась под столом, предварительно об него ударившись. Ирина закричала:

— Что вы делаете?! Прекратите!

— Ах, ты так, да, так? Сопротивляться? — надсадно кряхтели патрульные, заводя себя.

— Стой, сука!.. Стой и не дергайся, убью! — шипел один из них Фоме на ухо.

Еще движение и ему вывернули бы обе руки.

— Все, все, все! — закричал Фома. — Стою спокойно! Отпустите! Не пугайте людей!

На них действительно смотрели ото всех столиков со смесью испуга и удовлетворения: вот бандюгана поймали, наконец!.. — но он имел в виду только Ирину.

— Ты меня не учи, кого мне пугать, а кого — нет! — возвысил голос сержант, потом спросил уже более обыденно:

— Сам пойдешь или дотащить?

— Сам.

— И без фокусов!

— Без фокусов, без фокусов, — прокряхтел Фома.

Его отпустили, но предварительно обыскали и вытащили маленькую, которую сержант, осмотрев, засунул себе в карман: вещдок!.. Фома понял, что маленькая бутылочка водки совершает свой обычный круг: мент — торговка — клиент — мент-штрих — благодаря наводке торговки. А он думал, что бабка его не запомнила. Сразу унюхала, как «иностранца» и заложила!.. Он посмотрел на Ирину. Она снова была на грани истерики, во всяком случае, так казалось.

— Я тебя очень прошу, — сказал Фома как можно убедительнее. — Ты только пирожки возьми. Я скоро буду.

Ужас Ирины сменился выражением, с которым смотрят на неизлечимо больных. Этого Фома и добивался, сбить шок.

— Какие пирожки, Андрон? — ахнула Ирина.

— Вот эти, — кивнул Фома.

— Ты хоть понимаешь, что происходит? Тебя забирают!

Ирина от невероятности происходящего даже чуть-чуть успокоилась и задавала вполне логичные вопросы. Вот только ответов на них у Фомы не было. Здесь.

— Дав-вай!.. — Его уже подталкивали к выходу.

— Это недоразумение, — успел еще сказать он, и получил ощутимый удар в бок.

В бочину, как говорил мастер Цю. Это просто счастье, что Ирину не взяли вместе с ним, размышлял он, когда его выводили из бистро, а потом повели к основному зданию Ленинградского вокзала, в отдел. Место какое несчастливое, поражался он. Они пошли через огромный зал, где стоял белый, как смерть, бюст Ленина, а над ним надпись, что перевезли его сюда вместе с остальными членами правительства 11 марта 1918 года.

Голова Фомы лихорадочно работала. В отделе для начала попробуют «поучить» — сержант жаждет мщения. Будет шум, возня; еще наденут наручники. Уйти будет сложнее, а если сделают ласточку, то и вообще невозможно, да и сваливать на глазах у всех это значит, что в следующий раз (вдруг он будет!) сержант просто начнет стрелять на поражение, как только его увидит — обидчивый, самолюбивый… На этом и сыграть…

— Сержант, клянусь, дай в туалет зайти, литр кваса выпил! — взмолился он; они как раз проходили мимо платного туалета в углу зала.

— Успеешь еще и то, и другое!.. — Тон и глаза сержанта обещали многое, все прелести пресс-хаты были Фоме гарантированы.

— Все сделаем! Вместе! — пообещал сержант, словно услышал его мысли.

— Да ладно сержант, что ты не человек? — тянул Фома. — Или боишься, что я вас троих в туалете замочу нечаянно?.. Так я осторожно!

— Да я тебя один урою, чучело, обещаю тебе! А чтоб ты не уссался раньше времени..

Сержант сделал знак, и они повернули к туалету.

Там было тихо и сильно пахло дешевым сладким освежителем, чтобы не пахло остальным. Когда они прошли турникет, сержант предупредил:

— Я тебя умоляю, только без шуток!.. — И глаза его дьявольски весело блеснули.

На самом деле он страстно хотел, чтобы Фома что-нибудь такое выкинул. Тогда сержант размазал бы его по всем стенкам платного туалета: попытка к бегству, а заодно и разминка застоявшемуся, стонущему без адреналина телу. Сержанта аж покачивало от этого желания.

— Вы — с ним! Посмотрите окна! — скомандовал он патрулю. — Хотя… я сам!

— Я на выходе заплачу, — пообещал Фома тетке за окошком. — Не могу, ноги сводит!

Тетка расхохоталась. Несмотря на раннее утро, она была весела, надышавшись бодрящего освежителя, и теперь смотрела на все как озоновая дыра, свежо.

Сержант проверил зал, окна, соседнее рукомойное помещение и кабинки.

— Дав-вай! — махнул он рукой.

Патрульные еще раз, наскоро, его обыскали и подтолкнули к самой дальней кабинке. Сами встали у окна, сержант на выходе. В невысокой кабинке Фома был виден по грудь.

— Заодно! — доверительно сообщил он патрулю, и сел.

Так, если по понятиям, как учил Док, может быть виден призрак, начнут палить сдуру. Сержант заведенный, как пружина, да еще неизвестно, как получится первый раз. Значит, переход сразу, лишь бы куда, неслось у Фомы в голове. Все, тихо, расслабились. Он закрыл глаза и ясно увидел несущиеся потоки света, потом какой-то стук, гомон множества людей и резкий крик: именем его величества!..

— Сука! Опять!.. Урррою!.. — орал сержант перед распахнутой дверью толчка.

В нем, еще не загаженном с утра, тихо журчала водичка. Сержант со всего размаху пнул раскрытую дверь.

— В дыру он провалился, что ли?! Вы куда смотрели?! — рявкнул он на помощников. — Уррою, блин!.. Проверить все кабинки!

Там тоже журчала водичка…

— Доктор, подъем! — ласково сказал Фома, встав с корточек и подходя к Доктору.

— Что случилось? — спросил Доктор. — Мы и часа не спали! Приснилось что?

— Ага, Док, приснилось. Такое — не проснешься!

Доктор сел, почуяв неладное.

— Скажите, Доктор, замок тоже ваших рук дело?

— Что значит — тоже?

— А то, что фокус с Ириной и куклами у тебя очень хорошо получился.

— С чего ты взял? — спросил Доктор. — Какой фокус? Проспись!

— Я-то как раз проспался, а вот ты… ты сделал две ошибочки, дружище: оговорился, когда мы ложились спать, что на этот раз ты не знаешь, кто на нас напал. Значит, в предыдущий раз ты был в курсе, так? Рыцарей, разбойников и мстителей отметаем, там все по-настоящему и без загадок, а вот куклы…

Доктор стал медленно одевать сапоги.

— Они всегда появлялись, когда я начинал задавать слишком много вопросов или отказывался идти с тобой, как в первый раз, не так ли?.. А вторая ошибка: ты оставил сумочку Ирины, убрав ее саму из квартиры, вернее, засунув ее куда-то. Ты забыл самое главное, наши женщины без сумки из дому не выходят. Хоть спичечный коробок!..

— А я-то думаю, что это он по моей квартире, словно кот бродит, высматривает, на кофе напросился! Ну и сука ты, Док! Ты со мной, как с последней рванью!..

Фома был в ярости и не обращал внимания на возникший шум за окном.

— Две ошибки, Док, это много, каждую в отдельности я бы пропустил и перся дальше за тобой, пугаясь кукол или крестясь на сумочки…

Он навис над сидящим Доктором.

— Ну что, иллюзионист хренов, скажешь ты мне, зачем тебе все это? Ведь третья несуразность, на которую ты меня купил — замок, тоже ты сообразил?

— А как еще тебя было вытащить? — неожиданно спокойно сказал Доктор, вставая.

Фома выдохнул: значит, правда! Все-таки он не ожидал, что это будет для него ударом. Ведь были друзья-приятели, а Доктор купил его.

— Но зачем?!

— Ну, во-первых, дыра, мне одному свинтить ее не удается, значит, нужен напарник.

— А во-вторых?

— А во-вторых, долго объяснять!

— Ничего, теперь время есть, я уже никуда не спешу! И только без кукол, Док!

— Без кукол, — согласился Доктор, — но времени у тебя все равно нет! Ты только морочишь и мне, и себе голову, но никуда не денешься, просто так выходит!.. Я тоже долго дергался, искал чего-то, сбегал куда-то, но меня все время возвращало и било мордой об одно и то же — «вот твое место!» Так что не строй иллюзий насчет времени: у тебя его нет, так же как и у меня! Нам не дадут уйти с предначертаного.

— Кто?.. О ком ты говоришь?

— Какая разница! Я не знаю, кто это или что это… — Доктор прислушался. — Ты слышишь шум?

— Ну, ты как хочешь! — сказал Фома решительно. — Можешь топать по предначертаному, блаженство просветленным, а я возвращаюсь!

— Хотел бы я посмотреть!.. — Доктор подошел к окну и отодвинул штору.

От множества огней в комнате стало светло.

— Ну, я ж говорю, времени у нас нет. Нас снова подгоняют.

— Опять твои штучки?!

— Это не штучки, посмотри! Я на такое не способен.

Фома подошел к окну и присвистнул, увидев иллюминацию.

— Ого, целая армия! Блин, ну не одно, так другое! — выругался он. — Одни неприятности из-за тебя!

Он осмотрел комнату, снова выглянул.

— Может, не к нам?

— Откройте гвардии короля! — послышался чей-то требовательный крик внизу.

— Док, ты как хочешь, а я ухожу! И ухожу обратно! Мне надоели приключения по твоему сценарию, где я играю то мальчика для битья, то болвана в преферансе!

— Нас разнесет, — с сомнением проговорил Доктор.

И слава Богу, подумалось Фоме.

— А я попробую! Сюда-то получилось!

— Сюда тебя гнала ситуация!..

Послышался топот множества ног в коридорах, потом в дверь забарабанили:

— Именем его величества, откройте!

— Вот, уже и величество чего-то хочет от нас! Все, Док, я сваливаю!

Но «свалить» никак не получалось, он не мог сосредоточиться в цейтноте или на самом деле «давила» ситуация, приведшая их сюда. Дверь надсадно затрещала.

— Именем Его Величества!

— Светло в душе от имени простого твоего! — запел Фома, как пели Давидовы псалмы раскольники, исчезая в пламени, изо всех сил стараясь сделать переход.

В это время стена их комнаты стала надуваться огромным шаром, приближаясь. По этому шару, отражаясь, как в мыльном пузыре, поплыло то, что только что было кроватью, столом, стулом. Дыра, успел подумать Фома, видя, как метнулся в сторону Доктор.

Когда дверь упала, гвардейцы короля увидели только смятые постели в пустой комнате, под сводами которой звучало совершенно непотребное об имени его величества, да словно бы мелькнули сапоги. Потом раздался звук, как будто лопнул воздушный шарик. Странное видение и непристойные куплеты списали впоследствии на хозяина постоялого двора и долго казнили по статье «шашни с нечистой силой» и чаромутие.

— Так говоришь, этот номер? — спросил молодой лейтенант у полуодетого хозяина.

— Да всего час назад поднялись сюда, ваше благородие! Сам проводил! — зачастил тот тонким от испуга голосом. — Истинный круг!

Он мелко-мелко осенил себя несколькими кругами в доказательство своей правоты.

— Куда же они делись?

— Не могли они никуда деться, ваш бродь! Дверь заперта была! Вам только открыл!

— А, черт! искать! — скомандовал лейтенант. — По всем комнатам искать! Весь дом перевернуть!

В течение пятнадцати минут из номеров вытаскивались заспанные, испуганные люди и предъявлялись для опознания хозяину постоялого двора.

— Вы мне всех клиентов распугаете, ваше благородие! — стонал он умоляюще.

— Не о том думаешь, скотина! О себе подумай! Смотри быстрее! — угрожающе приказывал лейтенант.

— Так нету!..

Был перевернут весь второй этаж, потом первый. Хозяин только горестно охал, наблюдая за разгромом, а лейтенант, пощелкивая хлыстом по голенищу начищенного сапога, прохаживался по комнате, изредка вороша белье на смятых постелях. Наконец прибежал капрал и доложил, что никого не нашли, зато обнаружили двух сомнительных типов и девицу еще более сомнительного поведения.

— Ты этих клиентов имел в виду? — грозно спросил лейтенант у хозяина.

— А откуда я знаю, кто ко мне приходит, на них же не написано! — завопил тот, падая на колени.

Но приговор был неминуем.

— Завтра во дворец! — отрезал лейтенант и рывком отворил окно.

— Господин капитан, здесь никого нет! — сообщил он, высунувшись на улицу.

— Как никого? Совсем?!

— Проститутка и два каких-то проходимца! Не те!

— Ну, здорово прокатились!.. Чем я занимаюсь на этой чертовой службе?! — раздалось громогласное со двора. — Даже собаки спят в это время!.. А я гоняю прошмандовок на постоялых дворах! Давай всех сюда!..

13. Казино «Марсо»

В зале было темно и тихо, публика собирается в таких местах позднее, не спеша и многозначительно, словно на черную мессу или интеллектуальную пьесу; никелированный шест на невысоком подиуме тускло бликовал фантастическим предикатом, подчеркивая нездешность предстоящей забавы.

— Значит ананас, мороженое, коньяк и шампанское? — уточнил официант.

— И лимон, — напомнил Фомин.

— И лимон. Все?..

Фомин посмотрел на Марию: что-нибудь еще?.. Она не ответила. Вместо этого достала сигарету и выжидающе посмотрела на него.

— Все, — сказал он, протягивая огонь.

— Ну и чудненько, — заворковал официант, забирая меню. — Сейчас все будет!..

И пропал за зеркалами.

— Давайте познакомимся поближе, — предложил Фомин в повисшей паузе.

— Зачем? — спросила Мария. — Разве этого недостаточно?

— Достаточно?.. Чего достаточно?.. Я знаю только то, что вас зовут Марией.

— А я знаю, что вас зовут Андроном и что вы были бы страшно рады, — Мария странно усмехнулась, — если бы я зашла сюда. Почему бы не остановиться на этом?

— Невозможно было не пристать… — Фомин пожал плечами. — И чтобы не жалеть потом всю жизнь… Я действительно очень рад, что подошел к вам.

— А уж как я рада, что… наконец, подошли!.. У меня был просто необыкновенно свободный вечер!

«Необыкновенно свободный вечер»! Наслаждайся, Фома, тебе повезло, но большего не требуй. Хорошо, что он не поделился с ней ощущением, что как будто где-то видел ее, она бы отвела душу!.. Теперь он об этом и не думал заикаться.

Мария была слишком агрессивна для той легкости, с какой получилось их знакомство и если бы они не были знакомы всего четверть часа, он бы подумал, что она обижена на него за что-то. На застенчивость ее резкость тоже не походила, она держалась абсолютно свободно и ее выпады походили больше на атаку, чем на защиту, заставляя Фомина ломать голову над этим анекдотом: «то, что я пошла с вами в казино со стриптизом, совсем не повод для продолжения знакомства»

Он заметил также, что она с видимым трудом обращается к нему, избегая личных местоимений и строя фразы так, чтобы они оставались безличными. Она даже раз обратилась к нему на «ты», тут же поправившись. Интересно!.. Не может определить, кто он все-таки для нее: простой «ты» или чужой и странный «вы»? Или равный «вы» и простоватый и даже вульгарный тип «ты»?..

А началось все удивительно легко. Он подъехал к казино и увидел фигуру на углу, под часами, стоящую так одиноко, что не удержался и подошел. Когда же увидел ее…

— Вы не хотите со мной поужинать? — спросил он, собственно, надеясь только на чудо: просто хорошее настроение, предвестник удачи, красивая женщина, которая к тому же была явно предоставлена самой себе в этот вечер. — Я был бы очень рад.

Незнакомка удивленно посмотрела на него.

— Конечно! — сказала она неожиданно. — Именно об этом я и мечтала!

Фомин растерялся: «Проститутка?.. Нет, совсем другие глаза»

— Приятный сюрприз! — рассмеялся он неожиданности. — Словно вы меня ждали…

Он сделал широкий приглашающий жест в сторону казино.

— Кого же еще? — пробормотала незнакомка, проходя мимо него к дверям.

Удивление Фомина все возрастало.

— Андрон, — представился он, догнав странную незнакомку.

Та мельком посмотрела на него, как будто сомневаясь в этом.

— Мария, — наконец сказала она напряженным тоном, словно принимая условия непонятной пока игры.

Вот в сущности и все, что между ними было. Какая-то любовная драма, думал Фомин, — а он лопух, нарастало в нем раздражение. Сиди теперь, развлекай кем-то обиженную!

— Значит, только о погоде? — резюмировал он.

— Ну почему же? Есть еще спорт, политика и новые русские.

Мария насмешливо посмотрела на него. Вот за кого она его держит! Ну конечно, вечер, дорогой ресторан, казино, стриптиз. А что же ты, милая, делала в этот час на улице?

— Ну, тогда и религия, искусство и экибана, — продолжил он, стараясь максимально попасть в ее тон; она это заметила, но тон не сменила.

— Религия? В нашей стране?.. Это не нейтральная тема.

— Политика, в нашей стране, область согласия, конечно, и консолидации всех сил, — не удержался Фомин.

Она впервые с тех пор, как они зашли в казино, посмотрела на него прямо, но не улыбнулась, как он ожидал, а только сказала:

— Тогда остаются погода, спорт и искусство.

— Спасибо за исключение новых русских.

— Все мы теперь новые русские… — Мария приняла прежний, отстраненный и насмешливый тон.

— И искусство далеко не бесспорно, — подхватил Фомин, тоже закуривая и откидываясь на спинку кресла.

— И погода кого-то раздражает, — продолжал он, уже широко улыбаясь. — На стадионах побоища, у телевизоров футбольные инфаркты. Я оказался у разбитого корыта, говорить не о чем. Хотите я вам стихи прочту?

— Хочу, — сказала Мария. — Думала, не дождусь уже!

Но прочитать стихи ему не удалось (да он и не собирался, просто так сорвалось с языка от незнания, что сказать), так как в зал шумно и суетливо вбежали два официанта, неся огромную пятилитровую бутылку шампанского, цветы и приборы. Торопливо расставив все это на ближайшем к сцене столике, они замерли с бутылкой наперевес.

Потом громко хлопнула пробка и в зал вошел необыкновенно красивый наркоман. Или сумасшедший. Фомин не мог ошибиться, он знал эти физиономии, он видел их каждый день в зеркалах, бреясь, на это указывала смертельная, видная даже в мягком освещении, бледность лица молодого человека. В сочетании же со страшно сверкающими глазами и изломанной, порывистой походкой картина глубокого наркотического круиза или паранойяльного экстаза становилась очевидной.

Молодой человек окинул зал блуждающим лихорадочным взором и удовлетворенно сбросил пепел с длинной сигареты в окружающее пространство.

— Годится!.. Наливай! — сказал он и пошел между столиками.

Официанты, вдвоем и суетясь от трепета душевного, стали разливать шампанское в высокие узкие бокалы. Смотрелось это диковато, из такой бутылки надо разливать в ведра, а не в мензурки, хрупко стоящие на столе, и халдеи, от греха подальше, перенесли свои опыты на служебный столик, где нещадно поливали скатерть во славу Бахуса…

За молодым человеком тащилась сонная пепельная красавица в коротком облегающем черном платье на бретельках «а ля коктейль»…

Закончился танец стриптизерши вокруг никелированного шеста, музыка стихла, свет стал чуть ярче, и повисла естественная пауза, которая в данный момент казалась нарочитой из-за всеобщего внимания к двум фигурам в черном, пробирающимся между столиками. Вблизи, действительно, было видно, что они так припудрены кокаином, словно сама госпожа Кока дохнула на них со своего обильного подноса.

— Ефим, я больше не могу! — простонала спутница бледного ангела в черном смокинге и такой же бабочке при сияющей, словно фосфор в темноте, белой манишке. — Давай уже сядем, я будто по борозде иду!.. Где стол?..

Она не видела ничего и действительно шла так, как ходят по изрытому полю или по рельсе: то один, то другой ее туфель вдруг проваливались на гладком паркете. «Борозда» давалась ей нелегко.

— Сесть мы всегда успеем! — неожиданно плоско ответил ее спутник, несмотря на внешность то ли демона, то ли скрипача, то ли вообще светского льва, и красиво встряхнул длинными черными волосами. Затем он размашисто схватил свою спутницу за руку и потащил к столику, где вовсю орудовали официанты, расставляя бокалы, размахивая салфетками, изображая сервис по высшему разряду. Там, не глядя, так же с размаху, словно куклу или ребенка, незнакомец бросил девицу на стул.

Теперь, когда «Ефим» оказался в профиль, Фомину показалось, что он откуда-то знает этого человека, такое же чувство, как и с Марией. Вечер наваждений, подумал он без всякого веселья, скорее, с раздражением, — дежа вю…

— Кто это? — спросила Мария.

Строгое лицо ее с едва заметным, легким и совсем не вечерним макияжем возле глаз существовало отдельно от всего, что здесь происходило.

— Ефим, как видно… — пожал плечами Фомин.

Его задело внимание Марии к красавцу, поэтому он добавил:

— Изрядно, кстати, накрененный и с обозом.

— То есть? — прищурилась Марина.

— То есть, обдолбанный, обсаженный, закумаренный… как еще сказать?

— Я насчет обоза.

— Обоз это тот, кто не может сам идти. Я совсем не имел в виду эту…

— Ничего личного, я знаю, — нехорошим голосом прервала его объяснения Мария. — Она красивая. Такие нравятся, не правда ли?..

Фомин не ответил. Кому нравятся?.. Опять эта обезличенность в обращении к нему. Чего она хочет от него?.. И почему именно такие должны нравиться? Ему, например, больше нравились такие, как Мария, строгие.

— Часто здесь бываете?.. От скуки?

Фомин открыл было рот, и вот тут началось: он не нашел ничего, о чем можно было бы сообщить по этому поводу, то есть, абсолютно!

— Даже не помню, — признался он после паузы, на самом деле не в силах вспомнить, был ли он здесь вообще.

Как глухая стена встала перед ним — ничего! Он неловко повертел в воздухе рукой и опустил ее. Мария неожиданно хохотнула, блеснув ровным перламутром зубов.

— Вы хорошо смеетесь! — заметил Фомин, но Мария не удостоила вниманием его комплимент.

— Значит, что называется, свой? — заключила она, так поняв его «не помню».

Фомин неопределенно пожал плечами.

— Пожалуй, нет, — проговорил он нерешительно. Несмотря на то, что он здесь все знал, ему вдруг показалось, что он впервые здесь, как будто резко сменили обстановку во всем заведении, вплоть до салфеток. Мысли скакали. Почему она пошла с ним?.. Она же не сумасшедшая, это видно!.. Пока… И где я? Зачем?.. Он был непривычно и неприлично трезв для таких мест и для себя самого, вот это он помнил и чувствовал себя неуютно. Кто она?.. Теперь ему мнилось, что он знал ее всю жизнь.

— Значит, дом рядом? — продолжала издевательски угадывать Мария.

Угадывала она так, словно знала ответ, и нарочно подсказывала неправильный. Почему она привязалась именно к этому?

— Нет… — Фомин помотал головой. — Я живу…

У него вдруг закружилась голова: он не знал, где он живет! Как это, не поверил он.

— Не рядом, — пробормотал он невразумительно.

— Какие тайны! — усмехнулась Мария. — А как насчет предложения познакомиться поближе?

— А как насчет того, чтобы обращаться ко мне по-человечески? — спросил он в свою очередь. — На вы, на ты — все равно! Только не в пространство! — выпалил он еще.

— У меня такое впечатление, будто я вас знаю! Но самое странное во всем этом, я не могу отделаться от впечатления, что и вы знаете меня, словно…

Он запнулся. Слово «облупленный» ему активно не нравилось, особенно в применении к себе.

— Словом, знаете еще лучше, чем я сам! — сказал он, с трудом преодолев инерцию паузы и саму смелость заявления. — Это так?.. Если да, то насколько хорошо? Это очень важно!

Мария подняла брови. Секунду смотрела на него. Дорого бы он заплатил (отдал бы все!), чтобы встречать взгляд этих глаз, пусть и немилостивый, как сейчас, хоть раз в неделю, в месяц!

— Насколько хорошо?.. Господи! Когда я встретила тебя вчера в театре, я подумала, что я сошла с ума! Мне показалось, что ты играешь со мной злую шутку, не узнавая меня. Ты был тот и не тот Андрон, которого я знала. Но тот Андрон исчез, твои друзья сказали, что он погиб в автокатастрофе, так, что и следов не осталось, сгорел. А ты… ты делал вид, что мы не знакомы и вымаливал у меня встречу. Ты был словно безумный, несмотря на присутствие моего мужа, и я согласилась, надеясь все-таки выяснить, кто ты. И что дальше?..

Мария глубоко затянулась и погасила сигарету. Потом вдруг перешла на «вы».

— Вы беспардонно опоздали, чего, впрочем, даже не заметили! Вместо этого вы стали со мной знакомиться заново. Очень хорошо!.. Я подумала, это у вас от смущения опоздания, ну, бывает… но оказалось нет! Оказалось: вы меня снимаете!..

Она хохотнула то ли горько, то ли язвительно.

— Да еще как неловко, как девку! Как этих стриптизерш!

Фомин только усилием воли не давал раскрыться своему рту. Мария говорила о вещах совершенно невероятных. Более того, каких-то обжигающе безумных!

— А теперь вы спрашиваете, насколько хорошо я вас знаю!..

Она снова закурила.

— Вам не кажется, что вы заигрались? Вчера вы несколько естественнее сыграли амнезию.

Что это, с ужасом думал Фома, в горле у него пересохло, страшно захотелось выпить.

— Сейчас! — пообещал он, сам не зная, чего именно, и уповая, что заказанные полчаса назад пятьдесят граммов коньяка уже где-то на пути к нему, во всяком случае в этом проклятом городе!

— Я не знал… правда! — как-то совсем по-детски пролепетал он. — Так мы действительно знакомы?

— Считайте, что нет. Мне жаль, что я позволила вовлечь себя в этот балаган.

— Но я не помню! — вскричал Фомин. — Правда! Я действительно ничего не помню!.. Какая авария? Я не помню никакой аварии!

— Конечно, как вы можете ее помнить, сгорев до тла?.. Значит, это не вы, и я ошиблась, извините.

— Но сгореть? — ужаснулся Фомин, словно какая-то другая смерть его бы устроила больше. — А имя тоже совпадает?

— Бывает.

— Но мне-то тоже кажется, что я вас знаю! Но я не помню…

Мария остудила его исследовательский порыв тем, что демонстративно стала рассматривать кокаиниста с подругой. А тот и впрямь был красив (Фомин обиженно заткнулся): нога на ногу, а руки выкладывали изящными движениями ядовитую борозду на длинной перламутровой пудренице спутницы. Борозда казалась зеленой в этом освещении. Похоже, он ничего не боялся или перепутал свою привычную среду обитания, потерял курс в своем плавании. Фомин воспринимал все эти детали отстранено, как дополнительную, но не нужную информацию.

— Вы мне не верите?

— Я хочу уйти. Проводите меня до машины, — сказала вдруг Мария, ломая сигарету в пепельнице.

— Почему? Мы еще даже не поиграли!..

Он и сам не знал, что говорит, но ему не хотелось, чтобы все закончилось так, ничем. Узнать ее и расстаться?.. Это невозможно!

— Ну, хотите!.. Да, я притворялся, — в отчаянии стал врать он, — потому что… потому что вы были с мужем!

— Как глупо! — сказала Мария.

Грянул канкан. На ярко освещенную сцену вышел кордебалет варьете в белом нижнем белье и таких же шляпах. Девочки-стриптизерши, слегка одетые, вяло потянулись в зал, высматривая одиноких и не очень клиентов во все еще полупустом зале — было рано, обычно «их» публика приходила позже, ближе к полуночи.

— Откровенно говоря, мне все это надоело. И это… — Мария кивнула на сцену, где высоко, стремительно и разом, как руки нацистов, выбрасывались ноги, демонстрируя белье. — И это вранье…

Она посмотрела на него.

— Я не помню даже, где я живу! — попробовал он еще оправдаться, но как-то уныло и неубедительно.

— Это ваши проблемы! — отрезала Мария.

У подиума возник какой-то шум. Это был снова Ефим. До этого он бросал в кордебалет какую-то дрянь вроде комочков бумажных салфеток и маслин с сыром на зубочистках, что вызвало появление строгого костюма рядом с ним. Через минуту, не больше, «костюм» был набит денежными знаками и ушел с авансцены, махнув своим девочкам, что все, как выяснилось, идет нормально, так надо…

Сейчас Фомин увидел, как Ефим, вдруг вскочив из-за стола, с диким хохотом схватил одну из девиц кордебалета за… — в общем, за ту часть, что не ходит, а только «волнуется» при ходьбе. Девицы в это время выполняли задний поклон публике, демонстрируя с обязательным визгом свои верткие и рюшистые зады, и одна из них попалась. Вскрикнув, девица дернулась и упала, увлекая за собой на сцену и Ефима. Остальные танцовщицы с визгом бросились со сцены…

— Нож! У него нож! — кричали они.

Немногочисленная публика всполошилась. Кто-то поспешно покинул зал. Оставшиеся с интересом гадали, что же будет дальше? А дальше все было похоже на бред, во всяком случае, для Фомина, потому что происходящее на сцене органично вписывалось в то безумство, что творилось в его голове после объяснения с Марией. Всё словно следовало какому-то необъяснимому контрапункту: то ли безобразия на сцене подчеркивали события за их столом, то ли их разговор с Марией создавал удобную шизофреническую почву для восприятия дикой сцены.

Ефим встал. При этом он небрежно держал кордебалетчицу за ногу, словно огромную куклу Барби, так что сама она встать не могла. Другую руку с серебряной лопаточкой, которую приняли за нож, он поднял, требуя тишины. Наконец музыка смолкла и стало слышно, как площадно и истерично ругается девица.

— Рвать!.. Драть!.. Хмать!.. Лять!..

— Следующим номером! — объявил Ефим, поймав паузу в речитативе. — Стриптиз!

Голос у него был как у завзятого конферансье, бархатный и зычный, от диафрагмы. Он наклонился назад и что-то сказал лежащей девице.

— Иди ты в жопу! — ответила она пропитым мужским голосом.

Послышался смех. Нереальность, даже какая-то буффонность происходящего и поведение Ефима с момента его появления, располагали к тому, чтобы публика приняла это за заранее приготовленный номер.

— Повторяю! — со степенным реверансом сказал Ефим. — Следующий номер — стриптиз в варьете!..

— Маэстро! — закричал он ди-джею, сидящему в кабинке напротив. — Приготовьтесь!

И снова наклонился к девице…

— Повторяю! — заорала та уже на весь зал, истошно. — Пошел ты нах… со своими деньгами, козел!..

— Мама! — вдруг заголосила она басом. — Да что же это такое?! Кто-нибудь, помогите!

Она вертелась на спине, пытаясь пнуть второй ногой обидчика, и до зрителей стало доходить, что это не номер, а гораздо лучше — жизнь! Но никто из присутствующих не рискнул выйти на сцену, время безоружных хулиганов безвозвратно кануло в прошлое вместе с ощущением морального превосходства над ними. Правда, в этом не было особой необходимости, так как у сцены уже была вызванная кем-то охрана.

— Ефим, ты что сдурел? — ахнул один из охранников, старший. — Отпусти ее!

Но особой категоричности в голосе его не было, скорее, просьба. Так жена уговаривает идти домой пьяницу мужа, не зная, сможет ли сама остаться там после этого или будет ночевать у соседки, пряча разбитое лицо. Двое других охранников вообще стояли молча и с интересом наблюдали за происходящим. Девица же, услышав просьбу, а не приказ стрельбы на поражение, взревела не на шутку.

— Да они сговорились, ептать! — заорала она снова своей луженой глоткой. — Что вы с ним чикаетесь? Вы что не видите, что он со мной делает?! Он мне раздеться предлагает! Мне!..

— Выпустите меня! — взмолилась она, секунду спустя. — Мама-а-а!

— Сейчас! — сказал Ефим охранникам, полезшим было на сцену, и снова повернулся к девице.

Девица умолкла, словно захлебнулась.

— Сколько?! — послышался ее удивленный голос через некоторое время.

— Покажи! — потребовала она.

Ефим вынул пачку долларов.

— Н-ну? — спросил он.

Девица, все еще лежа, недоверчиво покрутила увесистую пачку в руках, потом коротко кивнула. Преображение было настолько внезапным, что куда там Фавор!

— Итак, господа, стриптиз! — весело сказал Ефим, снова поворачиваясь к залу. — Эдвард Григ, песня Сольвейг!.. Маэстро?..

«Дурдом! Я не верю!» — сказал себе Фомин. Он не желал поддаваться логике безумного и бессмысленного видения, хотя вся эта картина словно служила рамкой и прекрасно вписывалась в дурацкое состояние беспамятства и запутанности, следуя все тому же контрапункту невидимого дирижера.

Он посмотрел на Марию. Она не отрываясь смотрела на сцену. Девица начала раздеваться.

Нужно знать гордость любого, даже самого задрипанного кордебалета перед стрип-шоу, чтобы оценить это, тем паче в славные времена до дефолта. Впрочем, гордость кордебалетчиц тоже, конечно, имела предел, как все человеческое, примерно одна вот такая пачка долларов. Скромная гордость недалеко ушедших от черты бедности.

В зале замерли, из казино спешно выходили люди и занимали пустые столики, новость облетела весь комплекс развлечений, так как новое развлечение было из ряда вон. Но происходящее на сцене походило, скорее, на пародию стриптиза или на подглядывание в бане, чем на шоу. Эстетам и людям сердобольным видеть это было бы невыносимо, но и те и другие почему-то избегают подобные заведения, раз побывав там.

Из-за понятного волнения, а также из-за неподходящего стильного одеяния танцовщица порочила высокое искусство стриптиза и величавый никелированный символ псевдоразмножения суетливыми движениями. Никаких легких скидываний, никаких эротических перешагиваний через ниспадающие одежды, что так одухотворяют мужчин — хореография банного гардероба или отбоя в казарме женского полка, когда все снимается быстро, сосредоточено, даже ожесточенно. Вдобавок, от вполне понятного рвения, девица решила использовать шест. Но обращалась она с ним неловко, как пьяный слесарь с упрямым коленом трубы, в общем, кто смеялся, кто плакал, глядя на ее вымученные и странные курбеты.

Фомин отвернулся от сцены. Мария, прищурившись и едва заметно подергивая крыльями носа, наблюдала за кокаиновым бароном. А тот сидел совершенно отрешенно, почти не обращая внимания на дело рук своих, словно это его не касалось, лишь изредка отхлебывая из высокого бокала шампанское. Его подруга вообще елозила носом по пудренице, собирая остатки зелья, не проявляя никакого интереса к происходящему. Один раз, подняв нос в кокаине, она вдруг обернулась и пристально посмотрела на Фомина.

— Вы будете это смотреть? — спросил он, потому что сам смотреть на это уже не мог.

— А я уж думала мы досмотрим, — сказала Мария, и он снова почувствовал себя пойманным на пошлости. — Такое, наверное, не часто бывает, не правда ли, такой шанс?

Она скользнула по нему насмешливым взглядом

— Не знаю. Предлагаю поиграть, места освободились, — сказал Фомин, кивнув на переполненный зал.

— Я уже сказала, что хочу уйти!

— Сейчас там никого нет и мы выиграем большие деньги, клянусь!

— А для чего большие деньги? Чтобы вот так их тратить?.. — Она кивнула на столик, где сидел виновник торжества.

Словно услышав их, Ефим вдруг вскочил и бешено зааплодировал.

— Очень хорошо! — выкрикнул он. — Достаточно!..

Девица в это время крутилась вокруг шеста и олицетворяла собой фигуру Свободы на парижских баррикадах с известной картины, потому что расстегнутые, но не до конца снятые одежды развевались на ней вместо знамени. Айседора, одним словом, изображающая то ли свободную Любовь, то ли томление Свободы…

Ефим поднял с пола деньги и вручил их танцовщице.

— Спасибо! Очень! Потрясает!..

И вовсе никакой ни зверь, а просто спонсор немного странный. Кто ж в наше время обижается на спонсоров? Только идиоты!.. Девица уже минут пять идиоткой себя не считала. Ефим снова захлопал, на этот раз заставив присоединиться зал, вызывающе повернувшись к нему. Танцовщица ошалело поклонилась и убежала как была, оставив повсюду кучки одежд, словно в спальне, при внезапном муже.

Спутница Ефима проснулась и захлопала тоже.

— Браво! — вдруг закричала она.

Ефим же щедро, не глядя вынув из кармана несколько «франклинов», расплатился и с ди-джеем, поаплодировав и ему. Затем, рассеяно осмотрев зал, не спеша направился к выходу. Проходя мимо столика Фомина, он остановился и бесцеремонно уставился на Марию. Он был красив, как черт возьми, даже в своем нарочитом остолбенении, а может быть в нем-то тем более, и Фомин с бешенством сжал подлокотники кресла под собой.

— Ба! — сказал Ефим, словно только заметил его. — Фома!..

Он протянул руки.

— Так вот почему я один раздеваю девочек! — захохотал он на весь зал. — Ты с дамой!.. Я потрясен! Ну, тогда пойдем, поиграем, такой денек!.. Ведь это я у него…

Он уже обращался к Марии.

— У него вчера выиграл эти деньги, на шансах. Большой игрок! Достоевский!.. Всю ночь: он на два ставит, я — на свободный. Так и продул!.. Кстати, он еще не предлагал вам почитать свои стихи? Он хорошо их читает, особенно Бродского…

Мария медленно перевела свой взгляд на Фомина. Ничего хорошего для себя он там не увидел. Волна бешенства подняла его в своих когтистых лапах и он, вскочив, схватил Ефима за воротник.

— Что ты тут плетешь, выверт? Я тебя в первый раз вижу! Пшел вон!..

Он с силой оттолкнул Ефима от себя.

— Прекратите! — сказала Мария.

— Предупреждать надо! — сказал Ефим, нисколько не утратив вальяжности, только бледное лицо его стало еще бледнее и прекраснее.

— Я в казино, приходи… те, — усмехнулся он напоследок. — Организуем реванш!..

Они остались одни, если не считать, что через некоторое время мимо их столика продефилировала спутница Ефима и тоже, слегка задержавшись, посмотрела на него с укоризной. Фомину захотелось дать ей пендаля за такой взгляд и отыграться сразу за весь вечер. Ну, теперь-то Мария ни секунды здесь не останется, да он и сам уже этого не хотел, кругом был этот пижон Ефим!.. Это решение его успокоило.

Он выжидающе посмотрел на Марию, но она молчала.

— Бред какой-то!.. Вы не поверите, но я их не знаю, — сказал он с усмешкой.

Это была его очередная попытка быть, вернее, казаться, небрежным.

— Но они вас почему-то знают, это видно. Вы что, действительно, играли вчера?

— Не знаю, может быть… — Он не помнил никакого вчера, вообще он ничего не помнил и не понимал!.. Память обрывалась машиной, из которой он вылез час назад. Как он в нее попал, оставалось для него загадкой.

— Я вас не совсем понимаю, Андрон…

Он молчал, хотя она впервые назвала его по имени. Что он мог сказать?.. Что у него беспамятство? Что он на самом деле ни хрена не помнит?.. Неплохой способ проводить время, каждый день знакомиться… Молчал, хотя понимал, сейчас она уйдет. Ну что ж!.. Более всего он боялся быть обузой, ненужной, никчемной.

— Пойдемте, я вас провожу, — безжизненно сказал он.

— Вы кажется предлагали поиграть? — сказала вдруг Мария.

— Поиграть?! — ужаснулся он. — Там же!..

— Вы что, боитесь его?

— Я смотрю, вас очень интересует этот человек.

— Может быть. Так мы идем или?..

— Идем, конечно, идем!.. — И Фомин поплелся в казино.

Он бы предпочел любое «или». Придется убить этого хлюста!

Ему, естественно, не везло. Зато Ефиму, который при появлении Фомина и Марии сразу же перебрался за их стол, везло чертовски, как рогоносцу. Он опять играл, как он любезно объяснил Марии, против Фомина.

— У него удивительный нюх! — приговаривал Ефим после каждой ставки. — Нужно только ставить на то, что он игнорирует!..

И сгребал выигрыш. Мария посмеивалась, Фомин злился, а тут еще вынырнула из vip-закутков подружка Ефима, совсем кривая, как пространство Лобачевского, и стала помогать Фомину проигрывать (что он и сам прекрасно умел!), толкая и пихая его фишки, куда ей вздумается. Вернее, она совсем не видела, куда ставит, так как взгляд ее был удивительным образом расфокусирован, она умудрялась смотреть одновременно и на поле, и на Фому, чем вводила его в такой ступор, что он даже не останавливал ее.

«Больная что ли?» — страдальчески морщился он.

— Вера! — представил ее Ефим. — Аналогичная ситуация!.. Они просто идеальная пара: Фома Непомнящий и Вера Дырявая ручка! Если что просадить, она тут как тут!..

— Кстати, со мной она сегодня случайно, — сказал он Марии по-свойски. — Видимо, потому что он с вами.

Фомин готов был вбить все фишки до одной в эту волосатую голову, и снова только какая-то нереальность происходящего, преследующая его с момента объяснения с Марией, остановила его от этого. Мария стояла сбоку и немного позади от него, так же как и Ефим, который несмотря на то, что все время болтал, внимательно следил за ставками Фомина и играл на контршансах. Ставок она не делала, но с интересом наблюдала за игрой. И за Ефимом. Вера же стояла напротив и безумно семафорила Фомину растопыренными глазами.

Что за компания! ошеломленно думал он, удивляясь стремительности происходящего сближения, его абсурдности и несомненной злокозненности для него и для Марии. Он чувствовал это, но уже не в силах был не только контролировать ситуацию, но и выйти из игры. Просто взять ее за руку и уйти. Какой-то злой бес заставлял его ставить и ставить на проигрыш. Словно, чем хуже, тем лучше!..

— Может быть, потанцуем? — предложил Ефим Марии после очередного проигрыша Фомина. — Пусть они пока форму восстановят.

— А что, здесь танцуют? — удивилась она.

— Нет, но на подиуме есть место — около шеста!

— Нет, спасибо! — рассмеялась Мария. — Там слишком большая конкуренция.

— Вам?! — ахнул Ефим, и вдруг сделал па вокруг Марии, как бы осматривая в восхищении. — Не смешите меня!.. Вам никто не говорил, что у вас удивительный смех? А?.. А-аа! Наверное, каждый идиот лезет с этим комплиментом, да?..

Мария снова засмеялась, глядя на взбешенного Фомина.

— Ага, значит, я сказал банальность!..

Фомин в это время поставил на два последних шанса. Вера все с той же невозмутимой наглостью поставила его фишки еще и на две последние дюжины, присовокупив красный и четный. Фишек Ефима она почему-то не трогала, хотя пришла с ним, стерва!

Выпал первый шанс в первой дюжине, естественно, черный и абсолютно нечетный. И именно там каким-то чудесным образом в самый последний момент оказались четыре фишки Ефима по сто долларов, он играл только такими, в отличие от Фомина, играющего четвертаками — фишками по двадцать пять долларов.

«Ну, все!..» Такого невезения Фомин не выдержал, он чуть не оторвал руки этой самозванке, когда она после проигрыша снова потянулась к его фишкам. Плюнув, он пошел в зал стриптиза проветриться от духоты Ефима и невезения, а заодно и проверить, принесли ли им выпить, наконец?! Он вопросительно посмотрел на Марию: вы со мной? — она отрицательно покачала головой…

В зале ресторана снова почти никого не было, но не было также и заказа.

— Я уже выпью сегодня? — с удивлением спросил он, поймав официанта возле бара.

Тот с трудом его вспомнил. Что за день такой, хватался Фомин за голову. Выпивка появилась через минуту. Он с наслаждением опрокинул коньяк и заказал еще.

— Только сразу! — предупредил он.

После вторых пятидесяти грамм он почувствовал себя лучше, а после третьих и четвертых — значительно лучше, несмотря на то, что вспомнил, что оставил все свои фишки в казино. С ними можно попрощаться, пропел он про себя, впервые за вечер чувствуя себя легко. Вера Дырявая Ручка с ними разберется, она им приделает ноги — к Ефиму. Да они заодно, запоздало ахнул он, но это его тоже уже не расстроило.

Пока он размышлял, принести ли Марии шампанское или дождаться ее здесь, появилась Вера. Ходила она все также не очень уверенно, но теперь еще и задрала подол короткого платья, так что поблескивал черный шелк ее трусиков. Он с трудом сообразил, что она что-то несет в подоле, а не просто так развлекается, демонстрируя белье, что с нее сталось бы. В подоле оказались фишки. Полный подол фишек. Оказывается, она поставила после ухода Фомы все его фишки на номер, и номер выиграл. Что она видела в этот момент своими раскошенными глазами, бог весть!.. Наверное, как он ее убивает.

— Он плакал и смеялся, — сообщила Вера, имея в виду Ефима. — Все орал, почему я его фишками не играю!.. Я сыграла и его, всеми…

— На номер? — спросил Фомин, догадываясь, как она сыграла.

— На тот же, — подтвердила она, и добавила все тем же ничего не выражающим голосом. — Он сказал, что видеть меня больше не хочет…

У Фомина теперь было на руках больше пяти тысяч долларов вместо пятисот, которые он разменял с самого начала. Но это его совсем не обрадовало. Может быть потому, что Мария оставалась в игорном зале с этим растиньяковским Ефимом, утверждающим, что он знает Фомина?.. Да?.. Нет?.. Чем привлек ее этот развязный тип, дерзкая разновидность хлюста?.. В любое другое время, до встречи с Марией, Вера несомненно привлекла бы его внимание, как привлекала внимание мужчин здесь в казино, — но сейчас…

— Ладно, — сказал он, двинув фишки в ее сторону. — Возьми сколько тебе надо и пей шампанское, хотя я тебя, клянусь, не знаю!

— Да?.. — Вера туманно посмотрела на него одним глазом, второй не успел.

«Ну, просто луна из-за облаков!» — восхитился он.

— А я думала, мы вчера с тобой спали… — сказала она. — Не с тобой разве?

— Спали?! Где?.. Ты откуда свалилась, родная?

— Нет? — вяло удивилась Вера, и пожала плечами, не настаивая.

Что-то подсказывало ему, что и этот бред тоже может быть правдой. Нет, этого он больше выносить не может! Надо выяснить все у Ефима, он что-то знает! Теперь он понял укоризненный взгляд Веры, когда она впервые уставилась на него. Но этого же не может быть!.. Где этот наркоман?.. Где этот шняк снюханный!

— Где он? — ворвался он в казино.

Но там Ефима не было и что гораздо хуже, не было и Марии. Никто ничего не видел. Это Ефима-то не видели, поражался он. Это заговор! Неужели ушли? Вместе?! Он бросился вниз, сбивая ковровую дорожку на мраморных ступенях, в гардероб, и со всего размаху налетел на Ефима. Тот выходил из мужской комнаты еще более призрачный и, вместе с тем, знакомый, среди белого мрамора и зеркал. Где он мог его видеть?..

— Где Мария? — спросил Фомин.

Сразу бросилось в глаза, что губы Ефима были в крови. На смертельно бледном лице эти неровные кровавые разводы смотрелись страшно. Дикое подозрение пронзило Фомина.

— Где Мария?! — закричал он.

— Какая Мария? — удивился Ефим, и чихнул на него смесью порошка и соплей.

Фомин с предвкушаемым наслаждением влепил ему между глаз, но наслаждения не получил — рука пролетела сквозь Ефима, заставив того только странно дернуться, словно кукла на нитках, а Фомина — потерять равновесие. Ефим неожиданно сильно и бережно подхватил его. Фомин почувствовал какой-то укол в плечо, дернулся, но Ефим еще плотнее обхватил его.

— Тихо! — сказал он, и поцеловал Фомина.

Фомин, вздумавший было сопротивляться и даже оттолкнувший Ефима, сомлел. Во рту он почувствовал странный сладковатый привкус. Но это был не порошок. На шум прибежала охрана, не та, что в казино, а та, что при входе. Видя, что драки нет и все тихо, они только поинтересовались, в чем дело.

— Оспади, адним астаться не дадут! — пропедеропел Ефим, и неожиданно обвил одной ногой Фомина.

Молодые, традиционно ориентированные, охранники, сплюнув, загоготали.

— Только не здесь! — предупредили они строго, и ушли.

— Это не она, — пояснил Ефим млеющему Фомину. — Это туалетный мальчик. Поганый, надо сказать, экземпляр, весь провонял жидким мылом и туалетной бумагой!..

После поцелуя Фомин стал спокойным, мир безбрежно раздвинулся, он даже не отер брезгливо рот платком, хотя собирался и именно брезгливо.

— А где она? — спросил он совсем другим тоном.

— Она нас ждет. Мы сейчас к ней поедем.

— Поедем?.. Она уехала?

Теперь мир не казался чужим, даже враждебным, как минуту и даже полчаса назад. Воинственный пыл Фомина угас, осталось лишь заторможенное, чуть сонное состояние. Он безоговорочно верил всему, что говорил Ефим. Странность оставалась, но как бы уловимая только боковым сознанием. Его лишь «резануло», что ждут «нас», а не его. А то, что в туалете лежит растерзанный мальчик, прошло мимо него, словно это был необходимый атрибут любого туалета. Не было этого.

— А где она? — только спросил он снова.

— Дольше объяснять! — отмахнулся Ефим. — Сейчас поедем и все увидишь!

Потом, среди мрамора и зеркал гардероба, появилась Вера опять с полным подолом фишек, хотя на плече ее висела сумка, способная вместить все фишки казино. Потом они все вместе меняли фишки, бестолково ловили такси, размахивая толстыми пачками денег, и нищая старуха крутилась возле них, убеждая, что не ела «бо знат скоко» и «бо знат», что будет, если они сейчас же не дадут на хлеб бедной старушке, но меньше чем на сто долларов не соглашалась, коря их сребролюбие. Потом Фомин уснул, едва очутившись в машине, но его разбудило странное, даже дикое происшествие…

Проснулся он от кошмара в темной и пустой комнате и заунывно и сладко заныл на полный диск Луны, заслонивший все окно. Луна была огромна, красна и зловеща, как ожидаемая беда. И черная трехпалая ветка за окном на ее фоне была тоже знаком беды. Спустя какое-то время в комнату вошел человек, не включая свет, словно кошка, зигзагом прошелся по комнате, склонился над кроватью.

— Поёшь? — спросил он у Фомина. — Дать бумагу?

Фомин нерешительно кивнул. Появилась доска на передвижном столике, толстый мягкий грифель.

— Нет, я не буду писать… не могу, — пожаловался Фомин через минуту.

— Как хочешь! — раздраженно сказал человек.

Он зашторил окна, так что стало совсем темно, потом дал какое-то питье и вышел. Как только человек ушел, Фомин снова сел и не включая свет стал быстро писать на белой доске. Писал он долго, испещряя каллиграфическим почерком лист за листом. Потом, оттолкнув столик, он со стоном вытянулся на постели и тут же уснул.

Ему опять приснился тот же кошмар: казино «Марсо», Мария и как Ефим с Верой доедают водителя машины, разбрасывая кровавые ошметки по салону…

14. Реальность

«…кто бы то ни было. История Ассоциации уходит корнями в Эпоху Взрыва, но что было до него, и почему он произошел, объясняется вскользь и очень туманно. Единственные дошедшие с тех пор свидетельства, Скрижали, не были до сих пор достоверно расшифрованы и версий того, что же тогда происходило, было столько же сколько версификаторов. Ознакомиться со всеми версиями можно было лишь выйдя к Последней Черте, вкусив Причастность Посвященных и получив высокое разрешение из рук главы Высшего Совета Ассоциации — Совета Координации. Его называют здесь Светлейшим или Последним Председателем. Последний потому что он сменяет предыдущего, так же, как сменят его, когда он решит уйти за Последнюю Черту к Говорящему что-то.

Существует Канон, включающий двадцать авторов, обязательный для достигших Последнюю Черту, но ее еще не перешедших. Но мало кто знает, что существует еще один Канон, называемый апокрифическим. Вместе они составляют Большой Канон, доступный лишь самым высшим иерархам.

О существовании Большого Канона не дано знать никому, даже членам Синклита. Лишь удостоенный избрания в Совет Координации получает доступ к этому документу — Апокрифу. Поэтому для подавляющего большинства это легенда, даже миф, в который уже или еще не верят. Что-то вроде фокуса для заманивания: продвигайся дальше, узнаешь! — или, скорее, обмана зрения, как с горизонтом: сколько ни приближайся, не достигнешь, потому что никакого горизонта нет, как нет и этого будоражащего нечто.

Официальная история Ассоциации излагается в Малом Каноне, хотя никто его так не называет, чтобы не соблазнять малых сих «идущих тропой обучения». Все равно Последнюю Черту достигает только десятая часть идущих, а пересечь ее могут лишь единицы. Эти единицы и составляли высшую власть Ассоциации — Совет Координации. Об оставшихся за Последней Чертой у Говорящего Что-то сведения очень туманные и даже противоречивые.

Малый Канон коротко сообщает, что во Вторую Эпоху Взрыва Ману с двумя сподвижниками Таном и Даном основал Ассоциацию. Про Первую Эпоху Взрыва не говорится ничего, кроме того, что был взрыв, который длился целую эпоху и не позволял Ассоциации организоваться, так как энергия еще не могла обрести форму.

С Третьей Эпохи Взрыва начинается бурный рост Ассоциации, который замедлился только в последние эпохи. К тому времени три мудреца уже давно перешли Последнюю Черту, но в силу величайшего милосердия иногда появлялись перед учениками и наследниками, надолго уединяясь со своими преемниками. С начала Четвертой Эпохи основатели Ассоциации перешли раз и навсегда к Говорящему Что-то. А кто он такой этот Говорящий Что-то? И что он говорит?.. Неофиты и адепты могли только, открыв рот, внимать туманным рассказам об этом.

Четвертая Эпоха Взрыва знаменует расцвет Ассоциации. Все процессы Постигаемой Реальности, объясненные Ману, подчинены контролю Синклита Иерархов, который включал в себя уже более ста членов. Ряды иерархов тогда стремительно пополнялись. Это была эпоха всеобщего энтузиазма. Постигаемая Реальность, объясненная и расписанная, контролируемая и развиваемая, казалась простой и даже домашней. В это же время на основе расшифрованных законов Ману научились удваивать пространства, а потом и индивидуализировать по своему усмотрению.

Резко возросло и число ушедших за Черту к Говорящему Что-то, хотя на самом деле никто не может со всей ответственностью сказать, что именно туда. Уходили, а куда, можно было только надеяться, что к Говорящему…

Но когда наступила Пятая Эпоха, возникли настоящие проблемы с новыми пространствами-реальностями. Стало происходить то, о чем предупреждали старики, новые реальности перестали быть управляемыми, а самые смелые говорили, что они перестали быть и постигаемыми. На окраинах Ассоциации стало происходить нечто непонятное. По слухам там царили «мерзость и запустение». В новых реальностях стали пропадать не только вновь обученные сайтеры, но и опытные профессионалы, там пропадали даже высшие чины Иерархии. И это было самое непонятное.

Самым же страшным в новых пространствах была непостижимость трансформации, убивающей все живое и в то же время порождающей, к ужасу даже закаленных воинов Ассоциации, отвратительных аборигенов. Обладающие минимумом интеллекта эти твари в то же время были необычайно мощны и плодовиты. В некоторые периоды они прибывали в невероятных количествах. Откуда? Как?.. Сами ли новые пространства рождали этих чудовищ или они приходили из Ничто? Это было загадкой. Тогда и было дано название этому явлению — Дно, для многих это было хуже, чем Ничто, с Ничто все-таки как-то смирились: раз есть Что-то, то — чего ж вы хотите? — должно быть Ничто! Но с Дном мириться не хотелось, было страшно, оно наступало!

На окраинах Ассоциации с конца Пятой Эпохи шла почти непрекращающаяся война. Война шла с переменным успехом, то разверзаясь кровавой мясорубкой, то стихая длительным перемирием, когда казалось, что хотя бы равновесие достигнуто. Большинству это кажется до сих пор. Равновесие преимущества, так назвал Синклит этот период. О победе, более или менее убедительной, а тем более окончательной, говорили только записные оптимисты, безумцы и те, кому говорить такое было положено по штату…»

«Людские ресурсы Ассоциация черпает из своих провинций. Набор неофитов происходит только из старых, проверенных Постигнутых Реальностей. Исключения редки и зависят от чрезвычайных обстоятельств, даже феноменальные способности кандидата из новых Реальностей вряд ли могут открыть ему дверь в Ассоциацию (тем более, в ее управление), если за ним нет авторитетного поручительства. Это объясняется все тем же тщательно скрываемым страхом перед Дном — Томбром. Иногда его проникновения в Ассоциацию обнаруживались обескураживающе близко к метрополии.

Только Реальности, хранящие в этом отношении «девственность» от посягательств Дна, могли и могут поставлять учеников для Ассоциации. Это негласный закон. Негласный, потому что может вызвать недовольство иерархов остальных реальностей. Но в этом есть резон: Реальности, хоть раз «оплодотворенные» Дном, вели себя как попало и их аборигенам веры не было: кто знает, чья там кровь?.. Не хватало еще ввести со временем в Святая святых, Синклит, исчадие Дна!..»

«Ассоциация являлась определяющим фактором жизни любого существа на этой стороне, просто самим своим существованием. Обозреть всю ее историю, определить пределы ее влияния, осмыслить принципы этого влияния и включенность её во Взрыв не мог, пожалуй, ни один индивидуум, пока не преодолевал Последнюю Черту. А там, за Чертой, кому она нужна эта Ассоциация?)))

…Школа была грандиозным зданием, как и Дворец Синклита, как же — Альма-матер! Остальные строения были бы обычны для любого другого города Ассоциации, если бы не были построены из прозрачного ячеистого материала — небольшие коттеджи, легко меняющие по желанию обитателя планировку и типоразмеры с пульта управления…»

«…тоже вели к ГоворящемуЧто-то. Я сделал двойной замок, меня вынесло куда-то в ослепительную тьму. И как гром — возникновение в этом сиянии Некто. Я не сразу понял, что это Он, что меня вынесло к Нему. Его глаза, кто видел эти глаза, тот и сам не…»

Фома стремительно двигался за Доктором, стараясь не отстать при переходах с уровня на уровень. Они шли уже довольно долго, но сказать сколько, Фома бы не смог, времени здесь не было, ощущение длительности происходящего было скорее забытой, но все-таки неизгладимой привычкой, зыбкая тень которой проявлялась даже при отсутствии времени. Да и само «движение» их было скорее внутренним «устремлением», чем физическим перемещением.

Мимо них, сквозь них, плотно и неизбывно «текла» Вселенная, но не та что видят непосвященные, а настоящий Открытый, не обусловленный Мир, и как назвать этот поток — энергией, информацией, сознанием, силой или пылью на унитазе, дело только вкуса. Все было здесь и сейчас, но для объяснения этого себе нужны были, во всяком случае, вначале, привычные координаты: время, пространство, плотность и так далее, — чтобы не впустить «дыру» в Открытый мир, опередить ее и накрыть блоком, что оказалось трудно даже двоим.

Место, где они могли отдохнуть, появилось неожиданно, как всегда здесь, в Открытом или О-мире, как его называли в Ассоциации.

— Что это было? — спросил он у Доктора.

— Твой кошмар, который ты почему-то упорно называешь жизнью.

— А здесь тогда что?

— Реальность.

— А разве это не моя жизнь тоже?

— Это — реальность. А там — твоя жизнь.

— А что такое моя жизнь тогда?

— Ты же видел, кошмар. Искажение вот этой реальности. Когда ты думаешь о реальности, что это такое, зачем, — ты ее искривляешь, получается жизнь, нереальность.

— А мне понравилось, — сказал Фома. — Я так жил когда-то?

— Почему когда-то? Ты и сейчас…

— Ты хочешь сказать, что моя жизнь там продолжается?.. Без меня?

— С тобой. Но и без тебя она тоже продолжается. Без тебя вот такого… — Доктор ткнул в него пальцем… — Но что-то твое, фантом, второе Я, остается и продолжает искажать реальность, поэтому тебя и тянет туда, даже выбрасывает помимо твоей воли. А там тебя ждут твои узлы, которые надо распутывать, а распутывать ты не хочешь. Вот такая у тебя там жизнь!

— Здорово!

— Здорово, да не очень! Ты потому здесь, что на самом деле она тебе не нравится, ты от нее устал.

— На самом деле, я здесь по твоей милости.

— Тебе здесь не нравится?

— Здесь хорошо, даже лучше — здесь никак. Здесь я струюсь, простите за интеллигентность, как вода, и все, и ничего не надо. Правда, иногда я чувствую, что не выучил уроки… не помню, но что не помню, тоже не помню. Все время кажется, что мне сказали: запомни это! — а я забыл.

— Это реабилитация, пройдет. Будешь струячить еще как раньше.

— То, что было в казино… я ничего не понял.

— То, что ты видел — кусочек, фрагмент в длинной цепи твоих неудач и не самый худший, надо сказать. Да еще теплое чувство, которое тебя подогревало.

— Теплое чувство?.. А-а! — догадался Фома. — А что, собственно, ты имеешь против теплого чувства? Тепло же хорошо.

— Да ничего, кроме того, что это обычное для жизни разделение. Разделили реальность отношением к ней, появились жизнь и смерть…

Доктор говорил, словно читал тезисы доклада:

— Разделили жизнь отношением к ней, появились приятие и неприятие и стали принимать или не принимать: что мое, что понимаю, нравится, что не понимаю, не мое, не нравится, боюсь, уничтожу. Потом приятие или неприятие жизни перенесли с нее на вещи и явления, потом на людей, отделив их от себя, разотождествившись. Это было уже легко, благодаря власти эго и либидо. Назвали Большое теплое Чувство, Любовь, сиречь.

— А она меня любит? — спросил Фома.

— Которая?

— Что значит которая? Есть еще одна?

— Если бы одна! Ты же там поэт, тебе не только на каждый сезон нужна возлюбленная, но и на каждую твою рифму и ассоциацию! По твоим пассиям и фуриям, как по святкам, можно антологию твоих стихов составить или календарь отпусков. Я только не пойму, почему тебя так тянет к проституткам?

— К проституткам тянет всех, Доктор. А у меня это познавательное, хотя лично я не помню ничего подобного.

— Знаю я ваше познавательное, читал: «И познал Абрам Сару…»

— Правильно, Библия — один из первых романов, написанных Эросом. Есть мужчина и есть женщина, когда они вместе это процесс, и этот познавательный процесс не остановить.

— Процесс это хорошо! — согласился Доктор. — Особенно любили этот процесс амазонки. А потом следовал другой процесс, почти безболезненный.

— Амазонки, проститутки! Где твой хваленый общий взгляд на вещи? Сам же и делишь! Нет проституток и амазонок, все они суть одно — Сары.

— Поэтому ты без разбора и… познаешь?

— Да, Док, но познаю, по всей видимости, многие скорби. Не помню я.

— Во-во, знать не знаю, ведать не ведаю, пребывал в беспамятстве. Удобная позиция.

— Чего ты так распалился? Я ж действительно ни хрена не помню.

— Да мне надоело тебя вытаскивать из борделей, баров, тюрем!

— Даже тюрем? — удивился Фома. — Здорово!.. А ты бы, конечно, хотел из библиотек, музеев… эстет.

— Ну, об этом приходится только мечтать.

— Ну вот, опять делишь, а я не вижу разницы.

— Конечно, ее и нет! Только выдергивать тебя из рук орущей благим матом девицы удовольствия мало, а сил тратится много!

— Лучше воскуриться фимиамом науке в библиотеке!

— Там во всяком случае никто тебя не держит руками и ногами. Да и черт с ними, но с тобой последнее время странные вещи творятся. Здесь ты хоть что-то помнишь, что происходит там, но там во всех твоих искажениях, особенно на Спирали, ты вообще все забываешь!.. Начисто! Невозможно тебя оттуда вытаскивать, ты сопротивляешься. Твоя работа, разрывы континуума, сама Ассоциация, кажутся тебе бредом. В общем, ты становишься буйным, неуправляемым и одновременно при этом, что самое странное, всего боишься и не хочешь возвращаться. Меня ты, естественно, тоже не узнаешь.

— Тебя?.. Почему?

— Откуда я знаю! Я кажусь тебе опасным сумасшедшим, который почему-то тебя знает.

— Интересные вещи ты мне рассказываешь! Что я там на самом деле в беспамятстве пребываю?

— Да я тебе эти интересные вещи рассказываю всякий раз, как у тебя случается переход и ты проваливаешься на Спираль! Причем с тобой переходы это всегда неизвестность. Попасть с тобой можно черте куда, только не в запланированное место. Но проваливаешься ты почти всегда на Спираль из-за своих узлов, хоть это хорошо, понятно, где искать. И вытащил я тебя в этот раз довольно легко. Когда ты начинаешь сочинять свои вирши или пишешь воспоминания, тебя легко найти. Ну, относительно…

Их островок тихо дрейфовал в странной и умиротворяющей палитре Открытого океана, напоминающей полуденные картины маринистов.

— И еще вопрос, кстати, чего это тебя потянуло на мемуары?.. Странно, все это. Но честно говоря, Фома, я уже устал.

— Но раз я не хочу уходить оттуда, значит, мне там почему-то нравится?.. Там действительно все так плохо или плохо только тебе, а моя жизнь на самом деле не так уж дурна?

— Твоя жизнь ужасна! — сказал Доктор тоном доктора, рассказывающего про долгую страшную болезнь. — Ты не знаешь, зачем ты живешь, ты ненавидишь как ты живешь, тебе все осточертело и обрыдло! Ты маешься сомнениями и не знаешь, чем заняться. От этого ты занимаешься, чем попало и с кем попало! Твоя жизнь беспорядочна и суетлива, и ты не принимаешь ни одного решения, не измучив себя до полного упадка сил, а после этого ты своего решения вообще не исполняешь. У тебя столько незавершенных дел, что по количеству их ты можешь поспорить с богами, а уж по замыслам с тобой не могут состязаться даже они. Ты велик в мечтаниях и ничтожен в исполнении!

— Хватит, хватит! — остановил его Фома. — У меня от твоего голоса зубы начинают болеть!

— Я говорю, с тобой что-то происходит.

— Я не пойму, если там все так плохо, почему ты меня так сильно пугаешь?.. И почему я все-таки не хочу уходить оттуда?

— Ты не хочешь уходить оттуда потому, что с точки зрения человека Спирали, это звучит дико и страшно, ты боишься. А дико тебе оттого, что ты все начисто забываешь и не веришь в это. Не зря тебя называют Фомой Неверящим.

— И мы больше туда не пойдем? — спросил Фома.

— Нет, если в том не будет необходимости.

— Ну, слава Говорящему! — вздохнул Фома. — Чего ж ты тогда так волнуешься?

— Дыра. Она нас настигает.

— А-а…

Фома задумался. Все, что рассказал Доктор, конечно, правда. Наверное, жизнь дерьмо. Доктор никогда не врал. Но Фома не мог сказать, что желание пожить эту жизнь совсем оставило его. Он не помнил деталей, но осталось чувство, впечатление о том существовании. Такая странная, страшная и полная бессилия от этого страха жизнь. Но на каждом углу, он это прекрасно помнил, под кучей мусора, под обидами и страхом, под всеобщим непониманием и равнодушием — любовь!.. Море любви! Нужно только отбросить все лишнее, мешающее и посмотреть в глаза, это же планета Любви!.. Каждый человек источник и хранилище неиссякаемой Любви, но словно сейф, от которого потеряли ключи, забыли код. Мария!..

— А с Марией у меня тоже все плохо? — спросил он.

— Нет, у тебя с ней никак. Было. Но вскоре ты наверняка начнешь действовать и будет плохо: скука, пошлость, — ты сумеешь все испортить, я верю в тебя.

— Так я сейчас, в это время, порчу там отношения с моей Марией?!

— Все, место отдыха кончилось, — оборвал разговор Доктор.

Действительно, места для расслабления совсем не оставалось, оно быстро сужалось и от него вибрировал серебром единственный путь в желто-зеленом мареве дальше, в никуда, в новое состояние.

— На самом деле, никакая она не твоя, Мария, — сказал Доктор, приготовившись к старту. — Невозможно гарантировать, что даже еще раз попав туда, ты вспомнишь о ней.

— Как это? — не понял Фома.

— А вот так! Ты хоть и проваливаешься только на Спираль, но во времени постоянно происходят изменения, а значит, и в ситуациях происходят сдвиги, и мне приходится обшаривать спираль времени месяц за месяцем: то вперед, то назад. Правда, пока промежутка больше года не было, но кто тебя знает! Так что ты можешь попасть в ситуацию «до нее» или «после нее», когда может и знать ее не захочешь.

— Полегче! — предупредил Фома, но Доктор его уже не слушал, он ступил на путь.

— Интересно, а что подумала Мария, когда я так исчез? — спросил Фома, как только они достигли следующего места отдыха.

— А ты уверен, что это ты исчез, а не она?.. Но в любом случае ничего хорошего она не подумала, просто поняла, что лучше с тобой не связываться. И исчезла.

— Я думаю, это она и раньше поняла. Она говорила мне, что я второй или третий раз знакомлюсь с ней как ни в чем не бывало, аферист, но только без памяти. Что может быть хуже для афериста?

— Хуже для него только бескорыстие в сочетании с правдивостью!

— Это уже не аферист.

— А аферист без памяти это тоже идиот!

— Но ведь это ты сделал, а она думает на меня!

— Здрасте!.. Я тебя вытащил прямо во сне, когда ты, настрочив свои мемории, смотрел в сотый раз кошмар под названием «казино». Ты бы сделал гораздо хуже. А так, внезапное исчезновение, неприятное, но романтичное, ей будет что вспомнить если она тебя уже не забыла. Если это вообще не сон.

— Вот такие как ты и портят личную жизнь!

— А ты уверен, что она тебе не приснилась?

Фома пожал плечами и замолчал, что-то обдумывая.

— Погоди, а кто такой тогда этот Ефим?

— Откуда я знаю, я его не видел, но скорее всего это все твой бред! Забудь о нем, у тебя там такая каша, что лучше все забыть!

— Легко сказать…

На этот раз место отдыха иссякло гораздо быстрее и им пришлось срочно двинуться дальше. Это был плохой знак. Ошибка, которую они вольно или невольно совершили давным-давно, нейтрализуя разрыв пространственно-временного континуума, то есть «дыру», заставляла их утюжить Открытый мир уровень за уровнем в поисках «виновницы», но тщетно. Доктор ставил блоки и все-таки они чувствовали, что дыра их «опережает» все время, хоть на чуть-чуть.

Находиться в истинной реальности из-за этого было все опаснее, в отсутствие времени взрывное сокращение пространства могло произойти на каждом шагу и мгновенно («Строго говоря, это уже произошло!» — усмехался Доктор. «Ты, оптимист, полегче!» — пугался Фома, прекрасно зная, что это правда, но даже думать об этом запрещая себе), и тогда дыра сама найдет их (Уже ищет! Нашла!) и «сократит» как часть пространства и времени, заключенного в ней, сомкнется.

Свою задачу при этом, ее нейтрализацию, они, конечно, выполнят, но что будет с ними — «бо знат»! Времени не будет, значит, они будут бессмертны, но в каком качестве, если не будет и пространства: пыль, антипыль, энергия, чистое сознание… А может такой же дырой?

Уйдя в искажение, какую-нибудь форму реальности, они обретали время на то, чтобы почувствовать, иногда даже увидеть приближение дыры, но поиски в этом случае могли затянуться надолго, поскольку время, отсутствующее в О-мире, становилось частью их существования. «Место», когда надо будет уходить отсюда, чтобы не попасть в мясорубку разрыва, по их расчетам и ощущениям было весьма близко. Если ты ушел из О-мира хоть на мгновение раньше, чем появилась она, то у тебя появлялся запас времени в искажении. Так считалось, но было ли так на самом деле, никто не знал, так близко с дырами никто не экспериментировал, они балансировали на самой грани.

Сейчас все определял способ, которым Доктор менял уровни и находил путь, ставя заграждающие блоки, препятствующие вторжению дыры в Открытый мир. В этом он был мастер, может быть, один из немногих в Ассоциации после Сати, только благодаря этому они еще держались на дистанции от дыры: уходя от нее и пытаясь ее опередить и «заарканить» раньше, чем она войдет в О-мир. Но и Доктор был не железный, а Фома такой темп уже не выдерживал. Развязка близилась, близилось и место выхода.

— Я тебе скажу, — сообщил Доктор, имея в виду, что надо приготовиться.

Его свечение было предельно напряженным, но видимо в этот раз он потерял в какой-то миг «чувство реальности» или просто Фома был такой невезучий, потому что дыра «нашла» их первой. Они нырнули между уровнями в открывшийся переход, и в это время раздался оглушающе-высокий вибрирующий звук, характерный для дыр. Доктор сразу исчез, как будто его срезало мечом самурая. У Фомы заложило уши, а потом тело будто разлетелось на множество кусочков мощным взрывом. Если они еще есть, то форы перед дырой у них больше нет, успел подумать он еще, и все пропало в боли…

15. Лоро.

Уже несколько смен подряд Лоро Ларкин занимался делом, которое его никто делать не заставлял: сверял оперативные сводки по Спирали с архивными. Адова работенка! Пульт Системы контроля и безопасности, при определенных навыках (весьма и весьма высоких, надо сказать!) не требовал постоянного внимания. Если знаешь Систему как свои пять пальцев, достаточно беглого взгляда на несколько рядов голограмм, чтобы понять, требуется ли вмешательство, и у тебя остается время подумать о том, о сем, чем, собственно, Лоро и занимался последнее время.

Вмешательство же в Систему требовалось крайне редко и если бы не постоянная военная готовность на границе новых Реальностей, такие случаи можно было пересчитать по пальцам за карьеру Лоро. Глобальная программа Системы, кроме случаев массированного нарушения границ Ассоциации, почти все остальные ситуации считала штатными и решала их без вмешательства оператора. Вообще Система была необыкновенно корректной и старалась не привлекать к себе излишнего внимания. «Старуха» любовно называли ее операторы и диспетчеры — интеллектуальная элита Ассоциации, а за ними и вся Ассоциация.

Лоро на эту внеплановую и нерегламентированную работу подвинул Моноро, заместитель отдела коррекции, однажды обронивший в разговоре, что не может уследить за перемещениями своего подопечного на Спирали. Моноро курировал пенитенциарное ведомство Ассоциации. На одном из совместных заседаний они оказались рядом и Моноро, поскольку обсуждалась проблема контроля, мимоходом пожаловался, что вот де все наказанные ведут себя прилично, ожидая возвращения в метрополию, стремясь его заслужить, а этот, мало того, что не желает возвращаться (наоборот!), так еще все время куда-то пропадает. Нет, не с самой Спирали, пояснил он, заметив удивленный взгляд Лоро, это к счастью невозможно из-за блокирующих программ, но — во времени. Его подопечный меняет временные потоки. Это, конечно, не наказуемо, так как он не покидает место ссылки и формально ничего не нарушает, но доставляет массу хлопот его отделу, то и дело по тревоге приходится искать его всем личным составом, а дел и так хватает.

— Кто это? — спросил Лоро.

— Некто Андр Томас, — сказал Моноро. — Может быть, слышали — Фома?

— Что-то такое… — сделал неопределенный жест Лоро. — А разве возможно перемещение во времени в таких плоских пространствах?

— Оказывается, возможно, — легкомысленно пожал плечами Моноро.

«Ничего себе! — ахнул Лоро. — И он об этом так спокойно говорит? Он что не понимает, что это сенсация? Что это невозможно в таких плотных реальностях, как Спираль?!»

— Прямо не знаю, что и придумать! И шефа неохота беспокоить и ребят жалко! — продолжал тем временем Моноро. — Правда сейчас, когда мы знаем, что искать нужно только во времени, они его находят довольно быстро и половинным составом. Но все равно это как… (Он запнулся, подбирая слово) Это не дело! Вот и думаю… — Моноро неожиданно рассмеялся. — Хотя тут и думать нечего, надо посылать контактера с дополнительным блоком!..

Разговор сам собой прекратился, Моноро был одним из выступающих, делал доклад о каких-то новых способах контроля на основе объединения усилий двух отделов. «Тупица! — выдохнул тогда Лоро. — Вот из-за таких мы и позволяем плодиться всяким сумасбродам, подрывающим нашу систему!»

Лоро лукавил, когда говорил Моноро, что плохо знает Томаса-Фому. Он его прекрасно знал, помнил! Отчетливо. И также отчетливо и неутолимо ненавидел. Он уже не представлял себя без этого чувства. Как может ненависть забыть свой предмет, если это ее жизнь? Фома внезапно появился на их курсе в середине триместра и также неожиданно пропал в середине следующего. Так было принято и никто этому не удивлялся, учеников в Школе перебрасывали с курса на курс, с факультета на факультет по неведомой самим ученикам логике. Как метеор пронесся Фома по курсу, но за то время, что он провел с ними, он унизил Лоро так, как никто и никогда его не унижал.

Лоро до его прихода был первым во всех дисциплинах, что называется лидер курса, но особенно он отличался в поединках. Он решил проучить выскочку, не испытывающего никакого пиетета перед старшими студентами. Лоро, которому все его успехи давались ценой упорного труда и жесткой дисциплины, запаниковал, увидев, как легко и играючи новичок добивается тех же результатов. При этом Фома прогуливал лекции, спал на них, но это странным образом шло ему даже на пользу: способы решения практических задач у него были лишены схоластического налета, отличались оригинальностью. Это признавали все, но что тогда Томас делал по ночам или, точнее, вне занятий, для Лоро оставалось загадкой.

Не может быть, удивлялся Фома, когда у него что-то не получалось. В отличие от большинства школяров он не стеснялся своих неудач, наоборот, словно приглашал подумать над ними. И хотя сокурсники, а порой и преподаватели, уверяли его, что его очередная выходка невозможна, например, не выходя из замка, создавать новый замок, он, ко всеобщему изумлению, все-таки делал это. Отсюда и пошло его прозвище «неверящий», которое потом как только не переделывали: и «неверующий», и «недоверчивый» и даже «не говорящий ничего-то». Вероятно, в сравнении с Говорящим Что-то. Немногие, впрочем, решались повторить его кунштюки и ореол бесшабашности и даже некоторой «безуминки» прочно закрепился за Фомой.

Лоро стал безнадежно вторым и это так угнетало его, что он осунулся. Он усилил режим, стал еще больше работать — пустое. Он мог, иногда, делать то же самое, что и Томас, даже лучше, но он мог быть только вторым — догонять, ничего нового придумать он не сподобился, как ни старался. И тогда он решил отыграться на поединках в школьном турнире, где он всегда был на голову выше своих сокурсников. Рыжий, как называли Томаса, не выглядел бойцом, казался менее искушенным в боевых искусствах и выглядел в отличие от Лоро, который смотрелся настоящим атлетом, довольно невзрачно. К тому же Фома не имел той практики, что его сокурсники по боевой подготовке, не говоря о Лоро (точнее, он ее вообще не имел, у него за плечами были только занятия на тренажерах, а на «погонах» светились только две «лычки», означающие количество оконченных триместров, в то время как у Лоро их было шесть).

Программа поединков проходила, как правило, в конце каждого триместра и являлась своеобразным итогом теоретических и практических навыков, полученных за это время. Существовала обязательная программа, которую необходимо было надлежащим образом выполнить. Но самой зрелищной частью были поединки, заключающие экзаменационную сессию и проводившиеся по круговой системе в двух группах, до выявления четырех сильнейших пар, которые разыгрывали первенство. Вот на эти поединки и рассчитывал Лоро. Он хотел унизить рыжего в единоборстве так, чтобы тот понял наконец свое место в этом мире…

Они встретились целых три раза за турнир и все три схватки Лоро проиграл. Фома делал все не так, как предписывала Школа, он абсолютно не знал правил или игнорировал их, он даже иногда не так держал оружие, если поединок его предполагал.

Первый раз Лоро проиграл и даже не понял почему и как. Это было простое силовое единоборство, рукопашный бой (так были оговорены условия поединка, когда они получили конверты). Лоро ринулся на своего заклятого противника (который, к счастью для Лоро, не имел об этой заклятости ни малейшего представления и вышел на поединок в обычном своем расслабленном состоянии), мечтая раздавить, покалечить, уничтожить, в конце концов. И неожиданно для себя самого оказался в глубоком нокауте. Когда он встал, трибуны зыбко плавали перед ним — все было кончено.

— Ты что бегун? — раздраженно спросил его тренер. — Кто тебя так учил нападать на противника? Надо обладать несокрушимостью астероида, чтобы так безоглядно бросаться! Смотри, еще одно поражение и ты можешь не попасть в зачетную восьмерку!..

Лоро аккуратно провел остальные поединки, тем более что там врагов у него не было и показал себя отличным бойцом, попав в финальную пульку. Томас же в финал едва пробился, так как проиграл два поединка из-за своих экспериментов и ему пришлось проводить дополнительный стыковой поединок, который он тоже чуть не проиграл.

В финальной пульке из восьми участников они снова встретились в предварительном поединке — в финал выходило только двое, по результатам семи схваток. На этот раз условия включали в себя, помимо чисто силового единоборства на низких энергетических уровнях, элементы техники, которую они осваивали в течение триместра. Лоро, в отличие от Рыжего, прослушал курс полностью и был лучшим в потоке по пространственному боевому ориентированию. Он уверенно повел поединок, планомерно загоняя Фому в приготовленные ловушки. Чуть не попав в две из них, рыжий безнадежно проигрывал ему по очкам, но в третью ловушку попал сам Лоро.

Над этим, от совершенной неожиданности и курьезности произошедшего, хохотали даже преподаватели, а что творилось на трибунах среди зрителей и сказать невозможно. Хозяин ловушки попал в собственную ловушку! Такого не делали даже первокурсники, не говоря уже о выпускном курсе. Лоро чуть не умер от позора, слушая рев трибун. Для рыжего его ловушки оказались, хотя и опасными, но слишком однообразными и академичными и после второй вакуумной ямы, которую Томас избежал, правда, с большим трудом, он смог просчитать действия Лоро на несколько ходов вперед и создать свою пространственную ловушку из ловушек противника…

Третий раз они встречались в финале, остальные соперники отсеялись. Лоро приложил максимум усилий, чтобы больше никому не проиграть и круговая система снова свела их — никто не смог выдержать мощи его атак, ни у кого не было такой «мощной» стимуляции. Теперь в финале условия поединка включали в себя весь пройденный материал с начала обучения в Школе и здесь у Ларкина было неоспоримое преимущество, он уже заканчивал обучение, это был его предпоследний триместр.

Поединок был смоделирован так, что начинался в условиях плотной реальности одного из искажений, когда у каждого из них могло быть оружие, которое они выбирали по своему усмотрению, и предполагал в своем развитии даже переход с уровня на уровень, хотя это был совершенно новый факультативный материал. Рассматривалось применение любого оружия, любых методов и способов нападения, вплоть до ментально-волевого, использование самых изощренных логических и психологических головоломок и ловушек, и любых манипуляций с реальностями, на какие только способен был обучающийся.

Трибуны приготовились к захватывающему поединку. Все понимали, Лоро взбешен и жаждет реванша, и это придавало особую остроту схватке. Понимали все, кроме Томаса. Лоро это прекрасно видел и жаждал проучить самоуверенного наглеца. Рыжий не придавал этому никакого значения, так же как и тому, что оказался в финале. Вообще, создавалось впечатление, что он рассеян и ему неинтересно, он вяло начал поединок и вскоре стал снова безнадежно проигрывать по очкам, не позволяя только «уничтожить» себя или нейтрализовать низкоэнергетическим способом.

Лоро это показалось еще более унизительным, чем прошлое поражение и он внутренне поклялся уничтожить рыжего во что бы то ни стало. Все шло отлично, только грубая ошибка Лоро или чудо могли изменить ход поединка. Лоро делать ошибки зарекся, вел схватку аккуратно и с полной подстраховкой, а в чудеса основательно не верил. Он видел, что противник выдыхается, гнал его по всем правилам, но на этот раз не спешил с завершающим ударом, чтобы нанести его наверняка и желательно с членовредительством, унизительным членовредительством.

Он мечтал поразить Томаса в спину и вдребезги разбить ему позвоночник или крестец — главную энергетическую броню, обездвижив на вечные времена! Плевать, что его за это накажут. Наказания за нанесение травмы в поединке были суровы, но не смертельны, так как никто не предполагал, что они могут быть умышленны. Он загнал Томаса в Открытый мир, что разрешалось по условиям. Томас вышел оттуда едва живой, тяжело дыша, у него не было практики Лоро, он пропустил половину триместра и в О-мире почти не был, приходилось осваивать новые пространства и состояния по ходу поединка.

Лоро понял, вот ахиллесова пята рыжего вундеркинда! Загнал еще раз… Томас снова едва вывернулся из его петли. В третий раз! Рыжий невероятным везением, сделав сумасшедшую комбинацию с замком, сорвался у него с прицела электронной пушки, направленной прямо на крестцовый отдел позвоночника. Но Лоро уже чувствовал дыхание победы. «Это будет сакрально!» — шептал он, представляя как разрывается чужой ненавистный крестец и он смаковал сладкую двусмысленность этого выражения.

И тут произошло непредвиденное. Никто не входит в Открытый мир спиной, боком или еще как-нибудь, это запрещено, это нарушение всех правил, это опасно, наконец. Заходить туда можно только лицом вперед, ты должен видеть этот опасный мир, полный свирепой неуправляемой энергии. А этот… взял и вошел!..

Рыжий мерзавец качнулся на очередном витке в сторону, прыгнул наобум Лазаря, как водолаз — спиной и боком, и вышел с другого уровня уже у Лоро за спиной. Только что был перед ним, можно было стрелять, хотя бы попробовать это сделать (Почему не стрелял?! — рвал на себе волосы Лоро) и расстрелять всю обойму, что-нибудь да попало бы в это мясо, нет, хотел наверняка! А теперь было поздно, Лоро был расстрелян сам: индикатор жизнеспособности мигнул и погас: поражение с одного единственного выстрела.

Причем, когда он заявил протест, что Томас действовал не по правилам, рисковал своей и его жизнью, чего не допускается в состязаниях такого рода, оказалось, что тремя своими выходами в О-мир он (лично, сам!) создал такой плотный энергетический тоннель, через который не только спиной, раком можно было пятиться без всякого риска! Томас водил его одним и тем же путем и это притом что он в Открытом мире был новичком! Непонятно было, как он просчитал эту ситуацию?! А он, предусмотрительный и осторожный педант, «накатавший» больше всех времени на энергетических уровнях и в О-мире, этого не заметил, не почувствовал даже!

Поражение было полным и главное, по всем правилам, да еще с минимумом затрат энергии: один выстрел! Лоро даже на награждение не хотел идти, такого позора за один день не сподобился еще никто из Ассоциации и трибуны дружно скандировали его имя.

С тех пор, со встречи с Моноро, главный оператор всесильной Системы занялся Спиралью. Вскоре он действительно обнаружил странные, едва заметные и потому регистрируемые как помехи, всплески в ее тугом поле. Они были крошечными, словно капиллярная пульсация и проходили незамеченными для операторов и позже для аналитиков, но он-то их искал! И у него в подчинении была самая совершенная система во вселенной! Во всяком случае, он свято в это верил, хотя за использование Системы таким образом, он мог здорово поплатиться. Но игра стоила свеч.

«Ты попался, рыжий!» — вспыхнуло у него в мозгу, когда он наконец обнаружил следы временных перемещений Фомы. С этого момента настроение главного оператора переменилось, к нему вернулась, если не веселость то, во всяком случае, угрюмая бодрость студенческих лет, пропавшая после поединков с Томасом. Младшие сотрудники Системы даже слышали иногда, как их шеф напевает. Переглядываясь, они многозначительно крутили пальцами у виска: шеф сбрендил на почве «старухи», нельзя проводить столько времени с подобной мегасистемой!..

А он в это время размышлял, доложить ему о своей находке или это не его дело, он ведь мог не обратить внимания на слова Моноро, как не обращал внимания на этот феномен сам заместитель отдела контроля наказаний. В конце концов, тщательно просчитав ситуацию и даже подключив для этого логико-математический аппарат Системы (который выдал совершенно безопасный алгоритм поведения некоего субъекта «Х» [Лоро] — в данной ситуации «Y» и оценил его «десяткой» по десятибалльной системе надежности и, главное, безопасности для «Х»), Лоро так и решил, это не его епархия, пусть об этом болит голова у тех, у кого она должна болеть. Он же при любом варианте развития событий остается вне подозрений.

— Ты попался, рыжий, ты попался! — шептал он, изучая голограммы и копаясь в архивах.

Он еще не знал, как он это сделает, но у него есть его Система, она просчитает, пусть для этого потребуется столько же времени, сколько он знает этого выскочку, пусть! Время не имеет значения, когда в силу вступает закон мести. Имеет значение только жизнь, а жизнь его была невыносима от неутоленной жажды мщения, от горького послевкусия желчи при мысли о Фоме. Чтобы сделать свою жизнь свободной даже от этого, он был готов идти до конца.

Один раз он был очень близок к тому, чтобы утолить свою жажду, это было давно, как раз перед ссылкой Фомы. Тогда он вычислил место его забав, а затем спровоцировал неожиданную трансформацию реальности на его траектории (с помощью «старухи» можно и не то), замаскировав этот всплеск под «дыру», которая, кстати, тоже не замедлила появиться, спровоцированная трансформацией. Для подстраховки он направил туда же на патрулирование закадычного приятеля Томаса Акра Тхе. Их траектории должны были пересечься как раз перед трансформацией, Тхе должен был подрезать гребень замка Фомы и тем самым убить его, а дыра бы все смазала.

Все получилось отлично, не могло не получиться, он уже тогда был неплохим оператором, и взбесившаяся реальность уже рвала сайтеров на куски, но рыжему опять повезло. Система, которая просчитала его катастрофу, взвыла в тот момент, когда на одном из провинциальных диспетчерских пунктов оказался Сати (откуда он там взялся?) и взял управление на себя. Сати правильно просчитал ситуацию и усмирил реальность, не выходя из-за пульта.

Такое возможно, если закоротить все уровни взаимосвязей реальности на несколько мгновений, после этого неуправляемые процессы на выбранном участке замедляются или начинают течь вспять, словно при перемене полюсов. Это было совсем не очевидное, но как оказалось единственно правильное решение. После этого спасение сайтеров было уже не такой невозможной задачей и с ней кое-как справились.

Ларкин долго ходил под гнетом опасения, что жесткий и проницательный Сати сам приедет разбираться в инциденте, но шефу по катастрофам было не до того. Тогда главный оператор понял, что и у него лимит везения не совсем исчерпан. И еще не закончен их поединок с Фомой. А когда ему доложили по сайтерской эстафете, что обнаружен давний несанкционированный выход за Последнюю Черту, он звериным чутьем хищника понял, это рыжий! Возможно он, Лоро, не зря рисковал своим положением и жизнью!..

Правда, теперь он даже самому себе не хотел напоминать о той попытке, чувствуя последними волосками на загривке, что здесь кроется что-то гораздо больше его и страшнее, что он, возможно, своей провокацией с дырой открыл дорогу в бездну, дорогу Дну. Нет, об этом лучше не думать!..

Лоро бросился к сравнительному анализатору и архивам, да — по почти неуловимым штрихам, это очень похоже на рыжего! Это, конечно, не доказательство для Кальвина, его шефа, и тем паче для всех этих верхних Советов, но чем не повод для серьезнейшей проверки!.. Начальную стадию проверки он может сделать сам. Он не будет терять ни мгновения, раз у него появилась возможность сделать жизнь Томаса весьма и весьма беспокойной, а главное бесперспективной! Стульчик Пифии, ха-ха!..

Лоро «припал» к Системе и она, погудев несколько десятков смен, выдала ошеломляющие данные: Томас мог быть за Чертой около десяти раз! На какое-то время ему стало страшно, да кто же он этот рыжий?! Он не ждал ничего подобного — один-то выход был сенсацией, а тут столько?!

Полученные результаты его потрясли. Данные, конечно, требовали большой и тщательной проверки, но на это уйдет уйма времени, гораздо больше, чем уже ушло, а ему эти данные нужны сейчас. К тому моменту он уже понимал, что с Рыжим терять время нельзя, время от времени тот бесследно пропадает. Даже если предварительные результаты проверки верны на двадцать процентов, то это бомба для Ассоциации и — стул Пифии для Рыжего на вечные времена, не будь он Ларкин! Он не зря стал главным оператором Системы, если ее надлежащим образом люлькать каждый день, она такого понарасскажет!..

— Ты меня вспомнишь, если конечно узнаешь, кто тебя женил на Пифии! — мурлыкал главный оператор.

Работа предстояла огромная. Лоро составил план. Сначала Кальвин, поскольку Ави, второй шеф Системы, криминалом не занимался…

Кальвин, к его удивлению, отнесся к докладу совершенно спокойно. Он выслушал Лоро и отпустил, ничего не сказав, только поблагодарил. «Жирный боров! — кусал губы Лоро. — Конечно, над ним не каплет, начальник, иерарх. Он даже не представляет, какая это бомба!..» «Да бросьте вы, Ларкин, это всего лишь трансформация!» — мысленно передразнил он шефа. И доказать сейчас он ничего не может, к сожалению! Как бы еще с него не спросили, почему он использует систему на изучение случайных всплесков. Старуха и так работает на полную мощность из-за событий на периметре, точные данные будут очень не скоро. К тому же он выставил очень высокий порог чувствительности, да еще несколько дополнительных фильтров, чтобы уловить сверхмалые колебания потенциала континуума, если они будут. Нет, он чувствовал, здесь что-то есть, ненависть обостряет все чувства, теперь он прекрасно понимал это высказывание. Но что делать: ждать, пока проснется этот жирный боров или выходить на Совет Коррекции?

Прозрачные створы сдвигались и раздвигались много раз, пока Лоро не очутился в святая святых — Совете Координации. Он так и не понял: он двигался навстречу створам или створы к нему? У ощущений была архитектура сна или неотредактированной голограммы, что впрочем иногда представляется одним и тем же: кажущая стремительность наплывала на кажущуюся медлительность…

В Совете Коррекции, куда он обратился сначала, отнеслись к его изысканиям так же прохладно, как и Кальвин: не ищите сенсаций, Ларкин, это обычная спонтанная деформация реальности… И такие типы сидят над ним? В их руках судьбы Ассоциации?..

Он то ли шел, то ли плыл, то ли реальность текла, разворачиваясь перед ним, и только мысль о неудаче в Коррекции мешала свободному парению, садня как заноза. Но в Совете-то Координации должны понимать, что нашел Лоро, что он буквально «нарыл», не жалея ни времени, ни сил! Системы, ха!..

— Ларкин, я надеюсь, вы не зря подняли переполох в Коррекции!

Лоро вздрогнул от неожиданности. Голос, казалось, шел ниоткуда и только присмотревшись главный оператор Системы увидел перед собой чуть заметное скопление искрящихся точек, звездочек и нитей, словно мишура на новогодней елке, когда зажигают гирлянды при свете яркого солнечного дня зимой. Он уже в Совете?

Контур Светлейшего (Светлейшего?..) появился, словно выткавшись из этих бликов, которые повсюду создавали двигающиеся прозрачные плоскости, но сам он оставался прозрачным, как фантом. А может, это и был фантом?.. Лоро вспомнил досужие разговоры сослуживцев о том, что Светлейший, якобы, может присутствовать сразу в нескольких местах. Ни лица, ни еще каких-нибудь отличительных признаков в этой призрачной фигуре разобрать было нельзя. «Вот почему никто не знает Светлейшего в лицо, — догадался Лоро. — Он может присутствовать в Синклите, но никто не будет знать об этом!»

Разговора, такого, о каком мечтал Ларкин, не получилось, он вообще ничего не мог сказать, во всяком случае, ничего связного. Смотрел на Светлейшего словно на призрак и ощущал противное дрожание в коленках и сухость горле. Голос Светлейшего, звучавший, казалось, прямо в голове, приводил в трепет. И это было унизительно для такого профессионала, каким считал себя Лоро, он не должен бояться фантомов. Впрочем, Светлейший не собирался обсуждать способ своего появления, а тем более, объяснять. Он не стал также и слушать жалкий лепет. Формат встречи так же не обсуждался.

— Не будем терять времени! — гремел голос. — Говорите!

Лоро поперхнулся, кляня свою самонадеянность. С трудом оторвав пересохший язык от шершавого неба, он выдавил из себя приготовленную фразу о том, что Система зарегистрировала несколько трансформаций, которые не совсем вписываются в обычную картину зоны высокой турбулентности и похожи на несанкционированные выходы за Черту. Ему не удалось выговорить и половины приготовленных слов, но Светлейший его понял, у Лоро было ощущение, что его читают как открытую книгу.

— Что значит несколько? И что значит похожи? Вы понимаете, о чем говорите?

— Да.

— Так сколько?

— Пока система не протестировала данные, я не могу сказать точно, но похожих случаев около десяти…

— Именно поэтому вы обратились сразу в Совет Координации?

Светлейший не повысил голос, он вообще его не повышал (в смятении воли чудилось, что высший иерарх вообще не говорит!), но Лоро показалось, что в зале Совета Координации (или где он еще находился?) загремел гром.

— Я докладывал Кальвину, — начал было Лоро.

— И в чем дело? Вы не доверяете компетенции своего непосредственного начальника?

— Нет, то есть… мне показалось, что Кальвин… — Лоро понял, что все сказанное им как раз и будет выражением недоверия компетенции Кальвина. Да, в данном случае он именно не доверял шефу, но тогда получался совсем другой разговор, в котором все начинается с докладной в Совет Коррекции, с вызовами и муторными нервотрепками проверок, но это уже не будет разговором о трансформациях.

— А Совет Коррекции?.. — Светлейший продолжал читать его мысли. — Вы ему тоже не доверяете?

— Мне показалось, что Совет…

— Вам слишком много кажется, Ларкин. Возьмите себя в руки. Куда вы спешите?

Главный оператор Системы почувствовал, что у него кружится голова от мощного фона, который исходил то ли от Светлейшего, то ли от стен. Он вдруг догадался, что Светлейший не явил ему свой лик лишь из милосердия, происходящее и так полностью подавило волю Лоро. Осознал он себя уже за пультом Системы, словно проснулся. Он оглянулся по сторонам, операторы продолжали стучать по клавишам сенсоров, стоял непрерывный писк и треск, будто ничего не произошло, будто он никуда и не отлучался.

Это был сон?.. Он уже настолько погрузился в свою месть, что принимает желаемое за действительное? (Правда, теперь он не мог сказать, хотел бы он в Совет Координации, скорее, нет.) И спросить не у кого. Не у операторов же спрашивать, уходил ли он куда-нибудь или был все это время на месте? А может, у Кальвина: простите, ваше превосходительство, я не могу припомнить, был ли я у Светлейшего? Его могут запросто отстранить от работы, отлучить от «старухи», кому нужен оператор, путающий сны с явью? Не угодить бы самому на стул Пифии для тестирования на профпригодность.

Лоро понял, что снова попал в ловушку, которую сам и соорудил и единственное, что он может сейчас сделать, это затаиться и ждать. Если встреча была так или иначе ему дадут знать, если нет, то и слава Говорящему, время покажет, что делать дальше, но впредь он будет острожен…

— Ты все набираешь вес, Кальвин?

— Это только видимое тело, Сати, а в остальном…

Кальвин бросил огрызок яблока в контейнер, вздохнул и достал новое яблоко.

— Меня подсиживают желторотые птенцы, какой уж тут вес!

— Забавная история!

— Он весь дрожал, но смотрел волчонком! Впрочем, как и я перед Светлейшим! Он меня только спросил своим голосом: «Кальвин, что у вас происходит?» — и у меня пустой желудок!.. Откуда он узнал? Ему же никто не докладывал, я точно знаю!.. Ну да ладно!.. Я не видел тебя тысячу лет, как у тебя дела?

— Дела?.. — Сати рассеянно посмотрел на Кальвина.

Они находились в апартаментах департамента по кризисным ситуациям, где и сам хозяин, Сати, не был уже давно. Пустой и просторный зал с мерцающими голограммами текущих событий и огромным экраном вместо обычного окна напоминал брошенный центр управления космическими полетами где-нибудь в дальних провинциях. Было тихо, только щелкало иногда статическое напряжение на голографах.

— Дела так себе, — сказал Сати. — Не лучше, во всяком случае.

— Да? — удивился Кальвин. — А здесь трубят о новом равновесии!

— Пусть трубят, не хватало еще паники.

— Паники? Что так серьезно? — преувеличено удивился Кальвин.

— А то ты сам не знаешь! — хмыкнул Сати.

— Знаю, но всегда ценю донесения с мест! Тем более, от специалиста по кризисным ситуациям, главного специалиста! Ты же знаешь, подтверждение со стороны придает дополнительный вес нашим сведениям, если не решающий.

В контейнер полетела шкурка банана.

— Что же ты допустил кризисную ситуацию? Ларкина пропустил…

— Но ведь данные еще не проверены Старухой! Нет никакой кризисной ситуации, Совет Координации страхуется! Я ведь как считаю: проверь, проанализируй и доложи! А он как?.. Доложил, не проверяя, не анализируя — все шиворот-навыворот! Выскочка!..

— Ну и что теперь?

— А теперь Светлейший вызвал тебя. Как он бушевал, я даже кормить перестал.

— Кормить?.. Кого?

— Свое тело!

— Ты с ума сошел, вегетарианец! — засмеялся Сати, видя, как Кальвин достает из необъятных складок своих одежд новый экзотический фрукт.

— А это еще что такое?

— Не поверишь. Называется сю-сю. Достал по случаю на окраинах. Вкус необыкновенный! Открываешь как банан, внутри, как крупный виноград, а на вкус… не передать! Такой вот фрукт…

— А вот что за фрукт твой Фома? — вдруг спросил Кальвин.

— Фома? — удивился Сати. — Фома тоже фрукт экзотический!

— Ну, это-то и я вижу! — проворчал Кальвин. — А мог он, по-твоему, сделать это? Уж слишком это похоже на самоубийство!

— А что он сам говорит? Как он это объяснил вам, когда попался?

— Говорит, что не знает. Закрывает глаза и все — он там…

Сати опять засмеялся:

— И вы ему поверили?

— Он что смеялся?.. — Большое круглое лицо Кальвина выглядело совершенно по-детски, когда он обижался, хотя сейчас он только делал обиженный вид, он давно понял, что Фома обвел Моноро вокруг пальца.

— Возможно, впрочем, насколько я знаю, лет в детстве у него был похожий случай. Он тогда так же закрыл глаза и…

— Перешел Последнюю Черту?

— Нет, тогда он зачем-то решил взять на таран грузовик. Ну, конечно, на самом деле просто так получилось, но выглядело это именно так! В каких-то загородных гаражах он первый раз сел на мотоцикл и выскочил на полном ходу навстречу движущемуся грузовику — не остановится, не объехать. Он закрыл глаза и дал газу.

— Газу?.. Он что сумасшедший или перепутал газ с тормозом?

— Кто знает?.. Мне иногда кажется, что это его стиль, Кальвин.

— Надо заметить, стиль самоубийцы. Представляю, что он пережил.

— Не знаю, что он пережил, он не рассказывал, но когда он открыл глаза, грузовик был уже позади.

— Его объехали?

— Колея была такой, что им было не разъехаться. Мы потом, когда проходили временные потоки в Школе, возвращались с ним к этой ситуации и смотрели.

— Как же тогда?

— Вот так: закрыв глаза!

— Надо будет попробовать.

— Попробуй. Только помни, грузовик железный!

— А я? — булькающе рассмеялся Кальвин. — Я же яблоки ем!

На закате старые друзья встретились снова, чтобы обсудить новости. Для этого выбрали уже уединенную открытую террасу на одном из верхних уровней Дворца Синклита. Было тихо и прохладно, светило медленно и величаво угасало, опускаясь за линию горизонта Ундзора, в океан пространств. Среди вековых деревьев, окружающих живописными каскадами склоны вокруг Дворца, неспешно проявлялся туман, предвестник ночной свежести.

Принесли теплые напитки. Сати только что вернулся с инспекции своего департамента, которая заняла весь день и еще никого, кроме Кальвина, не видел. Со Светлейшим увидеться ему тоже не удалось за делами самого Светлейшего.

— Удивляюсь я тебе, — говорил Кальвин. — Променять тихую столицу на сумасшедшую работу в провинции! Там ведь даже климат другой, да и нет его там вовсе! Климат это когда постоянно хорошо. А там?.. Сплошные перемены!.. Ну, где ты еще увидишь такой закат?.. А туман?.. Живешь, небось, в походных условиях: ни тебе ванны, ни матраца даже приличного. А ешь что? Сухой паек? И спишь, наверное, на голой земле! Зачем тебе это, Сати?

— Да, закат, — согласился Сати, и не меняя расслабленной позы, переменил тему. — Что вы решили с моим мальчиком?.. Был совет?

— С мальчиком? — недоуменно посмотрел на него Кальвин. — Ну у тебя и выражения!.. А что с твоим мальчиком? Ничего! Поставим еще один дополнительный блок, может быть, пошлем наблюдателя и… да и все пока! Дальше, что покажет тестирование.

— Постой, постой! Дополнительный блок это же жуткая головная боль!

— А у меня какая головная боль появилась! — хмыкнул Кальвин. — Можно сказать, геморрой!

— Геморрой у тебя от обжорства! А парень будет страдать из-за того, что вы хотите иметь свинцовые задницы и ни о чем не думать!

— Ну, Сати, ты думаешь, это я придумал? Совет решил.

— Брось давай! — отмахнулся Сати. — Решение этого вопроса только в твоей компетенции. Чья это идея?

— Отдела! — пожал плечами шеф безопасности. — Все управляющие секторов принимали в этом…

— Топите, как котенка! — перебил его Сати. — А как же вы раньше страховались от его самовольных выходов со Спирали?

— Как?.. Стоял блок и специальная наводящая программа Моноро.

— Что за специальная программа? Впервые слышу. Ну-ка, ну-ка!

— Ну, Сати! — протянул Кальвин недовольно. — Чтобы не вдаваться в подробности, это страх перед любым выходом со Спирали.

— А мне, пожалуйста, поподробнее, подробнее, Кальвин! — возвысил голос Сати. — За кого ты меня держишь?.. Ты думаешь, я не знаю ваших иезуитов? Что вы там еще напихали в вашу специальную программу?

— Сати, да я и не думал! — улыбнулся Кальвин. — Они же там все философы и психологи, а уж прикладники, мне и не снилось!.. А я кто — простой вояка, которого поставили над университетскими мальчиками! Кто меня слушает? Что скажут, то и делаю…

Сати даже расхохотался от такой беззастенчивой лжи.

— Они что сделали? — продолжал Кальвин. — Для того чтобы страх был фундаментальным, они запустили в блоке программу, которая ослабляет торможение инстинктов, ну и прочих там перцепций, концепций — я в этом не силен, повторяю. В результате, твой мальчик обжора, пьяница и прелюбодей, причем все вместе и в неимоверных количествах. Это великолепно работает на страх перед выходом, так как его структура загрязнена! А?.. Каковы головорезы? Надо ж додуматься?! Они еще поработали над общим антуражем и парень просто ни о чем не думает, развивается в предлагаемых нами обстоятельствах! Здорово?..

— Здорово!.. А кто-нибудь подумал о том, как он от всего этого очистится? — спросил Сати. — А если потребуется срочный выход со Спирали? Его же будет рвать, как промокашку, на всех переходах, его может просто разнести в клочья так, что и Система не соберет! Об этом подумали твои головорезы?

— Конечно! Моноро уверяет, что очищающая программа абсолютно надежна!

— А она на ком-нибудь проверена эта очищающая программа?

— А на ком ее проверишь? Он у нас один такой уникум! Остальным пальцем погрозишь, они и сидят тише воды, ниже травы, дышат через раз, с уведомлением! А этот даже возвращаться не хочет, по донесениям вошел во вкус!

— А кто его таким сделал?

— А как мне его удержать еще? — улыбнулся вдруг Кальвин.

Он уже ополовинил фруктовую вазу и пришел в благодушное состояние.

— Ну что ты так волнуешься? Все будет в порядке с твоим мальчиком. В положенный срок вернется, будет образцовым сайтером, как все.

Закат посылал прощальные отсветы розово-желто-зеленого цвета, становилось прохладно.

— Ты все-таки не веришь, что он выходил? — спросил Сати, после паузы.

— Столько раз, нет! Тогда это абсурд!

— Ну и что, что абсурд! То, что ты не веришь, не значит, что этого не существует!

— Тогда насмарку всё, все наши хваленные принципы постепенного посвящения!.. Нет, этого не может быть, я против!

Они невесело рассмеялись:

— Да, это в духе Ассоциации, она против абсурда!..

А в злополучном баре «Три коня» абсурд происходил с удручающим постоянством и однообразием: Фома рассказывал свои знаменитые сны. Ирина слушала его с едва сдерживаемым возмущением. Он уже давно вошел во вкус этих повествований и начинял их от постоянного повторения такими неправдоподобными подробностями, что Ирина, наконец, не выдержала.

— Слушай, ты меня за идиотку принимаешь?! Сначала Николай Второй, потом Сократ, после которых ты приходил в дымину! А теперь придумал оправдание своему пьянству — тащат его куда-то, бедного, если он трезвый!.. Уж лучше продолжал бы валить на Сократа или Гамильтон свою — все как-то интеллигентнее! Ты совсем заврался! Я, по-твоему, дура и не понимаю, что это белая горячка?!

— Ну почему — дура? Ты просила рассказать, вот я и рассказываю!

— Все, рассказывай это кому хочешь! Я ухожу!

Ирина бросила сигарету в пепельницу и встала.

— Уже? Ты же только пришла!

— Вот именно, пришла — шла, шла и пришла, хватит! Я совсем ухожу, Андрон.

— Как совсем? В каком смысле?

— Во всех! Потому что ты пьян, пьян безобразно, как всегда в последнее время, и несешь в свое оправдание такую чушь, что либо ты меня совсем не уважаешь, либо свихнулся! Ни один из этих вариантов меня не устраивает!

— И меня тоже!

— Почему же ты тогда хочешь чтобы я поверила в эту чушь? Ты хоть сам себя послушай, что ты плетешь! Ну какой здравомыслящий человек поверит в то, что тебе снятся сны, в которых тебе говорят: пей, Андрон, наливай, голубчик, лучше — с утра, а то куда-то там заберут?! Это не сны, это ты сам себе говоришь! Я-то еще не сошла с ума!

— Это не чушь, — вдруг усмехнулся Фома, глядя мимо Ирины.

— Посмотри, они пришли, — добавил он совершенно удовлетворенно.

— Кто они?.. — Ирина непонимающе посмотрела на побледневшего Фому, потом медленно перевела взгляд на дверь: там стояли два типа в серых пальто.

— У тебя еще и паранойя! — со вздохом сказала она и стала собираться.

— Это они!

— Да? — проговорила Ирина тоном сиделки у безнадежного больного. — Вот и прекрасно! Тогда передавай привет Доктору и не забудь выпить!..

Она толчком пододвинула к нему бокал. Коньяк расплескался.

— Ты ведь ради этого все устраиваешь? Но не путай меня, я в этом участвовать не хочу!..

Ирина пошла к выходу.

— Вас ждут! — сообщила она незнакомцам, которых стало уже трое. — Капельницу принесли? — поинтересовалась она еще.

В следующее мгновение в баре словно родился смерч. Фома прыгал по столам, кидая табуреты и скамейки, а следом за ним, сметая все на своем пути, включая и немногочисленных посетителей, носились странные, молчаливые типы в пальто…

— Алле, милиция? Большой Козловский! — кричал по телефону Леша.

Кто-то визжал, кто-то полз по-пластунски к выходу, а Ирина все стояла у выхода, словно окаменев, и на лице ее сияла глупая улыбка то ли недоверия, то ли прозрения.

— А, сволочи! — рычал Фома, прижатый к барной стойке с железной вешалкой в руках. — Явились все-таки! Не подходи, убью!..

Перемахнув через стойку, он ворвался на кухню. Увидев его совершенно бандитский вид, шеф-повар чуть не обварился.

— Где выход? — закричал Фома.

Шеф растерянно показал огромным ножом на выход.

— Налет! — коротко пояснил Фома. — На меня не готовь!

И выскочил на улицу… там его и взяли.

16. Лиловая

Они брели по серому ландшафту с темно-багровым заревом на лиловом небе — закатом или восходом. Движение местного светила происходило так медленно, что невозможно было понять, утро это или вечер, а может, совсем ничего и здесь всегда так сумрачно и сыро — вечный закат. Ландшафт был словно искусственный, ни деревца, ни даже травинки, кругом огромные лилово-багровые кубы, на манер домов, с темными отверстиями окон и прямые, длинные и узкие проходы между ними — улицы, образующие правильные прямоугольники кварталов.

Клочья каких-то странных густых испарений плавали на уровне пояса и создавали ощущение парения в облаках вместе с плывущими нереальными исполинскими кубами. Правда, парение было не из приятных, тяжелый запах отовсюду говорил то ли о неисправных очистных сооружениях большого города, то ли о качестве самой атмосферы. Все было неприятно — угрюмый пейзаж, архитектура, воздух, ощущения. Влажная и тяжелая атмосфера давила на грудь, под ногами что-то хлюпало и чавкало, и при этом ни одного живого существа, что вызывало в памяти мрачные ассоциации заброшенных городов и мертвых цивилизаций.

Единственное, что оживляло картину, низкий непрерывный звук, который, то пропадал, вызывая вибрацию под ногами, то снова возникал смесью гула и воя. От этого воя и тряски становилось не по себе, они то и дело чертыхались, попадая в зловонную лужу. Судя по всему, выбранное ими направление вело к центру этого огромного брошенного мегаполиса и к источнику звука, так как вибрация и гул становились сильнее по мере их продвижения.

— Черт, похоже, на этот раз она загнала нас в самую настоящую клоаку! — выругался Фома. — Где мы, любезный Доктор?

— В инфрамире.

— Занесло!.. А у кого?

— Это надо выяснить…

Дыра в очередной раз настигла их в Открытом мире прежде, чем они успели что-либо сделать. Теперь она была от них всего в одном переходе, а может и меньше. Впрочем, черте ей этот переход, понимали они, дыра может появиться в любой момент! А может и вообще не появиться, одно слово: дыра! Чтобы держать дистанцию, нужно было сделать переход с этой зловонной изнанки, а для этого необходимо было выяснить, у кого они в гостях и под какие законы подпадают в данный момент. Поэтому и шли они навстречу душераздирающему вою, полагая обнаружить хозяина места у источника звука, так полновластно доминирующего над всем этим пространством. Во всяком случае кто-то там будет, должен быть и они у него спросят, о чем это он так душераздирающе?..

— Я ему глотку вырву! — мечтательно сказал Фома. — Залезу внутрь и вырву к чертовой матери!.. У меня сердце останавливается!

— Да, ощущения не из приятных… — Доктор вынул анализатор. — Зашкаливает!

Действительно, вибрация была настолько низкой, а звук — высок, что тело, резонируя и тому, и другому, грозило пойти вразнос, начать разваливаться. По мере приближения к невидимому источнику, идти становилось все тяжелее. Сердце работало с перебоями, в глазах темнело, в ушах словно исполинский прибой. Наконец вышли к чему-то похожему на центр этого города. Центр был опущен ниже уровня города и странные подвижные испарения в виде облачков стекали по ступеням и желобам в эту яму или клоаку и текли прямо центру.

— Посмотри, что это там? Твое воображение ничего не подсказывает?

— Мое воображение подавлено, — буркнул Фома, щурясь от белесых испарений.

Они остановились. Вой и вибрация достигли немыслимой силы и громкости. Впереди, на правильно организованной круглой площади невероятных размеров, стоял огромный темно-лиловый холм, похожий на разлохмаченный кочан капусты, листья которого мягко колебались из-за вибрации, словно многоярусные края большой медузы в спокойных волнах. Сочетание плавности шевеления этих покрывал с немыслимой частотой звука вызывало дурные ассоциации и тошноту. Говорить было невозможно, как возле взлетающего самолета.

Пройдя еще немного вперед, они увидели, что вокруг холма, на нем, под ним, копошилось множество белесых существ небольшого роста и непритязательной, утяжеленной книзу, формы. Их было так много, что холм казался живым: покрывала колыхались, существа двигались, и вся картина напоминала разбуженный чьим-то вмешательством муравейник, только муравейник еще и сам был будто живой.

Насколько можно было видеть, все дороги сходились именно к этому месту и странные существа заполняли их, стремясь к источнику вибрации и воя. Причем они возникали словно из ничего, оказалось, что из этих густых облачков вонючих испарений, что болтались всю дорогу у сайтеров под ногами. Перед самым холмом существа обретали телесность, бойко взбирались на него, иногда друг по другу, находили свободное место и замирали. Время от времени кто-то отваливался, скатывался вниз и исчезал, а его место занимал другой. Иногда раздавался хлопок и существо исчезало прямо на холме, превратившись снова в облачко, только светлее и легче прежнего.

— Что это они делают? — недоумевал Фома, уворачиваясь от испарений. — Вот ведь мерзость какая!

— А это я у тебя хотел спросить! Где твое хваленое воображение?

— Погоди, я еще не присмотрелся!..

Вой в это время достиг своего предела в истошном визге и исчез, перейдя в ультразвук. В наступившей тишине, покачиваясь от вибрации, они подошли еще ближе, прямо к границе появления существ. Присмотрелись.

— Этого не может быть! — изумился Фома.

— Почему же? — спросил Доктор простодушно.

Фома хохотал:

— Какой размах, Доктор!

— Что здесь смешного?

— Ничего, — ответил Фома. — Кроме того, что они имеют бедный холм. Статья не помню какая, групповое изнасилование неодушевленных предметов.

— Сто тридцать первая, — подсказал Доктор.

— Господи, Док, откуда? И зачем тебе, пустыннику?

— Кодекс надо чтить. Особенно уголовный, насколько я понял, общаясь с тобой.

Фома хмыкнул:

— Пойду, гляну ближе. Это ж какое устройство надо иметь, чтоб так землю долбить?

— А это уже интересно! — донеслось вскоре от холма. — Холм-то живой! Или еще живой, несмотря на обращение, подпадающее под 131 статью. Это даже не холм, а холмица…или холмища! Видел я всяких девиц… Поправь, если совру…

И Фома продекламировал в ультра-тишине:

— Я знал красавиц недоступных, холодных, чистых как зима, неумолимых, неподкупных, непостижимых для ума… Так вот, Доктор, это не о ней… Это, похоже, матка!

— Не подходи близко к холму, пока мы с ним не разобрались, — Доктор опять достал свой приборчик, манипулируя. — Слышишь?.. Мне это все не очень нравится.

— Доктор, а когда тебе что-нибудь нравилось? У народа праздник, может быть, единственный. Бог знает, где они мокнут все остальное время, в какой слизи!..

Фома оказался по колено в необыкновенно вязкой слизи.

— Тебе что сам этот процесс не нравится или что? Ты вообще трахаешься когда-нибудь, все время забываю у тебя спросить? Знаешь, хоть одно теплое чувство, кроме пописать на руки?

И Фома, продолжая рассуждать о природе столь необыкновенного явления, обходил холм. Странные, низкорослые, чуть выше половины бедра Фомы, существа ползли на холм, не обращая на него никакого внимания, как зомби. Похожие на обезьянок, но только неуклюжих, словно сделанных наспех из двух-трех чурочек и палочек, обтянутых бледной кожей, они дурно пахли. Все достоинства и примечательности их, кроме тяжелого запаха, были сконцентрированы в одном месте, в том органе, которым они долбили холм. Зато орган этот был развит гипертрофически и составлял не меньше, если не больше, половины общего веса, так что аборигены представляли из себя пушку на огромных колесах-яичках, у которой снизу хилые подпорки ног, а сверху дегенеративная полупрозрачная голова — прицел, все остальное оно — возмездие эволюции.

— Доктор, статья отменяется, они не виноваты! — заключил Фома, рассмотрев их причиндалы. — С таким взведенным инструментом мне было бы тоже все равно: холм, розетка или авиабомба, — главное разгрузиться и облегчить себе жизнь! Это же Сизифы, только вместо камня у них несокрушимое либидозное томление!.. И вот что мне приходит в голову, может это и есть хозяин места, которого мы ищем?

— Эй, Матильда Долбанная Вся, я к тебе обращаюсь!.. — Ткнул он холм Ирокезом. — Это ты все так хорошо придумала?

Раздался истошный визг.

— Назад! — крикнул Доктор, но было поздно.

Существа, среди которых бродил Фома, уже не обращая на них внимания, словно по команде набросились на него и их вместе с Фомой понесло прямо к холму. Холм похотливо выгнулся навстречу ему, как желанному гостю. Вой и вибрация снова достигли предела, а с холмом произошла странная трансформация. Это была уже почти человеческая анатомия, более того, действительно женская! На Фому наплывал, причмокивая губами из-за приоткрывшихся покрывал, суперорган — органа гроссо!

— Доктор! — завопил Фома, стараясь перекричать вой. — Меня сейчас кажется тоже будут забивать в холм!..

Невероятным усилием он сбросил с себя верещащих тварей и увидел в открытом зеве такие дали, о которых, собственно, мечтал всегда…

На несколько секунд Фома ослеп от резкого перехода из инфракрасной среды в обычную и невольно прикрыл глаза. Когда же он снова обрел способность видеть, то был приятно поражен изменениями в обстановке. Он оказался в огромном с восточной роскошью убранном зале, нечто вроде турецкого сераля или персидского гарема, какими он их себе представлял, хотя никогда там не был. В центре зала стоял такой же огромный, под стать ему и словно вытесанный из сталагмита, будуар. А там…

Среди ниспадающих газовых тканей его возлежала самая прекрасная женщина, которую Фома когда-либо видел. У него перехватило дух от такой вызывающей и вместе располагающей красоты. Женщина была совершенно обнажена и лишь слегка прикрыта прозрачным газовым покрывалом. Прикрыта так, чтобы разить наповал, что Фома немедленно и сделал: онемел и застыл. Сказать, как она была прекрасна, он бы не смог, это было бы слишком слабо, она была совершенство, а совершенство невозможно описать, как мировую гармонию.

— Иди ко мне! — сказала Совершеннейшая, и голос ее потряс Фому еще сильнее, чем совершенство форм.

— Я? — глупо спросил он, не веря своему алмазно-рубиновому арабскому счастью. — Это вы мне?

— Тебе!.. Иди скорее!..

Не подчиниться этому голосу было нельзя, да Фома и не собирался. Во все глаза глядя на незнакомку, он двинулся к будуару. Казалось, сама богиня сошла с небес и просит о небольшой услуге: просто все забыть и броситься в источник вечного наслаждения. А там, где нужно бросаться в источники вечных наслаждений Фома бросался, не раздумывая, всегда…

Звериный вопль огласил небеса. Весь в крови и слизи, словно новорожденный, Фома летел, даже приблизительно не зная куда, теряя по пути обрывки сознания…

«Боммм!..» Очнулся он на теплом каменном полу в большом зале, но уже с закопченным камином вместо будуара и угрюмыми темными стенами вместо роскошных шелковых гобеленов сераля. Коптили факелы, под сводами с шумом летали какие-то неуклюжие черные птицы, изредка откуда-то доносился звон. Этот звон и вернул Фоме сознание. Доктор сидел рядом, перебирая кнопки своих приборчиков, а по залу шныряли какие-то невероятные образины в женских платьях, то ли старухи, то ли гермафродиты, то ли вообще социальные лишенцы, сервируя нищий стол. Осознав себя, Фома охнул и поискал, чем бы прикрыться, он был совершенно нагой и к тому же…

— Не стесняйся, все уже видели и восхищались, она у тебя уже около часа, — успокоил его Доктор. — Как ты не поломал его при падении?

— Дай мне чем-нибудь прикрыться, изверг, а то прямо утро в девичьем вытрезвителе!

— Сейчас тебе принесут твою одежду.

— Доктор, шо це було?.. — Фома сел было в позу лотоса, но тогда пестик торчал слишком вызывающе, и он, придурочно ухмыляясь, сделал ему домик из сложенных рук.

— Что было, говоришь?.. Исполнение твоих прихотей! Ты никогда не мечтал о большом куннилингусе с полным погружением, а, Орфей?

Фома мечтал об этом и не раз.

— Вот еще! — огрызнулся он. — Ты за кого меня принимаешь?

— Успокойся, всего лишь за поэта, — хмыкнул Доктор. — Ты знаешь, кто это была?

— П…, Доктор! клянусь вот этим… самым! — Он раскрыл ладони. — И если б не размеры, я не сопротивлялся бы!.. Но это же прямо страшный сон какой-то!..

Доктор поморщился.

— Я прошу тебя, Фома, осторожнее в своих выражениях, любых! Потише! Твое влияние на наши перемещения катастрофично.

— А что я сказал? Что мне ее писей называть, когда по ней такие насекомые ползают? Я думаю, она обидится, узнав. Кто эта красавица?

— Это Лилгва — царица ночи и разрушения. А эти несчастные насекомые попали к ней из-за своего чрезмерного аппетита. Мы, кстати, попали к ней по той же причине.

— И ты, Доктор? — ахнул Фома. — Вот уж не думал, что у тебя тоже чресл-мерный аппетит!

— Да не у меня, а у тебя! От вашего взаимного причащения я ничего хорошего не жду. Не знаю, как ей, а у тебя уже два часа эрекция при полном беспамятстве и сам ты как пряник медовый.

— Не беспокойся, Доктор, сильная эрекция при беспамятстве гораздо лучше сильной памяти при слабой эрекции.

— Слушай, что с тобой происходит? — Доктор даже четки отложил. — С тех пор, как ты побывал на Спирали, тебя словно подменили! Мало того, что ты несешь, причем постоянно, какую-то пошлятину, так ты еще становишься просто опасен и прежде всего для себя. Твои поступки под стать сумасшедшему, но не сайтеру. Ты постоянно хочешь есть, ты постоянно хочешь… ну, в общем, ты знаешь, чего ты хочешь постоянно; просто бандит на этом поприще!

— Пустое, Доктор! — отмахнулся Фома. — Ты мне лучше скажи, что произошло? Как я оказался здесь? Где мы вообще?

Фома снова заглянул под рукотворный «домик»: никаких изменений, полная боевая готовность.

— И прикажи принести этим грымзам одежду, наконец!.. Ну вот опять каламбур нечаянный… Поверь, Док, это происходит помимо меня, — пожал он плечами. — Так что произошло?

— Это у тебя нужно спросить! Кто ж к даме, и с мечом?

Оказалось, что хотя Фома и был в трансе от апокалиптического видения, воя и тряски, но меча он не выронил и шагнул в гостеприимно распахнутые врата греха, как святой архангел Михаил с карающим мечом во врата ада. Что он там делал этим мечом неизвестно, но только створки, сладострастно сомкнувшиеся за ним, вдруг с воем распахнулись и Фома вылетел оттуда смачным плевком.

— Не мир принес я, но меч! — ухмылялся Фома. — Слушай, как заново родился! Что-то меня ломает всего…

Он прислушивался к странным процессам в себе. Его сгибало и разгибало изнутри, совершенно непроизвольная истома бродила по телу, будоража фантазию. Все бы ничего, но страшно хотелось разрядиться, даже руки чесались.

— Может, здесь какой-нибудь Тверской-Ямской переулок есть поблизости? А то прям звенит!..

Фома уже с интересом посматривал на снующих туда-сюда безобразных служанок.

— Обойдемся инъекцией!

— Ну вот еще, губить хорошее дело химией? Не позволю! Я лучше женюсь с закрытыми глазами!

— Никакой химии, народное средство, — сказал Доктор и хлопнул руками. — Сейчас невеста выйдет. Пора уже…

Фома слегка подбоченился и стал выглядеть очень эффектно и, главное, целеустремленно благодаря перпендикулярному устройству.

— Где? — спросил он.

«Боммм!.. доннн!.. гляммм!..» — возвестили невидимые колокола неведомой церкви за стенами помещения. С последним ударом довольно заунывного боя в зал вошла женщина с одеждами в руках. Ее неестественно высокая фигура причудливо и страшно ломалась на ходу, словно тень на геометрических изломах стены в колеблющемся пламени. По мере ее приближения Фома менялся в лице. Если это и была невеста, то не его — смерти, причем смерти не по своей воле.

Шаркая огромными костистыми плоскостопиями в веревочных опорках, к ним медленно ползла старуха, бледная и тощая. Она была так безобразна и так далека от любой сексуальной фантазии, даже человека-павиана, что приснившись могла причинить умерщвление плоти. Увидев же ее наяву, можно было просто рехнуться и кастрировать себя по пояс. Это была большая мужская беда.

Друг Фомы завял, как подкошенный. Доктор беззвучно хохотал, уткнувшись в колени, а сам Фома с ужасом смотрел на приближающуюся каргу. Ему казалось, что он ее уже где-то видел. Глубоко и близко посаженные глаза ее затхло тлели из такой пропасти, что он увидел в ее глубине все разбитые надежды мира и все его печали.

— Одевайся! — сказала она, и Фома чуть снова не потерял сознание, во всяком случае руки его бессильно упали на пол, он почувствовал в себе такую стынь мертвецкую, такую безнадегу, что как бы самому не завянуть навсегда.

На него полетели одежды, старуха не удостоила даже подать их ему. Он стал торопливо одеваться, боясь, как бы его дружок не исчез совсем от такой женской близости. Доктор снова хлопнул в ладони и старуха величаво, как мороз по коже, удалилась.

— Это наверное супруга Приапа! — догадался Фома ей вслед. — Только такая могла с ним жить, чтобы не умереть!..

— Бедный мой Парамон, что она с тобой сделала? — причитал он, рассматривая то, что осталось от его бодрого и веселого друга. — Ну и подруги у тебя, Док. Я бы с ней даже в кунсткамеру не пошел, ей место на минном поле. С ней только переписываться можно. Хотя наверняка у нее такой почерк, что мама дорогая! Рак глаза сразу схватишь, катаракту! Кто это, Док?

— Это антипод Лилгвы, Пушта. Она приютила нас, только узнав о твоем подвиге.

— Здорово она помогла, — заметил Фома. — Не больно она любезна с героями. У меня внутри словно все выжгли, вынули и заморозили, пусто, как в морозилке.

Фома, сокрушаясь, потрогал живот и все остальное.

— А почему она тебе подчиняется, ведь могла бы и тебя подвялить? Это было бы справедливо!

— Ассоциации подчиняются все.

— А эта Лилгва?.. Она ж меня чуть вместо тампона не использовала!

— Так ты ж никак не обозначился, напал на нее. Я говорю, что ты опасен сам себе!

— Ну все равно, если выбирать, где пропадать, ты знаешь, где меня искать!

— Дело вкуса. А теперь пора обедать и двигаться…

— Доктор, обедать?! Что произошло? Я тебя тоже не узнаю!

— Обедать и двигаться, может быть, в этот раз мы найдем дыру, а не она нас.

— Хотелось бы, а то я устал разрываться на куски, все время кажется, что потеряю какую-нибудь важную деталь.

Но и на этот раз дыра настигла их первой. «Твою уже мать! — думал Фома, разлетаясь на куски и стараясь не отстать ни от одной своей главной части. — Обратно покойника несут!»

Разбудила его Ирина. Звонил телефон. Он заметил эту странность, если он спал рядом с ней, то не слышал ни звонков, ни криков — ничего, словно включалась какая-то защитная программа или, наоборот, выключалась тревожная.

— Звонит уже полчаса, — сообщила она ему, как о протечке крана…

Гамлет, вспомнил он, банкет… Через четверть часа мистер Безупречность сидел у него на кухне, Ирина в свою очередь недвусмысленно заперлась в комнате, давая понять, что Гамлет не банкет, а трагедия.

Фомин достал бутылку коньяка и попросил Доктора быть кратким. Доктор — был. Фомин ещё не допил первый бокал, как узнал, что жизнь его описывается теперь тремя простыми словами: дыра, замок и привет. С того света. П-ц!..Такой краткости Фомин не ожидал, он только начал жить, в театр сходил… Но ясное лицо Доктора говорило, что все это суета. И тогда Фомин уперся.

— Этого не может быть! — твердил он, не желая принимать тот факт, что теперь дыра — это его судьба, родина и принцип существования. — Не верю!

И хватал бокал за бокалом. Поздний постулат Станиславского стал его последним убежищем, даром, что только из театра имени метода Мейерхольда.

Бутылка стремительно опорожнялась. Реальность — менялась. Здравый смысл исчезал. Фомин восхищался дикостью ситуации и грозил разобраться во всем этом. Еще ему очень хотелось дотянуться до лица Доктора — попробовать его анемичную лепку.

Он орал, что знает, чьи это проделки, насквозь видит всяких лекарей! В конце концов он совершенно неожиданно выдохся, как будто сдулся, и заявил, что идет спать, тем более, что бутылка была пуста, а Доктор пусть сам и нейтрализует эти невесть откуда взявшиеся замки. Вот дверь…

— Ты же не спишь, насколько я знаю. Так что не теряй время, погоняй пока пару дыр туда-сюда. А у меня Ирина. Вам аптекарям этого, конечно, не понять, но…

— Да ушла твоя Ирина давно!

— Куда ушла? — ехидно передразнил его Фомин, снова совершенно пьяный. — Док, запомни, Ирина не дыра, чтобы приходить и уходить, Ирина это…

— А ты что, не слышал? — удивился Доктор. — Я думал, ты специально двери в кухню закрыл, чтобы мы не виделись.

— Что ты несешь, оборотень, какие специально двери?!

Фомин бросился из кухни, ломая косяки…

Ирины, конечно, не было. В комнате стоял легкий запах её духов. Она ушла совсем недавно!.. В ярости Фомин закрыл дверь и Доктором, хотя бы до утра…

Брякнул телефон и какая-то деваха томно прошептала в трубку:

— Фома-а, ты идешь?.. Мне уже раздеваться или ждать?

Он вырвал телефон из розетки, предварительно посоветовав в трех словах, что именно надо делать шептунье. Посмотрев на часы, он даже не понял, сколько спал и уснул, так и не выпустив шнур из руки. И сразу попал в один из своих обычных кошмаров.

Снился ему Доктор во главе отряда участковых милиционеров, пришедших его забирать. Они звонили в дверь, а Фомин кричал им, что без постановления прокурора он никого не пустит — кто это знакомится со своим участком ночью? Но милиционеры прикидывались соседями, кричали, что у Фомина разводной ключ на двадцать два, а весь дом без горячей воды, и звонили, звонили, звонили…

А Фомин плясал, плясал, плясал и корчил им рожи за дверью, хотя понимал, что без горячей воды много не попляшешь, да и бежать некуда…

Тут из комнаты выходила Ирина, «авроры северной алей», и заявляла, что если он откроет дверь, он ее больше не увидит. Фомин не понимал, почему, но уже начинал беспокоиться прямо во сне, потому что если до этого момента сон шел как по накатанному — всегда одинаково, то в этом месте, как правило начинались неожиданности…

Предчувствия его не обманули. А ты посмотри, сказала Ирина, открывая глазок, который оказался форточкой, стекло которой сферически выдавалось в коридор. Высунув голову он обомлел: на лестничной площадке и маршах, насколько хватало обзора вверх и вниз, стояли голые девицы в милицейских фуражках и их тела бесстыдно наслаждались тугими портупеями и кобурами, некоторые тут же позировали перед кинокамерами. Одна из них, самая ню-ожиданная, с наручниками и волчьим капканом вместо стрингов верности, подошла и чмокнула в стекло форточки алой бабочкой губ.

Фомин отшатнулся…

Раздалась заливистая трель звонка, такая громкая, словно звонок был в самой голове. Он выплыл на поверхность сна. Звонок бил, рыдал, умолял и требовал открыть дверь. Он наконец сообразил, что это Доктор. С участковыми. Какого черта?.. Конечно, нельзя было рассчитывать, что он уйдет совсем (надо сильно не знать оборотней), но все-таки какая-то элементарная этика должна быть?

Пребывая сразу в двух реальностях, сне и яви, Фомин поплелся в прихожую. В глазок не стал смотреть из какого-то крайнего цинизма, он знал, в таком состоянии навь сильнее яви. Он даже фразу приготовил в духе сурового гостеприимства, но в дверях стояла Ирина.

— О! — только и смог сказать он. — Ты куда…

«Пропала», хотел сказать он, но осекся — Ирина за это время успела стать блондинкой в самом вульгарном, пергидролевом смысле.

— Ты зачем…

И снова осекся… Ирина, не говоря ни слова, влепила ему поцелуй и сняла плащ. Повесив его, он повернулся к ней, с тем же вопросом и увидел, что она подает ему уже платье, поэтому вопрос опять не получился — только курлык какой-то поперхнулся в горле.

А Ирина снимала уже все остальное…

Батюшки Фрейды!.. И все это молча, с ясной приветливой улыбкой, то ли сошла с ума, то ли потеряла дар речи и это был такой язык жестов — стриптиз.

Не дождавшись, пока Фомин закроет рот, она положила туда указательный палец — плавно, как со сцены. Потом забросила ногу ему на плечо и стала пружинисто тренировать растяжку, закатывая чулок.

— Я занимаюсь этим из удовольствия, — сообщила она. — Было бы обидно приподнимать настроение за деньги…

О чем это она? Какие деньги?.. Фомин и так не особенно понимал, что происходит, но после этих слов на него снизошла светлая бездна непонимания. Что она несет?.. Когда она успела — и главное зачем? — стать блондинкой?.. И эта балетная растяжка… она никогда раньше не демонстрировала свое тело со столь спортивной бесстыжестью, словно фашистская девушка из фильмов Лени Рифеншталь…

Ирина между тем достала ногой свой затылок и каким-то фантастическим способом, стопою, сорвала с себя бюстгальтер. Обе груди выстрелили в него как в аттракционе. Я сплю, уверял себя Фомин, и ему становилось легче. А Ирина, изгибаясь и скручиваясь, не вынимая пальца из его рта, избавлялась от последних одежд. И все без слов, словно опять онемела. Язык растяжек и обнажений. Абсурд.

Наконец она предстала перед ним в ослепительной наготе, даже не сбив дыхания. Дыхание было сбито у него. Надо сказать, что он постепенно привыкал к тому, что она уже блондинка, хотя это потрясает — вот так, с утра, открыв дверь, — но оказалось, что Ирина перестала быть брюнеткой вообще, то есть — везде. Про это уже мало было сказать, что потрясает. Про такое он даже не слышал — про скорость и целеустремленность такую. Он подумал, не сходит ли он сам с ума — она потратила полночи на это?!

— Мне не нравится, если я не достигаю оргазма, — доверительно сообщила Ирина, хватая его за руку и волоча в комнату.

Он шел за ней и думал: а кому это может нравится?.. Но говорить об этом — какой-то высший шик пошлости: когда само собой разумеющиеся вещи, сообщают с апломбом открытия, как острое словцо. Нет, это все-таки она не в себе, не он, решил Фомин, стараясь не перечить ей…

Было стойкое впечатление, что Ирина сбежала из квартиры, хорошенько «вмазалась» (после этого найти парикмахерскую среди ночи, а тем более перекраситься, не представляло уже никаких трудностей) и еще не совсем очнувшись, вернулась обратно, раздавая одежду как ненужный атрибут трансцендентности.

Он мысленно читал молитвы первоклассника (мама мыла раму), почему-то только это приходило в голову, пока Ирина кувыркала его в постели и как заведенная шептала о своей проблеме, надувала губки и расширяла глаза. Она напоминала целлулоидную красавицу с обложки журнала, который оставила — принимала те же соблазнительные позы, говорила страстным шепотом, но словно не знала, что со всем этим делать дальше.

Может, она каким-то непостижимым образом слышала их разговор с Доктором и теперь мстит ему?

— Возьми меня страстно! — прошептала Ирина, словно подтверждая его догадки.

— Послушай, а ты уверена, что хочешь этого, а не отдохнуть? Сняться коньячком?..

Нет, ей хотелось именно «этого» и не нравилось, если этого она не получала…

Он заглянул в ее пустые глаза и испугался, Ирины там не было. На самом деле, ей нужен был душ, а потом горячий чай с медом и коньяком, но ему даже вырваться из ее объятий не удавалось. Он лихорадочно соображал, что же такое удесятеряющее силы она могла принять вместе с секс-наставлениями для блондинок, но так и не сообразил. Весь свой арсенал он тоже применить не мог — перед ним женщина, существо, при всей силе, хрупкое, начнешь действовать по-настоящему, поломаешь чего-нибудь…

Доктор появился, когда Фомин был наполовину вбит в софу. Ирина сидела на нем и мерно колотила тазом, чирикая что-то о фабрике оргазмов. Фомин уже даже не пытался ей объяснить, что таким способом она вряд ли получит что-либо с этой фабрики. Ему совсем не показалось, что Доктор не вовремя, некстати или как-то нарушил этикет, ворвавшись в чужую спальню. Переход был воспринят им, как спасение…

Дыра, как будто подкарауливала их, они не успели ничего сказать друг другу, как пришлось срываться с маршрута абы куда. Доктора сразу снесло в сторону и он исчез, а Фомин несколько томительных мгновений испытывал ни с чем не сравнимое чувство родства со всей Вселенной, как будто его «развесили» как гирлянду от одного ее края до другого.

Он на себе почувствовал, казавшуюся в студенчестве странной и надуманной, теорию струн и проникся ею всем своим звенящим остовом. По сравнению с этим дознание на средневековой дыбе или подгонка на прокрустовом ложе могли показаться разминкой в фитнес-клубе. Если бы мог, Фомин бы орал, но он не мог — только переходил из состояния болевого шока в бессознательное и обратно.

Где-то он читал, что в состоянии боли субъективное время идет на порядок медленнее, чем в обычном состоянии, то есть секунды кажутся минутами, но чем сильнее боль — тем выше порядок различия. Фомину его «провал в бездну» казался вечностью.

17. Скатерть-самобранка

— Ты кто, тварь? — Фома удивленно смотрел на огромную корягу с мочалом наверху, которая вдруг выпустила длинный, похожий на лиану, отросток и захватила его ногу, едва не лишив равновесия, а заодно и жизни. Перед ним разверзлась яма-ловушка, кишащая такими же плотоядными жгутами-отростками. Это была целая артель со своим загонщиком, правда, непонятно, на кого они охотились, потому что он за полдня не встретил здесь никого кроме мух и водомерок в чахлых лужах.

Миновав нехитрую ловушку, он выбрался на сухой пригорок и теперь наблюдал, как коряга превращается в плоскую амфибию и осторожно подбирается к нему. Отрубленное щупальце отрастало на ее желеобразном теле, но уже в виде ласты…

Это была глухая приграничная окраина, место встречи и раздора двух миров — Ассоциации и Томбра. Столкновение двух противоположных сил, смыслов и принципов порождало в подобных местах отвратительные клоаки, которые в свою очередь плодили каких-то невообразимых уродов, внебрачных ублюдков обеих сторон, сочетающих в себе казалось бы не сочетаемые свойства.

В подобных местах Томбр набирал наемников для своих диверсий в отдаленных реальностях, чудовища, возникающие здесь, являлись совершенными орудиями террора. Они не знали ни морали, ни логики, им не нужны были ни деньги, ни власть, ни женщины, как таковые, только если в качестве пищи или объекта изуверских экспериментов, впрочем, как и мужчины, не говоря уже о детях, которых сами они не имели, но предпочитали всему остальному, все в том же утилитарном смысле.

Социальное устройство в подобных местах (как впрочем и везде) зависело от длины пищевой цепочки. Если она была коротка, эти твари пребывали в состоянии подобном анабиозу, превращаясь в коряги, плесень и даже камни, при появлении белковой пищи их социальное устройство усложнялось до уровня племени или банды, что в принципе одно и то же. Чаще всего это была дикая стая, в которой можно было проследить несколько родов или семей.

Для высокотехнологичных цивилизаций эти банды не представляли никакой угрозы, но на территориях не успевших достичь высот технологии они производили опустошительные рейды, уничтожая все и вся, порой отбрасывая реальность в дикость, подобную той, в коей пребывали сами. Это была их стихия — вакханалия, анархия и беспредел. Иногда в результате их вмешательства провинция погружалась в хаос и отходила к Томбру, «падала на Дно», говорили в Ассоциации. Наградой наемникам был произвол, который они творили на завоеванных территориях, и конкретно — белковая масса. Особая статья молодой белок — дети, за этим лакомством они готовы были идти на край света, чем, собственно и пользовались вербовщики Томбра.

Это были невероятно живучие существа с очень развитым мимикрическим метаморфозом, невероятно быстро перенимающие язык, обычаи и, главное, биоформы той реальности, в которую они попадали. Они легко адаптировались к принципам существования практически любой реальности в пределах Ассоциации и сразу принимали вид доминирующих в данном месте существ. Причем они могли принимать не только антропоморфные или животные формы, тем более монстрообразные, но и формы отличные от белковой жизни — кремниевые, например, или газообразные, если это было необходимо для выживания и доминирования. Нужно было только показать им образец, после чего их оставляли на территории, которая превращалась в хаос.

Один из таких монстров стоял сейчас перед Фомой и таращился на него, постепенно приобретая человекообразный вид. Пока Фома наслаждался редким, но отнюдь не самым приятным зрелищем метаморфоза, решая, что же ему делать: рубить тварь сразу или подождать? — перед ним появился бравый молодец, шире его в плечах и выше на голову, которую венчала неистребимая, но уже рыжая мочалка.

Инструкция Ассоциации гласила, что появляться в таких реальностях, без особых на то указаний, не рекомендуется, оказавшись же там случайно следует немедленно телепортироваться во избежание непрогнозируемых последствий несанкционированного проникновения. Ни одним из этих правил Фома воспользоваться не мог; уйти отсюда он мог только с «помощью» дыры или Доктора; если повезет, он может наткнуться на телепорт, но рассчитывать на это, не имея навигации, не приходилось.

— Тык тот вар? — трубным голосом еще не очень уверенно произнесла тварь.

Перед Фомой уже был человек с лютым выражением на морде, которая единственная еще не совсем оформилась в лицо. Быстро, уважительно подумал Фома, значит, так он сейчас выглядит — мордастый крепыш. Откуда он такой красивый? Он провел рукой по голове, скрип немытых волос поведал о долгих путешествиях, рассказать о которых сам бы он не сумел.

— Тыктот вар? Тык тотвар? — повторял на разные лады крепыш.

Что ж, откуда бы он ни был, задерживаться здесь вряд ли имеет смысл. И что делать с этой тварью? Взгляд совершенно дикий, да и намерения абсолютно прозрачны, но не убивать же этого само-франкенштейна только из-за того, что он похож на него? Это было не в его эстетике. Не убирая Ирокез, Фома поплелся наугад в слепой надежде на телепорт, удачу или хотя бы дичь, чтобы успокоить бунтующий желудок, и не заботясь о том, каким образом разрешить возникший конфликт цивилизаций.

— Ты кто товар? — Тварь упорно следовала за ним и голос ее приобрел уже совершенно человеческие обертона.

— Я твой друг, товар и брат, — процитировал Фома слегка урезанный лозунг рухнувшей в небытие страны, задумчиво сканируя горизонт по всему периметру.

Словно в «подтверждение» этого гуманистического лозунга, в обеих руках у твари уже были мечи, подобные Ирокезу. Вовремя он обернулся! Видимо, монстру понравилась убийственная острота его клинка, а может просто — из подражательных затей. Размышлять об этом Фома не стал, эстетика невинной жертвы, точнее, жертвы собственного разгильдяйства, была совсем не в его вкусе.

Если следуешь за мыслью, тело становится молнией. Мысль была прекрасна, как и обрубок, который теперь радовал взгляд отсутствием каких-либо конечностей вообще. На всякий случай Фома нарисовал клинком Ирокеза на покатом лбу твари правила поведения, с благодарностью вспоминая Айзека Азимова. Для верности прочитал их вслух:

— Никогда не поднимать оружие на человека! Никогда не покушаться на его жизнь! Не сметь подходить близко к человеку, пока не позовут!

Обрубок добросовестно повторял за ним слова, с потрясающей скоростью проникая смысл сказанного, и совсем не обижаясь на отрубленные конечности, боль, казалось, была ему неизвестна. Как все-таки был прав Ломброзо, забытый гений!.. Не факт, что «товар» будет следовать этим заповедям и впредь, тем более что глаза его оставались глазами голодного хищника, но то, что он скоро будет саа формулировать свои мысли, не вызывало сомнений. Так же как и то, что инстинкт самосохранения заставит его (пока!) слушаться Фому, как своего хозяина.

Открытым оставался только вопрос пропитания, причем только Фомы, потому что если он не найдет пищи, тварь сожрет его сама и тоже без анестезии, заживо, как он отрубал ей конечности, а потом снова впадет в анабиоз. Как он любил этот мир, вынужденный пожирать самого себя, чтобы не быть пожранным собою же!

Идиллию, как всегда, разрушил Доктор. Он метеором прилетел на их уютный, провонявший шашлыком бивак, открыл пасть твари, пересчитал зубы и сказал, что Фома нарушает экологическое равновесие между Дном и Ассоциацией. Томбр может выставить претензию.

— Этих тварей нельзя использовать, это опасно!

— А я и не использую, — отпирался Фома, — это она меня использует вовсю, вишь морда какая довольная!

На Доктора смотрели две совершенно наглые физиономии, отличить которые можно было разве по габаритам.

— Откуда мясо, ты что обучил его охотиться? Обалдел?!

— Да ты что, Док, разве его обучишь? Ленивей твари я не встречал. Скорее кошка будет убирать пылесосом за собой шерсть! Да и не на кого здесь охотиться, кроме мух никакой дичи!

— А откуда мясо? Я же слышу запах!

— Ты хочешь мяса? — засуетился Фома. — Что ж ты сразу-то не сказал, родной?.. Буря!.

К ним виляя задом подбежал Буря, грузный, как холодильник, с рыжим мочалом на голове.

— Тебе сколько, Док?

— Чего сколько?

— Мяса, спрашиваю, сколько — кусок, два?

Доктор пристально сканировал Фому и «Бурю», он никак не мог понять, что его настораживает в этих обоюдонаглых рожах. Фома же, напротив, уже оценил его потрепанный вид, изможденное лицо и глаза, горящие голодным огнем, и изо всех сил изображал гостеприимного хозяина.

— А ты сколькими обходишься? — осторожно спросил Доктор.

— Мне хватает одного, а ему сколько ни давай, все мало! Вишь, морду какую наел? Так и вижу себя на пенсии.

— Ну и мне тогда один, — нерешительно проговорил Доктор. — Только, Фома, прошу тебя без фокусов!

— Какие фокусы, Док? Настоящее мясо. Буря! — скомандовал он. — Жрать!

Буря, словно ждал этой команды всю жизнь, развернулся, задрал какие-то лохмотья на себе и уперся руками в колени. Доктор запоздало охнул, увидев огромный голый весь в шрамах зад, Фома взмахнул три раза Ирокезом и на специально приготовленный камень упали три куска отменного мяса. Костер загорелся будто бы сам собою, так показалось ошеломленному Доктору, во всяком случае, через мгновение со шматков уже капало в огонь, разнося дурманящий запах по всей окрестности.

Доктор присел на ближайший камень, чтобы не упасть в голодный обморок.

— Ты с ума сошел!

— Док, ты главное не нервничай, тебе сейчас вредно. Я все продумал…

И Фома поведал о своей продумке.

— В нашем бесконечном путешествии… не дай бог, конечно! тьфу-тьфу!.. этот окорок просто незаменим. Ведь там, куда ты меня затаскиваешь, а потом бросаешь, порой, не то что выпить, пожрать с огнем не найдешь! А тут консерва, причем всегда свежая, это же настоящая находка! Да просто клад!

— Ты хоть понимаешь, что ты делаешь? Как тебе это в голову-то пришло?!

— Как все гениальное, Док, просто!..

На эту мысль его натолкнула бешенная регенерация твари и стимул всех изобретений — голод. Зачем постоянно отрубать парню руки, когда можно отрубать у него филей и забыть, что такое опасность?

— Врага главное накормить, Доктор, и он станет твоим рабом! — вывел Фома формулу мирного сосуществования.

Если твари запретить отращивать что-либо кроме окорока, то получается неплохая полевая кухня. Два раза в день по бифштексу с задницы, чего тварь даже не замечала при ее регенерации — золотой по нынешней ситуации! — и отсутствию боли. Фома сразу понял, что так протянуть можно сколь угодно долго, охотиться не надо, таскать и хранить тоже, не портится. Это был клад — мясо на гидропонике!

Дни потекли однообразно, уныло, но сытно. Утром Фома, отвалив камень от входа в пещерку, где прятался, кричал: мясо! — или: жрать! Буря выскакивал из-за ближайшего валуна, подставлял свой сочный филей, потом, недовольно ворча (правда, только первые несколько процедур, пока не уловил связь с кормежкой), отправлялся на «регенерацию» и одновременно за горючим материалом на вечер, а Фома готовил барбекю.

Через четверть часа они, урча, уплетали удивительно вкусное и нежное мясо. Буря за это время нарастил такие оковалки на заднице от постоянного подрезания, что аргентинские и новозеландские буренки (потому-то он и стал Бурей) по сравнению с ним казались подиумными эгоистками на диете, променявшими свое филей на дефиле.

После завтрака они отправлялись на поиски телепорта, каждый день выбирая новое направление. Вечерние и утренние медитации Фомы на предмет перехода отсюда прекратились, поскольку ни к чему не приводили. После огромного куска мяса он засыпал на медитации, как сурок, что было крайне опасно, а до завтрака и ужина он решительно не мог думать ни о чем, кроме завтрака и ужина. Поэтому надежда была только на телепорт, который Ассоциация оставляла во всех реальностях для внештатных ситуаций.

Вечером усталый Фома взбирался на неутомимого Бурю, командовал «домой!» и тот скакал во весь опор обратно к стойбищу, мечтая встать в любимую позу. Он почитал Фому магом, правда, глупым, это читалось на его морде, становящейся все более сытой, ленивой и развратной, но при этом — странно! — не теряющей своей дикости, природа!..

При отсутствии вегетативной чувствительности, то есть, чувства боли, Буря возможно не связывал унизительную процедуру с безумно вкусным мясом. Он мог отследить только последовательность, сначала его бьют по заду, потом кормят мясом. И никогда наоборот. Поэтому на его морде отпечаталась твердая решимость вставать в эту позу, когда бы хозяин не попросил. Впрочем, на морде его хозяина была такая же решимость, и эта совместная решимость порождала несокрушимость.

— Это же скатерть-самобранка, Док! Именно об этой реальности повествуют русские народные сказки…

На этом Фома особенно настаивал, видя, что Док не в восторге от его открытия, — на народности этого обычая.

— Мы в своей родной стихии, сказочной! Было бы странно не воспользоваться этим чудом. Может, нам скатертью его звать? Скатерть! Ко мне!

Вечно голодный Буря, которому было абсолютно все равно, как его зовут — Стейк, Фастфуд, Скатерть, лишь бы кормили, уже вилял задом перед ними, пуская слюни ниже колен. Свой кусок он уже сожрал и теперь косил голодным взглядом на кусок Доктора. Доктор от него наотрез отказывался и теперь Буря не спускал с него глаз.

— Вот почему он всегда голодный, а все равно толстый, а Док? Загадка…

Фома сыто встречал вечернюю зорьку, лежа на завалинке, роль которой выполняли нагретые за день камни возле входа в пещеру. Доктор вышагивал по периметру и загадки разгадывать не хотел, он по обыкновению сулил неприятности.

— Ну с ним понятно, троглодит, но ты-то сам разве не понимаешь, кого ты ешь? — спросил он у разомлевшего Фомы.

— Док, какая разница кого, главное питательно! — цыкал тот зубом.

— Ты каннибал, Фома! Самоед! Ты пожираешь самоё себя!..

Доктор уверял, что подобные твари копируют не только внешний вид, но и внутреннее, так сказать, содержание, вплоть до малейших привычек, а это смертельно опасно. Фома, разомлев, грел бока, его клонило в сон от огромного куска мяса и резоны друга о том, что белок этой твари репродуцирован из его виртуального белка, дрёмы не разгоняли, наоборот, видения становились все более спиралевидно закрученными, как ДНК, которые якобы копирует тварь.

И потом если он ест свой же белок, то тогда о какой экологической катастрофе идет речь?

— Катастрофа самоедства! Это никогда ни к чему хорошему не приводило, Фома, как ты не поймешь?! В любом просвещенном обществе, в любой самой отсталой конфессии это грех или мракобесие, ты ведешь себя как каннибал!..

Но Фома не понимал, как может считаться грехом попытка выжить. Неизвестно, как бы себя вели в подобной ситуации служители культов, не говоря уже о просветителях. Скорее всего, с голодухи, они приветствовали бы это либо как благодать либо как научное открытие, расширяющее горизонты сознания, но в любом случае не отказались бы от свежеприготовленного мяса. Вот и Синдбад, зачем-то вспомнил он, летя на птице Рух, скармливал свое мясо не только ей, но и себе.

— Насколько мне известно, она не приняла его дары и отрыгнула, — заметил Доктор.

— Ну и я отрыгну, Док, дай только выбраться отсюда! Ей-богу, так отрыгну!..

И Фома сыто рыгнул в доказательство, а потом все-таки уснул под нудные нотации Доктора о том, что он снова создает причинно-следственную связь, и теперь эта тварь будет преследовать его во всех реальностях до скончания века…

Хорошо, что он, наученный многократным и довольно горьким опытом переходов, вываливаясь в очередную реальность держал Ирокез наготове. Это спасало его жизнь много раз, в зависимости от того, какая реальность появлялась перед ним, допотопная или высокотехнологичная, Ирокез становился то дубиной, то лазером и всегда был на высоте актуальности…

Он шел по запутанным коридорам странного дворца полуодетый, с полотенцем на шее, словно из бани. Сработало и выручило какое-то шестое чувство. Еще не поняв, что и как, он выставил клинок и отбил колющий удар, направленный прямо в грудь, потом, сразу, еще один рубящий. Еще и еще отражал он удары, но первый удар он все-таки пропустил, рикошетом, и теперь левое плечо тяжело набухало кровью.

— Какого черта? — прохрипел он, и едва успел отскочить в стенную нишу, уходя от следующего удара, а потом, сразу к противоположной стене, чтобы увидеть противника.

Неизвестный попал под свет единственного факела над нишей и Фоме удалось рассмотреть его. Это был какой-то сумасшедший красавчик в красном камзоле и с тонкими усиками над верхней губой. Нападающий был во всеоружии, его меч был длиннее, на груди кожаный панцирь, на руках защитные краги.

— Ты умрешь! — шипел он, вновь и вновь нападая.

Ни тебе привета, ни здрасте, все, как в дурацком кино! Только уйти с этого сеанса Фома не мог. Преимущество было полностью на стороне нежданного визави. Еще два таких же рубящих удара и один колющий. Тактика красавчика была проста, имея преимущество в длине клинка, надо просто наколоть на него противника, в данном случае, Фому, что этот неизвестный, но явно безумный мститель и делал. Фоме же приходилось отступать, волоча за собой повисшую плетью левую руку; похоже поврежден нерв.

Противник снова его зацепил. На этот раз шею и тоже с левой стороны. Кровь обильно текла, грозя большой потерей, если схватка затянется. А она обещала затянуться и не в его пользу, неизвестный стал гораздо аккуратнее после нескольких удачных выпадов Фомы, больше не бросался на него, очертя голову и вообще, близко не подходил, орудовал издалека своим длинным убийственным жалом.

Под градом непрекращающихся ударов Фома отступал по коридору, почему-то зная, что за поворотом тот должен закончится тупиком, где его очень просто насадить на длинный клинок, как кролика на вертел. Еще две рваные царапины на руке и ноге. «Этот безумец не так уж безумен, вымотав и обескровив, он убьет меня потом, ничем не рискуя

Действительно, у него уже темнело в глазах, после парной кровь текла особенно охотно. Он чувствовал, что вся левая сторона: плечо, грудь, нога, — залита кровью. Еще один порез, снова на левой руке, и Фома, чувствуя дурноту, едва успел отскочить за угол от сильнейшего рубящего удара.

Прижавшись к стене, он понял, что теряет последние силы и сознание, которое к тому же странно раздваивалось, даря обрывочные картинки обеих реальностей, но никак не складываясь в общую и внятную картину.

«В баню сходил, называется! — успел подумать он. — Кровью умылся! Как глупо! Какого все-таки черта ему от меня нужно?»

Тихий ветерок, как всегда перед трансформацией, на этот раз спасительной, пробежал по позвоночнику. Вот только успею ли, подумал он, понимая, что неизвестный не даст ему больше и мгновения. Собрав последние силы, он страшно закричал, выскакивая на противника. Красавчик, увидев перед собой кровавый призрак, замахивающийся на него мечом, с готовностью бросился вперед. Он был уверен в своем фарте, о чем и сообщил Фоме его крик, что сегодня-то он добьет проклятого графа-самозванца!

«Я самозванец? — успел изумиться Фома. — Граф?»

И тут между ними, словно проломив потолок, с тяжелым «ух», вывалился Буря, и вопросительно захрюкал в полутьме. Он как всегда несколько запаздывал с переходом, Фома к этому уже привык, но неизвестный… То, что он человек неадекватный, было и так понятно, но чтоб настолько?..

Красавчик, завизжав от ужаса, стал рубить безоружного пришельца, превратив коридор в кровавую баню. Грузное тело Бури уже не подавало признаков жизни, стены, потолок да и сам красавчик были в крови, а он все визжал и рубил. Верный Фастфуд закрыл Фому своим телом, как скатертью-самооборонкой. Не об этом ли его предупреждал Доктор, мелькнуло в голове у Фомы.

Когда нападавший очнулся от исступления, он с неприятным удивлением обнаружил, что меч его сломан, а от графа почти ничего не осталось. Ирокез, направленный на незнакомца, исчезал, так же как исчезал и сам граф. Еще мгновение и странствующего рыцаря не стало, истаял.

— А-а!.. — Красавчик, нанеся несколько бесполезных и бессмысленных ударов вслед исчезающему противнику, стал колотить в исступлении по стенам коридора обрубком своего меча. — Стой, мерзавец! Убью!.. Куда?! Я все равно тебя найду, граф!..

И он побежал по коридорам, заглядывая во все углы и выкрикивая проклятия графу. Потом как будто что-то вспомнив, он вдруг замолчал и вернувшись на место побоища, минуту рассматривал изрубленное тело. Затем, на цыпочках и озираясь по сторонам, снова исчез в темноте коридора, уже без звука. Но ничего этого Фома уже не видел и не слышал. Он летел на своем пыльном от мельчайших капелек света катафалке поперек всего — и пространства, и времени, и здравого смысла, и судьбы…

— Ничего не понимаю! Человек лежит без сознания в палате второй день, а у него на теле появляются колотые и резанные раны, которых вчера не было!.. И никто ничего не знает!.. Что у вас тут происходит по ночам? Какой маньяк на нем тренировался?

— Василий Николаевич, клянусь вам, в отделение никто не заходил после девяти часов! Сама двери на ночь запирала. И ночью было тихо.

— Так что он сам себе нанес эти раны?

— Он не приходил в сознание. Я была в палате в десять, проверяла капельницу и больше там никого. А утром баба Маня и…

— Баба Маня!.. У него чудовищная потеря крови! Срочно в операционную!.. Когда уже кончатся эти чудеса с утра? То он у вас летает, то кровью обливается, Туринская плащаница, тоже мне!

— Что летает я не видела, это баба Маня…

— А я и говорю, кто же еще?.. Только в ее смену и происходят эти безобразия!

— Она лучшая санитарка!

— Да знаю я!.. И почему это я должен заниматься ножевыми ранениями?.. Вы сообщили в милицию?

— Уже, Василий Николаевич.

— И это… запирайте палату, что ли. Ну, нельзя же так, Вера Александровна! Где он?..

Мимо них, на каталке, весь в белом и с большим кроваво-красным пятном, расплывшимся как крест на груди, словно первый тамплиер, павший под Божиим градом, плыл Фома-странник…

18. Эффективный менеджер и император

Телефон упрямо звенел у самой головы Фомина, не желая сдаваться и вырывая его из тяжкого сна. Он на ощупь поднял трубку.

— Да! — прохрипел он.

— Это Юлий!

— Какая Юля?! Вы не туда попали!

— Юлий!.. Вчера, в баре…

Фомин открыл один глаз, взглянул на часы. Девять! Если учесть, что он обычно ложится в пять, а вчера, после юбилея фирмы и того позже, то… Мама моя, он только что лег! И еще какой-то Юлий!..

— Слушай, Юлий, я тебя знать не знаю! Откуда у тебя мой телефон?

— Ты разбрасывал свои визитки по всему бару, эффективный менеджер! — напомнили в трубке.

— А ты, значит, нашел, да?.. — Фомин попытался голосом выразить свое отношение к этой помойке.

— Надо встретиться.

— Еще чего? Хватит с тебя и одного раза!

— Я тебе еще не все сказал. Кажется, ты действительно ничего не помнишь. За тобой началась настоящая охота!

— Что я слушаю поутру? — застонал Фомин в трубу, и голова сразу болезненно отозвалась.

Только этого еще не хватало! Головная боль была его бичом.

— Что бы там ни началось, не звони мне больше сюда, пожалуйста! — с угрозой попросил он.

— Но это важно! — сказали в трубе, но Фомин уже положил ее аккуратно, стараясь не растревожить притаившуюся в голове боль.

Потом выдернул шнур. Началась настоящая охота… Бред какой-то! Кто из них сумасшедший, он, что слушает эту ахинею или этот Юлий, сочиняющий ее на ходу? Или они оба?.. В разгар ночи этот тип появился в баре, где они отмечали пятую годовщину фирмы и стал вываливать на Фомина совершенно безумные вещи, главная из которых: Фома из космоса, из какой-то Ассоциации, а здесь, на Земле, в ссылке. Эта новость сильно разукрасила и без того пьяный конец праздника, так же как драка и фейерверк, устроенный этим Юлием совместно с какими-то молодцами.

Нет, ну его к черту, спать!.. Он зарылся в подушку с надеждой уснуть и усыпить боль, змеёй свернувшуюся в голове, но видимо это был не его день, заснуть он уже не мог. В голове хаотично всплывали картинки вчерашнего дня…

Праздник уже закончился, а Фомин никак не мог остановиться. Впрочем, как всегда. Он сидел в углу у барной стойки и, кивая очередной стопке «николашки», пил за победу. За чью победу он пил, вряд ли кто-нибудь мог сказать. Не мог сказать этого и он сам. Тост родился в самых недрах торжества. Фирма праздновала годовщину получения лицензии, какую-то по счету годовщину со дня зачатия ее тремя приятелями в тихом полуподвале на Чистых прудах, праздник города, Куликовскую битву и битву при Бородино, и нашла тем самым в Фомине самого участливого участника. За победу он мог пить до летального исхода.

К тому же, в самом начале праздника его провозгласили самым эффективным менеджером фирмы в этом году и это была тоже победа, но не его — фирмы. Фомин, как было объявлено, один приносил половину прибыли агентства недвижимости, входящего в холдинг, и каждый из топ менеджеров холдинга считал своим долгом лично поздравить его. Ирина была последней, кто мог без содрогания смотреть, как он опрокидывает одного «николашку» за другим, в такт подходящим и отходящим от него людям. Но и она ушла, сказав, что теперь-то им надо очень серьезно поговорить. Сказала и ушла, хотя Фомин готов был говорить немедленно.

— Завтра, — сказала она. — И не упади со стула.

Потом подошла уже одетая.

— Может быть, все-таки пойдем? Посмотри на себя и посмотри, кто остался!

Себя Фомин уже видел утром, когда брился, повторять не хотелось.

— Я лучше посмотрю, кто остался, — сказал он.

В баре оставались только самые отчаянные молодые риэлторы. А не уходили они потому, что было объявлено: заведение закроется с последним посетителем, членом фирмы, и что выпивка оплачена. Поэтому оставшиеся изо всех сил держались друг за друга, чтобы не уйти, не дай Бог, случайно. К стойке они подходили все вместе, чтобы не замучила совесть смотреть на все больше хмуревшего бармена; его доля с каждым их «подходом» становилась все более символичной. Фомина они называли на «вы», он был легендарная личность и старше этих цуциков лет на пять-десять.

— Что вы все водку да водку, Андрей Андреич? — спрашивали они с молодым задором и даже вызовом. — В жизни надо все попробовать, чтобы не было мучительно больно!..

И пили какую-то голубую муть, вроде рекламы «Ротманса», с ананасами, кокосами, дюшесами…

— Вот и пробуйте, если не знаете, а я уже знаю. Меня тянет на простое…

И Фома показывал на стопку «николашки», прикрытую долькой лимона с солью.

Его умилила рассказанная здесь история про Николая Второго и придуманный им на линкоре коктейль. Царь-батюшка тоже видимо знал…

Так они и сидели с последним императором последней великой Империи. За бортом флагманского линкора покорно плескалась свинцовая балтийская волна, не смея нарушать державный ход корабля и Фомин говорил под очередную «стопашку»:

— Вы бы, ваше величество, не пускали Петра Аркадьевича в Киев, там даже в опере стреляют, как в Чикаго. Он вам крепкого мужика создаст — опору против всякой мрази…

По северному скромно занимался закат над тяжелой водой.

— А социал-демократов, особенно большевиков, воля ваша, но я бы запретил или выслал в Америку. В Европу нельзя, забалуют с народовольцами и прочими социалистами, а в Америке они быстро миллионерами станут и начнут тосковать среди гангстеров по единовластию, по православию и по народности — по нашим дорогам, короче. И своих молочно-недобитых братьев эсдеков добропорядочно возненавидят!..

Царь, утомленный самодержавием, светло и грустно улыбался то ли Фомину, то ли закату. Они чокались и чинно выпивали.

— Вашими бы устами, Андрей Андреевич, да мед пить, — раздумчиво отвечал император. — А тут Дума, Алекс, Кшесинская опять же… та еще жизель, записки пишет… в общем, во все приходится вникать. И помилуйте, как же я этих социалистов запрещу, кто ж мне позволит? Какой шум поднимется! Европа с кузенами и кузинами малохольными!

— Да вы хоть одного запретите, ваше величество! — умолял Фомин. — Посадите его пожизненно, без права переписки и помилования, остальные-то дети малые перед ним!

— Это кто ж такой? — удивился Николай Александрович. — Плеханов, что ли?

— Да что вы, ваше величество!.. Еще Бакунина вспомните с Герценом. Это же интеллигентные люди! А Плеханов вообще божий одуванчик по сравнению с этим человеком, по нему дом престарелых плачет. Ему бы конституцию да дачу под Москвой с деревенькой и он сразу станет монархистом. А этот молодчик метит империю нашу многострадальную сокрушить, на династию замахивается, подвиг Гришки Отрепьева повторить! Новый самозванец…

— Андрей Андреевич, вы меня заинтриговали! — с ленивой учтивостью проговорил Николай Второй, получающий такие сообщения примерно раза два за обед. — Что это за зверь такой? Кто он? Просветите…

— Это я вам потом скажу, ваше величество, после заката, не хочу этим именем вечер портить. Красота-то какая!.. Давайте еще по одной, ваше величество, за лебедь белую — Россию! Симпатичны вы мне!

— Это вы хорошо про лебедь белую!..

Император, внутреннее содержание снов и бдения которого — сама искореженная история Святой Руси, щурился на блещущее слияние вод и небес. Так бы и смотрел, смотрел… не видеть бы ничего, кроме этого сияния! Кому расскажешь весь династически-пространственный клубок недоразумений в двух словах? Весь этот грех истекающий с высоты Смутного времени на его порфиру, порфиру Романовых?.. А вот поди ж ты — лебедь белая!.. Господи, как точно! И как грустно…

— Ну что ж, по одной, так по одной! — согласился он, и тепло посмотрел на Фомина, а потом снова в даль.

— А вон и «Аврора» появилась! — показал он подбородком.

Серая точка на горизонте вытягивалась высоким узким утюгом.

— Символично! «Аврора» на закате, есть в этом что-то такое… Над нашей империей, так сказать, не заходит солнце, — застенчиво пошутил последний Романов.

— Эх, ваше величество! — горько проговорил Фомин. — Я бы эту «Аврору»!.. Ведь все загадят! А особняк милой когда-то вашему сердцу мадмуазель Кшесинской превратят в музей, с позволения сказать, р-рэволюции, где главным экспонатом будет — ни за что не догадаетесь! — выстрел этой самой посудины, что плывет на нас сейчас, «Авроры»! Не верите?.. Холостой!.. Какая больная фантазия — холостой выстрел!.. И какая точная, символ новой России — холостой выстрел! Не Россия, а мерин, прости Господи!..

— Ваше величество! — взмолился Фомин, видя милосердное недоверие государя, выражавшееся грустным всепонимающим взглядом. — Прикажите расчехлить орудия! Дадим залп по гидре в самом зародыше!..

Вот тогда-то…

— Ну привет! — сказал император развязно, и Фомин удивленно перевел взгляд с «Авроры» на него.

Вместо светлого лика последнего помазанника-фотографа он увидел совершенно незнакомую физиономию. А незнакомец хлопнул его по плечу, словно старого знакомого и взгромоздился на соседний стул. Выглядел он… красивый, как гинеколог, говорила в таких случаях Ирина. Незнакомец ожидающе смотрел на Фомина.

— Привет, говорю!

— Ага! — ответил Фомин, чувствуя, что нет совершенно сил бороться с незнакомцами за право незнакомства с ними. Да и разговаривать с кем-либо после неторопливой государственной беседы с царствующей особой не было никакого желания.

Пусть, решил он, пусть этот тип думает, что я его рожу знаю, может, быстрее отвяжется. И он опрокинул еще одного «николашку» — того, что был поднят им за белую лебедь Россию и за то, что не успел всего сказать императору про легендарный крейсер, то есть как с ним поступить ниже ватерлинии.

Опрокинул и сразу понял, что этот «николашка» был лишний, он физически почувствовал, что уплывает куда-то, где нет ни «Аврор», ни нахальных незнакомцев. Фомин стал пьян, пьян в дым до потери гибкости языка.

— Что ты здесь делаешь? — спросил незнакомец.

— Ни са што не догадашься! — сказал Фомин, чувствуя, что теперь, с утратой балтийских просторов и плеска забортной волны, что-то в нем настойчиво зовет его куда-нибудь поближе к воде.

Незнакомец внимательно посмотрел на Фомина.

— Ну ты нагрузился! — восхитился он. — Ты что, действительно меня не узнаешь?.. Или ваньку валяешь по привычке?

Фомин и сам не знал. Ситуации с незнакомыми знакомыми ему порядком уже надоели. Говорить не хотелось, да и не сильно получалось.

— Я тя не узнаю… по привычке, — наконец выговорил он сопротивляющимся языком. — Паймаешь у меня терь ткая привычка — не узнавать. Сразу во сяком сучии…

Фомин тяжело вздохнул.

— Я — доктор! — сказал незнакомец, все еще удивленный, что его не узнают.

— Эт я поэл, — кивнул Фомин, и восхитился Ириной: как она угадала? — А какой?

— Что какой?

— Доктор.

— Да не какой, а это ты меня так называешь!

— Я?! — Несмотря на тяжкую степень опьянения, Фомин нашел в себе силы безмерно удивиться. — За ш-што?..

Теперь уже оба непонимающе уставились друг на друга, так что Фомину стало дурно и он основательно «поплыл». Незнакомец пришел в себя первый.

— Фома, кончай придуриваться! Ты что ничего не помнишь?.. Не помнишь, кто ты?

— Не-а… а что? — испугался Фомин. — Я тош доктор?

— Нет, ты скорее больной! — сказал незнакомец, и пожал плечами. — Ну, если эта комедия доставляет тебе удовольствие…

Он помолчал, обдумывая что-то.

— Или ты до того допился, что ничего уже на самом деле не помнишь?.. Не помнишь Ассоциацию, как мы работали сайтерами?..

— Сай… Какими? — не понял Фомин. Он давно не чувствовал себя так плохо. Видимо все-таки Николай Второй не учел чего-то в своем линкор-коктейле, скорее всего то, что Фомин будет его пить ведрами. Пространство плыло с дурным желудочным наклоном, а над всем этим хороводом звучал, вызывая тошноту, гнусный голос незнакомца: ассоциация… трансформация… реальности…

— Че мы прибразуим? — переспросил он. — Реальности?

— Да.

— То-то я смарю! — удивился Фомин. — А зачем?.. А ваще-то праильно…

Реальность Фомы вела себя безобразно и он был не прочь ее трансформировать как-нибудь, усмирить. И когда она вздыбилась желудком, он понял, надо что-то делать, надо ее преобразовывать.

— Соп! — поднимая руку, сказал он ей и противному голосу незнакомца, провоцирующему этот переворот в нем. — Соп-соп-соп!.. Сю юкундочку!!

Незнакомец во все глаза непонимающе смотрел на него.

— Ты пока не г’вари… мне надо… — Фомин слез со стула. — А то…

— Тебе помочь? — неожиданно сочувственно спросил тот.

— Не-не-не-не-не! — замахал рукой Фомин. — Только не ты… а то прям зесь вырвет…

Так плохо он себя еще никогда не чувствовал. Он едва успел добраться до туалета…

Ополоснувшись и кое-как приведя себя в порядок, Фомин долго смотрел в зеркало, в глаза. Это был лучший способ протрезветь, хотя ему совсем этого не хотелось. Не хотел он во всем этом разбираться! Если бы это был первый случай неузнавания им кого-то, он бы принял это за белую горячку, которую ему с недавних пор сулила Ирина. Но беда была в том, что с ним уже случались подобные казусы. Его узнавали, а он нет. Это делало его жизнь довольно странной. После реанимации, куда он попал несколько месяцев назад из-за аварии, ему объяснили, что это случается при травмах головы.

— Вы не пугайтесь, если кого-то не узнаете, это пройдет, — сказал ему лечащий врач и пригласил в палату незнакомую женщину.

Три дня она проплакала над удивленным Фоминым, рассказывая ему о незнакомых людях и делах, пока он наконец не вспомнил ее. Словно покрывало сдернули…

— Мама? — сказал он все с тем же удивлением, к радости персонала. Место надо было уже освобождать. Подумаешь, памяти нет и в голове дыра, зато весь остальной здоров, как Лужков — хоть в прорубь! У других ног нет и то в переходах сидят с балалайками, людей веселят. Чего без памяти-то валяться?..

Потом Фомин заново знакомился с городом и своей квартирой. Двухкомнатная квартира казалась ему теперь крохотной после просторов беспамятства и он больше бродил по городу. А вот Москва понравилась, совершенно сумасшедшая!.. А люди… люди вели себя по-разному: кто-то и обижался, когда Фомин его не узнавал, но чаще они совместными усилиями восстанавливали картину бытия. Так потихонечку он вспомнил, как ему казалось, всю свою биографию. С матушкой он восстановил «домосковский» период.

Москва же вспоминалась совсем по-другому, маленькими частями, никто не был связан с ним в этом городе так тотально, как мать с его родным городом. Он бродил по Москве и в прошлом как в тумане. Сначала это его забавляло и он с жадностью расследовал свою жизнь. Потом устал, это не делало его счастливее. Наоборот, прошлое словно выталкивало его из того блаженного состояния, в котором он находился в реанимации.

Он запил. Запил потому, что было тоскливо, затем чтобы отогнать регулярную и невыносимую головную боль, которая появилась через некоторое время после аварии, и еще от того, что питие доставляло ему удовольствие, особенно когда он научился выбирать собутыльников себе по вкусу.

Ему ничего не стоило выпить с любым человеком из прошлого или будущего, как сейчас с последним русским императором, хотя он предпочитал всем стойкого Сократа, парадоксального Рабле и невозмутимого Черчилля, жаль только, что их никак нельзя было собрать вместе. Приходилось пить с каждым в отдельности, ну как тут не получить алкогольную зависимость? Но общение с ними перевешивало все зависимости и не важно, каким образом ему это удавалось. Да он и не чувствовал никакой зависимости! Это были выдумки Ирины, которая испытав горькое и беспробудное пьянство отца теперь «дула» на Фомина…

Он тряхнул головой. Прояснения в памяти не наступило, но мутить перестало, стало легко и пьяновато. Голова еще плыла легким дымом, но зато весь остальной организм бодро рапортовал: готов к новой дозе зависимости, даже хочу!.. Вернувшись к стойке, Фомин никого возле нее, кроме бармена, не обнаружил. Только у бильярда, опасно размахивая киями, гоняли американку молодые маклеры, которых и маклерами-то назвать язык не поворачивался, так, агенты…шки.

Бред наяву, с облегчением вздохнул он (брошу пить!) и заказал себе «николашку». Тут же выпил. Мир стал снова голубым и зеленым, и немного свинцовым — Балтика! Еще секунда самозабвения и забрезжил флагманский линкор, на котором был создан замечательный напиток: водка, лимон, соль, — «николашка»! Во всяком случае, распробован. Надо было только чуть-чуть помочь…

— Пожалуй, еще одну, последнюю! — сказал он бармену, чтобы ускорить встречу с линкором.

— Вам не много будет? — неприязненно спросил тот, сбивая Фомина с курса.

— Водки много не бывает, дружище! — изрек Фомин, предвкушая последний глоток к флагману. — Бывает мало водки!

Выпив, он с сожалением обнаружил незнакомца. Корабль сразу пропал, как затонул. Как империя, которую Фомин тщился спасти. Вот же блин без масла!.. Ну ничто не может спасти бедную Россию, белую лебедь! Просто напасть какая-то! История не терпит сослагательного наклонения, но почему-то терпит наклонительное согласие! Приходят люди — ниоткуда и звать кое-как — и нагибают ее вместе с огромной, но беззащитной страной. Бляха Мономаха!..

Доктор, или человек, называющий себя так, сидел через сиденье от него, а между ними какая-то разбитная девица. Она вся была повернута к Фомину и что-то рассказывала, отчаянно жестикулируя. Как она здесь очутилась? Оказалось, что девица уже давным-давно объясняет ему, почему она бросила Борьку.

— Теперь понял? — спросила она.

— Да, — ответил он. — Это поросенок?..

Девица удивленно присвистнула.

— Какой поросенок?! Хряк! — засмеялась она. — Павтаряю для асобо адаренных!

И она начала все сначала, хотя Фомин все равно плохо слушал.

— … мордой в макароны. Села в машину и уехала. Потому что, что за мужик, если он сам ничего не решает? Вот ты позволишь своей бабе, в смысле, женщине, за себя решать — здоровый, крепкий мужик?

— Я? Своей бабе? — задумался Фомин, вспоминая, как совсем недавно, Ирина уговаривала его не пить больше. — Позволю.

— Что за мужики пошли? — удивилась девица. — Разве можно на вас положиться?

— Лучше на вас! — согласился Фомин, и загадал: если она сейчас даст ему по физиономии или хотя бы обидится, он встанет и уйдет, и может даже пить бросит. Ненадолго. Но девица неожиданно потеплела.

— Э! — сказала она и потрепала его по щеке. — Да ты оказывается сексуальный маньяк!

Фомин потрогал свою щеку. Все происходящее отдавало такой бульварщиной и вместе небывальщиной, что не верилось, неужели это с ним?.. Неужели с ним все это? Боже!.. На линкоре никто не позволил бы себе такого с ним обращения, даром что вымирающая династия, деградация, гемофилия. Ни фокусов, ни хряков. Тихо, плавно, чинно, как в фотоателье…

— Нет! — возразил он, отводя руку от щеки. — Маньяк это он…

Он показал на Доктора и, перегнулся через девицу.

— Ты еще долго будешь меня преследовать?

Доктор усмехнулся:

— Я искал тебя по всей Вселенной! Неужели ты думаешь, что просто так?

Фомина искали, где угодно: на работе, в барах, один раз даже в дамском туалете… нашли, но во вселенной — впервые.

— Ты случайно стихи не пишешь?.. Плохие? — спросил он с надеждой.

— Я сайтер, — сказал тот в ответ.

— Э, мужики, вы что в любви тут объясняться вздумали? — девица встряла между ними. — Это что, бар для голубых? Сайки какие-то!.. Я опять не туда попала?..

К ее огромному разочарованию ей не ответили.

— Нормальных мужиков днем с огнем не сыщешь! А я еще на Борьку гоню! Да он!.. Тьфу! — сплюнула она. — Желаю приятной ночи!..

Девица слезла со стула и направилась к бильярду.

— Слушай! — сказал Фомин. — Раз уж мы стай… сат… ну, эти трансформаты…ры, то…

Он вдруг забыл, что хотел сказать.

— Давай выпьем! — нашелся он. — Тебя как звать? Юлий?.. Ну давай, за знакомство!

Он попытался достать своей стопочкой высокий бокал Юлия. Мимо.

— Мы уже знакомы, — сказал тот.

— Значит, за вас-ста-навление, — по слогам произнес Фомин. — У меня сегодня речь… ну, ты че, Юлий?.. Ну и имя у тебя! — покачал он сокрушенно головой.

Юлий в упор смотрел на него.

— Я пойду, — обиделся Фомин.

— Что они с тобой сделали?

— Кто, врачи?.. Те еще коновалы! — согласился Фомин. — Я после реанимации вообще ничего не помнил, даже маму! А ты хочешь, чтобы я всех стайеров помнил! Вот Пааво Нурми и Владимира Куца помню!.. Бегали за свои родины…

Рассказывая и показывая это, Фомин тяжело перебирал руками по стеночке и медленно двигался к выходу. Выглядело это так, словно он читал вслух письмена для слепых, нанесенные почему-то на стену.

— Ты был в реанимации? — спросил Юлий.

— Жуткая история! — кивнул Фомин. — Теперь у меня нет машины и вот куда я сейчас без нее?

— Ты забыл сигареты! Лови!..

Юлий кинул свои сигареты, не дожидаясь пока Фомин обернется.

— Я не курю! — сказал Фомин, поворачиваясь, и увидел шипящий огненный шар в полуметре от лица.

Шар повис, будто рассматривал его удивленно, потом упал к ногам и стал сигаретами. Фомин не успел испугаться, зато разозлился.

— Я не курю! — повторил он и пнул пачку изо всех сил.

Больше всего он желал попасть ею Юлию в глаз. Пачка взмыла вверх и вдруг вспыхнула таким же шаром рядом с головой Юлия.

— Ого! — сказал тот, ловя шар и кладя на стойку уже сигареты. — А говоришь все забыл!.. Тебя проводить?

— На себя посмотри! — посоветовал ему Фомин, не желая разбираться во всем этом, и вывалился из бара.

Вернее, он попытался это сделать, потому что впереди была еще лестница в четыре ступени наверх, про которые он думал, что они «вниз» и был удивлен. Лестница была непреодолима, как лестница Иакова для грешника, и со второго раза у него ничего не получилось. Застыв в метафизическом осмыслении этой вершины, Фомин все остальное уже воспринимал как сон, как побочные явления предстоящего восхождения.

Словно из ничего, появились перед ним несколько огромных волосатых мужчин, ухватками и габаритами напоминающие борцов: рукастые, коротконогие, набыченные, как на ковре. Казалось, они что-то говорили и даже пытались схватить его, но над их головами засвистели вдруг золотые шары и молнии, и они тоже выбросили в сторону Юлия спиральные светящиеся гирлянды. Так они забавлялись этим фейерверком над головой упавшего Фомина, словно его и не было, и в то же время свято его храня. Он это почему-то сразу понял и перестал бояться, делая свой упорный труд вверх по лестнице. Потом все разом прекратилось и в баре никого не стало, только сильно пахло озоном.

«Вот такие освежители надо себе достать!» — подумал Фомин. Мимо него гурьбой пронеслись молодые риэлторы, забыв оставить кий и прихватив Борькину девчонку. Бармен за стойкой с удовольствием бы присоединился к ним, так как по углам помещения продолжало что-то подозрительно шипеть и потрескивать, но закон о материальной ответственности еще никто не отменял и ужас на его лице соседствовал с досадой долга.

— Что это было? — наконец спросил он у Фомина, преодолев озоновую тишину. — Чего им от тебя надо было?

Было видно, что спрашивать об этом именно у Фомина ему не хотелось, но больше никого в баре не оставалось и он уже мстительно выставил табличку «Бар закрыт. Closed» тоже именно для него, для Фомина.

— Налей рюмашку, скажу! — пообещал тот.

Мог и не налить бармен, мог, потому что Фомин и так стоял сильно накренившись, но сверхъестественное прежде всего, устоять перед этим невозможно. Опрокинув в себя еще одного «николашку», Фомин уже не помнил ничего, себя в первую очередь. Кажется он нес что-то про русскую революцию и злых демонов династии Романовых, трехсотвосьмидесятипятилетие которой и возвестили эти петарды и молнии, а также что идет страшная война за него, Фому, как нового человека, имеющего ключи к любому прошлому и будущему. Возможно, бармен его ударил, потому что губа саднила, но это могли сделать и борцы, когда пытались его увести. Он вышел в ночь, но не знал об этом…

19. Боль

После звонка Юлия, он встал и принял душ в надежде перехитрить появившуюся в голове боль. Не помогло, змея раскручивалась и боль пульсировала по нарастающей, отзываясь уже в основании черепа. Неужели придется тащиться к Льву Андреевичу? Фомин попытался расслабиться, расползтись на простыне безвольной, безмускульной массой. Боль отступила. Ему удалось даже забыться на какое-то время. Но вскоре она снова вернулась с первым неловким движением забытья.

О Господи, выдохнул он осторожно, боясь малейшего движения, хотя прекрасно знал, что помочь ему сейчас может только Лев Андреевич и еще Ирина, ненадолго. Ещё он может выпить, но для питья надо было выходить. Он мысленно позвал Ирину…

Первый приступ случился еще в реанимации и улыбчивый анестезиолог Лев Андреевич, расставаясь с ним, вручил ему визитную карточку «Мединкора».

— Это частный медицинский центр, я там работаю по совместительству. При болях звоните, вряд ли вам помогут где-либо еще, ведь никто не знает вашу травму как я…

Действительно, где только Фомин не пытался избавиться от боли, в каких только медицинских и не медицинских учреждениях не побывал, нигде не могли ему помочь. Самое большое, что удавалось сделать, это купировать боль сильнодействующими средствами на час, два, три, но зато потом она возвращалась с удвоенной силой, словно мстя за химическое вмешательство.

Лев же Андреевич чудесным образом избавлял от мучений за четверть часа. Фомин засыпал и через пятнадцать минут просыпался уже без всякой боли. Причем боль исчезала надолго, дней на пять, а то и семь. Но Фомин, пока не нашел радикальное средство — алкоголь, продолжал искать выход сам. Его не устраивала такая зависимость от анестезиолога, каким бы хорошим специалистом тот не был. Нельзя жить, каждую неделю обращаясь к врачу, почему-то твердо знал он и обращался к бутылке… каждый день.

Ирина с самого начала их знакомства советовала Фомину своего знакомого целителя.

— Он очень сильный колдун и экстрасенс, — говорила она. — Только немного странный. Его зовут Николай Беркут. Ты, наверное, видел в газетах его рекламу.

— Они все странные! — заметил он, вспомнив всех целителей и экстрасенсов, у которых он побывал.

Самый первый из них, божий человек Феофан, как он сам себя называл, был христианским целителем-ортодоксом — экзерсистом. Он посмотрел на Фомина, поводил руками, размашисто перекрестился и посоветовал не пить, не курить, забыть про женщин и ходить ежедневно в церковь.

— Лучше даже три раза в день, — добавил он.

В связи с этим Фомин рассказал ему анекдот. Врач — больному: «Вам надо бросить пить! — Конечно, куда уж мне! — И женщин! — Да уж понятно, едва шевелюсь! — И курить тоже! — Ну нет! — ?? — Тогда я буду чувствовать себя дураком, которому нечего делать!» Божий человек Феофан обиделся и сказал, что в данном случае Фомину все-таки дается альтернатива, чтобы не чувствовать себя дураком, ходить в церковь.

— Спасибо, но я не пью и не курю!

— Вот и хорошо! Вот и славно! — возгласил Феофан. — Молитесь побольше, у вас гордыня! И женщины…

— А с головой-то что?

— И с головой будет все в порядке!

— А что с ней? — добивался Фомин. — Я на стены лезу!

— Что-что — бесы!.. Молитесь! Молитва их изгонит. А голова поболит, поболит и перестанет!.. И покайтесь, пока не поздно! — заклинал его целитель, и глаза его сверкали. — А потом мы вас будем отчитывать!

Этот Саванаролла исцеления готов был немедленно тащить его в церковь на покаяние, если не на костер. Фомин был к этому не готов.

Но были и еще более странные целители. Откуда-то из глубин необъятной матушки России, из Сибири или Архангельских лесов, появился странный кудесник, тоже божий человек и целитель Сазоныч, исцеляющий Москву вдоль и поперек абсолютно от всех болезней. Какая-то новая, невиданная терапия, радикальная и дерзкая. Фомина занесла к нему нелегкая в первых рядах. Он увидел объявление в газете «если вам никто не может помочь, вы — мой клиент!» и позвонил. Ему назначили время.

В кабинете его встретил сам Сазоныч — маленький сморщенный мужичонка с косматой гривой и гнилыми зубами. К тому же от него как-то подозрительно пованивало. Больше всего он был похож на бродяжку, но не столичного, полностью потерявшего человеческий облик и ставшего бомжем, вызывающим мистический ужас приезжих на вокзалах и в подземных переходах, — а того, что ходит меж маленькими городами и селами в глубинке, лукаво посматривая на мир и прохожих. Был он весь какой-то несуразный, глаза спрятаны в глубине глазниц за лохматыми бровями, словно подслеповатое, простоватое лицо, быстрый невнятный говор, одним словом, странная личность. Угадать, сразу, что перед тобой кудесник и целитель было трудно, а поверить еще труднее. Фомин уставился на мужичка с явным разочарованием и недоумением: что он может?.. И зря.

— Что? — оторопел он от первых же слов народного терапевта. — Чем?

— Говном, — не моргнув глазом, повторил Сазоныч.

Похоже, он даже не красовался экстремальной лексикой, как это делает творческая интеллигенция, просто называл вещи так, как привык с детства.

— Вашим же говном! Впрочем, можно и чужим, но тогда лучше детским или коровьим. Вот где его взять? — как бы задумался он.

— Погодите, погодите! — остановил его Фомин. — А как вы это себе представляете?

— А мне и представлять не надо, это вы представьте: внутрь и наружно!

— Внутрь?! — Фомин ошеломленно уставился на целителя, лукаво играющего бровями

— Ну, хорошо! — сказал он, пытаясь все-таки разобраться в чудо-методе. — Наружно я еще понимаю: все мы бываем в дерьме по уши, но внутрь! Это как, прямо… в рот?

— А куда же? — весело поинтересовался мужичок. — Куда еще?.. И не только в рот — в нос, в уши, во все отверстия!.. Да вы сядьте! Вот, выпейте…

В руках у Фомина оказался стакан.

— Хочешь быть здоровым? — перешел целитель на ты.

Фомин уже не знал.

— Ну вот! — продолжал Сазоныч, приняв молчание за согласие. — А кто не хочет?.. Все хотят! Вот и я… До сорока пяти у меня были страшные проблемы со стулом, но когда я стал есть говно, проблемы исчезли!..

Фомин чуть не захохотал:

— То есть вы ее съели, вашу проблему?

Сазоныч тоже обрадовался и гулко засмеялся:

— Правильно!.. Вы очень образно раскрыли суть вещей! Проблему надо съесть! А как же еще?.. Вы же ведь пьете мочу?

Фомин с подозрением заглянул в стакан, из которого уже собирался отпить.

— Нет! — сказал он поспешно, и на всякий случай отставил стакан подальше.

— Нет?.. Странно! Сейчас все пьют!.. А скоро, обещаю вам, все будут есть говно!

Фомин представил это светлое время. Не дожить бы!

— Лекарство смелых! А я бы еще добавил от себя: стремящихся к знанию, наблюдательных людей!

— Я бы сказал, отчаянных, — внес поправку Фомин.

— Может быть, может быть, — пробормотал Сазоныч и сел за стол. — Я вам кое-что расскажу, а вы послушайте, ай поймете что-нибудь…

И Сазоныч прочитал ему небольшую лекцию о пользе употребления кала, с медицинскими выкладками, своими собственными примерами исцеления и ссылками на множество древних манускриптов…

— Найдены старинные рецепты и рукописи, подтверждающие, что древние риши жившие, да будет вам известно, молодой человек, по десять тысяч лет, ели исключительно одно говно! Мафусаил тоже! А сколько жил? Девятьсот восемьдесят два года! Самый известный официально зарегистрированный случай долголетия. А почему, спросите вы?.. Ел говно. Ваш покорный слуга — тоже. Вы знаете сколько мне лет?

— Шестьдесят, — не задумываясь брякнул Фомин.

Он хотел сказать семьдесят, но не стал обижать старика. Целитель разочарованно пожевал губами.

— Не зна-аете! — протянул он, и словно ушел в себя, о чем-то крепко задумавшись.

— Давно… давно живу, — пробормотал он вдруг и как бы для себя. — Говно жую…

Потом встрепенулся. Глаза его снова загорелись:

— А все святые и столпники, евшие раз в неделю, чем они, по-вашему, питались в остальное время? Догадываетесь?..

Фомин догадался, это немедлено отразилось на его лице.

— Отдаю должное вашему уму! — заметил целитель. — Говно!.. Его ежедневный прием позволяет обходиться без пищи неделями!

— Откуда же ему взяться, если не есть? — удивился Фомин.

— Особая техника! — хитро усмехнулся Сазоныч. — Позволяющая использовать все резервы организма. Ну и запасы, конечно!..

Он совсем раздухарился, былой внезапной задумчивости как не бывало.

— А что, по-вашему, ели пустынники в своих пустынях? То же самое! Потому что на акридах долго не протянешь. Вот так, молодой человек! Надо ломать в себе барьеры, стереотипы и ложные догмы. Надо преодолеть свой страх перед неизвестным!.. Вот вас что мучает? — перешел калотерапевт к конкретике.

Фомин рассказал.

— Ну, все ясно! Каловые ванны с полным погружением, маски на лицо, компресс-повязка на голову, можно на ночь, ну и внутрь среднюю порцию кала… — вывалил все это целитель на Фомина, который не записывал только потому, что и моргнуть не мог.

— Начните с пятидесяти грамм. И обязательно среднюю порцию, на этом настаивают древние источники, тут хрональная энергия замешана!

Фомин представил себя в каловой ванне, с каловой маской на лице, с забинтованной дерьмом головой. Наверное, главное не потерять сознание, подумал он, утонешь. Потом представил, как он ловит среднюю порцию кала. Заинтересовала технология и ресурсы.

— Где ж столько его взять? — спросил он.

— Поможем! — обрадовался Сазоныч. — На первых порах поможем!

— Это что же, к городской канализации подключите?

— Нет, что вы! — не понял шутки дерьмолог. — Есть проверенные доноры, за определенную плату они будут делать свежие каловые ванны прямо при вас.

Фантазия Фомина, разогретая нестандартными предлагаемыми обстоятельствами, не удержалась от живописных картин «приготовления свежих каловых ванн в присутствии заказчика». Он увидел себя в «полном погружении», а над собой, на краю ванны, несколько сидящих в позе орла доноров. Один сделал свое дело, устраивается другой… Люди будут приходить к нему гадить в ванну, а Фомин будет им платить за это. От одной этой мысли Фомин почти выздоровел. Со средней порцией кала разберусь попозже, решил он и встал.

— Ну, кто вы? — улыбнулся целитель гнилыми зубами и тоже встал. — Человек, смело стремящийся к свету знания или пынгвин? — пренебрежительно сартикулировал он. — Жалкий обыватель? А?.. Решитесь вы на такой дерзкий шаг?.. Пока есть резерв говна, — добавил он доверительно.

На такую дерзость Фомин не был способен и даже думать о «резерве» не хотел. Он был рад щедро расплатиться за визит и уйти восвояси, пока его действительно не подключили к городской канализации. «Кто-то будет приходить и гадить мне на голову! — не мог он успокоиться и хохотал еще несколько часов после визита, пугая публику в баре. — Резерв говна!» Видел он эти резервы в выгребных ямах деревенских нужников, кишмя кишат!

— Леш! — спросил он, получая очередную порцию, слава богу, не среднюю, а коньячную. — Чтобы ты сказал, если бы к тебе приходили и гадили в ванну?

— А зачем? — удивился тот. — Я б ему!.. И почему в ванну, а не в унитаз?

— А иначе не выздоровеешь!

— Это тебе от твоей головы посоветовали? — сообразил Леша.

— Ага!.. — Он рассказал о своем визите к Сазонычу.

— Внутрь?! — ужаснулся Леша так же, как до этого Фомин.

— Желательно свежее.

— Не, Андре, не надо! — попросил Леша. — Тебя здесь припрет, ты же вкуса коньяка не почувствуешь, а я под тебя четыре ящика закупил! И потом у меня приличное заведение, а ты со средней порцией на тарелке!

— Темнота ты, Леха! Кришна так лечился!

— Ну и где теперь твой Кришна?..

Еще один из экстрасенсов сказал ему, что все беды от «зацепок». «Зацепился» за что-нибудь и получай болезнь, горе, дурацкую судьбу. Не жизнь, а крючки сплошные, получалось, как в школьной раздевалке.

— Ну и за что я зацепился, по-вашему? — спросил Фомин.

Экстрасенс, примерно одного с ним возраста, долго смотрел вокруг него, вздохнул:

— Тяжелый случай, дорогуша!..

— Доктор, легкий лечится анальгином, именно поэтому я у вас.

— У вас дикая зацепленность за информацию, ну просто зашкаливает! Сосуд кармы, собственно говоря, уже переполнен.

— А за какую, простите, информацию я зацепился? Зацепка это что значит: я пытаюсь получить эту информацию или наоборот, я ее не даю?

— Вы очень правильно поставили вопрос, милый мой, очень правильно! Вы не даете информацию, держите ее!

— Так что это за информация?

— А я почем знаю, мой хороший, что вы скрываете от общества и людей…

Еще немного и Фомин стал бы «сладким» при той же голове. Лучше было уйти.

— Вы еще скажите, что я скрываю национальную идею и как нам обустроить Россию, оттого у меня и голова болит! — сказал он, забыв от злости, что экстрасенсам и прочим колдунам грубить нельзя, такого наведут!..

Так что Фомин, когда наконец решил обратиться к Беркуту, шел к нему только с тем, чтобы удостовериться, других методов, кроме пьянства, у него нет. И Ирине придется смириться, он и справку покажет, вытребует у Беркута! Было даже интересно, а что этот скажет, тоже молитва, пост, воздержание и экскременты?..

Но Иринин знакомый оказался не меньшим оригиналом, чем все остальные, хотя суть его метода Фомин так и не узнал. На двери его кабинета висел красочный призыв «Хочешь быть здоровым и счастливым?» и подпись: Беркут. Фомину очень хотелось быть просто здоровым. Счастья ему и так хватало, всякий раз после визита к Льву Андреевичу, он испытывал его с избытком, пять дней летая от ощущения невесомости головы.

Беркут оказался сонным худощавым мужчиной лет пятидесяти, с маленькими карими глазками и красивой седоватой шевелюрой а ля комиссар Катани. Он сидел за столом, обхватив голову руками, среди жужжащих мух и одуревал от полдневной жары. Фомин, посидев минуту у двери, куда его молча привела и посадила сестра, тоже стал засыпать и уронил брелок с ключами.

Колдун удивленно поднял голову.

— Вы ко мне?..

Но рассмотрев клиента, он окончательно проснулся и в ужасе схватился за голову.

— Ой-ё! — застонал он. — Вы с ум-ма сошли!

— А что? — несколько растерялся Фомин от такого приема и оглядел себя: все ли на нем в порядке, может брюки не застегнуты?

— Да вы покойник! — бегал по кабинету Беркут. — Разве можно жить с такой дырой?

После такого начала Фомин, было вставший, снова опустился на стул. Это вам не дерьмо есть — быть покойником!

— Постойте, постойте! — остановился вдруг целитель перед ним, но на почтительном расстоянии. — А вы действительно живой?

На это Фомин не нашел что ответить, он находился в таком глубоком нокдауне после первых слов колдуна, что ему было трудно доказать обратное. Одно дело, когда тебе в трамвае говорят, что ты покойник, но когда это говорит врач, целитель и рвет при этом свои роскошные волосы от отчаяния, поневоле задумаешься, а жив ли я действительно?

— У вас в башке такая дыра, словно вбили клин пятиметровый! Чем вы насолили им?

— Кому это им? — опомнился Фомин.

— Там! — показал пальцем вверх Беркут.

— Ничем… — Пожал плечами Фомин (и здесь дурдом!) — Я попал в аварию.

— Да авария — фигня! В аварии вы погибли!

— Как погиб? — Фомин уже ничего не понимал: авария — фигня, но он в ней почему-то погиб! Хорошенькая фигня! — А как же? Я же…

Он жестом показал, что он-то здесь…

— Причем уже давно! Я сам удивляюсь! — продолжал нагнетать обстановку целитель (при этом он не подходил к Фомину ближе, чем на два метра). — У вас карта мертвая! Видимо, кому-то оч-чень нужна ваша башка!

— Нужна моя башка? — Фомин разозлился. — Дайте мне другую, я с удовольствием отдам эту кому угодно!

— Да вы не разбрасывайтесь своей башкой, она у вас уникальна!.. Это же энергетическая бомба! Я такого еще не видел! Ну-ка, ну-ка, закройте глаза!.. Ой-ё! — опять застонал он.

Не так громко, как в первый раз, но с еще большей безнадегой. Фомин в испуге сразу открыл глаза, хотя и не мог представить себе что-нибудь хуже, чем покойник. Не знающий покоя покойник?..

Колдун опять держался за голову.

— Что, я опять живой? — невесело пошутил Фомин.

— Да нет!.. — Беркут как-то уж совсем отчаянно махнул рукой. — Вы зомби! Только благодаря этому клину вы и живете. Если его вытащить… ну, в общем, вы в курсе.

Фомин несколько секунд осмысливал сообщение, вернее, диагноз, а колдун жадно закурил, с интересом и опаской щуря глаза на что-то над головой Фомина, на клин, наверное.

— А что с головой-то? — спросил Фомин, опомнившись зачем он, собственно, пришел.

— С башкой-то? — задумчиво переспросил его Беркут. — А что с башкой?

— Так, болит!.. — Фомину захотелось ударить щуплого оракула.

— А-а! — дошло до того. — Нет, только вместе с башкой! — безапелляционно сказал он.

Фомин почувствовал, что устал от всякого целительства вообще и от этого целителя в частности. Голова его болезненно заныла.

— Слушай! — схватил он Беркута за воротник, но стараясь не нервничать из-за боли. — Вот это не башка! Это у тебя, может быть, башка, а у меня голова!

Он встряхнул Беркута, как бы утрясая ту крупицу знания, которую передал, среди общего мозгового мусора, но тот нисколько не испугался. Видно было, что ему не впервой страдать за свой диагноз.

— Ну, вместе с головой! — пожал он плечами: какая, мол, разница! — Здесь ведь, молодой человек, главное то, что вместе, а как это назвать: кумполом или светильником разума, — все равно!

Фомин отпустил его, понимая, что теперь ему действительно все равно, что у него на плечах, лишь бы не болело.

— Конечно, вам вряд ли кто это скажет, — продолжал Беркут, — и вас будут лечить до тех пор, пока вы сможете платить. Но это бесполезно. Три часа, ну максимум полсуток, это все, что можно сделать для вас. Поймите меня, молодой человек, вас вылечить нельзя, вас нет. Здесь, во всяком случае.

— Здесь, это где? — спросил Фомин, не успевая за мыслью целителя. — В кабинете?

— Здесь это здесь, на земле, — грустно сказал Беркут.

— На Земле? — изумленно переспросил Фомин, потрясенный масштабами, в которые его постоянно втискивали, а точнее, выпихивали: планетарные, вселенские.

— Но у меня есть человек, который снимает боль почти на неделю! — воскликнул он.

— Да? — удивился Беркут и покачал головой. — Я бы не рискнул так далеко заходить. А позвольте спросить, кто это?

Фомин показал визитную карточку.

— Не слышал о таком. Ну что ж, отчаянный человек! Или… — Беркут не договорил. — А зачем вы ко мне пришли, если у вас есть такой человек?

— Я страхуюсь, — сказал Фомин. — Вдруг с ним что-нибудь случится и что я тогда буду делать с такой головой? Ее можно будет только разбить.

— А-а!.. Да-а, — согласился Беркут, и вдруг словно выключился, потерял всякий интерес к Фомину, во всяком случае вид у него опять стал сонный.

— Ну что ж, желаю удачи! И не вздумайте давать мне деньги! Не подумайте, что я альтруист, просто не хочу оказаться в радиусе действия вашей дыры.

— Что это за дыра такая, что вы все боитесь?

— Дыра это смерть, молодой человек, — сказал Беркут. — А смерть велено бояться.

— Кем это велено?

— Природой, молодой человек, природой. Космосом! А вы с вашей головой как отрицание ее, это страшно!

— Да идите вы со своими сравнениями! — хлопнул дверью Фомин.

— Дыра, смерть! — продолжал он в коридоре.

— А мне не страшно?.. С такой болью? — обратился он к какой-то старушке с банкой мочи в руках.

— Бог с тобой, сынок! — качнулась та в сторону, оберегая драгоценную жидкость.

«А мне не страшно? — продолжал кричать внутри себя Фомин, выйдя на улицу. — Один хоронит, другой дерьмом кормит! Вот уж действительно болезнь расширяет кругозор!» Он даже справку забыл взять для Ирины, настолько стал необозрим его кругозор.

Что это за дыра такая, тоскливо недоумевал он, что даже колдуны меня боятся? Первый экстрасенс, Феофан, тоже отказался брать деньги, говоря, что ничего особенного не сделал. Отказался и осторожный и ласковый «зацепщик». Тогда он принял это за причуду, за какой-то вариант честности, даже профессионализма. Теперь это его насторожило и растревожило: что, черт возьми, происходит?..

Вот Лев Андреевич денежки брал, не теряя своего обычного сияния! Правда это происходило после того, как Фомин вставал с кушетки с прозрачной и легкой головой.

— А в чем, собственно, дело? — спрашивал он. — Почему она болит?

— Последствие травмы, — отвечал Лев Андреевич.

— И что, так будет всегда?

— Нет, это пройдет. Когда-нибудь это пройдет, — успокаивал Лев Андреевич.

Но его сияющий вид странно диссонировал с тем, что он говорил. Словно анестезиолог получал огромное наслаждение от лечения Фомина и ему было бы трудно расстаться с таким «кейсом». Мура какая лезет в голову, обрывал себя Фомин, но были и другие странности, которые вызывали у него желание развязаться со Львом Андреевичем.

Кабинет его всегда был пуст, никто даже не заглянул туда ни разу и у его дверей не сидели страждущие, хотя, казалось бы, такой специалист, чародей! Да и сам чародей работал как-то странно. Один раз Фомин заскочил в «Мединкор» без звонка, боль только началась, а он был поблизости. Обычно он терпел до последнего и как мог оттягивал визит, сам не зная почему. Кабинет анестезиолога был закрыт, что неудивительно при его совместительстве, удивительным было то, что никто не мог вспомнить, кто это такой, когда Фомин стал расспрашивать, никто, кроме одной регистраторши.

— А-а! — вспомнила она, когда он рассказал ей о необыкновенном сиянии анестезиолога. — Он у нас раз в неделю появляется, да и то не всегда. Какие-то консультации по диагностике, что ли, дает…

Попытки снять боль в отсутствие Льва Андреевича ни к чему не привели. Фомина накачали какими-то препаратами и отправили домой. Наутро он едва дополз до телефона.

— Я же вам сказал, — мягко упрекнул его Лев Андреевич, когда они встретились, — никаких лекарств, тем более наркотиков! Вы же могли убить себя!

Говоря это, он как всегда сиял. Завидная жизнерадостность!

— Вас не было, — буркнул Фомин.

— Надо просто звонить, — напомнил Лев Андреевич.

— Это когда-нибудь кончится?

— Это пройдет, — улыбнулся Лев Андреевич. — Это обязательно пройдет!

— Вместе со мной, наверное, — заметил Фомин.

— Да что вы! Вы абсолютно здоровый человек! Только кое-какие мерцания в голове!

«Ну да, парень-то он неплохой, — вспомнил Фомин приговорку Леши, — только ссытся и глухой!»

— Вы меня успокоили, доктор! — усмехнулся он. — Только в следующий раз я наверное дождусь, пока она сама домерцает!..

После визита к Беркуту он пробовал выяснить еще раз, что же с ним такое, но в той больнице, где он лежал после аварии ему посоветовали обратиться все к тому же Льву Андреевичу. А в каком-то государственном НИИ от Медицинской академии, куда он еще обратился, ему сказали, как отрезали:

— А что вы хотите, молодой человек?! После такой травмы?

— Но мне вообще сказали, что я покойник! Что меня нет!

— Не надо шляться по пивным и экстрасенсам! — посоветовали ему. — Здоровее будете!.. Заведите себе здоровый образ жизни. Душ, гимнастика, не курите, не пейте…

«Ага, и без женщин!.. — понял все остальное Фомин. — Плавали, знаем!» И он запил, неожиданно найдя в этом облегчение…

Не пойду никуда, решил Фомин на этот раз, пусть лопнет на самом деле. В голове то рассыпало шрапнелью, то рубило топором. Он опять попытался максимально расслабиться. Боль откатывалась и снова возвращалась, словно играя.

Раздался звонок в дверь, сбивая расслабление. Все могут идти к черту!.. После двух звонков послышалось звяканье ключа в замке. Ирина. Ирина это хорошо! Правда, вчера, уходя, она шваркнула декоративные распашные дверцы бара так, что бармен записал еще одну статью расхода и бой стаканов, на всякий случай. Кажется. Вспоминать было больно. Он не шелохнулся, предвкушая тот момент, когда она тронет его раскаленную голову, именно на такой случай он и уговорил ее взять ключи.

— Ты дома? — спросила Ирина из прихожей; потом послышались легкие шаги и долгожданная рука на голове. — Бедный, даже не дышит!.. Хочешь, я тебя полечу?

Он закрыл глаза в знак согласия. Кто же откажется лечиться в его положении, тем более что способ, который она предлагала, был восхитителен, мало того, он был единственным, если не считать чудо-метода Льва Андреевича. Ирина раздевалась до своих тончайших кружев, («А вот это настоящие блонды!» — показывала она), потом забиралась к нему в постель — невесомая, восхитительно освежающая (именно поэтому ее метод и был восхитителен: ее тело источало упругую свежесть)!

Иногда она так и засыпала вместе с ним, принося ему только короткий облегчающий сон, за которым снова следовала боль, но чаще кровь отливала от бедной Андроновой головы, устремляясь совсем в другие места, и тогда вставал вдруг среди раскаленных Палестин чудный оазис, который освежающе утомлял их обоих. Ирина могла оттянуть визит к Льву Андреевичу почти на сутки «краще» всякого экстрасенса. А началось все с легкого массажа, который они так и не смогли закончить.

— Здорово! — только и смог сказать Фомин тогда. — Что это?

— Русское народное средство.

— Откуда у тебя, махровой горожанки, народные средства?

— От верблюда! У меня бабушка, между прочим, из деревни!

Бабушка из деревни, белье из Парижа, сама словно Шемаханская царица, дерзкие скулы кочевницы, москвичка! Россиянка, как сказал бы первый российский президент…

— Так помянем бабушку еще раз!..

Голова прошла. Ирина снова оказалась на высоте и как всегда в таких случаях, победительно улыбалась. Но уже через пять минут она вспомнила вчерашнее. Как быстро устроены женщины, восхитился Фомин.

— Ты опять ушел последний? Это неприлично!..

Ирина была хорошей девочкой, придерживалась приличий и хороших манер везде, кроме того места, где сохранять хорошие манеры неприлично. Она всегда здоровалась со старушками у подъезда и никогда не забывала воспитывать Фомина.

— Не помню, — сказал он, с трудом припоминая, что же было после ее ухода; в голову лез какой-то бред. — Нет, не последний. Кажется, кто-то еще играл на бильярде.

— То-то мне Игорь с утра звонил, жаловался, что ты его обыграл на сто долларов. А потом поджег бар.

— Да ла-адно! — протянул он. — Не было ничего такого!

— Он говорит, что полыхало, словно на арсенале.

— Слушай ты его! Привиделось спьяну, так же как и сотня долларов, я даже играть не умею!

— Он поэтому и звонил. Говорит, что ты прикидывался пьяным чайником, а потом разделал их всех под орех тупым концом кия. Просил вернуть, это у него последние. Ты, наверное, так же как в санатории простачком прикидывался?

— Я в санатории все эти аттракционы вообще первый раз увидел! — возмутился Фомин. — Или вспомнил…

«Господи, что же я еще там натворил?» — вспоминал он о баре и о звонке Юлия.

— Вот что значит быть без дамы!.. — Началось воспитание.

— Дама меня бросила!

— Ты пил как сумасшедший!

— Я был нормальный!

— Ага! Я видела, какой ты нормальный пришел! Как бомж: волосы дыбом, грязный, пьяный! И дымом несет! Ты что, действительно что-то там поджег?.. Алик, тебя посадят!

Так у них заканчивались все разговоры: пьяница, алкоголик, по тебе дурдом плачет!.. Но как он успел зайти среди ночи еще к ней и когда?..

— Нес какой-то бред: я стайер, дизайнер каких-то пространств, шаровые молнии!..

Значит это действительно не сон, мрачно подумал Фомин, черт знает что!

— Там был какой-то тип, вот он это все и нес: ассоциация, стай…теры какие-то, — попытался он оправдаться.

— Во-во! Ты в ссылке!.. Белая горячка! — удовлетворенно констатировала Ирина. — Тебя лечить надо!

— Наверное, — пробормотал он. — Но на бильярде я играть не умею!

— Да ладно, видели, как ты с завязанными глазами в дартс играл,! Ты точно спецагент, но спившийся, — агент Хренов. Тебя за это и уволили!..

Ирина внезапно замолчала, словно вспомнив что-то. Замолчала надолго. Фомин вопросительно посмотрел на нее: что?..

— А я от тебя ухожу, — сказала она.

И словно в доказательство, стала выбираться из постели.

— Замуж. Мне предложение сделали… От тебя его все равно не дождешься… Да и как я могу связаться с алкоголиком, да еще безработным, да еще без памяти? — стала почему-то оправдываться Ирина, одеваясь.

Все вокруг Фомина странно рассыпалось: голова, память, работа, теперь вот Ирина не выдержала.

— Это тот боксер на джипе? — спросил он.

— Какая тебе разница? — тихо и печально сказала она.

Ну вот, еще одна история закончилась, подумал Фомин. Может повеситься? Ведь невозможно жить с этой болью и тоской…

С Ириной он познакомился в санатории под Москвой, куда его направили после реанимации. За его способность выигрывать во всех конкурсах, что предлагала программа санатория для заболевших новых русских, будь то дартс, боулинг или битвы эрудитов и при этом почти ничего не помнить из своей жизни, она стала называть его спецагентом. Она бы и женила его на себе, если бы не его подозрительные провалы в памяти и такие же подозрительные, неожиданные исчезновения на несколько дней, которые он не только не мог объяснить, но и отрицал. Нагло, с ее точки зрения, пользуясь пресловутыми провалами. От него, как она говорила, постоянно исходил возбуждающий запах тайны, греха и чужих духов, что пугало Ирину не меньше, чем привлекало. И еще ее неудержимо влекло к Фомину физически, она просто теряла голову в его присутствии вместе со способностью сопротивляться. Это ее тоже пугало.

Чтобы разобраться во всем этом, но и не потерять его из виду при его способности исчезать, Ирина привела его в агентство недвижимости, где работала сама.

— Чем порожняком пребывать в беспамятстве, — сказала она, — лучше осваивай новую профессию! Будешь мне помогать, может быть, быстрее все вспомнишь.

А через два месяца (невиданный срок!) он стал самым эффективным агентом этой конторы. Был там такой показатель для оценки менеджеров, введенный искушенным старшим специалистом специально для того чтобы доказать руководству ненужность Фомина — пьяницы, прогульщика и соперника в борьбе за Ирину. О последнем ему сказала Ирина то ли чтобы взбодрить, то ли чтобы взбодриться.

У Фомина к тому времени была уже своя группа из молодых оболтусов, которые на рысях бросались на любое объявление, которое он помечал зеленым фломастером. «Его» квартиры покупались и продавались с первого показа, словно билеты в Большой театр. Сначала старший намекал всем и каждому, что Фомин крутит квартиры бандитов, которые устраивают карусель с пропиской-выпиской на тот свет, но вскоре это стало смешно, покупать квартиры так часто не могли даже бандиты.

— Фантастика какая-то! — сказала Ирина, когда он вытащил самый дохлый ее проект: разъезд большой и совершенно «убитой» коммуналки на Ордынке.

Казалось, люди только и ждали, когда он даст объявление о покупке или продаже, и тут же выстраивались в очередь на сделку.

— Что ты делаешь с людьми, спецагент Хренов? — спрашивала она его. — Я эту квартиру продавала чуть не год, а ты только один раз позвонил и все! Ты что, колдун?

— Да я и не звонил, они сами! — оправдывался Фомин.

За четыре месяца он вытащил две трети мертвых проектов агентства, вернув в оборот полмиллиона долларов и «замутив» несколько перспективных проектов. На него смотрели как на черта и даже не завидовали. Впрочем, Фомина эти успехи нисколько не вдохновляли. Если бы он мог так же играючи, как от неликвидных квартир, избавляться от головной боли и непонятной тоски, возникающей по вечерам!..

Что может быть лучше и печальнее выходных в постели с женщиной, которая уходит замуж? Это как проводить в последний вальс выпускницу. Он с удивлением обнаружил, что женщины от него уходили не куда-нибудь, а именно замуж. Словно он был последним прогоном, за которым следовали станции «белая фата» и «семейная жизнь» Безумным прогоном, дистанцией, на которую всегда можно вернуться, но никто не пробовал. Фомин даже подумал, что мог бы провести так всю жизнь, провожая и давая последние наставления. Лучше может быть только смерть, резюмировал он, с содроганием представив грядущую вечернюю боль…

К концу дня боль вернулась, и Ирина уже ничего не смогла с ней сделать. Решив привести задуманное в исполнение, он выпроводил ее, убедив, что у него все в порядке, боль прошла, а наутро лежал как мертвый, временами теряя сознание, но упорно не желая вызывать Льва Андреевича. Или я ее, или она меня, загадал он, иначе все бессмысленно. Когда он в очередной раз выпал из забытья, в квартире была уже Ирина… потом — еще раз, и он увидел Льва Андреевича.

— Та-ак, что тут у нас? — запел анестезиолог, наполняя сиянием комнату.

— Мы решили терпеть, терпеть до конца, — приговаривал он, поворачивая бесчувственное тело Фомина на спину. — До самого конца.

— Он что правда решил умереть? — спросила Ирина, недоверчиво глядя на врача.

— А вы его хорошо знаете? — улыбнулся тот, надевая на голову Фомина легкий пластиковый каркас с датчиками.

— Я знаю, что если он что-то решил…

— Ну не знаю, как насчет умереть, — улыбнулся еще ярче анестезиолог, — но перетерпеть боль он хотел. Во всяком случае, он грозил этим.

— И что?

— Думаю, что он сошел бы с ума.

— И вы об этом так спокойно говорите?

— Милая Ирина, что мне делать, если он не звонит и не приходит?

— Но вы обязаны помогать! — жестко сказала Ирина.

— Ну вот теперь, я думаю, мы будем вместе это делать, — примиряюще улыбнулся Лев Андреевич. — Телефон вы знаете…

Скоро Фомин открыл глаза. Оказывается, прошло двое суток, узнал он.

— Решили сделать ручкой, Андрей Андреевич? — ласково спросил его анестезиолог, снимая датчики.

Фомин не ответил, повертел головой, проверяя, ушла ли боль, увидел прибор, который Лев Андреевич упаковывал в кожаный футляр. До этого Фомин ни разу не видел у Льва Андреевича ничего подобного.

— Что это за штука? — спросил он.

— Скажем так, стабилизатор.

— Можно?.. — Фомин протянул руку к футляру.

— Можно, но в чужих руках это металлолом.

— Да?.. Эт точно!..

Фомин, не раскрывая футляр, звезданул его об стенку. Звук был не очень громкий, футляр самортизировал, но что-то смачно хрустнуло.

— Ты что?! — вскрикнула Ирина, бросаясь к футляру. — С ума сошел?

Она испуганно посмотрела на Льва Андреевича.

— Дорогая вещь? — спросил он у доктора совершенно спокойно.

— Да как сказать!.. — Лев Андреевич продолжал сиять, словно ничего не произошло, и аппаратуру его били каждый день.

— Отдам, — сказал Фомин так же спокойно и деловито. — Сколько?

Ирина виновато протянула доктору футляр, он даже не заглянул туда.

— А зачем вы это сделали? — ответил вопросом на вопрос Лев Андреевич.

— А чтоб не быть на привязи, — сказал улыбаясь Фомин. — Я вас, Лев Андреевич, больше не позову. Поэтому назовите мне сумму, включая вызов на дом и я с вами рассчитаюсь.

— Если бы вы были не так… горячи… — Лев Андреевич упорно продолжал сиять. — Вы бы узнали, что уж не знаю как, может вашим двухдневным терпением, но состояние поврежденного участка стабилизируется.

— Что вы говорите!.. — Фомин всплеснул руками. — Стабилизируется?

— Боли, возможно, еще будут, но не такие сильные и не так часто. Хотя…

Тут Лев Андреевич пожал плечами.

— Сколько я вам должен, доктор? — упрямо повторил Фомин.

Лев Андреевич вздохнул, но сияние его все-таки не угасло, казалось, невозможно, чтобы такой светильник врачевания вдруг угас. Фомин, во всяком случае, не мог себе представить. «Да что же это такое? — поражался он. — Прямо, витрина супермаркета!»

— Не дешево, Андрей Андреевич, не дешево!

Доктор взглянул на Ирину.

— Я полагаю, что вы все-таки придете ко мне еще. Последний раз! — добавил он поспешно. — И там мы в спокойной обстановке все обсудим.

— Ирина, ты не сделаешь нам кофе? — попросил Фомин. — Покрепче!..

— Я не приду к вам, доктор, — сказал он, когда Ирина вышла. — Так что скажите, сколько?

— Вопрос не в Ирине. Я должен узнать, во сколько мне этот аппарат обойдется сейчас. Ему уже несколько лет. Инфляция…

— Вы хоть порядок назовите, Лев Андреевич, — смягчился Фомин. — Может, мне тоже придется учитывать кое-что, помимо инфляции?

— Придется вам выложить за свое гусарство что-то около десяти тысяч, а то и более!

— Долларов? Да вы что? — рассмеялся Фомин от неожиданности. — Вот эта проволока?

— Которая, учтите, снимала боль у сотен людей!

— У меня таких денег сейчас нет, доктор! Сразу могу отдать только треть, может, чуть больше.

— А я подожду, я же вас знаю. Отдадите, как сможете.

— Спасибо, — усмехнулся Фомин. — У меня к вам остался только один вопрос: почему вы все время сияете?

— Я? — удивился Лев Андреевич. — А что, я сияю?

— Да… Причем ненормально.

— Я подумаю над этим, — сказал доктор.

— Подумайте, подумайте, — разрешил Фомин с улыбкой, и перевел разговор. — Так как, вы говорите, работает ваша система?

— А я разве говорил? — улыбнулся Лев Андреевич. — Впрочем, тайны здесь нет. Она работает от меня. В этом ее главный секрет и сложность. Сонастройка аппарата со мной займет уйму времени, вот что жалко!

— Право слово, доктор, мне жаль, что так получилось! Вы, пожалуйста, включите в стоимость и упущенную выгоду, и сонастройку. Так будет справедливо…

Говоря все это, Фомин не испытывал на самом деле ни капли раскаяния и даже не пытался делать соответствующий вид, словно кто-то другой произносил эти ничего не значащие слова. Он сам удивлялся этой странности, но не пытался понять, в чем дело. Не хотелось. Деньги, конечно, были немалые, но и это его не расстраивало. Его словно несла огромная волна покоя. Такого с ним еще не было. Было хорошо и просторно плыть в себе без боли, без огорчений — куда, зачем? — не все ли равно.

Он включил телевизор, там был теннис.

— Благодарю вас, Андрей Андреевич!

Лев Андреевич, похоже, плавал в тех же водах, что и Фомин, и его тоже нисколько не расстроило и не удивило произошедшее. Неплохая у нас компания, подумал Фомин. Только вошедшая Ирина казалась огорченной, но и она быстро успокоилась, видя как по-домашнему обсуждается Большой шлем Сампроса.

Уходя, Лев Андреевич незаметно сунул Ирине свою визитку.

— Чтобы никто не сошел с ума, — шепнул он…

20. Питие. Абсурд

После этого Фомину стали сниться сны, странные: на него нападали, избивали, похищали. Все это он выдавал Ирине, которая сходила с ума от его навязчивых кошмаров. Но страдала не только она, но и все кто его слушали, когда он надирался, как матрос на берегу по самую ватерлинию. Его давно считали психом и старались держаться подальше, чтобы случайно не обидеть недоверием. Только Леша его понимал: четыре ящика коньяка в месяц, тут и Гегеля будешь понимать.

Ирина, казалось, забыла о своем намерении уйти от него и он с болезненной тревогой ждал, когда она об этом вспомнит, потому что пить он меньше не стал, тем более, что находились пока еще собутыльники готовые слушать его бредни. Но было еще нечто другое, что заставляло его пить.

После визита Льва Андреевича открылась вдруг Фоме тоска невиданная, то есть она была и раньше, и тоже не сладкая, но то, что творилось с ним сейчас, казалось настоящим концом света — смертным концом, не видимым им ранее то ли из-за боли, то ли еще от чего. Теперь Фома столкнулся с чем-то совершенно запредельным, страшным и пустым, и ужаснулся. Тоска представала перед ним либо бессмысленной странно знакомой старой каргой, вызывающей физическую тошноту, — либо головокружительной бездной, черной дырой, куда его неудержимо тянуло, несмотря на ужас, как тянет самоубийцу петля, подарившая однажды сладкую смертную истому.

Что это такое? Зачем все это? зачем я? — вставали перед ним мучительные вопросы, и их вопросительные крючки казалось рвали его изнутри. Он искал любые способы, но помогало только беспробудное пьянство, как раньше — от головы, и хотя она болела все реже, пить теперь приходилось до положения риз, иначе старуха в самый неподходящий момент высовывала свое мурло из-за чьей-нибудь спины и усаживалась за стол.

— Появилась, образина! — обреченно вздыхал Фома.

— Lookatyourself! — отвечала она, как правило по-английски, тем самым подтверждая, что скука и тоска пришли оттуда — развезли ее сыны Альбиона в период великой империи из своих родовых гнезд по всему миру.

Впрочем, карга, словно издеваясь над ним, продолжала уже мешая языки и понятия: гамарджоба, ген швали! Камон сава, майн тухес? Омниа тристи эними — не так ли?.. Фома бросал в нее бутылки, посреди нешумного уютного бара, и Леша придумал ему стол подальше от клиентов.

Пить с Тоской все равно что справлять собственные поминки, и Фома спешил надраться как можно раньше, чтобы не видеть могилы. Он начинал уже с обеда и Ирина со страхом ждала того момента, когда он начнется опохмеляться по утрам, как ее отец.

— У тебя же все есть! — пеняла она ему. — Работа, деньги, дом. Даже спать есть с кем, если уж ты меня не любишь!

— Да почему же не люблю? — вяло сопротивлялся Фома.

— Потому что ты пьешь! Если бы любил, не пил! Что я не чувствую?

— Те, кто любят, бросают пить?

— Может и не бросают, но пьют по-человечески.

— Это как?

— Понемногу!.. Причина, во всяком случае, должна быть веская!

— А у меня веская причина!

— Какая причина у тебя теперь? Раньше была голова, понимаю, но сейчас?

— У меня Тоска, — говорил Фома, — с большой буквы.

— Ну вот, — с печальным удовлетворением кивала Ирина, — а говоришь, что любишь. Какая может быть тоска, если любишь?

И она принималась грустить прямо при нем, но все чаще…

— Это унизительно, в конце концов! — взрывалась она. — Выпрашиваю тут!.. Какая у тебя тоска, к чертовой матери, отвечай?

— Если бы я знал, какая… Это скорее, знаешь, старуха такая… Пушта, Пустошь!

— Пустошь? Что ты несешь? Должна же быть причина!

— Наверное должна, — соглашался он, нутром ощущая всю тягомотину разговора. — Я не знаю, зачем я всем этим занимаюсь?

— Но это же типичный вопрос алкоголика! Ты спиваешься! Мой папаша тоже все время орал, что ему скучно, что он не понимает, зачем он живет! Ты тоже хочешь стать алкоголиком и решать мировые проблемы?.. Начало ты уже сделал — не ходишь на работу вторую неделю! А там тебя, между прочим, уважали и ценили!

Ирина честно пыталась понять его конец света, и Фомин чувствовал себя предателем: ему было неинтересно, скучно. Хотелось выпить. Заканчивалось почти всегда одним и тем же: он с его талантами мог бы быть директором агентства, да кем угодно, а он!..

— Ну будет у меня вместо менеджерской тоски — директорская! Тогда не только пить, я стреляться начну каждый день. Ты этого хочешь?

— Я ничего не хочу!!

Она даже пыталась торговаться: не подпускать его к себе пьяным.

— Выбирай: или тоска твоя стеганая с пьянством, или я!..

Фомин, не задумываясь, выбирал ее. Пропади она пропадом эта тоска с пьянством, говорил он, улыбаясь своей странной улыбкой, и у Ирины все плавилось.

— И как это у тебя получается? — удивлялась она. — Ведь ты пришел мертвый!

— Если любишь, смерть не страшна! — врал Фома.

Но тоска преследовала его, то что оказалось перед ним, то что называлось его жизнью, поражало его своей пошлостью и скукой. Перед ним вновь и вновь вставала, ухмыляясь, безобразная старуха, как итог, так что жить после этого казалось кощунством.

Это я?.. Это моя жизнь?.. Подсознательно он ждал совсем другого, потому так настойчиво и истово вспоминал он свою прежнюю жизнь в первое время после реанимации. Выпив же чашу воспоминаний до дна, ничего, кроме горечи, он не ощутил:

— Ну ладно, не герой, так хоть бы подлец выдающийся!

— Успокойся, большего подлеца я не видела! — утешала его Ирина.

Оба знали, что она имеет в виду: обрывок письма, обнаруженный в книжном шкафу во время генеральной. На ее вопрос, что это, он только пожал плечами, он и сам впервые видел это письмо.

«… провожу все время в Мамонтовке, на нашей даче, даже зимой. Сейчас ты не узнаешь ее — мы все перестроили, у нас теперь там двухэтажный дом. Почему именно сегодня у меня возникло желание написать тебе? Просто сегодня ты мне приснился(!) и в таком хорошем сне! Это был удивительный сон, сказочный! Такие сны случаются раз в сто лет. Рассказать, описать, передать его невозможно. Это было что-то невероятное, что-то выходящее за рамки реального и возможного. Я так давно не видела тебя, что уже потихоньку начала забывать твое лицо. И вдруг во сне увидела тебя так отчетливо, как будто ты был рядом. Я совершенно ясно видела твое лицо, твои глаза, мне даже удалось поймать твою улыбку(!), и это было потрясающе! Мы разговаривали с тобой, смеялись, кажется, обнимались, кажется, даже целовались, но не это главное и не в этом дело. Главное — это ощущение огромной радости, легкости, душевного комфорта, которое я испытала во сне (и которого так давно не испытывала наяву!..). Нам было так хорошо вместе, мне было так хорошо с тобой, я даже не могу толком объяснить тебе, что это такое было. Это было состояние, близкое к эйфорическому, состояние какого-то полета. Я была счастлива во сне(!) и хотела только одного, чтобы это никогда не кончалось. Этот сон поразил меня. Во-первых, тем ощущением счастья, которое я испытала реально, как наяву. Во-вторых, (и в этом просто что-то мистическое присутствует!) тем, что я физически тебя ощущала. Ты как будто материализовался, я даже ткань твоей рубашки почувствовала, когда к тебе прикасалась. Кстати, ты был в моей любимой черной рубашке, которой у тебя, конечно, давно уже нет, но тем не менее ты был в ней. Ты не поверишь мне, но я даже запах твой(!) чувствовала, голос твой слышала… Проснувшись, я долго удивлялась, почему тебя нет рядом, я даже подушку понюхала (не смейся — она пахла тобой!), только потом до меня наконец-то дошло, что это был всего лишь сон. Как я была разочарована, если б ты знал!»

Ирина недоверчиво смотрела на него.

— Теперь понятно, где ты пропадаешь неделями!..

Она имела в виду его загулы, но он понятия не имел ни о какой Мамонтовке, может и письмо не ему, он уже две квартиры поменял, вот вместе с чьими-то старыми газетами и прихватил… А черная рубашка? Он же ходит все время в ней!.. Действительно, Фомин испытывал к черным рубашкам необъяснимое чувство и никогда не выбрасывал, продолжая носить, хотя бы дома. В общем, Ирине все было ясно. Поняв, что она наткнулась на что-то гораздо большее ее, Ирина покрылась усталостью и безнадегой, как веселая бронза патиной. Глаза ее запорошились пеплом.

Через час она отдалась ему с такой страстью, что он пожалел, что у него нет таких писем на будущее. Шутить по этому поводу он не решился. Ирина то ли плакала от обиды, то ли рыдала от страсти и все время спрашивала, так ли она делает и как делала та, просила сделать больно. Она перестала говорить о его пьянстве, стала тиха, зато в постели полыхала, как порох. Фомин прекратил на время свои походы по кабацкой Москве не оставалось времени, ни сил, дни и ночи они проводили в постели. Вставали только поесть, и тогда шли по улицам, притягивая взгляды. Они пережили что-то вроде вакхических каникул тогда, только вдвоем: новообращенная менада Ариадна и забывающий все Дионисий. Но все проходит, порох, творимый на ревности, сгорает, оставляя черные подпалины. И они скатились на прежний уровень: его запойные походы, ее упреки.

— Ты опять! — бессильно отмечала она.

А его несло уже совсем другое течение. Он стал искать ту, что написала это письмо. Кто она?.. Несмотря на то, что он говорил Ирине, сам он не сомневался, что адресат письма он. Собственно, отсюда все его безумные метания по Москве и сейчас, и раньше, в поисках чего-то или кого-то, теперь он это понял. И он кружил на площади трех вокзалов и в Мамонтовке в безумной надежде встретиться. Он ее сразу узнает, почему-то был уверен он. Но тщетно…

Вообще-то ему было страшно, страшно по настоящему, когда он просыпался утром, и просто жутко, когда наступал вечер. Хотелось выть. Лучше пить!..

Он обрушился куда-то, проламывая пространство и время, как каскадер — картонные коробки. «Если выживу, поеду на Лазурный берег, и никаких каруселей и фейерверков! Только синяя-синяя небесная гладь, только теплый берег…»

— Дядюшка Джо перехитрил самого себя. Вообще, разговоры о нем интереснее с точки зрения зоологии — какое экзотическое стечение обстоятельств могло привести подобного типа к власти?.. Это что-то дикое, варварское — гекатомбы жертв, ужас, всеобщее доносительство. Где был Ламброзо с его штангенциркулем, это же его типаж?.. А уж Фройд кишит… Это говорит о том, в какой хаос погрузилась бедная страна с…

— Вечерние новости!..

Чайки, потревоженные криком разносчика, закричали взлетая, заглушив последние слова сэра Уинстона Черчилля.

Фомин посмотрел за балюстраду балкона, на котором они коротали время до заката. Полоса лазурного моря сливалась на горизонте с бледно-голубым небом, под балконом, выходящим на раскаленный за день пляж, кричал мальчишка разносчик, размахивая французской и итальянской газетами.

— … трона Романовых. Все последние чистки — это холодные истерики животного, теряющего власть вместе с последними силами и остатками разума. Впрочем, чистки тридцатых…

Файф о’клок без чая. Оттаявший стакан с зеленоватым лимонадом со льдом казалось источал тепло рядом с темной бутылкой коньяка. Трехцветный зонтик над столом замер треугольными кистями в ожидании хоть какого-то ветерка. Фомин уже клял себя, что завел разговор о начале войны, на самом деле он хотел спросить совсем о другом — о хандре, о Тоске с большой буквы, о пустоте, наконец. Этот глубоко пьющий человек должен знать, что такое депрессия, потому что в конце жизни испил ее чашу, возможно, до самого дна.

Но… Выражение лица английского премьера, озирающего горизонт, было непреклонно, так же как и чеканные слова, которые он ронял в пространство, словно не мог простить себе ни предвкушения от предстоящего обеда, ни красной заразы бушующей на одной четвертой земного шара, — непреклонно и небрежно… что значит, порода!..

Впрочем, небрежный тон и ленивый голос прославленного потомка «Мальбрука» говорили и о том, что он давно свел счеты со всеми своими союзниками и противниками, и теперь предъявляет только «гамбургский счет». Высший суд, суд истории… на правах единственного оставшегося в послевоенной Европе…

Фомина немного напрягала не то чтобы непререкаемость суждений экс-премьера, но их отточенность, выверенность и обкатанность на сотнях журналистских брифингов и дипломатических раутов, разговора как такового не получалось. Вообще, весь вид герцога словно подтверждал его же «bonmot»: история будет терпима ко мне, поскольку я имею намерение её написать…

Хлопнула дверь на террасу.

— Привет! Ты в настроении, будем играть?..

Девица в бикини официантки выплыла перед ним неожиданно, заслонив великое британское лицо гения холодной войны. Фомин, хлебнувший к тому времени достаточно для любой беседы, удивленно смотрел на нее, гадая, куда пропал англичанин, потому что ворчливый голос его все еще рокотал за столом. Официантка уже трясла его за плечо. Ему показалось на мгновение, что он где-то видел этот короткий носик, мальчишеское каре, большие серые глаза. Вчера в номере?.. На берегу?.. Пати?..

Нет, он ее не знает. Точно. Но какого тогда черта она врывается в чужой разговор?!

— Если я скажу, что не знаю вас, вы не обидитесь?

Официантка рассмеялась и тоже перешла на «вы»:

— Играть, значит, можете, а узнавать — нет?.. Вы мне уже две партии должны с прошлой недели. Разбавим компанию?.. — Она кивнула на бутылку.

— А-а! — разочаровался Фомин. — По вечерам, по вечерам…

И повернулся к сэру Уинстону: «…эскузэ муа, бади!..» Но услышать продолжение «суда истории» ему не удалось, гений Фултона растворился, оставив после себя живописную зарисовку Лазурного берега, что висела над столом. Пришлось успокаивать не только странную девицу, но и Лешу, который пытался таким образом спасти его от бесед с картиной…

Так появилась Тая. Наигравшись на бильярде, она усаживалась рядом с ним, ни на что не претендуя, и они потихонечку потягивали коньячок, иногда прямо из горлышка (для романтики, поясняла Тая Леше, не понимающему такого распития в ресторане).

Потом он обнаружил ее у себя в постели со смелым заявлением рассеять все печали. Но, как и все предыдущие попытки Фомина избавиться от тоски, она не привнесла ничего нового в процесс «рассеяния», кроме, разве что молодого задора и спортивного азарта. Было много акробатики и упражнений с булавой, но он даже не нашел причин перейти с ней на «ты».

Для Таи же это было совершенно естественно.

— Это еще не все! — предупредила она. — Готовься!..

Он понял, что в следующий раз будет что-то еще более рискованное — батут с бревном посредине. А того, что он искал, не будет никогда. Или, может быть, той?..

Следующего раза он решил не допускать и под любыми предлогами отказывался от повторных встреч, размяться он мог и в спортзале. В конце концов, он сказал ей под большим секретом, что у него на почве излишеств открылся туберкулез в запущеной форме. Тая перестала пить с ним из горлышка и в руке ее теперь во время общения с ним он замечал зажатый белый комочек платочка.

— Я поняла, почему ты такой, — сказала она ему.

— Какой?

— Все туберкулезники извращенцы и мизантропы. Я читала про Чехова… А от этого можно умереть?

— Хотелось бы, — сказал Фомин. — Надо только запустить поглубже. А Чехова я люблю. Кстати!..

Он проснулся глубокой ночью то ли от резкого запаха, то ли от монотонного, словно заупокойного, речитатива. Приоткрыв глаза, он увидел действительно странную картину. Ирина ходила вокруг него с миской и свечкой в руках и что-то бормотала под нос. Внезапно остановившись, она воздела руки и повернулась к нему. Фомин проморгался, нет, это не сон и не видение, это его неутомимая Ирина кружит вокруг него, как безумный пономарь во время тайной ночной службы, и шепчет, шепчет, шепчет…

— Ты что? — спросил он.

Ирина вскрикнула и уронила миску. Горько-приторный запах стал еще сильнее.

— Ах, ты не спишь?!

Она со всего размаху бросила свечку в лужу, потом кинулась в кресло и заплакала.

— Я только проснулся! — попробовал оправдаться Фомин. Он встал с постели и подошел к ней. — Что случилось?

— Что случилось? — передразнила она его. — Будто не знаешь, что случилось! Давно уже! На вот!..

Она вытащила откуда-то сложенную газету и подала ему.

— Читай!.. Господи, ну зачем я только, дура, с тобой связалась?

Фомин включил свет. Заметка называлась «Когда не помогают молитвы». Когда не спасают молитвы, амулеты и врачи, помощь придет от тех, кто не молится и не лечит, а дает Силу. Магический заговор на снятие пагубных пристрастий без ведома пьющего выполняют… далее следовали телефоны. Старая история! А он думал, с этим покончено. Нет, Ирина будет биться до конца. Он горько усмехнулся: только чему будет конец?..

Все началось с того, что Ирина решила излечить Фомина от пьянства, как раньше от головной боли. Она была уверена, что он болен, а раз болен, значит не волен в себе и бросилась помогать. Ему стали попадаться дома на глаза разнообразные газетные вырезки. «Алкоголизм! — кричали они. — Срочно, немедленно, сразу и навсегда!» «Алкоголизм! Кодирование — 250 руб. Лидевин — 80 руб.» Что за лидевин, гадал Фомин, надо бы узнать. Он, правда, не думал, что это произойдет так скоро. Попадались и еще более загадочные призывы: «Из запоев! Эспераль!» То ли это имя женщины, которая тебя спасет, то ли спираль, которую тебе вставят куда-нибудь и ты замучаешься пить.

«Выведение из запоев! Срочно, круглосуточно, все районы!» Будто какой-то новый крысолов со своей флейтой взялся вывести из запоя все районы города в неизвестном направлении и таким образом избавить общество от этой заразы. Все объявления гарантировали качество докторов наук, круглосуточность и, главное, анонимность…

— Что это? — спрашивал он у Ирины, найдя очередную подметную газетенку.

— А в ящик бросают! — пожимала она плечами.

— А ты их здесь разбрасываешь как листовки? Не успеваю выбрасывать. Ты что веришь во все это?

Ирина перестала крутить и перешла в атаку:

— Андрон, давай честно признаемся: ты больной!

— Спасибо!

— А больной должен лечиться! Может, это твой последний шанс!

— Запомни, мне это не поможет! — твердо сказал Фомин.

— Ты меня не любишь! — еще тверже сказала Ирина. — Кто я для тебя? Пустое место, очередная…

И так изо дня в день. Ирина билась за него и Фомин, чувствуя себя подлецом, вынужден был сдаться. Сначала они пошли к наркологу, за руку, потому что он норовил завернуть под все встречные призывные вывески. Нарколог составил план жизни для Фомина на ближайшие десять лет, по окончании которых он, как горький пьяница, преображался и становился гражданским эталоном. Успех, деньги, поприще, слава — все это неминуемо грозило Фомину. Мы сделаем из вас человека, сквозило в каждой фразе, произнесенной в кабинете, увешанном плакатами из безысходной жизни пьющего человека. Кроме того был составлен подробный распорядок дня, до минуты. Обливание, бег на немыслимые расстояния, диетическое питание по часам, театры и концерты, шахматы и шашки, медитации, ребефинг и, как венец терапии, посещение клуба таких же трезвенников, как он.

«Каждую минуту вы должны быть чем-то заняты, тогда у вас даже мысли не возникнет о спиртном!» — заверил его нарколог. А у Фомина никогда и не было таких мыслей. Сначала были мысли о больной голове, потом тоска. Он и пил-то для того, чтобы их не стало, а так ему на фиг был не нужен этот алкоголь, тут он полностью согласен с…

— Сергей Иванович, — подсказал нарколог.

— Во-во! Пить-то я не буду, только что же мне с ней-то делать?

— С кем — с ней? С водкой?

— С Тоской!

— Тоски не будет! — заверил его Сергей Иванович. — Она сбежит от вас в первый же день, как только вы начнете жить по распорядку! Даже не вспомните!

В этом Фомин сильно сомневался. Уж он-то знал старую каргу, ей этот распорядок, как раз повод для грязного зубоскальства.

— Я вас познакомлю с такими интересными людьми в вашем клубе, — продолжал Сергей Иванович. — Один марки собирает, другой — монеты…

«Третий — бутылки», — мысленно продолжил Фомин список занятий трезвенников.

— У вас начнется новая, прекрасная жизнь! Вы забудете, что такое тоска!

— Зато она меня не забудет! Скажет, твою мать, ты что совсем меня забыл, алкоголик несчастный?!

Нарколог подозрительно посмотрел на него.

— Она что к вам приходит? — вкрадчиво спросил он.

— О чем и речь! Что мне с ней делать? Не пить-то я могу хоть пару дней, да больше!

Нарколог стал внимательным-внимательным. Ирина еле увела его от психушки.

— Ты что, с ума сошел? Что ты там наплел? Не можешь просто жить по распорядку?

Она заставила-таки его написать распорядок и жить по нему примерно полдня, пока Фомин не наткнулся на пункт «культурные мероприятия» и тут же не вспомнил Лешу.

Следующим этапом было общество анонимных алкоголиков. Встаешь и говоришь: я, Иван Забубуев-с-утра, во-от с таким стажем! Семья по барабану, дети по помойкам, сам себя ненавижу, всех — тоже, помогите, пить не брошу, пока есть рот… нос, уши… в конце концов, клизма!..

Фомин так наслушался и проникся этими покаяниями, что напоил после собрания сразу всех, кто был в обществе, и был изгнан с позорной для членов клуба анонимщиков формулировкой «за нарушение анонимности». Якобы он всех подзывал к стойке со словами: «Эй ты, фамилия… имя… отчество, алкоголик анонимный, будешь еще коньячку?»

Но Ирина не сдавалась и Фомин пошел кодироваться.

— Ты умрешь! — с ненавистью сказал ему кодировщик (Так надо, объяснил он Ирине до этого). — Ты умрешь, если выпьешь хоть каплю спиртного в течение десяти лет! Умрешь в страшных мучениях!

— От капли коньяка? — не поверил Фомин.

— Даже пива! — было заказано ему.

Фомин проверил прямо на выходе, у ларька, пока Ирина рассчитывалась с гипнотизером. Ирина потребовала деньги обратно, и Фомину пришлось повторить это дважды — то есть, выпить. Кодировщик глазам своим не верил и деньги возвращать не хотел.

— Он все равно умрет! — зло и настойчиво убеждал он Ирину. — Не сегодня завтра!

— Вот тогда я вам и заплачу! — сказала Ирина.

— А как я узнаю?..

Разговор получался серьезный. Прямо при покойнике.

— Из газет! — отрезала Ирина, в смысле: не на ту напал, дядя!..

Пришлось вернуть денежки.

Фомина удивило только одно: Ирина была в бешенстве, что он остался жив?..

— Ты за что платила? — поинтересовался он у нее, стоя у того же ларька, спасителя денег. — За то чтобы я завязал или сдох?

Ирина только расплакалась:

— Господи!.. Сколько я еще буду с тобой мучиться?..

Фомин не знал.

— Вот вылечу и уйду! — пригрозила она.

После этого не подчиниться ей было нельзя. Он мотался по церквам и монастырям, бил поклоны в каких-то подвалах среди белых балахонов, выходил ночью со свечей и крестом. Только что кошек не ловил по крышам.

Увешанный талисманами, пропахший благовонными дымами и зловонными парами, стоял Фомин в толпе таких же несчастных или один и повторял слова молитвы, заговора за очередным батюшкой-чудодеем или старушкой-ворожеей, а перед глазами стояла его почерневшая подруга, старая карга Пушта и хохотала гнилыми зубами: «Ну и не будешь ты пить, а я-то останусь! Ты же так и не понял, зачем ты! Неужели затем, чтобы не пить, а, дубина?»

И Фомин напивался прямо в амулетах и заговоренных крестах, иной раз при чудодее.

— Я тебя торпедирую! — грозила Ирина, твердо веря, что уж это не подведет

Даже Высоцкому помогало. Это не какие-то там пассы-выкрутасы, чих в глаза, это настоящая медицина, не какая-нибудь народная, была твердо уверена она…

— Ну торпедируй! — сказал он, зная, что от нее не отделаешься.

И торпедировался. Вшили по-честному, все показали с зеркалом: где разрезали, что вставили. Ирина просила даже двойной заряд зашить. «Вы что, девушка, — сказали ей. — Взяли бы сразу денатуратом напоили или бритвой по горлу, вас бы оправдали!»

Фомин хохотал.

— Это она от волнения, — объяснил он, и поинтересовался:

— Уже прижилось? Нельзя уже?..

Имея в виду — пить…

— Да, молодой человек, — скорбно сказали ему такие же горькие пьяницы, только в халатах. — Теперь, как минимум, год… А через год, если уж очень захочется, что вряд ли, приходите, вырежем. Тогда медицина будет бессильна…

Но Фомин хотел доказать ее бессилие уже сейчас, немедленно. Ему хотелось унять, наконец, Ирину, а заодно и этих торпедоносцев, свято верящих в химию.

— Так точно уже нельзя, прижилось?

— Хана, парень! — по свойски пожалел его один из фельдшеров, с которым они потом сильно подружились.

Понятно, что у Фомина уже было припасено, и не какой-нибудь там, а «Васпуракан». А потом весь «Склиф» стоял на ушах, ничего не понимая, а Ирина разуверилась и в традициях. Бедный Гиппократ, Гален и сам Склифосовский, не имеющие, в общем, никакого отношения к торпедному подразделению! Что им пришлось выслушать в коридорах прославленного заведения?! А уж что услышали про себя живые эскулапы!..

— Да идите вы к черту со своим алкоголиком!.. к другой больнице! — опомнившись, посоветовали они. — Отвечать еще за него!..

— Он же у вас ненормальный! — уверяли Ирину.

— Это я и сама знаю! — огрызалась она. — А вот что у вас за лекарства такие? Левые?

— Нормальные лекарства! Убивают сразу!.. А вот ваша ретивость нам очень даже непонятна! Хотя, понятна! Сами провоцируете? Такого мужика! У нас, между прочим, его паспортные данные остались, имейте в виду!.. Парень, держись, нас не переделаешь!

И рука в приветственном кулаке:

— Ром в рот!

— Рот в ром!

Ирина плюнула на Фомина. Вернее, на его пьянство.

— Все, я от тебя уйду! — пообещала она в очередной раз.

Он облегченно вздохнул и выбросил распорядок дня к чертовой матери вместе с программками клуба анонимных алкоголиков…

— Ну и что? — спросил Фомин, вернув заметку Ирине. — Ты что еще не поняла, что все это бесполезно? Тем более, без моего ведома.

Ирина его поражала, а ее упорство восхищало. Все-таки он скотина, думал он.

— Ты успела закончить? — спросил он.

— Нет… Какая разница? Я тебе вот что скажу, — голос ее был чужим. — Дай мне это сделать и все!.. Если это не поможет, я клянусь больше не заикаться об этом! Правда. Клянусь тебе!..

Она сидела, совершенно убитая, в кресле, ноги — в луже, но она этого не замечала.

— Я устала, — проговорила она наконец.

— Ладно, — сказал он. — Только завтра, сегодня не надо, хорошо?

Она кивнула головой, не имея сил ничего сказать. Фомин уложил ее спать, убрал пахучую жидкость и снова взял заметку. «Мы не лечим, мы просто даем вам силу на одно-единственное магическое заклинание, один-единственный магический удар, чтобы вы смогли преодолеть беду…» Беда, значит, он…

Фомин посмотрел на спящую Ирину. Красивая женщина занимается каким-то уродом, спасает его, не слыша ни одного слова благодарности или хотя бы понимания. Он вдруг ощутил, как ей было обидно все это время, и в то же время понимал безысходность ситуации. Если он бросит пить, то останется один на один с треклятой бездной, что в конце концов затянет его. Только так он мог освободить Ирину от страданий. Но как это сделать? Он уже не раз задумывался об этом. Уехать? Сказать, что уезжает? Надолго. Куда? К родителям? Он только что оттуда. Она не поверит. Он вспомнил, как напугал до смерти родителей своим запойным весельем. Для всех будет лучше, если он исчезнет…

На следующий день он заявился по объявлению.

— Друг пьет, — поделился он горем.

В ответ только подозрительное шевеление ноздрями. Он оказался единственным мужчиной среди толпы старушек и женщин. На него смотрели удивленно: надо же, не повезло мужчине с другом, но принюхавшись, понимающе переглядывались: слава Богу, все в порядке, самого пора!.. Но Фомин всем своим приветливым видом показывал, что это бесполезно.

Вышли четверо суровых подтянутых мужчин в черной одежде, маги, и галдящие старушки притихли. «Как монахи!» — перекрестилась одна. Сказано было то же самое, что и в заметке, только попространнее, в общем, «дадим вам силу».

Фомин запоминал слова неизвестного заклинания. Записывать не стал, оно как-то легко уложилось в голове, как назойливый мотив. Зато, когда он его повторил в общем хоре, в голове словно молния вспыхнула и раздался оглушительный гром.

Впрочем, оказалось, что не только в его голове — старушки бросились от него врассыпную, сверху посыпалась штукатурка. Сеанс был прерван и его попросили пройти в соседнее с залом помещение.

— Вы кто? — спросили его там.

— Да вот, друг, — начал он рассказывать о себе в третьем лице.

— Что друг?! Вы нам сорвали сеанс, вы понимаете это? Что вы взорвали?

Маги стояли так, что Фомин оказался в центре четырехугольника.

— Да ничего я не взрывал!

— Так, все ясно! — сказал один из них. — Это все из той же компании!

— Вызывай милицию! — приказал он стоящему рядом с ним магу помладше.

— Да вы что! — удивился Фомин. — Я просто стоял и повторял…

— Что вы повторяли?

— Да эти ваши… саум раум… — И он повторил заклинание…

Вспыхнула молния, ударил гром и от Фомина с шипением пронеслись четыре светящихся луча по направлению к магам. Но не дойдя до них, лучи рассеялись, образовав сферу, которая, стремительно сжимаясь, вернулась к Фомину и превратилась в ослепительный пирамидальный столб. Раздался еще один взрыв, но уже не такой громкий, больше похожий на хлопок и в помещении остались только маги, Фомин исчез.

— Что это, а?.. Где?..

Самый молодой из магов подозрительно принюхивался к озоновому запаху.

— Валерий Ильич, это что? Это как? Где он? — закричал он в голос, когда не услышал ответа. — Это же уголовка! Вы понимаете, что мы наделали?!

— Заткнись! — цыкнул старший.

Снова повисла, наливаясь недобром, пауза.

— Валерий, может, правда, ну его в жопу? — сказал тогда другой маг, когда пауза стала невыносимой. — Где гарантии, что в следующий раз?..

— Да! — подхватил молчавший до сих пор четвертый. — Давно хотел сказать. Сворачиваемся на хрен! Вдруг искать будут?!

— Работать! — резко сказал старший. — Я все объясню!.. Потом. Вы видите, какая сила в заклятье! Отбирать надо тщательнее!

— Перестань трястись! — прикрикнул он на молодого скулящего коллегу.

— Регистрационный журнал сюда!.. И все переписать за несколько дней! И аккуратно! — с нажимом добавил он, а потом произнес раздельно и со значением:

— Ничего не произошло!..

— Трапп!.. Останься…

Милорд подошел к гигантскому камину и недовольно пошуровал там кочергой. Тотчас появились маленькие фигурки истопников в смешных колпаках и треуголках, подбросили сухих дров, убрали мусор, прогоревший уголь, подвинули экран под новым углом. Большие черные коты, лежавшие на камине, лениво спрыгнули на пол от суеты гномов и окружили своего хозяина и Траппа, раструбив хвосты.

— Да, Милорд!..

Трапп старался не смотреть на разгоревшийся огонь. Вообще, он предпочел бы быть от него как можно дальше, но Милорд не обращал внимания на такие мелочи. Под ногами крутились гнусные твари, что тоже мешало сосредоточиться, не дай гром, наступишь!

— У меня есть одно деликатное и вместе с тем довольно рискованное поручение. Как думаешь, кому я могу доверить его?..

Трапп молчал. Милорд подошел к высокому черному бюро и, открыв нижнюю дверцу, достал оттуда сетчатую клетку, в которой с шуршанием и писком копошилась какая-то серая масса.

Траппа передернуло.

— Неужели этим слюнтяям?..

Верховный высыпал часть мышей на пол и они брызнули в разные стороны, за ними — коты с отвратительным мяуканьем.

Трапп прикрыл глаза, его мутило, он терпеть не мог три вещи — огонь, котов и мышей. Как Милорд догадался об этом? Говорят, он так судит о преданности своих людей: находит их слабые места и давит на них. Чтоб ему!..

— Я к вашим услугам, Милорд!

— Я знаю это, Трапп…

Милорд говорил медленно, с большими паузами.

— Дело чрезвычайно важное. Не буду вдаваться в подробности самой темы, это дело дипломатов и женщин. А для нас, военных, главное конечный результат, не так ли?

— Так точно, Милорд! Я весь внимание!

— Так вот, на территории Ассоциации есть один отлученный магистр, некто Томас, сайтер. Он мне нужен, Трапп. Эти ослы из десантуры опять все испортили…

Верховный пинком отбросил от себя кота, который вместо охоты на мышей, терся о его высокие сапоги.

— Достань мне его, Трапп, пока они окончательно не угробили это дело!

— Но достать члена Ассоциации на её территории?..

Это было неслыханно, такого еще не было ни на его памяти, ни в памяти кого-либо живущих, насколько он мог знать об этом по долгу службы и архивам, а знал он немало. Во всяком случае, так ему казалось до сих пор, но получается, Верховный занимается этим уже давно, а он знал только о последнем случае. Глаза Траппа в черных кругах бессонницы теперь прятались не только от огня, но и от огненного взора Милорда.

— Поэтому я и прошу тебя, а не кого-нибудь другого!.. — прогремел Милорд. — Зачем мне тогда внешняя разведка? Или я ошибся?

— Вы не ошиблись, Милорд!

— Прекрасно! Иного я от вас и не ожидал, генерал!

Верховный, как всегда неожиданно перешел на вы, он часто это делал, но никто не мог сказать, что это значит, плохой это или хороший знак. Голова подданного могла слететь в любую минуту, независимо от того, как перед этим обратился к нему всемогущий правитель Томбра, на вы или на ты.

— Детали и все необходимое вы сможете получить у Хруппа. А чтобы вам легче думалось, могу сказать, что защита и контроль над ним пока ослаблены, хоть это успели выяснить ваши незадачливые предшественники. Так что если вы поторопитесь!..

— Я все понял, Милорд, меня уже нет!..

Трапп с облегчением выскользнул из каминного зала: никогда не знаешь, чем закончится аудиенция у Верховного, а тут еще эти твари, пожирающие других тварей! Вакханалия!..

Он пил с Антоном Павловичем, когда в бар ворвалась Ирина.

— Извини, Палыч, — сказал он, разведя руки. — Эта женщина пытается меня спасти.

Чехов скосил пенсне и бледно улыбнулся: ничего у нее не выйдет, говорил весь его чахоточный вид, спорим?.. И стал без интереса наблюдать.

Ира первым делом критически оценила Таю, вертевшуюся между бильярдом и столом писателей.

— Кто это? — спросила она.

— Чехов, Антон Палыч, — с достоинством представил Фомин, блуждая в винных парах.

Ноздри Ирины затрепетали.

— А это — Книппер Чехова? — показала она на Таю.

Тая в отместку так перегнулась над бильярдом в погоне за свояком, что ослепила всех в баре неземным светом. Фомин искренне не понимал волнения Ирины. Она бессильно опустилась на стул напротив его. Глядя на Фомина и на пустую семисотграммовую бутылку коньяка рядом с ним, а также на «эту сучку без трусов», Ирина с ужасом понимала, что этому не будет конца.

— Андрей! — сказала она безжизненным голосом. — Я больше так не могу. Ты опять пьян. Ну почему ты пьешь?

— Хочешь объясню? — встрепенулся он. — Мне уже неделю снится один и тот же сон! Можно сказать, кошмар… Я сижу в этом баре, с тобой, кстати и вдруг…

— Тебе лечиться надо, — сказала Ирина. — Ты даже не слышишь, что я тебе говорю. Совсем рехнулся со своими дырами.

Она вдруг наклонилась к нему и поцеловала в висок.

— Я ухожу, пока!..

«Все!» — понял Фомин с такой ясностью, что стало холодно.

— А это кто? — с тоской спросил он. — Тот боксер на джипе?

— Какое это имеет значение? — сказала Ирина. — На джипе, на лошади…

Фомин попробовал подняться.

— Нет, ты сиди, за тобой же должны прийти!

— Кто? — удивился он.

— А эти твои три толстяка… Тибул хренов!..

Был спецагент Хренов, потом — романист, теперь — Тибул под той же творческой фамилией. Трубочист, кажется… Династия разнопрофильных Хреновых, чем не бренд?..

Фомин растерянно проводил Ирину взглядом.

Видя, что лучший друг не в себе, Леша поставил перед ним еще одну бутылку. Почему-то все от него уходят замуж, думал Фомин, инфекция, что ли?

— Ну что вы, Андрей Андреевич! Просто намучавшись с вами, хочется обыкновенного бабьего счастья…

Лев Андреевич собственной персоной воссиял перед ним. Фомин от неожиданности даже мотнул головой и прищурился. Всегдашнее сияние анестезиолога было особенно нестерпимым сейчас, когда незваное.

— Вы что мысли читаете? Или я вслух разговариваю? — неприязненно спросил он.

— И то, и другое. И добрый день, кстати.

— Добрый… — проговорил Фомин. — Не помню только, звал ли я вас?

Он понял, почему не любил этого человека, несмотря на то, что тот избавлял его от боли. Радушное сияние Льва Андреевича ничего не значило на самом деле. Оно было пустышкой, елочной игрушкой, блеском мишуры, за которой было огромное ледяное равнодушие чуть разбавленное профессиональным любопытством.

— Андрей Андреевич, пора всерьез браться за вашу голову, — сказал Лев Андреевич. — Пришло время… Вы спрашивали, пройдет ли когда-нибудь боль? Сегодня она пройдет.

— Сегодня?

— Да, сейчас.

— У меня все время было такое впечатление, что вы не тот, за кого себя выдаете, — удовлетворенно сказал Фомин. — Ведь я неизлечим, а некоторые говорят, вовсе покойник. А тут вы со стабилизатором своим!.. Кто вы, доктор Зорге?

Сияние Льва Андреевича стало жутким.

— Я пришел за тобой, блудный Фома! Совет возвращает тебя из ссылки!

Фомин не очень удивился этому переходу на «ты», нечто подобное он ожидал от ненормально сияющего анестезиолога, теперь он понял, что сдвиг по фазе произошел. Больше удивило упоминание о ссылке и Совете, неужели опять сон?

— А вы что Иисус, чтобы идти за вами, если уж мы перешли на евангельские персоналии?

— Я тот, кто не давал тебе сойти с ума от боли…

Лев Андреевич снова ровно сиял. Просто какая-то электростанция, восхищался Фома.

— Сейчас тебя простили и возвращают, хочешь ты этого или нет.

— А-а, так Ассоциация, сны и все эти штучки, это ваших рук дело? Сначала пытали, фашисты немецкие, теперь прощаете?.. Спасибо! И где вас поцеловать? — поинтересовался Фомин.

Он прекрасно понимал, что говорит с сумасшедшим и как бы случайно пододвинул бутылку коньяка под правую руку. Одно дело рассказывать сумасшедшие сны, совсем другое встретиться с настоящим безумцем. Фомин уже уловил эту разницу, он находился как раз в том озаренном состоянии, обычно это бывает после первой бутылки, когда человек понимает все, даже тунгусский метеорит и на мякине его не проведешь.

Лев Андреевич ничего не сказал на его тираду, только посмотрел на часы. Тянет время, понял Фомин. Такие сумасшедшие, с фантазией, самые опасные, знал он.

— Странно, — сказал он, отхлебнув из бутылки. — Я думал, что исполняется сон. Нет, правда, кто вы, доктор? О ком мне вспоминать и куда вы хотите меня затащить?..

— Не в Томбр ли? — вдруг вспомнил он странное вибрирующее название.

Лев Андреевич чуть дрогнул.

— Томбр? — переспросил он. — Они были из Томбра?

— А вы разве не оттуда, доктор? Тогда поторопитесь, они скоро придут!

Фомин вовсю развеселился. Чего это он испугался, если уж бредить наяву, так весело! Ирина настояла, чтобы анестезиолог продолжал лечить его, а он сам сумасшедший. Сияет, как сварка! И на дверь посматривает. Ждет кого-то или Фомин его действительно напугал? Он выпил еще и поинтересовался, как его будут забирать на этот раз.

— Ты даже и протрезветь не успеешь.

— Ну, зачем же хамить? — вконец разочаровался Фомин, и влепил ошеломленному Льву Андреевичу оглушительную затрещину.

Тот от неожиданности и силы удара рухнул под стол. Инцидент не привлек всеобщего внимания. Только Леша и его знакомая Тая вопросительно посмотрели на Фомина. Леша при этом выразительно показал на часы: рановато! Был час пополудни воскресенья

Самое время, так же выразительно ответил Фомин. Потом посмотрел под стол. Льва Андреевича не было. Все правильно, сказал себе он, мой бред посильнее будет! А то, что он только что пил с анестезиологом, так с кем он только не пил, с какими еще докторами — с Живаго, с Антоном Павловичем, Зиги Фройдом?.. Кстати, мысль!

— Леш, а куда он пропал? — все-таки спросил он. — Ты не видел?

Леша выразительно пожал плечами: мол, столько уже всего пропало в этой жизни да и сама она не сказать, что нашлась, что на такие мелочи и внимания не обращаешь — Ирина, например, только что…

— Да не, Леш, это мой доктор, он мне голову лечит! — возразил ему Фомин.

— Видать, не здорово у него это получалось, — меланхолично заметил Леша. — Ты выпей, успокойся. На тебе лица нет, всё есть, а его нет.

— Ага! — обрадовался Фомин поводу. — За лицо, за личность за мою!

Но выпить ему не пришлось. Не успел он как следует взяться за бокал, чтобы достойно проводить полдень, как перед ним возникли три довольно приятных молодых человека. Сияние выдавало их так же как и одинаковые костюмы. Фомин даже не удивился. Вот кого ждал анестезиолог!.. Значит все-таки не слабый у него бред! Теперь все складывалось, как во сне. Кроме габаритов. И гардероба.

— А где этот ваш главный иллюминатор? — спросил Фомин, вертя бокал. — Ушел, не попрощался…

Молодые люди сели вокруг него, тоже без приглашения, молча, что Фомину не понравилось.

— Андре, у тебя все в порядке? — спросил из-за стойки Леша.

— Да, все идет по плану!.. Все как во сне! — успокоил его Фомин.

— А то вон тоже из твоего сна идут! — показал Леша. — Как бы чего не вышло…

Сон Фомина, как уже говорилось, знали во многих окрестных барах, а уж Леша, вынужденный слушать его каждый день, выучил его наизусть. Сон он называл «Три толстяка и стайер». Стайер, естественно, был Фомин, хотя бегал он там, в этих снах, как спринтер. Главных героев своих кошмаров Фомин описывал так живо, что не узнать их мог только человек, начисто лишенный воображения. У Леши с воображением было все в порядке, пятнадцать лет за стойкой без воображения сдохнешь, поэтому он, предупредив друга, на всякий случай придвинул к себе телефон.

Фомин посмотрел в зал и увидел трех толстяков, идущих к его столику. Но в отличие от сна, где их было только трое, теперь их сопровождал еще один человек, почти нормального телосложения, но как бы сильно изможденный. Он был во френче и с совершенно безумными глазами внутри страшных черных кругов. Намерения вновь прибывших были настолько очевидны, что люди стали выходить из бара, не рассчитавшись: на фиг, на фиг!..

— Ну, ребята, если вы не из одной команды, приготовьтесь для приветствия, — сказал Фомин молодым людям.

Те засияли еще ярче…

— Алле, милиция? Верхний Козловский, пять, вооруженный налет! — услышал Фомин голос Леши.

Леша и сам до конца не верил в то, что говорил, но уходящие от расплаты клиенты были сильнее любого здравого смысла, тем более, что появившиеся толстяки явно напоминали громил, а их спутник — хорошо вооруженного психа.

— Э, алле, вы куда?! — кричал Леша разбегающимся клиентам и одновременно разговаривал с дежурным.

Но его никто не слушал, так как одновременно с этим, с появлением толстяков, в баре стало происходить что-то невообразимое. Странные гости вдруг обвесились светящимися спиралевидными гирляндами, вооружились слепящими трезубцами и преобразились неземной красотой. Отовсюду — с потолка, стен, из-под столов понеслись длинные трассирующие искры, словно произошло повсеместное короткое замыкание. Концы гирлянд и трезубцев пришельцев взрывались ослепительными молниями, шарами и звездами. Или они были лишь в глазах изумленного Леши? Во всяком случае, ему казалось, что в помещении родного заштатного бара началась настоящая гроза, только без дождя. Свежо и опасно запахло озоном. Кроме того, то ли с испугу, то ли для острастки, затрещали выстрелы некоторых не успевших уйти клиентов. Стало совсем не до смеха, от барной стойки летела во все стороны щепа…

— Ложись! — крикнул Фомину кто-то, но было поздно.

Сразу несколько молний, звезд, спиралей и еще черте чего сошлись над ним и взорвались со страшным грохотом. Он опять полетел в какую-то ужасающую пустоту, теряя руки, ноги, превращаясь в светящийся поток среди множества других таких же потоков…

— Куда делся труп?!

Ему что-то говорили, но пока не ударили по лицу, слова словно утратили свое значение, и смысл их до него не доходил.

— Куда ты дел труп бармена, я тебя спрашиваю, фуфел?!

Действительность ворвалась в сознание ошеломляюще.

— Вась, ну ты не стой, как соска на Тверской! Я че один буду спрашивать?!

Вопрос Васи пришелся по ключице, Фомин застонал. Новый вопрос. Боль прошила всю правую половину тела и занозой застряла в голове. Сквозь боль доходили слова: кто-то ругался, что Фомину повезло, что сегодня день рождения чьей-то клавы, причем клава звучало как имя нарицательное, как шалава, например, потому что жена по поводу дня рождения клавы упоминалась как цитадель зла.

— Брось это в камеру, пусть подумает до утра. Только пакет с головы сними…

Фомин судорожно вдохнул открытым ртом и увидел расплывшееся пятно тучного мента, потом стал различать мокрые разводы на его форменной рубахе, резкий запах пота и звезды на погонах. Он сидел на стуле, в наручниках, закинутых за спинку стула для устойчивости. В комнате было жарко, старший лейтенант тяжело дышал, решая, бить или не бить… на посошок. Он выискивал в лице Фомина хоть какой-нибудь повод и не найдя громко выругался: все приходится решать самому и с задержанным, и со службой, и со стервой-женой. Фомин слушал монолог, опустив голову, боясь шевельнуться, но лейтенант после упоминания жены, в поводе уже не нуждался…

Холодный пол изолятора показался освежающим компрессом после жаркого дня. От тупой боли ныло все тело. Все было настолько нереальным и диким, что он уснул, как потерял сознание, сразу. И во сне к нему пришел Доктор, которого он воспринял как спасителя…

21. Новое кино

В дом кино на премьеру какого-то «нового русского проекта» Фому затащил Ефим. Перед этим они дерябнули «быстрого» и смотрели теперь на все голубым глазом, словно телевизоры. В фойе их встретила Вера, как всегда в стельку такая же, как они. Вокруг нее вились роем солидные папули в бабочках — вопросы, взгляды, руки…

— Сюрприз! — сказал Ефим, выставляя перед собой Фому.

— Фимочка, я тебя обожаю! — воскликнула Вера, просыпаясь.

— Ну, поцелуй же ее, Фома! — загудел Ефим. — Не будь бякой! Ты же видишь, как она тебе рада!

— Поцелуй меня, Андрон! — застонала Вера. — Ну-у!..

И она полезла на него, как на пик Феминизма.

— Так, ребята! — сказал Ефим, осмотрев довольно гомонящую публику. — Вы тут потусуйтесь, а я…

И он исчез в толпе. Фомин остался со стонущей Верой, и что с ней такой взвинченной делать он не знал. Зато она, повиснув на нем, знала.

— Какой ты сладкий! — шептала она ему на ухо.

— Что за фильм, кстати? — спросил он, стараясь сохранить приличия и превратить ее откровенные объятия в нечто среднее: просмотр киноафиши сиамскими близнецами.

— Какой-то исторический порнографический метафизический… не помню, а что?

— А ничего! — ответил Фомин, поняв абсурдность композиции. — Чтобы быть готовым! Слезь с меня!

— Да ты всегда готов, Дрон! — запела о своем Вера. — Как же я с тебя слезу, ты же… эскимо на палочке! Можно я тебя буду звать Дрын? Ты же настоящий Дрын!

— Называй как хочешь, только не хватай!

— Опять ты меня не хочешь?..

Она терлась об него, не обращая никакого внимания на публику и принимать нейтральные позы становилось все труднее, композиционно. К тому же Вера была, как всегда, исключительно хороша, а в своем черном откровенном платье с бриллиантовым колье просто неотразима.

«Настоящее, между прочим!» — похвасталась она между делом.

Где достала?! Ювелирный с Ефимом стуканули?.. На нее обращали внимание, а обратив, забывали на какую премьеру пришли. Вера блистала как черный бриллиант. Она была словно черная пантера перед прыжком, никакого спасения! Но после того, как они с Ефимом загрызли на его глазах водителя машины, подвезшего их из казино, он с трудом заставлял себя целовать ее атласную щечку.

Правда, Вера с Ефимом в один голос утверждали, что они не кушают людей, да и кокаин, кстати, тоже. Все это ему приснилось, да и вообще он странный какой-то: появляется, исчезает! А где рукопись?.. Эти листочки?.. А кто их соберет? А объяснит?.. Ведь в них же никто ни хрена не может понять! Чтобы напечататься, нужно хотя бы подготовить рукопись, а разбирать его почерк на газетах и обрывках Вера сломала глаза!.. Когда он уже начнет работать?!

Появился Ефим.

— Пойдем-ка! — сказал он, и повел их к служебному входу.

— Это со мной! — безапелляционно заявлял он строгим старушкам, прячущимся, казалось, за каждым углом и старушки послушно, как призраки, отступали в тень.

— Фима, куда ты нас ведешь? — капризничала Вера.

— Еще один сюрприз! — обещал тот.

— Мне хватит одного!.. Дроня, давай здесь останемся! — схватила она Фомина в каком-то темном переходе.

— Ну вот! — сказал Ефим и распахнул последнюю дверь, сметя еще одну старушку, как сухой прошлогодний листик.

Они оказались в зале, где были накрыты столы для банкета по случаю премьеры.

— Водка, селедка, картошка!.. — Сделал Ефим приглашающий жест. — Сегодня у нас все по-простому!

Небольшой, по сравнению с зрительным, зал гудел от множества голосов. Презентация была в полном разгаре, где-то даже хлопало шампанское, хотя кругом, насколько хватало глаз, была водка.

Ефим уверенно выбрал направление среди хлопочущей челюстями публики.

Фомин с трудом проникал ситуацию. Вцепившись зубами в его ухо, стонала Вера… Кто-то громко звал Петю… Визжала какая-то рекламная заставка… Заглушая все, рыдал унылый голос саксофона из диксиленда, кривляющегося в углу в соломенных шляпах с низкими тульями. Надо всем этим звенел натянутый плакат «лучшая премьера года!»…Гул, звон, чад откуда-то, как в дешевом трактире…

Они пристроились к столу среди фрачно-декольтированной публики. По быстрому выпили «столичной». Ефим и здесь оказался своим. Он откуда-то выловил официанта и сгонял его за горячей закуской и недостающими приборами.

— Вот тебе вилка! — сказал он Фоме. — Хотя это моветон, надо жрать руками, а ля рюсс!..

— Ву компроне? — обратился он вдруг к стоящей рядом явно кинематографической даме.

Дама смерила его взглядом и повернулась к своему спутнику.

— Я тебе говорила, Гриша, что опять будет всякий сброд! — довольно внятно сказала она; Фомин, во всяком случае, слышал.

Но Ефим, казалось, не обратил на это никакого внимания.

— Кстати, Мари тоже здесь. Во-он! — показал он подбородком. — Видишь?

— Какая Мари, и к какой стати? — не понял Фомин, поворачиваясь.

И увидел ее. Его словно обожгло.

— Фима противный! — заныла Вера.

— Что значит, какая? — удивился Ефим, внимательно посмотрев на застывшего Фомина. — Мари… Мэри… Княжна! Она у нас одна. Хочешь, познакомлю?

— Если я захочу, я познакомлюсь сам!

— Ну-у, Фомин! — протянул Ефим. — Так сейчас не делается, мы в приличном обществе, могут и застрелить! Или на деньги поставят…

— А кто она? — удивился Фомин.

— Проститутка, кто же еще? Только очень дорогая.

— Она не похожа на проститутку, — заметил Фомин.

— Так я ж тебе говорю, очень дорогая, просто вэри искпенсив! И прекрати так пялиться на нее, это еще не кино! Да и не по карману она тебе, ей замуж надо! Ее теперь может снять только Камерун и то сняв предварительно еще один «Титаник»!

Ефим громко расхохотался, пугая соседей по столу.

— Кстати, хотите анекдот? — вдруг посерьезнел он и, не дожидаясь согласия, расставил руки, как фокусник: следите за мной!.. — Плывет огромный, роскошный корабль. Океан. Вечер. Яркий свет. Музыка. Публика танцует. Выходит капитан: Господа!.. У меня для вас две новости: одна хорошая, другая плохая. Какую желаете? Все: Хорошую!.. Господа, имею честь сообщить: только что мы получили одиннадцать Оскаров!.. А?! — Ефим снова хохотал.

Вера визжала, кроша тартинки на шарахающихся от нее людей. Фомин ничего не понял, потому что смотрел на Мари. Ему было странно, словно калейдоскоп застрял на какой-то картинке и дрожит, вот-вот явит что-то очень знакомое.

— Впрочем, попробуй! — неожиданно прекратил смеяться Ефим, глядя туда же, куда и Фомин.

Сделав странную гримасу, он перевел взгляд на Фомина, внимательно, словно впервые, рассматривая его.

— Почему-то ни одна женщина не может устоять перед ним, вот что для меня загадка!.. Правда, Вера? Нет почему-то такой женщины, которая бы его не хотела! Словно у него пламенный мотор, а?.. Вот ты, например! Почему ты его хочешь?.. Ведь хочешь?..

Фомин чуть не подавился, несмотря на то что был пьян и напудрен, так же, как и Ефим. Их столик постепенно пустел, несмотря на то, что ломился от водки и разносолов.

— Прекрати! — попросил он. — Ты орешь на весь зал, будто ты продюсер этого фильма!

— Я его, не то слово! — тоже громко сказала Вера.

Она бродила вокруг опустевшего стола, собирая салфетки и делая из них гирлянду. Одним концом она уже оплела Фомина поперек и не собиралась останавливаться на этом, салфеток было много, на всех хватит, понял он, а дури у нее всегда через край. Только бы к столу не привязала!

— Причем с первого взгляда! — продолжала Вера. — Как можно сдерживаться, я не понимаю?

Она с прищуром посмотрела на стоящую вокруг кинематографическую публику, как бы прикидывая их гормональный фон.

— Они все тебя хотят, Дрон! — сообщила она, как сообщают, что кругом враги. — А я сейчас вообще с ума сойду через минуту!.. Фима, ты дашь нам испытать светлое физиологическое чувство до начала сеанса?

— Хоть два!

Торжества они еще не сорвали, но за их столом было уже окончательно пусто, а какая-то старушка, явно по их поводу, бежала к дверям зала. Дама-соседка пожаловалась, видимо, не только Грише.

Вообще, Фомин заметил, что Ефим пугал людей, во всяком случае, подавлял их волю к сопротивлению, внушал мистический ужас. Все вокруг него цепенело и внимало. Вел он себя всегда предельно нагло, за гранью, но еще ни разу не встретил хоть какой-нибудь отпор. За ним словно дымился шлейф вседозволенности.

— Ефим, хоть ты ее уйми! — попросил он, понимая, что унять Ефима некому.

— Можешь подойти и только поздороваться с нею и увидишь, как она на тебя посмотрит! — продолжал Ефим, как ни в чем не бывало.

Тут они заметили, что к ним через весь зал, рассекая толпу, идет огромный бородач с телефоном в руке.

— В чем дело, можно узнать? — спросил бородач спокойно, как все уверенные в себе люди. — У вас проблемы?

— Ой, у меня такая проблема! — схватилась Вера за Фомина. — Помогите!

Спокойно оценив ее с Фоминым цепким взглядом, бородач выделил Ефима как главного и обратился к нему:

— Вы приглашены?.. Покажите, пожалуйста, ваши пригласительные!

— Пойдемте, я вам все объясню!..

Ефим дружески обнял его одной рукой, а другой показал, куда бы он хотел пойти и объяснить все происходящее: на дверь, через которую они сюда явились.

— Я так понимаю, вы здесь отвечаете за порядок?

Здоровяк заколебался, потом кивнул и нехотя пошел. Видно было, что его воля сломлена дружелюбной, но вместе с тем какой-то опасно-властной манерой Ефима. Даже дураку было ясно, что Ефим может в любой момент выстрелить, причем ему ничего не будет. Эта безнаказанность действовала на людей парализующе.

— Вы знаете Ефима Григорьевича? — спросил Ефим у бородача, отводя его от стола.

— Кого?.. — Даже голос у здоровяка стал тоньше. — Кто это?

— Ну вот видите!.. Пройдемте!.. — И Ефим увлек его за дверь.

Вера, сладострастно взвизгнув, кинулась туда же.

Ну все, с холодным отвращением подумал Фомин. Он мысленно попрощался с симпатичным бородачом, зная, что ничем не сможет ему помочь. Ему никто не поверит, а Ефим устроит все так, что Фомин опять окажется в дураках, да еще и этого бедолагу съедят прямо на его глазах. Видеть это было выше всяких сил. Как он, гаденыш, все это устраивает, что люди в его руках, словно марионетки?

Стало неуютно и одиноко в этом гудящем от множества голосов зале. Фомин налил себе бокал водки и превозмогая отвращение, залпом выпил. Вкуса он не почувствовал, но через минуту в голове зашумело, хотя ощущение неприютности не пропало, появилась тревога.

Бежать, вдруг явственно встало в его голове, что он здесь делает? Бежать, пока не поздно, сейчас здесь такое начнется! Он торопливо утерся салфеткой и устремился к выходу. Пройти надо было через весь зал, а тот немного колебался под ногами, как палуба.

Вальяжный господин, которого он видел по телевизору, но фамилии не помнил, вдруг расставил руки и широко улыбнулся Фомину. Тот, почти не понимая, что делает, приставил палец к губам и тихонечко предупредил: тщ-щ! тише, дядя!.. Игривая улыбка сползла с лица импозантного красавца. Фомин, непринужденно покачиваясь, прошел мимо.

— Кто это? — услышал он вопрос. — Вы его знаете? Это же мой типаж! Я ищу его уже полгода!.. Валерий!.. Где Валерий?

Еще не хватало!.. Фомин пьяно лавировал между столиков. Мари!.. Она направлялась куда-то с бокалом чего-то желтого и оказалась совсем рядом с ним. Вблизи она была совершенно потрясающа, как удар молнии, Фомин забыл, куда шел.

— Добрый день! — сказал он, преграждая ей путь. — Меня зовут Андрон. Вы не меня ищете?

Мари видимо вздрогнула.

— Ты… вы тоже здесь? — тихо проговорила она.

— Мы знакомы? — удивился Фомин.

— Как сказать… — Мари беспомощно озиралась вокруг.

— Что значит как сказать? Скажите, как есть! — напирал Фомин.

Все тревоги и страхи куда-то исчезли, осталась только она, странно волнующая, как старые фотографии.

— Вы один?.. А где Ефим? Ефим Григорьевич то есть.

— А при чем здесь Ефим?.. — Фомин сделал вид, что обиделся, хотя обиделся. — Вам Ефим нужен?

— Ты… вы бы хоть помаду стерли, прежде чем знакомиться!.. В который раз.

Фомин действительно выглядел, как леопард от «ревлона». Он ошеломленно провел рукой по щеке. Так и есть, Вера измусолила его всего: «не пачкается!» — стерва!..

Мари подала ему платок.

— Так мы знакомы? — спросил он с пьяной настойчивостью.

Платок пах нежно и головокружительно. Фомин спрятал его в руке, решив не отдавать ни за что.

— Не знаю, может быть. Не помню, — уклончиво ответила Мари, странно глядя на него.

— Да? — зачарованный таким ответом Фомин не нашел, что сказать.

Смутное ощущение не покидало его. «В который раз?» Что в который раз: в помаде?.. знакомится?..

— Мне тоже показалось, что мы где-то встречались, — сказал он.

Мари сделала порывистое движение, словно вот-вот все расскажет, даже рот открыла.

— Машенька!..

Рядом с ними оказался вертлявый субъект. Фомин поспешно спрятал платок в карман.

— Маша, познакомь меня, пожалуйста, с молодым человеком! Волов в панике, ему как раз нужен такой человек!

— Машенька… Мария, — пробормотал Фомин, чувствуя, что никак не может пробиться к чему-то.

— Да я и сама, собственно, уже не знаю, кто он, — опять странно ответила Мари. — Знаю только, что он Андрон.

— Кто вы, Андрон? — спросила она уже у Фомина. — Народ интересуется!

Этого Фомин не знал. Вера и Ефим называли его поэтом сраным и кокаинистом, причем, не отделяя эти понятия друг от друга. И то, и другое для представления было слишком смело. Поэтому он молчал, во все глаза глядя на нее.

— Меня зовут Валерием, — торопливо представился подошедший, и умоляюще сложил руки. — Андрон, вы работаете в театре?.. Нет? Волов сказал, что видел вас там, только не помнит в каком. Ну все равно!.. Степан Петрович хотел бы встретиться с вами и поговорить. У нас критическая ситуация, вы бы очень помогли, если бы…

— У старика горит проект! — пояснил он Мари.

— Знаю я его проекты, они почему-то все время горят, — с насмешкой сказала она, но Валерий не отреагировал на ее колкость.

— Ну так я могу передать ему, что вы согласны? — снова обратился он к Фомину.

Фомин тяжело соображал, слишком много всего, его видят в каких-то театрах, с ним часто знакомятся, это надо было переварить, но для начала хотя бы узнать суть.

— А в чем, собственно…

— Передайте, конечно, передайте!.. — Рядом с ними возник Ефим.

— Добрый день! — поприветствовал он Валерия, небрежно сняв с того невидимую пушинку.

— Он мечтал с вами познакомиться!.. — Ослепительно улыбнулся Мари. — Вы великолепны!

Мари сверкнула глазами.

— Фома, я могу узнать, на что ты согласен?..

Ефим завертел вокруг себя обычную карусель.

— Что?.. Роль?.. Мы согласны!.. Вот мой телефон!.. — вручил Ефим визитку немного ошеломленному Валерию. — Я его импресарио!..

И похлопывая того по плечу, продолжая снимать что-то то с плеча, то с головы, отчего тот совсем потерялся, отправил обратно в толпу.

— Звоните!.. Лучше круглосуточно! — добавил он Валерию в спину.

— Мари, как вы допустили? Вы!.. Такая!..

Мари, гордая красавица Мари, стояла с растерянной улыбкой и покорно выслушивала сомнительные комплимансы Ефима. Колдун!.. Или они действительно так хорошо знают друг друга, гадал Фомин. Ну да, ну да, она же говорила. Пространство сужалось и расширялось, покачиваясь, все время оставляя Мари в незыблемом центре. Кто она?..

— А у тебя-то что общего с этими педерастами? — спросил Ефим, поворачиваясь к Фомину.

— То же, что и у тебя! — огрызнулся Фомин, впрочем, без особой агрессии. — И почему ты решил, что они педерасты?

Он внимательно осматривал Ефима. Так и есть! Маленькая алая бусинка крови сидела у того на белоснежном воротнике рядом с галстуком такого же вызывающего цвета.

Убил и съел, гад! А может даже заживо!.. А где эта людоедка?..

Мысли Фомина лихорадочно метались и путались. «И она еще после этого хочет, чтобы я с ней?! Да они съедят меня, как только я усну!..»

— Да потому! — воскликнул Ефим радостно. — Кто не знает этого Волова? Тебя просто выебут и все!..

— Мари! — обратился он к Мари. — Ну, хоть вы бы ему сказали, в какой проект его приглашают, телка!

Мари, к удивлению Фомы, не возмутилась, а лишь коротко хмыкнула и прищурилась от неожиданной хлесткости его оборота. Она снова была прежней неприступной Мари и ее совсем не коробили манеры Ефима, как бы не задевали, скорее, забавляли. Она еще раз холодно улыбнулась, показав это, а заодно и прекрасные зубы. Но он твердо знал, ни ему, ни кому бы то еще Мари этого не позволила: или влепила бы по физиономии, или сразу ушла. Нет, влепила бы и ушла. Почему, гадал он, и почему ему все позволено?

А Ефим, склонившись к Мари, что-то нашептывал.

— Кстати! — вспомнил Ефим. — Я не думал, что он подойдет к вам.

— Да? — удивилась Мари. — А я и не заметила! Он так на меня набросился, что я подумала, он меня с кем-то перепутал. Причем, зная вашу терапию, подозреваю с кем!..

Она посмотрела на Ефима. Тот рассмеялся.

— Вы правы!.. Он такой стеснительный! Пришлось действительно рассказать ему, что вы проститутка, очень дорогая, чтобы не говорить, что…

— Не надо! — перебила его Мари.

— Не надо, так не надо! — согласился Ефим. — Хотел, как хуже…

Фомин от этих разговоров то трезвел, то снова пьянел вместе с продолжающим пульсировать пространством — по нисходящей, все более запутываясь. Мари вела себя странно, более чем странно. «Почему она не ударит ему по роже? Или она действительно проститутка?.. И что такое он мне не сказал?»

— А вы, я слышал, замуж выходите? — Пробился голос Ефима. — И за кого?.. Хотя нет, я сам угадаю. Какой-нибудь чопорный, во всяком случае высокомерный англосакс, не так ли? Итальянцы, я думаю, не в вашем вкусе, уж слишком красивы и слащавы, не говоря уже о французах — дрянь людишки! Все пьют одно, стаканом красное вино, и дамам к ручке не подходят!

Мари снова холодно улыбнулась.

— Ну почему же? Ничего подобного не замечала!

— Но я угадал?

— Угадали!

— О! — застонал Ефим. — Познакомьте нас! Я хочу видеть этого человека! Проведите его ко мне этого счастливца!..

Мари вопросительно посмотрела на Ефима, как бы переспрашивая, надо ли?

— Все на пользу! — успокоил ее Ефим.

Англичанин оказался довольно симпатичным, несмотря на явную примесь Альбиона: рыжеватый и с обычным несколько лошадиным выражением продолговатого умного лица. Только мосласт не в русскую меру, что впрочем в вину ему вменять никто не собирался, даже Ефим.

— Да, после Черчилля овсянку на островах забросили, сэ-эр! — заметил он при приближении нового лица.

Жених Мари был помощником посла по ля-ля-ля, Фомин не понял каким, делам. Вероятно, очень деликатным, потому что англичанин был невероятно учтив, при этом естественен и даже угловато обаятелен, к тому же он хотел понравиться сразу всем, тем более, друзьям своей невесты.

Наверное, шпион, они все шпионы, подумал Фомин неприязненно, и выпил с ближайшего стола. Оттуда прилетела оплеуха. Оказалось, это опять был Гриша со своей кинематографической дамой и Гриша подумал, что Фомин нарочно. Завязалась дурацкая вялая потасовка. Порядок навел Ефим, громко послав всех нах… Все стихло, а дама с Гришей еще раз поменяли стол.

У англичанина при этом сделались замечательные глаза: больничная карта всех русских, некий анамнез. И знакомиться он теперь не очень спешил, порываясь что-то показать Мари в самом дальнем от этой гоп-компании углу зала. И было от чего: он оказался, вдобавок ко всему, не просто Эшли Аддиган, а сэр пэр старший лорд норд форд хранитель какой-то печати подвязки замазки и прочая Эшли Аддиган.

Фоме захотелось уйти и он снова выпил, уже с другого стола, не такого буйного.

Беседа, наконец, завязалась.

— А вы чем занимаетесь, Эфим? — спросил сэр Эшли, старательно выговаривая эти странные славянские имена.

— Я доктор, — скромно сказал Ефим. — Ну, еще менеджер и импресарио вот этого вот типа… — Он дернул Фомина за рукав, чтобы тот не так явно сваливал в разговоре. Фомин чуть не упал от неожиданности.

— Жалобы есть? А то сразу вылечу, как его! — кивнул он на ищущего равновесие Фомина.

Англичанин лечиться не хотел, зато заинтересовался самим Фоминым.

— А вы, Андрон, коллега Эфима? Вместе сотрудничаете?

Он хорошо говорил по-русски, почти правильно, только со звуком «е» у него были какие-то проблемы, он все время делал его оборотным.

— Он поэт, и как все поэты — эбанутый! — немедленно отреагировал на это Ефим.

— Как интересно! — обрадовался англичанин, благоразумно пропустив эпитет мимо ушей. — И какой, хороший, возможное?

— Ну, если эбанутый, значит, хороший, — опять ответил за Фомина Ефим.

— Эбанутый, это слэнг такой? Я правильно понял? — Сэр Эшли не выдержал и продемонстрировал широту как образования, так и восприятия. — Это значит немножко странный, да? Правильно?

— Правильно, правильно! — подтвердил Ефим. — Только не немножко, к сожалению, а очень прилично.

— Но для поэтов, каким существует мистер Фомин, это, наверное, ближе к норме, не правда ли? Никто не вправе судить поэта, — улыбнулся сэр Эшли.

Он хотел, чтобы в компании все было хорошо или хотя бы без драки. Но Ефиму было на это плевать. Он вел себя все более как попало.

— Не-е! — покачал он головой. — Я б их не то что судил, расстреливал бы! Особенно эбанутых и обнутых. С ними вообще никакого сладу нет. Заказываешь про Родину, пишет про помойку! Вот сейчас бы расстрелял, да деньги вложены!

Сэр Эшли покрутил головой, утрясая информацию, потом принужденно рассмеялся:

— А, понимаю: менеджер, агент!..

Он опасливо похлопал Ефима по плечу: мол, понимаю, шутка!

— Ну все, я пошел! — сказал Фомин, которому надоело стоять болваном.

— Почему? — удивился Ефим. — Сейчас стихи прочтешь, докажешь. Вот!..

Он достал откуда-то лист бумаги…

— Это из его последних опусов. Правда, черте что и без размера, но что возьмешь с них, с поэтов?.. Я вам лучше из его ранних прочту, про избы серые ее… родины.

И Ефим с чувством прочел ошеломленным слушателям Блока о том, каквязнут спицы расписные в расхлябанные колеи, и невозможное возможно…

— Вот это я понимаю про родину! — сказал он, закончив.

Вокруг них собралась уже небольшая, слегка обалдевшая толпа, раздались жидкие аплодисменты. Ефим скромно поклонился.

— А еще он пишет сочинения Пушкина, Шекспира, Данте, Гете и Бодлера на языке оригиналов, причем, именно те, что проходят в самой средней английской школе, — кивнул Ефим сэру Эшли. — Европейски пишущий человек! Или вот!..

Не давая опомниться слушателям, он прочел и Маяковского. Ефим читал с таким пафосом, что англичанин засомневался в том, что он шутит и уже вопросительно посматривал на Мари. Толпа, поняв, что это не перфоманс, а разборки, стала плотнее.

— Ну, а что-нибудь посвежее у вас есть? — спросила Мари. — Последнее?

— Да говорю вам, последнее время стал грешить размером, на прозу сваливать! Вернее, не поймешь, то ли стихи, то ли проза. Ну вот, к примеру… — Ефим заглянул в листок бумаги. — Я еще правда и сам не читал… а, ну вот!..

И он начал читать, заунывно, нараспев, копируя аденоидную манеру Бродского:

— Четвертая Точка в самом Центре Миров, Где нет никакого Дыхания, Но Оно так сильно с обеих Сторон, Что только Четырежды Семь Замков Спасут тебя от испепеляющего Огня Истины! Тогда все. Почти…

Ефим сделал паузу — каково?.. И продолжал с еще большим вдохновением:

— Алмаз всезнания в твоих руках, Но это пока ты там. Но кто там? Только Ману и Двое никому Неизвестных. Кто ты, чтобы попасть туда?..

— Это ты мне? — спросил он, все тем же бродским голосом, закончив читать.

— Кому же?.. Ты же просил про выходы.

— Можно? — протянула руку Мари.

Ефим механически, не глядя, отдал листок, продолжая буравить глазами Фомина.

— Гениально! — сказал он. — И после этого ты хочешь уйти?

— Потому что, если я не уйду, я кому-то сильно настроение испорчу! — пообещал Фомин.

Люди вокруг них стали расходиться по добру по здорову.

— И физиономию! — добавил он, недвусмысленно чиркнув взглядом сначала по Ефиму, а потом по сэру Эшли. Драка разбудила в нем воинствующий инстинкт.

— Наверное, мне? — сказала неожиданно Мари и с улыбкой посмотрела на Фомина.

В руках у нее был исписанный его каллиграфическим почерком лист бумаги. Фомин смешался. Сэр Эшли недоуменно смотрел на Мари: эти странные русские, даже невесты… Напрашивается получить по физиономии?..

Ситуацию круто переменила Вера. Она появилась неожиданно и сразу набросилась на сэра Эшли, прервав светскую беседу напрочь.

— Ой, кто это у нас? — удивленно закричала она. — Вы обязательно должны мне танец!.. Ну и что, что кино, Фима, а в антракте?.. Какой галстук!.. Вы курите?.. Вы, наверное, да нет, точно лорд какой-нибудь, кипанидзе, правда?..

— Что это у вас? — увидела она высокий стакан в руке англичанина.

— Дай-ка попробовать! — уже совсем безапелляционно потребовала она.

Англичанин, несмотря на то, что был помощником посла по всяким деликатным вопросам, несколько растерялся. Это было уже не какое-то абстрактное попрание прав человека на заводе «Серп и молот» или на перекрестке Триумфальной, а конкретный собственный дорогой костюм. Вообще-то, озадачены были все, даже Ефим слегка присвистнул, но сэр Эшли особенно и, главное, непоправимо! Мало того, что у него отняли (силой!) какой-то сложный коктейль с зонтиком и ананасом, так еще и измазали какой-то дрянью! Потому что в отличие от аккуратного Ефима, Вера была вся в крови: рот, руки, — видимо, доедала и разошлась не в меру.

— Это моя жена Вера! — хмыкнул Ефим. — Вы уж извините, критические дни. У нее вечная проблема с вашими тампонами. Раньше вата была наша, так мы и горя не знали!..

Теперь уже всеобщая озадаченность сменилась обалделостью, поражены ею были все, даже Мари, которая изо всех сил, словно по какому-то уговору с Ефимом, старалась не удивляться его выходкам. А сэр Эшли понял только одно: дела у Веры, конечно, плохи, но почему она тогда лезет к нему, а не в туалет, что было бы естественно. И вообще в такие годы можно было бы уже и научиться гигиене?! Вера же, в продолжение этого внутреннего монолога, висела на совершенно растерянном англичанине, как груша на сухой британской сосне и размахивала коктейлем.

— Миллионы женщин объединяет один секрет! — громко поведала она присутствующим и подняла палец. — Это тампоны Obi!.. Только один, все остальное на виду!..

Она подмигнула Мари: мол, правда, ведь?

— Извините, господа!.. — Сэр Эшли наконец пришел в себя и был, если не в бешенстве, то во всяком случае в чем-то таком же горячем.

Он с большим трудом оторвался от Веры, церемонно поклонился всем и пробормотал что-то вроде: было приятно, никогда не забуду!.. При этом он брезгливо оттолкнул возвращаемый Верой заляпанный стакан. Забыть такое было действительно невозможно, тут англичанин был совершенно искренен, несмотря на то, что дипломат.

— Нам тоже, нам тоже!.. — Широко улыбался Ефим, имея в виду приятность времяпрепровождения. — Вот Верочка выздоровеет, бог даст, можно будет приятно поговорить в безопасной, я бы сказал, бескровной, обстановке. Вы уж извините!

— Мари?.. — Сэр Эшли Аддиган всем своим видом показал, что уходит.

Мари кивнула. Было видно, что ее таким же странным образом, как и все предыдущие, нисколько не задела последняя выходка Ефима и Веры, и прощалась она с видимым сожалением.

— Вы мне прочтете свои стихи… когда-нибудь? — спросила она у Фомина. — Сам?

— Так мы на ты или на вы? — уточнил он, стараясь отыскать в ее глазах хоть что-то.

Ничего. Нет, жалость. Хуже, чем ничего! Он открыл рот…

— Прочтет, прочтет! — заявил Ефим. — Вы приходите к нам почаще, давненько вас не было. А то уедете и не повидаемся!

— Так прочтете?

— Лучшие, вряд ли, — ответил Фомин.

— Почему? — удивилась она.

— Потому что он, гад, только плохие пишет последнее время! И дерзкие! — снова вмешался Ефим. — И что самое странное, в прозе. Впрочем, я это уже говорил! Ну все равно, такой верлибр — туши канделябр! Вы что-нибудь об одноразовом туалетном романе слыхали? Парк горького периода называется?.. Нет?.. Обуян, очень обуян, просто карандаши ломает!.. Нет, не на туалетном столике, а на туалетном рулоне! Вот так, будни гения! Прощайте, Мари!..

Потом они мыли Веру в мужском туалете. Там, кстати, был и сэр Эшли. Ему кивнули как старому знакомому: мол, тоже моешься?.. Вера визжала и царапалась, словно сиамская кошка, затем вдруг бросилась на Фомина с нечеловеческой силой, крича, что хочет немедленно. Он едва уворачивался от ее страшного рта, Ефим выворачивал ей руки, пуговицы у Фомина при этом летели в разные стороны. Под их градом сэр Эшли сбежал, не домывшись.

Пахло новым скандалом, так как и киношники, и околокиношники, и их «отморозки» были все бритые по моде 98 года и все как один с массивными «голдами» на руках и шеях, и не пускать их, выборочно, по внешнему виду, в туалет, значит доводить дело до перестрелки. Кое-как они перетащили Веру в женский туалет и предупредили, что пока не отмоется, не выпустят, но сами уже заходить не стали.

— Зачем вы его съели? — спросил Фомин.

— Кого?! — удивился Ефим.

— Кого, кого! Охранника!.. Ты думаешь, я совсем ничего не вижу? Оба в крови, черт знает что!

— Да у нее менструация! Не веришь, сам посмотри!

— Ага, посмотрю! Совсем что ли с ума сошел? Может, сразу всем раздеться? Нас и так скоро под танковым конвоем выведут отсюда!..

Фомин перевел дух, ему почему-то становилось все хуже и хуже. Водка?..

— Так что ты мне не пой про ее дела! У тебя-то откуда кровь? — показал он на воротник рубашки Ефима.

Там все еще сверкала алая бусинка. Ефим посмотрел на воротник, вздохнул.

— Вот сука! — беззлобно выругался он.

— Зачем вы это делаете? — снова спросил Фомин.

— Да ты не понял! — отмахнулся Ефим. — Понимаешь, я ей сам тампоны вставляю, она такая неумеха. Наверное, капнуло.

— Капнуло? На шею? Идите вы к черту с вашими сказками! То я спал, то регулы!.. За кого вы меня…

Фоме вдруг стало совсем плохо, может быть оттого, что Ефим, как-то по-птичьи склонив голову, стал пристально смотреть на него. Последнее, что он видел: склонившиеся лица Веры и Ефима, со странным, словно профессиональным интересом изучающие его.

— Ничего, ничего! — подбодрил его Ефим, доставая из-за пазухи шприц, и все стало кусками отваливаться и пропадать, как на экране зависающего компьютера.

— Он ее так и не узнал?

— А хрен его знает, такой артист!..

— Ч-черт, я листок оставил! — услышал он еще.

«… но это только начало. Потому что теперь начинается Путь, великий Переход. А Последняя Черта, сама по себе ничто, барьер на Пути.

Первая Точка за Последней Чертой — в центре Ассоциации, но не в метрополии… Чтобы достичь ее, нужно Семь выходов. Только цепь из семи замков может удержать натиск Первой Грани Истины. Кто достиг, тот обычно уходит. Это пути Ассоциации, они как на ладони и манят. Дольше всех противостоял соблазну Ману. Светлейшие меняются слишком часто. Эта точка — Свет…

Вторая Точка — на границе. Дает понимание и разрешение извечного противостояния двух извечных врагов: Ассоциации и Томбра. Только дважды по Семь дают надежную защиту от Ярости Второй Грани Истины. Эта точка — Вода…

… Третья Точка есть, но она тебе не нужна, если ты порождение Этой Стороны. Она в Томбре, но не в том, а в истинном, что будет сиять при Вдохе (сейчас Выдох). Трижды Семь замков, но гнев Истины сильнее, если ты на чьей-то стороне. Эта точка — Тьма…

Четвертая Точка в самом Центре, где нет Дыхания, но Оно так сильно с обеих Сторон, что только Четырежды Семь Замков спасут тебя от испепеляющего Огня Истины. Тогда все. Почти. Алмаз всезнания в твоих руках, пока ты там. Но кто там? Только Ману и двое Неизвестных. Кто ты, чтобы попасть туда? Эта точка — Смерть…

Но Глаза Говорящего! Если ты их увидишь, ты забудешь про все Точки… Нет, ты их не увидишь!..»

Мария обречено перевернула листок. Бред какой-то! Неужели это безвозвратно?

«… могу ли я? И эта странная память-забвение о ней, её имя волшебно созвучно именам всех неисчислимых и несуществующих Реальностей: Амо, Аморе, Мэя, Мэри, Мири… Мария! Я нахожу тебя везде, но не могу соединиться, я обладаю тобой в себе, но не смею заговорить. Где ты?..»

Мария судорожно вздохнула, сунула листок в сумочку и не глядя по сторонам бросилась из зала. Она увидела только, как бесчувственное тело Фомина забрасывалось в машину и та рванула с места, взвизгнув на прощание резиной.

— Мари, я прекрасно понял, это сумасшедшие! — услышала она голос сэра Эшли рядом с собой, у него от треволнений лексика стала страдать заметнее. — Как я внезапно не догадался?. Ругаются, хамят!.. Эта женщина распутанная… Что у тебя с ними общего?

Мари обернулась. Мистер Аддиган уже сменил где-то рубашку и галстук. Все-таки Россия создавалась для иностранцев, почему-то пришло ей в голову.

— Как ни странно, родина! — сказала она, и удивилась сама себе, что это ее понесло, причем здесь он.

Голоса раздавались явственно и четко, но в полной темноте и как бы издалека. Он не мог ни пошевельнуться, ни смотреть, ни говорить, как будто огромная плита лежала на нем и мешала малейшему движению, даже мысли. Но слышать он мог…

— Вся страна легла на рельсы вместе с шахтерами, они что там с ума сошли?

— С ума сошли мы, не забывайтесь, господа! Главное, чтобы эти шахтеры не встали и не пошли сюда!

— О, и здесь господа!..

Дальше все заговорили разом и он перестал различать…

— А кто нас кормить будет? — Ты о чем? — Если все лягут и будут лежать. И так одна баланда! — У людей горе, им жрать нечего! — А нам? Выкинут отсюда! — А все ваш Ельцин! — А причем здесь Ельцин? — А при том, воруют! — Э, братцы! Это когда же у нас не воровали? — Не он же ворует, в регионах! — Как будто в Москве не воруют! — Воровская столица… — Его ставленники. — Уй, темень египетская! Ваших же ставленников больше! — Менять надо президента! — Да пока новая власть наестся, ты с голоду сдохнешь! — И так сдохну! — Не, правда, больной он какой-то! — Кто? Этот?.. Да он коммунист, а это диагноз старческого маразма. — Нет, не маразма, пубертатного периода! — Да нет, не он — президент! — Демократы сраные! — А я слышал, нами давно уже не он правит! — Поехали! — А чего поехали? Операция не удалась, а говорить нельзя, чего-нибудь обязательно начнется. Вот и лежит себе в холодильнике, а нами двойники правят! — Вот дождетесь, действительно двойники будут править! Чую, грядет двойник, то один будет править, то другой, пока тройник не… — Потише ты, здесь же есть и сумасшедшие, стуканут! — Кто? Ты кого имеешь в виду?! Я тя, падлу! — Да не тебя! Хоть бы вот этого! — Э, братцы! Да он валяется который день! Я пришел, он здесь был. — Правильно, никого прежних нет, а он здесь! — Да он без сознания и ничего не слышит. Вон весь перебинтован — не вздохнуть, не бзднуть по-хорошему! — Еще не хватало! И так дышать нечем! — Вот микрофонами и перебинтован. — Ну ты точно сумасшедший! То, что ты тут говоришь, в любой газете найти можно! Стуканет! Помешались на своем стукачестве! — Да, а куда его по ночам выносят? Да и не только по ночам! Ясно, что на доклад! — Тебя выписывать надо, ты больной! Здесь приличные люди лежат! — Какой доклад, дура, он без сознания! У него процедуры. Это… облучают что ли. Ты хочешь, чтобы его прямо в палате облучали? — Ага, а заодно нас. — А что нам? Нами покойник правит. — Одни евреи. — Ну все, пошло-поехало! — А что? Березовские, Тодоровские, Гусинские… — Ходорковские, дура!.. — Не, братцы, а Ельцин-то наш! — Да, держи карман шире, зря что ли он Борис? Да и не Ельцин он, а Элькин! — Да ты что?! Правда? — Туши свет, началось!..

В считанные минуты познал Фомин политико-правовое безобразие России образца конца 90-х и кто этим беспределом заправляет. Как его занесло в этот дремучий лес? Кроме Ельцина, евреями оказались и все остальные. Лужков — Лужман, и хотя мужик ничего, но как-то неприлично здоров. Нет бы в народ, так он — в прорубь. Сто лет что ли хочет прожить, Мафусаил? Народ пережить?! Не выйдет!.. Немцов — это же Герман, совершенно понятно, антиестественный монополист! Сам тоже Борис, да и жена Раиса, хватит нам Раис! И Наин, кстати, тоже!.. Кириенко — Израэль (Да ты что? — Что, что? Газеты читай, дура!), вот и довел страну, Чубайс ассоциируется с ваучером, а тот, в свою очередь, с членом. Союз членов правительства.

— А что Зюганова ставить? Он же остальное развалит! — Зюганов, братцы вообще на оккупированной территории родился! — Да помолчи ты, братец! — Точно говорят!.. Ой, что говоря-ат!.. — Ну народ!.. Я в нем начинаю разочаровываться! — Ха-ха, это еще раз доказывает, что коммунизм и фашизм одного транспаранта ручки! — Одной люльки!

По мнению собрания, оставался Жириновский, но он Вольфович, да и отец юрист, а жаль однозначно, было бы веселее! Только Черномырдин, которого, как ни крути, почти со всех сторон наш русский с запорожским уклоном. Максимум, что можно из него сделать, это ничего не сделать, хорош сам по себе, как кантовская вещь.

— Я ему и девиз придумал «Идет хозяин, всем будет хорошо!» Думаю предложить. — Был уже хозяин! — Ты сумасшедший! — На том стоим! — Он девиз возьмет, а денег не даст! — Пусть попробует! — Лебедь будет! — Зюганов! И вам, блядям, мало не покажется! — Как будто Лебедь кому-то покажется гадким утенком! — Вы все полные мудаки! Монархия нужна!..

Фомин снова провалился куда-то.

22. Выход. Приди и возьми

— Где Траааааааап?!!!!!!!!!!!!!!!!

Что вы об этом скажете, господа? Случай, мягко говоря, неординарный. Не много ли у нас чудес в последнее время?.. Активизация Томбра по всему периметру границы, новый виток партизанщины на наших территориях, возрастающая недопустимая самостоятельность сайтеров, что еще?.. Кальвин?..

— Пожалуй, все, Фрилл, — отозвался Кальвин, внутренне собравшись. — Только не надо подавать все это так, словно это я виноват и в активизации Томбра и в возрастающей самостоятельности сайтеров…

— К сожалению, Кальвин, вопросы напрямую касаются вашего ведомства. И мы надеемся…

Фрилл не впервые вел заседание и уже усвоил величавую манеру мыкать, чем раздражал Кальвина безмерно. Вот и сейчас он сказал мы, словно имел в виду только себя.

— Кому же, как не вам, разъяснить членам Совета, что происходит?

Кальвин огляделся. Присутствующие члены Совета Координации: Листр, Зетро, Геро, Ави, — сидели так, как будто затронутые вопросы их не касались, едва присутствуя. Он крайний, как всегда, так как интересы его ведомства слишком широки, черт возьми, о чем он говорил уже не раз. Теперь еще и военные дела примешивают!

— Ничего особенного не происходит, — усмехнулся он. — Не думаю, что для кого-то из присутствующих здесь услышанное является новостью, требующей разъяснения. Но если вы хотите, я могу повторить: активизация, партизанщина, самостоятельщина… Спешу только заметить, что активизация и партизанщина находятся в пределах нормы последнего времени.

— Вы смеетесь, Кальвин! Норма последнего времени это норма военного времени!

— Вот я и говорю, что это не новости, Фрилл! И обсуждать, а тем более разъяснять, здесь нечего, если, конечно, у Совета не появились новые предложения по их скорейшему разрешению или хотя бы нейтрализации… Если же они появились, паче чаяния, то Военная коллегия, насколько мне известно, появилась еще раньше, и я уверен давно готова рассмотреть любое предложение в решении этого насущного вопроса!.. Кстати, замечу, что и вопрос самостоятельности сайтеров это вопрос воспитания и образования, я их не учу, они у меня работают, да и то не все!..

Кальвин почти весело осмотрел присутствующих. Обсуждение, еще толком не начавшись, грозило зайти в тупик межведомственных отношений и интересов. Так происходило всегда, когда Светлейший по той или иной причине не мог присутствовать на заседании высшего органа власти Ассоциации и поручал его ведение Фриллу.

Фрилл — старейший член Совета Координации, в своем стремлении всегда докопаться до истины почему-то неизбежно упирался в вопрос: кто виноват? — а потом решал его с угрюмой неповоротливостью. В результате Совет с огромным трудом приходил к единой резолюции как по самым насущным вопросам, так и в мелочах.

Вынудив Кальвина кивнуть в сторону военного и образовательных ведомств, Фрилл пожинал плоды: главы этих департаментов, забыв о главном вопросе, перебрасывались едкими замечаниями с шефом безопасности.

— Тише, тише, господа! — потребовал Фрилл. — Кальвин, вы опять увели разговор!

— Я? Я просто поставил вопрос несколько иначе, коль скоро меня обвиняют во всем происходящем.

— Никто вас не обвинял, вы даже не дали мне высказаться!.. — Фрилл сделал паузу, подчеркивая сказанное. — Сейчас в свете полученной информации, нам надлежит выяснить природу выявленных изменений в пространственно-временном континууме. Что это — попытка выхода, сам выход или естественное изменение реальности?

— Может, лучше подождать, пока Система разберется с этим сама? — предложил Кальвин. — Чего гадать-то?

— Мы не можем ждать! — отрезал Фрилл. — Потому что если это выход, нужно предпринимать действия сейчас, причем немедленно!

— А если нет?

— Фрилл прав, — заметил Зетро, глава военной коллегии. — действовать нужно немедленно!

— Правильно! — хмыкнул Кальвин. — А потом опять с меня спросим со всей строгостью, на какую способны.

— Да! — неожиданно поддержал Кальвина Листр, шеф дипломатического ведомства. — А вдруг окажется, что это естественное изменение реальности, это же зона? Хороши же мы будем! Давайте обсудим сначала, мы не обсуждали этот вопрос вместе.

— Для этого мы и собрались, — пожал плечами Фрилл.

Ави и Геро благопристойно молчали. Не дождавшись от них ни слова за или против, Фрилл снова повернулся к Кальвину:

— Вообще-то, Светлейший просил меня именно об этом.

— Не думаю, что это следы выхода, скорее, уж попытка, — нехотя выдавил Кальвин. — Кто-то из твоих новоиспеченных магистров, Геро, непомерно обуян тщеславием и самонадеянностью, а также дурным примером. Это будет нетрудно выяснить после получения данных Системы.

— Вы не доверяете сайтеру и главному оператору системы, которые в один голос утверждают, что это ничто иное как выход?

— Они могли ошибиться, я — не имею права!

— У остальных такое же мнение? Или есть иное?.. Геро? Есть среди ваших подопечных такие молодцы?

— Такое мог совершить, как мне кажется, только один магистр, но он в ссылке, поэтому я придерживаюсь точки зрения, что это попытка или естественный всплеск. Надеюсь.

— Я тоже! — сказал Фрилл. — Я тоже очень хочу, чтобы это было так! Но след, по словам очевидцев, старый! Я, например, не берусь судить, что хуже: обрести нового смутьяна или обнаружить, что старый смутьян гораздо опаснее, чем мы себе до сих пор представляли. Этот… Томас? Кальвин?

Кальвин едко усмехнулся:

— Да, сэр!

— Томас Андр, правильно!.. Не его ли, на самом деле, выход? Еще один? А может, не один, господа сиятельные? Надеюсь вы понимаете, о чем идет речь, если это его выход?

Присутствующие прекрасно понимали, что это значит, если выходов за Последнюю Черту несколько, побывавший там становился информационной бомбой. А информация это то, на чем держится Ассоциация, сама являющаяся информационной кладовой Вселенной. Обычно, сразу после выхода за Черту, информацию скачивали на троне Пифии в специальные хранилища для дальнейшей расшифровки. Как правило это требовало тонкой настройки как до, так и после выхода. Что могло произойти с мозгом и вообще, с организмом, выходящего за Черту, если информацию не снимать, никто и представить не мог, это был уникальный случай. Знали, что в единичных случаях это сопровождается головными болями, но когда выходов несколько или даже, как в данном случае, около десяти, побывавший там действительно становился информационной бомбой. Информационной — для окружающих, и бомбой — для себя. Трудно даже представить то давление, которое оказывала информация на мозг и на весь организм несчастного.

— Информация, — вздохнул Ави. — Миром пока еще правит информация!

— Вот именно, господа! И я не понимаю ваших сожалений по этому поводу, Ави! Это же ваше ведомство! Времена эмоций безвозвратно прошли! Информация, логика и их правильная организация — вот на чем стоит мир!

Геро и Листр вздрогнули, а Кальвин переглянувшись с Ави, подмигнул. Фрилл громыхал со всеми интонациями Светлейшего, даже выражение лица его стало значительнее. «Преемник!» — завел очи под потолок Кальвин.

— Кальвин!.. — Фрилл снова переключился на шефа безопасности. — Ваш главный оператор, между прочим, давно это понял, поэтому даже если это и не выходы, надо сделать все возможное, чтобы до окончания анализа данных Томас не мог никуда деться со Спирали. Даже умереть он не может случайно, сиятельные! В конце концов, мы контролируем ситуацию, хотя бы в старых реальностях или нет?.. Вы меня поняли?

— Но Светлейший! — не выдержал Кальвин подражательных интонаций Фрилла. — У него стоит блок против любого выхода в Открытый мир!

После покашливаний, за которыми скрывались смешки, повисла напряженная пауза. Члены Совета с любопытством ждали, что ответит Фрилл. По лицу председателя пробежала тень гнева, но только тень, он справился с собой, более того, усмехнулся. Продемонстрировав исключительную выдержку, Фрилл жестко посмотрел на Кальвина.

— Кальвин, — сказал он после паузы, — вы правильно поняли. Это пожелание Светлейшего, я всего лишь передаю его волю.

— А я и говорю, что у него уже стоит блок, чего еще? — раздраженно буркнул Кальвин.

Этот Томас вот где у него уже сидит! «Мальчик!» Сати не знает, что это за мальчик, все еще видит в нем своего полоротого ученика!.. Теперь опять оперативные мероприятия, а у него Томбр, границы, диверсанты!.. Сати сам же говорит: обвал!.. Да мало ли чего еще может быть у шефа безопасности каждую минуту!.. Но он не стал этого говорить, так как говорил уже не раз.

Зато продолжал говорить Фрилл:

— А если у него больше выходов к Говорящему, чем мы думаем? Вы знаете, как он себя поведет, Кальвин?.. Вернее, как его поведет?.. И я не знаю! Но не думаю, что этот блок будет для него препятствием! Вы можете мне гарантировать, что это не его выход, и что он единственный, Кальвин?.. Листр?.. Геро?..

Фрилл поочередно посмотрел на присутствующих.

— Ави?.. Зетро?..

Тишина.

— Ясно!.. Господа, вы понимаете о чем идет речь?

Фрилла было уже не остановить. Дискуссия закончилась, голосом Фрилла с ними говорил Светлейший и это было равносильно приказу.

— Речь идет об информации и непредсказуемости этого сумасброда! Один блок может только изменить траекторию его выхода, два — погасят ее, если, конечно, он не набрал выходов еще больше. Тогда он будет блуждать по всем искажениям, а нам придется его отлавливать уже с помощью «каппы»!

Фрилл по-хозяйски прошелся по залу Совета, остановился перед голографом, ожидая высказываний своих коллег. Не дождавшись, он снова возвысил голос:

— Господа, Светлейший серьезно озабочен, и меня сейчас, честно говоря, удивляет ваша беспечность!.. Кальвин! Я прошу вас действовать немедленно, не дожидаясь результатов тестирования! Нужен еще один блок!

— Тогда надо послать хорошего, опытного медиатора контролировать его состояние, — подал голос Ави. — Избыток информации при дополнительном блоке для него страшен, как взрыв! Он может сойти с ума, вообще потерять целостность… А он нам нужен, этот сумасшедший, если я хоть что-то понимаю, — добавил он после паузы.

— Вы правильно понимаете, Ави!.. — Фрилл снова вернулся за председательское место, заглянул в регламент. — Заканчиваем, господа!.. Геро, проверьте всю свою магистратуру, а заодно и школяров последних курсов на предмет возможного выхода. Чем черт не шутит, может, у нас действительно появился еще один вундеркинд!..

Фрилл раздавал приказы, но никто уже не возражал, было ясно, чья это воля и причем здесь Фрилл. Вот только почему Светлейший сам об этом не сказал, а выбрал Фрилла — готовит преемника? Уходит Последний?..

— Ави — банк данных и архив! Интересует все, что имеется о несанкционированных выходах, с самых ранних эпох! Весь этот материал сюда! Докладывайте мне обо всем немедленно!.. Итак, прощайте, господа, время и информация решают все!

— Вернее, их правильная комбинация, — пробормотал Ави.

— Сколько?! — Сати вскинул брови. — Сорок? В сводке ничего не напутано?

— Ларкин с тамошними обходчиками сам проверял все на месте.

— Ах вот в чем дело!.. — Сати задумался. — Ну и каков характер и временная последовательность выходов? Уже можно что-то сказать об этом?

— Все это требует более тщательной проверки здесь, в центре: дополнительные тесты, фильтрация, ну и так далее. Я не готов пока сказать что-либо определенное. Кажется, он сам не представляет, что нарыл, но глаза горят. Радуется хоть какому-то событию, — доложил Кальвин, имея в виду Лоро.

— Да? Может быть. — Сати помолчал. — А ты?. Ты представляешь, что это значит?..

Он наклонился к Кальвину, выхватил из его рук очередную сю-сю и выбросил в контейнер.

— Ты что?!

— Хватит сюсюкать! Давай подумаем. Мне неизвестны подобные случаи. Что ты думаешь по этому поводу?

— Может, все-таки не он? Это же катастрофа — без подготовки, без санкции!

— Ты можешь представить, чтобы у нас было больше двадцати гениальных хулиганов, способных выйти за Черту? Без санкции, между прочим, как ты только что изволил заметить!.. А это значит, что на свой страх и риск! Дело-то идет о жизни! Можешь представить таких сорвиголов?

— Ну-у… — протянул Кальвин.

— А я и одного представить не могу! Этого никто не может сделать, пока не получит ключ к десятой ступени.

— А как сделал он? Система же одна! И почему мы сразу об этом не узнали?

— Система одна, а подконтрольные реальности разные.

— Ты имеешь в виду степень трансформации?

— Да. Система зафиксировала выход, вернее, изменение реальности, но чтобы распознать его, отличить от обычных спонтанных всплесков энергии, потребовалось время, дополнительное тестирование. Но самое главное, ей требовалось указание делать это. Кто дал это указание?

— Ларкин.

— Опять Ларкин! Сам?

— Сам. Было бы логично проверить показания сайтера.

— А потом еще и сам побывал на месте. Золото, а не оператор.

— Лучший!.. Погоди!.. твой милый мальчик может трансформировать реальности?!

— Не знаю, забавы с реальностями, на самом деле, плохо поддаются контролю и поэтому не особенно интересны, даже опасны. Он должен это сразу увидеть. Тут другое…

Сати встал, прошелся по пустому залу своего департамента. Что за времена? Все сотрудники его ведомства вынуждены проводить все свое время на границах и в зонах турбулентности, слишком много диверсий со стороны Томбра, слишком много непредсказуемого в быстрых реальностях. А ведь когда-то здесь было шумно и сотрудники развлекались, моделируя те самые кризисные ситуации, от которых сейчас продыху нет! Где они — ему сейчас катастрофически не хватает людей, впрочем, как и другим ведомствам.

— Что? — не выдержал Кальвин.

— Что?.. — Сати подошел к нему.

«Кальвин, старина Кальвин! Неужели ты не представляешь, что твориться кругом? Даже не эти выходы и не диверсии Томбра сейчас главное, сама реальность, словно взбесилась последнее время. Словно наступают последние времена. И вот в свете этого выходы Томаса нечто совершенно новое, возможно, способное повернуть вспять этот гибельный процесс или хотя бы затормозить его. Так, почему-то, кажется. И это вселяет!..»

Он улыбнулся притихшему Кальвину:

— Скажи, Кали, сколько у тебя выходов к Говорящему — три, четыре?

— Четыре, ваша светлость! — засмеялся Кальвин. — Поэтому я и не верю!

— Вот! А ты уже ас. Еще три-четыре и можешь готовиться к пенсии. К блаженным.

— Ну, в таком случае, тебе до блаженства еще ближе!

— Правильно!.. — Кальвин не мог знать, что у Сати уже давно не было никаких препятствий в этом отношении, он мог прямо сейчас уйти за Черту, к блаженным или на пенсию, как говорили они. Мог это сделать и Светлейший. Да вот за ними слишком большой разрыв, даже у Фрилла всего пять выходов, шестой только готовится. А этого мало, чтобы управлять Советом, держать Синклит и вести Ассоциацию.

— Так вот, — сказал Сати. — Ты помнишь себя до и после первого выхода?

— Конечно помню! У меня словно открылись глаза. Ясность и понимание буквально распирали меня!

— Значит, ты в состоянии представить, как должно его распирать, выражаясь твоим языком, после стольких свиданий с Говорящим. Каждый выход это не просто прибавление опыта и знаний, Кали, это возведение их в степень! Четыре и пять выходов, даже двадцать и двадцать один несопоставимые величины, они отличаются на порядок!..

— Да я прекрасно это понимаю, Сати! Если все подтвердится, то… — Кальвин пожевал губами, что означало у него раздумье. — Он золотой мальчик! Тогда держать его на Спирали непроизводительно…

— Да нет, это невозможно! — опомнился он. — Сорок, я с ума сойду! Нет, не может быть! Этого не может быть, Сати!

— Я видел столько невозможных вещей, что не знаю, что тебе и сказать, во всяком случае, с такой же похвальной категоричностью. А как бы хотел, Кали, как бы хотел!..

Система еще не выдала результат, который бы подтверждал или отрицал предварительные данные. Впрочем, Сати в подтверждении почти не сомневался. Светлейшему же нужна была официальная информация, чтобы начать действовать. Пока о происшедшем знали только члены Совета и Ларкин. Мог догадываться и Синклит, который и так гудел по поводу диверсий и требовал радикальных мер. Казалось странным, что в собрании старейших, Синклите, сидят радикалы.

Светлейший вызвал Сати перед самым его отъездом из Ундзора, разговор происходил приватно. Теперь они редко виделись, Сати мотался по приграничным областям Ассоциации, да и сам Светлейший все больше отходил от дел Совета Координации, занимаясь какими-то своими, никому неведомыми делами. Сати был единственный, кто еще называл Светлейшего на ты и без обязательного прибавления титула, все остальные, кто мог себе это позволить, либо погибли, как это случилось с тремя высшими иерархами, либо ушли за Последнюю Черту. Он подозревал, что «последний председатель», как иногда называли Светлейшего, готовится к тому же — к Черте, и одновременно находится в больших сомнениях по этому поводу. Как и на кого все оставить?..

После обсуждения состояния дел в организации и на ее границах они неизбежно должны были перейти к обсуждению последнего события, что и произошло.

— Как он еще держится? Ведь от этого можно сойти с ума: столько информации и два мощнейших блока!

— Я распорядился послать на Спиральcадепта со степенью доступа не ниже седьмой. Он снимает избыток информации, которая может повредить твоего хулигана.

— Как это происходит? Его лишают сознания? Помня его нрав, Коро, я не уверен, что это ему понравится.

— Это проявляется сильнейшей головной болью. Ему будет не до удовольствий. Посланник Кальвина будет снимать ее.

— А он не какой-нибудь головорез?

— Нет, напротив, его рекомендуют, как неплохого медиатора.

— Мне кажется, он не позволит бесконечно считывать с себя информацию, это же…

— Да, это Томас, я знаю. Возможно ты и прав, он не так предсказуем, как многие, тем более, что в нем такая информационная бомба. Это может прорываться фантастическими штуками, с точки зрения той реальности, в которой он существует сейчас. Надеюсь, что он еще не научился пользоваться этим, это и осознать-то трудно, потому что происходят броски во времени, события закольцовываются и все начинается сначала. Понять в этом что-то…

— Но это же не может длиться бесконечно, Коро, он сорвется!

— Никто и не собирается бесконечно ждать! Сейчас мы послали медиатора, а пока его удерживают на Спирали несколькими программами: амнезия, страх, женщины…

— Да, это я уже слышал, — вздохнул Сати. — Но мне… тебе не кажется, что его надо возвращать в Ассоциацию не дожидаясь?..

— Подожди!.. — Светлейший внимательно посмотрел на Сати. — Ты не захотел быть на моем месте, тебе, видите ли, чрезвычайка и Скрижали важнее, вот и дерзай, да побыстрее! Ты даже представить себе не можешь, как нам сейчас нужно хоть какое-то указание от Говорящего, хоть намек!

— Да не в этом дело, Коро! Каждый хорош на своем месте, а ты просто особенно…

— Вот-вот, такой же ерник, как твой Томас!.. Твое воспитание. А что ты будешь делать, если я уйду?..

— А вот с этим не спеши.

— Тогда давай не будем спешить и в остальном, дождемся результатов тестирования. Надо быть твердо уверенными в том, что это одно лицо и что это лицо — он. Иначе мы всколыхнем весь Синклит.

— А кто же тогда, если не он, Коро? — усмехнулся Сати.

— Ну знаешь!.. В конце концов, это может быть проявлением Дна.

— Вот именно! Тебе не кажется, что проявления Дна связаны с этими выходами?

— Что ты имеешь в виду? — нахмурился Светлейший.

— Так, иногда совершенно безумные мысли приходят в голову. Все эти диверсии кажутся странными, нелогичными во всяком случае. А вот если связать эти два процесса. Количество его выходов и их проникновения. Повторяю, мысль, конечно, совершенно сумасшедшая, но они словно ищут что-то или кого-то. И боюсь, я знаю кого.

— Я не исключаю никакой возможности, Сати, хотя эта совершенно фантастическая!

— Да, пожалуй, но я бы не рисковал. Если они успеют раньше?

— Значит, ты хочешь, чтобы рисковал я?.. Это ты Кальвина настроил?. А я-то думаю, что это наш особист вдруг так захотел вернуть Томаса? Он же не верил в его выходы!..

Лоро так и не решил для себя окончательно, была ли встреча со Светлейшим явью или наваждением, не придумал ли он ее. Неопределенность с этим и с Томасом вымотала его, он стал раздражителен, и с тех пор даже не заикался не то чтобы об аудиенции Совета, но даже с Кальвином, хотя подтверждающие его версию материалы продолжали поступать в базу данных. Теперь все сообщения по этому делу он отправлял по терминалу курьерской связи и строго по инстанции.

Не мытьем, так катаньем; злорадное ожидание в начале «погони» сменилось угрюмым, но стойким желанием сделать это во что бы то ни стало. Он даже стал находить некое упоение в кропотливой, тяжкой работе, она отвлекала от раздирающих сомнений и давала уверенность, что он приведет рыжего на трон Пифии, если уж не уничтожит его чьими-нибудь руками. Это стало смыслом его существования и не таким далеким от осуществления в свете последних его изысканий…

Прошло несколько смен на пульте диспетчерской, санкций не последовало, более того Кальвин сам заходил несколько раз и интересовался ходом тестирования (Лоро при этом гадал: знает, не знает, было, не было? — но на лице шефа ничего прочитать было нельзя), и он успокоился. Относительно. Страх все равно остался где-то глубоко внутри, он это понял при появлении на экране Системы сообщения о том, что на связь выходит Совет Координации. Он чуть не сбежал с пульта на периметр, якобы с проверкой, но на экране в это время появилось приглашение, а не директива о его наказании.

«Чего я испугался? — опомнился он. — Это же им нужно больше, чем мне!» Он послал подтверждение…

Минуя прозрачные створы по открытому для него паролем и идентификатором светящемуся лабиринту, Лоро продумывал план своего поведения в Совете. Он хотел остаться при этом деле, сулившем непредсказуемые события, хотя, казалось, в Ассоциации не может быть неконтролируемых событий. Казалось, до сих пор. К тому же он должен сохранять необходимый контроль над этим делом, чтобы не попасть впросак.

Створы неслышно и с непостижимой быстротой открывались и закрывались, отсекая его в очередном распознавателе перехода. Все как во сне, как в прошлый раз, значит, это был не сон? Идентификация происходила очень быстро, мгновенно. Лоро не знал, как, но догадывался, что на квантовом уровне, а может и еще более чистом. Стремительность перемещения в лабиринтах Совета Координации Дворца Синклита поражала. Протяженный по всем ощущениям переход оказывался на деле мгновенным перемещением. Тут что-то со временем, в который раз подумал он.

Сиятельные ждали его, сидя полукругом вокруг прозрачного укороченного портика. Лиц их не было видно в сиянии панорамного окна, только смазанные пятна. Возле прозрачного портика, который плавно менял свою освещенность, было место для него.

— Итак, каковы результаты тестирования, Ларкин? — спросил его кто-то после того, как Лоро почтительно поприветствовал Совет.

По голосу он понял, что Светлейшего нет либо он молчал, предоставив вести дело своему помощнику. Он испытал сразу и легкое разочарование и огромное облегчение.

— При вторичной обработке данных система показала, что из сорока зарегистрированных изменений континуума тридцать три имеют искусственное происхождение…

— Каков характер и временная последовательность изменений? — тот же голос.

— Характер изменений позволяет предполагать, что их совершили не более трех человек. Вот здесь это ясно видно… — Лоро вывел на экран портика графические характеристики изменений, для наглядности они были окрашены в разные цвета.

— Не более трех? — переспросили его.

— Да. Более точной идентификации изменений система произвести не может, — ответил Лоро. — Нужно время.

Пауза, повисшая вслед за его словами, оказалась гораздо длиннее, чем мог себе позволить в совете докладчик его уровня.

— А временная последовательность?

Лоро слышал, что говорил только один из сиятельных, остальные молчали и казалось даже не пошевелились за все это время ни разу.

— Да, да! — пришел в себя Лоро.

Ничего, у него приготовлена еще одна бомба!

— Временная последовательность, вопреки ожиданию, не позволяет сузить поиск. Ее расшифровка показывает, что изменения могли быть произведены, не менее чем пятью алгоритмами, возможно, семью. То есть, это существенно расширяет сферу вероятного.

Снова ни одного движения в зале.

— Покажите нам, что вы имеете в виду, — попросили его.

На голограмме появились темпоральные характеристики изменений. Здесь уже было семь цветов, но два из них представляли собой оттенки основных и поэтому расшифровывались как вариации. Лоро в надежде ловил хоть какой-нибудь знак, указывающий на повышенное внимание членов Совета. Ноль.

— Что-нибудь еще? У вас есть, что добавить к сказанному?

Лоро стоял опустошенный. Еще? Им этого мало?.. Больше сказать ему было нечего. Сказать хотя бы с небольшой долей уверенности. Потому что он-то знал, кто это и что этот кто-то один. Ему хотелось кричать об этом: что вы сидите, тупицы, ведь все давно уже ясно, его надо доставлять в метрополию и сажать на Стул! Там его место! Он преступник, он опасен! Я давно предупреждал!.. Но в то же время он понимал, сказать это, значит подписать себе приговор, если рыжий выйдет сухим из воды. Выходить с этим на Совет неразумно, тем более после такого приема и прежней оплошности с Кальвином. У него нет доказательств. Пусть сами догадаются, только бы не опоздали, пердуны! С этим рыжим ухо востро!..

— Все. Мне показалось, что это довольно странно, — пробормотал он.

— Почему?

— Такое расхождение…

— Вы считаете, что разницы быть не должно?

— Да.

— Почему?

— Не знаю.

— Скажите, Ларкин, — спросил еще кто-то из сиятельных. — Что вы имели в виду, говоря о временной последовательности, что она, вопреки ожиданию, не позволяет сузить поиск?.. И вопреки чьему ожиданию?.. Вашему?..

Лоро пожал плечами.

— Мне казалось, что нарушителей не должно быть много.

— То есть, один?

— Ну-у… да, — помедлив, ответил Лоро. — Это было бы логично.

— И может быть вы знаете, кто?

— Н-нет!.. — Он вовремя остановился; нет, они его не поймают!

Панорамное окно вдруг погасло, и Лоро вообще перестал видеть Совет.

— Спасибо, Ларкин! Если понадобится, вас позовут…

Слова эти горько звучали в голове у Лоро, пока он возвращался к себе на пульт системы. Они что-то знают! И то, что он сказал, не было для них новостью, с досадой думал он. Вернувшись на свое место, он опять с удивлением обнаружил сбой в восприятии времени. Ему казалось, что он пробыл в Совете довольно долго, а время на табло системы говорило совсем другое, что он почти не отлучался. Ёмкость общения? Или все-таки пазухи во времени?..

Светлейший сидел молча, прокручивая на голографе отчет, приготовленный Ларкиным и ждал, пока кто-нибудь выскажется. Пауза затянулась. Он внимательно посмотрел на каждого из шестерых присутствующих членов Совета: Фрилл, Зетро, Ави, Кальвин, Листр, Геро.

— Что скажете, сиятельные? — усмехнулся он. — Не ожидали, поди?

— Это невозможно! — угрюмо заметил Зетро.

— Есть еще какие-нибудь мнения? — перевел свой взгляд Светлейший на остальных.

Сиятельные молчали.

— Это невозможно! — снова сказал Зетро. — Еще по характеру выходов можно понять многовариантность, как переход в другое качество, то есть, попросту говоря, выходящий набирается опыта и оттачивает технику. Но временной разброс! Он же показывает разные эпохи! Это невозможно!

— Ну почему же? — меланхолично заметил Ави. — Другая эпоха, другой индивидуум. Разве этого не может быть?

— Может, конечно, может, дорогой Ави!.. — Зетро вскочил со своего места. — Но только ты не заметил, что эпох как минимум пять, а индивидов — максимум трое?

— Ну, вот кто-то из них и набрал опыт на лишнюю эпоху!

Ави нисколько не повысил голос, в отличие от Зетро и продолжал, лениво развалясь, листать на экране графики и диаграммы Ларкина. Листр и Геро о чем-то тихо переговаривались, почти не меняя позы. Кальвин внимал Зетро.

— Эпоху, Ави, эпоху! — поднял палец вверх Зетро. — Ну, нельзя же так! Мы говорим о реальных вещах или обсуждаем сказки об Иване-дураке, который ничего не помнит, но доставляет массу хлопот?

— Хорошо! — поднял руку Фрилл. — Кажется, все согласны, что по характеру выходов это может быть одно лицо, меняющее алгоритм перехода, так?..

Он дождался более и менее внятного ответа от всех.

— Значит, вопрос состоит только в одном, может ли кто-либо делать это в разные эпохи, одно это лицо или несколько?

— Нет, не может! — снова сказал Зетро.

— Зетро считает, что нет. Кто считает иначе? — продолжал Фрилл.

— Я считаю, что все возможно в этих Мирах, — высказался Ави.

— Это не диспут и не конференция о новых возможностях, нам надо принимать решение! — жестко напомнил Светлейший. — Скоро загудит Синклит и потребует меры.

— Да, это представляется мне возможным, — повторил Ави, кивнув в сторону Светлейшего: прошу простить…

— Не уверен, что это возможно, — подал свой голос Листр. — Пожалуй, нет.

Кальвин присоединился к нему, Геро — к Ави.

— Значит, мы так ничего и не решили. Это может быть и один человек и несколько, и даже в разные эпохи, — сказал Светлейший и встал. — Если это возможно, то почему? Если невозможно, тоже почему? Неужели ни у кого нет аргументов? Мне кажется, Ларкин хотел что-то сказать, но наш академизм, а может быть и снобизм… — Он бросил взгляд на Совет. — Не позволили ему это сделать. Было бы неплохо услышать его мнение, если оно, конечно, аргументировано.

— У нас не были зарегистрированы несанкционированные выходы до последнего времени, — уже спокойнее сказал Зетро. — В какую бы эпоху это ни произошло это ЧП и оно обязательно фиксируется! Это сбой!

— А последний выход? — спросил Ави. — Он произошел когда наш подопечный был уже на Спирали. Это при закрытом, заблокированном даже, разрешении выхода! Я не могу объяснить временные различия и не могу допустить, что есть еще кто-то в Ассоциации, способный на это, сейчас, во всяком случае! Очень вероятно, что это проявления Дна.

— А что говорит наблюдатель, как себя ведет ссыльный? — спросил Фрилл.

— Вел. Теперь он уже не ссыльный, а беглый. Сильные головные боли, смертельные для человека, видимо, из-за блока. Социальный статус, который был восстановлен, разрушается, накапливается большое напряжение, возможен срыв. Наш человек, когда он возвращался, как всегда неожиданно и для себя и для нас, его пользовал. Информация, получаемая им, расшифровывается, но и так видно, что она уникальна…

Кальвин показал голограмму.

— Невероятная плотность записи. Алгоритм записи неизвестен. Сложность расшифровки очень высока, близка к нулю.

— Похоже на Канон, — пробормотал Ави.

Все посмотрели на Светлейшего. Тот хлопнул руками по подлокотникам кресла.

— Значит, доставка?.. Каппа?..

Трапп никак не мог ожидать такой реакции. Верховный был взбешен настолько, что побелел, казалось, не только он, но и воздух, ставший морозным облаком и сухо трещавший в огромном зале резиденции Милорда. Верховный цедил слова сквозь змеящиеся белые губы с такой яростью и сами слова эти были такие, что Траппа качало, как от сильного ветра, он не замечал даже шипящих и мяукающих котов, тершихся о его ноги.

Сейчас он чувствовал себя не соратником Князя по Большому Кругу, а сопливым мальчишкой, нашкодившим по недомыслию. Смысл высказываний Верховного сводился к тому, что простое, в сущности, задание: вытащить со Спирали сайтера и доставить сюда, в Томбр, — было провалено уже в пятый раз. В пятый раз куклы Траппа возвращались ни с чем, только с вытаращенными от старания глазами и перерезанными связями логического изложения информации. А ведь носитель нужной информации был у них в руках, Трапп это точно знал, куклы с ним связывались! Чертовы тряпки!

— Вы у меня сами пойдете на Спираль, если ваши подопечные не справляются! — решил наконец Верховный.

Самое унизительное в этом было не то, что его, Траппа, вдруг посылают на Спираль и не то, что буквально смешали с грязью, не впервой, а то, что все это происходило в присутствии Военного иерарха, Троппо. Иерарх Разведки получает разгон в присутствии другого иерарха! И так у них не самые дружеские отношения…

И вот теперь придется лично руководить операцией, а это значит, что надо будет присутствовать на Спирали собственной персоной. Дожил!.. Там же невозможно находиться! Необыкновенная плотность и испепеляющая жара провинций Ассоциации были главной причиной того, что туда посылались технокопии, а не сами томбрианцы. Это был сущий ад! Трапп уже ощущал всем своим телом ломающее, сдавливающее и удушающее влияние поля Спирали, будто эти хвостатые твари облепили его с головы до ног. Худшего наказания невозможно было придумать, да еще в присутствии вояки. Но…

— Это ваша последняя попытка, Трапп! — предупредил Верховный, сверля его взглядом (что это был за взгляд, Траппа словно скрутило в каждом суставе!). — На ближайшем заседании Большого Круга мы заслушаем ваш доклад об успехе в этой операции либо приказ о вашей позорной отставке, с лишением всех чинов и привилегий! У меня все!

Не помогла даже ссылка на то, что операция сорвалась из-за вмешательства кого-то из Ассоциации и значит, еще более усложняется, раз там знают об этой охоте.

— А как бы вы хотели? Чтобы она не вмешивалась? Это же их сайтер! Неужели ваши люди этого не учли?..

Ваши люди — что может быть язвительнее в отношении его кукол и его самого?

— Будет хуже, Трапп, много хуже, если вдруг Ассоциация, благодаря вашей неловкой возне, вознамерится вернуть своего сайтера обратно в метрополию. Тогда берегитесь!..

Трапп даже закрыл глаза, чтобы никто не увидел, какой ужас мелькнул там.

— Теперь, надеюсь, вы будете все учитывать! Сами! — закончил Верховный, жестом показывая, что аудиенция закончена. — И молите всех ваших богов и покровителей!

И Трапп, осторожно переступая котов, отправился готовить операцию.

— Похоже, он так и не понял всю важность порученного ему задания, — задумчиво проговорил Верховный, когда Трапп вышел. — Только испугался и все…

Он нервически потирал огромный алмазный набалдашник короткого княжеского скипетра, символа верховной власти. Троппо с опаской наблюдал за манипуляциями Верховного со своим жезлом. Говорили, что гигантский алмаз таит в себе миллионы вольт и подобен молнии. Ходили даже слухи о том, что собственно Верховный Князь и есть тот самый легендарный Громовержец, погибель Ассоциации, мечущий в непокорных молнии, но только до поры скрывающийся под личиной Верховного.

Князь сам никогда не говорил на эту тему, но слухи про себя не опровергал, как и про скипетр, который, по тем же слухам, имел особенность самопроизвольно разряжаться в чьем-либо присутствии. Правда, Троппо не верил в эту самопроизвольность. Он верил в то, что он еще нужен Верховному, а значит ему нечего опасаться страшного жезла. Но все равно ощущение опасности никогда не покидало его вблизи Верховного и примиряло с этим только то, что страх испытывали все, кто общался с правителем.

— Я думаю, что теперь он справится с вашим заданием, ваше величество, — осторожно сказал Троппо.

— Надеюсь, — тяжело проговорил Верховный и его свинцовые глаза в упор посмотрели на военного министра. — Вся беда в том, что никто, кроме его кукол, не может долго находиться в плотных слоях Ассоциации. Даже я там задыхаюсь!..

Последние слова он проговорил с яростью. Повисла тишина, в которой слова его возвращались, из-за акустики, снова и снова, наполняясь зловещим смыслом для Троппо. Верховный молча прошелся несколько раз перед стоящим генералом, потом уселся на трон. Его резкое, угрюмое лицо украсилось усмешкой полных, плотоядных губ. Лицо удивительно гармонировало со всей обстановкой зала и его архитектурой — вытянутой вверх, стремительной, суровой, как и весь замок, венчающий неприступную скалу огромными высокими башнями с неприступными же стенами и узкими бойницами. Замок был словно высечен из того же камня, что и скала и являлся ее продолжением. Вечный живительный для аборигенов холод царил в высоких и мрачных помещениях резиденции. И только в одном помещении, покоях Милорда, непрерывно горел камин, украшавший зал, так же, как его плотоядные губы — суровое лицо.

Верховный любил смотреть на огонь, как на любимого врага, чего никак не могли понять его подданные, как простолюдины, так и соратники по Большому Кругу. Это же так вредно, да и просто опасно! От этого рассеивается жизненная энергия! И эта причуда Милорда наводила не меньший трепет на обитателей Томбра, чем его жезл. Страшный враг был окружен огромным ледяным надолбом и экранами, но все равно Троппо ощущал его жжение у себя на плече и щеке. Даже за такой преградой, даже в присутствии Верховного генерал не чувствовал себя в безопасности, боясь взглянуть на огонь камина и старался поворачиваться так, чтобы не сделать этого случайно. Громы Неба, упасите!..

— Боюсь, Горан прав, никто, даже в Большом Круге, не понимает, что значит для нас этот сайтер!..

Троппо надеялся, что не входит в число непонимающих, раз уж Верховный говорит об этом в его присутствии. Сам-то он прекрасно представлял, как может измениться ситуация в извечном противостоянии с Ассоциацией, заполучи они этого типа. Поэтому он позволил себе заметить:

— Во всяком случае, в военном отношении мы сможем выработать такую долгосрочную стратегию, какая и не снилась Ассоциации!

Верховный вздохнул и с сожалением посмотрел на бравого генерала.

— Что там война, это мелочи! Мы получим самое главное — идеологию! Более того, мы получим оправдание всем нашим действиям, не только военным. Мы сможем объяснить не только наши победы, но даже поражения, самые страшные из них! И не только объяснить, а представить их как величайшие победы! А это поднимет дух Томбра на невиданную высоту! Вот что это значит!..

Верховный опять потер свой скипетр и тот сухо заискрился под его сильной рукой.

— Мы изменим историю! Мы повернем эту девку вспять, если потребуется!.. Во всяком случае, мы будем знать, что произойдет! Вы понимаете это, Троппо?.. Не важно, в нашу пользу информация или нет, важно, что она у нас будет! Когда информация о событиях будет у нас раньше самих событий, мы сможем овладеть её силой, ее энергией! Тот, кто предупрежден, вооружен, а тот, кто владеет, непобедим, так гласит вечный закон Миров. Вы понимаете, что это такое, владеть энергией информации, Троппо?

— Вы можете овладеть энергией информации? — изумленно спросил Троппо.

Верховный поморщился. Грубый вояка не может быть деликатен, хорошо еще, что просто по глупости. Иначе Князь не простил бы такой бестактности…

— Для начала надо овладеть самой информацией, Троппо! — со змеиной улыбкой произнес он. — А я ни от кого не могу этого добиться!.. Может быть, вы уже объединитесь в своих усилиях? Отбросите свои местечковые интересы?! — неожиданно взорвался он.

Верховный нетерпеливо топнул ногой, еще и оттого, что эта мысль только сейчас пришла ему в голову и он досадовал на это: столько времени потеряно! Он безрассудно доверял оперативному таланту Траппа, а нужна только сила!.. Сколько можно об этом говорить? Сколько можно наталкиваться на этот главный, казалось бы, очевидный факт?.

Действительно, если верить данным Горана, трофей стоит и не того, во всяком случае, он стоит объединения усилий армии и разведки! Пусть солдаты Троппо и не могут находиться на Спирали, но и в непроявленном виде они, наверное, смогут использовать свое оружие. Это будет прекрасная поддержка Траппу, взвод снайперов на случай стычки с Ассоциацией.

— Ваше величество, я давно хотел предложить помощь, но боялся обидеть Траппа! — воскликнул генерал. — Я готов!..

— Мой честный Троппо, как ты можешь обидеть своей помощью?!

Верховный встал и с чувством пожал генералу руку. Не надо обижать генералитет, они воюют, как умеют. Других-то у него все равно нет. И пусть дела на границах сейчас не в самом лучшем состоянии, но бывали времена и похуже, гораздо хуже. А сейчас, благодаря все новым проходам, у них есть большие шансы.

Правда, откуда они эти проходы, вот вопрос? Не ловушка ли это? впрочем, не похоже, слишком безответственно. Дела должны пойти в гору. Каким бы ни был Трапп, но разведчик он от дьявола, он разузнает, что было причиной появившихся проходов в Ассоциацию. Именно это настраивало Верховного на оптимистический лад.

— Вы правы, генерал, когда мы получим этот сейф, этого горе-рыцаря, у вас будет такой выбор стратегий и тактик, что вас невозможно будет застать врасплох!..

— Вы правы, генерал, — повторил он после некоторого раздумья. — Идите, и да пребудет с вами Сила Священных Молний!

Генерал поклонился и вышел, а Верховный глубоко вздохнул. Каждому нужна своя погремушка! А кто успокоит и ободрит его? Горан?.. Слишком он слаб духом этот рифмоплет и книжник, слишком противоречива информация, которую звездочет выдает по капле, ни да, ни нет, а так — сам решай! Скажет, а сам в сторону, не дождешься совета. Только этот неведомый сайтер, сайтер-сейф, сайтер-будущее-в-прошлом успокоит его.

— Ларкин, передайте по Системе приказ о немедленной доставке Томаса в Унзор!

— Слушаюсь, ваше превосходительство! Только…

— Что только, Ларкин?

— Ведь данные еще окончательно не расшифрованы. Это он?.. Он один?

— Что за вопросы, Ларкин? — удивился Кальвин. — И потом, не вы ли сами торопились с продвижением этой информации? Я вас не понимаю!

— Да, конечно, простите, сэр! Конец смены, устал.

— Передайте, чтобы не церемонились, быстро доставили!

— Слушаюсь, ваше превосходительство!..

— Сенто, ты с командой должен немедленно доставить Томаса Андра сюда!

— Немедленно? К чему такая спешка в конце смены? Он, насколько мне известно, под колпаком на своей Спирали и ни о чем таком не помышляет. Давай в следующей?

— Приказ Кальвина. Давай обсудим?

— Ну что ты, Лоро, я просто спросил…

— Скажу откровенно, для шефа это геморрой, он просил не церемониться, если что…

— Да?.. Это как понимать?

— А вот от того, как ты поймешь, думаю и будет зависеть твоя карьера. Я продаю, за что купил. Мне кажется, нам еще долго работать с шефом вместе?

— Понял, Лоро!.. Послушай, а если окажется, что я неправильно истолковал приказ шефа? Ты меня прикроешь?..

— Сенто, реальность игра! Ты хочешь гарантию постоянного выигрыша? Стань мертвым, сходи в ничто или живи в Открытом мире!

— Ладно, Лоро, хоть и приказы у вас!

— Конец связи!..

Рушились стены, горел, казалось, сам воздух, страшным разрывом Фому отбросило куда-то в обломки того, что раньше было барной стойкой. Еще два взрыва подряд, словно вдогонку, и свет вокруг стал обжигающе белым, запахло разряженным воздухом и необычайная тишина наступила в его голове. Потом нестерпимая боль — тысячи раскаленных игл! — и он вырвался на захватывающее дух, скользящее под ним пространство. Несясь на огромной скорости, он почувствовал, что исчезает, словно хвост кометы, проваливаясь все дальше в светящуюся глубину. Миллионы слепящих световых точек неслись ему навстречу с огромной скоростью и он болезненно ощутил, что тоже стал множеством таких же лучей…

— Кальвин, срочно отмените приказ о применении крайних мер в отношении к Томасу

— Крайних мер? Каких крайних мер, Светлейший? Я не отдавал такого приказа! Просто о задержании без церемоний, но…

— Тогда тем более! Видно кто-то из ваших подчиненных переусердствовал в бесцеремонности! Доставка должна быть мягкой или никакой! Вы поняли, Кальвин?

— Ну что, господа сиятельные, кто будет докладывать? Хотя чего, собственно, докладывать? Мы его упустили!.. Упустили во второй раз! Кальвин, как могло такое случиться?.. Насколько я понимаю, там были лучшие?

— Светлейший, я сразу предлагал радикальное решение. Его все время спасает фатальное стечение обстоятельств! Но он от меня не уйдет!

— Кальвин, я помню ваше предложение нейтрализовать Томаса, но сейчас не об этом

— Наши медиаторы столкнулись с превосходящими силами Томбра, с ними был сам Трапп! И массированная поддержка снайперов извне, из гиперпространства.

— Мне хотелось бы посмотреть запись последнего столкновения, — сказал Светлейший. — Что говорит Система, данные готовы, Ави?

— В работе, скоро должны быть.

— Сразу же ко мне!..

— А что это за траектории?..

Светлейший посмотрел на Ави, тот, в свою очередь, на Кальвина, Кальвин пожал плечами, так как смотреть было больше не на кого, они были втроем. Он, как всегда, крайний, читалось на его круглом лице. Он не знал, что это за следы. До вопроса Светлейшего ему казалось, что они принадлежат либо своим, либо куклам Траппа. Теперь же, при более внимательном взгляде на голограмму, становилось понятно, что они не имеют никакого отношения ни к тем, ни к другим.

— Возможно, это Томас. А это… — Кальвин еще раз выразительно пожал плечами.

— Но Томас не мог прийти отсюда!. — Ави показал зону, откуда появилась траектория. — Это Открытая реальность. В момент столкновения он был на Спирали, вот его выход…

— Видно, что выход вынужденный, — заметил Светлейший. — Перед ним барьер блока, ему некуда было деваться, кроме как прыгнуть абы куда. Вопрос, как он это сделал?..

Он поочередно посмотрел на собеседников, никакой реакции.

— Но это-то что?.. — он снова показал на второй след. — У него совсем другая природа. Ави?

— У него природа ноумена, а не феномена. Посмотрите его траекторию, она как стержень пронизывает след Томаса и этот второй след.

— Что это, Кальвин, Ави?

— Возможно, это просто проявление Открытого мира, случайность, — сказал Ави. — Материализовавшаяся именно тогда, именно там…

— Но вот посмотрите и в первом случае, когда вам тоже фатально не повезло, Кальвин, тот же след, а за ним и другой, то есть и феноменальный, и ноуменальный, как любит подчеркивать Ави, вероятно, переобщавшись с трансценденталистами Спирали. Они здесь почти совсем не читаются, но, имея ясную картину второго столкновения с Томбром, это можно с уверенностью предположить, не так ли, господа сиятельные? Такая ли уж это случайность, Ави?

Действительно, на записи первого столкновения были те же самые следы и так же два из них были словно намотаны вокруг стержня другого, как спираль или пружина вокруг сердечника.

— Вот так он и уходит от нас! — заметил Кальвин.

— Но что это за след и кто этот второй? — снова спросил Светлейший.

— Меня интересует сама суть. Значит, есть принцип, действие которого мы не знаем? — спрашивал Зетро, когда эти же данные рассматривались на расширенном заседании Совета. — Он может прыгать туда-сюда, даже сам того не желая?.. Не зная даже, как здесь прозвучало?.. Но это же абсурд!

— Да!.. — Светлейший невольно усмехнулся, окинув взглядом притихших сиятельных. — Это абсурд, но тем не менее это так!.. Он уже не совсем принадлежит законам Ассоциации, во всяком случае, действие их на него непредсказуемо. И еще в действие вступает какая-то третья сила, хорошо, если она одна, господа сиятельные! За работу!..

Лоро уже в который раз смотрел на этот странный след, что прошивал один за другим траектории всех точек столкновения. Что же произошло?.. Вот рыжий, вот наши, вот Трапп со своими солдатами. Кстати, почему Трапп сам здесь? Что ни поворот, то новая загадка! На Спирали против Фомы достаточно трех кукол. Что-то мешает? Что?.. Судя по всему, это не первый и даже не второй раз. Почему же они не могли с ним справиться? Ведь это же проще простого! Чего они медлили? Ч-черт!..

Лоро вдруг понял, что так он может и проколоться в этой игре, задуманной им, как беспроигрышной. Ладно, не суетиться, еще ничего не произошло!.. Он в сотый раз стал прокручивать голограмму. Вот появляется это нечто, потом след неизвестного. Или наоборот? А потом нечто пронизывает рыжего, пронизывает неизвестного, потом… и Траппа с куклами… Ничего непонятно! А уходит один Фома! Почему?! А-а, этот неизвестный тоже, в том же направлении! Но позже. Но это только в первый раз, а во второй раз в другую сторону и опять с опозданием…

Черт рыжий, когда же я пойму, что с тобой происходит? На Спирали ты все реже и реже, а как же мне еще контролировать тебя? Почему тебя так бросает? Я понимаю, что это «время», но как?! И что это за нечто? И кто этот третий, черт возьми?! Нужен один правильный вопрос, понимал Лоро и поэтому задавал их себе беспрестанно, даже самые дурацкие, изводя себя. Хоть какого-нибудь собеседника, но где его найдешь, с кем он может поделиться?! Информация закрыта! И все вопросы его, он это сам чувствовал, были тупыми, неправильными.

Вот у рыжего наверняка был бы правильный вопрос, причем с ходу, едва бы он увидел схему столкновения, мелькнула ревнивая мысль и от этого стало еще муторнее и тревожнее. Ты бездарь, Лоро, безмозглый тупица и твоя ненависть прожжет тебя самого!

— Кальвин, я пригласил вас одного, потому что Синклит уже гудит.

— Слушаю, Светлейший!

— К вопросу о Томасе. Я не сказал этого на Совете, но боюсь, что он не принадлежит законам Ассоциации, вообще… Не в том, конечно, смысле, что он от них свободен, — поспешил добавить Светлейший, видя, как округлились глаза Кальвина, — а в том, как он использует переходы и обращается со временем. Пусть это происходит у него спонтанно, непроизвольно, но от этого он не становится менее опасным. В любом случае все это чрезвычайно неблагоприятно для Ассоциации! Я не стал говорить этого Сати, но, к сожалению, у нас нет другого выхода…

Светлейший замолчал. Кальвин все понял.

— Трон Пифии? — спросил он. (Да, Сати будет против и он умеет убеждать. Тем более, если речь идет о его ученике и пифийском троне для него!) — Так серьезно?

— Да, но для этого его надо найти и доставить! Вы помните, что сказал Ави о характере его информации?

— Что-то насчет Канона?

— Да. У нас нет другого выхода, поэтому я проводил последние встречи без Сати, он был бы категорически против и создал ненужный разброд.

— Несомненно! — подтвердил Кальвин. — Но он все равно узнает и будет против!

— Вот именно, поэтому и надо действовать как можно быстрее!

— Каковы мои полномочия, сэр?

— В случае… впрочем, никаких случаев — доставить и все! Вы меня понимаете?

— Да, Светлейший!

— Такая плотность информации в руках наших противников может оказаться катастрофической для Ассоциации! Мне приходится это повторять, Кальвин, потому что уже не до красивых формулировок и выражений! Действуйте! Только это может нас спасти!

«Спасти? Он сказал: спасти? Что он имел в виду — Ассоциацию?! Неужели ей самой что-то может угрожать? Да еще в связи с Томасом! Ну ладно — мне, Сати, еще кому-то лично, но организации!.. Что-то я ничего не пойму последнее время, ни Сати, ни председателя. Ну подумаешь обострение с Томбром! При чем здесь Томас и опасность? Почему они связывают Томбр с этими выходами, что Сати, что Светлейший. У Сати, правда, одни экивоки, но Светлейший-то прямо выразился: «Найти, только это может нас спасти!» Только?!

А если он не найдет, ничего уже Ассоциацию не спасет? Все — конец? Хана, как говорят на окраинах?.. И от чего спасти?.. А спросишь у них, так сразу чувствуешь себя полным идиотом! Словно мешаешь!.. Ох, зря он засел за этот департамент, гонял бы да гонял сейчас вместе с Зетро этих тварей по всему периметру, и голова не гудела бы от забот и мыслей дурацких! Ну, где теперь искать этого охламона? Он может быть где угодно и, к тому же, когда угодно! Пока я его вычислю, пройдет уйма времени»

Фомин увидел светлеющий на фоне ночи край перрона. Людей впереди уже не было — только сплошные линии путей, уходящие в темноту. Их стальной блеск, резанув глаза, словно разбудил его. «Странно, такое впечатление, будто я бегу всю жизнь. Я уже был на этом перроне!»

— Только не думай ни о чем опять! — крикнул Доктор и оттолкнулся от края платформы.

Фомин сделал то же самое. Последнее, что он видел и слышал — это дым, стрельба, крики и резкий свист маневрового паровоза. «Я точно здесь был!»

Сообщение застало его на переговорах — расселение коммунальной квартиры, что может быть интереснее? Только раздел имущества бомжа его прайдом, может быть. В переговорной явственно ощущался аммиачный запах свары, не хватало только короткого замыкания, спички или неосторожного слова, чтобы переговоры перешли в потасовку, что было бы совершенно не удивительно. Запах перегара и склоки, выделяемый клиентами, был их естественной средой, их коммунальным адом, где они родились, если верить выпискам из домовых книг и лицевым счетам, разложенным на столе в оправдание непомерных требований и взаимных обвинений.

Только через час Фомину удалось угомонить заклятых соседей выкладками цифр и железной логикой, а еще через полчаса они подписывали эксклюзивный договор на расселение. Ирина расчувствовалась у него на плече, клянясь, что больше никогда в жизни не будет заниматься расселением коммуналок — ни за какие деньги! (Какие деньги, недоумевал Фомин, остаться бы при своих!) Она три раза выбегала из переговорной, чтобы скрыть истерику и желание расцарапать кому-нибудь лицо.

— Как ты с ними? Это же не люди, это тараканы какие-то?! — приговаривала она, шмыгая носом.

У нее было счастливое детство и «тараканище» Чуковского был самым страшным его воспоминанием. В награду за это, а также за то, что она втянула его в эту тридцатилетнюю коммунальную вендетту, не сулящую ничего, кроме головной боли, она повела его на Гамлета. А потом появился Доктор…