Страсти по Фоме. Книга 1

23. Королевское приглашение

Вокруг были скалы. Пахло морем и неприятностями. Моросило.

— Довольно хмурое местечко! — заметил Фома. — Это уж точно твой переход, Док, у меня не такое суровое воображение! А?..

Доктор осматривался. Они стояли на высоком голом утесе и вокруг, насколько хватало глаз, было серое небо с потеками черно-бурых скал. Сильный ветер властвовал над этими местами безраздельно и, видимо, постоянно, потому что растительности они не видели никакой — ни деревца, ни даже кустика. Между порывами ветра слышался далекий и грозный гул прибоя. Дождь и туман, поднимающийся снизу, значительно ограничивали и так безрадостную панораму, в общем, пейзаж на любителя.

— А ты романтик! — снова заметил Фома, пытаясь разглядеть хоть что-то похожее на цивилизацию. — Ну и что, так и будем мокнуть?

Стоять на открытом голом утесе под дождем и ветром, было не уютно.

— Вон там!.. — показал Доктор, голос его был хрипл.

Примерно в двух милях отсюда, в ущелье, между двух причудливо изломанных пиков и обрывков тумана, можно было заметить нечто, похожее на рукотворное сооружение.

— Ну и глаз у тебя! Что это?

— Похоже, то, что нам нужно. Идем!

Доктор двинулся вниз по едва заметной тропинке, среди мхов. Было скользко, тропинка опасно петляла между обрывов и отвесных стен, приходилось преодолевать некоторые участки пути с помощью рук. Фома исчертыхался, срывая ногти и обивая колени. Прошел час, посвященный больше альпинизму, нежели туризму.

— Слушай, Док, мы будем ползти по этим скалам целый день, пока доберемся до места! — не выдержал он, сорвавшись в очередной раз с отвесного карниза.

— Что ты предлагаешь?

— Может быть, мы сделаем еще один переход — отсюда? Какого хрена мы здесь делаем? Нам ведь нужен мой замок, а его, похоже, здесь нет, я в таких крайних условиях не работал, не моя стихия!

— Нас вынесло сюда, значит, надо все проверить, нельзя прыгать туда-сюда.

— Начинается! — застонал Фома. — Ну хоть поближе-то мы можем подобраться, не пользуясь карачками? Давай переместимся, ведь ноги себе поломаем, пока дойдем!

— А что я, по-твоему, пытался делать на утесе? — спросил Доктор. — Думаешь, мне охота ползать по камням? Тут такой фон, что не только телепортироваться, подпрыгнуть невозможно! Такое впечатление, что здесь стоят отражатели против наших фокусов.

Тропинка снова сделала крутой поворот, и они неожиданно увидели строение прямо перед собой. Это был замок или монастырь, состоящий из нескольких высоких башен с острыми крышами и коротких переходов между ними. Крепостных стен у замка не было, это было ни к чему, замок стоял на скале и войти в него можно было только с одной стороны, по узкой выдолбленной в скале лестнице с двойной колеей для колес.

Учитывая это, да еще крайнюю безлюдность и суровость этих мест, можно было смело сказать, хозяева замка никогда не спускали свой флаг на милость победителя. Замок стоял открытый их взору, как на ладони, буквально в ста метрах, но во все эти сто метров зияла исполинская пропасть без дна.

— Бездна! — мрачно констатировал Фома. — Ну и что?..

Он повертел головой. Пропасть с обеих сторон терялась в ущельях.

— Будем обходить? — мрачно спросил он. — Или все-таки ты найдешь способ переместиться? Мне почему-то кажется, что мы не будем уходить за горизонт, чтобы вернуться сюда же, но с той стороны — пожалеем ноги!

Доктор хмыкнул:

— Ну, если только попробовать по понятиям? — Он с сомнением посмотрел на Фому.

Фома взорвался:

— Да хоть по фене блатной, Док! И ты столько ждал?

— Ты можешь не пройти!

— Ты же пройдешь? Ну и я за тобой!

— Здесь немножко иной принцип. Это, кстати, поможет нам пройти отражатели, они настроены на обычные штучки, но предупреждаю, это опасно…

Доктор вкратце рассказал, что передвижение по понятийным категориям слишком узко сегментировано, чтобы вызывать сильные пространственные изменения и поэтому отражатели, настроенные на весь спектр пространства, не улавливают эти перемещения. Главное, выбрать нейтральную составляющую, лучше на квантовом уровне и, настроившись на нее, передвигаться. Они договорились на какое понятие настроятся, чтобы быть вместе в случае чего, хотя это и не обязательно.

— Если отвлечешься… пропасть без дна! — предупредил Доктор.

— Обижаешь!

— Ну, тогда вперед!..

Фома прыгнул за Доктором прямо в пропасть. Последнее, что он видел это как страшно, рывком, приблизились острые уступы склонов, обнажив на секунду смертельный оскал без дна. Потом — серая невесомость среди серых же размытых, как акварельные потеки, скал. Инерция прыжка и падения кувыркала Фому некоторое время, затем движение выровнялось, и он с любопытством стал присматриваться к деталям пространства, в котором они перемещались. Оно имело слоистую структуру и было плотным и ощущалось, как воздух под высоким давлением.

— Приготовься, сейчас выходим! — прозвучало у него в голове.

Краски стали резко сгущаться, и Фома, успев различить приближающуюся площадку в калейдоскопе меняющихся цветов, сгруппировался…

Они стояли под замком, точнее, под скалой, на которой был выстроен замок. Вблизи он казался еще более отчужденным из-за своей готической устремленности вверх, высокомерный, холодный, серо-черный. Над одной из башен развевался желтый флаг с пятью или шестью голубыми кольцами.

— Олимпийская деревня! Неизвестные миру спортсмены-отшельники организовали кузницу рекордов Гиннеса. Что дальше? — спросил Фома.

Доктор молчал, закрыв глаза, словно прислушиваясь к чему-то.

— Может, просто пойдем и поздороваемся? Скажем, что странники, да, собственно, так оно и есть!

— Плохой фон, — проговорил Доктор. — Не думаю, что здесь жалуют странников.

— Ну хотя бы крышу над головой — обсушиться! Не мокнуть же тут!..

Ветер у подножья башен утратил ураганный напор, но дождь изматывал своим ледяным постоянством. На них не осталось сухой нитки…

Когда они подошли к сторожке возле ворот, смотритель в монашеском клобуке уставился на них, как на привидения. Лицо его, похожее на львиное, со страшно расширенными глазами, не вмещало всего удивления и нижняя челюсть слегка отвалилась, увеличивая емкость лица.

— Согреться, обсохнуть, люди добрые! — объяснил Фома, обстоятельно поздоровавшись с безмолвной физиономией.

Бесполезно. С нижней губы уже потекла слюна, а смотритель так и не пришел в себя.

— Может, немой? — спросил Фома у Доктора, и снова обратился к сторожу:

— Холодно, дождь!.. — Теряя терпение, он обнял себя и показал вверх: мол, каплет, дубина!.. Где братское милосердие и гостеприимство?..

Ворота холодно высились над ними и ни души вокруг, кроме этого Ричарда Львиное Рыло.

— Вы откуда взялись? — наконец услышали они голос, исполненный того же удивления, что и физиономия.

Действительно, из сторожки подход к монастырю просматривался в обе стороны, поэтому появление кого-либо перед сторожкой незамеченным рассматривалось, как явление нематериальное и злонамеренное. Фома не стал выдумывать, показал на пропасть.

— Вчера упали, — пояснил он открытому рту. — Нам бы обсохнуть!

Но эта информация никак не вмещалась в квадратную голову смотрителя. Появление из пропасти, по видимости, совсем не предусматривалось его конфессией и, следовательно, было ересью или бесовщиной.

— Это невозможно! — вскричал он, зябко кутаясь от их рассказа в серо-коричневый балахон.

— А мы с трудом, — согласился Фома и напомнил. — Обогреться бы, а, добрый человек?

— Не велено! Идите откуда пришли! Ходют тут всякие!..

Фома пытался объяснить что-то про собаку, которую хозяин… про милосердие и погоду, про то, что в конце концов, не монашеское это дело отказывать в приюте бедным сирым странникам, но смотритель захлопнул окошечко, оставив только две бойницы с боков, из которых дорога просматривалась на добрые полкилометра.

— Эй, дядя! — удивился Фома. — Я сейчас…

— Не надо! — остановил его Доктор. — Сюда идут…

К воротам приближалась повозка в сопровождении шестерых человек, тоже монахов, судя по балахонам с капюшонами. Маленькая худая кляча с трудом тащила груженую повозку и та скрипела изо всех сил, словно помогая лошаденке сделать очередной трудный шаг и одновременно визгливо извиняясь. Дорога забирала все круче вверх и монахи постепенно, один за одним, впрягались в телегу, помогая вьючному животному.

Смотритель тоже увидел неспешную процессию и вышел из будки, подозрительно косясь на Доктора и Фому. В руке у него, как бы случайно, была недвусмысленная дубина. На всякий случай он еще угрожающе ворчал что-то себе под нос, как сторожевой пес.

Обменявшись с прибывшими несколькими словами, сторож пропустил их, открыв ворота ровно настолько, насколько нужно было телеге. Прибывшие монахи молча протащили повозку мимо сайтеров, не удостоив их взглядом, нахлобучив капюшоны до самого носа, только кряхтя от усилий при глубоких выбоинах в крутом подъеме. На повозке лежал укрытый до подбородка худой и изможденный человек с белыми губами и с совершенно мертвыми глазами — больной. Это было видно по дыханию — прерывистому и неглубокому. У больного были ослепительно седые волосы, брови и ресницы…

Ворота закрылись, смотритель быстро юркнул в свою будку.

— Странные монахи! — сказал Доктор.

— Я и говорю, какие-то совсем не братья во погоде!

— Придется посмотреть, что они так прячут, что совесть потеряли?

— Как?

— Так же, — пожал плечами Доктор.

— Что — и через стены можно?

— Можно. Пошли отсюда!..

Подножье замка имело отрицательный уклон, поэтому леденящий дождь хлестал не так сильно, здесь было даже несколько деревьев с кустарниками. Они обошли скалу, ища по приметам Доктора наиболее удобное место для проникновения.

— Вообще-то, все равно, — пояснил он, — но не хочется возиться с большим массивом, поэтому лучше выбрать стену потоньше.

— А в чем принцип? Я не помню, чтобы нас этому учили. Я что-то пропустил?

— Нет, это наше фирменное — оборотневское, долго объяснять.

— Ничего, пока выберем место… Это же ноу-хау, Док! Неужели у тебя нет желания поделиться — авторского зуда?

— Я не тщеславен.

— Тогда тем более, давай, не тщись!

— Ну, если схематично, то это выглядит так… К терминам не придирайся, они условны, я еще сам не все до конца прояснил. Представь себе полотно, это Вселенная, в полотне нить — это отдельная реальность, пространство с отдельными законами: физическими и метафизическими. Эту нить состоит из множества ворсинок — понятийных пространств, поскольку каждому миру имманентны определенные понятия. Нужно только вычленить объем данного понятия и ты в состоянии создать понятийное пространство. Это индивидуальные пространства, поскольку индивидуальны ощущения объема понятия и его нюансов…

— Когда тебе нужно преодолеть препятствие, ты вычленяешь в нем понятийное пространство, в котором отсутствует понятие материального… и проходишь. Материальные объекты при этом не исчезают, они существуют, но обозначены другими понятиями и ощущениями. Только проходя через твердое, ты ощущаешь пространство более вязким и плотным, нежели прыгая через пропасть. Этот принцип отличается от телепортации, он менее энергоемок и менее заметен, с точки зрения структурных изменений всего пространства. Для стороннего наблюдателя ты не исчезаешь совсем, остается эфирный след, но отражатели, настроенные на быстрое и грубое перемещение, на него не реагируют.

— Есть только один недостаток, но весьма существенный, передвигаться в понятийном пространстве значительно опаснее. При телепортации ты связываешь в узел все пространство и перемещаешься из одной точки в другую, как по полотну, а здесь — только волосок из веревки этого полотна. Нужна не только сверхчувствительность для ощущения всех нюансов понятия, но и способность удерживать эти ощущения на протяжении всего перехода, то есть находиться на определенной частоте и интенсивности ощущения данного понятия довольно длительное время. В противном случае, проходя через скалу, ты можешь навсегда остаться в ней.

— С ума сойти, Док, это же докторская! Я, правда, ничего не понял. Как же ты перетащил меня через пропасть, если понятийные пространства индивидуальны?

— Мы же договорились на что настраиваемся.

— А если я — у-ух!..

— Я тебя страховал, так как понятие одно, но конечно все зависит от тебя…

— А здесь ты меня подстрахуешь?.. — Фома постучал по гладкой черной стене, мимо которой они проходили, та отозвалась гулко и звонко.

— О! — удивился он.

— Я уже не удивляюсь, — хмыкнул Доктор. — Все у тебя, как-то, невзначай что ли!

— А ты что думаешь, что мир был создан взначай? — спросил Фома. — Очень даже случайно и неприлично, как отрыжка при даме. Здесь, наверное и призраки есть!

— Кстати, призраки находятся и передвигаются именно в понятийных пространствах. Чем ближе они к грубому, материальному, тем явственнее люди их видят. Многие фантомы тоже чисто понятийные феномены. Мы с тобой, перемещаясь в понятийном пространстве, для окружающих становимся теми же призраками.

— Ага, значит, если их здесь и не было, так будут! Я прямо к настоятелю попрусь и поинтересуюсь, насчет «не велено», что за религия такая немилосердная?.. Ну что, идем? Ты закончил со своей лекцией?

— Да. Следующая лекция будет об интуиции и осознанном выборе.

— И ты будешь защищать осознанный выбор, против моего «невзначая», конечно!

— Конечно!

— Ну, тогда пошли, мне не о чем с тобой говорить!

Стена скалы перед Фомой засеребрилась и дрогнула, как студень, резко подхваченный хозяйкой, потом, обозначившись каким-то плотным маревом красно-коричнево-серого цвета с блестящими прожилками, поплыла на Фому.

— Лучше б я ничего не знал, — пробормотал он, живо представив себя замурованным в этом массиве, и шагнул за Доктором. В голове тут же раздалось злорадное хмыканье его проводника в этом царстве камня. Было жарко, душно и очень тяжело — вязкая среда без запаха, но почему-то с привкусом солярки или дегтя. Через несколько мгновений марево исчезло. Фома вздохнул с облегчением, заметив силуэт Доктора в темноте.

— Ощущение не из приятных, словно я хорошенькая ложечка меда, пробирающаяся сквозь бочку дегтя или еще чего похуже, — поделился он почему-то шепотом.

— Если ты и дальше будешь так интенсивно прислушиваться к своим ощущениям, мы навсегда останемся в этом сиропе, как тараканы — в янтаре! Черт меня дернул рассказать, теперь нейтрализуй твои ощущения!..

Доктор причудливо выругался на каком-то незнакомом языке.

— Ну и сравнения у тебя! — содрогнулся Фома. — Тараканы. Где мы?

Доктор выпустил светящийся шар. Пещера, или вернее, пустотная трещина, в которой они оказались, была вполне сносной: просторной и сухой. Здесь она заканчивалась, уходя куда-то далеко и вверх по скале, возможно прямо под башню.

— А ничего! Я думал, будет хуже! — обрадовано заметил Фома. — По моим представлениям в подобных местах с потолка должна сочится вода, хлюпать под ногами грязная вонючая жижа вперемешку с костями, кругом обязательно паутина с тарантулами и прочая мерзость, вроде крыс и гадов ползучих.

— У тебя больное воображение, — хмыкнул Доктор.

— Что это?.. — Фома с трудом увернулся в неярком свете шара от чего-то или кого-то пролетевшего с бешеной скоростью в дюйме от его головы. Доктор зажег еще один «светильник»: по стенам, позеленевшим от сырости и слизи, сочилась вода, в щелях копошились какого-то жуткого вида твари с клешнями и иглообразными наростами. За Фомой лежал и скалился не совсем обглоданный скелет, который словно портупеей был опоясан омерзительными ленточными червями.

— Фома, ты что охренел?! — перешел Доктор на русские ругательства: ситуация была крайней. — Прекрати на хрен свое формотворчество!

Но Фома и сам очумело озирался:

— Док, это не я, я ничего! Вот те крест!.. — Он, идиотски улыбаясь, перекрестился.

— Как это не ты, это же твои идиотские фантазии!

Ситуация сгущалась. Мимо них уже целым роем проносились с жужжанием и шипением крылатые твари наподобие крыс с клыками. Доктор зажег еще один шар, подальше, чтобы отвлечь живность, и достал сканер.

— А черт!.. У них здесь отражатель, ты его активировал своими картинками. Вот уж не думал, что они владеют такого рода фокусами. Непростые ребята! Я думаю, мы здесь не зря, будет интересно.

— Я бы предпочел любую скуку такому развлечению, — возразил Фома.

— Давай, думай взад! — перебил его Док. — И впредь контролируй свои эмоции, пока эта сволочь нас не порвала!

Послышалось хлюпанье, и сверху на Фому упало что-то мягкое и скользкое. Он шарахнулся в сторону, с брезгливым ужасом смахивая с себя это.

— Док, у меня не получается думать взад! — пожаловался он, рассматривая желеобразное существо с червеобразными студенистыми отростками и острым клювом.

— Господи, какое дерьмо! — запричитал он.

Продолжить свои исследования ему не удалось. Сверху посыпалось не только это «дерьмо», но и что-то с длинными членистыми ногами и щупальцами.

— Док! — заорал он снова. — Я с детства боюсь этих тварей!

— Делай, что хочешь, только не допускай их существования! — крикнул Доктор, убирая сканер.

Через минуту он уже возвел прозрачную полусферу, о которую бились желеобразные бифштексы и еще какая-то дрянь, клацающая зубастыми клювами. Расширив сферу, Доктор накрыл ею и Фому. Вовремя. Со всего размаха об нее ударился светящийся таракан размером с костромскую корову и мордой упыря. Полусфера треснула.

— Ты псих! Тебе к врачу надо! — сказал Доктор, срочно возводя еще одну преграду на пути нечисти.

— И ты туда же! — посетовал Фома. — Кто мне только не выписывал это направление!

— Ладно! Успокойся и подыши, фантазер! И давай расформировывай эту кунсткамеру! Потому что если это сделаю я, твоим состоянием действительно займутся профессионалы и надолго!..

Таракано-упырь ударился второй раз. Первая сфера лопнула еще в одном месте, но пока держалась. Фома покорно закрыл глаза.

— А кто меня сюда затащил? — спросил он уже с закрытыми глазами.

В ответ ему таракан ударил еще раз. Сфера трещала.

— Ты еще у этой страхозлюки спроси! — посоветовал Доктор. — Давай уже!..

— Молодец!..

В пещере посветлело, исчезли грязь и слизь, все приобрело свой первозданный вид.

— Неплохая работа с пространством, — хмыкнул Доктор. — Пошли?

— Пшли, — согласился Фома без всякого энтузиазма.

Он уже обсох от всех этих дел и предпочел бы занятие поприятнее, другую реальность, например, поближе к своему злополучному замку. Переться черте куда по скале, начиненной отражателями и наверняка еще какими-нибудь неприятными сюрпризами, значило нарываться на приключения и не самые безобидные. Но Доктор решительно тронулся по трещине вглубь скалы, давая понять, что дискуссии по этому поводу неуместны.

Идти было довольно трудно, собственно, даже не идти, а карабкаться вверх. Трещина порой сужалась до волоска и приходилось пользоваться докторским ноу-хау, чтобы продвинуться вперед. Но чем дальше они проходили, тем шире она становилась, и вскоре они попали во вполне цивилизованное подземелье.

Доктор всю дорогу напряженно молчал, несмотря на попытки Фомы его разговорить.

— О чем ты так плотно? — не выдержал Фома, когда они выбрались на ровное место и сели отдохнуть. — Даже у меня голова заболела!

Он с наслаждением привалился к прохладной и гладкой стене и шумно выдохнул. Доктор был бодр и свеж как всегда, ни тени усталости на лице.

— Иллюзия подобной реальности — большой профессионализм, — сказал он. — Откуда эти ребята смогли вытащить подобную энергию? Они странные монахи, интересно будет посмотреть на них.

— А мне так одного раза хватило! Они не похожи на тех, кто может вытворять такие штуки.

— Согласен, но мы видели только рядовых послушников, а вот взглянуть бы на тех, чье «не велено» закрыло нам вход.

— Я бы лучше взглянул сейчас на бекон и бикини в собственном соку! — мечтательно произнес Фома, ноздри его чувственно затрепетали под напором вздоха.

— Там, кстати, что-то есть! — сказал он вдруг.

Мечтательное выражение его лица превратилось в хищное и подозрительное. Он пристально всматривался в темную глубину зала, в котором они очутились. Доктор с удивлением посмотрел на него: о чем он? — и сам почувствовал приближение какой-то невероятно огромной силы. Они вскочили одновременно, но было поздно — со скоростью взрыва на них накатывало пламя.

— Вода-а! — отчаянно закричали они, бросаясь навстречу огню…

— Так, приехали! — присвистнул Доктор, осмотревшись. — Ты о чем подумал, любитель бекона в бикини?

— О том же, о чем и ты — о воде!

— Я не об этом! — отмахнулся Доктор. — Я о твоих фантазиях, о чем ты мечтал перед тем, как нас выбросило? Мы опять оказались черте где, в то время как должны были проникнуть в замок!

— Почему черте где? Очень хорошее местечко — тихое, спокойное. Всегда мечтал отдохнуть на таком плесе! Посмотри какая красота!..

Они сидели на берегу небольшой речушки, вокруг стоял лес, было тепло и солнечно. Река в этом месте делала поворот и о чем-то негромко и нежно болтала со склонившимися деревьями у запруды, устроенной бобрами. Дальше, за поворотом, слышались неясные голоса. Увидеть говорящих мешали заросли кустов и деревьев. Тишь и благодать…

— Неужели не нравится? — удивился Фома. — Кстати, о беконе!..

Доктор обречено вздохнул.

— С тобой невозможно бороться! Вся моя техника пасует перед твоей сумасбродной стихией!

— Судьба, Док, чего ты так переживаешь? Ты же сам говоришь, что все происходит так, как должно происходить! В чем же дело — доверься!

Сам Фома был полон покоя и неги, как чашка парного молока поутру.

— Да я бы доверился, но у меня такое впечатление, что я уже доверялся чему-то подобному! Что-то не так, а что — не пойму?

— Ну, Доктор! — протянул Фома тоном усталого психотерапевта. — Если тебя мордой об тот же стол, значит, тем более доверься! Нас ждут великие дела!

— Храни нас Создатель от твоих великих дел! — проговорил Доктор. — Тебя надо срочно накормить, иначе ты не в себе — слишком спокоен.

— Доктор! — изумился Фома.

— Посмотрим, что там? — кивнул Доктор в сторону кустов.

— Деда, а розовые круги хорошо?

— Да как же! «Хорошо»!.. Лет двести, как… о-оп!..

Мальчик полетел в воду.

— Нехорошо, старик, обманывать — розовое всегда хорошо! Во всяком случае — малоопасно! — сказал Фома, выходя из-за кустов и рассматривая повисшего мальчика. — Ты что же это, детоубийца? Ведь помирать будешь! Что скажешь-то?

Навстречу ему полетели голубые молнии. Потом мелькнула молния Доктора.

— Фома! — покачал он головой. — Ну когда кончится твое раздолбайство? Мы следопыты, а не следотопы! Ты умудряешься везде создать ситуацию!..

Он кивнул на появившегося пленника-обузу. Старик, как кегля, катался по земле.

— Что теперь с этим делать?.. Мы грубо вошли в реальность, непрофессионально ее развернули и опять имеем искусственно созданную ситуацию!

— Лучше иметь ситуацию, чем она будет иметь тебя, Док! — отрезал Фома, чувствуя, что Доктор, как всегда, прав. — Это аксиома!.. И потом, откуда ты знаешь, чем бы все это закончилось?

— Да ничем! — с ноткой раздражения сказал Доктор. — Ситуация созданная не тобой, тебе ничем не грозит! Если ты внимателен, конечно.

— Ну, вот я и был внимателен! — дурацки ухмыльнулся Фома. — Док, ну ладно, чего ты? Теперь ты создаешь искусственную ситуацию моей вины! Ну виноват!..

Он повинно опустил голову. Доктор рассмеялся:

— Ладно, только не пытайся изображать раскаяние, у тебя для этого слишком наглая рожа!

— Другой нет, чем могу, тем и раскаиваюсь!..

— Эй, старик, кончать извиваться! Расскажи нам лучше, что это за места такие дремучие, и почему здесь при встрече первым делом убивают друг друга?..

На постоялом дворе Фома даже не стал есть, чем удивил Доктора.

— А теперь я хочу спать и надеюсь, мне это удастся! — заявил Фома, поднявшись в номер на втором этаже.

Он был хмур, задумчив и выглядел усталым: столько всего за один день!..

— А посему совершенно искренно желаю тебе спокойной ночи, так как от этого, я понял, зависит спокойствие моей! Не подведи меня, дружище!..

Высказавшись таким образом и пробормотав что-то вроде: господи, где я, такой красивый? Что я здесь делаю? — он бросился в изнеможении на кровать, успев скинуть с себя только куртку и сапоги и наплевав на всякую защиту, над которой долго и скрупулезно мудрил Доктор.

— Мама моя, как хорошо-то! — пробормотал он, проваливаясь в стремительно закручивающуюся воронку сна; но поспать им удалось совсем немного, не более часа…

— Сюда идут! — разбудил его Доктор, подходя к окну.

Во дворе было море огней и светло, как днем.

— Может не к нам? — с надеждой спросил Фома; увидев иллюминацию, он присвистнул. — Ого! Целая армия!

— Гвардейцы его величества, откройте!..

Послышался далекий стук у дверей внизу и звук отпираемой двери.

— Гвардейцы? — удивился Фома и повторил. — Может все-таки не к нам?

— Может, — согласился Доктор.

В дверь забарабанили.

— Именем Его Величества, откройте! — донеслось из коридора.

— Начинается! — застонал Фома, метнувшись к куртке и сапогам.

— Одну минуточку! — пропел он пронзительным голосом тетки Однухи.

— Только еще величества нам не хватало! — шепотом ругался он, натягивая сапоги.

Доктор зажег свечу на столе.

— Похоже в этой стране уже никого не осталось, кто бы на нас не наехал! Маги, ловцы кругов, разбойники, скрипачи, куклы эти долбанные!.. О! — все так же, шепотом, воскликнул Фома. — Доктор, а может это куклы? Что-то давненько их не было!

— Откройте немедленно! — грозно донеслось из-за двери. — Мы выломаем дверь!

— Нет, не их репертуар! — сам себе ответил Фома, потому что Доктор молчал.

Через секунду дверь завибрировала от града ударов.

— Одну минуточку! — провизжал снова Фома.

— Ну что, Док? Сейчас дверь вылетит! Что ты стоишь столбом? Неудобно будет, если увидят как мы, взявшись за руки, будем исчезать! Что о нас подумают?

— А мы не будем исчезать, — ответил наконец Доктор; в отличие от Фомы он был совершенно спокоен, одет, выбрит.

«И когда он все успевает?» — подумал Фома.

— Если это от короля, то, наверное, пора с ним познакомиться! Уйти все равно не успеем!

Доктор открыл дверь. В комнату ворвались люди в военной форме. Это была гвардия его величества во главе с лейтенантом, человек шесть.

— Вы задержаны до выяснения обстоятельств! — заявил лейтенант на их вопрос. — Оружие сдать! Сопротивление бесполезно! Комнату обыскать!

Их окружили. Кто-то обыскивал комнату, переворачивая их постели и утварь в шкафах.

— А мы и согласны, никакого сопротивления, — сказал Фома, снова усаживаясь на стул. — Только одеться вот не успели… — Он показал сапог. — И оружия нет… А в чем, собственно, дело?

— Капитан, ничего подозрительного!.. Они одни.

Похоже, капитан был озадачен. Бравый вояка, красивый особой солдатской красотой: седоватые аккуратные усы, мужественные продольные складки, выцветшие в походах голубые глаза, — подозрительно посмотрел на них…

— А где женщина? — спросил он.

— А! — обрадовался Фома. — Вы ищете женщину? Она выпрыгнула в окно, они тут пуганые!

— Я спрашиваю, где женщина?! — рявкнул капитан, посмотрев на закрытое окно; желваки на его скулах заходили, словно живые.

— Здесь нет никаких женщин, капитан, — сказал Доктор. — Позвольте узнать все-таки, на каком основании мы задержаны?

— Основание узнаете. Позже, — пообещал капитан и, окинув еще раз хмурым взглядом комнату, скомандовал:

— Вывести! — И вышел.

— Похоже, у него приказ только доставить нас, не более, — пробормотал Доктор под нос. — Кажется, он и сам не знает, почему берет нас под стражу. Это радует.

— Рад слышать, Док, что вас что-то еще радует, — откликнулся Фома.

— Выходить! — последовала команда, и их вывели во двор…

Стояла глубокая ночь. Во всех окнах постоялого двора торчали бледные от лунного света и испуга физиономии. Фома приветливо помахал им рукой. Лица исчезли.

— Твой бенефис, — кивнул Доктор. — Крикни еще: каросские не сдаются! — и их всех заберут с нами!

— Доктор, а вот ваша разговорчивость меня пугает. Вы не выспались?..

Их посадили в открытую повозку, для охраны четверо всадников ехали сзади скрипучей колымаги. Гвардейцы переругивались между собой из-за того, что приходится в такое время мотаться черте где, что вечно им выпадает выполнять обязанности полицейских, которые в это время спят, как сурки, в общем, все надеялись, недвусмысленно поглядывая на пленников, что это будет самый спокойный переход в мире. Фома же просто мечтал об этом, страшно хотелось спать. А раз Доктор спокоен, значит спать можно.

В воротах королевской резиденции их встретил человек в скромном, почти монашеском одеянии — длинная темная накидка с капюшоном. Лишь только кортеж прошел вовнутрь, капитан отдал команду закрыть ворота и поднять мост; высокая крепостная стена резиденции короля была защищена еще и глубоким рвом. Судя по всему, крепость относилась к разряду неприступных. Гвардейцы капитана разошлись только после того, как он спросил об этом человека в капюшоне, тот небрежно махнул рукой, и солдаты разошлись, поругиваясь. Остался лишь капитан, да и то для того лишь, чтобы неизвестный в его присутствии мог узнать, как обращались с гостями его королевского величества. Это была новость для всех, включая и капитана. Он был этим заметно уязвлен.

— У меня был приказ не о приглашении, а о задержании! — пробурчал он. — Что вы из меня шута делаете?

Старый вояка отвернулся и стал набивать трубку, бормоча, что это вообще не его дело — арестовывать и даже приглашать.

— Да ничего, все нормально, если не считать, что на дворе ночь, и мы как бы немножко спали, — ответил Фома на вопрос человека в капюшоне, воодушевленный тем, что они, оказывается, гости короля.

— Ты как, Док, не очень обиделся? — спросил он, оглянувшись на учтивца. — Нет, господа, не очень! Ради его величества, он готов…

— Мы польщены оказанной нам честью, — опередил его Доктор. — И готовы в любое удобное для его величества время предстать пред ним.

— Что я говорил! — закончил Фома. — Хотя можно было бы и помыться и поспать!

— Ну что ж, — ответил незнакомец. — Время пришло, и вас действительно ждут.

Потом он обратился к капитану:

— Блейк, вы можете идти, мы дойдем сами. Благодарю вас.

Капитан молча кивнул, раскуривая трубку.

— Господин Джулиус!.. Господин Томас!..

Человек в капюшоне сделал приглашающий жест, взял факел у ближайшего к нему часового и направился к той самой крепости или замку, который наблюдали Доктор и Фома вчера вечером на закате. Вблизи резиденция короля поражала еще больше; белые стены, выступая из темноты, были сложены в основании из огромных каменных глыб и подогнаны так, словно их тесали ювелиры-гиганты. Но Фому это сейчас не занимало, вернее, занимало совсем другое.

— Ты не даешь мне поесть нормально, так дай хоть поспать, — выговаривал он Доктору. — Что мы как заведенные?

Доктор пожал плечами.

— Бесполезно, не забывай, что это король.

— Да в гробу я видел! — возмутился Фома. — Как там его?.. Э!.. Послушайте… постойте!.. — обратился он к проводнику.

— Меня зовут Танер, — обернулся человек, — Сэр Тон Танер, если угодно. Помощник-секретарь его превосходительства господина советника.

Теперь, когда он в свете факела взглянул прямо на них, удалось рассмотреть его лицо. Это был крепкий старик лет шестидесяти пяти. Сухая бледная кожа сложилась в неровные валики между морщинами, и поэтому лицо помощника-секретаря было больше похоже на кору старого дерева, которая к тому же вот-вот отвалится. Сидящие где-то очень глубоко маленькие глаза неопределимого в темноте цвета лишь усиливали впечатление — сухарь, педант, каши не сваришь.

— Господин секретарь! — попробовал растопить лед Фома. — Нам бы все-таки хотелось привести себя в порядок, выпить чашечку кофе… ну, вы понимаете?..

Помощник-секретарь ничем не показал, что понимает, о чем говорит Фома.

— Чтобы предстать, так сказать, пред светлы очи и не удручать их своим видом, — вынужден был объяснять Фома. — А это, как вы понимаете, займет немного времени. Боюсь, сэр, мы заставим его величество ждать и, не дай круги, задержим его в более важных утренних делах!

— Его величество ничто не может заставить ждать или задержать, — заявил помощник советника сухо. — Его величество сейчас как раз работает, впрочем, как и всегда. Он ждет вас. Там, кстати, вас будет ждать и чашечка кофе, если вы так хотите.

Это значило, что привести себя в порядок, то есть поспать хоть немного, им не дадут. Фома обречено пожал плечами. Слава опять же кругам, что переодеться им все равно не во что, а то было бы жалко, подумал он. Зато мы, может быть, получим возможность действовать легально в этом королевстве, подумал он еще, и понял, что это не его мысль

— Док, не лезь в личную жизнь! Моя голова это святое!

— Никто и не лез, — негромко ответил Доктор. — Ты бормотал это себе под нос. Возьми себя в руки.

— Вот видишь, я устал, мне надо отдохнуть.

— Поверь, мне горько это слышать, — усмехнулся Доктор.

— Кстати! — сказал Фома. — Ты не заметил, что наш секретарь советника действительно как-то очень горько говорит о своем его величестве?

— Интересно, — вяло обронил Доктор.

— Очень интересно! — подтвердил Фома. — Грустный секретарь советника это грустный советник. Правильно?

— Не факт, но допустим, и что?

— А то, что грустный королевский советник это гвоздь в заднице короля, уж поверь мне!

— Как заднице или как гвоздю?

— Как гвоздю в заднице! Док, ты меня удивляешь!.. О, смотри какая дверь!..

Они подошли вплотную к какому-то незаметному входу в резиденцию короля.

— Словно в застенок! Не удивлюсь, если мы здесь встретим преждевременную смерть. Не помывшись. Хороши будут гостины!

Тяжелая кованая дверь была под стать массивным стенам и узким окнам-бойницам дворца. Парадного входа не было видно. Не удостаивают?

— Хочу предупредить вас, — сказал им секретарь все тем же ничего не выражающим голосом, когда они подошли к двери. — Что вы ни в коем случае не должны в присутствии его величества упоминать о смерти и даже говорить само это слово…

Фома с Доктором переглянулись: ну и слух! Сообщение прозвучало так же неожиданно, как неожиданно легко поддалась руке секретаря советника массивная с виду дверь. За ней оказались два вооруженных алебардами человека.

— …это запрещено указом под страхом смерти, — услышали они еще.

Что я говорил, посмотрел Фома на Доктора. Доктор, как обычно, промолчал, а Фома решил подождать с комментариями и вопросами. Они прошли огромный зал при входе и оказались в узком и длинном коридоре, ведущем неизвестно куда в темноту, от факела к факелу. Никто не встретился им на пути на всем протяжении коридора.

Показался еще один зал, такой же огромный, как и первый, и такой же пустынный, ни души! Только зажженные факелы потрескивали, нехотя освещая пространство вокруг себя. Зловещие картины стали сами собой рисоваться в воспаленном от недосыпа воображении Фомы. Но они не стали останавливаться и в этом зале, и снова шагали за проворным не по годам стариком по длинному коридору, от факела к факелу.

Снова зал и снова коридор. И хотя было устойчивое впечатление, что они все время то поднимаются, то спускаются куда-то, Фома подумал, что может быть их просто водят по кругу, чтобы создать впечатление еще большей грандиозности королевского дворца. Ни коридоры, ни залы, на его взгляд, ничем не отличались друг от друга, кроме того, что идти по ним становилось все неприятнее, с ощущением чего-то обязательно ужасного впереди. «Теперь я понимаю, как трудно подданным его величества, постоянно находящимся здесь и вынужденным ходить этими страшными коридорами! Предупреждение секретаря справедливо: как тут не вспомнить о смерти? — думал Фома, плетясь за Доктором. — Да она тут за каждым углом!»

— А скажите, господин секретарь, — вежливо спросил Фома, когда они прошли, все так же не останавливаясь еще несколько пустых залов, один страшнее другого, — долго ли еще идти? Я в принципе уже понял, что о смерти с его величеством говорить нельзя… и думать тоже, поэтому, может быть, мы как-то сократим путь к нему?

— Вы также не должны удивляться тому, что его величество бессмертен, — услышал он в ответ; голос старика секретаря и без того невеселый, звучал в этом подземелье, как загробный.

— А чему тут удивляться? — Фома оглядывал темные сырые стены коридора. — Здесь жить да жить! Прекрасный образчик потусторонней архитектуры!

— Удивляться тут действительно нечему, — подтвердил секретарь советника, пропуская замечание Фомы по поводу архитектуры. — Просто его величество иногда упоминает об этом вскользь, и ему будет неприятно, если вы каким-то образом проявите свое недоверие к этому факту из-за того, что я вас не предупредил.

— Я бы просто взбесился на его месте! — согласился Фома. — То есть, на месте его величества!

— Считайте, что вы нас предупредили, сэр Танер, — сказал Доктор, и сделал неуловимое движение, вроде бы незаметное, но вместе с тем как-то очень куртуазно выражающее признательность. — Спасибо!

Сэр Танер тоже в свою очередь по-особому двинулся: словно волна по телу.

— Не сомневаюсь, — сказал он, и вновь зашагал по бесконечному коридору.

«Во дают! — удивился Фома. — Прямо брэйк-данс внутривенный!»

— Доктор, подскажите, чем вы с ним шевельнули? — спросил он шепотом.

Доктор только хмыкнул.

— И еще! — сказал секретарь.

— Еще?! — восхитился Фома. — Наверное, что-нибудь о святости его величества и непорочности?

— Не следует задавать его величеству никаких вопросов, да и вообще заговаривать с ним, пока он сам с вами не заговорит!

— Какие вопросы? Мы уже все знаем, он бессмертен! Когда уже, наконец, увидим его! — почти закричал Фома и спохватившись, добавил. — Величество…

— Потерпите, скоро.

Но Фома, развеселившись от мрачных казематов, уже точно знал, отсюда они никогда не выйдут. Это просто не возможно. Они прошли еще зал и коридор в молчании.

— И последнее, — сказал Танер.

— Я записываю!.. — Фоме все это казалось бредом.

«Доктор, они сумасшедшие — точно!» — толкнул он Доктора локтем.

— Вы не можете покидать его величество, пока он сам не попросит вас об этом!

— Мы его не покинем никогда, клянусь гравитацией! — пообещал Фома.

Наконец, после очередного поворота со ступеней, они вышли к огромным двустворчатым дверям, возле которых стояли два дурынды, вроде тех, что были у входной двери. Огромные стражники неподвижно нависали над ними с алебардами крест накрест, словно в дурном историческом фильме.

— Нет, мне все кажется, — шепнул Фома Доктору. — Ты тоже видишь эти рынды?

Двери при их появлении распахнулись и они увидели еще один зал. Здесь уже не было факелов, со стен и потолка тихо сочился мягкий свет свечей, заботливо укрытых в стенных нишах. Сами стены были в дорогом убранстве из гобеленов, оружия, золотой и серебряной утвари и массивных золотых портретных рам в барочных завитушках.

— Пожарника нашего бы сюда, был бы сыт и пьян — король сам бы его обслуживал, — пробормотал Фома.

Посреди зала стоял длинный стол с остатками обильного ужина на несколько человек, посуда была несвежей, повсюду валялись объедки, стояли кубки с вином, но за столом никого не было. «Похоже, нас не дождались», Фома с сожалением оглядывал разоренный стол, прикидывая, где, с какой стороны его, можно плотно посидеть в ожидании короля. Но и в этом зале они не задержались, а прошли в маленькие двустворчатые двери между гобеленом, изображающим охотничью сцену, и портретом дородного мужчины с чувственным и жестоким лицом.

Следующий зал оказался еще меньше, но был так же просторен и мягко освещен. Окон не было или они были искусно задрапированы тяжелыми занавесями по стенам. Никаких столов и фонтанов посреди, как в предыдущих залах, не было — длинные скамьи вдоль стен и тишина. Сначала им показалось, что и в этом зале никого нет, но послышался шорох и вздох из дальнего угла и они увидели за темной конторкой возле изразцовой печи двух человек.

Один был тщедушный и сгорбленный старичок в высоченном колпаке и бородке длинным клинышком — халдей звездочет, как их рисуют в сказках; второй — мужчина средних лет с невероятно скорбным и постным челом, словно скопец. Халдей стоял в пол-оборота повернувшись к ним, а скопец что-то писал. И тот, и другой глянули на пришедших без особого любопытства. Славная парочка, закончил осмотр Фома.

Помощник-секретарь, извинившись, оставил их. Фома рухнул на скамью, думая об одном: отключиться хоть на пару минут.

— Док, и тебе советую, — пробормотал он.

Доктор отмахнулся. «Железный он, что ли?» — вяло подумал Фома. Он никогда не видел, чтобы Доктор уставал или проявлял усталость, кроме как в Открытом мире, где, собственно, проявлялась не усталость, а, скорее, его осторожность.

Помощник советника что-то сказал благообразному старику и тот исчез. Послышался какой-то шум, выкрики, музыка и снова стало тихо, словно открылась и закрылась дверь.

Фома рассматривал низкие своды зала, мозаику и гобелены. Колеблющееся пламя свечей на конторке говорило о том, что несмотря на видимое отсутствие окон, помещение каким-то образом вентилируется. Снова послышался шум гуляния и появился старичок.

— К сожалению, его величество не может сейчас вас принять, — услышали они от подошедшего секретаря.

— У него дела поважнее, мы слышали, — согласился Фома, намекая на разудалую музыку. — Теперь мы можем отдохнуть?

— Нет, — покачал головой Танер. — Его превосходительство поручил мне провести вас в его кабинет и там подождать его.

— И как долго нам ждать? — не унимался Фома. — С гостями так не обращаются, любезный господин секретарь!

— Недолго, господа, — пообещал тот. — Следуйте за мной…

Это был небольшой рабочий кабинет: бюро, стол, диваны вдоль стен и тоже никаких окон, одни портьеры и мерцание свечей.

— Его величество благодарит вас за то, что вы сделали для его дома, — сказал секретарь, когда дверь за ними закрылась; тон его, да и весь вид были немного рассеянными.

Не спрашивая разрешения, Фома с размаху плюхнулся на кожаный диван.

— А что мы сделали для его дома? — спросил он, вальяжно развалившись. — Мы тут столько всякого насовершали!

Помощник уселся за массивный стол.

— Имя Джофраил вам что-нибудь говорит? — спросил он, перебирая какие-то бумаги.

— А-а, вы об этом! — разочарованно протянул Фома. — Мы здесь не причем!

— Как не причем? — удивился помощник.

Фома уже забыл несчастного громилу за калейдоскопом событий, да и не считал своей заслугой то, что сделали куклы. Зато куклы снова неприятно встали перед глазами, чертовы образины! Чертов Док! Теперь уже совершено ясно виделось, что куклы поступили в трактире нелогично, вопреки формуле: враг моего врага — мой друг. Они вели себя, скорее, как хищники-роботы, разрывая все, что попадается на пути. Он должен был отследить эту странность, куклы логический инструмент, управляемый, им неизвестен инстинкт зверя, — и раскусить Доктора еще у себя в квартире. Все это запоздалым сожалением пронеслось в голове у Фомы и осело в завалах памяти среди других нелепиц и странностей, происходивших с ним последнее время.

Вслух же он чуть не высказался в том духе, что это вовсе не их дело и благодарность короля не по адресу, но вовремя прикусил язык.

— Он сам на нас напал! — пояснил Фома. — Совсем голову потерял: нападать на странствующего рыцаря во время обеда!

— Вам это возместится, — усмехнулся Танер.

— Хорошо бы! А я-то думал, опять сироты!

— А что сироты?.. — Помощник советника внимательно посмотрел на него.

— Да что-то больно много их у вас! Вы их специально разводите? Одних постоянно топят, другим дают скрипку вместо пилы или барабана…

На это помощник советника ничего не ответил и надолго замолчал, копаясь в бумагах, возможно, обидевшись за державу. Фома же, воспользовавшись ситуацией, моментально уснул, послав прощальный поцелуй сидящему, как мумия, Доктору. Засыпал он всегда так стремительно, иногда прямо на полуслове, что сам пугался, путая явь со своими видениями. Сейчас он так же, со всего размаху, поменял реальность, даже не заметив этого, только вдруг широко и светло разулыбался чему-то во сне.

Сэр Танер, увидев это, крякнул от возмущения и стал шуршать бумагами с удвоенным рвением. Но нет, улыбка Фомы становилась все блаженнее, как будто шелест бумаги был для него, шелестом банкнот — мздоимцу. Помощник советника недоуменно посмотрел на Доктора.

— Все-таки кофе, господин секретарь, — напомнил тот.

— Да-да… — Помощник дернул за висящий перед ним шнурок сонетки, стараясь больше не глядеть на Фому.

24. Полеты во сне и наяву

А Фоме снилось, что он в сумасшедшем доме, что санитарка у него та самая, единственная, которую он искал всю жизнь, и вот она кормит и поит его с ложечки. А он сидит, слегка связанный по рукам и ногам удобной смирительной рубахой и наслаждается покоем, теплотой и лаской прикосновения ее рук, когда она вытирает ему подбородок и подтыкает подушку.

Фоме казалось, жизнь только начинается, ведь самое большое сумасшествие впереди! Он это точно знал. «Только не говорите главврачу, что вы мне нравитесь! — шептал он. — А то он вас сменит!» «Дурачок! — смеялась тихонько его таинственная кормилица. — Я твой главврач!» Точно, вспомнил Фома, и от этого всего: ее тихого грудного смеха, ласкового взгляда, теплой бурды, что заливалась в рот, — становилось так просторно-хорошо, что он блаженно мычал.

Неожиданно в палату ввели высокого лысоватого человека с усталым, интеллигентным, но безвольным лицом и тот, встав у дверей, робко и сбивчиво стал рассказывать про своего короля, некоего Иезибальда Магнуса, советником которого он являлся с недавних пор. Перевязанная крест-накрест рубахами и исколотая сульфазином и циклодолом публика внимала путанной речи благосклонно, и советник постепенно приободрился, вошел в ораторский раж и речь его приобрела легкость и занимательность баяна…

Изя, по словам советника, рос хорошим мальчиком, прилежным, почитающим родителей, ключника и богов. Омрачало его детство только то, что будучи сыном свергнутого и убитого короля, он постоянно находился в страхе за свою жизнь. Так что детство у него было тяжелым и несчастным, он повсюду сопровождал мать с родичами в их бегстве от мщения воцарившегося на месте отца узурпатора. Так они скитались долгие годы.

Неожиданное спасение пришло от князя Малокаросского, молодого Тувора, дальнего родственника Иезибальда. Тувор в нелегкой борьбе вернул корону и восстановил династию Плоттов, прямым потомком которой был мальчик Иезибальд. Молодой король начал правление страной и все шло хорошо, если не считать некоторых странностей, впрочем, простительных, многим они даже казались внушенными свыше, бого, так сказать, вдохновенными. Молодой король очень любил церковные песнопения и бой часов (любых, от карманных до курантов) и пропадал сутками, следуя от службы к службе в дворцовых храмах, слушая то дьяков с блаженными канторами, то подаренный князем Тувором тяжелый золотой брегет с музыкальной пружиной. К десяти годам он знал наизусть весь церковный канон и драматургию катавасии, чем изумил тогдашних отцов предстоятелей.

— Но, mirabile diktu*, — развел руками советник, — это отразилось на его нраве совсем не послушничеством и благолепием, а наоборот. Теперь, заслышав, что какой-нибудь хоровой мальчик фальшивит в ирмосе, сбивается в стихах псалмов или, не дай круги, в акафисте, тишайший и нежнейший Изя подскакивал к нему и бил массивными часами Тувора — нарушать канон?! От повторного нарушения он приходил в такую ярость, что мог и убить, особенно, если это происходило во время катавасии. Вот такая маленькая странность и скрашивала тихое и мирное начало правления Иезибальда Четвертого Справедливого…

Государственный советник склонился к Фоме, испрашивая: продолжать ли?.. откушал ли Фома и не мешает ли отрыжке его путаный рассказ?..

Продолжайте, махнул головой Фома, уже до отказа набитый манной кашей, и прилег с неослабевающим ощущением счастья…

Так Иезибальд правил лет двадцать, пока в горах, в военном походе, не погиб при странных, невыясненных обстоятельствах лучший друг короны, его старший наставник и родственник, князь Малокаросский. С этого времени начались для Кароссы нелегкие испытания. Король стал постепенно, но неуклонно меняться в характере и далеко не в лучшую сторону. Этому способствовало, так казалось советнику, появление нового, никому неизвестного магистра Ордена Голубых Кругов и его разрушительное влияние на короля. Появились новые люди в окружении Иезибальда, которые разжигали в нем нездоровые страсти. Через некоторое время король стал неузнаваем: алчен, жесток, сладострастен, — он превратил ночь в день, и день в ночь.

Жизнь во дворце стала кошмарным калейдоскопом: сегодня ты мог быть в фаворе, завтра — висеть на дыбе, причем дыбил тебя сам государь-батюшка. Каждый вечер в верхней парадной зале замка его величества начинался бал-карнавал, который для кого-то заканчивался самым нижним подвалом королевской резиденции, епархией Скарта, нового фаворита Иезибальда. Король проводил там не меньше времени, чем раньше в церкви, пока не разбил брегет Тувора вдребезги…

Государственный советник тяжело вздохнул. «Давай, давай, не робей!» — поддержали его сумасшедшие…

Временами король впадал в депрессию и тогда, словно что-то вспомнив, истово молился и ставил пудовые свечи во всех храмах Белого города, но заканчивались его кратковременные посты всегда одним — оргиями. Жизнь двора превратилась тоже в нескончаемую оргию крови и плоти, промискуитет был узаконен…

«Что, что?» — переспросили слабоумные, боясь незнакомых ученых слов, которые могли значить только новое неиспытанное на них лекарство или такую же процедуру, вроде «закрутки». «Беспорядочная половая связь», — бессильно опустил руки советник. «А! — обрадовались сумасшедшие. — Ну-ну!..»

Меж тем, с легкой руки магистра Ордена Голубых Кругов, был разгромлен Орден Розовых Кругов, а его магистр убит, и Орден Голубых Кругов занял главенствующее идеологическое положение в стране. Начались разорительные для Кароссы войны, мор, голод. Депрессии короля становились все чаще и чаще, пытки и оргии все страшнее…

Все это или нечто подобное Фома уже слышал от кого-то, кажется, от соседа по столовой, буйно помешанного старика рыбака, нагло заявлявшего, что это он поймал все эти розовые и голубые картонные кольца, украшавшие их палату.

— Достаточно, — сказал он, закрывая глаза, — что-то я с вами устал, господин советник.

Советник продолжал еще, по инерции, говорить, но Фома его не слушал, с блаженной улыбкой считая трещины на потолке. С этой улыбкой он и проснулся под пристальными взглядами Доктора и секретаря.

— Извините, господа, в доме скорби манная каша, — поделился он с ними, охорашиваясь от сна и с удивлением замечая, что Танер его не любит.

— Может быть, нас здесь тоже покормят или хотя бы кофе принесут? — спросил он еще, чтобы отвести от себя слишком пристальные взгляды.

— Кофе заказан, — был сухой ответ.

Оказалось, не прошло и пяти минут.

Его превосходительство государственный советник сэр Торонтел Меркин появился вместе с кофе. Неожиданно отворилась потайная дверь, ворвался уже знакомый шум и гомон недалекого веселья и в кабинет вошел высокий, лысоватый мужчина с брезгливым выражением лица. Фома с искренним сожалением узнал в нем клиента своего дурдома, того что снился.

Секретарь поспешно вскочил:

— Ваше превосходительство, господа Джулиус и Томас, странствующие рыцари!

Доктор и Фома молча кивнули головами, причем Фома не преминул справиться о здоровье его превосходительства. Советник недоуменно посмотрел на своего помощника, тот едва заметно пожал плечами и сделал такое выражение лица: мол, не обращайте внимания, ваше превосходительство, я от него еще и не такое слышал!.. Доктор, в свою очередь, тоже быстро взглянул на Фому: ты с ума сошел? — спрашивал его взгляд. — Это уже не трактир!

«Доктор, здесь одни сумасшедшие!» — ответил ему Фома ясным взглядом. После перекрестного обмена взглядами беседа возобновилась. Советник витиевато, хотя и несколько надменно поведал им о безграничной благодарности короля и о сожалении последнего, что не может сам лично передать эту благодарность — дела. Но он просит господ странствующих рыцарей быть завтра у него на обеде, устроенном в их честь, на котором его величество сможет выразить все те чувства, которые переполняют его.

Доктор в том же духе, церемонно, поблагодарил его величество в лице советника за оказанную честь и сказал, что они счастливы принять это милостивое приглашение. Фома присоединился к словам своего товарища, присовокупив только, что изумлен способностью его величества работать в глухую ночь под такую разнузданную музыку, что доносится до него. Он кивнул в сторону потайной двери. Последовал еще один обмен взглядами. Фоме все это надоело.

— Я бы хотел знать, после того, как получил благодарность его величества и сожаление о том, что встречи сегодня не будет, можем ли мы с моим другом рассчитывать на отдых?

— Конечно, господа! — хмыкнул советник. — Но прежде, все-таки позвольте узнать, кто вы такие и откуда? Насколько я понимаю, вы у нас впервые?

— Впервые, — подтвердил Фома. — Мы, как правильно заметил ваш помощник, странствующие рыцари, ищем, так сказать, счастливую дольку.

— И откуда вы?

— Послушайте! — возмутился Фома, не придумав, что на это сказать. — Это что, допрос? Я согласился с тем, что ваше величество бессмертно, но не любит говорить о своем здоровье! Хорошо, бессмертно так бессмертно, но всему есть предел!..

Он возбужденно прошелся по кабинету.

— В конце концов, мы оказали вам услугу и немалую, насколько я понимаю! Причем здесь — откуда? Разве вы спрашиваете у доктора, откуда он взялся, когда он спасает вам жизнь?.. Откуда?.. Оттуда!..

Фома махнул рукой вверх: с потолка, мол… — и исчез.

Советник и его помощник судорожно переглянулись, потом посмотрели на Доктора. Так они стояли в молчании, друг против друга.

— Господин Джулиус! Что происходит? — не выдержал советник.

Его изумление постепенно переходило в возмущение.

— Его нельзя волновать, он выходит из себя! — меланхолично сказал Доктор.

— Что это за фокусы? Немедленно верните его обратно!

— Хорошо, господа, он вернется, а пока обсудим наши дела…

Дома Фома обнаружил красочную открытку с двумя огромными золотыми кольцами и похожими на розовых молочных поросят купидонами. Это было приглашение на свадьбу Ирины. Ну вот и все, подумал он, последний человек, который меня терпел. Через некоторое время зазвонил телефон. Звонила Ирина.

— Как сегодня? — удивился он. — Когда?.. Через два часа?!

Он повертел открытку: действительно сегодня, в шестнадцать ноль-ноль, состоится торжественная церемония бракосочетания, за которой воспоследует банкет, посвященный этому радостному событию.

— Да, да, — рассеянно отвечал он. — Я только сейчас ее увидел.

— А где ты пропадал эти три недели, я тебе каждый день звонила? — кричала Ирина в трубку.

— Где?.. — Фома удивился: какие три недели? — Там же, где и всегда.

— Не было тебя в баре!

— А ты уверена, что мне надо приходить? — спросил он.

— Фомин, ты негодяй! Ты будешь последним подлецом, если не придешь на самый светлый праздник моей жизни! — предупредила Ирина.

— Ну, а жених-то тоже так думает?

— Причем здесь жених? Это же моя свадьба!

— А, извини, я не знал! Но он-то хоть приглашен?

— Фомин, ты подлец! Если ты испортишь мне и этот праздник, я сама к тебе приеду!.

Кажется, Ирина начала утро с шампанского, что было очень романтично, или еще не оправилась от девичника, — но в любом случае с ней вот-вот могла начаться истерика.

— Хорошо, хорошо! Буду!.. Только не открывай вторую бутылку и ни в коем случае — коньяк! — попросил он, чувствуя, как Доктор «тянет» его обратно.

— Извините, господа, меня пригласили на свадьбу! — объявил Фома, вновь появляясь в кабинете государственного советника.

— Ирина сподобилась, — пояснил он Доктору, и обращаясь ко всем сделал заявление:

— Теперь я свободен, господа!..

Не дождавшись поздравлений, он деловито поинтересовался:

— Итак, на чем мы остановились?

— Мы остановились на мастере игрушек Фэе и Джофраиле, — сообщил ему Доктор.

— Не так ли, ваше превосходительство? — повернулся он к советнику.

На этот раз советник пришел в себя быстрее. «Черт знает что!» — было написано на его лице.

— Так вот, — продолжил он прерванный полетами Фомы разговор, взглянув на виновника, как на последнего шалопая и пакостника.

Интересно, что Док наплел им про меня, подумал Фома, прислушиваясь к разговору.

— …один из самых опасных смутьянов королевства. Он терроризировал местное население в течение нескольких лет, пользуясь обстановкой военного времени… был неуловим… небольшая банда… множество пособников в городах и деревнях, которые всегда и вовремя предупреждали его об опасности…

— …его забрали монахи из ордена Голубых кругов…

Мысли перестали путаться и прыгать, и Фома, наконец, смог уловить смысл разговора. Говорил Доктор:

— Нам бы не хотелось никаких недоразумений, могущих возникнуть при контакте с ними, тем более как-то путать им карты и вообще мешать им в их благородном деле…

Советник что-то хотел спросить, но выдержал паузу. Фоме показалось, что Торонтел Меркин каким-то образом в курсе дела. Впрочем, переглянулся он с Доктором, советник короля все-таки.

— Уж слишком фантастично вы расправились с Джофраилом! — вырвалось у советника. — Слишком, чтобы это не вызывало вопросов.

Доктор невозмутимо отхлебнул кофе.

— Это произошло случайно, — сказал он. — Мы вообще не хотели лезть в ваши дела, своих хватает.

— Ну да, ну да, — пробормотал советник, словно про себя, потом снова обратился к Доктору, Фому он упорно не замечал:

— За этим Джофраилом стоит очень могущественный человек, во всяком случае, об этом много говорят. Неизвестный покровитель. Во многом благодаря ему, Джофраил слыл неуловимым. И может быть вы нажили себе опаснейшего врага, своим… э… Хотя, конечно, это сугубо ваше дело…

— Он тоже разбойник? — спросил Доктор.

— Если бы! — проговорил сэр Меркин как-то по-домашнему. — Никто не знает, кто он. Никто его не видел. Более того, никто — почти никто! — не верит, что он вообще существует. Но с некоторых пор, последние год-полтора, Джофраил стал особенно дерзок. До этого он был просто так, каких много.

— Почти никто — это вы? — спросил Доктор.

— Это неважно… — Неуловимое изменение в лице и Меркин снова стал советником короля. — Так зачем вы хотите увидеть мастера Фэя?

— Хотелось бы помочь сироте, племяннику этого Фэя, — улыбнулся Доктор. — Поверьте, ничего более!

— Ну, господа! Поверьте и вы, что мне сейчас не до того.

Его несмеющиеся глаза остановились на Докторе. Он вышел перед бюро, оперся на него и скрестил на груди руки. Фома с интересом рассматривал его. Господин советник был высок, сухощав, с короткими седыми волосами на крупном черепе, несомненно умен. Лицо его было брито и выглядел он лет на пятьдесят пять, хотя, конечно, был старше. Черный придворный камзол с фиолетовыми отливами на рукавах и воротнике сидел на нем строго, с большим достоинством и даже шиком, в общем, государственный муж, но и шалун слегка.

— Это совсем небольшая плата за вашего Джофраила, — сказал Доктор.

— Тогда я должен вам кое-что объяснить, господа, — вкрадчиво сказал советник. — Почему вас доставили сюда, мягко сказать, без вашего согласия…

И он перечислил подвиги Доктора и Фомы: несколько изуродованных трупов в трактире, схватка с мстителями, два неизвестных мертвеца в рыцарских доспехах, лежащие при дороге в Белый город, и вдобавок голубые круги, отнятые у королевского ловца, а это уже…

«Сука мэтр, заложил на корню, подробно! — даже восхитился Фома. — И когда успел, старый хрыч?»

— Вас, конечно, ждет награда, королевская награда, за расправу с главарем банды Джофраилом. Но мы бы хотели объяснений по поводу других дел…

Королевский советник выжидательно посмотрел на Доктора.

— А потом мы уже перейдем к вашей просьбе.

Тень улыбки мелькнула на его лице, но больше как дань светским условностям, чем извинению за такой поворот событий.

— Ну, если так, — сказал Доктор после непродолжительного молчания. — То тогда, наверное, вам известно, что во всех перечисленных случаях мы были лицами, так сказать, страдающими — на нас нападали, вынуждая защищаться.

— Допустим, а круги?

— Мы их купили, и по хорошей цене, за золото. Если это преступление, то…

Доктор выразительно пожал плечами.

— Дело в том, господин Джулиус, что тот уровень обращения с кругами, который вы обнаружили, требует э… весьма специфичной подготовки. Так же, впрочем, как и противостояние Мстителям Ордена Розовых Кругов.

— Мы странствующие рыцари, — снова пожал плечами Доктор. — Это наша профессиональная обязанность, хлеб, если хотите.

— Странствующих рыцарей здесь не было уже лет двадцать! — позволил себе усмехнуться сэр Торо Меркин. — Тем более странствующих таким образом!

Советник посмотрел на Фому, давая понять, какие странствия он имеет в виду.

— Скажите, господин советник, чего вы добиваетесь от нас? — не выдержал Фома.

— Хотелось бы, чтобы между нами, господа, не было никакого недопонимания, — спокойно сказал советник короля.

— А, ну это просто! — воодушевился Фома. — Сейчас между нами недопонимания не останется и следа! Главное, чтобы вы, господин советник, были уверены, что хотите услышать то, что услышите!

Советник непонимающе и вместе надменно уставился на Фому.

— Не понимаю! — ледяным тоном сказал он, но как опытный царедворец сделал неуловимый знак помощнику, тот исчез.

— Я справлюсь еще насчет кофе, — пробормотал Танер перед уходом.

Кофе принесли тотчас. Фома с облегчением глотнул обжигающий напиток, но от его странного вкуса и запаха у него глаза полезли на лоб.

— Нового дня глоток! — пояснил он Доктору. — Но это не кофе, Док! Это… ну ладно!

Махнув рукой, он отставил чашку и посмотрел на Меркина. Его превосходительство стояло в выжидательной позе и ждало объяснений.

— Может быть, ты, Док? — предложил Фома.

Мэтр Иелохим, несмотря на свое подлое и довольно нищенское положение в этом прекрасном мире, знал о дворцовой жизни массу забавных историй и сплетен и довольно много рассказывал и о Меркине, и о Хруппе. «Хрупп это, может быть, часть нашей с тобой дыры, — сказал тогда Доктор. — Этакая своеобразная форма зверя, которого мы тогда по дурости разбудили!.. Возможно, нам не зря казалось, что мы здесь не случайно»

— Так что вы хотите, господа? — спросил советник, теряя терпение.

— Мы хотим вам предложить, господин советник, а не просить, — как всегда несколько протяжно, разгоняясь, начал Доктор. — Предложить вам Хруппа.

— Что?.. — Высокий сановник опешил, и хотя в кабинете они были одни, он все равно огляделся, словно перекрестился: свят, свят!.. — Вы о чем?!

— Из-за него вы теряете свое влияние на короля, если… — Доктор не стал договаривать, что «если — если уже не потеряли», щадя советника.

— Давайте не будем играть в игрушки! — сказал он.

— И что? — медленно произнес советник.

— Все просто. Мы сдаем вам Хруппа, а вы обеспечиваете нам свободу действий, своеобразный карт-бланш.

— Мастер игрушек Фэй?

— Не только. Но все по мелочи, не стоит даже торговаться, просто официальная поддержка, которая, я почти уверен, даже и не понадобится.

— И что у вас на Хруппа?..

Советник преобразился, в один миг он стал быстро считающей машиной.

— Джофраил был человеком Хруппа, они должны были встретиться в том трактире.

Меркин был более, чем потрясен, но сумел сдержаться: к черту эмоции, он «считал»!

— Свидетели?

— Мальчишка слышал, как разбойники говорили об этом.

— Грош цена такому свидетельству!

— Я думаю, на определенных гарантиях это подтвердит и мэтр Иелохим, ловец голубых кругов, он должен был это слышать.

— Не факт!

— Ну и разбежавшаяся часть банды Джофраила. Допросить с пристрастием.

— Они все попадают к Скарту.

— Это кто?

— Это человек Хруппа. Тайный розыск.

— Ясно. Значит сделайте так, чтобы хоть один попал к вам. Три свидетеля это готовое обвинение. Тем более, что у вас уже была версия высокого покровителя банды и король, наверное, о ней знает. Значит психологически он готов это услышать.

— Действительно, — проговорил советник как бы про себя. — Связь Хруппа с Джофраилом вряд ли понравилась бы королю. Но как сложно будет убедить его в этом, господа, если б вы только знали!

Советник словно забыл о них на несколько мгновений. Потом посмотрел на Доктора по-новому, Фому он по-прежнему игнорировал.

— Буду с вами откровенен. Его величество извел на этого негодяя Джофраила чуть ли не четверть казны, на другую часть он вел войны с соседями и мстителями. Теперь пустая мошна вынуждает его идти на невыгодные условия соседей. Это приводит короля в ярость. Собственно, от этого его последние увеселения.

— Его величество нравится мне все больше, — сказал Фома. — Если его ярость выражается так, тогда я не прочь в ней поучаствовать. Может, моя ярость окажется не меньше?

— Не советую, даже если вас будут приглашать, — заметил холодно советник.

Он никак не мог привыкнуть к манере изъяснения Фомы и вообще к его фиглярничанию — решаются государственные дела!

— У вас довольно странный взгляд на вещи! — не удержался он.

— Я рад, что мы объяснились, господин Меркин! — засмеялся Фома. — Вы да-авно хотели мне это сказать, правда? Но не мой взгляд, а вещи у вас странные творятся!

— Фома-а! — попытался урезонить его Доктор, но было поздно.

— А что Фома? — удивился Фома. — Фома!.. У власти бандиты, король — некрофил, педо… люб, садюга! Что из этого следует?..

Сам-то он, естественно, не знал и сделал эффектную паузу, но Доктор в нее не влез, гад.

— А следует, что надо выработать совместный план действий! — закончил Фома, вставая с дивана и потягиваясь.

Он обожал планы, как и все невыполнимое в жизни. Ни одного из них за последнее время он так и не сумел не то чтобы выполнить — составить, кроме плана анонимного отрезвления, который он написал под диктовку Ирины.

Меркин зачем-то подошел к тайной двери, прислушался, потом приоткрыл ее, чуть нажав на деревянную панель стены. Пение и развеселая музыка полились в кабинет.

— Боюсь, что его величество освободится не скоро! — заметил Фома.

Тайный советник прикрыл дверь.

— Эх! — мечтательно сказал Фома, хлебнув еще полчашечки кофейку и моментально забыв о планах. — Сейчас бы сплясать с какой-нибудь баядеркой свое последнее танго!..

Меркин изумленно посмотрел на Доктора, как бы спрашивая: и с этим человеком вы собираетесь бороться с Хруппом? С этим разгильдяем?.. Он перевел осуждающий взгляд на Фому, но того уже не было. Несмотря на то, что это случилось уже во второй раз, советник еще не совсем привык к таким штукам.

— А? где? — спросил он довольно глупо.

Осознав же глупость, он стал наливаться гневом: опять?! — говорил весь его вид.

— Что это за фокусы снова, господин Джулиус? Он что не может без них? Где он?!

— Ты что с ума сошла? — спросил Фома, когда Ирина пригласила его танцевать. — Ты что не видишь?

Вокруг шумела свадьба.

— Где ты был все это время? — спросила она, совсем не слушая его. — Я приходила к тебе каждый день.

Она все-таки не послушалась его совета по поводу шампанского и теперь сама была, как бутылка, готовая взорваться пробкой. Глаза ее лихорадочно блестели.

— Где?!

— Тише, Ирина, на тебя смотрят!

— Пусть смотрят! Плевать!.. Это наше последнее танго!

Она попробовала заложить крутое па и он едва удержал ее в руках.

— Я, кстати, замуж выхожу! — сообщила она, обретя равновесие. — Что, не ожидал?

— Такого — нет.

Ирина была опасно весела, настолько, что была угрозой брачной церемонии, любой, а уж своей точно! Фома окинул взглядом длинный свадебный стол, с одной стороны которого были только немногочисленные родственники Ирины и две ее старинные подружки с мужьями, а с другой — боксерская секция спортивного общества «Нетрудовые резервы». Парни были немногословные. Застолье, после нескольких прочувствованных тостов родственников, со слезой, скромными сервизами и комплектами постельного белья — свадебные дары трудовой интеллигенции, было отдано на откуп друзьям жениха. Понеслись тосты, может быть, менее витиеватые, но зато более конкретные.

— Давай, Колян! — обращались они к новобрачному. — Чтоб деньги были!

И опрокидывали в себя по полбокала водки.

— Чтоб все путем, молодые!..

— Друзья чтоб, Колян!..

На поднос для подарков посыпались доллары, чьи-то долговые расписки с немыслимыми нулями и пятнами крови, билеты в разные стороны света, кто-то даже бросил пачку презервативов, простреленных, как было объявлено, для продолжения рода…

— Чтоб не иссяк! — кричали они. — И не усох!

Застолье быстро превратилось в попойку, где братва, ища развлечений, вскоре стала разглядывать противоположную сторону стола. Бедные родственники жались друг к другу, с ужасом наблюдая, как краснеют молодые здоровые физиономии друзей Коляна. А те кричали уже что попало. Снова, чтоб деньги, чтоб друзья, и чтобы хуй — ну, в общем, понятно — всегда, Колян!..

— Он не такой как они, Фомин. Он ласковый и любит меня…

Ирина теперь называла его исключительно по фамилии — Фомин. Он утратил имя, стал недосягаем или недоступен, как закодированный файл или телефон вне зоны.

— Тебе жить…

Фома уже жалел, что пришел. Опять все всем испортил! Как меня сюда вынесло, недоумевал он, зачем? Неужели из-за желания последнего танго?

— Он ласковый и любит! — упрямо повторяла Ирина, потом добавила неожиданно:

— Давай сбежим отсюда, Фомин!..

Танец, слава Богу, кончился и подбежавшая мамаша оторвала Ирину от него. На Фому она посмотрела так, что он, не садясь за стол, решил уйти. И ушел бы, но «ласковый», естественно, захотел разобраться с ним и за этот танец и за все остальное, чтоб уж все путем было. Колян был невероятно силен, он сразу профессионально выбросил руку в направлении органов зрения и нюха Фомы, затем вынес головой две дверки в кабинках ресторанного туалета после того, как Фома слегка перенаправил его и придал вращение.

Смерч гасит угли печи Хара, вспомнил он Цю-Бе.

— Ты, Коля, чтобы не пить сейчас воду из унитаза, усвой одно, — сказал он притихшему от непонимания Коляну. — Ирине ты кажешься ласковым и любящим. Останься таким и все у вас будет хорошо, путем.

Тут в туалет ворвались друзья жениха и началась дикая свистопляска, в результате которой Фома полностью вышел из себя снова. «И чего мне не сиделось у Меркина? — подумал он, глядя откуда-то сверху на мясорубку, которую устроил в тесном туалете. — Вот там, похоже, настоящее веселье!..» Еще он увидел Доктора с советником, словно в дымке старого зеркала.

Доктор что-то объяснял…

— Где он?! — Меркин требовал ответа.

— А кто его знает! — пожал плечами Доктор. — Вы же видели, с ним это бывает. Что вы там подсыпали в кофе?

— Бодрящий экстракт, чтобы вы не уснули!

— Ну теперь он долго не уснет, обещаю вам! Давать ему тонизирующее, это все равно, что сушить порох на открытом огне! Чудо, что он был с нами так долго!

— Послушайте, кто вы такие? — нервно проговорил советник.

Он вдруг почувствовал себя нехорошо от таких пертурбаций.

— Не знаю, как вам сказать, господин советник. Во всяком случае, Хрупп это наш случай и клиент, поэтому… — Доктор усмехнулся. — Поэтому вы должны нам доверять.

— Доверять? — ахнул советник, вспоминая не сказал ли он чего-нибудь лишнего этим странным господам.

— Да, — подтвердил Доктор. — Потому что рано или поздно Хрупп возьмется и за вас. Передайте сэру Томасу, если он появится раньше меня, что я буду вовремя. И еще вы должны помогать ему!..

С этими словами Доктор тоже исчез. После этого государственному советнику самому захотелось провалиться куда-нибудь. Что он скажет королю, куда делись гости?.. Не ляпнул ли он, на самом деле, чего-нибудь?..

— Танер! — позвал он.

— Да, ваше превосходительство!.. — Танер появился словно из-под земли.

— Они исчезли!

— Снова?.. Куда?

— Не знаю! Но посмотри здесь, во дворце! Этот странствующий рыцарь Томас не внушает мне доверия!..

25. Королевский бал

А Фома уже несся по кругу в стремительном хороводе огромного сияющего зала. С обеих сторон его держали за руки очаровательные одалиски в широких шароварах и прозрачных кофтах. «Неплохое начало!» — пробормотал он, оглядываясь и пытаясь понять, где находится. Вообще, что произошло?.. Была свадьба. Осознание возвращалось медленно. Он во дворце Иезибальда! Меркин, кофе… ага!

Он находился в огромном зале, по форме таком же, какие они проходили с помощником-секретарем, только больше и гораздо выше, и от этого зал казался невероятно большим — огромным. Канделябры в гирляндах, длинные столы вдоль стен, широкие арки, раздвигающие зал до невообразимых размеров, музыка, вызывающая спазм в животе, если ты не двигался, и над всем этим ослепительная люстра — такая, что на нее можно было молиться, как солнцелюбивые египтяне.

Вокруг него, словно в калейдоскопе, кружились и проносились люди, перед глазами ширяли развевающиеся материи: платки и ленты, рукава и подолы, — и кругом огни, шары, серпантин, конфетти, мишура и живые медведи. Кто их выпустил без привязи?.. Все отражалось и множилось в огромных зеркалах до ряби в глазах и помрачения. Фоме показалось даже, что он видел морду козла. «Надеюсь, это не мое отражение!»

Он был мгновенно и как-то совершенно незаметно вовлечен в бешеную пляску, которую здесь танцевали абсолютно все, охваченные хороводом, — стал еще одним из многих разноцветных пятен в этом карнавале красок и звуков.

Попробовав освободить руки, он понял, что не тут-то было, для этого требовались гораздо большие усилия, чем те, которые прикладывал Фома, стараясь выскользнуть из хоровода как можно естественнее, мягче, — руки одалисок были необычайно крепки. Скоро он понял, что это действие музыки, потому что и сам сжимал их руки.

Зал был полон людей, но все они двигались в едином хороводе, никто не стоял по сторонам, у стен, скучая и разговаривая, как это обычно бывает на костюмированных балах, не сидел за столами, меча карты и попыхивая сигарой. Неужели все вот так непрерывно скачут, удивлялся Фома, и никто не отдыхает? Впрочем, он тут же понял, что это было бы невозможно.

Мотив, звучащий со всех сторон, был довольно однообразным, но в то же время каким-то невероятно разнузданным и завораживающим. Пока он звучал, остановиться было невозможно, во всяком случае, так казалось. Фома чувствовал это на себе: сжимались непроизвольно не только руки, но и все внутренности, хотелось только одного — скакать вприпрыжку, подчиняясь заданному ритму, да еще ржать, как жеребец.

Его проносило мимо столов, заставленных закусками неотразимой привлекательности, мимо сводного оркестра, сходящего с ума от собственной музыки в умопомрачительных па, мимо множества людей, попавших, как и он, под влияние нехитрого, но непобедимого мотивчика. Хоровод несся навстречу, бежал мимо, струился вместе с ним справа и слева, пересекался, разрывался и снова воссоединялся, не теряя завораживающего темпа и ритма.

Хорош бы я был, вырвавшись, — думал Фома. Стоял бы, как столб, навстречу всем и привлекая внимание, а меня, между прочим, никто не звал. И он носился, крича, свища и ржа, и корча рожи пробегающим мимо. Долго ли, коротко ли, он потерял счет времени в безумном хороводе, но он охрип от собственного крика, а от свиста сводило челюсти. Тогда же он обнаружил, что из танцующих кричит и свистит, собственно, он один или почти один. Все остальные только бессильно открывали рты. Крики и свист же доносились откуда-то сверху, теперь это стало понятно, когда тут, внизу, поутихли.

Да у них там хоры, удивился Фома, оглядывая галерку огромного зрительного зала. Люди, стоящие там и создавали весь этот шум и гам, наряду с оркестром. Они кричали, махали руками и забрасывали танцующих всякой ерундой типа мишуры, серпантина и бумажных шариков. Многие показывали руками вниз, на хоровод. Прекратив орать, Фома сообразил, что показывают на него.

Действительно, все стоящие на балконах с любопытством рассматривали его. Да и было от чего удивляться. Среди костюмированных танцоров Фома своим одеянием выделялся, как медведь в оранжерее. Неброские тона его одежд мозолили глаза в пестром хороводе красок, как грязное пятно на платье невесты. Пора заворачиваться, а то стал хорошей мишенью, подумал он. Казалось, шарики уже летели только в него и это становилось скучным — быть мишенью для всех.

Хоровод к тому времени стал замедляться, силы водящих были на исходе, рукопожатия одалисок тоже ослабли, да и музыка утратила половину своего зажигательного пыла. Пробегая в очередной раз мимо столов, Фома решил, что самое время перекусить. Когда еще удастся поесть, особенно после такого вторжения!

Вырвавшись из хоровода, Фома оказался у самого маленького и скромного столика, стоящего несколько отдельно от других. Лента танцующих, слегка качнувшись на повороте, понеслась дальше под чарующий мотив.

Первым делом Фома утерся чем-то вроде гибрида салфетки и простыни, оно было такое огромное, что он пожалел, что ему больше нечего вытереть. Потом поискал, чего выпить, чтобы отдышаться. В него продолжали лететь шарики и серпантин, но это даже создавало особую рождественскую обстановку, особенно когда он спрятался от них под балкончиком.

Правда, люди с противоположного балкона яростно жестикулировали и свистели, но их можно было понять. Они были недовольны тем, наверное, что он прекратил танец, а может быть тем, что теперь до него не долетали их шарики, а может и тем, что он ест, когда они вот так вот вынуждены кричать. Фома даже не исключал, что они недовольны сразу всем.

«Хрен вам!» — ответил он сразу всем и на все вопросы, и похлопал себя по плечу, одновременно доставая со стола баранью ногу — чего она здесь порожняком лежит, как сказала бы Ирина. Иди ко мне, милая! Набегавшись, он жутко проголодался.

Свист и крики усилились. Видимо, на баранью ногу было много претендентов. Ну нет, не согласился Фома, впиваясь в нее зубами, много званых, да не много избранных. Сегодня вы, ребята, без ноги! Для верности он обернул ногу салатом и помазал горчицей, майонезом, макнул в дымящееся блюдо с соусом, посыпал чем-то белым, вроде сыра, выдавил на нее что-то желто-зеленое и возрадовался. Теперь нога была похожа на рождественский фугас.

Хорошо сидим, сияло наглое лицо Фомы. Свист и крики улучшали слюноотделение, а мысль, что он кого-то оставил без бараньей ноги, поднимала его на новый уровень ощущений. Не все же — меня! Поем, подумал он тепло, потом обратно — к своим. Не будут же они стрелять?

Стрелять, действительно, никто не собирался, но через зал, решительно рассекая хоровод, к нему шел человек с жезлом. Распорядитель, подумал Фома, откусывая кусок от ноги побольше. Очень хорошо!

Распорядитель подошел к столу, клокоча от ярости. Это был небольшой, сухонький и плешивый старик в роскошном бархатном камзоле голубого цвета и таких же панталонах. Самой выразительной деталью его наружности являлся инкрустированный жезл, которым он яростно потрясал. Лицо же было заурядно, как большинство старческих чиновных лиц, к тому же красно от негодования.

— Ты кто такой?! — с ходу заорал распорядитель, стараясь перекрыть шум оркестра.

Фому, кстати, очень порадовало то обстоятельство, что музыку никто не остановил, так же как и хоровод, и вообще кругом все было по-прежнему, словно ничего не случилось, кроме размахивающего жезлом старика.

— Кто такой, я спрашиваю! — вновь проорал распорядитель, подойдя еще ближе и размахивая жезлом уже в опасной близости от лица Фомы.

Фома, яростно обгладывающий свое кулинарное чудовище, сам упорно размышлял над этим вопросом последнее время. Действительно, кто он — маклер, сайтер, странствующий рыцарь или отставленный друг Ирины?.. Все это пулей носилось у него в голове, и потерявшему терпение старику он выдал совсем неудобоваримое, но к чему невозможно было придраться.

— Я здесь проездом! — уронил он жизнерадостно. — Осматриваюсь!..

И снова откусил от ноги. Распорядитель отшатнулся от него, словно это от его ноги Фома откусил с таким аппетитом. Лицо его выдавало сильное недоверие к тому, что такая ситуация вообще может случиться. Потом оно из красного стало багровым.

— Молча-ать!!! — взвизгнул он, и резко взмахнув жезлом, ударил им об пол.

Музыка стихла, словно ее выключили.

— Стража! — заорал распорядитель.

— Я даже не знаю, что с тобой будет, негодяй! — пообещал он Фоме, и губы его тряслись. — Это стол самого его величества Иезибальда Четвертого!

— За другой я бы и не сел, — согласился Фома, хотя внутри неслабо екнуло. «Началось! ведь выбирал же самый маленький!.. Ну почему я все время попадаю за чужие столы, на чужие свадьбы?..» Внешне, однако, это была все та же жующая рожа.

— Кстати, — доверительно сообщил он распорядителю, — я в курсе, он бессмертный!

Распорядитель икнул и снова громко призвал стражу. Вообще, Фома всегда мечтал повидаться с каким-нибудь королем, сатрапом, дучей — быть ему представленным по-человечески, со всем этикетом, но все как-то…

— А что щас будет? — поинтересовался он, вспомнив угрозу.

— Сейчас увидишь! — прошипел распорядитель.

Фома увидел стражу. Четверо здоровенных детин с алебардами наперевес бежали к их столику через весь зал. Хоровод разбежался по углам, на балконе тоже заинтересованно притихли. Что-то давно Доктора нет, подумал Фома, пора уже меня выручать…

— А где само его величество? — спросил он у распорядителя. — Что-то я его не вижу. Я бы от своего стола не отошел…

Стражники подбежали, тяжело дыша и остановились, окаменев, в ожидании приказания. Морды у них были помяты об древко: сон на посту, святое. На Фому они смотрели как на вошь, которая помешала этому. Несколько секунд распорядитель наслаждался моментом, мстительно разглядывая нарушителя порядка. Ну что, злорадно горели его глаза.

— Взять его! — скомандовал он наконец.

«Ну все, крайслер! — пронеслось в голове Фомы. — Где же этот Док, его мать?!»

— Ваше величество! — заорал он навстречу двинувшейся страже. — Я ваш гость!

Дурынды встали как вкопанные, недоуменно и вопросительно глядя на распорядителя

— Взя-а-ать! — заорал теперь уже тот во весь голос. — Нет здесь его величества! Взять немедленно, говорю!..

И он отчаянно рубанул жезлом воздух.

— Стойте! — раздался повелительный голос с балкона.

Стражников от обилия противоречивых команд уже слегка потряхивало, теперь на их лицах было мужество услышавших последнюю инстанцию. В зале установилась мертвая тишина, в продолжение которой Фома боролся с искушением откусить от ноги еще, так как защищаться ею от алебард было все равно бесполезно.

— Мартин! — раздался наконец сверху все тот же голос, и Фома узнал в нем голос советника. — Займитесь своим делом!

Мартин с ненавистью посмотрел на Фому, Фома в ответ откусил от ноги, хотя и без прежнего удовольствия. Взмах жезла, удар — и музыка, рявкнув каким-то басовитым инструментом, вновь стала раскручивать свой бешеный ритм. Отдохнувшие танцоры опять соединились в бесконечную ленту хоровода и побежали, вскрикивая и посвистывая, словно ничего не произошло.

Фома устало отложил надоевшую ногу, хотелось чего-нибудь еще, более изысканного. Глаза его блуждали по столу, выбирая. Рыбка, паштет, что-то вроде слив, что-то вроде улиток, оливки. От предвкушения и стремительной дегустации он разомлел.

Я люблю тебя жизнь, уверенно и сыто думал он.

— Вот вы где оказались!..

Перед ним стоял советник вместе с Танером.

— Ваше превосходительство! — обрадовался Фома. — Как вы вовремя! Вашего гостя чуть не арестовали!.. Присоединяйтесь!

Советник не пошевельнулся. Своего отношения к Фоме он похоже не переменил.

— Кем бы вы ни были, господин странствующий рыцарь, советую вам все-таки вести себя соответственно! Здесь двор, а не дворня! Хоть вы и гость его величества, но знайте меру! Вам повезло, что его величество сейчас… занят, а то неизвестно, чем бы все это для вас обернулось.

Он показал на разоренный стол.

— Да где ее взять, эту меру? — искренне удивился Фома.

— Благодарите ваших богов, что Танер сказал мне, где вы!

— Господин секретарь! — поклонился Фома Танеру. — С меня причитается!..

Танер посмотрел на Меркина.

— Танер, — сказал советник. — Передайте Мартину, чтобы объявили, во избежание новых недоразумений, кто наш гость и каковы его заслуги перед короной, чтобы присутствующие не терялись в догадках, с кем разговаривает советник короля…

Помощник ушел и через мгновение музыка оборвалась и невидимый герольд громко и витиевато объявил, что господин Томас — гость короля и его ждет щедрая награда.

— Ну вот… — Взглянул на Фому Меркин. — Я надеюсь, теперь вы будете сообщать о своих внезапных перемещениях. Где меня найти, вы знаете. Впрочем, позднее я сам вас найду. Сейчас извините, у меня дела!.. И будьте поаккуратнее, я вас прошу.

— А мне что делать? — спросил Фома, поняв, что советник уходит. — Снова плясать, как сумасшедшему?

— Я поручу вас одному расторопному малому, — сказал советник. — Он немного введет вас в курс дела и оградит от слишком больших глупостей. Вы, кажется, застрянете здесь надолго.

— Была охота! — пробормотал Фома, глядя ему вслед…

Праздник продолжался — музыка, танцы, Фома уже прилично осовел от съеденного. Жизнь налаживалась…

— Приветствую вас, сеньор!..

Рядом с ним оказался молодой человек с таким же жезлом, как у Мартина — распорядителя, и одет он был в дорогой бархатный костюм, но синего цвета.

— А ты кто такой? — спросил Фома, забыв все на свете под разудалую музыку и обильный ужин, в том числе и обещание советника.

— Я Мартин! — сказал тот. — Меня прислал его превосходительство.

— О, Мартин! — обрадовался Фома. — Присаживайся, выпьем. У вас здесь что всех Мартинами зовут? Это, кстати, очень удобно!

— Нет, только тех, кто распоряжается, — ответил молодой человек, присаживаясь неловко за край стола и оглядывая разгром, который Фома на нем учинил.

— Его превосходительство просили, меня чтобы все было в строгом соответствии с церемониалом, — проговорил он с небрежной ноткой, и так же небрежно рассматривая Фому. — Для начала позвольте узнать, каких дам вы себе выберете?

— Дам? — удивился Фома. — Выбрать дам?.. Для чего?

Мартин пожал плечами.

— Ну, кто как, — сказал он невразумительно.

— Здорово!.. Дам. В смысле, много? Это у вас церемониал такой?

Мартин сдержанно и приветливо — иностранец! — кивнул. Вот такая сказка, подумал Фома, хотя ее персонажи ведут себя несколько небрежно по отношению к нему.

— А если одну? — спросил он, и поделился:

— Мне много не надо, если правильно выбрать, то хватит и одной, не так ли?

— Выбирайте, — пожал плечами Мартин.

— Ну-х! — обиделся Фома. — Дама сердца из кордебалета? Из хоровода, я хотел сказать. Ты что, меня обидеть хочешь? Странствующего рыцаря обидеть?

Теперь уже обиделся Мартин.

— Да вы знаете, кто у нас в хороводе? Дворянки! Одни графини и княгини!

— Да ладно! — не поверил Фома. — У него были совершенно другие представления о придворной жизни. — Вот эта, например, кто — княгиня?

Мимо них с несчастным лицом пронеслась девушка в ярко-желтом одеянии.

— Это монашенка из какого-то захудалого ордена. Она у нас недавно. Единственная здесь. У вас хороший глаз! — похвалил Мартин.

— Монашенка? — удивился Фома. — А ты говоришь, дворянки! Нет, монашка это грех! Мне это ни к чему! А вот эта?

— Это баронесса Тэя, за ней княгиня Зильда, дальше…

Фома перестал слушать. Все равно на полный желудок не запомнить.

— И что, вот так вот сделаю пальцем и они мои? — перебил он распорядителя.

Он уже понял, здесь скачут все, невзирая на звание.

— Все? — уточнил он.

— Да.

— На всю ночь? — Фома грустнел с каждым вопросом.

— Да.

— А флирт?.. Я же должен завоевать свою даму!

— Вы с ума сошли! — воскликнул Мартин, первый раз удостаивая Фому продолжительным взглядом, впрочем, сочувствующим. — Это же не модно! И вредно, в конце концов! Вас просто не поймут!

— А мы, странствующие рыцари, по-другому не можем! — вздохнул Фома, и на всякий случай внимательно прислушался к себе, вдруг может?.. Нет, оказалось, что не может!

— Как же без флирта? Неинтересно! — сокрушался он.

— А что время терять? — недоумевал Мартин. — Раз и все!

— Мартин, ты так молод! Тебе-то куда торопиться?

Мартин остолбенел от такого незнания основных принципов жизни.

— Как куда? Сегодня не успел, завтра может и не быть!

— В каком смысле?

— Да во всех! — разгорячился Мартин.

— И дамы тоже так думают?

— Еще быстрее, сеньор Томас! Они даже не думают!

— Забавно, — пробормотал Фома. — Передай его превосходительству, что я расстроен, и объяви белый танец.

— Белый танец? А что это такое?

— Объяви просто: дамы выбирают кавалеров!

Мартин стукнул жезлом об пол. Музыка стихла, хоровод встал.

— Дамы приглашают кавалеров! — объявил Мартин, и еще раз стукнул.

Заиграла музыка. Стали образовываться пары. Мартин снова сел рядом с Фомой. Фома торопливо вытер губы и руки, осмотрел себя.

— Как я — ничего? — спросил он у Мартина.

— Для страннующего рыцаря — ничего! — согласился Мартин. — Приодеть бы вас, конечно, еще.

— Не страннующего, а странствующего! — поправил его Фома, и повертел головой. — А почему меня никто не приглашает?

Действительно, никто даже не смотрел в сторону странствующего рыцаря.

— Не знаю! — беспечно пожал плечами Мартин. — Хотите, я объявлю, чтобы пригласили вас?

— Не надо! — поспешно сказал Фома. — Здесь что не любят странствующих рыцарей?

— Ну, не то что не любят, — замялся Мартин. — Просто у нас их очень давно не видели, только в книжках читали… такие смешные! — заметил он еще.

— Чем же это они смешные? — спросил Фома. — Что в них такого смешного? Очень даже… доблестные.

— Да ну! — отмахнулся Мартин, словно обсуждал эту проблему не со странствующим рыцарем. — Бродят черте где во имя дамы, а она одна должна скучать. Какой даме это понравится? Тем более сейчас, когда не знаешь, где завтра будешь!

— Ты не забывай, — напомнил Фома. — Я тоже странствующий рыцарь!

— Вот это меня и удивляет, господин рыцарь! Оторвать Джо голову, а даму трахнуть для удовольствия — проблема!

— Почему проблема? — удивился Фома. — Не проблема, просто у вас все как-то…

— Вы, сеньор Томас, анахронизм. Ну, хотите я попрошу, чтобы вас пригласили? — предложил Мартин снова.

— Ну нет! — сказал Фома, твердо решив, что до такого унижения он не докатится.

— Ну вот! А говорите, не проблема!

— Ну хорошо! — сказал Фома. — Дамы когда-нибудь за стол садятся? Или они так все время и скачут?

— Конечно садятся!

— Ну, вот и подождем!

— Чего ждать? Они после этого танца все свалят!

— Как свалят! Куда? — ни черта не мог понять Фома в этой стране.

— После такого танца пары удаляются и… так сказать, возвращаются очень усталые, но довольные. Или не возвращаются вовсе.

— Мартин, да ты пошл, как матрац! — пришел вдруг в себя Фома. — Ты забыл, что дамы рыцарям — по колено. Из поколения в поколение дамы их не интересуют!

— А, ну тогда вам нужно в зал для эстетов!

— Для кого?!

— Ну для тех, у кого по колено, но дамы, собственно, не интересуют. Интересует только э… процесс! Поэтому в зале все подчинено этому — дамочки всегда к вашим услугам, полное ню, в смысле — на!

— Па-ба-ба-бам! — сказал Фома вместе с Бетховеном… Людвигом… ван.

— Вот именно! — обрадовался Мартин, что наконец-то нашел общий язык со странным гостем. — Па-ба-ба-бам — и все! Эстеты!..

— И что?.. — Фома чувствовал, как трудно дается ему новая эстетика. — Я не совсем понимаю. Зал для эстетов? В чем, собственно, эстетизм? И много там этих… предметов для эстетства?

— Ну-у… — Мартин задумался. — Когда армия возвращается из похода, то, конечно, немножко суетно становится. Но господам офицерам всегда хватает!

— Армия?! — Фома представил нудийское лежбище, по которому бродят изголодавшие военные эстеты.

— Большой зал вы отгрохали для эстетов! — сказал он. — Не пустует? Без армии-то?

— Ну что вы!

— Значит, в армию у вас берут одних эстетов?

— Ну, знаете, сеньор Томас, эстетами не рождаются, эстетами становятся! — назидательно изрек Мартин.

— В армии?

— А где еще? Навоюешься, дак сразу!

— Ну ясно, плох тот солдат, которому не дают… побыть эстетом.

— Ну да!

Эстетский вопрос был исчерпан. Кружились пары. Есть Фоме уже не хотелось. Может, наелся? Хотелось чего-то необыкновенного и простого, со вздохами, видимо, после свадьбы Ирины.

— Ты меня не понял, Мартин, — сказал после долгого молчания Фома. — Странствующих рыцарей интересует совсем другое.

— Что же, господин рыцарь? Я уже отчаялся узнать!

— Боюсь тебя обидеть, Мартин, но ты, наверное, не поймешь.

— Да ладно! — пренебрежительно скривился Мартин. — И не такое понимали!

— Любви, например, — сказал Фома.

— Да вы кругов объелись, сэр Томас! В наше-то время, когда и штаны спустить не успеваешь, как молодость прошла… И любовь?

После такого ответа Фома благоразумно перевел разговор на другое.

— А скажи, Мартин, кавалеры тоже все дворяне или профессиональные дворовые плясуны?

— Конечно дворяне!

— Это хорошо! — сказал Фома, хотя, что хорошо, он сейчас бы не смог сказать.

— Так вас интересуют кавалеры? — обрадовался Мартин помочь наконец-то своему подопечному. — А я-то думаю, что это вы о любви заговорили?.. Сейчас организуем, сеньор Томас!

— Что организуем?

— Кавалеров, конечно!

— Мартин, я тебя сейчас убью и мне ничего не будет! — пригрозил Фома, вынимая меч.

Откуда он его достал, Фома и сам не знал, просто захотелось убить этого хлыща, и в руках оказался уже обнаженный меч. Это был его верный Ирокез, Фома вспомнил его сначала рукой, которая ощутила привычные выемки на рукоятке, а уже потом это название всплыло в его голове. Мартин в ужасе смотрел на неизвестно откуда взявшийся меч. Надо меньше пить, решил Фома не убивать Мартина, тем более, что все равно пошутил. В голове была каша от последних событий.

— Сеньор Томас! — проблеял Мартин, побледнев.

— Да ладно! Смотри… это обычное оружие странствующих рыцарей…

Фома взмахнул мечом и тот пропал. Он сам едва успел скрыть свое удивление.

— Тоже — странствующее! — пояснил он.

Бархатный Мартин стал шелковым, а Фома внезапно стал сэром.

— Сэр Томас, вы скажите, что вы хотите, и я…

— Какая награда обещана за голову Джо?

— Деньги и титул, сэр.

— Какие деньги?

— Пятьсот золотых, сэр.

— Что ты заладил сэр, сэр! Что это пятьсот золотых? Что на них можно купить сэру?

— Все, сэр!

Мартин отвечал, как солдат в строю.

— Что значит все, Мартин? Прекрати стоеросить!

— Это значит, что вы, сэр, обеспечены на всю жизнь, если собираетесь жить вечно!

— Как-то странно все это, — пробормотал Фома.

Потом пристально посмотрел на Мартина.

— Мартин, я хочу спросить, вы вообще как живете? Вы не кажетесь себе странными? Ненастоящими? Словно в вас играют? У вас все как-то не так! Вроде королевство, а какие-то танцульки, залы для эстетов!.. Мор же кругом, бандиты, война!.. Вы сами-то в себя верите — в то, что вы есть?..

Мартин смотрел на Фому со всей свежестью, на какую был способен.

— Это вы, сэр, простите, кажетесь странным, — наконец выговорил он.

Фома усмехнулся.

— Ну да, понятно, мы какие-то взаимостранноватые, не правда ли?.. Ну, ладно. Так что я могу купить на золотой?

— Коня, оружие и слугу, сэр!

— На один золотой? — ахнул Фома. — Я неплохо заработал, Мартин!

— Вы здорово заработали, сэр Томас!

«И старый хрыч тоже! — подумал Фома о мэтре Иелохиме. — Даже если ни хрена не получил за свой обстоятельный донос!»

— А сколько стоят голубые круги, Мартин?

— Один серебрянник, сэр.

— А что это?

— Десятая часть золотого.

— А розовые?

— Что розовые?

— За сколько я могу продать розовые круги?

— У вас есть розовые круги? — Мартин заговорщически осмотрелся кругом. — Сэр, я возьму их у вас по пяти серебряников за штуку!

— Мартин! — развел руками Фома. — Я же только спросил!

Мартин обиделся.

— Ну и шутки у вас, сэр!

— А зачем они тебе?

— Да я тоже пошутил, сэр Томас! Кому они нужны? Они же запрещены!

И больше на эту тему он не проронил ни слова, как Фома ни старался. Розовые круги были запрещены, вылов их и хранение карались смертью, а нашедший их обязан был сдать круги монахам ордена Голубых кругов — вот и вся официальная информация, которую он смог получить. А почему Мартин хотел рисковать жизнью ради нескольких кругов, что они могут делать, чем отличаются от голубых и почему запрещены, этого Фома узнать не смог.

— Ну ладно, — сдался он. — Тогда скажи мне, когда я смогу получить свои награды?

Мартин осмотрел зал. Танцующих было уже совсем мало. Они вяло плелись по кругу и внезапно скрывались через многочисленные арки и двери зала. На верху, на балконах шум тоже поутих: никто ничего не бросал и не выкрикивал уже оттуда. Народу было еще достаточно, но видно было, что все только чего-то ждут, чтобы наконец уйти. Часы над входом в зал, в виде замка, со всадниками-стрелками, показывали два часа ночи.

— Сейчас объявят, сэр Томас! — сказал Мартин. — Указ готов!

Кто-то два раза стукнул жезлом. Музыка прекратилась, и зазвучали трубы. Потом герольд с балкона в течение пяти минут объявлял о новом королевском указе, перечисляя все сто двадцать пять титулов Иезибальда Четвертого Великого и Справедливого, Бессмертного и Милосердного и его заслуги и подвиги перед собственным королевством, народом и миром. В конце указа скромно упоминалось о Фоме, который удостаивался титула графа Иеломойского великой монаршей милостью.

— Что значит Иеломойский? — спросил Фома, когда чтение закончилось, и народ стал разбредаться из зала, как и ожидалось.

— Иеломойя это место, где вы оторвали голову Джофраилу, — пояснил Мартин. — Теперь это место ваше, ваше сиятельство!

— Ваше сиятельство?.. Ах, да! Как все у вас быстро! — покачал Фома головой.

— А деньги? — вдруг вспомнил он.

Графский титул этой игрушечной страны оставил его почти равнодушным, забавно, конечно, но…

— Где мои пятьсот золотых?

— Не беспокойтесь, ваше сиятельство! — успокоил его Мартин. — Деньги все равно раньше двух дней не соберут. Вы же слушали указ!

— Это что же такое бедное королевство?

— Нет, ваше сиятельство, временные трудности, в связи с круговой обороной королевства от врагов, — сказал Мартин.

— Круговая оборона? — удивился Фома.

— Да, мы ведем войны на всех границах. Но теперь, в связи со смертью Джо, у нас будут развязаны руки.

— Как? Эта банда связывала руки целому королевству?.. — Фома был потрясен. — Двадцать человек мешали вести победоносные войны? Какая же у вас армия, человек сто, поди?

— Не знаю, сколько человек у нас в армии, — уклончиво ответил Мартин. — Это не важно. Но банда сильно досаждала его величеству. И почему вы так думаете, что там было двадцать человек?

Говоря все это, Мартин вывел Фому из зала. Они проследовали по нескольким длинным коридорам и лестницам резиденции. Шли довольно долго, миновав несколько залов, в которых все еще резвилась публика.

— Вот ваши покои, — сказал Мартин, толкая дверь. — Вода и огонь приготовлены. Спокойной ночи, граф!

— Погоди, погоди! — остановил его Фома, входя в роль придворного. — А какие у нас планы на завтра?.. Что я должен делать?

— Планы остаются теми же: празднуем вашу победу два дня! — жизнерадостно сообщил Мартин. — Завтра, по всей видимости, будет обед в вашу честь!

— Хорошо живете! Я головы отрываю, а вы празднуете?.. Молодцы! — похвалил Фома. — А как же войны?.. Вы же окружены!

Мартина похоже это нисколько не беспокоило.

— Война войной, обед обедом! — поведал он. — Еще неизвестно, где хуже. Разрешите пожелать спокойной ночи, ваше сиятельство?

— Разрешаю. Думал, не доживу до этого.

Покои новоиспеченного графа Иеломойского состояли из двух комнат — спальни и небольшой гостиной. Все было приготовлено ко сну, даже тазик с теплой водой. Он с трудом заставил себя ополоснуться и уже хотел было лечь в призывно распахнутую свежую постель, как в дверь постучали…

26. Ночные разговоры

— Кто же этот человек, Фарон?

Его величество Иезибальд Четвертый тяжело встал со стула, где парил ноги в тазу с травяным настоем, и перешел на свою постель, поддерживаемый своим собеседником.

— Черт, мне все труднее дается этот путь от стула до кровати!.. Ты все правильно делаешь, Фарон?

— Потерпите, ваше величество, именно в этом и сказывается лечебное действие трав!

— Да?.. А мне кажется, я умираю после них! Если бы ты не достался мне от Тувора, я бы подумал…

— Ваше величество не должно так думать о своем преданном слуге!.. Я делаю все, как надо. Ложитесь, ваше величество, я вас укрою.

— Почему-то, когда появляется Хрупп, мне становится гораздо легче. Ты не знаешь почему, Фарон?.. — Король с кряхтением опустился на ложе. — Молчишь?.. Потому что он тебя сильнее!

Придворный лекарь и звездочет Фарон заботливо укрывал его, стараясь не отвечать на вопросы, которые звучали не в первый раз. Да, Хрупп сильнее, но Фарон был уверен, что влияние Хруппа дьявольское и потому кратковременное, в то время, как лечение его, Фарона, не такое быстрое, зато основательное, так как основано на других принципах.

— А почему он тебя сильнее? А, Фарон?..

Фарон молча готовил в королевском изголовье ночную микстуру.

— Потому что он придерживается правильной веры, правильных кругов — голубых! — сам себе ответил больной король. — Только вот где он сейчас?.. — Иезибальд незаметно накалялся. — Сейчас, когда он мне так нужен?! А?! Говорит, дела! Будет только… когда он будет, Фарон?

— Через неделю, ваше величество. Значит еще четыре дня…

— Четыре дня!.. — Иезибальд Четвертый гневно возвысил голос. — Какие дела могут быть выше моих — королевских?! А?!

— Ваше величество, вам нельзя волноваться на ночь, опять пойдет кровь! — забеспокоился Фарон. — Вот, выпейте!

Король рыхлой грудой лежал в горячих одеялах. Недавняя горячка гнева сменилась тоской и бессилием.

— Ты один меня не оставляешь, Фарон, — проговорил он. — Ну почему ты слабее его?

— Зато, когда Хрупп уезжает, его величеству почему-то становится хуже, чем было, — пробормотал Фарон невнятно.

— Что? — не расслышал король, закашлявшись от микстуры.

— Если бы его не было, я бы давно поставил ваше величество на ноги! — повторил лекарь.

— А-а! — тоскливо зарычал Иезибальд. — Все вы говорите одно и то же — и он, и ты! Ты говоришь, что я болею из-за него, он — что из-за тебя!.. Кому мне верить?

— Верьте себе, ваше величество…

Астролог и король обменялись друг с другом долгим взглядом. Глядя на тонкое морщинистое лицо старика, король вспомнил, как месяц назад, весь изведясь от нетерпения, когда же сбудутся предсказания придворного астролога, и приходя в настоящее осатанение от того, что предсказания не торопятся осуществляться, он послушался совета Хруппа и решил проверить Фарона. План Хруппа был прост и жесток.

До этого Фарон по просьбе Иезибальда составил гороскоп, по которому выходило, что в скором времени дела в королевстве, и что гораздо важнее, у самого короля, пойдут несравненно лучше — появится человек, который поможет ему, его звезда должна была вот-вот взойти на небосклоне королевства и самого короля! Прошло несколько месяцев, и король, взбешенный ожиданием, решил, что Фарон обманывает его.

Хрупп, смеясь, предложил ему действительно дьявольский план, как можно изобличить глупого придворного астролога. Издерганному ожиданием Иезибальду план очень понравился. В прекрасный солнечный день он пригласил Фарона прогуляться, но не по королевскому саду, а по крепостной стене, где, как правило, были только солдаты, и лишь по праздникам сюда пускали простой люд с тем, чтобы подданные его величества могли полюбоваться на замок и роскошный двор.

Король решил в тот день сбросить астролога со стены в ров, если тот не сможет этого предсказать. Вода во рву в это время была спущена, и пятнадцатиметровая пропасть, усеянная на дне острыми глыбами камней и заостренными бревнами, представляла собой зрелище, на которое даже взглянуть было страшно.

— Когда же исполнится твое предсказание, Фарон? — спросил Иезибальд, как это умел только он один, пронзительно и жутко посмотрев Фарону в глаза.

— Ваше величество, скоро, очень скоро!.. Потерпите, прошу вас! — бросился опять убеждать его астролог, не думая, что стоит, в прямом смысле, на краю гибели.

— Мне надоели твои скоро! — вскричал гневно король. — Предсказания Хруппа сбываются через несколько дней, а твои и через три месяца не исполняются! Может, ты и не астролог, а шарлатан, которого я пригрел из жалости в память Тувора?! Все твои гороскопы многозначны и многоречивы! Слишком многоречивы и слишком многозначны! Мне никогда непонятно, исполнились они или нет?! Можешь ты что-нибудь точно предсказать, ничтожный раб?! Хотя бы свою судьбу, например? Все распоряжаешься чужими, попробуй свою! Ну-ка, посмотри, что там тебе выпадает в самом ближайшем будущем? Сегодня!..

Астролог тут же, на стене, был вынужден сделать спешные расчеты, благо, что все необходимые таблицы и инструменты были у него всегда с собой в легкой кожаной сумке. «Асцидент… Четвертый дом… — шептал он все тише и тише. — Восьмой… Юпитер… Южный узел» Потом поднял совершенно белое лицо на своего господина и проговорил непослушными губами:

— Ваше величество!.. Мне… я не понимаю, как… мне грозит смертельная опасность!

Сказав это, Фарон упал в обморок. Потрясенный Иезибальд поверил, наконец, своему астрологу. Мало того, рассказывая Хруппу об этом, он рассказал и о давнем предсказании Фарона о том, что вот-вот должна появиться звезда на его, королевском, небосклоне, которая спасет его и страну от всех бед, — теперь он в это свято верил.

Хрупп, до этого ничего не знавший о предсказании, получил прекрасную возможность извлечь выгоду и из таким образом повернувшегося дела, им же сфабрикованного. Во-первых, он уверил короля, что всегда верил Фарону, во всяком случае, в его честность, и душевно рад, что все так закончилось. А во-вторых, словно бы в ознаменование предсказания придворного астролога, вскоре в резиденции Иезибальда появился Скарт — послушное и страшное орудие Хруппа подле короля. Орудие, тем более необходимое Хруппу, что сам он не мог долго находиться в Кароссе, это было слишком тяжело для него. Да и дела Милорда Томбра последнее время требовали гораздо большего присутствия возле него, а Скарт являлся прекрасным проводником идей Хруппа и его воли…

Сам придворный астролог позднее узнал, конечно, из своих таблиц и книг об опасности, которой подвергался, правда, не в таких страшных деталях. Впрочем, одно только воспоминание о страшном рве делало эту картину законченной и ужасной, и он не долго гадал, от кого исходила непосредственная опасность. Смерть ему выходила от короля, но он благоразумно ничего не сказал своему повелителю, не сделал даже намека о том, что знает об этом, видя в несчастном монархе только исполнителя чужой и могущественной воли. Более того, отношение Фарона к этому человеку, которого он знал с мокрых пеленок, стало еще рачительнее.

В этом ему уже не мог помешать даже Скарт, быстро ставший фаворитом короля, лучшим турнирным бойцом королевства и грозой Ордена Розовых Кругов, Мстители которого беспокоили короля наряду с разбойниками Джофраила.

Скарт разбил основной отряд Мстителей, который был больше похож на регулярную армию, и рассеял его по всей Кароссе. Говорили, правда, что не обошлось без нечистой силы, так как все громы и молнии, которые расстроили ряды его противников перед сражением, почему-то не задели ни одного воина Скарта. Понимающие люди говорили, что это дело рук Хруппа. Но королю был важен результат, а он был, тем более что Скарт, действительно, проявил себя безжалостным защитником короны…

Так что во взгляде двух старых знакомых, слуги и его господина, было что-то вроде: «Ты понял?..» — «Я помню…»

Астролог и лекарь его величества понимал, что король иногда уже не отвечает за свои действия, потому что серьезно болен, и его поступки, и их последствия это наказание всему королевству, а значит и ему, Фарону, так как он не отделял себя от судьбы страны. Но неужели разгром Ордена Розовых Кругов, война и смута были необходимы, чтобы появился некто, кто спасет страну от разрухи, народ — от вымирания, королевство — от несчастного короля?.. Фарон вздохнул: наказание умных людей — объяснить и оправдать самое страшное и унизительное положение…

— Верить себе, говоришь? — нашел в себе силы усмехнуться король. — Больно все хитрые!.. Лживые и хитрые! Норовят только урвать побольше и побыстрее под видом заботы о моем благополучии! А я вот скоро…

Он не договорил, вскочил на постели и схватил Фарона за одежду.

— Верят в народе, что я бессмертен?

— Верят, ваше величество, верят, как же им не верить?.. Народу ведь, что скажешь, в то он и верит, это же народ. А во что ему еще верить?.. В голодную чуму, что рыскает по стране уже год? Или в войну, что отняла последних здоровых мужчин?

— Ой, оставь, Фарон! — почти жалобно простонал Иезибальд.

Но старый лекарь продолжал:

— Конечно, верит! Он на это теперь только и надеется. Что встанет, наконец, король, отряхнет пыль врагов и напасти со страны! Что дойдут до него молитвы оставшихся в живых!

— Ну тебя к черту, клизма ты сморщенная! — прокричал Иезибальд. — Пошел вон!.. Главное, что народ верит в меня!

— Еще верит, ваше величество! Оставить огонь?

— Оставь!.. И ты не ответил на мой вопрос!

— Какой? Было много вопросов…

Придворный астролог присел у постели короля на низенькой скамеечке для ног.

— С чего мы начали, этот мальчишка!

— Простите, ваше величество, я вам уже говорил, что на вашем небосклоне появилась звезда, которая поможет вам в ваших делах.

— Да слышал я, слышал!.. Но кто это? Этот мальчишка или Скарт? Ведь ты же сам говорил, что Скарт — моя звезда!

— Говорил! — вздохнул Фарон.

Действительно, звезда появилась одновременно с появлением Скарта, он и сам тогда в это поверил, хотя Скарт занялся уничтожением его братьев по вере. Но теперь звезда почему-то указывала на новоявленного графа — какого-то странствующего рыцаря.

— Ты его просто ненавидишь, как все! — сказал Иезибальд. — За то, что он добивает остатки твоей веры и твоего ордена. Поэтому и говоришь за мальчишку!.. А мне докладывают, что он безобразно вел себя на балу, вообще явился туда незваным, сел за мой стол. Если бы мне не стало так плохо, мальчишку пытали бы на глазах танцующих!

— Мне кажется, ваш стол — это знак, ваше величество, что он вам поможет. Он сам сел за ваш стол, понимаете?

— Да тебе ссы в глаза — все божья роса! — вскричал король. — У тебя везде знаки!.. А он — без приглашения!.. Как хам и охальник!.. Понимаю ли я?!!

Он внезапно ослаб и откинулся на подушки. С ним теперь такое часто бывало.

— Ох, дай-то небеса, чтобы это было так, Фарон! — отдышавшись продолжал он слабым голосом. — Иначе я бы его давно казнил! Слыханное ли дело вести себя так на королевском балу?.. Кто он?

— Странствующий рыцарь, ваше величество!

— И что хорошего может быть от странствующего рыцаря?.. Вот Скарт, я понимаю, работник, и днем, и ночью, и днем, и ночью — все в подвале, всё с людьми или на ратном поле! Ищет твоих проклятых сторонников Розовых Кругов! И ничего не просит! А здесь пятьсот золотых!..

— Он их не просит, вы сами обещали.

— А где их взять?.. Как их отдать какому-то мальчишке?! Смотри, Фарон!.. Указ я подписал, но…

Иезибальд через силу улыбнулся, улыбка вышла страшная.

— Мне это ничего не стоит. Ты же знаешь, что графья иеломойские необыкновенно смертны! Да и война… хе-хе!.. Но все равно, смотри, Фарон! — повторил он угрожающе.

Астролог опустил глаза. Крепостная стена со рвом неумолимо вставали перед ним как угроза, как постоянный аванс.

— Теперь смотрю, ваше величество, — прошептал он. — Теперь остается только смотреть, как они решат между собой. Звезды так говорят, все должно решиться между ними.

— Между ними, говоришь? — усмехнулся Иезибальд, представив могучего Скарта.

— Это интересно! Вот только как, хотелось бы мне знать? Неужели есть самоубийцы, которые добровольно скрестят с ним меч? Ох-ха! — нелегко хохотнул он. — Если они так сделают, я действительно поверю в них, в твои холодные звезды!

— Это будет начало, — сказал Фарон.

— Это будет начало, — повторил король, как эхо, и стал засыпать: действие микстуры было неумолимо.

Придворный астролог не сказал своему государю, что по его тайному гороскопу, который он никому не показывал, сразу же сжег в ужасе, а пепел развеял! — государству грозит какая-то страшная беда, несмотря даже на присутствие счастливой новой звезды. Звезды говорили о погибели и о возрождении с одинаковой вероятностью. Но если сказать такое королю, его завтра же сбросят в ров со стены, потому что такое мог уже сказать и ребенок. Собственно, об этом и шептались на опустевших базарных площадях: нас спасет только чудо! — да верили, действительно из последних сил, в своего короля, что вспомнит, воспрянет и защитит! Он встал и загасил свечи…

«Хозяин, ты мне нужен! Где ты?..»

Скарт прислушался. Нет, никакого ответа! Говорил, что придет, как только я его позову, а сколько ни зову, не отзывается!.. Где он? Что-то случилось?.. Он с силой сжал кулак, разминая свинцовую лепешку, которую использовал в подземелье.

Да нет! Что может случиться с хозяином, он бессмертен! И всемогущ! Он все знает. Он вытащил Скарта из таких мест, где без знания «бессмертных и безжалостных» шагу не ступить! Там не помогут заклинания и молитвы, там нужна страшная разрушительная сила знания. И коварная. Как хозяин. Он неуязвим. Он убил трех стражей гигантов, а те даже не поняли, что перестали быть — стали грязью под его ногами. Он разнес вековую темницу, узы которой были только на вход, — вдребезги, словно стеклянную! Никто не выходил из нее от века, а Скарт вышел, хотя должен был сгнить там! Он — Бог!..

Тогда где он? Занят? Бросил своего верного слугу, когда ему необходим совет?.. Скарт снова сел на маленькую скамеечку и стал раскачиваться, как учил хозяин, стараясь попасть в такт выговариваемым словам. Смысл их был ему непонятен, но произнесенные в определенном ритме, они рождали в нем странные ощущения переполнения изнутри, словно какая-то сила пробуждалась в нем, и хозяин отзывался, всегда. Но если продолжать так долго, как сейчас, приходил ужас от этой неведомой силы, от ее мощи. Скарт уже два раза подходил к порогу этого ощущения, но хозяин даже на такие призывы не откликался. Неужели это не важно?

Скарт медленно поднялся, хотя хотелось вскочить и бежать куда-нибудь отсюда — сила в этот раз приблизилась очень быстро. Но быстро вставать нельзя. Хозяин говорил, что можно сойти с ума, если не контролировать силу, если испугаться. Но где он?! Скарт вывернул руки и мощно потянулся вверх, прогнувшись, потом вывернулся, как наизнанку — вот тааак!.. Захрустели все кости и из груди вырвался мяукающий звук, как будто зевнула большая кошка. Скарт замер, потом сделал стремительный рубящий выпад рукой. И закрепил позицию блоком.

Я его вот так! И сразу — так!.. Он представил, почти увидел, как гибельно надламывается костистое тело пришельца от его разящих ударов. Его надо убить, убить любой ценой! Скарт чувствует исходящую от него опасность. А Скарт никогда не ошибается во врагах и в опасности, которую они несут. Он жил в опасности, он сын ее!.. Но где хозяин? Может, это его план?..

«Хру-упп!!! — возопил он мысленно. — Хру-ууупп! Отзовись! Что мне с ним делать?! Я хочу убить его, я хочу видеть его смерть!»

«Убей!» — услышал он вдруг очень далеко, но явственно, как легкое прикосновение этих тварей женщин. Они постоянно чего-то хотят от него. Это неприятное ощущение, будто тело плывет и стонет и выходит из-под контроля. Он спрашивал, но хозяин только смеялся и приказывал всегда держать вокруг себя женщин. «Постонет и перестанет!» — говорил он.

Закружилась голова. Скарту показалось, что Хрупп сказал еще что-то, но в голове была каша, какой-то шум. Что-то вроде: убей немедленно, мой мальчик… Ему почудилось, что хозяину тяжело и он хрипит, словно толкает что-то из последних сил. Хозяин кого-то преследует? Поэтому не может прийти к нему? Или?.. Нет, хозяин всемогущ, никто не может его преследовать! А я — с ним, я — его!..

Скарт снова замер и хищно вздохнул. Шум в голове прошел. Словно дождь кончился, подумал он вдруг и хмыкнул. Я убью его, хозяин! Он мне мешает! Он ниоткуда. Он никто. Он — враг!.. Я убью его прямо в постели как женщину или ребенка и посмотрю, как он будет пачкать простыни в агонии. Он труп, хозяин! Он сам лезет на рожон! Никого постороннего здесь не будет, пока я — Скарт!..

Кто-то кашлянул за занавеской…

— Только не давайте мне ваш кофе, ваше превосходительство, я от него становлюсь несколько не в себе!.. — Фома отчаянно зевал, снова сидя в кабинете государственного советника, куда его скрытно провел Танер, вытащив буквально из постели.

— Лучше дайте холодного вина, иначе меня опять куда-нибудь потянет! Хорошо, если это будет дама, а если — его величество?

Советнику, которого выматывала манера выражения мысли Фомой, пришлось в который раз сделать вид, что он не услышал сказанного. В отличие от предыдущей встречи он был настроен решительно.

— Собственно, о ваших полетах, — сказал он. — Вы кто, маги?

— Да ну что вы!.. — отмахнулся Фома: мол, ерунда всякая!

— Понятно… — Советнику не стало понятнее, но Фома так легкомысленно отмахнулся от этого высокого здесь, в Кароссе, звания, что Меркин сообразил: «Еще какой!..»

— Зачем вам мастер Фэй? — спросил он.

— Советник! — сказал Фома совсем по-простому, по-домашнему, глаза закрывались и сил на расшаркивание не осталось. — Долго объяснять. Доктор, то есть сэр Джулиус…

— Я понял.

— … подозревает, что Фэй из-за болезни стал медиумом.

— И что?

— Как что? — удивился Фома, уставившись на советника. — А-а! — вспомнил он, что перед ним обычный человек искажения.

— Ну, понимаете, советник, — стал объяснять он. — Вдруг заболели люди: у одного — одно, у другого — другое, у третьего — еще что-нибудь, а в общем, не поймешь, что происходит. И вот находится один, и у него ярко выраженные симптомы этого заболевания, которое теперь можно классифицировать и поэтому лечить всех остальных, поскольку это болезнь всей страны. Правильно лечить — не от поноса, а от запора!

— Болезнь всей страны? — пробормотал тайный советник, уже не обижаясь на фамильярность этого рыжего типа. — Вы что диагностируете страны?

— Ну зачем же? Я, например, спасаю свою задницу. А если при этом нечаянно диагностирую еще чью-то, то извините, так вышло! — Фома снова отчаянно зевнул. — Постоянно занимается диагнозом Док… сэр Джулиус. Он вам и расскажет в подробностях и про вас, и про страну вашу веселую, и про Хруппа, кстати. Так что спрашивайте у него, а мне надо поспать, извините, господин советник. Где он, кстати?

— Но он тоже исчез!

— Да? — удивился Фома и чертыхнулся про себя. — Ах, вот оно что! Сбежал, подлец! А куда, что сказал?

— «Как только я ему понадоблюсь, я буду»

— Узнаю Доктора! Значит, диагностировать вашу задницу придется мне, — разочарованно протянул Фома.

Лицо государственного советника вытянулось.

— О, простите, советник, не вашу, конечно. Образно! Но давайте, не сейчас, ваше превосходительство, утром — я умру, если не посплю немедленно! Я уже сплю!

— Поверьте, господин рыцарь, дело не терпит отлагательства! Днем мы вряд ли сможем встречаться, это опасно. Завтра за вами уже будут следить люди Скарта.

— Торти, я жду, жду, а тебя все нет и нет, шалунишка!..

Потайная дверь кабинета Меркина отворилась и в полумрак помещения вошла женщина. Увидев Фому на советниковском диване, она растерянно остановилась.

— Торти? — вырвалось у нее, впрочем, она быстро справилась с удивлением. — Простите, господин советник, не ожидала у вас кого-либо увидать в это время, поэтому не постучалась! Э… Танер просил передать, что… что всё готово!

— Благодарю вас, мадам…

Советник что-то шепнул ей и она ускользнула оставив шлейф пряных духов. Это происшествие несколько взбодрило Фому.

— Советник, посмотрите, скольких людей вы заставляете ждать!..

Меркин неожиданно покраснел. Фоме даже стало неловко.

— Ну что там у вас, рассказывайте, — смягчился он.

— В общих чертах вы представляете, — начал советник, и в течение получаса рассказывал Фоме о том бедственном положении, в котором оказалось королевство. В общем-то, Фома не понимал, от чего советник вошел в такой раж именно сейчас, далеко за полночь, вернее, под утро, рассказывая о метаморфозах произошедших с его королем, все это он уже слышал в той или иной форме. И он, чтобы не обижать Меркина, стал спать с открытыми глазами.

— Я даю вам, советник, пятнадцать минут, — твердо сказал он.

За эти пятнадцать, а может и более, минут, ему было сообщено, что…

… король при этом стал как-то неприлично здоров, что ли, если можно так сказать, на всякие такие дела — казни и девок! И это старик!.. Говорит о своем бессмертии и вдруг впадает в такую меланхолию, такую депрессию… … вдруг совершенно другой человек! Выкидывает фортеля уже другого свойства. Посудите сами…

Тайный советник зашуршал бумагой, которую достал из своего стола.

— Это копия его неоконченного завещания. Вы только послушайте, что пишет этот человек! И это в духовной!..

Советник начал читать:

— «Время пришло отроки и чада мои…» — ну, это ладно… вот: «тело изнемогло, болезнует дух, раны душевные и телесные умножились, и нет врача, который бы исцелил меня, ждал я, кто бы поскорбел со мной, и не явилось никого, утешающих я не нашел, заплатили мне злом за добро, ненавистью за любовь…»

Меркин перевел дух. Фома словно провалился куда-то и перестал слышать.

— А посему тайные язвы сделаю явными и камня на камне не оставлю в государстве моем, — услышал он, спустя какое-то время.

— Ну и дальше в том же духе! — тайный советник убрал бумагу. — И это написано в бане, в разгар вакханалии! Государственный документ! И не поймешь, что он тут: жалуется или издевается?

— Он жалуется, — пробормотал Фома, не задумываясь.

— Я бы этого очень хотел, — сказал тайный советник. — Но почему в бане?

— Ну, может, перегрелся? В бане такое бывает, — голосом сомнамбулы предположил Фома. — А вообще, судя по вашему рассказу, ему требуется срочное лечение головы. Все мы немножко бессмертны, но не до такой же степени!

— … женится, разводится, старшего сына прогнал с глаз долой, младшего на войну отправил, тот погиб. Траур закатил, который вылился в такую омерзительную оргию… Никого не слышит и не видит. До такого самодурства доходит!.. играет в шахматы на жизнь… набеги на земли своих вассалов, города которых безжалостно разорял до тла…

— … заставил всех жителей непокорного городка на севере страны, включая женщин и детей, выставить свои зады в окна и так приветствовать его, когда он проезжал с парадом по улицам. Свиту же заставлял угадывать, кто в окне: мужеский пол, али женский…

Фома словно видел сон про фантастическую жизнь Иезибальда, в которой все происходило по фантастическим же законам.

— … тогда привели слона. Иезибальд был сначала страшно напуган, даже плакал в паланкине, а потом велел изрубить слона в куски только потому, что тот не встал перед ним на колени…

И т. д. и т. п… К Фоме снова пробился сухой монотонный голос Меркина:

— Я не знаю, можно ли говорить о его нормальности, в обычном понимании, но то, что он потерял контроль над собой и идет на поводу своих самых низменных инстинктов это совершенно точно. Дошло до того, что никто из его подданных не знает, ложась спать, будет ли он жив поутру. Но я уже говорил, что при дворе появились новые люди, которые с удовольствием выполняют все его прихоти: разумные или безумные. Главный среди них Хрупп, который, безусловно провоцирует и поощряет новые выходки короля. Хрупп очень сильно влияет на его настроение. Вот и сейчас! Король страшно обрадовался, когда узнал о смерти Джофраила, требовал вас найти, чтобы наградить по-королевски А теперь словно недоволен этим. Так ждал вас, а теперь медлит, ушел с бала…

Меркин замолчал, потому что принесли какой-то горячий отвар для Фомы. Пока человек во всем красном расставлял приборы, Фома проснулся от необычного аромата. В красном человеке он узнал Танера. Похоже, Меркин никого не допускал в свой кабинет, кроме дам…

— Ну, насколько я вас понял, господин советник, — вздохнул Фома, — у нас одна проблема — Хрупп. Только почему вы нам не сказали, что за помощью монахов Ордена Голубых Кругов тоже стоит Хрупп?

Советник растерянно посмотрел на Фому.

— С чего вы взяли? — пролепетал он. — Я об этом ничего не знаю!

Фоме и самому это только сейчас пришло в голову, а зачем иначе Фэй монахам, как не для того, чтобы помочь Хруппу тоже диагностировать ситуацию или что-то в этом роде? Правда, при условии, что Хрупп тот, за кого они его принимают. Лечить монахи могли и в ближнем монастыре, а они потащили Фэя через всю страну в тот, где обретается их магистр.

— Фэй, возможно, стал медиумом. С ваших же слов, Хрупп — маг высочайшего класса. Если он таков, каким вы его мне описали, то он, ведя двойную игру, испытывает насущнейшую необходимость в такой помощи. Это колоссальная экономия энергии, советник!.. Скажите, раньше когда-нибудь забирали больных в главный Орден?

— Нет, или крайне редко. Больных лечат, если вообще лечат, в ближних приютах и домах призрения.

— Они ищут, они все время ищут! — сказал Фома, вставая. — Может быть, у них уже не один мастер Фэй. Тогда это опасно.

— Я восхищен вашей проницательностью, граф, — сказал сэр Меркин.

Фома удивленно посмотрел на него, похоже, царедворец начинает устраивать ковровые игры.

— Значит, мы можем рассчитывать на вашу поддержку? — усмехнулся Фома. — У нас оказалась одна забота.

27. Ночные дела

Обратно Фома возвращался по тайному ходу. Его снова, как и в прошлый раз, провожал Танер. Теперь Фома догадался, что ход существует благодаря невероятной толщине стен. Для внешнего же наблюдателя, даже если он хорошо знал устройство всей крепости, тайный ход казался абсолютно невозможным. Прийти к догадке, что ход внутри, можно было лишь благодаря случайности или попав сюда, в эту толщу.

Ход был такой узкий, что пройти в нем мог только один человек, и наверняка был начинен ловушками и сюрпризами. Фома посмотрел на Танера, который уверенно шел впереди со свечей: Танер, конечно, о них знает!.. «Док, — вдруг пришло ему в голову. — Может он направился за Фэем?» Если он, Фома, догадался, то Доктор, наверное, давно уже все просчитал. Впрочем, это все домыслы!..

Лабиринт внезапно кончился и тайная дверь, венчающая его странным козырьком, бесшумно отворилась. Фома, тихо проскользнув в нее, оказался в коридоре замка.

— Ваша дверь четвертая слева, граф, в самом конце коридора, перед тупиком! — шепнул секретарь, и новоиспеченный граф остался совершенно один в темном коридоре с незажженным огарком в руках.

«Тут на него напали, разрезали, половину съели…» — подумал Фома, стараясь зажечь свечу и в то же время продвигаясь, на ощупь, стараясь не шуметь, к своим апартаментам.

Все вспоминалось как бы само собой: бесшумная походка, ориентировка в полной темноте по меридиану и памяти места, поверхностное неощутимое дыхание. В Ассоциации их заставляли так ловить ночных бабочек в темноте: пальцами за крылья.

Когда он наконец зажег свечу, то оказался лицом к лицу с каким-то человеком. Человек смотрел на Фому, как на привидение, во всяком случае, глаза у него вылезли довольно далеко, чтобы просто выражать интерес к жизни. Место, где они встретились, было рекреацией перед следующим рукавом коридора и за этим человеком Фома успел увидеть еще двух, тоже при полном вооружении, в расслабленных позах ожидающих кого-то. Медлить было нельзя ни мгновения и Фома загасил свечу об лоб удивленного, одновременно усыпляя его скользящим ударом в шею.

В темноте послышался вскрик, потом шорох и шепот: его искали. Он почти видел, как идут сейчас эти двое: расставив руки, полные ножей и слегка касаясь друг друга, чтобы не поранить, — они идут на него. Нащупав клинок упавшего, Фома осторожно вытащил его из ножен. Длинные ножи они приготовили для меня, подумал он, ощутив в руках то ли короткий меч, то ли слишком длинный нож, серьезные ребята.

В коридоре мимо нападающих было не проскочить, не поранившись, чего Фома, любивший свою группу крови, допускать не хотел. Пока, ничего не придумав, он тихонечко отступал к следующей рекреации.

— Где он? — услышал он тихий голос.

— Здесь, здесь, я чую! — так же тихо прозвучал ответ. — Куда он денется!

«Что за ночка! — подумал Фома. — Ну просто бляха оловянная! Интересно, это все, или у них так до утра?»

— Ха!..

Додумать он не успел, потому что один из нападающих сделал выпад, надо сказать, очень верный. Фома в этот момент позволил себе думать о постороннем, о «ночке», и тут же обнаружил себя излишним «многодумием», длинный нож чуть не зацепил его. Мастерская работа.

Противник видимо не ожидал промаха — бил наверняка!

— Ну ты! — сказал он громко и с досадой. — Стой, куда ты пятишься?.. Сзади все равно стеночка, приятель!..

Они были уже в следующей рекреации. Сзади действительно была только стена, единственная лестница с этажа на этаж была в противоположной стороне. Темно. Уйти некуда. Коротко вспыхнул фитиль и тут же с шипением зажегся факел, висящий в этом месте. Фома увидел их снова. Примерно одного роста, гибкие и сильные, судя по движениям, противники, расставив руки, обходили его с двух сторон, не оставляя ему шанса проскочить между ними — зажимали в угол, где много не помашешь даже таким коротким мечом. Фома с облегчением заметил, что вторые ножи у них короче.

— Кто вы, господа? В чем дело? — спросил он, пытаясь определить старшего.

— Не беспокойся! — сказал один из них, чуть меньше ростом, двигающийся с особой звериной грацией, словно перетекая с места на место. — Больше тебе уже ничего знать не надо! Стеночка, приятель! Приехали…

«Этот!» — решил Фома и без выдоха сделал глубокий выпад, молниеносно…

Если становишься мыслью — тело становится молнией…

Неизвестный еще говорил, а убийца-меч уже вонзился ему под короткий кожаный жилет в солнечное сплетение, поражая диафрагму, желудок, легкие… и вышел, дымясь, в свете факела. Второй, здоровый верзила, был тоже профессиональный убийца и опоздал он всего на сантиметр: Фома уже отскочил, когда ветер клинка обжег ему лицо.

Противник стал водить ножом перед собой, чтобы не пропустить подобный удар, но по глазам было видно, что он сломлен.

— Я тебе оставлю жизнь, если ты скажешь, кто тебя послал, — сказал ему Фома.

— Черта с два! — рявкнул верзила и вдруг бросил в него клинок с полудвижения.

Фома успел только чуть прогнуться. Короткий меч прошел между рукой и телом, распоров рубаху, и воткнулся в стену. Увидев, что промахнулся, громила побежал обратно по коридору. Вскоре шаги его стихли где-то в недрах замка. Фома утер пот.

«Как же это я так? — удивлялся он себе. — Не должен был он бросить! Он хотел даже сдаться, а потом внезапно передумал и бросил меч даже не подумав о последствиях!..» «Раззява! — обругал он себя напоследок. — Таких надо сразу глушить!»

У себя в комнате он снова обнаружил теплую воду для умывания. Это было кстати. Мысленно поблагодарив советника, Фома обмыл раны. Они оказались смешными, дело обошлось двумя длинными царапинами. Он перебинтовал и заклеил их, взяв материал из аптечки, там же нашлось и что-то вроде дезинфицирующего порошка. Уже засыпая, подумалось, что неплохо было бы обыскать молодчиков и забрать у них хотя бы оружие — вряд ли у них было с собой что-либо, указывающее на то, кто их послал, — но сил уже не было никаких. Оба пролежат скорее всего до утра, там их и найдут: одного без сознания, другого без… вот пусть и объясняет, как они оказались здесь. Хрупп начал охоту?..

— Ты где? — спросил Сати.

— Сати? — удивился Фома. — Ты откуда?

— Не задавай глупых вопросов, мальчишка! Я едва тебя нашел, чтобы тратить время попусту!

— Потише, Сати, я теперь граф, сиятельство! Обращайся ко мне соответственно.

— Ты где, я спрашиваю, паршивец!

— Ну вот! — обиделся Фома. — Сколько не виделись, я думал он погиб, а он ни здрасте, ни привет, сразу — паршивец!

— Ну, хорошо, хорошо, здравствуй! Я жив, живу хорошо. А ты где ошиваешься, граф паршивый?

— Не паршивый, а Иеломойский! — улыбнулся довольно Фома.

— Иеломойский — это где? Какая эпоха?

— А черт его знает! Местечко называется Каросса.

— Называться оно может по всякому! — проворчал Сати. — А вот почему ты не на Спирали? Что ты там делаешь в этой Кароссе?

— Сати, тут такая история!.. Как с тобой связаться?

Фома быстро соображал, что можно сказать своему наставнику. Бывшему наставнику.

— Хватит крутить, Андр, что за история?

Говорить про Дока?

— Сати, мой замок оказался в зоне трансформации.

— Что ты несешь? Как он мог там оказаться?.. Ты что оставил его там?!

— Вот и я хотел бы это знать, потому что я его там не оставлял.

— Погоди, погоди! А что ты вообще делал в зоне турбулентности? И как ты узнал о том, что там твой замок?

— Нашлись добрые люди, показали.

— Добрые люди, говоришь? Ну, ну. Замок уже в зоне?.. Ах да, ты говорил. Но ты-то там как очутился? Хулиганил с Чертой?

— Не понимаю, как он там очутился? — словно не слыша его, продолжал Фома.

— А вот как ты очутился здесь, артист? Тебе же был закрыт выход без санкции!

— Жить захочешь, не то сделаешь!

— Да?.. — Сати недоверчиво посмотрел на Фому, хмыкнул. — Странные вещи с тобой творятся!.. Ну и с кем ты вышел со Спирали? И зачем?..

Вопросы сыпались один за другим, и Фома не успевал вразумительно на них отвечать. Это была манера Сати, так он нащупывал слабые места по ничтожным реакциям собеседника.

— Кто это? Кто-нибудь из Ассоциации? — рассмеялся наконец Сати. — Что ты здесь делаешь? Уже влез во что-то? Смотри, Андр, никуда не влезай! Хотя, ты же не умеешь этого делать. И по-моему, ты чего-то не договариваешь старику.

— Что ты хочешь узнать? — спросил Фома.

— Ну, хорошо! — сказал Сати. — Давай посчитаем. Ты выскочил со Спирали — раз. Кто-то поднял твой замок в зону турбулентности — два. И кто-то тебе во всем этом помогает — три. Не много ли?

— Почему обязательно кто-то поднял замок? — удивился Фома.

— А как же еще? Если, конечно, ты не оставлял!

— Нет!

— Тогда Святым Духом Ману, что ли? Или движением сфэр он вознесся? — издевательски спросил Сати. — Ты что до сих пор не понял, что это сказки для школяров, чтобы не переигрывали с замками, не плодили их.

Фома молчал, туго соображая, а Сати продолжал:

— Теперь я задам тебе еще один вопрос, вернее, три. А ты подумай, может быть, ты сам скажешь мне то, что я хочу услышать.

Фому стало лихорадить. С Сати невозможно скрывать, он сам тебе про тебя расскажет. С одной стороны это хорошо, не надо врать, но с другой…

— Так вот, скажи, ты что, можешь опустить свой замок?

Фома молчал. Сати удовлетворенно покивал головой.

— Правильно, это может сделать только иерарх, а ты пока со шконки на шконку. Так может быть ты можешь ликвидировать свой замок из зоны турбулентности или хотя бы блокировать его?.. Тоже правильно, не можешь! Что же ты здесь делаешь, а, граф Елепомойский?.. Ты понял, что я сейчас у тебя спрошу?..

Сати внезапно исчез. Фома проснулся от шороха в комнате. Какая-то тень мелькнула у его кровати. Неуловимым движением он выхватил ее из темноты, схватив одной рукой за горло, второй — нащупав трофейный клинок в изголовье. Тень пискнула и обмякла в его руках.

— Кто ты? — не ослабляя хватки, спросил Фома, хотя сразу понял, что перед ним женщина, она была без оружия.

— Ты меня слышишь? — спросил он, отпуская ее.

Женщина ничего не могла сказать, осевши на кровать, она только кивнула головой.

— Зажги свечи! — приказал он. — Там, на столе, в комнате.

Она встала с постели, зажгла свечи и замерла.

— Подойди! — попросил Фома. — Кто ты? Почему без стука? Что тебе здесь надо?..

Он удивлялся себе: не запереть дверь! Убить меня мало! Сколько еще будет везти?

— Меня привели, — сказала она, подойдя ближе.

Голос у нее был все еще испуганный и совсем молодой. В неверном свете свечей он узнал монашку. Она, встретив его взгляд, опустила голову и не поднимала ее в течение всего их разговора.

— Мартин? — спросил он.

Она пожала плечами.

— Не знаю.

— Ты же монахиня?

— Да.

— Как тебя зовут?

— Мэя.

— Твой Бог позволяет тебе заниматься этим?

— Мой Бог убит, — сказала Мэя.

Она оправилась от испуга, поняла, что ей ничего не грозит, голос ее стал глубже, спокойнее, но все равно было слышно, что она очень молода.

— Не говори так, Боги не любят, когда их хоронят!

Он представил себе, как какой-то местный иерарх, корчится от известия о собственной смерти и уже готовит своих лярв и василисков для мщения.

— Они в общем-то незлобивы, но капризны и тщеславны. О них не надо думать вообще или думать хорошо, еще лучше с любовью, тогда они никогда не оставят тебя, как преданные женщины.

Мэя на мгновение подняла лицо, посмотрела на него. Она была очень молода и довольно привлекательна, впрочем, в этом полумраке и он сходил за красавца.

— Вы говорите так, как будто хорошо их знаете, — сказала она, снова опуская голову.

— Такие как я, только этим и спасаются еще, — пробормотал Фома. — Как ты оказалась здесь, во дворце, девочка?

— Наш монастырь разрушили и сожгли дотла, меня привезли сюда.

— Давно?

— Давно, — как эхо отозвалась она. — Почти два года.

— А почему разорили монастырь?

— Наш незлобивый Бог, видимо, лучше знает.

Фоме показалось, что она усмехнулась.

— Ну что ж, значит, он не самый удачливый здесь, — сказал Фома. — Извини, что не могу проводить, но я хочу спать. Иди к себе.

Мэя подошла к двери, нерешительно остановилась перед ней, потом тихонечко вышла. Фома прислушался — тишина. Подозрительная. Надо запереть дверь. Он встал, задвинул засов, но что-то не понравилось ему в тишине за дверьми. Он взял меч и бесшумно распахнул дверь. Мэя сидела у двери, поджав под себя колени и положив на них голову. Больше никого в коридоре не было.

— Ты что? — спросил он. — Боишься идти одна?

— Нет…

Она встала и ни слова не говоря пошла по коридору в ту сторону, где лежали тела. Не хватало еще напугать ее до смерти!

— Стой! — сказал Фома. — Ты не туда пошла, там нет лестницы.

Мэя послушно развернулась и пошла в другую сторону.

— Ты не знаешь, куда тебе идти? — спросил он, когда она поравнялась с ним.

— Мне некуда идти. У меня нет своего места, — сказала она тихо.

— Как?! А где?

— Где придется! — нехорошо улыбнулась она.

Мартин-младший стоял в темноте, переминаясь с ноги на ногу. Он никогда не видел того, кто отдает ему приказы. Приводят, ставят и говорят через занавеску, или вот так, в темноте. Он, конечно, догадывался, но никогда не пытался даже попробовать узнать, слишком страшная фигура чудилась за всем этим. И потом — деньги…

— Что тебе?

— Там трупы!

— Где?

— У его комнаты.

— Сколько? Чьи?.. Он?

— Не он. Двое…

— Ч-черт!.. Точно трупы?

— Н-не знаю.

— Не зна-аю!.. Где девчонка?

— У него.

— Дьявол!.. Надо убрать!

— Что?

— Трупы, что!

— Я не могу!.. Я боюсь!

— Сморчок! Ладно, иди! И чтоб ни слова!.. И глаз не спускай с него!

— Да, ваше превосходительство! Слушаюсь!..

Мартин долго петлял по коридорам и залам, стараясь найти хоть кого-нибудь, но все словно вымерло, все игрища закончились в мертвом замке, ни души…

— Мне надо, мне надо! — бормотал он, даже не замечая этого.

В первый раз ему было так страшно, но кое-что было сильнее, казалось, именно оттого, что так страшно. Проплутав еще некоторое время по пустым залам и никого не найдя, он пошел в зал для «эстетов».

— Кровать одна, — сказал Фома. — Больше спать негде, всего два стула. Я на стульях спать не могу и тебе не советую.

— Я могу и там… — Мэя мотнула головой за дверь.

— Там нельзя… — Фома отбросил одеяло, покрывало оставил себе. — Мы даже не услышим друг друга, если ляжем по разные стороны. Все. Запри дверь, погаси свечи. Спокойной ночи.

Он с наслаждением откинулся на подушку. Праздник, который всегда с тобой это отбой, вспомнилась строка любимого недетского писателя.

— А правда, что вы странствующий рыцарь? — услышал он в темноте.

— Странствующие рыцари вымерли, девочка, или выродились. Может быть, последний из них стал графом. Спи.

Мэя вздохнула тихо, и больше Фома ее не слышал…

Сати хотел узнать, с кем он. Доктор тоже что-то хочет от него. Он чувствует это. Дыра, конечно, важная причина. Но может быть что-нибудь еще? И где он сам? Почему король не остался на балу? Зачем прислали монашку? Сколько вопросов! Замок?.. Кому нужно было его поднимать? Надо поговорить с Доктором. Ау, Док, где ты?..

Доктор был где-то далеко, иначе непременно откликнулся бы. Может быть, уже в дороге к монастырю ордена Голубых кругов? Решил все сделать сам, один? Давай, Док!.. Хотя нет, он бы давно все сам сделал, что-то ему нужно от меня, помимо замка. Голубые круги, розовые круги…

— Мэя, ты спишь? — спросил он.

Девчонка замерла, даже дышать перестала. «Испуганная монашка даже спать боится»

— Твой монастырь принадлежал какому-нибудь ордену?

— Ордену Розовых Кругов, — донесся до него тихий голос.

Та-ак, интересно!

— Твой монастырь разрушили?

— Весь.

— Зачем?

Мэя молчала. Он подвинулся к ней, она испуганно замерла, снова перестала дышать.

— Что-то искали? — спросил он ее тихо, в самое ухо. — Нас могут слушать, поэтому отвечай тоже на ухо.

Девчонка задрожала.

— Ну ладно, спи! — сказал он обычным голосом, но не отодвинулся. — Искали круги? — прошептал он ей на ухо.

— Да! — громким шепотом обожгла ему ухо Мэя.

— Ты потише, потише… одними губами. Я прекрасно слышу. Нашли?

— Н-нет… не знаю, — опять слишком громко прошептала Мэя.

Похоже, она была бесхитростной натурой, совсем не умела шептать.

— Тише, тише… я слышу, — урезонивал он ее. — Почему ты думаешь, что нет? Ты знаешь, где они?

— Нет! — жарко выдохнула Мэя.

— Да перестань ты! — сказал он, почти не таясь. Если слушают, то пусть думают, что они забавляются. И опять перешел на шепот. — Ты мне все ухо сожжешь!.. Где они?

— Я не знаю, где спрятаны круги, — прошептала она уже спокойнее.

— А как они действуют, в чем их секрет здесь? Почему за ними все охотятся?

— Не знаю.

— Но кто-нибудь мог рассказывать.

— Королевский указ запрещает даже говорить о них.

— Но в монастыре-то, наверное, можно было говорить о них? Почему их запретили?

Девчонка молчала.

— Если ты мне расскажешь все, что ты знаешь, я увезу тебя отсюда, — сказал он, не зная, собственно, как он сможет это сделать.

— Мне некуда идти. В монастырь меня не возьмут, я порченная.

— Глупышка, это они здесь порченные!

— А указ? — боязливо спросила она.

Святая простота, подумал он, вот для таких и пишут указы.

— Ты хочешь отсюда выбраться?

— Да!

— Почему их запретили?

— Их запретили монахи из ордена Голубых кругов.

— Как они могли запретить, ведь есть король!

— Несколько лет назад орден Голубых кругов стал вдруг очень влиятельным. Говорят, что из-за одного человека, который сначала стал тайным покровителем ордена, а потом его магистром. Он имел влияние на короля. Розовые круги стали мешать голубым. И голубые монахи утверждали, что розовые круги мешают могуществу королевства и его расширению.

— Так что же делают розовые круги в отличие от голубых?

— Не знаю. Я была еще слишком маленькая. Может быть, ничего особенного.

Больше он ничего не смог добиться от нее.

— Ну, спи. Все будет хорошо, — сказал Фома, скорее по привычке, чем так думая.

Он едва удержался, чтобы не поцеловать невидимое в темноте ушко. Потом приказал себе уснуть. Но вскоре снова проснулся.

Мэя плакала. Тихо-тихо. Едва слышные вздохи и всхлипы выдавали этот горький плач. Что еще?.. Нет, эта ночь никогда не кончится, вздохнул он. Мэя услышала этот вздох и ее легкая рука нашла то горестное место, откуда он вырвался.

— Извините меня, — прошептала она. — Но… вы ведь все равно рыцарь?

— Сейчас — да! — ответил он, чувствуя, как разрываются на нем доспехи…

28. Утро графа: бани, драка…

— Мартин, скажи, когда начались все эти войны с вашими соседями? — спросил Фома, едва увидев младшего распорядителя. — Или они у вас постоянные? Кто начал войну, вы или они?

Мартин оторопело встал на пороге его комнаты, даже не закрыв дверь под градом вопросов. В руках его был поднос с завтраком. Фома еще лежал в постели. Мэи не было. Она ушла, лишь забрезжил рассвет в узких окнах его апартаментов, и он, как ни старался, не смог ее удержать. «Мне надо, мне нельзя…» — бормотала она на все расспросы.

— Зачем это вам, сэр Томас? — недоуменно спросил Мартин.

— Как зачем? — загремел Фома, и эхо его голоса гулко отозвалось в коридоре; Мартин поспешно поставил поднос на пол и прикрыл дверь. — Я же теперь граф Иеломойский, здесь и моя вотчина! Хочу знать, что грозит ей и мне в ближайшем будущем!

Мартин осторожно прошелся по комнате, присел на стул у окна. Как кот, подумал Фома. Ищет что-то?

— Война началась где-то пару лет назад, ваше сиятельство, — сказал Мартин. — А кто начал, поди разбери! Вы же знаете, эти дипломаты могут обидеться на что угодно!

— Ну, повод-то меня не интересует. Важна причина, вернее, кому этого больше хотелось, вам или им?

— Ну, не знаю! — пожал плечами Мартин. — Его величество объявил тогда себя наследником всех земель Анабела Объединителя, своего прадеда, на том основании, что могила его, Анабела то есть, здесь. Часть же земель, бывших в королевстве при Анабеле, позже была захвачена соседями. Правда, они говорят, что это Анабел захватил их пограничные территории, но это чушь!..

Мартин повысил голос, вероятно, для тех, кто их сейчас слушал:

— Анабел вернул истинно каросские земли!

— Да, это полная фигня! — громко согласился с ним Фома. — Я здесь всего один день, но чувствую, что это исконно наши земли!.. Великокаросские!

— У вас удивительно правильный взгляд на нашу историю, сэр Томас! — сказал Мартин. — Какая проницательность!

— Да нет, это у вас удивительно ясная история и справедливая война! — завывал Фома, вынуждая, тем самым, Мартина орать на всю каросскую, чтобы не выглядеть меньшим патриотом.

— Даже ребенку видна ваша освободительная эскалация! — скандировал Фома.

Так они еще долго бы кричали и дошли бы до здравиц королю, если бы Фома вдруг не вспомнил.

— Кстати! — сказал он уже обычным голосом. — Истинно Иеломойские земли, надеюсь, не вызывают спора у соседей?

— Увы! — откликнулся Мартин, и лицо его сочувственно вытянулось в лошадиное. — Иеломойя одно из самых спорных мест и, надо заметить, очень кровавых.

— Какая досада! — заметил Фома, выбирая, с чего бы ему начать завтрак: с яйца или бутербродов.

— Соседи говорят такую чушь, будто Анабел убил своего брата и присвоил его земли, хотя у убитого оставались дети, имеющие, якобы, полное право на эти земли! — тараторил тем временем Мартин.

Фома сочувственно кивал головой.

— Могу сразу сказать, что и это полная ерунда! Свирепая однодневная чума убила и брата, и все его отродье до третьего колена, и там больше некому было претендовать на Иеломойю!.. И будет!

— Скажите, пожалуйста, однодневная чума! — бормотал потрясенный Фома. — И до третьего колена? То есть — вперед?.. Потрясающе!

— Правда, соседи считают иначе и Иеломойе грозит неминуемая опасность, — закончил Мартин краткий обзор истории.

— Так я и знал! — Фома лениво отхлебнул кофе, предварительно разбавив его топленым молоком. — Как только у меня появляется собственность, так сразу объявляются и ее собственники!.. Это ты прислал мне Мэю?

Мартин поперхнулся куском.

— Ну у вас и переходы, ваше сиятельство! Война, война, вдруг бац — баба!

— Ты еще не знаешь моих переходов, юноша! — сказал Фома, продолжая уминать завтрак (Доктор устроил мне великолепный променад из одной реальности в другую, но кому об этом расскажешь?). — И о чем же еще могут говорить настоящие мужчины? — спросил он уже вслух. — Только о подвигах!

— Здорово! — восхитился Мартин. — Вы уже не кажетесь этим чудаком, странным рыцарем.

— Мартин, если ты в следующий раз скажешь сраный, вместо — странствующий, то слово рыцарь лучше не говори, потому что я оторву тебе голову, как дядюшке Джо! — пообещал Фома.

Мартин непонимающе уставился на него.

— А что я сказал?

— Я понимаю, что рыцарь может быть странным или страннующимся, как ты вчера выразился, но прошу тебя больше не экспериментируй с этим словом. Странствующий это значит переходящий из страны в страну; туда-сюда, туда-сюда, — понял?

— Понял. Вы про эти переходы?

— А лучше, — вздохнул Фома, — вообще не называй меня так. Я теперь граф, мое сиятельство, вот так и называй, хорошо?

— Хорошо, ваше сиятельство! — с готовностью подхватил Мартин.

— Так это ты прислал Мэю?

— Ваше сиятельство, вы же сами сказали, монашка это грех, я не мог вам отказать!

— В грехе? — не понял Фома.

— Совершить грех — первая доблесть, я не мог вас ее лишить!

— Ну что ты заладил: не мог, не мог!.. Понял я!..

Завтрак закончили в молчании.

— А теперь скажи мне, Мартин, — попросил Фома. — Что, война все время шла так безуспешно, как сейчас?

— Как безуспешно, кто вам сказал? — засуетился Мартин, вспомнив, что он что-то говорил про войну вчера, но что?..

Теперь он делал отчаянные знаки Фоме.

— Война шла всегда очень успешно!.. Вначале она шла просто успешно, и мы завоевали Иеломойю, Гимайю и Салатен. А теперь она идет вообще блестяще — Иеломойя, например, все еще наша.

— Ага! — понял Фома печальную судьбу Гимайи и Салатена. — Значит, сначала война шла просто успешно, а теперь блестяще?.. Ты понимаешь в стратегии толк, Мартин. Дело, насколько я понимаю в военном искусстве, идет к ослепительному концу?

Мартин кивнул не в силах говорить.

— Сэр Томас! — закричал он наконец, чтобы скрыть смех. — Ваше сиятельство, я совсем забыл про бани!

— Ты меня посылаешь в баню, да еще после завтрака?! — удивился Фома.

— Разве это завтрак?.. Вот потом будет завтрак! — пообещал Мартин.

Бани оказались огромными, словно термы Каракаллы. Фома не ожидал увидеть здесь столько народу в этот сравнительно ранний час, ведь разошлись так поздно! Впрочем, не все же шатались полночи по замку в поисках головорезов, как он!.. Похоже бани были одним из главных утренних развлечений при дворе.

Без одежд дворцовая знать представляла собой довольно печальное зрелище. Оплывшие, обрюзгшие, бледные тела мужчин украшали только набедренные повязки или полотенца, да еще имитации голубых кругов на шеях и руках. Несколько неожиданным для Фомы было наличие здесь дам, которые, кстати, не пытались себя украшать жалкими повязками и подделками кругов. Да оно и понятно, выглядели они гораздо презентабельнее кавалеров, поскольку разнузданный, свальный грех отражается прежде всего на мужчинах. Было только странно, что на женщин никто вроде бы и не обращает внимания.

— Ё-мое! — воскликнул Фома еще в предбаннике. — Совмещенный санузел!.. У меня прямо какая-то легкость необыкновенная во всем теле образовалась!

У него действительно появилась пластика пантеры в каждом движении.

— Мартин, — спросил он, — почему я не вижу никаких взаимных игрищ, приличных разнополым существам?

— Какие игрища, сэр Томас? — удивился Мартин. — После наших ночей никому и в голову не придет!

— Но дамам-то приходит! — заметил Фома, наблюдая парад планет, Афродит и прочих наяд. — И только слепой этого не видит!.. Ну ладно, не буду нарушать этикет стариков. Где тут у вас парилка?..

Баня, да еще с бассейном, это то, что нужно человеку, уставшему в боях и походах и кинутому своим же напарником. Фома лежал в бассейне и размышлял о тайнах каросской души: странное сочетание страха, похоти и вялого любопытства! Кажется, это чье-то представление о египтянах, опять вспомнил он, скорее всего суровых иудеев. Да еще этот этикет, он едва не простудился под душем, убивая в себе все живое и трепетное!

Явно выраженное внимание в парилке к его персоне со стороны дам разогрело Фому донельзя, и он с печалью встал под холодную струю. Все-таки нельзя быть таким бездушным, размышлял он, может нарушиться мировое равновесие. Одна маленькая, но неудовлетворенная женщина может нарушить всю гармонию мира, весь его порядок, и виноват в этом будешь ты, говорил он себе и старался утешать дам хотя бы взглядом…

— Граф! — услышал он вдруг у самого уха приглушенный женский голос.

Какая мелодия!.. Но голос, словно в ответ на его мысли, сразу же предупредил:

— Не оборачивайтесь, ваше сиятельство, если хотите что-нибудь узнать!

Его сиятельство стал лежать, как бревно на сплаве, тем более, что голос продолжал звучать, как свирель с Елисейских полей, что прямо за Летой.

— А что я могу узнать? — беспечно поинтересовался он. — Многие знания, многие скорби. Хотя нет, скажите мне, мой тайный друг, что за дама стояла только что возле бассейна с явным намерением утопить меня?

— Я не обратила внимания. Здесь много таких, привыкайте.

— А мне показалось, что она одна.

Мимо бассейна фланировали раздетые и полураздетые дамы и господа, и на них, на самом деле, никто не обращал внимания.

— Оставим это, граф, у нас…

— А как мне к вам обращаться? — перебил невидимую собеседницу Фома.

— Обращаться можете так, как позволяет вам ваше воспитание, главное, не обращайтесь ко мне лицом!

— Именно этого мне мое воспитание и не позволяет! Но какие речи!.. Я заинтригован! Я должен знать свой предмет! У меня даже шею свело!

Фома стал тонуть.

— Будьте благоразумны, граф, если хотите знать, что вас ожидает в самом ближайшем будущем.

— А почему вы хотите мне об этом сообщить?

— Скажем так, я заинтересована в изменении существующего положения вещей.

— Ого! Вам оно не нравится? Странно! А мне кажется здесь так весело: пляшут, поют, моются, — всё хором!

— Скажем так, — снова сказала незнакомка. — Мне надоело спать с кем попало, причем, может быть, перед самой смертью.

— Стало быть, вы не бессмертны, как ваше его величество? — хмыкнул Фома. — Жаль. И что это вас на смерть потянуло? Даме это не пристало!..

Незнакомка ничего не отвечала.

— Ну, хорошо, — сказал Фома. — Почему вы думаете, что я тоже заинтересуюсь в вашем изменении?

— Потому что вашу девчонку приберут к рукам не сегодня-завтра.

— Но вы-то останетесь здесь, — беспечно заметил Фома.

— Но вы-то, граф, завтра тоже будете вынуждены уехать! — в тон ему заметила незнакомка.

— Это куда же?

— Защищать родную Иеломойю.

— Да? — удивился он. — Ну, а если я не хочу, тогда что?

— Вы обязаны. Приняв титул, вы взяли на себя ответственность за эти земли. Его величество доволен вашим решением. Вы же не будете его огорчать?

— Да? — задумался новоиспеченный граф. — Возможно… Но почему вы думаете, что меня все это как-то расстраивает, и я брошусь что-то менять сломя голову, чтобы только угодить вам, очаровательная незнакомка?

— Потому что девчонку будут пытать о розовых кругах. Она осталась одна, остальные либо исчезли без следа, либо погибли, в общем, ей придется отдуваться за всех.

Разговор становился все интереснее.

— А что там с розовыми кругами? Она что-то скрывает, чего не знает король?

— Они где-то спрятаны, возможно она знает. В любом случае, она либо умрет, либо скажет. И тоже умрет. Об этом говорил Скарт.

«Значит, нас действительно слушали», — подумал Фома.

— Откуда вы это знаете? Вы были с ним? — спросил он.

— И он уговорит короля, — непреклонно продолжала незнакомка.

— А что такое розовые круги? Кто-нибудь в вашем королевстве может мне объяснить наконец? Зачем они их ищут, если сами запретили?

— Хрупп хочет их уничтожить. Они почему-то мешают ему, даже спрятанные.

— Чем они отличаются от голубых?

— Не знаю, говорят, что они совершенно другие!

— А что можно делать голубыми?

— Увеличивать свое влияние, но не каждому это дано. Вероятно, есть еще что-то другое…

— Да-а, наворотили вы тут, — проворчал Фома. — И все говорят по-разному, кому верить?..

Фома разочарованно пустил фонтан.

— Сейчас как обернусь! — пригрозил он.

— Граф, вы здесь последний джентльмен-рыцарь, неужели вы меня разочаруете?

— Вас никогда! — с жаром сказал Фома. — Если вы та дама, что стояла у бассейна, то никогда! Считайте, что вы меня купили. Только я не знаю, что делать с вашей информацией. Как спасти девочку? Как задержать дурацкую войну? Как, наконец, я смогу хоть что-то изменить здесь? И, наконец, будьте милосердны, я требую награды!

— Та дама у бассейна?

— Ну что вы! Вы мне больше нравитесь, такая тайна — я тону!

— Но вы меня не увидите, как вы узнаете, что это я?

— Я посмотрю вам вслед, когда вы будете выходить из бассейна.

— Этого будет достаточно? — засомневалась незнакомка. — Вы не ошибетесь, приставая потом к ни в чем неповинным фрейлинам?

— Похоже, вы не дадите мне ошибиться, — засмеялся Фома.

— Ну хорошо, надеюсь вы меня не разочаруете.

— Зато вы меня уже очаровали!

— Тогда в ответ на все ваши вопросы могу сказать только одно, определенного плана у меня нет!

— А, понял! — засмеялся снова Фома. — Сначала ввяжемся, потом посмотрим!.. Нет уж, увольте! Мне хватит одного Доктора, Докторша будет уже лишней. Да вы меня в гроб вгоните!

— Не знаю, о чем вы, но меня вы не дослушали, граф. Есть одна идея — это турнир. Слава Кругам, здесь еще существуют турниры. Рыцарей нет, но турниры остались.

— Печальная картина, у нас тоже есть канал Культура, но…

Но его не слушали.

— Так вот, вы можете использовать турнир для получения девчонки.

— Что прямо так и затеять: давайте, мол, турнёмся, а девочка мне?.. Вы знаете, несмотря на сказочность этой страны, мне плохо в это верится.

— Если вы меня выслушаете до конца, это не будет выглядеть таким бредом, каким все получается в вашем изложении!

— Я весь, как топляк!

— Вам положена награда, вы от нее отказываетесь, но взамен просите девчонку. Скажем, вы полюбили ее… внезапно… Ну вы же рыцарь! — заметила дама на невразумительное мычание Фомы. — От вас ждут идиотских поступков, вроде этого.

— Но деньги!.. Я не хочу так плохо выглядеть!

Незнакомка тихонько засмеялась.

— Я ценю ваше чувство юмора!

— А если не отдадут?.. Тут ведь Хрупп и вопрос, насколько я понимаю, о власти?.. Что ему каких-то пятьсот монет?

— Ему — да! Но королю это нужно и именно сейчас. Целый отряд наемников вместо девчонки, которая, может быть, ничего и не знает!

— Ну, а если все-таки не отдадут — Хрупп убедит короля?

— На наше счастье Хруппа нет, а Скарт не имеет такого влияния на короля, да и говорить он толком не умеет. Ну, а если он все-таки сумеет убедить короля, в чем я сомневаюсь, тогда — турнир. Вы ставите свою награду против нее и они будут вынуждены пойти на поединок, таковы правила и я на это надеюсь. Даже при нынешнем короле какие-то правила должны здесь остаться?! — неожиданно горячо воскликнула незнакомка.

— Как интересно! — всплеснул руками Фома. — А потом меня разрубают вдоль и поперек, и все понимают, что я обычное, а не голубое странствующее мясо. Девочка остается у Хруппа со Скартом, а мои деньги, земли, титул, — все, нажитое непосильным рыцарским трудом, достанется какому-нибудь оборванцу без рода и племени?!

Фоме стало жалко нечаянно свалившейся на него благородности происхождения, все-таки граф, пусть и сказочный! Менять все это на идиотский турнир, в котором он ни бельмеса? Вернее, так давно не тренировался, что забыл, как держать копье…

— Милая дамочка, я лет сто даже палки в руках не держал, а тут копье, меч, доспехи!.. И потом, где я это все возьму?

Фома вдруг почувствовал злой укус за ухо.

— Во-первых, никогда больше не называйте меня милой дамочкой!..

— Вы с ума сошли!

— Так будет больше похоже на флирт… А вы учтите!.. Скажем так, если я здесь, то это мое дело и не дает вам повода называть меня так!

— А как мне вас называть? — взбесился Фома.

— Никак. Достаточно того, что вы рассмотрите мой зад!

— Милое дело!

— Продолжим или вы уже обиделись? — насмешливо спросила дама после паузы, в продолжение которой Фома тер свое ухо.

— Продолжим! — хмыкнул он. — И закончим уже!

«С этими дамами!» — выругался он про себя. К тому же он чувствовал, что от долгого пребывания в воде понемногу расползается.

— А во-вторых, доспехи у вас будут и не самые худшие, об этом не беспокойтесь!

— Да, но меня могут убить! Вы не забыли об этом? — напомнил Фома. — Ничего, что я о главном?

Дама отнеслась к этому философски.

— Ну что ж, значит, вы не получите награды!

— А, награда! — вспомнил Фома. — Какая длинная беседа! Тогда я, конечно, согласен… но не из-за награды, а потому, что не могу иначе! Ноблес оближ!.. Но награду потребую, учтите, немилая дама! Причем сразу после турнира!

— Мы так не договаривались!

— Надо договориться, вы же знаете, что я вас полюбил с первого взгляда.

— С какого это? — рассмеялась незнакомка.

— С того, что брошу.

— Давно я так не веселилась. Ну хорошо! — согласилась она.

— Что хорошо? — не понял Фома. — А дальше что?.. Получил я все награды, а вернее погиб и от этого здесь все само собой развалилось?

— Да, рано или поздно.

— Вы мне чего-то не договариваете.

— Я действительно не знаю, что будет дальше, но все будет хорошо!

— Все будут петь и смеяться, как дети!.. Дело за малым — изобразить мальчика для битья. Вы мне только скажите, моя смерть тоже гармонично ложится в вашу бесплановую картину бытия?

— Ваша смерть совсем не входит в мои планы, более того, она существенно повлияет на мои надежды, — сказала незнакомка.

— Надежды на награду? — невинно спросил Фома. — В таком случае не беспокойтесь, я обязательно выживу!

В ответ его снова укусили за ухо, но совсем не так, как в первый раз.

— Таким вы мне больше нравитесь, — промурлыкала незнакомка. — До встречи после турнира.

— Как, вы уходите? — вскричал Фома, распухший в воде, как губка. — Может, еще помокнем?

— Лучше запомните меня по-хорошему, когда я буду уходить.

— Не беспокойтесь, у меня такой острый взгляд, — начал рассказывать Фома о своей наблюдательности, и понял, что незнакомки уже нет рядом.

Он обернулся. Неизвестная оказалась хитрее, чем он думал: волосы ее были убраны под тюрбан из полотенца, но зато на самом роскошном месте потрясающей фигуры, там где начинается нежная ложбинка, сияло золотисто-коричневое клеймо породистости размером с мелкую монету.

— Родинка! — сказал Фома так, чтобы она слышала, и попытался запомнить все движения незнакомки.

Движения ему понравились. Афродита Каллипига! Прекраснозадая!.. Бывают же такие женщины!..

После бани Фома прогуливался до своих апартаментов по королевскому замку или, точнее, замкам, пытаясь разобраться в их сложной архитектуре. И, конечно, заблудился. Прекрасно, рассуждал он, подводя итог своего пребывания здесь. Он был неутешительным, чтобы не сказать — странным. Не успел он здесь появиться, как уже чуть не убит, связался с девчонкой, подписался сдуру под поединок за неизвестный прелестный зад и в завершение — заблудился!

Может, ну его к черту, этот дурацкий поединок? Я влезаю в чужую реальность и все ее петли и крючки будут мои. Мало мне… Доктор прав, пора переходить в нейтральную технику. Что же здесь все-таки происходит?.. Розовые круги, голубые круги, Хрупп, мысленно перебирал он, пытаясь определить внутреннюю связь. Война и поголовный мор, при полной разрухе. Каша какая-то! Никто ничего не знает, но все боятся!..

Он блуждал по коридорам, чертыхаясь на злокозненность архитекторов, потому что все сооружение представляло собой соединение нескольких зданий так, что получалась замкнутая фигура с внутренним двором. Он понял это только случайно выскочив туда. Что-то вроде Колизея, но в виде неправильного многоугольника, да и внутренний двор больше напоминал арену цирка. Вполне возможно, что именно здесь и проходили турниры, последний из которых ожидал его, подумал он.

«Что, все-таки подписался? — усмехнулся он самому себе. — Ох и падок ты, граф!.. Неймется!»

Вокруг арены тянулись невысокие трибуны, которые переходили в балконы по всему внутреннему периметру здания. Всего Фома насчитал пять уровней балконов — длинные анфилады вокруг всего внутреннего двора. Здесь могло разместиться, при случае, несколько тысяч зрителей, прекрасный цирк!

Внутри замок-крепость представлял собой хитрое сочетание залов с переходами-коридорами, с которыми он познакомился вчера, бредя с Доктором за секретарем Меркина. По резиденции можно было перемещаться с уровня на уровень или двигаться на одном уровне по всему периметру, но и то и другое перемещение было осложнено крайней запутанностью переходов между залами — заблудиться было очень легко, тем более, если ты впервые попал сюда, что Фома с успехом и подтвердил.

Он вдруг заметил, что кто-то крадется за ним. Собственно, чья-то тень мелькала уже давно, но он не придавал этому значения, ему встречалось по пути множество людей, и мало ли кто мог идти за ним? Но сейчас, здесь было явно что-то не то…

Фома нырнул в ближайший коридор, открыл какую-то дверь, еще одну… и неожиданно оказался снова во дворе, под большим анфиладным балконом. Ничего не поймешь в этих лабиринтах!..

Место было укромное и просматривалось только с арены. Неплохую я себе ловушку устроил, подумал он и, словно в подтверждение этой мысли, перед ним возник высокий, атлетически сложенный мужчина с тонкими усиками и в темно-красном камзоле, парадном, несмотря на утренний час. В руке у него был красивый, как смерть, клинок и этим клинком он полностью перекрывал единственный выход из-под балкона — мимо него.

«Это уже просто инфекция какая-то! — подумал Фома. — Даже в бане не смывается! Что им всем от меня надо? И главное, все с оружием, а я то из бани, то из прачечной!»

— Что вам угодно, сударь? — спросил он, гадая, кого же это он так достал, что его «пасут» и днем и ночью.

— Я намерен убить тебя, подлец! — без всяких околичностей заявил незнакомец.

— Ого?! — несказанно удивился Фома, отпрыгивая за колонну.

И вовремя, удар пришелся по ней. Но дальше-то бежать было некуда — одна колонна на двоих на пятнадцати квадратных метрах!.. Нападающий как-то очень быстро рассвирепел. Еще несколько ударов. При каждом ударе незнакомец яростно шептал: квинта!.. Шестая позиция!.. Рипост!.. («Причем здесь рипост, я же без оружия!» думал Фома.) Терция!.. Вторая каросская позиция!.. — и наносил удары.

Видимо, он решил убить Фому по всем правилам фехтования и с декламацией, красиво, как «в концерте». Это собственно и спасало Фому. В погоне за красотой нападающий терял главное — убийственность, и Фома с трудом, но все-таки успевал угадывать направление ударов, приправленных пространными комментариями. Незнакомец явно наслаждался процессом, желая распороть Фому в какой-нибудь особо привлекательной каросской позиции.

Красота спасет мир, во всяком случае меня, думал Фома, бегая и прыгая вокруг колонны. Со стороны казалось, они играют в салочки, правда, мечом, но долго так продолжаться не могло да и Фоме это уже надоело. «Где меч?!» уже давно взбешенно думал он.

— Пятая каросская!..

Удар… Дальше тянуть было нельзя, оставаться живым было все труднее!

— Меч!!! — заорал Фома во всю мощь легких.

Меч, слава Создателю, появился. Фома вышел из-за колонны. Ирокез яростно блеснул на солнце.

— Могу ли я, наконец, узнать, в чем дело? — поинтересовался он (подлецом его называли не часто и только женщины, теперь хотелось бы узнать, что подвигает на подобные заявления сильный пол).

Незнакомый красавец оторопел на какую-то секунду и Фома, не раздумывая, сходу, влепил ему сапогом между ног.

— Первая русская позиция! — сообщил он. — Тоже позиция, между прочим.

Противник валялся у его ног, глубоко закатывая глаза. Такая позиция была ему незнакома.

— Кто ты? — спросил Фома у несчастного, склоняясь над ним.

— Я тебя убью! — прошептал тот.

Фома потрепал его по щеке.

— Правила хорошего тона и здравомыслия гласят: не держите все яйца в одной корзине!..

— Мартин, прекрати красться за мной! Мне и так хватает идиотов с оружием, не хватало, чтобы я и тебя убил!..

Фома стоял на арене, пытаясь высчитать, где же находиться отсек с его апартаментами. Путешествие по коридорам и закоулкам дворца больше не доставляло ему удовольствия, хотелось побыстрее попасть к себе.

К удивлению, он не чувствовал, несмотря на множество событий последнего времени, ни усталости, ни растерянности. Он был бодр, хотя спал не более трех часов, а раны, полученные во вчерашнем поединке, поразительно быстро затянулись. Фома чувствовал, скорее, прилив сил, зверский аппетит и огромную жажду жизни. И еще он чувствовал в себе все время сжимающуюся пружину. Что это? Только ли сказка?..

— Спускайся, я тебя вижу!

— Ваше сиятельство, что вы здесь делаете? — с деланным удивлением отозвался с анфилады второго этажа Мартин. — Я вас ищу, ищу!..

Через секунду он выскочил во внутренний двор.

— Ищу свои апартаменты, — сообщил Фома.

— Позвольте к вам присоединиться?

— Ты что, следишь за мной?

— Я вас ищу, завтрак стынет! — сделал круглые глаза Мартин.

Нельзя было понять, паясничает он или говорит всерьез. Фома махнул рукой.

— Кто построил это циклопические катакомбы? — спросил он, беря Мартина под руку и выводя в центр арены. — Размеры его явно не соответствуют размерам королевства. Или я ошибаюсь?

— Строили его многие, но завершил и придал такую форму Анабел.

— Я смотрю, Анабел у вас, как Бова Королевич, много всякого насовершал!

— Ага! — согласился Мартин. — Он у нас Великий! Тогда Каросса действительно охватывала огромные пространства, и Анабел хотел, чтобы наша мощная держава соответствовала этому…

Мартин повел рукой по анфиладам.

— Совсем не то что сейчас… пока, — поспешил добавить он.

Во дворе никого не было видно, только изредка мелькали фигуры в анфиладах, и если за ними наблюдали, то уж слышать никак не могли, так что вполне могло сложиться впечатление, что Мартин показывает гостю резиденцию короля.

— Анабел тоже громил орден Розовых кругов?

— Ну вот, вы опять за свое! — поморщился Мартин, оглядываясь. — На эту тему у нас запрещено говорить!

— Да ладно, Мартин! — Фома широко развел руки. — Нас никто не слышит!.. С чего все это началось?

— Ну, хорошо, — сказал Мартин.

И теперь он уже запанибратски подхватив Фому под руку, повел его по кругу арены, как бы показывая ее и рассказывая о красотах дворца.

— Примерно пару лет назад орден Розовых решил захватить власть. Но, слава Кругам, нашелся человек, который обнаружил этот заговор и в корне его пресек.

— Кто это?

— Хрупп.

— Почему же он продолжает искать круги, если в корне пресек?

— Пока существуют круги, есть опасность появления их последователей, которые, естественно, захотят мстить. Собственно, есть же мстители бывшего ордена и они не прекратят сопротивления, пока не будут уничтожены все розовые круги.

— И сразу начались войны, — раздумчиво сказал Фома.

— Ну… не сразу, — ответил Мартин. — Я точно не помню, но, по-моему, не сразу, — добавил он. — Не вижу, кстати, связи.

— А я и не ищу. Просто ты говорил, что войны идут два года и два года назад раскрыт и уничтожен заговор, естественно, возникает вопрос.

— Ну, это просто совпадение!

— Вполне возможно, — согласился Фома. — А король так сильно изменился тоже два года назад?

— Нет, это происходило постепенно, все сильнее и сильнее. Но теперь… — Мартин удивленно посмотрел на Фому. — Теперь мне тоже кажется, что это началось с разгрома ордена Розовых Кругов!.. Только вы никому не говорите, ваше сиятельство! — вдруг испугался он и даже отпустил руку Фомы, словно извиняясь за фамильярность.

— Да кому мне говорить? — рассмеялся Фома. — Кстати, ты не знаешь, кто это все время пытается меня убить?

— Вас?!

Мартин сделал такие удивленные глаза, что сразу было видно: знает, подлец!

— Не знаю! — сказал Мартин.

Фома рассмеялся и показал меч.

— В смысле, не всех, да, Марти?.. Сегодняшний идиот в дорогом камзоле и вот с этим великолепным мечом никак не вписывается в ряды тех головорезов, что напали на меня вчера ночью.

— На вас уже и сегодня напали? — спросил Мартин, выдавая себя с головой.

Фома весело наблюдал за ним.

— Когда?..

— Да только что!.. Выскочил какой-то хлыст с криком «убью!» и с таким же криком убежал.

— Кто же это? — пробормотал Мартин. — Странно!

— Так вот и я говорю, странно!

— Не знаю!.. — теперь Мартин был совершенно искренен.

— Ну ладно, коли не знаешь, пойдем завтракать!.. Идешь?

— Пойдемте, — согласился Мартин, но доведя Фому до его комнат, вдруг исчез, едва извинившись и буркнув что-то несуразное.

В искусстве закладывания решающий фактор — время, догадался Фома. Перед тем как исчезнуть Мартин напомнил Фоме:

— Я зайду перед обедом, ваше сиятельство! Если нет…

Он не договорил, вместо этого быстро оттарабанил инструкцию:

— О его начале вы узнаете по гонгу. Один удар — приготовиться, два — надо немедленно идти. Опаздывать нельзя, ваше сиятельство, ни в коем случае, у нас с этим строго!

Зайдя к себе, Фома обнаружил еще один завтрак — основательный и, расправившись с ним, с наслаждением откинулся на подушки. Что ни говори, а о живых здесь думают, заключил он, проваливаясь в сон.

— Коро, это ты устроил охоту на мальчика?

— На него давно идет охота, если ты не в курсе!

— Ну, правильно, при чем здесь Кальвин? Где ему додуматься о крайних мерах?

— Этот приказ отменен, Сати!

— Ну да, когда ничего не вышло! Не превышаете ли вы меру необходимой самообороны?.. А теперь какой приказ: «никаких случайностей, Кальвин»? Так?.. Вы неплохо поработали!

— Ты только за этим вышел на связь?

— Нет… Вы разобрались с записями?

— Какими?

— Доставка Томаса и столкновение с Траппом, не прикидывайся!

— Откуда ты знаешь?

— Я бы начал с этого… Что-нибудь надумали?

— Сати, ты лезешь не в свое дело! У тебя нет никаких дел?.. Все в порядке?

— А может быть, мои дела как раз зависят от того, как повернется дело с Томасом. Я тебе как-то уже говорил об этом. И не только мои.

— Ну и что?

— Посмотрите, кто или что там за кем идет в записи столкновения и кто кого тащит, это может многое объяснить. Мне, во всяком случае, так кажется…

Связь оборвалась. Дела на границах шли из рук вон. Активизация Томбра возрастала. Надо было спешить. Светлейший задумчиво прошелся перед портиком с монитором голографа. Запись, о которой говорил Сати, лежала сверху донесений и сводок с горячих точек Ассоциации. Где пропадает Кальвин? Почему молчит с дешифровкой Ави?.. Светлейший поставил запись на голограф и включил бесконечный просмотр в обе стороны. Время медленно потекло туда и обратно…

«Кто за кем идет: нечто за неизвестным или неизвестный за нечто?.. Направление спирали со стержнем: у Фомы и неизвестного вправо, у Траппа и его кукол влево, у «наших» никакого — они все время уходят от нечто. Или они даже не замечают друг друга?.. Так, снова… Тогда какова природа нечто, если оно «замечает» Фому, неизвестного и томбрианцев, а «наших» игнорирует? Может быть, природа Дна?.. Вот он правильный вопрос! Ты гений, Лоро!.. Это дыра!..

Погоди, погоди! Причем здесь Фома?.. Какая связь между Дном и Фомой? Правильно — дыра! Неудачная попытка и удачно подсунутая информация! Тебе что-то помешало, рыжий? Ха-ха!.. Я знаю, что тебе помешало. И ты попался! Не все коту масленица, бывает и под хвост!.. Уж не думал, что это когда-нибудь сработает!..

Тогда, кто третий? Кто-то отсюда, из Ассоциации, поскольку вращение правое, и тоже замазанный дырой. Кто? Кого она еще прихватила?.. А кто еще был в том случае, кроме спасателей? Ну конечно, Акра Тхе, правильно!.. Все выглядело так, как будто ты случайно подсек гребень рыжего, хотя на самом деле это я послал тебя туда, голубчик, подсунув операторам плановую разнарядку… Хорошая работа! Ты гений, Лоро! И мы еще посмотрим, кто кого. Прекрасная работа! Теперь целуйтесь друг с другом хоть до кровавой пены на губах, если еще увидитесь, голубки!.. Кстати, это мысль!..

Гул неведомого колокола мощно и призывно разносился по пустынной от полуденного зноя равнине, ни одного человека вокруг: ни прислуги, ни девушек, обычно вьющихся веселой и преданной стайкой, даже советники и стража куда-то подевались, — не у кого спросить, что это за колокол и почему он звонит? «Он звонит по тебе!» — услышал он в повторном гуле насмешливое. Ну да, теперь после тиражирования этих стихов в эпиграфе знаменитого романа даже консервная банка на огородном чучеле звякает обязательно по тебе, по твою душу! И уж точно со смыслом!..

Гул разносился, продолжая мучить. Где все? Кто ему скажет, откуда здесь, в раю флейт и свирелей, такой колокол? Кто посмел вообще на его территории создавать гул?! Фома наливался гневом, праведным и благородным, как грозовое небо. Где все?! К звуку гудящего пространства добавился стук деревянных башмаков прислуги. Спешат, сонное царство, распустил тут всех!.. Стук приближался и становился все громче. Что это они так стучат? Я сплю!.. Да слышу я!..

Фома вскочил на постели. Звук колокола затихал где-то в закоулках дальних коридоров и, казалось, даже за окном. Интересно, один или два удара, подумал он. Судя по тому, что под дверью непрерывно стучали, это был второй удар, последний. Он открыл дверь. Там стоял человек в униформе и держал на вытянутых руках сверток. Выражение лица его было отчаянным.

— Слава Кругам, ваше сиятельство! Я уж… второй раз били, торопитесь!.. Я стучу, стучу битый час!.. Вам еще переодеться надо, вот!

— Что это?..

Лакей развернул. Это оказались черный камзольный костюм и белая рубаха — все хрустящее от свежести. Фома с сомнением посмотрел на щегольской наряд.

— Одеть надо, ваше сиятельство, — зачастил лакей. — Опаздываем! Меня запорют, если не хуже!..

Он выглядел таким перепуганным, что Фома не стал спорить и без лишних слов переоделся. Все оказалось впору. «Сказка», вспомнил он, хотя теперь, после двух покушений на него, сказка получалась не для травести — страшной, английской, со скелетами в шкафах. Предупреждал меня Доктор, вспомнил он.

Не успел он застегнуть последнюю пряжку, как лакей почти побежал по коридорам, изредка оборачиваясь к Фоме с такой умоляющей физиономией, что граф Иеломойский безропотно поспешал за ним.

29. Иезибальдов обед

Зал был тот же, только теперь вдоль его стен огромной буквой «П» стояли накрытые столы. За столом сидели люди, но было так тихо, словно в зале никого не было, мертвая тишина. Не верилось, что более ста человек могут создать такое акустическое чудо. Впрочем, понял Фома, это была вина не их, а страха. Страх ощущался в воздухе, его хотелось смахнуть рукой с лица, как паутину.

Во главе стола, на возвышении, сидел король. Лицо его было хмуро сосредоточено. Если бы он даже сидел не на главном месте, Фома все равно бы его выделил среди окружающих. Именно от него исходил тот ужас, который сковал всех присутствующих. Это был совсем другой человек, отличный от остальных. На нем чувствовалась страшная печать — печать смерти.

Вот только чьей, гадал Фома. Печать была, словно меч, обоюдоострой. И опасность, исходившая от короля и явственно ощущаемая его окружением, создавала вокруг него тревожную ауру ожидания. Его величество король Иезибальд Четвертый — мужчина в годах, крепкий и плотный, совсем не старик, с властным и жестким выражением лица, пристально и тяжело смотрел на Фому. Глаза его холодно сверкали.

Когда Фома вошел в зал, взоры всех сидящих обратились к нему и в некоторых он прочел сочувствие. Теперь он почти понимал, что это значит опоздать на королевский обед, даже взгляд короля был сущим наказанием. Фома чувствовал его опасную тяжесть.

— Ты опоздал! — сказал король низким сильным голосом. — У нас это не принято!

— Извините, ваше величество, проспал!

Фома простодушно развел руками.

— Кто должен был предупредить нашего гостя?

Король с силой ударил своим посохом, и на столах зазвенела сервировка. Небольшая пауза, во время которой можно было услышать, как расходятся звуки удара по залу, возмутила короля еще больше. Он начал багроветь. Казалось, еще секунда и трудно будет даже представить, чем все это закончится.

Но тут Фома увидел, как к королевскому месту метнулась фигура в красном, впрочем, здесь все были в красном. Это был Мартин, его маленький шпион, но Фома его не сразу узнал, так он изменился перед лицом короля.

— Ваше величество, я предупреждал графа! — услышал он отчаянный голос.

Мартин был в ужасе. И не зря. Страшный удар посохом был ему ответом. Он упал, даже не успев схватиться за грудь, замертво, словно куль. Вздох пронесся по залу.

— Ты должен был привести графа, если граф не знает наших обычаев!

Иезибальд встал. Казалось, он готовился нанести еще один удар своим страшным посохом. Этот удар был бы последним, так как бедняга Мартин и так лежал бездыханный.

В это время человек справа от короля встал и, наклонившись, что-то сказал ему на ухо. Иезибальд грозно и хмуро посмотрел на него. Крупное и грубое лицо человека было совершенно темно и невозмутимо. Он был лыс и безбород, только на затылке торчал огромный, как конский хвост, черный пук волос. Мощная шея и плечи выдавали невероятную силу.

— Скарт, моли своих богов, буде это так! Головой отвечаешь!..

Так вот он какой, этот Скарт!.. Фома оценил достоинства своего вероятного противника — несокрушимая стена. Не зря его здесь называли Бичом Мстителей!..

— Ну!.. — Король все еще грозно водил очами.

Скарт все так же невозмутимо сел. Собрание замерло и Фома явственно почувствовал ужас присутствующих, никто не знал, на кого сейчас обрушится королевский гнев.

— Кто должен был заменить его, если он не мог выполнить своих обязанностей? — спросил Иезибальд в напряженной тишине.

Фома сомневался, что кто-нибудь сможет признаться в этом после всего, что произошло. Он сделал шаг, чтобы остановить происходящее, но король грозно и предупреждающе поднял бровь.

— А кто должен был об этом позаботиться?! — снова ударил Иезибальд посохом по полу и одновременно взглядом, полным бешенства, испепеляя Фому.

В полной тишине из-за стола поднялся небольшой человек и засеменил к лобному месту. Это был главный церемонийместер, Мартин. От него вчерашнего не осталось и следа, только цыплячьи шаги. Он даже ничего не стал говорить, просто подставил свою тщедушную грудь под роковой посох и упал, сраженный, рядом с молодым Мартином.

Тяжелая у них работа, подумал пораженный Фома, уже жалея о своем вчерашнем поведении — старик же!..

— Я тебе доверил самое главное здесь! — рыкнул Иезибальд Мартину-старшему, тоже лежащему без единого движения. — Я тебе доверил организацию!..

Но, похоже, гнев его проходил. Тем более, что по его логике, следующим виновным за такую «организацию» досуга Фомы должен был быть он сам.

— Проходи, граф, место освободилось! — с грозной любезностью и одновременно с сарказмом повел король рукой к месту старого Мартина, как более близкому к себе.

Действительно, насколько Фома мог видеть, свободных мест, кроме тех, что освободились таким странным способом, не было.

«Так у них здесь игра такая! — догадался он. — Опоздавшего убивают! Король все равно бы кого-нибудь убил!.. Какой интересный обычай!»

Фома представил себе, что творится во дворце после удара гонга.

— Убрать! — небрежно махнул рукой Иезибальд, и что-то сказал сидевшему слева от него Меркину.

Тела уволокли ногами вперед. Фома не верил самому себе, неужели вот так просто?! Король с лихвой оправдывал все рассказы о себе и что раньше казалось Фоме преувеличением, теперь вызывало внутреннее содрогание: и этот садист стоит во главе короны?..

Поднялся Меркин. Он тоже был в красном, только, как заметил Фома, чем выше положение было у персоны, тем смелее оттенок одежды в ту или иную сторону от обычного красного цвета. Красное и черное, подумал Фома, имея в виду свое одеяние против одежд остальных. Что бы это значило?..

— Господа! — сказал тайный советник глухим голосом и небольшой шум, возникший по поводу Мартинов, стих.

— От имени государя нашего, его величества Иезибальда Четвертого… — далее Меркин долго перечислял все титулы короля, что-то вроде Большая, Малая, Голубая и Розовая Кароссы, — Фома не вникал, так же, наверное, как и все…

— …повелел в изумление и назидание всем народам и временам. Милостью его величества позвольте представить вам нового графа Иеломойского, сэра Томаса!..

Советник хлопнул в ладони. Послышались небольшие аплодисменты. Большого энтузиазма от появления нового графа никто не испытывал. Неожиданно для себя смутившись, Фома криво усмехнулся одновременно всем присутствующим, было несколько неловко после двух трупов по твоей же вине получать какие-то награды и титулы, двусмысленно. Но присутствующие так совсем не считали. Более того, кто-то даже закричал что-то бодрое про короля и его милости. Наверное, не все были вчера на балу или они все новости воспринимают только в присутствии короля, решил Фома.

Советник не успел закончить речь, как король громко добавил к титулам графа:

— Бывшего странствующего рыцаря!

Сквозь затихающие аплодисменты послышался смех, видимо, этого Иезибальд и добивался. Совсем не уважали здесь странствующих рыцарей. И его черное в отличие от всех одеяние, наверное, о чем-то таком и говорило. Впрочем, что оно могло говорить, кроме того, что Фома здесь чужой, и он не особенно по этому поводу расстраивался.

По обеим сторонам от него сидели веселые дамы, которые лихо отплясывали по вечерам и отдавались позже, кому ни попадя, стол был великолепно сервирован, чего еще надо человеку, который и сам толком не знает, зачем он здесь очутился? Все отлично, Док, ты меня неплохо подставил!..

— И сегодняшний обед его величество дает в честь новоиспеченного графа Иеломойского, с этого момента верного слуги короны его величества, короля Иезибальда Великого и Справедливого! — услышал он голос Меркина сквозь общий смех.

— Бывшего странствующего рыцаря! — рявкнул король уже нешуточно, и тяжело зыркнул на своего советника из-под бровей.

— Меркин! — предупреждающе прорычал он.

Похоже, это мой настоящий титул, понял Фома, услышав новый взрыв смеха. Оглядывая свое окружение, он заметил Мэю, сидящую на противоположной стороне стола, почти напротив его. Ее грустное лицо было бледно. Моя дама, может быть жизнь положу, подумал Фома. Она не улыбнулась ему в ответ на его ухмылку и потупила взор. Фома решил было поесть, чтобы показать ей, что все в порядке, но речь, оказывается, еще не кончилась.

— Сэр Томас, бывший странствующий рыцарь, совершил подвиг и этим оказал услугу его величеству. Услугу, за которую полагается награда…

— У тебя остается не так уж много времени, малыш, чтобы получить ее! — неожиданно перебил король Меркина, осаживая того взглядом. — Всего два дня. Ибо послезавтра ты отправишься защищать свои родные земли от нашествия нашего злейшего врага. За тебя и твои земли, сэр бывший странствующий рыцарь! — поднял он бокал, хохоча.

Королевская шутка пользовалась неизменным успехом. Страх заставлял людей корчиться от смеха, чтобы не загибаться от чего другого. В зале поднялся необыкновенный шум, смех, возгласы, к Фоме тянулись чокаться, но так, как тянутся к шуту, чтобы дернуть за колокольчик на дурацком колпаке.

Выпив, Фома почувствовал необыкновенную, пьянящую легкость вина, подаваемого за столом. Захотелось смеяться со всеми. Вино здесь, как и все, что принимается вовнутрь, отменное, из чего его делают, подивился он, чувствуя в голове приятное облако неопределенности. Меркина уже никто не слушал, и он, сказав еще что-то в общем шуме, сел. Что-то подмешивают? Думать об этом не хотелось. Хотелось смеяться и любить.

— Как тебе твое новое поприще, Томас? — хохотал Иезибальд, перекрывая общий гул.

— Я счастлив, ваше величество! Иного и не ожидал! — ослепительно улыбнулся Фома, и тоже поднял бокал.

— Здоровье его величества! — провозгласил он громко, зная безотказность этого тоста.

Но произошло обратное, тишина наступила, как будто внезапно выключили свет.

— Что ты имеешь в виду? — спросил король в тяжелой паузе. — Какое здоровье?

«Он же бессмертный, Танер же предупреждал! — пронеслось в голове у Фомы. — Что я в самом деле?!»

— Обыкновенное, ваше величество! — брякнул он. — Ведь вечное-то у вас есть!..

Король усмехнулся — шутка прошла, проскользнула… Что тут началось!

— Виват королю!..

— За справедливейшего! — неслось с разных концов стола.

— За всемилостивейшего!..

— За всемогущего!..

Началось безумие, наперебой и взахлеб перечисляли атрибуты богов. Каждый стремился выдумать что-то новое и прокричать так, чтобы услышал король. Иезибальд довольно улыбался, впрочем, с грозой…

Загремела музыка, началось настоящее веселье. Тосты продолжались один за одним и все за величие его величества, так что Фома едва успевал закусить, полагалось пить каждый тост. Правда, за здоровье его величества больше никто выпить не предлагал, понимая, что такие шутки два раза не проходят.

Веселье было в полном разгаре, когда музыка внезапно смолкла, беззвучно отворились двери и в зал внесли голову Джофраила. Реакция присутствующих была, наверное, сродни той, что испытали Иродовы гости, когда на пир внесли голову Иоанна Крестителя. Но природа этой реакции была совсем иной — не благоговейной…

Даже отдельно от туловища эта часть тела Джофраила потрясла воображение присутствующих размерами и особенно своим свирепым выражением. Страх и невольное уважение к обрубку прочитал Фома на лицах собрания. Тишина стояла полная и исчерпывающая. Злодеев боятся почему-то и после смерти, а уж в таком виде!

Голову водрузили на специально приготовленный кол у стены, под единственным в этом зале портретом Иезибальда, и она повисла на нем, склонившись повинно, словно в последнем «прости» перед своим монархом.

— Как ты это сделал, Томас? — спросил со своего места король.

Похоже, его тоже поразила голова разбойника, хотя он и скрывал это хохотком.

— Надо спросить у нее, ваше величество! Я думаю, она лучше знает! — развязно сказал Фома; веселое вино гуляло в его голове шаловливыми водоворотами.

— Да? — грозно удивился король. — Ну спроси тогда ее и если она тебе не ответит, ты дорого заплатишь за свою шутку, рыцарь!..

Фома посмотрел на мертвую голову: «ну что, Джо, вот ты мне и отомстил! Сказал бы что-нибудь по этому поводу. Что-нибудь вроде: «Язык твой — враг твой!..»

— Ваше величество, это у нас так говорят! — попробовал он оправдаться. — Когда…

И тут случилось невероятное — голова открыла глаза и вперив невидящий, жуткий взор сразу во всех присутствующих, произнесла:

— Ты умрешь!.. — Потом добавила что-то совсем непонятное, но от этого не менее страшное. — Уллу мене порши!..

За столом раздался общий вздох без выдоха, кто-то сразу упал в обморок, звеня приборами. В следующее мгновение голова захохотала, и это было жуткое зрелище. Она сотрясалась и дергалась на колу, выпучив глаза и страдальчески открыв рот. Апокалиптическое видение мигом вышибло легкий хмель из присутствующих, породив маленький, свой собственный, конец света в душе. Кто смог, вскочил с места и бросился к выходу. Дикий хохот наполнял зал, он, казалось, носился под самыми его сводами, сводя с ума.

У дверей началась давка.

— На место! — кричал король, но его не слушали, потому что смех головы предвещал нечто более страшное, чем наказание самодержца, это было нечто потустороннее и ужасное, от чего волосы становились дыбом и с чем невозможно справиться. Каждому из присутствующих казалось, что мертвец вот-вот посмотрит именно на него и слова будут относиться только к нему.

Фоме опять грозило остаться без обеда. Вздохнув, он решительно подошел к голове и, приподняв ее над колом, с силой насадил ее еще глубже.

— Ты заткнешься уже! — рявкнул он.

Голова покорно отвалилась на бок и снова закрыла глаза, причмокнув губами, и изо рта ее стал потихонечку выползать черный язык. Джофраил, словно дразнил и смеялся оттуда, куда смертные никогда не торопятся и уж точно не занимают очередь.

«Еще один дурной знак!» — слышалось в выдохе придворных, покорно возвращающихся на свои места после вторичного окрика короля. Все молчали, не зная, как быть и как теперь вести себя за столом, имея в сотрапезниках не только грозного короля, но и ужасную голову.

В наступившей тишине Фома прошел на место и, подавая пример, принялся за еду.

— На место, ну! — повторил король, словно своре собак, тем, кто не успел сесть.

— А ты не трус, Томас! — сказал он, когда в зале понемногу успокоились и расселись по местам. — Ну и как ты нам все это объяснишь?.. Что значат его слова?

— Я, ваше величество, к сожалению, не толмач и не толкователь, — ответил Фома. — Но могу сказать, что это были последние слова Джофраила перед тем, как он совсем потерял голову. Теперь голова, как попка повторяет то, что слышала последним.

— Насчет умрешь, мы поняли, а что еще он добавил такое?

— Мне кажется, это что-то вроде привета, ваше величество, и извинения: мол, извините, что без смокинга. Впрочем, возможно я ошибаюсь. Мне незнакомы местные диалекты.

«Улу мене порши» на праязыке означало: тебе отмеряно. Фома это вдруг вспомнил, когда повторил слова про себя. Интересно, кому отмеряно?.. Неужели дыра настигает его?.. Или это обращено к кому-то из присутствующих?.. Несомненно одно, это инспирация Хруппа или мага такого же порядка. Значит он уже здесь?..

— Все это говорит о том, ваше величество, что у вашего покорного слуги был высокий, очень высокий, покровитель!.. Могущественный маг!

Фома посмотрел на короля, потом на Скарта. Скарт в ответ чиркнул по нему невыразительным взглядом, взглядом убийцы. Похоже, он уже решил судьбу Фомы и не тратил зря сил.

— Да, и кто же? — спросил король.

— Этого я пока не знаю, но то, что он сейчас недалеко отсюда, я уверен!

Король скептически осмотрел присутствующих.

— Я думаю, что это преувеличение, Томас! — сказал он. — Скажи нам все-таки, как ты оторвал Джо голову?

— Рано или поздно она должна была отвалиться, ваше величество! — ответил Фома уклончиво. — Мне оставалось только помочь ей в этом.

— Верно говоришь! — усмехнулся король, оглаживая расписанную рыжим золотом мантию. — Ну что ж, королевского вина гостю!

К столу подбежал человек и преломил замысловатую бутыль, потом вручил Фоме кубок с кипящей жидкостью. Фома с сомнением посмотрел на содержимое.

— Царская кислота? — спросил он у виночерпия.

Тот в страхе застыл, чуть не выронив бутыль от такого кощунства.

— Ах-ха-ха! — захохотал король, и в руке его оказался точно такой же дымящийся кубок. — Отменное вино! — угрожающе заметил он.

Фома понял, что не пить после этого может только самоубийца. Ну ладно, это ж грузинская свадьба, сказал он себе.

— Скромен, как все странствующие рыцари! — заметил вдруг король, когда Фома выпил кубок. — И так же нагл!.. Поторопись, мальчик, получить награду и насладиться ею — скоро война! А на войне — хе! — убивают!..

Пора было действовать, тем более, что вино ударило Фоме в голову, словно гейзер горячего шампанского, вымывая последний здравый смысл. Казалось, еще чуть-чуть и Фома отделится, как воздушный шарик, от стула, на котором сидит, и полетит.

— Ваше величество, не велите казнить, велите слово вымолвить! — сказал Фома, вспоминая обо всех Иванах — дураках и царевичах, что создавали сказку его детства.

Король кивнул разрешающе.

— Коль скоро отправляюсь я не на прогулку, ваше величество! — начал Фома велеречиво. — То должен серьезно позаботиться о том, чтобы мои земли, титул и деньги не пропали бесследно для моего рода!

— Что ты там мелешь? — грозно веселился король.

— Что он мелет? — обратился он к своим соседям, Меркину и Скарту; Меркин вынужденно усмехнулся и пожал плечами, а Скарт только молча посмотрел на короля.

— У тебя есть наследник?.. — Иезибальд прихлопнул в ладони. — У странствующего рыцаря наследник?.. Что ваши дети наследуют, господин бывший странствующий рыцарь — ветер в башке или дыру в заднице?

Зал буквально взорвался хохотом, отплатив Фоме за тот испуг, который испытал перед головой Джофраила.

— Нет, ваше величество! — ответил Фома, когда стало тише. — У меня нет наследника. Но это-то и печально, теперь я уже не странствующий рыцарь. Я, вашей милостью, граф. И поэтому мне вполне уместно обеспокоиться судьбой моих земель и титула, я уже не бродяга!

— Чего же ты хочешь? Говори, мы внимательно слушаем! Хочешь назначить наследника? Это будет ново! — снова захохотал Иезибальд, за ним, естественно, остальные.

— Нет, ваше величество, наследие это дело крови. Я же прошу у вас еще одной милости, позволить мне выбрать жену!

Казалось, даже голова Джофраила прикусила свой длинный язык, услышав эту новость. Придворные с интересом повернули головы к Иезибальду. Что еще будет?

Король довольно хохотнул.

— Ты меня уморишь, Томас! — махнул он рукой, и сыто рыгнул.

— Он еще и женится! — сообщил он всем присутствующим, и неожиданно лицо его, жестокое и плотоядное, приняло плутоватое выражение.

Вероятно, такое же выражение лица было у мальчика Изи в раннем детстве, когда он тайком отколупывал от трона отца самоцветы.

— Наш странствующий рыцарь женится!!

Шутка становилась хитом, поднялся невообразимый рев. К Фоме снова тянулись чокнуться, порой с кусками мяса в руках. Он отбивался огромным хрустальным бокалом, немного даже растерявшись. Опять кричали «виват» его величеству.

Фома заметил, что только Мэя не принимала участия в общем веселье и смотрела на Фому во все глаза, совсем уже не девочка, какой казалась ему ночью, застывшее бледное лицо, напряженная поза. Король успокаивающе хлопнул в ладони. Ему подали салфетку. В отличие от Фомы он успел поесть и теперь обстоятельно вытирал салфеткой руки, потом рот, потом снова руки.

— Ты действительно хочешь покончить со своим рыцарством? — спросил он уже почти серьезно и неожиданно пронзительно посмотрел на Фому.

«Он серьезно болен, — пронеслось у Фомы в голове. — И опасен!.. Он сам не знает, что выкинет в следующую минуту».

— Ну что ж, выбирай! — сказал Иезибальд. — Только сначала выпьем, чего на трезвую голову решать такое важное дело!.. Налить графу королевского вина!

Снова окружающие и не только, полезли на Фому с бокалами. Заиграла музыка, всем было необыкновенно весело, за исключением, может быть, только Скарта и Меркина, которые сидели с каменными лицами по обе стороны короля, словно Сфинксы. Бокалы перед ними были почти полны и они, насколько Фома мог заметить, к ним не прикасались.

— Так! — зарычал Иезибальд, перекрывая музыку. — Смотрины!.. Замужним и чахоточным дамам закрыть глаза и опустить голову!.. Музыку!.. Давай, Томас, выбирай!

В арке зала появился оркестр и толстый тенор запел что-то о любви, необыкновенно проникновенно и трогательно. Дурдом, подумал Фома пьяно. Голова его и так шумела от второго бокала королевского вина, а под такую песню он мог выбрать вообще кого угодно. Он помедлил, соображая, как ему поступить, но Иезибальд Справедливый, не выдержав, выскочил из-за стола.

— Давненько я так не веселился! — прогремел он, и схватив Фому за руку, сам повел его вдоль стола. — Надо почаще вас замуж выдавать! — пригрозил он сидящим.

— Улыбки исчезли на лицах… это дорога в ад! — сладко надрывался тенор.

Он выбрал более чем странное музыкальное сопровождение для смотрин Фомы. Улыбки на лицах дам действительно пропали, они никак не могли понять, выгодная партия Фома или нет: то он герой, то над ним смеются!.. Фома тоже этого не знал, поэтому ничем не мог им помочь, только ухмылялся, добавляя смятения.

— Э! Э!.. А ты почему голову опустила, милочка? — возмутился вдруг король. — Ты же не замужем, насколько я помню!

Виновница подняла глаза и дерзко посмотрела на Фому.

— Я понимаю, граф, может и не самая завидная партия для княжны, да и замашки у него рыцарские, но веселье есть веселье и портить я его никому не позволю! Тем более, граф такой герой сегодня!

Король снова и неожиданно завелся.

— Если кого замечу в подобном!.. — Грозно обернулся он ко всем.

Он не договорил, но красноречиво потряс смертоносным посохом. Может, он и дам бил им, как куропаток? Во всяком случае, угроза возымела действие, обойдя столы вместе с Фомой, Иезибальд не нашел больше притворщиц.

Зато Фома обнаружил своего утреннего противника, вернее, наткнулся на его полный ненависти взгляд. Незнакомец был в том же темно-красном камзоле и сидел подле княжны Малокаросской, той, что опустила голову. А, вот в чем дело, догадался Фома, и приветливо помахал своему «покушанту» рукой: как бубенчики?..

Княжна удивленно перевела взгляд с Фомы на своего соседа. Тот пожал плечами и презрительная улыбка тронула его губы. Но по взгляду, которым он полоснул Фому, было видно, что он не оставил своего намерения.

— Ну?! — грозно поинтересовался король. — Что же ты? Или наши дамы тебе не нравятся?.. Ха, других нет!

Фома только развел руками — такой выбор! Король довольно хохотнул.

— Давай, давай! — поторопил он все-таки. — Жрать уже снова хочется! Посмотри, какие у них у всех глаза голодные!

— Ваше величество! — сказал Фома. — Но я должен быть уверен, что мой выбор не будет отвергнут!

— Никто не сможет тебе отказать, Томас! Даю тебе слово!..

Король ударил посохом, и все кругом задрожало. «Изверг!» — подумал Фома весело.

— Кого выберешь, та и будет твоей женой, если она, конечно, не замужем! — хохотал король. — Хотя!.. — вдруг возвысил он голос, и все поняли, что для него и это не является препятствием.

Чудесные плоды дремучего абсолютизма. Когда царь — и бог!

30. Вызов

Фома в раздумье стоял напротив княжны и незнакомца, которые в бешенстве раздували ноздри. Оба. В унисон это смотрелось забавно.

— Княжна Малокаросская! — шутовски ахнул Иезибальд, видно было, что ему все это нравится.

— Вот это да! Какая утонченная месть?! А, маркиз? — спросил он у соседа княжны. — Не ожидал, не ожидал!.. Ну что ж!..

Он уже готов был ударить посохом об пол, заключая сделку.

— Постойте, ваше величество! — сказал Фома. — Мне нужна мать, а не тигрица. Я не хочу быть зарезанным в первую ночь!..

Он подмигнул маркизу.

— Испугался! Бывший странствующий рыцарь испугался нашей княжны! — захохотал король под общий хор.

— Ну, тогда выбирай поскорее, пока я не передумал! — предупредил он.

Лицо его поразительно быстро меняло выражения, это был либо великий актер, либо абсолютно не владеющий своими эмоциями параноик.

— Мне уже начинает это надоедать, Томас!

— Ваше величество!.. — Фома остановился напротив Мэи. — Позвольте мне назвать женой эту даму!

Король был явно разочарован.

— Эту? — протянул он.

— Да, — невинно подтвердил Фома. — Уверен, она составит счастье моей жизни и подарит достойных подданных вашему величеству.

В зале снова стало тихо. Тенор скомкал конец песни, дал петуха и пристыжено замолк, покашливая в оправдание и трогая озабоченно горло. Похоже, все знали монашку и ее историю и недоумевали над выбором Фомы — совсем девчонка, ни кола, ни двора, ни имения, так еще и из запрещенного ордена!..

Раздался резкий звук отодвигаемого стула. Скарт… Мощная грудь его вздымалась.

— Ваше величество! — рыкнул он. — Я протестую!

— Почему? — спросил король, хотя явно знал, почему протестует Скарт, просто выигрывал время для каких-то своих подсчетов.

— Потому что по законам своего ордена она не имеет права выходить замуж! — сказал Скарт.

Король посмотрел на Фому. Что скажешь, говорил весь его вид. Фома лихорадочно соображал.

— Какого ордена? — спросил он.

— Ты знаешь, — нехотя проговорил Скарт.

— Разгромленный орден, враг короны?..

Фома посмотрел на короля. Тот пока не собирался говорить своего последнего слова и с любопытством внимал словесной перепалке двух «звезд», которых ему напророчил Фарон.

— Разве могут законы разгромленного ордена быть указкой для короля? — спросил Фома у Скарта, но обращаясь к королю.

В зале раздались одобрительные возгласы, похоже, Скарт не пользовался здесь большой популярностью. Он бешено блеснул глазами.

— Она находится под дознанием! — почти выкрикнул он.

Сразу несколько человек встали из-за стола. Среди них были Блейк со своими сотрапезниками, вероятно, офицерами, княжна и ее маркиз, но тот — больше глядя на нее, и еще кто-то, кого Фома вообще не знал, но был искренне благодарен. Люди рисковали…

— Скарт, вы хорошо подумали о том, что вы нам сказали? — тихим голосом в полной тишине спросил Меркин.

Внешне он был абсолютно спокоен, но рука, мнущая салфетку, говорила, чего это ему стоило. «Браво, советник!» — мысленно аплодировал ему Фома. А тот продолжал:

— С нами за столом сидит человек под дознанием! И вы допускаете, Скарт, что все мы и его величество прежде всего, сидим за одним столом с потенциальным преступником?

События начинали разворачиваться совсем по другому сценарию. Фома не знал, к чему все это приведет, по лицу короля ничего нельзя было угадать.

— Это неслыханно! Это оскорбление его величества! — раздался чей-то голос.

— Вы забываетесь, Скарт!.. Ваше величество, я прошу оградить меня и всех присутствующих от подобного рода опытов тайной канцелярии! — закончил свою речь Меркин под гул, который можно было принять как одобрение и как осуждение, в зависимости от того, как поведет себя король.

А как поведет себя король никто, естественно, не знал. Поэтому поведение советника можно было считать подвигом. Он начинал делать авансы.

— Стоп, Меркин! — грохнул Иезибальд посохом. — Стоп, не спеши!.. Скарт, верно, оговорился?

— Ты ведь оговорился, Скарт? — полоснул он взглядом Скарта. — Не под дознанием, а под особым королевским попечением, наверное?!

Король обвел всех тяжелым взглядом. Так хорошо начавшееся веселье грозило оборваться совсем нешуточно.

— Сядьте все!.. Сядь, Блейк! И посади своих офицеров! Мы еще сами не решили, что делать с девчонкой, но она не преступник!.. Хотя, клянусь кругами, я не буду спрашивать, кого мне пускать за свой стол, а кого — нет! Надеюсь, я ясно выражаюсь?!

Кривая усмешка под хищным носом украсила его лицо. Это и последние слова, произнесенные издевательским тоном, напомнили всем присутствующим, с кем они, собственно, имеют дело, если вдруг забыли. И уж никто, естественно, не думал вспоминать о королевском слове, данном только что новому графу, не говоря о короле, который, действительно и сам не знал, как поступит в следующее мгновение.

Фома понял, что еще немного и Иезибальд скажет свое последнее слово и изменить его будет невозможно. Жалко денег, пронеслось у него в голове.

— Благодарю вас, ваше величество! — воскликнул он, не давая никому опомниться. — Если Мэя находиться под вашим высоким попечительством, ваше величество, то любой дворянин может предъявить на нее свое право и доказать его в честном поединке!.. Я ставлю мою награду на кон!

Общий вздох был ему ответом.

— Да ты действительно затейник! — воскликнул король.

И было видно, что он едва скрывает радость от удержания пятисот золотых в своей казне, поскольку в исходе поединка он не сомневался.

— Свадьба!.. Турнир! — восклицал он возбужденно, и потирал руки.

Фому он уже просто обожал — лапочка, сам в гроб ложится, да еще прямо из-под венца! Свадьба и поминки за одним столом, когда еще такое счастье выпадало?!

Иезибальд от полноты чувств даже приобнял Фому.

— Где ты раньше был, странник?

— Спешил, как мог, ваше величество! — доложил Фома.

— Всем вина, а Томасу — королевского! — приказал король, хлопнув в ладони.

— Поединок, Скарт! — обратился он теперь уже к неподвижно сидящему шефу тайной канцелярии. — Что ты скажешь, мой верный слуга?.. Ты принимаешь вызов? Похоже, сами звезды указывают на это! А?.. Что ты молчишь?

Кругом все само собой стихло. Мнение убийцы, как всегда, было самым важным. Скарт окинул холодным взором зал, мертво скользнул им по Фоме.

— Все имущество побежденного, помимо золотых, которые остаются в казне, вместе с титулом достается победителю! — сказал он. — Так гласит турнирный кодекс!

Скарт в отличие от Фомы был абсолютно уверен в исходе поединка и поэтому заранее оговаривал условия своей победы.

— Не забывай, он оторвал голову старине Джо! — напомнил Иезибальд.

— Ерунда! — прорычал Скарт. — Мне известно, что это сделал не он, а кто-то другой!.. Я раздавлю его, как цыпленка!

— Где же этот другой, великий сыщик? — спросил Фома, хищно улыбаясь. — Впрочем, пока ты не нашел его, я за твое оскорбление не буду тебе отрывать голову, я ее лишь побрею!

Захохотал Блейк, за ним еще кто-то. Скарт побагровел и рванулся к Фоме.

— Потише, Томас! — сказал Иезибальд, останавливая Скарта одним взмахом руки.

Ему все слишком нравилось, чтобы он позволил теперь этому сорваться. Он пребывал в благодушном настроении, в котором его редко видели.

— Скарт — лучший боец королевства и он уже не раз это доказывал! — сказал король. — А тебе это еще предстоит, рыцарь!

— Знаю! — усмехнулся Фома. — Он получил это звание в застенках. У нас бойцами называют мясников, режущих горло скотине, идущей на убой. Верно, Скарт, я не ошибся?

Хохотали уже многие, потому что хохотнул от неожиданности и король. Скарт с рыком перемахнул через стол. Вблизи он оказался действительно огромным и мощным: примерно на полголовы выше и гораздо шире в кости.

— Стой, Скарт! — гневно стукнул посохом король.

Дождавшись тишины, он отправился на свое место.

— Сядь!.. Ты мне испортишь весь обед! — сказал он, стоя возле своего места. — Тем более Томас оказался такой затейник!..

Широкая грудь Скарта мерно ходила под бордовым камзолом с легкой накидкой, которая скрадывала мощь его фигуры. Он быстро успокоился. Это плохо, подумал Фома. Он действительно опасный противник. И понимание этой опасности в полной мере пришло к Фоме только сейчас.

Иезибальд оглядел присутствующих.

— Итак, мои любезные, завтра будет поединок!.. Победитель получает все!.. И Мэю! — добавил король со сладкой улыбкой.

— Где Мартин?.. Ах, да, он заболел. Тогда ты!.. — он ткнул пальцем в кого-то, сидящего за столом рядом с Меркиным. — Подготовь мою волю о ритуале, церемонии, правилах и условиях проведения поединка, словом, все в письменном виде, и в конце обеда зачитаешь их нам! За консультацией можешь обратиться к… к Скарту!.. Все!

Король хлопнул несколько раз в ладони.

— Давайте жрать, господа! Я давно так не обедал!.. У меня разыгрался аппетит!

И он водрузил себя во главе стола. Ему быстро поднесли чашу для омовения.

— Но я все-таки не понимаю твой выбор, Томас! — сказал он, немного погодя закусив и отхлебывая вино из кубка. — Но вас же бывших странствующих рыцарей не поймешь! Как там говорил маленький Мартин — странный рыцарь? Ха-ха!..

— Музыка! — скомандовал он, и обед пошел своим чередом…

— Да, кстати! — вспомнил король через какое-то время. — Завтра обед будет опять в честь победителя!..

— Но уже победителя турнира! — провозгласил он, поглядывая на Скарта и Фому.

— Турнир двух звезд! — добавил он со значением, понятным только ему и Фарону, но звездочета на обеде не было и истинный смысл его высказывания остался темен.

— Томас, Томас!.. — покачал он головой. — Мог бы выбрать родовитую жену и поехать на войну, не беспокоясь о наследнике… Чем плоха та же княжна?.. Так нет же! Теперь еще за невесту биться!..

Фома посмотрел на княжну, та загадочно улыбалась, ни на кого не глядя. Мэя же сидела, не поднимая глаз. Бедная девочка, подумал он, что творится сейчас в ее голове: все решается за нее, да еще так оскорбительно.

— Граф, хочу вас поблагодарить!..

Фома кружился в танце с княжной Малокаросской, а ее красивый маркиз ломал себе пальцы, оставшись один.

— За что, ваше светлость? — сиятельно улыбнулся Фома.

— За правильный выбор!

— Вы тоже считаете, что я выбрал самую достойную?

— Вы не выбрали меня!

— А мог бы! — сказал Фома.

— Вот за это я вас и благодарю!

— Ну зачем же такие жертвы, княжна? Я ведь могу и на ногу наступить!..

Княжна рассмеялась. Она была чертовски хороша и Фома невольно любовался ею. Неужели это не она? Будет жаль!..

— Неужели это все, княжна? Вы меня только за этим пригласили?

— Нет, не только!.. Мне показалось, граф, что вы знаете маркиза Вало. Откуда?.. Вы здесь всего одну ночь!

— Маркиз Вало?.. — Фома не скрывал разочарования; он почему-то был уверен, что незнакомка и княжна одно лицо.

— Это тот интересный мущщина, что рвет у колонны свои манжеты сейчас? — поинтересовался он.

— Не притворяйтесь, граф, вы его знаете!.. Так откуда?

— А маркиз вам разве не рассказал?.. Странно, такой герой и такая сдержанность! Скажите, он в детстве не был напуган своим папашей?

— И все-таки, граф! — княжна притопнула ножкой.

— Княжна, это совсем не интересно. Мы встретились совершенно случайно, ну и решили, коль скоро видим друг друга в первый раз, обсудить правила хорошего тона! Вдруг сойдемся?

— Вы, с маркизом?! Правила? — не поверила княжна. — Этого не может быть! Маркиз благородный человек!

— Да, только я это не сразу понял! — согласился Фома, хорошо помня благородный налет из-за угла и свои скачки вокруг колонны. — Поэтому мы обсудили только одно правило и поняли, что говорить, собственно, больше не о чем.

Княжна, кажется, начала догадываться, в чем дело.

— Вы хотите сказать, что у вас был поединок? — ахнула она.

— Поединок?.. Да что вы? Маркиз этого не допустит, слишком благороден! Вы знаете, я даже немного боюсь за него среди всей этой подлости и мерзости.

— Вы несносны, граф! — оборвала его княжна. — Лучше расскажите, что вы чувствуете перед смертью?

— А разве не вы этому причина? — вырвалось у Фомы.

— Я? — княжна расхохоталась. — А, понимаю!.. Если бы вы выбрали меня, то избежали бы встречи со Скартом, так, милый граф?.. Но вы забыли о маркизе! Тогда он бы вызвал вас на поединок!

— Да что вы говорите! Как мне повезло!

Княжна с негодованием посмотрела на него, потом ослепительно улыбнулась. Он ответил ей тем же.

— Теперь мне понятно, почему рыцари вымерли, — сказала она.

— Только, пожалуйста, не говорите мне!

— Скажу. Они охамели!..

— Зачем вы это сделали? — услышал он рядом с собой.

Мэя. Фома непонимающе уставился на нее. Уже давно начался следующий танец и упоенные, в прямом и переносном смысле, придворные снова понеслись по залу в бешеном ритме какой-то разудалой мазурки. С чертовкой княжной он забыл обо всем…

Мэя стояла, подняв на него свои ясные глаза.

— Ты о чем, девочка?

— Перестаньте называть меня так!.. — Она притопнула ногой.

Все топают на него ногой, просто плац какой-то!

— Зачем вы выбрали меня, ведь вас же могут убить!

В голосе ее была боль, упрек и еще черт знает что! Фома вздохнул, оглядывая зал и находя княжну. Мэя была хороша, но это был еще шестнадцатилетний ребенок, а княжна пребывала в той поре, когда женщина становится богиней.

— Сердцу не прикажешь, Мэя! — усмехнулся он. — Я ничего не мог поделать с собой!

— Зачем вы так говорите?.. Это неправда! — Мэя чуть не плакала. — Вы просто выполняете свое обещание!

— Почему неправда? — удивился Фома совершенно искренне.

Он хотел незнакомку, а получить ее он мог только, победив в поединке. «Но все-таки я идиот, подумал он, у меня же никаких гарантий, что это она, ни полпальца!..»

— Все чистая правда, малыш. Ну-ну, не смотри ты на меня так! — сказал он. — Не видишь, я на поединок настраиваюсь!

Мэя посмотрела туда же, куда и он, и вспыхнула.

— Я вижу!.. Вы смеетесь надо мной! Но я вашей жертвы не приму! — запальчиво проговорила она. — Вы думаете я ничего не вижу?

— Ну, во-первых, начнем с того, что тебя никто и спрашивать не будет. Уже. Жена, сказано, да убоится мужа… Поздно!.. Поэтому мудрая жена… ну и так далее, не помню, очень хорошо сказано.

— Я еще не ваша жена!

— Предпочитаете с…кандальные обручи?

— С вами невозможно разговаривать!

— Вот и не надо!

Мэя попыталась что-то возразить, но он поднял палец.

— И не перебивай, когда говорят старшие!.. Это раз…

Фома улыбнулся, чтобы смягчить сказанное, получился странный оскал.

— Во-вторых, не пытайся что-то сделать: идти к королю или еще куда, потому что ты можешь все испортить!.. Слушай, слушай внимательно!.. — пригрозил он, когда Мэя нетерпеливо всплеснула руками.

— Скарт никогда не проигрывал поединков и никогда не оставлял побежденных в живых, если только об этом не просил король!

— Ты меня не поняла. Дело не во мне, — усмехнулся Фома. — Дело в тебе. Тебя не сегодня завтра должны были увезти отсюда или посадить в подвал к Скарту и хорошенечко поспрашивать у тебя, живой или мертвой, где хранятся розовые кольца. Это два…

Мэю даже такая перспектива отнюдь не испугала, скорее, наоборот, реакция, как сказал бы Доктор, была неадекватная.

— Так значит все-таки правда? — воскликнула она так громко, что на них стали оборачиваться.

«Женюсь!» приветливо помахал рукой Фома любопытствующим.

Мэя горячо продолжала:

— Сами говорите, что сердцу не прикажешь, а сами просто спасаете меня!

Она прошептала последние слова шепотом, но гневно.

— Ни чего себе просто! — присвистнул Фома. — Потому и спасаю, что сердцу не прикажешь! Ты думаешь, завалить этого Скарта будет просто, безрассудная женщина?.. Знаешь, что такое красивая, но безрассудная женщина? Это все равно, что золотое кольцо в носу у…

«Что-то меня на притчи потянуло!» — удивился он.

— Я не об этом и вы это прекрасно знаете! Вы… вы…

В глазах у Мэи стояли слезы. Ну что тут делать? Фома привлек ее к себе и поцеловал в лоб, потом подумал — и в губы; они были сладкие, как карамелька.

— Девочка моя, — сказал он примиряюще. — Давай сначала выберемся отсюда, а там уж разберемся: просто я тебя спасал или не просто…

Мэя отодвинулась от него.

— Ну, а в-третьих, — вздохнул Фома, — мне нужно знать, в чем разница между кругами.

— Я же сказала, это одно и то же. Во всяком случае, насколько я знаю. Может, я знаю не все?

— Может и все, да только как это узнать?..

Фома в раздумье разглядывал зал и танцующие пары.

— Кто может знать об этом?..

Он увидел Меркина.

— Меркин, например, может?

— Не знаю, может быть…

Видно было, что Мэя изо всех сил пытается помочь ему, но не знает как, в глазах ее все еще стояла вселенская боль. «А вот скажет ли Меркин? — думал Фома. — Он пока не понимает, куда я клоню, хотя сразу встал на мою сторону. Если подойти к нему с Мэей, он может ничего не сказать, и оставлять ее одну нежелательно, действительно, выкинет какую-нибудь штуку. Да и Скарт способен на все, наверняка нападение ночью его рук дело. Нет, ее оставлять нельзя! Где Док, в конце концов? Уже сутки!..»

— У тебя есть подруги здесь?

— Нет… — Мэя удивленно посмотрела на него.

— А приятели? — снова спросил он.

— У меня здесь приятелей! — неожиданно резко сказала Мэя, и покраснела. — Вас какой интересует?

— Господи, Мэя, извини! Я настоящий болван! — пробормотал Фома, дотрагиваясь до нее. — О!.. Может быть, это как раз то, что нам надо!..

По залу, лавируя межу танцующими, шел капитан Блейк. Они уже разговаривали друг с другом после инцидента со Скартом и сразу почувствовали взаимную симпатию и не только из общей неприязни к шефу тайной полиции. Блейк, тогда же прямо и во всеуслышание заявил, что граф может рассчитывать на его поддержку.

— Все, что угодно, граф!.. — Блейк комично раскинул руки, едва услышал просьбу.

— Отлично!.. — Фома пригрозил Мэе, которая скорчила недовольную физиономию.

— Да, кстати! — вспомнил он. — Вы не знаете, почему я в черном, когда все в красном?

Блейк и Мэя переглянулись, потом капитан сказал:

— Это цвет жертвы, как правило. Так что вы…

— Но те двое были в красном.

— Обед еще не кончен, граф, — сказал Блейк. — Впрочем, вы развеселили его величество сватовством и вызовом, и я думаю, что он не захочет остаться без развлечений на ближайшие дни. До Скарта охотников не осталось в радиусе двухсот миль.

— Ох и коварного же короля вы себе нажили! — усмехнулся Фома.

— Какой ни есть, а он наш…

Блейк только внешне производил впечатление простака — улыбающегося и всем довольного. Но кому удавалось поймать взгляд его пронзительных голубых глаз, понимали, что простоватость его маска. Фоме пришла в голову одна мысль.

— Да, вот еще, — сказал он. — Может быть, вы, капитан, знаете, в чем разница между розовыми и голубыми кругами? Все остальные от меня шарахаются!

— Вы с ума сошли, ваше сиятельство! — захохотал Блейк. — Хотите меня посватать к Скарту?

— Вас сосватаешь, как же!

— Я не знаю, в чем там разница, но мой дед все время говорил: кто имеет два кольца — доживает до конца!

Мэя впервые улыбнулась:

— Мудрый у вас был дедушка!

— Нет, правда! Он имел в виду естественный конец: сто и более лет! То есть тот предел, который положен нам здесь. Сам он дожил до девяноста и тут этот мор, стали отбирать розовые круги, отобрали и у него… Вот такая картина, граф! А в чем разница, может, это и не существенно, а?.. — Блейк хитро усмехнулся в усы.

— Господин советник, целую ручки вашему превосходительству!

— Вы когда-нибудь прекращаете паясничать?.. Что вы затеяли?

— У меня к вам два вопроса, господин советник.

— Вы не ответили на мои.

— Простите?.. Ах, да конечно!

— Что конечно?

— Господин советник, я странствующий рыцарь, меня княжны не любят!.. А затеял я, товарищ советник, побиение филистимлян и мне нужна ослиная челюсть. Это первое незапатентованное изобретение Самсона — кастет.

— Ну все, понесло! — вздохнул Меркин. — Давайте лучше ваши вопросы.

Фоме очень нравился уровень отношений, установившийся между ним и Меркиным. Не нудный Телемак с Ментором, а этакий новый Панург и сильно исхудавший и постаревший мсье Жак, не совсем утративший задор своей «шпажонки», судя по ночной пташке.

— Вам случайно Доктор не попадался?

— Какой доктор?.. А-а, ваш приятель? Нет, как исчез, вслед за вами, так и…

— Куда он поперся?! — чертыхнулся Фома.

— Не знаю, вам лучше знать!

— А что он все-таки сказал перед исчезновением? Вы не могли бы повторить дословно, это важно!

— Он сказал: ого! — потом: молодец! — последнее, кажется, с сомнением.

— Нет, это «ого» он сказал с сомнением, а «молодец» он мог сказать только с большой уверенностью, он же Доктор, господин советник.

— Пусть будет так. Потом он сказал, что будет вовремя и исчез.

— И все?.. И больше ничего?

— Прекратите!.. Еще он просил помогать вам. Я не знаю пока, что за игру вы ведете и во что втянули меня, но мне это все меньше и меньше нравится!

— А посохом в грудь нравится?.. Завтра я этому Скарту башку оторву и когда ее насадят на кол рядом с его приятелем Джофраилом, ситуация сразу станет более или менее понятной.

— Это как же?.. Забавный вы молодой человек! — горько усмехнулся советник.

До этого Фома с Меркиным стояли по разные стороны колонны и разговаривали, словно чтецы-декламаторы на греческом театре, каждый в свою сторону. После этих слов Фома вышел из-за колонны и встал напротив государственного советника.

— Чем же это я забавный?

— А тем, что есть еще Хрупп! Скарт — пешка, так же как и Джофраил! Страшная, но пешка, и победить его… Впрочем, даже если вы и выстоите против него, в чем я не уверен, ведь все эти ваши фокусы здесь запрещены и невозможны, вы должны об этом знать, то вам его все равно не убить, потому что смертному пока это было не по силам. Да и про короля вы забыли, он не даст убить своего любимца! Кто будет крушить его врагов в подвалах, вы, что ли? А потом Хрупп, не забывайте…

— Разберемся и Хруппом!.. Про подвалы не обещаю, — пообещал Фома с улыбкой. — Вы мне лучше скажите, что такое ваши ордена, голубые и розовые? В чем суть?

— Вы прыткий молодой человек, я заметил. Уже и розовые!

— Сами видите, женюсь, некогда!

— А о девочке подумали?.. Женитесь, и фьюить!

— Меркин, роль отца вам очень шла, особенно вчера, когда вы выпроваживали свою дочь из кабинета…

Меркин крякнул.

— Но давайте про круги!.. Что такое розовые круги?

— То же, что и голубые.

— Тогда зачем же было громить орден?

— Это дело Хруппа. До этого ордена сосуществовали довольно мирно: соперничали, конечно, были даже вооруженные стычки иногда, много раньше, но они были в рамках обычной борьбы между конфессиями.

— А зачем это было ему нужно?

— Я могу только гадать.

— Давайте вместе! Может быть, вопрос о власти?

— Но ни те, ни другие во власть не лезли.

— Но сейчас-то Хрупп лезет! А он, насколько я понял, магистр-настоятель ордена Голубых. Черте что у вас творится!..

Фома раздраженно обошел колонну еще раз, словно танцуя с ней.

— А могло быть наоборот?

— Ну, в общем… — Меркин пожал плечами. — Хрупп такой человек, что… наверное, могло. Хотя, нет! Магистр Ордена Розовых Кругов этого бы не позволил. О нем ходили легенды. Это был высочайший маг и победить его в открытом честном поединке, а тем более сместить с поста главы ордена, было невероятно трудно, я бы сказал невозможно.

— Может быть он затевал нечто подобное, а Хрупп его просто опередил?

— Нет, это исключено. Более того, в последнее время он склонялся больше к сотрудничеству, нежели к соперничеству между орденами, говорил чуть ли не об объединении, во всяком случае о союзе. Это был большой человек! Говорят, он даже готовил какой-то особый проект его величеству по коренному переустройству и, тем самым, укреплению его государства. Но тут как раз и появился неизвестно откуда Хрупп и разгромил Орден Розовых Кругов, а самого магистра убил.

— Значит, вопрос не в кругах? Или, во всяком случае, не в их цвете?

— Если мы говорим о Хруппе, то вопрос все равно о власти!

— Но зачем ему понадобилось уничтожать один из орденов? Что первично: его появление при дворе или разгром ордена?

— Он появился неожиданно, задурил всем голову, в том числе и его величеству, фокусами и убедил, что корень всех его бед розовые круги и их магистр. Без короля он бы этого сделать не смог.

— Значит, он имел уже влияние на короля?

— Да.

— Зачем же он тогда делает бесполезную работу?

— После этого власть его увеличилась, так что работу нельзя назвать бесполезной, осталась одна религия, и отлавливались только одни голубые круги.

— Но теперь, когда орден не существует, почему он ищет розовые круги?

— Он говорит, что пока розовые круги существуют, существует опасность…

— Но это же ерунда, советник, какая опасность?! — перебил Фома. — Мы же с вами понимаем, что это невозможно!.. Не может один орден, тем более разгромленный, бороться с целым государством! Или я ошибаюсь?

— Ну, это сейчас, а раньше у них была целая армия мстителей, да и сейчас, после разгрома, осталось немало, — сказал Меркин. — Впрочем, возможно, вы и правы, сегодня орден не представляет собой какой-либо угрозы.

— Тогда зачем он хочет их уничтожить?

Меркин беспокойно посмотрел на него.

— К чему вы клоните?.. Вам что-то известно?

Фома покачал головой.

— Мне известно меньше, чем вам. Тут, наверное, главное правильно расставить факты. При определенной расстановке они сами дадут ответ.

Протрубили фанфары. Музыка перестала играть, танцующие разбрелись по залу в поисках места, некоторые остались посреди зала слушать указ о поединке. Фома видел Мэю, стоящую в окружении офицеров Блейка, княжну с маркизом, Скарта, угрюмо восседавшего на прежнем месте, оркестр…

Если не считать инцидента с Мартинами, все было чинно и благородно, но вместе с тем чувствовалась, некоторая напряженность во всем: вот-вот что-то случится. Словно мыльный шарик, чем больше, тем красивее и тем ближе к своему печальному концу.

— Мне надо идти, — сказал Меркин. — Что вы задумали?

— Свернуть голову Хруппу!

— Неплохо сказано, молодой человек!

— Граф, господин советник, граф!..

31. Регламент

Перед читкой условий произошло событие, которое заставило присутствующих содрогнуться еще раз за этот день. Освобождая место для переносного трона короля и своеобразного помоста для оглашения указа, служители были вынуждены убрать голову Джофраила, до сих пор торчавшую на колу под портретом его величества. Лишь только они взялись за нее вдвоем, так как никто из них не решался подойти к ней в одиночку, как голова снова открыла свои страшные глаза и пасть и прохрипела жутким потусторонним голосом:

— Тебе конец, чужестранец! Бойся пущенной стрелы!..

Огромный черный язык ее при этом продолжал болтаться ниже подбородка и мерзко извиваться. Служки немедленно упали в обморок, кол на них, голова покатилась по полу, все бросились от нее врассыпную, но внезапно замерли, так как в распахнутые двери зала торжественно вплывал на троне его величество Иезибальд Четвертый.

— В чем дело?! — рыкнул он.

— Ва-ва-ва! — сказали ему невразумительно, показывая на катающуюся по полу голову.

Поняв, в чем дело, король рассвирепел: кого-то боятся больше, чем его самого!..

— Убрать!!! — приказал он, показывая посохом на голову, своей страже.

Стражи упали на колени, мелко осеняя себя кругами и склонили повинные головы — что хочешь делай, государь, хоть руби, а нам такая работа «без надобностев»! Живого — со всем удовольствием, а эту головешку… Руби, государь!..

Король, не спеша поворачивая голову, посмотрел на собрание, потом тяжелый взгляд его снова остановился на голове. Та дико вращала глазами, лизала языком пол и корчила рожи, как паралитик. Это показалось его величеству издевательством.

— Убрать эту падаль!! — закричал он и со всего размаху ударил посохом. — Скарт!.. Где твои люди?

Но так как трон не был еще опущен на пол, то удар посохом не получился и король чуть не упал с трона, потеряв равновесие. Положение спас Скарт, подставив могучее плечо под накренившийся трон. Трон срочно поставили на пол. Король был взбешен. Неизвестно, чем бы закончилось это для присутствующих, но тут Скарт подал знак и откуда-то, словно из-под земли, появились люди в темно-красных, почти бордовых, одеждах и приблизившись к голове, насадили ее снова на кол. Голова продолжала кривляться и корчиться, и Скарт, так же молча, велел убрать ее с глаз долой.

Голову вынесли, несмотря даже на то, что она начала дико хохотать и плеваться — людям Скарта, отважным мастерам заплечных дел, это было не в диковинку. В зале на разные лады шептали сказанные головой слова, но о том, что покачнулся Иезибальдов трон, не смели даже заикаться, хотя Фома видел, что присутствующие потрясены этим не меньше…

Король мрачно сидел на троне, явно не в себе. Постепенно в зале установилась тишина, мертвая. Забыв дышать, подданные смотрели на своего короля.

— Регламент! — сказал он наконец.

Из чтения регламента поединка, продолжавшегося почти четверть часа, даже Мэя поняла, что готовится не поединок, а убийство. Убийство молодого графа Иеломойского, с тем, чтобы появился новый граф, Скарт. Так в Кароссе решалась проблема денег, кругов, а заодно и развлечения. Убив Фому, король сохранял у себя и деньги, и надежду найти розовые круги — Мэю. Выбор оружия, время, правила, да и вообще все условия поединка диктовал Скарт как оскорбленный. Когда и как его оскорбили, недоумевал Фома.

Выходило так, что он узнавал о точном времени поединка, так же как и о выбранном Скартом оружии и виде единоборства, за полчаса до самого поединка. Все говорило о том, что церемониться с ним не собирались, кроме пышных похорон в виде турнира.

— Они хотят вас убить! — прошептала Мэя. — Вы даже не сможете подготовиться за эти несчастные полчаса! А он будет заниматься этим весь день!

— Хорошо еще, что есть полчаса! — хмыкнул Фома. — Могли бы и их не дать, а, капитан? Пока нам везет?..

Но Блейк, до этого хмуро молчавший, только криво усмехнулся в свои роскошные усы и не поддержал его тон. Сдержанный гул голосов придворных постепенно стихал, видя, что король собирается что-то сказать.

— Ну что, граф — странствующий рыцарь, как тебе условия честного поединка? — громко спросил Иезибальд в наступившей паузе. — По-моему, справедливые?..

Он уже полностью пришел в себя после инцидента и теперь удобно развалился на твердо стоящем троне, саркастически ухмыляясь. Трон поставили напротив главного входа в зал на специальный небольшой постамент, и король со своим смертоносным скипетром возвышался над притихшей толпой. Рядом с ним находились Скарт, Меркин и еще несколько человек свиты или обслуги, а между ними и залом, по углам постамента, стояли два дурынды с алебардами.

Двух предыдущих стражей заменили, и теперь можно было только гадать, что с ними произойдет в ближайшем будущем, каким причудливым образом отразится на них гнев Иезибальда в руках виртуозов кнута и топора. Но!..

Что ни говори, читалось на лице короля, а день был неплохой: две жертвы, еще две потенциальные жертвы, и одна — новоявленный граф — жертва с развлечением. Поэтому он приготовился слушать Фому с умилением палача, заранее все прощая — чем бы его голова не тешилась, лишь бы до плахи допрыгала…

— А, Томас?

— Для полной справедливости там не хватает еще одного условия, ваше величество! — сказал Фома.

— Какого? — развеселился Иезибальд. — Мы, кажется, все предусмотрели, а, Скарт?

Он захохотал, совсем не смущаясь и не скрывая то обстоятельство, что они со Скартом «все предусмотрели». Засмеялись и в зале.

Фома подождал тишины. Иезибальд махнул нетерпеливо рукой.

— Ну-ка, ну-ка?

— В указе забыли написать, что у меня должны быть связаны руки! А это несправедливо!.. Как же Скарт сможет драться со мной, когда у меня руки не связаны, как у его жертв?

Тут уже не выдержал и захохотал Блейк, за ним несколько офицеров. Похоже, бравый капитан был из тех немногих, кто не очень-то боялся короля и его фаворита, а может, был нужен. Королевская гвардия была отборным войском, а ее командир, по рассказам Мартина-младшего, не раз доказывал свою верность в бою, спасая его величество.

Скарт побагровел и сделал угрожающее движение в сторону Фомы. Он странно легко менял цвет со смуглого на багровый и обратно.

— Довольно!.. — Иезибальд стукнул посохом, останавливая всех.

Фоме прощалось все как покойнику, но и покойник не должен превращать серьезный ритуал своих похорон в балаган. Прочие же… король жестко чиркнул взглядом окружение Блейка. Доберемся и до прочих, читалось на его лице.

— Условия зачитаны, и кончено!..

Он еще раз ударил посохом, отметая все возможные возражения.

— Это обычные условия наших поединков и менять их мы не намеренны! Завтра, а когда конкретно, Скарт объявит графу через своего секунданта, поединок должен состояться! Неявившийся признается побежденным, кроме того, что лишается всех званий и чинов и моего монаршего благоволения! Все!..

Лишение монаршего благоволения это получение заплечного благословения от Скарта и его подручных, прекрасно понимали все, в том числе и Фома. Король снова хлопнул посохом и кивнул герольду, тот прокричал:

— После турнира его величество дает обед в честь победителя, и танцы!

Загремели фанфары, под которые король со своей свитой удалился. Он не слезал с трона, четыре дюжих молодца, каждый размером со Скарта, подхватили массивное королевское сиденье, словно детскую люльку, и вынесли из зала.

— А сейчас танцы! — снова объявил герольд.

— Все нормально, до и после казни танцы, — резюмировал Фома и повернулся к Блейку. — Спасибо, капитан, что не дали Мэе скучать.

— Граф, я отнюдь не скучал с вашей невестой! — блеснул зубами Блейк.

— Кстати, — добавил он. — Я уверен, что Скарт предложит вести поединок верхом на лошадях и в полном вооружении, дабы использовать преимущества своего роста и веса.

— Да неужели какая-то лошадь выдержит его в полном вооружении? — хмыкнул Фома.

— У него не конь, богатырь!

— Славься море, хоть конь у меня есть!

— Вы можете рассчитывать на мои доспехи, граф, — сказал Блейк.

— Вы рискуете! — засмеялся Фома. — Победитель получает все!

Блейк тоже ухмыльнулся:

— Именно на это я и рассчитываю! Мне давно нравится его жеребец!..

И снова танцы, танцы, танцы… Удивительное восприятие жизни этим народом восхищало Фому. На их глазах убили двоих из них, завтра еще, как минимум, одного, не считая посаженных в каталажку стражников, а они поют и веселятся, как дети. Лови момент, говорил маленький Марти. Буду любить здесь жить, решил новоиспеченный граф, наблюдая зажигательные па танцующих. Танцевать!..

— Вы куда, сударыня? — удивился он, когда Мэя сделала движение уйти. — Меня убьют, а вы уходите!.. И куда?..

Мэя блеснула глазами.

— Вы удивительно самонадеянны!

— А на кого же мне еще надеяться, милая Мэя?

— И с вами невозможно разговаривать серьезно! Вы только посмотрите кругом, вас хотят убить, все это понимают, кроме вас! Одного взгляда достаточно, чтобы понять, что Скарт убийца!

— А Хрупп?

— Что Хрупп?

— Ты ведь видела Хруппа, на кого он похож?

— Хрупп?.. — задумалась Мэя; на ее лицо набежала тень. — Ни на кого…

Она пожала плечами, потом вдруг испуганно посмотрела на Фому.

— Если он и похож на кого, так это на вас!.. Такой же дерзкий и самонадеянный!

— Что, в самом деле? — хохотнул Фома.

«Значит Хрупп действительно оттуда! Молодец, Док!..» — мелькнуло у него.

— Этого еще не хватало, у меня соперник, Мэя! — продолжал он веселиться. — И я узнаю об этом накануне свадьбы?!

— Нет, правда, вы удивительно похожи! Не внешне, нет! От вас обоих что-то такое идет… я не знаю, как это сказать. Только он страшный еще. Я видела его на развалинах монастыря, это демон разбушевавшийся! Не страшный даже — жуткий!

— Он разбушевался потому, что не нашел круги?

— Да!.. Но до этого он зарубил человек двадцать и был весь в крови. На него было невозможно смотреть, больно, такое сияние… дымное…

— Сияние?

— Ну, я не знаю… вроде ничего не было, но глазам было больно на него смотреть, люди отворачивались. Только один монах, отец Моро, глубокий старик, смотрел на него и творил молитву. Хрупп снес ему голову, не посмотрев, что тот на коленях.

— А что за молитву читал монах?

— Против Сатаны.

— Ну что ж, понятно, — резюмировал Фома.

— Что вам понятно? Что он Сатана?

— Что молитва против Хруппа не поможет.

— Она бы помогла, если бы он успел! — с убеждением сказала Мэя. — Постойте, вы что и с Хруппом собираетесь драться?

— Он мне не нравится. Слишком уж похож на меня, а двое пернатых, как говорят правители моей родины, в одной берлоге не уживутся. Но драться я с ним не буду, я его просто убью!.. Зачем же ему круги, а, Мэя?

— Ох и хвастун же вы! — удивилась она. — Откуда вы такой? И что это у вас за родина, где птицы живут в берлогах?

— Это удивительная страна, Мэя, что там птицы!

Фома широко и радостно улыбнулся о родине. Вдали она была такой же сказочной, как Каросса. Это была огромная страна, потерявшая еще не все просторы, всеми любимая и втайне ненавидимая, всеми ненавидимая и втайне любимая. Почти открыто всех презирающая и маниакально стремящаяся попасть в содружество презираемых государств. Сказочная страна, сидящая на самых богатых землях и водах, и пребывающая перманентно в дикой и косной нищете, наряду с вызывающей роскошью правящей элиты. Страна, в которой ее правителя делают с ней и ее народом, все что хотят, а избранники народа, попав в столицу, добиваются только одного для своего народа — собственной столичной прописки. Вся страна хронически летит в пропасть, поэтому решает вопрос не «что делать?», а «под каким гимном и флагом падаем, и кого при этом проклинаем?» Власть этой страны уважает только силу, забыв о правде, и уже сам народ-богоносец стал забывать о том, что правда существует. Народ превратился в население, странствующее, как рыцари, кто по рельсам, кто по магазинам, кто по твою душу, а кто впотьмах. Поэтому он ее и любил…

— Странно, по-моему, вы ничего хорошего про нее не сказали, кроме слов, которые я не поняла: валюта, коррупция, бомжы, — заметила Мэя, и тряхнула головой.

— Ну вот, а эт о ключевые слова для понимания моей родины. Они означают: воруют!

— Сложные у вас отношения! — сказала Мэя. — И все-таки, по-моему, странствующие рыцари не такие! Не такие хвастуны, во всяком случае!

— Я не рыцарь, я — граф Иеломойский, мне по чванству положено!

32. Волгла

Фома не стал дожидаться конца вечеринки, тем более, что его сторонились как прокаженного. Ему едва удалось уговорить Мэю пойти с ним. Доводы о том, что ей грозит опасность, что она некоторым образом все-таки невеста, и что, в конце концов, она уже была у него, не возымели никакого действия. Не помогли и страшные клятвенные обещания не притязать на ее предсвадебный покой, пока Фома пригрозил, что силой уведет ее с бала, тем более, что резиновый этикет двора это даже поощряет.

— Ну хорошо, — сказала она, — только…

— Чтоб я сдох! — еще раз горячо поклялся Фома. — Гореть мне вечным огнем в солярии!

Поведение Мэи его забавляло и, как ни странно, трогало.

Сразу по приходу в апартаменты Мэя ушла в другую комнату.

— Ты что? — спросил он.

— Я буду молиться за тебя.

— Только не опоздай, как тот старик.

— Я начну прямо сейчас.

После того как он почти женился и почти сразился, свежеубранная постель показалась эдемским лугом. Сидящая же в дальнем углу красивая девочка делала этот крахмальный рай земным. Правда то, что она делала, не было похоже на предвестие хоть чего-нибудь из мирской суеты. Словно тоненькое деревце сидела она в странной позе, воздев руки небу.

Фома заскучал, забременел под воспоминаниями: сколько всего!..

— Сколько тебе лет, Мэя? — спросил он наконец, чувствуя себя уже целым Соломоном под грузом бывших и грядущих дел.

— Шестнадцать.

— Это опасный возраст, — предупредил он. — Ты знаешь историю благословенного царя иудейского, Соломона и девицы, грозной, как полки, Суламифь?

— Нет, а что?

— Иди сюда, расскажу… ей было примерно столько же.

— Не-а, вы оттуда рассказывайте!

— Это мелодраматическая история, не могу же я ее кричать.

— Вы же обещали, ваше сиятельство!

— Ты что, не хочешь узнать самую красивую историю во вселенной? — удивился он.

— Нет! — рассмеялась Мэя.

— Вот одр его — Соломона, шестьдесят сильных вокруг него… Все они держат по мечу, опытны в бою, у каждого меч при бедре его ради страха ночного… Девы Иерусалимские!.. Ты идешь?

— Нет!

— Ну, тогда… носильный одр сделал себе царь Соломон из дерев Ливанских, столпы его сделал из серебра, локотники его из золота, седалище его из пурпурной ткани. Пойдите и посмотрите, дщери Сионские, на царя Соломона в венце, которым он увенчан в день бракосочетания его, в день, радостный для сердца его… Идешь?..

— Ты не будешь спать?

— Я буду молиться.

— Ты разве не молилась уже в той комнате?

— Мой Соломон призвал меня…

— Зачем так долго молиться? — удивился Фома в конце концов.

Он зажег свечу, чтобы посмотреть, как она устроилась в темноте. Мэя сидела все в той же странной позе мольбы, покачиваясь в такт какому-то заунывному речитативу…

— Молитва должна быть мгновенной, как вспышка, что зажигает свечу. Это состояние, а не слова. Не надо разжевывать желания своему Богу. Чем дольше ты разжигаешь свечу, тем меньше от нее остается и тем больше опасность обжечься…

Мэя опустила руки, словно задумалась, потом подошла к нему.

— Вот правильно!.. — он взял ее за руку, усадил в постель. — Все это длинное происходит от недоверия… нет, кажется, Он не понял, дай-ка я Ему все хорошенько объясню! Разжую… — И жует, жует, вспоминает, что забыл и опять жует, пока все атрибуты жизни не перечислит на свой лад. А Бог-то уже спит! Давно спит и ни черта не слышал из его энциклопедической молитвы!

Фома, поставив свечу между колен, изобразил лицом и фигурой ополоумевшего от усердия дервиша и безумного бухгалтера, задумавшего свести баланс с Господом к привычному нулю. Мэя не выдержала и засмеялась, разгладив морщинку непонимания на строгом лице: как можно над этим смеяться?..

— Молитва это мгновенная просьба, даже желание. Ведь все происходит либо сразу, либо не происходит никогда.

— Как это? — не поверила Мэя, глядя на него во все глаза.

— А вот так: представь себе, что ты хочешь, и вложи в это все свои силы, всю себя, и это произойдет. Но только пожелай совершенно искренне! Потому что я знаю одного человека, который молился, чтобы Бог дал ему много денег, и в то же время испуганно спрашивал себя: не много ли я прошу?.. Не ограбят ли меня?.. Богу все равно сколько ты просишь, но если просишь, проси истово! Желай!

— Мне не надо денег!

— Я не об этом.

— И я не об этом. Вы действительно не боитесь завтрашнего?

Как не бояться? Если бы он хотя бы видел Скарта в деле, тогда, может, не боялся — знал, как надо действовать и действовал. А сейчас он боялся чего-то не учесть. Впрочем, если Скарт человек, то ничего нового от него ожидать нельзя. Но проглядывало в Скарте что-то нечеловеческое…

И тогда поединок становился смертельным. Но Фома был почти спокоен. Это не было спокойствием победителя. Он действительно не знал, как все сложится, да и складывалось все против него, но не было никакого сожаления и беспокойства ни о чем. Двум смертям не бывать, не ужиться двум пернатым в одной берлоге, усмехнулся он.

Кроме того, Ассоциация, общение с Доктором, их схватки дали ему кое-что, напомнили о некоторых динамических стереотипах. Так что он боялся только одного: изменить себе в священном деле — поединке. Но всего этого не скажешь Мэе.

— Но ты же молилась за меня? Теперь я абсолютно спокоен, — сказал он. — Наше дело правое, мы победим!

— Вы опять смеетесь…

— Ничуть!

Фома посмотрел на канделябр в форме трехглавого дракона над кроватью. В раскрытую среднюю пасть чудовища он заранее поставил еще одну зажженную маленькую свечку, кроме тех, что стояли на головах дракона. Теперь пламя маленькой свечи колебалось, в то время как другие горели ровно; слушаки были на месте. Он убрал свечу и заткнул пасть дракону красным покрывалом. В неярком свете свечей получилось красиво: из пасти дракона лилось красное вино.

— Зачем?

— В изголовье его пурпурные ткани, вытканные дщерями Кароссы…

— Словно кровь…

— Кстати, кому ты молилась?

— Богу, кому же еще?

— А как вы здесь его зовете?

— Никак. Разве может быть у Бога имя? — удивилась Мэя. — У вас он как-то называется?

— О, у нас написано столько историй про Бога! — сказал Фома. — Столько дано ему имен! Самое меньшее девяносто девять! Но настоящее имя Бога — девятьсот девяносто девять имен!

Он усмехнулся.

— Пока. Думаю, что и это не предел.

— Девятьсот девяносто девять имен Бога?!

Мэя недоверчиво посмотрела на него, не шутит ли он опять, но Фома был серьезен.

— Но зачем же столько? И как их запомнить?

— Каждый выбирает свое, наиболее близкое, и пользуется им. Остальные вспоминает только по большой нужде, если вообще вспоминает.

— По большой нужде? — страшно удивилась Мэя.

Фома захохотал:

— По необходимости, Мэя, по большой необходимости, конечно! Извини!

— А как вы называете своего Бога?

— Я? — удивился Фома.

Он никогда напрямую не обращался к Богу, поминал только, что называется всуе.

— Я — никак!.. Ну, то есть быстро!

Он не молился в том, привычном, понимании; мгновенная концентрация — и все!

— У вас, наверное, мало времени?

— А у вас его что — много? — хмыкнул Фома. — Строго говоря, времени вообще нет. Это иллюзия, такой коллективный самообман: «я приду к тебе завтра!..» Никакого завтра нет. Впрочем, это долгий разговор. Давай-ка спать, завтра веселый день!

— Завтра же нет!

— Умничка! Но сейчас есть, и сейчас нужно спать!

— А у вас все так молятся: раз — и все?

— Нет, у нас молятся так же, как и у вас.

И Фома заунывно застонал какую-то дребедень:

— Ааа… анана-ка, каляка-маляка, бутылка-копилка, здоровье коровье, даму для amour, смерти без сраму!.. — вот так примерно!

Мэя смеялась до слез.

— А вы что, выродок? — спросила она.

— Пожалуй, — вдруг взгрустнул Фома. — Наверное, многие так и считают.

— Ой-е-ей! — Мэя подлезла к нему. — Извините, граф, я больше не буду!

Есть что-то невыносимо эротическое и нежное, как в картинах и поэзии прерафаэлитов, когда к вам в постели на «вы». Едва ощутив это, Фома задул свечи. Кровь дракона стала черной…

… — А ты правда женишься на мне?

— Вернее, чем существует твоя земля…

Проснулся он оттого, что Мэя опять плакала. Плакала тихо, стараясь его не разбудить, почти неслышно. Поэтому он и проснулся. Мэя лежала спиной к нему, и Фома, прислушавшись, услышал, как она что-то горько и тихо пела, какую-то обиду или боязнь.

— Та-ак, — протянул он. — А теперь что? Песни Кароссы печальной?

— Я боюсь, — прошептала она и, видя как он нетерпеливо дернул плечом, добавила:

— Нет, не завтра… Я Волглу боюсь.

— Это кто еще такая?

— Это лярва такая дурной любви.

— А почему же раньше-то ты ее не боялась?

— Раньше меня заставляли, я совсем не хотела. А теперь хочу-у-у! — зарыдала Мэя в голос.

Детский сад!.. Фома даже растерялся.

— Ну-ну, успокойся, — неловко утешал он. — Ничего плохого в этом нет, по-моему.

— Да-а! — хлюпала она носом. — Она знаешь какая!.. Может, хуже даже Хруппа. Мерзкая! Скользкая! Вонючая-ааа! — запричитала Мэя опять.

— Да ты-то откуда знаешь?

— Она мне приснилась! Нам ее показывали в монастыре, картину, и нюхать давали!

— Нюхать картину?

— Нет, ее часть! Она оставляет иногда после своих появлений следы, кусочки слизи.

— Муть какая-то! — чертыхнулся Фома. — Ну и что она делает, эта твоя Вобла?

— Волгла-а, ууу!..

Мэя была расстроена всерьез, на заплаканном лице отвращение сменялось страхом.

— Она всасывает. Ой, мамочки, опять! Я уже чувствую!..

Так, решил Фома, если продолжать эти бессмысленные расспросы, истерика разбудит саму себя и он точно не выспится.

— Как, говоришь, зовут твою Воблу? — спросил он, крепко взяв ее за трясущееся плечо. — Да отвечай же! — тряхнул он сильнее.

— Волгла!

— Я завтра же с ней поговорю! С утра. Скажу, чтобы отстала от тебя! Все, спи!..

Если бы Фома сказал, что завтра он поцелует при всем честном народе Скарта и попросит у него прощения, то вряд ли добился бы большего эффекта. Мэя замерла на полуслове. Сомнение и надежда боролись в ней так сильно, что кровать шаталась, словно в любовной лихорадке.

— Правда? — наконец прошептала она.

— Правда!

— А как?.. — Мэя чуть не задохнулась от его уверенности.

— Поговорю и все! — отрубил он. — А теперь спи, сюда она больше не сунется. Но если проснешься и опять подвывать будешь, я могу к твоей вобле не успеть!

— Волгле, — тихо поправила она.

— Вот-вот, у меня важная встреча завтра, надо выглядеть свежим, а тут истерики! — проворчал Фома, и легонько толкнул ее рукой в лоб. — Спи!

Мэя сразу же уснула.

Фоме повезло меньше, как только он стал засыпать, появился Сати.

— Здорово, граф Еле потомство! Нас прервали, как жизнь?..

У Сати за это время могло пройти не больше пяти минут…

— Все хорошо, завтра похороны.

— Уже похороны?.. Значит, жизнь удалась?

— Еще как, вся фотография в бланманже! Осталось только взбить, листик бессмертника, и можно выносить.

— Ну, так перед смертью тебе надо исповедоваться, мой мальчик. Давай, как на духу: кто затащил тебя сюда?.. Поверь, это будет очень прилично с твоей стороны. Покойник выглядит свежее, если у него не остается тайн пред лицом бездны…

Сати был полон сил, Фома остался мальчишкой…

— Я унесу эту тайну в могилу, — в таком же тоне ответил Фома.

Но Сати и глазом не моргнул.

— Между прочим, мы зря теряем энергию!

— Вот именно, а она мне будет нужна!

— Ничего, это же я тебя вызвал, я и несу расходы, — усмехнулся Сати. — А хочешь, я тебе скажу, кто достиг уровня иерарха с тех пор, как ты… нас покинул? — предложил он вдруг, и сделал испуганное лицо.

— Я вас покинул?! — возмутился Фома. — Да меня вышвырнули, как щенка!

— Ну так сказать?.. Или будешь обижаться на формулировки?

— Скажи, если только чтение этого списка не займет всю ночь. У меня завтра веселый день, хотя завтра нет, я это только что доказал.

— Конечно, какие же похороны без покойника! — согласился Сати. — Ну так слушай: их оказалось всего трое — Син Тон, Лоро Ларкин и Акра Тхе.

Акра Тхе это его закадычный спутник, Док. Хотя Фома уже подозревал своего приятеля, после того как тот проговорился на постоялом дворе, что замки это его рук дело. Но зачем ему все это?

— Эй! — окликнул его Сати. — Потрясающие новости, не правда ли?

— Да, — нехотя согласился Фома.

Он все-таки идиот. И хотя было уже ничего не исправить, он смачно выругался.

— Э, э! — остановил его Сати. — Только, пожалуйста, без магических формулировок! Прибереги их для противника! Тем более, что это еще не все!

— А что еще? — спросил Фома, все еще в шоке.

— Ну, не надо так расстраиваться! Подумаешь, приятель купил! Будешь, впредь, осторожнее граф, тем более, что ваше сиятельство призывают в Ассоциацию.

Вот это да! Снятие бессрочного отлучения? Без Синклита?

— А почему ты думаешь, что без Синклита? — улыбнулся Сати. — Впрочем, ты прав, в отдельных случаях существует Совет Координации.

— Все еще существует?.. — Фома тянул время, переваривая информацию. — А что случилось, что мной занимается Совет Координации?

— Скажи еще, что не знаешь!.. Ты нужен здесь, все остальное по прибытии. Итак?

Сати вдруг неуловимо переменился, стал суше, строже, по-деловому немногословен, заставляя и Фому быть таким же.

— Что у тебя здесь?

— Поединок, потом война…

— Поединок, — проговорил Сати. — Опять женщина? Когда же ты накуришься, сынок?.. Впрочем, я знаю, эти стервецы из отдела контроля, поналепили на тебя все программы какие были, вместо того, чтобы самим этим заниматься. Ладно, это вирусное, это пройдет. Она рядом?

— Папаша, я один.

— А он кто, муж?

— Ну что я, совсем? С мужем на поединке за его жену!.. Даже Шекспир такого не придумал… кажется. Все гораздо прозаичнее, он шеф тайной полиции.

— Покажи мне его. Да не кривись ты! Хватит уже геройствовать, ты нужен здесь, в Ассоциации!

Фома показал Скарта. Сати присвистнул.

— Это не человек, — сказал он. — Во всяком случае, не то, чем кажется. Это тварь создана для убийства.

— Ну, в общем, я так и предполагал.

— Это действительно серьезно. Хочешь, я пришлю кого-нибудь?

— В вопросах чести подстановка не уместна! — засмеялся Фома.

— Но это будет очень сложно! У тебя ни тренировки, ни навыков! Ты черте сколько просидел на Спирали…

— Разберусь! — отмахнулся Фома. — Ты мне скажи вот что…

И он вкратце передал все, что ему было известно о розовых и голубых кругах и о том, что творилось вокруг этого.

— Да, интересно, — резюмировал Сати, после недолгого молчания. — Но ты так построил факты, что мне остается только догадаться, в чем дело. Ты этого хочешь?

— Мне нужно либо подтверждение, либо опровержение.

— Это все факты, ты ничего не упустил?

— Все, что знаю.

— Похоже, действительно, все дело в системе равновесия. Ты это хотел услышать?

Фома глубоко вздохнул, он пока и сам не знал, что со всем этим делать.

— Может все-таки прислать кого-нибудь из Ассоциации? — снова предложил Сати. — Трое-четверо ребят из «каппы» разберутся со всем этим в пух и прах.

— Ага, а заодно — и со мной!.. Пришлешь еще, успеешь!

Сати был шутник — «в пух и прах»! «Каппа» без Фомы в Ассоциацию не вернется, а там его ждет стул Пифии. Иначе, зачем Синклиту или Совету отменять наказание? Сати не стал настаивать. «Все-таки какой-то он не такой стал…»

— Ну, тогда коснись своей дамы.

Фома засмеялся. Потом легко коснулся Мэи.

— Как ты догадался?

— Ну, зная тебя, это было не трудно…

Прошло несколько мгновений.

— Ну вот! — удовлетворенно сказал Сати. — Тебе урок, всегда слушайся старших!

— Что там такое?

— Эта девочка…

Сати пробормотал что-то невнятное куда-то в сторону. Может, у него там собеседник? Пеленг? Нет, все равно раньше двух-трех местных дней они его не найдут, это в лучшем случае…

— В общем, она имеет непосредственное отношение к системе равновесия. Очень непосредственное! Скорее всего, твои противники правы, она ключ к кругам.

— Каким образом?

— Не знаю каким образом, жуткий фон у вас. Надо уходить… Погоди, погоди!

Сати пропал и снова появился через несколько мгновений.

— Раз этот фон, то магия в поединке запрещена, то есть, невозможна! Так?

— Так. Преобладание голубого, а официально объявлено, что магия запрещена.

— Ты с ума сошел! Я пришлю «каппу»!

— Не надо. Мне, что «каппа», что Скарт — один черт теперь!

— Не нравится мне твое настроение!.. Кстати, скорее всего, именно благодаря твоей даме я смог выйти на тебя. В прошлый раз она была у тебя?

— Она как раз прервала наш контакт.

— Прервал ты, проснувшись, а она помогла мне найти тебя, все время жуткий фон! Подумай над этим, здесь что-то есть…

33. Когда на небе восходит солнце, луна заходит…

Утра в Кароссе всегда замечательные! Фома это понял, едва проснувшись — утро било в окна со всей своей буйной рассветной радостью. Он выглянул в узкое окно. Второе утро подряд радовало его солнцем на чистом голубом небе. Красота! И вид!..

Внизу, сразу за крепостной стеной, лежал сонный город, сначала еще каменный, белый, а потом весь деревянный, насколько можно было судить по тому, что не покрыла зелень деревьев. Город утопал в садах и рощах, и над всем этим морем зелени запойно пели птицы. Как это они умудряются орать во всю глотку и никому при этом не мешать? Загадка почище всей этой голуборозовой мути…

— Вот он, рай! — сказал Фома негромко самому себе, несмотря на то, что по московскому радио уже два раза объявляли, что рай обнаружен в другом месте, в Абхазии.

Погибнуть в такой день за неизвестную даму из бани и бывшую монашку было весьма достойно. Фома с хрустом потянулся у окна и подумал, что пасть от руки какой-то твари только за одну даму было бы не очень куртуазно. А вот две!..

Конечно, было бы лучше погибнуть за всех дам, понесло его, как всегда: за дам России, Кароссы и Нигерии, — вообще, всей Вселенной! За феминизм, как идею, черт возьми!.. Но странное дело, чем больше Фома расширял круг женщин, тем меньше хотелось погибать, пока совсем не расхотелось.

Ну, вот и отлично, подумал он, возвращаясь в исходное настроение. Я буду просто геройски сражаться за эту маленькую девочку, отважную скромницу, и если повезет, буду жить национальным героем, графом Иеломойским!.. Если на пифийский стул не посадят, пришло ему в голову, чуть погодя.

Фома посмотрел на спящую Мэю и вдруг увидел ее совершенно иной в утреннем свете. Маленькая девочка превратилась в деву, что принесла погибель Илиону. Словно утро Авроры расцветала она в его глазах. «Прекрасна ты, как Фирца, любезна, как Иерусалим…» Что произошло с ней за эти два дня? За эту ночь?!.

«Или я был слеп? — подумал он. — Ослеплен таинственной и банной русалкой?.. Опять каламбур! Они меня преследуют!..»

Спящая Мэя, когда не пыталась казаться старше, когда смущение, страхи и обиды не затемняли ее лицо тенью, была прекрасна. Она ничем не уступала княжне, разве что возрастом, более того — они были даже похожи! Во всяком случае так казалось сейчас, в этом свете. Слепец!.. Графу уже не верилось, что эта женщина делила с ним постель. У меня появился еще один повод выжить, решил он.

«Пора в баню!»

Маркиз стоял у дверей и ждал. Фома почувствовал его присутствие за мгновение перед тем, как открыть дверь. Да он чокнутый, я же женюсь! Не собираюсь я трогать его княжну!..

«Ну, ладно!» — решил он, вспомнив дерзское отрочество. Щепотка магния с тремя подожженными спичками в темном коридоре, да еще неожиданно это равносильно хорошему удару дубиной по лбу. Так Гоша и Киса, друзья его детства, глушили заклятых врагов с «железки» — Железнодорожной улицы. Фома чиркнул спичками и выбросил пакетик в коридор. Раздался резкий хлопок, Фома выскочил за дверь.

Маркиз держался за голову, совершенно открытый для первой русской позиции…

В бани Фома вошел словно тореро или гладиатор: с мечом маркиза и красным полотенцем. В пустых, но уже хорошо прогретых залах почти никого не было, Фома встал слишком рано. Но кому не хочется, чтобы последний день был самым длинным?

Только маркиз и Скарт с удовольствием укоротили бы его, вычтя новоиспеченного графа из списка на обед. Но до Скарта еще далеко, да и вообще неизвестно когда, а маркиз пока отлежится, пока отлелеет отбитые места, пока найдет новое оружие, Фома успеет и намылиться, и смыться.

По залам бани бродили служители в белых колпаках и фартуках, проверяя уровень температуры в парилках, бассейнах, гардеробе, не дай круги, сам король заявится! Фома отдал им на сохранение меч маркиза. В парной он с удивлением обнаружил Меркина, без одежды и в чалме того было не узнать.

— Вы хорошо себя вели вчера вечером, я наблюдал, — неожиданно поделился тот, после приветствия.

— Вы бы видели, как я себя утром вел, вообще — расплакались!.. Скажите, маркиз Вало… он нормальный? Или у него медные тестикулы? Я уже всю ногу отбил!

Меркин озадаченно смотрел на него. Хрен знает кто, бывает у нас в Кароссе, читалось на его длинном и унылом лице.

— Что вы на меня смотрите?.. У меня уже склад его холодного оружия! Может быть, вы как-нибудь предупредите его, я ведь могу и убить случайно, тоже, знаете ли, человек!

Фома поддал парку и забрался на верхний полок. Теперь он хорошо видел круглую лысинку советника, в банном полотенце. Красная, острая, она была в бисеринках пота, как мухомор в белых крапинках.

— Ау, советник! — окликнул он. — Вы что заснули?.. Вы можете с ним поговорить? Или, хотя бы, Танер, если вам в лом!

— В лом?.. А в чем, собственно, дело? — поинтересовался Меркин. — Почему он нападает на вас?

— Вот вы у него и спросите! А я женюсь и лишние дыры мне ни к чему!

Фома попросил служку похлестать его веником.

— А!.. А!.. — орал он благим матом, в то же время, держа банщика за набедренную повязку, чтобы тот не убежал от страха. — Хорошо! Хорошо!.. Еще!.. Ну ты, зверь!..

Странно, почему это я на Спирали не любил бань, удивлялся он, блаженно расползаясь под веником по лавке, это же, е-мое! — как сказал не помню кто.

Потом он валялся на среднем полке, вздыхая и стеная.

— О, мама моя!.. Так поговорите сэр Меркин? — продолжал он пытать ничего не понимающего советника короля.

— Кстати, господин советник! — вдруг вспомнил он. — Что значит ваша фраза, что я хорошо себя вел вчера? Хорошо, это как?

— Не ругались, не пили, были с дамой и вообще не хулиганили. Вы наверное, всегда так себя ведете перед… поединками?

— Вы хотели сказать, перед смертью?

Меркин усмехнулся.

— Каждый раз удивляюсь вам, а потом вспоминаю, что там, откуда вы, наверное, все такие?

— Какие?.. Проницательные?

— Нет… самонадеянные.

Второй раз его называют самонадеянным. А на кого еще ему надеяться? На Доктора, который кинул его в эту кашу, а сам свалил неизвестно куда? На Сати, для которого он, кажется, вообще подопытный кролик? «Возвращайся… Может, «каппу» послать?» А сам посадит его на стул и прикрутит болтом!..

— Хочу вас разочаровать, господин советник, я не оттуда, где все такие. Меня оттуда давно выгнали, со свистом.

— А, значит, там все-таки приличное общество! — удовлетворенно сказал Меркин.

«Что это на него нашло? — удивился Фома. — Плохо спал?.. Запор?.. Или его красотка потребовала более веских доказательств любви, нежели его служебное положение?»

— Приятно сознавать, что миром управляют приличные люди, — продолжал, тем временем советник. — Боюсь, что не смог бы больше молиться небесам, зная, что вы там.

— А почему вы решили, что это на небесах? Сказок начитались?.. И потом, Меркин, там тоже не управляют. Это все придумки трехмерного мира. Никто никем не может управлять. Это абсолютно исключено, как выясняется, даже вредно… Там наблюдают и в крайнем случае, когда грозит опасность самим, корректируют.

— Не суть… это одно и тоже. — Советник слез пониже на полок, так как Фома прибавил еще пару. — А молодой человек, что был с вами, тоже изгнан?

— А вот молодой человек, как раз там! — сразу вспомнил все обиды Фома.

— Сразу видно, приличный молодой человек, — сказал Меркин.

— Да, радуйтесь! Он-то как раз и управляет вами и, как оказалось, мной!

Вся истома Фомы, нежно бродившая в нем, куда-то испарилась.

— Если он вам встретится раньше, чем мне, предупредите его, что я его убью! Как говорится, заранее благодарен!

— Это ваши дела, разбирайтесь с ними сами! — махнул рукой Меркин, и спустился ниже, потому что Фома сгоряча наподдал еще. — Мне, пожалуй, хватит…

— Что это с вами поутру, господин советник? — спросил Фома уже вслух. — Вы словно с цепи сорвались: небеса, приличное общество!.. Где вы видели приличное общество? Общество это уже неприлично! Человек должен быть один, да он по сути и так один. Когда вы будете умирать, Меркин, ваше общество будет жалеть только об одном, об утрате налогоплательщика. Правда, это если вы злостный плательщик, а если — нет, тогда и обществу жалеть будет не о чем!

— Я не об этом, — сказал советник. — Просто проходят иногда такие вот герои-одиночки через страну, меняют ход истории и либо снова уходят в никуда, либо погибают. Кстати, вторых больше.

— Спасибо, — хмыкнул Фома. — Можно я парку?..

Он шваркнул воды на камни и сразу ощутил блаженство горячего глотка воздуха.

— Странно, меня все хоронят!..

— А люди остаются жить со своими радостями и бедами, — продолжал Меркин, будто не слыша. — Я специально просмотрел некоторые летописи. Отдельные легенды и былины до смешного повторяют нынешнюю ситуацию. Странно, раньше я считал их выдумкой праздного народного ума, порождением извечной веры в чудеса, сказкой. Теперь мне странно и даже не по себе, что герой это вы. Не такими я представлял людей, изменяющих судьбы мира.

— А какими вы их? — поинтересовался Фома. — Ничего, что я без галстука? Он у меня сегодня ниже…

— Не такими, — покачал головой советник.

— Я, конечно, не Илья Муромец и не Парсифаль.

— Ну, мне хватит на сегодня, — повторил тайный советник.

— Мне тоже, — сказал Фома, но остался.

— Меркин! — окликнул он советника, когда тот уже собрался выходить. — Вы нашли мэтра Иелохима?

— Да.

— Он с мальчиком?

— Да. Мои люди наблюдают за ними и не выпустят из города.

— Лучше подключите к этому людей Блейка, гвардия все-таки надежнее!

— И почему я слушаюсь вас? — неожиданно спросил Меркин, пожав плечами.

Худой и голый старик был смешон и жалок в украшении из одной чалмы.

— Потому что слушаться Хруппа или Скарта будет еще унизительнее!.. Вы допустили разгром ордена Розовых кругов, вам казалось, что это не так плохо, чужими руками, ведь двумя орденами управлять труднее, чем одним. А потом вы уже не владели ситуацией… Ну так не мешайте хотя бы! Я все сделаю и уйду, как в ваших летописях, либо туда, либо сюда…

Фома показал пальцем вверх и вниз.

— А вы снова станете полноправным советником, действительно вторым лицом в королевстве и первой задницей у короля. Но это уже обратная сторона власти…

Меркин стоял у дверей из парной, держась за ручку двери, старый, усталый человек.

— И послушайте меня, Меркин! — уже мягче сказал Фома. — Мне этого ничего не надо было. Я ввязался во все это не по своей воле, а по милости любимого вами молодого человека. Хотя, конечно, и моя лепта в этом есть. И если бы не девочка, я бы не стал устраивать потехи королю, поверьте мне!

— А как вы узнали по поводу Мэи? — спросил Меркин.

— Какая-то женщина сообщила мне об этом здесь, в банях, вчера.

— Женщина? — удивился Меркин. — Наверное, хорошенькая, раз вы поверили?

— Вот этого я, как раз, не знаю, я ее не видел! Но с удовольствием бы посмотрел!

Меркин вышел. Вот старая задница! «Хорошенькая?» Откуда я знаю? Хотелось бы, конечно! Сзади она великолепна. Фома вышел из парилки и нырнул в бассейн в тайной надежде еще раз повстречать вчерашнюю русалку.

«Озеро надежды…», — напевал он себе под нос, но русалка больше не подплывала. Вместо этого мимо него проплывали творожные глыбы таких почтенных матрон, что он, устав бороться с волнами от них, вышел из бассейна разочарованный. В кои-то веки дерешься на поединке и не могут подбросить в бассейн что-нибудь приличное! Он даже не стал сушиться от огорчения, а просто набросил на себя несколько полотенец и ушел, попросив служителя принести ему его одежду в апартаменты и заказать завтрак на двоих.

Маркиз, к вящему удивлению Фомы, уже оклемался. Горный козел! Фома почти не удивился, когда тот выскочил боком из-за угла уже с обнаженным мечом и привычным криком: убью!..

Это становилось хорошей традицией: граф из бани, маркиз — несет яйца. Ничего другого не оставалось, как сорвать с себя мокрое полотенце и набросить его на голову горячего каросского парня. Потом дать по уже знакомым местам. Маркиз упал как подкошенный и завыл от обиды. Фома забрал у него меч, второй за утро

— Вы можете порезаться, маркиз, — объяснил он лежащему мстителю.

Ему уже стало казаться, что маркиз таскает оружие только за тем, чтобы вновь получить в пах: то ли волю тренирует, то ли ловит какой-то извращенный кайф. Что у него там с княжной? Тайна сия велика есть…

— Кстати, вы не напомните мне причину нашей вражды?.. — Приподнял граф полотенце с лица маркиза.

— Я убью тебя! — снова прохрипел тот.

— Вы поражаете меня, маркиз, своей непредсказуемостью, но это я уже слышал. А в чем причина?.. Княжна сказала мне, что вы необычайно благородны, не в этом ли because ваших бандитских налетов? Может быть, действительно, ваше воспитание и происхождение не дают вам спать спокойно, в кровати и поэтому вы ночуете под моими дверьми?.. Тогда вам надо чуть-чуть подкорректировать имя, не Вало, а Валокордин или КорВалол, и все будет более нейролептично, как говорил доктор Анохин. Ваши сны, маркиз, станут глубокими, как в детстве, вплоть до энуреза…

Маркиз молчал, закатывая глаза, потом стал вспоминать чью-то мать не самым светским образом.

— Передайте мой привет княжне!.. — Фома потрепал его по щеке, поднимаясь. — Кстати, вы никогда не думали, маркиз, что я, наконец, тоже могу убить?.. Просто так, от неожиданности. Не останется времени обезоружить вас, и убью!

— И попрыгайте на пятках, помогает таким футболистам как вы! — посоветовал он напоследок. — И хотя у вас на редкость крепкий организм, все-таки подумайте о детях!

Вместе с завтраком явился Мартин, бледный, как покойник.

— Доброе утро, ваше сиятельство! Завтрак на двоих заказывали?

— Марти, дружище, ты живой?.. Проходи! — обрадовался Фома. — Как хорошо, что ты живой!

Он действительно был рад видеть Мартина снова, одним трупом из-за него меньше.

— Вы не один! — разочарованно протянул Мартин, увидев не совсем прикрытую Мэю. — Вообще-то, девушкам давно пора на свою половину.

— Она давно уже на своей половине, Марти, если ты не в курсе.

— Да в курсе я! — вяло отмахнулся Мартин и потер грудь. — Завтрак вот только зря пер, вместо слуги.

— А ты закажи еще один, — посоветовал Фома.

— А можно? — обрадовался Мартин. — А то я, честно говоря, рассчитывал на это.

Через пять минут он снова был в комнате.

— Что это, сэр Томас? — спросил он, показывая на щеку Фомы.

Там была кровь. Видимо, чертов маркиз все-таки успел зацепить его.

— У вас тут в замке бегают всякие идиоты с оружием, — сказал Фома.

— Опять! — ахнул Мартин. — Вы выяснили, кто это?

— Это ты мне скажи, кто такой этот сумасшедший маркиз, что нападает на меня при всяком удобном для него случае! Что ему от меня надо?

— А! — рассмеялся Мартин. — Так это кавалер и ухажер княжны Малокаросской — маркиз Вало! Тогда все понятно, он ко всем ее ревнует! Вы, видимо, дали повод.

— Ревнует? Мне это как-то в голову не пришло! Это при вашем-то придворном перекрестном опылении он еще и ревнует?

— При чем? — не понял Мартин.

— Ладно, ты мне лучше скажи, как твоя грудь? — поинтересовался Фома. — Я бы после такого удара точно не выжил!

— Практика! — сказал Мартин, усаживаясь на стул и разглядывая Мэю.

У него сделалось такое лицо, словно он видел ее впервые. Значит, не я один такой, подумал Фома, ревниво загораживая Мэю и в то же время смеясь над собой: «О тело!»

— Я как чувствовал, — продолжал Мартин. — Нагрудник одел из чертовой кожи с пластинами.

— И часто ты так чувствуешь?

— Вообще-то я его никогда не снимаю!.. — Мартин распахнул камзол.

Фома захохотал: на младшем церемониймейстере был тяжелый кожаный панцирь.

— Ну, ты даешь! Это же тяжело!

— Жить захочешь, станешь жить тяжело! — вздохнул Мартин. — Лишь бы жить ее, проклятую!

— О, Мартин, за тобой записывать надо! На-ка, выпей вина! Не могу видеть тебя в таком настроении. Такое прекрасное утро!..

— А как старый Мартин? — вспомнил он еще одну жертву своего разгильдяйства.

— Он вообще в полном порядке, даже синяка нет. Вот что значит школа! У него особая техника, мне кажется, что он самортизирует грудью даже пущенное копье — вот какой мастер! Сейчас таких нет… Но три дня проваляется, порядок такой: считается, что у его величества рука тяжелая…

Фома от души веселился, слушая тайны каросского двора. В результате, Мэя зашевелилась, подняла голову и поспешно укрылась. Фома увлек Мартина в другую комнату вместе с завтраком.

— Доброе утро, граф, — прошептала она с хрипотцой, устремляясь к нему навстречу. — Я так крепко спала! Ничего не слышала! Со мной такого не бывало!..

Фома, напевая в юности: «вставайте, граф, рассвет уже полощется из-за озерной выглянув воды…» — даже в самых смелых мечтах не мог предположить, что кто-то когда-то поприветствует его именно так: доброе утро, граф!.. Это было необычайно приятно, черт возьми!

— Доброе утро, невеста Ливана…

Лицо Мэи понемногу оживлялось, после сна, навеянного Фомой, глаза ее приобретали ясность и блеск.

— А вам должно быть стыдно! Ваша дама не прикрыта, а вы стоите над ней и разговариваете с посторонним мужчиной!

— Ну, подумаешь, коленка! — поцеловал ее Фома.

— Ничего себе коленка! — ахнула она. — Это была… уже не коленка!

— Ну, хорошо, хорошо! Мартин ничего не видел, он стоял спиной, закрыв глаза, руки связаны, в груди посох…

— Граф, можно я вас поцелую?..

«Господи!.. Драконы каросские, понесите меня на своих мощных крыльях за облака, ибо нет на земле места, которое может теперь меня вместить!..»

— А скажи мне, Марти, где ты был вчера до обеда и почему не предупредил меня, заработав, тем самым, в грудь, да еще и лишив себя обеда?

Мартин с аппетитом уплетал завтрак, запивая вином и сопел.

— Я был у Скарта, — поделился он. — Докладывал о вас, ваше сиятельство.

— Да?.. Это новость!.. Что это ты так разоткровенничался? — удивился Фома. — Скарту это может не понравится.

— А вас еще не слушают, рано! — беспечно ответил Мартин. — Тем более, что мы в другой комнате, а слушок у вас заткнут, как я посмотрю.

Мартин довольно рассмеялся.

— А мы проверим!..

Фома зажег свечу, выдернул покрывало и поднес огонь к пасти дракона канделябра. Пламя ровно вытянулось в огненное перо.

— Ты отчаянный парень!

— А чего? — искренне удивился Мартин. — Сегодня либо вы — Скарта, либо он — вас. Я ничем не рискую! Мне кажется, вы почти покойник.

Фома немного оторопел.

— Вас в школе учат говорить, что думаешь или ты сам научился?

— Не знаю, сам, наверное, — подумав, сказал Мартин. — А что?

— А то, что это большая роскошь. Не многие могут себе это позволить. Лишь королям и совершенно нищим доступно это!..

Он не упомянул идиотов, потому что вошла Мэя, свежая, как Аврора, за ней вкатили еще один завтрак.

— Мэя, тебя не узнать! — восхитился Мартин. — Ваше сиятельство, что вы с ней сделали? Она так хороша, словно…

Мартин не нашел, что сказать, потому что помимо комплимента: вы так хороши, словно готовы к употреблению, — другие любезности при дворе были не в ходу. Этот же комплимент он почему-то не решился произнести при его сиятельстве.

— Граф рассказывает дивные истории, — улыбнулась Мэя Фоме.

— А Мэя дивно их завершает, придумывая новые развязки.

— Вы тут сказочками забавляетесь, а уже поговаривают о мобилизации, как бы не попасть под эту развязку! — поддержал тему Мартин, и вздохнул:

— Вся надежда на мамашу, потому что этот старый хрыч, Мартин, не скоро еще помрет!

Завязалась вполне светская беседа. Мартин рассказывал анекдоты из жизни двора, о том, как он пытается закосить от армии с помощью любовных похождений матери, которая не жалеет себя ради страха рекрутского, и о том, что видимо все-таки станет в конце концов главным распорядителем вместо старого Мартина: дела у мамаши шли хорошо. Говорил он обо всем этом легко, ни на секунду не задумываясь и не останавливаясь.

— Когда на небе восходит солнце, луна заходит:

Перед оградой высокие горы и освежающие воды…* (*здесь и далее Сэтте)

Мэя читала стихи из единственной книги, которую она принесла с собой в апартаменты Фомы, а сам Фома валялся в постели и дремал, коротая время до поединка. Не думал он, что ожидание так будет выматывать, он все время прислушивался к шагам в коридоре. И чертыхался…

После завтрака Мэя хотела уйти, но он не отпустил ее. Так ему было спокойнее. Он договорился с Блейком, что тот с кем-нибудь зайдет к нему, когда станет известно время поединка и заберет Мэю с собой.

Мэя будет плакать эти последние отпущенные ему полчаса, а ему нужно будет побыть одному, сосредоточиться. Впрочем, даже если она и не будет плакать, ее глаза все равно заставят Фому что-нибудь говорить. А говорить перед единоборством — пустая трата сил, тем более опасная, что Скарт не даст их экономить.

Фома уставился на блестящие доспехи, принесенные несколькими слугами сразу после завтрака и развешенные в углу комнаты на специальной крестовой вешалке. Железо было от незнакомки, она сдержала свое слово, но он не смог добиться от слуг, кто их хозяин. «Не велено, ваш сясьво… Вы знаете, ваш сясьво… Удачи, ваш сясьво!..»

«Ваш сясьву» оставалось только поблагодарить неизвестного благожелателя, хотя теперь он почему-то был снова уверен кто это. Теплый блеск рыцарского вооружения успокаивал глаза, усыплял…

— Ну-ка, ну-ка, прочти это еще раз! — попросил он, встряхивая головой.

— Когда сознание полностью исчезнет в вашем высушенном чреве, где чувство радости? Одинокое пение дракона не совсем умолкло в мертвом лесу. Трудно, трудно, отбор и выбор не прозрачная пустота — пользуйтесь своими глазами, чтобы видеть…

— Какие странные стихи, — сказал Фома.

— Это наш настоятель, магистр Тэн.

— Дзен какой-то!.. У вас что, есть драконы? — спросил он, хотя его больше удивило то, что он сам подумал о них совсем недавно, при пробуждении Мэи.

Он действительно здесь уже был, как настаивает Доктор?..

— Здесь их нет, они на юге у моря, там очень дикие горные леса.

— Хорошо живете, драконы целы! Глушь какая!.. Расскажи мне что-нибудь про них!

— Что именно?..

Мэя была хорошо знакома с их повадками и образом жизни. Монастырь ее ордена находился высоко в горах, совсем рядом с логовом этих странных созданий и поневоле приходилось соизмерять устав и устои братства с хищными привычками летающих призраков, как их здесь называли, за их способность принимать различные облики, некоторые из которых непостижимы.

Рассказ Мэи представлял собой странную смесь поверий, преданий, страшных сказок и собственных наблюдений. Например, считается, что во лбу дракона есть жемчужина и если ее снять, он — безвреден, а снявший — видит вещите сны. По желанию дракон может быть видим или не видим людям. Особенно умиляло, что у некоторых драконов нет крыльев и они летают просто так.

Просто так, фантастика! Все равно что сказать: некоторые люди не могут дышать и живут просто так. Слушая ее, Фома погрузился в молчание, которое перешло постепенно в полную отрешенность. Мэя, видя что ее не слушают, прервала свой рассказ, робко улыбнувшись в его пустое лицо. Потом продолжила чтение…

— Я уходил и я вернулся. Ничего особенного…

Вот Родзам и его прославленные туманные горы.

Вот и Сэкко с ее знаменитыми водами…

Люди думают, что это так чудесно — видеть знаменитую цепь гор,

Скрытых в тумане, и воду, которая, как говорят, покрывает всю землю.

Но если вы отправитесь туда, вы увидите просто горки, воду — ничего особенного…

«Ничего особенного: он ли меня, я ли его, — все едино, — постепенно впадал Фома в меланхолию.

— Даже если бы солнце взошло на Западе, у тебя только один путь… — словно в унисон отвечала ему Мэя стихами мастера Тэна.

— И если ночью придет чудовище, день прогонит его…

— Он прав, ваш поэт, — сказал Фома, услышав, как дрогнул голос у Мэи, на этих строках. — Я поговорил с твоей Воблой. Больше она к тебе не придет. Отвратительная, надо сказать, тварь, правда?..

Волгла оказалась старой знакомой его и Доктора — Лилгвой — царицей Ночи, повелительницы и рабы, как она заявила Фоме, едва увидев его.

Мэя смотрела на него широко открытыми глазами и не дышала. Там, в этих распахнутых глазах, метались надежда, недоверие и все остальное богатство этого мира: боль, страх. Фоме надоело все это рассматривать.

— Она сама просила это передать, — извиняющимся тоном проговорил он.

— Что?! — Мэя все еще не дышала.

— Что не придет.

— Вы говорили с Волглой? — выдохнула она наконец и сжала книгу так, что побелели суставы.

— Вы опять смеетесь надо мной? — спросила она со слезами в голосе, когда опомнилась. — Тогда, ночью, когда вы меня успокаивали, это было благородно с вашей стороны, а сейчас!.. Сейчас вам должно быть стыдно, что вы мне не верите! Вам кажется это детскими капризами и страхами, а это правда!..

— И если ночью придет чудовище, день прогонит его, — сказал Фома. — Ты можешь воспринимать это, как хочешь, но больше она не придет к тебе. Я показал ей кольцо, которое оденут тебе, и сказал, что ты выходишь замуж. Значит, никакой запретной любви.

Мэя все равно не верила и ужасалась его цинизму. Это было видно в ее мечущихся глазах. Фома ободряюще улыбнулся. Нельзя было, чтобы она боялась. Тогда эта тварь снова приползет к ней, не только похоть, но и страх, из которого собственно и рождается похоть, притягивает ее. Волгла не в силах противостоять своей природе, она все время голодна, она все время в поиске пота страсти или страха…

— Я очень убедительно показал ей кольцо, — повторил Фома с нажимом.

Он не стал говорить, что отсек этим кольцом, одной из ипостасей Ирокеза, присоску-щупалец Волглы и как она визжала при этом.

— А она что?..

Мэя невольно вовлеклась в его игру, в глазах ее снова блеснула надежда.

— А она сказала: «Ё-мое, граф!.. Че ж вы мне раньше-то не сказали, что эта чудная девушка совсем не ест запретный плод, а только разрешенные и сертифицированные венцом продукты?! Скажите ей, чтобы она меня не боялась и я тогда забуду про эту хорошую, просто пригожую девочку — красную шапочку, хрустальный башмачок!..»

Книга выпала из рук Мэи. Она с ужасом смотрела на него, потому что он говорил голосом Волглы.

— Так вы что! — едва выдохнула она. — Действительно?..

Фома скромно кивнул головой и даже попробовал покраснеть. Не вышло.

— А вы… вы, — все не решалась выговорить Мэя.

Она готова была грохнуться в обморок.

— Зови меня просто граф Иеломойский! — великодушно сказал Фома.

— Вы кто, граф?

— Как ни странно, но я странноснующий, как сказал бы маленький Марти, рыцарь.

— Но ведь рыцари…

— А я умею заглядывать в сны. Причем с оружием, — добавил он, выхватывая меч из кучи доспехов.

«На самом деле, Мэя, я не знаю, кто я. Доктор говорит, что я поэт — раздолбай, Ирина — что я алкоголик несчастный, здесь я — странствующий рыцарь и немножко граф, а в Ассоциации — хулиган и опасный преступник. Кто я?..

Но все они и ты, наверное, в том числе, сходятся в одном, что я сумасшедший: безумный поэт, странный рыцарь, алкоголик, параноик, юродивый и блаженный, — и так далее, и тому подобное, и прочая, прочая, прочая нелепица…

Мне кажется, что я живу в нескольких местах или все время возвращаюсь к старому и ничего не подозреваю об этом. Я и сейчас не чувствую этого вполне, но доверяю Доктору, который говорит об этом, в этом он не врет…

Вот так меня и вынесло к твоей Волгле, которая оказалась Лилгвой, она же Танаит, она же Цибелла, она же Иссити и Ассатара — бесчисленны имена ее в народах и реальностях, и с ее вездесущностью может поспорить только ее же неотразимость для двуполых существ. Она крадется за ними юная, как соблазн, сопровождает их, зрелая и искусная, как похоть и ремесло, и ждет в конце пути, отвратительная, как старость, болезнь и нищета, и нет от нее спасения на жизненном пути…»

Чтобы отвлечь Мэю, Фома стал копаться в доспехах и доставать оттуда разные штуковины, сам удивляясь их предназначению.

— Ну, как тебе мой меч? — спросил он, вынимая богатый, инкрустированный самоцветами, клинок, что прислала незнакомка. — Или тебе больше нравится этот?..

Он вытащил другой — маркиза.

— Последнее приобретение несчастного Вало! А?.. Ничего?

«Где он их, интересно, достает? Сам, что ли, кует, кузнец своего счастья?..» Фома посмотрел на Мэю. Она с улыбкой качала головой и пожимала плечами — может быть.

— А может этот?.. — Комично нахмурил он брови и выхватил меч прямо из воздуха.

— Ирокез! — представил он. — Имеет дурной характер появляться, когда хочет.

— Да! — неожиданно твердо сказала Мэя. — Этот! Но откуда он взялся?

— Фокус! — ответил Фома, и резюмировал довольно:

— Глаз женщины — глас народа!.. У тебя хороший вкус. Ирокез — мой лучший друг!.. Правда, иногда задерживается где-то в пути!

— Не знаю, почему, но я вам верю! — сказала вдруг Мэя, имея в виду Волглу.

Глаза ее теперь горели каким-то совершенно ясным огнем.

— Вы не можете меня обмануть! Правда?..

«Правда! — кивнул Фома. — Никогда в мире! Если смогу, конечно!..»

— А как вы к ней? — начала было Мэя, но Фома приложил палец к губам.

— Я тебе потом все расскажу, хорошо? — сказал он. — А теперь забудь про нее.

Он легонько толкнул ее в лоб. Тень пробежала по ее лицу. Теперь на него смотрели совершенно откровенные глаза и говорили такое!.. Дрянная девчонка! Как только забыла бояться, сразу вспомнила мед!.. Мед, молоко и сладкий гранат в твоих садах…

— Коро, я тут копался в Каноне…

— Опять! Не дают покоя лавры Ави или может быть, Ману?

Сати рассмеялся:

— Ты даже не замечаешь, насколько стал раздражителен, Коро. Неужели ситуация так влияет на тебя? Вспомни себя при Комре, тобой гордилась вся Ассоциация!

— Ты еще детство вспомни, умник!.. Давай, что там у тебя?

— Так вот, мне кажется, одно из мест в нем звучит так… как вариант: «прошедший за Черту дважды по семь и еще половину этого, становится карающим мечом против Милорда Тьмы…» Как тебе это?

— Здорово! Беллетристика…

— Канон — беллетристика?

— Что ты предлагаешь, сложить руки и ждать, когда он вспомнит о своей миссии и начнет действовать?

— Вспомнит!.. А вы сняли с него блоки, чтобы он вспомнил? Да он вообще ни черта не помнит, благодаря ним!

— А когда снять, Сати, он же исчез!.. Первый замок, который мешал выходам, сняли, успели, пока он еще был под контролем. Он же устроил дебош, сначала разбил аппаратуру, потом физиономию медиатора, теперь тот жаждет крови, составляет какие-то дуэльные картели, едва успокоили. Детский сад! А последний, блокирующий память, так и висит на нем…

— Ты забыл еще самый первый…

— Ты имеешь в виду ту женщину?

— Там не только женщина, много всего, но она, конечно, тоже. Ты неплохо вошел в курс дела, как я посмотрю.

— Пришлось поднять весь архив на этого молодца. Кстати, если бы я знал все то, что знаешь ты, я бы водил его за руку. Такой ситуации уж точно никогда бы не допустил!

— Мы все по уши и я не собираюсь снимать с себя ответственность.

— Поэтому ты и копаешься в Каноне, господин консультант?

— Надо как-то спасать свою задницу, Коро!.. Ты все-таки посмотри это место. Мне кажется, что такой перевод…

— Сати! — вздохнул Коро. — Ты же прекрасно знаешь, что это один из вариантов перевода, а их, как известно, по меньшей мере, десятки!

— Проверьте на Системе! Именно этот отрывок — 12–20!

— Ты же знаешь, Система в этом буксует…

— Это когда вы весь Канон туда пихаете, она сходит с ума и выдает одни антиномии, а если запихнуть одну главу Система выдаст два-три варианта, да еще укажет предпочтительный!

— Хорошо, хорошо… камень уговоришь!

— Вы разобрались с записями?

— Да. Ты гений, забыл тебе сказать! После этого действительно многое стало на свои места. Но теперь держись за что-нибудь, новости могут тебя не обрадовать. Эта штука тащится за томбрианцами, иногда, наоборот. За ней почему-то всегда незнакомец, но такое впечатление, что и она за ним. А чтобы тебе стало легче в этой каше, то еще: она за Томасом, а Томас за ней… хоровод какой-то! Но без наших. Интересно?

— Да.

— Но все оказалось просто…

— Дыра?..

— Да, та самая, с которой он хулиганил, пытаясь нейтрализовать…

— Значит, незнакомец это?..

— Совершенно верно, Акра Тхе, Доктор на их жаргоне или Мистер Безупречность. Напридумывают игрушек, говорю же, с кем работаем — детский сад и квантовые пушки!.. Он что с Кальвином работает?.. Какая может быть дисциплина?.. И он тоже оказался зацеплен ею, патрулировал там по штатному заданию. Заигравшись, они открыли вход, о котором мы ничего не знали. Как тебе твой мальчик?

— Вот она откуда, вся активизация Томбра! Это ты имел в виду под новостями?.. Я чувствовал, что они, эти явления, связаны!

— Еще как связаны!.. Если бы я не знал Томаса, подумал бы, что у него в этом деле свой интерес. Пока Зетро караулил и нейтрализовал старые проходы этих тварей, они проскакивали в новые, созданные нами же!.. Как хорошо и удобно!

— С дыры они считали информацию о проходе, но он-то им зачем? — спросил Сати.

— Полагаю, что за тем же, зачем и нам.

— Да, но откуда они узнали о его выходах к Говорящему? Тебя это не смущает?

— Меня в этой истории уже ничего не смущает!.. — Светлейший вздохнул. — Я ее просто боюсь, эту историю!

— Надо все проверить! Если они научились читать наши замки, тогда нам осталось совсем немного! Это же катастрофа, Коро!

— Хорошо, я понял, Ави будет работать и над этим. Какие еще будут задания, сэр?

— Пусть попробует разобрать эпизод, когда дыра их накрыла в первый раз. Возможно, сохранилась запись, ведь там был Акра Тхе и по инструкции он не должен выключать записывающую аппаратуру во время патрулирования, не так ли?

— Ясно, передам. Но это еще не все новости от Фомы, еще одно обстоятельство. Вся беда в том, что теперь проход не один! При каждом столкновении с дырой, если он уходил (а он пока всегда уходил, тоже, кстати, большой вопрос, как?), она создавала новую настроенную тоже на него. Жизнь у них, прямо скажу, началась веселая!.. Но я им нисколько не сочувствую, сами во всем виноваты!

— Новые проходы?

— Вот именно! Тогда-то и началась настоящая активизация, с которой весь твой департамент ничего не мог поделать, потому что это не просчитывалось и не поддавалось логике машины. Веселые ребята, ты не находишь? Их веселье обслуживают теперь весь личный состав Зетро и Кальвина, новобранцы из магистров и твой департамент в полном составе. Ты давно сидел в кабинете?

— Странно, для Томаса довольно безответственно!

— Безответственно?.. Сати, что ты говоришь? Это преступление! Преступление против Ассоциации! Он преступник, а Акра Тхе, пусть невольный, но сообщник! И где они сейчас болтаются оба, неизвестно, так же как и Кальвин!

— Эта история с замком вообще какая-то странная. У него были и раньше экстренные ситуации, но он не оставлял своих замков! Это же первая заповедь сайтера: уничтожение замка при возникновении внештатной ситуации! И он ее выполнял, как любой сайтер, поскольку иначе это смертный приговор самому себе. Вот это меня смущает!

— Действительно, просто удивительно, как это у него вышло! Просто несчастный мальчик!.. Тебя только это смущает?.. А то что сейчас между прочим люди уже гибнут и рядом с тобой, кстати, тоже, это не вызывает у тебя вопросов?! Ты им про это смущение расскажи на ночь, они тебе наверняка посочувствуют!

Сати и сам понимал, без доказательств обратного, Фома выглядит как преступник.

— И все-таки странно, — сказал он. — Постой, постой, я пропустил!.. Так ты послал-таки за ним Кальвина?!

— А что мне оставалось делать? Он плодит дыры! Скажу больше, мне пришлось напугать Кальвина, чтобы он взялся за это дело всерьез. Томас опасен, Сати!

— Но Канон!

— И теперь, конечно, он «карающий меч», что ему еще остается?! Исправлять свою ошибку!.. Да ведь он, Сати, даже не догадывается об этом!.. И что нам всем ждать, пока он опомнится?.. Попадая в новую реальность, он порой ни черта не помнит не только о прошлой, но вообще ничего! Нет, трона ему не избежать! Скажи спасибо, что сиятельные еще не знают всей картины, которую я тебе нарисовал. Они бы просто послали за ним чистильщиков и сожгли там все вместе со Спиралью или где там он еще!

— Да, понимаю, но все равно, я боюсь, что трон уже не поможет, Коро!

— А вот я хочу сам на него посмотреть и решить, что поможет, а что нет!

— Только не забудь перед этим посмотреть Канон на Системе!.. 12–20!

— Да понял я!..

— Как вы можете спать?

— Крепкий сон — залог здоровья, Мэя. Прививка от смерти. И потом, я не сплю, я думаю.

— О чем?

— Да все о том же: о врагах, похожих на друзей, и о друзьях, похожих на врагов.

— У вас есть враги среди друзей?!

— Вот это я и пытаюсь понять.

— Разве это не видно сразу, по глазам? По тому, как вы… ну это сразу же видно!

— Ты знаешь, что замечает рыба в последнюю очередь?

— Рыба?.. — Мэя задумалась на секунду. — Вы опять смеетесь?

— То, что она живет в воде. До этого ей не представлялось случая. Попав же на крючок, она с удивлением обнаруживает, что не может жить без того, чего раньше просто не замечала…

— Ну и?..

— Вот и я, как мне кажется, чего-то упорно не замечаю, как…

Как тебя, хотелось ему сказать, но он вовремя остановился.

— Как рыба. Чего-то, без чего я не могу сдвинуться с места в своих блужданиях. Но не без приятных исключений! — не удержался он, улыбаясь ей, как чучело масленицы, весело и нелепо.

Мэя оказалась гораздо проницательнее, чем он предполагал.

— Это об упорном не замечании? — лукаво поинтересовалась она.

— О чем? — ахнул Фома, поражаясь: ведь совсем еще девчонка!

— Так! — рассмеялся он. — Мне нельзя много разговаривать! Покой и еще раз покой!

— А у вас много врагов, да?..

Мэя опять вырвала его из дремоты, несносная девчонка… Минуту он непонимающе смотрел на нее. Потом усмешка перерезала его лицо. Он пожал плечами.

— Не знаю. Количество врагов, как правило, соответствует количеству друзей.

— Почему?

— Потому что это вообще-то одно и тоже! — хмыкнул Фома.

— Вы опять начинаете! — обиженно надула губы Мэя. — Я маленькая девочка, да? Над которой можно безнаказанно издеваться…

— Да нет, Мэя, милая, я не издеваюсь. Друзья, враги — в сущности, это одно и тоже, потому что нет ни тех, ни других.

— Ну вот!.. Я так и знала, что что-нибудь такое вы скажете!

— Правда. Ни друзей, ни врагов нет, есть обстоятельства. А ты один, всегда один на один с обстоятельствами.

— А дружба?

— Дружба — дружбой, а обстоятельства… еще дружнее!.. врозь.

— Вы можете говорить серьезно? Нельзя же так!..

Мэя сосредоточилась, то есть было видно, как она старается.

— Дружба есть! — твердо сказала она.

— Да, дружба есть, — согласился Фома. — Но мы их выбираем, наших друзей, правильно?.. Правильно… А что такое выбор, как не перебор предлагаемых обстоятельств?.. И потом, что такое измена, предательство, как не тот же выбор?.. Если существует дружба, то почему существует предательство? Ведь считается, что измена исключает дружбу! А может, взглянуть с другой стороны?.. Что — их двое, а это опять выбор. И ты выбираешь либо то, либо это. Если их двое, значит дружба включает в себя измену и наоборот. Получается, нет чистой дружбы, как, впрочем, к радости нашей, нет и чистой измены. Что ты предпочитаешь знать и иметь: дружбу и измену, как спутницу, или ни того, ни другого, зато в чистом виде?.. Отсутствие, что может быть чище? Самая чистая вера — вера в отсутствие чего-либо!

Фома продолжал, несмотря на возрастающее недоумение Мэи.

— И ее адепты ходят бледные, холодные, глаза горят… Ничего мирского не признают, напрочь… Обстоятельства, кстати, тоже. Но про дружбу даже не ведают в своем вегетарианстве. В самых страшных снах ее не видят…

Мэя долго молчала и Фома едва не уснул.

— Ну, хорошо, — сказала она вдруг (А что — хорошо?). — А любовь?

— Любовь? — испугался Фома. — Про любовь не знаю, Бог миловал!

Упаси меня Создатель рассуждать с женщиной о любви, для нее уже это утверждение ее существования. Отрицать любовь при женщине, все равно, что плевать против ветра, как бы банально это не звучало, а признавать это, значит готовить себе западню. Ты трус, Фома!..

Он широко улыбнулся.

— Мэя!.. О любви не говорят! Потому, что о ней говорят всегда, но только не тогда, когда говорят о ней.

Мэя совсем запуталась. Она морщила лоб в поисках хоть чего-то определенного.

— Но она есть? — с надеждой спросила она.

— Конечно, Мэечка, она есть, коль скоро она нужна, но вот когда она не нужна, она куда-то…

Фома едва увернулся от подушки.

— Что же это такое! — кричала Мэя. — У вас все вроде бы есть, а как спросишь, так и нет ничего! Ни любви, ни дружбы! Вы что специально? А что тогда есть? Только не так, как у вас: и есть, и одновременно нет, — а так чтобы точно! Есть что-нибудь?

— Одиночество, — сказал Фома, вспоминая Доктора.

— Ну вот!.. — Мэя потухла, как свеча.

— Но это не для меня, Мэя, это для меланхоликов бесполых! — рассмеялся он, видя ее огорчение. — А у таких полых, как я и ты, одиночества не может быть, может быть двуночество, триночество, тысяча и одна ночество!.. Вот в это я верю и это есть!

Теперь, когда он узнал от Сати о замке в зоне турбулентности, о том, что это работа Доктора, Фома все время возвращался к истории с дырой. Что же произошло тогда? Почему у него не получилась нейтрализация, хотя ничего сложного в этой дыре не было, он уже делал это и не раз…

Он мысленно прокручивал каждый свой шаг: все шло обычно, даже рутинно, если можно так сказать об этом рискованном деле. Но он привык к риску, он им жил. И тогда он почти дошел до конца, но вдруг что-то случилось. И это не было связано с попыткой одновременного перехода Последней Черты!

После прокрутки в памяти своего «прохождения» несколько раз, он понял, что вводило его в заблуждение и заставляло связывать выход дыры из-под контроля с переходом за Черту. Это произошло одновременно с началом перехода, но самого перехода еще не было! Что-то ему помешало как раз в это самое время!..

Он возвращался снова и снова к этому моменту и вдруг совершенно ясно и отчетливо увидел чей-то след, поперек своего! Раньше он принимал его за ответвление гребня — на той скорости, с какой надо проходить замок, это вполне естественно. Ему и в голову не могло прийти, что кто-то может оказаться над его замком в момент перехода. Кто-то, по недомыслию ли или по злому умыслу, подрезал ему гребень, за мгновение перед тем, как он очутился там сам. Кто?..

А в следующее мгновение он уже кувыркался в разрядах разбуженной раньше времени дыры, ничего не понимая и пытаясь только выправить переход. Последнее, что он видел это свое тело на краю оплавленного кратера дыры — края, который все время расширялся, жарко облизывая его амуницию. Рядом был Доктор, который он пытался отстегнуть пакет с «антивзрывом», чтобы хоть как-то задержать расширение кратера. Похоже, Доктору это удалось, потому что жизни им оставалось несколько мгновений, а нашли их через несколько часов.

Доктор?.. Опять?.. Ну да, он же сам говорил, что был поблизости! Почему?..

Только ли задание Ассоциации? Возможно, конечно, что он перешел дорогу невзначай, патрулируя зону, но все равно это грубая ошибка для сайтера такого уровня, как он! Час от часу не легче! Но ему-то зачем? Чем я ему мешаю? И если так, он мог уже давно отдать меня на растерзание Томбру — вместо этого он спасает меня. Раскаяние?..

Может быть, именно поэтому он так отчаянно бросается за мной, пренебрегая даже заданиями ведомства, что не может забыть своей вины? Отсюда все его выдумки насчет замка, он просто хочет быть рядом, чтобы помочь?.. Но такая ошибка, как в нее поверить?.. Черт возьми, что же на самом деле произошло там?..

Фома вдруг похолодел. Если он сам не завершил замок в дыре, значит он оставил ее открытой, незапечатанной, как она была! Значит, он ее активизировал! Он открыл незарегистрированный вход в Ассоциацию! Господи, Боже мой, Говорящий, помилуй, взмолился вдруг Фома истово, хотя раньше никогда этого не делал, слишком велика была вина, навалившаяся на него!

«Что я наделал?! Я сам открыл проход!.. И теперь я пложу эти дыры, поскольку она «помнит» мой незавершенный замок нейтрализации! Сколько я уже сделал проходов в Ассоциацию!.. Да мне теперь стул Пифии — самое малое наказание! Меня ищут и те, и другие, одни — наказать, другие — как проводника в Ассоциацию! И тем, и другим нужна информация! Вот почему томбрианцы преследуют меня — они считали информацию с моего замка и теперь знают о возможности проходов с моей помощью! А может они знают и о моих переходах за Черту?.. Хорошо, что я не согласился на «каппу», был соблазн! Им потребуется время, чтобы меня найти, и я успею завершить свои дела здесь»

Он усмехнулся, если его самого не завершат. «Тогда у меня один путь, чтобы не попасть на трон и в руки Милорда, путь одиночки. Или я все исправлю, или погибну, потому что погибну я в любом случае, если не исправлю. Или засохну на лептонном декодере Пифии. Все. Спокойно. Сейчас меня ждет Скарт. Господи, Создатель, скажи мне, что делать, помоги!..

Бедный Доктор, как он, наверное, страдает…

Что же, все-таки, произошло?..

Стать волком. Значит, все-таки есть одно одиночество?..»

Стук в дверь разбудил его, точнее, вывел из полудремы, в которой он пребывал. Пора, понял он и увидел огромные глаза Мэи. «Не бойся, я с тобой!..» — сказали они друг другу глазами.

— Войдите!..

Пришли Танер как лицо официальное от короля и от королевства, Мартин как личный шпион и распорядитель, и Блейк со своим приятелем и сослуживцем Торком уже в качестве друзей. За ними какие-то люди тащили в руках рыцарские доспехи и вооружение. Хорошо, хоть лошадь не привели. Кто-то даже остался за дверями, со всей этой суетой.

— Чему обязан? — шутливо спросил Фома. — Хотите склад амуниции у меня устроить?

Люди свалили броню в углу и были тут же отпущены Блейком.

— Вот! — сказал он, криво усмехнувшись. — Скарт назначил время: через полчаса.

— Пора, ваше сиятельство! — возбужденно проговорил Мартин. — Труба зовет!

— Это вы так Скарта называете? — спросил Фома, разряжая обстановку.

Все напряженно хохотнули, дав понять, что шутка оценена.

Фома показал свои доспехи.

— Какие лучше?

— Конечно, ваши! — хором ответили ему. — Вы что сами не видите, граф?

— Да я уже тысячу лет не одевал этих погремушек, отвык.

— Но тогда откуда они у вас?

— Как вы узнали, что они потребуются? — посыпались на него вопросы.

— А я и не знал! Вы сами все кругом твердили, что поединок будет в полном вооружении, вот они и появились.

— Сами?

— Сами!..

Опять рассмеялись, уже более расслабленно. Кроме Танера.

— Так!.. — Довольно решительно вступил он в свои права. — Теперь позвольте мне! Пришло время. И его мало, чтобы тратить на зубоскальство. Вам еще приготовиться надо, граф, переодеться. Поединок требует строгого соблюдения ритуала.

— Зело! — позвал он, и в дверях появился еще один человек в темном камзоле.

Он церемонно раскланялся с Фомой.

— Это представитель Скарта, — сказал Танер. — Он должен удостовериться, что граф ознакомлен со всеми условиями поединка и принимает их, о чем и будет гласить его роспись под протоколом регламента.

— Кстати, еще можно отказаться! — вдруг заметил он совершенно серьезно, и что-то мелькнуло в его глазах. — И вас никто не осудит!..

Повисла напряженная пауза. С этим, пожалуй, были согласны все, даже гордый Блейк прятал глаза, даже надменный Зело, казалось, подталкивал Фому к этому — отказаться. А Мэя, он видел в ее глазах, что она готова на все, только чтобы он остался в живых.

— Шутка принимается, — сказал Фома, хмыкнув. — Можно сказать, удалась, но во второй раз она не пройдет, господин Танер! Вы что хотите лишить меня обеда в мою честь? Это при моем-то аппетите?..

Напряжение сразу куда-то пропало, словно раздался общий выдох, неопределенность прошла, теперь надо действовать! Заговорили, засмеялись…

— Ну что ж!..

Танер развернул бумагу, которую держал в руках и начал читать под оживленный комментарий присутствующих. Ничего нового он не прочитал и сделал это, хвала боевым музам, без выражения и споро. Биться противники будут верхом, в полном снаряжении и вооружении, по необходимости спешенными, как угодно и сколь угодно долго, до полной победы. Раньше поединок не прекратится, разве что остановит король, который, кстати, может это сделать в любой момент.

— Очень хорошие, добрые условия! — резюмировал Фома. — Значит, если повезет мне, Скарт останется жить, а если ему, король не остановит поединок. Я правильно понял?

По лицам присутствующих он понял, что не ошибается.

— Протестую! — сказал Зело, усмехаясь.

Танер кивнул:

— Протест принят. Граф забирает свои слова. Подпишите…

Он протянул бумагу Фоме, потом Зело. После этого Зело опять церемонно раскланявшись со всеми и все так же ухмыляясь, удалился.

— Ну что ж, — пожал плечами Фома, — придется убить вашего министра внутренних дел внезапно, как инсульт, как собственный агент-стукач, чтобы король не успел остановить поединок… Я правильно понял, господа? — снова спросил он, глядя на Мартина, тот бледно кивнул.

Блейк засмеялся:

— Что мне в вас нравится, сэр Томас, так это ваша хорошая бойцовская наглость!

— И господин государственный советник тоже без ума от нее!.. Правда, господин помощник-секретарь нашего советника?

Танер впервые улыбнулся. Похоже, они с Меркиным решили простить Фому перед смертью, кажется, никто не верил, что он может одолеть могучего Скарта. Фома старался об этом не думать вообще.

— Правда, — сказал Танер, и все засмеялись, словно он сказал что-то очень забавное.

Только Мэя смотрела на Фому, и ему казалось, что от нее остались одни глаза.

— Ты же помолилась… все будет хорошо! — шепнул он ей.

— Капитан, поручаю Мэю вам! Не сводите с нее глаз, а то неловко получится: турнир из-за нее, а ее самой не будет — пойдет прогуляться за булавками…

— Не беспокойтесь, граф, вручим в целости и сохранности!

— Вот такие разговоры слушал бы и слушал!.. Марти, налей-ка вина! Сколько у нас осталось времени, господа?..

Фома неожиданно почувствовал себя генералом в компании адъютантов накануне гибельного сражения — царь Леонид со своими преданными спартанцами.

— Пора, ваше сиятельство! — с легкой укоризной сказал Мартин.

— Так! — процедил Фома, поднимая бокал. — За что пьем?

И вспомнил тост на свадьбе Ирины: «За нас с вами и за х… с ними!» — так бандиты относились к гостям со стороны невесты. Очень было бы кстати, но — Мэя.

— За вашу победу, граф! — не мудрствуя провозгласил Блейк.

Выпили.

— Итак, господа, будем живы не умрем! — провозгласил Фома очередную банальность, вызвав смех присутствующих.

Он знал эту странность напряженных моментов, когда любой, самый заезженный трюизм вдруг становился девизом, обретал отсутствующий сокровенный смысл или несуществующую иронию, вернее, высокую иронию ситуации.

— Сэр Томас, — обратился к нему Торк, — со Скартом главное продержаться первые пять минут, когда он обрушивается, как шквал. Девять из десяти его противников погибали именно в первые минуты.

— А остальные один? — спросил Фома, стараясь не смотреть на побледневшую Мэю.

— Остальные погибали позже, но уже по какому-то роковому невезению, — успокоил его Торк.

— Славную историю вы мне рассказали, лейтенант, главное, не погибнуть в первые минуты и, может быть, повезет — попадешь в роковую невезуху! — засмеялся Фома. — Веселее, господа! Вы хоть даму не пугайте, а то она подумает, что я умирать собрался!..

34. Поединок

«Любезный моему Ирокезу Доктор! Даже коварный капустный козел, который доставал Диоклетиана и Горация и, в конце концов, погубил их, младенец в сравнении с тобой, мой друг! Если ты получил это письмо, значит тебе повезло, как всегда, и ты меня больше не увидишь. Хоть ты и скотина сайтерская и последний поц, но все-таки позволь мне описать этот шикарный праздник, на котором я случайно оказался…»

Фома оглядел трибуны. Крики, свист, разноцветные штандарты… Тысячи людей собрались весело отпраздновать его погибель — и попробуй их разочаруй!..

«Видел ли ты когда-нибудь настоящий — не Школьный! — рыцарский турнир и его непосредственных участников в сияющих доспехах, гремящих при каждом движении, как старый разбитый рыдван, с грозным копьем, с которым я, кстати, выгляжу, как корова с сачком?.. Нет?.. Много потерял! Видел бы ты, как я восседаю на конфискованном нами вороном, рыскающим подо мной из-за моей железной задницы, как обмылок в руке — это я на поединке! Благодаря тебе, оборотень! Дзякую!..

Огромный стадион, чаще используемый здесь как плаха, яркое солнце над головой (ты знаешь, в этом городе по утрам всегда солнце!) и многотысячная толпа, которая приветствует меня — это что-то!.. Почему я пишу тебе?.. А чтобы ты (не подберу эпитета, иссяк!), помнил, что по твоей милости нахожусь я здесь, перед этим хвостатым мясорубом Скартом. Ты знаешь, Голиаф перед ним — щенок карликового пуделя, у него лошадь огромная, как паровоз, а копье длинное, как рельса, и толстое, как бревно дедушки Ленина (ты был у почтамта и знаешь, кто это). Этим бревном, если Спасские ворота разбивать, то по инерции и Боровицкие вышибешь, в общем, картина для субботников! Не знаю, как еще выразить мою благодарность тебе за это, поэтому — пишу!

Я по своей великолепной глупости, конечно, сразу во все влез. Теперь они кричат, приветствуют и требуют, чтобы я уже кончал писать и начинал погибать, желательно не сразу, а с мучениями. Они милые, но слабые люди, и если мне доведется победить, я пару раз пройдусь по трибунам, не слезая с лошади, в знак благодарности…»

— Сэр Томас! Граф!.. — Танер тронул его за сапог. — Пора…

— Еще два слова, Танер!..

«Нам дали по листку бумаги, чтобы мы могли написать завещание, а кому и что я могу завещать?.. Только тебе мое последнее: «кис май эс!» — это моя последняя воля, так как Мэе, в случае моей смерти, ничего не достанется, кроме застенка. Надеюсь, ты исполнишь это мое желание, ведь воля умирающего — закон живущим (в первый раз обратил внимание на этот парадокс!). Я оставил Мэе свое кольцо, по которому ты ее всегда найдешь. Найди же!..»

— Гра-аф!.. — канючил Танер.

«Меня торопят… Скарт давно написал свое послание дьяволу, и Танер стоит теперь подо мной и понуро, как старая кляча, ждет, когда я напишу. Народ орет, свистит, в смысле, приветствует меня, и я в жестяной кастрюле с ручками пытаюсь написать тебе дальнейшее руководство по этому королевству, — народ подождет…

Так вот… Меркин все знает, знает, наверное, и Танер. Розовые круги нейтрализуют голубые, и наоборот. Если розовых кругов нет, государство идет вразнос, это видно и по самому королю, и по его делам: войнам, казням, пирушкам и прочая, прочая, прочая… Он, кстати, серьезно болен и именно из-за этого.

Что надо сделать? Надо найти хранилище розовых кругов и срочно зарядить всех ловцов на их отлов, потому что королевство на грани краха. Жизнь только в королевской резиденции, в остальных местах разруха, голод, мор… Это Хрупп.

Если он найдет хранилище раньше вас и уничтожит круги, то все — ямаха, процесс будет необратим, и территория превратится в территорию Дна. Это хорошо спланированная операция. Я думаю, сейчас нечто подобное происходит не только здесь. Технология Томбра проста и гениальна — найти систему равновесия (то же — противодействия) и убрать из нее один из элементов, и подчиненная этой системе, территория идет вразнос. Ускоряются процессы трансформации и начинают преобладать законы Дна, что и требовалось получить. Как Хрупп узнал, другой вопрос…

Твоя задача… Впрочем, остальное и сам сообразишь с Меркиным, мистификатор гребанный!.. Он про систему равновесия, естественно, ничего не понимает, может быть, ты ему объяснишь, Пестолоцци! Как ты меня подставил! Теперь геройски погибну…

Что еще?.. Помни о Мэе! Ты ее должен спасти, если мне не удастся завалить этого борова. Она — ключ к розовым кругам. Так сказал Сати и я тоже так думаю, если для тебя это что-то значит. Ну вот и все! Зрители приветствуют меня уже стоя, свистом, так что — пока!..»

Хотел он написать печально обвинительное письмо, как у Шопена Бетховеновича, а получилось как всегда — просьба о помощи. Фома свернул листок бумаги и помахал им приветственно трибунам: мол, все, все!.. Осатаневшие от ожидания зрители бешено свистели и выкрикивали ругательства, смысл которых сводился к одному: пора, ваше сиятельство, мать вашу, промать вашу, перемать!..

Дальше Фома старался не слушать, отдал письмо Танеру.

— Вы все запомнили, господин помощник?

— Да, — ответил Танер, и незаметно нарисовал на Фоме круг.

— Эт вы помолились, значит, за меня? — осклабился Фома. — Спасибо, старик, но я все-таки очень надеюсь, что вы поняли насчет кругов!

— Понял, сэр Томас, пора!..

— Ну, тогда пока, Танер!.. Письмо отдадите Доктору, если он появится, конечно, — добавил Фома с нехорошей усмешкой. — Если нет, жизнь ваша будет очень веселой — убеждать короля в измене Хруппа. Тогда держите Мэю поблизости, она хорошо влияет на преобладание голубого, значит будет влиять и на короля, который весь уже в голубом фоне, как впрочем, все здесь… Послушайте, Танер, а этот Хрупп — не голубой?

Танер непонимающе посмотрел на него.

— Что вы имеете в виду? Голубой, конечно!

— Слышал бы он вас!.. Пока, Танер! И честное слово, я бы хотел иметь такого советника в своем королевстве, как Меркин, и такого его помощника, как вы!..

У Танера заблестели глаза. Вот так действует закон банальностей в экстремальных ситуациях — закон Голливуда по вышибанию слез: сказал заведомую, прочувствованную чушь перед смертью (или подвигом), и теперь Танер в лепешку разобьется, а письмо будет у Дока, удовлетворенно подумал Фома, и пришпорил вороного. Тот, не привыкший к шпоре, бегая под мстителем, так дернулся, что Фома чуть не слетел с седла. Спасибо копью, держась за которое, Фома остался на лошади, хотя и чувствовал себя несущим рельсу. Зато сорвалось забрало.

«Факин хорс!!!» — раздалось над всем стадионом свирепое.

Он подъехал к невысокому заборчику, месту начала поединка, гремя забралом при каждом подскоке. С этим надо было что-то делать, как-то прикрепить эту железяку. Он с остервенением глядя на забрало изнутри, пытался найти неисправность. Вот так и космонавты, наверное, взлетают, а потом: ё-мое, иллюминаторы забыли, куда лететь-то будем?! — подумал он почему-то.

А Скарт уже выехал на середину арены, повернулся к королю, поклонился, потом — к трибунам, кивнул, потом — снова к королю. Судя по поднимаемой время от времени руке, Скарт что-то говорил, может, даже просил прощения, Фома ни хрена не слышал из-за гремящего забрала, которое он пытался вставить обратно в паз. «Вот зараза!»

Скарт закончил говорить, показывая в ту сторону, где сидела Мэя и на Фому. Зрители закричали, зааплодировали. Скарта уважали как победителя.

«Нет, не прощение, но что-то хорошее сказал, наверное…»

Арена замерла, отгремев, и все уставились на Фому. Он с силой саданул по шлему рукой в тяжелой перчатке, и забрало чудесным образом встало на место. С трибун послышался смех:

— Сам себе не рад, проклинает!..

— Держись, лыцардь!..

— Береги задницу, странный!..

Фома поскакал к центру арены. Забрало больше не стучало и он чувствовал себя прекрасно, как шпрот в банке — жарко, тесно. Найдя место, где наделал большую кучу жеребец Скарта, Фома встал как вкопанный. Из головы все вылетело, решительно все, напрочь! Пусть полюбуются мною, решил он, вспоминая, что же нужно сказать: Танер что-то говорил…

И когда трибуны готовы были взорваться от негодования, над стадионом раздался трубный глас. Это злополучное забрало создавало такой иерихонский эффект, в доспехах незнакомки сражались видимо грозные пророки со слабыми голосами.

— Ваше величество! — загрохотал голос Фомы над притихшим стадионом и, казалось, даже над всем городом, во всяком случае, сам он чуть не оглох в своем шлеме.

Все невольно посмотрели на небо. Фома помолчал, привыкая к эху в шлеме.

— Народ! — добавил он потише; забрало чудесным образом многократно усиливало голос, словно мегафон и голос его гремел. — Я, сэр Томас, граф Иеломойский, магистр Белого Ключа и Меча, заявляю, что готов простить этого человека и отпустить его восвояси, с условием никогда не возвращаться!..

Сначала молчание было такое, что Фоме показалось, он оглох. Но это «народ» усваивал информацию. Потом свист и топот с трибун донесли до него, что информация усвоена и усвоена совсем не так, народ опять не понял своего героя, возможно, потому что знал, герой — Скарт.

Фома, подняв забрало, с надеждой посмотрел на короля, как бы переспрашивая. Король со зловещей ухмылкой пожал плечами и покачал головой. В Фому полетели тухлые яйца и помидоры.

— Жаль! — прогремел он снова, но уже никто его громового голоса не боялся, более того, не слушал. Как первый майский гром, который сначала пугает, а потом вызывает усмешку обывателя, стоял Фома посреди арены, осыпаемый всякой дрянью и бранью. Он поднял руку, но толпа не унималась, требуя поединка.

— Трус! Сраный рыцарь! — неслось со всех сторон. — Умри как человек!..

Но Фома продолжал стоять с поднятой рукой, словно одинокое дерево в бурю и толпа наконец стихла, то ли устав, то ли повинуясь знаку короля. Все с нетерпением и раздражением ждали, как еще будет затягивать начало поединка этот обнаглевший трус.

— Ваше величество! — обратился Фома. — У меня к вам последняя просьба.

— Разве ты еще не все написал, странствующий рыцарь? — зычно спросил король, заочно уже лишив его графского титула. — Ты задерживаешь столько занятых людей!

— Вчера за обедом ты был гораздо смелее! — проговорил он в общем хохоте.

— Одну, последнюю! — крикнул Фома. — Вы не можете отказать в последней просьбе идущему на смерть!

— Идущему на смерть?.. Ха! Это ты хорошо сказал!

Король сделал вид, что задумался, даже посмотрел на народ, как бы спрашивая. Публика притихла. Насилуя ее по всякому, король делал сейчас постную мину общественного согласия.

— А то драться не буду! — пригрозил Фома.

Кто-то одиноко и громко захохотал. Может быть, ради вот этого единственного человека я здесь и торчу, подумал Фома.

Король кивнул, уже едва сдерживаясь.

— У нас сегодня балаган! — рявкнул он. — Давненько я такого не видывал!.. Видимо действительно выродились странствующие рыцари!

Кто-то опять хохотал, кто-то возмущенно гудел и свистел. У Фомы на шлеме, там где торчал острый шишак, сидел чудом не разбившийся помидор и сам он был весь разноцветный, как арлекин, от яиц и томатов.

— Ваше величество, в случае моей победы пообещайте уделить мне совсем немного своего времени для беседы один на один!

— Обещаю!.. — Король досадливо махнул платком, которым утирался.

— Все слышали? — перекрывая шум стадиона, спросил Фома и что-то в его рыке заставило рявкнуть ответно весь стадион:

— Все!!! Давай уже, есть хочется!..

Поговорив с народом, Фома вернулся на исходную позицию к заборчику. Стали последний раз читать условия поединка. Воцарилась тишина. Мерный голос герольда отбивал параграф за параграфом.

Скарт стоял неподвижно, как статуя. Его огромный иссиня-черный конь был чуть не на локоть выше вороного Фомы, да и сам Скарт имел значительное преимущество в росте перед Фомой. Получалось, что при сближении Скарт будет глушить его словно рыбу, сверху, у Фомы же при столкновении не было никакого шанса, хоть призрачного, теперь он это увидел зримо. Это же было давно ясно всем присутствующим на стадионе.

Если здесь делают ставки, то мои шансы минимальны. Какой-нибудь безумец мог бы обогатиться в случае его победы, мелькнуло в голове ненужное и пустое. Фома в первый раз позволил себе задуматься, как же он все-таки будет драться, какой тактики придерживаться? До этого он гнал все мысли о поединке. На глубокие раздумья времени не оставалось и, наверное, это было к счастью.

Он поманил своего оруженосца.

— Дай мне копье полегче! — сказал он. — Я это едва держу. Вы их свинцом заливаете?

— Ваше сиятельство, у вас оно и так легче скартова! — удивился тот.

Он был приставлен Блейком и не то чтобы «болел» за Фому, но сочувствовал, как другу командира. Сейчас глаза его во всю смотрели на безумца.

— Самое легкое! — оборвал его Фома.

Во встречном ударе ему ничего не светило, даже в самом лучшем случае Скарт все равно опережал его из-за преимущества в росте и этого будет достаточно, чтобы обеспечить победу в самом начале.

— Пусть мне будет хоть чуть-чуть полегче, — бормотал Фома, пробуя новое копье.

Оно было как раз по руке, Фома уже не чувствовал себя железнодорожником, укравшим рельс.

Чтение закончилось. Прозвучало что-то вроде фанфар. Фома посмотрел туда, где сидели Мэя с Блейком в окружении офицеров гвардии, на Меркина, что сидел возле Иезибальда, на забитые трибуны и балконы. Зачарованные близкой смертью, все ждали. Внимание и тишина на стадионе были полными, грех жаловаться.

— Надеюсь, никто ничего не забыл! — пробормотал Фома, захлопывая забрало.

Прозвучал сигнал и Скарт пришпорил коня, но Фома тоже не мешкал и даже опередил его. Он старался разогнаться как можно быстрее, ибо только скорость могла спасти его. И еще точность. Неожиданность и точность. Он попробовал привстать в стременах — выдержит ли вороной его вес? Должен!..

Стадион вздохнул. Никто не понимал, что он делает: прыгает в стременах, как жокей, зачем поменял тяжелое копье на легкое?.. Он же не удержит его при ударе, да и не сшибет такое копье Скарта!

— Ну, Говорящий, скажи Что-то! — шептал Фома, несясь навстречу неизвестному, как на свидание. — Я же был у тебя… Помо…

— Ги-и! — взвизгнул он, и копье из его руки вылетело, как камень из пращи.

До Скарта оставалось не более пяти метров и он не ожидал ничего подобного и не успел закрыться щитом, так как Фома постарался бросить почти без замаха, из-под себя. Встал он одновременно с броском, иначе Скарт разгадал бы его маневр. Все, что мог, вложил Фома в этот бросок…

Копье попало Скарту прямо в голову и распороло верхнюю часть шлема, он все-таки успел пригнуться. Как статуя проскакал он мимо Фомы, не нанеся ответного удара и не пошевелившись.

Фома, быстро развернувшись, поскакал с обнаженным Ирокезом за ним, пока тот не развернулся. Он не понимал, как Скарт еще держится в седле. А на стадионе стояла полная тишина. Фома дрался против всех правил. Какой сумасшедший бросает копье, предназначенное для удара? Но так как в условиях не говорилось, что копье бросать нельзя, то все молчали, с лютым интересом наблюдая, что же будет дальше.

Молчал пока и король, видя, что Скарт стал заворачивать.

Фома явно не успевал напасть на него сзади и снести голову, вопреки всем рыцарским правилам, не до них! Про копье было уже поздно вспоминать и он мчался на Скарта, мечтая перехватить его, пока тот не разогнался. Трудно было представить, что после такого удара кто-то усидит в седле, но Скарт не только усидел, он был готов к дальнейшей схватке, так как снова поднял копье и нацелил его на Фому.

— Тварь! — выругался Фома.

Ситуация переменилась. С копьем Скарт имел полное преимущество. Теперь, кто быстрее. Но Скарт еще не совсем пришел в себя после удара, потому что копье было только направлено на Фому, угрожало, но удара как такового не последовало, не хватило у Скарта сил на хороший удар, только на тычок, от которого, однако, Фома едва не слетел с седла. Спасло только то, что он ударил копье Ирокезом, и оно с треском надломилось.

Снова погоня за Скартом, который уже вынимал меч…

— Блин, поле отгрохали! — громко на все ристалище выругался Фома.

«Еще один такой прогон и Скарт совсем оживет! Черте что!..»

Скарт развернулся и мечи их скрестились, правда, не надолго: они успели нанести по удару, Фома почувствовал всю мощь своего противника, — и их разнесло в разные стороны. Надо его ронять с коня, подумал Фома, снова разворачиваясь и вдруг увидел Скарта с занесенным мечом прямо перед собой.

«Дьявол!.. Как он очутился здесь?» Фома едва успел подставить щит, выбросив наугад меч в ответ, чиркнул по смотровой щели, и почувствовал, что весь мир обрушивается на него и что он теряет опору… вороной выскальзывал из-под ног.

— Твою уже мать! — заорал он, падая на землю. — Кто ты, тварь?!

Ему потребовалось время, чтобы встать и, слава Говорящему, что Скарта пронесло дальше. Фома, пошатываясь, стоял, ожидая его возвращения. В голове гулко звенело, как колокол во вчерашнем сне.

«Ранен, ранен!» — донеслось до него с трибун. Щит лишь только смягчил страшный удар по голове и она гудела концентрическими кругами.

Скарт почему-то не спешил, он остановил коня метрах в пятнадцати, развернул его и чего-то ждал. «Сейчас эта тварь окончательно придет в себя и мне контрабас!.. Попал я в смотровую?..» В любом случае, ждать не имело смысла, Фома только терял силы, в отличие от своего противника. Ирокез против всадника.

— Скарт! — позвал он. — Ублюдок хрупповский, иди сюда!

Скарт стоял, не двигаясь, словно в глубоком раздумье. Ветерок шевелил черное перо на его шлеме с огромной развороченной вмятиной во лбу. Потом он медленно сполз с коня, но сделав два шага, снова встал, словно ожидая. Тогда Фома сам пошел к нему.

Скарт изготовился и сделал два, словно разминочных, взмаха мечом перед собой. Меч описал две свистящие дуги, было видно, что он полон сил. Когда Фома подошел ближе, меч Скарта, снова угрожающе засвистев, указал границы своего действия. Первый и второй выпады Фомы он отбил с устрашающей силой и легкостью. Последующие выпады окончились тем же, подойти к Скарту было невозможно.

Фома кружил вокруг него, пытаясь подобраться на поражающее расстояние, но все было бесполезно. Более того, удары ставленника Хруппа становились все сильнее и стремительнее, словно он с каждым ударом не растрачивал, а аккумулировал силы.

Еще один выпад и в ответ Фома получил такой удар, что был разрублен до половины его щит, и меч Скарта ударил его по ключице. В следующее мгновение удар пришелся по тому месту, где Фома должен был быть по всем правилам и логике боя — справа, но Фома с разворотом ушел влево, хоть это было и неудобно, но в тот момент он знал, что делать нужно только так. И оказался прав — скартов меч вспорол землю на поларшина, родив разочарованное эхо на трибунах.

Теперь Фома все понял и понял также, что скоро и все остальные поймут, в чем дело, а главное — король, и ему тогда не удастся свершить задуманное. Рука онемела, щит стал бесполезен и Фома швырнул его в Скарта.

В мгновение два удара превратили остатки щита в щепу, но Фоме этого мгновения хватило, чтобы оказаться сбоку от Скарта и Скарт этого не заметил, потому что был слеп. Самый первый удар копьем его ослепил… или удар Ирокезом?..

— Науб! — выдохнул Фома, рубя наотмашь; он хотел сказать «ублюдок», но дыхания и сил не хватило.

Не хватило и времени. Скарт, молниеносно развернул к нему разящий меч и сшиб с ног страшным ударом в голову. Эта тварь считывала ситуацию вокруг себя быстрее компьютера. Быстрота была невероятная, Фома даже не понял, успел ли он подставить свой меч под удар. Словно в замедленной съемке он отлетел на несколько метров и не видел уже, как в полной тишине голова Скарта покатилась в ту же сторону, что и его тело.

— А-а!.. — ахнул стадион и замер, потому что тело Скарта, вдруг дрогнув, двинулось к неподвижно распростертому телу Фомы и занесло меч…

35. Наследующий трон Пифии

Фома лежал на спине и смотрел в синее небо. Шлем его, изуродованный, с оторванным забралом, валялся далеко в стороне, а в голове его звучали колокола и колокольчики разной тональности и все они звонили по нему, теперь он это точно знал.

«Какие похороны!» — восхищался он. А музыка, достигнув небес невыразимой гармонии, обрушилась на него мощным крещендо. Потом в небе Фомы появился обрубок Скарта и занес над ним меч. Возможно, надо было что-то делать и он это понимал из далекого далека, но по большому счету было уже все равно, словно все в мире прекратилось, оборвалось или исполнилось. Да, исполнилось. Хотелось только одного — дослушать медь и серебро этой странной и прекрасной симфонии.

Потом невидимый маэстро оборвал и музыку…

Осталась бездна. Её гармония уже не поддавалась интерпретации сознания и Фома оставил его. На этом фоне меч Скарта был даже не смешным, просто неуместным: что за бессмыслица?.. Что может измениться в этой невыразимой и пронзительной ясности всего и вся?.. Все, что он знал и видел, оказалось ничтожным и нелепым, и было стерто мощным движением чистого знания, как стираются тряпкой с доски каракули первоклассника. Ничего не нужно, только смотреть в эту вечность и торжествовать. Что он и делал. И тогда бездна надвинулась на него, как некогда на безумного философа…

Словно Магомет, побывавший на 77 небесах и узнавший все свои жизни за краткое мгновение пока падал кувшин омовения, Фома за один миг увидел свою жизнь как бесконечную череду повторений, смысл или бессмысленность которых надо было понять или отринуть, чтобы выпасть из этого порочного круга. Чтобы понять, надо было снова пережить собственные мытарства, чтобы отринуть, достаточно было закрыть глаза. И он очень хотел закрыть их, но не мог, что-то гораздо сильнее его не давало ему сделать это, и эта нежность была внутри… и снаружи.

Стало ясно, что назначенный отдых отменяется, не то чтобы он его не заслужил или наоборот, заслужил его отмену, просто это стало ненужным. Он сделал выбор. Он оказался в длинном кольцевом тоннеле, который вынес его в совершенно пустое место.

Там был разговор… его обрывки роем кружили вокруг его покоя.

— … еще один шанс, пусть начнет сначала, он сам сделал этот выбор…

— … вспомнит ли он, что должен вспомнить, чтобы остаться в живых?..

— … разгадка уже была в его руках…

— … еще раз? Вам мало, что он своими зигзагами создал еще одну туманность?..

— … если он не вспомнит, ему не будет покоя уже нигде…

И Фоме было сказано, что он снова зайдет во все почтовые отделения своей судьбы и получит все ее счета и иски. Он конечно был возмущен, но с какой-то особенной, тихой и неизъяснимой отрадой, когда ему показали картины будущих мытарств. Это было похоже на изощренное издевательство, впрочем, как все предсказания, но он купался в эйфории. С начала времен всякого рода Пифии и Сивиллы таким образом морочили голову всем, кто впадал в соблазн узнать будущее.

«Но я-то не впадал!..» — «Впадешь…» — успокаивали его.

Фома чувствовал, что требовать большего будет верхом неуважения к кайфу, в котором здесь пребывают. Пусть он ничего не спрашивал, но ведь и ему толком ничего не ответили ни про загадки, ни про разгадки — какие могут быть претензии? Все остались при своих, это такая традиция древняя. Он сделал мысленный реверанс за отсутствие хотя бы боли и попросил таких плавных переходов и впредь. Будет тебе и переходов, и впредь будет, сказали ему.

— Итак, еще раз! — хлопнул кто-то одной ладонью, и пустое место пропало так же внезапно и тотально, как и появилось.

Фому молниеносно протащило по белому тоннелю в обратном направлении, и он почувствовал, что его неумолимо засасывает во всеобщее движение, словно в пылесборник пылесоса — цветной, прозрачный, но такой же душный..

Вой над ареной стоял невообразимый. Появление нового зрителя в верхних рядах цирка в таком ажиотаже прошло незамеченным, только сосед оглянулся недоуменно (только что край скамьи был пуст!) и тут же отвернулся привлеченный новым взрывом криков и проклятий. Бой был в самом разгаре, ставки достигли пика, от жары и шума закладывало уши, раек трещал. Свободных мест не было, вновь прибывший сел на единственное не занятое место.

Внизу, на песчаной арене разыгрывалась нешуточная схватка. Доктор с самого верха галерки наблюдал, как какой-то верзила гоняет по кругу его закадычного приятеля — рыцаря Белого ключа, Фому Невероятного, след которого по едва заметной турбулентности он отыскал в Открытом мире, после очередного столкновения с дырой. След привел его сюда, в какую-то богом забытую провинцию Ассоциации.

Оба противника были вооружены как гладиаторы: легкий панцирь, небольшой круглый щит, меч, трезубец, сеть и каска. То что один из них был его коллегой-сайтером говорили только рыжие пряди, выбивающиеся из-под помятого шлема, да громкая брань, комментирующая действия противника и зрителей.

Фома был с мечом, его противник с трезубцем и сетью. Мрачное удовлетворение сияло на лице верзилы, под шлемом с широкими боковыми отводами, закрывающими часть шеи. Он снова и снова настигал Фому и долбил трезубцем в маленький щит так, что казалось следующий удар будет последним. Вот только с сетью молодчик обращался не так ловко и умело, как оружием, и Фома успевал либо ускользнуть от нее, либо провести контрприем. Впрочем, чаще он просто убегал. Высокий дощатый забор, окружавший арену был уже вдоль и поперек истоптан сандалиями Фомы, улепетывающего от своего могучего противника по его вертикали на манер мотоциклиста в цирке. В такие моменты он и комментировал действия противника, а также тех зрителей, головы которых, высовывались в окошечки, проделанные в этом заборе.

Из всего этого можно было заключить, что сил у Фомы еще много и можно не торопиться его спасать, хотя все равно придется, почему-то был уверен Доктор. Но как и когда Фома успел за то короткое время, что прошло с момента встречи с дырой, ввязаться в поединок да еще и вооружить против себя практически всех зрителей? Хотя, время штука хитрая и обладает не только ёмкостью, но и произвольным вектором. Доктор приготовился ждать, а если удастся и развлечься. Судя по ажиотажу тотализатор здесь процветал.

— Какие ставки? — спросил он у соседа.

— Десять к одному против рыжего. Вон там… Нос.

Сосед кивнул на сидящего чуть ниже, в проходе между балконами и ярусами грузного делягу с неуловимыми глазами и крючковатым носом, который говорил о хозяине все. Возле него было суетно и шумно, подходили и отходили люди, крутились какие-то шныри и прощелыги отвратного вида, всем находилось дело.

«Нос» оценивающе пронзил Доктора острым взглядом, когда тот поставил золотой на рыжего, но ставку, несмотря на то, что она была слишком крупной, принял. Покусав и зачем-то понюхав монету, он бросил ее в бездонный карман засаленного «бухарского» халата и выдал Доктору клочок бумаги с непонятными закорючками…

Арена дружно ахнула, Фома снова вырвался из-под сети, которая казалось уже накрыла его. Доктор вернулся на место и пока Фома описывал круги по забору (заметно снизив темп, отметил Доктор), осмотрелся.

Цирк представлял собой круглый дощатый сарай диаметром около двадцати метров и высотой около десяти. Пологий конус крыши с дырой посредине для вентиляции и света. Три яруса балконов нависали над ареной, вокруг которой были еще стоячие и сидячие места наподобие амфитеатра. Несколько групп толпилось возле отверстий в заборе вокруг арены, поочередно высовывая головы; это были любители острых ощущений. Гул сотрясал это ветхое строение, а когда зрители дружно наваливались на балюстрады балконов, чтобы рассмотреть, что происходит под ними, казалось, что сарай вот-вот рухнет или сложится на манер карточного. Но он, вопреки очевидному, не падал, точнее, казалось, падал, но никак не мог упасть и только скрипел. Пизанский, словом, цирк, где зрители рисковали нисколько не меньше участников схваток.

Сама арена, посыпанная песком смешанным с опилками, была диаметром около дюжины метров, то есть, бегать Фоме при любом раскладе оставалось недолго. Хотя зрителям так не казалось, они считали, что маневры его затянулись, а драки настоящей пока никто не видел. Это была основная претензия к Фоме, помимо той, что вложенные деньги надо было уже возвращать. Многие нервничали и кричали Фоме, чтобы он прекращал забег и вел себя как мужчина.

Фома охотно вступал в диалог, подзадоривая зрителей тем, что ему спешить некуда, он на службе, служба идет… Очередной нырок, резкий разворот на 180 градусов, рывок и верзила, не успевший перестроиться, врезался в забор. Халупа цирка содрогнулась. От сотрясения кто-то, не удержавшись, сорвался с верхнего яруса, но слава богам развлечений, был перехвачен на следующем ярусе. Раздался истерический хохот, каким смеются от страха. Это лыко тоже было вставлено в строку Фоме. Из-за него люди чуть не гибнут, перегинаясь поглядеть, как его споймают! Впрочем, дело явно шло к концу. Фома устал, он уже не бегал как сайгак по арене и забору, а ускользал, и то как-то неловко и в самый последний момент.

— Давай, Громила, сделай его! — раздавались нетерпеливые крики.

— Споймай зайца!.. — И хохот.

— А вы-то куда торопитесь? — удивлялся Фома.

Он тяжело дышал, его противник тоже, поскольку весил раза в полтора больше, да еще сеть постоянно путалась у него под ногами. Мощная грудь громилы ходила ходуном. Паузы становились необходимы обоим. Ускользая от противника, Фома ловко взобрался на забор и, пробежав по нему полкруга, вступил в разговор со зрителями балкона второго яруса:

— Здесь так хорошо, прохладно, слонов и других освежителей воздуха нет, сиди да смотри! Куда торопиться?

— Обед стынет! — отбрил его кто-то. — Из зайчатины!

Хохот, удар трезубца по забору и сеть зависла над ним. Фома, уворачиваясь, неловко сорвался с забора. Острый трезубец замаячил в опасной близости. Он отмахнулся мечом и появилась первая кровь.

Кто-то завизжал в предвкушении:

— Что сейчас будет!!

И действительно, раненый Громила бросился вперед с утроенной яростью. Один удар трезубца снес Фоме каску, другой вдребезги разнес щит — казалось, всё. Поэтому несколько странно прозвучал вдруг спокойный голос Фомы:

— А что сейчас будет?

— Обед! — радостно и хором ответили зрители.

Громила, держа трезубец наизготовку, подкрадывался, пыля косолапыми ногами. Это был конец: когда к тебе подкрадываются убежать невозможно, учит боевое дао. И Громила не торопился. Доктор стал пробираться к балкону второго яруса, под которым вершилась финальная сцена.

— Абееед? — удивился Фома. — А вы-то что будете делать на этом абеде??? — взвыл он отчаянно, мечась на крохотном пятачке между сетью и трезубцем.

Цирк содрогнулся от мощного единодушного ответа зрителей, как будто они ждали этого вопроса весь день:

— Жраааааааать!!!

Громила, подошедший уже на убойное расстояние и замахнувшийся было трезубцем, вдруг растерянно дрогнул, словно забыл, что собирался сделать. В следующее мгновение рука его, так и не выпустив трезубца, лежала на арене. Удар плашмя по голове, Громила сел на песок, роняя шлем. Доктор узнал Бурю — Скатерть-самобранку…

— Ты мне всю обедню испортил свои золотым! — ворчал Фома. — Половина выигрыша ушла в чужие руки. Нос сразу прорюхал, что что-то не так, ты слишком много поставил.

Но расстроенным он не выглядел, возможно от усталости, а может от опасности, которая только что смотрела в лицо.

— А может я сумасшедший миллионер?

— Вот сразу видно книжек начитался, а жизни не знаешь. Миллионеров сумасшедших не бывает, каждый заработанный золотой кричит о точном расчете. У них особый нюх на прибыль. Нос это туго понимает, поэтому он через подставных тут же поставил свой золотой и сбил ажиотаж, а заодно и сумму нашего выигрыша, Доктор всех наук. Учиться тебе надо, лошара, в Гарварде! Еще лучше, у Носа!

Они сидели в каморке для цирковых под трибуной. Шум на арене давно утих, схватка была последней, зрители ушли, только слышно было шарканье метлы на балконах и арене. Фома разматывал широкие бинты из-под амуниции и читал Доктору лекцию о тотализаторе, попутно рассказывая свою историю.

Они здесь уже около двух месяцев, ходят с Бурей по таким вот шапито, показывают гладиаторские бои, которые очень популярны у местных жителей. Фома приходит, нанимается, потом появляется Скатерть, или — наоборот, потом как-то само собой между ними вырисовывается поединок.

— Он же всех крушит направо и налево. После пары-тройки поединков желающие с ним сразиться исчезают бесследно. А тут я, типа готов рискнуть, но если останусь жив — вот такая сумма. Дают! Они ж как дети, верят только в силу. Самое трудное заставить их крикнуть нужное слово. Это нелегко, когда тебя убивают…

Иногда зал был такой тяжелый, что у Фомы сдавали нервы, сам кричал. Эффект конечно был, но не тот, несколько раз он оставался без денег, его обвиняли даже в сговоре: мол, слишком все похоже на фокус. В этой местности только отрубленная голова не считалась фокусом, остальное — руки, ноги, уши — мелочи. Но и это еще не все…

— Понимаешь, мало заставить толпу крикнуть нужное слово, надо еще успеть обезвредить Бурю, пока он не встал в позу. Все должно быть честно, фейер плей! Не дай бог откроется! Так что все время на нерве: когда крикнут? Сегодня едва успел оглушить его, пока он зад не отклячил…

После боя Фома был словоохотлив, несмотря на усталость, возбуждение от риска еще не перекипело в нем. Он разматывал бинты и, перескакивая с пятое на десятое, рассказывал Доктору байки из жизни гладиаторов. Например, однажды в цирк набились какие-то мрачные типы, не говорящие ни слова. Фома потом узнал, что арена находилась на территории общины молчунов и кроме них в тот день под куполом никого не было. Фома и так, и сяк, и про обед, и про охоту, и про пищу для настоящих мужчин — молчат!

— Морды зверские! Буря уже в раж вошел, того и гляди сам сорвет весь банк, а они молчат!

Фома понял, что если он сам скажет слово, то останется при такой публике без денег, даже срубив голову. В отчаянии он крикнул что-то про любимое блюдо: мол, какое из скоромных? И уже сам приготовился отвечать, как вдруг с верхнего яруса раздался голос: «мясо! Я люблю мясо!»

— Знаешь, кто это был? — Фома весело посмотрел на Доктора. — Попугай! Его хозяина тут же изгнали из общины за нарушение ее Основного закона, хотя тот уверял (знаками!), что его обманули, подсунули на рынке говорящую птицу, и в доказательство готов был свернуть бедному попке голову. Пришлось птицу выручать. Я три недели горя не знал на поединках, пока Буря сдуру сам не отвернул ему голову.

Фома предложил почтить память птицы сматыванием бинтов в рулоны. Вся вина попугая была в том, что он постоянно кричал «мясо» и «жрать», а мясо и жрать не давал. Нервы у Бури не выдержали.

— Вообще, человеком стать у него как-то не получается, как ни бьюсь, все равно зверь зверем. Он давно бы сожрал меня, если бы не считал волшебником, который делает самое вкусное мясо из ничего у него за спиной. И ты знаешь, он прав, где мы только не ели, наше самое вкусное!..

Фома поделился с Доктором, что уже заработал мешок золотых, которые закопаны в надежном месте: хочет купить пустующий замок в соседнем королевстве. Здесь, в Гимайе, нельзя, здесь Фому слишком многие знают и хорошую партию ему не найти. (Кстати и цирк, где их не знают, найти становится все труднее, посетовал он.) А вот в соседней Кароссе или Салатене он представится странствующим рыцарем, да еще прикупит замок где-нибудь в Иеломойе (это рядом, Док, буквально в двух шагах!) и партия ему обеспечена.

— Какая партия?.. — Доктор слушал весь этот бред с возрастающим недоумением.

Ему казалось, что он сходит с ума от рачительности Фомы и его бюргерских замашек. Они расстались буквально час назад, за это время Фома прожил в этой дыре почти два месяца, впрочем, это бы ладно, путаница со временем при общении с дырами неизбежна, но Фома при этом несет такую чушь мезозойскую! Партия, замок — что это такое? Он ударился в политику?

— Какая политика, Док? Чую, марьяжные хлопоты миновали тебя напрочь, как и пубертатный период. Завидую! Но ты должен знать, что приличная девушка не пойдет замуж за человека, который участвовал в цирковых боях, это забава для простолюдинов. Да еще деньги на этом нашинковал: фи! афронт!.. А там, в Иеломойе!..

И он, не переставая ковыряться в побитой амуниции, рассказал, какой шикарный пустующий замок есть в Иеломойе, что за места (фантастические, Док!), поделился с ошеломленным приятелем своими планами на жизнь: титул, женитьба, дети, коклюш, понос, покос и прикуп… Словом, за деньги можно, оказывается, купить всё, признался он Доктору под страшным секретом.

— Мне ведь уже… — Фома попробовал сосчитать, сколько ему лет, но в голове была мешанина из хронологических сдвигов и переходов. — Давно пора остепениться.

Доктора он даже не слышал, не то что не слушал. Какая дыра? Какая Ассоциация и Томбр? Все, он приехал! Он дома!.. Еще пару боев с Бурей и он сторгуется с хозяином иеломойского замка.

— Слушай, а давай с нами! Мы и тебе замок купим поблизости. Всегда при мясе, рыбалка, охота, порой белянки черноокой младой и свежий поцелуй, а?

Доктор с немым изумлением слушал рассказы про квас, блины и хороводы, и думал, что его предсказания сбываются с удручающей точностью…

Светлейший молча выслушал все возражения Ави и еще раз повторил:

— Я хочу, чтобы ты прокрутил все выкрутасы этого парня с начала и до конца, и во все стороны: вперед, назад, вверх, вниз. Я пока не могу сформулировать, что я хочу, я не знаю, что из этого выйдет, но сделай это. Пусть это будет тупо, без твоего любимого креатива и пусть это займет прорву времен, но прокрути мне это медленно, пошагово, от события к событию. А потом, если понадобиться, эти же события в быстрой перемотке. А потом задом наперед. А потом меняя местами фрагменты. И пусть это тебе не покажется пустой тратой времени, хорошо, Ави?

Ави, впервые увидев Светлейшего таким, поспешно кивнул.

— Я уверен, что-то обязательно выскочит, какая-то незамеченная нами деталь или мы увидим комбинацию, которую можно проделать с его траекториями и выходами. Кстати, отдельно и внимательно посмотри тот случай, когда их с Акра Тхе первый раз накрыло разрывом. И не волнуйся, у тебя должно получиться. Поверь, сынок, возможно это самое важное сейчас, — неожиданно добавил председатель, выходя из кабинета Ави. — Я скоро вернусь и тогда посмотрим какое кино у тебя получилось.

— Иллюзия подобной плотности и реальности — большой профессионализм, — сказал Доктор. — Откуда эти чернецы смогли вытащить подобную энергию? Они странные монахи, интересно будет посмотреть на них.

— Мне хватило одного раза; они не похожи на тех, кто может вытворять такие штуки.

— Согласен, но мы видели только рядовых послушников, а вот взглянуть бы на тех, чье «не велено» закрыло нам вход.

— Я бы лучше взглянул сейчас на бифштекс в собственном соку! — сказал Фома. — Со вчерашнего утра мы без маковой росинки во рту! Сейчас бы сюда моего верного Бурю Фастфуда!

— Ты от него избавился, наконец?

— Ты что, издеваешься — это самая большая утрата в моих переходах!

— Ты просто других не помнишь.

— Ну, в общем, ты оказался плохим пророком, никаких следов от него не осталось, тем более, причинно-следственных…

Тварь прыгала за Фомой по всем его переходам, пока они случайно не вывалились в старую добрую реальность, где трансмутация, транссексуализм и прочие извращения над телом, полом, психикой и вообще природой, была запрещена законом. И пока Буря отходил от перехода, выпуская сканирующие отростки в сторону Фомы и потихонечку обретал андроидный вид, их накрыла трансмутационная полиция. Напрасно Фома пытался объяснить, что это его повар и еда — 2 в 1, хайтек Ассоциации, что он умрет с голоду! — бедолагу заковали в кандалы на веки вечные.

— Там это самое страшное преступление. Томбр несколько раз забрасывал к ним этих тварей. После чего им были по барабану мои голодные слезы, закатали Бурю как муравья в асфальт, хорошо не аннигилировали на моих глазах, я бы этого не пережил. Не поверишь, он мне как родной…

Фома вдруг замолчал, выражение ностальгии на его лице сменилось озабоченностью.

— Черте что! — потряс он головой. — Док, у тебя нет ощущения, что нас снимают на камеру? Вернее, прокручивают нас как уже отснятый материал?.. Нет?.. А вот у меня странное чувство, что меня как пленку мотают туда-сюда и не первый раз. Последнее время я хожу с этим ощущением постоянно, как осовевший от съемок оператор, который словно снимает сам себя в то время, как смотрит фильм о себе и уже не может понять, где он настоящий…

Он снова не договорил.

— Там, кстати, что-то есть! — показал он пальцем вглубь пещеры.

Озабоченное выражение его лица стало хищным. Доктор тоже почувствовал приближение невероятной силы.

Вспышка… со скоростью «медленного» взрыва на них накатывало пламя.

— Вода-а! — отчаянно закричали они, бросаясь навстречу огню…

— Так, приехали! — присвистнул Доктор, осмотревшись. — Ты о чем подумал, любитель бифштексов и кино?

— О том же, о чем и ты, о воде!

— Я не об этом! — отмахнулся Доктор. — О чем ты мечтал перед тем, как нас выбросило? Мы опять черте где, в то время как должны проникнуть в замок голубых колец!

— Почему черте где? Очень хорошее местечко, тихое, спокойное. Всегда мечтал отдохнуть на таком бережку. Посмотри, какая красота!.. Как зеркало! Ого, еще одно!..

Точно такое же зеркало плыло на них с другой стороны. Под ногами задрожала земля…

— Туда!.. — Доктор махнул рукой…

Они бежали стараясь вырваться из фокусного расстояния первой дыры, не попав в фокус второй. В тридцати метрах слева от них смазывались и утекали деревья, кусты, земля. Они забрали вправо и еще прибавили, хотя секунду назад это казалось невозможным.

Неожиданно лес кончился и они оказались у излучины тихой реки. Вдалеке, на противоположном ее берегу сидели старик с мальчиком и мирно ловили рыбу странными прутьями без лески и ведром.

— Здесь люди?! — удивился Фома, и не раздумывая бросился в воду.

— Куда?! — закричал Доктор. — На воде нас сразу накроет!

Но Фома, не слушая его, ставил рекорд, загребая одновременно и руками, и ногами. Доктору казалось, что он летит над водой, как водомерка, в то время как самому Фоме — что он вязнет и тонет…

— С тобой, действительно, не знаешь, где найдешь…

Они лежали мокрые, совершенно без сил, на другом берегу. Дыры, вопреки всем правилам, не накрыли их, как беспомощных котят, в воде, но, подойдя к берегу, были сметены третьей, которая выскочила с той стороны, куда бежали сайтеры. Результирующая их столкновения оказалась равной нулю и поэтому дыры не двинулись за ними по воде, а схлопнулись со странным чмокающим звуком. Это был знаменитый хлопок одной ладони, уверял Фома после. Если бы они продолжали бежать в прежнем направлении, от них не осталось бы даже запаха гари и уж во всяком случае — очевидного смысла, как в знаменитом коане.

«Минус три» почему-то подумалось Фоме, и, странно, стало значительно легче.

— Ты где так плавать научился? — спросил Доктор, отдышавшись. — Мне пришлось включать турборанец, чтобы не отстать от тебя, рекордсмен.

— Пользуйся природным турборанцем! — посоветовал Фома. — И тогда никакие рекорды не будут казаться недостижимыми, поскольку пространство, не прочуханное задницей, никогда не будет своим…

Вокруг стоял лес, на берегу было солнечно и мирно, словно ничего не произошло. Река в этом месте делала поворот и о чем-то негромко и нежно болтала со склонившимися ивами у запруды, устроенной бобрами. Тишь и благодать… правда, за поворотом, слышались неясные голоса странных рыбарей. Увидеть говорящих мешали заросли кустов и деревьев.

— Деда, а розовые круги хорошо?

— Да как же! Хорошо!.. Лет двести, как… о-оп!..

Мальчик полетел в воду…

— Не хорошо, старик, обманывать. Розовое не хуже голубого! — сказал Фома, выходя из-за кустов и рассматривая повисшего в воздухе мальчика. — Ты что же это, детоубийца, ведь помирать будешь! Что скажешь-то?

Навстречу ему полетели голубые молнии. Потом мелькнула молния Доктора.

Старик катался по земле, извиваясь, как резиновая кегля.

— Что теперь с ним делать?.. — Доктор с сожалением рассматривал старика. — Мы грубо вошли в реальность и опять имеем искусственно созданную ситуацию!

— Лучше иметь ситуацию, чем она будет иметь нас, Док! Это аксиома и максима… Эй, старик, хватит извиваться, расскажи-ка лучше, что это за места такие дремучие, почему здесь при встрече первым делом убивают друг друга и почему розовое плохо?

— А эт ты сам узнашь, мил чек, — прокряхтел старик, — када со Скартом стренешься.

— С кем-с кем?

— С хозяином тайного сыску… он те сразу объяснит, что почем…

Фому вдруг качнуло, словно сильным ветром. Он замер, как человек прислушивающийся к своему организму, давшему непонятный сбой.

— Помнишь, я тебе говорил о том странном ощущении, что меня словно просматривают на пленке?.. — Повернулся он к Доктору, но вместо него и опушки леса увидел смазанную картинку, похожую на ту, что возникает при резком повороте камеры или калейдоскопа.

У него закружилась голова, а сама картинка с тошнотворной скоростью вдруг закрутилась вокруг него. Земля дрогнула, покачнулась и стремительно понеслась навстречу вращающимся разноцветным ковром, становясь таким же пестрым пятном в мириадах узоров. Гул большого ветра и буйство красок окружили его, словно вписывая, втискивая его, как последний стежок в яростную многопиксельную картину мира…

36. Поединок

Когда гул утих, он увидел себя на ристалище перед многотысячной толпой. На другом конце арены, в окружении двух оруженосцев, стоял всадник в полном рыцарском вооружении с копьем наперевес. Под одобрительный гул трибун рыцарь медленно поднял руку в сторону Фомы. В этом жесте было что-то от приговора — окончательного, не подлежащего обжалованию. Сам рыцарь был устрашающе велик.

Фома оглянулся в надежде, что жест относится не к нему, что он в этом не участвует. На арене никого, кроме юноши в форменной одежде рядом с ним, не было. Он с тоской понял, что это его оруженосец, что сам он тоже закован в латы и сидит верхом на вороном жеребце, только что без копья.

Господи, кто бы знал, как ему все это надоело — битвы, поединки, погони, переходы!. Пока не поздно надо было разруливать ситуацию.

Он подозвал оруженосца.

— Слушай, а в чем дело?.. Кто это там? — кивнул он на всадника, неподвижный силуэт которого на фоне беснующихся трибун неприятно резал взгляд.

— В к-каком смысле? — стал заикаться юноша.

— В прямом!.. Надеюсь, это показательные выступления, а не поединок?

Глаза оруженосца округлились.

— Н-нет, — пролепетал он нервно, — это пы-пып-поединок.

И хотя Фома подозревал, что услышит, это его расстроило. Сильно. Даже сам не ожидал как. Он только что сидел на тихом бережку, никого не трогал, разговаривал с дедушкой, внутренне готовился к обеду, и вот!..

Но, может, поединок не с ним, еще надеялся он. Оруженосец отнял и эту надежду.

— Блин! — выругался Фома. — А что случилось? кто он такой?

Оруженосец совсем растерялся:

— Ваше сиятельство, что с вами? Это же Скарт! Только что регламент зачитали! Вы что? Сейчас сигнал будет, вам надо только руку поднять.

Фома крякнул. Ну, этого они от него не дождутся! Дух противоречия обуял его. Этого еще не хватало, драться неизвестно за что, неизвестно с кем и неизвестно где!.. То, что он к тому же оказался своим сиятельством нисколько его не воодушевило, не на того напали! Купить вздумали!.. Правда, старик, что-то вякал о каком-то Скарте, но… Нет, руки он не поднимет!..

Фома наклонился к оруженосцу.

— А можно еще раз послушать условия?..

По тому как тот, словно в трансе, затряс головой, Фома понял, что нет, послушать больше ничего не удастся. Это было совсем скверно…

Но каков старик! Почему он его не придушил?..

— Ну тогда, может быть, ты мне расскажешь? — спросил он. — А то вдруг я во что-то неприличное вляпался? Тогда мы с тобой еще сможем отказаться, ведь так?..

— Отказаться?..

Глаза оруженосца забегали в поисках кого-нибудь, кто бы объяснил ему, что в конце концов происходит. Граф так весело и достойно вел себя все утро, шутил, подбадривал остальных, а теперь вдруг взял и сошел с ума то ли от страха, то ли от ударов помидоров, один из которых до сих пор сидел на шишаке его шлема. И об этом никто не знает! Танер уже ушел, Блейк с Торком на трибуне — и что теперь делать?

Фома видел, что юноша на грани обморока и только ищет место, куда бы упасть, оглядываясь. Надо успокоить парня, подумал он, объяснить, что его сиятельство здесь не причем.

— Слушай, ничего страшного еще не произошло. Ты мне просто расскажи, в чем дело и я уже сам решу, отказываться мне или не стоит. Чего ему надо от меня?

— Ему?..

Юноша понял, что никто его не спасет — граф сошел ума…

— Вы сами вызвали его на бой вчера за обедом!

Вчера за обедом?..

Фома узнал, слушая сбивчивое объяснение оруженосца, что он здесь не скучал: стал графом, посватался к некой Мэе, потом, не долго думая, поставил ее на кон, наряду с титулом, наградой и родовым замком, и все это вчера за обедом у короля.

Кто его напоил на этом обеде? Или это была растаманская кухня? На трезвую голову такого не сделаешь! Жениться, а тем более вызвать этакого громилу на поединок он бы никогда не решился.

Трибуны зароптали. Что же все-таки творит этот странный рыцарь? Вместо того, чтобы драться уже минут как пять всем на радость, он о чем-то беседует со своим оруженосцем как на светском рауте и похоже не думает начинать!

— А что, — спросил Фома, — Мэя сама выбрала меня?

— Ну что вы, ваше сиятельство, как можно? Это вы выбрали ее!

— А она хотела идти за Скарта? — обрадовался Фома.

Нет, он не сдастся! Так просто его не возьмут!..

— Пс-с! Так мы сейчас все решим — исправим! Я ж говорил, все обойдется, а ты не верил. Иди и объяви, что Мэя может идти за Скарта!..

— Для меня главное, — объяснял он ошалевшему, остолбеневшему и онемевшему оруженосцу, — сердце этой милой девушки. Судя по всему я вчера был сильно пьян, раз не спросил ее об этом. Что ж, виноват, каюсь… Но я думаю, еще не поздно все исправить, ведь так?

Но по тому как отреагировал юноша, стало ясно, что это не совсем так, даже совсем не так. Оруженосец побледнел.

— Граф! — вскричал он, вновь обретая дар речи. — Стыдитесь!.. Скарт убьет Мэю! Вчера вы восхитили двор своим благородным поступком — биться со Скартом, чтобы сохранить ее жизнь, но сейчас!..

На трибунах тоже уже кричали, что пора бы кое-кому дать пинка, чтобы легче думалось. На обеде герой, а на поединке — с дырой?!

Фома лихорадочно искал выход. Нет ничего глупее благородных поступков на следующий день!.. Но еще глупее отвечать за них, не представляя даже, о чем идет речь!..

— Вообще, что за дикость? За что он хочет ее убить? У вас это нормально — убивать женщин? Она ему отказала или что? Я не пойму! — тряс он головой.

Перед глазами вдруг появилось красное пятно. Это помидор съехал от тряски и теперь ошметком висел прямо перед прорезью забрала. Фома с досадой смахнул его, дурной знак! В шлеме запахло гнилым томатом…

Запела одинокая труба. Только сейчас Фома понял, что разговаривал с оруженосцем при закрытом забрале. Сейчас он откроет забрало и оруженосец увидит, что Фома не тот, кто должен драться, не граф, не жених — никто! Мимо проходил! Реквизит нес!

Он открыл забрало и снисходительно улыбаясь наклонился к юноше: на смотри, тетеря, кого вы на бой посылаете!

— Ваше сиятельство, слава богу! — обрадовался оруженосец, словно уже не чаял увидеть родное лицо графа. — Я верил в вас!..

Фома нахмурился: значит, граф это все-таки он.

А оруженосец горячо продолжал:

— Конечно же нужно драться, иначе, Мэя будет замучена в застенках!

Час от часу не легче! Новое дело! Будет он драться, не будет, несчастная Мэя, похоже, все равно попадет в лапы Скарта. Что за жизнь, уже не сдерживаясь, громко выругался он, почему он все время попадает в ситуации, в которых ему не оставляют выбора?

— Одумался, кажись! — засмеялись на трибунах.

— Понял, в какой ощип попал!

— Давай, болезный, чё волынку-то тянуть? Уж все одно!

— Проснись, лыцарь!

— Пасмари, кто в гости едет!..

— Граф! — услышал он встревоженный голос оруженосца. — Вы так и будете стоять?..

На них во весь опор мчался Скарт.

Почему без сигнала, всполошился Фома. Они с ума посходили!.. И тут его прошила молния догадки: избавившись от помидора взмахом руки, он сам дал сигнал к началу поединка. Вот о чем пела одинокая труба!

— Ид-дио-от! — прошипел он, выхватывая копье из рук оруженосца и пришпоривая коня, на размышления, сожаления, а тем более на разговоры времени не оставалось.

— Стойте, граф! — неслось ему вслед. — Копье!

Фома уже и сам видел, что копье не то. Это было ритуальное копье оруженосца на поединке, с такими же копьями стояли и подручные Скарта. Оно было боевым, но более легким, не для рыцарского поединка, а для пешего боя, в столкновении оно не могло принести особого вреда одетому в броню противнику, разве что, лопнув при первой же сшибке, выбить щепой глаз, как это было предписано в катренах Ностродамуса. Но менять что-либо было уже поздно, возвращение выглядело бы бегством.

— Она хоть хорошенькая? — крикнул Фома оруженосцу, не надеясь, впрочем, на ответ.

Стало вдруг легко, сомнения и непонятки остались позади, а впереди была только ясность неизбежного — вперед! Он еще успеет набрать скорость.

Все стихло. Трибуны напряжено молчали, ни смеха, ни улюлюканья. Молчание красноречиво говорило о том, что граф исчерпал лимит чудес и напоролся, наконец, на противника, превосходящего его по всем статьям, а над покойниками не смеются. В гробовой тишине всадники летели навстречу друг другу.

Топот копыт отзывался в груди каждого зрителя синхронным сердцебиением. И этот резонанс создавал удивительную атмосферу связанности всего со всем. Фома почувствовал этот пульс, услышал тысячи мыслей и чувств и понял, глядя вперед, на приближающуюся фигуру, что ему ничего не светит. Он слышал ровную и вместе дикую уверенность Голиафа в своей победе, он видел сам удар — страшный, губительный. И спросил себя, кто он. И ответил — Давид.

В оставшиеся несколько мгновений до столкновения он думал только о том, чтобы слиться с вороным в одно существо, стать кентавром. От этого зависела точность решающего броска. Жеребец, не шелохнувшись, ровно скакал навстречу Скарту. Должен!..

Стадион вздохнул и замер. Дальше все происходило не так как они привыкли видеть.

Не доезжая до противника странный граф вдруг резко выскочил из седла и с диким визгом метнул свое копье в противника. Копье распороло верхушку шлема Скарта и тот проскакал мимо, так и не нанеся своего удара.

Трибуны ахнули, увидев красоту и коварство плана странствующего рыцаря: заманил и бросил!.. Так вот зачем ему было маленькое копье!.. Теперь он возьмет большое и будет на равных со Скартом!.. Они видели своими глазами невероятное, Скарт потрясен! Фома, соблюдая регламент, подъехал к оруженосцу и встал ожидая, что будет дальше.

— Как вам это пришло в голову, ваше сиятельство? — только вымолвил тот.

Он уже не рисковал фамильярничать, называя его графом, Фома снова стал сиятельным. Открыв забрало, он позволил ветерку охладить голову и лицо.

— Слава богам, это пришло в голову не мне, а ему. Ты лучше скажи, что это за тварь? Человек уже давно бы лежал кверху пузом и наслаждался покоем, а этот…

Трибуны заревели…

— А этот наслаждаться не хочет! — сплюнул Фома, выхватывая Ирокез. — Ищет бури!.

Скарт снова скакал на него. В руке его сверкал огромный меч…

Это было немыслимо — «с развороченной башкой?.. Или разворочен только шлем? Это было бы огорчительно…»

Зрители тоже не понимали, почему Скарт поменял копье на меч, но при этом не спешился. Схватка была странной, но захватывающей, впервые Скарт встретил хоть какое-то сопротивление.

Опустив забрало и пришпорив вороного Фома помчался навстречу противнику. Скарт скакал как истукан, прямой и мрачный. На секунду стало тихо и прозрачно, как перед парадом, потом встречный удар, кони заржали и встали на дыбы от силы столкновения. Едва удержавшись в седле от дикого, сносящего с седла удара (спас только правильный рикошет подставленного Ирокеза), Фома, не останавливая скольжения меча, ответил стремительным касательным в голову, стремясь попасть в развороченную смотровую щель. Дикий рев огласил ристалище, и он получил новый страшный удар…

Вой трибун вернул его к жизни. Скарт, спешившись, неторопливо приближался к нему с мечом наизготовку. Поднимаясь, Фома успел подставить Ирокез под сметающий все удар и снова упал. Так повторилось несколько раз, Фома вскакивал, отбивая атаку и снова падал от сокрушительного удара. Скарт методично, но совершенно бездарно гонял его по арене, временами неожиданно останавливаясь и словно прислушиваясь к себе.

В эти моменты Фоме удавалось отдышаться.

Трибуны то затихали, то снова кричали, недоумевая и вместе с тем радуясь тому, что Скарт никак не прикончит выскочку, а вместо этого делает из него отбивную. Фома недоумевал вместе с ними, радуясь передышкам, которых не хватало как воздуха. Возможно, его первый бросок и удар мечом все-таки не пропали даром и надо бы развить успех, но пока он не мог даже подойти к противнику, найти брешь в его защите. Его шатало от усталости, в голове от ударов гулко гудел колокол…

Поединок затягивался. Картины боя, разворачивающиеся перед трибунами, казались порой очень странными. Скарт то и дело останавливался и стоял, не двигаясь, словно в глубоком раздумье: ветерок шевелил черный плюмаж на его шлеме с развороченной вмятиной во лбу. Напротив его, опершись на клинок, стоял новоиспеченный граф. Рядом паслись кони, найдя клочки травы на изрытой арене. Идиллия. Буколики Вергилия. Вновь прибывшему зрителю могло показаться, что два сеньора, встретившись на соседних межах, мирно беседуют о видах на урожай.

Зато зрителям, наблюдавшим поединок с самого начала, скучать не приходило в голову, такого долгого поединка с участием Скарта они не видели никогда и готовы были смотреть на это бесконечно, тем более, что удары, которыми обменивались противники до сих пор сотрясали арену. Скарт — понятно, но откуда граф черпает силы на отражение чудовищных ударов противника для всех было загадкой. И упоением. Смотреть на это было несравненное удовольствие…

«Где Доктор, мелькнула вдруг у Фомы мысль после очередной серии ударов Скарта, хотелось бы думать, что он занимается чем-то профильным в этот момент».

В голове прояснялось, память как вода, с каждым ударом Скарта, прорывала плотину забвения. Его уже удивляло, почему он до сих пор не вспомнил о Докторе. В одну из передышек он увидел княжну и маркиза на трибунах, они сидели в отдельной ложе, но явно были в разных фан-клубах.

Увидев княжну, Фома вспомнил и Мэю, а с нею и все остальное…

Память, вернувшись, подсказывала Фоме, что «мирный» исход поединка подвешивает его в очень неопределенном положении, а Мэю — просто в опасном. Это заставляло его атаковать Скарта, превозмогая усталость и боль. Но Скарт отбивал выпады с устрашающей силой, подойти к нему было невозможно. Более того, его удары становились все сильнее и стремительнее, словно он не растрачивал силы, а аккумулировал их…

Фома вдруг понял (с очередным ударом Скарта), что это все уже было. Вопрос только в том, может ли он что-либо изменить?.. Перед глазами отчетливо маячил конец поединка: безголовый Скарт поднимает меч над его распростертым телом. Веселенький конец его ожидает! Он бросился вперед…

Боммм!!! Звук исполинского колокола торжественно воздвигался в тихом покое его сознания. Падая, он, словно в замедленной съемке, отлетел на несколько метров и не видел уже, как в полной тишине голова Скарта покатилась в ту же сторону.

— А-а!.. — ахнул стадион, и снова замер, потому что, спустя несколько секунд, тело Скарта, странно дрогнув, двинулось к неподвижно распростертому телу Фомы…

Он лежал распахнутыми глазами в небо и какая-то сила тащила его в синюю глубину, закручивая в воронку огромного водоворота под колокола и колокольчики чистых небес. Он чувствовал, что может и не подчинится ей, остаться, и если бы сила была грубая, агрессивная, он может вынырнул бы из ее потока. Но то, что его увлекало, было необыкновенно мягко и упоительно и обещало еще больше: покой и наслаждение, — как та печаль, что звучала над ним и по нему на ристалище.

Покой… Он мечтал о нем. И его увлекало все дальше. Когда же он понял, что его тащит, было поздно.

Перед ним во всей красе, отвратительной и необъяснимо притягательной, появилась Волгла, она же Лилгва. С нею возвратились остатки памяти, словно прорвав плотину, вода хлынула широким мощным потоком.

— А, это ты! — выдохнул он. — Где же твои вездесущие члены-корреспонденты?..

Волгла только колыхнула своими одеждами, ничего не сказав.

— Ну и чего ты от меня хочешь?

— Это ты от меня хочешь, только боишься признаться! — сказала она.

Это были уже не чистые колокола, голос ее звучал гулким набатом крови во всех его сосудах и капиллярах нестерпимо, томительно, сладко.

— Вы все хотите меня и возвращаетесь рано или поздно!

Щупальце, которое он отсек в последний визит в назидание о Мэе, уже отросло в прелестную женскую ручку с таким же кольцом, как у него, как у Мэи. И эта рука плавно манила его к себе. Облик Волглы непрестанно менялся, на месте то ли клюва, то ли чрева, появилось чудное и странно знакомое лицо, и голос был возбуждающе знаком. Уже проглядывало обольстительное тело сквозь складки. Да это же княжна!. Нет, лучше!

— Ты считаешь, что время пришло?

— Я ничего не считаю, я жду, — нежно шептала дива, лежащая перед ним на багрово-лиловом ложе. — Ты сам ко мне идешь…

Искушение было слишком сильным, чтобы устоять, и не было верного Ирокеза, лежащего где-то за тысячи лет, а у него самого сил на сопротивление не осталось, и он не сопротивлялся.

Куб ложа плавно менял цвета от лилового до багрового и это странным образом зависело от того, что он чувствовал. Потом он понял, что все наоборот, цвет и форма управляют его чувствами и телом, задают тон, ритм, силу — их время совпало и их пики взаимно усилили друг друга.

В какой-то момент он вдруг ощутил, как обманчив миг, что прошло невероятное количество дней и ночей, сравнимое разве что с количеством ночей Шахерезады. Только сказки этой Шахерезады были другими и насыщение от них не приходило, а женщина перед ним становилась все прекраснее и нестерпимо желаннее…

Он приказал себе остановиться.

— Еще, еще! — умоляла его Волгла в облике княжны.

Нет, это была уже не княжна, это было что-то невыразимо прекрасное и в то же время неуместное, словно богиня, спустившаяся в грязный шалман.

— Перекур, девушка!..

Фома с трудом остановил лиловое скольжение интерьера вокруг себя. Вернулось чувство отдельности от возбуждающего цвета и ритма, от чувственного коловращения.

— Вот как?.. Ты перемещаешься против времени? — удивилась Волгла.

— Это не самая моя большая беда, — уклончиво ответил Фома, пока он и сам не знал, против чего он перемещается и как.

— Впрочем, я должна была догадаться по первому твоему появлению, что ты другой. У меня давно не было такого мужчины, граф, — сказала Волгла.

Нет, не сказала, она все шептала и шептала, эта стерва, так что у него дрожали внутренности.

— Так я граф? — спросил он, вспоминая о поединке.

— Ты граф, ты победил, я твоя награда! И ты уже не вернешься!..

— Меня ждет куча наград, — напомнил Фома, больше себе, чем ей.

— Забудь, тебя там не ждут! Разве может быть что-то лучше того, что я даю тебе?

Он невольно согласился с этим. Ничего подобного он не испытывал. Настораживало только, что желание возрастало с каждой секундой и он ничего не мог с этим поделать. Нужен был волевой акт.

— Ты будешь обладать здесь всем и всеми!..

Страстность ее голоса была сравнима только с его же нежностью. Она шептала то тихо, то громко, оплетая его невидимыми кружевами…

— Чего только захочешь! Ты будешь моим супругом, князем Нижнего царства, повелителем Ночи. Все желания, все фантазии, все мысли об этом будут попадать к нам, к тебе и ко мне, и наполнять нас наслаждением…

Слова ее, как и все вокруг: стены, ложе, чудный плафон над ними, — кружились и волновали в тихом завораживающем хороводе. Ее голос, ее шепот стучался в самые темные и тайные уголки его.

— Подумай, то что ты сейчас испытал и испытываешь, ничто по сравнению с тем, что нас ждет впереди. Подумай…

— Своего рода вуайеризм, только площадной, — усмехнулся он через силу, мышцы непроизвольно сокращались, подчиняясь ритму кружения. — Я буду подсматривать за всем миром из кулисы бытия…

— Да, да!.. Не думай о своих женщинах, они никуда не уйдут! Став моим супругом, ты сможешь обладать любой женщиной во всех мирах. Ты станешь желанен и неотразим, ты уже желанен и неотразим! И ты не будешь оставлять следов, как делаешь это сейчас, перегружая свое тело следствиями своих поступков.

— Какая забота! И ты позволишь, чтобы твой повелитель спал с кем попало?

— А почему бы и нет? если ты получаешь удовольствие с кем-то, знай, я испытываю в это время несравненно большее наслаждение.

— Ага, значит и ты будешь за той же кулисой! — он постепенно справлялся с возбуждением. — Хороша парочка!.. Сладкая!

— Наша связь гораздо прочнее обычных уз, она невидима для света, но гораздо реальнее всего, что есть, она будет во всех трех мирах, вплоть до верхнего.

— Ты можешь обитать в верхних мирах? — усомнился он.

— Ты можешь!.. А значит и я!

В этом, в своей возможности верхних миров, он тоже сомневался.

— Не знаю, насчет верхних, но находиться здесь, пусть даже в мистических узах, уволь!

— Ты можешь находиться где угодно, с кем угодно и как угодно долго, время не имеет значение для нас. После того как мы обвенчаемся…

— Обвенчаемся?.. — Фоме стало неинтересно. — Что-то в последнее время мне везет на марьяжные хлопоты! Но ведь твое венчание это море крови, испражнений и всякой дряни, так?.. Вы ведь не шибко разнообразите свои ритуалы, что похороны, что свадьба. Или я не прав?

— По обычаю, — потупила глаза Волгла, и томным взмахом раздвинулась.

— Ну да, как же еще?.. — Фому качнула мягкая волна от ее движения. — Конечно, по обычаю, только чья кровь?..

Ему стало трудно говорить, потому что Волгла, не отвечая, продолжала превращаться на его глазах во что-то трудно вообразимое. Ее раздвинутость выросла до чудовищного и вместе прекрасного алтаря со стекающей дымящейся жидкостью, то ли крови ее желания, то ли возмездия страсти…

Куб страсти трансформировался, пока не остановился в своей метаморфозе на подобии жертвеннику или плахе, но только все это было уже вокруг него и снова в движении. Он не заметил, как оказался в самом центре этого движения на огромной вращающейся плахе. Словно бесплотные тени из вращения появлялись многочисленные обитатели нижних миров: твари, чудовища, антропоморфные суккубы и инкубы, — настоящие извращения праздных умов. В сочащейся по капле странной музыке, возникающей из ничего, но везде, происходило завораживающее движение всеобщего совокупления, жертвоприношения и исступления…

— И я должен принять участие в этом свальном месиве, кого-нибудь зарезать, а потом все это освятить кровью жертвы? — кричал Фома, сквозь нарастающий гул какофонии, потому что нельзя было дать окончательно вовлечь себя в блудный коловорот.

Пока это ему удавалось, некроэротизм, страпон и прочий БДСМ с золотым дождем, ничего, кроме усмешки у него не вызывали.

— Мы! — прошептало ему со всех сторон лицо Волглы. — Мы должны это сделать…

Вся эта кровосмесительная каша вдруг завертелась вокруг него с необыкновенной скоростью. Его неумолимо засасывало во всеобщее движение, в этот томительный хоровод. Под ним и над ним похабно ухало и охало, истошно визжало и нежно стенало.

В какое-то мгновение он забыл себя…

Очнулся он от шепота Мэи. Еще немного и он бы себя рассек, в руках у него сверкал сияющий алмаз в виде полумесяца с бритвенным лезвием, его грудь уже возбужденно вздымалась, предчувствуя проникновение убийственного камня. Но его спасла Мэя. Она чудесным образом оказалась между ним и занесенным орудием, руки ее были сложены в немой молитве.

У него едва достало сил остановиться, казалось, что от напряжения лопнут все жилы. Жертвой его союза с Волглой должна была стать Мэя!

— Тварь! — зарычал он, алмазным полумесяцем раздвигая пространство вокруг себя.

Чудовище завизжало. Мэя исчезла…

— Ты поторопилась, — сказал он Лилгве, — ты поторопилась.

Перед ним лежало бесформенное существо огромных размеров, чудовищная свиноматка со слизеточивыми порами и присосками. В одной части этой дряни, на брюхе, был страшный разрез и оттуда выделялась беловатая, с кровью, слизь.

— Зачем ты это сделал? — выло существо. — Я могла дать тебе вечное блаженство!

Фома хмыкнул, настолько неуместным теперь казалось все это, словно проснулся.

— Но я не создан для блаженства…

Хотелось перерубить это отродье пополам, хотя он понимал, что эта сущность бессмертна. Бессмертна, но ужасно боится боли и только так ее можно держать в узде.

В назидание он отсек ей еще две присоски и предупредил, что вырежет чрево, если она будет являться Мэе.

— Я ухожу!

— Ты не сможешь никуда от меня уйти! — выла Волгла ему вслед, окутываясь облаком то ли одежд, то ли наваждений. — Мы начали венчание и ты придешь ко мне! Ты будешь приходить ко мне, когда земные женщины перестанут услаждать тебя. В тебе было много моего, теперь стало еще больше. Я буду ждать тебя! А раны… они будут напоминать о тебе, единственном мужчине с той стороны…

— С какой с той? — насторожился Фома, но Волгла пропала, оставив только лиловый туман вокруг него.

— Хруп, хруп, хруп! — затрещало в этом тумане, словно кто-то шел по гравию.

Он открыл глаза. В лиловом тумане на него надвигался Скарт, вернее, его безголовый обрубок. Взмах рук, и в глаза Фомы ударил блеск занесенного меча.

«А! — понял он. — Я еще там. И уже здесь. Временные потоки…»

Он ощущал себя одновременно в нескольких местах и выглядело это так, как будто бы на одну картинку наплывала другая, третья, они были прозрачны и автономны, то есть в каждой он существовал совершенно независимо. Но!.. Сконцентрировавшись, он мог по желанию остановить, замедлить или ускорить действие в любой из картинок, как режиссер на монтаже.

«Наконец-то я снова нащупал их!..» Его не удивило это мысленное «снова» и «наконец», в этот прозрачный миг он знал все, на чем останавливалась его мысль.

Несмотря на стремительность движения меча Скарта, он мог любоваться им из другой «картинки», в данном случае из лилового тумана Лилгвы, совершенно спокойно в течение «долгих мгновений», выбирая, в какую сторону и как ему лучше уйти от этого удара.

Можно было даже просто помечтать о чем-нибудь, но лучше этого не делать, когда на тебя, преодолевая сопротивление пространства, движется стальной клинок. Время капризная категория, поскольку не существует («во всяком случае, вне представления, в чистом виде, хотя в таком случае можно договориться до того, что в чистом виде не существует ничего, что и есть на самом деле…» — это он размышлял в другой картинке), а иллюзия зависит слишком от многих факторов и мельчайших обстоятельств, уследить за которыми невозможно. К тому же эту ситуацию надо было уже разрешать, он это ясно видел, так же как и то, что состояние прозрачности неумолимо истекает. И истечет, как только он выберет реальность одной из картинок…

Фома стремительно откатился в сторону, но не учел того, что еще не слишком ловок в «монтаже» реальностей. Меч Скарта рванул по руке, распоров наплечник и разрубив раструб перчатки, и снова вошел в землю на аршин.

Стадион ахнул и снова замер, когда Фома, вскочив, подхватил свой меч. Тишина над ристалищем зазвенела, как натянутая струна. Это было дикое, но совершенно ненасытное зрелище: безголовый монстр, в этом уже не сомневался никто, преследовал рыцаря, пока еще с головой, но самого его по всем понятиям давно не должно было быть на этом свете. Да его и не было, они все это видели: тело после удара Скарта как куль пролетело несколько метров!..

Возможно именно поэтому король не останавливал поединок. И не остановит, понял Фома. Зачем ему два чудовища? Пусть останется хотя бы одно, с одним легче разобраться. Еще лучше, если они пожрут друг друга…

Посмотрим!.. Свидание с Лилгвой странно освежило его, словно из застенчивого жениха сделало мужем, полным сил и амбиций. Хоть за это спасибо царице Ночи!..

Он нанес несколько ударов и на трибунах поняли, что может быть всё только начинается и их ждет самое интересное! Так оно и было…

Толпа загипнотизировано наблюдала за шквалом ударов, которые противники обрушили друг на друга, теперь с ней можно было делать все, что угодно, даже заставить аплодировать в ритме схватки, как это делают спортсмены на стадионах. Но сейчас вокруг арены была полная тишина, только скрежет и гул металла оглашал окрестности…

Время шло; оно снова появилось, но его не замечали ни поглощенные зрелищем зрители, ни сами противники. Сгибаясь под тяжестью ударов, Фома отвечал не менее яростно и весомо и даже на какое-то время перестал отступать, выдерживая натиск Скарта, тесня его. Но это было действительно чудовище, машина для убийств, как предупреждал Сати (об этом он тоже вспомнил!), и через четверть часа безжалостной, неистовой рубки, Фома понял, что в таком темпе долго ему не продержаться.

Напор Скарта возрастал. Нарастала (это было самое странное и страшное!) и точность его ударов, что при ужасающей их силе делало исход поединка очевидным. Пока только для него…

Что происходит?.. Он не понимал, как Скарт считывает ситуацию без головы?! Ни зрения, ни слуха, ни обоняния даже, чем он вычисляет Фому и порхающего Ирокеза? Не спинным же мозгом?..

Не может быть! — вдруг прошила его догадка.

Свидание с Лилгвой освежило не только тело, но и основательно прочистило мозги!..

- Жрать! — выдохнул он, еще не веря себе.

Да!!!

Скарт остановился на полузамахе, как будто в шестерни его механизма попал железный шкворень, но меч его еще был угрожающе направлен на Фому.

— Мясо, тварь! — закричал Фома.

И трибуны увидели как он нырнул за спину странно замешкавшегося Скарта.

А потом они увидели, как будто в замедленной съемке странствующий рыцарь с полного замаха, с оттяжкой перерубил Скарта пополам, вместе с доспехами, от пустого воротника до самых чресл.

Черный фонтан крови или какой-то другой жидкости, переполнявшей это тело, мощно брызнул вверх и в стороны и выжег траву вокруг упавших половинок Скарта. Такого красивого разруба кароссцы еще не видели.

— А-аах! — сказали трибуны еще раз, и снова застыли, словно не веря, что поединок закончился. Они не верили сами себе, не верили, что все это видели, что всё это произошло на их глазах, и молчали потрясенные.

А Фома стоял посреди арены весь в крови, в разбитых и покореженных доспехах, без шлема и ощущал, как разрастается в груди, вместе со всеобщим ахом, сосущая пустота.

«Дыра, что ли?» — подумал он, падая замертво рядом с тем, что осталось от Скарта…

А в голове в последнем проблеске сознания вдруг всплыл во всех подробностях разговор неизвестных, который он невольно услышал в одном из тоннелей времени, о том, что он встретится со своей игрушкой, как встречался уже не раз. Что это его судьба и ему страшно повезло столкнуться со своей судьбой в самом начале, но пусть он не обольщается, что это начало, это конец. Управлять этой игрушкой надо осторожно, кода к ней нет, но есть заветное слово. Слово он должен вспомнить сам, это делает игрушку послушной на время, поскольку игрушка не имеет памяти и забывает хозяина. Забывает, но неизбежно выходит на него, чтобы убить, при этом ее саму уничтожать нельзя. Пока. Пока она не приведет Фому к другой игрушке — большой, которая его наверняка убьет.

Итак: а) ему повезло, он в самом начале, но б) это конец и ему не повезло, в) ему дана игрушка в утешение, но г) она его убьет, если он не вспомнит слово, которого пока не знает, хотя раньше знал, д) если не убьет эта игрушка, другая убьет обязательно…

Если не случиться и этого, он убьет себя сам ибо полнота его избыточна…

Конец первой книги

(но продолжение следует…)