Стратег и зодчий

1

Смольный гудел.

Ровный и мощный гул, как шум леса под верховым ветром, походил на органную фугу. Она настраивала каждого, кто входил в старинное здание, овеянное радостью свершений, нарастающих после великой ночи Октябрьского переворота, на торжественный и радостный лад.

Запахи пота и земли властно вошли в Смольный. Их принесли сюда новые люди нового государства.

В коридорах, вестибюлях, на лестничных маршах двигался и шумел народ.

Ленин шел, вслушиваясь в разномастный гомон. Пробиться сквозь сутолоку в коридорах было делом нелегким. Их заполнили вестовые, командиры частей, уполномоченные заводов. Мало кто обращал внимание на крепкого коренастого человека, которого можно было счесть заводским мастером.

Ленин отыскал нужную комнату, приоткрыл дверь и сразу встретился взглядом с Николаем Скрыпником, одним из ветеранов партии. Рядом с ним сидел рабочий-металлист Влас Чубарь, член исполнительного комитета Центрального совета фабзавкома Петрограда. С ними беседовал старый подпольщик Алексей Амосов. За столом у окна вычерчивал что-то в блокноте профсоюзный активист Василий Шмидт.

В комнате собралось немало других знакомых Ленину большевиков.

Рабочий класс Петрограда направил в Смольный на встречу с Лениным своих испытанных вожаков. Вымотанные бессонницей, небритые, с запавшими глазами, они встретили его такими молчаливыми взорами, которые красноречивее оваций.

— Используем маленькую паузу для зачина больших дел, товарищи, — приветствуя собравшихся, произнес Ленин, — развернем наше строительство. Государственный механизм мы ломаем. На первых порах для управления промышленностью и транспортом назначим комиссаров, как мы назначали их в воинские части и на крупные заводы Питера. Комиссары умело вели дела. На днях мне рассказали, как Антонов беседовал с генералом, начальником Обуховского завода. Он предъявил требование Военно-революционного комитета выдать орудия для Красной гвардии и подчеркнул: «Вам все равно придется подписать требование, потому что мы над вами сидим». Кабинет комиссара находился над кабинетом начальника.

Лицо Ленина стало веселым и мягким, в глазах заискрились задорные огоньки. Он подошел к окну, присел на подоконник. Сквозь зыбкий туман мрачнели корпуса ткацких фабрик, дальних заводов, силуэты труб.

— Каждому комиссару нужно понять, — продолжал Ленин, — что теперь хозяева положения — мы, а хозяину положено хорошо считать, хорошо беречь, хорошо расходовать все, чем он владеет.

— Совет фабзавкомов, Владимир Ильич, набросал проект закона о рабочем контроле и регулировании. — Скрыпник достал из папки несколько машинописных копий и роздал участникам совещания.

— Ценный почин, — сказал Ленин. — Вы его обсуждали на совете?

— Весь совет еще не знаком, — ответил Чубарь, — решили посоветоваться с вами.

— Может, что-то лишнее, не учли чего-то? — спросил член совета фабзавкомов Матвей Животов.

— Лишнего ничего. — Ленин вынул из кармана аккуратно сложенную осьмушку листа и развернул ее. — В вашем проекте интересные мысли о планировании. Но нет главного — о том, как организовать контроль. Я тоже составил проект. — Он передал Скрыпнику свой листок. — Прошу и мой проект обсудить не откладывая. По-моему, нужно определить, какие предприятия мы будем контролировать.

— Все, — уверенно сказал представитель завкома Путиловского завода Егоров.

— Мелкие не будем, — возразил Ленин.

— А как контролировать, Владимир Ильич? Все документы в хозяйских сейфах, поди разберись, — волнуясь, начал рассказывать Животов. — Что на складах? На текстильных фабриках хозяева уверяли, сырья нет — хлопка, красок. А стали обыскивать склады — на месяцы хватит.

— Вот и начали контроль, — одобрил Ленин. — Необходимо заставить предпринимателей дать ключи от сейфов, предоставить учетные данные. Для рабочего контроля все должно быть открыто.

— Декрет об этом нужен, — сказал Амосов.

— Декрет издадим, а положение о рабочем контроле следует немедленно разработать, — посоветовал Ленин, — и продумать, какой орган должен управлять всем народным хозяйством.

— Национализировать все предприятия, — предложил Амосов, — и не возиться с саботажниками.

— Национализация — акт серьезный, — предупредил Ленин. — Мы обязательно национализируем предприятия, но нужно их принимать на ходу, сохраняя связи с потребителями, поставщиками сырья, банками. Комиссары, которых назначит Военно-революционный комитет, обязаны привлечь специалистов, бывших владельцев и в то же время наладить рабочий контроль. Сейчас самое главное — учет и контроль. Без них разговоры о социализме — пустая фраза. Пока не организуем контроль, не наладим учет, о национализации говорить преждевременно. Нам нужно подготовить людей к управлению предприятиями.

— Товарищ Ленин, у нас разбежались инженеры, — поднялся из-за стола Егоров, — но мы не горюем. Обходимся без них.

— Пока обходитесь. — Ленин подошел к Егорову, сел рядом, стал разъяснять: — Впереди у нас много сложных дел. Без инженерной мысли промышленность развиваться не может. Пока не вырастим своих, пролетарских инженеров, нужно привлекать буржуазных специалистов. Для комиссаров это самая насущная задача. Центральный Комитет партии надеется, что петроградские комиссары покажут пример. Вас уверяют, что все специалисты саботажники, что они не будут работать с Советской властью. Это неверно.

— Нужно посмотреть, что они за птицы, с чем прилетели, когда улетят, — заметил Скрыпник.

— Верно, — согласился Ленин, — смотреть нужно. Для этого мы и назначаем на все крупные предприятия комиссаров. Но правде нужно смотреть в глаза: без специалистов мы пропадем. Их нужно звать, звать умело. И не только специалистов. Нужно приглашать и предпринимателей. Нужно с ними встретиться, объяснить, что произошло, может быть, даже посочувствовать, — Ленин рассмеялся, — но убедить, что возврата к прошлому не будет, что власть мы взяли навсегда. И пригласить на службу. Платить мы будем хорошо.

— Пойдут ли эти тузы работать под рабочим началом? — вздохнул Животов.

— Нужно уметь убедить. — Ленин вышел на средину комнаты, оперся руками на спинку стула. — А среди наших товарищей есть мастера убеждения… Будем строить новую жизнь, новое общество, мы теперь каменщики… Нужно точно определить, чем мы сейчас располагаем, какими силами, какие предприятия и учреждения необходимо возглавить в первую очередь. Организуйте рабочий контроль там, где его еще нет. Пройдет время, и из рабочих контролеров выявятся толковые организаторы и руководители промышленностью. Рабочий класс богат талантами. Сейчас главное — изучить связи между предприятиями, обеспечить заводы заказами.

— Здесь темным-темно, — озабоченно промолвил Шмидт. — Все хранится в портфелях хозяев. Большинство заводов работало на оборону. Придется отдельные закрывать.

— Думаешь, уже все корниловцы подняли руки? — улыбнулся Скрыпник, качая головой. — Еще долго придется держать порох в пороховницах.

— Я согласен со Скрыпником. — Ленин прошелся по комнате, встал у окна. — Порох нужно держать сухим. В Москве еще гремят выстрелы. Там идут переговоры Моссовета с полковником Рябцевым, захватившим Кремль. Нашей помощи ждут в Харькове, Екатеринославе, Ростове. Тот бронепоезд, что строят путиловцы, не последний. Мы ведь теперь оборонцы, с двадцать пятого октября. Мы обязаны разъяснять трудящимся, кого мы обороняем… Промышленность должна работать бесперебойно. Заказами нужно обеспечить все заводы. Связывайтесь с Наркоматом труда… Пусть меньшевики истошно вопят о гибели революции, раздумывают, как ликвидировать Советскую власть, спорят, созрел ли рабочий класс России для социализма. Они стремятся расколоть рабочий класс. Им это не удастся! Рабочие знают, что ликвидировать Советскую власть — значит вернуться к капитализму. Их не сбить с пути! Дом кладут из кирпичей, социалистический дом мы будем выкладывать из знаний. Пока они у специалистов. И если мы не сумеем привлечь их, мы погибнем. Но мы их привлечем! Будем их контролировать и помогать по-товарищески. Будем готовить людей к управлению предприятиями!

2

В редакции полуменьшевистской газеты «Новая Жизнь», несмотря на ранний час, было многолюдно. В кабинете редактора Десницкого собрались ведущие сотрудники газеты. Сам Десницкий, безупречно одетый, подтянуто строгий, за огромным столом читал оттиски. В креслах возле стола расположились философ Базаров в черном костюме, похожий на английского проповедника, и костлявый, с лошадинообразной физиономией экономист Суханов. Словно промеряя диагонали линолеума, семенил по комнате идеолог меньшевиков Юлий Мартов, с воспаленными от бессонницы красными веками близоруких глаз, с всклокоченной бородой, в помятом, выношенном костюме.

— Фантасмагория, — сказал, поднимаясь с кресла, Базаров и рассмеялся, подойдя к окну. — Ночью штурмовали Зимний, а сейчас «гуляют», как в Вятке на масленой. Поглядите, волокут на розвальнях бочку. Видно, раздобыли где-то спирт. Революция по-мужицки!

— Не фантасмагория, а трагедия и опошление революции! — останавливаясь, выкрикнул Мартов. — Все растоптано. Предано… Начало эры большевизма ознаменовано насилием. По святым заветам демократии шагают пьяные солдаты, штыками которых большевики завоевали власть. Народ ждал воли Учредительного собрания, а не этого восстания одной партии! Страшно подумать, ведь их насильственное овладение властью может погубить демократию. Они прямо провозглашают диктатуру пролетариата. Должна быть диктатура демократии.

— Страшно другое, под солдатским сапогом может погибнуть культура, — заметил, отрываясь от газетных полос, Десницкий.

— Культура и революция неотделимы. — Мартов подбежал к столу, налил воды из графина. Вода, расплескиваясь, текла по дрожащей, красной от нервной лихорадки руке. — Только настоящее революционное движение спасет культуру. Вандализм насилия не имеет ничего общего с революцией… Мы виноваты в том, что большевики так легко овладели властью. Мы мостили им дорогу…

— Это необоснованное заявление, — подходя к Мартову и пододвигая ему кресло, сказал Десницкий. — Вы возбуждены, Юлий Осипович.

— Нет, не возбужден. — Мартов поставил стакан и, размахивая руками, стал доказывать Десницкому: — В апреле мы делали все, чтобы разоблачить догматизм Ленина. Он не знает страны, народа. Мы писали тогда прекрасные статьи. Наши «несвоевременные мысли» были и своевременными, и верными. А потом мы стали писать панегирики большевикам. Даже в те дни, когда уже стало ясно, что там, в большевистском стане, готовят восстание. О восстании нас честно предупредили Зиновьев и Каменев. Они поняли, что такое восстание одной партии, к чему оно приведет страну. Но и в эти дни наш уважаемый коллега Суханов писал панегирики большевикам.

— Позвольте? Позвольте?! — негодуя, выкрикнул Суханов. — Это навет! Кто писал? Когда?

— Пожалейте нервы, друзья, — попытался успокоить Мартова и Суханова Десницкий. Потом, безнадежно посмотрев на них, прошел за стол, придвинул к себе полосу, попытался править ее.

— У вас короткая память. — Мартов подбежал к конторке в углу кабинета, на которой лежал комплект «Новой Жизни». Быстро перелистав газетные листы, начал язвительно читать выдержки из статьи: — «Ядро большевистской партии составляет цвет российского рабочего класса, самую сознательную, организованную, самую стойкую и творчески одаренную часть его. Большевистская рабочая интеллигенция, играющая руководящую роль в профессиональных союзах…»

— Юлий Осипович, — попытался остановить его Десницкий, — мы все это читали.

— Читали? — взвизгнул Мартов. — Вы не понимали, что делали! Выдавая вексель этим организаторам восстания, вы укрепляли их авторитет. Извольте слушать дальше. Оказывается, «более чем кому-нибудь мы обязаны большевикам тем, что, несмотря на все разрушительные влияния, наша промышленная жизнь не пришла еще в состояние полной анархии».

— Не большевикам мы пели дифирамбы, а рабочему классу, — отойдя от окна, резко бросил Базаров. — Рабочий класс показал, на что он способен.

— Мы еще посмотрим, к чему приведет такое хозяйствование, — не унимался Мартов. — А сейчас мы обязаны обратиться с декларацией протеста против вооруженного захвата власти.

— Собственно, власть захвачена пока только в Петербурге, — сказал Десницкий. — В Москве идет баталия. Создают коалиционное правительство. Еще не сказала свое слово армия.

— В Москве разрушают культурные ценности России, — продолжал Мартов. — Нам нужно объединить все революционные партии и добиться созыва Учредительного собрания. Нам нужно разоблачить политическое воровство большевиков: они взяли земельную программу эсеров.

— Дело не только в том, что большевики повторяют земельную программу эсеров, — снова усаживаясь в кресло, сказал Суханов. — Дело в ином — как брать, какую землю: частную, единоличную, товариществ или неделимую? Ведь есть культурные хозяйства. Их нельзя нарушать. Камков правильно утверждал на съезде Советов: деревня не признает власти большевиков.

— Народ не признает их декретов, — уверенно заявил Базаров. — Смешно, одним росчерком пера дать стране мир, хлеб и свободу. Кстати, непонятно, почему декреты, когда должны быть декларации?.. Нам в эти дня нужно не горячась продумать свои планы. — Обняв Мартова за плечи, он подвел его к дивану, усадил рядом с собой.

— Нужно требовать немедленного созыва Учредительного собрания! — с прежней горячностью доказывал Мартов. — Создать коалицию всех партий. Как бы ни убеждали большевики, что им сочувствует крестьянская беднота, для всех ясно, правительство Ленина — это диктатура ничтожного меньшинства. Такое правительство управлять Россией не может. Революцию можно спасти только тем, что в правительство войдут все партии, терпимо относящиеся друг к другу. Но после Учредительного собрания люди, которые способны навешивать на других ярлыки, должны быть выведены из правительства. Мы сегодня ночью отказались войти в правительство, созданное большевиками. Это не демократы, это диктаторы.

— Самопосвященные Робеспьеры, — усмехнулся Базаров. — Я прочел в статье одного из единовластников о том, что у Либера, Дана, Гоца не горит на челе печать величия и трагизма Робеспьера. Статья не подписана, но угадать анонима нетрудно по его стилистическим фокусам. Лидер Петроградского Совета гражданин Троцкий, автор юмористической брошюры о создании Соединенных Штатов в Европе, очевидно, мнит себя единственным наследником Робеспьера и ждет, когда на его чело возложат «печать величия и трагизма».

— Пока у нас еще есть возможность, — вступил в разговор Суханов, — мы обязаны разоблачать единовластников, доморощенных Робеспьеров и миротворцев. Нам нужно защитить рабочий класс. Можно ожидать всего, что угодно. Любых декретов. Пока еще не закрыли нашу «Новую Жизнь», будем говорить то, что думаем, то, что переживаем. Вы, Юлий Осипович, предлагаете блок партий. Нужно подумать, с кем блокироваться. В Москве формирует какое-то правительство Родзянко. Это копия коалиции Керенского. Говорят, что избранный атаманом Всевеликого войска Донского Каледин послал к Москве и Петрограду эшелоны. Не люблю военных, ненавижу казацкую нагайку. Как бы они снова не засвистели над головами рабочих и крестьян. Чью власть признает деревня, кого изберет себе в правители мужик — дело сложное. Как сказал один поэт, на Руси «есть мужик и мужик, я тогда мужика уважаю, коли он не пропьет урожаю».

— Что же предлагаете делать вы, делать, а не говорить? — Мартов поднялся с дивана, опять забегал по кабинету.

— Объединить силы демократии. Сплотить их, — спокойно ответил Суханов. — Мы найдем общий язык. Все — меньшевики, левые и правые эсеры. И прежде всего с левыми эсерами. Это сегодня самая массовая партия.

— Партия от земли, — поддержал Мартова Десницкий.

— Горький хорошо сказал: «Смешны эти представители деревни, никогда не пахавшие и не сеявшие», — усмехнулся Базаров.

— Но прежде всего нужно обнародовать наше обращение. — Мартов подошел к столу. — Захват власти большевиками путем военного заговора является насилием над волей демократии и узурпацией прав народа. Вы намерены печатать наше обращение?

— Напечатаем, — заверил Десницкий. — Мы информируем общественность о мнении всех партий.

В кабинет вошла сотрудница редакции, протянула Десницкому телеграмму.

— Вот и начинается областная свистопляска. Получайте сенсацию для подверстки, — сказал Десницкий, передавая телеграмму Базарову. — Генерал Каледин объявляет, что войсками, а стало быть, им, принята власть в Донской области.

3

Черный лимузин с трехцветным флажком на радиаторе въехал на Лафонскую площадь и остановился у Смольного.

Из машины вышел невысокий офицер. На ломаном русском языке сообщил пикетчикам, что он — капитан Жак Садуль, сотрудник французской военной миссии и ему необходимо встретиться с «комиссаром дю пепль» Троцким.

Вызвали помощника коменданта.

— Что ж, пойдем искать наркома, — сказал он и жестом позвал капитана за собой.

Они шли по сумрачному коридору, забитому солдатами, рабочими, крестьянами.

Помощник коменданта показал на дверь ближайшего дортуара и, распахнув ее, доложил Троцкому, что к нему пришли.

— Рад, — протягивая руку Садулю, сказал по-французски Троцкий. — Чем обязаны вашему визиту?

— Наше посольство, — сказал Садуль, — просит разъяснить некоторые вопросы в связи с опубликованием декрета о мире. Нашему посольству неясно, какие акции предпримет новое правительство России в том случае, если страны Согласия откажутся заключать мир. Кроме этого, наше посольство просит более подробно прокомментировать формулу «демократический мир».

— В нашем декрете о мире, — отделяя одно слово от другого, стал объяснять Троцкий, — ясно сказано, что мы предлагаем всем странам Согласия добиваться перемирия и обнародовать тайные договоры. Мы прекращаем политику тайной дипломатии, которую осуществляло царское правительство. И отныне все переговоры будут вестись гласно. Этого, без сомнения, не сделают страны Согласия, — Троцкий насмешливо посмотрел на Садуля.

— Следует полагать, Советское правительство считает, что страны Согласия должны опубликовать идентичные декреты о мире?

— Мы ничего не диктуем суверенным странам. Мы отдадим приказ главковерху генералу Духонину начать переговоры с немецким командованием о перемирии.

Садуль, слушая Троцкого, наблюдая выверенные, четкие жесты, вспомнил, как кто-то из журналистов назвал Троцкого «провизором со взглядом черта». «Скорее, самодовольный актер в роли черта», — подумал Садуль.

— Посольство Франции может не тревожиться, — после паузы дополнил Троцкий. — Перемирие может быть, но мира в ближайшее время не будет.

— Зачем же тогда перемирие?

— Время покажет зачем. Вы ведь ни в коем случае не пойдете на заключение мира, который мы предлагаем. Для вас наше правительство, скажем прямо… и странное, и случайное, и, безусловно, непонятное.

Садуль не скрывал своей растерянности. Он никак не мог понять, чем вызвана такая откровенность. На дипломатический ход это не было похоже.

А Троцкий молча прохаживался по комнате, то ероша волосы, то пощипывая бородку, словно давал собеседнику время собраться с мыслями.

— Для стран Согласия начать переговоры о мире, — сочувственно вздохнув, нарушил он наконец затянувшуюся паузу, — значит признать власть рабочих и крестьян в нашей стране. Вряд ли на это решатся правители стран Антанты. То, что произошло в России, пугает их больше, чем трудности войны с Германией.

Троцкий подошел к столу и, опираясь руками на спинку стула, в упор посмотрел на Садуля. Капитан сидел нахохлившись. Троцкий немного помолчал и спросил:

— Скажите, вы профессиональный военный?

— Нет, я призван в армию.

— Какому партийному течению во Франции вы симпатизируете?

— Я член партии социалистов, — ответил Садуль.

— Тогда я буду с вами откровенен. Я убежден, что германское правительство не примет предложения о перемирии.

— Что же предпримет, какую акцию совершит тогда ваше правительство?

— Мы объявим революционную войну.

— Будете готовиться к наступлению?

— Нет, наступать не будем, — решительно возразил Троцкий. — Мы переживаем время великих социальных катаклизмов. В Европе канун революционных гроз. Наступило время социальных взрывов. Скоро пробьет час, и мы вместе с немецким пролетариатом, пролетариатом Франции будем вести революционную борьбу за Соединенные Штаты Европы.

— Мне говорили, что русские социал-демократы выступали против этой идеи еще перед началом войны, тогда…

— Я не выступал, — резко оборвал Садуля Троцкий. Он оттолкнул стул и стал ходить по комнате. — Я не отступлюсь от своей идеи. Победа социалистической революции в одной стране, если ее будет окружать лагерь капиталистов, невозможна. Лишь революционная война во всех государствах Европы обеспечит возможность создания Социалистических Штатов нашего материка.

Троцкий, горячась, как бы полемизируя с незримым противником, принялся доказывать, что Европа в течение этого года начнет революционно взрываться.

— Господин народный комиссар, — произнес Садуль, используя небольшую паузу, — но ведь народ ждет конца войны. Я недавно вернулся из Архангельска. Всюду на дорогах Севера я беседовал с крестьянами, они ждут мира, они устали от войны.

— Крестьяне? — пожал плечами Троцкий. — Мы не можем считаться с теми, у кого думы лишь о подножном корме… Случайные беседы ничего не определяют, господин Садуль. Через некоторое время вы убедитесь, что я прав. Всенародный опрос остудит мечтательные головы. Я больше ничего не могу пока добавить.

— Разрешите информировать господина посла о нашей беседе? — спросил Садуль. — В том числе о ваших взглядах на революционную войну в Европе.

— Буду очень рад, если информация будет точная.

Во французском посольстве член военной миссии генерал Лавернь ждал Садуля с нетерпением. По растерянному виду капитана он догадался, что впечатлительного Садуля ошеломили какие-то сообщения.

— Чем расстроил вас большевистский министр, мой друг? — спросил Лавернь.

— Я не могу собраться с мыслями, генерал. То, что говорил Троцкий, нужно воспринимать серьезно. Наверное, не все его рассуждения были дипломатической вуалью. Если верить ему, то декрет о мире просто необоснованная декларация.

— Надеюсь, вы этого не говорили ему, — насторожился Лавернь. — Прошу изложить подробно, не упуская деталей, что так накалило вас?

Садуль добросовестно доложил о прогнозах Троцкого, о его программе революционной войны, о его идее создания Соединенных Штатов Европы…

«Такие люди, как Троцкий, очень полезны нам, — думал Лавернь. — Хорошо, если бы у большевиков на всех министерских постах стояли подобные люди. Пусть они мечтают о Соединенных Штатах Европы, а мы будем делать свое дело. Нам важно, чтобы Россия не вышла из войны, пока мы громим Германию. Они могут не воевать, но пусть будет Восточный фронт, пусть на нем торчат немецкие дивизии. Когда Германия капитулирует, великая Франция всем беллетристам покажет на дверь и предложит европейским странам образцовый социальный порядок. Мы найдем людей, которые будут влюблены в него и станут отличными исполнителями нашей воли…»

4

С первых шагов комиссарам предприятий, активистам рабочего контроля работать было нелегко. Переговоры с предпринимателями, руководителями акционерных обществ не удавалось начать, не могли разыскать директоров, исчезли члены правлений акционерных обществ, выехали многие инженеры. Лишь с некоторыми удалось связаться, но одни прямо заявляли, что не признают правительства, захватившего власть силой оружия, и намерены выжидать, когда соберется Учредительное собрание и установит «законную власть», другие ехидно замечали, что готовы работать, если делами промышленности будут ведать авторитетные, знающие дело люди.

Уже до Октябрьского восстания на многих предприятиях сократился выпуск продукции, заводы и фабрики остались без сырья, без финансовых средств. Все это делалось буржуазией для того, чтобы вызвать волнения среди рабочих, оставить тысячи людей без работы, сорвать выпуск самых необходимых товаров и продуктов.

Попытки комиссаров и рабочих контролеров самим разобраться в сложных связях предприятий, в финансовых делах кончались неудачами. Исчезли портфели заказов, отчеты, бухгалтерские документы, не работали банки.

— Без такого органа, который регулировал бы все хозяйство страны, управлял им, — раздумывал Животов, — толку не будет.

Животов и Амосов долго думали над организацией Совета народного хозяйства.

— Нужно идти к Ильичу за помощью, — предложил член Центрального совета профсоюза Амосов. — Должен быть какой-то совет, как наш профсоюзный Центральный. Ему и подчинить все предприятия в стране. Схему следует начертить — показать, кто кому подчиняется, кто с кем связан будет.

Ленин принял их в своей рабочей комнате, усадил за небольшой круглый столик.

— Что волнует, с чем пришли, товарищи? Как работают наши комиссары и контролеры?

Эти два металлиста, выдвинутые на большие посты революцией и пролетариатом, были для Ленина прообразом тех руководителей, которых вырастит партия.

— Спотыкаемся, Владимир Ильич, — признался Животов. — Контроль налаживаем, а к кому контролерам обращаться, кто их вопросы решать будет — неизвестно. Нет такой государственной организации, которая управляла бы всем народным хозяйством и промышленностью.

— Есть у нас Народный комиссариат труда…

— Пока он еще о себе не дает знать, — заметил Амосов. — Там, кроме наркома, сотрудников нет. Должен быть какой-то орган над наркоматами, чтобы направлял их.

— Дельное суждение, — одобрил Ленин.

Животов развернул схему, стал рассказывать, положив ее на столик. На схеме разноцветными кружками, квадратами, параллелограммами были обозначены управления, объединения, главные управления. От центрального круга шли линии, связывающие все эти геометрические фигуры.

— Две ночи мудрили. Без управления промышленностью контролировать предприятия трудно. Как на завод пришел, сразу наваливаются десятки вопросов. Кому завод подчинен? Неизвестно. Хозяева главным образом за границей. Их доверенные лица исчезли. Банки не работают. Кому направлять заказы, с кем договариваться о новых? Хаос.

Ленин спросил:

— Как же вы назовете эту организацию?

— Высший совет народного хозяйства, — неуверенно произнес Амосов.

— Название удачное. И то, что вы предлагаете, интересно задумано!

Ленин стал расспрашивать, кто будет входить в состав Совета, представители каких рабочих организаций.

— Мы, разрабатывая эту схему, сомневались, Владимир Ильич, — признался Амосов, — как вы встретите наше предложение. Теперь нужно закрепить его, издать декрет.

Ленин рассмеялся и сказал:

— Что бы вы стали делать, если бы вам вместо декрета из Совнаркома прислали вот такие разноцветные кружки? Все напишите, объясните цель создания Высшего совета народного хозяйства, чем должны заниматься его отделы.

— Это не нашего ума дело, — растерянно сказал Животов.

— Как же быть тогда, по-вашему? — улыбнулся Ленин.

— Помогите нам, Владимир Ильич, — попросил Амосов.

— Помочь вам нужно. У нас есть знающие экономику люди: Савельев, Оболенский, другие. Мы им поручим оформить ваше предложение.

— Нужны полномочия ВСНХ, — заметил Животов.

— На полномочия не поскупимся, — заверил Ленин. — Ваш Совет должен быть органом регулирования работы промышленности. Нужно наладить взаимоотношения между ним и рабочим контролем. Осуществлять государственное регулирование должны сами рабочие.

— Не промахнуться бы в чем, — раздумывал Амосов. — Стали считать — в одном Питере столько предприятий, не разберешь порой, что к чему… Может, у Маркса что сказано?

Владимир Ильич развел руками:

— Маркс о Советской власти и ее органах ничего не сказал. Но предвидел, что рабочие найдут формы самоуправления.

— Мартов на заводах выступает, народ смущает, доказывает, что нужно выкупать предприятия у капиталистов, — сказал Животов.

— Мартов сел на поезд, идущий в обратном направлении. Не те времена. Выкупать не будем, будем звать хозяев управлять заводами под нашим контролем, вносить свои капиталы в промышленность. Кстати, начали уже разрабатывать инструкцию для рабочих-контролеров? Это очень важно! Кого выделили в Совет рабочего контроля?

— Меньшевики нас обошли, Владимир Ильич, — возмущенно стал рассказывать Животов. — Мол, должны быть представители от всех профсоюзов. Мы по-демократически согласились. А нам протоколы со списками меньшевичков-то и подсунули. Те, как водится, сразу с поправками, примечаниями. Со скобочками.

— Что же в меньшевистских «скобочках»? — спросил Ленин.

— Мол, наше дело только наблюдать, — продолжал Животов, — за тем, что делается на предприятиях, да протоколы составлять.

— Вы на эти «скобочки» внимания не обращайте, действуйте смело, — сказал Ленин, — проводите намеченное. Комиссия по разработке инструкций создана? Извещайте меня, когда собираетесь. Для такого дела я время найду.

— Меньшевики там уже поговаривают, что нужен государственный контроль, а не рабочий, — рассерженно сообщил Амосов. — На произвол чиновникам хотят живое дело отдать.

— Ни в коем случае! — Ленин рукой резко рассек воздух. — Непременно организовать действенный рабочий контроль! Это начало участия рабочих в управлении производством. Рабочий контроль разбудит инициативу масс. Втискивать его в бюрократические рамки мы никому не позволим.

5

Забитый до отказа солдатами и крестьянами товаро-пассажирский поезд подходил ноябрьским утром к Петрограду. Те, кому не посчастливилось втиснуться в вагоны четвертого класса или теплушки, пристроились на тормозных площадках, в переходах между вагонами, на паровозном тендере.

В одном из вагонов ехал солдат Сумского пехотного полка Аньков с важным поручением однополчан — повидать Ленина, узнать у него, как кончать войну.

По гомону, заполнившему вагон, Аньков понял, что наконец-то прибыли в Петроград. Ему не терпелось скорее выйти на платформу, но тамбур вагона загородили мешочники.

— А ну, соображай, пехота, — открывая окно, подмигнул Анькову кавалерист, ехавший с ним от Виры, и выпрыгнул из окна.

Аньков последовал его примеру.

— Вот так-то верней, а теперь по-пластунски. — Кавалерист оглянулся и нырнул под товарный вагон стоявшего в тупике состава.

Аньков за ним, но не успел пройти нескольких шагов, как его окликнули. Он обернулся, увидел двух молодых парней в полушубках, черных от смазочного масла, с винтовками на плече.

— Погоди, солдат, не торопись, поговорить нужно. С этого поезда слез?

— С этого.

— Чего ж по путям решил путаться, перрон есть. Друг твой куда смылся? Вид имеешь?

— Короче говоря, документ имеешь? — пояснил второй парень.

— А вам для чего мои документы? — насторожился Аньков. — Вам дано право проверять их? Я человек военный.

— Мы из красногвардейского патруля. — Первый парень снял винтовку. — Ну, пошли в комендатуру.

— Документ есть. — Аньков достал удостоверение полкового комитета, протянул его патрульному. Тот взял удостоверение, внимательно осмотрел его, пощупал пальцами бумагу, как деньги.

— Ты еще на зуб попробуй, — обозлился Аньков.

— Тут с разными липами ходят, — спокойно пояснил парень, вешая винтовку на плечо. — Дезертиров полно. Значит, с самого фронта? Ну что ж, удачи тебе…

— Где Ленина найти? — озабоченно спросил Аньков.

— Вот под той аркой пройдешь, сразу трамвайная остановка. Спроси любого, где Смольный, укажут. А там язык доведет.

Аньков вышел на трамвайную остановку. Первое, что бросилось ему в глаза, — длинные очереди у магазинов. Люди стояли на хлестком ветру.

— Сбесилась природа. Вместе с людьми сошла с ума. Никогда таких ветров не было, то с Ладоги, то с Чудского озера, — ворчал какой-то старик. — Социализм собираются строить, а хлеб осьмушками выдают, да и за теми ночь в очереди плясать нужно.

На гремящем грузовике промчались солдаты с пулеметами по бортам кузова.

Аньков удивленно разглядывал улицу. Когда-то на открытках видел он чистые, как горницы, проспекты Питера. Теперь все было серым, закопченным.

— До Смольного какой ходит? — спросил Аньков паренька в чуйке.

— Сперва садись на этот, что подходит, доедешь до Николаевского вокзала, а там на седьмой пересядешь. Прямо к подъезду доставит.

Аньков с трудом втиснулся на площадку трамвая. Ею прижали к окну. За стеклом мелькали громады домов, тянулся какой-то канал с дровяными баржами. На улицах толпились солдаты, рабочие, женщины. Где-то встретилась демонстрация с зелеными плакатами, на которых белилами были написаны призывы поддержать Учредительное собрание.

У Николаевского вокзала никак не удавалось сесть в переполненный трамвай. Какой-то рабочий предложил Анькову:

— Пойдем пешком, скорее будем. Мне тоже в Смольный. На заводе начальство смылось, ключи с собой унесло. В банках тоже никого. Людям жалованье платить нужно. Меня казначеем выбрали. Казначей без денег и ключей!

За разговором незаметно вышли они на большую площадь. Огромное здание, похожее на дворец, занимало почти весь квартал. Перед зданием стояли грузовые и легковые машины, несколько трехдюймовок, на балконах торчали дула пулеметов. Возле костров грелись вооруженные люди в штатском, в матросских бушлатах, в нагольных тулупах.

— Наверное, штаб какой? — полюбопытствовал Аньков.

— Наш штаб, Смольный. В нем теперь правительство.

— И Ленин здесь?

— И Ленин, и все народные комиссары. Хочешь в Смольный попасть — иди к коменданту, вон прямо дверь, где часовые стоят. Там все объяснят.

Аньков долго стоял, присматриваясь к тому, как входят люди в Смольный, как говорит с ними часовой в матросской шинели не по росту, в вылинявшей ушанке и растоптанных валенках.

— Что нужно, служба? — окликнул его часовой.

— Из полка к Ленину направили узнать, что хотят делать большевики.

— Больше никаких поручений не было? Прямо к Ленину? — спросил насмешливо матрос. — Вот что, на втором этаже у нас есть Агитпроп. А-гит-проп, — повторил он новое слово. — Ступай туда. Там все расскажут и книжек дадут.

Аньков поднялся на второй этаж, отыскал комнату с кумачовым плакатом на дверях «Агитпроп».

Молодая женщина, дежурившая в комнате, с жаром начала объяснять посетителю программу партии, рассказала о Карле Марксе, дала листовки, брошюры, книги.

Из Агитпропа Аньков вышел расстроенный: все смешалось в голове. Он решил не уходить из Смольного, не побывав у Ленина.

Ему помогли найти приемную.

— Заполните этот листок. Напишите, откуда, по какому вопросу. Мы передадим секретарю, — приветливо встретили Анькова в приемной.

Аньков устроился на подоконнике, заполнил листок. Когда он снова подошел к дежурной, в приемную вошли двое: один — высокий, с длинным мясистым лицом, другой — плотный, коренастый, с пробивавшейся бородкой, крутым большим лбом.

— Как же меня найдут, если к Ленину допустят? — спросил Аньков дежурную по приемной.

— А вы откуда? — живо повернулся к нему человек с бородкой.

— С фронта, из окопов. К Ленину послан, — четко, как бы рапортуя, доложил Аньков.

— Из окопов? К Ленину? Познакомимся. Я — Ленин.

Ленин пригласил Анькова в тесноватую угольную комнату, где были лишь стол, придвинутый к стенке, лампа над ним да несколько венских стульев.

— Вы садитесь, садитесь, — предложил он, рассматривая мандат Анькова. Потом что-то записал в блокнот, посмотрел на брошюры в руках Анькова.

— Так зачем же вас послали? — просто, как старого знакомого, спросил Ленин.

— Собрание полка выбрало. Езжай в Питер, найди Ленина, разузнай у него, как войну кончать, что нам делать. Ты грамотный, сумеешь Ленину все рассказать.

— Вот и расскажите: как живет ваша часть? Как питаются солдаты? Хотят ли воевать? Много ли дезертиров?

Аньков стал рассказывать об окопных буднях, о митингах, о солдатских думах.

— Значит, солдаты воевать не хотят? Почему не прекращают войны?

— Не так просто это, товарищ Ленин. Оружие бросить — врагу свободу дать. У солдата за спиной вся Россия.

Ленин встал из-за стола, сел рядом с Аньковым.

— Кайзеру революция, поди, так же страшна, как и нашему бывшему царю. Раз один дом горит, другому не миновать загореться. Солдат уйдет с фронта, а кайзер революцию раздавит.

— Вы так думаете или все солдаты в вашем полку?

— Многие так думают. Но есть еще такие, что за войну.

— Вы слыхали что-либо о съезде солдат? — спросил Ленин.

— Делегата от нашего корпуса послали.

— Центральный Комитет партии решил созвать солдатский съезд, чтобы узнать, как настроены солдаты, в каком состоянии армия, может ли она воевать.

— Значит, могут еще войну продолжить? — насторожился Аньков.

— Нет, продолжать не будем. Но посоветоваться с армией мы очень и очень хотим… Мир мы обязательно заключим.

— А если немцы такие условия поставят, что нам невмоготу? Значит, Россию в немецкое иго отдать?

— Этого мы не допустим. — Ленин поднялся со стула и стал ходить по комнате. — На уступки пойдем, но ига не допустим. Скажите, как бы вы поступили, если бы вам сказали — отдайте часть своего надела, чтобы на остальном быть полноправным хозяином? Стали бы защищать его, если у того, кто посягает на вашу часть, силы побольше?

— Уступил бы, — убежденно сказал Аньков, — пользуйся, пока у меня силы наберутся! А потом счелся бы.

— Вот и мы так думаем! Пусть грабители временно получат часть нашей территории. Но мы спасем революцию, выиграем время. Мирный договор — это уже собирание сил.

— Теперь я понял, — сказал Аньков, поднимаясь, — а то барышня меня вразумляла, книжек дала, а ушел от нее с кашей в голове.

— Значит, каша в голове? — искренне рассмеялся Ленин. — Так ничего и не поняли?

Ленин прошелся по комнате. Аньков растерянно стоял, не зная, что делать.

— Сидите, сидите. — Ленин указал на стул. — Скажите, что людям нужно? Каждому. Какое бы положение человек ни занимал.

— Пища, одежда, крыша над головой, — изумленный этим простым вопросом, отвечал Аньков.

— Кто это все производит, добывает?

— Крестьяне, рабочие.

— А помещики, фабриканты, купцы?

— Живут на всем готовом!

— Хорошо рассуждаете! Ясно видите жизнь.

— А что такое марксист? — вдруг спросил Аньков. — Барышня все про марксистов говорила.

— Последователь учения Маркса. Не слыхали об этом величайшем ученом? Это наш учитель.

Ленин доходчиво рассказал, что такое капитализм, почему его свергают большевики.

Аньков готов был слушать его бесконечно.

— Ну, теперь имеете представление о большевиках?.. Передайте привет вашим однополчанам и становитесь нашим агитпропом в полку.

— Разрешите идти? — вытягиваясь, как по стойке «смирно», спросил Аньков.

— Что же, можно идти, товарищ Аньков. Только непременно зайдите к коменданту, там вам устроят ночлег и ужин. Возьмите эти листовки и газеты. В листовках Декреты о земле и мире. Напишите мне, как солдаты встретили декреты. Обязательно напишите.

Когда Аньков вышел из кабинета, часовые сменялись на постах. Пожилой усатый рабочий в шляпе и суконном пальто, становясь на пост, спросил молодого паренька в кожанке:

— Опять Ильич всю ночь не спал?

— Не спал, — ответил паренек. — Я перед утром на пост встал, заглянул в комнату, а он прикорнул у стола и дремлет.

— Сколько же времени я занял? — желая поделиться пережитым, спросил Аньков сменившегося часового. — Повезло мне. От самого Ленина про все узнал.

— Ты не единственный. Через эту комнату столько люду прошло. Ильич, если услышит, что человек с фабрики или с армии, обязательно примет. Что он тебе говорил?

— Самим мир нужно устанавливать. Кто такие большевики, рассказал. До этого в тумане все было, кто большевик, кто меньшевик. Какой оратор ни приедет, все доказывает, что его правда. После разговора с Лениным я никакой другой правде не поверю. Вот декреты дал и газеты.

— Это хорошо. Газеты прочтешь — и на раскурку. А то дадут солдату или мужику декрет, он не стерпит, козью ножку свернет. А так декрет цел — на закрутку газета есть. Покуривай да раздумывай.

6

В два, а порою в три часа ночи заканчивались заседания Совета Народных Комиссаров. Шло формирование народных комиссариатов. Оказалось трудным подобрать на посты людей с большим опытом, с глубоким знанием дела. Не потому, что среди членов партии не было людей с государственным видением, с талантом организатора. Среди большевиков-подпольщиков было много выдающихся экономистов, инженеров, педагогов, получивших высшее образование в русских и европейских институтах и университетах. И среди рабочих насчитывалось немало таких, кто проявил себя блестящим организатором в труднейших условиях подполья. Но почти все просили направить их на работу в низовые организации, отказывались от участия в работе коллегий наркоматов. Даже на посты народных комиссаров приходилось назначать приказом.

Так неожиданно для себя народным комиссаром внутренних дел стал Григорий Иванович Петровский, старейший член партии, депутат Государственной думы, приехавший в Петроград по поручению украинской партийной организации.

— Не оскудела партия талантливыми людьми, — выслушав доклад Горбунова, напористо произнес Ленин. — Вот Григорий Иванович, — указал он на Петровского, сидевшего в комнате, — пусть немедленно принимает Народный комиссариат внутренних дел, становится министром.

— Какой же из меня министр? — попробовал протестовать Петровский.

— Горбунов вам даст адрес, где находилось Министерство внутренних дел, — неумолимо продолжал Ленин. — Наверное, там все разбежались, кроме швейцаров. Подбирайте коллегию и наводите порядок в Петрограде и во всей стране. Наркомом вы несомненно будете хорошим. В Государственной думе показали, на что способны.

— Владимир Ильич, дайте подумать, померекать, как говорят у нас на Украине.

— Померекать, — расхохотался Ленин, — хорошее слово. Только мерекать будете в своем наркомовском кабинете. Не хотите отправляться сами, вызову сейчас двух выборжцев, и они отведут вас к месту службы. Найдите Лациса. Он отказался быть наркомом, пусть будет вашим заместителем. И завтра на Совнарком извольте прибыть с проектом устройства наркомата, с вашими планами.

— Владимир Ильич, я токарь. Уж тогда назначьте руководить фабрикой или заводом.

— Вы якобинец, Григорий Иванович, помните, как в Поронино восхищались действиями якобинцев. По-якобински начинайте действовать.

— Наркомат не простой, внутренних дел. Все с законами связано. Туда юриста назначить, такого, как Стучка, Крыленко.

— У нас один закон. Делать все для народа, для революции. Этот закон вы изучаете почти двадцать лет. Этому закону нас учит партия. А от этого закона все остальные. Начинайте работать. Вас работа увлечет. И люди заставят работать. Ко мне приходят десятки людей, и все по делам, которыми должен заниматься ваш наркомат.

Ленин был уверен, что партийных боевиков сразу захватит работа по организации и становлению государственного аппарата, он знал характеры этих волевых, не боявшихся никаких трудностей людей.

На заседания Совета Народных Комиссаров они каждый день приходили с проектами, предложениями, разработками, с острыми вопросами, выдвинутыми самой жизнью. Заседания Совнаркома превратились в своеобразную академию постижения строительства социалистического государства. Здесь на ходу открывались экономические, правовые, социологические, промышленные, педагогические, юридические факультеты. Деканом всех их был Ленин, и тем его соратникам и друзьям, которые доселе знали Ленина как теоретика партии, блестящего литератора, умудренного юриста, неожиданно являлись новые грани его гения. Руководителям Наркомата труда он подсказывал, как организовать управление промышленностью и контроль на предприятиях, членам коллегии Народного комиссариата просвещения он с глубоким знанием проблем педагогики подсказывал, как следует перестраивать народное образование и налаживать издательское дело, руководители транспорта изумлялись, когда Ленин анализировал работу железных дорог и намечал меры перестройки управления ими. Народные комиссары, ведавшие военно-морскими делами, демобилизацией армии, почти каждый день получали конкретные указания по руководству обучением и воспитанием Красной гвардии, борьбе с анархией, которую сеяли эсеры и меньшевики в действующей армии.

Заканчивалось заседание Совнаркома, но Ленин долго не уходил из своей комнаты. В эти поздние часы к нему неизменно приходил секретарь Военно-революционного комитета Сергей Иванович Гусев с папками, набитыми письмами. Эти письма были для Ленина самыми великими документами. Первое время он старался читать их все лично. Но к концу первой недели после Октябрьского восстания почтальоны приносили письма уже не в сумках, а в мешках. Когда секретарь Совнаркома Горбунов предложил поручить знакомство с письмами работникам секретариата, Ленин сказал:

— Это письма, батенька, а не переписка между нашими наркоматами. В каждом письме голос крестьянина, рабочего, интеллигента. Нужно уметь слушать людей. Порою за корявой фразой скрываются богатые мысли. Сам я не смогу всего прочитать. Хорошо, если бы с письмами знакомился человек с партийным сердцем и умом. Попросите Сергея Ивановича Гусева заняться этим, а вечером мы с ним будем уединяться и слушать голоса России. Только разведайте, как к этому отнесется Сергей Иванович. У него по Военно-революционному комитету нагрузка огромная. Но человек он двужильный, из тех, к кому с работой приходит новая энергия.

— Так, как у вас, Владимир Ильич, — заметил Горбунов. — Я на заседаниях Совнаркома наблюдаю, как некоторые товарищи дремлют, порою даже посапывают, а у вас каждый час прилив энергии. Кажется порою, вы заседания Совнаркома прекращаете с сожалением.

— С очень большим сожалением, Николай Петрович, — вздохнул Ленин. — Только начинаем работать. Стоим у самых истоков государственности. Везде нужно закладывать фундаменты. Ломают наши товарищи все сокрушительно, с великим напором. Им кажется, что доблесть революционера — ломать все. Камня на камне от старого не оставлять. А ломать нужно поменьше, особенно в таких вопросах, как организация промышленности, образование, искусство. И нужно не только ломать, но и быстро новые фундаменты закладывать. Закладывать уверенно, семь раз проверяя, но не бояться ошибок.

Слушая Ленина, Горбунов вспомнил, как однажды пришли к Ленину члены рабочего правления металлического завода Выборгского района с просьбой освободить их от обязанностей.

— Никогда не были директорами, Владимир Ильич, — доказывал один из выборжцев. — Вы уж увольте от этого дела. Сунулись с запалом, а выходит, что ни день, то ошибка. Темное дело для нас — управление.

— Я тоже никогда не был министром, — рассмеялся Ленин, — тем более Председателем Совета Министров. Народ хочет работать, а ошибки… Страшна ошибка, которую не исправляют. А раз заметили — исправьте. В другой раз не допустите. Кто же, кроме вас, должен управлять народным достоянием? Зовите бывших хозяев, учитесь у них. Не идут, саботируют? На то мы и большевики, чтобы проложить такие дорожки, по которым к нам хозяева придут. Текстильщики и кожевники со своими фабрикантами, кажется, уже договорились…

Сегодня Сергей Иванович Гусев появился в сопровождении технического сотрудника Военно-революционного комитета. Молодая работница несла вслед за ним еще несколько папок с письмами.

— Носить вам не переносить, как говорится в старой русской сказке, — приветливо встретил их Ленин. — Если мне такую порцию принесли, сколько же к вам сегодня пришло?

— Четыре полных мешочка, — рассмеялся Сергей Иванович, — под завязочку. И все об одном и том же, о земельке. Но появились и новые вопросы: как будем страну защищать, революцию?

— Есть высказывания, предложения? — живо спросил Ленин. — Оставьте мне эти письма в отдельной папке. Как-нибудь найду паузу, перечитаю.

— Спать нужно идти, — строго и заботливо произнес Гусев. — Уже четверть третьего, Владимир Ильич, Глаза, наверное, слипаются?

— А разве в ВРК другой пояс времени? Сколько у вас там? Половина десятого?

Он посмотрел на Гусева. Его желтое лицо в последние дни стало отекать, под глазами проступила темно-густая синева. Ленин знал, с каким трудом Гусеву, работавшему корректором в военной энциклопедии, издаваемой Сытиным, удалось перед самым Октябрем немного поправить здоровье, подорванное туберкулезом.

— Мы с вами, Сергей Иванович, на одном полозу едем, — поднимаясь из-за стола и с удовольствием потягиваясь, произнес Ленин. Он прошелся по комнате, расправил плечи, сделал несколько кругообразных движений руками. — Разве мужик проспит зарю, когда на сев нужно выезжать? Мы с вами на севе. И пахать нужно, и сеять, и новые пласты поднимать.

Ленин вернулся к столу, взял из папки несколько писем и, тихонько раскачиваясь, начал читать их, быстро откладывая одно за другим.

— Очень своевременные мысли, Сергей Иванович. — Он подошел к Гусеву, укладывавшему письма в ровные стопки, и, взяв за оба локтя, усадил его на стул. — Смотрите, Сергей Иванович, что пишет рабочий из Мурома. «Если армии у нас не будет, то живоглоты съедят нас, сожрут со всеми потрохами, с печенками и селезенками. А про армию что-то вы, товарищ Ленин, ничего не сказали. Старую распустить — это одно, а как с новой быть?» Как с новой быть?

— Нужно создавать.

— Армию или милицию? — Ленин, прищурясь, посмотрел на Гусева.

Гусев понял, что Ленин возвращает его к дискуссии, которая сама по себе возникла в партийных организациях. Было много сторонников создания милиционной армии, они прямо ссылались на решение Второго съезда партии.

— Я сторонник создания армии, — уверенно ответил Гусев, — но армии добровольческой. Армии по принуждению у нас быть не может. В нее народ не пойдет. Старая армия уже рухнула, ее нужно доламывать, не затягивая. Иначе может быть авария. Вдруг хлынет поток с фронта и начнется анархия. Солдат без убеждения — фигура страшная. После трехлетнего сидения в окопах он становится люмпеном.

— То, что старую армию мы сломаем, — это предрешено. Из старой армии уже ничего нельзя создать, — озабоченно произнес Ленин. — Это бредовые мечты Верховского, Духонина, что армию можно почистить и оставить в ней только верных «защите отечества». Тогда в армии останутся только генералы да эсеровские комиссары. То, что армия разваливается окончательно, — это непреложный факт. Этому с успехом содействуют наши армейские комитеты. Но создавать армию нужно. Появляются очаги наших российских вандей. В Оренбурге разбойничает казачий полковник Дутов, на Дону Каледин собирает силы. Украинская рада открыла путь всем казачьим полкам на Дон. Тут уже одними отрядами Красной гвардии не обойдешься. Силе противопоставляют силу. У Каледина, наверное, не меньше десяти дивизий. Оренбургских казаков не так много, да и не все казачьи полки идут там за Дутовым. Жаль, что мы распустили казачий полк Томина. Нужно было задержать в Москве. Интересный казак. Это один из тех, кто будет нашим полководцем. Представляете, какой авторитет у этого человека, если целый полк снял с фронта и повел на помощь москвичам в дни Октябрьского восстания?! Не нужно сомневаться, что такие, как Томин, в дутовские отряды не пойдут. Пришло время серьезно обсудить вопрос об армии в ЦК. От милиционной системы нужно отказываться.

— Но не призывать же в армию, — раздумывая, произнес вслух Гусев. — Слово «призыв» у народа ассоциируется с принуждением. Меньшевики тут же поднимут самум и демагогию о насилии и сознательности.

— То, что в гражданской войне хорошо и великолепно воевать будут только добровольцы, доказано историей, — снова перебирая письма, вымолвил Ленин. — Это понимают даже такие мастодонты муштровой военщины, как Алексеев. Не хочу — не воюю, стою в стороне. И знаете, кто сперва отойдет в сторону? Мужик. Особенно сибирский.

— В добровольную армию не должны проникать чуждые нам классы. Они придут только разлагать ее.

Гусев разыскал какое-то письмо.

— «Вы, гражданин Ленин, — стал читать он строки, подчеркнутые красным карандашом, — и вся ваша совдепия лишили нас, земледельцев, земли. Вы передадите ее лодырям, которые стали батраками только потому, что их отцы пропили свои наделы. Они пропьют ту землю, что вы им раздаете, отбирая у настоящих кормильцев. Мы, землеробы, испокон роду кормили всю Россию и всю армию. А ваши красногвардейцы приходят теперь и забирают наш хлеб. Разве это закон? Такое государство люди скоро поймут и проклянут. Вы всех по ветру пустите». Вот такой субъект проберется в армию и исподволь станет разлагать людей. Путиловцев и выборжцев эта моль не тронет. Их характеры ей не по зубам. Но на неустойчивых людей она действовать будет.

— Очевидно, что армию нужно создавать из добровольцев. Но кто будет их учить? Как? Кто будет командовать частями? — Ленин, наклонясь над бюваром, черкнул несколько слов в блокноте. — Недавно я беседовал с генералом, профессором Николаевской академии. Этот человек, знающий историю армии, не мог припомнить, где и как создавались революционные армии, как обучали их. Маркс и Энгельс говорят только о том, что армия необходима. Нужно вести самостоятельные поиски.

— И не придерживаться догм, — иронически произнося слово «догмы», сказал Гусев. — А наши догматики каждое событие Октября сверяют с Марксом. Уверены, что в революции все должно идти по расписанию.

— Во время метелей даже пассажирские поезда опаздывают, — улыбнулся Ленин.

— Это для начетчиков не аргумент, Владимир Ильич, — продолжал Гусев. — Они перечитывают Маркса и думают, что это справочник по революции.

— Маркса мы будем перечитывать. — Ленин продолжал делать пометки в блокноте. — Но о том, какую и как создать армию, посоветуемся с народом. Рабочий класс России создал свою Красную гвардию и заставил предпринимателей содержать ее, вооружать. Вот где исток армии будущего. Иные мудрецы думают, что армию можно копировать, строить по каким-то шаблонам, по эталонам. Она вся слепок с того строя, что ее порождает, как метко сказано Энгельсом. Она вся от экономики того времени, в какое создается. Наша армия будет особенной, небывалой. В ней каждый солдат будет знать, за что он борется. Кстати, Сергей Иванович, удалось найти того солдата, который задержал руководителей юнкерского заговора? До сих пор нет? Какие скромные люди! Из таких вырастет непобедимая армия. Пролетарии города пойдут в нее добровольно. С нашими вандеями мы справимся даже партизанскими методами. Но если начнется интервенция…

— Интервенция? — настороженно спросил Гусев.

— Вы думаете, они ее не начнут? Эти колонизаторы? Англия бредит Средней Азией. Франция считает Донбасс своей колонией, а Америка, гм, у той аппетиты на Сибирь. Соединенным Штатам хочется укрепиться на восточном берегу Тихого океана. Наполеона они сдавили континентальной блокадой. Нас начнут блокировать со всех сторон. Чем скорее мы создадим армию, тем в большей безопасности будет страна. И не нужно дожидаться, пока произойдет слом старой.

— Но пока еще неясно с миром. Как отнесутся к нашему предложению немцы?

— Это вопрос предрешенный. Они ухватились за наше предложение о перемирии, потому что могут перебросить войска с Восточного фронта на Западный. Но если даже они завтра предложат заключить договор, мы немножко повременим. Переговоры мы затянем и договариваться обязательно направим Троцкого. А на письма о войне мы будем отвечать народу прямо, что заключим договор о мире, даже если страны Согласия откажутся прекратить войну. Пусть воюют. А мы будем заниматься строительством. И создадим армию, свою, социалистическую, из добровольцев… А сейчас, Сергей Иванович, прошу вас, спойте. Давно не слышал «Нелюдимо наше море».

Гусев не заставил упрашивать себя. Откашлявшись, он запел мягким, глубоким баритоном. Отработанный голос мастерски передавал настроение бурной, зовущей песни.

Ленин поднялся из-за стола, подошел к окну и, вглядываясь в белесоватую темноту ночи, вслушивался в мелодию. В оконном стекле отражалось худое скуластое лицо, на крутом лбу разгладились морщины. Вдруг скрипнула и немного приоткрылась дверь. Ленин обернулся, увидел безусого часового, удивленно слушавшего пение. Он улыбнулся молодому красногвардейцу и приложил указательный палец к губам.

7

Заседание Совнаркома подходило к концу.

Народный комиссар внутренних дел Петровский закончил доклад об организации отделов. По лицу его было видно, что сам он не удовлетворен проектом создания органов управления внутренними делами страны.

— Жду теперь хорошей выволочки. — Петровский приподнял папку с проектом и передал Ленину.

— Выволочку устраивать не будем. — Ленин возвратил ему папку. — Но после вашего доклада, Григорий Иванович, ясно, что юристов у вас в наркомате пока нет, а без юристов во внутренних делах порядка не навести.

— Где же их найти, Владимир Ильич, присяжных поверенных? — пожал плечами Петровский. — Тех, которые были в судах и прокуратурах, к своим учреждениям не подпустим. С ними к нам столько бюрократических гнид приползет, что не оберешься.

— Бюрократические гниды, — рассмеялся Ильич, — это метко сказано. Такие юристы нам не нужны. К своим нужно обращаться. К тем, кто защищал наших товарищей, кто с нами на баррикадах был: Красиков, Курский, Стучка, Подвойский…

— Недоучившийся юрист, — заметил Подвойский. — Проходил изучение процессуальных кодексов и Свода уложений законов Российской империи на казенный кошт.

— Тех юристов, которые знали одно правило: «А потому, а посему посадить его в тюрьму», мы через порог к себе не пустим, — продолжал Ленин. — Будем помогать вам, Григорий Иванович, но только не готовьте наспех проекты. Кстати, это касается всех. На проектах и докладах, которые сдаете в секретариат Совета Народных Комиссаров, на первом листе должно быть краткое изложение темы.

— Нужно предупредить всех саботажников, что церемониться с ними не будем, — предложил заместитель Петровского Лацис.

— С саботажем служащих мы покончим, а саботаж военного начальства — дело опасное, — Ленин посмотрел на члена комитета по военным и морским делам Крыленко, обросшего, с воспаленными от постоянного недосыпания глазами. — Главное командование армией явно саботирует. Когда была, Николай Васильевич, отправлена радиотелеграмма главнокомандующему Духонину с предписанием начать переговоры о перемирии?

— Скоро истекут сутки, — ответил Крыленко.

— Почему же вы не требуете от подчиненного немедленного ответа? — Ленин говорил сурово. — Почему Духонин не выполняет приказа о переговорах с немецким командованием? Съезд Советов постановил начать переговоры о мире. Решение съезда — это решение народа. Выходит, что у генерала Духонина есть какие-то более важные дела, нежели выполнение воли народа?

— Чем занят генерал Духонин — хорошо известно, — усмехнулся Сталин. — Зачем ездили в Могилев господа Чернов и Авксентьев, какие разговоры вели там с Духониным, гадать не приходится. В Петрограде уже на рынках судачат о том, как меньшевики и народные социалисты обивают пороги послов, предлагая своих лидеров на посты премьеров.

— Эта листовка, — Ленин поднял со стола небольшую прокламацию, — привезена из Минска. Эсеры сочинили воззвание к солдатам. Они сулят образовать новое правительство с участием всех партий, заявляют, что его признают сразу все иностранные державы. Они идут на прямой обман, уверяя солдат, что это новое правительство приступит немедленно к переговорам. Листовку, очевидно, сочиняли комиссары, назначенные Временным правительством. Бездействие и молчание Духонина возмутительны! Я предлагаю принять самые решительные меры и потребовать от Духонина выполнить постановление съезда Советов.

— Я сейчас же отправлюсь к прямому проводу, Владимир Ильич, — сказал покрасневший Крыленко. — Я повторю приказание.

— Действовать надо еще решительнее, — Ленин поднялся из-за стола. — Я предлагаю выделить делегацию из состава правительства. Она должна вызвать к прямому проводу Духонина и потребовать немедленного выполнения отданного ему приказа. Прошу называть кандидатов.

— Ленин! Сталин, Крыленко! — раздались голоса.

— Ставлю на голосование. Кто за названных кандидатов? Единогласно. Нам нужно отправляться немедленно.

— Владимир Ильич, раньше выеду я, — предложил Крыленко, — передадим вызов Духонину.

— Не беспокойтесь, Николай Васильевич, начальник телеграфа уже получил приказание вызвать генерала Духонина к двум часам ночи.

По пути из Смольного в Главный штаб для переговоров с Духониным Ленин не обронил ни одного слова.

На телеграфе Главного штаба их встретил комиссар центрального телеграфа, по-военному доложил:

— Товарищ Ленин, по вашему приказанию аппарат для переговоров подготовлен. Работать будет телеграфист Тихменев.

— Запросите Могилев, товарищ Тихменев: временно исполняющий обязанности Верховного главнокомандующего у аппарата? — приказал Ленин.

Поползла лента. Ленин прочел вслух:

— «Дидерихс». Это не та личность, которую вызывали. — И тотчас продиктовал Тихменеву: — Попросите исполняющего обязанности главковерха. Если генерал Духонин не несет этих обязанностей, то попросите лицо, которое его заменяет. Насколько нам известно, генерал Духонин своих полномочий еще не слагал.

— Интересно, какой ход сделают они, — озадаченно произнес Сталин.

Ленин стал принимать от Тихменева новую ленту.

— «Исполняющий должность главковерха генерал Духонин ожидал вас до часу ночи, теперь спит. Аппарат не действовал, а затем был занят Ставкой».

— Запросите их, получена ли радиотелеграмма Совета Народных Комиссаров и что сделано для исполнения приказа?

Из аппарата поползла пустая лента. Тихменев стал проверять исправность аппарата и только пожимал плечами.

Ленин, заложив одну руку в карман, другой поглаживая себя по голове, спокойно ждал ответа Ставки.

— Сейчас начнется декламация, будут увертываться от прямого ответа, — сказал он.

— Отвечают. — Тихменев передал ленту Ленину.

Ставка пыталась оправдать свое молчание. Она сообщила, что телеграмма государственной важности была принята без номера и без даты, поэтому генерал Духонин попросил генерала Маниковского подтвердить ее подлинность.

— Что же ответил на этот вопрос Маниковский, в каком часу был послан запрос и каким образом, — сразу же продиктовал Ленин, — по радио, по телефону или по телеграфу?

Ставка немедленно ответила:

— Ответа еще не получено, и час назад послана просьба ускорить ответ.

— Прошу точно указать, в котором часу и каким именно способом послан первый запрос. Нельзя ли поскорее?

— Телеграмма была послана генералу Маниковскому по аппарату и по радио, — отвечала Ставка. — В котором часу, сейчас скажут.

После длинной паузы снова поползла лента:

— Телеграмма передана в девятнадцать часов пятьдесят минут.

— Почему одновременно не был послан этот запрос мне? Главковерху известно, что генерал Маниковский — лицо, в обязанности которого входит техническая работа, снабжение и продовольствие, в то время как политическое руководство деятельностью военного министра и ответственность за таковую лежит на мне.

Ленин отошел от аппарата, предугадывая, что в Ставке долго будут сочинять ответ на этот категорический запрос.

— Отвечают, — тихо сказал Тихменев.

— Что и следовало ожидать: «По этому поводу ничего не можем ответить», — прочитал Ленин. — Сейчас мы заставим их отвечать. Передавайте, товарищ Тихменев… Мы категорически заявляем, что ответственность за промедление в столь важном государственном деле возлагаем всецело на генерала Духонина, и безусловно требуем, во-первых, немедленной посылки парламентеров, а во-вторых, личной явки генерала Духонина к проводу завтра ровно в одиннадцать часов утра. Если промедление с началом переговоров о перемирии приведет к голоду, развалу, поражению или к анархическим бунтам, то вся вина ляжет на вас, о чем будет сообщено солдатам.

Сразу же выползла из аппарата лента ответа.

Ленин, принимая ее, прищурился.

— «Об этом я доложу генералу Духонину», — прочел он. — Не хватило выдержки у генерала Дидерихса. Мне кажется, Дидерихс говорил под диктовку Духонина.

— Когда доложите? — продиктовал Ленин. — Сейчас? Тогда ждем Духонина.

— Сейчас разбудят, — улыбнулся Тихменев, передавая ленту Ленину. Он не успел ее оторвать, как из аппарата снова стала выходить лента.

— «У аппарата временно исполняющий обязанности главковерха генерал Духонин», — прочел Ленин.

Крыленко и Сталин вплотную подошли к аппарату.

— Передавайте, — сказал Ленин. — Народные комиссары у аппарата. Ждем вашего ответа.

Закончив фразу, Ленин приподнял руку, как бы призывая большую невидимую аудиторию к вниманию.

Ответ стал поступать. Ленин молча пробегал текст телеграммы, передавал ленту Сталину и Крыленко. Духонин запрашивал о том, получил ли Совет Народных Комиссаров какой-либо ответ на свое обращение к воюющим государствам о мире, как поступят с румынской армией, будет ли перемирие сепаратным, общим или частным.

— Придется разъяснять недоумевающему генералу. — Опираясь руками на аппарат, Ленин продиктовал: — Текст посланной вам телеграммы совершенно точен и ясен, в нем говорится о немедленном начале переговоров о перемирии со всеми воюющими странами, и мы решительно отвергаем право замедлять это государственной важности дело какими бы то ни было предварительными вопросами. Настаиваем на немедленной посылке парламентеров и извещении нас ежечасно о ходе переговоров…

— Что и следовало ожидать, — иронически произнес Ленин, пробежав ответ Ставки. — Только послушайте, Николай Васильевич: «Вопросы мои чисто технического характера, без разрешения которых невозможно ведение переговоров». Эдакий беспомощный юнкеришко, а не главнокомандующий.

Ленин знаком дал понять Тихменеву, что начинает диктовку:

— Вы не можете не понимать, что при переговорах возникает много технических, вернее, детальных вопросов, на которые мы дадим ответ по мере того, как эти вопросы будут возникать или ставиться неприятелем, поэтому еще раз и ультимативно требуем немедленного и безоговорочного начала формальных переговоров о перемирии между всеми воюющими странами. Благоволите дать точный ответ.

— Что остается теперь ответить Духонину, — сказал Сталин, — каждому понятно, что от него требуют не заключать перемирия, а только начать переговоры.

— Он прекрасно понимает все. Он понимает, что его ожидает, если он откажется начать переговоры о перемирии. Но он, очевидно, получил уже соответствующую консультацию от военных миссий.

Ленин посмотрел на аппарат. Снова выходила пустая лента.

— Духонин ищет формулу отказа вести переговоры… Ну, кажется, нашел. «Я могу только понять, — читал Ленин, — что непосредственные переговоры с державами для вас невозможны, тем менее они возможны для меня от вашего имени. Только центральная правительственная власть, поддержанная армией и страной, может иметь достаточный вес и значение для противников, чтобы придать этим переговорам нужную авторитетность для достижения результатов. Я считаю также, что в интересах России заключение скорейшего всеобщего мира».

Ленин еще раз перебрал ленту телеграммы и кивнул Тихменеву:

— Отказываетесь ли вы категорически дать нам точный ответ и исполнять нами данное предписание?

Духонин стал отвечать сразу, как только были переданы последние слова вопроса Ленина.

«Точный ответ о причинах невозможности для меня исполнить вашу телеграмму я дал и еще раз повторяю, что необходимый для России мир может быть дан только центральным правительством. Духонин».

Ленин стоял выжидая, пока с телеграммой ознакомятся Крыленко и Сталин.

Лицо его было напряженным, резко проступили скулы.

— Я предлагаю закончить разговор с этим генералом, выжидающим приказа какого-то центрального правительства, — сказал Ленин, — его нужно уволить от исполнения обязанностей главковерха. И назначить на его место… вас, Николай Васильевич. — Он перевел взгляд на Крыленко.

— Это единственно приемлемое решение в создавшихся условиях, — согласился Сталин.

Ленин показал Тихменеву глазами на клавиши аппарата и стал диктовать, отделяя каждое слово:

— Именем правительства Российской республики по поручению Совета Народных Комиссаров мы увольняем вас от занимаемой должности за неисполнение предписания правительства и за поведение, несущее неслыханное бедствие трудящимся массам всех стран и в особенности армиям. Мы предписываем вам под страхом ответственности по законам военного времени продолжать ведение дел, пока не прибудет в Ставку новый главнокомандующий или лицо, уполномоченное им на принятие от вас дел. Главнокомандующим назначается прапорщик Крыленко… Подпишите так: Ленин, Сталин, Крыленко.

Владимир Ильич вынул часы и покачал головой.

— Время позднее, половина пятого, но спать не придется. Сейчас поедем на «Новую Голландию»[2]. Мы передадим всей армии и флоту приказ о смещении Духонина и назначении Крыленко, через голову офицерского корпуса обратимся с призывом к солдатам, пусть берут дело мира в свои руки, прекращают военные действия, связываются с австро-германскими солдатами. Нужно немедленно разработать план нейтрализации Духонина. Можно ожидать любых эксцессов со стороны этих поклонников войны. Вы должны переехать в Ставку, занять ее. Возглавить войска — это значит в наших условиях получить инициативу для переговоров о мире. План занятия Ставки разработать в ближайшие дни. А завтра выехать на Северный фронт и сообщить немецкому командованию о нашем желании заключить перемирие.

8

Из Могилева шли недобрые вести. Духонин подтягивал ближе к Ставке надежные части, обратился за поддержкой к донскому атаману Каледину, пригласившему членов правительства Керенского на Дон. Общеармейский комитет, находившийся при Ставке, в котором главенствовали эсеры и меньшевики, рассылал в войска воззвания, обвиняя большевиков в «расколе демократии», зачине гражданской войны. Он не скупился на краски, стремясь доказать, что большевики не способны править страной, руководить армией. Комитет пытался обмануть солдат обещаниями начать мирные переговоры.

Из Могилевского Совета депутатов по указке Комитета в Совнарком шли телеграммы с просьбой об отстранении Духонина от должности, но «без насилия», и в то же время о «непризнании» Крыленко главковерхом. Бывший Верховный комиссар армии, ставленник Керенского, эсер Станкевич настаивал, чтобы Крыленко в Ставку приехал один, без воинских частей.

— Дальше откладывать занятие Ставки нельзя, — сказал Ленин после телеграммы Станкевича на совещании военных работников в Главном штабе. — Крыленко должен немедленно направиться в Могилев.

— Мы готовы выехать, — доложил Крыленко. — Уже сформировали отряд матросов, готов бронепоезд.

— Вы полагаете, что Духонин вышлет вам навстречу фанфаристов и торжественно передаст свои полномочия? Сколько матросов и красногвардейцев выедут с вами? — Ленин взял поданный ему Крыленко список. — Всего-навсего четыреста человек?! У Духонина в Могилеве одних офицеров больше, при этом они лучше вооружены, чем наши солдаты и матросы. Они, несомненно, окажут сопротивление. Необходимо не только занять все учреждения Ставки, но и нейтрализовать все части, которые Духонин успел подтянуть к Могилеву. Ставку следует взять в тиски. Немедленно направьте товарища Тер-Арутюнянца в штаб Юго-Западного фронта. Командование его не поддерживает Духонина. С Юго-Западного фронта срочно двиньте несколько эшелонов к Могилеву. Как только они начнут продвигаться, вы, товарищ Крыленко, выедете из Петрограда. По пути поднимете несколько полков, погрузите в эшелоны и тоже двинете к Могилеву. Все время держите связь с нами, с товарищем Тер-Арутюнянцем. Части с Юго-Западного и с Северного фронтов должны вступить в Могилев одновременно. Перед поездкой нелегально пошлите агитаторов в части Могилевского гарнизона, пусть расскажут о всех мероприятиях Советской власти, о наших декретах, о том, как свергли Керенского. Есть другие планы, дополнения к этому?

— Дополнять нечего. Мы обеспечим нормальное движение эшелонов, идущих к Могилеву, — заявил Антонов-Овсеенко.

— Рассчитайте, как будут продвигаться эшелоны, — предупредил Ленин, — сегодня же пошлите в Ставку людей со специальными поручениями вести разведку. Пусть свяжутся с теми полками, на которые мы можем опереться… Что намерены делать после занятия Ставки? — спросил Ленин у Крыленко.

— Приказать частям, чтобы продолжали братание, не вели военных действий.

— Это обязательно нужно обеспечить, — одобрил Ленин, — но этого мало. Начинайте готовить части к демобилизации, определите очередность увольнения солдат по возрастам. Постепенно эвакуируйте в глубокие тылы оружие, обмундирование, продовольствие. Это нам пригодится для своей армии — социалистической.

— Кто должен вести действия против Каледина, других контрреволюционных групп на территории страны? — спросил Антонов-Овсеенко. — Какие силы, кто возглавит их?

— А вы что предлагаете?.. Нужно особое командование, части, способные громить врагов, а не просто воевать, — раздумывал Ленин, — это решим не откладывая. Я думаю, что мы создадим штаб по борьбе с внутренней контрреволюцией. Подчиним ему героев-балтийцев, лучшие отряды Красной гвардии и те полки старой армии, что сразу стали под наши знамена. Подчиним этот штаб народному комиссару по внутренней обороне товарищу Антонову-Овсеенко.

9

К Смольному непрерывно шли люди, подъезжали самокатчики, машины, вестовые на лошадях. По ближним улицам тянулись вереницы пешеходов, впервые попавших в столицу, — ходоков из дальних мест.

Россия текла в Смольный со своими надеждами, думами, сомнениями…

В середине ноября секретарь Совнаркома Горбунов доложил Ленину, что к нему приехали с каким-то важным поручением своего коллектива текстильщики Ликинской фабрики. А через несколько минут в приемную несмело вошли худощавый мужчина с характерным для ткача прищуром глаз и невысокая круглолицая женщина. Они остановились на пороге, оглядываясь.

— Здесь нам товарища Ленина подождать или куда еще пройти? — спросил мужчина. — Из Ликина мы, общим собранием посланы.

Горбунов поднялся из-за пишущей машинки.

— Владимир Ильич сейчас вас примет. — Он приоткрыл дверь в кабинет, заглянул и широко распахнул ее. — Проходите.

Ленин говорил по телефону.

— Прошу, проходите, товарищи, — он отвел от лица телефонную трубку и свободной рукой указал на стулья перед столом. — Присаживайтесь… Я вам сам позвоню, — сказал Ленин в трубку. — Сейчас ко мне пришли текстильщики с самой Мещеры. Из Ликино.

Ленин вышел из-за стола, пожал руки текстильщикам, подвел их к стульям перед письменным столом, сам сел напротив.

— Как добирались?

— На поезде, — хмуро сказал мужчина, — и то еле пристроились на тормозной будке.

— Что у вас, в Ликино? — спросил Ленин. — Текстильщики за мир или за войну до победы?

— Ужли воевать не перестанут? — встревожилась женщина. — Голодаем. Робить-то некому. Мы всем миром за мир.

— Войну мы прекратим, — уверил ее Ленин. — Это воля и желание народа, мы их выполним. Вы с какой фабрики, со Смирновской или с Зиминской?

— Со Смирновской, — ответил мужчина. — Прослышаны, значит, про наши места?

— Бывал почти четверть века назад, — сказал Ленин. — Простите, как вас по имени-отчеству?

— Морозкин Иван Семенов.

— А я Тимофеева Анна, — приветливо объявила женщина, — на ватерах в прядильной работаю.

— Как живут в Ликино? Дошли до вас Декреты о земле, мире? — Ленин переводил взгляд с одного на другого собеседника. — Как работаете?

— Декреты до нас доходят, — сдержанно сказал Морозкин, — только какое настроение может быть, ежели работы нет… Закрыл фабрику Смирнов.

— Заказов нет, Иван Семенович? — спросил Ленин.

— Заказов столько, что не переработаешь, — уже не сдерживая себя, негодуя, начал рассказывать Морозкин. — Смирнов не желает их выполнять. Как министром у Керенского стал, пугать зачал, что солдат пришлет с нами расправляться. А ноне по-другому: «Вас, большевиков, голодом удушу».

— В мае остановил фабрику и расчета не дал, — сказала Тимофеева. — И работы всех лишил.

— Что же вы намерены делать? — озабоченно спросил Ленин.

— Фабрику пускать, — решительно ответил Морозкин, — и самим заказ выполнять. Созвали собрание и постановили — просить новую власть, чтоб отдали нам фабрику. Вот и прошение, и все документы, — Морозкин вытащил из бокового кармана объемистый пакет.

— Для этого нужно национализировать фабрику, — Ленин вынул из пакета бумаги, просмотрел их, что-то подчеркивая на полях.

— Поспособствуйте нам, — сказала Тимофеева. — Барышников к вам напутствие дал, мол, у товарища Ленина есть права отдать фабрику рабочим.

— Есть такое право у нашей власти, — подтвердил Ленин.

— Значит, нам бумагу выдадут, — обрадовался Морозкин, — что правительство разрешает фабрику в свои руки взять?

— Такая бумага, Иван Семенович, называется декретом, — пояснил Ленин, — бланков для них у нас много. И подписать их — дело недолгое. Но нужно взвесить, как вы будете управлять фабрикой, как будете работать.

— Мы ведь спокон веку работаем, — сказала Тимофеева. — Ой, товарищ Ленин, поискать таких работников и мастериц, как в Ликино! Не Смирновы за нас пряли-ткали, белили, печатали.

— Тут дело посложнее, товарищ Тимофеева, чем ткать и прясть. Нужно уметь считать, торговать, знать, куда и какие направлять товары. Знать, как ваше производство связано с рынком — отечественным и международным.

— Достигнем, всего достигнем, — уверенно сказал Морозкин. — Поди, в книжках про это написано. У нас грамотные люди есть. Прочтут, обучатся.

— Уверенность — большое дело. — Видно было, что Ленин что-то взвешивал в уме. — Но в книжках пока об этом не сказано. Не написано таких книжек. Их напишут потом, после вашего опыта. Учиться нужно у купцов, у старых специалистов.

— У плутов этих? — возмутилась Тимофеева.

— Пусть плуты, но раз умеют вести дело, нужно учиться у них, — подчеркивая каждое слово, говорил Ленин. — Нужно разыскать тех, кто у них все дело вел. Инженеров, что с фабрики сбежали, вернуть, рабочий контроль создать.

— Как же нам к нашим тряпичникам возвращаться теперь, — сникшим голосом произнесла Тимофеева. — Не поверят они, что Ленин отказал нам фабрику передать. Всю вину на нас покладут — не так ему рассказали про наше бедствие.

— Декрет мы издадим, — успокоил ее Ленин. — Отказать не имеем права. Если рабочие постановили национализировать фабрику, мы обязаны выполнить их волю. Но, подписывая декрет, мы обязаны потребовать от вас организовать управление предприятием, наладить учет, контроль, обмен продуктов, вести торговые дела. Это очень хитрая механика. Придется учиться у буржуазных специалистов, у купцов. Без этой науки мы социализма не построим. Так и передайте товарищам ликинцам… Декрет о национализации мы издадим.

— Сейчас телеграмму нашим отобьем, — весело сказал Морозкин. — Ей-богу, товарищ Ленин, управимся с фабрикой.

— Обязательно пригласите специалистов, что вели технические и коммерческие дела у Смирновых. Разъясните им, что Советская власть приглашает специалистов к себе на работу. Платить будем хорошо. За учебу надо платить… А декрет мы утвердим на заседании ЦИКа. Его передаст вам товарищ Горбунов. Ваша фабрика пока будет первая национализированная. А первой нужно всем пример показывать, как хозяйствовать. Организуйте рабочий контроль. Побывайте у петроградских текстильщиков. Они умело налаживают контроль. Смелее за все беритесь сами, не бойтесь ошибок. Как только вернетесь на фабрику, изберите рабочих-контролеров. Комиссара фабрики назначит Шляпников — народный комиссар труда. Не слушайте крикунов, которые от всего, что создал капитализм, открещиваются, все готовы ломать. Поменьше ломайте, используйте опыт капиталистов. Но контроль, контроль над производством — это ваше первейшее дело…

— Владимир Ильич, пришли члены коллегии Наркомпрода Козьмин и Якубов, — приоткрывая дверь кабинета, доложил Горбунов. — По вашему срочному вызову.

— Пусть заходят. Я сейчас с товарищами из Ликино беседу закончу, позаботьтесь о них…

Ленин проводил ткачей к двери. В кабинет вошли Якубов и Козьмин.

— Делегацию ликинских текстильщиков принимал, — пожимая руки пришедшим, сказал Ленин, — обратились с ходатайством национализировать фабрику. Поддержим их, но беда — нет специалистов. Скажите, в какой мере можно рассчитывать на вашу инженерную братию? — обратился он к Козьмину. — Как насчет активной контрреволюции?

— Инженеры-производственники, те, кто руководил цехами, участками, будут работать, — уверенно ответил Козьмин. — Рабочие относятся ко многим из них неплохо. Производственную машину не остановишь. Среди администраторов, разных членов правлений найдутся такие, кто нашим начинаниям будет противодействовать.

— Тащите инженеров, товарищ Козьмин! Тащите их в Смольный! Они очень нужны. Пусть рассчитывают на наше хорошее отношение. Будем относиться к ним лучше, чем капиталисты… Они сами потом поймут, что делают великое дело!.. А сейчас мы с вами подумаем о хлебе насущном. Плохо храним зерно, еще хуже мелем. Большие потери. Вы, товарищ Козьмин, в этих делах дока — за вами совет. Что можно сделать? Как быстрее навести порядок в этом огромном, раздробленном хозяйстве?

10

Ноябрьским утром, по-петроградски безликим и темным от насевших прямо на крыши туч, в особняк графини Паниной вошел сутулый, медлительный человек, в мятой бекеше, с заспанным, немытым лицом, — член военной секции партии эсеров Семенов. Вошел, как все, привыкшие к конспирации и слежке: прежде чем открыть дверь, не оборачиваясь, осмотрел улицу, вглядываясь в зеркальное стекло парадного. Войдя, постоял у лестницы, потом стал обходить комнаты, залы, будуары панинского особняка. Всюду была сутолочь, заседали какие-то комиссии, шли бестолковые споры. На его вопрос, где найти военную секцию, удивленно пожимали плечами. Только один из встреченных сказал, что секцию представляет один Герценштейн, но и он в отъезде, а кто-то из «боевиков» помещается на антресолях.

За ломберными столиками, принесенными в пустую комнату, сидели старые знакомые Семенова — маленький, желтый, костлявый Глебов, бывший сельский учитель, прославившийся побегом с заседания окружного суда; бородатый, высокий, похожий на былинного молодца матрос Авенир Пескарев, приятель Савинкова, подготавливавший в Христиании покушение на Николая II.

Посредине комнаты, у окна, на атласной банкетке восседал одутловатый крестьянин средних лет в нагольном тулупе, зажав между ногами большой полотняный мешок, доверху чем-то набитый.

— О, Гриня! — приветствовал Семенова Пескарев. — Заходи. Вот этот мужик тебе расскажет, — обращаясь к крестьянину и показывая глазами на Семенова, продолжал Пескарев, — этот уважит. Все по полкам разложит. Заходи, Гриня. Садись. Кури. — Он раскрыл красиво инкрустированную коробку с папиросами, стоявшую на столе. — Настоящий «Лаферм».

— Откуда? — спросил Семенов, садясь на подоконник.

— Друзья угостили. Ваньку Бондарева помнишь? Переметнулся к анархистам, живут теперь на даче Чернова. Ванька там комендантом. «Мы, — говорит, — как Ватикан в Риме. У нас отдельное государство в Питере. Свое войско, своя казна, и никаких правителей, никаких конституций».

Семенов слыхал об этой даче анархистов, которых в городе было немало. На загородных виллах, в особняках обосновались дезертиры, уголовники, сдружившиеся с теоретиками из анархистских газеток.

— Завели себе наводчиков в богатых домах, — рассказывал Пескарев. — Являются ночью: «Гони контрибуцию». А нет — получай свинцовую резолюцию. И гонят, и гонят, — восторженно хохотал он. — Молодцы! Огневики. Где пропадал, Гриня?

— Наверное, за орденом ездил. В Англию или Америку, — поддел Глебов. — Раньше давали медали за спасение на водах. Теперь нужно новую медаль учреждать — за спасение премьеров. Смотри на человека и завидуй, Авенир. Самого Керенского спас. Если бы не переодел его в матросский костюм да не вывел через черный ход, пришлось бы Керенскому вместе с Красновым к Ленину с повинной являться. Где потом пропадал, Гриня?

— Мотался, — махнул рукой Семенов. — Вы все заседаете? Говорильню развели. Дождетесь, когда вас большевики в «Кресты» стащат.

— Подождем. Поживем. Увидим, — хитро подмигивая, произнес Глебов. — Будет ведь все-таки Учредительное собрание. Даже у большевиков не хватает пороху отменить его.

— Учредительного ждать — значит себя по рукам связать. Большевики не зевают, — раздумывал вслух Семенов. Сквозь покрытое пылью окно на его большое, скуластое лицо падал скучный серый цвет зимнего дня.

— Мы тоже не лыком шиты, — возразил Пескарев. — Теперь союзнички поняли, что такое наша партия. Раньше мы набивались на прием к послам, а теперь сами послы ездят, просят — возьмите армию в свои руки.

— Что же брать? — удивился Семенов. — Армии нет. Я поездил, увидел: все расползлось. На станциях эшелонов полно, солдаты сами себя демобилизуют, солдаты…

— Где демобилизуют, а где и мобилизуют, — зло прервал его Глебов. — Там, где комиссарами наши, ударные полки формируются.

— Наши комиссары, — обозлился Семенов. — Сколько их осталось? Военного отдела у нас нет. Герценштейн все лекции об армии читает, а большевики начинают создавать армию.

— Большевики армию? — удивился мужик с мешком. — Это кто же им разрешит?

— Тебя как зовут? — спросил его Семенов. — Откуда явился?

— Из Ядринска. Тихон Снетков. Шабры мы с Авениром.

— Вот вернешься в село, тебя пришабрят под ружье и поставят в Красную Армию! — со злорадством крикнул Семенов.

— Нет такой армии, — уверенно сказал Снетков. — А в Красную гвардию — по добровольчеству. Туда только фабричные да наши галахи идут.

— Вот тебя вместе с галахами и поставят в строй, — накалился Семенов. — Не заседать нужно, — уже обращаясь к Пескареву, доказывал он, — а нюхать, чем большевики живут. Вчера Ленин в военном министерстве с генералами совещался, как срочно десять корпусов создать, румынскую дырку заткнуть.

— Тебе что, сорока на хвосте принесла? — завидуя осведомленности Семенова, желчно спросил Глебов.

— Не сорока, а наш человек. Вчера ночью встретил на Владимирской, в клубе. Зашел от тоски в картишки переметнуться. Вижу, штабс-капитан за столом. Лицо знакомое! Наш! Из саратовской организации. Вместе перед войной привлекались по одному делу. Учитель, в офицеры выскочил. С «царем» в голове человек. У Мехоношина теперь в штабе. Он мне все и изложил. Там рассуждают так: по городам Октябрьская революция прошла с победой, а в деревне она еще только брезжит. Большевики думают мирным договором союз с середняками завоевать…

— А справного мужика всего лишить, — гневно прервал его Снетков. — Это мы раскусили, как пирог разжевали. Только раньше все они с голоду передохнут. Орут — «свести под корень кулака!». Кулак не дворянин, ему землю ее жаловали. Сам ест и других кормит. А теперь отдай землю прощелыгам. Россия века на мужичьей силе держится, не на мартенах и домнах. Кайзер всю технику собрал, а нас сломать не смог. А там собрались дворяне и думают на земле рай по Марксу утверждать. У нас коммуна не приживется. Мы коммуной жили. Вся Европа в рот феодалам смотрела, когда господин великий Новгород учредил вече. И мы ныне утвердим свое, крестьянское. Заставим все страны перед нами в пояс сгибаться, за хлебом идти, за льном, за маслом, за лесом, за рудой. Их прижучим еще, этих бутербродников.

— Так вот ты какой, дядя, — восхитился Семенов. — С виду сырой, а внутри кремянной!

— Это актив наш, — раскатисто смеясь, похлопал шабра по плечу Пескарев. — Земляная сила. Мы самая могучая партия. «Беки» увидели, сколько понаехало людей на мужицкий съезд. Пришли сами просить слова.

— Все эти съезды, разговоры — демагогия, — по-прежнему раздраженно сказал Семенов. — Действие на слезоточивые железы. Нужны теперь народу наши рассказы о каторге. Только утро любви хорошо. Прошло то время, когда на руках носили бабушку русской революции. Я видел, как казаки встретили Гоца в Царском Селе. Он им о своих страданиях на каторге, а казаки его к матушке, к едрене марковне… Большевики, пока наши верховоды спорили о том, выкупать у помещиков землю или нет, декретировали то, чего народ желал. Теперь мужик стоит и раздумывает, за кем идти, кого слушать… А мы все ждем помощи от союзничков…

— Ты тоже развел антимонию. Что, по-твоему, распустить партию? — набросился на него Глебов.

— Она самораспускается. Гоц в Общеармейском комитете вымаливал поддержку. Они его выслушали и отказали. Приехал сюда, а здесь… Что у нас есть? Где военная организация?

— Что же ты предлагаешь?

— Использовать обстановку. Идти на заводы. У нас еще есть сильные организации на Ижорском, Обуховском и других заводах. Организовать восстание в Петрограде. Создать боевой штаб. Они захватили власть на съезде Советов, а мы ее захватим на Учредительном собрании.

— Наши делегаты в разъезде. И вернутся ли? Ведь против них большевики уже возбудили судебное дело. Их арестуют, как только они появятся здесь.

— Не тронут. Большевики знают, кто за нами и как это может повернуться. Мы не можем просто использовать момент. Не нужно было за этой кликушей Мартовым уходить со съезда Советов. Нужно учиться у противников. Если бы мы не сидели сложа руки, ни одного орудия не вывезли бы с Обуховского завода. Ленин руководил организацией обороны. Он ездил на Путиловский. Приказал выдвинуть артиллерию против юнкеров. А наш ЦК не оставляет кабинетов.

— Что же, по-твоему, делать?

— Создать боевой центр. Ноги без головы не ходят. Убрать всю большевистскую верхушку.

— Это невозможно. Это значит вызвать террор. Выборгский и Нарвский районы уничтожат всех демократов. Уничтожат нас.

— Даже посылать на этот акт нужно уметь. Не дурачков из юнкерских училищ, которые каются и закатывают истерики. Пусть его уничтожат рабочие. Те питерцы, в которых он влюблен и которые помогли ему совершить революцию. Или солдат-крестьянин. А кого мы набрали в боевые группы? В бронедивизионе студентики. Они боятся даже машину увести, не только прицелиться в кого-нибудь. Словоблуды. Не понимают, что Герценштейн и Гоц не могут быть вождями крестьянской России. И нам нужно выбираться из этого пролетарского пекла. В самый центр России, на Волгу, в Сибирь. Там большевиков мало.

— Мы будем посылать своих военных специалистов в их армию.

— Это уже начали делать левые эсеры.

— Левые. Правые. Эсер есть эсер. Одни вернутся к нам. Другие уйдут к коммунистам… Савинков прав. Нужен террор. И нужна военная организация.

11

— Не ругаете, Петр Алексеевич, что потревожили в такой поздний час? — спросил Ленин вошедшего в кабинет стройного, собранного мужчину с седеющей бородкой, приветливо улыбнулся, крепко пожал ему руку. — Знакомьтесь, товарищ Свердлов. Инженер Петр Алексеевич Кобозев.

— Где мы с вами встречались, не припомню? — деланно присматривался Свердлов к Кобозеву. — Где-то на казенной квартире.

— Тоже никак не соображу, где я слышал ваш грозный бас, — в тон Свердлову сказал Кобозев. — Где вы им разгоняли ликвидаторов и соглашателей.

В глазах Ленина искрился смех.

— Садитесь, Петр Алексеевич, — пригласил Ленин, — прочно, обязательно прочно. Представьте себе, недавно у меня был один издатель. Нужный нам человек. Отличный организатор. Пришел и присел эдакой скромницей на краешек стула. Я ему предлагаю: «Садитесь прочно». А он мне в ответ многозначительно: «Сами-то вы прочно сидите, Владимир Ильич, или нет?» Я постарался его убедить, что никакие силы нас с занятого места не сдвинут. Кажется, убедил! Дал старик слово помогать налаживать издательское дело. А Петр Алексеевич поможет нам расправиться с одним вандейцем. Нужно ехать в Оренбург. Тревожная телеграмма. Там хотят утвердить власть военного казачества. В ЦК решили, что вы самый достойный кандидат на пост чрезвычайного комиссара по борьбе с контрреволюцией на Южном Урале. Людей в Оренбурге вы знаете отлично. Организатор вы умелый, да и конспиратор бывалый. Там, правда, дела трудные, никакого войска у нас там нет. Надеюсь, что вы от поручения ЦК и Совнаркома не откажетесь?

— Сам хотел прийти в ЦК, — ответил Кобозев, — попросить направить меня на Туркестанскую железную дорогу. За последние годы я сроднился с этим краем.

— Тогда нужно собираться в путь, — сказал Ленин. — Поедете в Самару, там встретитесь с Куйбышевым. Он создал отряды из самарских железнодорожников, грузчиков, рабочих артиллерийского завода. Сумел разоружить казаков и солдат, которые прорвались с фронта. Самарцы помогут оренбуржцам и силами и оружием. Передайте Куйбышеву, что лучшие отряды нужно бросить против Дутова. Этот мятеж с дальним прицелом.

— Дутов не случайно ухватился за Оренбург, — заметил Свердлов. — Дело не только в том, что это центр уральского казачества. Это город на пути хлеба, хлопка, нефти. Дутов стремится отрезать Москву и Питер от продовольствия, сырья. Уже сейчас дает знать о себе эта оренбургская пробка. Ваша задача — комиссара ВЦИК и СНК по Западной Сибири и Средней Азии — вытащить ее.

— Дутов противник несерьезный, — сказал Ленин. — Если бы ему удалось обмануть всех казаков, то и тогда бы все его войско не превышало десяти тысяч сабель. Но не все казаки за Дутова. Там есть полки, которые направлялись помогать московским рабочим в октябре. Помните, один такой полк мы повернули из Люберец на родину? В Бузулуке, Баймаке, в Миассе, на южноуральских заводах есть красногвардейские отряды, им нужно помочь сформироваться, вооружиться. В Самаре уже сформирован полк из рабочих артиллерийского завода.

— Сильный отряд в Белорецке, — напомнил Свердлов. — Там старый революционер Точисский. Теперь Белорецк очень важный пункт для разгрома Дутова.

— Этот казачий Мальбрук просто-напросто авантюрист, — убежденно сказал Ленин, — ни в Миасс, ни в Челябинск, ни на один южноуральский завод он не сунется. В Самару ему пути заказаны. Нужно укрепить Уфу, и его песня спета. Самарцы послали свой отряд на помощь уфимцам. Сейчас задача не дать Дутову прорваться в Бузулук.

— В Бузулуке я знаю многих и меня знают, — сказал Кобозев. — Бузулук не сдадим.

— Но выезжайте туда с отрядом самарцев, — посоветовал Свердлов. — Составьте с Куйбышевым на месте оперативный план.

— Если вовремя пошлете отряды в Уфу и Челябинск, — сказал Ленин, — не сомневаюсь, что с Дутовым справитесь в короткий срок. Мы поможем снаряжением, боеприпасами, пошлем боевых матросов из Кронштадта. Оренбургской пробки быть не должно.

12

Выявился сговор между националистической украинской Центральной радой и Калединым, между самозваными руководителями Украины и Дона. Рада препятствовала продвижению красных войск в Донбасс и на Дон для борьбы с Калединым, нередко разоружала их, но для казачьих полков, возвращавшихся с фронта, была открыта сквозная дорога по всем железнодорожным путям Украины.

В начале декабря Совнарком опубликовал меморандум к украинскому народу и предъявил ультиматум Раде. Рада ответила грубым посланием. Совнарком постановил считать Раду в состоянии войны с Советской Россией.

По поручению Ленина матрос Яков Иванов передал Верховному главнокомандующему Крыленко предписание Совнаркома:

Крыленко обратился с просьбой к Ленину организовать особое командование советскими войсками на юге. Ленин немедленно вызвал Антонова-Овсеенко.

— В Новочеркасск съехались разные «временные» — известно это вам? — спросил Владимир Ильич.

— Есть сведения, что Каледин не принял Керенского, негостеприимно встретил Корнилова, — сообщил Антонов-Овсеенко.

— Но принял Милюкова, Струве… Захватил Донбасс. Украинская Рада намерена создать совместное правительство. Юг накален.

— Часть казаков не идет за Калединым. Они отказываются выполнять его приказы. Седьмая казачья дивизия отказалась идти на Москву и занимать Воронеж.

— Вы решили меня успокаивать? — Ленин поднялся из-за стола. — Мы не имеем права выжидать, давать время Каледину и Милюкову на сколачивание сил. Там фронт, настоящий фронт, и его нужно ликвидировать. Калединщину надо уничтожить, так же как керенщину. Нужно сегодня же подобрать кандидата на пост главнокомандующего советскими войсками на Юге.

Антонов-Овсеенко, застыв у входной двери, следил не только за каждым словом, но и за каждым жестом Ленина. Таким бледным он видел его только однажды, когда в Главном штабе, в ночь занятия красновцами Гатчины, он приказывал Подвойскому поднять солдат по тревоге и вывести к Пулковским высотам для отражения похода Керенского на Петроград.

— Прошу поручить это дело мне.

— С такой кандидатурой я согласен, — одобрил Ленин, — мы ее сегодня обсудим на Совнаркоме. Немедленно отправляйтесь в Харьков. Задача ясна. Нужно победить Каледина, разбить до основания его войска.

— Владимир Ильич, разрешите предварительно выехать в Ставку? — спросил Антонов-Овсеенко.

— Мы сегодня на Совнаркоме утвердим вас в должности, — сказал Ленин. — Но вы должны помнить, что ваша первая задача — организация боевых действий против Каледина. Создавайте боевой центр. Мы будем помогать отсюда и делом и словом. Свердлов готовит обращение к трудовому казачеству. На Дону теперь два политических центра — в Новочеркасске и в станице Каменской. В Каменской собрались казачьи Советы — они предъявляют ультиматум Каледину. Этот ультиматум посильнее батарейных залпов…

13

Декабрьская ночь возвела над Петроградом высокий свод, весь осыпанный живым золотом и алмазами. Морозный воздух был пронизан каким-то особым, едва уловимым запахом зимы, напоминавшим запах арбуза.

Ленин и Крупская вышли на площадь перед Смольным.

— Редкая для Питера ночь, — глубоко дыша, сказал Ленин. — Подними, Надя, воротник, застегни его на крючки. — Он подошел к Крупской и сам стал застегивать ей воротник. — С твоим горлом опять начнутся ангины.

— А ты, как всегда, нараспашку. Это Питер, Володя, а не Швейцария. Здесь и в мороз незаметно просквозит. Странно, что до сих пор еще не замерзла Нева. Пройдем к реке…

— Добрый вечер, товарищи, — окликнул их густой бас.

— И пригласим с собой Павла Ивановича, — сказала, оборачиваясь, Крупская.

— Ты своих наркомпросовцев узнаешь по голосу. — Ленин пожал руку Лебедеву-Полянскому, члену коллегия Народного комиссариата по просвещению. — Если не торопитесь, Павел Иванович, пойдемте с нами. Наверное, надоедает заседать с утра до вечера?

— С удовольствием присоединяюсь к вам, — живо согласился высокий, сутулый Лебедев-Полянский. — Работать никогда не надоедает, а вот заседать… Много речей, обсуждений… Заболели новой хворью — согласованием. Все согласовываем. При этом не единолично, а коллегиально. Анатолий Васильевич как-то петровскую поговорку напомнил. Дословно ее не помню, а смысл такой: вредно, когда человек самолично обладает властью.

— Но еще вреднее, когда вместо власти коллегиальные говорильни устраивают, — рассмеялся Ленин. — Я уже проверил: как поручат одному товарищу — выполнит в срок; когда берется за дело комиссия, получаешь папки с протоколами заседаний… Как издательские дела движутся? Что в Наркомпросе творится? Говорят, у вас там баталии по поводу ломки школы? Я в этих делах ничего не понимаю. Вот она просвещает, — Ленин взял Крупскую под руку.

Лебедев-Полянский начал рассказывать об издательских планах, о тех «рогатках», которые встречаются, о том, что типографские рабочие, среди которых сильно меньшевистское влияние, относятся к заказам литературно-издательского отдела равнодушно, считают, что издательское дело без «настоящих хозяев», вроде Сытина, зачахнет.

Они прошли двором почти к самой Неве. Ленин обернулся, посмотрел на Смольный. Ярко светились в декабрьской ночи его окна. Напряженная жизнь кипела там днем и ночью. К ночи становилось даже еще люднее. Вокруг здания полыхали костры, возле них грудились красногвардейцы. Из ближайшего автопарка доносились гудки машин.

Ленин хотел было повернуть обратно в Смольный, но Крупская удержала его за рукав:

— Володя, подыши еще, отдохни.

— Я покину вас, — извинился Лебедев-Полянский. — Мне нужно добираться на Петроградскую сторону.

— Мы проводим вас до Лафонской площади…

— Вы, Павел Иванович, как только натолкнетесь на какую-нибудь «рогатку» в издательских делах, — пожимая руку Лебедеву-Полянскому, сказал Ленин, — обязательно звоните мне или передайте через Надежду Константиновну. Нужно подумать об организации большого государственного издательства и подсчитать, какими тиражами выпускать Белинского и Гоголя, чтобы мужики несли их с базара. Пригласите хороших писателей вести издание определенной серии, чтобы на титульном листе было имя того, кто ведет серию. Придется уговаривать?.. Необходимо уговаривать! Много болтовни вокруг саботажа интеллигенции. Есть такие, которые убежденно саботируют все, что мы начинаем делать, но есть просто колеблющиеся, стоящие на перепутье… Ну, мы снова к себе.

— Володя, отдохни, — настоятельно произнесла Крупская.

Ленин пошел по аллее.

— К тебе не приходили сегодня путиловцы? — вспомнил он. — Была у меня делегация. Просят помощи в организации детской музыкальной школы. Детская музыкальная школа! Обязательно нужно открыть. Кто в России мечтал о музыкальном образовании для пролетарских детей? Это одно из замечательных явлений революции. Не помню, в Швейцарии были школы такого типа? Рабочие хоры там хорошие, клубы замечательно организованы. Следует организовать такие клубы и у нас. Анатолий Васильевич этим занимается?.. Кажется, у него резкий театральный крен. Почти каждый день докладывает об организации нового театра, и непременно с эпитетом «новаторский». А что там новаторского, нужно посмотреть. Обязательно выкрою время и сходим в театр. Конечно, не в новаторский и не в экспериментальный, а в классическую Александринку. Хорошо бы пригласить на гастроли Художественный театр с такими спектаклями, как «Извозчик Геншель». Столько лет прошло, а любая сценка встает как живая. Я Анатолию Васильевичу посоветовал ввести в репертуар пьесы о рабочем классе. Говорит, кроме «Ткачей» Гауптмана, ничего нет. Значит, нужно инсценировать такие замечательные вещи, как горьковская «Мать»… Ты не простыла, Надя? Боже мой, руки как ледышки! Пошли домой.

— Ко мне сегодня наведались работницы из той воскресной школы, где я преподавала… — начала было рассказывать Крупская.

— Замысел разгадан, Надюша, — рассмеялся Ленин, — хочешь задержать меня на прогулке. Расскажешь дома, когда вернусь с заседания. Сейчас мне нужно посмотреть, что там наши наркомы проектируют. Многие страдают гигантоманией, хотят в один день все перевернуть и устроить коммунистический рай на земле. А работы на годы… Очень трудной работы. Проекты пишут, а о том, кто их выполнять будет, мало заботятся. Некоторые с какой-то ненавистью произносят слова «буржуазный специалист». Но ведь пролетарских институтов не было. Шляпников наслушался в Париже максималистских бредней о «рабочем царстве» и повторяет их, как соборный протопоп «иже со святыми».

14

Совет Народных Комиссаров заслушивал доклад наркома труда Шляпникова о планах работы промышленности. Опершись локтями о стол, Ленин перелистывал книгу. Казалось, он не слушает докладчика. Впервые приглашенные на заседание Совета Народных Комиссаров удивленно поглядывали на Ленина. Но Шляпникова это не смущало. Он с упоением человека, ступившего на неизведанную землю, докладывал о планах развития промышленности Петрограда, строительстве новых предприятий, механизации их. Он подчеркивал, что план составили коллективно члены коллегии Наркомата труда и Центрального совета профсоюзов.

Ленин отложил книгу, показал докладчику часы. Шляпников понял, что время, выделенное ему, истекло. На доклад отводилось не более десяти минут, а он говорил уже двенадцать.

— Сейчас скажу о последнем мероприятии, Владимир Ильич, и заканчиваю, — попросил Шляпников.

— Сожгли тринадцать минут, а пока — ни огня, ни дыма, — под общий смех сказал Ленин. — Хорошо, отпустим две минуты на «закругление».

Шляпников, закончив доклад, стал собирать в папку таблицы, диаграммы.

— У меня вопрос, — сказал Ленин, когда Шляпников сел за стол. — Вырабатываются ли на заводах гвозди, плуги? Как обеспечены фабрики сырьем и топливом?

Шляпников пожал плечами:

— Такие справки можно будет составить.

— Нужны не справки, а реальная картина того, что происходит на фабриках. — Ленин встал. — Вы пришли на Совет Народных Комиссаров с широковещательными планами, но от нас в деревне ждут не планов, а гвоздей, плугов, мануфактуры. Рабочие голодают, потому что деревня не даст хлеба. Она его даст, если мы направим туда нужные товары. Как вы обеспечили выработку их? Какие заводы могут дать товары для деревни? Какие военные заводы уже переведены на производство мирной продукции? За время войны в деревне пришли в негодность все сельскохозяйственные орудия. Негде достать гвоздей, красок, проволоки. А на складах заводов лежит масса непереработанного сырья. Где что лежит? Нам нужно учесть все, чем мы располагаем. Социализм — это учет. Нужно воспитывать людей так, чтобы они привыкли к учету, наладили его. Сейчас необходим реальный план работы промышленности, выпуска продукции из тех материалов, которые есть на складах. Это не значит, что практические задачи должны заслонить перспективы. Но надо уметь сочетать одно с другим. Учтите, деревня зорко присматривается к тому, что для нее делают Советы.

— Мужик недоверчиво относится не к Советской власти, — многозначительно глядя на Ленина, вмешался народный комиссар юстиции левый эсер Штейнберг.

— Любопытно, а к чему же? — насмешливо спросил Свердлов.

— Это всем известно, — вспылил густобородый смуглый народный комиссар почт и телеграфа Прошьян, — мужик боится коммунии, боится национализации земли.

— Потому что коммунией его запугивают, — спокойно сказал Свердлов. — Никакой коммунии Советская власть без согласия мужика вводить не будет. Владимир Ильич прав, нам нужно убеждать мужика не агитками, а делами. Крестьянин увидит преимущества общественного хозяйства и откажется от своего надела. Сам откажется. Жизнь научит! Ходоки из деревень рассказывают, что новых наделов им не поднять, нет тягла, приходится идти к кулаку кланяться, просить помощи.

— Справный мужик — не враг, — вскипел Прошьян. — Это образцовый земледелец. Это труженик. Земля у всех одинаковая, но бедняк собирает в пять раз меньше. Нужно Сеять так, как…

Ленин, улыбаясь глазами, посмотрел на Свердлова, Подвойского, Стучку: мол, опять левые эсеры начнут споры. Их любовь к словопрениям, полемике, пространным речам хорошо знали участники заседаний Совнаркома.

— Прошу беречь время, — поднял Ленин со стола повестку дня. — Впереди обсуждение двух декретов и отчетов трех наркоматов. О том, как сеять и пахать, мы охотно послушаем лекции, но только тех, кто сам пахал и сеял.

Раздался дружный смех.

— Сколько времени необходимо для того, чтобы составить реалистический план производства товаров для деревни? — обратился Ленин к Шляпникову.

— За две-три недели, может быть, удастся составить, — ответил Шляпников. — Нет специалистов, не идут работать. Саботируют.

— Специалисты не любят коллегиальных методов руководства, — напомнил Ленин. — Они люди дела, единоначалия и практических планов. Наша обязанность — уметь привлечь их к сотрудничеству, оказать доверие. Не видеть в каждом «гидру контрреволюции», как любят выражаться некоторые ораторы. Без их знаний мы промышленность в ход не двинем. Для руководства промышленностью и технологией нужны специалисты, нужны их расчеты, их точные планы. Этого никакие наши совещания не заменят.

— Напланируют так, что потом не расхлебаешь, — заметил кто-то.

— Там, где по-настоящему поставлен контроль, планировать будут хорошо, — сказал Ленин, — не нужно бояться доверять специалистам. Протяните им руку дружбы, и они будут работать с нами. Кстати, товарищ Шляпников, вместе с планом производства гвоздей и других товаров для села представьте список владельцев предприятий, крупных инженеров, привлеченных вами для управления промышленностью. И найдите тех, кто торговал. Начинайте у них учиться торговле.

15

В конспиративной квартире на Литейном, в гостиной, за большим обеденным столом, сидели руководители военного отдела Центрального комитета партии эсеров: затянутый в отлично сшитый мундир полковник Пораделов; хмурый, еще больше осунувшийся, с воспаленными до красноты глазами, в мятой, заношенной солдатской гимнастерке Семенов; долговязый, с удивленными глазами Герценштейн, вздрагивавший от каждого шороха. Перед ними лежал план города, на котором Семенов чертил какие-то линии.

— Сделайте перерыв, — умоляюще посмотрел на Семенова, курившего папиросу за папиросой, Герценштейн, — задымили всю комнату. У меня в висках стучит.

— В квартире комнат много. — Семенов швырнул карандаш на план, поднялся из-за стола, выглянул в коридор, потом, вновь закуривая, подошел к окну, долго вглядывался в происходящее на проспекте: по трамвайной линии шла жиденькая колонна обывателей.

— Мерзость какая, — негодуя, сплюнул Семенов. — Полюбуйтесь на демонстрантов — одни траченые рыла из лабазов и сургучные канцелярские души. Выстрелят из пугача — и от всей демонстрации останется только визг. Где солдаты? Где рабочие?.. Вот «Правда», — он вынул из кармана газету, швырнул ее на стол, — читайте. «Союз защиты Учредительного собрания» готовит, очевидно, вооруженную демонстрацию. Гимназисты, а не конспираторы! Теперь захватывайте Смольный и Таврический! Они их окружили матросами. Они около тысячи матросов вызвали из Гельсингфорса. На мостах, на улицах вокруг Смольного и Таврического посты и пикеты. А где броневой дивизион? В Семеновском полку с утра заседают. Вы убеждали, полковник, что семеновцы выставят четыре тысячи солдат…

— Кто дал вам право выступать в роли прокурора? — возмутился Пораделов.

— Революция! — с нескрываемой злобой крикнул Семенов.

Герценштейн придвинул к себе карту, лист бумаги, стал что-то подсчитывать.

— Что же сигнальные? — нарушил он молчание. — Где они расставлены? Почему ничего не сообщают?

— Вы что-то сказали? — спросил Пораделов.

— Я спрашиваю, выставлены ли сигнальные? — Герценштейн рывком поднялся из-за стола. — Вы должны были проверить все. Вы руководите боевым штабом, полковник.

— Боевым штабом. — Лицо Пораделова покраснело от гнева. — Боевые комедии вместо боевых действий. Я предлагал реальный план. Мы должны были захватить Смольный и телефонную станцию, а не устраивать эти народные действа на улицах.

— Захватить? Какими силами? — поинтересовался Семенов, в упор глядя на Пораделова.

— Нет, нет, не скажите, — подбегая к Семенову и размахивая перед его лицом костлявыми пальцами, выкрикнул Герценштейн, — у нас были силы; броневой дивизион, два полка, боевые дружины на Обуховском и Ижорском заводах! С ними можно было выступить. Но вы сами протестовали против плана полковника. Вы не учитывали наших сил.

— Перестаньте болтать! — прикрикнул на Герценштейна Семенов, вынул часы, подошел к столу и поставил какую-то отметку на плане. — Сейчас демонстранты должны быть у Таврического дворца.

— Постоят у решетки, посмотрят на дворец, а потом красногвардейцы разгонят их. — Пораделов смерил Семенова взглядом, в котором сквозила насмешливая брезгливость.

— А где ваши солдаты, господин главком? — язвительно парировал Семенов. — Вы все время доказывали, что Семеновский полк в нашем распоряжении, а вчера они угостили нас пилюлей: будем выступать, только не первыми. С фронта приехали лишь тридцать солдат. Единственная реальная сила — броневой дивизион, но вы сами уничтожили мой план выйти с ним к Семеновскому полку, затем призвать павловцев и начать активные действия. Это вы предложили, — обернулся он к Герценштейну, — дурацкую демонстрацию. Может быть, она и подогрела бы народ, если бы выступили хорошие ораторы. Почему не разрешили выступить Лихачу? Почему ожидали, пока большевики выведут из города наш полк? Боевой штаб?! Да разве так…

Его прервал телефонный звонок. Герценштейн подбежал, сорвал трубку.

— Идут по Литейному проспекту? Это мы видели. Где преображенцы? Остались в казармах? А семеновцы?

— Что вы калякаете, как на посиделках! — Семенов вырвал у него трубку. — Я — Красный Валет. Двигайте другую колонну по Лиговке, в обход. Какие матросы?.. Тогда открывайте огонь. Забирайтесь на чердаки. Нельзя связаться? О чем думали раньше? — Он швырнул трубку на рычаг.

— Слышите, слышите, стреляют! — подбежал к форточке и потянулся к ней на носках Герценштейн.

— Бегут! — Семенов сел на подоконник. — Друзья Учредительного собрания! На кого мы рассчитывали? Нужно бить по голове, а мы бьем по ногам. Кого мы послали в засаду на Ленина?

— Боевых офицеров.

— Земгусаров. Они пистолета не умеют держать… Промазать, стоя рядом с машиной! Упустить машину, имея несколько бомб! Это… — Вновь зазвонил телефон. Семенов метнулся к аппарату: — Паук, да, Паук! Что там? Матросы пошли в атаку?! А наши… Можете докладывать начальнику штаба. Берите трубку.

— Зачем? Все ясно. Матросы щелкнули затворами, и господа интеллигенты разбежались. — Пораделов подчеркнуто спокойно положил трубку на рычаг. — Может быть, Герценштейну понадобятся сведения о количестве раненых и убитых?.. — Он поднялся из-за стола и, не скрывая злорадства, промолвил: — Финита ля комедиа. Я предлагал взорвать этот дворец вместе со всеми болтунами из разных партий. Надоело. — И вышел из комнаты.

— Учредительное собрание пока еще не закрыто, — опускаясь на стул возле окна, безжизненно свесил руки Герценштейн, — пока еще не закрыто…

— Ну придумайте еще какой-нибудь театральный план, — иронизировал Семенов. — Может быть, теперь устроите демонстрацию дам во главе с графиней Паниной?

Герценштейн молчал. Он блуждающими глазами смотрел на рассвирепевшего Семенова.

— Можете убираться из военной организации к чертовой матери! — Семенов положил крепкую руку на плечо Герценштейна. Тот вскочил, отбежал в угол.

— Не бойтесь. Я беспозвоночных не трогаю. Но мы заставим вас выполнять приказания военки. Теперь один путь: индивидуальный террор. Снимем всю большевистскую верхушку.

— Учредительное собрание может…

— Учредительное собрание разгонят, как эту демонстрацию. — Семенов взял план города, сложил его, разорвал на мелкие куски и швырнул к ногам Герценштейна.

16

В декабре на одном из заседаний Совнаркома с докладом о работе Народного комиссариата по просвещению выступил нарком Луначарский.

— Значит, в комиссариате нашли приют все музы, кроме одной? — спросил Ленин, внимательно выслушав сообщение Луначарского.

Нарком вопросительно взглянул на Владимира Ильича.

— Я говорю о науке. У вас есть всякие отделы: литературный, музыкальный, изобразительный… Но кто руководит наукой?..

— Мы просили москвичей отпустить профессора Штернберга на пост комиссара высших учебных заведений. Не отпустили.

— Отпустят, — сказал Ленин. — Но наукой у вас занимаются мало и плохо. Когда же вы собираетесь мобилизовать науку? Уже два месяца власти Советов. Через какое время будет подготовлен такой план?

Луначарский молча продумывал ответ. Сроков наобум Владимир Ильич не терпел.

— Трудно разработать такой план. Кое-кто из ученых саботирует, — сказал Луначарский.

— А кое-кто из работников Наркомпроса не желает убеждать, завоевывать буржуазную интеллигенцию.

— Среди академиков немало явных монархистов, от них жди помощи… — насупился нарком труда Шляпников. — Академик Платонов недавно выступил с публичной лекцией, заявил, что монархия — единственный разумный образ правления. Лекцию назвал «Преобразования Петра», а говорил о Советах. За это нужно привлекать к ответственности. А непременный секретарь академии Ольденбург был министром просвещения у Керенского, профессор Сукачев — начальником царского департамента.

— Мы о буржуазных ученых будем судить не по прежним должностям, а по их работам, — спокойно сказал Ленин. — Для нас важно, что в Комитете по изучению производительных сил подготовлены труды о природных богатствах России. Как мне рассказал академик Шахматов, ученые мечтают об издании их.

— Шахматов?! — воскликнул, не скрывая удивления, Луначарский. — Был у вас?

— Приходил просить о хранении редких рукописей. Очевидно, Шахматов должен был обратиться в отдел науки, но в Наркомпросе такого нет… Среди ученых есть близкие к марксизму люди. Марксистами не рождаются. Марксистов воспитывает среда. Эту среду мы обязаны создать.

— Мы непременно в ближайшее время начнем устанавливать контакт с Академией наук, — сказал Луначарский. — Представим план мобилизации наук в январе, — заверил Луначарский. — Признаюсь, Владимир Ильич, упустили это важное дело.

— Этот срок запишите, — обратился Ленин к Горбунову, оформлявшему протокол заседания. — В январе Наркомпрос представит план мобилизации наук.

17

— На сколько дней вам разрешили выехать в Ставку? — Ленин остро глянул на Антонова-Овсеенко.

— На три дня. — Антонов-Овсеенко видел, как недоволен Ленин тем, что он задержался в Ставке дольше положенного срока.

— Если командующий фронтом не умеет выполнять приказов, какой дисциплины можно ожидать от подчиненных…

Ленин говорил ровно, не повышая тона, но каждая фраза его была пронизана осуждением поступка.

— Товарищ Ленин, была необходимость более подробно ознакомиться с положением на внутренних фронтах, уточнить с Крыленко, какие силы он сможет выделить для борьбы с Радой и Калединым.

— Если возникает необходимость, — сказал Ленин, — нужно просить продления командировки… Учтите, что вы ежедневно обязаны докладывать мне лично не только о боевых действиях, но и о том, где находится штаб, где будете находиться вы. Теперь рассказывайте, что делается в Ставке. — Он жестом предложил Антонову-Овсеенко сесть. — Почему, по вашему мнению, она до сих пор, по существу, не работает? Почему Крыленко не сумел привлечь офицеров?

Антонов-Овсеенко стал рисовать картину состояния Ставки, ее штабов. Ленин, слушая его, задумчиво покачивал головой:

— Гм… гм… Кажется, у Крыленко не получается… Ну что ж, ошибки были и будут… Надо исправлять ошибки. Какие части выделил для вас Крыленко? Когда начнет направлять их на Дон?

Антонов-Овсеенко достал план развертывания фронта, комплектования его частей.

— Выпишите мне номера частей, которые придут к вам с фронта, — познакомившись с планом, сказал Ленин. — Я лично буду следить за тем, чтобы они не застряли в пути. В Харькове свяжитесь с Артемом, включите красногвардейские отряды Харькова и Донбасса в состав своего фронта. Установите самый тесный контакт с украинским ЦИКом и нашим чрезвычайным комиссаром на Украине Орджоникидзе. Мы послали на Дон немало отрядов солдат и балтийских матросов. Вооружаем рабочих Донбасса. Там сейчас «Отряд защиты прав трудового казачества», два казачьих дивизиона. Я подписал распоряжение, чтобы комиссары железнодорожных узлов все эти части и подразделения пропускали немедленно. Но Рада не пропускает их, даже порою разоружает. Какова цель всех операций вашего фронта?

— Защитить Донбасс от калединских бандитов.

— Этого мало. Нужно уничтожить калединцев, занять Новочеркасск, Ростов, соединиться с теми силами, которые на Дону оказывают сопротивление Каледину. И изолировать Каледина от контактов с украинской Радой.

Ленин придвинул к себе бланк со штампом Совнаркома.

— Это вам полномочие, — сказал он, протягивая бланк Антонову-Овсеенко. — Главковерх Крыленко, Подвойский, вся коллегия по военным делам назначает вас, с утверждения правительства, руководителем операции против калединских войск. Как поступать с Радой — подскажет обстановка. Кажется, дни ее сочтены.

Ленин снял с этажерки географический атлас Ильина, раскрыл его в том месте, где была закладка.

— То, что здесь проходят три железные дороги, дает нам возможность действовать стремительно и быстро перебрасывать войска. Донбасс — надежный тыл, как и Харьков, а вот эти уезды, — Ленин показал на юг Воронежской и Царицынской губерний, — ненадежны. Туда Октябрь не пришел. Позаботьтесь не только об оснащении армии оружием, боеприпасами, но и свяжитесь с партийными организациями, пусть для каждого полка выделят по нескольку человек боевых агитаторов. В гражданской войне слово порой сильнее оружия. Вам придется проходить по богатым казачьим районам. Не обостряйте отношений с середняком. Завоевывать нужно не только территорию, но и дружбу людей. Отношение к казакам, особенно у рабочих, неважное. Нужно убеждать людей, что среди казаков немало бедняков, немало людей, которые считают Советы настоящей народной властью. Со мной держите постоянную связь, информируйте ежедневно о том, как идет организация фронта. Выделенные для вас полки прибудут вовремя. Постарайтесь здесь, в Питере, подобрать хороших офицеров для работы в штабе, умелых связистов, артиллеристов. Кого намерены назначить начальником штаба фронта?

— Подполковника Муравьева. Энергичен, хорошо знает военное дело. Левый эсер.

— Гм… гм… Говорлив. Явно выражено стремление к диктаторству. Отстранили его от командования Петроградским округом заслуженно.

На днях второй секретарь Ленина Скрыпник докладывала, что Муравьев назойливо добивается приема, не объясняя причины.

— Лучше было бы подыскать другого военного специалиста, но пока к нам старшие офицеры идут неохотно либо с оговорками «воевать только против врагов внешних». Берите Муравьева на вашу ответственность.

Как только Антонов-Овсеенко вышел из кабинета, Ленин вызвал матроса Якова Иванова:

— Вот эти полки, товарищ Иванов, направляются из действующей армии на калединский фронт, — он подал листок с перечнем полков, — свяжитесь со Ставкой, проверьте, когда отправляются эшелоны, где они находятся. Ежедневно докладывайте мне, как продвигаются эшелоны на Дон.

18

Возле кабинета Ленина, как обычно, толпились солдаты, крестьяне, рабочие. По их лицам, помятым усталостью, дальними путями, можно было судить, что привели их к этим дверям большие заботы и тревоги.

Ленин, приходя на работу, пытливо всматривался в лица посетителей Смольного, как бы выбирая из них желанного собеседника.

В приемной Совнаркома, небольшой комнате, перегороженной надвое диваном, работали дежурные. В соседней проходной комнате секретариата за пишущей машинкой сидел секретарь Совнаркома инженер Горбунов, возле него, облокотись о небольшой шкаф, стоял Подвойский.

— Крыленко просит разрешить отвод войск на переформирование, — проговорил Подвойский, увидев Ленина, и протянул ему телеграмму.

Ленин прочитал телеграмму и вошел вместе с Подвойским в кабинет.

— Дрянные дела, — сказал Ленин. — Это развал армии, Николай Ильич. Нужен мир. Любой ценой. Солдаты голосуют за мир, а р-р-революционные трещотки кричат: «До победного конца!», «Мир без аннексий!» Срываются наши расчеты, трудно надолго затянуть перемирие. А хорошо бы еще с полгода протянуть. Вы с генштабистами беседовали о состоянии армии? Какими способами они собираются укреплять ее? Сегодня с ними непременно нужно встретиться.

— Их вызвать сюда? — опросил Подвойский.

— Нет. Я приеду в Наркомвоен…

В седьмом часу вечера в доме бывшего военного министерстве на Мойке стали собираться сотрудники Наркомвоена и бывшие офицеры Генерального штаба. Они были удивлены — Ленин приехал раньше всех. Для совещания он почему-то облюбовал небольшую комнату, в которой прежде размещался дежурный адъютант. Комната была обставлена скромно: стол для дежурного, старый продавленный диван, столик телефониста, стулья в простенках.

Подвойский пригласил Мехоношина, Дыбенко, сотрудников Наркомвоена, ожидавших в коридоре.

Один за другим входили военные.

— Николай Ильич, — обратился Ленин к Подвойскому, — познакомьте, пожалуйста, всех с телеграммой главнокомандующего Крыленко.

Подвойский начал зачитывать телеграмму. Генштабисты понуро слушали, стараясь не встречаться взглядом друг с другом.

Верховный главнокомандующий русской армией Крыленко сообщал о нехватке продовольствия, массовом дезертирстве солдат. Он предлагал отвести войска Румынского фронта на несколько переходов в тыл, чем устранить важнейший повод к дальнейшему самовольному уходу солдат из рядов армии.

Пожилой осанистый военный с седыми баками смахнул слезу со щеки. Кто-то вздохнул после зачтения телеграммы, из угла комнаты донесся шепот: «Развал…»

Подвойский сел. Усталое лицо его лоснилось от пота.

— Комментировать не приходится, — проговорил Ленин. — Что нужно предпринимать?

— Господин Ленин, — поднялся сухощавый, низенький старик. На его генеральском мундире белели полосы от споротых погон. — Армию следует максимально сократить. С меньшим количеством людей легче управляться… Очистить офицерский корпус от скороспелых командиров, которым присваивали на ходу звания только потому, что они имеют аттестат об окончании гимназии. Оставить хороший, проверенный костяк, а потом уже наращивать здоровое мясо. По-моему, следует срочно отвести армию на два-три перехода в тыл, экипировать и двинуть в наступление.

— Нет, наступать мы не намерены. Прошу садиться. И отводить армию даже на полперехода не разрешим. Вам, военным специалистам, понятно: отвести — значит пустить неприятеля в глубь страны.

— Сдать Одессу… Позволить Германии высвободить половину дивизий, которые сейчас заняты на ее Восточном фронте, — раздались голоса.

— Но самое опасное, — продолжал Ленин, — это позволить противнику выполнить желание отечественной буржуазии — удушить революцию. Мы отводить армию в тыл не будем. Не будем, — повторил он. — Нужны более реальные, полезные меры.

— Разрешите доложить проект реорганизации армии. Начальник Генерального штаба Потапов, — поднимаясь из-за стола, веско произнес генерал с тяжелым лицом.

О роли Потапова, с помощью которого удалось переломить саботаж сотрудников Генерального штаба, избавиться от тех, кто не только не приносил пользы, но мог быть вреден, Ленину сообщали Подвойский и Кедров. Потапов провел чистку аппарата, заново укомплектовал управление военного министерства. Месяц назад его утвердили начальником Генерального штаба.

— В записке Генерального штаба о конструкции новой армии было три предложения, — начал Потапов. — Старую армию всю распустить, оставить на службе несколько команд и пропускать через них все население, обучая его военному делу. Такие ячейки-команды должны быть на местах. Неделю назад на совещании делегатов фронта этот проект отвергнут. Член коллегии Наркомата по военным и морским делам Кедров предлагал организовать социалистическую гвардию без участия крестьян, от использования старой армии отказаться совсем. Семнадцатого декабря, — продолжал информировать Потапов, — на совещании делегатов фронтов, членов военной коллегии и представителей Генерального штаба была выдвинута идея создания армии из добровольцев, которых принимать по рекомендации местных Советов. Двадцать первого декабря мы представили в Наркомвоен проект создания новой армии по этому принципу. Нужно сформировать тридцать шесть дивизий по десять тысяч солдат в каждой. Для формирования удобнее всего Московский район.

— Мы начали создание армии социалистической, добровольной, — одобрительно повторил Ленин. — Но сегодня ее еще нет. Сегодня архиважнейшая задача — как остановить отступление на юге. Как придать фронту устойчивость, как поднять дух войск, упорядочить транспорт. Есть ли у нас силы сделать это. Прошу высказаться.

— Может быть, своими соображениями поделится генерал Одинцов? — Подвойский обернулся к военному средних лет в казачьей форме, сидевшему около столика телефониста.

— Считаю гражданской обязанностью откровенно высказать свое мнение. — Одинцов вышел на середину комнаты. — Председатель Совета Народных Комиссаров спросил, есть ли у нас силы на то, чтобы исправить тяжелое положение на фронте. Есть и на фронте, и в тылу. Но эти силы не собраны. Там управляют войсками люди, разлагающие армию.

— Старые офицеры? — ехидно пробасил кто-то.

— Старые или молодые — не в этом суть, — спокойно сказал Одинцов. — За развал войск отвечают командиры. Их нужно заставить отвечать за отход. Подбросить на фронт свежие командные силы не для того, чтобы наступать, а для того, чтобы навести порядок в войсках.

«Послушали бы генерала Одинцова, — думал Ленин, — наши «левые коммунисты», равняющие всех буржуазных специалистов под один ранжир — предателей и саботажников. Одинцов сам после Октября обратился в Военно-революционный комитет с просьбой использовать его знания и опыт. Он не одиночка. Потапов и другие честные генштабисты по своей воле стали служить советскому строю».

— Когда прорвалась плотина, не рассуждают, чем ее чинить — лесом, цементом или железом, — продолжал Одинцов. — Хватают все, что есть под руками, и сдерживают напор воды, чтобы плотину не снесло совсем. То, что происходит на Румынском фронте, может обратиться в полную анархию…

Началась по-военному сдержанная, но острая полемика между сторонниками отвода армии для переформирования и предельного сокращения без отвода ее. Раздавались голоса за принятие предложения союзников, готовых начать комплектование частей союзного командования на территории России из солдат, которых «уступит» для этого Советское правительство.

— Мы не позволим продавать людей, — оборвал Ленин офицера, излагавшего предложение французской военной миссии.

Он внимательно слушал выступавших, задавал вопросы сторонникам сокращения армии о возможной мощности огневого залпа, структуре сокращенных частей, об эшелонировании их в обороне.

Генштабисты, не скрывая удивления, реагировали на эти сугубо военные вопросы, убеждавшие в том, что Ленин знал мобилизационное дело, был знаком с программами подготовки и обучения войск, был в курсе дискуссий об использовании артиллерийского огня и взаимодействия родов войск.

Значительная часть генштабистов склонялась к плану сокращения армии и чистки ее.

«Как бы ни были опытны эти люди, помощь их будет ограниченной, — думал Ленин, слушая рассуждения выступавших. — Строить с ними социалистическую армию трудно. Они будут за новыми ростками ухаживать по-своему. Нужно начинать самим, не отказываясь от их помощи. Штаб Красной гвардии подготовил немало хороших отрядов и командиров».

— Старую армию нужно временно сохранить, — сказал Ленин. — Вполне определенно, что отводить ее нельзя ни в коем случае. Все войска должны остаться на фронте. Здесь кто-то верно сказал, что этот фронт превратился в кашу, вернее, в кисель. Но там можно и нужно навести порядок.

Глядя на Ленина, Потапов невольно вспоминал о встречах с министрами, главами царских кабинетов в этом здании. Те были чиновниками без инициативы, самовлюбленными, самонадеянными, для которых народ, Родина, долг, интересы нации были громкими, пышными словами, лежавшими вне сердца и ума. Потапова поразило то, что Ленин так свободно владеет оперативной перспективой. Когда Ленин говорил о фронте, чувствовалось, что он видит всю массу войск на огромной территории и представляет, что может произойти, если отвести ее в тыл. Потапов дивился, откуда у этого сугубо гражданского человека такие глубокие знания организации армии…

В дни Октябрьской революции Потапов изумлялся блестящей организации внешних и внутренних обводов, блокирования Зимнего дворца. Теперь он вдруг осознал, что военными силами Октябрьского восстания руководил Ленин.

Слушая план Ленина об укреплении Румынского фронта, Потапов убедился, что такие решения не возникают экспромтом; человек, незнакомый с принципами организации армии, не мог даже помыслить о таком решении. Но это в то же время был революционно дерзкий план, отметавший все старые каноны мобилизации сил.

— Мы можем вернуть армии устойчивость, — убеждал Ленин генштабистов. — Нужно немедленно влить в нее свежие силы. Они у нас есть. Это красногвардейские отряды Москвы и Петрограда. Силы народа неисчерпаемы. Большевики говорили раньше о том, что война бесцельна. Мы изобличали тогда оборонцев. Теперь мы сами оборонцы. Спорить об армии, какой она должна быть, мы будем. Но сейчас мы не имеем права медлить ни одного дня. Сейчас же начнем отправлять на фронт красногвардейцев, а наряду с этим немедленно приступим к организации новых частей Красной гвардии. На Румынском фронте сейчас миллион двести тысяч солдат. Триста тысяч красногвардейцев хватит, чтобы сцементировать этот зыбучий фронт. Этой силой мы располагаем. Мы создадим десять корпусов, в течение восьми — десяти дней двинем их из Питера и Москвы на Румынский фронт. И сразу же вызовем с фронта делегатов, которых выберут солдатские комитеты, они будут инструкторами новых частей Красной гвардии. Мы обязаны создать еще десять новых корпусов Красной гвардии в триста тысяч человек…

— Кто будет формировать эти десять корпусов? — спросил Подвойский, когда вышел с Лениным из здания военного министерства.

— Пока штаб Красной гвардии под контролем коллегии Наркомвоена, — разъяснил Ленин. — До начала заседания Совнаркома еще полчаса. Пройдемся? Хороший вечер. Редкая для Питера зима. Товарищ Гиль, — окликнул Ленин шофера, — поезжайте до Инженерного замка, там подождите. Мы с Николаем Ильичом подышим.

— Значит, готовить декрет об армии?

— С декретом не спешите, — сказал Ленин. — Декрет — дело большое. Нужно посоветоваться с народом… Продумать — из кого должна формироваться армия, кто будет главнокомандующим, а потом все изложить в декрете. Не спешите, — повторил он, — но и не откладывайте надолго. Обсудите этот вопрос в военной организации ЦК, потом на совещании военных. На Петросовете потолкуйте с Юреневым, Трифоновым, у них богатый опыт по организации рабочей гвардии. Затянуть бы перемирие, тогда мы по-иному бы говорили с дипломатами империи…

19

Совнарком постановил предоставить Ленину отпуск на несколько дней для восстановления здоровья.

В санаторий «Халила» Ленин и Крупская въехали под вечер. Лучшего места для отдыха, чем «Халила», на Карельском перешейке не было.

Крупская знала, что здесь лечится Ян Антонович Берзин, старый партиец, работавший с Лениным в интернациональных организациях за границей, выдающийся публицист и экономист. Беседы с умным товарищем, обсуждение с ним всего, что волновало и увлекало его, были для Ленина лучшим отдыхом…

Утром они втроем вышли на прогулку.

Берзин, сойдя с крыльца санатория, остановился, глухо закашлялся.

— Шею и рот закутайте, Ян Антонович, — участливо посоветовал Ленин, — не в таком санатории вам нужно лечиться. Попасть бы вам в Швейцарию, там прочно бы легкие отремонтировали.

— Вам тоже нужно, Владимир Ильич, отдохнуть основательно, — сказал Берзин. — Я ведь помню вас иным, с загаром, с румянцем.

— Надеюсь за недельку отоспаться. Лихорадку оставлю здесь, вернусь в Питер со свежей головой.

— Мало, Владимир Ильич. Нужно не меньше двух недель, — пытался убедить Ленина Берзин. — Помню, вы писали мне, что приказ отдыхать, отданный правительством, нужно выполнять. Я выполняю. А вы?..

— Наказы народа о мире и земле ждать не могут… Да я, думаю, дней за пять отосплюсь. Помнишь, Надя, как в шестом на даче у Книповичей?

— Владимир Ильич тогда напугал меня. Знаете, как он спал?

— Сутками, — рассмеялся Ленин. — Поем — и в кровать.

Ленин украдкой поглядывал на Берзина. Высокий, худой, сутулый, Берзин старался поплотнее закрыть рот шарфом. Не нужно было быть врачом, чтобы определить, что человек этот тяжело болен.

Крупская, перехватив взгляд Ленина, понимающе кивнула.

Они некоторое время шли молча.

— Как переговоры о мире, Владимир Ильич? — нарушил молчание Берзин.

— Не так, как нам хотелось.

— Затягивают немцы? — встревожился Берзин.

— «Левые коммунисты» требуют разрыва переговоров. Занялись авантюризмом — иначе их лозунг не назовешь, настаивают объявить нелепейшую и гибельную для революции революционную войну.

— Кто же поверит революционной войне? С какими силами воевать? Армии нет, страна истощена, — возмутился Берзин, — за такую демагогию нужно исключать из партии.

— За то, что люди высказывают свое мнение, наказывать нельзя. Но когда доказано, что суждение ошибочно, нужно побороть самолюбие, отказаться от него, а они продолжают упорствовать, считают себя уязвленными, обиженными. У нас есть деятели, способные из-за личной обиды лезть на стенку, тащить за собой других. Мир необходим. Без мира мы революцию не спасем. Война — гибель Советской власти.

— Нельзя же так, — рассердилась Крупская, — не успели встретиться — и сразу о проблемах.

— Извините, Надежда Константиновна, — промолвил Берзин, — я изголодался по новостям.

— А я в первый раз не могу просто отдыхать, — признался Ленин, — раньше входил в лес и сливался с его тишиной…

— Просто переработали, — вздохнул Берзин. — Я, читая газеты, поражаюсь, когда наш Совнарком успевает обсуждать такую уйму вопросов. По стилю декретов чувствую, что многие вышли из-под вашего пера, Владимир Ильич.

— Это гипербола, — сказал Ленин. — Свердлов, Стучка, Луначарский, наши фабзавкомовцы придумывают такое, что порою спрашиваешь себя, сколько лет они занимаются государственной деятельностью? Без году неделя! Фабзавкомовцы вон какой орган управления промышленностью предложили — создать Высший совет народного хозяйства! Лучше того, что создает сам народ, не придумаешь: Советы, Красная гвардия!.. Недавно забавный случай произошел. Арестовали одного владельца завода за отказ подписать чек в банк, а конвоировать поручили красногвардейцам заводского отряда, на содержание которого он полгода выплачивал деньги. Никак хозяин не мог с этим смириться. — Ленин рассмеялся так заразительно, что, глядя на него, улыбнулся обычно хмурый Берзин. — А сколько нового вызревает в народе! На днях приходит неказистый такой с виду дедушка. «Бедняк, — говорит. — у нас в Сонковской волости по углам жмется, а кулак снова волостью правит. Советская власть должна предписать беднякам объединиться». Ведь верно сказано — объединиться беднякам! Стал я его расспрашивать, как середняки отнеслись к закону о земле. «Середняк, — говорит, — приглядывается да раздумывает».

— Я вижу, вас не урезонить, — улыбаясь, сказала Надежда Константиновна. — Схожу на мызу, может, удастся купить молока.

Крупская свернула по тропинке на мызу. Из-за молодого ельника доносился тминный запах сена.

Ленин сошел с тропы в лес и позвал за собой Верзила.

— Люблю ходить по насту, просто слушать, как он ломается под ногами. В Сибири чудесные снега. Там наст такой, что по нему не идешь, а едешь. Но зато уж если провалишься, как в омут, — с головой!..

Ленин быстро шел между деревьями.

Где-то у кромки лесной гривы он остановился глубоко дыша.

— Воздух какой! Здесь для петроградцев будет раздолье. Зимой и летом можно отдохнуть… Какой изумительный народ питерские рабочие! Это подлинные хозяева жизни. Только два месяца прошло, а сколько уже совершили. Но историческое действие только начинается.

— Каким способом всех вовлечь в историческое действие?.. — задумчиво спросил Берзин.

— Соревнование — вот ключ ко всему. Даем людям проявить себя, увлечься, убеждаем в том, что каждому дано проявить свой почин. Добиться, чтобы человек почувствовал, что он может творить жизнь.

Ленин посмотрел на Берзина, глаза его выражали радостное, взволнованное раздумье. Он молча повернулся и энергично зашагал обратно к «Халиле». Берзин шел вслед за ним, не сомневаясь, что сейчас Ленин поглощен какой-то мыслью, возникшей в этой беседе…

Возле осушительной канавы Ленин остановился, стал рассматривать гончарные трубы.

— Изумительного трудолюбия народ — финны. Заставить родить такую землю!

— Вам не приходилось читать книгу Гарвуда о возрождении почв? — неожиданно спросил Ленин. — Это поэмы об обновлении земли. Обязательно прочтите. Ее нужно перевести на русский. И самим начинать работы по обновлению земли.

— Для этого нужно пересмотреть закон о земле, — сказал Берзин. — Уравнительное землепользование не позволит обновлять землю.

— В нашем государстве крестьяне на своем горбу поймут, что такое уравнительное землепользование. Дайте срок. Судьба революции во многом зависит и от того — сделаем ли мы крестьянина, особенно середняка, своим союзником. Не переметнется ли он в лагерь наших противников.

— Кажется, в этой области большие сдвиги. Крестьянский съезд вошел в общий Совет депутатов, левые эсеры согласились участвовать в правительстве.

— Пока это только начало, Ян Антонович, прочный союз пролетариата с крестьянством завоевывается взаимным пониманием, взаимной помощью. То, что верхушка партии левых эсеров вошла в правительство, — еще не союз. Верхушка с очень зыбкими настроениями. Они во власти колебаний, такова природа мелкобуржуазных демократов. Они колебались, когда Краснов шел на Питер, колеблются сейчас. Часть их придет в наши ряды, часть уйдет в лагерь наших противников. Диалектика борьбы. Сейчас они верховодят в деревне. Но царствие их нам не во вред, мы обязаны использовать его, установить блок с крестьянами можно. Здесь нужно много и упорно поработать, не отталкивать левых эсеров от себя. Возиться с ними придется, но обязательно нужно возиться. В их партии сейчас более трехсот тысяч. Кое-кто в их ЦК играет в псевдодемократию. Недавно Дзержинский попробовал арестовать черносотенцев, а левый Штейнберг отобрал ордер на арест, приказал освободить арестованных… Правда, между самими левыми эсерами возникают разногласия. Но считаться с ними приходится — они представляют значительную часть крестьян. Много трудней, однако не менее важно привлечь интеллигенцию.

Они шли молча по тихому сосняку. Берзин сказал:

— Латвийская техническая и гуманитарная интеллигенция начисто отказалась работать с большевиками.

— У вас положение особое. Своей национальной интеллигенции на ваших заводах почти не было — ее вытесняли немецкие и шведские инженеры. У нас есть интеллигенция из народа, из разночинцев. Дети и внуки рабочих, солдат. Они Россию не оставят. Но болтунов и разгильдяев среди интеллигенции немало. Опасно, что к нам начнут прилипать жулики из специалистов. Эти умеют подстраиваться. Это публика с такой мимикрией, что порою черт распознает — честный человек или проходимец.

— Издать строгие законы, — заметил Берзин, — обязать работать.

— Законы?.. Частокол из законов не спасет. Когда я помощником присяжного поверенного работал у Хардина в Самаре, там говорили: нужно дырку между законами отыскать. У нас должно быть мерило полезности людей. Мерило есть работа. Это эталон для контроля. Еще евангелист Матфей говорил: кто не работает — не ест… Работа жуликов и лодырей, подобно лакмусу, выявит. С ними не цацкаться, как говорит Дзержинский, в тюрьму и на принудительные работы…

— Нам нужно собирать дипломатов, — уже подходя к санаторию, сказал Ленин. — Мы уже привлекли к работе Чичерина-Орнатского.

— Орнатского?.. — Берзин вопросительно взглянул на Ленина.

— Слыхали о нем? — Ленин выждал, какую реакцию произведет эта известная фамилия.

— Лет десять слышу о нем… — не скрывая удивления, сказал Берзин.

— Да, был меньшевиком. Но бытие повернуло его к нам. Война убедила. Стал интернационалистом. Английские законники упрятали его в тюрьму. Литвинов отстоял. Человек большого опыта, знаний, дипломат по призванию. Думаю, что искренне хочет понять Октябрь, наши дела…

После обеда Ленин лег отдохнуть, потом сыграл с Берзиным несколько партий в шахматы. Часу в десятом, после ужина, они разошлись по своим комнатам. Крупская заснула сразу. Но через некоторое время ее разбудили легкие звуки за стеной. Там в комнате Ленина осторожно поскрипывали сухие половицы. Она прислушалась, казалось, Владимир Ильич говорит с кем-то. Ей было знакомо такое прочитывание вслух написанного. Ленин работал. Из окон его комнаты падал на снег зеленоватый свет.

20

— Удивительно играет день, — отбрасывая шторку, промолвил Ленин.

Крупская понимающе взглянула на мужа. Снова какая-то ассоциация напомнила ему о матери. «Играет день» было образным выражением Марии Александровны. Прошло два года со дня ее кончины, но Ленин по-прежнему остро чувствовал невосполнимую утрату. Крупская вспомнила, как в первый день приезда в Петроград они ездили на Волково кладбище к могилам Марии Александровны и Оли, сестры Владимира Ильича. Ленин все время молчал, только на обратном пути задумчиво произнес: «Матери всегда с нами, даже когда уходят в небытие».

А недавно Гиль случайно обронил, что дорога на Волково кладбище совсем разбита. Очевидно, Ленин снова ездил к родным могилам.

— В такой день преступление сидеть в комнате, — сказала Крупская.

— Пойдем побродим, Надя.

— Я немного задержусь…

— Тогда я зайду к Яну Антоновичу, а ты выходи к нам.

— Ян Антонович ушел к знакомому финну. Хочет достать лыжи. Ты опять плохо спал, Володя, работал допоздна.

— Лег рано, часов в десять.

— А кто шагал по комнате? — улыбнулась Крупская. — Чьи это наброски? — Она показала на листы исписанной бумаги. — Нужно было уехать в такую глухомань, где не было бы даже дров на лучину… Так дойдет до того, что свалишься с ног.

— Я пойду поброжу, пока один. Ты приходи, как освободишься. Вместе с Яном Антоновичем.

Ленин вышел из дому. Лес ликовал в багряном свете зимнего солнца. Откуда-то из-за чащобы шел мягкий низовой ветер, путался в кустарниках.

Ленин не замечал, куда идет, только по утоптанному снегу чувствовал, что идет по тропе. Его вывел из раздумья голос. Под елью стоял невысокий, широкоплечий, с окладистой, уже седеющей бородой мужчина в овчинном полушубке и звал белку, сидевшую на краю ветки:

— Спускайся, спускайся, Маша. Дам орешков.

Белка вдруг прыгнула на другую ель и скрылась в густом сплетении ветвей.

— Ах, глупая! — промолвил бородач, обернулся и, увидев Ленина, поклонился, снимая шапку с зеленым бархатным верхом. — Вот, видите, развлекаюсь… Простите, вы, очевидно, приезжий?.. Я впервые вижу вас. Будем знакомы. Андрей Лукьяныч.

— Владимир Ильич, — представился, пожимая протянутую руку, Ленин. — Вы точно определили — приезжий.

— Господи, да я в «Халила» знаю не только людей, но и зверей. Из Петрограда? О, это удача! Значит, с новостями? К нам газеты доходят с большим опозданием.

— Вы ожидаете перемен?

— Мечтаю только об одном, о спокойном дожитии.

— Сейчас нужно жить — не доживать. Россия начинает строить новую жизнь.

— Я далек от политики. Мое призвание наука.

— Сейчас только и заниматься наукой.

— Вы серьезно или иронизируете?.. Я преподавал в киевской гимназии, вел лабораторные работы в университете святого Владимира. Мне сказали, что «россиянин», «москаль», не знаю «мовы». Приехал к брату — он здесь в лесничестве. Зовут в финский университет. Но горек хлеб на чужбине.

— Нужно побывать в Наркомпросе, предложить свои услуги. Вы что преподавали?

— Природоведение, но увлечен энтомологией. Это мое призвание.

— Изумительная наука. Очень важная область естествознания.

— Вы тоже естественник? Возможно, коллега?

— Нет…

— Вы не возражаете пройтись со мной? Тогда свернем влево. Эта тропа ведет к станции. Так что же нового в Пальмире? Верно, что большевики запретили Учредительное собрание?

— Ложь. Учредительное собрание будет созвано.

— Ну, слава богу, — обрадовался Андрей Лукьяныч, — будет настоящая власть. С ней союзники не откажутся, надеюсь, говорить. Позорного мира не будем заключать.

— Мир нужно заключать немедленно. Не ожидая союзников. Продолжать войну — значит предать революцию. — Ленин сказал это так твердо, что Андрей Лукьяныч остановился и посмотрел на него, не скрывая изумления.

— По-вашему, нужно заключать?

— Обязательно!

— Я политик плохой, — признался Андрей Лукьяныч. — Прошу, — он вынул из кармана полушубка папиросницу, раскрыл, — настоящий «Дюбек». Обменял на такой же портсигар. Я их сам вырезаю. Снова век меновой торговли. Здесь неподалеку живет известный химик. Занялся производством стиральной соды.

Они медленно шли узенькой тропкой посреди широкой просеки.

— Благодарю. Я не курю, — отказался Ленин. — Это преступление иметь знания и ремесленничать, когда стране так нужны химики! Советское правительство зовет специалистов на работу.

— Виктор Павлович близко ни к одному советскому учреждению не подойдет! Он терпеть не может насилия.

— А вы? — Ленин остановился.

— Я тоже противник насилия.

— Как же вы служили при царском режиме?

— Я никогда не мог мириться с ним, — нахмурился Андрей Лукьяныч. — Я многое потерял, протестуя против насилия. Ушел из университета, где готовился к профессорскому званию. Еще хуже административного насилия — насилие любой идеи. Я ожидал, что революция избавит нас от насилия. Ожидания оказались тщетными.

— А если человек осознает необходимость насилия? — спросил Ленин. — Если оно во имя миллионов над небольшой группой?

— Ради счастья миллионов я рад поступиться даже личной свободой! — воскликнул Андрей Лукьяныч. — Но разве большевики гарантируют свободу личности? Они добились своего — власти!

— Для большевиков власть — не самоцель.

— Тогда зачем они ее захватили? — Андрей Лукьяныч пожал плечами.

— Большевики не имели права дать удушить революцию. Большевики хотели только, чтобы была власть Советов — власть рабочих и крестьян… Скажите, что делает человек, если видит, как поджигатели обливают дом керосином и собираются поджечь его, пользуясь тем, что люди в доме спят?

— Он поднимает тревогу и, если можно, защищает людей.

— Именно поэтому большевики должны были захватить власть. Еще несколько дней промедления — и революцию начали бы душить военные диктаторы — каледины, дутовы, красновы и другие.

— Но нужно считаться с другими партиями.

— Большевики звали другие партии в правительство, но те заявили, что не будут с ними сотрудничать. Лидеры меньшевиков и эсеров хотят, чтобы Советская власть поступала так, как желают они, а она поступает так, как предписывает народ. Все создает народ, большевики ему ничего не навязывают, они понимают: жизненно лишь то, что вызрело в народе.

— Значит, и социализм вызрел? Вы верите, что в России можно построить социализм?

— Не только верю, а знаю. Одной веры мало, нужно знать, как его строить. И какими силами. Знаю потому, что это определено научно.

— Не знаю такой науки.

Андрей Лукьяныч остановился, удивленно глядя на Ленина.

— Есть такая наука. Марксизм.

— Ни одна академия не считает марксизм наукой, — уверенно заявил Андрей Лукьяныч.

— Это беда академий.

— Но почему же марксизм — наука? Я буду рад выслушать вас. Вы, я чувствую, поклонник Маркса.

— Рьяный… Скажите, предвидение — это один из верных признаков науки?

— Несомненно.

— Так, к вашему сведению, марксизм предвидел социалистическую революцию в России и научно обосновал это предвидение.

— Но просто объявить социалистическую революцию, как сделал максималист Ленин, — это не значит, что она свершилась.

— Она свершилась. И русский народ начинает строить социализм.

— Строить? Из каких кирпичей? Какими силами?

— Из кирпичей знаний, силами науки.

— Но ведь она буржуазная! Социалистической науки нет, как мне известно, — напористо доказывал Андрей Лукьяныч. — А буржуазная наука для вас непригодна.

— Пригодна. Большевики призовут буржуазных ученых. И поверьте мне, социализм такая увлекательная вещь, что они сами потом станут социалистами.

Андрей Лукьяныч снова закурил и, не скрывая любопытства, посмотрел на Ленина.

— Это все мне понятно, — наконец нарушил он молчание. — Но для того чтобы создавать государство, нужна интеллигенция. Ее у большевиков нет.

— Большевики приглашают сотрудничать интеллигенцию. И уверены, что она будет сотрудничать с ними. Прежде всего ученые. Как только они познакомятся с нашими планами. А потом рабочий класс создаст свою интеллигенцию…

— Интеллигенция есть интеллигенция. Рабочий, получивший образование, будет мыслить так же, как интеллигент из разночинцев или дворян. Потом у капиталистического общества есть двигатель. Вы догадываетесь, о чем я говорю? Конкуренция. Она вызывает на состязание сильные личности. Она побуждает людей искать возможности для развития.

— На истребление одного вида другим, — рассмеялся Ленин.

— Да, на истребление слабых сильными. Выживает, побеждает только сильный. Это закон природы.

— Социализм устранит эту борьбу.

— Без нее общество выродится, — убежденно сказал Андрей Лукьяныч. — Оно станет нивелированным, затхлым. Что будет вызывать в людях силы? Толкать их на риск, дерзание, поиск?

— Соревнование тружеников.

— Это утопия! Это соревнование муравьев.

— Называйте как угодно. Но соревнование вскроет предприимчивость, энергию масс, а не одиночек. Оно поможет талантливым людям из народа проявить свои способности.

— Вы уверены, что все начнут соревноваться? Одни будут стараться, а другие смотреть на старательных.

— Революция не будет церемониться с разгильдяями и лодырями. Тех, кто отлынивает от работы, будут сажать в тюрьму. А неисправимых будут карать более жестоко…

— Ну, так и есть! Нужно было искать на нехоженой дорожке, — раздался позади голос Берзина. — Что я говорил, Надежда Константиновна!

Из лесу вышли Крупская и Берзин.

— Был рад с вами поговорить, — протягивая руку, сказал Андрей Лукьяныч. — Вы на чьей даче?

— В «Халила», — ответил Ленин.

— В «Халила»?.. — протянул удивленно Андрей Лукьяныч. — Очевидно, врач.

— Нет, не врач.

— Там отдыхают из Смольного.

— Я тоже из Смольного, — улыбнулся Ленин.

Андрей Лукьяныч был явно ошеломлен, он вынул портсигар, раскрыл его, потом захлопнул, спрятал в карман, снова вынул, торопливо закурил и извинительно произнес:

— Может быть, я позволил резкую прямоту. Но я говорил, как думал.

— Важно, что вы были искренны, — Ленин протянул ему руку. — И если встретимся, прошу говорить со мной так же прямо, откровенно…

Ленин выждал, пока Андрей Лукьяныч скроется за опушкой, и начал рассказывать:

— Это очень ценная встреча. Я давно ждал возможности поговорить так откровенно с представителем интеллигенции. Она в раздумье — по какой дороге идти? с кем?.. Ей нужно умело помогать. Привлекать работой… А сколько ее? Сколько замечательных проектов! Смидович нашел инженеров, которые хотят построить электростанцию на Волхове, потом на Иматре. Миллион лошадиных сил даст этот водопад. Бросить энергию в пространство, осветить, обогреть страну! Если мужички с грабарками смогли соорудить гигантскую магистраль от Москвы до Тихого, то представляете, что они сделают машинами!..

— Пора собираться в Питер, Надя, — сказал Ленин вечером. — Немного отдохнул. Кое-что продумал на досуге. Время не для отдыха. Три дня, а кажется, прошла вечность.

— Это для перепечатки?

— Нет, Надя, это наброски. Еще многое нужно продумать, проверить… Хотелось обобщить наблюдения, раздумья последних дней. — Ленин сам стал собирать листки, пробегая взглядом затканные вязью правки страницы: — Здесь о соревновании, о трудовом творчестве… Я тебе рассказывал, Надя, чем мы заменим конкуренцию? Соревнованием…

21

Стоило только Ленину по возвращении из «Халила» переступить порог Смольного, как он снова оказался в половодье дел. За три дня накопились горы писем, постановлений, проектов, разработок, телеграмм из Ставки, с Донского фронта.

— С этим можно подождать до завтра, — сказал Горбунову Ленин, просматривая список желающих встретиться с ним. — Когда завтра заседание Совнаркома? Значит, окончим не раньше десяти вечера. Господину Садулю из французской военной миссии назначьте на одиннадцать ночи, после заседания Совнаркома. Много «вермишельных» вопросов. Пора для рассмотрения их создать при Совнаркоме специальный комитет или комиссию…

— Садуля можно вызвать и в другой день, — предложил Горбунов. — Пришел бы он с нотой, что французское посольство согласно начать совместное обсуждение условий мира с Германией. По такому случаю можно встретиться немедленно. Он ведь придет, как всегда, только за информацией.

— Мы его обязательно должны проинформировать, что своих позиций в вопросе войны и мира не меняем. Вы понимаете, чем вызван этот визит? Крикливыми фразами наших «воителей». Это нужная и полезная встреча. Сейчас попросите ко мне Подвойского… Где все телеграммы, разговоры по прямому проводу с Крыленко, Антоновым-Овсеенко?..

— Рано вернулись, Владимир Ильич, нужно было отдыхать, — сказал, входя, Подвойский.

— Рано?.. Когда творятся такие дела? Вы эту телеграмму Крыленко читали?.. Хватит, немного отдохнул. Слава богу, лихорадка отвязалась… На фронте уходят с позиций целые полки. Солдаты требуют мира. А наши левые против мира. За революционную войну…

Подвойский понял, что в «Халиле» Ленин продолжал анализировать положение страны, обдумывал самый важный вопрос политики — о мире. Он вспомнил, как на всех заседаниях до 18 декабря, когда с докладом о состоянии армии и о положении на внешних фронтах выступал Крыленко, Ленин пытливо прощупывал мнения и взгляды своих соратников. Всем, кто долгое время работал с Лениным, было известно, что только после изучения различных мнений он выносит какое-либо решение.

Сейчас, по точности формулировок, Подвойскому стало ясно, что в дни отпуска Ленин пришел к твердому решению — мир с Германией необходимо заключить на любых условиях.

— А если немецкая военщина потребует аннексий и контрибуций? — спросил Подвойский.

— Придется соглашаться. Партия обещала трудящимся мир. Обещание нужно выполнить. Только людям, которым кажется, что они законченные марксисты, но которые никогда не знали диалектики, мерещатся страхи, что коль мы заключим соглашение с капиталистами, то, значит, начнется реставрация капитализма в России. Они рассуждают прямолинейно и по-школярски. С ними придется повозиться. Баталия предстоит архисерьезная…

Ленин подвинул к себе папку с телеграммами и, пробегая их, что-то выписывал в блокнот. Две телеграммы он протянул Подвойскому:

— Вызывайте комендантов и от имени нас обоих потребуйте для этих эшелонов выделения паровозов вне очереди. Свяжитесь с Невским. Неужели у него не хватает решимости пресечь явный саботаж викжелевцев! В наркомате у него работают коммунисты, с них тройной спрос. В какой стадии, Николай Ильич, разработка проекта о создании нашей армии? Съезд по демобилизации обсудил его?

— Сегодня началось обсуждение. Его предложила наша фракция. Как водится, меньшевики и эсеры повели атаку. Левые эсеры колебались, но теперь поддерживают нас. Можно не сомневаться, что сто шестьдесят человек проголосуют за проект. Наших и левых эсеров — две трети. Все уже ясно…

— Многое не ясно. Для трудящихся не понятно, как так — старую армию демобилизуют, а новую создают. Вызрело это в народе? Все нужно проверить.

— Съезд просит вас, Владимир Ильич, выступить.

— Обязательно нужно выступить. Когда намерены закрыть съезд?

— Третьего января. Среди делегатов съезда и делегаты Учредительного собрания. Они к пятому должны быть свободными.

— Третьего января, — Ленин сделал пометку на календаре, — постараюсь быть на съезде… На Петросовете, в других Советах обсудили проект об армии? Как же так, упускаем время!.. А создавать армию нам нужно. Это дело двигать усиленно. Фразеры не успокаиваются. Чем собираются воевать? Резолюциями и речами Бухарина, Радека, Осинского и иже с ними?

Подвойский стал докладывать о том, что румынское правительство отказывается пропускать в Советскую Россию русские революционные войска, разоружает некоторые части, арестовывает солдатские комитеты.

— Предъявим ультиматум румынскому правительству. Предупредим, что мы с их частями поступим так же, как они с русскими солдатами… Что на Дону?

— Антонов-Овсеенко действует решительно по всем линиям — и гражданской, и военной.

— Гражданской?

— Харьковские капиталисты перестали вовремя выдавать заработную плату. Рабочие обратились за помощью к Антонову-Овсеенко. Он сообщил в местный ревком. Там начали судить, рядить… Тогда Антонов решил разобраться сам, вызвал к себе пятнадцать воротил и предложил им найти миллион рублей наличными.

— Верное решение.

— Сперва господа предприниматели стали капризничать. Антонов-Овсеенко заключил их под арест, правда, комфортабельный — в вагонах второго класса, и предупредил, если не внесут денег, их направят на работу в рудники. Внесли весь миллион! Но теперь на Антонова напирают другие…

— Кто, почему? — нахмурился Ленин.

— Нарком юстиции Штейнберг заявил протест. Считает незаконными эти действия.

— Удивительная рассеянность, — усмехнулся Ленин, — забывает, что он нарком, а не адвокат. Не может расстаться со своей старой профессией. Об этом мы серьезно напомним ему на заседании Совнаркома. А Антонову-Овсеенко от имени Совнаркома послать телеграмму — одобрить его решительность. Превосходно действует! Так следует поступать со всеми саботажниками и дельцами. Мало того, нужно отправить этих господ на рудники, пусть поработают несколько месяцев. Жаль, что у нас еще не созданы революционные трибуналы.

22

В полдень Садуля известили, что Ленин возвратился в Петроград и может принять его только поздно ночью.

Садуль сразу увидел, что трехдневный отпуск не улучшил состояние Ленина, он выглядел усталым, нездоровым. Черт бы взял эту хитрую лису Нуланса! Заставил его идти за информацией о позиции Советского правительства в вопросах мира, точно определенной декретами, обращениями к посольствам Антанты, к народам воюющих стран! Это был коварный ход посла с целью выведать, как отнесется Ленин к предложению союзников получить помощь военной силой и продовольствием, их стремлению комплектовать части для Западного фронта из русских солдат. Садуль чувствовал себя дипломатической лакмусовой бумажкой, которая должна выявить реакцию политического противника. И для этого отнимать время у человека утомленного, решающего десятки сложнейших вопросов в стране, где развален транспорт, где нечем кормить население больших городов, где промышленность разрушается буквально на глазах, где бойкоты, саботаж вольно разгуливают по предприятиям. Украина не пропускает на север поезда с хлебом. Промышленники и инженеры объявили бойкот новой власти. Каждый факт надвигающейся катастрофы смакуют в посольстве.

В десятом часу Садуль выехал из посольства. Город стыл в туманном морозе, на перекрестках улиц горели обогревательные костры, дежурили пикеты красногвардейцев и моряков.

Город был непередаваемо красив своей строгостью, напряженным безмолвием. Вдруг налетевший откуда-то порыв ветра поднял с сугробов облака снежной пыли…

Садуль, нервничая, осведомился, сможет ли Ленин беседовать с ним сейчас, не лучше ли перенести встречу на другой день.

— Нет, сейчас, обязательно сейчас, — энергично произнес Ленин. — Прошу, — он указал на стул возле письменного стола. — Коль разговор о мире — откладывать нельзя. При этом предельно откровенный. Как вам известно, тайную дипломатию мы похоронили.

— Наше правительство по-прежнему озабочено ходом переговоров о мире, — сказал, не скрывая своей неловкости, Садуль.

— А мы озабочены молчанием посольства, — ответил Ленин. — Мы предлагали, как вам известно, господин капитан, не один раз официально начать совместные переговоры. И на все предложения нам отвечали молчанием. С нами не желают вести дипломатическое общение? Странам Согласия известно, что русская армия развалена. Это не открытие большевиков и не измышление. Еще военный министр в правительстве Керенского Верховский заявил об этом. Мира ждут не только народы России. Нам нужна передышка. Это для нас архиважно. Когда мы получим ответ французского посольства на нашу ноту?

Садуль молчал.

— Я понимаю, ваше официальное положение не позволяет быть откровенным, — продолжал Ленин. — Но, живя в России, вы могли убедиться, что рабочие и крестьяне изнурены войной. И поэтому мы вынуждены сепаратно заключать мир с Германией. И в то же время создавать новую армию. И мы ее создадим. Она будет оберегать завоевания революции. Но сейчас страна ждет мира. Семнадцатого декабря мы предложили совещанию делегатов Общеармейского съезда анкеты. Мы подробно расспросили о состоянии армии… Ответы посланцев фронта окончательно убедили нас, что воевать мы не можем. Эти ответы обсудил Совет Народных Комиссаров. Мы охотно предоставим вашей миссии возможность ознакомиться с ответами солдат о войне и мире. Вчера на съезде фронтовиков наша фракция внесла проект о создании рабоче-крестьянской армии. Его поддержали сто пятьдесят три делегата, только сорок голосовали против. Даже левые эсеры, которые сначала колебались, как поступить, поддержали проект. Наша совесть чиста: не мы изобрели сепаратный мир. Нас заставляют заключить его страны Согласия. Они не захотели быть с нами за столом переговоров. Они несут ответственность перед своими народами, считаться с желаниями которых отказываются. Скажите, вы, военный, знаете свою армию, настроение солдат? Разве они не устали от войны? Лучшие умы Франции против этой бессмысленной, дикой, кровавой схватки из-за передела мира…

— Но когда Россия сама добивается мира, без участия союзников, она может оказаться в худшем положении, нежели в том случае, когда немцы обратятся с просьбой начать переговоры о мире, — быстро, как заученное, высказал Садуль. — Сепаратный мир дает возможность немецкой армии высвободить часть сил.

— И заставить воевать союзников, — сказал Ленин. — Почему же они тогда отмалчиваются?

— Очевидно, решается вопрос о признании новой власти в России, — неуверенно проронил Садуль.

— Вот в этом-то и дело! — воскликнул Ленин. — А они не хотят признавать новую власть. Мы должны воевать. Так? Чем? Какими силами? Для войны нужна слаженная, сильная армия. У нас ее нет.

— Но союзное командование предлагает помощь русской армии и снаряжением, и продовольствием.

— И ждет от нас вербовки солдат для своих армий! С циничными расценками — сто рублей за голову…

— В зарубежной печати есть сообщения о том, что Германия требует огромных аннексий и контрибуций.

— Иногда аннексии не страшнее продолжения войны.

— Но сепаратный договор несомненно будет унизителен. Неужели великая Россия допустит подобный мир?

— Да, унизителен, да, постыден! А договоры Пруссии с Наполеоном разве не были унизительными? Жизнь заставляет нас заключить любой договор, — сказал Ленин, подходя к Садулю. — История знала несколько архипозорных договоров, но побежденные страны после передышки, накопив силы, освобождались от кабальных договоров.

— Если судить по газетам, не все в Советском правительстве сторонники заключения мирного договора?

— К сожалению, есть любители громких фраз, которые не видят того, что происходит в стране, в армии. Они увлечены революционной войной.

Ленин прошелся по комнате, как бы стараясь освободиться от усталости, вернулся к столу.

— Могут быть разорваны брестские переговоры… — будто раздумывая вслух, проговорил он. По интонации его голоса, резкому движению руки, отодвинувшей бумаги на столе, Садуль почувствовал, как обеспокоен его собеседник. — «Левые коммунисты» уверяют, что в Германии и Австро-Венгрии вот-вот начнется революция. Но она произойдет не так скоро. Мы не имеем права ждать! Народ устал. Он хочет мира. Армия дезорганизована. Если наступит разрыв переговоров, нам нечем сопротивляться. Чтобы создать новую армию, нужно время. Правые эсеры ведут агитацию среди крестьян за продолжение войны. Но для ведения ее нет сил. Нет сил… Начать сопротивление — это дать козырь немецкой партии войны. Они несомненно попытаются захватить новые области и навязать более тяжелые условия. Я не сомневаюсь, что между Германией и Англией начались переговоры. Они не упустят случая устроить раздел России и обеспечить свое влияние. Мы вынуждены заключить сепаратный мир. И нас никто не вправе осуждать.

— Если Россия заключит мир, — видимо, уже не считаясь со своим положением, заинтересованно воскликнул Садуль, — война может затянуться! Немцы швырнут все свои дивизии с Востока на Запад. А это грозит гибелью Франции, Бельгии, Англии.

— Гибели не последует. Я уверен, что Германия проиграет войну.

— Тогда зачем России перед финалом выходить из войны?

— Помогать союзникам громить Германию, чтобы потом они обрушились на нас, мы не станем. Наше отношение к капиталистам любых держав такое же, как и к отечественным.

— А если немцы прервут переговоры и начнут наступление? Вы сами говорите, что армии уже нет.

— Вот в этом случае мы ответим союзникам согласием на принятие материальной помощи от них. Но мы не изменим своего отношения к капиталистам.

— Я благодарю вас за откровенный разговор со мной. — Садуль с трудом произнес это. Ему хотелось выразить восхищение ясностью суждений, несокрушимой логикой собеседника, заверить, что он тоже сторонник мира, но, как дипломат, он был обязан говорить заученные, положенные статусом слова. — Я хотел бы с такой же силой передать главе нашего посольства выслушанное сейчас. Желаю вам доброго Нового года, исполнения желаний!

23

— Кажется, все, Владимир Ильич, — сказал Дзержинский, закончив обзор работы ВЧК за неделю, — кроме одного личного вопроса.

— Личного?!

— Да, это касается вас. Поступила жалоба…

— Только одна? — Ленин весело взглянул на Дзержинск ого. — Бог мой, только одна! А я думал, их тысячи… Был у меня сегодня один крестьянин, хитрый мужичок, философ по дарованию, тоже с жалобой на меня. Послушали бы вы его, какая логика, какой язык! «Первое, товарищ Ленин, со скрытностью своей ты должон расстаться. Ты — человек общественный и всенародно должон про себя рассказать. Не для самохвальства. На такое место народом утвержден, а личности твоей не видим, жизнеописания твово нет. За тебя его кто хочет, тот и сочиняет. А второе, про землю декрет написали, а про скот — ничего. Берем его у помещиков, а кто платить должон, сколько, никому неведомо. У монастырей землю брать али нет? Опять спор. Духовные лица говорят, что это земля божеская и прикасаться к ней грешно. Значит, в наши крестьянские дела ты еще не вник». И он прав. О наших наркомах мы должны рассказать народу, представить их. Мой посетитель так и сказал, уходя: «На власть ты поставленный, да нам не представленный».

Ленин говорил, не спуская глаз с желто-воскового лица Дзержинского, исхудавшего до того, что гимнастерка свисала с костлявых ключиц, как с вешалки.

— Моя жалоба посерьезней, Владимир Ильич. Люди, охраняющие вас, жалуются, что не могут за вами уследить.

— Значит, я хороший конспиратор, — улыбнулся Ленин.

— Петроград кишит разными проходимцами, геростратами, наемными убийцами. Каждый день вылавливаем столько дряни, — серьезно сказал Дзержинский.

— Это вполне нормально — идет революция.

— Вы — глава правительства, — продолжал убеждать Дзержинский.

— По-марксистски смотрите на роль личностей, дорогой Феликс Эдмундович. Наша партия богата способными людьми, в рабочем классе их тьма… В общем, к этой жалобе прошу не возвращаться, оставьте ее без ответа. Нам нужно заниматься другим, охранять рабочий класс, чтобы меньшевистские провокаторы не развращали неустойчивых. Нам нужно прежде всего беречь партию… Да, да. Партию. Спросите — от чего? От раскола! Мы должны действовать сплоченно и не дробить единый поток на течения. Нам сегодня необходимо единство мнений. Это значит — каждому необходимо сверять свое мнение с мнением большинства.

Дзержинский сидел понурившись. Он понимал, что сейчас Ленин говорит о его выступлении на заседании ЦК, когда он выступил против заключения мирного договора.

— Мы обязаны уметь слушать народ, учиться у него, выполнять его волю. Ежели народ хочет мира, мы не имеем права навязывать ему противное. Поезжайте в армию, на заводы, в деревни — там первый вопрос: когда кончим войну? Это все — письма о мире, — Ленин снял с этажерки кипу писем, — почта только одного дня, — он подал письма Дзержинскому. — Пожалуйста, возьмите, почитайте… Меня обвинения в капитуляции не пугают.

Дзержинский, бережно приняв от Ленина письма, хотел признаться, что слова о капитуляции, произнесенные им на заседании ЦК, были непродуманными. Но он хорошо знал характер Ленина. Ленин не любил кающихся, он всегда требовал от членов партии исправления своих ошибок работой, искренним стремлением доискаться до сути, до того, что привело их к ошибочному взгляду на вещи и события.

— Я все же прошу вас не игнорировать нашу охрану.

— Феликс Эдмундович, — Ленин вышел из-за стола, сел рядом с Дзержинским, — а у меня вот претензии к вам куда серьезней.

— Ко мне? — удивился Дзержинский. — Тогда прошу назначить расследование.

— Никакого расследования не будет, — улыбнулся Ленин. — Будет приказ Дзержинскому — беречь себя. Во что вы превратились? Кожа да кости. Немедленно берите отпуск и езжайте отдохнуть. У вас такая коллегия: Петерс, Лацис, Ксенофонтов. Любой временно заменит вас… Скажите, Феликс Эдмундович, вы выезжали на ликвидацию «винных» погромов? На осаду дачи анархистов? Гм-гм… Нам все известно. Феликс Эдмундович, прошу вас по-дружески не рисковать собой. Найти руководителя ВЧК не так-то легко. Это — призвание и дарование.

— Владимир Ильич, в аппарате ВЧК всего сорок человек. Нужны надежные товарищи…

— Ищите людей на заводах, — посоветовал Ленин. — На руководящие посты в наркоматы мы подобрали же даровитых рабочих и работниц.

— У нас дела сложнее. Для руководства отделами, для разведывательной работы нужны люди с партийным сердцем, с такой выдержкой, какая исключает всякие личные чувства. У некоторых из наших сотрудников нервы не выдерживают. Начинают кричать на арестованных, припугивать. От этого недалеко до рукоприкладства. Так можно ЧК превратить в обычное сыскное отделение. А я считаю, что это — орган ЦК.

— Совершенно верно, — согласился Ленин.

— У нас нет правоведов, — досадовал Дзержинский. — Мы часто спорим о мерах наказания. Ведь никаких кодексов пока нет. А Штейнберг по любому нашему постановлению рад строчить протесты.

— Вы посылаете к нему все постановления?! Зачем?! — недовольно воскликнул Ленин.

— Он узнает обо всем от своих товарищей по партии. Вы же знаете, моим заместителем назначен Александрович, левый эсер. Он информирует свой ЦК, что делается у нас. Ведет себя мерзко, верит любым доносам… Плохо, что у нас еще слабая сеть надзора.

— Нужно, Феликс Эдмундович, опираться на население. Если население «не слышит» и «не видит», что происходит вокруг, то даже самая разветвленная сеть не поможет действенно бороться с контрреволюцией. Нужно работу ЧК сделать гласной, периодически отчитываться перед людьми, публиковать сообщения о выявленных контрреволюционных организациях. Так называемые простые люди великолепно анализируют самые сложные явления и процессы, они помогут ЧК, они хорошо видят — кто чем дышит… А что, если мы направим к вам товарища N? — вдруг спросил Дзержинского Ленин.

— Нет, в ЧК он не подойдет.

— Почему? В партии с первой революции. Умелый организатор.

— Он черствый человек…

24

На заседании Совнаркома 28 января все шло по заведенному порядку до хозяйственного вопроса об организации мельничного дела. Представитель Совета рабкоопов — докладчик по мельничному делу — был ошарашен, когда Ленин предупредил, что до конца его выступления осталось всего три минуты.

— Товарищ Ленин, как же так? — растерянно посмотрел на Ленина докладчик, — я успел осветить только историю вопроса.

— Учитывая вашу неопытность, предлагаем вам для подготовки два-три дня. Только подготовьтесь так, чтобы за пять минут изложить практические меры, без всякой истории, — улыбаясь посоветовал Ленин.

Перебирая листки блокнота, лежавшего перед ним, он спросил Подвойского:

— Николай Ильич, как отнеслись к проекту декрета о Красной Армии? — и тут же пояснил участникам заседания: — Я попросил проект декрета передать на обсуждение солдат, командиров, штаба Красной гвардии.

— Его обсудили на заседании Петросовета, на солдатской секции Третьего съезда Советов, в штабе Красной гвардии. Все приветствуют создание социалистической армии. Все за создание армии и именно такой, какую мы задумали — на принципах добровольчества…

— А на заводах, в селах обсуждали? — перебил Подвойского Ленин. — Как отнесутся к этому рабочие, крестьяне?.. За ними решающее слово. Беда, что у нас просто нет времени опросить всех, все трудовое население. Но революция должна, и именно сейчас, защищаться. Революция, не умеющая защищаться, ничего не стоит.

— Мы подготовили проект декрета. — Подвойский положил на стол перед Лениным проект. Ленин быстро пробежал глазами строки проекта, спросил:

— Были возражения в целом или по отдельным пунктам?

— Принципиально — никаких, — ответил Подвойский.

— Тогда будем обсуждать пункт за пунктом. Я не могу согласиться, что «старая армия служила орудием классовой борьбы в руках буржуазии». Разве эта формулировка отражает основную сущность буржуазной армии? Старая армия была орудием классового угнетения трудящихся.

— Как же ты, Николай Ильич, — с дружеской укоризной сказал Петровский, — вписал в декрет какие-то отвлеченные слова. Я за формулировку Владимира Ильича.

— Нужно обсудить каждый параграф декрета, будем сидеть до тех пор, пока не подготовим его для публикации.

Ленин снова перечеркнул несколько слов вводной части проекта и вписал свою поправку.

— «Для замены регулярных войск всенародным вооружением», — прочел он и обвел взглядом участников заседания, — «регулярные войска» в данном случае — выражение неточное, предлагаю вместо «регулярных войск» поставить «постоянных армий». А как вот этот пункт первого раздела: «Рабоче-крестьянская Красная Армия создается без принуждения и насилия, она составляется только из добровольцев»?

— Кулаков и буржуазию мы в армию принимать не собираемся, — скороговоркой выпалил Крыленко и добавил с досадой, глядя на Подвойского: — Почти месяц обсуждали, а не заметили, что пишем о каких-то абстрактных добровольцах.

— Да, для этого пункта нужна другая редакция, — заметил Ленин, вычеркнул в проекте две строки, вписал и огласил свою формулировку: — В добровольцы принимаются только трудящиеся. Армия создается из наиболее сознательных и организованных представителей… нет, представителей не годится… элементов! Трудящихся классов. А это что? — Ленин перечеркнул почти весь третий раздел декрета. — У кого вы переняли такой стиль, Николай Ильич, и вы, уважаемые товарищи? — Он кивнул в сторону Крыленко и Прошьяна. — У меньшевиков? Обещать то, чего вы не можете сделать. Расписали: «…Малолетние дети, жены солдат Красной Армии обеспечиваются всем необходимым, получают натурою — квартиру с отоплением и освещением, одежду, обувь, хлеб». А если они, десятки тысяч солдаток, завтра явятся к нашим наркомам по военным делам и потребуют «натуру» — квартиры с отоплением и освещением, хлеб, жиры, — что вы им дадите? Может, запишем так: «Члены семей обеспечиваются всем необходимым по местным потребительским нормам»?.. И еще одна поправка. Не люблю я этих канцелярских выкрутасов: «Не менее, не более». Нужно прямо определить: «Каждый воин получает пятьдесят рублей в месяц, кроме довольствия». Теперь прошу критиковать мои замечания, предлагать свои поправки, дополнять и развивать внесенное.

— Критиковать вас, Владимир Ильич, за ваши поправки не будем. — Петровский неторопливо поднялся из-за стола. — Я думаю, со мной все согласятся. Но в третьем разделе, где говорится о верховном руководстве, по-моему, нужно точно указать, что Верховным руководителем рабоче-крестьянской Красной Армии является Председатель Совета Народных Комиссаров.

— Правильная поправка, — поддержало несколько голосов.

— Я все-таки за старую редакцию, — настаивал Ленин. — Верховное руководство армией осуществляет Совет Народных Комиссаров. Что же касается военного времени… В это время все органы подчинены одной задаче — защищать государство, громить врага.

— Я свою поправку снимаю, — оказал Петровский. — Предлагаю поставить на голосование декрет в целом.

В небольшом, скудно обставленном полутемном зале заседаний Совета Народных Комиссаров свершился один из самых великих актов истории. Социалистическое государство провозгласило создание новой армии.

25

Ранним вечером Крупская зашла за Лениным: он сам попросил «извлечь его из прокуренной коробки».

— Опять курят? — спросила Крупская, войдя в кабинет.

— Все насквозь продымили.

— Ты хотя бы плакатик повесил с просьбой «не курить».

— Вешал и снял. Плакат висит, а наши наркомы ухитряются дымить в печную дверку, от этого воздух не чище. Закон, который не выполняют, нужно отменять. Пойдем поглотаем студеного воздуха.

Они вышли через черный ход в небольшой сад возле Смольного.

— Луначарский тебе не передавал о нашей победе? — спросил Ленин Крупскую. — Я ему звонил час назад. Дутов убежал в Тургайские степи. Месяца не прошло, как Кобозев с Куйбышевым начали наступление. Эта же участь ожидает Каледина… Сегодня были у меня товарищи с Путиловского завода, там построили еще один бронепоезд, на него установят новое мощное орудие с Обуховского завода. Сами рабочие создают броневые силы, и никакие дутовы, каледины, красновы с ними не справятся. Ты представляешь, Надя, какое мы создадим оружие, если к нам придут работать специалисты. Самоучки-оружейники на Сестрорецком заводе предложили выпускать автоматическое оружие. Если подучить этих людей, они перевернут горы, а учить их будем обязательно. Как у вас налаживаются дела с профессионально-техническим обучением?

Крупская стала рассказывать о проектах открытия новых институтов, средних технических школ:

— Не пройдет десяти лет, как в каждом промышленном районе будет свой институт, средняя техническая школа.

— Из рабочего класса выйдут конструкторы, изобретатели, — сказал Ленин вполголоса, наклонясь к Крупской. Она знала эту его привычку мечтать вслух. — Они поведут технику по новому пути. До сих пор капиталисты заказывают машины, у которых человек чувствует себя управляющей деталью, живым автоматом для пуска и остановки станка или машины. Наши советские инженеры создадут станки с автоматическим управлением, связанные друг с другом. Это будет производственный поток. Без производственного потока немыслимо достижение коммунизма. Они создадут не только орудия производства, но и орудия защиты людей от войны. Создадут такие средства вооружения, которые исключат возможность любой войны. Нам трудно представить даже, как богат русский народ и другие народы нашей страны талантами. Где-то я встречал историческую справку о том, что англичане старались покупать суда, построенные архангельским корабелом Негодяевым. Нужно только показать людям, на что они способны. Показывать это нужно со школы. На Западе в школах вдалбливают детям рабочих, что рабочий класс ничего не создал, не создаст, не способен создать. Находят разные обоснования для объяснения этого явления. Мишле писал, что работа на фабрике изматывает человека так, что он ни на что не способен, что у него одно желание — возбудить себя вином. А то, что эти «неспособные» изобрели такие машины, как ткацкий станок, двигатель внутреннего сгорания, буржуазные философы умалчивают. Хорошо бы создать книги об изобретателях, самоучках, конструкторах, книги для детских технических и общеобразовательных кружков, привлечь к этому делу писателей с живым, ярким пером. Человек с детства должен верить, что он может творить. Социализм — это общество творческих людей.

26

Непременный секретарь Российской Академии наук Сергей Федорович Ольденбург был озадачен присланным из Наркомата по просвещению «Положением к проекту мобилизации науки для нужд государственного строительства». Правда, Наркомпрос уже с начала января вел переговоры об участии академиков в его работе. Однако, обещая рассмотреть предложения Наркомпроса по сотрудничеству, в академии не ожидали столь быстрого развития событий.

Знакомясь с «Положением», которое, как сообщил представитель Наркомпроса, составлено по совету Ленина, Сергей Федорович невольно вспомнил печальную историю возникновения «Свободной ассоциации для развития и распространения положительных наук». Ее основала вскоре после Февральской революции группа академиков и профессоров при участии Горького. Сколько было надежд и мечтаний о создании новых институтов, научных издательств, популярных книг для народа! Но Ольденбургу, принявшему пост министра народного просвещения во втором составе Временного правительства, не удалось добиться внимания Керенского к насущным делам образования. Временное правительство не посчитало нужным даже встретиться с учеными, выслушать их.

А теперь достижениями науки интересуется Председатель Совнаркома! Мысли Сергея Федоровича перенеслись на четверть века назад. Тогда его навестил экстерн Санкт-Петербургского университета Владимир Ульянов, брат его друга Александра. Он пришел с просьбой рассказать о последних годах жизни брата.

Беседы с будущим юристом произвели на Ольденбурга сильное впечатление. Молодой человек поразил его своей эрудицией, убежденностью, что будущее России определяет развитие капитализма и рост рабочего класса. Обычно сдержанный в суждениях об одаренности людей, Сергей Федорович во время последней встречи с Ульяновым сказал:

— Я уверен, что вам предстоит совершить многое.

— Я хочу жить так, чтоб сделать больше для народа, — ответил Ульянов. — Если не задаваться целью сделать все, что ты можешь, то сделаешь мало.

Ольденбург вспомнил, как в первые дни после Октябрьского переворота он с делегацией профессоров направился к Ульянову-Ленину с просьбой освободить из тюрьмы министров Временного правительства. Этот визит решительно развеял наветы враждебных большевикам газет о стремлении Ленина уничтожить демократию, вождей других партий, интеллигенцию.

— Никаких репрессий Советское правительство не будет применять к тем, кто не станет мешать ему строить социалистическое государство, — разъяснил Ленин делегации. — Если среди министров есть образованные люди, мы предложим им работу в тех же министерствах. Мы будем благодарны той интеллигенции, которая начнет сотрудничать с Советами.

После этого визита Ольденбурга не покидало желание еще раз встретиться с Лениным, подробнее узнать о формах сотрудничества деятелей науки с новой властью. Он поделился своими мыслями с президентом Академии наук Карпинским и получил от него «карт бланш» для беседы с Лениным.

Встреча была недолгой. Ленин сообщил, что новое государство намерено строить социализм с помощью ученых. Убежденность Ленина в том, что ученые России будут активными участниками этого строительства, его расспросы о работах Комитета по изучению производительных сил России, об исследованиях академиков Ипатьева, Курнакова, Андрусова раскрыли огромный научный кругозор главы Советского правительства, показали, что Ленин пристально следит за научными открытиями, ценит труды творцов науки.

Сразу после беседы с Лениным Ольденбург навестил академика Вернадского, тоже близкого друга Александра Ульянова, и рассказал ему, что в Ленине он увидел многие черты Александра, так привлекавшие их обоих в годы юности, что неожиданно для себя он открыл сегодня ученого с энциклопедическим познанием происходящего в современной науке, ученого, захватившего его широтой мышления…

Ольденбург пункт за пунктом перечитывал «Положение», делал пометки на полях. У него созрело решение ознакомить с ним всех академиков на общем собрании. Для него «Положение» было символом дружеской руки Ленина, протянутой ученым России. Ольденбург решил ответить радушным пожатием. «Как отнесутся к «Проекту мобилизации науки» другие ученые? — раздумывал он. — Среди них есть люди реалистических взглядов, но есть и такие, кто недвусмысленно высказывает свое резкое отношение к «русским якобинцам», цитирует ядовитые фельетоны «новожизненцев» о «мифических» культурных и хозяйственных проектах нового правительства, о строителях «социализма нищих».

27

Ленин настойчиво проверял свои выводы о необходимости заключения мирного договора. Он поручил Крыленко прислать ему высказывания генералов Ставки по этому вопросу и их заключения о состоянии армии. Подвойский и руководитель комитета по демобилизации армии Кедров раздали его анкету с подробными вопросами о состоянии частей, настроениях солдат, их отношении к войне и миру участникам съезда по демобилизации.

Ленин не упускал ни одного случая, беседуя с ходоками из деревни, делегатами рабочих коллективов, узнать их взгляды на войну, отношение к декрету Советского правительства о мире.

Противники мира — меньшевики, правые эсеры, анархисты не успокаивались. В их газетах появлялись статьи о сговоре большевиков с империалистами. Словно стараясь угодить всем буржуазным партиям, «левые коммунисты», ставшие во главе московской, петроградской, уральской областных организаций, согласно повторяли клевету о сговоре с империалистами. В Петроградской партийной организации, в Петроградском Совете, Центральном совете профсоюзов они провозглашали революционную войну, вещали о том, что назрела революция в Германии.

По предложению Ленина в воскресенье 3 февраля в малом зале Таврического дворца было созвано совещание представителей разных политических течений в партии.

— Ну, пойдем, — тяжело сказал Ленин, подходя к Крупской после своего выступления на совещании. Надежда Константиновна давно не видела его в таком состоянии. Лицо его потемнело, постарело, глаза устало глядели куда-то внутрь себя. Но, перехватив обеспокоенный взгляд, видя туго сжатые губы жены, Владимир Ильич пальцами легко коснулся ее руки, молча стараясь унять тревогу.

Выйдя из Таврического дворца, почти безлюдного в этот воскресный день, Ленин помог Надежде Константиновне сойти с лестницы.

Он шел молча, и только по тому, как сжимал ее руку, Крупская чувствовала, насколько тяжело переживает он разброд мнений, идейную слепоту иных членов партии, запутавшихся в своих схемах, оторванных от жизни.

— Какое-то странное, сумбурное совещание, — осторожно сказала Крупская. — Какой смысл было его созывать?

— Своевременное совещание. Только двое проголосовали против возможности мира между капиталистическими государствами и Советской Республикой. Это очень важно!..

В Смольный они пошли пешком. Какими-то переулками вышли к Неве.

Ленин снова был замкнут. На совещании Крупская видела, с каким напряжением он сдерживал себя, слушая фразерство «левых коммунистов».

— Они упрекают меня в полемической резкости, — будто угадав ее мысли, сказал Владимир Ильич, — но разве можно быть академически спокойным? Фразерство может погубить революцию. Они потеряли чувство объективного суждения, совсем не учитывают обстоятельств. Опьянены красивыми лозунгами. Мы вынуждены были демобилизовать армию, она развалилась. К созданию Красной Армии только приступаем. Ни московская, ни питерская организации слова не промолвили против демобилизации армии. Теперь их обуял революционный пыл. Это опьянение фразами долго продолжаться не может. Революционная война — это, Надя, пустейшая и глупейшая фраза в наших условиях. Вместо того чтобы реально взглянуть на то, что творится, гадают, прорицают. Лозунги! Слова! Боевые кличи! А проанализировать то, что происходит, боятся.

— Снова раскол, как в прошлые годы, — Крупская с трудом вымолвила эту, видимо, не сейчас только сложившуюся у нее фразу.

— Раскола не будет… не будет! — горячо, убежденно ответил Ленин. — Они хотят раскола, эти мастера звонких фраз и «революционного пафоса». Но теперь партию не расколоть. Никогда, никому не удастся взорвать ее единство. Тогда нас было немного. Теперь сотни тысяч. Рабочие-коммунисты не допустят раскола. Есть трещина. Но она исчезнет. Нужно только разоблачать этих любителей выхватывания цитат. Ни Бухарин, ни Радек, ни Зиновьев никогда не были диалектиками.

— Но среди членов ЦК за мир меньшинство. Есть колеблющиеся.

— Колеблющихся мы убедим, — сказал Ленин. — Главное то, что на заставах Петрограда, на заводах и шахтах страны, в ее селах люди труда за мир. Там сила нашей партии. Голоса застав и деревень для меня важнее, чем голоса Бухарина, Оболенского, Рязанова. Время проявляет людские характеры. Они в плену мелкобуржуазных идей.

— Их поддерживают уральцы, москвичи…

— Их поддерживают некоторые руководители областных организаций. Рабочие пока еще не разобрались в их псевдореволюционной демагогии. У нас есть «Правда». Я буду разоблачать фанфаронство этих вояк, этих полководцев без войска. Они забыли о том, что родилось новое государство, сильное сознательностью масс. Мы будем прямо говорить народу обо всем; он должен иметь свое суждение и сознательно решать все вопросы.

Они незаметно оказались у Смольного.

Как только вошли в квартиру, Ленин, не снимая пальто, позвонил по телефону.

— Удалось наладить связь с Брестом, товарищ Дмитриев?.. — Он повесил трубку и стал ходить по комнате. — Как назло, нет провода с Брестом! Что происходит там? Возможно, немцы портят связь… Эти «революционеры чувств» просто не хотят считаться с фактами. Они собираются воевать. Одно дело разбить Дутова, изгнать из Киева этих самозваных правителей — «народную» Раду, другое — воевать с германцами…

— Что же происходит с Григорием, с Бухариным, Ломовым? Я не узнаю их, — озабоченно сказала Крупская. — В чем дело? Откуда такие настроения? Их поведение недостойно членов партии. Зиновьев, Бухарин, Урицкий ушли с совещания до голосования. А ведь сами же требовали его созыва.

— Фразеры похожи на токующих глухарей. Те в пору токования теряют слух. Не слышат, как к ним подходят охотники. Их можно бить палкой. — Ленин подошел к дивану, собрал газеты в стопку, положил на стол. — Наши приверженцы революционной войны тоже ничего не видят и не слышат… Отказаться от мира — равносильно отказаться от Советской власти. Чтобы воевать, нужна армия. Ее нет. Первый корпус только формируется, медленно, трудно…

Надежда Константиновна принесла чайник, собрала на стол.

— Садись, выпей чаю, — пригласила она и продолжила: — Я вообще не понимаю Троцкого, его формулу — «войну прекращаем — мира не заключаем». Значит, открываем все ворота страны немцам? Идите, завоевывайте!

Ленин взял стакан, присел на подоконник.

— Уезжая в Брест, он, кажется, одумался. В Австрии и Германии массовые стачки, значит, нужно затягивать мирные переговоры. Нужно быть политиком, дипломатом, не гнаться за революционными фразами…

— Скажу прямо, я не верю Троцкому, — решительно сказала Крупская. — Ты думаешь, он будет добиваться мира?.. Я не могу забыть, как на Третьем съезде Советов он с картой в руках доказывал, что, если Россия согласится с указанной немцами границей, она погибнет…

— Я взял с него слово перед отъездом в Брест, что он будет затягивать переговоры до ультиматума немцев.

Ленин снова подошел к телефону, снял трубку:

— Товарищ Дмитриев, есть связь с Брестом? Опять повреждения? Продолжайте вызывать Брест. А пока предупредите радиостанцию, что вскоре они получат радиограмму для передачи всем…

Положив трубку, он повернулся к Крупской.

— Надо известить всех о том, что сообщения о голоде в Петрограде — ложь, что разбит Каледин, сообщить о том, как идут дела в Бресте.

Ленин зажег настольную лампу, придвинул к ней несколько листов бумаги и молча, медленно стал ходить по комнате.

— Нужно восстанавливать хозяйство, — проговорил он тихо, — разрабатывать новую программу партии, а нас втягивают в полемику, заставляют выслушивать пустые речи.

28

— Отыскался след Тарасова, — входя в кабинет Ленина вместе с Кобозевым, весело сказал Свердлов, — теперь он уже от нас не уедет. Нужно налаживать работу наркомата, самого важного сейчас, а нарком в нетях!

— Какой нарком? — насторожился Кобозев.

— О наркоме и наркомате потом, — сказал Ленин, пожал Кобозеву руку, кивнул на открытую форточку: — Не просквозит? Буянит февраль… Садитесь, Петр Алексеевич, рассказывайте по порядку, как заставили бежать Дутова в Тургайские степи.

Кобозев увлеченно стал рассказывать о Куйбышеве, о том, как по его указанию вышел в Челябинск отряд Блюхера, как самарцы организовали целый полк.

— Выходит, что наш представитель товарищ Кобозев был только наблюдателем, — улыбаясь, сказал Свердлов. — Что же вы умалчиваете, как организовали с Цвиллингом в Бузулуке отряды? Нам ходоки из Оренбурга рассказали, как вы зажали Дутова в тиски.

— Пока не прибыл отряд мичмана Павлова, особых успехов не было, — заявил Кобозев. — Спасибо за помощь, Владимир Ильич. Если бы не его отряд, нам пришлось бы круто. Сперва мы вели частные бои. Отряд на отряд. А Павлов собрал все силы в кулак. Подоспели отряды из Ташкента, с южно-уральских рудников. Я и Коростелев стали заниматься политработой. Командовал Павлов.

— Сколько человек было в отряде Павлова, когда он прибыл к вам? — спросил Ленин.

— Шестьсот человек.

— А к моменту разгрома Дутова?

— Более трех тысяч, шесть артиллерийских батарей, бронепоезд, даже два самолета.

— Мичман, разгромивший полковника, — это превосходно! — Ленин поднялся со стула и зашагал по кабинету. — Революция рождает полководцев. Но жаль, что Дутова упустили. От невыкорчеванных сорняков всегда идут побеги. Самое важное, что народ вооружается. Нам нужно крепко вооружаться, до зубов. Как только мы подпишем мир, к нашим берегам двинутся и англичане, и американцы: почему не урвать кусок пожирнее у страны, не имеющей армии? Но с такими военачальниками, как Павлов, мы, Яков Михайлович, — Ленин остановился около Свердлова, — создадим самую сильную и непобедимую армию! И будем вести это дело напористо. Из солдат, что заставили бежать Керенского и Краснова, что разбили под Белгородом корниловцев, казачьих атаманов на Дону и Урале, будут полководцы!

Видно, Ленина взволновали и обрадовали успехи командиров, ведших отряды на разгром Дутова.

— А ведь умеют наши товарищи и воевать, и вооружаться! Умеют и хотят! — Ленин снова сел рядом с Кобозевым. — Нужно учить людей. Скажите, как помогали вам рабочие Белорецкого и других заводов? Железнодорожники? Как работал транспорт? Подробнее расскажите о настроениях казачества, рабочих.

Когда Кобозев закончил подробную информацию, Свердлов сказал:

— Приходите завтра после заседания ЦИКа, после шести. Мы поговорим о дальнейшей вашей работе.

— Я должен вернуться в Среднюю Азию. Сроднился с ней, — Кобозев вопросительно посмотрел на Ленина, ожидая решения.

— Как ни близка вам, Петр Алексеевич, Средняя Азия, — сказал Ленин, — как ни грандиозны проекты превращения Голодной степи в великий оазис, но пока Среднюю Азию вам придется оставить. И в ЦК, и во ВЦИКе принято решение назначить вас народным комиссаром путей сообщения.

Ленин, увидев, как омрачилось лицо Кобозева, жестом предупредил его возражения.

— Очень нужно, чтобы на железных дорогах был наведен настоящий порядок. Викжелевцы продолжают развращать железнодорожников. Они все время пытаются создать государство в государстве. Транспорт всегда решал жизнь страны. Сейчас, когда нам нужно перебрасывать хлеб, войска, от работы транспорта зависят и оборона, и вся жизнь страны. Не протестуйте! Мы с Яковом Михайловичем доказали Центральному Комитету и ВЦИКу, что народным комиссаром всех дорог страны должен быть инженер Кобозев.

— Теперь отдохните несколько дней, Петр Алексеевич, — посоветовал Свердлов, — и начинайте руководить транспортом.

— Не время для отдыха, — озабоченно сказал Кобозев. — Сегодня только вступил на питерский вокзал и увидел, что город мертвеет без топлива.

— Запасы нефти совсем иссякли. — Ленин встал и начал ходить по кабинету. — Пути к Баку перерезаны.

— Нефти у нас много, — уверенно заявил Кобозев.

— Где?

— На складах в Сызрани, Владимир Ильич, запасы военного ведомства.

— Тогда нужно ехать в Сызрань и организовать перекачку нефти — цистернами, баржами — в Нижний, Питер, Москву… А потом, — Ленин посмотрел на Свердлова, — именно Петру Алексеевичу нужно поручить кавказские и среднеазиатские дела. После Сызрани пусть выедет в Баку. Туда сейчас нужно добираться через Ташкент. Это кстати. Поручим ему доставить деньги для Оренбурга, Ташкента и Баку. Только истинную цель поездки необходимо скрыть.

— Опубликуем сообщение, что народный комиссар транспорта выехал инспектировать дороги. На Президиуме ВЦИК даже утвердим программу этой поездки, — улыбнулся Свердлов.

— Значит, снова в дорогу, Петр Алексеевич, — Ленин крепко пожал Кобозеву руку. — В Баку встретитесь с Шаумяном. Он знает, как нам нужна нефть.

29

Дорого бы заплатили дипломаты стран Согласия и хозяева газетных трестов за то, чтобы проникнуть в маленький зал в одном из зданий Брест-Литовска, затерявшегося в Белоруссии городка, дотоле не известного никому, кроме жителей западных провинций России.

10 февраля около шести часов вечера начала заседать политическая комиссия мирной конференции стран Четверного союза и Советской России.

За столом заседания комиссии не сидели, а восседали представители Германии, Австро-Венгрии, Турции и Болгарии. Фактический глава делегации Четверного союза генерал Гофман сегодня явился в парадном мундире, в черной каске с золоченым шишаком. Казалось, что его желтые волосы отливают таким же золотом, каким покрыт шишак. Грозное, властное лицо пронизано надменностью. Каждый мускул лица играл.

Новые возможности открывал перед Германией договор, который предстояло подписать в ближайшие минуты. Генерал уже не думал о договоре, он считал его свершившимся фактом. Он видел себя на посту фельдмаршала, которому кайзер поручит стремительным ударом разгромить французские и английские армии. В том, что он их разгромит, Гофман не сомневался: мир с Советской Россией позволял снять с Восточного фронта десятки дивизий. Мир с Украиной, подписанный сутки назад, открыл Германии и Австро-Венгрии дороги к украинскому хлебу и углю.

Гофман наблюдал, как министр иностранных дел Германии статс-секретарь Кюльман просматривает еще раз текст договора о мире, разворачивает карту, которую нужно было приложить к историческому документу торжества рейха и позора России.

Генерал скользнул взглядом по русской делегации, остановил его на Троцком. Удивительно бодро выглядел сегодня господин Троцкий. «Какую еще услугу окажет кайзеру и империи этот большевистский трибун», — подумал Гофман, вспоминая предыдущие дни переговоров, когда Троцкий объявил украинскую Раду законным правительством Украины.

Как ценно было это признание!

Гофман никогда не надеялся, что большевики согласятся с тем, что на Украине, где Советское правительство признано народом, Центральная рада, правительство без власти, может представлять страну.

— Прошу, господин статс-секретарь, огласить договор!

Это приглашение Гофмана начать заключительные переговоры прозвучало приказанием.

Гофман не удостоил взглядом глав турецкой, болгарской, австро-венгерской делегаций — они обязаны принять все, что продиктует Берлин.

Статс-секретарь Кюльман поднялся из-за стола и торжественно начал читать текст договора. Все слушали, не сводя глаз с карты. Жирная линия, как след лезвия ножа, отсекала от России Польшу, часть Белоруссии.

Гофман изредка поглядывал на Троцкого.

Троцкий был невозмутим. Казалось, он слушает акт о судьбе чуждого ему государства и ему безразлично, что там читает статс-секретарь Кюльман. Троцкий готовился к произнесению одной фразы, выношенной им в последние дни. Мысленно повторяя ее, он вспоминал наказ Ленина: «Принять без промедления любой ультиматум», запросы Ленина по телеграфу о ходе переговоров, свои уклончивые ответы о том, что скоро будет вынесено окончательное решение.

Между тем Кюльман уже зачитывал фамилии участников подписания договора. Когда была произнесена фамилия Троцкого, он, поднимаясь из-за стола, не глядя ни на кого, провозгласил:

— Мы выходим из войны, но вынуждены отказаться от подписания мирного договора.

Величественный Гофман, забыв о своем положении, о своих полномочиях, рывком поднялся с кресла. Он обрадовался этому заявлению куда больше, чем договору о мире. Германия получила свободу действий.

А Кюльман явно растерялся. Он нервно обратился к Троцкому:

— Как же так, господин народный комиссар? Как прикажете это понимать? Россия будет воевать с нами?

— Ни войны, ни мира, — металлическим голосом произнес Троцкий и, развернув лежащую перед ним папку, стал читать текст заявления:

— Именем Совета Народных Комиссаров, Правительство Российской Федеративной Республики настоящим доводит до сведения правительств и народов, воюющих с нами, союзных и нейтральных стран, что, отказываясь от подписания аннексионистского договора, Россия объявляет со своей стороны состояние войны с Германией, Австро-Венгрией, Турцией, Болгарией — прекращенным. Российским войскам отдается одновременно приказ о полной демобилизации по всем линиям фронта.

Закончив чтение заявления, Троцкий небрежно положил его на стол перед Кюльманом, вскинул голову, провел ладонью по своей густой шевелюре и, сняв пенсне, стал тщательно протирать его замшей.

Красный от волнения Кюльман взял листок с текстом заявления, но тотчас положил его обратно и, подыскивая слова, продолжал допытываться:

— Господин Троцкий! Как же дипломатические и торговые договоры?

Эта фраза больше, чем все предыдущие переговоры, раскрывала истинные стремления кайзера и его правительства. Рушились их надежды развязать руки на Восточном фронте, получать из России руду, хлеб, лес. Кюльман понимал, что как бы ни развалена была русская армия, но против нее и сейчас нужно держать десятки немецких дивизий.

— Мы сказали все, и больше к этому нечего прибавить, — Троцкий спокойно отодвинул кресло и повернулся к двери, как бы вымеряя взглядом расстояние до нее. Три шага. Сейчас он сделает эти три шага, и весь мир облетит его фраза — «ни войны, ни мира». Он уже однажды изрек ее на заседании ЦК и увлек ею девять из шестнадцати членов руководящего органа партии. Сейчас он надеялся увлечь ее надменностью, ее театральным пафосом миллионы людей России и всего мира.

Как рассудят его выступление в Центральном Комитете партии, Троцкого не интересовало.

— Немецкая сторона предлагает продолжить переговоры, — услышал он голос генерала Гофмана.

— Мы завтра уезжаем в Петроград. Больше разговаривать нам здесь не о чем, — не оборачиваясь бросил на ходу Троцкий.

— Скажите, как мы сможем связаться с Советским правительством? — спросил генерал.

Троцкий не ответил.

Через три часа из Бреста в Могилев, в Ставку, на имя главковерха Крыленко пришла шифрованная телеграмма Троцкого.

Троцкий знал, что после его заверений выполнить указания Ленина — заключить мир — в Ставке эту телеграмму воспримут как известие о том, что выполнена директива правительства, и начнут демобилизацию армии. Предусмотрительно он сочинил другую телеграмму, обращенную к Ленину, с просьбой дать приказ о прекращении войны; он направил ее через Наркоминдел, не рискуя адресовать прямо Ленину.

Днем 11 февраля член коллегии Ставки Флеровский получил указание из Смольного по прямому проводу:

— Телеграмму о мире и всеобщей демобилизации армии на всех фронтах отменить всеми имеющимися у вас способами по приказанию Ленина…

30

Часовой у входа в Смольный внимательно изучал пропуск, протянутый ему молодым человеком с энергичным пытливым лицом, в хорошо пригнанном пальто, модной фетровой шляпе.

— Почему так пристально рассматриваете? Прочли фамилию, и хватит, — недовольно сказал посетитель. — Я член Центрального Исполнительного Комитета. Есть какие-то подозрения, вызовите начальника караула или коменданта. Не знаете службы…

— Проходите, товарищ Камков, — сказал, подходя к посту, комендант Смольного.

— У вас так недоверчиво встречают всех членов правительства, товарищ Мальков, или только членов партии левых эсеров? — укоризненно покачал головой Камков.

— Всех, — отрезал Мальков и, не желая продолжать разговор, прошел в комендатуру.

Камков поднялся на второй этаж. Он шел по коридору и приоткрывал одну дверь за другой, видимо разыскивая кого-то. Все комнаты были пусты. Сотрудники Совета Народных Комиссаров находились в Таврическом дворце, где заседал Центральный Исполнительный Комитет. Камков поднялся на третий этаж.

— Нужно же было так уединиться! — воскликнул он, обнаружив наконец того, кого искал. — Убежали от споров и раздоров, Николай Иванович?

Бухарин поднял голову, настороженно взглянул на Камкова.

— А Курбский все пишет и пишет, перо его местью дышит, — продекламировал тот, подходя к столу. — Очередная резолюция или передовая «Правды»? Кажется, в последнее время ваш ЦК только и занят сочинением резолюций, которые отменяет через день.

«Черт принес этого болтуна! Не даст закончить передовую, — подумал, поднимаясь из-за стола, Бухарин. Худой, с большими голубыми глазами, с длинным лицом, которое делало еще длиннее острая бородка, длинноволосый, небрежно одетый, он напоминал вечного студента.

— А мы с Прошьяном смотрим — нет вас на ЦИКе, — продолжал Камков. — Спрашиваю, где Николай Иванович. Прошьян смеется: «Сбежал от «миротворцев».

Камков вернулся к двери, выглянул в коридор, плотно захлопнул дверь, взял стул, стоявший у стены, поднес к столу и сел рядом с Бухариным.

— Собираетесь снова атаковать максималистов? — понимающе произнес Камков, показывая взглядом на наброски статьи. — Я специально разыскивал вас, Николай Иванович. Нужно уточнить некоторые вопросы, в которых мы сходимся с вами.

— Кто с кем? — резко спросил Бухарин.

— Мы, левые эсеры, с «левыми коммунистами», — Камков подчеркнул слово «левый». — Особенно со вчерашнего дня.

— Что же произошло вчера? — Бухарин в упор посмотрел на Камкова.

— Зачем хитрите, Николай Иванович? Вам известно: тайн не существует, О том, что Старик нажимает на вас, в Петрограде знают все, даже барышни в кондитерских. Созревшие плоды не висят на ветках, когда приходит время, они падают. То, что произошло на вашем ЦК, должно было произойти. Когда мы говорили о диктате Ленина, вы доказывали, что его нет, есть, мол, сознание необходимости. Сейчас вы этот диктат чувствуете. Ломов прав, заявляя, что если Ленин за мир, то нужен другой Председатель Совета Народных Комиссаров. Мы поддерживаем решение фракции «левых коммунистов». Это я полномочно заявляю от имени нашего ЦК. Но любое хорошее решение нужно ускорить.

Бухарин напряженно слушал Камкова, нервно вычерчивая на листе бумаги геометрические фигуры.

— Я не способен разгадывать шарады, тем более состоящие из намеков, — нехотя заметил он.

— Никаких шарад, — усмехнулся Камков. — Нам точно известно, что решил актив фракции «левых коммунистов». Для чего темнить? — Камков вызывающе смотрел на Бухарина. — Не случайно ведь вызвали Юрия Пятакова из Киева. Ему предстоит стать Председателем Совета Народных Комиссаров. Так ведь? Мы поддержим эту кандидатуру. Он сумеет правильно распределить портфели. Уверены, что наша партия не будет обойдена.

— Ее не обошли и в этом правительстве, — возразил Бухарин.

— Не обошли?! Самая большая партия страны получила портфели без функций, — вскипел Камков. — По сути, нынешний Совнарком — однопартийное правительство большевиков. В стране, где земледелие основа основ, обходят тружеников полей, обходят нас, крестьян.

Бухарин не смог сдержать улыбки. Его бородка вздернулась, большие глаза стали еще больше.

— Если вы повторите эту ошибку, — поднимаясь из-за стола, Камков взметнул руку, — значит, ваше правительство будет таким же эфемерным, как правительство, созданное Лениным.

— Мы не собираемся смещать правительство, — проскандировал Бухарин, — не собираемся.

Камков заговорил поспешно, будто опасаясь, что его могут прервать:

— Когда не собираются смещать правительство, не принимают резолюций, обвиняющих существующее правительство в предательстве.

— Если вам известно, что обсуждают «левые коммунисты», может быть, вы проинформируете меня? Я пропускаю некоторые заседания, — улыбнулся Бухарин.

— Как-нибудь при более продолжительном разговоре. Сейчас я предлагаю не раздумывать, а действовать, как только Ленин предъявит свой ультиматум.

— То есть?! — воскликнул Бухарин.

Камков сделал паузу и, полушепотом, отделяя слово от слова, сказал:

— Ленину нужно помочь уйти. Нужно действовать решительно.

— То есть как помочь? — не скрывая озадаченности, тоже полушепотом спросил Бухарин. «Черт меня дернул завязать разговор с этим авантюристом».

— Таким же способом, каким он разделался с Временным правительством. Он проповедует насилие. Ставит в пример якобинцев. Навязывает всем мир. Народ хочет победно закончить войну, значит, не нужно церемониться и применить насилие — арестовать… Это будет лучшим проявлением марксистской логики в настоящих условиях, — рассмеялся Камков.

— Я уверен, что этого никто не одобрит. Ленин авторитетен в массах, особенно в рабочих районах…

— Ленин не имеет большинства в вашем ЦК, — возбужденно доказывал Камков. — Даже Дзержинский против мира. Сталин колеблется… — Камков вдруг оборвал тираду, быстро прошел к двери, постоял, прислушиваясь к чему-то, вернулся к столу.

— С объективными фактами нужно считаться! — кичливо выкрикнул он. — Мы ведущая партия страны! Не хотите считаться с нашим мнением? Мужицкая Русь скажет свое слово! Сейчас мы предлагаем свое сотрудничество. А через несколько дней вы раскаетесь в том, что отвергли его.

— Я в заговорах не собираюсь участвовать. Я прямо заявил, что выйду из ЦК и откажусь редактировать «Правду», если линию Ленина одобрит большинство. — Бухарин аккуратно сложил листки с набросками, несколько раз перегнул их и спрятал в карман. Затем рывком надел кепку.

— А в сговорах? — язвительно спросил Камков.

— И в сговорах!

— В сговорах по распределению портфелей? В любых случаях вам без нашей помощи не обойтись. Вы сейчас, наверное, направитесь в свой ЦК. Можете сообщить вашим товарищам…

— Ваш ЦК поручил вам вести переговоры с «левыми коммунистами»? — нахмурился Бухарин. — А если мы наш разговор сделаем достоянием гласности…

— Вы этого никогда не сделаете. Вы боитесь Ленина, — насмешливо сказал Камков. — Продумайте то, о чем я говорил вам.

— Этот разговор меня ни к чему не обязывает, — резко заявил Бухарин, торопливо выходя из комнаты.

— Очень ко многому, — услышал он вдогонку.

Бухарин шел по коридору Смольного, удрученно раздумывая над тем, как поступить.

«Пойти к Ленину? Рассказать о приходе Камкова, о его предложении? Как быть?..»

Чьи-то грузные шаги заставили Бухарина оглянуться. В сумраке коридора синевато поблескивали стекла очков Радека.

— Ты видел Камкова? — Радек почему-то насмешливо посмотрел на Бухарина. — Он в Таврическом хотел найти тебя. Я сказал, что ты ушел в Смольный.

— Ты куда сейчас, Карл? — не отвечая на вопрос, поинтересовался Бухарин.

— В Таврический, на фракцию.

«Может быть, Камков вел разговор и с Радеком?.. Как поступить? Не спрашивать же об этом Карла прямо? Подожду. Когда-нибудь при случае пооткровенничаю с Лениным, пусть похохочет. Он любит смешные истории».

— Меня атаковал Прошьян, — нарушил молчание Радек. — Трудно понять, чего он хочет, говорит намеками.

— На что намекает Прошьян? — останавливаясь, спросил Бухарин, пытливо глядя на Радека.

— Такой смешной человек, — расхохотался Радек. — С кавказским юмором говорит: «Чего вы волнуетесь, коммунисты? В Мексике в один месяц по три премьера меняются, а у нас такая тихая революция. Три месяца подряд один премьер. Уйдет Ленин — не беда, выберете другого».

31

Экстраординарное собрание Академии наук должно было начаться в одиннадцать часов, но уже в половине одиннадцатого за столом конференц-зала сидело несколько академиков.

Углубился в просмотр каких-то таблиц математик Стеклов. Читал газету Марков, рассматривал и передавал фотографии Шахматову исследователь Черного моря Андрусов.

В зал вошел, внося с собою струю холодного воздуха, академик Платонов.

— Метель, метель, — прохаживаясь вдоль стола и потирая руки, раздраженно заговорил он. — В природе метель, в политике метель. Замело Россию. Вез пути, без дороги. Получаю сообщение: состоится экстраординарное собрание! Нужно ли нам изводить время на обсуждение планов якобинского публициста Луначарского?!

— Мы обязаны рассматривать все предложения правительственных органов, — спокойно сказал академик Стеклов, — тем более нас приглашают творить полезное.

— Какого правительства? В России сейчас нет правительства. Учредительное собрание, которому народ доверил избрать законное правительство, разогнано. Кому мы должны отвечать? Ответить — значит признать правительство. А сколько это правительство просуществует, в записке не сообщается. Его сроки прошли. Вы сегодняшнее сообщение читали? — Платонов вытащил из бокового кармана скомканную газету и стал громко читать:

— «Совет Народных Комиссаров видит себя вынужденным, при создавшемся положении, заявить о своей готовности формально подписать мир на тех условиях, которых требовало в Брест-Литовске Германское правительство». Это капитуляция! А с капитулянтами не церемонятся. Теперь немцы предложат такие условия, что от России останутся только воспоминания. Что вы думаете, народ согласится с таким миром? «Совет Народных Комиссаров выражает свой протест по поводу того, что Германское правительство двинуло войска против Российской Советской Республики, объявившей состояние войны прекращенным и начавшей демобилизацию на всех фронтах». Протест. Хм! На войне протестуют штыками, а не радиограммами. Распустили армию! Немцы уже захватили Двинск, на днях войдут в Псков и Нарву. Идут, не встречая сопротивления. Мне говорили об этом офицеры Генштаба. В такие дни нужно объединить все силы народа, а большевики их разъединили.

Платонов отошел от окна и передал газету академику Шахматову.

— Я не понимаю, почему с такой поспешностью и старательностью мы обсуждаем эти планы мобилизации. Прошло только четыре дня — и снова мы должны заниматься ими. Они опубликуют наш ответ в своих газетах. Это манифест, — подходя то к одному, то к другому академику, внушал охрипшим от напряжения голосом Платонов. — Манифест о том, что Академия наук начинает сотрудничать с большевистским правительством. Сотрудничать с правительством, которому социалисты сами говорят: «Вам пора уходить». Мы уже пережили смутное время одного Временного. Не нужно принимать никаких планов и прочих сочинений. И вообще, пусть господа из наркомата поймут, что наукой не командуют. Сегодня мы согласимся с мобилизацией наук, а завтра нам назначат какого-либо комиссара-президента, который выстроит нас на плацу и повелит строевым порядком демократизировать науку. Академией никто еще не командовал.

— Положим, командовали, — заметил Стеклов, — и президентов назначали. Екатерина семнадцатилетнему Кириллу Разумовскому повелела командовать наукой, а Николай Второй своего родственника поставил во главе Академии.

— Но мобилизовывать науку никто не дерзал! — выкрикнул Платонов. — Науке планы противопоказаны!

— По-иному думал Менделеев, — возразил химик Курнаков. — «Здание науки требует не только материалов, но и плана, — говорил он, — воздвигается трудом, необходимым как для заготовки материала, так и для кладки его, для выработки самого плана, для гармонического сочетания частей, для указания путей, где может быть добыт наиполезнейший материал».

— Тогда, что же, коллеги, принимайтесь усердливо и раболепно за составление планов, — не унимался Платонов. — Наш труд будут охранять «архангелы со штыками», о которых известил недавно комиссар Володарский. Созидайте коммунистический рай по начертаниям их пророков, вроде доцента Покровского, который сумел великих государей Ивана Грозного и Петра Великого превратить в «продукты экономических отношений».

В зал вошел президент Академии наук Карпинский.

Как всегда в толстой шерстяной куртке, старчески неторопливый, подстриженный под горшок, он ласково оглядел всех академиков, как старый школьный учитель своих учеников. За ним шел высокий, чем-то озабоченный академик Ольденбург.

Карпинский прошел к центральному креслу за столом, немного отодвинул его и, поклонившись собравшимся, сел.

Ольденбург вынул из портфеля лист с машинописным текстом, обвел взглядом конференц-зал и тихо, внятно сказал:

— Господа, извещение и программа сегодняшнего экстраординарного собрания были вам посланы. На собрание явились все члены Российской Академии наук, находящиеся в данное время в Петрограде. Разрешите мне приступить к ознакомлению высокого собрания с решениями, принятыми избранными вами комиссиями. Прошу вас заслушать протокол ее заседания. «Российская Академия наук, главная цель которой — содействовать развитию научного творчества, давно уже занята разработкой научных задач, тесно связанных с благом России; с самого времени ее основания и по ее поручению целый ряд академиков занимались изучением России, ее духовных и материальных сил. Академия все более и более расширяла эту свою работу, создавая в специальных комиссиях крупные научные объединения специалистов для планомерного исследования тех или других важнейших научных вопросов. Достаточно указать на некоторые академические комиссии: постоянная Центральная сейсмическая комиссия (1900), Магнитная (1908), Ломоносовский комитет (1916), Комиссия по изучению естественных производительных сил России (1915), Комиссия для составления диалектологических карт русского языка (1902), Комиссия по изданию «Академической библиотеки русских писателей» (1908), Комиссия по сборнику «Русская наука» (1917), Комиссия по изучению племенного состава населения России (1917). С такой точки зрения Академия наук признает желательным дальнейшую организацию научной работы по тем задачам, которые ближе всего касаются ее деятельности, в тех формах, какие она по мере сил вырабатывает, с привлечением к участию в научных исследованиях русских ученых-специалистов, как членов академических комиссий. Академия полагает, что значительная часть задач ставится самой жизнью, и Академия всегда готова по требованию жизни и государства приняться за посильную научную и теоретическую разработку отдельных задач, выдвигаемых нуждами государственного строительства, являясь при этом организующим и привлекающим ученые силы страны центром».

— Считаю необходимым утвердить, — сказал академик Шахматов.

— Нужно ли спешить с ответом? — многозначительно глядя на академиков, сидевших напротив, спросил Платонов. — Сейчас времена неожиданных перемен.

— Нужно! — отрезал Стеклов. — Комиссия точно определила: задачи ставятся самой жизнью. Они нужны народу. А о переменах нам гадать нечего. Я предлагаю проголосовать. Лично я за предложения.

— Конечно, нужно проголосовать, — сказал Карпинский. — Будьте любезны, Сергей Федорович, раздайте листки. Господа, потрудитесь на них выразить свое отношение к предложениям. Процедура будет, очевидно, недолгой.

Ольденбург передал академикам листки для голосования и сразу стал получать их обратно. Он сел рядом с Карпинским, просматривал листки, делал пометки в своем блокноте.

— За исключением двух членов Академии наук, — поднимаясь, сообщил Ольденбург, — все одобряют предложения комиссии. Разрешите сообщить об этом Народному комиссариату просвещения. Сейчас прошу заслушать сообщение академика Шахматова о работах руководимой им комиссии.

32

Февральским вечером состав из нескольких международных и мягких вагонов подходил к Петрограду. Генерал Бонч-Бруевич стоял у окна салон-вагона в тревожном раздумье. С того часа, когда он получил телеграмму полковника Самойло, консультанта комиссии по мирным переговорам, тревога непрерывно нарастала.

18 февраля началось общее наступление немецких войск на Северном фронте — от Зегевольда (в районе Риги) в направлениях Веден, Вольмар, Валк, Псков и из района Двинска на Режицу, Остров, Псков. Вспомогательный удар наносился с Моонзундских островов на Ревель и Нарву.

Русские войска пассивно сопротивлялись. Беспорядочно отступали. 18 февраля сдали Двинск. Мост через Двину не взорвали.

Ставка при таком положении оказывалась ненужным учреждением, она ничем не могла управлять, армия превратилась в лавину, стихийно откатывающуюся на восток. Бонч-Бруевич по приказу Крыленко объявил генералам и офицерам о ликвидации Ставки.

19 февраля генерал Бонч-Бруевич сообщил Ленину, что Ставка Верховного главнокомандования расформирована, и перебрался из Ставки в гостиницу, а вечером получил телеграмму Ленина:

Для чего их вызывали в столицу? Этого не мог представить ни один из генералов. Они хорошо чувствовали недоверие к себе главкома Крыленко. Многих из них оскорбило то, что их не пригласили быть консультантами на мирных переговорах, не предложили участвовать в создании новой, социалистической армии.

Бонч-Бруевич сумел убедить генералов Лукирского, Раттеля и других в необходимости выполнить приказ Ленина. С большим трудом удалось получить в Могилеве вагоны для экстренного состава. Двое суток мчался состав, останавливаясь только на небольших станциях для смены паровозов. Бонч-Бруевич поручил коменданту поезда проходить через большие узловые станции без остановок — он опасался самосуда отступающих солдат. За эти двое суток генералы редко виделись друг с другом, они замкнулись в своих купе, как в одиночках. Во время встреч в столовой салон-вагона обменивались лишь короткими фразами.

— Рейс в безвестность закончен, господа… Пока благополучно, — тяжело сказал генерал Раттель, когда поезд прибыл на Царскосельский вокзал Петрограда. Эта фраза суммировала настроения, владевшие офицерами Ставки в рейсе от Могилева до столицы.

— Что прикажете делать теперь, Михаил Дмитриевич? — не скрывая беспокойства, спросил Бонч-Бруевича генерал Сулейман.

— Сейчас пойду к коменданту, позвоню брату, — ответил Бонч-Бруевич.

Сотрудникам Ставки было известно, что брат Бонч-Бруевича — Владимир Дмитриевич управлял делами Совнаркома.

Бонч-Бруевич вернулся бодрым:

— Нас просят, господа, прибыть немедленно. Предстоит встреча с Лениным. Уже выслали машину.

Генералы проезжали по городу, с которым у каждого были связаны многие годы жизни, и не узнавали его. Погасшие фонари, темные окна, улицы в сугробах, выстрелы, безлюдный Невский.

В сквере возле Смольного — броневики, двуколки, походные кухни, огонь костров…

— Подписан мирный договор? — на ходу спросил генерал Бонч-Бруевич брата, как только генералы вошли в приемную Совнаркома.

— Ждем курьера с часу на час. Гофман потребовал письменного подтверждения нашего согласия на мир.

Владимир Дмитриевич провел всех в соседнюю небольшую комнату с некрашеным столом. На нем лежала десятиверстная карта Озерного края — от Финского залива до Пскова.

Генералы стояли молча.

Внезапно распахнулась дверь, и в комнату вошли несколько небрежно одетых штатских. Один из них, коренастый, с рыжеватой бородкой «буланже», приветливо поклонился генералам.

— Рад познакомиться, — он протянул руку стоявшему у двери генералу Бонч-Бруевичу и негромко сказал: — Ленин.

Генерал представил своих спутников.

— Дела обстоят так, — подходя к столу и проводя по карте рукой от залива к Нарве, сказал Ленин, — немцы ведут наступление на Нарву. Есть сведения, что их конные отряды уже под Гатчиной. Но войск у нас нет, никаких, — подчеркнул он, — мы создаем отряды из рабочих Петрограда. Это единственная реальная сила. Вам, — Ленин посмотрел на генерала Бонч-Бруевича, — поручается разработать меры обороны Петрограда.

Он сказал это так, будто почувствовал согласие генералов участвовать в отпоре вражескому вторжению.

— Мы обязаны не допустить немцев к Петрограду, — добавил Ленин.

— Я не думаю, что на этом участке фронта, — обводя рукой районы Северо-Запада, сказал Бонч-Бруевич, — у немцев большие силы. Точно известно, что боевые дивизии отправлены для укрепления Западного фронта. То, чем располагает сейчас немецкое командование, быстро сосредоточить под Нарвой и Псковом не просто. Немцы предполагают, что им не будет оказано никакого сопротивления. Думаю, что силы противника на нарвском и псковском участках мизерны.

— Полностью согласен с вами, — оказал Ленин. — Мы точно так же расцениваем это наступление. Владимир Дмитриевич вам отведет комнату для работы. Ждем от вас плана мероприятий по обороне Пскова, Нарвы, Петрограда. Мы поставим под ружье отряды рабочих. Как их использовать, где, должны сказать вы, военные специалисты. Владимир Дмитриевич свяжет вас с очевидцами происходящего под Нарвой, Гатчиной, Псковом, с представителями Советов этих мест.

Ленин пожал генералам руки и вышел из комнаты.

— Пойдемте, господа, в более просторную и удобную комнату, — предложил генералам Владимир Дмитриевич Бонч-Бруевич.

Когда генералы перешли в отведенную для них комнату, генерал Бонч-Бруевич спросил брата:

— Кто же будет командовать войсками? Подвойский? Крыленко?

— Обороной руководит Ленин. Он дал указание всем Советам — на пути наступления немцев оказывать сопротивление, разбирать пути, взрывать мосты, вывозить продукты. Ленин предлагает принять материальную помощь союзников. Но пока еще вопрос не решен, «левые коммунисты» и левые эсеры против соглашений с правительствами капиталистических стран. Прочти статью в «Правде» «О революционной фразе» и поймешь, что за позиция у этих демагогов…

В комнату вошел пожилой солдат.

— Вас просят принять участие в расширенном президиуме Центрального Исполнительного Комитета, — сказал он.

— Кого? — спросил Владимир Дмитриевич.

— Всех генералов.

33

Крупская, приоткрыв дверь приемной Ленина, встретилась с взглядом одного из секретарей Совнаркома Марии Николаевны Скрыпник.

Увидев Крупскую, Скрыпник живо кивнула головой и одними губами сообщила: «Приехал», и добавила, показав рукой на кабинет: «Сейчас там».

Крупская поняла — прибыл дипломатический курьер. Ночью и утром Ленин часто звонил в Наркоминдел Чичерину, узнавал, есть ли сообщения от дипкурьера, посланного к генералу Гофману с письменным сообщением, что Советское правительство согласно заключить мир на условиях, предъявленных Германией.

Крупская торопливо подошла к столу Скрыпник. Мария Николаевна поднялась и, пожимая руку, шепотом стала рассказывать:

— Курьер приехал час назад с Чичериным. Сейчас у Владимира Ильича кроме них Свердлов и Троцкий. Теперь…

В комнату вошел невысокого роста, с короткой бородой пожилой военный в генеральском мундире со споротыми погонами.

— Михаил Дмитриевич, сейчас Владимир Ильич очень занят. Я вам сообщу, когда освободится, — сказала ему Скрыпник.

Военный оставил телеграммы и удалился.

Дверь кабинета открылась. Свердлов молча пожал руку Крупской, снял с вешалки кожанку, накинул ее на плечи, вышел из приемной. Вслед за ним, как всегда не спеша, ни на кого не глядя, проследовал Троцкий. Потом появился Чичерин с дипкурьером. Чичерин выглядел нездоровым. Он остановился в приемной, поклонился Крупской и Скрыпник и, нажав на ручку двери, пропустил впереди себя курьера.

— Добейтесь, Николай Петрович, разговора с Антоновым-Овсеенко, — стоя у раскрытой двери кабинета, приказывал Ленин Горбунову. — Передайте, что Ростов должен быть взят сегодня. Если не удастся переговорить, отправьте приказ по телеграфу.

Ленин вышел из кабинета, взял со стола Скрыпник лист бумаги, набросал текст телеграммы.

— Потом вызовите Воронеж и Курск. И еще: найдите и подготовьте помещение для военного отдела Наркомата транспорта… Я буду на заседании ЦК… Пойдем, Надя.

— Курьер привез договор, — подходя к квартире, сказал Ленин. — Сейчас Свердлов собирает ЦК. Познакомимся с новыми условиями.

— Новыми?

— Да, новыми, Надя, новыми, — отрывисто сказал Ленин, — сейчас расскажу.

Ленин помог Крупской снять пальто, затем подвел ее к дивану, молча подождал, когда она сядет, потом рывком взял стул и, опершись на него руками, стал рассказывать о требованиях германского правительства отдать Прибалтику, Польшу, значительную часть Белоруссии, о финансовых исках. Он перечислял пункт за пунктом с ожесточением сильного человека, застигнутого врасплох вооруженным бандитом.

— Вот, Надя, во что обходится фрондерство и игра фразами. — Ленин опустился на стул. — Я за принятие этих условий. Нам нечем сопротивляться. Отряды под Псковом и Нарвой сражаются героически. Но они слабы, разрозненны. Им трудно сдерживать напор немецких войск. Старая армия воевать не будет, а новая пока на бумаге… Нужно подписывать мирный договор!

— А если «левые» снова? — спросила Крупская.

— Я предъявлю ультиматум. Выйду из такого ЦК и Совнаркома. Партия должна выполнить волю народа — заключить мир. В предательстве революции я участвовать не буду. — Лицо Ленина побелело от волнения. — Уйти из ЦК не значит уйти из партии. Мы должны добиться мира любой ценой.

Зазвонил телефон. Ленин снял трубку?

— Все собрались, Яков Михайлович? Нет Бухарина и Зиновьева? Без них не начнем… Я приду немедленно, как появятся они. Пока выпью стакан чаю.

Крупская извлекла из толстого стеганого одеяла чайник.

— Теплый, Володя. Я подогрею.

— Не надо. Зиновьев и Бухарин могут сейчас приехать. Дорога каждая минута. Завтра в семь утра мы должны радировать немцам наше решение.

34

Вечером 24 февраля из Петрограда в Брест-Литовск отправился поезд с делегацией, получившей полномочия заключить мирный договор на условиях, предложенных германским правительством. Делегацию возглавил Сокольников, в нее вошли Чичерин, нарком внутренних дел Петровский, советские дипломаты Карахан, Иоффе, левый эсер Алексеев.

Чичерин приехал на вокзал после беседы с Лениным. Ленин лично ему поручил обязательно подписать договор. Он предупредил, что Сокольников и Иоффе едут только потому, что ЦК обязал их выехать в Брест-Литовск после явно выраженного нежелания участвовать в работе делегации.

В вагоне, отведенном для дипломатов, были уже все члены делегации. Сокольников встретил Чичерина официально, предложил занять место в купе рядом с Петровским.

Чичерин лег на диван сразу, как только тронулся поезд. Попытался уснуть, но не мог, сказалась не только привычка работать ночью, но и бурные события прошедших суток. Нервы взвинтились до предела.

Чичерин стал перечитывать дневные газеты. Заголовок передовой в «Правде» — «Несчастный мир» заставил его вернуться к ожесточенным дебатам последних дней.

Он просматривал полосы газеты, набранные огромными шрифтами фразы протестов против мира, визгливые призывы меньшевиков, злые пророчества эсеров, их наглые заявления о том, что большевикам нужно уйти из правительства. На все накладывались сцены прошедших суток. Они чередовались с происходившим в предыдущие дни, вспомнились слова Троцкого: «Для того чтобы держать весь мир в напряжении, можно было бы сдать Москву, Питер, и мы были бы не в плохой роли». Троцкий снова позировал. Память воскрешала одну за другой тревожные картины минувшей ночи.

Ночи, в которой ярко проявилась титаническая воля Ленина, его авторитет среди людей труда, его неиссякаемое желание высвободить страну из кровавой бойни…

Чичерин пришел в Таврический дворец, зная, что только после ультиматума Ленина ЦК принял решение заключить мир.

На совещании фракций большевиков и левых эсеров депутатов ВЦИКа Чичерин негодовал, наблюдая, как большинство левых эсеров и «левых коммунистов» упорно не желали согласиться с неопровержимыми доводами Ленина.

Память включала, как ленту хроники, картины бесед Ленина с членами фракции большевиков. Особенно ярко запечатлела она продолжительную беседу Ленина с Бухариным.

На эти картины накладывалась другая. Огромный зал Таврического дворца, ярко освещенный, забитый людьми. Чичерин снова слышал выступление Мартова, главы левоэсеровской фракции Штейнберга. И в памяти, как отлитые из звонкого металла, звучали слова Ленина. Он фактами состояния армии доказал, что Россия не может вести войну, призывал добиться передышки. Он призывал «левых коммунистов», ставших рабами пышных фраз, быть реалистами. Он разоблачил Бухарина, Рязанова, меньшевика Мартова, левых эсеров Штейнберга, Камкова так, что от их доводов не осталось ничего, кроме красивых фраз.

Фамилия Мартова коснулась сознания, как раскаленное железо. Для Чичерина долгие годы Мартов был идеалом революционера, человека высоких принципов, ясного видения жизни. Возвратись из эмиграции, Чичерин понял, что Мартов типичный ограниченный буржуазный революционер, осторожный, ошеломленный социалистической революцией.

Что бы делал он сейчас, если бы не вмешательство Ленина в его судьбу, если бы Советское правительство не выручило его из тюремного заключения в Лондоне?

Какие перемены могут произойти в психологии человека, в его убеждениях всего лишь за один месяц! Только месяц истек со дня приезда Чичерина из Англии. Несколько бесед с Лениным — и его взгляды, что нужно объединить две фракции российской социал-демократии, развеялись. Ленин доказал, что нет фракций, есть партии. Одна — большевиков, ведущая к строительству социализма зрелый русский рабочий класс, другая — меньшевиков, свернувшая на путь тред-юнионизма, на путь соглашательства с буржуазией…

Выступление Мартова в Таврическом дворце минувшей ночью полностью раскрыло подлинное его лицо. Как Чичерин не понимал тогда, что все эти высказывания Мартова о незрелости русского рабочего класса являются социологической калькой с программы английских тред-юнионов, соглашательство которых с буржуазией особенно ярко проявилось в первые же дни войны?

«Почему Ленин так уверен, что будущее за нами? — раздумывал Чичерин. — Может быть, лучше было бы принять помощь союзников и вместе с ними сокрушить немецкий империализм?»

Его память историка дипломатии перелистывала мирные договоры всех больших войн. Среди них, кроме Тильзитского, не было ни одного своим унижением равного миру, который предстояло заключить в Бресте. Страна сама предоставляла хищникам право вонзить в нее когти. Неизмеримые тяготы наваливались на Россию.

Он снова вспоминал доклад Ленина на последнем заседании ЦИКа. Какая сила убежденности в своей правоте! Какая уверенность в том, что армии не существует, что воевать она неспособна. Когда Ленин успел так изучить армию? Сколько он жил в России после эмиграции, пользуясь свободой? Подполье в Финляндии, подполье в Петрограде перед Октябрем…

— Не спите, Георгий Васильевич? — окликнул Чичерина Петровский из-за перегородки купе.

— Привык ночью работать, читаю. Скажите, Григорий Иванович, вы внутренне убеждены, что нужно заключить мир, или подчинились дисциплине партии, большинству?

— Если армии нет, Георгий Васильевич, нужно сдаваться, — просто ответил Петровский. — Армии нет, силы нет. Я из Донбасса в Питер ехал. Настоящий паводок эшелонов. Солдаты сами объявили демобилизацию и распускают армию. Немцы это поняли. Но придет время, заберем все обратно. Заберем! Владимир Ильич все взвесил. Я его расчетам верю, как математическим. Если бы Троцкий верил этим расчетам, то немцы стояли бы на старых позициях, а теперь они залезли и в Белоруссию, и на Украину… Выспитесь хорошенько, Георгий Васильевич, завтра тяжелый день.

— Что-то останавливаемся часто. — Чичерин отдернул штору, вглядываясь в белесоватую ночь. Навстречу шли воинские эшелоны…

Эта ночь в поезде окончательно убедила Чичерина — фронта больше нет. Старая армия голосует за мир ногами, колесами, развалом.

35

Почти сразу после отъезда 24 февраля мирной делегации Советского правительства в Брест пришло сообщение о вступлении немецкой армии в Псков. Ленин созвал экстренное заседание Совнаркома. Одновременно начал заседать Петроградский Совет. Во все концы города помчались автомобили. Районные Советы получили приказание гудками объявить тревогу, начать формирование рабочих отрядов. Так же как в ночь Октябрьского переворота, Ленин стал фактическим председателем Военно-революционного комитета, Главкомом защиты революции.

С заседания Совнаркома Ленин прошел в свой кабинет, там его ждали Подвойский и Еремеев.

— Я отдал приказ войскам округа выступить на Северный фронт завтра в восемь часов вечера, — доложил Еремеев Ленину.

— Каким полкам? Откуда они должны выступить?

— Шестой Тукумский, Измайловский и Семеновский, — продолжал Еремеев, — должны отправиться с Варшавского вокзала. Павловский, Преображенский, Петроградский — с Балтийского, Первый, Четвертый и Десятый Финляндский — из Царского Села.

— Вы уверены, что солдаты этих полков выполнят ваш приказ? — спросил Ленин.

— Туда выехали агитаторы, проводят митинги.

— О том, что решили в полках, сообщите мне. В каком состоянии первый корпус Красной гвардии?

— Организуется управление. Пока только сформированы шесть номерных батальонов, пулеметный батальон.

— Затянулась организация, — сказал Ленин. — Нужно поднимать рабочих… Свяжитесь с районными штабами Красной гвардии. Узнайте, кого они могут направить на передовые линии. А батальонам первого корпуса прикажите немедленно готовиться к погрузке на Псковский участок… Какой артиллерией мы располагаем?

— В нашем первом корпусе есть артиллерия, — ответил Еремеев.

— Кажется, в Выборгском районе закончили формирование артиллерийского дивизиона, — доложил Подвойский.

— Артиллерию первого корпуса используйте для обороны Петрограда. Вы немедленно поручите, — приказал Ленин Еремееву, — опытному офицеру составить план размещения артиллерии на подступах к городу.

— Николай Ильич, направьте ко мне командира Выборгского дивизиона, — сказал Ленин Подвойскому, — и свяжитесь с генералом Бонч-Бруевичем, проверьте, какая помощь нужна ему.

— Товарищ Горбунов, — как только из кабинета вышли Еремеев и Подвойский, подходя к двери, окликнул Ленин секретаря Совнаркома, — вызовите кого-либо из путиловского завкома. Пусть немедленно передадут сведения о готовом оружии…

Поздно ночью стали раздаваться звонки из районных Советов, с вокзалов. Матрос Иванов принимал сообщения о формировании рабочих отрядов, отправлении их.

— Погружен первый эшелон. Грузят второй… — докладывал он Ленину. — Прибыли отряды рабочих «Вулкана» и «Розенкранца»…

В третьем часу ночи Горбунов вошел в кабинет Ленина с бравым коренастым солдатом.

— Становов, командир артиллерийского Выборгского дивизиона, — представился он.

— Здравствуйте, товарищ Становов. Немцы наступают из Пскова на Петроград. Собирайте всю вашу артиллерию, двигайтесь к Пскову. Немедленно. Врага надо задержать, не допустить его к Петрограду. Указания даст военспец Бонч-Бруевич. Счастливого пути, боевых успехов!

— Сейчас закончили расписание эвакуации наркоматов, — входя в кабинет, сказал Свердлов, — поручили наркому путей сообщения срочно подготовить эшелоны… Сделаем небольшой перерыв. После этого будем намечать план эвакуации имущества из Архангельска. В какой пункт?

— Вологду, Котлас. Да, кстати, Яков Михайлович, это список малого состава Комитета революционной обороны, — Ленин протянул листок календаря с перечнем фамилий, — у нас очень большой состав Комитета. Его трудно созывать. Он должен работать по-иному, собираться быстро и не занимать много людей. Сейчас же выделить комиссаров на все участки фронта. Обязательно пусть учтут, где, какие отряды действуют. Из членов партии создавайте особые отряды…

Почти под утро приехал председатель завкома Путиловского завода.

— Чем можем вооружить рабочие отряды? — нетерпеливо спросил его Ленин.

Председатель завкома подал большую ведомость.

— Молодцы! Хозяева! Все на строгом учете. Будет немцам баня!

Вслед за представителем путиловцев в кабинет вошел Еремеев.

— Хорошие вести из Московского полка, — оказал он, — весь состав полка решил перейти в Красную Армию и выступить на фронт. Тысяча триста человек.

— Как запись в Красную Армию в других полках?

— Пока нет сведений.

— Утром мы должны знать, как выполняют ваш приказ в частях старой армии, в первом красногвардейском корпусе, в районах.

— Все время поступают сообщения из районов, что в отряды Красной гвардии вступают рабочие. Но нет командиров, нечем вооружать, многие не умеют стрелять.

— Вооружение есть. Объявите регистрацию бывших офицеров. Поручите им командование отрядами… Назначайте комиссаров в полки…

Лишь на рассвете Ленин прилег на диване в кабинете. Утром к нему заглянул Подвойский.

— Что в полках? Они готовы выступать или нет? — спросил его Ленин.

— Пока проходят митинги.

— Долго митингуют. Нужно выступать.

— Выступил только Тукумский полк, остальные приняли резолюции не выступать. Полки, не желающие выступать, разоружаем, а в их казармы вводим рабочих. Выборжцы утверждают, что они способны выставить более тысячи добровольцев. Не хватает командиров…

— Откройте курсы для подготовки командиров. Смелее привлекайте офицеров. Обяжите всех кадровых офицеров зарегистрироваться. Что доносят разведгруппы? Где они?

— Пока сведений нет.

— У нас ведь есть авиаотряд? Поручите ему вести разведку с воздуха, — посоветовал Ленин. — Не теряя ни минуты, отправьте летчиков! Наладили связь между штабами? Без связи не воюют! Разведка и связь в первую очередь… Какую организацию частей решили принять?

— Бонч-Бруевич предлагает создавать легкие, подвижные отряды. Они будут неожиданно налетать на противника, образуют завесы. Сплошного фронта не будет.

— Правильное решение, — одобрил Ленин. — Пока мало войск, нет артиллерии, нет конницы, нужна завеса. Сейчас, Николай Ильич, прошу вас встретиться с генералом Бонч-Бруевичем, посоветоваться, какие районы важнее всего для разведки.

Подвойский ушел. Ленин попросил Иванова принести чай и свежие газеты.

Гул шагов донесся сквозь раскрытую форточку. Ленин подошел к окну. По площади мимо Смольного проходили колонны вооруженных, одетых в белые полушубки людей разного возраста, от безусых подростков до пожилых бородачей. Они шли стройно и четко, как хорошая, слаженная воинская часть.

Ленин позвонил Бонч-Бруевичу:

— Владимир Дмитриевич, зайдите ко мне… Откуда эта колонна? — спросил Ленин Бонч-Бруевича, приглашая его к окну.

— Из Сестрорецка. Около десяти тысяч. Сейчас отправятся на вокзал… Звонили с завода «Вулкан». Там создан отряд в пятьсот человек. Просят разрешить пройти мимо Смольного.

— Какая сила, — после того как прошла колонна сестрорецких, сказал Ленин. — Эти не дрогнут, не отступят.

Зазвонил телефон, Ленин снял трубку.

— Слушаю. Ленин. Кто постановил мобилизовать всех рабочих? Райисполком? А согласие рабочих получили?.. Тогда отличное постановление. Пошлите командиров отрядов к товарищу Еремееву. Он укажет, с кем связываться, у кого получать оружие.

— Просит разрешения пройти к вам генерал Парский, — доложил Иванов.

— Проводите его ко мне.

В кабинет вошел бодрый старик в генеральской бекеше, держа папаху на левой согнутой руке. Он нерешительно представился Ленину:

— Бывший командующий Двенадцатой армией генерал Парский. Меня к вам направил Михаил Дмитриевич Бонч-Бруевич. Я решил, что в такие дни мое место в строю. Прошу поручить мне любое дело.

— Вы пришли вовремя, генерал, — приглашая его сесть, сказал Ленин, — нам ничего не известно о силах противника под Нарвой. Решено отправить небольшие отряды из рабочих, поручить им разведку сил противника. Прошу принять командование этими отрядами. Учтите, что кое-кто может неприязненно отнестись к вам, но в отряды назначены комиссары. Они помогут вам. Организуйте небольшие подвижные группы. Требуйте от подчиненных дисциплины, безусловного выполнения приказов. Действуйте решительно, с полной уверенностью в свои права военачальника. Паникеров, разгильдяев, дезорганизаторов карайте беспощадно. С нами все время держите связь.

Как только Ленин закончил беседу с Парским, Горбунов принес телеграмму Карахана.

— Странная телеграмма, Владимир Ильич, стоят в Новоселье.

— Это недопустимо. Должны сами догадаться послать парламентеров к немцам.

Ленин набросал текст ответа.

— Отправьте немедленно, — сказал он Горбунову. — Проверьте, получат ли они телеграмму. И добейтесь связи с любым пунктом вблизи Пскова. Мы должны знать, как он был занят, какими частями, численность их.

36

Чичерин проснулся поздно. Поезд опять стоял на какой-то станции. Петровский уже не спал. Он предложил Чичерину чаю.

— Что за станция, Григорий Иванович? — спросил Чичерин.

— Новоселье, — с досадой ответил Петровский. — На каждой станции стоим по часу, а то и больше. Наш комендант устал бегать к дежурным с вопросами «Почему стоим». Ответ один: «Теперь дорогой солдаты командуют». Ночью на какой-то станции я сам пришел к дежурному, а там солдаты требуют немедленно отправить эшелон, иначе посадят своего машиниста и поведут поезд сами. Дежурный доказывает, что движение однопутное, может быть крушение. «За крушение ты отвечать будешь. Позвони на другую станцию, чтобы навстречу состав не пускали. Нечего им ехать на фронт. Война кончилась. Главком Крыленко приказал: «Мирись с немцами, топай домой». Дежурный звонит, умоляет соседнюю станцию, чтобы пропустили воинский эшелон… Да-а, затянули мы с переговорами, — вздохнул Петровский. — Лев Давидович, вероятно, когда ехал в Брест, всю дорогу спал, не видел, что вокруг творится… Сюда бы Бухарина с его компанией привезти. Может быть, на февральском ветру поостыли бы мозги от воинственного накала.

Чичерин молча пил чай, слушая этого спокойного сердечного человека. «Какие условия предложат нам теперь тевтонские дипломаты? — думал он. — Как разыграются их аппетиты?»

Чичерин пытался проанализировать поступки Троцкого и не мог найти причин, побудивших наркома на переговорах с немцами признать националистическую Раду, отказаться от заключения мира, когда его можно было подписать с более выгодными условиями. Это объяснялось только одним — Троцкий не отказался от своей разбитой Лениным идеи Соединенных Штатов Европы. Жизнь в Англии, частые поездки в другие страны убедили Чичерина, что до революционных взрывов в этих странах далеко.

— Опять задумались, Георгий Васильевич, — обратился к Чичерину Петровский.

— Думаю о прошлом, настоящем и будущем.

— А что же думать? Настоящее нужно делать, о хорошем прошлом вспоминать, а о будущем мечтать, — сказал Петровский. — Жизнь прекрасна тем, что у людей есть будущее.

— Какое будущее у страны, пришедшей к такому похабному миру? — заметил вошедший в купе Иоффе. — Представляю, что могут еще навязать нам немцы, когда мы приедем в Брест. Нам не нужно заключать мир. Несомненно, в Германии скоро вспыхнет революция. Это будет началом всеевропейского социального катаклизма…

— Что делать. Нужен мир. Владимир Ильич чувствует, чем народ живет. Передохнем, наберемся сил. Всех война измотала.

— Эти несколько часов, проведенных в поезде, окончательно убедили меня в том, что Россия воевать сейчас не в состоянии. Армия развалилась, — поддержал Петровского Чичерин.

— Дела плохи, — подойдя вместе с Сокольниковым, сообщил Карахан. Они были с ног до головы в снежной пыли. — Ехать дальше не можем. Взорван мост. Немцы знают, что мы вблизи Пскова, но делают вид, черт их возьми, что им ничего не известно. Нужно телеграфировать Совнаркому просьбу известить германское командование о прибытии делегации в Новоселье, пусть приедут за нами. Нам неудобно выгружаться из поезда, посылать в расположение немцев парламентеров, идти пешком. Это позор!

— Думаю, что более логично, — посоветовал Чичерин, — известить с нарочным немецкое командование в Пскове.

— Видите ли, Георгий Васильевич, — желчно возразил Сокольников, — нам хорошо известны случаи издевательского отношения к делегациям и послам народным во все времена. Мы все-таки телеграфируем Совнаркому.

— Я бы такой телеграммы не посылал, — сказал Чичерин, — она будет свидетельствовать о колебаниях делегации. Я лично не колеблюсь, я подпишу любой договор. Ленин прав: армии нет. Фразами не воюют. Всем, кто спорил с Лениным, пора признать, что мы не знали состояния армии. — Чичерин, обычно даже во время публичных выступлений не напрягавший голоса, говорил сейчас резко, громко.

Сокольников переглянулся с Иоффе:

— Я это предвидел. Если бы ЦК не обязал, никогда бы не поехал подписывать этот позорный договор. К тому же, кажется, предстоит унизительное путешествие по шпалам. Отправим телеграмму и будем ждать ответа Ленина. Как там, в Питере, расценят ее, меня не тревожит.

37

В комнату, затянутую табачным дымом, вошел, широко распахнув дверь, полный, по-юношески розовощекий доцент Семковский.

— Друзья, в такой атмосфере вязнут мысли, откройте форточки, — просяще обратился он к меньшевикам, окружившим Мартова, — ведь вы же врач, — он посмотрел на Дана, — поясните, что никотин убивает инициативу, свежесть восприятия… Помилуйте, сколько мы будем заседать… Четыре дня подряд заседаем. Сегодня хотел немного потрудиться. Опять заседание. Срочное. Что случилось? Что могло произойти за восемь часов?

— Сегодня история движется с секундной стрелкой, — многозначительно оказал Мартов. — Случилось то, что должно было случиться! То, что я предвидел. — Мартов, выходя на середину комнаты, красноречивым жестом рассек воздух и воскликнул: — У «беков» раскол, друзья! Самый настоящий раскол, какой нужно было ожидать, к какому они шли.

— О каком расколе речь, Юлий Осипович? — насторожился Абрамович.

— О расколе внутри большевистского крыла. — Мартов никогда не называл организацию большевиков партией.

— Что, собственно, произошло? — пробасил хмурый, академически спокойный Мартынов.

— Вчера, двадцать четвертого февраля, — вещал Мартов, — Московский комитет большевиков вынес решение протестовать против действий Ленина и его единомышленников. Мне передали резолюцию Московского комитета. Она в комментариях не нуждается. Областное бюро выразило недоверие Центральному Комитету, отказалось подчиняться его постановлениям. Вы только послушайте: «Московское областное бюро находит едва ли устранимым раскол партии в ближайшее время, причем ставит своей задачей служить объединению всех последовательных революционных коммунистических элементов, борющихся… против сторонников заключения сепаратного мира».

Мартов закашлялся. Он никак не мог пересилить кашель и, передавая листок с резолюцией Дану, взглядом попросил его читать дальше, сам сел за стол.

— «В интересах международной революции мы считаем целесообразным идти на возможность утраты Советской власти, — читал Дан, смакуя слова, — становящейся теперь чисто формальной».

— Можно дальше не читать, — прервал Дана Мартов. — Пришла пора действовать! Нужно протянуть руки товарищам из Московского комитета и немедленно начать переговоры об объединении всех социал-демократов.

— Мы подготовим партию к решительному бою, — раскачиваясь, заговорил долговязый Абрамович. — Бой дадим на съезде Советов. Мы вооружим наших делегатов железными наказами, пусть на съезд приедут те, кто умеет и готов защищать наши идеи. На съезде должны быть не статистические единицы, а люди живого ума и сильной воли.

— Что вы предлагаете? — оборвал Абрамовича Мартынов.

— Сейчас же послать в Москву группу ЦК.

— А самим сидеть и наблюдать здесь, в этом якобинском логове. — Мартынов начал кричать на подавшего реплику, как учитель на провинившегося школьника. — Мы должны переехать в Москву и там создать свой ВРК. Противника бьют его оружием, в Москве по-иному встретят нас. Смотрите, что делают другие партии. Правые эсеры уже перебрались в Москву, в города Поволжья. Они готовят декларацию в защиту Учредительного собрания.

— Эсерам уже никто не верит, — усмехнулся Мартов. — Они обманули крестьян с разделом земли.

— Но нам нельзя отстраняться от них, — сказал Мартынов. — Коалиционное правительство — вот единственный выход из создавшегося положения. Нам нужно изобличать не эсеров, а большевиков ленинского толка. На съезде Советов мы потребуем пересмотра мандатов. Солдатских депутатов не может быть — сами же большевики утверждают, что армии нет, она разбежалась. Они ее демобилизовали. От кого же они избрали депутатов?

— Солдатских депутатов опасно трогать. Солдаты — это крестьяне, — осторожно сказал Дан.

— Нужно апеллировать к демократии мира, — послышался тенорок розовощекого Семковского, — потребовать созыва социал-демократов всех стран.

— Для того чтобы переезжать, нужны средства, — произнес кто-то.

— Средства у нас есть. Наши средства. Мы не сдали их Свердлову, — сказал Мартов. — Касса ЦИК у нас! По приезде в Москву мы немедленно созываем Всероссийскую рабочую конференцию, будем готовить Всероссийский съезд социал-демократии. Объединительный съезд.

— Нужно обезвредить самых ярых противников объединения. Прежде всего Свердлова, Дзержинского, Сталина, — произнес Дан.

— А Ленина? — Мартов насмешливо посмотрел на Дана.

— Ленина? — сник Дан. — Ленин неуязвим. Он весь в революции. Ленин даже во сне видит революцию. Но без поддержки цекистов ему трудно будет бороться с нами. Ленин думает, что завоевание власти позволит внедрить социализм. Это политическое донкихотство. Пролетариат еще не созрел до того, чтобы стать руководящим классом. Советская власть, диктатура одной партии не будут поддержаны народом…

— По-моему, нужно сегодня же обратиться с воззванием, — предложил сумрачный Абрамович. — С воззванием о защите революции. Мы должны действовать решительно, так, как действуют правые эсеры. Они потребовали в Петроградском Совете немедленного ухода в отставку Совета Народных Комиссаров. Мы должны созвать Учредительное собрание. Если мир будет подписан, мы объявим восстание.

— Для того чтобы действовать, нужно переезжать в Москву, — настаивал на своем Мартов. — Мы уже пробовали действовать в Петрограде. Здесь каждый завод — ленинская цитадель. Вы видели, сколько встало под ружье, когда он призвал дать отпор немцам?

— Нужно просить Горького выступить в «Новой Жизни» со статьей по поводу заявления московских «левых», — предложил Семковский. — Вот это был бы взрыв!

— Можете распрощаться с Горьким, — вскипел Мартов, — он прямо заявляет, что начинает работать с большевиками… В Петрограде нам оставаться нельзя, тем более что правительство большевиков переезжает в Москву. Наш ЦК тоже должен быть в Москве. В Петрограде пусть остается активная группа — Семковский, Мартынов… Наш ЦК обязан призвать для защиты страны и революции весь народ. Мы скажем России, что Советское правительство капитулировало перед Германией. Настала пора созвать Учредительное собрание, восстановить подлинно демократические органы самоуправления.

38

В просторной комнате Таврического дворца за единственным большим письменным столом, где заседала в дни работы пленумов ВЦИК фракция левых эсеров, собрались члены ЦК этой партии.

Глава фракции народный комиссар юстиции Штейнберг, выработавший за годы адвокатской практики профессиональное умение держаться представительно, стоял у окна, глядя, как торжественно умирает первый день марта.

За столом правила статью лидер партии Спиридонова, сумрачная, походившая в черном платье на монахиню.

На диване в углу одетый с иголочки член ЦК эсеров Камков говорил с мешковатым небритым Карелиным.

Карелин вдруг захохотал, вскочил с дивана, подойдя к Штейнбергу, стал шептать на ухо.

— Этот анекдот я слышал, — Штейнберг вынул часы, с циферблата перевел вопросительный взгляд на Спиридонову. — Мы назначили бюро на девять? У нас даже члены ЦК партии не уважают свой ЦК. Уже десятый час. Нет Прошьяна, нет Колегаева, нет Малкина.

— Прошьян и Колегаев звонили. — Спиридонова подняла голову, включила настольную лампу. — Они будут с опозданием. Малкин обещал прийти вовремя.

— Опоздал не по своей вине, — входя в комнату, заявил Малкин.

Видно было, что он хорошо настроен.

— Вы прекрасно выглядите. Получили благодарность Ленина? — съязвил Камков.

Малкин не обратил внимания на иронический тон Камкова.

— Вы послушайте, Мария Александровна, сегодня из шестнадцати ответов на вопрос о мире девять за мир. Завтра утром Ленин подведет итоги последних пяти дней. За мир сто сорок девять, против сто пятнадцать.

— Скажите, Малкин, вы не собираетесь переходить в другую партию? — спросил Камков.

Зазвонил телефон. Камков снял трубку.

— Слушаю… Записать телеграмму?.. Что? Что? Сорваны переговоры? — прокричал Камков. — Это ты, Прошьян? Берите, Малкин, бумагу, карандаш! Берите, записывайте!..

Карелин и Штейнберг кинулись к телефонному столику, Штейнберг расстался со своей привычкой держаться невозмутимо. Спиридонова отшвырнула статью.

— «Всем Совдепам. Всем, всем, — с упоением громко повторял Камков, — Петроград, 1 марта (16 февраля)… 1 марта (16 февраля) в 8 часов вечера получена следующая телеграмма из Брест-Литовска: «Петроград, Смольный, Совнаркому. Вышлите нам поезд к Торошино (около Пскова) с достаточной охраной. Снеситесь о последнем с Крыленко. Подпись: Карахан». Эта телеграмма, по всей вероятности, означает, что мирные переговоры прерваны германцами. Надо быть готовыми к немедленному наступлению германцев на Питер и на всех фронтах вообще. Обязательно всех поднять на ноги и усилить меры охраны и обороны. Председатель Совнаркома Ленин»… Вот вам итоги, — насмешливо посмотрел на Малкина Камков. — Это то, что можно было предполагать. В Берлине победила партия войны.

— Советовал тебе воздержаться от голосования за мир, — посочувствовал Карелин.

— Но ведь и Мария Александровна тоже сторонник мира, — сказал Малкин.

— Была!.. — резко ответила Спиридонова. — Нужно понимать почему. Тогда необходимо было как-то повлиять на немецкое командование, остановить наступление, а тем временем договориться с союзниками, выждать, какая партия победит в Германии. Победила партия войны. И это понятно, немцам не нужен мир. Они и так возьмут то, что им хотелось. Конечно, временно. Потом, когда мир будет всеобщим, когда победит Антанта, она заставит Германию отойти на свои земли. Не в интересах Антанты укреплять ее могущество.

— Странно… — протянул Малкин. Он вынул из портсигара папиросу, сел на стул в глубине комнаты, ломая спички, попытался закурить. — Что же теперь?

— Теперь нужно поставить большевиков на место и вести революционную войну, — начал рассуждать Штейнберг. — «Левые коммунисты» правы. Действовать так, как наши товарищи в Двинске… Надо организовывать террор, не объявляя его. Завтра созвать ЦК, разработать программу действий. Мы имеем право определять политику страны, — он посмотрел на Спиридонову, — мы самая массовая партия. На съезде Советов прямо заявить, что уйдем из правительства, если наше мнение будут игнорировать. В мой наркомат назначили марксистов Стучку, Красикова. Что бы мы ни намеревались провести, реорганизовать, они противодействуют.

— Ты прав, — согласилась с ним Спиридонова. — Все делается вопреки нашей инициативе. Даже в Наркомземе, где в коллегии все члены нашей партии, посланец Ленина Мещеряков мешает проводить социализацию по нашим планам.

— Нужна другая повестка дня заседания ЦК. — Штейнберг взял со стола лист с машинописью и порвал его. — Этот проект повестки непригоден после телеграммы Ленина. Прежде всего мы должны обсудить наше отношение к положению страны. Наши прогнозы оправдались, мы были правы в вопросе о мире… Нужно умело дать указание всем нашим организациям развертывать террор на всем пути немцев, повторять то, что проделали наши боевики в Двинске. И наконец, обсудить, доколе мы будем поддерживать ревнителей диктатуры пролетариата. Не может быть диктатуры одного класса над другим, майората рабочего класса над крестьянством. Наша ошибка в том, что мы поддержали большевиков в этом вопросе.

— Я согласна! — Спиридонова так посмотрела на Штейнберга, что он отвел свой взгляд от ее лихорадочно горящих глаз. Он с трудом переносил истерические речи этой искалеченной тюремными пытками женщины. — Нужно требовать роспуска Совнаркома, — выкрикнула Спиридонова, — требовать разработки конституции кантонального управления без Совнаркома!..

— Как же так, без центрального правительства? — удивился Карелин.

— Править страной будет ЦИК, — непререкаемо заявила Спиридонова, — в областях и региональных федерациях — местные правительства. Мы потребуем на ближайшем съезде Советов начать разработку конституции и предложим свой проект. Россия его примет. Мужикам не нужны комиссары.

— Следует снова начать переговоры с «левыми коммунистами». Там есть люди с реальным взглядом на жизнь. Как по-вашему, Мария Александровна? — спросил Штейнберг.

— От их помощи не откажемся, но не позволим верховодить нами. Нужно восстановить связи и с другими партиями. — Спиридонова встала из-за стола и подошла к Малкину. — Мы ошиблись. Мы обязаны сделать такое, чтобы все поняли: большевиков мы не поддерживаем!..

39

Солнечный зайчик зябко прыгал на затоптанном полу. Ленин с любопытством остановился — откуда мог попасть в этот глухой коридор весенний луч, обернулся, чтобы отыскать щель, сквозь которую ему удалось просочиться, и увидел идущего вдоль стены пожилого коренастого мужчину.

— Товарищ Карпов? Наконец-то расстались с вашим Бондюжским заводом, — образованно воскликнул Ленин.

— Расстался, Владимир Ильич, правда, не без грусти. — Карпов, улыбаясь, тряс руку Лепила.

— Это замечательно. А сейчас прошу ко мне, расскажите, что у вас в Бондюге.

Карпов вслед за Лениным вошел в кабинет.

— В Бондюг уже дошли вести, что мы подписали вчера в Бресте договор о мире? Седьмого откроем съезд партии, потом переедем в Москву, ратифицируем договор. Наконец передышка. Станем собирать силы. Как вы считаете, бондюжские химики поддержат наш договор?

Карпов стал рассказывать об ответе бондюжцев на запрос Совнаркома о мире.

— Иного и быть не могло, — обрадовался Ленин, — народ хочет трудиться, а не воевать. Что, у вас на заводе наладили рабочий контроль?..

Карпов говорил о заводских делах, Ленин слушал, одобрительно покачивая головой. Когда Карпов сообщил об организации научной лаборатории, Ленин порывисто подошел к столу, сделал заметки на листке календаря.

— Научная? — переспросил Ленин, — кто же у вас ее возглавляет?

— Алексей Николаевич Бах.

— Бах? Старик Бах! Автор «Царя голода». В Женеве я читал, что он избран председателем ассоциации физических и естественных наук, почетным доктором Лозаннского университета.

— Все бросил, оставил любимую лабораторию, уютную квартиру. Увлекся лесохимией. Мы вместе с ним задумали план перестройки нашего завода. Представляете, Владимир Ильич, что может дать лес? Пока добывают только подсечкой скипидар и канифоль, а в зеленом золоте столько веществ, что оно может соревноваться с нефтью. Мы теперь не рубим лес, не подсекаем, а создали новый метод получения скипидара и канифоли из пневого осмола хвойных пород, путем экстракции.

— Какие же растворители вы применяете для этого?

Карпов снял пенсне и близоруко посмотрел на Ленина.

— У вас уже были наши химики?

— Нет, никого пока. Осторожно идут на работу. На описание ваших работ я натолкнулся, перелистывая новинки в женевской библиотеке… Так как поживает патриарх народовольцев Алексей Николаевич? До сих пор верен своим идеям?

— Беседуем, спорим, разбираемся в обстановке. Кажется, начинает убеждаться, что большевики являются реалистами. Порывает с эсерами. Собирается опубликовать свои заметки о революции.

— Очень нужны такие заметки. Нельзя ли Баха из вашего Бондюга перетащить в Питер или в Москву. Ведь он большой биохимик. Нам дорого развитие этой науки. Скажите, Лев Яковлевич, что нужно основывать — лабораторию, институт, для того чтобы собрать биохимиков воедино?

— Пока только лабораторию, после первых работ все определится.

— Вот и создайте такую лабораторию.

— Почему я? — удивился Карпов.

— ВЦИК утвердил вас начальником химического отдела ВСНХ и членом его президиума. И среди прочих дел ваших — архиважнейшее — создание научных учреждений по химии. Там верховодят Оболенский и Ломов. Кажется, вы их хорошо знаете? Резвый народ, как и все «левые коммунисты». Они забывают о том, что коммунизм — это наука, а науке место в голове, а не в сердце. Они и революцию чувствуют только сердцем, и многое воспринимают романтически. А марксисты должны чувствовать революцию и умом, и сердцем. Расчет, расчет и еще раз расчет! И при этом напористость, энергичность, принципиальность. ВСНХ мы основали. Эта идея пришла из низов, как и Советы. Но пока, увы, ВСНХ только консультативный орган. Не беда. Переведем его на практические рельсы. Кстати, учтите, что Академия наук обещает нам свое сотрудничество, — подчеркнул Ленин. — Мы послали им свой план мобилизации науки. Пока официального ответа не получили. Двадцатого февраля в Академии состоялось экстраординарное собрание. Есть сведения, что Академия протянула нам руку. И когда! В дни, когда немцы двинули армии на Питер! Это примечательно! Военные специалисты уже работают с нами. Генерал Одинцов и другие готовили условия мирного договора. Сейчас генералы разрабатывают, по нашему поручению, планы организации Красной Армии. Во время наступления немцев они возглавили отряды под Нарвой, Псковом. — Ленин встал, прошелся по комнате, подошел к карте. — Скажите, Лев Яковлевич, вы хорошо знакомы с географией нашей химической промышленности? Покажите мне на карте, где она расположена. Я бы и сам сделал выборки по старику Брокгаузу, но не хватает времени.

Карпов стал показывать на карте, где расположены заводы по производству кислот, щелочей, минеральных солей, предприятия пищевой химии.

— Шестьдесят семь небольших химических предприятий, — пояснил он, — крупные предприятия по производству соды и кислот лишь в Донбассе: Славянске, Лисичанске, Константиновке.

Ленин тоже подошел к карте, очертил огромный эллипс от Владивостока до Урала, захватывающий тайгу, Прииртышье, среднеазиатские просторы.

— На всем этом просторе кочевая химия. Здесь люди не имеют мыла. Как известно, культура нации также определяется количеством потребляемого мыла. Смотрите, какое поле деятельности у вас. Вот здесь, — Ленин показал на берег возле залива Кара-Богаз-Гол, — неисчислимые запасы мирабилита. А вот здесь, в Кулунде, сотни озер, летом мужики вывозят соду, выпаренную солнцем. Нет, нет, вам в Бондюге оставаться прямо-таки преступно перед партией и перед народом. С вашими знаниями, опытом вам место в ВСНХ. Как, по-вашему, следует организовать управление химией? Экспромтом, конечно, это не сочинишь, но подумайте, стоит ли создавать объединения, тресты?

Карпов, наэлектризованный словами Ленина, его мечтаниями и планами развития химии, стал делиться своими мыслями о районировании производства химических продуктов по отраслевому признаку. Для Донбасса определенно намечались управления стекольной и содовой промышленности. Трудно было разобраться в разнобое химических предприятий, расположенных на Волге: там, наряду с заводами лесохимии, были кислотные, щелочные и другие. Огромное количество спиртовых заводов.

Зазвонил телефон. Ленин снял трубку. Разговаривая, смотрел на Карпова.

«А ведь ВСНХ получится! Отделы возглавят специалисты: машиностроение — Красин, электроэнергетики — Смидович, он взялся за самый корень, привлек Лучина, Графтио. Теперь за химию примется Карпов. Они наведут мосты в науке, организуют управление, не станут спорить — привлекать или не привлекать специалистов».

Ленин положил трубку.

— Кто сейчас из крупных химиков работает на заводах?

— Почти все. Никто не уехал за границу.

— Нужно звать их в ВСНХ. Демагогические рассуждения Осинского о том, что буржуазные специалисты не пойдут работать в наши учреждения, о том, что они враги Советской власти, даже из колеблющихся делают врагов. Крайне важно создать атмосферу товарищества. Убеждение людей — не палка, из которой можно гнуть либо стулья, либо колеса, как захочет хозяин. Уверен: если перед учеными развернуть всю широту замыслов партии, познакомить их серьезно с марксизмом, они пойдут к нам. Предоставьте им возможность осуществлять свои идеи, и они будут работать… Так как же вы намерены организовать управление всей химией? Тресты, синдикаты нужны?

— По-моему, электротехники правильно поступили, организуя главные управления, — сказал Карпов. — А вот нужны тресты или нет, это хорошо бы обсудить.

— Скажите, завод, где вы были директором, давал прибыль?

— Пока не перестроили, особых накоплений не было. Теперь получаем прибыли.

— Я прошу вас, Лев Яковлевич, наряду с организационной работой сделать наметки по Кара-Богаз-Голу и сибирским естественным месторождениям соды, солей и щелочей. Кто из ученых работает в этой области?

— Академик Курнаков.

— Нужно готовить экспедицию для подробного изучения этих месторождений. Да, один каверзный вопрос, — улыбнулся Ленин, — как вы относитесь к коллегиальному управлению?

— Коллегиально управлять нельзя. В коллегии будет много разговоров, — ответил Карпов. — Нужен руководитель, ответственный лично за работу предприятия, треста. И при нем может быть совет.

— А Томский и «левые коммунисты» все время на своем: коллегиальность и — никаких! Мы все-таки добьемся единоначалия. Посмотрите, кого можно привлечь к созданию госкапиталистических трестов. Или вы не разделяете такой идеи? Кожевники, текстильщики создали такие предприятия. Только вместе со специалистами из бывших департаментов не перетащить бы бюрократизм и догматизм. Сейчас ВСНХ ведет переговоры с директором объединения «Коломна — Сормово». Но господин Мещерский, глава его, настаивает на том, чтобы мы вложили семьдесят процентов средств, а наших представителей была бы только одна треть в правлении. Это значит, что мы будем финансировать предприятия, а управлять ими будут прежние владельцы. Похоже на то, что у Мещерского есть надежды, что мы предприятий объединения не национализируем. Призрачные мечтания. Предложим ему считаться с нашими условиями. Он уверен, что у нас не найдется своих директоров. Воспитаем! Рабочий контроль — академия будущих управляющих заводами и фабриками…

Телефонный звонок прервал Ленина.

— Иду, Яков Михайлович! Я тут беседовал с управителем всей химии нашей республики… Да, с Карповым. Кому же, как не ему, наукой и жизнью определено советскую химию ставить! Он уж дело двинет. Менделеевского корня инженер.

40

Высокий, худощавый шатен поздним вечером склонился к окошку комендатуры Смольного, протягивая какой-то документ в кожаной обложке:

— Мне нужно пройти к господину Троцкому.

— Товарищ Мальков, — раздался за окошком голос дежурного, — тут с ненашим удостоверением пришли к товарищу Троцкому.

— Мне нужен пропуск к господину Троцкому, — повторил иностранец. — Он дал распоряжение заготовить его.

— Сейчас взгляну, — донесся голос из комендатуры, потом вышли матрос средних лет в бушлате и молодой солдат в стеганке.

— Пожалуйста, господин Локкарт, — матрос подал иностранцу пропуск. — Лобков, проводишь их к товарищу Троцкому, — приказал он солдату. — Знаешь, где теперь сидит?

— С продовольственными комиссарами.

Локкарта не удивило, что народный комиссар иностранных дел «сидит с продовольственными комиссарами». В печати появилось короткое сообщение о назначении Троцкого чрезвычайным комиссаром по продовольственным делам. «Левые коммунисты», выступая на митингах, возмущались тем, что Троцкий вынужден уйти с поста народного комиссара иностранных дел, но приняли его отставку или нет, Локкарт не мог дознаться. «Видимо, еще нет юридического оформления этого акта, — раздумывал Локкарт, идя по коридору, — и Троцкий покуда ведает иностранными делами».

Беседа с Троцким была крайне необходима Локкарту в эти дни.

Союзники, предлагая помощь молодой республике, рассчитывали добиться согласия Советского правительства на продолжение войны, на совместные боевые действия, несмотря на то что договор о мире был подписан. Предстояла еще ратификация его правительством.

Локкарту нужно было вырвать любой ценой согласие одного из руководителей Советского правительства принять всестороннюю помощь Англии. Решение Ленина принять только материальную помощь — не устраивало британское правительство, оно мечтало о вводе войск на территорию Советской республики.

Англичане торопились. Они раньше других должны были ступить на русскую землю. Зачем? Формулы были всегда наготове, например «для защиты Англии от действий германского флота».

Локкарт шел за солдатом по прокуренному, полутемному коридору. Возле какой-то двери солдат остановился:

— Тут они помещаются. Стукайте.

Локкарт постучал.

— Войдите, — вяло откликнулись за дверью.

Локкарт вошел в тускло освещенную комнату. Троцкий стоял у окна.

— Добрый день, господин министр, — бойко, нарочито по-московски акая, сказал Локкарт и протянул Троцкому руку.

— Здравствуйте, — Троцкий задержал руку Локкарта в своей, подвел его к письменному столу, предложил сесть в кресло и сам сел напротив.

Он уже не раз встречался с этим предприимчивым англичанином, появившимся в Петрограде в Октябрьские дни. Локкарт был не просто дипломатическим агентом. О нем шли слухи как о личном представителе министра Ллойд Джорджа, получившем поручение устанавливать связи с представителями Советского правительства. Он имитировал роль благожелателя России. Лучшей кандидатуры для дипломатической игры в России нельзя было подобрать. Локкарт прожил в Петрограде и Москве несколько лет, изучил русский язык, у него был обширный круг знакомых во всех сферах и в любых партийных кругах.

— Это необходимость или стиль работать так поздно? — спросил Локкарт.

— У одних необходимость, у других стиль, — уклончиво ответил Троцкий.

— Мой патрон, лорд Керзон, работает только ночью. Он считает, что дипломатам лучше думается, когда мир спит. Они, как матери, сидят у колыбели мира. Сегодня вокруг этой колыбели сгрудились большие тревоги. Тевтоны могут отшвырнуть мир в средневековье, если культурные нации согласно не станут на защиту его. Сегодня взоры всех людей обращены к России. Еще два-три месяца совместных усилий — и кайзеровская Германия встанет на колени. Сейчас у нее одни надежды на сепаратный мир с Россией.

— Призрачные надежды, — Троцкий эффектным жестом поправил свои густые смоляные волосы.

Локкарт, глядя на его лицо, на котором резко выделялись въедливые глаза и тонкие губы, искривленные иронической улыбкой, соображал, как вести разговор с этим отстраненным дипломатом.

— Мы, неизвестно по каким причинам, до сих пор не имеем ответа на свое предложение, — продолжал Локкарт, — мы искренне желаем помочь продовольствием, военной техникой, военной силой на тех участках, где ваша армия «перестала быть», развалилась, как пишут в русских газетах. Но мы осведомлены, что ваше правительство согласно на принятие от нас лишь частичной помощи.

— Вы верите слухам, — угрюмо усмехнулся Троцкий. — Не все члены правительства так оценивают положение. Те, кто умеет анализировать обстановку и чувствовать, что происходит в Европе, настаивают на другом. Предстоит съезд Советов, за ним решающее слово. Либо будет провозглашена война, либо будет утверждена декларация, развязывающая ее. Мирный договор не будет ратифицирован.

Локкарт внешне был спокоен, лишь настороженный взгляд выдавал его внутреннее напряжение. Троцкий поднялся из кресла.

— Настал час, когда все должно быть решено, — продолжал он. — Сторонников мира, этого скрывать нельзя, немного среди руководителей правительства, в руководстве нашей партийной организации. При создавшемся положении не принять помощи союзников просто безумие.

— Но нас осведомили, что Ленин отказался от нашей помощи на фронтах. Он согласен принять только продовольствие и вооружение.

— Вас неточно осведомили… Ленин понимает, что такое немецкое наступление. Если он будет уверен в помощи союзников, экономическом сотрудничестве с ними, то он, не задумываясь, откажется от Брестского мира. Тогда, даже если мы временно отдадим Москву и Петроград, мы создадим фронт на Урале. Получая помощь от союзников, мы сможем вести войну с Германией… Мы примем все: картошку, обмундирование, снаряды, технику и тех, кто искусно владеет ею. Четыре дня назад из Мурманска сообщили мне, что на линии мурманской железной дороги находится около двух тысяч сербов и чехов, направляющихся во Францию. Меня запросили о формах, в каких приемлема помощь живой силой от дружественных нам держав. Я сразу же разрешил принять всякое содействие союзных миссий.

Локкарт с деланным удивлением слушал Троцкого, уже отправляясь в Смольный, он знал, что второго марта в Мурманске председатель Совета Юрьев заключил словесное соглашение о помощи с представителями союзного командования.

— Мы сможем, значит, получить официальное разъяснение, что могут быть начаты совместные действия французских и русских войск по обороне Мурманского края?

— Вам нужно официальное разъяснение? — Троцкий метнул на Локкарта сердитый взгляд. — Тогда, очевидно, следует обратиться этажом ниже. Я высказал свое мнение. Его я буду отстаивать.

— Зачем же официальное, если мы получили разъяснение одного из руководителей правительства. — Локкарт сделал легкий поклон. — Я буду рад, если в случае необходимости вы меня снова сможете принять и так же любезно уделить время, как уделили сегодня.

Троцкий замедленно протянул руку Локкарту через письменный стол. Локкарт, пожимая ее, сказал:

— Я думаю, что это рукопожатие будет символом наших добрых отношений. Надеюсь на скорую встречу в Москве.

— Вы тоже намерены переезжать туда? — удивился Троцкий. — Ведь ваше посольство, кажется, уже в Вологде?

— Это посольство, а я посланник…

Локкарт шел, мысленно сочиняя депешу своему шефу. Этот разговор, как и словесное соглашение с председателем Мурманского Совета Юрьевым, позволял теперь действовать на Севере так, как нужно было англичанам. Там, в Мурманске, через два-три дня пришвартуется английский военный корабль, морская пехота сойдет на землю Кольского полуострова, ни один дипломат мира не посмеет упрекнуть Англию в беззаконии — Советская Россия приняла всестороннюю помощь. Земля, на которую вступил английский солдат, может стать английской навечно.

Локкарт чувствовал себя таким же приобретателем новых земель для Англии, как Сесиль Родс. «Бутсы, бутсы, бутсы», — скандировал он мысленно строки Киплинга.

41

В одиннадцатом часу ночи закончилось третье заседание Седьмого Экстренного съезда партии.

— Нет, товарищ Гиль, нужно перед сном прогуляться, — отказался Ленин от поездки на машине из Таврического дворца до Смольного, — мы с Надей подышим невским свежаком. Сидеть до поздней ночи в помещении — это еще полбеды, а вот слушать «р-р-революционные» речи вояк и полководцев без войск — от этого в голове, как говорят в Прикарпатье, каламитно. Сейчас хочется тишину послушать, голову освежить…

Они пошли через Таврический сад.

Ночь была не по-питерски морозной, лунной. Над садом шел верховой ветер.

— Завтра наш день — международный женский, — произнесла Крупская.

— День всех честных людей. День утверждения мира, — живо сказал Ленин.

Крупскую не удивило, что после такого напряженного дня Ленин чувствует себя бодро. Она отлично знала, что борьба наполняет Ильича силами. Ее поразила уверенность Ленина в том, что высший совет партии — съезд утвердит завтра решение о мире с Германией. Ведь на сегодняшнем заседании съезда, кроме Сергеева из Донбасса и Шелавина — петроградского рабочего, пока никто прямо не высказался за заключение мирного договора. Цекисты Бухарин, Радек, Оболенский и другие по-прежнему витийствовали в защиту революционной войны.

— Тебя не тревожат ответы в анкетах? — осторожно спросила Крупская. — Многие делегаты за революционную войну.

— Нисколько! Завтра голосование покажет другое. Это поняли уже и «левые». Очень красноречиво самопризнание Радека, что они в меньшинстве. С каждым днем из провинции все больше голосов за мир. Наш питерец Шелавин точно разъяснил, почему некоторые рабочие стояли за революционную войну. Путаница понятий. Рабочие думали, что революционная война — это война с внутренней контрреволюцией. Когда поняли, что воевать придется с кайзеровской армией, все повернулось по-иному. Сегодня многие делегаты поняли, куда их тащили эти революционные вояки. «Левые» в главных организациях страны терпят поражение. Московская партийная организация большинством проголосовала за мир. За революцию Осинского голосовало только пять человек. Три делегата из четырех москвичей — сторонники мира. В Питере василеостровцы, выборжцы, второй, первый городские районы дали наказ своим делегатам голосовать за мир. Также в Баку, Екатеринославе, в Уфе. Теперь ясно — партия за мир. Фразеров в ней горстка. В том, что завтра на съезде большинство проголосует за мир, я не сомневаюсь. Вчера во втором городском районе коммунисты поддержали линию большинства ЦК, решили переизбрать петроградский комитет, мало этого — закрыть листок фанфаронов — «Коммунист»… Трезвеют всюду: в Питере и в Москве. Проходит увлечение трескучими архиреволюционными лозунгами. То, что сегодня сказал Шелавин, перечеркнуло все длинные и трескучие речи Бухарина и его единомышленников. Дело не в том, сколько ораторов выступило, а кого они представляют… Завтра продолжим бой… Продолжим… Я не только уверен — я знаю, что съезд отвергнет резолюцию этих «шляхтичей». Своими выступлениями они саморазоблачились. Они настроили против себя делегатов провинции, потребовав прекратить прения после выступления вождей «левых». У них резолюции областных бюро, которым больше не доверяют партийные организации. Нужен мир — так говорит партия, так говорит народ. Это для меня важнее, чем фразерство и воинственные крики Бухарина, Радека и иже с ними. Завтра Свердлов предложит дать слово делегатам с мест. Увидишь, как они развенчают «левых»… Делегаты проголосуют за мир, кроме, конечно, революционных вояк. Ну, «левых» не отрезвляют факты. Им нужно было пойти в казармы и послушать солдат. Главная беда «левых» — они не умеют слушать народ. Народ говорит ясно и точно. Он не хочет больше войны. Голос масс для меня закон. «Левые» опьянены тем, что наши отряды разбили и выгнали дутовцев и калединцев. Но у немцев армия! Против армии нужно воевать армией. Настоящей армии у нас пока нет. Мы должны ее создать. Без нее нельзя защитить революцию. Революция, которая не умеет защищаться, пустой звук. Нам нужна передышка.

— Что же, завтра на утреннем заседании сразу начнут голосовать?

— После того, как выступят представители с мест. Я уверен, они разобрались, что за революционными фразами кроется предательство революции. «Левые» боятся потерять пространство? Но за эту потерю мы получим передышку, возможность организоваться. Переедем в Москву — и сразу же за строительство. Мирный договор при любых условиях — это уже победа.

42

Поздним мартовским вечером с железнодорожной площадки «Цветочной» отправился правительственный поезд. Совет Народных Комиссаров, разгадав планы немцев, переносил столицу в Москву. Неосвещенный состав без свистка отошел от платформы.

Ленин стоял у окна, прощаясь с любимым городом.

Управляющий делами Совнаркома, высокий чернобородый Бонч-Бруевич, молча наблюдал за Лениным.

Бонч-Бруевич знал, что рейс поезда не безопасен. Несмотря на все меры, принятые для охраны правительственного поезда, никто не мог поручиться, что в пути не будет осложнений. В Петрограде стало широко известно, что члены правительства выезжают в Москву для подготовки к сессии ЦИКа, которой предстояло ратифицировать мирный договор с Германией. Но знал Бонч-Бруевич также, что личная безопасность никогда не тревожила Ленина. Слова, произнесенные Лениным по пути из Смольного на «Цветочную», позволяли догадываться, чем озабочен Ленин в эти минуты.

— Заканчивается петроградский период деятельности нашей центральной власти, — раздумывал вслух, сидя в автомобиле, Ленин, — что-то скажет нам московский?

Когда поезд вышел за черту станции, Ленин, оторвавшись от окна, вдруг спросил:

— Что же, мы так и будем сидеть во тьме?

— Как только выйдем на главный путь, — ответил Бонч-Бруевич, — так, Владимир Ильич, и включим во всех вагонах электрическое освещение.

— Вот это хорошо, — воскликнул Ленин, — можно будет почитать!

Зажегся свет. Бонч-Бруевич задернул занавеси на окнах.

— А теперь, Владимир Ильич, прошу в салон.

В салоне накрыли стол, подали чай, пришли товарищи из других вагонов. Началась непринужденная беседа. Своими шутками, заразительным смехом Ленин развеял минорное настроение попутчиков.

Комендант поезда после каждой станции докладывал, прерывая беседу, как охраняется поезд, как ведут себя пассажиры в других вагонах.

— Везде полный порядок.

— И в первом вагоне? — спросил Бонч-Бруевич, переглянувшись с Лениным. Первый вагон был отведен меньшевикам.

— Абсолютное спокойствие, — сообщил комендант.

— Ну уж не поверю, чтобы меньшевики вели себя спокойно, — сказал Ленин. — Вы хорошенько за ними присматривайте, товарищ комендант. Могут подраться.

— Подраться?! — не скрывая изумления, спросил комендант. — Но ведь они же социал-демократы?!

Ленин расхохотался беззаботно, будто услышал какую-то очень забавную историю.

— Да, да, устроят такую потасовку, что придется караульную роту вызывать для усмирения. Помните, как на совещании в Германии? — спросил Ленин, обращаясь к Бонч-Бруевичу. — Они стали кулаками аргументировать тезисы своей резолюции, да так, что Николаю Александровичу Семашко, председателю собрания, пришлось вызывать шуцманов, чтобы успокоить оппонентов…

Где-то за Любанью Ленин пожелал товарищам доброго прибытия в новую столицу и ушел отдыхать в свое купе.

Но, несмотря на усталость, в такую ночь, на таком пути Ленин не мог заснуть. Для него это был не просто переезд из одной столицы в другую. Началом этого рейса завершался слом государственного аппарата старой России, слом той машины, которую столетия создавали для угнетения, порабощения народов России.

Ленин долго стоял у окна вагона, всматриваясь в белесую ночь над болотными просторами Озерного края. Он мысленно проходил по городам и весям родной стороны от Балтики до Тихого океана. Перед его взором расстилалась бескрайняя ширь степей, шумели зеленые своды лесов. Он видел миллионы тружеников, которые станут созидателями новой могучей России. Он верил, что Россия, подобно сказочному богатырю, дремавшему столетия, поднимется, развернет свои могучие плечи — и свет ее озарит весь мир. Он видел силы и средства, которые сделают нищую и убогую страну могучей и богатой.

Четверть века борьбы за создание партии, которая стала вождем народа, убедили Ленина, что успехи приходят с организацией и дисциплиной. Организация, дисциплина были рычагами, которыми предстояло поднять страну к новой жизни.

Сейчас Ленин просматривал свой путь, чтобы вернее идти в будущее. Там, позади, на разных этапах отставали и оставались когда-то близкие ему люди. Они бессильны были выбраться из топи, их поражал страшный недуг — неверие в силы рабочего класса, они не чувствовали времени. Они искали ответов на все вопросы социальной борьбы в книжных наставлениях, они не дерзали переводить Маркса на язык российских фактов. Они раньше физической смерти умирали морально. Он видел Мартова, человека заблудившегося в лабиринтах начетничества и в джунглях догматизма, он видел Плеханова, в конце жизни вдруг поклонившегося тому, что яростно сжигал в юности. Он видел Богданова и многих других, потерявших ориентацию во времени, опаленных адовым огнем бытия царской России, ушедших на зыбкие тропки идеализма, богоискательства, пифагорейства.

Ленин прилег на диван. Ритмично покачивался вагон. Ленину хотелось сесть за стол и записать все продуманное, но усталость поборола его. Он заснул с мыслью, что нужно завтра написать статью о своих раздумьях, о тех задачах, которые встают перед Россией.

Утром, посвежевший после отдыха, Ленин начал писать статью. В ней лирика и философия, строгие расчеты и романтика взлета слились в монолит, в ней Ленин беседовал с людьми своей Родины, первыми в мире строителями социализма, он мужественно говорил им горькую правду о позорном Брестском договоре и в то же время вселял уверенность в победы, он давал оружие для побед. Это были организация и дисциплина. Он намечал проект собирания сил страны, раскрытия ее мощи. Он призывал верить, что Россия начинает бросок в будущее.

Ленин писал весь день, лишь изредка отрываясь, чтобы посмотреть на мартовский пейзаж.

Вечером, только сделав первые шаги по земле новой столицы, Ленин отправил в редакцию «Известий» статью «Главная задача наших дней», каждая строка которой была итогом пройденного пути и указывала новые пути — в будущее.