Строители

Глава первая Ночь старшего прораба Петра Ивановича Самотаскина

В два часа ночи в квартире старшего прораба Петра Ивановича Самотаскина раздался телефонный звонок. Петр Иванович проснулся. Вставать, идти в холодную переднюю очень не хотелось… Третий звонок! Четвертый!.. Была еще надежда, что сигнал случайный, так часто бывает ночью. Но после пятого звонка Самотаскин понял — от этого проклятого телефона так просто не отделаешься.

Одну туфлю он нашел сразу, другую пришлось искать, а звонки, резкие, неумолимые, следовали один за другим. Он вдруг заспешил. Коридор был длинный, пока в одной туфле он бежал к телефону, понял, что звонок этот неспроста, случилось что-то злое, нехорошее.

— Самотаскин… Кто звонит? — уже с тревогой спросил Петр Иванович, покачнувшись, так как хотел разместить в одной туфле две ноги. — Кто звонит?

В трубке раздался приветливый голос Кругликовой, которую на стройке прозвали Аксиомой.

— Это я, Петр Иванович, Кругликова! Вы, наверное, спали, я вас разбудила?

— Это уже не имеет значения. Что случилось? Говорите побыстрее и коротко.

— Тут коротко не скажешь, Петр ИваноВИЧ! — Аксиома очень четко выговаривала имя и отчество прораба, особенно последний слог «вич». Самотаскину всегда казалось, что она это делает специально, чтобы подчеркнуть свое уважение, хотя на самом деле никакого уважения не испытывала, и если б они работали на разных площадках, наверное, даже на него бы не взглянула.

— Да говорите наконец, черт побери! — рассердился Самотаскин.

— У вас дурное настроение, Петр ИваноВИЧ?

Этот вопрос еще больше разозлил Самотаскина. Аксиома, как обычно, не обиделась на его резкость, но как бы подчеркнула, что ей и не следовало обижаться.

— Я надеюсь, — закричал прораб, — что вы разбудили меня не для того, чтобы узнать мое настроение?

— Хорошо, Петр ИваноВИЧ, — вежливо ответила Аксиома. — Я скажу коротко: перестал поступать раствор. Мы на простое.

— Вы звонили в эту АСУП проклятую, или как там ее?

— АСУС, Петр ИваноВИЧ. Да, звонила.

— Ну?! — Самотаскин сменил в туфле ногу.

— Диспетчер сказал, что вы не дали заявку. Все уже расписано, он ничего не может сделать. Он добавил еще… — это, наверное, шутка, Петр ИваноВИЧ, — что у вас есть собственный растворный завод, чтобы я позвонила вам.

— Бумажная душа проклятая!

— Это кто, Петр ИваноВИЧ?

— Диспетчер!.. Там есть старый раствор. Берите!

— Так он же не годный…

— Делайте! — Самотаскин положил трубку.

Петр Иванович снова улегся в постель, но уснуть уже не мог. Когда-то это было просто, он рассказывал себе сказки. Сначала в них главными действующими лицами были принцессы. Одна из них сидела у его изголовья и что-то нежно шептала… играла тихая музыка.

Потом Самотаскин закончил техникум и пошел работать прорабом. Снотворные сказки приняли более практическое очертание — приходил старик Волшебник.

«Ну что у тебя, дорогой? — спрашивал он. — Не ладится?»

«Не ладится, товарищ Волшебник. Съел меня главный инженер».

«Чего так?» — вздыхал старик Волшебник.

«Да как же, дом к сроку не сдаю! Маляров не хватает».

«Всего-то! А сколько тебе маляров нужно?.. Смотри!..»

И видел вдруг Самотаскин, как на стройку идет целый отряд маляров — с ведрами, кистями, краскопультами. Улыбался Петр Иванович: вот он завтра главному инженеру покажет! И хотя уже засыпал, но прикидывал: маляров тут пятьдесят, многовато. На каждую секцию, а их две, достаточно по пятнадцать человек поставить.

«Рабочих многовато, товарищ Волшебник. Извините, о фондом зарплаты будет трудно».

«Ерунда! Добавит тебе банк фонд зарплаты».

Уже спал Самотаскин, но и во сне понимал, что «заливает» тут Волшебник. Ну, достать пятьдесят маляров — это он может, и чтобы все пришли сразу с инструментом и материалами — не бывает этого в жизни! — но старик Волшебник и это сделает. А вот чтобы директор банка зарплату сверх фонда добавил… Нет такой силы, даже волшебной!

Теперь он лежит с открытыми глазами. В сорок лет сказки себе не рассказывают. Вот чертова Аксиома! «Петр Иванович… Петр Иванович…» Достаточно, кажется, целый день уши прожужжала. Нет, мало! Нужно еще ночью звонить.

Тишина полна звуков, своих, присущих только ночи, глухих и, большей частью, непонятных. Некоторое время Петр Иванович пробует определить, откуда они. Это вроде работает мотор. Странно, откуда в жилом доме мотор? Скрипнул паркет. Почему? Наверху раздаются два глухих удара… А это что? Течет вода где-то, что ли?

Нет, если лежать и прислушиваться к ночным звукам, то совсем не заснешь. Чтоб эту Аксиому черти съели! Когда она впервые пришла на стройку, он сразу определил: возни с ней будет целый короб…

— Вы будете Петр Иванович Самотаскин?

Перед ним стояла прехорошенькая девица, а может, и замужняя — с разгону определить было трудно. В то время они ходили к нему пачками, смотрели квартиры.

— Я.

— Вот, Петр Иванович, — она протянула какую-то бумажку.

Самотаскин бумажку не взял, только усиленно заскрипел пером, переписывая сводку монтажа. Для суточной нормы не хватало всего пять деталей. Соврать или не соврать? — вот что занимало тогда прораба. Если показать, что смонтировано 115 деталей, то через несколько минут на столе у начальника стройуправления, управляющего трестом и даже начальника главка появится сводка, что на объекте 0134 не выполнили план монтажа. Если же соврать…

Девица все еще протягивала бумажку. Вот пристала! Самотаскин стукнул кулаком в перегородку. Тут же быстренько-быстренько в прорабскую вбежала кладовщица Маша.

— Проведи вот товарища посмотреть квартиру.

— Какой номер, Петр Иванович? — Секрета таить нечего — Маша любила поговорить.

— Делайте! — строго сказал Самотаскин, решив: конечно же нужно соврать!

Маша со вздохом протянула руку за бумажкой, но девица бумажку не дала.

— Петр ИваноВИЧ, — тут впервые он услышал это уважительное «вич», — я прислана к вам на работу мастером, — приветливо улыбаясь, сказала девица.

— Мастером?! — Самотаскин так удивился, что даже забыл передать сводку. В результате ЭВМ от негодования чуть не сгорела и по объекту 0134 в графе «количество смонтированных деталей» поставила нуль. Этот нуль обошел десять кабинетов, а из самого главного пошел вниз грозный телефонный звонок — запрос.

Управляющий трестом, конечно, не имел права ответить начальнику главка, что не знает. У него в монтаже было сорок объектов, но все равно он, по мысли главка, должен был знать в любую минуту, что делается на каждом доме. Поэтому он браво отрапортовал, что простояли башенные краны одну смену, не подвезли детали в другую и запоздал раствор в третью.

Именно по бравому тону начальник главка понял, что управляющий трестом врет, и хотел дать указание проверить, чтобы вывести его на чистую воду. Но тут позвонил телефон, начальника срочно вызвали.

Управляющий тоже хотел проверить и, конечно, изничтожить прораба, допустившего круглосуточный простой, но, посмотрев на календарь, схватился за голову: через пятнадцать минут важное совещание.

Долго еще в этот день щелкали различные устройства от ЭВМ второго и третьего поколения до стареньких деревянных счетов, поколение которых терялось в седой древности. А виновник неразберихи — прехорошенькая девица — спокойно ответила Самотаскину:

— Да, мастером, Петр ИваноВИЧ. Я попросилась к вам потому, что еще в институте нам Олег Лазаревич рассказывал о вас как об опытном прорабе. — Она все же положила свою бумажку перед прорабом, хитро добавила: — У которого можно поучиться работать.

Самотаскин понял, что от девицы так просто не отделаешься. Он повел ее к котловану, в который можно было спускаться только по откосу. Хотя девица сразу сломала себе каблук, но храбро сбежала вниз. Потом они направились в подвал, где она испачкала известкой свой голубенький костюмчик. А на монтаже четырнадцатого этажа ветер унес ее шляпку. Прихрамывая, с разметавшимися волосами, она вошла за Самотаскиным в прорабскую.

— Ну?! — спросил Петр Иванович. — Ну?! — Он впервые посмотрел ей прямо в лицо, где только зрачки глаз были натурального цвета.

— Мне понравилось у вас, — сказала девица. — Олег Лазаревич рассказывал нам, что на стройке всякое бывает — это аксиома. В какую смену я должна выйти?

Вот с этого момента ее стали звать Аксиомой.

Конечно же любой другой прораб на месте Самотаскина заулыбался бы и на этом испытания девицы закончились, но недаром Самотаскин считался опытнейшим прорабом…

— К сожалению, — сказал Самотаскин, — должности мастера у нас все заняты.

— У меня направление к вам, — деловито возразила Аксиома.

— А я не против. У нас свободна должность хоздесятника. Не знаю, что о ней говорил вам Олег Лазаревич — так, кажется? — но это единственное, что я вам могу предложить.

Отделаться от Аксиомы было не так просто: да, Олег Лазаревич действительно о хоздесятниках ничего не говорил, но если Петр Иванович считает нужным, она готова работать хоздесятником.

…В соседней комнате стенные часы ударили три раза. Ночь. Ни одно окно напротив в доме еще не светится, даже в кухнях. Самотаскин заметил лишь маленькую звездочку. Будь это лет десять назад, он, может, и назвал бы эту звезду своей, а сейчас только мысленно отметил, что звезда находится в контуре форточки, а чья она, звезда, так кто его знает…

На следующий день Аксиома приехала в синих брючках с яркой пометкой сзади «Texas», в белом свитерке, гладко причесанная. Брючки и свитерок весьма рельефно оттеняли ее фигуру, из-за чего мужская часть монтажной бригады стала чаще спускаться вниз на площадку. Но Петр Иванович на все эти прелести внимания не обратил. Дело в том, что Аксиома прибыла на работу в 8 часов 15 минут вместо восьми. А Петр Иванович этого терпеть не мог.

— Разве Олег… как его, забыл?

— Лазаревич.

— Да, Олег Лазаревич не говорил вам, что на работу нужно являться без опоздания? — съязвил Самотаскин.

— Вы извините, Петр ИваноВИЧ, — Нина снова почтительно сделала ударение на «вич», — я опоздала. Больше этого не будет… Вы не скажете, Петр ИваноВИЧ, в чем будут заключаться мои обязанности? — Тут Аксиома приподняла руки, как бы поправляя прическу.

Самотаскину пришлось отвести глаза, но уже через несколько секунд, взяв себя в руки, он строго сказал:

— Первым делом ваша обязанность — вовремя приходить на работу.

— Понятно. Мне достаточно только одного замечания. Я все понимаю. — При этом Аксиома чуть коснулась руки Петра Ивановича.

— Потом… — Самотаскин снова несколько секунд приводил себя в порядок. — Потом обеспечивать мои три объекта материалами, деталями, раствором… Это не нужно! — Реплика прораба была вызвана тем, что Аксиома вытащила из брючного карманчика с надписью «Texas» блокнотик, принялась старательно записывать. — Запомните так: материалы, детали, раствор.

— Понятно, Петр ИваноВИЧ! — Аксиома послушно спрятала блокнот.

— В двенадцать нужно передавать заявку на следующие сутки. — Глядя в сторону, Самотаскин перечислил все многочисленные обязанности десятника: встречать машины, заполнять шоферам путевки, следить за складированием материалов, за чистотой площадки. Собственно говоря, на стройках хоздесятников давно уже не было, но Самотаскин выделял для хозяйских дел одного мастера.

— Рабочий день кончается в семнадцать ноль-ноль, а не в шестнадцать сорок пять, — закончил он.

Вполне возможно, что в этот момент он считал, что расстается навсегда с белым свитерком и синими брючками, черт его знает, каким способом натянутыми на Аксиому. Но он ошибся.

— Понятно, Петр Иванович, все запомнила. Что касается прихода и ухода с работы, то мне достаточно только намекнуть. — Аксиома стояла, смиренно опустив руки.

Тут к ним подошел Алешка, звеньевой, который в первой смене вел монтаж дома 127-прим, довольно бесцеремонный и крикливый парень, которого Петр Иванович не любил, но уважал за лихость на высоте.

— Петр Ива, — Алешка даже не считал нужным полностью выговаривать отчество Самотаскина, — нет детали В-26. Должны были привезти еще вчера, а нет, отстает «третье поколение». — Алешка намекал на новые ЭВМ, которые контролировали завоз деталей. — А это кто? Наша новенькая? — Алешка бесцеремонно уставился на Аксиому.

Неизвестно по какой причине, Петр Иванович строже, чем этого хотел, ответил:

— В-26 вон лежат, слепой ты, что ли?

— Ах ты боже мой, верно! Как это, Петр Ива, вы все замечаете? — непривычно сладко сказал Алешка. — Только я не слепой, все вижу. — Алешка стал вплотную к Аксиоме.

По всем правилам приличия Аксиома должна была отодвинуться, но она, как показалось Самотаскину, даже прижалась к Алешке. Алешка, пригладив волосы, победно взглянул на прораба.

— Ну я пойду. Подымитесь к нам, Петр Ива. Посмотрите, как стычок мы на наружной стенке делаем. Правда, опасно оно — высоко, но вы ведь не боитесь…

— Хорошо, приду. — Знакомый холодок прошел по его спине. Самотаскин не переносил высоты. Собственно говоря, он не боялся, но стоило ему подойти к краю перекрытия, заглянуть вниз, как земля призывно тянула его к себе.

Алешка пристально посмотрел на Аксиому:

— Вы тоже придете?

— Да, конечно.

Может быть, впервые за все время совместной работы Петр Иванович и Алешка сошлись в своем мнении — оценке этому «конечно»…

Бим-бом-раз, бим-бом-два… — Петр Иванович знал, что сейчас должно пробить четыре, но он мысленно считал: «три… четыре». А что делать, никак не спится! Он открыл глаза. Рассвет тихонько-тихонько подбирался к его окну. Встать, что ли? Нет, еще три часа можно спать. Вот если бы не думать о стройке? Он снова закрыл глаза.

…Аксиома опоздала и на следующее утро.

— Вы снова опоздали? — строго спросил Самотаскин.

— Да, Петр Иванович.

— Если не ошибаюсь, вчера вы сказали, что вам достаточно только намекнуть?

Аксиома не реагировала на это ядовитое замечание.

— Разрешите, Петр ИваноВИЧ, вон подошла машина, я покажу, куда ехать.

— Идите.

Петр Иванович через окно видел, как Аксиома ловко вскочила на подножку машины, заглянула в кабину. Потом в прорабскую зашел водитель Абрашков. Он опустил жетон в квадратную «копилку» — так прозвали на стройке сигнализатор, передающий в АСУС сигнал об исполнении рейса.

— Ну и помощницу себе подобрал! — насмешливо улыбаясь, сказал Абрашков. — Вполне подходящая!

Раньше водитель очень уважительно здоровался, причем несколько отчужденно. Теперь он как-то по-особому посмотрел на Петра Ивановича, словно нашел в нем что-то для себя новое, что сближало их и растворяло налет отчуждения.

— Вы еще сегодня приедете? — сухо спросил Самотаскин.

Но водитель не принял обычного холодноватого разговора, все с той же понимающей улыбочкой продолжая расспрашивать об Аксиоме. А уходя, пообещал:

— Ты сейчас, Петр Иванович, считай, что плиты лежат у тебя в кармане. Прикажет АСУС, не прикажет, сейчас я у тебя часто на площадке бывать буду!..

Все это было неприятно Самотаскину. Ему вдруг показалось, что с приходом Аксиомы начал разрушаться тот строгий мир, который он создал на стройке.

Дальше день пошел как обычно — одни неприятности. Хотя стройка была включена в Автоматизированную систему управления строительством (АСУС) — за ней следили пять операторов и две электронно-вычислительные машины, одна — «третьего поколения» (что это такое, никто на стройке не знал, но звучало торжественно, и все, особенно бесцеремонный Алешка, с гордостью говорили о «поколении»), — но всегда чего-то не хватало. К тому же в то утро очень уж нудно приставала по телефону оператор, требуя объяснений, почему позавчера на стройке «смонтировали нуль деталей».

— Позвольте, кто это вам сказал, что «нуль деталей»? — раздраженно спросил Петр Иванович.

— Так зафиксировано. — Голос девушки был весьма строг.

— Кем зафиксировано? Кто-то написал глупость, а вы ее упорно повторяете.

— Товарищ Самотаскин, ЭВМ не могла написать глупость.

Тут Самотаскин вспомнил, что из-за Аксиомы он вчера не передал сводки о монтаже. Сегодня уже второй раз он попадает из-за этой девицы в глупое положение! Нет, в третий, — Петр Иванович вспомнил разговор с Алешкой. Снова неприятный холодок прошел по спине.

Кое-как отбившись от оператора и выслушав строгое замечание, Самотаскин вышел на площадку.

…Люди безжалостны наедине с собой. И теперь, лежа в кровати, Петр Иванович кашлянул, когда вспомнил, что хотел уехать, лишь бы не идти к Алешке на высоту. Даже нашел для себя вполне подходящее оправдание: мол, нужно ознакомиться в отделе кадров с какой-то секретной бумажкой. Но к нему подошла Аксиома, дьявольски невинно напомнив, что их приглашал звеньевой.

— Да, пойдемте.

Они пошли наверх. Чтобы ступени не повредить, их покрыли аккуратной одеждой из досок. Инвентарной! Такого не было ни у кого, и, конечно, Аксиома не преминула заметить, что Олег Лазаревич им об этом говорил.

Шесть этажей Петр Иванович шел впереди, а Аксиома, как говорят военные, — уступом вправо. Но на седьмом этаже Самотаскин замедлил шаг, и Аксиома вышла несколько вперед. Сейчас перед его глазами все время маячила надпись «Texas» на синих брючках. Примерно через каждый марш Аксиома останавливалась и сообщала Самотаскину, что еще сказал Олег Лазаревич.

Наконец они вышли на перекрытие четырнадцатого этажа. Дул ветер, район просматривался на несколько километров вокруг.

— Вот тут стычок, Петр Ива. Нужно его посмотреть, — настойчиво сказал Алешка, показывая на самый край перекрытия. — Посмотрите! — Но сам Алешка смотрел не на прораба, а на Аксиому.

Самотаскин сделал несколько шагов. Внизу мирно колыхались верхушки деревьев. Как всегда, потянула-позвала к себе земля, сладостно захотелось так вот шагнуть еще… и вниз — успокоенно прижаться к ней всем телом.

— Сюда, сюда, — безжалостно говорил Алешка. — Тут я не понимаю, Петр Ива, как рубероид клеить, — Алешка подошел к самой пропасти.

Нужно было, конечно, оборвать Алешку. Даже снять его с работы за то, что он форсит, работает без страховочного тросика, но рядом стояла Аксиома. Петр Иванович шагнул вперед…

Как ни старался он потом вспомнить, что было дальше, никак не мог. Когда очнулся, то стоял посреди перекрытия, Алешка крепко держал его за плечи.

— Петр Ива… Петр Ива, — растерянно повторял Алешка. — Да я… да я… Ты прости, Петр Ива…

Аксиомы рядом не было, она стояла сзади, по-девичьи прижав руки к груди; глаза у нее были круглые, огромные.

Петр Иванович сиял руку Алешки с плеча.

— Зайдешь ко мне в обеденный, — медленно растягивая слова, чтобы не чувствовалась в голосе дрожь, сказал он. Нужно было что-то сказать и Аксиоме, потом он сообразил, что было бы неплохо спросить ее, что на такие случаи рекомендовал в своих лекциях Олег Лазаревич, но в тот момент он не нашелся и, держась за перила, медленно начал спускаться вниз.

Он не стал обходить площадки, как делал обычно, пришел в прорабскую и долго неподвижно сидел за столом, рассматривая свои загорелые жилистые руки. Заходили бригадиры, всем надо было что то срочное, но, глядя на его осунувшееся лицо, вытянутые вздрагивающие руки на столе, тихо уходили.

В обеденный перерыв, когда зашел Алешка, Самотаскин показал ему деталь стыка и сухо, как будто ничего не случилось, сказал:

— Вот смотрите, проклейка рубероида производится после того, как установлена панель, так что смотреть было у вас нечего.

— Вижу, Петр Ива, — виновато ответил Алешка.

— Можете идти. — Петр Иванович тогда больше ничего Алешке не сказал. Единственное, что он себе позволил, это перейти с Алешкой на «вы».

Самотаскин тогда долго сидел. Ему вдруг вспомнился случай с монтажником Веткиным. Во время монтажа кабина лифта вдруг пошла вверх. Стоя на кабине, Веткин видел, как к нему приближается перекрытие, вот-вот он будет раздавлен. Кабину успели остановить. Веткин был мужественный человек, он не кричал, когда кабина двигалась вверх, но потом, в прорабской, он долго лежал на скамейке бледный, без кровинки в лице. На следующий день Веткин не вышел на работу и больше уже на монтаже не работал. Может, и ему уйти с прорабской работы?

…Часы показывали полшестого. Рассвело. Самотаскин поднялся, нашел сигареты, закурил, чего никогда утром не делал. Поколебавшись, снова лег.

На следующий день Самотаскин вышел на работу, как обычно, в семь часов сорок минут. Аксиома снова опоздала, но прораб замечаний ей не сделал и вообще постарался с ней не встречаться. Участь ее была решена. Он твердо решил, что Аксиома у него работать не будет. Вечером он поехал к Воротникову, всем известному Ивану Степановичу Воротникову, начальнику строительного управления.

Воротников, высокий, костлявый мужчина, уже под пятьдесят, встретил его приветливо, но с усмешечкой:

— А, Петр Иванович, садись. Ну-ка расскажи, как ты там с Алешкой соревновался в лихачестве. А?

Самотаскин игривого тона начальника не принял.

— Настоящим прошу, — сухо сказал он, — немедленно отозвать с моего участка мастера Кругликову.

— Не могу, милейший Петр Иванович. Не могу. Указание свыше — направить именно к тебе, старшему прорабу Самотаскину. Оттуда! — Он поднял указательный палец в направлении потолка.

— Ну что ж, товарищ Воротников! — Самотаскин вынул из кармана листок бумаги, несколько помятый после давки в автобусе, и положил перед начальником. — Вот мое заявление. Прошу освободить от работы.

Воротников даже обрадовался такому ходу событий. Весь день у него прошел необычно мирно. Воротникову не привелось ни поругаться, ни даже покричать на кого-нибудь. Неизрасходованная энергия искала выхода.

…Воротников все кричал. Если отбросить выразительные словечки, принятые в быту строителей, которые не очень ладно укладываются на бумагу, то смысл его гневной тирады был предельно прост: Воротников и Петр Иванович дружат почти двадцать лет и из-за такой вот девчонки — последнее было определено более колоритно — дружба ломается? Да что дружба! А сама работа, а коллектив — это что, так себе, ерунда?

— Двадцать лет или я вру?! — кричал он.

— Двадцать, — подтвердил Самотаскин.

Откричавшись и почувствовав долгожданное облегчение, Воротников умолк. Деловито спросил:

— Это ты почему такой важный документ сложил вчетверо?

— Какая разница? — сухо ответил Петр Иванович, резонно считая, что после скандала, который учинил Воротников, все преимущества сейчас за ним: шум всегда поднимает слабая сторона.

— А разница в том, — тихо и приветливо ответил Воротников, — что рвать я люблю гладкие листы бумаги. — Начальник сначала разгладил заявление, потом медленно разорвал его на полоски по длинной стороне листа и, сложив их в стопочку, порвал поперек на мелкие куски. — Вот так, видишь?!

— Вижу, но все это ни к чему, товарищ Воротников. — Следует сказать, что Самотаскин тонко знал, как и в каких случаях следует называть начальство. — Такое же заявление я только что сдал секретарю. Вот копия с ее распиской.

— А ну-ка давай копию, я посмотрю.

Но Самотаскин копию не отдал.

— Так вот, товарищ Воротников, через две недели я на работу не выхожу. — Петр Иванович поднялся и пошел к двери.

— Петр! — окликнул его начальник. — Подожди.

— Вы забираете Акси… Кругликову?

— Понимаешь, не могу… просил Олег Лазаревич.

Петр Иванович вышел, плотно закрыв за собой двери.

Этот Олег Лазаревич преследовал его.

Каждый день после той встречи, заканчивая по телефону деловой разговор, Воротников спрашивал:

— Так ты, Петр Иванович, забираешь заявление?

— Нет, — говорил Самотаскин и клал трубку.

На четырнадцатый день Воротников вызвал к себе Аксиому.

— Вот что, милая, — строго сказал он. — Петр Иванович подал заявление. Завтра кончается срок. Я из-за вас не собираюсь терять своего лучшего прораба. Придумайте что-нибудь.

Аксиома нежно посмотрела на Воротникова. Тот вздохнул:

— Не поможет! Петр Иванович — скала.

— Что же я должна делать, Иван Степанович? — ласково спросила Аксиома. Она встала и выглянула в окошко.

Воротников перевел дыхание.

— Садитесь на стул, — строго сказал он. — И не вставайте, пока мы не закончим разговор. А то у меня мысли путаются. Вот что…

Секретарь с удивлением прислушалась, ей показалось, что в кабинете раздался смех. Да-да, конечно, — хриплые раскаты смеха начальника и серебряный колокольчик посетительницы.

В двенадцать часов того же дня Петр Иванович сидел за очередной сводкой о монтаже. На этот раз было смонтировано больше, чем нужно, и он решал задачу: сколько смонтированных деталей не показывать, спрятать на всякий, случай. Сверх графика было смонтировано всего десять деталей. Спрятать все десять Самотаскин не решался — монтаж точно по графику всегда вызывал подозрение начальства. Спрятать половину? Овчинка выделки не стоила. Напротив него стоял коммутатор для передачи сводок, на нем горел красный глазок, что означало: сводка опаздывает. Глазок сердито замигал. Петр Иванович покосился на него и кашлянул.

Наверное, проще всего было показать действительное число, но об этом Самотаскин и не помышлял. Весь этот мир так называемой новой техники, АСУС, графиков был неприятен ему. Все было усложнено. Для электронно-вычислительных машин почти непрерывно требовались свежие сведения, без них ЭВМ были только грудой металлических деталей, перевитых в большом количестве проводами. Вычислительные машины, как каких-то прожорливых чудищ, нужно было непрерывно кормить.

Нет-нет, Петр Иванович не был отсталым прорабом, ретроградом, наоборот, он один из первых начал монтировать панельные дома, оцепив, насколько они экономят монтажное время. Сразу, когда другие прорабы еще кочевряжились, он дал согласие на установку автоматических устройств для фиксации того, что поступило на стройку, что сделано, что не сделано, почему не сделано, когда были простои, почему простои?

Но через некоторое время Самотаскин установил, что ЭВМ хуже чудовищ. Тех, если накормить, они хоть на какое-то время успокаиваются, а ЭВМ, наоборот, насытившись разными сведениями, безжалостно открывали начальству все недочеты в работе прораба, выдавали такие секреты, которых даже сам прораб не знал. Раньше он мог не соглашаться, спорить, придумывать какие-то несуществующие причины. Сейчас ЭВМ давала начальству неуютную полоску бумаги с серыми цифрами и коротким текстом, напечатанным тоже серыми буквами. При помощи этой полоски начальство сразу укладывало прораба на лопатки: спорить с ЭВМ — гиблое дело. В чем же тогда смысл для прораба всей этой Автоматизированной системы управления строительством, если она только осложняла жизнь? И Самотаскин стал к ней в прямую оппозицию.

Несчастный случай с Аксиомой произошел именно в это время. В прорабскую вбежала кладовщица Маша, истошно крича, что грузовая машина наехала на Аксиому.

Когда Самотаскин прибежал к месту происшествия, Аксиому уже вытащили из-под колес и она сидела на железобетонной плите П-14, как машинально отметил Петр Иванович. Перед ней с виноватым видом стоял водитель Абрашков.

— Что тут? — не совсем вразумительно спросил Петр Иванович.

— Понимаешь, Петр Иванович…

— Что понимаешь? — грозно перебил Абрашкова прораб.

Аксиома, увидев Петра Ивановича, пробовала подняться, но со стоном снова опустилась на плиту.

— Вы его не вините, Петр Иванович, это я сама так неудачно… Хотела на подножку вскочить.

— Что у вас? — встревоженно спросил прораб. — Маша, беги вызывай «скорую помощь»!

— Не надо, Петр Иванович! — Аксиома страдальчески улыбнулась. — Боюсь я этой «скорой помощи»… Меня, если вы не будете против, доставит домой Абрашков… и Маша. Поедете со мной, Маша?

— Ну конечно, — на глазах Маши блестели слезы.

Маша и Петр Иванович посадили Аксиому в кабину.

И столь велико было ее кокетство, — даже чувствуя сильную боль, Аксиома не преминула прижаться к Петру Ивановичу.

Утром следующего дня она появилась с костыликом и трудно скакала по площадке. Самотаскин, чтобы Аксиоме было полегче, поставил ее сменным мастером на монтаж. Конечно, о ее переводе на другой участок не было уже и речи.

Шесть. Пора вставать: час — дома на все дела и сорок минут — на дорогу. Без двадцати восемь Петр Иванович должен быть на площадке. Рабочим нравится, когда прораб приходит раньше их.

Но Петр Иванович не вставал.

Только совсем недавно, случайно услышав разговор Маши и водителя Абрашкова, он узнал, что его нахально обдурили: никакого несчастного случая с Аксиомой не было (единственный ущерб, который она понесла, — это затраты на покупку костыля в сумме 6 руб. 50 копеек), и что в заговоре, оказывается, были: начальник СУ, водитель Абрашков и даже кладовщица Маша. Вот тогда-то, уже окончательно, Самотаскин решил, что с Аксиомой надо кончать.

С завтрашнего дня, вернее уже с сегодняшнего, она уходит в отпуск… Целый месяц никто к нему не будет приставать: Петр ИваноВИЧ то, Петр ИваноВИЧ это… Ну а за время ее отпуска он тихонько перейдет в другое стройуправление, с СУ-117 он уже договорился, тем более что его теперешний начальник Воротников уходит в трест. Все так и будет. Приедет она из отпуска, опять в своих штанишках с надписью «Texas» и свитерке, — и сразу в прорабскую: «Петр Иванович», а Петра Ивановича — тю-тю, и след простыл.

Тут она, конечно, побежит к Алешке… Алешка после того случая на перекрытии, правда, изменился, перестал перечить, покорно принимал все замечания. Но раз Петр Иванович уже не его прораб, наверное, съязвит — скажет: «Не вынесла душа поэта». Самотаскин однажды слышал, что именно так Алешка сказал о прорабе, который перешел на другой участок.

Петр Иванович представил себе, как Аксиома станет волноваться: как же, как же, она не выполнила рекомендации Олега Лазаревича!.. Между прочим, кто такой этот Олег Лазаревич, о котором Аксиома все уши прожужжала? Самотаскин перебирал в памяти всех начальников СУ, с которыми он работал. Нет, нету такого. Главные инженеры? Тоже нет. Прорабы? Мастера?.. Нет.

Он напрягает память, но все равно не может вспомнить ни одного знакомого с таким именем.

…Пора, нужно вставать.

Глава вторая Ночь мастера Нины Кругликовой

В час ночи не стало раствора. Аксиома позвонил по диспетчерской связи, но диспетчер ровным, без интонации голосом, какой обычно бывает у продавцов очень дефицитных товаров или роботов в кино, ответила, что ей все известно, и сразу повесила трубку. В час пятнадцать пришел Алешка. Все так же бесстыже разглядывая Аксиому, он официально заявил, что его смена — три монтажника, два сварщика, башенный кран и вообще вся стройка — находится на простое.

«Официально» — потому что с некоторых пор, по неизвестной для многих причине, между Аксиомой и Алешкой пробежала черная кошка. Алешка начал называть Аксиому «товарищ мастер», а Аксиома Алешку — по фамилии: Кусачкин. Аксиома просила прораба не ставить на ее смену звено Алешки, но просьба ее уважена не была, потому что именно в тот день Петру Ивановичу стала известна истина о «несчастном случае».

— Что будем делать, товарищ мастер? — спросил Алешка.

— Диспетчерская знает, она принимает меры.

— Можно листок бумаги, товарищ мастер? — Алешка хотел по привычке пригладить волосы, но сразу опустил руку. Этого не требовалось: с момента ссоры Алешка следил за своей внешностью.

— Пожалуйста. — Аксиома открыла ящик, вытащила листок и передала Алешке.

— Я буду писать акт, — внушительно сказал Алешка.

— Пишите.

— И ручку мне можно? На монтаже ручек не носят.

Аксиома молча положила на стол шариковую ручку и поднялась, чтобы выйти из прорабской.

Столь решительные действия Аксиомы не предусматривались Алешкой. Он повертел ручку и, идя на мировую, спросил:

— Может быть, старый раствор развести?

— Нет.

— Почему? Все так делают.

Аксиома ничего не ответила, толкнула дверь.

— Минутку! — Алешка вскочил. — Одну минутку, товарищ мастер. Я просил бы… — Последнее время Алешка никак не мог понять Аксиому. Как здорово все шло сначала. Собственно говоря, осталась самая малость. И вот на тебе — обиделась, разговаривать не хочет. Может, он несколько форсировал события? — Позвоните Петру Ивановичу.

— Это зачем?

— Он разрешит развести старый.

— Не буду я ночью его будить.

И все же в два часа ночи ей пришлось позвонить: длительный простой на монтаже — чрезвычайное происшествие. А Петр Иванович всегда говорил, что, если на стройке ЧП, немедленно звонить ему домой.

…Если бы мастера Нину Кругликову спросили: любит ли она ночную смену, вернее, хочет ли она работать в ночную смену? — она, конечно, ответила бы отрицательно. Так уж принято считать, что из трех смен ночная — самая никудышная.

«Ну что ты, деточка, — говорила ее подруга Анюта, рослая крупная девица, требовавшая, чтобы все ее называли Анетой, — это же противоестественно: ночью люди спят. А вообще, будь моя воля, я бы запретила людям вставать, когда темно, и работать в темноте. Это противоестественно».

Но совсем тайно, для себя, Аксиома знала, что любит ночную смену. Было как-то романтично уезжать на работу в 23.00, когда все кругом ложатся спать или, во всяком случае, собираются ложиться. Она ехала в пустом трамвае, иногда даже в пустом вагоне метро… Это только для нее подходил поезд, для нее открывались двери, и лишь только она успевала сесть, поезд трогался. Работники метро знали, что Нина Кругликова спешит на стройку.

На площадке всегда какой-нибудь объект был в монтаже. Она поднималась на перекрытие и долго смотрела, как гаснут огни в окнах домов. Большей частью окна темнели в беспорядке, но иногда случалось — гасли все огни одного этажа, или по вертикали целый ряд. Москва ложилась спать. Нине Кругликовой казалось, что только она одна и еще пять монтажников не спят, стерегут сон города. Нет, конечно, слово «стерегут» тут не подходит. А какое слово?.. Не подберешь. Во всяком случае, когда москвичи спят, она и пять монтажников работают для них.

Вой на четвертом этаже горит окно красным светом. Кто там живет и почему красный свет? Сейчас окно погаснет. Но темнели все остальные окна, а это окно все светилось. Нине вдруг показалось, что она и пять монтажников работают именно для красного окна. Там, в комнате пятнадцати метров, живет… да, там живет молодая пара… у них родилась девочка… старушка мать приехала… тесно там… Они получат квартиру вот на этом этаже, на котором стоит сейчас Аксиома (она уже успела привыкнуть к своему новому имени). Но вот погасло и красное окно — все легли спать, а Аксиома и пять монтажников продолжали работать.

Потом, дома, ей снилось, что на стройку пришли жильцы из комнаты с красным окном — молодая пара с коляской (как они поднялись наверх с коляской?) и старушка. Просили строить поскорее: очень, мол, неудобно жить в одной комнате. Был и второй вариант «красного окна»: жил там Принц. Хотя Аксиома не была похожа на Золушку и хорошо это знала, все же во сне приходил настоящий Принц в голубом атласном кафтане, в белых чулках… Он жаловался Аксиоме, что живет на правах «подселенного» в общей квартире, что соседка, вредная женщина, заставляет его, Принца, убирать квартиру и что в кухне столик Принца она отодвинула в угол, а сама расположилась у окна… Долго еще жаловался Принц, Аксиома жалела его, говорила, что предоставит ему однокомнатную квартиру в доме, который она монтирует. Принц снимал огромную шляпу с пером и низко кланялся… Вообще в своих снах Аксиома обладала по меньшей мере правами райисполкома и весьма энергично распределяла жилплощадь.

— Что сказал Петр Иванович? — спросил Алешка, когда Аксиома положила трубку.

— Сказал развести старый раствор.

— Вот видишь, Нина! — Алешка приятно улыбнулся.

— Только употреблять старый раствор мы не будем, — спокойно сказала Аксиома. — Пока перейдите на засыпку перекрытий песком.

Алешка возмутился. В самом деле, как она себя ведет?! Строит из себя большое начальство, а на самом деле без года неделю на стройке.

— Ни на какие засыпки мы не станем! — закричал Алешка. — Петр Иванович велел разводить старый, и все. — Алешка вскочил.

Аксиома тоже поднялась. Пристально глядя на Алешку, она сказала:

— Указание Петра Ивановича для меня, а не для вас. Делать вы будете то, что скажу вам я…

— Ну это мы еще посмотрим! — Алешка выскочил из прорабской.

Ну что ж, посмотрим. Аксиома вдруг вспомнила, как она попала на стройку. На комиссии по распределению выпускников института ей задали несколько вопросов:

— Сколько вам лет?

— Двадцать пять. Поздно закончила? — в свою очередь спросила она, на всякий случай мило улыбнувшись.

— Нет, в норме, — ответил председатель комиссии. — Куда бы вы хотели пойти работать? С возможными местами ознакомлены?

— Да.

— Ваша фамилия Кругликова? — Председатель вдруг вспомнил, что о какой-то Кругликовой ему звонил друг детства. Друг просил дать его племяннице хорошее направление.

«Что ты называешь хорошим направлением?» — спросил несколько суховато председатель. Он уже успел ознакомиться с составом выпускников: восемьдесят процентов были девушки. Они не очень охотно шли работать непосредственно на стройку. Девушки хотели в НИИ или проектные институты.

Дядя понял, что другу неприятна его просьба. Он уже было хотел отказаться, но так велико желание поколения пятидесятилетних расчищать путь молодым, что сказал:

«Нам с тобой, Иван, звонки были не нужны. Сейчас время другое. Под хорошим направлением я имею в виду стройку».

Председатель рассмеялся:

«Разве только, если бутылка коньяку».

«Да-да, конечно, — обрадовался дядя, — самого лучшего!»

Сейчас председатель вспомнил этот разговор.

«Меня просили оказать вам протекцию — послать на стройку, — строго сказал он. — Такую протекцию я могу оказать».

Кругом рассмеялись. Так Аксиома попала на стройку. Ее предупредили, что старший прораб Петр Иванович Самотаскин — зубр, зверь, кремень. Говорили еще много всего. Но чем больше ее пугали, тем больше хотелось ей попасть к этому прорабу: интересно, что оно такое — зверь, зубр, кремень. Когда она впервые пришла на стройку, Петр Иванович что-то писал, но вот он поднял голову. Нина увидела серое, очень худое лицо, зеленоватые строгие глаза. Прораб, как показалось ей, совсем не обратил на нее внимания. Потом он сделал все возможное, чтобы она не осталась на стройке.

У Петра Ивановича царил строгий, давно установленный порядок. Начиналось все с табельной доски. Прораб уже в 7.45 стоял около нее, в 8.00 доска закрывалась на большой висячий замок. Опоздавший должен был подойти к Петру Ивановичу.

— Опоздал, Петр Ива. Вчера гулял поздно, — слышала Аксиома на второй день работы, как говорил Алешка. — Догоню, государство не пострадает, — насмешливо объяснял он.

Прораб молчал.

— Так мне что, долго перед тобой, Петр Ива, тянуться нужно? — Тон Алешки менялся, появлялась жалобная нотка.

Петр Иванович смотрел в записную книжку.

— Третий раз в этом месяце опаздываешь.

— Второй, Петр Ива.

— Смотри. — Прораб показывал книжку. — А что касается государства, то ты его сюда не путай. Понятно? Можешь идти… Предупреждаю, последний раз!

Несколько раз Петр Иванович делал замечания ей. Аксиома органически не могла вовремя приезжать на работу. Как говорила ее приятельница Анета (Анюта) — это было насилием над личностью. За границей кое-где, — Анета (Анюта) слышала по радио, — у служащих свободный выход на работу.

— Понимаешь, когда хочешь, тогда и приходи, лишь бы дело шло.

Наконец Аксиома собралась с духом:

— Петр ИваноВИЧ, скажите, почему вы уделяете так много времени проверке выхода на работу? В принципе, я понимаю, но разве какие-нибудь десять минут имеют значение?

Петр Иванович на вопрос не ответил. Молчание было многозначительно. Она поняла, что для Петра Ивановича это аксиома, то есть истина, не требующая доказательств. Второй аксиомой был порядок на стройке. Боже мой, сколько он терял времени, нервов, сколько отвлекал людей от работы, чтобы аккуратно складировать материалы, которые иногда буквально через несколько минут шли в дело.

В десять часов дня, ровно минута в минуту, прораб обходил все объекты. Если Алешка работал в первую смену, то Петр Иванович приходил к нему первому. Очевидно, как потом решила для себя Аксиома, со свежими силами.

Прораб ждал Алешку у входа. Если Алешки не было, он посылал за ним Машу.

Алешка спускался не сразу.

— Ну что тебе, Петр Ива? — недовольно замечал он. — Только от дела отрываешь. Всюду чисто. Честное слово, дожал ты нас с этой проклятой чистотой.

Петр Иванович молча обходил этажи.

— Да в порядке все, Петр Ива, только время теряем, — бубнил Алешка.

— Это что? — прораб останавливался около половинки кирпича, которая сиротливо лежала у стены.

— Где? — кричал Алешка.

Петр Иванович показывал на половнику.

— Черт его знает, откуда она сюда попала! Во всем доме кирпича нет.

— Убери! — коротко приказывал прораб. — А это?

— Что «это»?

— Пакля почему тут лежит?

— Так только что конопатили перегородку… Вера! — кричал во всю глотку Алешка.

Появлялась Вера, стыковщица, в ладном синем комбинезоне.

— Что кричишь, Алешка?! Чуть с лестницы не упала… А, Петр Иванович, здравствуйте. Как это вы всегда все замечаете?.. Только что собралась убрать.

Улыбаясь, она торжественно уносила небольшой клок пакли.

Потом Петр Иванович ходил с Аксиомой по площадке, а Алешка плелся сзади. Тут уже доставалось Аксиоме: почему доска лежит? Откуда она? Почему одна железобетонная плита лежит не на деревянных прокладках?

И снова Аксиома спросила Петра Ивановича, нужно ли так скрупулезно требовать чистоту: закончат работу и уберут.

Петр Иванович помолчал и тихо сказал:

— После работы пусть будет грязно. А во время работы — чисто.

Аксиома соображала быстро:

— Но, Петр Иванович, так никогда не будет. Если во время работы чисто, то и после работы будет чисто.

Прораб продолжал обход площадки.

— Петр Ива, — молил Алешка, — отпусти душу на покаяние! Тут же на площадке Акси… то есть Нина командует.

— Опять разъяснять?

— Да нет, Петр Ива, помню! Повторить? — Алешка, копируя прораба, назидательно говорил: — Площадка, которая примыкает к корпусу, на двадцать метров кругом… Так? За нее отвечает бригада. Так?

Петр Иванович шел дальше. Так он переходил государственную границу следующего корпуса, а Алешка со вздохом облегчения оставался на своей территории. У границы прораба встречал новый бригадир или звеньевой, и все начиналось сначала.

Один раз Аксиома слышала разговор Петра Ивановича с электромонтером. Павел Носов, замкнутый, рассудительный парень, студент пятого курса института, протянул ему бумажку:

— Подпишите, Петр Иванович, это безаварийные… Аварий вроде не было.

Петр Иванович взял листок.

— Сетки на лампочки повесил?

— Нет. Это не входит в мои обязанности.

— В твои обязанности входит все, что тебе приказывают делать. Разъясняю в третий раз: без сеток лампочки бьются, их выкручивают… пропадает много. — Петр Иванович вернул Носову листок.

— Не поставлю, — твердо сказал Носов.

Прораб промолчал.

На следующий день Носов повесил сетки, Петр Иванович ходил с ним в подвал, на лестничные клетки, проверял каждую лампочку. Только потом подписал справку.

Но вот что установила через некоторое время Аксиома: Петр Иванович не был скуп. Один раз она попросила его отпустить с работы на полдня. Нужно было встречать на вокзале больную тетку. Петр Иванович ни слова не сказал, только кивнул головой. А когда на следующий день она захотела отработать полдня, он тихо сказал, что это не требуется.

Потом ей все это надоело: стройка, табельная доска с большим висячим замком, разговоры о чистоте. Некоторое время, назло Петру Ивановичу, она бросала кусок доски в одном и том же месте, на границе между корпусами. Внутренне смеялась, когда он в третий раз подряд останавливался у доски и читал всем нотацию. На четвертый день Петр Иванович что-то заподозрил и уже не остановился.

Она бы уже давно ушла. Особенно на этом настаивала Анета (Анюта).

— Да ты что?! — говорила подруга. — Ты уходи к нам, он тебе всю жизнь испортит. У нас свободно, что хочешь делай…

Аксиома соглашалась, но почему-то оставалась. Может быть, из-за Петра Ивановича? Она не могла бы сама сказать почему.

Однажды Анета (Анюта) приехала на стройку. Очень решительно вошла в прорабскую, но ровно через пять минут вышла.

— Ну что? — улыбаясь спросила Аксиома.

— Это же сухарь, бюрократ. Я бы с ним и один день не проработала! — возмущенно говорила подруга.

— Что он тебе сказал?

Анета (Анюта) ничего не ответила, пошла к автобусу.

После Аксиома спросила Петра Ивановича, как ему понравилась ее подруга. Он долго молчал, потом сказал, что она высокого роста.

…В три часа утра Аксиома поднялась на четырнадцатый этаж. Дул слабый холодноватый ветер, на небе луна беззвучно и старательно переливалась через ухабы облаков, а кругом, куда ни посмотришь, освещенные лунным светом, блестели крыши домов.

На перекрытии Алешка и еще два монтажника колдовали у ящика с раствором. Увидев Аксиому, Алешка нарочито молодецким тоном сказал:

— Ну вот, товарищ мастер, развели раствор… Сейчас и монтаж пойдет.

— Я ведь запретила вам разводить старый раствор, — спокойно сказала Аксиома. Про себя она вдруг отметила, что говорит тоном Петра Ивановича.

— А что, мы будем стоять?! — закричал Алешка. — У нас сдельщина. Сдельщина, понимаешь, товарищ мастер?

— Отстраню от работы, — тихо сказала Аксиома.

Послышался ли Алешке в ее тоне Петр Иванович, испугался ли он решительного заявления Аксиомы или, скорее всего, не хотел доводить отношения до полного разрыва, но в сердцах кинул лопату.

— Ладно, будем сидеть и ждать у моря погоды. Идите сюда, хлопцы, перекур.

Монтажники ушли в будку. Аксиома опустила лопату в ящик, с усилием приподняла ее. На вид все было в порядке. Серая, эластичная кашица, состоящая из цемента, песка и воды, должна предохранить металлические детали-связи от ржавчины и заполнить швы между панелями, чтобы не проникала вода. Цемент в растворе должен «схватиться», то есть отвердеть, и тогда твердел весь раствор. А в этой кашице цемент уже частично схватился — раствор «состарился».

Аксиома вдруг почувствовала себя одинокой. Сквозь быстрые облака то появлялась, то скрывалась луна, словно подглядывая за ней, Аксиомой. Так она подглядывает уже давно, когда еще были только деревянные и кирпичные дома, и ничего, жили люди. А вот добравшись до второй половины XX века, человечество изобрело панельные дома, с их требованиями и капризами. Изобрело, легло спать, во всяком случае спит на европейском материке, а она, Аксиома, должна сейчас за все человечество отдуваться. Справедливо ли это?.. На сколько каждый год ржавеет закладная деталь? Кажется, на ноль целых две десятых миллиметра…

Так. Значит, миллиметр за пять лет. Что же выходит? Выходит, через двадцать лет, если закладные плохо заизолированы, дом развалится. По теории, конечно… Ну ладно, подбросим еще пяток, значит, развалится через двадцать пять лет… Сколько будет Петру Ивановичу? Шестьдесят пять. Давно уже на пенсии. Он забудет и этот дом, и свое распоряжение… а дом развалится.

Сколько ей и Алешке будет, они, кажется, однолетки? По пятьдесят. Тоже все забудут… Что же получается? Выходит, качество работы, то, что обеспечивает долговечность дома, нет, не только дома — автомобиля, самолета, — зависит от совести человека…

Постойте, постойте, — мысль почему-то ускользала, — выходит, количество видно. Смонтируют они за смену сорок деталей — их завтра похвалят, смонтируют тридцать — поругают. За количество все в ответе. Оно видно как на ладони… А качество? Не видно. Как так? Есть разные лаборатории, надзоры? Есть. Но все равно, вот как тут с раствором, никто не проверит и только через двадцать пять лет…

Аксиома с размаху воткнула лопату в раствор.

На площадку въехал самосвал. Он опрокинул раствор в ящики и быстро отъехал. Сразу все зашевелилось: такелажник зачалил ящик, поднял руку. Крановщик начал быстро поднимать, одновременно двигая башенный кран по путям. Из будки выскочили Алешка и его напарники, приняли раствор. Пошел монтаж.

Но Аксиома все стояла на месте. Ее вдруг поразила мысль: как велика сила «бога количества». Вон как быстро подняли ящик, монтажники бежали навстречу ему…

Подошел Алешка, браво сказал:

— Не волнуйтесь, товарищ мастер, сейчас нажмем и к восьми свои сорок деталей дадим!

— Одну минуту, Алешка. Скажи, пожалуйста, ты знал, что от старого раствора текут швы, а лет через двадцать пять и дом может разрушиться? Только правду говори. Это очень важно.

— Вот сейчас ты, Нина, как прежде. Но извини, времени нет, надо догонять.

— Ответь! — строго сказала Аксиома.

Алешка хитро улыбнулся:

— Ну скажи, пожалуйста, товарищ мастер, дотошный человек Петр Иванович? Старается он?

— Да.

— Так почему же он приказал брать старый раствор?.. Молчишь? Это раз. А второе — ну кто, когда спрашивал с меня эти дела? Давай монтаж, и все. А на каком растворе, это никого не интересует. Вот полтора часа простояли — это спросят. И с тебя, товарищ мастер, в первую очередь… А третье — не верю я в это: «развалятся», «текут»… Понятно? Извини, я побежал.

В самом деле, ведь Алешка прав — упрекнуть Петра Ивановича в недобросовестном отношении к делу никак нельзя. Почему же именно он дал указание применять старый раствор? И вдруг ей вспомнились другие его указания, нарушающие технические условия. Что он за человек? Вот уже вместе они работают три месяца, а она еще до сих пор не знает, о чем он думает, чем живет. Как это в нем совмещается исключительная добросовестность, требовательность к себе, к людям и вот это — негодный раствор?

Рассвело. Из-за горизонта очень осторожно выглянул медно-красный диск солнца: «Ну-с, товарищ мастер, как ты тут ночью вкалывала за все человечество, или, вернее, за людей восточного полушария?.. Придумала закон?» Солнце спешило, словно боялось опоздать к табельной доске, хотя времени было еще достаточно. Оно вышло из-за горизонта и быстро двигалось вверх, к Аксиоме.

Как хорошо, что на смену ночи сомнений всегда приходит всепрощающее утро. Аксиома оглянулась: монтажники принимали панель, а сварщик, надвинув шлем, сваривал закладные детали. Все были заняты. Она вытянула руки вперед, постояла немного, закрыв глаза, потом начала спускаться. И пока она шла по лестнице, думала об отпуске. Двадцать четыре дня она будет свободна. Не придется рано вставать. Когда хочешь! И вообще все — когда хочешь. Странновато даже будет, правда? Куда она поедет?.. Одну минуту, а почему она должна обязательно уезжать из Москвы? Вчера Анета (Анюта) авторитетно заявила:

— Ну как же! Так принято. Все едут к морю.

Хотя Аксиома тоже думала о поездке к морю, но, чтобы позлить подругу, она сказала:

— На юге сейчас жарко, Анета.

— Жарко? Какая ты странная! Загоришь там. Знаешь, как это будет красиво… Все москвичи глазеть будут.

— Ну, не все! — это Аксиома сказала серьезно. — Петр Иванович глазеть не будет.

— Послушай-ка, — Анета сделала круглые глаза (кто-то ей сказал, что круглые глаза сейчас в моде и очень идут ей), — что ты все время: Петр Иванович да Петр Иванович. А скажи, ты, часом, не…

Аксиома долго смеялась. Это было действительно смешно: влюбиться в этого сухаря, мумию, камень…

В прорабской она села за стол Петра Ивановича. Непроизвольно потянула дверцу, она была не заперта. Конечно, это нехорошо. Осматривать ящики чужого стола все равно что читать чужие письма. Но острое желание хоть немного понять Петра Ивановича пересилило. В верхнем ящике лежала чистая бумага, в коробочке — карандаши и ручки. Ниже, во втором ящике, несколько папок и распечатанный конверт. Адрес был написан женским почерком, буквы узкие, большие, с легким наклоном. Обратный адрес: Воронеж, ул. Зеленая, 35, кв. 17. Гусаковой Г.В.

Письмо лежало рядом с конвертом. Аксиома его даже в руки не взяла — чужое письмо! Она посмотрит только почерк… Да, почерк тот же, что и на конверте. Писала Г. В. Гусакова… Г.В. — это как? Наверное, Галина Владимировна… Кем же вы приходитесь, Галина Владимировна, нашему Петру Ивановичу? Неужели есть женщина, которую он любил? А когда она опаздывала на свидание, он что же…

И Аксиома вдруг с непонятной для себя злобой представила, как все получилось. Вот эта Галина Владимировна бежит на четвертый этаж, звонит. Петр Иванович открывает дверь и смотрит на часы.

— Опоздание на пятнадцать минут, — строго говорит он.

— Петр! (Конечно, Г.В. зовет его по имени.)

Петр Иванович вынимает записную книжечку:

— Это уже третье опоздание за месяц. (Интересно, как часто они встречались?)

— Петр!

Он говорит ей, как Алешке:

— Я предупреждал: третье опоздание — не пущу.

И не пустил. Вот живет сейчас Г.В. в Воронеже, пишет письма, просит, наверное, о встрече, а Петр Иванович — ни в какую.

А все же интересно, что в письме? Прочесть? Нет. Но он же не узнает. Нет!

Аксиома резко закрыла ящик.

Семь часов. На площадке всё — ствол башенного крана, выкрашенный в желтый цвет, сероватые плиты, сложенные высокими штабелями, панели, прислоненные к специальным подставкам — пирамидам, плакаты, назойливо призывающие соблюдать технику безопасности, рельсы путей, — все мягко освещается ранним утренним солнцем…

Это позже прибудут тяжелые машины. Они окутают стройку ядовитыми газами (странно, теперь каждую заводскую трубу берут под жесткий контроль, а грузовики — пожалуйста!), поднимут тучи пыли — особой, строительной, с тончайшей примесью цемента, ее чисти не чисти — с костюма не удалишь; позже начнут звонить телефоны, чудовищное изобретение человечества, съедающее нервы строителей; позже прибудут сюда заказчики, отоспавшиеся, полные энергии, которую им, вообще говоря, некуда девать; авторы проектов, сбежавшие из надоевших мастерских, плотно заставленных столами; появятся административные инспекторы, непонятые труженики, которых так не любят на стройках; трестовские работники — опасный народ, который разговаривает ласково, но все берет на карандаш и докладывает начальству; лаборанты по проверке качества материалов, с опозданием на месяц сигнализирующие о неблагополучии; работники Гостехнадзора, проверяющие башенные краны и чалочные приспособления… Но все это будет позже, а сейчас на стройке — тихо и хорошо. Кажется, на всю жизнь запомнится это утро, кран, беззвучно и легко подымающий пятитонные панели, монтажное звено — всего пять рабочих, собирающих за смену несколько квартир, отблески сварки, длинные тени…

Семь утра. Аксиома проверяет, как обеспечена конструкциями следующая смена. Наружных панелей хватит. Внутренних? Она смотрит таблицу: требуется шестнадцать, не хватает двух штук. Нужно записать в журнал. С такелажником, который работает внизу, — его звать Михаил Стронин, совсем еще молодой паренек! — она осматривает монтажную зону. Вроде все в порядке.

Подошел Алешка.

— Разрешите доложить, товарищ мастер? — Он щелкает каблуками. Боже, как он надоел ей, этот бравый сердцеед, который кажется себе неотразимым.

— Докладывайте.

— Смонтировано тридцать пять деталей. За оставшийся час смонтируем еще пять. Будет норма — сорок!

— Старый раствор? — как бы нехотя спрашивает Аксиома.

Алешка не чувствует подвоха:

— Старый раствор по вашему распоряжению, товарищ мастер, не употребляли. Лежит в ящике и скучает. — Алешка обворожительно улыбается.

— Так вот, чтобы он не скучал, пустите его в подготовку под полы.

Как он брыкался, Алешка! Он не может подставить мастера под удар, ведь если он уложит раствор в подготовку, он не выполнит нормы и придется рассказать о простое. Старый раствор, черт бы его побрал, оставила вторая смена, и ему нет дела до того, что раствор совсем затвердеет. Аксиома была непреклонна. Такелажник Миша Стронин зацепил ящик и подал его к окну первого этажа.

— Ну ладно! — чертыхался Алешка, укладывая раствор в полы. — Это ей так не пройдет.

Миша Стронин помогает Алешке. Хороший он парень. Учится на втором курсе института. А из Алешки никакого толку не будет. Правда, дядя Василий с ней не согласен. У дяди какая-то странная теория: все шалопаи, лентяи — способные люди, и если их направить, то из них обычно получаются академики.

— Да, да, Аксиома, — дяде Василию очень понравилось прозвище. — Приведи как-нибудь Алешку к нам. Посмотрим.

— Вот еще! — возмутилась она.

— Имей в виду, Аксиома, не приведешь — считай, что в нашей стране одним академиком будет меньше.

— Дядя Василий! — лукаво улыбалась Аксиома. — Давайте сделаем академиком Мишку Стронина, а?

Но дядя Василий отрицательно качал головой. Аксиома сделала большую ошибку: когда-то хорошо отозвалась о Мише Стронине. Теперь не быть ему академиком!

Сегодня, рассказывая дяде Василию о делах на стройке, она вряд ли получит одобрение. Дядя Василий посчитает, что Алешку нужно не заставлять, а заинтересовать, даже выдвинуть в бригадиры. Нет, милый дядюшка, Алешку нужно все время щелкать по носу, тогда будет толк. Она это знает лучше.

В 7.45 Аксиома подошла к табельной доске.

Глава третья Утро

Случилось невероятное: на перегоне между двумя станциями поезд метро остановился и простоял пятнадцать минут. Самотаскин знал: скажи он, что в его районе случилось землетрясение, люди покачают головой — «Смотри ты, и в Москве землетрясения бывают!» — и поверят; если сказать о пожаре, который помешал выбраться из дома, ливне, затопившем улицы, — поверят. Но чтобы поезд метро опоздал — тут рассмеются: «Заливает старший прораб!»

Говорят ведь: «В жизни все бывает». Самотаскин иногда задумывался над этими словами, но всегда решал, что их придумали лодыри и неорганизованные люди, которые ничего не делают вовремя.

А вот случилось. У ворот стройки Самотаскин оказался в восемь часов десять минут. Он посмотрел на башенный кран, как смотрел всегда, когда входил на площадку, — стрела двигалась. Ну слава богу! И все же Петру Ивановичу казалось, что на стройке тоже должно было что-то случиться. Войдя на площадку, он замедлил шаг. Нужно было показать, что он не придает особого значения своему опозданию.

У табельной стояли Аксиома и Алешка.

— Здравствуйте! — Кажется, впервые Петр Иванович возле табельной доски сказал это слово первым.

— Здравствуйте, Петр ИваноВИЧ. — Аксиома бросила на него быстрый взгляд.

Но Алешка никак не мог пропустить такого случая.

— А, Петр Ива! Наше вам с кисточкой! — Он посмотрел на часы. — Кажется, вы сегодня опоздали. Почему? — Алешка вытащил из кармана затрепанную книжицу, открыл, как это обычно делал старший прораб.

Петр Иванович мог, конечно, сказать, что был на заводе, в конторе — мало ли куда могли утром вызвать прораба, но врать не хотелось, а рассказать о метро по упомянутым соображениям не мог.

— Как смена? — строго спросил он.

— Пусть они скажут. — Алешка показал на Аксиому.

Алешка носил длиннющие волосы, которые кудрявились на затылке. Самотаскин их не переносил. Эти волосы вызывали у него гадливое чувство, будто они попали к нему в тарелку. И вместе с тем своей несуразностью и необычностью на стройке они привлекали взгляды.

Алешка же считал, что посматривают на него по другим причинам — длинные волосы делают его весьма посредственное лицо утонченным. И хотя они создавали много неудобств, Алешка терпел.

— Спрашиваю тебя: сколько деталей смонтировали?

Сейчас Алешка был в сложном положении. Судите сами: прораб был враг № 1, а Аксиома Алешке нравилась.

И вот он должен выдать ее врагу № 1. Проклятая Аксиома! Как пришла, все на стройке вверх ногами.

— Тридцать пять, Петр Ива!

— Почему?

Алешка посмотрел на Аксиому. На ее лице была усмешка. «Ах, ты еще смеешься? Ладно!»

— Простой, Петр Ива. Не было раствора.

Аксиома не испугалась. Ее усмешка стала еще выразительнее. Алешка понял: это приговор.

— Я ведь сказал применить старый раствор, — строго сказал прораб.

Все! Алешка теперь не будет искать примирения с Аксиомой. Он небрежно, как бывало раньше, спросил:

— Кому вы сказали, Петр Ива?

Аксиома приподняла руки и поправила волосы. Петр Иванович хмуро посмотрел на нее. После бессонной ночи лицо еще больше заострилось, стало совсем серым. Аксиома подумала, что Г. В., которая написала Петру Ивановичу письмо, скорее всего сбежала от Петра Ивановича. Да, с таким лицом, как у него… чтобы любила женщина? Поэтому и сухарем стал, придирается ко всем. Она сочувственно и мягко ответила:

— Это я, Петр Иванович, распорядилась не употреблять старый раствор… — Она улыбнулась. — Вы знаете, я ночью открыла новый закон: «Качество работы прямо пропорционально совести человека».

— Они, — Алешка почему-то употребил множественное число, — ночью законы изобретают, а с меня спрос. — Он крутнул головой, его длинные волосы взметнулись.

Что сказал бы Самотаскин по этому поводу, осталось неизвестным. Может быть, учитывая предстоящее прощание с Аксиомой, вообще бы промолчал, но в это время прибежала кладовщица Маша и быстренько-быстренько сообщила, что на стройку приехал новый начальник стройуправления и что «требуют Петра Ивановича к себе».

— Какой еще начальник? — недовольно произнес Петр Иванович.

— Новый начальник, Петр Иванович, ей-богу. Высокий такой, интересный…

Петру Ивановичу показалось, что при слове «интересный» Аксиома встрепенулась.

— Чем-то они недовольны, Петр Иванович. Идите, пожалуйста. Они требуют.

Снова неизвестно, пошел бы Самотаскин к Новому начальнику или посчитал более правильным, чтобы начальник сам подошел, но к ним в сопровождении Егоркина уже шел высокий молодой мужчина.

В старое, совсем старое время слово «карьера» означало род занятий, профессию. Потом оно стало определять положение в обществе. Уважительно говорили о ком-либо, что он «сделал блестящую карьеру». Сейчас так уже не говорят, употребляя только производные от слова «карьера» — карьеризм и карьерист. Карьеризм — это стремление продвинуться по службе, не считаясь с общественными интересами, а карьерист — человек, проникнутый духом карьеризма. Понятно. Ну а если это самое продвижение по службе не связано с пренебрежением интересов общества? Если, наоборот, стремясь продвинуться, человек хорошо и добросовестно трудится, если он с этой целью много работает над собой, идет, как говорится, в ногу с техническим прогрессом? И все же хочет продвинуться по работе — что тогда, карьерист он или нет?

Если прочесть все, что написано о современных служащих, инженерах, то почему-то литературный положительный герой никогда не думает о своем продвижении по работе. Хотя на самом деле нет ни одного нормального работника, который забывал бы об этом… Впрочем, это загадка литературная. А здесь этот вопрос затронут потому, что Игорь Николаевич Важин как раз очень усиленно продвигался по службе. И не хочется скрывать: довольно настойчиво помогал своему продвижению.

Совсем недавно он был прорабом, через год — старшим прорабом, еще примерно через год — главным инженером, а накануне получил назначение начальником строительного управления.

Игорь Николаевич, таким образом, побывал на всех должностях, которыми ему сейчас предстояло руководить. Если к этому добавить, что он специально изучил бухгалтерию, ту самую науку, которую большинство начальников почему-то не желают осваивать, и прочел почти всю литературу по методам управления, то можно себе представить, какое большое приобретение сделало в его лице строительное управление.

В контору вчера Игорь Николаевич пришел за десять минут до начала. В Главной книге по управлению производством было сказано, что все служащие для того, чтобы открыть ящики, выложить папки и проверить шариковые ручки, должны приходить на десять минут раньше. Однако комнаты в конторе были пусты.

«М-да, — подумал Новый начальник, — придется навести порядок».

Но когда он открыл дверь комнаты с табличкой: «Начальник производственного отдела», то увидел худощавого молодого человека с черными усиками, который что-то писал.

— Закройте дверь! — строго сказал человек с черными усиками. — Начало работы через десять минут.

— Я — хотел было представиться Новый начальник.

— Закройте дверь!

Это было сказано так повелительно, что Новый начальник немедленно выполнил приказ. Он постоял в нерешительности перед дверью и, усмехнувшись, последовал дальше.

Без пяти минут девять еще никого не было. Лишь какой-то пожилой человек со странным, недоверчивым взглядом ходил по комнатам. Серой тряпкой он нехотя протирал столы.

Контора была очень маленькой, комнаты напоминали поездные купе. К сожалению, Новый начальник не обратил внимания на то, как много выдумки затратили работники конторы, чтобы использовать выделенный им объем. Уборщик подходил все ближе. Важин вдруг почувствовал, что твердая уверенность сразу подчинить себе всех в этой конторе исчезла. Ему показалось, что вот сейчас уборщик своей серой тряпкой нехотя протрет и его или закричит, чтобы посетитель вышел, ведь до начала работы осталось еще целых четыре с половиной минуты… Странная контора!

Без двух минут девять в узком коридоре появились сотрудники, они не спеша занимали столы.

Еще через минуту в маленькую переднюю, где стоял секретарский столик, быстро вошла худощавая женщина со строгим лицом, в руках ее была авоська, из которой торчал хвост большой рыбины. Привычными движениями она сунула авоську в шкаф, посмотрела на себя в маленькое зеркальце и сняла футляр с пишущей машинки.

«Динь!..» — ударили большие часы в передней. «Динь!» Сотрудники открыли ящики, уборщик свернул свою тряпку, секретарша достала два листа бумаги и лист копирки.

«Динь! Динь…» — мелодично били часы. Сотрудники вынули папки, уборщик пошел по коридору, секретарша заложила бумагу в машинку.

«Динь!» Вместе с девятым ударом раздались звуки величественной конторской оратории: стучала машинка, хрипло бранились арифмометры, щелкали счеты, заиграли телефонные звонки. Уборщик? Испарился.

Из своего купе выглянул начальник производственного отдела Егоркин с черными усиками и бачками.

— Заходите! — громко приказал он Новому начальнику.

— Я… собственно говоря…

— Нет, сначала присядьте… стоя дела решают только у управдома. Вы, наверное, видели, как это делается?

Новый начальник сел.

— Я хотел сказать…

— Вы хотели сказать, — перебил его Егоркин, — что вы назначены к нам начальником, мы все это знаем. Пойдемте, я вас познакомлю.

«Странная контора», — эта мысль не покидала Нового начальника.

— Будьте с ним осторожны, — говорил по дороге Егоркин. — Зубр! Его не возьмешь ни лаской, ни окриком.

На площадке Егоркин попросил кладовщицу позвать Петра Ивановича. Они уже прошли по всем этажам, а Петр Иванович все не шел.

— Ну вот видите? — восхищался Егоркин. — Камень! Пошли к нему.

Встреча произошла у табельной доски.

— Знакомьтесь, Петр Иванович, — сказал Егоркин. — Наш новый начальник.

Петру Ивановичу Новый начальник определенно не понравился. «Чистенький очень, — подумал прораб. — Сейчас лебезить начнет. Скажет, что ему много говорили обо мне, что ему приятно…»

Новый начальник повел себя по-другому.

— Прошли мы только что корпус, — сказал он, — непорядков много… особенно с качеством.

Петр Иванович никак не реагировал на замечание. Подозвал кладовщицу Машу и ровным глухим голосом начал перечислять — кладовщица записывала, — что нужно заявить на завтра.

— Я бы вас просил… — возмутился Новый начальник.

Петр Иванович, не обращая внимания, продолжал диктовать кладовщице. Заявка продолжалась минут пять, но за это короткое время каждый из присутствующих успел принять свое решение.

Самотаскин решил, что, если Новый начальник и дальше будет Приставать с «непорядками», придется нокаутировать его — попросить отпуск… Дело в том, что на отпускном фронте в строительстве произошел прорыв. Все шли в отпуск: начальники, главные инженеры, монтажники, бухгалтеры — все, за исключением прорабов. Начальников заменяли главные инженеры. И что вы думаете, через несколько дней инженеры по большому секрету говорили всем, что работать приходится много, но «знаете, как-то легче». Когда в отпуск уходили главные инженеры, через недельку-другую начальники вообще начинали подумывать о сокращении штатной единицы главного инженера. Возня, мол, с ним большая. Отпускники приезжали черные-пречерные, похудевшие. Затолкнув собеседника в один из углов длинного коридора (в строительных конторах всегда коридоры узкие, длинные и имеют не четыре угла, а значительно больше), они рассказывали, как провели отпуск на своей машине. В основном в рассказе фигурировал «Москвич» («Знаете, какая это чудная машина!»). Описывались все его стати, будто в отпуске был не рассказчик, а автомобиль. Прорабы слушали эти рассказы, втайне удивлялись («Что оно такое «отпуск»? Для чего он?»). Но когда уж очень сильно обрушивался на них гнев начальника, старого или нового, прораб вдруг просил отпуск. Только что начальство гремело и метало молнии, а услышав об отпуске, бледнело: «Да ты что, Петр Иванович, разве прораб может идти в отпуск?! Ты уж потерпи. А что пошумел я — не обижайся: служба такая». Несколько дней оно, начальство, вообще с прорабом не говорило, чтобы забыл прораб и слово такое «отпуск»…

Новый начальник решил дальше ругать прораба не прямо, а, так сказать, косвенно, как рекомендовала одна книга по управлению. Он понял, что девица в белом свитерке и Синих брючках, строившая ему глазки и как бы невзначай показавшая надпись «Texas», работает мастером. В книге по управлению рекомендовалось мастера «драить» при прорабе. Новый начальник терпеливо ждал, пока Петр Иванович закончит диктовку.

Егоркин, который все время посмеивался про себя, решил, что все идет, как задумали в конторе, чтобы сразу обломать Нового начальника. Ему, Егоркину, поэтому вмешиваться ни во что не нужно.

Аксиома решила, что Новый начальник, по терминологии ее подруги Анеты (Анюты), вообще говоря, «подходящий». Особенно в сравнении с бедным Петром Ивановичем. И ростом вышел, крепкий, о голосе вообще целую поэму можно написать… То, что он сразу взялся за Петра Ивановича, — это хорошо. Пора уже прораба обломать. Она, Аксиома, постарается привлечь Нового начальника на свою сторону.

И наконец, Алешка решил: стоять помалкивая, а при удобном случае — высказаться.

Как видим, каждая из сторон учитывала только свое решение. В этом была их главная ошибка.

Как только Петр Иванович закончил диктовать заявку, Новый начальник во исполнение принятого им решения обрушился на Аксиому.

— Вы мастер?.. — грозно спросил он.

— Да, Игорь Николаевич, — очень ласково ответила Аксиома. Она приподняла руки, чтобы поправить волосы, при этом, как это диктует современная мода, между синими брючками и свитерком оголилась полоска тела.

Но Новый начальник не обратил внимания на этот маневр. Правда, где-то очень далеко, в «запоминающем устройстве» сознания, отложилась эта полоска.

— Почему у вас на смене непорядок?

— Где? — еще старалась осуществить свое решение Аксиома. При этом она повернулась в сторону, якобы чтобы посмотреть на «непорядок», еще раз показав такую симпатичную надпись «Texas».

— Как где?! — загремел Новый начальник. — Всюду!

Тут Аксиома поняла, что ее решение привлечь внимание Важина неосуществимо, во всяком случае пока. Громы Нового начальника делали ее маленькой, беззащитной и очень одинокой. Но рядом раздался тихий голос Петра Ивановича:

— Корпус строю я.

— Я знаю, — мягче сказал Новый начальник.

— Прошу все замечания адресовать мне. Товарищ Кругликова выполняет мои указания.

Аксиома благодарно взглянула на Петра Ивановича. Так вот он какой! Сам придирается по каждому поводу, а ее в обиду не дает. На одну минутку ей стал мил Петр Иванович с его острым, серым лицом…

Новый начальник тоже понял, что его решение косвенно ругать прораба неосуществимо, придется сразиться с «зубром» напрямую.

— Хорошо, — многозначительно начал он, — о работе мастера… мастера… — Новый начальник, конечно, не мог сразу запомнить все фамилии, следовало ему подсказать, но все молчали.

Новый начальник помедлил, переложил тонкую коричневую папку из правой руки в левую.

— О работе мастера мы еще поговорим… У вас, Петр Иванович, на стройке непорядок, плохо с качеством работ… — Важин снова переложил папку в правую руку, строго посмотрев на прораба.

Много начальников видел на своем веку Самотаскин. Выли и громы-молнии, были угрозы, змеиные шепотки. Но Самотаскин всегда выстаивал. Этот высокий холеный начальник был особо неприятен Петру Ивановичу. Такие чистенькие после окончания обычно оседали в институтах, проектных мастерских, в учреждениях и притом на должностях помощника какого-нибудь большого начальства, что давало им власть. Но Петр Иванович был спокоен. Если этот допечет, он знает средство… Пока Самотаскин молчал, смотря перед собой по биссектрисе угла между Новым начальником и Егоркиным.

— …Перечислю вам их. — Молчание прораба несколько смущало Нового начальника, но он не подавал виду. — Я проверил: засыпка перекрытий песком недостаточна, местами даже шесть-семь сантиметров, по проекту двенадцать. Почему?

Петр Иванович молчал.

— …Расстояние между панелями двойных перегородок меньше нормы. Почему? Знаете, что от этого потом происходит?

Вопрос снова повис в воздухе.

— …Зазоры между перегородкой и потолком недостаточны. Их нельзя как следует проконопатить. Поэтому между квартирами так и остаются щели, только заклеенные обоями… И почему в ящике старый раствор? Ведь он уже не годится?

Самотаскин молчал.

Первым не выдержал Алешка. Конечно, он понимал, что сейчас лучше помолчать, но то, что говорил начальник, было как бы продолжением его спора с Аксиомой.

— Извините, не знаю, как вас по имени-отчеству, — начал Алешка, — но вы напрасно попрекаете за старый раствор. — Алешка крутнул головой, отчего его длинные волосы взметнулись, и победоносно посмотрел на Аксиому.

Но Новый начальник не дал себя увести в сторону.

— Я жду от вас ответа, — строго сказал он, глядя на Петра Ивановича.

Конечно, следовало бы еще помолчать, как всегда делал Петр Иванович в таких случаях. Но эта бессонная ночь!

«Бом-бим!» — били в его голову ночные часы. Чертова Аксиома! Даже сейчас не удержалась, чтобы не кокетничать… «Бом-бим!»… Ах, черт, прямо голова раскалывается. Так что же хочет от него этот выутюженный начальник? Не по проекту? Ах ты боже мой! Засыпка меньше?.. Старый раствор? Чепуха на постном масле… Сколько их, домиков, построил Петр Иванович?! «Бом-бим!»… Больше ста — больше ста!

— Петр Иванович! — это уже не выдержал Егоркин. — Тебя спрашивают!

«Помолчать следует…»

— Чепуха все это, мелочи! — вдруг сказал прораб. — «Эх, не выдержал! Теперь этот красавчик вцепится в меня как клещ».

— Что значит мелочи? Чепуха? Все это потом сказывается в эксплуатации…

«Эх, не выдержал!» — Петр Иванович впервые посмотрел на Важина. Он знал таких начальников. Они, как попугаи, повторяют передовые газет, своего мнения у них нет. Сегодня написали о качестве, и им наплевать на все остальное. Давай качество! Завтра напишут «бережливость», они забудут про качество…

— Ведь почему потом текут швы? — чеканил Новый начальник. — Потому что бог знает каким раствором их заполняют… Так? — Новый начальник вдруг обратился к Аксиоме: — Вы, наверное, недавно из техникума, проходили все это?

— Из института, — мягко поправила Нового начальника Аксиома. «Когда он не кричит, то очень симпатичный», — подумала она.

— Тем более, — внушительно произнес Новый начальник. Он пристально смотрел на Аксиому.

— От старого раствора потом текут швы… Да и закладные детали ржавеют. — Аксиома слегка качнулась в сторону Важина.

— Во-о! Еще и закладные детали… Правильно! — удовлетворенно протянул Новый начальник и решил: «Мда, а она совсем ничего!»

Самотаскин никак не реагировал на предательство Аксиомы. Так и должно быть. Она ведь из стана этих выутюженных красавчиков… Петр Иванович ее выручил, а она сейчас ему пакостит. От этой мысли у него даже боль в голове прошла. И часы перестали бить.

— Петр Иванович домов уже сто, а может, и больше построил, — счел необходимым вмешаться Алешка, желая, чтобы прораб почувствовал разницу между ним и Аксиомой. — И ничего, все стоят. Жильцы въезжали, благодарили.

— Бригадир? — спросил Новый начальник.

— Вроде, — взметнул волосами Алешка. — Извините, не знаю ваше имя-отчество.

— Что значит «вроде»?

— Звеньевой.

— Так и отвечайте… А что, сейчас жильцы довольны, после того как пожили в доме? Плечами пожимаете? Вот поговорите с ними…

«Ну что ж, — подумал Петр Иванович, — в самый раз сейчас отпуск просить».

— Скажите, — тихим, ровным голосом начал он, — вы все непорядки собираетесь искоренить?

Новый начальник с удивлением посмотрел на него:

— Не понимаю вас… Буду искоренять, конечно, в меру сил.

— А вот если в отпуск работника не отпускают. Дать отпуск это в меру ваших сил?

— Не понимаю, какое это имеет отношение к качеству работ? — сухо спросил Новый начальник.

Солнце, чертыхаясь, наконец выбралось из чащи домов, кранов, новостроек. Оно залило ярким светом строительную площадку, где аккуратно, в полном порядке лежали железобетонные плиты, колонны, в пирамидах, выкрашенных красным суриком, стояли панели, где на дорогах, настоящих, асфальтированных, а не временных, из бетонных плит с торчащими металлическими петлями, стояли под разгрузкой машины.

«Порядочек, — подумало оно. — А это что? — Оно добралось до прорабской, где в странных позах стояли друг против друга люди. — Дуэль, что ли?» На своем веку Солнце видело их много: дуэли каменного века с их примитивным оружием и громкими воплями, дуэли средних времен, когда люди прятались в доспехи и изо всех сил лупили друг друга железными мечами, эти поединки характеризовались ненормативным расходом металла — мечи и щиты ломались. «Интересно, — подумало Солнце, — это что, дуэль деловых людей? Но почему они так кричат, как в каменном веке?»

Лучи Солнца попали прямо в глаза Важину, он поморщился и повторил:

— Какое отношение к качеству имеет отпуск?

— Я устал, не был в отпуске пять лет.

— Как пять лет? — удивился Новый начальник. — Почему?

— Некем было заменить.

— А когда бы вы хотели пойти в отпуск?

— Завтра, — дожимал Петр Иванович. — Он знал: вот сейчас на лице Нового начальника появится виноватое выражение и он забудет о толщине засыпки, старом растворе и прочей ерунде, которую выдумывают люди, не знающие толком, что такое стройка.

— Завтра? Но ведь вам в этом месяце сдавать корпус, — нерешительно сказал Новый начальник.

Вот-вот, все шло, как задумал Петр Иванович. Еще немного нажать, и красавчик сдастся на милость прораба.

— Так мне говорили начальники до вас, — по-прежнему ровно и тихо ответил Петр Иванович. — После этого корпуса пойдут другие… И так до конца года. Каждый месяц сдача корпуса.

Однажды в зоопарке Аксиома видела, как маленькая змея заглатывала огромное яйцо. Казалось невероятным, что она сможет его проглотить. Но минута — и яйцо оказалось внутри змеи. Аксиоме сейчас казалось, что небольшой суховатый Петр Иванович так же заглатывал Нового начальника. Ей вдруг стало его жалко. И еще она подумала, как меняются люди в зависимости от обстановки. Только что Важин казался таким уверенным и все, что было на нем и при нем, казалось, было исполнено глубокого смысла: и элегантный светло-серый костюм с широчайшими лацканами, и длинные волосы, зачесанные с двух сторон на затылок, и легкая папка, именно папка, а не надоевшие портфели. А изменилась обстановка — вот он стоит озадаченный и нерешительный. Посмотришь со стороны — пижон, случайно попавший на стройку… И как вдруг вырос Петр Иванович в своей рабочей куртке.

Но тут вмешался Егоркин. Нового-то Петр Иванович совсем добил, можно и заступиться. Егоркин с удовольствием подумал, как он весь этот разговор изложит в конторе за чаем.

— Ладно тебе, Петр Иванович, — усмехаясь сказал он. — Чего человека пугаешь? Разве старшие прорабы в такое время идут в отпуск?

— А когда они идут в отпуск? — не отпускал свою жертву Петр Иванович.

Из маленькой змейки он вырастал уже в питона. Аксиома искоса посмотрела на Нового начальника. И снова ей вспомнилась уже другая картина — фото из журнала. Огромный питон обвился вокруг дерева и в кольцах его — полузадушенный тигр. Тигр сопротивлялся двое суток. И хотя тигр до этого, наверное, сам убивал беззащитных косуль, ей, Аксиоме, было жалко его именно из-за безвыходного положения. Сравнение, конечно, не очень пригодное, но Новый начальник тоже был в безвыходном положении.

Если б еще не этот элегантный костюм, не широкие лацканы, Важин мог бы по-приятельски улыбнуться и грубовато-одобрительно сказать: «Дожал ты (обязательно — «ты»!) меня, Петр Иванович. Сдаюсь». Или что-нибудь в этом роде. Но костюм не позволял принять такой тон. Аксиома решилась помочь Новому начальнику.

— Нужно еще учесть, что с сегодняшнего дня иду в отпуск я, — мягко сказала она.

— Ну вот видишь, Петр Иванович, — Егоркин положил руку на плечо прораба. — Твой отпуск совсем невозможен.

Петр Иванович молчал. Собственно говоря, ему отпуск не нужен. Что ему делать без стройки? Но он ждал, чтобы его попросил Новый начальник. Что касается Аксиомы, то ничего другого от нее Петр Иванович не ожидал, он даже не посмотрел на нее. Чего только Новый начальник молчит? Ну что ж, пусть подумает.

— Вы еще вот что, — остановил Петр Иванович пробегавшую мимо Машу.

— Да, Петр Иванович? — Маша остановилась.

— Паклю заказали?

— Нет, Петр Иванович.

— Закажите, чтобы завтра привезли.

Алешка зевнул:

— Ну, я пошел, с ночной нужно поспать. — Он насмешливо посмотрел на Нового начальника. — А костюмчик у вас что надо. Где вы его шили? Я пошел…

— Одну минуту, — остановил Алешку Важин. Потом посмотрел на Петра Ивановича. — Значит, вы хотите в отпуск?

— Да.

— И к тому же завтра?

— Да.

Новый начальник усмехнулся, он снова выпрямился.

— Хорошо, с завтрашнего дня можете быть в отпуске…

— Да вы что! Кто же его заменит? — резко возразил Егоркин.

— Еще минуту, и все будут свободны. — И, завершая свою победу, Новый начальник по очереди разделался с каждым: — Замените прораба вы, — сказал он Егоркину.

— Но…

— Вашу работу я возьму на себя.

— Но…

— Ничего, — внушительно сказал Новый начальник. — Кроме пользы, от этого ничего не будет. Понятно?

— Понятно, — тихо ответил Егоркин.

— Ваша фамилия? — Новый начальник повернулся к Алешке.

— Кусачкин.

— Так вот, Кусачкин, вам понравился костюмчик, как вы выразились. Вы его можете заказать в ателье на Смоленской. Закройщик Соколов. Не забудьте: Соколов. Что касается непорядков на стройке — они были на вашей смене, — еще раз замечу, понижу в разряде. Ясно?

— Я… — начал было Алешка.

— Ясно? — в голосе начальника послышался металл.

— Ясно.

— Ну вот и хорошо. Нам нужна ясность… Вы, — обратился Важин к Аксиоме, — зайдите как-нибудь ко мне.

Аксиома покачнулась в сторону Нового начальника.

— Хорошо, — готовно улыбнулась она.

— А вы, Самотаскин… — Новый начальник сделал паузу. — Пожалуйста, несмотря уже на вашу усталость, исправьте тут все безобразия по качеству работ. Уж, пожалуйста, из последних сил.

Петр Иванович молчал. Молчали и все остальные. Сейчас все стало на свое место. Петр Иванович уже не напоминал Аксиоме огромного удава — так себе, стоит прорабик, ну приделали еще слово «старший», чтобы больше зарплаты можно было платить, худенький, невзрачный, с серым лицом; а рядом настоящий мужчина, высокий, интересный, голевой и к тому же умница. Засыпался прорабик со своим молчанием, с отпуском. Конечно, ушла от него эта Г. В. Гусакова.

— Поехали, Егоркин, — властно сказал Новый начальник. В последний раз его взгляд задержался на Аксиоме. — Поехали!

Они пошли к машине.

— Корчит из себя! — Алешка взметнул свои длинные волосы. — Новая метла всегда хорошо метет. Правда, Петр Ива?

Но Петр Иванович не позволил себе злословить.

— Можешь идти, — сухо сказал он. — И вы отдыхайте. — На Аксиому он не посмотрел.

Идя следом за Самотаскиным, Аксиома впервые заметила, как некрасиво торчат лопатки у прораба. Сколько разных начальников, сколько строительных забот гнули эту спину! Ей стало вдруг жалко его. Почему-то вспомнились слова Анеты, что, в общем, людей любят не за их достоинства, а за недостатки. Аксиома тогда очень смеялась над словами Анеты. А сейчас… эти жалкие, острые лопатки!.. Может быть, Г. В. Гусакова любила его именно за недостатки?..

Петр Иванович и Маша вошли в прорабскую. Аксиому тоже потянуло зайти туда. Подвела она Петра Ивановича… Для чего ей нужно было вмешаться? Но она ведь… Что «она ведь»? Когда Новый начал на нее кричать, Петр Иванович мог бы промолчать. Собственно, по мысли Нового начальника, она должна была стать громоотводом. Промолчал он? Нет, по-рыцарски… Конечно, понятие «рыцарь» к Петру Ивановичу не подходит. Какой из него рыцарь? Но поступил он благородно, когда сказал, что за все тут на площадке отвечает он, Самотаскин.

Аксиома взялась за ручку двери. А если он спросит, какое у нее дело в прорабской? Ведь она закончила последнюю смену и уже фактически находится в отпуске. Что она ответит? Она так и скажет ему: «Вот зашла извиниться и поблагодарить за защиту…»

Аксиома толкнула дверь. Эти двери типовых бытовок, желтых с красным, всегда плохо открываются. Она толкнула сильнее, и вместе с дверью — дверь открывалась вовнутрь — влетела в прорабскую.

Самотаскин сидел, устало положив руки на стол, как тогда, после случая на высоте. В углу за своим столиком — Маша. Не поднимая глаз, Петр Иванович тихо спросил:

— Что у вас… еще?

Ах, если б он не сказал этого «еще», она бы обязательно извинилась, а сейчас…

— Мне тут нужно, Петр ИваноВИЧ…

— Что вам нужно?

— Тут… бумаги в моем столе… нужно.

Он ничего не ответил.

— Петр Иванович, вот посмотрите, — быстренько-быстренько сказала кладовщица Маша. — Так не может быть, чтобы вас в отпуск послали. Приедут в контору… Вот увидите, позвонят и отменят отпуск.

Аксиома поняла, что Маша продолжает ранее начатый разговор, при котором ей, Аксиоме, присутствовать не следует, но сейчас выходить было уже неудобно. Она искоса посмотрела на Петра Ивановича. Он сидел выпрямившись, глядя перед собой, как всегда замкнутый и подтянутый. Но его выдавали руки: большие, загорелые, со вздувшимися жилами, они бессильно лежали на столе.

— Вот увидите, Петр Иванович! — жалостливо твердила Маша. Они сидели молча, пока резко не позвонил телефон.

— Да-да, — Маша сняла трубку. — Слушаю… сейчас. — Она прикрыла трубку рукой. — Ну вот видите, Петр Иванович, я ведь говорила вам… Секретарь начальника звонит.

Петр Иванович не спеша подвинул к себе микрофон:

— Самотаскин.

— Это Оля, Петр Иванович…

— Слышу.

— Новый начальник, Игорь Николаевич, вы его знаете, подписал приказ о вашем отпуске. Анна Ивановна просила передать: отпускные вы сможете получить завтра в два часа… Алло, алло, вы слушаете меня?.. Алло, алло!

Петр Иванович отключил микрофон. Маша быстро перебирала на столе какие-то бумажки. Аксиома тоже нагнула голову над тетрадью.

Вошел бригадир Иван Васильевич, степенный, доброжелательный.

— Здравствуйте… Пакля нам нужна, Маша.

Маша вопросительно посмотрела на Петра Ивановича.

— Делайте!

Они остались вдвоем. Аксиома уже выпотрошила все ящики в своем столе и складывала бумажки. Петр Иванович смотрел прямо перед собой. Потом он снял трубку и набрал номер.

— Начальника, — коротко сказал он.

— Там у него совещание, Петр Иванович.

— Соедините!

В микрофоне послышался голос Нового начальника:

— Слушаю.

— Самотаскин говорит…

— Вам разве не звонила секретарь? Я подписал приказ.

— Звонила, но… я отказываюсь от отпуска.

— Не понимаю вас, Самотаскин. То вы требуете отпуск, то отказываетесь… В чем дело?

Петр Иванович глубоко вздохнул.

— Не слышу. — Голос Нового начальника был резок.

— У меня… мне… некуда ехать, — угрюмо сказал Петр Иванович.

Микрофон рассмеялся.

— Вы что, любезнейший? Как это «некуда ехать»?! На Черное море, в горы, к родным… мало ли куда можно поехать!

— Я прошу отменить приказ.

Некоторое время микрофон молчал, потом снова раздался голос Нового начальника, холодный и жесткий:

— Нет, в отпуск вам придется пойти. Я не привык отменять свои приказы… Ну а если вам некуда ехать, рекомендую побывать в домах, которые вы строили. Жильцы, наверное, вам кое-что поучительное расскажут.

Петр Иванович подошел к окну. Аксиома видела только его сутулую спину с жалко выступающими острыми лопатками. Снова раздался телефонный звонок. Петр Иванович торопливо подошел к столу:

— Слушаю.

В микрофоне голос Важина:

— Это вы, Самотаскин?

— Да-да, — быстро ответил Петр Иванович.

— Там у вас мастер работает, девушка… кажется, Кругликова. Пошлите за ней, пусть подойдет к телефону.

Петр Иванович молча отошел к окну.

— Да, я слушаю, — сказала Аксиома.

— Вот что… заезжайте ко мне сегодня вечером. Ну, скажем, в шесть, нет, лучше в шесть тридцать.

«Ого, быстро, однако, клюнуло!» — Аксиома представила его себе… Это будет интересный разговор. Конечно, она поедет. Но в микрофон Аксиома сказала:

— Я уже в отпуске, Игорь Николаевич.

— Это не важно, я вас жду в полседьмого.

— А зачем?.. И вот дождь пошел.

— Вопрос на месте, — уверенно сказал Важин. Однако в его голосе появилась еле заметная нотка просьбы.

Аксиома посмотрела на Петра Ивановича, ей показалось, что он еще больше ссутулился. Как это сказала Анета? Людей мы любим за их недостатки? Неправда, кто же полюбит этого сутулого неинтересного человека? Нет, людей, конечно, любят за их достоинства… Нужно поехать.

— Алло, алло! — прозвучал нетерпеливый голос Нового начальника.

«Так ему некуда ехать, Петру Ивановичу. Конечно, Г. В. Гусакова ушла от него. Разве с таким сухарем уживешься. Как здорово его обставил Новый начальник. Волевой, интересный… и плечи широкие…»

— Алло, алло!

«Совсем согнулся… Эти острые лопатки жалко торчат… Пусть, мне-то какое дело?!»

— Алло.

— Я не приеду, Игорь Николаевич, — вдруг неожиданно для себя сказала Аксиома. Она прислушивалась к словам, которые произносила, удивлялась — что она такое говорит? — Если Петр Иванович пойдет по своим домам — я, наверное, пойду вместе с ним. — Что она, с ума сошла? Отпуск, единственный месяц в году использовать на хождение по квартирам с этим сухим чудаком?.. Пусть он хоть немного выпрямится… Ну! Пусть выпрямится, черт бы его побрал. Старик, сущий старик! Чего она с ним возится?!

Аксиома выключила микрофон.

Петр Иванович обернулся.

— У меня к вам просьба. Прошу ее выполнить, — сухо сказал он.

— Да-да, конечно, Петр Иванович. Любая ваша просьба будет выполнена немедленно. — Аксиома, готовно улыбаясь, встала.

— Поезжайте, пожалуйста, к Важину. Знаете, как-то неудобно отказывать. А? Верно, у вас уже отпуск. Я дам справку, что вы работали еще один день… или, может быть, один мало? Нужно два? Вы запомнили время? Восемнадцать тридцать… Не опаздывайте! — с ненавистью сказал он.

Он смотрел на удивленное, потускневшее лицо Аксиомы. Да, он сегодня во всем оказался бит. Он даже просил этого красавчика… Это было трудно, но просил… Он бит. Но пусть она не думает, что он примет ее жалость. Ах, какое благородство!.. Не сегодня — так завтра все равно побежит. Для нее ведь ничего нет святого: женская честь, работа, товарищество. Как видит крепкого, рослого мужчину, делается сама не своя. Но пусть красавчик и она не думают, что победили: он — приказом, она — жалостью… Последнее слово все-таки будет за ним, Самотаскиным.

Он подошел к Аксиоме.

— Извините, еще одна просьба. Когда будете у начальника, пожалуйста, передайте ему, забыл сказать… Несколько дней назад я договорился в тресте о переводе меня в другое управление. Так что пусть извинит, на работу сюда я больше не приду… Ну всего вам. — И, пристально глядя ей в глаза, безжалостно добавил: — Как это говорят — мне было весьма приятно работать с вами.

Потемнело. Деревья, высаженные вдоль ограды, начали низко, благодарно кланяться, высоко ударил то ли взрыв, то ли гром. Струи дождя с силой застучали по оконному стеклу, по крану, по бетонным дорогам.

В прорабскую, смеясь, вбежала стыковщица Вера, потом, отдуваясь, вошел водитель Абрашков.

— Здорово! Ты что, Петр Иванович, говорят, в отпуск собираешься? Это хорошо. — Абрашков, широко улыбаясь, смотрел на Аксиому. — А мы тут с Ниной пока погуляем…

Самотаскин с силой толкнул дверь.

— Ты куда, Петр Иванович? Ливень!

Аксиома видела, как прораб шел по дорожке. Не бежал, а шел, резко выбрасывая руки назад, словно отталкиваясь от всего, что осталось позади.

Глава четвертая В основном о композиторе Иннокентии Никитиче Уранове

Прежде чем будет представлено новое действующее лицо — композитор Иннокентий Никитич Уранов, — несколько слов в виде вступления: о шуме.

С этим вопросом творится что-то непонятное… Вот мы едем в поезде, уже закончились долгие вагонные разговоры, пассажиры ложатся спать. «Так-так», — стучат колеса на стыках рельсов. Вы кладете голову на подушку. «Так-так», — и вам кажется, будто ваша голова лежит на колесе. Но вы спокойно засыпаете. Некоторые даже специально едут в поезде, чтобы отоспаться под стук колес. Наверное, с этой целью они настойчиво добиваются у кассира нижней полки — поближе к колесам! Но когда вы ложитесь спать у себя дома, а сверху стучат — глухо, не очень сильно, — вы нервничаете. Почему они стучат? Что они там, черт побери, делают? О сне не может быть и речи.

Или вы у моря. Волны со всей силой обрушиваются на берег, рассыпаются, издают тысячи звуков. Но вы требуете у врача «сна на берегу моря». Привыкнуть к шуму волн за двадцать дней нельзя, вы терпите — ведь считается, что шум моря лечит нервы… А в первый день, когда возвратитесь домой, слышите, как где-то очень слабо шумит вода — душ принимают, — бежите жаловаться…

Еще пример, последний. Через окно доносятся звуки двора: смеются дети, кто-то упорно кричит: «Миша… Миша!», со всей силой бьют палкой по ковру — вы не обращаете внимания. Наоборот, приятно — двор живет. Но вот за стенкой, у соседей, включают телевизор. Звук мелодичнее и куда тише дворового шума, но вам невмоготу.

Вывод: жизнь полна звуков, на которые люди не обращают внимания. Только один шум они не переносят — шум от соседей.

Иннокентий Никитич сидел у пианино — старого, беккеровского, еще с подсвечниками. У него была плохая ночь. Всё соседи! Только не те, что за стеной, а верхние, что живут как раз над его квартирой. Черт его знает, из чего сделан потолок, каждый шаг слышен.

Несмотря на то что Уранов жил в своей квартире уже около года, он никак не мог постичь тайн Верхней Квартиры. В самом деле, в течение недели какое-то маленькое существо очень быстро бегало там по коридору. Вперед-назад, туп-туп… Час, два, без перерыва. Кто это может быть? Мальчишка, наверное. Но два часа непрерывно?! И почему в квартире? Вон ведь чудесный двор…

Потом целую неделю было тихо. Куда он делся, этот мальчишка? Собственно говоря, Уранова не так беспокоил стук, как ожидание стука.

Когда беготня по коридору возобновилась, старый композитор вздохнул с облегчением, в тот день он хорошо работал. Но потом «мальчишка» снова исчез. Вот уже три дня не бегает… Заболел, что ли, или уехал?

Примерно с двадцати двух часов тридцати минут в верхней квартире ходили две женщины. Одна быстро, другая медленно. Их обувь буквально выстреливала по полу. В симфоническом оркестре Уранов пожаловался скрипачке Инне Андреевне, молодой и такой худющей, будто она никогда не ест. Та, улыбаясь, объяснила ему, что эти женщины, вероятно, носят деревянную обувь без задников. Во время ходьбы каблук щелкает по полу.

— Почему это нужно носить дома деревянную обувь? — удивился Уранов, но Инна Андреевна только пожала плечами.

Ходили женщины непрерывно. «Ну хорошо, — думал композитор, — в одной комнате нужно что-то взять и перенести в другую комнату. Взяла… Нужно два раза взять, три раза!.. Но чего они ходят одна за другой несколько часов?» В двенадцать ночи или в час наверху в ванной лилась вода. По каким-то неведомым композитору физическим законам звук текущей воды передавался через стенку так явственно, что каждый раз он поднимался и проверял: не течет ли вода в его квартире?.. Сначала купалась одна женщина, в это время другая ходила по квартире, щелкая каблуками. Потом они менялись.

Композитор, лежа в кровати, читал, ожидая, когда женщины кончат купание. Потом они приходили в спальню, которая находилась над его спальней, и укладывались спать. Он слышал, как двигали стулья, на пол падали туфли. Хорошо, сколько на двух женщин может быть туфель? Четыре? Тут ошибиться нельзя. Почему же туфли падали восемь раз или десять?

Но даже теперь не становилось тихо. Обычно в это время наверху звонил телефон. Одна из женщин, выщелкивая туфлями, мчалась по коридору к телефону. Уранов терпеливо ждал, когда она закончит разговор и снова пройдет в спальню, сбросит ему на голову свои туфли. Каждый раз число их было разное. То три, то пять. Но ни разу за все время она не сбросила две туфли… Композитор терялся в догадках. Засыпал он к трем утра.

— Объясните мне, Инна Андреевна, — спрашивал Уранов молодую скрипачку, — почему они так много туфель снимают? Что они, и на руках туфли носят?

Инна Андреевна смеялась.

— А вы зайдите к ним, спросите!

— Боюсь. — Иннокентий Никитич поднимал руку. — Боюсь! Понимаете, с утра до половины одиннадцатого вечера ни одного звука. Скажите мне, пожалуйста, что же, они через окно вылетают? Или вообще из квартиры не выходят, только моются и спят? Странный народ, правда?

Инна Андреевна смеялась.

— Может, мне к ним зайти?

— Нет, Инна Андреевна, вы способная скрипачка. Стоит ли рисковать… Или вот — где мальчишка?

Скрипачка, постреливая глазами и мило прижимая к себе скрипку, вдруг сказала:

— Знаете, Иннокентий Никитич, я вот думала над вашим положением. Вы извините, конечно, но как-то все странно получается. Зачем вам беспокоиться, почему исчез мальчишка…

— Три дня, Инна Андреевна! Три дня!

— …Или сколько ног у женщин там наверху…

— Ведь верно, Инна Андреевна, странно это?

— …Вас, как я понимаю, должна беспокоить слышимость через потолок. И как избавиться от слышимости. Вот о чем вы должны думать!

Некоторое время старый композитор смотрел на Инну Андреевну и скрипку, которую она прижимала к себе. Ему вдруг пришла в голову мысль, что сначала господь бог создал скрипку, а потом, видно, у него не было времени и он сотворил Инну Андреевну по подобию скрипки: маленькая головка, тело плоское и сухое, как корпус скрипки… Но тут им пришлось идти на сцену. Исполнялась симфония Уранова.

После репетиции к композитору подошел барабанщик Ногтев, важный, стареющий мужчина. Он отирал лицо платком.

— Что это вы, Иннокентий Никитич, за барабанщиков взялись? — недовольно сказал он. — Я вам прямо скажу, милейший, если вашу симфонию мы будем играть часто, потребую добавку к жалованью, самое меньшее, двадцать пять процентов. В других симфониях где-нибудь в середине пару раз ударю, ну и, конечно, к концу — финал всегда на барабанах держится. А у вас все стук и стук, словно ребенок бегает. Смотрите!

Инна Андреевна весело рассмеялась.

— Это точно, Иннокентий Никитич. Наша первая скрипка, Соломон Петрович, тоже все нервничал: партия скрипок звучит так, вроде вода льется. Наверное, на вас соседи повлияли. Это уж точно, с кем поведешься — от того наберешься.

— Черт его знает, возможно…

— Знаете что, Иннокентий Никитич, — скрипачка на миг стала к композитору боком, превратившись в линию, — у меня знакомый есть строитель. Начальство какое-то. Он мне каждую встречу объясняет, ком работает, а я все забываю. Давайте пригласим его к вам? Пусть определит, почему через потолок так слышно?

— Подождем, может быть, утихнет. Меня больше беспокоит: кажется, мальчишка заболел?

…Но эту ночь Иннокентий Никитич не спал совсем. Всю ночь женщины ходили одна за другой, в ванной лилась вода, а «мальчишка» бегал по коридору.

Композитор пробовал работать, но тут же бессильно опускал руки.

У него было много трудных дней в жизни. Один раз в центральной газете поместили очень неуважительную рецензию о его песнях к кинофильму «Месть», и пошло-пошло. В другой газете плохо отозвались о симфонии, не понравилась его манера дирижировать… В квартире стало тихо (он жил тогда в другом месте), перестал звонить телефон, а знакомые — нет, они не отворачивались, славные люди! — но при встречах они так старались не задеть больной темы, им было так неловко, что композитор стал уклоняться от встреч. Но он тогда не сдался, много работал. Старый друг, беккеровское пианино, могло бы подтвердить… Кажется, тогда он сочинил песню о разведчиках, гордую и печальную. Ее пели. Работа спасала его от всех невзгод, снова пришел успех.

Потом… он остался один. Жене стало с ним скучно. Она деловито собиралась и не то в свое оправдание, не то в утешение Иннокентию Никитичу говорила, что обычно ей люди надоедают раньше. Уранов смотрел на ее милую головку с гладко зачесанными золотистыми волосами и молчал. Знал, что уже ничего нельзя сделать.

Стало одиноко и очень тоскливо. Особенно ночью. Многие ночи он не спал, все думал, с кем же она сейчас выполняет свои супружеские обязанности. Но и тогда выручила работа. Сейчас он был беззащитен. Ерунда какая-то, мелочь, когда рассказывал, все смеялись — слышимость через потолок!.. Но работать он не мог.

Выхода не было. Уранов позвонил к Инне Андреевне. Долгое время к телефону не подходили. Наконец в трубке раздался веселый голос:

— Внимательно слушаю!

— Это я, Инна Андреевна.

— А, здравствуйте, здравствуйте! Как это чудесно, что вы позвонили. Что-нибудь случилось? Наверное, снова потолок… Алло, алло!.. Вы простите, Иннокентий Никитич, за вольность…

— Вы, кажется, предлагали строителя, чтобы посмотреть, — устало сказал композитор.

— Да-да, говорила. Кстати, сейчас он у меня. Очень кстати, одну минутку…

В трубке раздались короткие гудки. Иннокентий Никитич не понял, почему она прервала разговор. Но скоро раздался телефонный звонок, и Инна Андреевна радостно заявила, что через пять минут она и строитель приедут.

— Как пять минут?! От вас же ко мне ехать час.

— Ну через час… Конечно, через час, — смеялась Инна Андреевна.

— Хорошо. Жду вас, — сухо сказал композитор. Черт его знает, какие-то странные люди стали за последнее время.

Инна Андреевна еще несколько минут убеждала композитора, что ее строитель все может, что после его приезда стуков совсем не будет…

— Мы выезжаем, — заключила она, — у вас Круглоколенный, один, квартира тридцать один?

— Кривоколенный, один, квартира тринадцать, — досадливо сказал композитор.

— Кривоколенный! Мы выезжаем!

Петр Иванович приехал на стройку, как всегда, в семь сорок пять утра. Стал у табельной доски. В восемь пятнадцать медленно прошел Алешка.

Увидев прораба, Алешка очень удивился:

— Петр Ива, так вы же в отпуске?! И Аксиома… то есть Кругликова в отпуске. Мы все думали, что на стройке сейчас вроде царства небесного будет.

Самотаскин молча записал в книжечку опоздание Алешки.

— Так вы что, Петр Ива, в отпуск не идете? Вы уж меня извините за опоздание.

Все шло как обычно: Алешка опоздал, у башенного крана сломался редуктор, и Петр Иванович звонил в диспетчерскую; из диспетчерской звонили к Петру Ивановичу и долго выговаривали за задержку сводки; приехали два инспектора сразу — административный и пожарный, — поздоровались и пошли искать нарушения; чего-то не хватало, что-то завезли лишнее. Словом, начался обычный день.

Петр Иванович уже даже стал забывать об отпуске, если бы не ощущение какой-то странной легкости. Вроде как сняли с Петра Ивановича половину всех неприятностей, а может быть даже и три четверти.

Между двумя телефонными звонками, когда Петр Иванович немного отдышался, он вдруг понял, в чем дело: да, конечно, не было этой Аксиомы. И Алешка снова стал прежним, извинился за опоздание… Постойте! Ну да, остриг свои противные длинные волосы. Инспектора не околачивались в прорабской, любезничая с Аксиомой, а сразу ушли по своим делам, и водитель Абрашков не улыбался многозначительно, поглядывая на Аксиому, а, как когда-то, уважительно протянул путевку. И вдруг Петр Иванович, может быть впервые за все время, ясно ощутил, как тягостно ему было присутствие Аксиомы на стройке и как хорошо без нее. Ведь после ее поездки к Новому начальнику — а в том, что она была у Важина, он не сомневался, — они уже больше не встретятся.

В прорабскую вошла Маша. Быстренько-быстренько стала листать свои бумажки.

— Конечно, Петр Иванович, они там одумались. Вот уже одиннадцать, а вам на смену никого нет. Увидите, отменят.

Но в двенадцать приехал начальник производственного отдела Егоркин.

— Давай скорее, Петр Иванович, — приказал он. — Поезжай в контору, там тебе кучу денег приготовили.

— Я уж сегодня доработаю…

— Э нет, дорогуша, — Егоркин любовно провел рукой по своим черным усикам, — мне было приказано еще в девять принять дела. Наш Новый — мальчик строгий.

…В прорабскую пришла дневная смена во главе с бригадиром Василием Ивановичем, мастер Семен, который сменил Аксиому, длинный чудной парень, водитель Абрашков. И тут произошло такое, чего Петр Иванович никак не ожидал.

— Провожаем мы тебя, Петр Иванович, в отпуск, — сказал бригадир Василий Иванович. — За пять лет впервые… Все мы отдыхали, только ты один, как говорится, на посту. Тут Алешка, хоть ты больше всего его драил, предложение внес вчера. Говорит, ты по своим домам пойдешь, жильцов повидать хочешь… Так вот, от всей строительной площадки тебе подарок… Алешка!

Алешка выступил вперед.

— Хоть ты, Петр Ива, и строг очень… Вот даже сегодня мне опоздание записал, не имея на то права, — в отпуске ты…

— Алешка! — укоризненно произнес бригадир.

— Я сейчас, Василий Иванович. — Тут Алешка преподнес от всех Самотаскину фотоаппарат. И речь длинную закатил, из которой явствовало, что этим аппаратом Петр Иванович заснимет жильцов, что счастливо живут в домах Петра Ивановича, назло разным Новым начальникам.

Конечно, Самотаскину нужно было бы держать ответную речь, но он не привык к подаркам и благодарностям. Обычно прорабов вспоминают, когда нужно кого поругать, поэтому, приняв коллективный подарок, только коротко всех поблагодарил. После чего начал объяснять Егоркину, что и где надо делать, не забыть то, не забыть это…

Бригада еще немного помаялась в прорабской. Хоть Алешка подмигивал Маше, — у нее еще с вечера было все заготовлено, — но, глядя на строгое лицо Петра Ивановича, она так и не решилась выставить бутылки. Поэтому, когда несолоно хлебавши бригада вышла из прорабской, Алешка, державший ранее торжественную речь, громко и непочтительно помянул порядки прораба.

Напоследок к Петру Ивановичу подошел мастер Семен, длинный и нескладный, как циркуль.

— Разрешите вопрос, Петр Иванович?

— Ну?

— Тут, говорят, Новый начальник приезжал? — Петр Иванович кашлянул. — Недостатки у нас нашел, что старый раствор употребляем, что засыпка малая… Как будем дальше? — Семен поставил на скамейку огромный портфель, который все время держал в руках. Поскольку мастеру в таком портфеле держать нечего, Самотаскин предположил, что Семен носил его для устойчивости.

И хотя Петр Иванович знал, что на эту площадку больше уже не вернется, он, как всегда строго, приказал:

— Делайте!

— Что делать, Петр Иванович? — тоже, как всегда, не понял Семен.

Самотаскин только посмотрел на него, и Семен, схватив портфель, четко произнес:

— Понятно. Значит, как обычно.

Петр Иванович поколебался минуту — как прощаться? Он ведь в отпусках не бывал, но все же подал Семену руку.

— Будет все в порядке, Петр Иванович. Отдыхайте, купайтесь! — воскликнул растроганный Семен.

«Купайтесь»! А вы задавали себе вопрос: почему, отправляясь в отпуск, люди обязательно намерены купаться? Сотни тысяч отдыхающих приезжают в Крым, на Кавказ и в первый же час бегут к морю. Приезжают ранней весной, поздней осенью, когда вода холодная, ну, скажем, градусов пятнадцать — все равно: к морю, купаться. Шторм не менее пяти баллов, волны с белыми шапками, спасательная станция вывешивает грозный предупредительный сигнал — никто не обращает внимания: купаться! У одних простудные заболевания, у других ревматизм, им холодная морская вода противопоказана, но они все равно, хоть на секунду, погружаются в воду, тут же получают «прострел», воспаление легких, их укладывают в постель. Но, почувствовав себя лучше, они снова спешат к морю.

Поговорите с местными жителями — они смеются над курортниками, считают их безрассудными людьми. «Ну сколько? Раза три за лето искупаюсь. И то, когда вода двадцать три», — скажет, усмехаясь, ялтинец. Но тут же, узнав, что вы живете на Украине, начнет расспрашивать: «Как в Трускавце — он едет туда в отпуск, — есть ли там где купаться?»

Было еще только одиннадцать утра, но Петр Иванович уже сделал все, что можно сделать у себя дома, где нет ни кранов, ни инспекторов, ни автомашин.

Был, правда, телефон, точно такой же конструкции, как на стройке. Но разве их можно сравнить? Телефон в прорабской звонил непрерывно, только успевай отвечать, этот, в квартире, лишь какое-то подобие строительного, лодырь самый настоящий! Сегодня предложение посетить дома, которые он строил, уже не казалось Самотаскину таким нелепым… Вот прийти после отпуска к Важину, положить на стол фотокарточки счастливых жильцов и тихо сказать: «Вы помните, о качестве говорили. Так я по вашему совету встретился с жильцами. Вот почитайте благодарственные надписи…» И сразу уйти… Только легкомысленные люди, как мастер Семен, могли посоветовать Петру Ивановичу купаться!

Петр Иванович снял трубку, набрал номер.

— Я слушаю, — сразу быстренько ответила Маша.

— Здравствуйте.

— О, Петр Иванович, ну как вам отдыхается? — жалостливо спросила кладовщица. — Скучаете, наверное…

Петр Иванович кашлянул. Маша, поняв всю неуместность вопроса, быстро доложила:

— Вы просили вчера выбрать адреса домов. Запишите, Петр Иванович. Первым в прошлом году мы сдали кирпичный дом номер один… по улице… тут не ясно — вроде Круглоколенной…

— Кривоколенной, — поправил Петр Иванович.

— Да-да!.. В какую квартиру вы пойдете, Петр Иванович? Может быть, в тринадцатую? Вы как-то говорили, что вам на число тринадцать всегда везет…

Петр Иванович снова кашлянул. Маша быстро попрощалась:

— Так не забудьте, Петр Иванович, Кривоколенная, дом один, квартиру вы сами выберете.

После того как дядя Василий, по распоряжению Ларисы Александровны ходивший с Фрисией во двор, чтобы «бедненькая собачка» смогла попрощаться со своим другом — безымянным лохматым кобелем, он и Аксиома носили чемоданы и различные пакеты к машине. Когда все было готово и уложено, вышла Лариса Александровна в спортивном костюме и вывела на поводке Фрисию.

Дядя Василий ничего Аксиоме не сказал, только крепко пожал руку. Но Лариса Александровна, хотя все уже было решено, еще раз сочла необходимым пригласить племянницу провести с ними отпуск.

— Спасибо, Лариса Александровна, может быть… — ответила Аксиома, хотя точно знала, что к ним не поедет.

Самое удобное место в машине, на заднем сиденье справа, заняла Фрисия. Когда машина отходила, хитрая дворняга выглянула в окошко и насмешливо посмотрела на Аксиому. Конечно, это Аксиоме только показалось — разве могут собаки смотреть насмешливо? Впрочем… Ведь время от времени научный мир содрогается от сенсационных открытий каких-либо сознательных действий животных. Сейчас в моде дельфины. Можно быть уверенным, что если собаке уделить столько внимания, сколько уделяют дельфинам, у нее обязательно нашли бы много удивительного и таинственного и, главное, схожего с человеком.

Аксиома вернулась в квартиру, прочла подробную инструкцию, которую ей оставила в кухне Лариса Александровна, — как поливать цветы, как закрывать газ и еще много другого, о чем печется уезжающая хозяйка, но что, как правило, не выполняется.

В квартире было хорошо, стояла благостная тишина. Аксиоме вдруг стало радостно: на целый месяц избавлена от ледяных забот тетки.

Вчера вечером она не поехала к Новому начальнику, несмотря на его настойчивые полуприказания, полупросьбы. Почему-то вообще со вчерашнего дня она отказывалась от всех предложений. Звонила Анета (Анюта), напомнила, что они договорились вместе провести отпуск в Гаграх с Олегом и Жорой. Аксиома отказалась.

— У них своя машина, чудная ты, — удивилась Анета.

— Не хочется.

Анета в сердцах бросила трубку, но сразу же снова позвонила.

— Хорошо, тогда пошлем их к черту, — закричала она. — Поедем на Кавказ сами. Скучать не будем.

— Не хочется.

— Может, в Крым?

— Это совсем не годится.

— Я знаю, что тебе «годится», — ехидно сказала подруга.

— Что? — с надеждой спросила Аксиома.

— Остаться в Москве, на стройке… с твоим старичком Петром, как его, забыла отчество. Вот что тебе хочется!

— «Мой старичок» — его отчество Иванович — тоже пошел в отпуск, Анюта, — устало ответила Аксиома.

— Анета! — поправила ее подруга. — Тогда все понятно. Вместе куда едете?

— Нет, Анета, я еще не совсем сошла с ума… Между прочим, он от меня отказался, мы вместе больше не будем работать.

Аксиома подошла к полке, отобрала любимые книги и легла на тахту. Телефон поставила около себя. И сразу он позвонил. Конечно, это звонит Анета (Анюта), она так просто не отстанет.

После пятого звонка Аксиома сняла трубку. Но звонил мастер Семен, со стройки. Аксиома ему очень обрадовалась:

— Семочка, я тебя слушаю! Что-нибудь случилось?

— Изви…ните, что бес…покою, — Семен всегда, когда разговаривал с Аксиомой, заикался, растягивая слова от волнения.

— Да ты что, Семочка, звони сколько хочешь.

— Не могу найти черт… черт, вот черт! Чертеж под… вала.

— Он у меня в столе, Семочка.

Они еще несколько минут поговорили. Сема рассказал, что Петра Ивановича проводили в отпуск, преподнесли ему фотоаппарат, что Алешка остриг свои локоны, что Петр Иванович наказал ему, Семену, работать, как раньше — со старым раствором, на замечания Нового начальника не обращать внимания. А Аксиома рассказала, что ей предлагают ехать на юг, что дядя, тетя и Фроська уехали отдыхать, что отдыхать хорошо — вот она сейчас будет читать сразу пять книг, но, наверное, поедет к Черному морю…

— Семен, знаешь, — вдруг сказала она, — я открыла закон.

— За…кон?!

— Да, Семочка, на ночной смене. Закон Количества и Качества. Понимаешь, до сих пор на стройке количество всем заправляло: мало количества — лодырь, малая зарплата; много количества — ударник и зарплата большая… Понимаешь, Сема, количество всем видно, тут не обманешь. Если смонтировали сорок деталей, так вот они стоят все сорок… А вот качества, Сема, не видно, особенно на монтаже. Качество зависит от честности человека. Это категория другого порядка… Ты вот получил указание от Петра Ивановича пускать в дело старый раствор?

— Получил.

— Будешь его употреблять?.. Не слышу!

— Буду.

— Понимаешь, если б тебе Петр Иванович сказал, чтобы ты вместо сорока деталей за смену смонтировал тридцать. Ты бы послушался?

— Н…нет. У меня задание сорок.

— Понимаешь? Ты понимаешь, Семен? А вот уложишь эти сорок деталей на негодном растворе, а потом стыки между этими деталями будут течь. На это ты идешь? Потому что качество не сразу видно… Но ведь ты знаешь, что стены будут течь, Сема!

— Да… знаю.

— Ты понял этот закон Количества и Качества?.. Отвечай, пожалуйста!

— Да… Я подумаю. Тут Маша про…сит трубку.

— Хорошо, думай. Но помни: качество — это честность человека…

Маша начала расспрашивать об отпуске. Обрадовалась, что у Аксиомы есть такая возможность поехать на машине в Гагры. «Ах-ох!» — восклицала Маша.

Аксиома отвечала машинально. Чего это она навалилась на бедного Семочку со своим законом? Так было на стройке и так будет. И не ей, мастеру, маленькому работничку, совсем маленькому, начинать войну. Сколько начальства над ней? Прораб, главный инженер и начальник СУ, главный инженер и управляющий трестом, начальник главка со своими заместителями, горисполком, Госстрой. Это их дело перестраивать работу, а ее — добросовестно выполнять… «Бог количества», «бог качества»?! Закон открыла! Приглашают ее в компанию отдыхать, вот это закон…

Но к концу разговора с Машей она насторожилась:

— А Петр Иванович, Нина Петровна, решил по домам идти. Только недавно звонил. Я ему адрес дала: Круглоколенная…

— Круглоколенная? — переспросила Аксиома.

— Ах, опять путаю: Кривоколенная, дом один, квартира, кажется, тринадцать.

Итак, Круглоко… то есть Кривоколенная. Автор долго думал, имеет ли он право усложнить историю о странном отпуске, которую ему рассказали очевидцы. Например, сейчас главные действующие лица: новый начальник управления Игорь Николаевич Важин, прораб Петр Иванович и Аксиома — все трое нацелены на квартиру композитора. Так вот, имеет ли автор право заставить их встретиться в этой квартире? Не правда ли, это была бы интересная встреча? Тем более раз Петр Иванович решил не возвращаться на свою стройку, главные персонажи вообще могут больше не встретиться. Что тогда будет?!

Между прочим, для того чтобы рассказать эту историю, автор тоже взял отпуск и, как его герои, колебался, где его провести. Отпуск уже начался, когда он принял твердое решение: во-первых, остаться в Москве, во-вторых, не идти ни на какие соблазны. Он дал себе клятву: рассказывать правду и только правду. Как было.

— Вот и я! — Инна Андреевна, грациозно изгибаясь, скользнула в переднюю и захлопнула за собой дверь. — Ну, показывайте, Иннокентий Никитич, где эти стуки…

— Ваш строитель не смог приехать?

— Строитель? — скрипачка недоуменно подняла тончайшие дуги бровей. — В самом деле, куда он делся? Это же точно, мы ехали вдвоем. Ах, наверное… — Инна Андреевна почему-то рассмеялась и быстро открыла дверь.

На площадке стоял высокий молодой человек.

— Ну вот он — строитель! — обрадовалась Инна Андреевна. — Я ведь говорила, что мы вместе выехали. — Она втащила молодого человека в переднюю. — Конечно, он… Знакомьтесь, Иннокентий Никитич. Это начальник… Ах ты боже мой, всегда забываю! Ну чего вы начальник, Игорь?

— Игорь Николаевич Важин, — представился строитель, — начальник СУ-111, точнее — строительного управления номер сто одиннадцать.

— Игорь сейчас вам все сделает, Иннокентий Никитич, — убежденно заявила скрипачка. — Вот увидите. Считайте, с этой минуты шум прекратился. Правда, Игорь?

— Я постараюсь сделать, что могу, Иннокентий Никитич, — сказал строитель, — хотя бы потому, что очень уважаю композиторов. Если точнее, удивляюсь им. Извините, не пойму, — как это можно уже многие века сочинять все новую музыку? Нот-то всего семь.

Они вошли в комнату, где стояло пианино.

— Тихо как тут, правда, Игорь? — засмеялась Инна Андреевна.

— Садитесь, пожалуйста, — суховато предложил Иннокентий Никитич. Он впервые заметил, что скрипачка слишком часто смеется Головная боль у него переместилась на затылок, это было особенно неприятно. Пересилив себя, он даже пошутил: — Так всегда бывает. Особенно когда приглашаешь мастера к неисправному телевизору. Приходит мастер, а телевизор работает отлично.

— Абсолютно тихо…

Но Инна Андреевна не смогла закончить фразу. Над ними послышались тяжелые шаги, через секунду к ним добавились шаги полегче. Дуэт шагов то удалялся, то приближался.

— Вот слышите?! — встрепенулся композитор. У него вдруг перестал болеть затылок.

Инна Андреевна встала.

— Боже! — Она закрыла уши ладонями. — Боже, как вы тут живете? Вы слышите, Игорь?!

Послышался шум воды, но шаги не стихали. Из комнаты в комнату ходили два человека, один за другим. Потом они начали тащить какой-то тяжелый предмет.

— Странно как! — удивилась Инна Андреевна. — Послушайте, вот сейчас… Кого они тащат? Боже мой!

— М-да! — Игорь Николаевич встал. — Очень большая звукопроводность перекрытия. Я бы сказал, необычная… Поднимусь наверх, зайду к соседям.

— Да что вы, Игорь! Еще удавят вас…

— Ничего, — Игорь Николаевич рассмеялся. — В крайнем случае, наберете ноль два — милицию. Я пойду.

Композитор и Инна Андреевна остались сидеть, прислушиваясь к звукам наверху. Минут десять было тихо.

— Это он вошел туда, — прошептала Инна Андреевна.

Шаги возобновились. Теперь уже казалось, что тащили не один тяжелый предмет, а два. Потом упали одна за другой четыре туфли.

Инна Андреевна вскочила.

— Иннокентий Никитич, слышите, что там делается?! Боже мой… Так идите же туда! — отчаянно воскликнула она.

Композитор начал надевать пиджак.

— Да скорее, миленький! Там же…

Но тут в комнату вошел Игорь Николаевич, лицо его было несколько растерянно.

— Что там было с вами, Игорь? — бросилась к нему Инна Андреевна.

Игорь Николаевич сел в кресло.

— Так вот… — начал он.

— Кто там был? — прервала его Инна Андреевна.

— Это не важно. Ведь меня послали наверх, чтобы установить, почему такая слышимость? Так?

— Так, — подтвердил композитор. — Только скажите, мальчик там был?

— Нет, одни женщины… Так вот, там в одном месте на полу отставал паркет. Я приподнял его. Вот что оказалось: под ним песка всего шесть сантиметров, а должно быть десять-двенадцать… Понимаете, прослойка песка, которая глушит звуки, вполовину меньше…

— Кого там тащили, Игорь? — прервала Важина Инна Андреевна.

— Что же сейчас делать? — спросил композитор.

— Есть два способа, и оба не подходят. Нужно разобрать пол в верхней квартире, сделать дополнительную засыпку… Жильцы наверху отказываются. Второй способ — подвести под потолок еще одно перекрытие. Ну, балки, накат. Но тогда вас нужно выселить. Да и никто не возьмется за это.

— Что же делать? — снова спросил композитор.

Игорь Николаевич пожал плечами.

— Если б найти то строительное управление… бракодела-прораба, который строил дом. Можно было бы заставить его.

Наверху снова застучали.

— Пойдемте отсюда скорее, Игорь! — вскочила Инна Андреевна. — Я больше тут не могу оставаться.

— Так что рад был бы помочь, Иннокентий Никитич, но… — Важин говорил уже в передней, куда его потащила Инна Андреевна. — До свидания.

Аксиома положила телефонную трубку. Это, конечно, на него похоже — получить отпуск и шататься в жару по Кривоколенным улицам. Между прочим, откуда это название? Странно: кривое колено!

Она протянула руку к столику и взяла одну из пяти книг. Что попалось? «Война и мир». Нет, эту книгу она сейчас читать не может. Дальше «Трое в одной лодке, не считая собаки». Хороша!.. Но, во-первых, после этой Фроськи, которой дядя Василий вытирает лапы, она не может даже слышать о собаках; во-вторых —.отпуск на лодке. Это ей как укор на все время, пока она будет перечитывать книжку. Отложим… А интересно, может быть, действительно Петр Иванович прав — все строительные правила, требования проекта, в общем, не нужны? Засыпка перекрытия — десять или шесть сантиметров — не имеет значения. Вот придет он на свою Кривоколенную, дом номер один, а там все в порядке; и другие дома — тоже все в порядке… Что тогда? Получится, что ее закон неправильный… Как узнать? Очень просто: завтра тоже поехать туда… Нет, не завтра, а сегодня. Встретиться там с ним и увидеть, как он униженно оправдывается перед жильцами. Увидеть его смущение. Как он смел с ней так разговаривать?! Но ведь он отказался поехать вместе, будет неудобно… Неудобно? Ничего подобного, она скажет, что ее просил заехать Новый начальник. Да, конечно, он поэтому и вызывал ее… Но она ведь не была у Важина. Не важно! Была! Так и скажет, что была…

Эти три парня из книги Джером К. Джерома, наверное, одобрили бы ее маленькую авантюру… Она вдруг поняла, почему все время отказывалась от предложений Анеты (Анюты) и дяди Василия, — она не может никуда поехать до тех пор, пока не рассчитается с «сухарем».

Аксиома быстро вскочила с дивана. Через несколько минут она уже выходила из дому, гладко причесанная, в строгом светлом костюме. Уже сидя в автобусе, она пожалела, что не взяла портфель. Какая же она проверяющая единица без портфеля?

Кривоколенный оказался совершенно прямым и очень коротким переулком. Наверное, во время новой застройки часть отрубили. Так, подъезд № 4, квартиры 76—100. Подъезд № 3… № 2… Подъезд № 1… Этаж? Неизвестно. Пойдем. Ага — второй, квартира тринадцать. Иннокентий Никитич Уранов. Врач, наверное… Нажмем кнопку. Только сейчас Аксиома подумала, что Самотаскин, быть может, еще не приехал. Что же она тогда скажет?

Иннокентий Никитич открыл дверь и увидел очаровательную девицу.

— Кривоколенный, один, квартира тринадцать? — спросила Аксиома.

— Так точно… виноват.

— А почему виноват?

— Вы так строго спросили…

Они оба рассмеялись. Аксиома подумала, что этот высокий старикан с седой гривой волос, наверное, знаменитый хирург. А композитор подумал, что девица, которая сейчас ему улыбается, вероятно, хочет брать у него уроки, чтобы потом было легче проскочить в консерваторию, где он преподает.

— Заходите, пожалуйста, — сказал композитор. — Только уроков я не даю.

— Уроков? — переспросила Аксиома. — Они мне не нужны, тем более по медицине… Скажите, у вас уже был строитель?

— Строитель был. Только что уехал, — обрадовался композитор. Он понял, что от девицы, захоти она действительно брать уроки, было бы трудно отделаться. — Уехал вместе с Инной Андреевной.

— С Инной Андреевной? — удивилась Аксиома. — А кто она ему такая?

— Пожалуйста, присаживайтесь… Меня зовут Иннокентий Никитич.

— Очень приятно… Нина Петровна. Значит…

— Инна Андреевна — скрипачка моего оркестра. Она, как я понял, дружит с ним.

— Дружит?

— Утверждать не могу, но она его привезла…

— Привезла? Ах вот как!..

— Да. У меня тут неприятности. Слышите, какая звукопроводность перекрытия? — повторил композитор слова Игоря Николаевича. — Так вот, строитель ходил наверх. Оказывается, песка засыпали мало. Он очень возмущался.

— Возмущался?!

— Да, говорил, что если бы найти бракодела-прораба, который строил дом…

— Так ведь он и строил этот дом! — зло сказала Аксиома.

Композитор недоуменно посмотрел на Аксиому.

— Этого не может быть…

Аксиома прислушалась к шуму сверху.

— Вы, конечно, извините, Иннокентий Нилыч… Понимаю, вам трудно жить. Но я рада… Понимаете, мы работаем с ним на одной стройке. Я тоже строитель… Это в СУ-111. Он говорил, где работает?

— Да говорил: в СУ-111.

— Ну вот видите! У нас с ним был спор. Как раз о качестве… Сейчас все ясно: эти несколько сантиметров песка не дают людям нормально жить…

Аксиома поднялась.

— Всего вам хорошего, Нил Иннокентьевич… Вы ему позвоните. Пусть исправит. Я бы это сама сделала, но сегодня выезжаю в Крым…

Вот так и бывает! Попробуйте спросите у людей, чего бы они хотели в жизни, и вы получите самые разные ответы. Один захочет стать чемпионом по шахматам, другой желал бы дачу, двухэтажную, третий мечтает о машине, которая помогала бы выполнять план запросто, как орехи щелкать.

Будут и другие желания. Но все это преходяще. Шахматист через десяток лет получит приставку «экс», дача в конце концов надоест, потому что, добираясь туда, придется затрачивать уж очень много времени; щелкать план, как орехи, с помощью удивительной машины — удастся недолго: плановые органы начеку. Вечно только одно — информация. О, если б наши герои знали все друг о друге, как счастливо сложилась бы их судьба!

В самом деле: если б Аксиома знала, кто приходил вместе со скрипачкой к композитору, и если бы ей было известно, что Петр Иванович приедет только через полчаса; если б Новый начальник Игорь Николаевич поинтересовался, кто строил дом на Кривоколенной; если бы Петру Ивановичу рассказали, как в тот день все сложилось в квартире № 13 этого самого дома, а Анета (Анюта), которая вот сейчас садится в машину, знала бы, что к ней выехала Аксиома… И когда вам встретится волшебник, просите у него не побед на шахматных турнирах, не дачу или чудесную машину, просите точную информацию.

Иннокентий Никитич прилег на диван. Нужно было разобраться во всем, что ему наговорили строители. Он ничего не мог понять. Строитель Игорь Николаевич, которого привезла скрипачка, сказал, что он начальник СУ-111. А девица, тоже строитель, сказала, что Игорь Николаевич работал на строительстве этого дома прорабом… Значит, Игорь Николаевич играл комедию, когда ругал прораба? Непонятно!

Потом этот песок… Что стоило прорабу насыпать его столько, сколько нужно? Жильцы бы не мучились! Это же песок! Стоит он ерунду. Если уж так нужно, то он, Иннокентий Никитич, заплатил бы за этот песок в три — пять — десять раз больше… Но кто же строитель этого дома?

В передней раздался звонок. Иннокентий Никитич, кряхтя, надел туфли, прошел в переднюю и открыл дверь. На площадке стоял невысокого роста человек, худой, лицо серое, застывшее. Композитор заметил, что пиджак на нем перекошен, на плече висит фотоаппарат.

— Вы ко мне? — спросил композитор.

Посетитель помолчал и тихо ответил:

— Да.

— Заходите, пожалуйста.

Посетитель прошел в комнату, несмело улыбнулся.

— Я строитель этого дома, — медленно и немного торжественно сказал он.

Глава пятая Письма

НИНЕ ОТ АНЕТЫ

Бесстыдница! Уже сажусь в машину. Все громы небесные на твою голову! Что я буду делать с Ними двоими, проклятая девчонка? Олег еще ничего, но Жорка, ты ведь знаешь, — он из железа сделан.

Не знаю, сколько мне еще остается жить, но учти, это Мое последнее к тебе письмо. А может быть, вообще последнее… живой, думаю, не вернусь.

У-у, негодница! Пиши мне до востребования — Гагры. Не спутай, в последний момент мы решили ехать на Кавказ.

Анета

Сели на стулья, чтобы все было хорошо. Встаем… Все громы небеси… Они выносят меня из квартиры…

НИНЕ ОТ АНЕТЫ

Из Гагр

Вреднющая девчонка! Ты осталась жива после моих проклятий? Мы в Гаграх. Конечно, писем тебе писать не буду. Вот только эта записка, которую один Милый человек взялся тебе доставить…

Температура воздуха тут 28°, воды — 23°. Сухо. Ну что?! Слышала я сегодня передачу по радио — у тебя в Москве идут дожди… Ну что?! Жалеешь? То-то!

На этом записку заканчиваю. Написала только, чтобы ты лопнула от зависти.

Анета

В ТОМ ЖЕ КОНВЕРТЕ

Чего-то Милый человек задерживается. Так уж и быть, в порядке исключения, напишу еще немного.

Вынесли меня из квартиры и тут же у машины начали было распределять места. Но я заявила, что буду на заднем сиденье, и притом одна.

Жорка пробовал было возразить: у него, мол, когда он сидит впереди, голова кружится. Но я только посмотрела, и он сдался. Поехали. Сначала было интересно: там лесок, там дом один-одинешенек стоит, перегоняем разные машины. Потом стало скучно. Дорога бежит и бежит…

С чего это считается, Нина, что на своей машине хорошо ехать? Не знаю… Сели бы на самолет — и через час и сорок минут на месте.

Ага, вот, кажется, и Милый человек пришел! Нет, не он, чужой какой-то. Тут на меня все поглядывают.

Первое время по дороге Жорка все со мной заговаривал: называл деревни, поселки (они уже тут ездили). Ну а я только «да» и «нет».

— Да ты что, Анюта? — удивился Жорка.

Ах, Анюта! Ну, тогда я совсем замолчала. Так и приехали в Гагры. У нас все отдельно: палатки, пляж. Только вечером они со мной — охраняют. Жора всерьез говорит, что они за меня отвечают.

И все же Милый человек «просочился» (это выражение из одной военной книги, которую я от скуки читаю). Никак не могу запомнить, как зовут «просочившегося», не то Аксель, не то Аксельбант. Кажется, такого имени нет.

Так вот вчера Олег и Жорка немного задержались, в каком-то соревновании участвовали. Ну а мы с Аксельбантом пошли в кино. Так они такой скандал устроили!

— Я твоего ухажера за ноги и в море утоплю! — Это все Жорка кричал. И к Олегу: — Может, посадим ее на самолет — и в Москву? Только на секунду отлучились — и вот тебе. Выпусти ее из-под контроля, черт знает что наделает!

Ага, пришел… Я приказала ему сесть в сторонке, пока закончу письмо. Вон он сидит, смотрит на меня большими круглыми глазами. Уронила карандаш, просто так, чтобы позабавиться, он вскочил. Смешной, а жалко, что уезжает?

Целый день Олег и Жорка спорят о путях-дорогах строительства. Надоело мне, так я им и сказала.

— Пожалуйста, — говорит Жорка (он уже черный как негр. Ручищи большие, волосатые!), — можешь тоже принимать участие в споре. Нина, если б была тут, не скучала бы с нами… Книги читай. Хочешь, завтра в ущелье поедем?

А меня, честно скажу, от этих поездок, машины, запаха бензина просто тошнит… Ого, уже 9.30! Кончаю, а то мой Аксельбант опоздает. Всего тебе.

Анета

АНЕТЕ ОТ НИНЫ

Из Москвы

Я опоздала всего на полчаса, Анеточка. Приехала, а вас уже и след простыл, только застала на полу твою ругательную записку. (Почему на полу? А?)

Взяла билет на самолет. Буду у вас через два дня. Разыщу. Наверное, ты будешь одиноко сидеть на высокой скале, а Олег и Жора с мечами и щитами будут стоять внизу. Если, конечно, никто не «просочился»…

Только что вручил мне твое письмо Аксельбант. Я тоже не расслышала, как он представился, а Аксельбант вполне хорошая фамилия, не хуже, чем Мышкин (правда, тот был князем).

Он сто раз извинился и столько же раз низко кланялся все в дверях. Наконец это мне надоело, и я, в чем публично каюсь, заявила: пусть заходит или я закрою дверь. Глаза у него действительно круглые. Он их округлил еще больше и бочком вошел в переднюю. Я приняла его в дядь Василином кабинете. Села в кресло за письменный стол и строго спросила, как это делают большие начальники:

— Ну, что у вас?

По-моему, он удивился.

— Садитесь, пожалуйста, — я показала на глубокое черное кресло у стола. Он сел, и уж никак оттуда не мог выбраться — торчала только одна голова.

Когда я прочла твое письмо, он попросил, чтобы я написала ответ, так как хочет мое столь важное письмо доставить тебе лично. Я спросила: что же, он еще раз собирается лететь на Кавказ?

Он снова принялся извиняться. Но я сказала, что, в общем, мне безразлично. Вот пишу тебе письмо… Аксельбант пробовал выбраться из кресла, но не смог, сидит тихонько.

Так вот, моя милая, какая интересная новость. «Мой», как ты его называешь, прораб начал путешествие по своим построенным домам. И с кем ты думаешь? С какой-то молодой скрипачкой. В первом же доме Кривоколенного переулка они попали в квартиру к композитору. Изоляцию перекрытия во время строительства сделали плохо, шум, стук сверху — композитор ни работать, ни жить не может… Так что же делает «мой» прораб? Как ты думаешь? Ругает какого-то другого, мифического прораба и легонько так со своей скрипачкой к двери.

Старенький, сухонький, серенький, одно за ним вроде было — смел, самостоятелен. А тут струсил.

Я все рассказала композитору. Тот тоже возмутился, собирается в какую-то инстанцию жаловаться. Так ему и надо, сухарю!

Как ты меня называла? Бесстыдница плюс негодница — такой и подписываюсь.

P.S. Твой Аксельбант наконец выбрался из кресла. Снова кланяется и благодарит, будто я ему выдала путевку на Кавказ. А может, и действительно выдала? Смешной он у тебя.

Нина

НИНЕ ОТ ЛАРИСЫ АЛЕКСАНДРОВНЫ

Из Звенигорода

Милая Нина! (Вот даже как — милая!)[1]

Мы уже разместились. Только Фрисия никак не может привыкнуть к здешним местам. Скучает, видно, по дому, мало ест. (Ай-я-яй, бедненькая: не ест!)

Дядя Василий собирается писать Вам подробное письмо. Новая дача, которую мы получили в аренду, сделана плохо, все скрипит: и полы, и двери. А ночью скрипит чердак. Может быть, так нужно, чтобы кругом скрипело, как когда-то новые сапоги? Вы, наверное, не знаете, что в старое время в сапоги укладывались специальные стельки, чтобы были «сапоги со скрипом».

Фрисии тоже, видно, этот скрип действует на нервы, поэтому она не ест. Пожалуйста, если Вас не затруднит, купите ей другой ошейник, побольше. Почему-то старый ошейник ей стал мал. (Наверное, от недоедания!)

Привет Вам от дяди Василия и Фрисии.

Тетя Лариса

P.S. Цветок в спальне на окне нужно поливать раствором чая. Не забудьте, пожалуйста.

Р.Р.S. Фрисия — какая умница! — сидит рядом и смотрит, как я пишу. Я не удивлюсь, если она знает, кому письмо, потому что выражение у нее доброе-доброе…

ЛАРИСЕ АЛЕКСАНДРОВНЕ ОТ НИНЫ

Из Москвы

Лариса Александровна!

Получила Ваше письмо, спасибо за приветы. Конечно, я задержалась бы с отъездом на несколько дней, чтобы купить собаке новый ошейник. Но я уже взяла билет на самолет — вылетаю на Кавказ, — так что, к сожалению, не смогу.

Скрипит все в Вашей даче потому, что ее, наверное, строили такие прорабы, как наш Петр Иванович. Тут уж ничего не поделаешь.

Ключ, как Вы просили, оставляю соседке.

Привет дяде Василию.

Нина

НИНЕ ОТ АНЕТЫ

Телеграмма из Гагр

УРА НИНКА АКСЕЛЬБАНТ ПРИВЕЗ ПИСЬМО ЧТО ТЫ ВЫЛЕТАЕШЬ ТЧК СЕЙЧАС МОИ СТОРОЖА ЗАПЛЯШУТ ТЧК ЖДЕМ ЕЖЕДНЕВНО ЧЕТЫРНАДЦАТЬ АВТОБУСНОЙ ТЧК АКСЕЛЬБАНТ УВАЖЕНИЯ ТЕБЕ ЗАДЕРЖИВАЕТСЯ АНЕТА

К. В. ГУСАКОВОЙ

ОТ ПЕТРА ИВАНОВИЧА САМОТАСКИНА

Телеграмма из Москвы

ПРИЕЗД ЗАДЕРЖИВАЕТСЯ СООБЩУ САМОТАСКИН

Глава шестая О крике

Вся история человечества сопровождается криком — одна его часть кричит на другую. Вероятно, еще когда люди жили в пещерах и новой техникой считался не просто камень, а камень, заточенный с одной стороны, какой-нибудь косматый индивидуум посильнее кричал на других, что они, мол, нарушили технологию охоты на мамонта. Те помалкивали, хотя считали, что крикун в технологии совсем не разбирается.

Да что времена каменного века! Даже в раю, как сейчас стало известно, грехопадение Адама произошло гораздо раньше, чем это думают. Причисленный к ангелам второй категории, уже во втором часу сотворения Адам кричал на ангела совсем небольшого ранга, вроде бы секретаршу небесной канцелярии. Да, это было именно грехопадение, ибо ничего нет слаще, чем кричать на другого, слабого, при условии, что этот другой не огрызается.

В нашу пору крик и грубость значительно поуменьшились. Во-первых, потому, что крикунов быстро призывают к порядку, во-вторых, маловато стало людей, которые терпят крик. И все же крик остался. Правда, в век НТР он приобрел, так сказать, научно-техническую окраску. Говорят, если директор резок с подчиненными, простить его нужно. Завод, мол, план выполняет, и крик этот — технологический. Директор иначе не может. И вот, случилось один раз, крикуну в главке такое предложили, что заводу пришлось бы плохо. Тут бы директору и покричать на начальство, а он тихонько согласился. Только сотрудники отстояли завод.

Вывод из всего этого один: когда какая организация хочет определить характер своего крикуна директора, пусть везет его в министерство. Если, отстаивая интересы завода, будет он кричать на министра или, скажем, на замминистра, — значит, действительно характер у директора такой. Но если…

Иннокентий Никитич кричал. Он кричал, может быть, впервые в жизни. Во всяком случае, музыканты оркестра, с которыми композитор работал уже более десяти лет, могли бы это подтвердить. Даже когда флейтист Семен Соловейчик приходил на репетицию вялым и, подремывая, пропускал начало, даже когда барабанщик опаздывал ударить тарелками, а вторая скрипка Инна Андреевна по забывчивости начинала играть другую пьесу, — даже тогда Иннокентий Никитич делал только вежливое замечание. А теперь…

— Вы что, все с ума посходили?.. — гремел композитор. — Сначала пришел один строитель, все осмотрел… и наверх пошел, сказал, шум из-за бездельника прораба, который не сделал присыпку или засыпку, черт его знает! Потом пришел второй строитель — девица. Разъяснила, что, оказывается, прорабом и был тот первый строитель… Теперь приходите вы — уже третий по счету! — и говорите, что прорабом, а значит бездельником, были вы… Как это понимать?!

Когда композитор начал кричать, странная улыбка, с которой вошел посетитель, недоверчивая и вместе с тем полная ожидания чего-то хорошего, что должно сейчас произойти, исчезла и черты его лица улеглись в привычные желобки, морщины, впадины. Лицо его стало угрюмо-спокойным. Это было так неожиданно, что композитор притих.

— Ну что же вы?! — с раздражением спросил он. — Отвечайте что-нибудь!

Посетитель молчал, тягостная пауза повисла в комнате.

— Так вы присаживайтесь, — неуверенно предложил Иннокентий Никитич. — Значит, вы строили наш дом. Понимаю, это, наверное, очень трудно!.. Вы присядьте, пожалуйста… Как вас звать? Я даже не спросил…

Композитор, чтобы подать пример странному гостю, сел в кресло и сказал то, что обычно говорят строителям, когда хотят сказать им приятное:

— Не знаю, как это можно построить дом. Знаете, тут ремонт квартиры уже пятый год откладываешь, даже жутко становится, когда подумаешь, что придут маляры, штукатуры и кто там еще…

Но именно это удивление не действительными сложностями строительной профессии, а неприятными мелочами, которые вторгаются в обжитую квартиру во время самого пустякового ремонта, для настоящих строителей так же неприятно, как хирургу, когда удивляются не его смелости, выдержке и таланту, а терпению, с каким он возится с дурно пахнущим телом больного.

Тень прошла по лицу гостя.

— Пятый год? — тихо переспросил он.

— Конечно, не пятый год, — обрадовался композитор, наконец услышав голос молчаливого прораба. — Это я так сказал. Садитесь, пожалуйста… Вы специально, чтобы проверить, ушли с работы?

Прораб еще раз скользнул взглядом по комнате.

— Я в отпуске.

— В отпуске? — удивился композитор. — И время тратите на обход квартир?.. — Иннокентий Никитич представил себе свой отпуск: последние годы он ездил в Италию, Францию, был в Варне… Только сейчас он заметил новый, плохо сшитый костюм, который делал прораба кривобоким, увидел фотоаппарат, висящий через плечо, вспомнил странную улыбку. Да, конечно, прораб пришел, чтобы встретиться с людьми, для которых он трудился. Может быть, для этого человека такая встреча — самое удивительное приключение в жизни… Он, Иннокентий Никитич, — баловень судьбы, у него интересная жизнь, даже его неудачи и те были интересны. А вот этот человек?.. Иннокентию Никитичу стало не по себе:

— Так вы в отпуске?! Вот хорошо, что вы зашли ко мне. Может… — Он вскочил и подошел к буфету. — Пожалуйста, прошу вас.

Но прораб даже не посмотрел на рюмки.

— Я не слышу шума сверху.

— Да-да, конечно, это всегда так бывает… Вы заметили, товарищ, — быстро заговорил композитор, — вот телевизор совсем барахлит, а как приходит мастер, работает отлично. Прошу вас. — Он взял рюмку.

— Может, вам показалось? — спросил прораб.

— Как показалось? (Ну вот, хочешь с человеком по-хорошему!) Что значит показалось?! Я не сплю ночами… днем не могу работать, а вы «показалось»! (Противный сухарь!) Я это так не оставлю! — снова вскипел композитор. — В конце концов, я обращусь… — Он на минуту остановился, так как не знал, куда нужно обратиться. — Я обращусь… в контроль… (Ну конечно же в контроль, должен же быть какой-то контроль над этим человеком!) Это так даром не пройдет…

Лицо посетителя осталось спокойным. Композитор видел, как он провел рукой по стене, потом вышел в переднюю. Композитор прошел за ним, хотел открыть дверь, но ключа не было.

— Черт его знает, куда он делся, — раздраженно сказал Иннокентий Никитич.

— Он у вас в правом кармане. — Прораб вытащил помятый блокнот, что-то записал. — Это мой телефон. Если вам снова покажется, что сверху стучат, — позвоните мне.

— Как покажется?! — закричал композитор…

Когда через минуту композитор вышел на балкон, он увидел своего гостя. Ссутулившись, тот медленно шел по двору. Фотоаппарата на плече уже не было. «Забыл у меня, что ли?» — с беспокойством подумал Иннокентий Никитич. Но тут же увидел сверток в руке странного посетителя. «Завернул в газету. Зачем он брал с собой фотоаппарат?»

Многие, даже очень простые вещи остаются для нас тайной. Никогда композитор Уранов не узнает, что старший прораб Петр Иванович Самотаскин взял с собой фотоаппарат, который ему преподнесли к отпуску строители, чтобы фотографировать счастливого жильца квартиры № 13 дома № 1 по Кривоколенному переулку.

Теперь Аксиома могла пойти к Новому начальнику. Ведь если этот сухарь побоялся признаться, что он прораб, да притом разъезжает с молодыми скрипачками, то его поведение в прорабской, так поразившее Аксиому, было просто позой.

Она вышла на улицу. В Москве было время дождей — так, кажется, говорят в некоторых странах. Во всяком случае, самый жаркий московский месяц — июль был холодным, с ветрами и дождями. Этот год, как рассказала ей Анета, был по старинному исчислению годом Скорпиона. А чего можно ждать от зловредного насекомого — известно. Где-то наверху грохотало, скрежетало.

Аксиома шла вдоль университета. Ей всегда казалось, что из всех видов искусства архитектура больше всего влияет на человека. Может, она и ошибается. В споре с ней квалифицированный искусствовед легко докажет ее ошибку, — мол, литература, музыка сильнее… Может быть… Может быть! Это, конечно, ее личный взгляд, так сказать практический… Ну скажите пожалуйста, уважаемый искусствовед, сколько раз в году вы читаете «Войну и мир»?.. А, то-то же! Может, раз, а может быть, раз в три-четыре года. Правда? Сколько раз вы слушаете «Евгения Онегина»? Не более раза в пятилетку. Так? А вот она каждый день любуется ансамблем университета, когда проходит мимо. И радостно ей, и чуть тревожно… Даже — два раза в день… Сколько это за пятилетку, уважаемый и почтенный оппонент? Сейчас сообразим: два помножить на пять и помножить на триста шестьдесят… Три тысячи шестьсот раз! Чувствуете разницу?!

Вы предлагаете кончить спор, — мол, о чем с неучем говорить?! Согласна. Но прошу вас, очень прошу, в раннее июльское утро приехать к университету. Подойти не к главному фасаду — там слишком много асфальта, а к тому, где памятник Ломоносову. Сядьте, пожалуйста, дорогой товарищ, скромненько на скамеечку — на этот раз вокруг вас не будет толпы внимательных слушателей. Посидите сами, один-одинешенек. Смотрите, какое благородное сочетание объемов, какой легкой кажется центральная часть, которая подымается вверх на двести пятьдесят метров!.. Она не давит на вас, и вам кажется, что у вас появляются крылья и вы тоже несетесь вверх… А потом посмотрите на памятник и на четырехэтажные корпуса, которые обрамляют площадку. Обратите внимание на серебристые ели, они, словно обнявшись, попарно стоят по краям площадки, покрытой цветами… Смотрите, как здорово найдена высота этих корпусов! Правда?.. Только не спешите, очень прошу вас, посмотрите на смелые вставки из красной керамики…

И еще думала Нина Кругликова, прозванная на стройке Аксиомой, что если люди захотят, то они всего могут добиться, даже построить такое чудесное здание. И что закон количества и качества, который ночью на стройке внезапно возник в ее мыслях, все же правильный.

— Там у него много людей, и все кричат, — с опаской сказала Леночка, молоденькая секретарша.

— Ничего, Леночка, он меня приглашал. — Аксиома широко раскрыла дверь. — Можно?

В комнате действительно шуму было много, но людей — всего трое: Новый начальник, Егоркин, тот, что временно замещал Самотаскина, и мастер Семен.

Кричали Новый начальник и Егоркин одновременно. Семен молчал.

— Вы это бросьте! Ясно? — наклонившись вперед из-за стола, гремел Новый начальник.

Егоркин стоял пред столом, маленький, ершистый. Синий берет на его голове был лихо сдвинут, усики торчали вперед.

— И вы это бросьте! Ясно?

— Я вам… — скрежетал Важин.

— И я вам! — не сдавался Егоркин.

— Аксиома, очаровательно улыбаясь, подошла к столу.

— Вы меня вызывали, Игорь Николаевич? Вот я пришла. Может, не вовремя? Тогда я уйду.

— Нет, останьтесь, пожалуйста, — сбавляя тон, сказал Новый начальник. — Вот, посмотрите на него, — снова вспылил Важин, показывая на Егоркина.

— Нет, вы посмотрите на него! — показал Егоркин на Нового начальника.

Аксиома в этот момент подумала, что нет более противного зрелища, как спор двух мужчин, которые уже себя не контролируют. Она вдруг подумала, что сухарь Петр Иванович никогда бы такой спор не затеял.

— Посмотрела на одного и на другого, — заметила она. — Что дальше делать?

Важин, пересилив себя, спокойно сказал:

— Вам нужно присесть… И вы присядьте, — сказал он Егоркину. — Ну а вы, — обратился он к Семену, — вы что, не можете двадцать дней поработать за старшего прораба?

Семен встал. Казалось, природа, начав творить мастера Семена, отвлеклась на минуту, а потом забыла о нем. Все в нем казалось незавершенным: и худые длинные руки, почти без мускулов, лицо маленькое, с едва намеченными чертами, доброжелательное и слегка удивленное.

— Могу.

— Посмотрите на него, — иронически улыбнулся Важин. — Два начальника сражаются рядом с ним, а он с интересом наблюдает, хотя мог бы сражение прекратить. С интересом, правда?

— Нет, — негромко ответил Семен, — без интереса.

— Почему? — Новый начальник посмотрел сначала на Аксиому, потом на Егоркина, как бы приглашая их включиться в веселую игру, где на стороне начальника были все преимущества.

— Я где-то читал, — Семен снова сел, — если подчиненный кричит на начальника, то он невоспитанный и грубый человек, но если начальник кричит на подчиненного, то он хам.

Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза. Важин — гневно, с угрозой; мастер Семен — спокойно и безмятежно.

— Ну вот, и пророки у нас появились, — деланно рассмеялся Важин. — А если у вашего начальника характер такой, не может же он его спрятать в стол и запереть на ключ?.. Ну ладно! Товарищ Егоркин, можете возвращаться в производственный отдел, а вы, — Важин строго посмотрел на Семена, — будете временно за старшего прораба. Оба свободны.

Егоркин, не то покашливая, не то фыркая, вышел. Семен в дверях остановился и негромко сказал:

— Я по…дожду вас, Ни…на Пет…ровна.

— Хорошо, Семен, — мягко ответила Аксиома.

— Зачем он вам? — переходя на дружеский тон, спросил Важин.

Аксиома, усмехнувшись, пожала плечами:

— Наверное, более уместный вопрос: зачем я вам?

Новый начальник вышел из-за стола и сел напротив Аксиомы.

— Вы мне очень нужны, — по-хозяйски сказал он.

— Да-а? Странно.

— Сначала о работе…

— А потом? — Аксиома смеющимися глазами прямо посмотрела на Важина. Он казался ей уверенным в себе, сильным, настоящим мужчиной. Право, он ей нравился… вот если б только не был так самодоволен и тяжеловат.

— Сначала о работе, — повторил он. — Я вчера был в одном доме, там очень плохо живется из-за таких, казалось бы, незначительных упущений, как у вашего прораба Петра Ивановича.

— Да, Петр Иванович слабенький прораб, — небрежно сказала Аксиома. — К тому же, кажется, труслив. А какие недостатки?

— Труслив? Что-то я не заметил, упрям — это точно. Там шум через перекрытие очень доносится… Это в Круглоколенном…

— Круглоколенном? — вдруг заинтересовалась Аксиома. — Может быть, Кривоколенном?

Дверь открылась, в комнату заглянула секретарша: Мне можно идти, Игорь Николаевич? Уже полседьмого… А материал я закончу печатать завтра, пальцы очень болят. — Она поднесла к лицу пальцы и подула на них.

— Конечно, Леночка!

— Так я пойду. — Секретарша снова подула на пальцы и вышла.

— О чем мы? Да… наверное, Кривоколенный, откуда вы знаете? — Сейчас мастер Нина Кругликова совсем не напоминала Игорю Николаевичу простенькую девчушку со стройки. — Понимаете, в квартире живет композитор.

— Композитор?

— Да. Он ни работать дома, ни отдыхать не может. Его, кажется, звать Иннокентий Никитич. (Аксиома вздрогнула.) Он вам знаком?

Аксиома отрицательно покачала головой. Так вот в чем дело! Оказывается, у композитора, что живет в Кривоколенном, был не Петр Иванович, а Новый начальник. Как это она могла подумать, что Петр Иванович побоится назвать себя прорабом!

— Мне хотелось бы, — внушительно сказал Новый начальник, — чтобы эти недостатки вы учли в дальнейшей работе…

— Учту. Для этого вы меня вызвали из отпуска? — спросила Аксиома.

Важину показалось, что после его разговора о композиторе Нина Кругликова как-то переменилась. Он еще не мог понять в чем, но в глазах ее появилась насмешка, а тон стал холоднее.

— Нет, не только для этого. Я хотел бы поговорить с вами, и не только по делу…

Но Аксиома встала.

— У меня билет, завтра улетаю. Подождем немного, хорошо, Игорь Николаевич? — У дверей она остановилась. — Передайте, пожалуйста, привет скрипачке, которая была с вами в Кривоколенном, Инне Андреевне… Так, кажется, ее зовут. — Она весело рассмеялась, глядя на растерянное лицо Важина. — Всего вам хорошего!

Семен изучал календарь на столе секретаря. Он поднялся.

— Подождите, Семен, одну минуту. Мне нужно предупредить Петра Ивановича, чтобы он не ехал в одно место. — Аксиома набрала номер телефона.

Семен видел, как ее лицо, только что веселое, смеющееся, вдруг напряглось.

— Петр ИваноВИЧ? Это Нина Кругликова говорит… Да, понимаю, Петр ИваноВИЧ, что вы в отпуске, но дело срочное… Хотела вас предупредить, чтоб вы не ехали в Кривоколенный, один, квартира тринадцать. Там жильцы плохо настроены… Знаю, Петр ИваноВИЧ… Что-что? Вы уже были там? Что-что?.. Извините, я не знала.

Она медленно положила трубку.

— Странно… Ну, пошли, Семен! Ваш Петр Иванович неприступен. Пошли!

Глава седьмая Из дневника Августа Августовича Косечкина, ответственного съемщика

14 июня

Ура! Сегодня мне выдали ордер на однокомнатную квартиру. Ура-а! — в новом доме № 5 по Соболиной улице… Квартира, правда, № 13, но все равно — ура-а-а!

Конечно, все эти восклицательные знаки просто убоги. Разве они могут передать мою радость!.. Ура-а-а! Снова, Август? А ну спокойнее, по порядку.

В пятнадцать часов меня вызвали к Александру Петровичу. В кабинете были еще его Зам и председательша месткома.

«Садитесь, пожалуйста, — сказал Александр Петрович. — Мы пригласили вас…» В это время пришли в действие два телефона. Хороший он человек, только уж очень большое внимание уделяет телефонам. И так обстоятельно, вежливо ведет разговор с каждым!

Когда минут через двадцать он закончил разговор, то продолжил беседу со мной, как будто и не прерывал: «…чтобы сообщить вам приятную весть».

Ну, я сразу быстренько перебрал в голове: повышение по службе на группового (уже давно пора!) или внеочередная премия (тоже было бы неплохо), может быть отпуск? Остановился на первом.

«Очень благодарен, — говорю, — за доверие».

«Это вы о чем?» — поинтересовался Зам (вредная штучка этот Зам).

Я было начал кашлять. Так я всегда делаю, когда не знаю, что ответить. Пока откашляюсь, глядишь — кто-нибудь поможет. Действительно, на помощь пришла председательша:

«И нужно вам, Владимир Владимирович, человека смущать?!»

Зам плечами повел:

«Я только спрашиваю, за какое доверие он благодарит?»

«Ну обрадовался человек, не то сказал, — жалостливо посмотрела на меня председательша. — Ну не привык человек ко вниманию».

Александр Петрович всех внимательно выслушал, мой кашель переждал, потом протянул бумажку:

«Извините, может, площадь мала…»

Я как глянул, обмер буквально: ордер на однокомнатную квартиру.

«…Последнее время вы много рационализаторских предложений дали, — продолжает Александр Петрович, — вот местком предложил, чтобы вам квартиру ускорили… Поздравляю вас!»

Что-то на меня напало, все твержу: «Благодарю за доверие».

«Ну в чем же доверие, Август Августович?» — снова спрашивает меня Зам.

Тут они между собой — председательша и Зам — поспорили.

«Может, — говорит Зам, — он благодарит за доверие к его рационализаторским предложениям, тогда другое дело…»

«А что, предложения сомнения вызывают?» — это председательша.

«Я их не смотрел», — это Зам.

Тут у Александра Петровича снова на столе два телефона зазвонили, но он трубки не снял. Встал, еще раз поздравил и пожал мне руку. Поздравила и председательша: «Ну, Август, тебе сейчас только жениться надо».

Только Зам, когда я ему руку протянул, предложил как-нибудь зайти к нему с моими рацпредложениями.

23 июня

Фу-у-у! — наконец переехал. Потратил девять дней! Но меня все на работе утешают, — говорят, это считается быстро… Сколько бумаг — ужас! Дотошные люди вывели формулу, что общая площадь справок, которые нужно представить для переезда, равна площади обоев самой большой комнаты в квартире. Что вы думаете, возможно… Лег рано. Ночь спал как убитый.

24 июня

Переставлял мебель, все не получается: то комната делается пустой, то тесной. Наконец — очень удачный вариант! — кровать вдоль стены… Ура!

Дом уже почти заселен. Хороший дом, только шумно. По лестнице вверх бегом бегу — такое чувство, что звуки за тобой гонятся.

25 июня

Переехали мои соседи в квартиру № 12. Видел, как они таскали вещи. Дежурная внизу, Екатерина Ивановна, сказала, что это Воронины — молодожены.

27 июня

Просто мочи нет — всю ночь только и слышишь умоляющий женский голос:

«Жоженька!»

«Да ты что, Лариса, с ума сошла?»

«Жоженька!»

Ясно так все — и вздохи, и какие-то всхлипывания, будто с ними в одной кровати лежишь.

Встал, вышел на балкон. Луна там, звезды… всё спит. Вроде и у соседей успокоилось. Только зашел! «Жоженька!!!»

Ах, черт вас дери! — кашляю… Тихо вроде становится. Только задремал — все сначала!

28 июня

На работе пожаловался — смеются. Интересуется только София (калькировщица).

«Я читала, Август Августович, — так серьезно говорит, — что за границей театр специальный такой есть. А вам, можно сказать, повезло».

Я сначала не понял.

«В чем повезло?»

«Да вот театр на дому, и притом бесплатный».

Все смеются, а она серьезно: «Да-да!»

29 июня

Вызвал Зам. Строго так смотрит через очки:

«Я вас просил показать свои рацпредложения?»

«Да, просили».

«Ну и что?»

«Принесу».

30 июня

Вечером слышу через стенку:

«Давай передвинем кровать», — мужской голос.

«И не подумаю», — женский.

«Неудобно, Лариса, у него все слышно», — мужской голос.

«Ну и что (стук по стене)… это что, стенка?» — женский.

«Да», — мужской голос.

«А раз стенка, Жоженька, то и знать ничего не хочу… Слышно не слышно… Мы делаем все за каменной стеной, чтобы я еще перед толстой коротышкой?!» — женский голос.

«Толстая коротышка», очевидно, я. Кашляю.

Становится тихо.

1 июля

Встретился с Ворониными на лестнице: я выходил, а они что-то затаскивали в квартиру. Жоженька мило поклонился, но в разговор не вступил.

Лариса демонстративно отвернулась. Все же я успел Заметить, что лицо у нее строгое, как на иконе. При таком лице… Странно. Екатерина Ивановна (дежурная) сказала, что они купили телевизор «Рубин». Только она не успела посмотреть, цветной он или черно-белый… Пропал!

2 июля

От соседского телевизора одурел.

Советуюсь только с Софией (калькировщицей). Серьезная девушка. «Я, говорит, Август Августович, знаю такое средство, сразу у них тихо станет… Вы только меня к себе пригласите».

Пока воздерживаюсь. Неудобно как-то.

«Вы, говорит, Август Августович, не бойтесь. Никто не узнает, что я у вас была».

Ну да! Минут за тридцать, не более, Екатерина Ивановна (дежурная) всех бы информировала: жилец, мол, в квартиру № 13 привел девушку. Только не успела заметить: черная, белая или цветная…

Воздержался.

3 июля

Купил радиоприемник «Рекорд». Екатерина Ивановна сказала, что дешевле было бы купить в комиссионном. Возможно.

4 июля

Подключил «Рекорд».

5 июля

Вызвал Зам. Состоялся разговор:

«Я вас просил показать свои рацпредложения?»

«Да, просили».

«Ну и что?»

«Принесу».

6 июля

Сегодня вошел в квартиру. Слышу женский голос:

«Жоженька, это он?»

Очень ясно, будто сосед сидит у меня в комнате, его ответ:

«Да. Вечно кашляет, заправился, наверное, уже. Черт бы его…»

Я сразу включил «Рекорд». Он, захлебываясь, начал кричать (целый день ведь на простое!). Собственно говоря, передача меня не интересовала, но кому приятно слышать, как его ругают? А главное — ведь я не пью.

Сосед включил телевизор. Мы уже научились: регулируем громкость звука так, что он становится одинаковым. Сейчас, несмотря на большую звукопроницаемость перегородок, не слышно, что делается в соседней квартире. И вообще, кажется, ничего не слышно!

Вот только отключать, когда ложимся спать, еще не научились.

София (калькировщица), я с ней продолжаю советоваться, говорит, что ее способ безотказный.

Воздерживаюсь.

Она часто зевает, но, когда замечает, что на нее смотрят, делает вид, что вздыхает.

7 июля

Екатерина Ивановна (дежурная) говорит, что я нравлюсь всем соседям в доме.

«Другие, — говорит она, — клянут строителей, шум через стены большой. А вы ни разу даже не пожаловались. Соседям нравится, что вы так спокойно переносите все неприятности».

8 июля

Ура! Придумал! Просто, как все гениальные изобретения.

В двадцать три часа я на пробу выключаю приемник и жду ответа. Если соседи хотят спать, они гасят телевизор.

Бывает, что они первые предлагают «перемирие», тогда отключаю я.

9 июля

Понедельник всегда несчастливый. Но вот сколько ни вспоминал, ничего за день плохого не случилось.

София (калькировщица) принесла для моей коллекции, старинную марку — остров Борнео. Теперь таких нет. Мило с ее стороны. Костик (техник) говорит многозначительно, что такие бедра, как у Софии, были только у Евы, которая родила все человечество.

От приглашения все же воздерживаюсь.

10 июля

Приехал жилец в квартиру № 14.

Екатерина Ивановна (дежурная) говорит, что он летчик-испытатель. Очень выдержанный, слушал ее пятнадцать минут на лестнице. Я больше семи не выдерживаю. Фамилия — Фомин (имя-отчество забыл). Сейчас меня одновременно будут пытать с двух сторон: квартиры № 14 и № 12.

11 июля

София (калькировщица) принесла старинную марку — Либерия. Милая девушка!

Говорит, что тоже собирает марки. От приглашения пока воздерживаюсь.

Зашел Фомин (сосед).

Было так: в девятнадцать часов звонок, открываю — стоит майор, ленточек на груди целая уйма.

«Можно к вам?» — это он.

«Пожалуйста», — но стою в дверях.

Он улыбнулся:

«Осторожный вы человек. Я ваш сосед из квартиры № 14 — Фомин» (отчество не запомнил).

«Пожалуйста», — говорю, но стою твердо (мало ли что!).

«Заходите ко мне в гости, завтра в восемь вечера. Буду рад познакомиться с вами… У нас, — мол, у летчиков, — такой обычай».

Тут на меня снова что-то напало (так всегда, когда неожиданно случается).

«Благодарю, — говорю, — за доверие».

Он улыбается и осведомляется:

«За какое доверие?»

Но я уже с собой ничего не могу поделать, снова:

«Благодарю за доверие. Буду».

«Ну вот и хорошо». Потом он пошел в квартиру № 12. Я видел, что его впустили.

12 июля

София (калькировщица) принесла целый альбом. Много интересных марок.

«Вот бы ваш посмотреть», — это она.

«Держу только дома», — это я.

Она так многозначительно посмотрела. Понял, но промолчал.

После работы поехала со мной. Сказала, что у нее обмен марок в доме рядом с моим. Не доходя до моего дома метров пять, попрощались.

Екатерина Ивановна (дежурная) сказала: «Август Августович, вы бы эту девушку пригласили на вечер к Фомину. А то все один да один».

Как она заметила Софию и откуда знает про вечер у Фомина?

13 июля

Получилось так: когда я вчера вечером зашел к Фомину (сосед из 14-й), Воронины (соседи из 12-й) уже сидели у него. Был еще один пожилой человек, очень худой.

Хозяин прежде всего представил его:

«Знакомьтесь, это Павел Борисович, живет надо мной, в квартире № 18».

Я сказал, что почти знаю Павла Борисовича. Мне о нем много рассказывали.

Павел Борисович то же самое сказал про меня. Он очень заикается. Потом хозяин представил мне Воронина. Тот промолчал, а я сказал, что Воронины, хотя я видел их только один раз, очень мне знакомы.

Воронин покраснел, а Воронина, когда я подошел к ней, демонстративно отвернулась.

За столом Фомин попросил поднять рюмки и заявил, что хозяйка его с детьми (!!!) на даче, скоро будет. А пока он, Фомин, рад приветствовать соседей. Мы чокнулись. Воронина вроде не заметила, что я протянул ей рюмку. Присмотрелся к ней: худая, лицо строгое. Откуда это у нее: «Жоженька»?

Пошли рюмки. Я все слежу за Ворониной — умеет выпить.

Кажется, на шестой рюмке — звонок телефонный.

«Вас, Август Августович», — Фомин передал мне трубку. Слышу голос Екатерины Ивановны: «Тут девушка, с которой вы прощались, проходила мимо».

«Ну и что?»

«Я ее задержала. Может, вы захотите ее пригласить?»

«Не нужно».

Я слышал, как Ек. Ив. сказала Софии:

«Рюмка у них уже шестая» (ясновидящая она, что ли?).

Выступил Павел Бор. (сосед сверху). Лицо худое, в морщинах, но доброе. Оказалось, что он не заикается, а просто говорит с расстановками, во время которых у него во рту что-то щелкает: «Уважаемые соквар (щелк) тирники!» — Интересно все же, что у него там во рту? — «Дом у нас прек (щелк) расный. Только через пере (щелк) городки слышимость большая. Я про (щелк) верял. Оказалось, межквартирная пере (щелк) городка всего из одной панели, а нужно две. Проек (щелк) тировщики, наверное, экономили».

Я вскочил:

«Не может быть. Это все строители! Убить их мало!»

Тут впервые на меня посмотрела Воронина:

«Однако вы кровожадный! Вот не думала».

Я обрадовался, наконец она меня заметила, и пожаловался:

«Да, знаете, есть кровожадность за мной. В крови она» (это уже после седьмой рюмки).

Воронина иронически так на меня посмотрела:

«Да что вы?! Вы же мухи не тронете».

«Лариса!» — это Воронин.

«Что Лариса? А скажите… как вас?.. Что бы вы сделали, если б женщина к вам пришла? Ну, скажем, поздно вечером?»

Человек я вообще сообразительный. Но вот когда неожиданно спрашивают, всегда одно и то же.

«Оправдаю доверие», — бухнул я.

Смеялись очень. Особенно Павел Борисович. Он забыл сделать паузу, и у него от смеха изо рта повылетали какие-то стальные и пластмассовые детали, в большом числе.

Все принялись ему помогать, собрали целую тарелку.

Не смеялась только Воронина. Посмотрела на меня, глаза узкие, злые.

«Я, говорит, проверю».

«Лариса!» — Это Воронин (укоризненно).

«А что Лариса?! Очень не люблю, когда люди бахвалятся… Оправдает он доверие!»

Бросаю писать дневник. Соседи за стенкой сигналят. Поздно. Выключаю «Рекорд».

Ложусь спать.

14 июля (продолжение).

…Павел Борисович (сосед сверху) укладывал детали во рту минут десять.

Наконец Павел Бор. закончил, улыбнулся и заговорил:

«Я узнал, кто строил наш дом. (Потом мне Павел Бор. разъяснил, что сразу после сборки он говорит нормально.) Вот тут у меня все записано», — он передал майору листок.

— «Стройуправление № 111; начальник Игорь Николаевич Важин. Прораб Петр Иванович Самотаскин», — прочел майор. — Тут еще их телефоны».

«Думаю, что строителей приглашать не нужно, — сказал я. — Ничем они сейчас не помогут».

«Это почему? — Воронина аж вскочила. — Вы же хотели их убить. Дайте-ка сюда. — Она выхватила из рук майора листок. — Обязательно вызову».

«Лариса!» — Это Воронин.

«Что «Лариса»?! Вызову обязательно».

Все согласились с ней (кроме меня, конечно).

Потом мы еще немного посидели.

Первыми начали прощаться Воронины. Когда очередь дошла до меня, Воронин вежливо подал руку, а Воронина прошла мимо, будто меня нет. Но тут же вернулась.

«Сбросить надо, миленький! — Она постучала согнутым пальцем по моему животу. — Иначе ничего не получится».

«Лариса!»

«Ничего, ничего, Жо-жень-ка!» — многозначительно сказала она.

Воронин только вздохнул.

14 июля (18.00)

София на работу не выходит третий день. Костик (техник) оказал мне:

«Ну, Август Августович, прозевали вы девушку».

«Не понимаю».

«А чего тут не понимать? Взяла отпуск на пять дней, а укатила с какой-то компанией. И разве можно так: марки носила, альбом целый принесла!»

«Ну и ладно». — Это я.

«Не говорите так, Август Августович, может быть, она свою любовь и тоску залить хочет». — Это Костик.

«Чем залить?»

Костик не ответил — зашел начальник отдела.

14 июля (20.00)

Екатерина Ивановна (дежурная) сказала, что Воронина звонила прорабу — он в отпуске.

Я выразил сожаление. (Ек. Ив., конечно, мое сожаление передаст Ворониной, что мне и нужно.)

15 июля (20.30)

Костя (техник) сказал, что София звонила — взяла отпуск еще три дня.

К Фролову (летчик из 14-й) приехала жена с детьми.

Ек. Ив. сообщила: трое — все грудные. Непонятно!

С 18.00 до 20.00 через стенку ансамбль детско-младенческого хора. Потом с перерывами всю ночь.

Передвинул кровать к стенке кв. № 12. Куда там! (Все Жоженька да Жоженька!) Назад — к кв. № 14 — хор!

Так всю ночь и двигал от одной стенки к другой. Под утро сообразил поставить кровать посредине комнаты.

15 июля (24.00)

В 22.00 зашел майор. Просил выключить приемник, дети не могут заснуть. Говорит, что в другой квартире № 15 за стеной лает собака. Очень взволнован.

Сказал, что звонил всюду, завтра будут строители.

Проснулся ночью, не спится. Что-то будет, Август? А?!

16 июля

Тут такое случилось!.. Прерываю дневник.

Двадцать дней и двадцать ночей лил дождь.

После долгих гроз, ливней, мелких дождей, когда деревья поникли, печально роняя капли, а небо без солнца было белесо-серым; после самозаточения в квартирах даже в воскресные дни, когда родные леса Подмосковья, реки-речушки и озера виделись только в воспоминаниях; когда люди, так и не поняв, что случилось, примирились с мыслью, что планета Земля стала серой, — вдруг утром в клочья разорвались туманы и сразу выглянуло, солнце.

Это было в десять часов утра. Новый начальник, сидя у себя в кабинете, взглянул в окно и, увидев милую голубизну неба, растрогался. Как знать, может, именно в этот момент он решил, что будет жить по-другому, ближе к природе: суббота и воскресенье, которые он проводил на стройках, — отныне только для леса. Нет, суббота для реки, а воскресенье для леса. Ежедневно после восемнадцати часов — тоже в лес… Важин будет требовать отпуск обязательно. Но в этот момент ему позвонили по прямому телефону. Решительный женский голос сказал:

— Сейчас с вами будет говорить Сер… Сер…

Переспрашивать в таких случаях не полагалось.

— Хорошо.

За три минуты, пока в трубке было тихо, Игорь Николаевич быстро соображал, кто бы это мог быть. Он перебрал в уме все строительное начальство и пришел к выводу, что «Сер… Сер…» означало: Сергей Сергеевич — начальник главка. Наконец в трубке раздался нетерпеливый голос:

— Я вас слушаю.

Конечно, не совсем логично было со стороны начальника главка так говорить. Ведь он сам поручил секретарю вызвать Важина. Но за истекшие несколько минут начальник главка ответил уже по трем другим трубкам: зеленой, красной и оранжевой — и забыл, кто у него на черной. Важин знал, как отвечать начальству:

— У телефона начальник СУ-111 — Важин. Секретарь сказала, Сергей Сергеевич, что вы хотите со мной говорить…

— А, ну да… Важин… Важин?.. Мы с тобой встречались на театре… кажется, Игорь Николаевич?

— У вас отличная память, Сергей Сергеевич.

— Да вроде того. — Начальник главка — об этом все знали — любил при случае показать свою память. Признание Важина было тем приятнее, что именно за последнее время, перешагнув шестидесятилетний рубеж, память у начальника главка начала сдавать. — Вот какое дело: ваше СУ построило дом на… Соболиной, пять. Мне звонил известный летчик-испытатель Фомин. Слыхал такого?

— Нет, Сергей Сергеевич.

— Ну, конечно, откуда начальнику СУ знать небеса. Земля, все земля! Да?..

Игорь Николаевич промолчал. Так полагалось по политесу: начальник главка мог шутить даже плоско.

— Так вот, с перегородками там какая-то ерунда получилась. Пошли прораба проверить. И именно того, кто строил. Мне доложишь… Ясно?

— Ясно, Сергей Сергеевич.

Начальник главка медлил положить трубку. Он сейчас вспомнил этого Важина старшим прорабом на стройке театра. Тогда у них произошла стычка. Сергей Сергеевич приказал Важину работать круглые сутки — закончить монтаж и через десять дней снять кран и забор.

«Будет сделано», — ответил за Важина управляющий трестом Мороз, который всегда соглашался с начальством.

«Так?» — переспросил Важина начальник главка.

«Срок выдержу, — ответил тот, — но на трехсменную работу перейду завтра. Людей заставлять работать три смены не могу».

«Вы его не слушайте, Сергей Сергеевич, — вытянулся Мороз. — Перейдет сегодня».

«Сегодня. Иначе выгоню!.. — В этот день начальник главка совсем изнервничался. — Понимаешь?!»

Важин побледнел, тихо растягивая слова, сказал:

«Вы недостойно ведете себя, Сергей Сергеевич».

Начальник главка махнул рукой и пошел к воротам, но потом вдруг вернулся, подошел к Важину и громко сказал:

«Извини меня… ты прав».

Сергею Сергеевичу было приятно это воспоминание: так-то легко найти в себе мужество извиниться перед подчиненным.

— Ну вот и все. Как работается?

— Спасибо, Сергей Сергеевич, хорошо.

— До свидания.

Новому начальнику, так мы привыкли называть Важина, потребовалось всего несколько минут, чтобы установить — дом № 5 на Соболиной улице строил Петр Иванович Самотаскин. Вот черт, это очень неприятно. Поручение главка нужно было выполнить точно, послать прораба — значит прораба, никого другого. А просить Петра Ивановича не хотелось. Он вызвал к телефону Семена…

Может быть, в этот момент и Семен, и.о. старшего прораба, и даже Сергей Сергеевич, возглавлявший главк, увидели, что природа преобразилась; может быть, они и сотни других начальников строительных трестов, управлений, площадок улыбнулись солнцу и синеве неба и поклялись страшной клятвой не забывать природу. Но куда там — раздались телефонные звонки, и клятвы забыты. Нет, природа пока не для строителей…

Семен понял, как опрометчиво он поступил, дав согласие заменить Петра Ивановича. С восьми до девяти еще было терпимо: из гаража на завод не пришел самосвал и, конечно, не привезли раствор именно Семену. Он отбился, пустив в дело старый раствор (ладно там Аксиоме со своими законами! Побыла бы сейчас в его шкуре); остановился башенный кран (проклятый редуктор!). Отбился, перевел бригаду на полы; куда-то запропастилась деталь 2В–1А-прим, которая всего одна на этаж, — нашел.

Но с девяти пошли различные инспектора. Приехал административный инспектор Васечкин, строгий и угрюмый, с целым иконостасом медалей.

— Ты, Семен, сейчас за главного, — мрачно обрадовался он. — Сейчас я план по штрафам перевыполню. — Он смотрел на Семена почти любезно, так питон смотрит на свою жертву перед тем, как ее проглотить. — Убрать улицу забыл! — он пошел вперед. Медали у него на груди раскачивались и звенели.

В воротах их встретил пожарный инспектор, молодой лейтенант, свежий и подтянутый.

— Вы, Семен, за главного?.. Пойдем на этажи…

Инспектора несколько минут вежливо спорили, с кем пойдет Семен. Кончилось тем, что Семена повели в прорабскую писать акты.

Приехал автор проекта Мошкарин, приветливый молодой человек, который, однако, писал в журнал надзора всякие гадости (так, на всякий случай); приехал заказчик Петраков, тоже молодой, со звучным голосом, мало понимающий в строительстве, но важный; приехали инспектора: по кадрам, по технике безопасности, по башенным кранам. Двадцать долгих дней никто не ездил на стройку — какой уважающий себя проверяющий поедет на стройку в дождь? Сейчас они энергично взялись за Семена.

Им потребовалось всего несколько минут, чтобы прийти к соглашению: и.о. старшего прораба Семена нужно если не четвертовать, то, во всяком случае, оштрафовать. Потом следует обязать стройуправление наложить на Семена строгое взыскание, запретить работу крана…

Семен только странно улыбался. Но когда в голубом автобусе на стройку прибыли экскурсанты и с громким криком густо повалили в прорабскую, Семен, заглатывая воздух, начал валиться набок.

Неизвестно, чем бы все это кончилось, если б в это время не приехала попрощаться Аксиома. Оценив обстановку, она прежде всего попросила экскурсантов подождать ее на площадке. Экскурсанты вышли. Обворожительно улыбаясь, Аксиома заявила инспекторам, что тут на площадке главная она и неужели такие сильные, симпатичные мужчины будут добивать беззащитную женщину?

Инспектора еще медлили. Тогда Аксиома, памятуя, как поступал в таких случаях Самотаскин, щедро пообещала инспекторам до вечера выполнить их требования.

Первым, как ни странно, сдался самый строгий из инспекторов — административный.

— Ну ладно, Кругликова, если ты такая прыткая, что к вечеру все уберешь, хотя тут работы на три дня, то я ухожу. — Он поднялся, звякнув медалями. — Вот подпиши только этот акт.

— Извините, товарищ Васечкин, со всей душой бы подписала, но Петр Иванович, уходя в отпуск, специально наказал ваши акты не подписывать.

— Почему?

— Он сказал, что достаточно у вас, товарищ Васечкин, на акте одну букву поставить, как штраф обеспечен. Так что вы простите, товарищ старший лейтенант (Васечкин был им до демобилизации, откуда это узнала Аксиома, неизвестно), вы человек военный и знаете, что приказ начальника нарушить не могу. — При этом Аксиома по-военному вытянулась перед инспектором.

Васечкин чуть наморщил нос, что означало крайнюю степень веселья, и сказал:

— Прыткая ты очень, Кругликова! Но может быть, и права: приказ старшего начальника нарушать нельзя. А твой Петр Иванович дошлый прораб, знает дело. — Он спрятал акт в папку. — Ладно, приеду завтра, проверю.

С пожарным лейтенантом было проще: дополнительная ласковая улыбка и замечание, что в форме ему лучше, чем в гражданском (Аксиома знала, почему-то все мужчины тают, когда им говорят это).

— Хорошо, товарищ Кругликова, завтра тоже проверю. Чтобы огнетушители висели, — многозначительно сказал он.

— Будет сделано, товарищ капитан! (Пожарный инспектор, как мы знаем, был только лейтенантом, поэтому он поправил Аксиому.) — Ах, простите! — Аксиома снова улыбнулась.

Инспектор по башенным кранам Кожин уже вынул из портфеля пломбиратор, чтобы остановить кран. Сейчас колебался: в самом деле, не очень-то правильно сразу, без предупреждения, ставить на кран пломбу. Да и девушку жалко, похожа на его дочь.

— Выполните это. — Он протянул предписание и первым вышел из прорабской. За ним вышли остальные проверяющие.

Остались Аксиома, Семен и автор проекта, который все-таки что-то писал в журнал. У Семена лицо было бледное, слабые тонкие руки беспомощно лежали на столе.

— Что, Семочка, тебе плохо? — Аксиома участливо положила ему руку на плечо. Он в ответ только беспомощно улыбнулся.

Тут и позвонил Новый начальник. Семен снял трубку.

— Я слушаю, — тихо сказал он.

— Вот что: вам нужно сегодня к девятнадцати быть на Соболиной, пять. — Новый начальник объяснил ситуацию.

— Я не смогу… — медленно сказал Семен. — Я…

Тут уж Новый начальник вышел из себя. Этот мальчишка, который так дерзко вел себя с ним, сейчас еще капризничает. Он не кричал, но говорил холодно, с угрозой.

— А ну дай-ка трубку, Семочка! — вдруг сказала Аксиома.

Она держала трубку подальше от уха, пока Важин не выговорился.

— Вы слышите меня? — строго спросил он.

— Слышу, Игорь Николаевич, — любезно ответила Аксиома.

— Это… это вы?! — изумился Новый начальник. — Что вы делаете на стройке?

— Пришла попрощаться, Игорь Николаевич… Семену нездоровится, придется отправить его домой.

— Домой? А кто же будет на стройке?.. Вы, что ли?

Очевидно, другого выхода не было. Аксиома это понимала, но кто в таком случае не покуражится?

— У меня самолет через три часа.

— Может быть, отложите на несколько дней? — неуверенно попросил Новый начальник.

— Но меня ждут…

Семен закрыл глаза.

— Одну минуту, я вам сейчас позвоню.

Она вызвала такси и, несмотря на сопротивление Семена, отправила его в сопровождении Маши домой…

Вот так получилось, что в восемнадцать часов Аксиома в сопровождении бригадира Алешки поехала на Соболиную, 5, квартира № 14.

18 июля

Несколько дней не записывал. Черт, сколько было неприятностей! Мало что было — сколько еще может быть!!!

По порядку: неприятность первая. Позавчера в 18.45 (я почему-то посмотрел на время) ко мне в дверь постучали (неделю уже, как снял электрозвонок). Я не сразу пошел открывать. В этом доме всегда жду беду. А кто спешит ей навстречу? После третьей серии стуков открыл дверь.

На площадке человек. Стою в дверях — не пропускаю. Он молчит, я молчу. Рассмотрел его: тощий какой-то, лицо мрачное, глаза зеленые, в руках портфель.

Молчим. Минуты через три он тихо говорит:

«Самотаскин Петр Иванович. Вы квартиронаниматель?»

«Да, — говорю. — А что?» В квартиру его не пускаю.

«Я, говорит, прораб, строил этот дом. Разрешите к вам».

Хоть и неожиданно все это, но быстро соображаю — очень быстро! — нужно, чтобы никто его не увидел.

«Очень приятно, заходите, пожалуйста».

В комнате усадил его в мягкое кресло, на стол бутылку поставил, представился.

Он немного оттаял.

«Я, говорит, в отпуск пошел. Решил пройти по домам, которые строил. Этот дом не думал посещать, но вот звонила Воронина из квартиры № 12, говорит, претензии есть…»

«Никаких претензий, — перебил я его. — Все в порядке. Ваше, — говорю, — прорабское здоровье, — поднял рюмку. — Спасибо, — говорю, — за дом и квартиру».

Он совсем оттаял, рассказал, что был в Кривоколенном пер., там он дом строил. Жильцы жалуются на шум через перекрытие.

«У нас никаких шумов, — говорю, и снова: — Ваше прорабское здоровье!» Мы еще по рюмке выпили. Дело веду, чтобы он скорее убрался.

Прораб все медлит, вынул из портфеля фотоаппарат.

«Хочется, — говорит, — довольного жильца сфотографировать».

И смущенно так улыбнулся, как мальчик.

Хоть и неожиданно все это, но быстро соображаю: никаких фото! Документ все же.

«Не нужно, — говорю, — фотографировать, Человек, мол, я скромный, а подтвердить, что шума нет, всегда подтвержу».

«Ну ладно, нет так нет. Только я еще хочу к Ворониной зайти. Она просила в 19.00, я раньше приехал».

«Она в отпуске, вчера уехала. Извините, но спешу». — Это я. И так подталкиваю его к двери. Он идет медленно. В дверях еще раз спрашивает: «Итак, никаких претензий?»

«Никаких, никаких!»

Спускаемся по лестнице. Все время думаю, как бы Воронина нам навстречу не попалась. А прораб идет медленно, каждую мелочь смотрит. Продолжаю его подталкивать.

Ах, черт бы его побрал! Если б шел он быстрее, все было бы по-другому… На площадке второго этажа нам навстречу девушка (не определил, девушка или молодая женщина; очень уж на мужчин взгляды бросает) в брюках и белом свитерке, а за ней большой парень. Как увидел он прораба, к нему:

«Петр Ива!» (Странно, почему «Ива»?)

«А вы что сюда пришли?» — спросил прораб. На девушку он не смотрит. А она аж побледнела, как его увидела.

«Нам, Петр Ива, Новый начальник приказал явиться в квартиру № 14. Там летчик-испытатель, Петр Ива, мировой рекорд поставил…»

«Ничего не понимаю, так вы что, в гости к нему по поводу мирового рекорда?»

«Нет, Петр Ива…»

Наконец девушка (а может, молодая женщина?) пришла в себя и так уважительно говорит:

«Нам, Петр Иванович, Новый начальник сказал, что летчик жалуется — слышимость большая через перегородку».

Тут я вмешался.

«Ерунда, — говорю, — никакой слышимости. Можно сказать, мертво все. Поворачивайте, говорю, назад. Я из квартиры № 13».

А девица эта, видно, только с прорабом так боязлива. На меня как посмотрела, и улыбочка такая…

«Очень, — говорит, — приятно слышать такое, тем более из квартиры № 13 и от такого симпатичного квартиросъемщика (вот если б Воронина была такая!). Но обязаны мы выполнить приказ».

Пошли они все трое вверх по лестнице.

Я быстро вниз. Ну и попался — навстречу Воронина.

«Вы куда бежите?» — схватила меня за руку (противная женщина!).

«Спешу».

«Э нет, сейчас прораб придет». — Запихнула меня в лифт и поднимает вверх.

«Я, говорю, очень спешу. Заседание». — И тянусь к кнопке, чтобы остановить лифт. Она навалилась на меня, тело у нее как железное?. Прижала к стенке и как змея улыбается:

«Другой бы на вашем месте час на лифте со мной катался. А вы удирать. Одним словом — коротышка!»

Вытащила она меня из лифта и к кв. № 14…

Фу, сердце что-то закололо. Перерыв.

Принял валерьянку с ландышем, 20 капель. Через полчаса еще 15 капель — так рекомендовал Осип Петрович. Продолжим пока о неприятности № 1. (Наверное, о неприятности № 2 не буду писать. Очень личное!)

У майора-летчика в квартире: он, жена (ничего так, только глаза все время закатывает), сосед сверху Павел Борисович, прораб, девица и парень.

Начал было говорить Павел Борисович со своими перерывами, но его прервал парень.

«Э нет, — говорит, — так дело не пойдет. Я с работы. Кто тут известный летчик-испытатель, что мировой рекорд установил?»

«Я, — говорит майор и рассмеялся, — только мировой рекорд я установил три года назад, и его уже побили».

«Это, — говорит парень, — не важно, побили или не побили. Мы вас будем слушать, и никого другого».

Майор рассказал о перегородках.

«У меня, — говорит, — жизни нет. С одной стороны лает собака, с другой — приемник играет. (Его жена закатила глаза и начала охать.) Слышимость такая, словно и нет перегородок».

Тут принялись все кричать, женщины визг подняли, и парень кричит. Только два человека сидят молча: девица (глазки все строит майору) и прораб. Один раз, когда Воронина особенно сильно кричала, прораб тихо спросил, как ее фамилия.

«Воронина! Это я вас вызывала… безобразие… мы будем жаловаться!..»

Прораб и тут промолчал, только посмотрел на меня. А я тоже кричу вместе со всеми.

Когда все немного приутихли и жена майора проглотила несколько пилюль, парень поднялся.

«Не пойму я вас, граждане жильцы, и вас, известный летчик-испытатель. Перегородка как перегородка, стоит крепко, не мы ее изготовляли… Заводы ее делали. Чего вы ко мне, Петру Ивановичу и Аксиоме, то есть Нине, имеете? — Он стукнул кулаком по перегородке: — Смотрите!»

«Тут, — говорит Павел Борисович, — вместо двух пан (щелк) елей одна стоит. Отсю (щелк) да и слышимость».

«Да не может быть! — парень рассмеялся. — Всегда между квартирами две панели ставим, и еще зазор между ними…»

«Про (щелк) верим?»

«Давайте».

Парень и Павел Борисович решили замерить простенок снаружи, потом изнутри. Я, конечно, их в свою квартиру не хотел пускать:

«Спешу я очень, бежать мне нужно».

Но эта проклятая Воронина снова схватила меня за руку и повела в квартиру.

Замерили. Парень руками развел, к прорабу:

«Вроде, Петр Ива, правы они, одна панель стоит. Что такое?»

Прораб тихо сказал:

«По проекту тут была двойная перегородка, а конструктор заменил на одинарную. Если б проект был…»

Тут девица вынула из портфеля папку, ласково так:

«Вот проект, Петр Иванович».

Он взял папку, только кашлянул, а девица прямо расцвела.

Показал прораб запись конструктора: «Ставить одну панель».

«Что же теперь делать?» — Это летчик спрашивает.

«Обратитесь в проектную мастерскую. Деньги от этой рационализации остались». Потом прораб посмотрел на меня: «А у вас слышимость есть?»

Я молчу. Что мне ответить, ведь только что я ему говорил, что все хорошо. Он только странно усмехнулся.

Строители поднялись. Тут наконец и я обрел речь.

«Так что, — спрашиваю прораба, — ваших тут никаких промахов нет?»

Парень говорит:

«Видите, что нет».

Чудной прораб какой-то, все молчит. Думал я, что жильцы дома еще покричат, но этого не случилось. Наоборот, вышли всей компанией на лестницу, а майор еще извинился перед прорабом. Сказал, что поедет в проектный институт.

Ночью мне снился страшный сон — будто жильцы узнали, что я был тем конструктором, который заменил перегородки. Боже, храни меня грешного!

Глава восьмая «Бог количества», принятый в бригаду Алешки по третьему разряду

День-два всего, и солнце снова иссушило строительные площадки. Зелени тут, конечно, и в помине нет — асфальт, бетон и пыль, тонкая, едкая и вездесущая. Если б не эта пыль, может быть, больше молодых инженеров шли бы на стройку, становились мастерами, прорабами и, проработав год-два, навсегда остались на стройке. Ибо забыть ее невозможно.

Сколько раз, кляня тебя, стройка, за неприятности, авралы и ночные бдения, мы решали уйти в проектный институт, контору — там полегче. Нет, не безделье там, люди тоже делают свою, нужную работу. Уходили, но через несколько месяцев, всего три-четыре, снова покаянно возвращались.

Не ходите, молодые инженеры, на стройку, там пыль, сабантуи; там, если вы захотите быть настоящими инженерами, вам придется насмерть сражаться даже из-за мелочей. Там вы забудете о тропинках в лесу, светлой глади озер, о небе. Но наступит день, может быть раз в году, может быть два, не больше, когда вы вдруг увидите, что работа идет, как мечталось, и люди, с которыми вы работаете, тоже увидят это, будут вам благодарны. И вы будете вознаграждены за все. Ибо нет в жизни большей радости, чем благодарность людей.

Каждое утро на стройку звонит Семен… Вот сейчас он идет в поликлинику, завтра выйдет на работу, и тогда Аксиома сможет лететь на Кавказ… Звонит, а врач не разрешает. Сегодня врач говорил с ней, — Семен не скоро сможет выйти на работу. Да-а!

Это, в общем, не так уж трудно — прийти в прорабскую, где спорят восемь разгневанных мужчин, очаровательно улыбнуться, так, чтобы каждому казалось, будто улыбка именно для него, и потушить спор. Раз так сделать, неожиданно для всех, и может быть для себя. А каждый день? Только сейчас Аксиома поняла, что значит быть старшим прорабом. Почему кто ни приходит на стройку, сразу начинает кричать, нервничать? Допустим, шофер приезжает на завод, он стоит перед закрытыми воротами, пока не оформит пропуск, затем подъезжает к складу, становится в очередь под разгрузку. Все это тихо, спокойно, и разговаривает он мирным голосом. Потом снова очередь на выезд с завода. Простои? Ничего не поделаешь. Но вот шофер въезжает на стройку. Башенный кран в это время поднимает панель (бросить ее конечно же нельзя), шофер ждет всего несколько минут, но тут же бежит в прорабскую, поднимает отчаянный крик. Попробуй не умилостивить его. «Ах так, — скажет шофер, — вы еще спорите, больше я к вам не приеду».

И не приезжает. А все начальство, от СУ до главка, звонит Аксиоме, ругает: у нее, мол, систематический простой машин.

Почему, когда на площадку прибывает какой-нибудь проверяющий, он уже заранее уверен, что прораб в чем-то виноват? Не может быть, чтобы на стройке все было в порядке! От одной этой мысли он принимает осуждающий, пренебрежительный тон, чувствует себя в роли следователя, а на прораба смотрит как на правонарушителя. Попробовал бы он себя так вести на заводе! Его бы просто не пустили в цех.

Почему, наконец, иная организация, обязанная снабжать стройку, считает, что делает прорабу кровное одолжение? Позвонишь раньше, напомнишь: на исходе детали, песок, пакля… Иронически спросят: «Пока есть?» — «Есть, но…» Перебивают: «Ну так стройте, а когда не будет, позвоните». Позвонишь позже: «Давайте детали, стала стройка». Но иронический диспетчер уж сменился, а другой резонно спрашивает: «Почему молчали раньше?..»

Разве так себя ведут поставщики завода?!

Аксиома хочет понять, отчего это так повелось? Может, на заводах более важная продукция? Нет, сейчас важнее жилья, пожалуй, ничего нет. Может, профессия строителя считается неуважаемой?

Тоже нет. Во всех газетах лозунгах, речах работа строителей оценивается чуть ли не как героическая, во всяком случае важная. Так в чем же дело?

Аксиома только сейчас начинает понимать Петра Ивановича. За три дня, что она замещает старшего прораба, даже осунулась. Куда-то исчезла ее обольстительная улыбка, и те люди, которые раньше говорили с ней мягко, теперь начинают на нее покрикивать. Как будто она, приняв на себя обязанности старшего прораба, дала всем право грубить ей. При этом не имеет никакого значения то, что она выручила товарища, коллектив, что испортила себе отпуск. Никогда в жизни раньше она не пряталась от телефонов; сейчас, услышав телефонный звонок, даже вздрагивает. «Бог количества» царствует вовсю. За эти три дня никто не спросил ее о качестве работ, но десятки людей самых разных рангов требовали, угрожали, даже просили выполнить график монтажа — сто двадцать деталей в сутки…

Вот и сейчас звонит телефон. Аксиома по привычке сразу берется за трубку. Но еще не снимает. Кто? Телефон звонит еще и еще… Приличные люди после пятого звонка больше не беспокоят, этот не отстает, она снимает трубку:

— Слушаю.

— Кто говорит? — Это голос Нового начальника, требовательный и энергичный.

Обычно такой вопрос злит Аксиому и она отвечает: «А кто спрашивает?» Но сейчас она покорно говорит:

— Кругликова.

— А, это вы, Нина Петровна! Что с Семеном?

— Звонил врач, сказал, что Семен на работу не скоро выйдет.

Пауза. Новый начальник, очевидно, про себя решает — как быть?

— Придется вам, Нина Петровна, месячишко, нет, кажется уже три недели, поработать старшим прорабом.

Пауза. Это уже молчит Нина. Да, она попала в переплет, и крути не крути, работать придется. Сама виновата. Незачем было ей возиться с Семеном…

— Так как, Нина Петровна? — В голосе Нового начальника еще слышатся просительные нотки, но Аксиома знает: стоит ей согласиться, как тон переменится.

— Что ж поделаешь, — неохотно отвечает она.

— Ну вот и ладно. — Это, так сказать, переходная фраза, а вслед за нею обычное: — У вас вчера не выполнили норму монтажа. В чем дело? — Важин спрашивает требовательно и даже зло.

Аксиома уже несколько раз отвечала на этот вопрос. Может быть, Новый начальник поймет:

— Ночью не привезли вовремя раствор. Старый раствор мы сейчас не пускаем в дело. Вы сами требовали…

— Да-да, конечно! — Важин не рассказывает Аксиоме о том, что с ним говорил управляющий трестом и довольно резко упрекал за «нововведения» на площадке у Петра Ивановича (слово «нововведения» управляющий произнес весьма язвительно) — требуют завоза раствора через час. Это почему? Важин пробовал объяснить, что, согласно паспорту, годность раствора только час, а его завозят впрок, на восемь часов. Но управляющий трестом, который обычно разговаривал с ним уважительно, на этот раз резко осадил: «Останетесь вообще без раствора. Бросьте фокусничать!»

Игорь Николаевич не может так сказать Аксиоме, ведь он сам запретил пользоваться старым раствором. Поэтому он говорит уклончиво, как обычно говорят начальники, когда им нечем возразить:

— Все так. Но график монтажа нужно выполнять.

Эта тонкая фраза на обычный язык переводится примерно так: «Старый раствор, конечно, в дело пускать нельзя, но из двух зол, уважаемая, выбирают меньшее».

— До свиданья. — Важин повесил трубку. Конечно, он кривил душой. Особенно неприятно, что это понимали и его подчиненные.

За три дня Аксиома усвоила, что мало открыть закон. Это полдела. Важно работать по закону. Казалось, все вокруг ничем другим не занимаются, только заставляют ее, Нину Кругликову, маленького мастеришку, а сейчас старшего прораба, отказаться от своего «закона». Ну что ж, против всех не пойдешь…

Она вышла из прорабской. За дверью снова зазвонил телефон. «Пусть звонит, — злорадно подумала она, — прораб вышел, прораба нет. Ах какой переполох поднимется сейчас в диспетчерских — некому задавать вопросы!»

Она медленно поднялась на верхний этаж. Как всегда, высота подействовала на нее успокаивающе.

Подошел Алешка.

— Здравия желаем! — Алешка смотрел насмешливо, сейчас будет интересный разговор.

— Здравствуйте, — устало ответила Аксиома. Про себя она отметила, что Алешка больше не франтил — спецовка была старая, полинявшая, волосы он подстриг, и теперь они задиристо торчали во все стороны. Ну что ж, «хороши только первые розы». И еще она заметила, что, несмотря на насмешку, в тоне Алешки все же звучала уважительность, которая в последние дни появлялась в обращении к ней. Как ни крути, а во всей этой истории со сменой старших прорабов она показала себя. Народ знает, что Петр Иванович в отпуск пошел, Егоркин со стройки сбежал, Семен заболел. Она уж, наверное, могла спокойно уехать на юг, но вот прервала отпуск.

— В ночную не привезли свежего раствора… Знаете? — Алешка победно расправил плечи.

— Да.

— Монтаж сорван, потому что по вашему приказанию старый раствор в дело не пускают.

— Да.

— Что будем делать?

Аксиома молчала. Она знала: нужно ответить, может, еще раз объяснить Алешке, но вдруг с удивлением заметила, что молчит точно так же, как молчал в таких случаях Петр Иванович.

С каждой минутой Алешка терял уверенность. Почему она не отвечает? Он не выдержал:

— Так как, Нина Петровна?

Да, у нее не было другого выхода. «Бог количества», новый бог, еще не принятый человечеством в семью богов и о существовании которого знала только Аксиома, снова победил.

— Делайте! — вдруг хрипло сказала она точно таким тоном, как говорил Петр Иванович.

Потом в прорабскую забежал водитель Абрашков. Он был взбешен: машину задерживают с разгрузкой!

Кладовщица Маша с испугом смотрела на него. Аксиома молчала.

Когда Абрашков наконец заметил, что веселая Аксиома, которая всегда шуткой гасила его гнев, молчит и смотрит в окно, он замолчал. Чего она уставилась в окно? Он тоже посмотрел: его машина уже была разгружена. Абрашкову стало неловко.

— Этот такелажник всегда с фокусами, — как бы оправдываясь, проговорил он. — Мог ведь сказать, что сейчас будет разгружать… В общем, ты, Нина, не серчай, погорячился я. — Он открыл дверь. — Так мир, Нина?

Все так же глядя в окно, она тихо сказала:

— Если вы еще раз посмеете здесь кричать, я добьюсь, чтобы вас сняли с рейса… Ясно?!

— Ясно. — Он тихо закрыл дверь и, смущенно улыбаясь, пошел к машине.

…В этот день еще много раз она поднималась и спускалась по лестнице, отвечала на телефонные звонки, звонила сама. В восемь часов вечера монтажники второй смены видели, как она, сильно ссутулившись, выходила за ворота.

— До свидания, Нина Петровна! — закричала сверху стыковщица.

Она остановилась и помахала рукой.

С этого дня Аксиому все на стройке начали звать Ниной Петровной.

Каждое утро Самотаскину звонит Маша. Быстренько-быстренько она по телефону выкладывает новости: начальник производственного отдела Егоркин, назначенный временно вместо Петра Ивановича, со стройки ушел. Трудно ему было… И.о. старшего прораба назначен Семен. Проработал одно утро. Заболел. Сейчас на стройке за Семена, а значит, за Петра Ивановича Нина Кругликова… Первые два дня вроде все шло хорошо. Сейчас грустная ходит. Она, Маша, спросила, в чем дело, та ответила: «Трудно, Маша…» Какие у Петра Ивановича будут указания? Нет? Ну хорошо, она позвонит завтра, может, завтра будут… Нет, нет, пусть Петр Иванович даже не думает — звонить ей не трудно. Даже наоборот — приятно… Хорошего отдыха… Да, ей рассказывал Алешка о посещении дома на Соболиной… Как хорошо получилось, что вины строителей нет!

Самотаскин тоже кладет трубку.

Дома, которые собирал Петр Иванович, были крепкими и надежными, так сказать «автоматически» надежными. Была тщательно разработана система, которая не позволяла прорабу ошибаться, если б он даже захотел. Сначала на площадку приходили геологи. Они бурили скважины. Это только нестроители думают, что здание стоит на фундаменте. Здание стоит на грунте. А грунт разный. Бывают пески, что любы сердцу прораба: они не боятся ни черта, ни дьявола, ни даже мороза, который пострашнее нечистой силы; бывают глины, они крепкие, но капризны — пучатся от мороза, зимой их нужно укрывать «одеялами» из шлаковойлока; бывают смеси песка и глины — супеси, суглинки; не дай бог, окажется плывун, тогда без свай не обойтись, или лессовый грунт, вроде крепкий, а попади вода, он расплывается сметаной. Бывают еще грунты, насыщенные водой, тогда по периметру всего котлована забивают иглофильтры и понижают уровень воды. К определению несущей способности грунта прораба не допускают, только геологи дают заключение.

Прораб копает котлован. Хочет укладывать фундаментные блоки… Стоп! Начинает действовать система «можно-нельзя». Прораб обязан сдать основание конструктору, без подписи конструктора монтировать фундаменты нельзя… Сдал. Приступает к фундаментам. Ну а тут разве нельзя ошибиться, например, сделать другую ширину фундамента?.. Нет. Блоки поставляет завод. Если на чертеже написано блоки Ф-2, то завод поставит на стройку только Ф-2.

И стены, перекрытия, кровля — все завозится с завода готовое, пронумерованное, проверенное ОТК. Не зависит от прораба толщина стен и плит.

Но система «можно-нельзя», такая безотказная и сильная, имеет свои слабости — она распространяется только на несущие конструкции дома. Все остальное — акустика, плотность швов между блоками, столярные изделия, отделка — зависит только от прораба…

Дома, которые строил Петр Иванович, были крепкие, надежные. Он гордился этим. Пусть его жизнь сложилась не так уж ладно и по служебной лестнице он не очень продвинулся, но иногда, в минуты сомнений, уныния, он вспоминал, сколько людей переехало в его новые дома, и становилось легче. Но вот в Кривоколенном переулке, на Соболиной, в домах, построенных так надежно, не живут, а мучаются композитор, летчик-испытатель, Воронины… А когда у летчика-испытателя вырастут дети — ведь дом простоит сто и больше лет, — они тоже будут мучиться.

Странно, чепуха какая-то! Он постарается посетить все свои дома. Может быть, он увидит других жильцов… Конечно, увидит!

Петр Иванович прошелся по коридору, минуту постоял перед телефоном… Позвонить на стройку? Нет, пока рано.

Дома Аксиому ждало письмо. Она устало прошла в свою комнату. Конечно, нужно приготовить ужин, но не было ни желания, ни сил. Она легла на диван: «Ну кто там интересуется не прорабом Ниной Петровной, которая не выполняет норму монтажа, а просто Ниной… разве есть такие люди?!» Она посмотрела на конверт: а, Кавказ… Наверное, еще ждут ее.

Кавказ! Посмотришь с моря на берег — горы, сплошь покрытые низкой, кудрявой зеленью, белые кубики домов… Посмотришь с гор — море! Сколько писателей, художников, поэтов пробовали рассказать о нем. Много ли они передали? Только море может само рассказать о себе. Аксиоме вдруг захотелось бросить все… «Ладно, чего уж там, ты, миленькая, сейчас старший прораб, прикованная тысячами нитей… — да нет, цепями, стальными тросами! — к телефонной трубке, к стройке. Чего уж там вспоминать?!»

Она надорвала конверт.

«Здравствуй, Нинка!

Получила твое письмо. Ты все же впряглась в свою стройку. Эх, лупить тебя некому! Мы с Аксельбантом все ходили на автобусную встречать тебя, но потом Жора и Олег запретили. Интересно получилось…»

Аксиома прервала чтение. Аксельбант… Жора… Олег… запретили… ерунда какая-то… Несколько минут она уговаривала себя встать и приготовить ужин, но так и осталась на диване. Снова взяла письмо: что же там «интересного получилось»?

Из письма далее следовало: Жора пригрозил Аксельбанту, что поколотит его, если еще раз тот посмеет прийти. Но что оказалось? Аксельбант снова явился в их расположение и потребовал от Жоры удовлетворения.

Жора долго смеялся. Спросил у Аксельбанта, на чем он хочет драться: пистолеты, шпаги? Она, Анета, очень испугалась: еще поубивают друг друга! Хотела их помирить, но Жора просил ее не путаться в мужские дела.

Аксельбант заявил, что, поскольку он сторона оскорбленная, он вправе выбирать оружие. Что же думает Нинка? Какое оружие выбрал Аксельбант? Он заявил, что хочет драться «на шахматах». «Как на шахматах?!» — закричал Жорка. «А вот так, — сказал Аксельбант, — кто проиграет, тот считается убитым, и больше никуда путаться не будет».

Собралось много народу, все смеялись. Но один бородач серьезно заявил, что в век научно-технической революции такой поединок вполне возможен. Бородач стал секундантом Аксельбанта. Анета (Анюта) в письме божилась, что человек сто, не менее, наблюдали поединок…

Так и не дочитав письмо, Аксиома заснула. Снились ей горы, море и Аксельбант, который умоляюще смотрел на нее большими круглыми глазами.

Полагают: все, касающееся людей, их природы, сущности, изучено вдоль и поперек. Установлено, что у человека может быть тысячи две болезней. Причем совершенно точно сформулировано: болезнь — не что иное, как «расстройство здоровья, нарушение правильной деятельности организма». Определены все состояния человека. К примеру, сон — это «наступающее через определенные промежутки времени физиологическое состояние покоя и отдыха». А все непонятное в человеке втискивается в графу «нервное расстройство».

Упаси бог спорить с энциклопедиями и словарями! Затеян этот разговор только потому, что автору непонятно «физиологическое состояние» Аксиомы, которая на следующее утро проснулась с твердым намерением отказаться работать старшим прорабом. Утро было серое, шел дождь, мелкий, скупенький и потому достаточно противный.

Аксиома приехала на площадку рано, кому-то назло у табельной доски не встала, а зашла прямо в прорабскую. Но все равно монтажники первой смены, сняв номерки, подходили к окошку, здоровались, обращаясь кто на «ты», кто на «вы», обязательно по имени-отчеству:

— Привет, Нина Петровна!.. Эх, снова дождик сегодня.

— Здравствуйте.

— Нина Петровна, здравствуйте! Дождик, наверное, скоро перестанет.

— Здравствуйте.

Почему и первая смена, которая никак не была связана со второй, решила звать ее по имени-отчеству? Почему неприятный дождь, который все кляли, стал «дождиком», а голоса уважительно смягчались? Она ведь ничего не сделала. Да ладно, ей это сейчас все равно — в девять она позвонит к Новому начальнику и откажется от прорабства.

Пришел Алешка. Он снова был в новой спецовке.

— Привет! — Алешка взъерошил короткие волосы. — Вот, товарищ старший прораб, за сутки сто двадцать две! Две детали, которые сверх нормы, Нина… — Он сделал паузу, но, посмотрев на бледное неулыбчивое лицо Аксиомы, сразу добавил — …Петровна, вам в подарок! — Алешка это придумал, когда ехал на работу, и ожидал хотя бы улыбки.

— Хорошо.

Алешка еще немного потоптался в прорабской.

— Я пойду, Нина Петровна…

Зашел водитель Абрашков:

— Здравия желаю, Нина Петровна! Сегодня на полчасика раньше «В-24» привез. Так сказать, подарок, чтобы не сердились за вчерашнее.

— Хорошо.

В полдевятого позвонил замначальника СУ Подшивайленко:

— Это ты, Нина Петровна?

— Слушаю вас.

— Песок я тебе двинул… Вчера ты меня здорово в работу взяла! Но имей в виду, угрозы мне до лампочки. Слышишь?

— Слышу.

— Из уважения к тебе. Тот в отпуск, другой сбежал, третий заболел, а ты… Только нос не задирай. Ладно?

— Хорошо.

Аксиома усмехнулась: какие рыцари! Подарки ей преподносят — смех один! — детали, песок… Другим цветы, а ей? Всю жизнь мечтала, что ей будут преподносить железобетонные плиты, весом по тонне, и кубометры песка… Ничего, ничего, сейчас вы, миленькие, запляшете. Она ждала девяти часов, когда можно будет позвонить Новому начальнику, но в восемь сорок пять он позвонил сам. «Ах, боже мой, — насмешливо отметила про себя Аксиома, — недоспал бедненький! Беспокоится!»

— Нина Петровна, сегодня в сводке вы перевыполнили норму монтажа. — Голосу Важина был приветливый, но какой-то безликий, служебный. Точно так же он, наверное, разговаривал бы с Петром Ивановичем или Семеном. Будто, став прорабом, она, Аксиома, превратилась в существо среднего рода. Она понимала: иначе и не могло быть, но вместе с тем, подчиняясь своему настроению, вспомнила, как говорил с ней Важин раньше, тоже на работе.

— Вы, может быть, хотите мне что-нибудь преподнести, Игорь Николаевич? — зло сказала она. — Так вот, чтобы не было промашки, сообщаю: железобетон и песок мне уже подарили… Осталась пакля. Это будет очень галантно — преподнести мне полтонны пакли.

Новый начальник молчал. Наверное, соображал, как ответить.

— Теперь служебный вопрос, Игорь Николаевич. Почему вы за все эти дни, что я работаю тут прорабом, ничего не спросили, не сказали о качестве? Ведь когда вы пришли впервые на площадку, вы отметили, что у нас нарушают технические условия. Или качество сейчас вас перестало интересовать?

Новый начальник и тут ничего не ответил. Аксиома «закусила удила»:

— Понятно. Теперь, с вашего разрешения, Игорь Николаевич, не служебный вопрос, личный. Можно?

— Да, конечно.

— Сколько лет вашей знакомой скрипачке?

— Не понимаю…

— Ну это же, наверное, не секрет, Игорь Николаевич?

— Да, конечно, двадцать семь.

— Двадцать семь, — повторила Аксиома. — Мне двадцать пять. Меня вот что интересует: если б она была на моем месте, вы бы прервали ее отпуск, взвалили бы на ее плечи прорабство?

— Не понимаю, вы ведь сами…

— Да-да, конечно, сама! Но вы же знали, что такое прораб? Как же вы могли согласиться? Даже, в какой-то мере, вынудить мое согласие? Молчите? Ну хорошо. Так вот, не позже завтрашнего утра присылайте сюда старшего прораба. Ясно? И тут молчите?!

— Я позвоню вам, — наконец сухо сказал Новый начальник.

Пустяковый дождик, который неизвестно с какой целью зарядил с утра, перестал. Поспешно выглянуло солнце, широко улыбаясь, словно извиняясь за допущенное опоздание. Оно на правах старого знакомого заглянуло в прорабскую.

«Ладно тебе, — чуть усмехнувшись, мысленно ответила Аксиома. — Ну хорошо, хорошо, не буду злиться».

Но свое обещание, данное так опрометчиво, Аксиома не сдержала.

В час дня приехала комиссия по проверке складирования, три товарища: представитель строительного главка — молодой человек, худой и высокий, чем-то напоминающий Семена, с плоской кожаной коробкой, которая по последней моде заменила портфель; представитель главка стройматериалов — женщина уже за сорок, споря со временем, она была затянута в свитер и трикотажные брюки; и очень пожилой человек, детскими удивленными глазами смотревший на стройку, очевидно взятый для счета.

После обхода площадки они зашли в прорабскую. Молодой человек представил своих коллег. Пожилой уселся на стул, вынул из кармана газету и принялся ее просматривать. Газета была явно не по возрасту — «Комсомольская правда». Наибольшую активность проявила представитель главка стройматериалов Нонна Гавриловна.

— А это вы всегда так? — резко спросила она.

— Что всегда? — Аксиома подумала, что инспектор ведет себя довольно странно: если ты уж нарядилась, как девушка, то к чему этот резкий, начальственный тон? И еще подумала, что, когда ее года подойдут к сорока, она не станет синить веки.

— Портите столярные изделия, — еще резче сказала Нонна Гавриловна, уловив во взгляде Аксиомы насмешку. На ее лице резче проступили морщины, вернее — складки под глазами. — Вы знаете, сколько сил тратят на комбинатах, чтобы высушить материал?.. Десятки людей следят, чтобы окна и двери делались из сухой древесины… А вы… Вам наплевать! Держите оконные блоки под дождем… У вас на площадке одна видимость порядка… Сложено аккуратно, а все равно столярка портится.

— Нонна Гавриловна, ведь железобетон хорошо сложен, — попробовал смягчить ее молодой человек. Он ласково смотрел на Аксиому, и это, видно, еще больше подзадорило инспектора.

— Что, «Нонна Гавриловна»?! — зло повышая голос, возразила она. — Потом жильцы получают кривые окна и двери, которые не закрываются. А жалобы идут к нам, в главк. Я считаю, что нужно оштрафовать прораба. Правда, Иван Иванович?

— Вы… о чем? — третий член комиссии медленно сложил газету. Но, посмотрев на раздраженное лицо Нонны Гавриловны, быстро спрятал газету, испуганно сказал: — Да… да, я с вами согласен.

Так получилось, что, несмотря на противодействия молодого человека, несмотря на то что Аксиома полностью согласилась со злющей дамой, несмотря на разъяснение кладовщицы Маши, что Нина Петровна работает прорабом только пять дней, на нее составили акт. За актом, как пообещала Нонна Гавриловна, последует штраф, и немалый, рублей тридцать.

Все шло так плохо, что акт и обещанный штраф даже развеселили Аксиому. За эти пять дней прорабская судьба принесла ей целую кучу неприятностей, штраф был завершением. Больше эта самая многоуважаемая судьба придумать уже не могла. Поэтому Аксиома, прощаясь у ворот стройки, приветливо улыбалась даже свирепой Нонне Гавриловне.

— Чему вы так радостно улыбаетесь? — недоверчиво глядя на Аксиому, спросила та. — Или думаете…

— Ничего не думаю, — все так же улыбаясь, прервала ее Аксиома. — Уверена, что вы мне влепите штраф и осрамите на весь главк… Но знаете, милая Нонна Гавриловна, я радуюсь, что хуже уже ничего не может быть. Это, так сказать, завершающий аккорд.

Выражение лица Нонны Гавриловны смягчилось.

— Ну-ка, друзья, идите! — приказала она. — Подождите на улице. — Молодой человек и Иван Иванович пошли к машине. — Эти бездельники мужчины только и ждут, чтобы мы, женщины, перессорились. Вот что, приеду через три дня, если будет стоять навес для столярки, порву акт. Хорошо?

— Навес сделаю, Нонна Гавриловна. Акт рвать ненужно, а то что-нибудь еще и похуже случится. Я уж знаю — это полоса у меня такая.

— Приеду через три дня, — строго повторила Нонна Гавриловна. Чуть наклонившись, она коснулась рукой плеча Аксиомы и тихо сказала: — У меня дочь… Жалко только, не такая, как вы. — Повернулась и быстро пошла к машине.

Впервые в жизни, в двадцать пять лет, Аксиома сделала вывод, который рано или поздно делают для себя большинство людей: в каждом человеке, каким бы он внешне ни казался, есть много душевного и хорошего. Нужно только быть терпеливой. Когда Аксиома поднималась по лестнице к Алешке, она дала себе слово быть терпеливой.

Для того чтобы смонтировать сорок деталей в смену, Алешке приходилось считать каждую минуту. Так часто говорят — «беречь каждую рабочую минуту». Но на самом деле Алешка знал, что есть на строительстве много работ, где минута, и десять минут, и даже час не имеют особого значения. Ну, к примеру, электромонтер. Только тогда и работает, когда авария или нужно на новом этаже сделать проводку… Правда, электромонтер не сдельщик, он дежурный, на повременной оплате. Хорошо, возьмем слесаря по монтажу отопления. Он сдельщик. Но слесарь сам себе хозяин. Есть настроение — вкалывает, нет — покуривает, завтра нагонит. Так? Хотите еще специальности? Пожалуйста — штукатур, маляр…

Только настоящий монтажник, то есть тот, кто собирает коробку здания, считает свою работу по минутам, потому что связан с краном. Кран все делает с определенной скоростью: и движется по рельсам, и подымает, и поворачивает стрелу — ни быстрее, ни медленнее. Вот и гляди, если упустил минуту, больше ее уже не нагонишь.

В смене ровно четыреста восемьдесят минут. Для того чтобы зачалить панель, поднять ее, подъехать к месту укладки, опустить панель, поддержать, пока ее раскрепят, нужно десять минут. На сорок панелей четыреста минут. Нужно еще перегородки подать, и песок, и субподрядчикам детали — как раз еще восемьдесят минут. Минута в минуту все 480!

Поэтому, когда к Алешке приходит Аксиома, или, как ее сейчас называют, Нина Петровна, и строго говорит: требуется, мол, сделать навес для столярных изделий, Алешка, при всем уважении к Акси… то есть Нине Петровне, отказывает. Он бережет каждую минуту. Он не спорит, навес для столярки, может быть, и нужен. Хотя, честно говоря, при Петре Ивановиче, а прораб тот поопытнее и кому угодно нос утрет, только вот высоту не переносит, никаких навесов не делали, сверху прикрывали куском рубероида… Что-что? Фиговый листок? Алешка не знает, что это такое, на стройке таких нет… Почему Нина Петровна смеется, Алешка не понимает. Так вот, для навеса у него нет времени, минут этих самых.

Он не может согласиться с и.о. старшего прораба товарищем Кругликовой Ниной Петровной, что дело только в зарплате. Во-первых, он должен разъяснить и.о. старшего прораба, что добиваться большой зарплаты путем бережливости монтажного времени не жадность, а правильное отношение к труду. Как понимает Алешка, товарищ Кругликова на сдельщине никогда не была, ей всегда окладик обеспечен. А второе, Алешкина бригада соревнуется с бригадой Пономарева, который вон работает, напротив. Бригада Алешки, хоть он и бригадир молодой, не собирается уступать Пономареву. На сегодняшний день он перегнал Пономарева на полэтажа. Навес определенно собьет бригаду… Да, Алешка понимает, что приказы нужно выполнять, но и с бригадиром нужно советоваться, стройка не армия, а товарищ Кругликова еще не капитан и даже не младший лейтенант.

Что касается качества, то он качество уважает безусловно. В договоре имеется обязательство сдать дом с оценкой «хорошо». Они с Петром Ивановичем все дома сдавали на «хорошо», и этот дом будет так сдан. А замечания, что столярка испортится, несерьезные.

В конце этого разговора продолжительностью десять с половиной минут, в котором приняли безмолвное участие еще три монтажника и сварщик и задержался монтаж одной детали, Алешка не без остроумия заявил:

— Не знаю, товарищ Кругликова, что это за «бог количества», о котором вы сейчас сказали. Но если он ускоряет монтаж, то я и вот мои ребята за этого бога. Мы даже согласны принять его к себе в бригаду, правда для начала по третьему разряду…

Глава девятая Бабушка Дина, внучка Дина и Тимофеи по Амурской, 13

Петр Иванович решил так: если в третьем доме все будет в порядке, он на этом кончит.

Сосед Миша, которому было уже сорок, но все в доме его считали мальчиком, может быть, потому, что он сам себя считал таковым, при очередной перестановке замка в дверях расписывал Петру Ивановичу все прелести юга, точнее Крыма, еще точнее — Ялты.

— Понимаете, Петр Иванович, — говорил он, наблюдая, как Петр Иванович подгоняет новый, уже четвертый по счету, замок, — главное — это внезапность. Вот только что вы в Москве, ну машины, шум, люди бегут… Раз — такси, вы в аэропорту; два — самолет, вы в Симферополе… Извините, тут ключ будет вверх ногами?

— Да.

— Это чудесно, Петр Иванович! Продолжу: три — снова такси, вы в Ялте… Итого сколько? Час плюс два часа, плюс еще два — пять часов. Я не ошибся?

— Нет.

— Пять часов, дорогой и уважаемый Петр Иванович!.. Что мы будем делать без вас? Я пропаду, буду ночевать на лестнице… Бр-р-р-р! Но все равно. Только пять часов, и вы у Черного моря. Пальмы, аппетитнейший запах жареного мяса разносится по всей набережной… Ручку нужно нажимать, когда открываешь?

— Да.

— …И люди там через несколько дней становятся лучшими в мире. Если вы нервный человек, там вы успокаиваетесь, если злой — делаетесь добрым, пожилых людей там нет. Пятьдесят, шестьдесят — все равно вы молодые. Вам уже пятьдесят?

— Нет.

— Я думал… вы всегда озабочены. — Сосед оценивающе смотрел на Петра Ивановича. — Жильцы говорят, что вы дома строите. Это верно?

— Да.

— Трудно, наверное?.. Все отвлекаюсь. Так вот, Ялта… Приоденетесь, Петр Иванович, во все легкое. Только не берите этот синий костюм. Кто вам его шил? Ладно, ладно, будет вам в Ялте ну лет тридцать, не больше… Кажется, месяц назад к вам приходила девушка, стройная такая, в синих брючках и светлом свитере. Она сказала, что чертежи хотела передать. Это кто такая, Петр Иванович? — У Миши зажглись глаза. — Познакомите?

Петр Иванович молча передал Мише ключ.

— Уже? Ну вы просто чародей! Руки у вас золотые. Я бы… Сейчас попробую. Что-то не получается… Ключ, наверное, нужно повернуть?

— Да.

— Ага! Ну вот, все в порядке. Спасибо вам большое. Мы так славно побеседовали! Обязательно в Ялту, обязательно! А телефончик ее не знаете? Может быть, рюмочку зайдете? Нет? Ну следующий раз, когда ключ снова потеряю… Так поедете?

— Может быть.

Пока Петр Иванович спускался по лестнице, Миша посылал ему вслед искреннейшие благодарности и заверения в глубоких чувствах.

«Так она приходила сюда… Какие чертежи? Непонятно». Следовало бы подняться в квартиру, занести чемоданчик с инструментом, но Петр Иванович не любил возвращаться.

Петр Иванович вышел из метро. Его дом тут уже близко, на Амурской. Странное название. Может, в честь реки Амур? Или в честь бога любви? Еще более странно. Петр Иванович помнит: дом тогда имел нормальное название — «корпус 127а, квартал В, микрорайон 7». Почему-то он вспомнил, что тут впервые принял на работу Алешку. Обучал его монтажному делу.

За два года деревья, высаженные у дома, разрослись. А где маленький клен в виде рогатки? Однажды, придя на работу, Петр Иванович увидел: кто-то разорвал деревце надвое, ветви клена беспомощно лежат на земле. Аккуратно у основания он связал их и потом несколько месяцев присматривал за деревцем… Вот и клен, возле маленькая скамейка. Петр Иванович читал, что тот, кто не вырастил ни одного дерева, напрасно прожил на свете. Он много посадил деревьев, около каждого построенного дома. И если действительно это утверждение правильно, то он, старший прораб Самотаскин П.И., выполнил свою норму на тысячу процентов и уже живет в двадцать первом веке…

Если бы Петр Иванович присмотрелся к клену, то увидел, что тот обрадованно колышет ветвями (а как иначе дерево может выразить свою радость и благодарность?), но прораб не обратил внимания на приветствие, не понял, только ласково коснулся рукой ствола.

Любая продукция, которую сделал человек, потом движется — может быть, перемещается человеком, может быть, перемещает человека. Только дом неподвижен и вечно стоит на том месте, где его поставили. Петр Иванович помнит, что дом на Большой Серпуховской он заложил с отступлением на «красной линии» на целый метр. Приезжали комиссии, грозились разобрать начатые стены, а прораба чуть ли не четвертовать. Петр Иванович молчал, бригада все клала и клала кирпичи, и чем выше становился дом, тем реже появлялись комиссии. Когда добрались до крыши, комиссии вообще исчезли.

Сейчас дом стоит, как все, и может быть, один только Петр Иванович знает о нарушении «красной линии» — святая святых градостроительства.

Да, дома неподвижны для всех людей, которые, проходя мимо, смотрят на них или живут в них. И только для нескольких десятков людей — строителей — дома всегда в движении. Вон в правом углу третьего этажа большая щербинка. Петр Иванович помнит, как «драил» Алешку, тот панелью ударил по углу. «Петр Ива, Петр Ива, да хватит уж вам, — молил Алешка. — Во веки веков этого больше не будет»… Выше панель без нескольких «ирисок» — облицовочных квадратиков. Петр Иванович не хотел эту панель принимать. Приезжали с завода, клялись страшной клятвой, что потом исправят… Так и не исправили. Это мелочи, никто их не видит. За дом, впервые, Петр Иванович получил хорошую оценку.

Он прошел к первому подъезду, где над дверью висела табличка «1—48». Тут на третьем этаже и должна быть квартира № 13. Медленно стал подниматься по лестнице… Хотя Петр Иванович ставил во все квартиры одинаковые двери, сейчас каждая дверь выглядела по-разному. Дверь квартиры № 5 была обита черным дерматином, № 6 — коричневым, № 7 и № 8 не были обиты, но зато перед № 7 лежала аккуратная, смоченная водой тряпочка. Квартира № 8 не имела половичка, даже звонка не было, торчали два проводка.

Как показалось Петру Ивановичу, квартира № 13 чем-то отличалась от остальных: во-первых, перед дверью лежала красочная циновка, а во-вторых, среди безмолвных квартир — было два часа дня — только она подавала признаки жизни. Слышался какой-то неясный шум. Петр Иванович нажал на кнопку звонка.

Быстрые, легкие шаги, звонкий голос девочки:

— Кто там?

— Пожалуйста, попроси кого-нибудь из взрослых. Скажи, что просит прораб Самотаскин.

— Прораб? — Девочка, очевидно, поставила это слово под сомнение.

— Ну да, девочка, прораб… то есть строитель.

— Ага… Никого нет, дядя Самотаскин, только я и Тимофей.

— Ну тогда попроси Тимофея.

За дверью раздался смех:

— Тимофей, дядя Самотаскин, совсем маленький. Он еще ничего не понимает!

Заходить в квартиру и встречаться с детьми не было никакого смысла, но уходить Петру Ивановичу не хотелось.

— Тебя как звать? — спросил он.

— Дина.

— Открой дверь, Дина.

За дверью послышалась возня, строгий голос девочки произнес:

— Да подожди немного, скоро бабушка придет. — Петр Иванович кашлянул. — Это не вам, дядя Таксин. Замок открыла, а все равно дверь не открывается. Бабушка Дина говорит, что дверь заедает!.. Подожди, я сказала… Ему, дядя Такса, уже давно пора выйти…

Петр Иванович открыл чемоданчик и вытащил большую отвертку. Конечно, нужно было уйти. То, что он собирался сделать, на «милицейском языке» называлось взломом. Девочка могла испугаться, начать кричать. Но он просунул отвертку в щель двери, сильно нажал. Дверь открылась, и из нее с радостным визгом выскочила серо-черная собачка, а за ней, держась за поводок, худенькая девочка в красном платьице… Секунда — собака и девочка скатились вниз по лестнице, исчезли. Петр Иванович остался стоять перед открытой дверью.

Конечно, взлом. Он позвонил в квартиру № 14, потом в 15 и 16, но никто не отвечал. Сейчас уже уходить было нельзя. Хорошо, если девочка вернется быстро.

Он успел прочесть подвал в газете, когда сверху послышались медленные шаги. На промежуточной площадке появилась старуха с авоськой, в которой болтались пустые молочные бутылки.

«Сейчас крик подымет», — подумал Петр Иванович и решил ее опередить:

— Извините, вы из какой квартиры?

Старуха застыла на площадке, смотрела полными ужаса глазами на Петра Ивановича.

— Я вот дверь помог открыть… Девочка с собакой убежали… Вот стою.

Но старуха тонко закричала и с удивительной быстротой побежала вверх по лестнице. Несколько секунд слышалось, как она, все так же крича, совала ключ в замок, наконец сильно потянула на себя дверь и быстро ее захлопнула.

Дина Александровна Светова работает в издательстве «Утро» редактором. Она так элегантна и моложава, что посетители «Утра» — примерно процентов восемьдесят, не говоря уже о сослуживцах, — зовут ее Диночкой. (Остальные двадцать процентов — это писатели, рукописи которых она редактирует, они, конечно, обращаются к ней по имени и отчеству.)

Когда в редакции раздался тревожный звонок, у Дины Александровны сидели два автора. Петр Баракин, молодой человек с округлым лицом, выражающим полную готовность всегда сделать своему ближнему что-нибудь приятное, и Виктор Иванович Пугач, немного постарше. Они передали в издательство повесть детективного направления и сейчас со скрытой тревогой взирали на редактора. Со скрытой, потому что автору не полагается обнаруживать свои чувства. Они уже упомянули о дождливом лете, о сегодняшнем теплом солнечном дне. Так как Дина Александровна, положив перед собой рукопись, молчала, Петр Баракин продолжил разговор о погоде уже на будущее. Говорил он мягко и весело, было такое впечатление, что, если бы его попросить, он непременно изменит погоду к лучшему. Его соавтор молчал.

Дине Александровне было неприятно начать разговор о рукописи, которую она должна вот сейчас «зарубить». Петра Баракина она знала хорошо. Он часто бывал в издательстве, приносил короткие повести, написанные легко и непринужденно, но Дине Александровне казалось, что повести были легки как пух. И хотя в большинстве случаев Дина Александровна делала критические замечания, а то и вовсе отклоняла рукописи, Баракин все же упорно просил в редакции, чтобы его вещи передавали Дине Александровне.

На этот раз новая повесть была написана о правонарушителях. Как понимала Дина Александровна, материал подготовил Пугач, а за Баракиным была литературная обработка.

— Так вот, — наконец собравшись с духом, начала Дина Александровна, — о вашей повести. Главное, что меня тут удивило, — Дина Александровна положила руку на серую папку с рукописью, — легкость, с которой ваши грабители действуют. Так в жизни не бывает!

Петр Баракин радостно улыбнулся:

— Понимаю, Дина Александровна. Вы правы…

Телефонный звонок раздался именно в этот момент.

Секретарь сняла трубку, но тут же сразу ответила:

— Позвоните попозже, у нее авторы. Авторы, понимаете? — Она положила трубку. — Вас спрашивали, Дина Александровна. Какая-то бабуля звонила. Странная какая-то, — рассмеялась секретарь, — вроде подвывает в телефоне.

— Вы опять, Баракин, свое «понимаю», — несколько досадливо произнесла Дина Александровна. — Вы должны иметь свое мнение.

— Полностью с вами согласен, — радостно повторил Баракин.

— Ну что ж, — Дина Александровна взяла папку.

— Вам приходилось сталкиваться с кражами? — вдруг тихо спросил Пугач.

— Нет, не приходилось.

— Откуда же вы знаете, легко или трудно получается у грабителей, как вы их называете?

— Ну, знаете, — Дине Александровне не понравился вопрос Пугача. — Мне приходится давать заключение о произведениях, где рассказывается об ученых, о рыбаках, о жизни деревни. Но я никогда не была на рыбной ловле и не жила в деревне…

Снова раздался телефонный звонок.

— Я же вам говорила, что у нее авторы… Что? Не понимаю! Что-что? Боже мой! Налетчик?! — Секретарь вскочила. — Не вешайте трубку!.. Повесила… Дина Александровна, послушайте, звонила ваша соседка, она говорит, что дверь в вашу квартиру взломали. Она говорит — налетчики…

Первым вернулся Тимофей. Он остановился перед Петром Ивановичем, чуть наклонив набок бородатую мордочку, очевидно решая, стоил ли Петр Иванович его, Тимофеева, внимания.

Самотаскин очень обрадовался Тимофею: значит, сейчас появится Дина и он сможет уйти из этого проклятого подъезда. Он нагнулся, чтобы погладить щенка, но тот, решив, что с ним собираются поиграть, отскочил и звонко залаял.

На верхнем этаже снова открылась дверь. «Очевидно, старуха», — подумал Петр Иванович. Тимофей тоже услышал и с радостным лаем помчался наверх, поводок волочился за ним. Тимофей знал эту квартиру, тут жила женщина, с которой он дружил. Каждая сторона вносила на алтарь дружбы посильную лепту: женщина — чаще всего пирожки с печенкой; Тимофей же, по людским понятиям, не очень много. Ну что такое коснуться влажным носом руки? Или часто шевелить маленьким обрубком хвоста? Но, с точки зрения маленького бородатого фокстерьера, это означало доверие и ласку.

Старуха понимала это. К старости люди становятся прозорливее. Но сейчас, увидев «налетчика», который поднимался по лестнице вслед за Тимофеем, она быстро захлопнула за собой дверь.

Положение Петра Ивановича оставалось сложным. Правда, он поймал Тимофея за поводок, и сейчас они оба сидели перед открытой дверью, но девочка не приходила, а Тимофей вряд ли мог быть свидетелем при строгом разборе происшествия.

«Может быть, закрыть дверь и потихоньку уйти?» — подумал Петр Иванович. Эта мысль ему все больше начинала нравиться. И когда Петр Иванович прочел международные события, а девочки все не было, он вынул из чемодана отвертку.

Замок Петру Ивановичу был знаком, такой же стоял у его соседа. Он быстро и ловко подогнул язычок, но дверь никак не хотела закрываться. Наконец он понял, что она искривилась, нужно отжимать угол створки.

Тимофей сидел тихо, наклонив набок голову, с любопытством наблюдая за Петром Ивановичем. А когда дверь закрылась, даже одобрительно залаял. Только сейчас Петр Иванович вспомнил о нем: «Вот черт, не сообразил, Тимофей-то остался на площадке! Надо же так. Придется еще раз открыть дверь и сунуть собаку в переднюю». На этот раз открыть дверь было сложнее, он нагнулся над замком.

— Нужно дальше просунуть отвертку, — сказал спокойный голос за его спиной.

Наверное, и у вас бывало в жизни, когда вы очень спешили. В тот момент вы решали мучительную проблему: как ехать — на метро, троллейбусом или взять такси? Конечно, такси, мгновенно решали вы, хотя по опыту знали, что совершаете ошибку.

С полчаса вы танцуете на мостовой: нужно в считанные секунды, метров за пятьдесят, не менее, определить, такси это или не такси. Потом нужно на таком же расстоянии заметить, сколько людей в машине, свободна ли она и, наконец, нет ли на переднем стекле таблички «В парк», «По заказу». Конечно, можно выйти на мостовую и просто стоять с поднятой рукой. Но серьезный ловец такси никогда так не делает.

Автор достаточно глубоко изучил этот вопрос и утверждает, что для таксиста человек, стоящий все время с поднятой рукой, равносилен фонарному столбу. Водитель такси уважает пассажира, который именно за пятьдесят метров все определит, выйдет вперед и взмахнет рукой. Это солидный пассажир, нужно остановиться.

Двадцать две минуты Дина Александровна, Петр Баракин и Пугач ловили такси. Дина Александровна суматошно бегала за всеми машинами, которые останавливались в поле зрения; Петр Баракин, призывно улыбаясь, стоял с поднятой рукой, а Пугач выходил на мостовую и делал отмашку. Ничего не помогало. Наконец, отчаявшись, они сели в троллейбус и еще через двадцать две минуты вышли на Амурской улице.

— Минутку, — остановил их Пугач перед домом. — Какой этаж?

— Третий.

— Мы вот что сделаем, Дина Александровна, — сказал Пугач. — Вы, Анатолий, идите снизу по лестнице, я подымусь в лифте на четвертый этаж и спущусь вниз. Вам, Дина Александровна, не стоит пока вмешиваться, подождите здесь…

— Ниже немного, еще ниже, — советовал все тот же спокойный голос за его спиной.

Петр Иванович так и сделал, нажал на дверь, и дверь открылась. Только сейчас до Петра Ивановича дошло, что на площадке находится еще кто-то. Он обернулся, сзади него стоял худощавый молодой человек.

— Вы хозяин квартиры? — спросил Петр Иванович.

Молодой человек не успел ответить — Тимофей с громким радостным лаем помчался вниз, чуть не сбив с ног Петра Баракина.

Когда Петр Баракин увидел Петра Ивановича, он радостно закричал:

— Диночка Александровна, поймали!

Дина Александровна вбежала на площадку.

— Вы… вы! — только и могла она произнести.

Она бросилась в квартиру. Маленькой Дины не было.

— Где Дина? Куда вы дели Дину? — От волнения к горлу подступал какой-то противный ком. Она чувствовала, что вот-вот упадет, и прислонилась к стене.

— Простите, это вы «бабушка Дина»? — заикаясь, спросил Петр Иванович. — Девочка куда-то убежала. Я наконец свободен? — Петр Иванович хотел идти, но молодой человек, который советовал, как открыть дверь, спокойно сказал:

— Пройдемте!

…Пугач возвратил Петру Ивановичу паспорт.

— Налетчик? — с надеждой в голосе спросил Петр Баракин.

Пугач не ответил.

Петру Ивановичу вся эта история показалась настолько дикой, что он даже пришел в хорошее настроение и любезно ответил:

— Это в паспорте обычно не пишется.

— Вы говорите, — что девочка убежала вместе с собакой, — рассудительно начал Пугач. — Вы остались перед открытой дверью. Предположим, так. Где же девочка?

Петр Иванович пожал плечами.

— На этот вопрос я не могу вам ответить.

— Не кажется ли вам это очень странным? — Пугач вел допрос осторожно, он был человек опытный. — Собака тут, девочка исчезла.

— Кажется.

Зашла старуха, та, что жила выше этажом. Это была не формальная бабушка, как Дина Александровна, а настоящая — с кучей болезней. Осторожно обойдя Петра Ивановича, она прошла во вторую комнату, где Дина Александровна звонила по телефону, разыскивая внучку.

— Еще совсем молодой, — громко зашептала старуха. — Только подумать!..

Дина Александровна вошла в комнату, где Пугач вел допрос.

— Внучки нигде нет, — растерянно сказала она. Почему-то она обратилась не к Пугачу или Баракину, а к Петру Ивановичу.

За столом было только три стула, они были заняты. Пугач, конечно, не поднялся, чтобы уступить место Дине Александровне, — он был уже на работе; Баракин так увлекся изучением «налетчика» (живая натура!), что забыл о Дине Александровне. И только Самотаскин, почувствовав в голосе Дины Александровны тревогу, поднялся:

— Садитесь, пожалуйста, не волнуйтесь, она, наверное, скоро придет.

— Вы так думаете? Спасибо вам. — Дина Александровна села на стул.

Старуха тоже зашла в комнату. Она покосилась на Петра Ивановича, выбрала себе место подальше от него и уселась в кресло.

Молчание стало томительным даже для Самотаскина. Он решил пока хоть чем-нибудь заняться, подошел к окну и потянул створки на себя. Окно не открывалось. Тогда он просунул в щель отвертку, нажал, и створки распахнулись. Энергичный, крикливый двор вдруг ворвался в комнату.

Бабушка с тонким криком вскочила, решив, что «налетчик» сейчас убежит. Баракин тоже встал. Он не сводил глаз с Самотаскина. Мысленно Баракин уже переделывал страницы повести, которые теперь, в свете поступков Самотаскина, казались ему неуклюжими. «Какой тонкий ход! — восхищался он про себя. — Открыв окно и рассматривая створки, налетчик тем самым подтверждает версию, будто он прораб, и в то же время готовит себе путь для побега! Ведь рядом с окном проходит водосточная труба…» Имен» но сейчас Баракин утвердился в мысли, что перед ним искуснейший вор, так сказать — налетчик века научно-технической революции.

Чтобы подтолкнуть Самотаскина к решительным действиям, он воскликнул:

— Высоко тут… но рядом труба. А?

Самотаскин, которого не оставляло хорошее настроение, и Пугач рассмеялись. При этом Пугач на всякий случай счел нужным заметить, что сейчас водосточные трубы крепятся не очень прочно, у них в районе зафиксировано несколько случаев падения воров вместе с трубой. Вообще Пугач вел себя весьма осторожно.

Дина Александровна повернулась к открытому окну. Веселый, шумный двор вселял надежду. Но энергичнее всех повел себя Тимофей. Только что он скучно позевывал, удивляясь наивности людей, вдруг с радостным лаем вскочил на подоконник и бросился к двери.

— Диночка! — закричала Дина Александровна.

В комнату степенно вошла внучка Дина. Она сделала общий поклон, достала из серванта блюдце, положила туда пачку растаявшего мороженого и дала Тимофею. Потом Дина, как и полагается воспитанным девочкам, подошла к Пугачу.

— Внучка Дина, — вежливо улыбаясь, представилась она.

К Петру Баракину:

— Внучка Дина. — Что же еще можно сделать, чтобы отдалить неприятные минуты объяснения с бабушкой Диной? Ага!

— Дядя Такса, прошу извинить меня за задержку, я была занята. — Она замолчала и тревожно посмотрела вокруг. Нет, не сердятся! Но на всякий случай возможно суше сказала бабушке Дине: — Там Тоське, бабушка Дина, телефон купили. Нужно было проверить.

Все же ей пришлось рассказать подробно.

…Когда Тимофей сделал во дворе свои неотложные дела, Дина строго-настрого приказала ему возвращаться домой. Оставлять дядю, который пришел в гости (кажется, его зовут дядя Такса), одного Дина сочла невежливым. Конечно, на Тимофея пришлось крикнуть, так как он считал, что время его прогулки не истекло. В конце концов ему пришлось подчиниться.

Обиженно волоча за собой поводок, Тимофей исчез в подъезде.

Немного подумав, внучка Дина решила, что она успеет показать Тоське свое новое красное платье. Честное слово, внучка Дина и не думала заходить к Тоське.

— Тось-ка!.. Тось-ка!

Подруга, словно ждала ее, тут же появилась на балконе шестого этажа.

Оказалось, что Тоське только вчера вечером подарили телефон. Настоящий, при помощи которого можно разговаривать, находясь в разных комнатах, даже из кухни.

Внучка Дина поставила такую возможность под сомнение. Ведь всему двору известно, что Тоська любит приврать. Нужно было безотлагательно проверить.

В квартире было четыре комнаты, кухня. Кажется, сейчас в первом классе в качестве дополнения к таблице умножения проходят алгебру. Это помогло Дине определить число возможных вариантов для телефонных разговоров. Их оказалось шестнадцать. Даже если поговорить по каждому варианту всего три минуты — а что такое три минуты? — в итоге получается сорок восемь минут… Ну и платье нужно было рассмотреть. Тоська усомнилась, новое ли оно, пришлось платье снимать и смотреть вышивку с изнанки… Сколько всего? Час.

Но к концу этого часа внучка Дина заспешила, следовало еще купить Тимофею мороженое.

— Ты меня, Тоська, задержала. Больше не могу, меня ждут Тимофей и дядя Такса…

Это сообщение бабушка Дина выслушала молча.

— Может быть, чай? — предложила она Самотаскину, хотя понимала, как несуразно предлагать чай человеку, которого только что заподозрили в воровстве. Ах как глупо все получилось. И это вместо того, чтобы благодарить человека, который трудился и построил дом, где они живут…

Почему-то ей показалось, что, если прораб сейчас сядет с ними за стол, ей станет легче.

Конечно, Самотаскин думал сразу уйти, вся эта история ему надоела, но, глядя на милую растерянность Дины Александровны, он неожиданно для себя согласился.

— Да, будете? Вот хорошо! — Дина Александровна расцвела. — Ну я сейчас… я быстро… — Она убежала в кухню.

Старуха, та, что живет этажом выше, принесла свои пирожки. И вот они снова сидят за столом: Петр Иванович, внучка Дина, бабушка Дина, два соавтора и старуха сверху.

Чтобы сделать Петру Ивановичу приятное, Дина Александровна рассказала, какой у них хороший дом и как люди благодарны строителям: деревья кругом и лифт бесшумный (у одной ее знакомой лифт так гремит, что спать невозможно), дорожки асфальтовые кругом (у другой знакомой, которая живет в новом доме два года, еще нет дорожек).

Старуха хотела что-то сказать, но Дина Александровна продолжала… И деревья у ее знакомой вырубили, все голо.

Петр Иванович молча пил чай. Конечно, дорожки, лифт тут ни при чем, их делают другие прорабы, субподрядные. Но все равно было приятно.

Пугач, слушая Дину Александровну, думал, что профессиональная осторожность и на этот раз его выручила. Безусловно, он мог вызвать машину, забрать этого прораба, продемонстрировать свою близкую причастность к миру тех, кто оберегает покой граждан, и косвенно показать редактору, что спорить с ним в профессиональных вопросах не следует… Ну а потом? Все бы выяснилось, пришлось бы перед прорабом извиняться. Поставил бы себя в смешное положение перед редактором…

Петр Баракин был, наоборот, недоволен. Так хорошо складывались новые страницы! Налетчик, спасаясь, бежит через окно… И вот — на тебе, налетчик оказывается честным прорабом. Дина Александровна восхваляет его… А типаж какой этот прораб! Молчаливый, загадочный. Те воры, с которыми знакомил его Пугач, были просто спившиеся, опустившиеся личности, вся их психология сводилась к тому, как не работая достать денег… Какой же тут детектив?!

Внучка Дина тоже была недовольна. Девочки в возрасте семи лет не прощают взрослым неправду. Кроме того, пирожки были уже почти все съедены. Остался лежать только один, последний… Взять его было неудобно.

— Бабушка Дина, — не выдержала она, — вот вы все хвалите прораба, а вчера, когда отворяли дверь, ругали его.

— Диночка, тебе пора гулять с Тимофеем.

— Я его только что выводила… Может быть, бабушка Дина, тут было два прораба?

Последний пирожок взял с блюдца Петр Баракин и сейчас меланхолически его жевал. Внучка Дина отметила это, и настроение ее еще ухудшилось. В таком состоянии она становилась особенно настойчива:

— Дядя Такса, тут было два прораба?

Самотаскин поперхнулся. Вот оно, начинается!

Он знал, что в конце концов, как разговор ни вьется, он приведет к «столярке». Это он понял сразу: оконные и дверные блоки, лежавшие на стройке без навеса, искривились и сейчас с трудом открываются… Откашлявшись, он сказал:

— Тут был один прораб.

— Вы, дядя Такса?

— Да.

Пугач с интересом смотрел на внучку Дину. Мысленно он отметил, что допрос ведется довольно квалифицированно.

Но, поскольку исчез последний пирожок и варенье было съедено, оставаться уже не было смысла, внучка Дина сказала:

— Пойдем, Тимофей! До свидания… До свидания, дядя Такса! — Она не спеша взяла поводок и вышла, таща за собой недовольного щенка.

— Может, еще чаю? — нарушила Дина Александровна неловкое молчание.

Но тут уже кое-что дошло до старухи, что жила этажом выше: значит, вот перед ней сидит человек, который повинен в том, что она ежедневно мучается, открывая двери? А окна у них вообще не открываются! И она этого человека еще кормит своими пирожками, а соседка его расхваливает?! Старуха быстро заговорила. По ее мнению, лучше бы прораб оказался налетчиком. Унес бы чемодан, и делу конец, но мучить людей ежедневно — это грех куда больший.

Петр Иванович молчал. Из своей практики он хорошо знал: лучше всего сейчас не перебивать. Пусть выговорится. Проклятая, работа, как ни трудись, все равно найдутся недовольные!

Старуха говорила как заведенная. Пусть он не думает, у нее сын, вот она сейчас сыну позвонит, тот приедет, и от прораба мокрое место останется.

От крика у Петра Ивановича заболела голова.

— Я завтра пришлю плотника. Исправим, — тихо сказал он.

Бабушка сразу утихла.

— А не подведешь, правду говоришь?

Петр Иванович поднялся.

— Всего вам хорошего.

Дина Александровна и соавторы тоже встали.

— Вы уж нас простите, Петр Иванович, что все так получилось.

И хотя они попрощались, Петр Иванович уже был у дверей, он все равно знал: сейчас Дина Александровна тоже его попросит. Он вышел на площадку, спустился на две ступеньки… (Неужели он ошибся?)

— Петр Иванович, может, плотник и к нам заглянет, когда будет у соседки? Окна у нас плохие, — неловко улыбаясь, попросила Дина Александровна.

— Хорошо.

…Дина Александровна и соавторы снова вошли в квартиру.

— Вы позволите сказать еще несколько слов о нашей повести? — спросил Пугач.

— Да, конечно. — Дина Александровна снова стала холодновато-доброжелательной, как это полагается быть редактору.

— Было ваше замечание, — Пугач осторожно подбирал слова («Не дай бог, — поучал его Петр Баракин, — возражать редактору!»), — что воры слишком легко забрались в квартиру. Сейчас техника у них… Квалифицированный вор открывает любой замок за полминуты. Спасает вот только, когда сама дверь плохо открывается. — Пугач опасливо посмотрел на Дину Александровну.

Но она вдруг рассмеялась:

— Значит, вы рекомендуете мне не исправлять дверь?

— Знаете…

— Ну ладно, оставьте рукопись! Я еще раз посмотрю…

Петр Иванович шел по двору мимо клена, но даже не посмотрел на него. Вот здесь, справа, намечался навес для дверей и окон. Он не сделал навес, только укрыл «столярку». А что такое укрыть? Вода всюду попадет.

Глава десятая Новый начальник

Важину всегда казалось, что люди в жизни только и делают, что откладывают свои намерения, и что жизнь есть не что иное, как цепь отложенных дел.

Он помнит, еще студентом то и дело откладывал выполнение курсовых проектов, за что получал строгие внушения. Наконец, чтобы заставить себя сделать вовремя очередной проект, он повесил в аудитории широковещательное обязательство — выполнить задание на один день раньше срока. Товарищи читали обязательство, смеялись до слез. Даже в стенгазете это обязательство появилось в качестве веселой шутки.

Каково же было удивление всех, когда он сдал проект с опозданием всего на одну неделю.

Больше всех это поразило самого Важина. Он высчитал, что, если в следующий раз примет обязательство — выполнить задание на семь дней раньше, его можно будет закончить точно в срок.

Очередной проект был назначен к 30 апреля (под первомайский праздник). Прошло пятое апреля, десятое. Наконец друзья по старой привычке начали укорять Важина, почему он не приступает к работе… Он только посмеивался. У него ведь был совершенно безотказный способ, и он не спешил повесить свое обязательство. В мае за невыполнение проекта Важина сняли со стипендии. Друзья в складчину платили за его обед. Способ был действительно хороший, но Важин все время откладывал повесить обязательство…

Через два года, уже работая, Важин захотел ввести себя в жесткие рамки — расписал задания на неделю вперед. Ничего не помогло, — в пятницу, когда он проверил исполнение, оказалось, что за день он выполнил только одно дело, большинство же заданий пришлось перенести на следующую неделю.

Да, жизнь — это цепь отложенных дел… Но может быть, успокоил себя Важин, если бы люди ничего не откладывали, нарушилось бы равновесие жизни и она пошла бы кувырком?.. Каждое утро, приезжая в свой кабинет-купе, он вынимал из широкого ящика стола листок-памятку. На первом месте была запись: «Подъехать на стройку к Кругликовой». «Надо ехать», — решал он.

Потом пробегал записи на листке календаря. Это были срочные дела: «Встреча с Некрасовым» (тот задерживал выполнение фундаментов); «Металл» («Будь он проклят! сколько с ним возни! Нужно защищать заявку даже на несколько метров уголка»)… «Подождут! Надо к Кругликовой!..» Потом Важин брал книгу телефонограмм. Мелкими буквами, которые клонились то влево, то вправо, тут были записаны вызовы на многочисленные совещания, заседания, оперативки… «Все равно, — решал Важин, — к Кругликовой!»

Но когда он уже выходил, его догнал тревожный телефонный звонок: старший прораб Пирогов, который сдавал сразу два корпуса, требовал его к себе… Вот тут Игорь Николаевич сдавался. Ибо важнее дела, чем сдача в эксплуатацию домов, у строителя не было и быть не могло.

Только сегодня, отложив несколько важных дел, он попал на стройку к Аксиоме.

Никогда Важин не думал, что эта, казалось, простая, приветливая девушка могла быть такой язвительной и требовательной.

— Вы ведь обещали приехать позавчера? — холодно заметила она.

— Да, обещал. Вы уж извините, замотался. — Важин широко улыбнулся. Он знал силу своей улыбки и по-приятельски протянул руку.

— Государственные дела?

— Ну, государственные они, конечно, относительно. Вы, может быть, дадите свою руку?.. Ну ладно, я вроде нарушил этикет — женщина руку подает первой. («Черт побери, неужели не удастся ее уговорить?!»)

— Я ведь вас предупреждала, что нахожусь в отпуске и не приду на стройку. Этикет вы нарушили не сейчас, а позавчера. Этикет начальника, который должен быть внимательным к людям и держать свое слово.

Важин еще не сдавался.

— Согласен, виноват… Но дело сейчас, Нина… — тут начальник посмотрел на Аксиому и быстро добавил — …Петровна, не в этом. Просто искал, вызывал людей. Нет никого, кто мог бы вас заменить…

Они сидели за разными столами. Аксиома — за маленьким, что стоял в углу прорабской, Важин — за столом Самотаскина.

Он сдвинул в сторону чертежи, которые Петр Иванович всегда складывал аккуратной стопкой. Сделал это небрежно и при этом, как показалось Аксиоме, даже посмотрел на свою руку.

«Наверное, еще и брезглив». Аксиома вдруг представила себе, что Важин пришел сюда работать прорабом вместо Петра Ивановича, и тут же решила, что ни одного дня с ним бы не работала. «С чего это я вдруг так озлилась?!» — подумала Аксиома. И сразу по ассоциации ей вспомнилось, как она с подругой недавно выходила из театра. Впереди какой-то крупный мужчина, оберегая свою спутницу, бесцеремонно толкал других женщин. Анета (Анюта) назвала этого человека «грубияном в квадрате». Его почему-то больше всего обидело не то, что его обозвали грубияном, а именно «в квадрате». Он громко потребовал объяснения. Но его спутница извинилась перед Анетой и резко сказала, что объяснит ему сама. Аксиоме казалось, что Новый начальник поступил именно так: он не посчитался с тем, что портит ей отпуск, бесцеремонно загрузил непосильной работой, да еще два дня прятался от нее. Вряд ли он так поступил бы со своей милой скрипачкой…

И все же это была только внешняя причина ее раздражения. Где-то подспудно жило недовольство собой, своей слабостью. Она не смогла изменить железный ход стройки. Все: и система зарплаты рабочих, и многочисленная отчетность, и, в конце концов, разные стимулы — толкало стройку только в одном направлении: больше, больше! Скорее, скорее!

Правда, на стройке висел плакат, призывающий сдать корпус с оценкой «хорошо». Но она, да и все знали, что лозунг формальный.

Аксиома недавно увидела, как мучаются люди, живущие в новых домах. Композитор не спит, не работает от шума сверху; летчик-испытатель не может отдохнуть после своей трудной, опасной работы от шума через стену; в доме на Амурской — об этом рассказала Маша — жильцы не могут открыть двери… Никто не догадывается, но она обрадовалась, когда временно стала прорабом, хотела повернуть все по-другому. Не получилось: слабая она! Поэтому перестала себя уважать… И Важина не уважает… Когда он пришел, сразу: качество, качество! А получился пшик… Вот он сидит перед ней, довольный, чистенький, с улыбочкой красавца мужчины. Хочет ей внушить и дальше работать прорабом… Да нет, дураков мало.

— Нет никого, чтобы заменить? — повторила она слова Важина. — Это меня не касается… Ведь Петр Иванович просил вас отменить его отпуск.

Важин понял, что с Аксиомой нужно по-другому. Он встал. Да, тут уж ничего не поделаешь, придется… Она не уступит. И, уже приняв решение, ему вдруг захотелось просто так, для себя, понять, почему она переменилась.

— Вот что, Нина… — Он сказал это дружелюбно, сейчас уже можно и без отчества. — Человека действительно на ваше место нет. О Петре Ивановиче не может быть и речи… Но вы, наверное, правы. Что ж, завтра не выходите на работу. Только, — он пристально посмотрел на нее, — после того, как мы решили… В общем, мне кажется, дело в другом, не в отпуске. Правда?

— Да.

— Я не настаиваю — не имею права. Но может быть, есть смысл рассказать мне истинную причину.

— Может быть.

Он посмотрел на часы:

— Ничего, подождут. Я слушаю вас, Нина.

…У ворот стройки они остановились.

— Я должен вам ответить, — сказал Новый начальник. — Но, по правде говоря, я не готов. Конечно, вы правы, что на стройке качеством не занимаются как следует… Но мне кажется, некоторые ваши утверждения ошибочны. Вы говорите «бог качества» и «бог количества». Скажите, а почему они, ваши боги, должны между собой враждовать? Разве их нельзя помирить?

— Нет, нельзя.

— Разве? Подумайте, ведь без количества не может быть и качества. Качество не в воздухе висит. И если вы хотите знать, Алешка во многом прав. Его бригада скомплектована только для монтажа. Если он будет делать навес для столярки, он не выполнит план…

— Ах, план? — иронически повторила Аксиома. — Вот отсюда все и берется. Запишут одни люди цифры, может быть И недостаточно продуманные, а другие люди из них делают фетиш. И вот уже простые цифры получают название «план», который не подлежит обсуждению. Его надо выполнять. Так?

— Да, план надо выполнять. Оттого, что он не всегда хорошо обдуман, не значит, что к выполнению плана нужно относиться легкомысленно. — Новый начальник помедлил. — Пожалуйста, только не подумайте, что я вас агитирую… Вы говорили со мной очень откровенно, и мне хочется быть с вами тоже откровенным. Сейчас я говорю то, что думаю, в чем я глубоко уверен. Все наше хозяйство, Нина, построено на плане. Если его не будет, у нас все развалится. План должен выполняться сверху донизу, если хотите, — да, в какой-то мере его надо фетишизировать, как вы выразились.

— Значит, столярные изделия должны мокнуть под дождем?

— Нет, не должны. Я пришлю вам плотников, они сделают навес. А Кусачкину сделаю внушение. Он обязан был выполнить ваше распоряжение. Хотя повторяю: он прав.

Им обоим вдруг захотелось посмотреть друг другу в глаза.

— Я рад, что мы поговорили откровенно, — Важин протянул руку. — Что касается качества, я не готов к разговору. Подумаю… Мне только кажется, что тут, как в каждом деле, нужна система, по-кустарному не выйдет. Подумаю.

— Одну минуту. — Аксиома улыбнулась. — Я вам что-то скажу. И тогда мы попрощаемся… Говорите, нужна система. Может, это и так. Но скажите, Игорь Николаевич, почему это у нас, когда речь заходит о том, что нужно навести порядок на данном, конкретном участке, мы сразу начинаем говорить и мыслить в государственном масштабе? А? Я, — Аксиома показала на себя пальцем, — мастер, сейчас и.о. прораба, хочу навести порядок у себя на участке… Вы, — она, все так же улыбаясь, показала пальцем на Нового начальника, — начальник СУ и обязаны — да-да, именно обязаны! — мне помочь. А вы сразу о системе… Или, может быть, вас переводят в министерство, Совет Министров?

Новый начальник рассмеялся:

— Нет, пока не переводят.

— Ну, тогда… — Аксиома подала ему руку.

— До свидания, Нина. Я буду думать.

Из-за этой встречи Новому начальнику пришлось отложить важные дела. Но когда, уже в конце дня, он уезжал из конторы и, сидя рядом с водителем, по привычке оценивал день, он не пожалел о потраченном времени, разговор с Кругликовой был интересен. Оказывается, эта девушка в белом свитерке и синих брючках с надписью «Texas», которая так мило улыбалась при первой встрече, могла быть холодна и насмешлива ну как… ну как? Черт побери, ведь не скажешь «как герцогиня»? Он даже усмехнулся: правда, смешное сравнение? Но в обиходе начальника строительного управления не было никого, с кем бы он мог сравнить Аксиому.

Да и вообще, думал Новый начальник, как странно, что современность и эта самая научно-техническая революция, которые создали на производстве так много новых слов, в быту были очень скупы. Ему приходится сейчас применить слово «герцогиня». Герцогиня! А ведь за всю жизнь он даже в кино не видел герцогиню…

Ну, ладно, он отвлекся от главного… Главное, конечно, эти самые «боги» количества и качества. Так чего же требует уважаемая Нина Кругликова? Оказывается, не больше не меньше, как ликвидации количества… Да наступит эра качества, без количества!.. Так, так, тут, конечно, она не права. А с министерством права… Поддела здорово!

Машина проскочила по проспекту и остановилась перед красным светофором. Рядом вздрагивали, казалось, притоптывали от нетерпения «Волги», «Москвичи», «Жигули». Его шофер, молодой человек в сверхмодных ярких полосатых брюках и весь в кудряшках, спросил:

— Игорь Николаевич, у вас концерт в котором часу?

— Ах, черт побери, забыл совсем!

Зеленый свет. Машины рванулись вперед. Несколько секунд водитель нагонял машины, ушедшие вперед.

— Я вас у дома подожду.

— Нет, не надо. Ваш день заканчивается. Везите в Колонный зал.

Вчера Инна, скрипачка, пригласила его на концерт.

— Я там ничего не пойму, Инна, — отбивался он. — Ей-богу, вот если построить вашему оркестру дом — пожалуйста. Избавьте меня, Инна, от концерта. А?

— Что значит не поймете, Игорь? Конечно, в музыке нельзя высказать мысль: «Какая сегодня хорошая погода», но она помогает человеку развить свою культуру переживаний…

— Вот видите, — сопротивлялся Игорь Николаевич, — как сложно — «культура переживаний». А если ее у меня нет?..

Добили Игоря Николаевича стихи, которые прочла ему скрипачка:

— Послушайте, Игорь, как хорошо написал поэт:

Правда, хорошо, Игорь? У вас слишком много рассудочности…

Он сдался. Да, в нем много рассудочности, это верно. Может быть, действительно…

Шофер свернул в переулок. Они подъехали к Колонному в семь. В распоряжении Важина было еще полчаса. Но он едва-едва успел занять свое место. Конечно, Инна Андреевна по обыкновению ошиблась.

Как он ни старался увлечься музыкой, не получалось. Почему-то мысли ускользали в сторону.

Он смотрел на спину дирижера, еще сравнительно молодого человека. Руки дирижера да еще палочка — он это знал — должны были помочь ему воспринять музыку. Но суховатые движения рук ничего не говорили. Важину вдруг показалось, что звуки оркестра поднимаются над сценой вертикально вверх («Словно пар при бетонировании», — подумал Игорь Николаевич), в зал они не доходят, слышен только шум. Оркестр словно играет для себя.

Усмехаясь, он подумал, что звуки, наверное, скопляются там наверху, над сценой, «про запас». Вот не придет дирижер на концерт, — заболеет, скажем, — рассядутся оркестранты, станут смотреть на публику, а сверху спустят спрессованный пирог звуков, которые ринутся в зал.

Он попробовал закрыть глаза, но сразу их открыл: зачем ходить на концерт, ведь мелодию можно услышать по радио. Тогда он сдался, решив, что симфоническая музыка не для него. А кто же они, те избранные, у которых развита «культура переживаний»?

Он осмотрелся, но люди вокруг были такие разные, что никак нельзя было подвести их под общий знаменатель. Мысли сразу вернулись к работе, стройке. Как же он завтра выйдет из положения? Заменить Нину Кругликову некем… Придется стройку временно взять на себя… На себя! Он и так очень много взял на себя.

…Главный инженер попросился в отпуск? Иди. (Показать, мол, силу свою!) Зубр Самотаскин? Иди! (Показать, что фокусы с ним не пройдут!) Кругликова? Иди! Эх!.. Конторские, то есть аппарат стройуправления, странные какие-то. Все спаяны как один человек, гнут свою линию, гнут… Мол, начальники приходят и уходят, а аппарат остается, аппарат — вечен. Работают они, конечно, неплохо, но так, будто его в конторе нет. Каждый по своему «желобку»… Желобок, желобок… А он ведь на концерте. Нужно хотя бы посмотреть на Инну… Вот она, в третьем ряду…

Поляков этот странный… Старший прораб. Обычно секретарь партбюро работает в аппарате. С таким легко — слушается… Зависим от начальника. Этот — «извините, Игорь Николаевич, могу приехать только после работы». Занят, мол… Уклончив: «Это мы на бюро, Игорь Николаевич, обсудим…» — «Ну а ваше мнение?» — «Вопрос серьезный, надо на бюро посоветоваться…» Да-а… Все орешки трудные: контора, секретарь, Самотаскин, Аксиома… Кстати, почему ее прозвали «Аксиомой»?

Оркестр смолк. Раздались жидкие аплодисменты. Игорь Николаевич обрадовался — значит, не только ему не понравилось. Дирижер поклонился и быстро, как показалось — воровато, начал пробираться за кулисы.

Важин еще немного посидел, разглядывая зал, огромные, ярко светящиеся люстры между колоннами. Он бывал в этом зале, и всегда ему казалось, что люстры не соответствуют размерам зала. Но их упорно оставляли, даже после нескольких капитальных ремонтов. Как же, архитектурное наследие!

Важин поднялся. Что ему сейчас делать в антракте одному? Но по проходу навстречу уже спешила Инна Андреевна.

— Ну как, Игорь, как? — улыбаясь спрашивала она. — Понравилось? Сошла кора?

Обычно они разыгрывали сцену, в которой каждому была отведена постоянная роль: он — очень занятый, очень деловой человек, который в искусстве ничего не понимает и, главное, не хочет понимать; она — само искусство, не практична, все забывает… Но сейчас он почему-то ответил уклончиво. Может быть, впервые посмотрел на нее не снисходительно, а словно со стороны. Она рассеянно скользнула взглядом, но он знал, что этот взгляд в определенные моменты бывает деловым.

— Ничего, Игорь, после антракта выступит Иннокентий Никитич и все будет по-другому, — она слегка коснулась его руки. — Я пошла.

Если б у Важина был очень близкий друг (такого у него не было), если бы Важин был с этим другом очень откровенным (он никогда ни с кем не делился личным), если б, наконец, нужно было определить его отношение к Инне Андреевне, он бы все равно не смог этого сделать.

«Понимаешь, — сказал бы Важин своему несуществующему другу, — всё против того, чтобы мы встречались. Разные мы очень. Обнимаешь ее — чувство такое, словно обнимаешь скрипку… Но вот посмотрит на меня своим скользящим взглядом, и я остаюсь. Позвонит — прихожу…»

…Фойе ослепило его. Снова большие люстры с тысячами бликов на хрустале и стекле; пылающие зеркала, многократно увеличивающие помещение, белый мрамор — настоящий или искусственный, он не мог различить, — отражали обилие света…

Мы говорим об излишествах в архитектуре, в строительстве; говорим, что нужно оградить человека от шума, перегрева, холода; много говорят о диете, о вреде табака. Но никто, так думал Игорь Николаевич, не оберегает людей от света.

Вокруг было много людей. Очень разных и, как казалось Важину, чем-то напоминавших этот яркий, безжалостный свет. Он почувствовал себя в толпе одиноким, каким-то маленьким, что ли… Хоть бы одно знакомое лицо! Но знакомых не было, да и не могло быть. Это был совсем другой мир. Как говорила Инна? «Мир чувств», «музыка развивает культуру переживаний». Переживаний? Всю сознательную жизнь он учился прятать свои переживания. Деловой человек, мужчина, руководитель должен быть выдержанным и спокойным. Так учили его.

Он не имеет права поддаваться своим чувствам, независимо от того, приятен ли ему работник, симпатичен ли; он должен трезво оценивать полезность этого работника для дела, и никаких эмоций. Больше того, он обязан убеждать людей, что эмоции вредны для дела, важен расчет — трезвый и сухой. Все эти порывы, когда человек перенапрягается и перевыполняет нормы, — атавизм. Нужна ритмичность в работе. Все должно укладываться в принятый ритм, ни больше ни меньше. Ибо если продолжительность монтажа принята трое суток, то все равно: геройствуй не геройствуй — завод раньше детали не поставит.

Правда, его учили, что руководитель должен быть человечным. Но эта самая человечность для него тоже укладывалась в определенные рамки. На приеме по личным вопросам он мог улыбаться и утешать, но все равно должен был помнить правила: кому в какие сроки и какого размера полагается новая площадь. И сам он немало гордился, что квартиру получил в точном соответствии с этими правилами.

И все же внешне он ничем не отличался от людей в фойе: они двигались в одном направлении по эллипсу, и он двигался вместе с ними; они украдкой рассматривали друг друга, и он как бы невзначай скользил взглядом по встречному потоку. Шел в толпе высокий, очень уверенный в себе человек, и все, кто смотрел на него, именно это и видели — уверенность… Вдруг на повороте он заметил Аксиому. Она что-то весело рассказывала своим знакомым, а один из них, коренастый, очень загорелый, держал ее за руку.

Секунду Важин колебался… но прошел мимо. Он решил подойти, сделав еще круг. Но что же он скажет? «Здравствуйте, Нина»? А может быть, Нина Петровна?.. Нет, именно — Нина. Она, наверное, удивится. «Как, — улыбаясь спросит, — вы любитель симфонической музыки?» Врать нельзя, он сразу попадется… «Да вот знакомая затащила…» Нужно посмеяться, обязательно сказать о «коре березы».

Он успел издалека рассмотреть ее компанию. Кроме Аксиомы и того парня, который все продолжал держать ее за руку (вцепился, кажется, крепко), тут была еще одна девица, крупная, тоже очень загорелая; рядом с ней маленький человек с большими круглыми глазами, а на подоконнике, не принимая участия в разговоре, сидел худощавый парень…

Аксиома была в длинном черном платье. Хотя оно и делало ее старше, очень шло ей.

Важин приблизился к ним. Ну вот, сейчас шаг в сторону: «Нина, добрый вечер!» Нет, еще круг! Эта его неуверенность в себе… На полпути раздался звонок.

Во втором отделении дирижировал Уранов, еще один знакомый, которого увидел Важин. Сразу мощно зазвучал оркестр, звуки не поднимались к потолку, а неслись в зал, подчиняли себе. Внезапно Важин услышал: на сцене кто-то плакал, жалко и тонко. Плакал? Почему? Звуки стихли, — только жалоба, легкая, хватающая за душу. Кто плачет? Может быть, о нем, о его жизни плачут?.. Но ведь у него все так ясно, просто, все рассчитано… Не может быть! Это жалуется человек… Там, в небе, огромные сверкающие миры, бесконечность. Человек прикован к земле. Он жалуется, хочет познать немыслимую бесконечность… Коротка жизнь — один миг…

А, будь оно проклято, это «нужно», «удобно»! Будь оно проклято… Он в тридцать пять еще не знает любви, страсти… все по расчету. Он думал, что силен, уверен. Нет, это он, голый, стоит перед всеми… и все видят, как он слаб, один, без опоры. На миг он увидел лицо композитора. Дирижер пел, и, захваченный его песней, оркестр торжествующе утверждал жизнь. Зав-тра, зав-тра… бу-дет, бу-дет… Важин еще не знал, что будет: миры, бесконечность, любовь? Завтра, завтра…

Симфония оборвалась. В тишине композитор ушел со сцены. А потом зал словно взорвался. И вместе со всеми неистово хлопал и вызывал композитора Важин…

Утром, как всегда к девяти, Важин уже был в конторе. Такой же уверенный в себе, точный, холодноватый, разве что лицо казалось чуть бледнее обычного.

В 9 часов 10 минут начальник производственного отдела Егоркин доложил о завозе раствора за прошедшие сутки.

— Телефонограммы? — коротко спросил Важин.

В 9 часов 20 минут он подписал телефонограммы, которые доводили до белого каления все диспетчерские — об опоздании рейса № 0137 на десять минут, рейса № 2135 на восемь минут.

В 9 часов 30 минут Егоркин доложил ход монтажа за прошедшие сутки.

— Вызовите бригадира Кусачкина, там прораба нет. Сделайте замечание, чтобы не спешил. Ни к чему нарушать ритм.

В 9 часов 40 минут начальник снабжения Подшивайленко доложил о завозе деталей, кирпича, материалов.

— Пакля? — коротко спросил Новый начальник.

— Пустяк, ведь все завезено. А проконопатить можно потом…

— Пакля?

— Ну, знаете, Игорь Николаевич, это же…

— Пакля?

— Да будь она проклята! Ладно, сам поеду, через час будет…

В 9 часов 55 минут главный механик Любочкин доложил, как за сутки работали краны.

— Телефонограмма?

— Не нужно, Игорь Николаевич, очень на нас сердится трест и управление механизации.

— Телефонограмма?

В 10 часов ровно он подписал телефонограмму об опоздании начала работы башенного крана № 34 на восемь минут.

В 10 часов 05 минут Любочкин доложил о приходе на стройку: колесных кранов, экскаваторов, бульдозеров…

— Заявка на завтра?

— Не успел, Игорь Николаевич… Извините, всех обзвонил, а заявку не успел.

— Заявка на завтра?

— Я сейчас, Игорь Николаевич. Извините… Пять минут… Черт, где я участок Петра Ивановича записал?

В 10 часов 15 минут он подписал заявку на механизмы.

— Может, подпишете безаварийные электромонтерам? — Любочкин робко протянул ведомость.

— Подвалы, лестничные клетки?

— Освещены, Игорь Николаевич… Честное слово, как на концерте…

— Сетки на лампочках?

— Так это же не входит в их обязанности… Бьют, конечно, лампочки, вывертывают, это вы говорили, помню… Но отказываются они. Вот только на участке Петра Ивановича все в порядке…

— Сетки на лампочках?

— Хорошо, сегодня к концу дня.

В 10 часов 30 минут главный бухгалтер Вера Александровна доложила оплату счетов. Начальник планового отдела принес проект плана на следующий месяц.

В 10 часов 40 минут начальник снабжения Подшивайленко вбежал в кабинет:

— Фу, спешил, думал, вы уедете. Пакля на объекте.

— Спасибо.

— …Понимаешь, Егоркин, — давясь от нахлынувших чувств, говорил Подшивайленко. — Он сказал «спасибо»!

— Да не может быть!

— Сказал! И знаешь за что? За паклю… Так я его в гроб загоню, если так! Всё будут завозить на день раньше. Он из «спасибо» не вылезет.

В 10 часов 45 минут Новый начальник выехал на стройки.

Может, это тоже была симфония, деловая симфония… О том, что он вчера пережил, он никому никогда не сказал. Единственное, что Важин позволил себе — дал указание изолировать потолки в квартире № 13 дома № 1 по Кривоколенному переулку, где проживал композитор Иннокентий Никитович Уранов…

Глава одиннадцатая Петр Иванович продолжает обход

Если недостатки в домах были для Аксиомы в какой-то мере теоретическими; если для Нового начальника они были привычны и тревожили лишь потому, что, как он понимал, сейчас за качество будут спрашивать особо; если для Алешки это все были лишние разговоры, которые только отвлекали от монтажа, то для Петра Ивановича низкое качество его домов было крушением устоев.

Приходили и уходили начальники всякие: и понятные, крикливые, как Иван Степанович Воротников; и тихие, робкие, которые долго не задерживались, месяц-другой — и они переходили на конторскую работу; и властные, непонятные, как Важин. Сменялись и бригадиры, которые сами становились прорабами, а иногда и начальниками СУ; появлялись новые мастера из институтов со свежими истинами строительной технологии. Через год-другой истины выветривались и сами мастера куда-то исчезали. Куда — Петра Ивановича не интересовало. Бывали мастера-практики, любившие в получку выпить с рабочими, но у Петра Самотаскина они долго не задерживались. Все менялось.

Менялись и дома: сначала были кирпичные, где каждый кирпич, одинарный или двойной, нужно было взять рукой и уложить в стены; потом дома из шлакобетонных блоков толщиной сорок сантиметров, из панелей высотой в этаж и длиной три метра, шесть метров; наконец, дома, которые собирались из целых комнат, — все менялось. Оставалось одно, что казалось Петру Ивановичу вечным, — стройка.

И он, Петр Иванович Самотаскин, небольшой человек, всего лишь техник, был приобщен к этой вечности. Стройка, только стройка делала его значимым, уважаемым… Он приходил, когда еще и площадки как таковой не было, росла трава, стояли какие-то развалюхи, деревянные домики, вросшие в землю, с многочисленными пристройками, которые, казалось, дрожали даже от ветра. Петр Иванович обходил домики. Отчаянно лаяли дворняги, словно предчувствуя неприятность; выходили бабушки с вечными назойливыми вопросами: когда и где им дадут новые квартиры?.. Петр Иванович забивал колышки. Через день уже появлялся забор. Несмотря на то что все было как вчера — так же стояли избушки, так же тревожились старушки и тоскливо лаяли собаки, — вся территория, огороженная забором, уже называлась «площадкой», строительной площадкой. Еще недели через две жильцы выезжали. Петр Иванович выбирал любой домик, перевозил свой стол. Отныне домик назывался «прорабской». Почему-то переселяемые обязательно оставляли старинную мебель: громоздкие буфеты, кресла, столы с загнутыми ножками. И если бы Петр Иванович захотел, его прорабский кабинет был бы обставлен весьма стильно. Сразу же проводили телефонную связь, обычно аппарат ставился на табуретку. Первый телефонный звонок с вопросом начальства «Почему?» означал, что стройка начата.

Потом пять-шесть месяцев тяжелой, нервной работы и дом готов. По этажам ходила комиссия. И хотя зачастую водопровод и электрокабель только прокладывались, в доме из кранов шла вода, на этажах горел свет.

В комиссию попадали разные люди. Когда-то в СУ разрабатывали специальные мероприятия по встрече комиссии. К каждому прикреплялся работник СУ, при этом учитывались «досье» членов комиссии. Предполагалось, что пожарник — капитан (почему-то всегда приходил капитан), перед тем как подняться на чердак, не прочь выпить стаканчик (прикрепленный мастер Иван Иванович); санврач, женщина средних лет, очень нервная, обычно делала ядовитые замечания. К ней прикреплялся молодой конторский работник Олег, у которого нервы были пока в порядке. Правда, корпус он не знал, но на все упреки, добродушно улыбаясь, отвечал, что все будет исправлено. «Что исправлено?! — как-то возмутилась врач. — Разве совмещенный санузел можно переделать на раздельный?!» Она потом пожаловалась начальнику СУ Воротникову. «Будет исправлено», — повторил Воротников формулу Олега, имея в виду, очевидно, заменить Олега кем-то другим.

К заказчику людей не прикрепляли, он ходил один. «Будет и так доволен, людей не хватает», — говорил Воротников. Но председателя комиссии сопровождали несколько человек: Петр Иванович, Тоня из производственного, которая очень умело записывала замечания (три-четыре замечания она писала под одним номером, отделяя их не точками, а запятыми), иногда сам Воротников или главный инженер.

После подписания акта членов комиссии приглашали во вторую комнату — заседание, как правило, проходило в двухкомнатной квартире с красивыми обоями, — где уже был накрыт длинный стол.

Тут раза два в году Петр Иванович слышал приятное.

Обычно председатель комиссии поднимал тост за «прораба-генподрядчика Петра Ивановича, который…». После третьей рюмки к Петру Ивановичу подходили прорабы-субподрядчики: отделочник, сантехник, электрик. «Хоть ты, Петр Иванович, и строг больно, — говорили они, — но справедлив. Понимаем — генподрядчик! Ничего не поделаешь. Твое здоровье, Иванович!»

Но с некоторых пор, уже лет, наверное, десять, стол не накрывался. Комиссия уезжала, кисло улыбаясь. Правда, потом прорабы складывались по трешке и конторский Олег бежал в гастроном. Мастер Иван Иванович, по старой привычке считавший себя прикрепленным к пожарникам, пробовал было приглашать их остаться, но молодые лейтенанты — капитаны уже ушли на пенсию — отказывались. Они холодно улыбались и обещали через два дня приехать проверить, как выполняются их указания. От этих стеклянных улыбок по спине мастера пробегал холодок.

Долго ли на трешку можно погулять? Через час все расходились. Оставались только Петр Иванович и сторож, обычно пожилая женщина. Петр Иванович ходил по этажам, проверял, не текут ли краны. Не дай бог, ночью — авария! Из поколения в поколение прорабов передавалась страшная история: когда-то, где-то, кто-то не проверил краны. Двое суток с двенадцатого этажа лилась вниз вода (конечно, вода текла именно с самого верхнего этажа!), и когда пришли утром в понедельник — все залито.

Дом был пустынен и безмолвен, только под ногами шуршала бумага, положенная на паркет. Так получалось, что Петр Иванович словно прощался с каждой квартирой. Что-то странное было в этой тишине, в пустых, совершенно пустых комнатах…

Где-то, может быть, в этот день людям, счастливым и радостным, вручались ордера. Для них этот построенный дом был близок. Часть его, отгороженная перекрытием и несколькими перегородками, называлась квартирой. «Их квартирой», где каждый метр, каждый угол были заранее распланированы: тут тахта, тут сервант, а здесь — вот здорово, ниша! — обязательно будет книжная полка.

Наконец Петр Иванович выходил из дома. В последний раз, уже направляясь к остановке автобуса, он оглядывался. Дом был незнакомым и странным — без крана! Только что, до комиссии, это еще была стройка, сейчас — дом. Он стоял темный, безмолвно что-то спрашивал Петра Ивановича, а может быть, звал… Нет, Петр Иванович к нему больше не придет, он не любил холодных, законченных домов. Завтра — уже будет другой «объект», новая стройка.

Теперь же получалось, что все, чем он втайне гордился, — построенные им дома не давали, оказывается, людям радости.

Вчера Самотаскин на Амурской исправлял столярку. Все трое — бабушка Дина, внучка Дина и Тимофей — с интересом смотрели, как Петр Иванович ловко снимал дверные полотна, оконные рамы, уверенно строгал и ставил снова на место. Бабушка Дина, приветливо улыбаясь, сказала, что у Петра Ивановича «золотые руки». Внучка Дина с серьезным видом сказала, что «дядя Такса исправил хорошо», но на всякий случай попросила телефон. Что хотел сказать Тимофей — неизвестно; наклонив голову, он пытливо смотрел на прораба. В тот момент Петру Ивановичу показалось, только ему и Тимофею было ясно, что столярные изделия искривились и, как ни строгай, по-настоящему их не исправишь.

Потом он исправлял двери у старухи, той, что сверху. По окончании работы она совала в карман Петра Ивановича мятую трешку «на бутылку» и никак не могла понять, почему он не берет.

— Ты уж прости, — говорила она, — больше у меня сейчас нет. Потратилась я… — Почему-то шепотом советовала: — Ты у Дины сколько взял? У нее десятку бери, не меньше, у нее есть…

Дина Александровна пригласила его на чай. Они сидели вдвоем за столом. Петр Иванович сначала молчал, но после третьей чашки вдруг начал рассказывать о вечной стройке, о своем отпуске, о трех построенных им домах, которые он впервые посетил. Вернулись после прогулки внучка Дина и Тимофей, они прошли в другую комнату, там о чем-то беседовали… А Петр Иванович все рассказывал. Дина Александровна изредка для виду подносила чашку ко рту. Она думала, что этот на первый взгляд сухой и невзрачный человек вдруг так странно раскрылся — оказался интересным. Думала то, что обычно в таких случаях думаем все мы, — нельзя судить о человеке по внешнему виду, но что обычно мы всегда забываем. Этот — глуп, этот — умен, этот — жаден, тот — душа нараспашку. А случай или судьба вдруг раскрывает нам человека совсем иным и щелкает нас по носу.

Петр Иванович замолчал.

— Но ведь это все можно исправить, — мягко сказала Дина Александровна. — И вы снова будете…

— То, что уже построили, исправить нельзя… — Он встал. — Спасибо вам за чай и что выслушали…

— Так и весь свой отпуск проведете?

Петр Иванович промолчал.

Дина Александровна и Тимофей — внучка Дина заснула — проводили его к остановке. Минуту-две он еще видел их, потом автобус пошел скорее, они исчезли.

Звонок. Кто это может быть? Звонок. Петр Иванович поднялся, открыл дверь.

— Вы извините, уважаемый Петр Иванович, — сосед Миша кланялся. — Не открывается!

— Что?

— Дверь, Петр Иванович, — жалобно ответил сосед.

— Ключ?

— Есть, Петр Иванович, но не открывает. Вышел за газеткой и вот так в пижаме хожу по площадке…

Они вышли на лестницу.

— Вы так и не поехали в отпуск, дорогой Петр Иванович? — спрашивал сосед, нежно взяв Петра Ивановича за талию. — А вы стали забывать, уважаемый Петр Иванович…

— Ключ!

Миша быстро протянул ключ.

Петр Иванович вставил ключ в скважину и легко открыл замок.

— Да вы просто чудодей, уважаемый Петр Иванович… Но стали забывать… — Миша, тонко улыбаясь, жал Петру Ивановичу руку.

— Что?.

— Телефончик той девушки, что приходила к вам… Помните?

Миша приторно улыбнулся. Петру Ивановичу вдруг показалось, что историю с дверью Миша придумал. Просто нужен ему телефон этой чертовой Аксиомы. «Забыть не может!» — иронически подумал Петр Иванович. И еще он подумал и удивился, что, рассказывая вчера Дине Александровне обо всех — композиторе, летчике, Новом начальнике, даже об Алешке, — он почему-то ни слова не сказал об Аксиоме.

— Как вы ключ держите, когда открываете? — строго спросил он Мишу.

— Вот так, уважаемый Петр Иванович. — Мальчишеское лицо соседа Миши снова приняло жалобное выражение.

— Уважаемый-то уважаемый, а ключ держите неправильно. Нужно наоборот. Понятно?

— Понятно, дорогой Петр Иванович. Буду помнить… Телефончик, если можно, уважаемый. — Миша не уходил, вопросительно глядя на Петра Ивановича.

Было в этой странной настойчивости соседа что-то неуловимо оскорбительное. Петру Ивановичу вдруг показалось, что приторно-сладкая улыбочка Миши прямо говорит: Петру Ивановичу, мол, его знакомая ни к чему, стар он для таких дел. Стар?! А ведь он одногодок этому франту, у которого даже пижама особенная, в обтяжку. Петр Иванович подумал, что чем-то предает Аксиому, дает какие-то возможности донжуану ихнего микрорайона…

— Если можно, глубокоуважаемый Петр Иванович, — повторил Миша.

«Глубокоуважаемый»? Где Петр Иванович слышал это слово? А, ну да, он недавно подписывал адрес главному инженеру треста, уходящему на пенсию. «Глубокоуважаемый» — это значит очень-очень почтенный, ни на что уже не годный… И снова вспыхнула злоба к этой вертлявой девчонке. Все началось с ее появления, все неприятности. Предаст ее? Да что он, с ума сошел, она ведь будет в восторге закрутить еще с одним…

— Запишите, почтенный, не знаю, как вас по батюшке. — Петр Иванович назвал номер телефона.

Петр Иванович прошел в свою квартиру, захлопнул дверь. Сейчас ему предстоит визит в свой четвертый дом.

Не хочется? Да, конечно. Что уж тут приятного? Но он пойдет, до конца своего отпуска, чего бы это ему ни стоило, будет ходить по своим домам.

На улице он услышал отчаянный крик:

— Петр Иванович!

Он обернулся. На балконе метался сосед Миша.

— Звать-то ее как, глубокоуважаемый? Как звать?..

В доме по Зеленому проспекту, 45, в квартире 13 жила семья Лисабоновых.

К приходу Петра Ивановича в семье Лисабоновых произошло некое размежевание по возрастным группам, что ли. Первую группу — старшее поколение — представляли дедушка и бабушка, в прошлом врачи, которые обеспечивали всю семью питанием, в том числе кефиром с датой выпуска на день позже, чем он продавался; ядром семьи была вторая группа — папа Симон Никифорович и мама Маргарита Михайловна. Третьей группы вначале не было — так себе, «дети, которых нужно воспитывать». Но время шло, дети выросли, превратились в двух рослых девиц и образовали свою группу, критически настроенную по отношению к группам № 1 и 2.

Не дай бог, если кто-нибудь подумает, будто семья Лисабоновых не дружная. Ничего подобного! Но когда время размеренно стучит — «тик-так, тик-так, все как вчера, все как вчера», споры оказываются совершенно неизбежны.

В этот вечер возник спор о ковре. Дедушка и бабушка решили, что в общую комнату — всего в квартире было четыре комнаты — следует купить ковер. Они уточнили: ковер машинной выработки стоимостью двести пятьдесят рублей.

Глава семьи, Симон Никифорович, даже поперхнулся куском жаркого. Он с возмущением заявил, что Лисабоновы никогда не будут покупать дешевое. Они проживут еще сто лет (так и сказал «сто лет») без ковра, но если покупать, то ковер должен быть ручной работы. У Лисабоновых, слава богу, есть кое-какие сбережения.

Маргарита Михайловна, его жена, на этот счет имела свое мнение, но сейчас она промолчала.

Группа № 3 повела себя непочтительно. Галенька на ухо сказала что-то Валеньке, и обе громко засмеялись.

Глава семьи Симон Никифорович, как и ожидалось, спросил о причине смеха. Тут Галенька и Валенька быстро изложили свое мнение: ковер, мол, пережиток старины, скопление пыли, бацилл, источник болезней. Покупать ковер вообще не стоит. Если уж бабушка и дедушка хотят потратиться, пусть купят магнитофон (мнение Галеньки) или цветной телевизор (мнение Валеньки). Спор разгорелся. Как это часто бывает, члены семьи Лисабоновых начали вспоминать прошлое. Девицы сослались на самовар, купленный, по настоянию Симона Никифоровича, без всякой надобности; Маргарита Михайловна сказала об электрополотере (предложение девиц), а дедушка — о стиральной машине (предложение Маргариты Михайловны).

Именно в это время раздался звонок. Начался было спор о том, кто звонит, но Маргарита Михайловна твердо заявила, что это агент госстраха, который последнее время вел организованную осаду семьи. Она решительно направилась к двери.

…Собственно говоря, Петру Ивановичу можно было и не заходить в свой четвертый дом. На доме висела люлька, а широкие черные полосы, наведенные между блоками, со всей очевидностью говорили, что через неплотные швы просачивается вода, что она беспокоит жильцов, что они, жильцы, жаловались, и теперь ведутся работы по «устранению протечек».

И все же он поднялся по лестнице, хоть на дверь посмотреть.

Почему он так поступил? На этот счет психологи, с которыми автор советовался, высказали разные мнения. Один, работающий в области судебной медицины, даже позволил себе заявить, что «преступника всегда тянет к месту преступления». Автор считает, что психолог, конечно, перегнул. Обругать человека — это проступок, украсть — еще хуже, а вот построить дом, стены которого промерзают зимой, влажные летом, — разве это преступление? Это… Ну какой тут термин подобрать?.. Недосмотр, что ли… Конечно же психолог не прав. Ведь если считать испорченные стены преступлением, то сколько прорабов нужно было бы привлечь к ответственности? Ого-го! А ведь точно известно — не привлекли ни одного.

У двери квартиры № 13 почему-то лежало три коврика: серая аккуратная тряпочка, резиновая подстилка и красочная толстая циновка. Петр Иванович удивился и вдруг против своего желания нажал на пуговицу звонка. Дверь открылась. Петр Иванович увидел небольшого роста, плотную женщину, разгневанную и решительную.

— Я… — хотел представиться прораб, но женщина прервала его.

— Знаем, знаем, кто вы такой! — грозно сказала она, поблескивая черными глазами, настолько раскрытыми, что казалось, вот-вот они вывалятся из орбит. — Заходите!

Петр Иванович зашел в переднюю, а хозяйка закрыла за ним дверь на многочисленные засовы.

— Идите прямо! — приказала она.

Он вошел в большую комнату. За столом в полном составе пребывала семья Лисабоновых.

— Садитесь, — снова приказала женщина.

Петр Иванович сел на стул у двери.

— Ну-с, любезный, ваша компания долго собирается нас мучить? Это же самое настоящее издевательство!

Петр Иванович молчал. Из своей длительной прорабской практики он твердо усвоил, что людям всегда надо дать выговориться. Тем более… — он посмотрел на стены, — в местах стыков на обоях были видны темные влажные полосы.

Валенька что-то на ухо сказала Галеньке, они обе засмеялись, откровенно разглядывая Петра Ивановича.

Самотаскин и это стерпел. Теперь август, значит, прошло только восемь месяцев, строил он в декабре. Его вызвал тогда старый начальник Иван Степанович Воротников.

— Петр, — сказал Воротников (они были друзья, поэтому в исключительных случаях начальник называл его по имени, чего не делал никто другой), — Петр, выручай. Дом надо закончить в этом месяце. Дом нужен, чтобы выполнить годовой план.

Тогда окна были замерзшие, на улице пустынно, изредка рысцой торопились отдельные прохожие. Было все 30 ниже нуля. Не говоря ни слова, Петр Иванович поднялся со стула и вышел из кабинета. На дикие предложения он, конечно, мог не отвечать. Дом был мартовский, чтобы сдать его в декабре, и речи не могло быть.

Но знаете, что такое начальник строительного управления? Нет, не аристократ, как Важин, а свой, из прорабов? Знаете?

— Петр! — Воротников приехал к Петру Ивановичу на стройку. — Понимаю, что дикость. Прошу тебя, не уходи… Вот прочти этот листок… Возьми посмотри! Видишь, к годовому плану не хватает восемь тысяч. Твой дом, Петр! Ну ладно, черт с тобой! — уже кричал Воротников. — Я же знаю, тебя не уломать. У меня нет выхода, иди, иди, посиди месяц за моим столом, я попрорабствую тут!.. Не хочешь садиться за мой стол, не надо, торчи здесь… Только прорабство принимаю на себя…

Самотаскин полагал, что все это только слова. Но Воротников был настоящим начальником СУ, из прорабов. К вечеру пришел приказ, через день стройку перевели на три смены, через два дня смонтировали еще один башенный кран, через три — на монтаж поставили вторую бригаду.

Невдалеке был лес. Темно-зеленые ели, березки, прячущие свою белую наготу, какие-то кусты, почти засыпанные снегом. Снег был всюду чистый, первозданный. Лес угрюмо молчал, наблюдая за стройкой, неистово шумной, слепящей электрическим светом, отблесками сварки…

На стройке метался Воротников — высокий, костлявый, в расстегнутом тулупчике. Сорванным голосом он кричал и чертыхался. Зам по снабжению Подшивайленко тоже «сел» на стройку, правда только на полдня. Он оттеснил Самотаскина к столу мастеров, побросал в кучу все чертежи, которые аккуратными стопками лежали на прорабском столе, сел в кресло и ангельским голоском молил всех диспетчеров: «Блоки, пожалуйста, Н-1, пожалуйста, Н-2… Конечно, милая, конфеты!» (Это к диспетчерам-девушкам…) «Плиты, пожалуйста, П-4… О чем разговор, конечно, бутылка». (Это относилось к диспетчерам мужчинам.)

Машины шли одна за другой, образовалась очередь. На разгрузку поставили третий кран, уже колесный. Все равно очереди. Тогда на стройку «сел» главный механик Любочкин. Он снова потеснил Самотаскина, который перебрался уже за самый плохенький и маленький столик кладовщика. Любочкин перевел на стройку людей из своего отдела, достал еще один кран и лично занялся разгрузкой…

Когда подсчитали, оказалось, монтаж пошел вдвое быстрее, но этого было мало. Что делать? Тогда Воротников объявил субботы и воскресенья рабочими днями, перевел на стройку еще бригаду и еще одного прораба. Прораб расположился за столиком кладовщика. А Петр Иванович? «Куда хочешь! — закричал Воротников. — Вот тебе кресло. — Он схватил табуретку и поставил у окна. — Вот смотри в окошечко, любуйся, ландшафт тут интересный… А за тебя мы тут все будем вкалывать».

Вот что может сделать настоящий начальник СУ.

И все же заканчивать стройку пришлось Самотаскину. Воротников схватил воспаление легких и целый месяц провалялся в больнице. Снова приняв бразды правления, Петр Иванович пробовал было оглядеться. Но куда там! Мощный поток, как иногда деликатно называют штурмовщину, повлек его за собой…

Так был закончен дом, где в квартире № 13 поселилась семья Лисабоновых. Только очень наивные люди могут предполагать, что при штурмовщине кто-либо отвечает за плохое качество разделки швов. Кто? Монтажная бригада? Так ведь бригад было три, а поди определи, кто какой шов заполнял. Прораб? Но ведь прорабов тоже было три. Кто из них не уследил, установить трудно. Начальник СУ? Бог мой! Человек старался, слег в больницу — а тут «отвечать». Да ведь не он дом заканчивал…

…Разве дано людям читать мысли других? Глава семьи Симон Никифорович Лисабонов, глядя на спокойное лицо Петра Ивановича, решил, что у этого угрюмого инспектора одна мысль — спровоцировать его на страхование, притом именно жизни.

— Мы считаем, — внушительно сказал глава семьи, — что вы ведете себя нетактично…

Валенька что-то сказала Галеньке на ухо. Они обе засмеялись, и вдруг Галенька сказала, что они с Валенькой согласны принять предложение товарища. Мол, хочется, чтобы такой симпатичный инспектор выполнил свой план.

Петр Иванович ничего не понял. Почему жилец называет его поведение нетактичным? О каком плане говорят девушки? Но пока он молчал. В спор вступили дедушка и бабушка. Через некоторое время Лисабоновы вновь вернулись к обмену мнений о ковре, забыв о Петре Ивановиче.

Больше того, каждая группа постаралась привлечь Самотаскина на свою сторону. Тут же он был приглашен к столу на компот. Бабушка, дедушка, Симон Никифорович, Маргарита Михайловна, Валенька и Галенька пожелали немедленно вступить в когорту застрахованных.

Хотя его вначале даже обласкали, именно в семье Лисабоновых он получил за все сполна. Узнав, что он прораб, его обозвали «бракоделом».

Нет смысла описывать спор дедушки и Симона Никифоровича, спустить ли Петра Ивановича с лестницы или выбросить его через окно; спор бабушки и Маргариты Михайловны — подать ли на него, бессовестного, в суд с требованием компенсации затраченных средств на лечение ревматизма или заставить достать новую путевку; спор Валеньки и Галеньки — вызвать ли сейчас знакомого спортсмена или дать ему, спортсмену, адрес этого хиленького старичка бракодела? Скажем только, что вопли семьи Лисабоновых раздавались на лестнице, пока Петр Иванович быстро спускался вниз, и во дворе (Лисабоновы кричали с балкона).

Даже в лесу, куда укрылся Петр Иванович, ему все казалось, звучит обидное «бракодел»!

…«Все! Хождение по своим домам можно прекратить. Ясно?..»

«Да, но ведь…»

«Что «ведь»?.. Что?»

«Ну… последний дом — Воротников ведь сабантуй устроил… А у летчика конструктор отменил в перегородке вторую панель…»

«Ерунда! Кто отвечает за дом? Кто от-ве-ча-ет за дом?! Кто кичился своими стройками, порядком, дисциплиной?»

Да, он отвечает. Да, он кичился. Да, виноват.

Так шел суд — самый бескомпромиссный из всех людских судов, когда человек судит самого себя. Единственно, на какие послабления согласился судья, — приговор вынести завтра.

Самотаскин лег на диван — в четыре часа дня! — когда такое раньше бывало?!

…Сначала они выстроились все во дворе с табличками адресов: композитор Уранов, летчик-испытатель Фролов с женой и с тремя детьми, которых она держала на руках, Воронин и Воронина, сосед сверху Павел Борисович, внучка Дина с Тимофеем, бабушкой Диной и старухой сверху; Пугач, Баракин, Симон Никифорович, дедушка, бабушка, Маргарита Михайловна, Валенька и Галенька с Зеленого проспекта.

Их Петр Иванович видел отчетливо, а за ними, дальше, дальше, тоже с табличками, множество незнакомых ему людей. Самотаскин видел, как к ним вышел сосед Миша и несколько раз показал на окна Петра Ивановича. Предатель! Стоило ему столько раз чинить замок!.. Жильцы его домов гуськом вошли в подъезд. Он слышал шум шагов по лестнице. Вот они уже у его дверей… Звонок! Нет, он им не откроет!.. Еще звонок! Удар в дверь. «Не уйдут ведь так». Петр Иванович поднялся и открыл дверь.

— Мы к вам, многоуважаемый! — радостно улыбаясь, произнес сосед Миша.

За спиной Миши стояла Аксиома. «А она здесь при чем?» — удивился Петр Иванович.

— Куда вы смотрите, дорогой сосед?.. Больше никого: я и вот ваша сотрудница Нина Петровна… Ведь вы мне, уважаемый, ее отчество не сказали!

Петр Иванович ничего не ответил. Но куда же подевались все жильцы его домов с табличками?

— Петр ИваноВИЧ…

Конечно, это проклятая Аксиома. Кто еще так выговаривает его отчество?..

— Важин приказал мне заехать за вами. Жильцы корпусов дома семнадцать по Глубокому переулку приглашают прораба, то есть вас, отпраздновать годовщину, то есть два года, с их въезда. Прислали большое благодарственное письмо в СУ и в главк… Что с вами, Петр Иванович?

Они поехали втроем.

Как-то само собой получилось, что без соседа Миши никак нельзя было обойтись. Он даже принял на себя руководство поездкой. Миша потребовал, чтобы Петр Иванович обязательно приоделся. Брюки нового синего костюма сосед принял; пиджак категорически забраковал («Не годится, уважаемый!»), галстук принес свой. Потом он побежал в гараж и вывел свою машину.

Петра Ивановича сосед Миша вел по лестнице, поддерживая за локоток, и даже легонько подсадил в машину. По дороге Миша без устали трещал и договорился до того, что завтра закажет мраморную доску.

— Да-да, глубокоуважаемый, обязательно. На доске золотом: «Тут проживает лучший прораб Петр Иванович Самотаскин».

Аксиома выглядела похудевшей. Она весело смеялась и, как показалось Петру Ивановичу, слегка прижималась к нему. Самотаскин еще не совсем очнулся и сейчас, сидя в машине, все соображал, где же сон: очередь жильцов с табличками или приглашение и эта поездка?

У дома № 17 по Глубокому Миша остановил машину, выскочил и торжественно распахнул дверцу:

— Прошу вас, уважаемый!

Об Аксиоме Миша, видно, забыл, потому что, когда Петр Иванович вышел, он сразу захлопнул дверцу, и Аксиоме пришлось ее снова открывать.

Они зашли в подъезд.

— Какая квартира? — громко и торжественно, как говорят только на свадьбах, спросил Миша.

— Извините, забыла. Но пойдем в тринадцатую. — Аксиома искоса посмотрела на Петра Ивановича.

Сосед Миша побежал вперед. Когда Петр Иванович и Аксиома поднялись по лестнице, дверь тринадцатой была уже открыта, а на площадке, вытянувшись, стояли ее жильцы: молодой человек, высокий, статный, женщина и мальчик.

— Прораб вашего дома, — громко представил Миша Петра Ивановича. — Так сказать, первопричина сегодняшнего торжества. А это его правая рука, так сказать, — Миша показал на Аксиому.

— Пожалуйста, дорогие гости! — сказал хозяин. — Хотя встреча намечена в верхней квартире, я и Лена… Мы с удовольствием предварительно… Проходите, пожалуйста… Я и Лена… Меня звать Борис, жену Лена, сын Владик.

Стол был накрыт через две-три минуты.

— Пожалуйста, к столу… Мы и Лена…

Тут впервые Петр Иванович обрел дар речи.

— Одну минуту. Скажите, — строго спросил он, — шум сверху есть?

— Шум? — удивился Борис. — Нет… Пожалуйста, за стол…

— Сбоку? — так же строго спросил Петр Иванович.

— Сбоку? Извините, тоже нет. Конечно, если вы без шума не можете, я сейчас к соседу…

— Протечки через степу? — допрашивал Петр Иванович.

— Лена, скажи ты! — в отчаянии воскликнул Борис.

— Двери, окна?

— Лена!

Тут уже Лена взяла за руку Петра Ивановича и повела к столу:

— У нас все в порядке, дорогой…

— Петр Иванович! — быстро подсказал Миша.

— …Петр Иванович. Поэтому жильцы и решили встретиться со строителями. А то ругают их, надо и не надо…

Аксиома видела, как смягчилось лицо Петра Ивановича, исчезли резкие складки на лбу, губы, всегда сжатые в узкую полоску, стали чуть полнее — проглянул другой человек, добрый и, может, даже веселый. «Веселый? — Она внутренне рассмеялась. — Это Петр Иванович — веселый?»

Хозяин поднял рюмки.

— Мы и Лена… — начал он. — Вот уже тут два года… с большой радостью… Мы и Лена благодарим прораба Петра Ивановича за… — Он посмотрел на жену.

Но Миша и так долго ждал, он посчитал официальную часть законченной.

— Будем! — громко сказал он, лихо опрокинув в рот довольно внушительную стопку.

Дальше Миша, приняв на себя руководство торжеством, вел дело в быстром темпе. Он объявлял тосты — за уважаемых жильцов, причем за каждого по очереди, включая двухлетнего наследника; за уважаемого Петра Ивановича, чудесного человека, который бесплатно чинит замки; за уважаемый дом, который так хорошо построил уважаемый Петр Иванович, за правую руку Петра Ивановича несравненную Нину Петровну.

Миша столь странно посмотрел на прораба и его «правую руку», что Аксиоме показалось, будто он сейчас закричит «Горько!..». Но в это время раздался стук в дверь, в комнату влетел лохматый человек с черной бородой.

— Что вы тут сидите, лясы точите! Прорабы уже приехали! — отчаянным голосом закричал он.

— Как прорабы? — Миша поднялся. — Что вы такое, милейший, говорите? Вот прораб — наш глубокоуважаемый Петр Иванович Самотаскин и его правая рука несра… несравненная…

— Наверх, все наверх!.. — кричал бородач. Он помахал бумажкой: — Никаких Самотаскиных, вот прорабы: Поляков, Пирогов, Петров…

— Возмутительно! Я это так не оставлю! — кричал Миша, обгоняя Петра Ивановича.

— Что не оставите? — тихо спросил Петр Иванович.

— Да вот… уважаемого… уважаемых…

— Я вспомнил, — тихо сказал Петр Иванович. — Эти три дома я только начинал. Потом меня перевели. Вон тот дом, на котором висит люлька, строил я… Видите?

Глава двенадцатая Снова утро

Сегодня он выходит на работу. Аксиома и Алешка приехали в семь тридцать. А кладовщица Маша, кажется, вообще со вчерашнего дня не уходила.

— Убрать бы площадку… Как, Нина Петровна? — спросил Алешка.

— Ни в коем случае. Как работали, так пусть и будет.

Подошла Маша.

— Я цветы, Нина Петровна, принесла. Хочу ему на столик поставить.

— Ни в коем случае… В восемь, когда я передам ему площадку, делайте что хотите.

Аксиома стала у табельной доски. Она хочет увидеть его лицо. Ну хоть сейчас, после вчерашнего конфуза, должно же оно хоть как-то измениться… Вчера она предложила подняться наверх.

— Зачем? — спросил он.

Аксиома почти с ненавистью посмотрела на его спокойное лицо:

— Как зачем? Ну хотя бы увидеть людей, которые отлично строят… Людей, которые помнят о будущих жильцах…

Он уехал. Конечно, он струсил. Побоялся встретиться с прорабами — возник бы разговор о его домах… Наверное, если б ее не было, он пошел бы, — соврал, что жильцы его домов тоже благодарят. Она так и сказала:

— Не беспокойтесь, я уеду.

— Зачем? — спросил он.

— Вы сможете прорабам сказать, что в ваших домах, которые вы посетили, отличное качество…

Но он уехал. Сегодня, сейчас он выходит на работу. Ни одного дня больше Нина Кругликова не будет на этой площадке. Вот посмотрит ему в глаза — и все… Трусишка мелкий! Именно — мелкий!

Он появился в семь сорок пять. Как обычно, подошел к табельной доске, где стояли Аксиома, Алешка и Маша.

— Здравствуйте!

— Здравствуйте, Петр Иванович! — первой быстренько проговорила Маша.

— Здравствуй, Петр Ива! — радостно откликнулся Алешка. — Как вам было в отпуске?

Аксиома только головой кивнула. Смешно, право, она думала, что вчерашний конфуз как-то отразится на нем. Да ничего подобного! Такое же спокойное лицо, как всегда. Как будто ничего не случилось.

Приходили монтажники, уважительно здоровались:

— Здоров, Петр Иванович! Уже так быстро отпуск прошел? Здравствуйте, Нина Петровна!

Аксиома попробовала уловить, рады ли монтажники, что Самотаскин вышел на работу. Ведь все эти дни она требовала высокого качества работы. Были простои, переделки… Алешка — тот, наверное, рад. Очень ему досталось… Теперь снова все пойдет по-старому.

В восемь, как обычно, закрыли табельную доску. Стыковщица Вера опоздала на пять минут и умоляюще смотрела на Петра Ивановича.

— Почему опоздали?

Аксиоме стало противно: пять минут! Всего пять минут! А задержит Веру нравоучениями на все пятнадцать… Даже не спросил, как на площадке.

— Идите, Вера, на работу, — вдруг сказала Аксиома. — Пока я не сдала площадку, отвечаю за все. — Она вызывающе посмотрела на Петра Ивановича. Вот так, уважаемый! Как говорил вчера весь вечер Миша. Да-да, уважаемый… бракодел!

Петр Иванович ничего не сказал, а Вера, радостно улыбаясь, побежала к корпусу.

Они прошли в прорабскую.

— Вот, — Аксиома бросила на его стол табельную книгу, — табель… Вот книга заявок, вот книга механизмов… А это новая книга, которую мы ввели за время вашего отпуска. Посмотрите! Вы ее, наверное, сразу выбросите. Тут по каждой операции указывается, кто выполнял работу и отвечает за качество, кто принимал работу и, следовательно, тоже отвечает за качество… От-ве-ча-ет! Да смотрите, ей-богу! Будете хотя бы знать, что выбрасываете! Каждый стык тут помечен. Если он потечет — ясно, кто виновник!..

Она подошла к стенке, на которой висел большой желтый лист.

— Тут завоз раствора отмечен. Каждые два часа — ноль четыре десятых куба. Со старым раствором попрощались, только свежий! Игорь Николаевич помог… Но вам, наверное, это ни к чему. Такие дома, как вы строите, можно и на старом растворе… Конечно, ни к чему! Снимем! — Она сняла лист и швырнула его на стол. — Что еще? А, вон навес для столярки сделали… Разобрать! Правда? Кусачкин, — обратилась Аксиома к Алешке, — разберешь сегодня! Слышишь? Имей в виду, — кричала она, — наряды за месяц буду закрывать я. Не разберешь навес, смотри!..

Неизвестно, чего бы еще она наговорила, но в это время раздался телефонный звонок.

— Ну кто там? — Аксиома схватила трубку. — Ах, это вы! — ласково произнесла она. — Это вы, Игорь Николаевич?! Так приятно!.. что вы позвонили… Нет-нет, действительно приятно… Это я вчера «огрызалась», как вы говорите, случайно. Конечно. Может быть, мне приехать к вам в восемнадцать тридцать? Что-что? Нет, в райком я не поеду… На стройку пришли уважаемый Петр Иванович. Они хоть говорили, что не выйдут на нашу стройку, но, к счастью, изменили свое решение. Вот пусть и идут в райком… Я сейчас им трубку передам.

Аксиома передала Петру Ивановичу трубку:

— Вас, уважаемый…

Петр Иванович послушал, коротко ответил:

— Хорошо, буду.

— Минутку-минутку, уважаемый Петр Иванович! — Аксиома подхватила трубку, которую он хотел положить на аппарат, красные пятна пошли по ее лицу. — Это снова я, Игорь Николаевич. Так к вам заехать в восемнадцать тридцать? — ласково спросила она. — Будете в райкоме?.. Жалко… А что там такое?.. Вот видите!.. Жильцы жалуются? А кто? Ах летчик-испытатель, ну прорабу повезло. — Она повернулась к Петру Ивановичу и говорила, пристально глядя на него: — Тут легко будет прорабу отбиться — мол, конструктор виноват… А композитор, жильцы дома по Амурской, пятнадцать, по Зеленому проспекту не написали в райком? Нет? Ну, это, право, чудесно! Наш уважаемый прораб отобьется в райкоме… До свидания. Вы знаете, я тоже заеду в райком, вместе поедем оттуда… Хорошо? Вот и ладно… Ну-с, — она обернулась кругом, — кажется, все. У вас будут какие вопросы, уважаемый Петр Иванович? Нет? Вот и хорошо. Вы уж простите, уважаемый Петр Иванович, что мы тут с Алешкой Кусачкиным кое-что изменили в ваше отсутствие, в меру наших слабых сил… Но вам легко будет повернуть по-старому. Напоследок повторяю слова, которые вы изволили сказать в этой самой прорабской месяц назад: «Мне было очень приятно работать с вами…»

Аксиома с высоко поднятой головой вышла из прорабской. Да, она хорошо отчитала этого сухаря, кремня и еще, кажется, одно определение она забыла… Ах да — зубр! Значит, зубра. Она обязательно поедет в райком, посмотрит, как они там будут выкручиваться.

…Хотя она не спешила, думала приехать попозже, так получилось, что начало совещания задержалось, и Аксиома вошла в кабинет секретаря вместе со всеми.

Она села у конца длинного стола так, чтобы ей были видны и Важин и Петр Иванович. Нуте-с, уважаемый, интересно, как вы сейчас будете выкручиваться, юлить?

Секретарь райкома, худощавый, с тонким, несколько усталым лицом, был похож скорее на ученого. «Облапошат его наши запросто», — решила Аксиома. Секретарь коротко рассказал, что райком получает последнее время много писем о качестве строительства. Но два письма особо интересны: одно хвалит СУ-111, другое, от жильцов дома по Соболиной улице, критикует то же строительное управление. Тут секретарь встал и прошелся по кабинету.

— Можно было бы, — продолжал секретарь, — просто проверить письма и принять меры, но нам показалось, что эта встреча — жильцов и строителей — на многое откроет глаза. Если, — он улыбнулся, — если у нас состоится откровенный разговор… Как, Федор Семенович?.. Извините, я забыл представить присутствующих здесь.

Оказалось, что Федор Семенович, сидевший напротив Аксиомы, — крупный человек, у которого именно в этот момент лицо приняло простецкое выражение очень искреннего человека, — был заместитель начальника строительного главка Власов. И еще тут был кроме жильцов и строителей, которых Аксиома знала, директор проектного института.

— Конечно, откровенно, Борис Иванович, — сказал Власов. — Уж где-где, но в райкоме!..

Секретарь снова улыбнулся столь многозначительно, что Аксиома на миг заколебалась. Но тут же, глядя на лицо Власова, решила: обязательно облапошат!

По просьбе секретаря райкома летчик Фролов изложил историю с перегородками. А дальше пошло все как по-писаному: Власов посмотрел на управляющего трестом Воротникова, тот в свою очередь на начальника СУ-111; Важин с невинным лицом доложил, что все сделано по указанию конструктора.

— Выходит, СУ-111 не ругать нужно, а похвалить, Борис Иванович! — обратился Власов к секретарю райкома. — А остальные дома… Жильцы даже вечер устроили, благодарили строителей…

Аксиома пристально посмотрела на Петра Ивановича. Ну хорошо, Важин отбился, но ведь Петр Иванович хорошо знает, — в других его домах тоже плохое качество. Петр Иванович молчал.

Вот сейчас секретарь райкома на этом закончит встречу, и снова уважаемый Петр Иванович будет калечить дома. Ей нужно выступить, рассказать все… Надо выступить… Ну? Секретарь посмотрел на листок, лежащий перед ним на столе, спросил:

— Ну а прораб Самотаскин? Так это было, Петр Иванович?

— Да…

Трусишка, просто трус — уважаемый Петр Иванович… Почему она не просит слова? Неужели не хватает смелости? Нет, она не может выступить. И не потому, что боится, чего ей бояться, кого? Смешно, ей жалко просто добивать его. Он должен сам сказать…

— Можно еще? — вдруг спросил Петр Иванович.

— Да, конечно.

— Я хотел сказать… — Петр Иванович остановился, его лицо побелело. — Хотел сказать: и другие дома я тоже строил плохо… Жильцы жалуются.

— Откуда ты знаешь? — зло спросил его Воротников. — Вечно со своими фокусами… Забыл, где ты находишься?

— Я обошел свои дома во время отпуска.

— Отпуска? — насмешливо спросил Воротников. — Ты что, на это отпуск потратил? Почему?

Аксиома знала, как трудно будет Петру Ивановичу ответить на этот вопрос, но он сказал прямо:

— Мне некуда было ехать…

— Некуда ехать! — громко рассмеялся Воротников. Он посмотрел на секретаря райкома, как бы приглашая его тоже посмеяться, но тот молчал.

Ровным тихим голосом Петр Иванович рассказал о композиторе, который мучается из-за большой слышимости через перекрытие, — он, прораб, не сделал как следует звукоизоляцию; о бабушке Дине, которая не может открыть окна и двери, — он не сберег столярку; о семье Лисабоновых, в квартире которых летом «текут» стены, зимой промерзают, и лишь потому, что он употреблял старый раствор.

Петр Иванович замолчал. Аксиома видела, как с лица Власова сползла простецкая улыбочка, оно стало серьезным, угрюмым.

Но тут встал Игорь Николаевич. Высокий, цветущий, он казался очень уверенным.

— Мы должны, — сказал он, — быть благодарными Петру Ивановичу за смелость и самокритичность. Я знал о квартире композитора, но не решился сказать… Мы самым срочным образом все исправим.

— А дальше что вы собираетесь делать? — спросил секретарь райкома.

Именно сейчас пришел тот случай, которого Важин ожидал. Он сказал:

— В машиностроении, Борис Иванович, численность работников технического контроля — десять процентов. На Заводах домостроения — один процент от числа работающих, а в строительстве… нуль! Разве можно всерьез говорить об улучшении качества, не имея службы контроля? Нужно в трестах создать ОТК. У нас на площадке Петра Ивановича в его отсутствие кое-что начали делать по качеству… но это так — кустарщина.

Этого Алешка не мог выдержать. Он вскочил. Как это так — кустарщина?.. Они с Аксиомой, то есть с Ниной Петровной, целый месяц вместе с богами вкалывали…

— С богами? — улыбаясь, спросил секретарь.

— Да, с богами, — подтвердил Алешка. «Богом количества», которого он, Алешка, принял в бригаду по третьему разряду, и с «богом качества». Тут Алешка извинился и сказал, что не знает имени-отчества секретаря.

— Борис Иванович, — ответил секретарь райкома.

Алешка поблагодарил. Он даже сказал, что если честно говорить, то Алешкина бригада не хотела сразу принимать этого самого «бога качества». Очень он въедливый, но Аксиома, то есть Нина Петровна, заставила… Конечно, если он, Алешка, не захочет, то его никто не заставит, но бригада поняла, что качество нужно… Алешка очень удивляется, как это новый начальник СУ, Алешка не знает его имени-отчества…

— Игорь Николаевич, — снова дал справку секретарь.

Игорь Николаевич? Ну вот, наконец Алешка узнал…

Как это Новый начальник не понимает того, что у них на площадке важное дело делается? Вот твердят: технические условия, соблюдать технические условия! А кто из монтажников имеет их, даже у прорабов не найдешь… А Аксиома, то есть, — пусть его извинят, все путает, — Нина Петровна, на все операции разработала «Обязательные правила». Вот стык стен, к примеру… Может, он слишком подробно говорит?

— Нет, хорошо, — ответил секретарь.

— Так вот она нарисовала стык на доске, собрала монтажников, разъяснила. Доску повесили на монтаже. Теперь каждый монтажник знает точно, как нужно стык делать. Так каждая работа. Так разве это кустарщина? Каждую законченную работу прораб стал проверять. В общем, приняла бригада и «бога качества», хоть и возни с ним много…

— По какому разряду? — серьезно спросил секретарь.

— Пока бригада разряд «богу качества» не установила.

Алешка сел и победно посмотрел на Аксиому. Вот уж сейчас Аксиома должна точно понять, кто такой Алешка.

Но тут же он снова поднялся, попросил извинения у секретаря райкома. Он забыл сказать: не нужно очень винить прораба Петра Ива, потому что Петр Ива прораб хоть куда.

…В заключение секретарь сказал, что райком возьмет под контроль исправление допущенных дефектов, но сейчас задача шире.

— Можно ли себе представить, чтобы конструктор пришел на завод, самовольно внес серьезные изменения в машину и измененная машина без проверки вышла бы из завода? Мне думается, прав товарищ Важин. Нужна служба ОТК. Это подсказывает нам история с перегородками в доме летчика Фролова… О чем говорит вторая история, которую рассказал тут прораб Самотаскин? Мне кажется, мы согласимся с бригадиром Кусачкиным… — Тут секретарь улыбнулся и спросил: — Простите, не знаю, как ваше имя-отчество.

Алешка приподнялся.

— Алексей Васильевич.

— …согласимся с Алексеем Васильевичем, что Петр Иванович добросовестно относится к делу, иначе он бы не выступил так. Почему же у добросовестного прораба плохое качество домов? Вторая история подсказывает нам, что, уделяя основное внимание сдаче домов, мы упустили качества… Все эти лозунги о сдаче домов «на хорошо», которые висят на площадке, формальны. Наверное, пора создать нужный психологический климат на стройке… Спасибо, товарищи, наша встреча много прояснила.

Когда строители вышли на улицу, сразу подъехала черная «Волга». Заместитель начальника главка Власов, прощаясь, коротко сказал:

— Я завтра к тебе, Петр Иванович, заеду на площадку, посмотрю…

Потом на светлой «Волге» уехал управляющий трестом.

Подъехал «Москвич».

— Поехали? — Новый начальник открыл перед Аксиомой дверцу машины. — Ну что же вы? Садитесь!

— Что-то не хочется, — улыбаясь, ответила Аксиома. — Как-нибудь потом.

Алешка быстро поймал такси. И они сели втроем: Петр Иванович, Алешка, Аксиома…

— Петр Иванович! — отчаянно закричал автор. — А как же я? Что будет дальше? Как будет?

Прораб только усмехнулся и захлопнул дверцы.

— Приходите через год — увидите. — Аксиома через окошко махнула рукой.

Такси тронулось. И вот автор остался один. Зажглись фонари, витрины магазинов. Мимо, торопясь, проходило много людей, но автор смотрел вслед машине, в которой уехали Петр Иванович, Аксиома, Алешка. Потом медленно пошел по тротуару… Ничего — через год!