Студент богословия

Туча

ервые черные тучи плывут по небу среди белесых клочьев тумана, сопровождаемые шелестом занимающих места зрителей. Каждое облако имеет четкие очертания, а одно особенно выделяется, возвышаясь над остальными подобно айсбергу. Оно неотвратимо приближается, быстро погружая в тень зеленое ущелье. Ныряет в расселину, неся с собой запах дождя и тревожный стук капель по листьям и травам.

Студент богословия в тяжелом черном пальто взбирается по крутому склону. Его ноги скользят по влажной траве — чтобы удержать равновесие, приходится раскинуть руки. Он промок до нитки, его очки запотели, с них струится вода. Землю на склоне размыло, она стала скользкой. Чтобы не упасть, он цепляется за корни и камни. Ему не хотелось пропускать прогулку из-за дождя. Небо над головой из серого становится черным. Задыхаясь, он делает последний рывок и поднимается на холм. Несколько секунд стоит, согнувшись, упираясь руками в колени, а затем оборачивается и окидывает взглядом долину, простирающуюся вокруг, словно зеленая чаша.

Небо над ним рокочет, сделавшись угольно-черным, его затмевает туча-айсберг. Раскрасневшись, студент богословия идет по зеленому лону холма к самой высокой точке. Проводит рукой по коротко стриженным волосам. С пальцев течет вода. На вершине небо над ним раскалывается. Он стоит в высокой траве и смотрит вдаль, ветер раздувает его рукава и играет полами пальто, когда голубая молния вонзает в него когти. Слетает с небес, как столп света, и отрывает его от земли. Тучи, на мгновение разойдясь, низвергаются и сбивают его с ног. Один бесконечный миг он висит в воздухе, простертый между небом и землей — тело выгнуто, глаза распахнуты, пальцы царапают пустоту, бледное лицо искажено криком, — а затем падает в грязь, мертвый, как камень. Сырая трава лезет в рот, вода бежит по промокшему пальто, остекленевшие глаза широко открыты и взирают на сведенную судорогой руку — капли падают в ладонь, позвоночник сломан.

Над головой плывут облака. Дождь продолжается, время идет.

Его находят. Поднимают. Спускают с утеса, скользя по грязи. Земля выравнивается, кроны деревьев смыкаются над ними как облака, роняя на головы тяжелые капли. Его несут к приземистому зданию, спрятанному среди листвы и теней. Не мешкая, они входят, кладут тело на пару козел и начинают резать. Потрошат его, словно рыбу, вскрывают от горла до талии, красными от крови руками раздвигают ребра. Голова и плечи трупа висят в воздухе, руки касаются пола и дергаются, когда они вытаскивают внутренности, сваливая их на пол дымящейся кучей. Затем приносят кипы книг и бумажные папки, вырывают страницы, вытряхивают исписанные листы и засовывают их внутрь, набивая ими грудную клетку, сминая их у него в животе.

Что за страницы они выбирают и какие книги рвут — несущественно, важно только заполнить его письменами, вернуть, чтобы он мог выполнить задание. Они зашивают его, несут к ванне (руки и ноги болтаются, цепляются за вещи, опрокидывают столы и стулья) и бросают в воду. Голубые брызги разлетаются по каменным плитам. Все как один, они задерживают дыхание и, распахнув рты, беззвучно кричат, подставляя его лицо под льющуюся из крана струю, погружая в воду красными руками — под сенью крыльев. Студент богословия дергается так, что вода плещет через край. Зияя провалами ртов, они сильнее прижимают его ко дну. Содрогаясь, он заваливается на бок. Они полностью открывают кран, держат его голову под струей, не дают отвернуться. Он бьется, тело становится мертвенно-бледным. Его рот широко распахивается, глаза открываются. Все беззвучно кричат.

Они вытаскивают его из ванны.

Дрожащего, бледного, мокрого, его ставят на колени, поддерживая за голову, пока он извергает воду и смотрит на кучу собственных внутренностей на каменных плитах. Поняв, что это, он снова кричит. Кричит, пока не падает в липкую тьму.

Позже его находят в Семинарии, на койке в лазарете, бледного и бесчувственного. Санитары смотрят на него, качая головами:

— Как он сюда попал?

Через пару часов студент богословия приходит в себя. На мгновение воспоминания встают перед ним как черные, холодные волны — он отшатывается, приказывая себе забыть. Пальцы вцепляются в него — мнут плоть, словно глину, вода течет изо рта на серые каменные плиты. Он резко садится и видит окна, вырубленные в противоположной стене — без очков они кажутся ему бельмами. С затянутого облаками неба струится призрачный свет. Он смотрит на свои руки. Словно лапы хищной птицы, они смыкаются на бесцветном одеяле, теперь в них есть что-то механическое. Он сидит, неподвижный, как изваяние. Никто не обращает на него внимания, никто к нему не подходит. Он то отключается, то приходит в себя — всякий раз во рту появляется горький привкус, виски пульсируют.

Разбитый, он пробуждается снова — на следующий день — и не может определить, утро за окнами или вечер. Кто-то высокий и костлявый плывет по нефу и останавливается у изножья его кровати, словно швартующийся корабль. Через некоторое время он узнает визитера — это один из высших чинов, учитель, которого боятся все семинаристы. Его черты расплываются в сумерках. Студент богословия с трудом вспоминает нужное имя: это Фасвергиль. Словно откликнувшись, Фасвергиль врастает в землю. На нем сутана — внизу ткань превратилась в лохмотья. Студент богословия поднимает глаза. Фасвергиль смотрит на него.

— Ты пережил настоящее приключение. Двое мальчишек видели, что с тобой случилось.

Студент богословия чувствует внезапную тяжесть в груди. Он пытается заговорить, но из сожженного горла вырывается хрип, и он сдается.

— Кто привел тебя сюда? — Фасвергиль склоняется над ним, пронзает взглядом, изучает его лицо. — Что такое? — шипит он.

Но студент богословия опять отключается, серая пелена затмевает глаза — удается сосредоточиться лишь на едва различимых хищных руках на одеяле. Он сидит, немой и опустошенный. Из ниоткуда Фасвергиль говорит, что вернется, и уходит в никуда, оставляя студента богословия нигде, совсем одного.

Возвратившись в свою комнату, он целыми днями сидит за столом и смотрит, как облака проплывают мимо грязных окон. Иногда ветер стонет в трубе, и он вздрагивает от удивления, но чаще всего просто наблюдает за небом, прижимая ладони к стеклу, когда снаружи сверкает молния. Почему он еще здесь? Чего он ждет?

В душной комнате темнеет, у него за спиной — кровать со смятыми простынями, желтыми, с выцветшим цветочным узором. Сидя в одиночестве, он считает облака, пока не растворяется в них, ощущая болезненную пустоту. Прошедшие дни были полны знамений. Скоро произойдет что-то важное. Студент богословия готовится к этому весь день. Он заблуждается насчет своего будущего, надеясь вернуться в дом предков, в раннее детство. Ворочается в кровати, задыхаясь под тяжелыми одеялами, и бредит, как возвращается — идет среди деревьев к родительскому дому. По обеим сторонам от него низкие купола холмов утопают в зелени после зимнего дождя, деревья над головой склоняются от ветра, несущего ароматы луговых трав и влажных зарослей. Его дом припадает к земле, застыв в желатине памяти. В небе кипят и проносятся облака, лучи падают ослепительными полосками, белые солнечные зайчики обжигают изнанку век. Свет становится ярче, низвергается потоком, его глаза слезятся, их застилают розовые пятна. Дом вспыхивает, пока он шагает по разрушенной мостовой. Он идет мимо низкого серого крыльца и раскаленной трубы, жара давит ему на плечи, смыкается вокруг, как ладонь. Чувствуя головокружение, он минует дом и оказывается на заднем дворе. Трава здесь ему по пояс, местами — желто-коричневая и сухая, местами — зеленая и сочная. Залитый солнцем, пейзаж кажется плоским, будто на старом снимке цвета сепии.

Задний двор его дома озарен свечами, их язычки колеблются на ветру. Словно в часовне. Деревья топорщат зеленые перышки, расправляют крылья, молясь обжигающеголубому небу. Студент богословия сидит за домом, свечи, прилепленные к стене под прямым углом, мерцают оранжевым и белым у него за спиной. Сиденье под ним деревянное, занозы впиваются ему в ноги, ржавый металлический каркас стула шелушится под пальцами.

Он сидит, наблюдая, как свет меркнет и отступает по траве, словно волна. Здесь он родился, и весь мир будет казаться ему похожим на это место. Он оставил дом ради того, чтобы жить в Семинарии и готовиться… к тому, что ждет впереди.

Время течет вспять, ветер уносит кирпичи прочь, словно листья, лижет стены, ограждающие двор, трава покрывает белый штакетник. Двор перед студентом богословия рябит, булыжники уходят в землю. Он слышит голоса птиц и капли воска, что падают у него за спиной. Трава смыкается вокруг, стебли бегут по брюкам, прорастают сквозь дыры на коленях, белки и пичуги шуршат на крыше, осыпая его листьями и желудями.

Студент богословия дремлет, пока не понимает, что уже не один. Не торопясь, он отрывает взор от земли, не зная, сможет ли встать, если захочет, размышляя о послышавшемся голосе или мелодии. Двор блестит в белом мареве, отличном от игры света и рваных теней проплывающих облаков. Как солнечные зайчики в складках ткани или бледный призрак, движущийся вместе со вспышками — хрупкий, почти прозрачный, — марево беззвучно говорит с ним. Становится жарче, горячий воздух над ним смыкается, давит. Он снова отталкивает его — так, что стул валится назад, оставляя в земле борозды. Ему кажется, что теперь он поймет, о чем речь. Он раскидывает руки. Его сердце шепчет и замирает, когда он видит накатывающую на него бледную волну. Высокая трава расступается перед ней, разлетаясь широкими лентами. Она наступает, наконец идет за ним.

Капелька воска падает ему на плечо. Он смотрит на нее, другая в это время пачкает рукав. Медленно он поднимает глаза к свечам, и на него льется ручеек воска. Он улыбается. Открывает рот, и крохотная капля обжигает ему язык. Опустив голову, он чувствует поднимающиеся от земли ароматы: дыхание цветущих лугов, горечь холмов и другие запахи — молодых трав, жирной грязи, гниющей листвы, пыли. Воск окутывает его, и он тает на солнце, словно свеча. Оно опускается: он видит, как никнет трава, как гнутся деревья, а краска на стенах дома шелушится, слетает хлопьями и, наконец, вздувается и струится на плиты. Камень течет, словно грязь. Вытянув руку, он видит, как воск бежит по его пальцам, розовыми каплями срывается вниз.

Его кости раскаляются добела, расширяются, обретают эластичность, кровь выступает из пор, течет по ногам в траву с легким, довольным вздохом. Жара усиливается, мир тонет в белизне, он откидывается на спинку стула, чтобы освободиться… и, разочарованный, просыпается у себя в комнате. Все впереди, ему это еще предстоит.

Студент богословия в полузабытьи смотрит в окно, отключается и приходит в себя снова и снова. Он видит Семинарию, древнюю и огромную: хладные зевы коридоров, похожих на подземные пещеры, темные крипты и классы, где пахнет плесенью, а штукатурка на стенах идет пузырями, хоры — ледяное дерево, отполированное сотнями нервных рук до тусклого блеска. Высокие стены встают вокруг и смыкаются, обрушиваясь ему на голову. Кажется, он везде, в любой комнате, чувствует, как вокруг роятся студенты. Они учатся и шагают по коридорам, так целеустремленно, словно встали на рельсы.

Эта комната всегда принадлежала ему. Она — центр его мира, единственное его убежище. Искра жизни меркнет в его пустой груди. Другие студенты в последнее время избегают его, он их пугает. Возможно, дело в молнии, огонь которой еще струится в том, что осталось от его тела, — как капля яда. Он готов уйти.

Фасвергиль вызывает его к себе в кабинет. Староста стоит рядом с ним за массивным столом и начинает разговор:

— Твои занятия окончены. Считай, что тебя приняли на службу.

Фасвергиль лениво просматривает содержимое папки:

— Мы подготовили задание в надежде, что найдем исполнителя вроде тебя. Ты нам подходишь.

Фасвергиль и староста с тревогой глядят на студента богословия. Он заставляет их нервничать. Смотрит поверх их голов, словно прокладывая по ним дорогу. Они признательны, что он наконец уберется из Семинарии.

— Ты отправишься в город при первой возможности, — говорит Фасвергиль, скрывая облегчение. — Рекомендательные письма в этой папке. Остальное узнаешь по прибытии. На данный момент кое-что еще висит в воздухе. Получив четкие указания, мы их тебе передадим.

— Я сделаю, как вы скажете, — говорит студент богословия, удивленный, несмотря на предчувствия.

— Конечно. Собери вещи.

— Богослужение через час, — добавляет староста.

На следующий день студент богословия покидает Семинарию, зная, что не вернется.