Стрела Купидона

Глава 6

Для Эммы было делом нелегким убедить леди Чартерис Браун в том, что они должны переехать в центральную часть Крита, чтобы там продолжить поиски Алтеи.

— Это будет пустой тратой времени, как и все остальные попытки, — сказала она подавленно. — Я хочу ехать домой.

Однако, в конце концов, было решено, что они едут в Ретимнон и, используя отель, рекомендованный Ником, как базу, обследуют долину Амари. Спиро забронировал для них номера.

— Три дня, — подтвердил он. — В отеле «Аретуза». Я забронировал для вас два прелестных номера.

Оставив часть своего багажа в отеле «Артемис» и зарезервировав свои номера до возвращения, они выехали рано утром. Спиро и Анна проводили их до главного входа, пока Йоргиос складывал багаж, который они брали с собой, в машину.

В последний момент Джонни с шумом выскочил из отеля и бросился Эмме в ноги. Он плакал.

— Завтра мы уезжаем ночным кораблем в Афины, — сказал он. — Анна говорит, ты не вернешься к этому времени. Я тебя больше никогда не увижу!

Эмма чувствовала, что с трудом сдерживает слезы.

— Никогда не знаешь! Я буду работать в Лондоне, когда лето кончится. Мы могли бы встретиться в Британском музее, посмотреть есть ли у них такие же синие бусины, как твоя.

Он вскинул голову.

— Правда?

Что дернуло ее сказать такое? Его отец будет в ярости. Но Джонни всего шесть лет, а дети быстро забывают.

Эмма не очень-то радовалась поездке вдоль Национальной магистрали, мимо Гераклиона, в Ретимнон. Горло и голова болели. В последний раз она видела Ника Уоррендера с лицом холодным и искаженным от гнева. Она произнесла те горькие слова, хотя на самом деле так не думала. Она вспомнила, какая боль живет в его сердце, груз его проблем. Она отдала бы все на свете, чтобы облегчить положение вещей для него. Но она не помогла ему.

Было уже поздно, когда они доехали до Ретимнона вдоль длинного песчаного пляжа. Его прекрасные венецианские фасады и турецкие минареты купались в золотом вечернем свете. Следуя брошюре, которую Ник дал ей, найти отель «Аретуза» оказалось несложно.

В течение следующих двух дней, сопровождаемые мягким солнечным светом, они обследовали старые византийские храмы по списку молодой американки. После, в памяти у Эммы остались холмы и леса, узкие боковые дорожки, ведущие в оазисы покоя и мира, где потоки воды разбивались о скалы, и дикие цветы все еще пестрели на крутых склонах. В одной маленькой выбеленной церкви под красной черепичной крышей, им пришлось идти за ключами в соседний деревенский дом. Несколько мгновений Эмма, затаив дыхание, думала, что вот сейчас они могут встретиться лицом к лицу с Алтеей. Но церковь им открыла старуха-гречанка в черном, со сморщенным коричневым улыбающимся лицом. Никто из тех, кого они спрашивали, ничего не помнили о девушке на фотографиях.

За ужином, в их последний вечер, Эмма была тронута новым проявлением слабости со стороны старой леди.

— Алтея приняла свое собственное решение…, похоже, мне придется смириться с ним. Мне интересно, что делала бы я, если бы мне была предоставлена такая же свобода в ее возрасте? Все тогда было совсем по-другому! Если она не собирается возвращаться, я думаю, нет большого смысла держать мою дорогую квартиру в Лондоне.

— Где же вы будете жить? — спросила Эмма.

— У меня есть маленький дом в Котсуолдсе, который мой муж купил, когда его бизнес стал приносить первые плоды. Я сдавала его, но люди, которые там жили, теперь возвращаются в Новую Зеландию.

— А вам понравится жизнь в деревне?

— Я родом из деревни. Я смогу снова завести собаку. Я гораздо лучше нахожу общий язык с собаками, чем с людьми.

Она предпочла отправиться спать пораньше, и Эмма сидела одна в гостиной. Мягко играла музыка в западном стиле. Вокруг, болтая, сидели группки отдыхающих. Через два или самое большее три дня они улетят домой. Леди Чартерис Браун примирилась с тем, что ей придется жить без Алтеи, и ее мысли уже переключились на дом в деревне и собаку, которую она там заведет. Сама Эмма должна подумать о квартире в Лондоне и подготовиться к новой работе.

Темноволосый молодой грек остановился у ее кресла.

— Мисс Лейси? — пробормотал он. — Вас к телефону!

Ее сердце забилось. Она буквально подскочила. Телефонный звонок ей? Мог ли это звонить Ник? Сказать, что ему жаль, что они расстались в плохих отношениях? Сказать, что они должны договориться о встрече в Лондоне, как только вернутся? Молодой грек показал ей, где она может подойти к телефону.

— Алло, — сказала она, прочищая горло. — Говорит Эмма Лейси.

— Я пытался связаться с тобой раньше, но безуспешно, — голос Ника так ясно звучал у нее в ушах, как будто он стоял рядом. — Я в Гераклионе. Мы как раз собираемся на ночной паром в Афины. Я оставил записку для тебя в отеле, но я хотел бы сам сказать тебе. Алтея живет в Сфинари, в доме сразу за церковью. Современная церковь, а не ранневизантийская с фресками. По правой стороне, если ехать со стороны Аджио Стефаноса. Ты все поняла?

— Да, — она проглотила слюну. — Я запомнила. Что случилось? Мария…

— Я должен идти, — отрезал он. — Желаю получить удовольствие от дальнейшего пребывания на Крите. Было приятно познакомиться. Удачи и до свидания!

Раздался щелчок и линия замолчала. Стоя с телефонной трубкой в руке, она тупо уставилась на нее. Ник, говорящий ей, где найти Алтею! Он пожелал удачи и попрощался. Почему, в конце концов, после всего, что было сказано между ними, он давал себе труд передавать ей эту информацию? Она повесила трубку.

Поднявшись наверх в свой номер, Эмма вышла на балкон. За крышами Ретимнона она видела блики лунного света на поверхности моря. У того же берега, только чуть на восток, Ник тоже мог в это время смотреть на лунный свет, пока паром выходил из гавани и увозил его в Афины. Прочь от нее навсегда.

На следующее утро они договорились ехать назад в Аджио Стефанос. Несмотря на свое обещание, данное леди Чартерис Браун, Эмма не могла заставить себя рассказать старухе о телефонном звонке Ника. Ей нужно было время, чтобы обдумать, что лучше предпринять. Освежающий эффект от дождя уже прошел, и стояла жара. На Национальной магистрали дорожное движение было плотным, и Эмме пришлось все внимание обратить на дорогу.

Было странно возвращаться в отель «Артемис», зная, что Ник и Джонни уехали. Записка Ника была краткой и не содержала ничего дополнительного к тому, что он сказал ей по телефону. Эмма была рада, когда Уолтер вернулся с ботанической экскурсии вместе со своей группой и был в полной готовности поболтать с леди Чартерис Браун. Отдыхая на террасе после чая, она могла слышать, как старая леди делилась с ним планом продать лондонскую квартиру и уйти на покой в свой деревенский дом.

— Вам надо будет обзавестись зелеными болотными сапогами, — сказал он ей.

Эмма услышала, как старушка довольно захихикала: — У меня уже есть!

Что же ей делать с Алтеей? Выбраться самой рано утром и разведать обстановку? Встретиться с девушкой — если она действительно была там — и предупредить ее? В этом случае леди Чартерис Браун никогда не узнает первой реакции Алтеи на их встречу, а это могло быть очень важно. Если она повезет леди Чартерис Браун в Сфинари, который был в списке американки, но они пропустили его из-за дождя, не станет ли эта «случайная» встреча слишком большим потрясением для старой леди?

На следующее утро, когда они закончили завтрак, леди Чартерис Браун сказала:

— Я хочу, чтобы ты поехала в тур агентство в Аджио Стефаносе и узнала о билетах на самолет домой.

— Да, если вы решите это сделать, — сказала Эмма, вставая. — Но сначала я должна кое-что сообщить вам.

Эмма повела старушку через террасу в сад. Усадив ее в тени каких-то декоративных растений, она рассказала леди Чартерис Браун о том телефонном разговоре, который у нее был.

Как она того и боялась, новости, прозвучавшие как гром среди ясного неба, оказались потрясением для старухи.

— У нас много времени, — сказала ей Эмма. — Тихо посидите здесь и немного отдохните. Потом, когда вы почувствуете, что готовы, мы можем поехать в Сфинари.

Эмма говорила, а тем временем рядом с ней на деревянной скамейке, сцепив перед собой руки сидела оцепеневшая леди Чартерис Браун.

— Я боюсь, — прошептала она.

Эмма обняла ее за плечи: — Я знаю.

Она сама тоже боялась того, что ждало их впереди, тяжелых эмоциональных сцен, с которыми ей, возможно придется столкнуться. Больше это уже не было игрой, приключением. Это была реальная ситуация, где человеческие существа причиняли и ощущали боль.

Эмма надеялась, что леди Чартерис Браун подождет до второй половины дня перед тем, как двинуться навстречу тому, что могло стать тяжелым испытанием для нее. Но откладывать дело в долгий ящик было не в природе старой леди.

Стояло великолепное утро, когда море, небо и горы таяли в отдаленной голубой дымке. Оливковые рощи сверкали на солнце. Багровые маки вспыхивали пятнами рядом с высокими белыми маргаритками на фоне красновато-коричневой критской земли. Вдоль дороги ракитник все еще стоял в золотом великолепии. Неужели для леди Чартерис Браун было все еще непонятно, как ее внучка могла выбрать это чудесное место для жизни?

В Крице Эмма настояла на том, чтобы остановиться и выпить чашечку кофе. Они сидели на открытой площади, где свежие листья платанов покрывали землю узорами тени. Туристы толклись у дверей в магазины, увешанных ткаными ковриками, вышивкой и кружевами. Леди Чартерис Браун не была расположена разговаривать, и Эмма уважала ее право на молчание. Последний отрезок пути пролегал через пологие холмы, заросшие низким кустарником. Запахи трав разносились легким теплым ветерком. Ракитник цвел огромными массивами. Овцы и козы бродили по склонам. Эмма чувствовала, как по мере приближения в ней нарастает напряжение. Она вела машину, размышляя о том, что скажут друг другу эти люди.

Они въехали в Сфинари раньше, чем Эмма осознала это. Маленький городок на склоне холма, смотрящий на юг. Белый, свежий и чистенький, тонувший в солнечном свете.

— Приехали, — сказала Эмма. — Хотите немного отдохнуть?

Старая леди покачала головой. Она смотрела вперед через лобовое стекло. Брови сомкнуты, и губы плотно сжаты. «Готова к бою!» — подумала Эмма с упавшим сердцем.

По правую сторону от главной улицы, сказал Ник, первый дом за церковью. Вот церковь, прекрасное здание с чудесной колокольней под сенью кипарисов. Дом был каменный, расположен чуть в глубине от дороги, с изгородью вокруг сада, сияющего гвоздиками, розами и лилиями. За ним — несколько аккуратных навесов и пристроек. Здесь стоял приятный запах свежее струганного дерева.

«Как нам дальше вести себя?» — задумалась Эмма, но леди Чартерис Браун не знала колебаний. Она открыла калитку, прошла по дорожке, ведущей к двери и нажала кнопку звонка. Женщина, открывшая им дверь, была гречанкой средних лет с добрым улыбчивым лицом. Эмма шагнула вперед.

— Parakalo, мисс Алтея Чартерис Браун живет здесь? Мы пришли к ней.

Женщина выглядела удивленной. Она подняла брови.

— Да?

Затем она отступила на шаг назад и жестом пригласила их войти. Она постучала в дверь, выходившую в холл, улыбаясь и кивая головой.

— Я не знала, что она ждет гостей. Она заканчивала шить. Я уверена, она дома, — ее греческий был с акцентом, но все было прекрасно понятно.

Дверь открылась, и из нее вышла молодая женщина. Она была меньше ростом, чем ожидала Эмма, в серых слаксах и белой футболке. Лицо было хорошо знакомым лицом с фотографий: карие глаза, вздернутый нос, рот с полной и решительной нижней губой.

После Эмме было трудно вспомнить, что произошло дальше. Старшая из женщин была застигнута врасплох. Лицо Алтеи выражало чистое изумление. Казалось, долгое время никто не издавал ни звука. Они стояли, глядя друг на друга, пока леди Чартерис Браун не произнесла: «Алтея…» вопросительным тоном и они мгновенно оказались в объятиях друг друга.

Почувствовав себя лишней, Эмма отступила назад в холл вместе с гречанкой и наблюдала, как Алтея обняла свою бабку, чуть отстранила ее и, заглядывая ей в глаза сказала:

— Ты сама приехала на Крит, чтобы найти меня?

— Ты говорила мне не делать этого, — голос старой леди зазвучал почти вызывающе, — но я должна была сама убедиться, что с тобой все в порядке.

— Как видишь, со мной все хорошо. Очень даже хорошо, правда. Входи же!..

Она бросила взгляд туда, где за спиной ее бабки стояла Эмма. Леди Чартерис Браун двинулась в комнату Алтеи, забыв обо всем на свете кроме того, что она нашла Алтею.

Эмма улыбнулась и покачала головой. Похоже, бурного проявления страстей не будет. Теперь леди Чартерис Браун больше не нуждается в ней.

— Я пойду прогуляюсь по городку и вернусь позже, — сказала она. Обменявшись парой слов по-гречески с хозяйкой дома, Эмма вышла на улицу.

Сфинари был прелестным маленьким местечком. Здесь была площадь с традиционными платанами и фонтаном, универсальный магазинчик, в котором продавалось все: начиная с бакалеи и печек для кухни и заканчивая седлами для ослов. Фрукты и овощи, вынесенные из магазина, лежали на живописных лотках. Зеленые виноградные листья обвивали двери домов. Бугонвилла казалась необыкновенно яркой на фоне белых стен. И в каждом палисаднике цвели розы, гвоздики и лилии, которые, как подумала Эмма, всегда будут ассоциироваться у нее с Критом в мае. Спросив у молодого парня, где находится старинная церковь, она пошла по узкой улочке и вдоль крутой дорожки через рощу оливковых деревьев. Церковь была маленькая. Ее белые стены под красной черепицей были покрыты подтеками от дождя. Церковь была закрыта, и Эмме не удалось увидеть фрески. Алтея должна была знать, где взять ключ.

Она опустилась на скамейку и смотрела через долину на череду холмов. Это было мирное место, этот удаленный уголок Крита, который нашла Алтея и о котором написала «дом». Готова ли была леди Чартерис Браун примириться с тем, что Алтея решила остаться здесь? С тем, что она имела право принять такое решение? Будет ли она спорить, пытаться убедить девушку подумать еще раз, взывать к здравому смыслу, как она понимала его, и вернуться в Англию?

Эмма медленно шла назад к дому. Может быть она недостаточно долго гуляла? В саду она задержалась, чтобы прикоснуться к лилиям и вдохнуть их аромат Входная дверь открылась и вышла Алтея.

— Я видела, как ты шла назад, проявляя большую осторожность и такт, — сказала она с легкой улыбкой. У Алтеи было лицо человека, не одобряющего причуды. — Я устроила бабушку отдохнуть в моей комнате. Она вдруг ужасно устала. Она рассказала мне о твоей розыскной работе. Как она услышала обо мне только сегодня утром, как ты нашла меня здесь, в Сфинари.

Алтея повела ее внутрь через холл в помещение, похожее на оранжерею, которое было за домом. Густые листья молодого винограда отбрасывали гостеприимную тень на плетеные кресла, стоявшие под ним. — Пожалуйста, садись. Могу я предложить тебе что-нибудь выпить? Ouzo?

Алтея вернулась со стаканами. Эмма заметила, что она немного прихрамывает.

— Я только что заглянула к ней. Она спит. Я не знаю, что она рассказала тебе, — продолжала она, опускаясь в кресло напротив Эммы, — но я до смешного рада ее видеть.

Эмма подняла свой стакан:

— Для меня большое облегчение слышать это. Я думала, если после всего того, что ты написала в открытке…

— Я полагаю, — сказала Алтея, — ты должна думать, что я очень плохо себя вела?

— Я так не думала. Ясно, у каждой из сторон существовала своя точка зрения.

— Она была очень добра ко мне, когда дело касалось чего-нибудь «стоящего». То есть в тех вещах, которые она считала таковыми. Но — я не жду, что смогу заставить тебя понять — я задыхалась от удушья рядом с ней. Я была доведена до отчаяния.

Эмма улыбнулась:

— Я попутешествовала вместе с ней некоторое время. Я думаю, я понимаю, о чем ты говоришь…

— Она всегда была ужасно догматичной, абсолютно убежденной, что то, во что верит она — всегда правильно! Я должна была носить то, что выбирала она, есть то, что она считала полезным для меня, читать те книги, которые она считала правильными, дружить с теми девушками, которых она одобряла. Я ненавидела приводить друзей домой, потому что она была до такого абсурда самовластной, что они начинали смеяться над ней. А тогда они начинали раздражать меня! Я не знаю, когда впервые я стала строить планы сбежать, как только стану совершеннолетней. Это началось как фантазия, нечто вроде игры, в которую играют дети, чтобы пережить что-то плохое. Сейчас легко, оглядываясь назад, улыбаться, но она могла быть жестокой. Возможно, она просто не понимала этого. Она обожала моего отца, но абсолютно не воспринимала мою мать. Я не помню ни одного из них достаточно хорошо. В конце концов, мне было всего десять лет, когда они умерли. Я хранила слабые воспоминания о матери, память о том, что с ней было очень тепло и весело. Я полагаю, я придумала ее в своем воображении. В любом случае, высшим выражением бабушкиного недовольства, когда я действительно расстраивала ее, было сказать «совсем как твоя мать», — Алтея очень тонко изобразила леди Чартерис Браун. — Не очень-то приятно, ты согласна? Что по-настоящему подтолкнуло меня превратить фантазию в реальность — был вопрос о том, что я собираюсь делать, когда закончу школу. Она распрекрасным образом определила меня в бизнес-колледж! Я тебя умоляю! Меня! Я с трудом складываю два плюс два! Я хотела стать художником, великой артисткой! Даже при столь странных представлениях о жизни как у нее, если говорить честно, ребенку надо помочь самому увидеть свои слабые и сильные стороны, а не загонять его в угол и напяливать смирительную рубашку. Еще ouzol

— Спасибо, нет, — сказала Эмма. — Крепкая штука!

— Сбежать очень легко, когда получаешь кучу денег в банке. Мой адвокат делал все, что мог, чтобы разубедить меня. Но, как я уже говорила, я стала совершеннолетней и дала ему инструкцию не раскрывать моего местопребывания никому. Сначала я поехала в Париж. Когда-то я проучилась два семестра в школе и говорила по-французски достаточно хорошо, поэтому больших сложностей у меня не было. Я ходила в картинные галереи и музеи по велению души. В Италии оказалось не все так просто. Слишком часто мне зазывно свистели вслед, а то и похуже. До тех пор, пока я не придумала уловку — носить прямое серое платье и завязать платок на голове так, что эти приставалы стали думать, что я очень религиозна и относиться ко мне с уважением! В Риме я познакомилась с двумя девушками и мы вместе снимали квартиру. Они были художницами. Серьезными профессионалами. И когда я увидела то, что делают они… Да, я осознавала и раньше, что мой талант невелик. Что я умела делать, и что любила делать, так это ходить по магазинам, приглядывать за квартирой и готовить. Я была очень счастлива в Риме. Они были, возможно, моими первыми настоящими друзьями в моей жизни. Когда они переехали в Афины, я перебралась вместе с ними. Но через некоторое время их учеба закончилась и они должны были возвращаться домой. Я любила Грецию и с удовольствием бродила повсюду. Но я была одинока и понимала, что попусту трачу свою жизнь. Я решила устроить последний загул перед тем, как вернуться домой. Да, вернуться домой — назад в Лондон, к бабушке, но не в бизнес-колледж. Я поставили крест на этом. К тому моменту я уже выяснила для себя, чем хотела бы заниматься — готовить и ухаживать за людьми, может быть, за детьми, которые потеряли родителей и нуждаются в любви. Для своей последней поездки я выбрала Крит. В конце концов, отсюда начиналась европейская цивилизация.

Я объездила весь остров. Потом в ноябре я приехала в Аджио Стефанос. Бабушка сказала мне, что ты нашла мою комнату. Правда она чудесная? Мне там очень нравилось. Я написала длинное письмо бабушке, говорила ей, что скоро возвращаюсь, пыталась все объяснить, но я так никогда его и не отправила. Оно у меня до сих пор. Может быть, если она опять начнет становиться любительницей споров, я покажу ей его! Однажды я вышла из дому — был великолепный день для прогулки по холмам. Я обожаю бродить по этим тихим склонам. И я сломала ногу.

Эмма перевела взгляд на левую лодыжку Алтеи, которая была не такой тонкой как вторая.

— Никогда не следует гулять по отдаленным холмам в одиночестве, — сказала Алтея. — Я чуть не умерла. Ночью в ноябре в критских горах становится очень холодно. А со сломанной лодыжкой очень нелегко идти.

Девушка умолкла, вспоминая свои трагические приключения.

— Я кричала что было сил каждые четверть часа. Воду я пила из ручьев. Я подсчитала, что смогу так продержаться долгое время, возможно, достаточное, чтобы добраться ползком до дороги. А потом, через два дня и одну ночь, на открытом месте меня нашел пастух. Он отнес меня вниз в Сфинари. Это было ужасно. Я умирала по дороге. Он принес меня сюда к Кирии. Она жена местного столяра и святая женщина. У них нет своих детей и они приняли меня! Она отвезла меня в Аджио Стефанос, чтобы наложить гипс на ногу, и потом привезла меня назад сюда. Она выходила меня, вылечила от пневмонии. Я никогда не представляла себе, что существует такая безмерная любовь и доброта. Она не говорит по-английски, а я тогда не говорила по-гречески. Поэтому она позвала деревенского учителя в качестве переводчика. Андреас Зинеллис, он живет в доме напротив. Одним словом, — сказала Алтея со смущенной улыбкой, — Андреас и я собираемся пожениться в конце лета. Мы полюбили друг друга. Это может случиться, уверяю тебя, просто вот так!

— Да, — сказала Эмма. — Я знаю.

Она откинулась в кресле.

— Вот так история. И как леди Чартерис Браун восприняла это?

Алтея усмехнулась:

— Я думаю, она немного ошеломлена. Она открыла рот, когда я сказала ей, что собираюсь выходить замуж за Андреаса и я даже подумала: «Ну, вот дожились! Конец идиллическому воссоединению бабушки и внучки!». Но она ничего не сказала. Просто снова закрыла рот!

Алтея вышла и вернулась с фотографией в рамке. На ней был молодой человек в армейской форме.

— Сделана, когда он был на Национальной службе, — сказала она. — Ему не очень это нравилось. Он много путешествовал после того, как получил степень и решил, что ему не подходит этот огромный мир там. Он любит его здесь: маленькая школа и дети. Он единственный учитель, у него куча детей до десяти лет. Он просто идеальный учитель. Дети обожают его! — Ее глаза светились любовью и гордостью. — Он учит меня говорить по-гречески. Я так счастлива. Я помогаю ему с малышами в школе. Местный священник — друг Андреаса, и он разрешает мне показывать иностранцам старый византийский храм поблизости. Картины на стенах так прекрасны, лики святых так безмятежны. Я провела там много времени, просто глядя на них. Но сама церковь в плохом состоянии. Катастрофически нужна консервация фресок. У меня есть деньги и это — то, чем я могу помочь городку. Люди очень любят свою старую церковь.

Я хотела написать и рассказать бабушке обо всем, что случилось. Это было чудом — оказаться в Сфинари и встретить Андреаса. Но мои любовь и счастье так дороги мне и так хрупки, что я боялась, что она все испортит. Я подумала о письмах, которые она может написать, о словах, которые она может сказать. Я представила себе, как она внезапно приедет сюда и начнет бичевать меня, как она всегда это делала, и я не могла допустить, чтобы она причинила боль Андреасу. Может быть, когда-нибудь потом я бы смогла связаться с ней.

В этот вечер Эмма вернулась в отель «Артемис» одна. Добросердечная гречанка, которая дала кров Алтее, приготовила самую лучшую комнату в доме для леди Чартерис Браун. Эмма увидела, как непреклонная старая леди приняла это со слезами благодарности на глазах.

Она выразила свою признательность и Эмме.

— Как я смогу отблагодарить тебя за все то, что ты сделала? — пробормотала она охрипшим от волнения голосом, сжав руки Эммы, когда они расставались в конце этого длинного дня.

— Мне достаточно видеть вас счастливой, — ответила Эмма. — И Алтея тоже счастлива. Ей не нравилось, как обстояли дела раньше. Ей хотелось, чтобы вы одобрили Андреаса, когда встретитесь с ним. Я думаю, вам предстоит прекрасно провести время, обсуждая предстоящую свадьбу. Свадьба на Крите — это будет что-то особенное!

— Если я вернусь на Крит на свадьбу, мне хотелось бы, чтобы ты была вместе со мной, — сказала леди Чартерис Браун.

Эмма крепко обняла ее. Это не подходящий момент для того, чтобы говорить ей, что Эмма не хочет больше возвращаться на Крит.

— Я поеду назад в Аджио Стефанос и оформлю вам билет домой. Я оставлю вам пару дней побыть здесь вместе с Алтеей. Потом — свяжусь с вами, чтобы отвезти в аэропорт.

Теперь Эмма вольна делать все, что ей захочется до времени вылета. Можно было обследовать Крит, с его горами и пляжами, его средневековыми замками и минойскими дворцами. В ее распоряжении была машина. Но у нее не было ни малейшего желания делать хоть что-нибудь или ехать куда-нибудь. У нее не было желания никого видеть, и она сделала все возможное, чтобы избежать встречи с Уолтером после обеда в отеле. Она была охвачена необычным ощущением спавшего напряжения, настоящей летаргии. То, зачем она приехала на Крит, было достигнуто. Большим удовлетворением было знать, что леди Чартерно Браун и Алтея пришли к взаимному пониманию и терпимости. Но с другой стороны, ее не покидало чувство тупой ноющей боли, чувство потери чего-то важного. Сколько недель или месяцев должно будет пройти до того, как ослабеет ее тоска по Нику Уоррендеру, и она вновь будет свободна? Что бы она там себе не думала, мысль о том, что она будет свободна до этого была чистым заблуждением.

Эмма спустилась через сад к берегу моря и бродила вдоль кромки прибоя. Было прохладно и свежо после дневной жары. Легкий ветерок пробегал по деревьям, огни мерцали на дальнем берегу бухты. Она присела на край низкой ограды, шедшей вдоль берега. Конечно, все было бы гораздо легче, окажись она дома, снова среди друзей и привычных вещей, занятая работой. Она смогла бы забыть, выбросить Ника Уоррендера из головы. Но Ник Уоррендер не останется на Крите, он тоже будет в Лондоне. Не будет ли она, каждый раз, выходя из дома, мучить себя призрачной надеждой на малейшую возможность мельком увидеть его, случайно столкнуться с ним? На концерте, в театре, в кино, — там, куда ходят люди с одинаковым вкусом, не будет ли она ловить шанс увидеть его? Каждый раз, выходя на улицу, она будет настороженно ждать именно этого. А есть ли надежда, что в тот момент, когда она случайно увидит его, она сможет спокойно сказать: «Когда-то я встречала его на Крите! Мне он даже нравился!»?

Даже сейчас человек, идущий по берегу был для нее Ником. Но Ник уехал в Афины, может быть, он уже в Англии. Вот так оно и будет происходить с ней всегда — искать Ника в каждом высоком темноволосом мужчине до тех пор, пока тот не подойдет достаточно близко, чтобы она могла убедиться, что он вовсе не похож на…

Она вскочила на ноги.

— Ты сказал, что уезжаешь на пароме!

Он стоял перед ней, ветер теребил его волосы. Было не настолько темно, чтобы она не смогла различить твердые очертания его губ, ямочку на подбородке.

— Мы так и сделали, — сказал Ник. — Я оставил Джонни у друзей в Афинах и приехал сюда сегодня вечером. У меня осталось здесь дело, которое я хотел бы закончить.

— Спасибо за твой звонок, за помощь… — почему-то ей стало трудно говорить.

Он склонил голову.

— Я думал, вы были в Сфинари. Как все прошло?

Она опустилась на ограду и постаралась подробно рассказать ему все. По мере того, как она говорила, ей удалось совладать с нелепой дрожью, которая заставляла ее губы дергаться.

Он прислонился к узловатому стволу древнего рожкового дерева.

— Значит я ошибался, а ты была права.

Она покачала головой.

— Все было не так просто. Как дела у Марии?

— Ее отцу успешно сделали операцию, и хирурги уверены, что он скоро поправится.

— Я очень рада. И она смогла рассказать тебе об Алтее?

Но его телефонный звонок в Ретимнон был раньше, чем он мог увидеться с Марией.

Она заметила блеск в его глазах, когда он улыбнулся.

— Получается так, что Мария могла бы сразу дать вам ключ к разгадке местонахождения Алтеи, если бы все не повернулось так, как повернулось. Алтея была в травматологическом отделении больницы и ждала рентген, когда Мария привезла туда своего отца после того случая в ноябре. Они просидели в приемном покое друг против друга так долго, что Мария не могла забыть ни лицо, ни желтый свитер, который был на Алтее. Но я смог поговорить с Марией только сегодня утром.

— Тогда как…

— Ах, да! — Ник подошел и сел рядом с ней на каменную ограду, уперев локти в колени. — После того, как вы уехали в Ретимнон, я задумался, неужели я не могу ничего сделать. Я был ужасающе груб и хотел исправиться.

— Я понимаю. Ты не мог беспокоить Марию тогда.

— Было еще кое-что кроме этого, — он провел рукой по глазам. — Мне показалось, что я могу вернуться на Одос Лефтериоу. Женщина, которая забрала вещи Алтеи, должна же была на чем-то приехать. И я решил спросить об этом. Домовладелица забыла об этом, но женщина приезжала на такси. Я взял ее с собой, и мы отправились искать водителя и тот сразу вспомнил, что высадил женщину на автобусной остановке, где она хотела пересесть на автобус до Сфинари. Я полагаю, он долго уговаривал ее доехать на его такси, но это стоило бы дороже, а у нее не было денег! Сфинари был в твоем списке церквей, и я подумал, что вы уже проверили его…

— Мы пропустили Сфинари! Это было в тот день, когда шел страшный ливень, и после Крицы леди Частерис Браун сказала, что с нее хватит.

— В любом случае, я взял мотоцикл и поехал. У меня все еще была та фотография, которую ты дала мне. В первом же доме, куда я обратился, мне показали где живет Алтея. Я пошел вдоль улицы, и в саду за домом увидел, как она развешивает белье на веревку.

Он повернулся к ней. Эмма старалась избежать его взгляда.

— Мы были очень благодарны тебе. А то моя бедная старушка уже совсем потеряла надежду.

Она хотела больше сказать, но слова не шли. Молчание воцарилось между ними. Волны ритмично ударялись о песок и откатывались, таща за собой гальку. Через минуту он встанет и уйдет, а она снова останется одна. Это была злая шутка Судьбы — дать ей еще несколько мгновений рядом с ним. В конце концов, он ведь уже попрощался.

Она спросила:

— Как Джонни?

— Восстает против возвращения в Лондон и нашей многострадальной домоуправительницы.

— Миссис Итси-Битси? Ник громко рассмеялся.

— Значит он рассказал тебе о ней! Она расторопная и надежная, но этого мало. Мне придется искать кого-то другого, а святых на эту должность предлагают мало. Джонни крутится как на сковородке от волнения за свою бусину, должен сказать. В тот день, когда мы уезжали, звонил доктор Бадд. Оказывается, когда специалисты копались в архивах, они выяснили, что и до этого на землях отеля находили разные интересные предметы — какие-то камни-печати, кусочек золотого листа. Потом, покопавшись поглубже, они обнаружили, что французские археологи в начале века нашли здесь минойскую гробницу. В древности она была разграблена, и все эти бусины и камни-печати, должно быть, были растеряны, когда грабители выбирались отсюда. Французы засыпали ее, но теперь ученые мужи, опираясь на сведения из архивов, склоняются к мысли, что это могла быть важная гробница и они горят желанием открыть ее и посмотреть. Джонни, кажется, не очень расстроен, что это захоронение, а не дворец. Моя мать не очень-то довольна из-за своих грядок, — Ник усмехнулся. — Спиро полон планов сделать рекламный щит у дороги, чтобы завлекать туристов и повернуть фортуну лицом к отелю!

Он замолчал. Эмма ждала. Почему он не уходит сейчас? Все, что могло быть сказано между ними, уже сказано. Не в силах вынести это больше, она спрыгнула на ноги и пошла по гальке вдоль кромки прибоя. Она слышала, как он шел по берегу за ней.

— Я сказал, у меня есть дело, которое я хотел закончить на Крите, — сказал он, произнося слова так тихо, что она едва могла расслышать их за плеском и шипением волн. — Я хотел поговорить с тобой. Кажется, мне повезло, что ты не уехала в город. Ты много времени проводишь с Уолтером Фередэем.

Эмма подняла подбородок. Что ему до этого?

— С Уолтером забавно.

— Я имел ввиду вот что, — сказал он, — я думаю, ты не та девушка, чтобы броситься на шею Уолтеру Фередэю. Но однажды он заявил…

Ее сердце забилось, когда она повернулась к нему. Что он говорит?

— … Что у тебя есть кто-то в жизни, кто дорог тебе, о ком ты беспокоишься. Конечно, у такой девушки как ты, должен быть такой человек! И тогда я подумал…, — он наклонился и поднял плоский морской камушек. — Может быть, я принимал желаемое за действительное в те короткие ночные часы, когда не мог заснуть. Я подумал, что если это только уловка, чтобы отбиться от Уолтера… Это могло бы быть… только могло… быть выдумкой.

Он встретил ее взгляд твердо, но в наступившей темноте было невозможно прочитать выражение его глаз.

— Это не было выдумкой, — сказала она мягко. С бьющимся сердцем она начала медленно осознавать, что ее безумные надежды могут стать правдой.

— Я понимаю. Конечно. Я должен был знать… Я действительно знал! Вот почему я уехал. Но потом мне пришлось вернуться. Я должен был спросить. Я должен был убедиться! — и он пошел прочь. Его плечи под легкой летней рубашкой опустились, как будто внезапно он устал. И тут он выпрямился и запустил камень, который держал в руке, далеко в море.

— Становится прохладно, — сказал он. — Пора уходить.

Он повернулся и зашагал по берегу, потом остановился у старого рожкового дерева. — Сегодня ночью нет луны.

— Она взойдет позже. Зато есть звезды, — она пошла за ним по берегу. — Что ты имел в виду, когда говорил, что принял желаемое за действительное, размышляя ночью?

Эмма ощутила, как он застыл словно вкопанный, когда они оказались лицом друг к другу.

Ник сказал:

— Если те слова — не выдумка, какое это имеет значение?

Ей нечего было ему ответить. Она молчала, и он сжал ее руки.

— Зачем ты мучаешь меня, Эмма! Я люблю тебя, неужели ты не видишь? Я влюбился в тебя почти сразу, когда увидел, как ты самоотверженно опекаешь эту вздорную старуху. Я полюбил тебя, потому что ты такая прекрасная, прямолинейная, с тобой так хорошо поговорить. Я полюбил тебя, потому что ты так искренне вступалась за Джонни и была так добра к нему. Я хотел тебя, а вынужден был наблюдать, как ты проводишь время с Уолтером Фередэем. Но какое у меня было право сказать тебе все это? С испорченным ребенком, о котором надо заботиться, с грузом семейных проблем, которых я не в силах вынести. Какое право я имел просить тебя о любви? Какое право имел думать о будущем с тобой?

Едва в силах поверить, что это не сон, она прошептала:

— Почему ты все время говоришь о правах?

— Потому что права — ничто там, где замешана любовь. — Его руки сжали ее ладони.

— Я хотел верить, что у меня есть шанс. Я хотел надеяться. Но почему-то мы все время шли наперекор друг другу… И с Алтеей. И с Джонни. Я начал думать, что даже не нравлюсь тебе. Я злился на себя, на тебя, на судьбу. Я забрал Джонни из дому раньше времени, потому что думал, если уеду от тебя, то смогу выбросить тебя из головы. Но я понял, как только мы приехали в Афины, что это бесполезно. Скажи, этот человек, который тебе так дорог…

— О, Ник! — Эмма поднялась на цыпочки и прикоснулась к ямочке на его подбородке. — Неужели ты не можешь догадаться, кто это?

Он уставился на нее, его глаза мерцали в темноте. И тогда она почувствовала в его объятиях, медленно сжимавшихся сильнее, то, как он понял, что она имеет ввиду. Она прижалась к его щеке. Его губы нашли ее губы сначала нежно, вкрадчиво, потом все настойчивее. Эмма не смогла бы сказать, как долго они простояли так. Она слышала, как ветер шелестел листвой дерева и завораживающе двигались волны.

Потом его объятия ослабли, и он провел рукой по ее волосам.

— Моя Эмма, — пробормотал он. — Неужели это правда? Ты, в самом деле говоришь это? Ты любишь меня?

— Я никогда не была влюблена раньше, — прошептала она. — Я думала, со мной этого уже никогда не произойдет. А потом это случилось, как гром среди ясного неба. Это твои старые греческие боги, Купидон и его компания выпускают стрелы!

— Добрый старый Купидон! — Он снова притянул ее к себе, целуя ее щеки, глаза, нос. — Выходи за меня замуж, Эмма.

— А что скажет Джонни?

— Джонни любит тебя. Ты знаешь это.

— И я люблю его.

— Тогда все устроено, — сказал Ник. — А после того, как мы поженимся, мы вернемся на Крит и устроим такой праздник, о котором будут говорить годами.

— С отдельным специальным тостом в честь леди Частерис Браун, — счастливо засмеялась Эмма. — Если бы не она, я не оказалась бы в нужном месте для стрелы Купидона!