Суд да дело

Игорь Ефимов

Суд да дело

Роман

ИСК ПЕРВЫЙ

I-1. Босс Леонид

- Я ищу твое лицо в толпе, - сказала она. - Каждое утро, выходя из дома, я начинаю вглядываться в лица. Но тебя никогда нет. Ни на улице, ни в кафе, ни в автобусе. Почему? Как ты можешь так не быть? Порой я убить тебя готова за это. Тебя нет как-то назло, нарочно. Может быть, я когда-нибудь тебя убью.

Они стояли рядом. Смотрели сквозь стеклянную дверь. Веранда висела над рекой. Беззвучный буксир толкал красную баржу в щель между горами. Беззвучный поезд полз по дальнему берегу. Медленно, как столбик ртути в термометре.

- Я могу освободиться завтра в три, - сказал он. - Или даже в два.

Но она словно не слышала. Но шум вечеринки нарастал сзади, обволакивал, топил. Отражения гостей проплывали по стеклу. И отраженные льдинки в стаканах звенели, звенели на летних волнах реки. Но муж ее вынырнул из толпы, взял его за рукав, потянул.

- Кипер, на два слова. Ты должен меня просветить. Долли, сласть моя, это по делу. Не дуйся - мы недолго.

Они ушли вниз, в бильярдную. Они знали друг друга несколько лет. Они почти дружили. Они вовремя отшатнулись от индийской лампы, висевшей над лестницей. Уселись боком на край бильярда, лицом друг к другу.

- Это про твоего босса, - сказал муж. - Про мистера Леонида, черт бы его побрал. Как я не люблю его загадки! Подходит сейчас ко мне и говорит: "Так-так, Роберт, затеваем большую игру?" Я ничего не понимаю. Но на всякий случай леплю наугад, что да, мол, чего там, не по маленькой же играть всю жизнь. А он: "Ох вы игрочки, игруны лихие!.. А заиграться не боитесь? Вдруг фортуна задом станет? Хватит ли расплатиться?" И отходит. Я такие загадки не выношу. Не знаешь - о чем он?

Роберт взял желтый шар и пустил его по сукну. "Тук-тук-тук" - простучал шар по трем синим бортам. "Тук-тук-тук" - услышал Кипер у себя в висках. "Это "тук-тук-тук" будет все чаще и громче, - пригрозил ему недавно врач. - Потому что вы все с ума посходили с этими диетами. Вот я нажимаю вам на живот и могу прощупать позвонки. Кому это нужно? Устроили себе добровольный Освенцим".

Но врач ошибался. Потому что Кипер ничего не устраивал. Потому что он ел много. И с удовольствием. Просто в нем все быстро сгорало. Как в печке. Потому что он с юности был такой. Худой, длинный, горячий на ощупь. "Горячий, как кофейник", - говорила Долли.

- Босс любит туману напустить, - сказал горячий Кипер. - Позавчера смотрел ролик про молоко. Простенькая идея, не моя, заказчик так захотел, ну и Бог с ним: луг с цветами, корова пасется, потом - красавица крупным планом, комната уставлена пустыми горшками с землей. Она подносит к губам стакан молока. Выпивает. Камера отъезжает - и тут же все горшки прорастают цветущими кустами. Казалось бы - и говорить не о чем, да? Скажи "о'кей" и отправляй заказчику этот примитив, коли он сам попросил. Так нет же. Изобразил великое раздумье, как новый Сократ. "А запах? - говорит. - О запахе вы подумали?" И выходит из просмотровой. Мы до сих пор ломаем голову. Что он имел в виду? Чей запах? Цветов? Красавицы? Коровы? Вот тут и работай.

- Молоко - несложный товар, - сказал Роберт. - Его можно рекламировать и так, и эдак. Всякий может обойтись без молока. А ты попробуй обойтись без кровати. Хотя бы день. Ну, разве что бездомный бродяга сможет. Но даже он в холодный день побежит в ночлежку и завалится на кровать. Чьего производства?

- "Ах, фирма "Сладкий сон"! Мягки твои пружины! Тревожный мир забыт в объятиях перины", - пропел Кипер.

- А ты знаешь, какой шикарный заказ недавно получила корпорация "Сладкий сон"? Штат Иллинойс решил заменить двухъярусные кровати во всех своих тюрьмах. Потому что там один заключенный пырнул снизу другого ножом через матрас. Мы будем делать новую конструкцию, с бронированным дном. Объясни своему боссу, что с нами надо поприветливее. Что если он будет меня загадками донимать, кому-то другому достанется рекламировать двухъярусные нары с броней.

Роберт играл бильярдным шаром. Перекидывал его из ладони в ладонь. Катал по плотной ляжке. Палец врача не смог бы продавить его живот даже на дюйм. И никаким "тук-тук-тук" в его висках не было места. Потому что Роберт верил в переселение душ. В предыдущей жизни он был дюгонем - так объяснил ему малайский гуру. Это очень большое и доброе морское животное. Вроде моржа, но без клыков. Охота на них теперь запрещена. Их осталось совсем мало.

Роберт надеялся, что в будущей жизни ему достанется быть жирафом. Они тоже добрые, выше всех и никого не боятся. Совсем как он. Если у Роберта случалась неприятность или беда, он всегда знал причину. Любая беда была наказанием. За то, что в своей жизни сделал дюгонь. Может быть, он, при всей своей доброте, обидел кого-нибудь из сородичей. Или свою подругу. Или задавил по небрежности дюгоненка. Всякое бывает в подводной жизни.

- Хорошо, - сказал Кипер. - Если узнаiю, сразу же сообщу. Но поверь: я узнаiю последним. Думаешь, со мной кто-то считается? У босса важное совещание - меня там нет. Никогда. Я - на съемочной площадке. Меня слушается только камера. Нажимаю на кнопки - она послушно жужжит. Но все же при случае оброню намек. Скажу, что со "Сладкими снами" надо обращаться бережно. Надо стелить им помягче. Да он и сам понимает.

- То-то, что "понимает". Пригласил на вечеринку и тут же взял и все настроение испортил. Свинство такое. А с Долли о чем вы шептались?

Глядя на шар в руке Роберта, Кипер вдруг вспомнил документальный фильм. Который он видел недавно. В котором показывали новые виды доброго оружия. Которым можно победить противника, но нельзя убить. Нападающего грабителя заливали вяжущей пеной. Такую же пену выливали на улицу навстречу бурной демонстрации. В убегающего преступника стреляли сетью - она раскрывалась в полете и накрывала беглеца. А один изобретатель заметил, что сильно пущенный теннисный мяч может сбить человека с ног. И он соорудил пушку, стреляющую в нарушителя теннисными мячами. Но что будет, если в такую пушку вложить бильярдный шар?

- О детях, - сказал Кипер. - Ты же знаешь, она переживает за старшего. Почему-то решила, что у него те же проблемы, что были у меня лет в пятнадцать. Боится, что его тоже упекут в санаторий на лечение. Правда, что он залез на крышу школы? И ждал там инопланетных? Или кого?

- Это все из-за девицы его. Из-за этой официантки. Она ломается - он лезет на крышу. Наверное, был в прошлой жизни лососем. Которые тоже от секса с ума сходят. Только поглядеть на них! Плывут вверх по водопаду. Что "плывут" летят! Но лосося понять можно. Ведь у него это только один раз в жизни. А потом сразу смерть. Только представь себе, какой это должен быть оргазм, если ради него рвутся навстречу смерти. Я пытался нашему Грегори втолковать, что у людей не так. Что будут у него еще другие девчонки. И много. Не верит. Наследственность у него неважная. Не моя. Отец был калека - почти глухой.

Пущенный с силой шар начертил на синем сукне неправильный треугольник, залетел в толпу других шаров, затих, притаился.

Они пошли наверх.

Гости кружили в разговорном танце, искали партнеров, теряли, находили других. Босс Леонид стоял в дверях оранжереи, подманивал одиноких.

- А я вам говорю, что таких хризантем вы еще не видели. Японские! Разрешается нюхать, ахать и охать. Фотографироваться рядом. Выражать зависть и восторг. Нет, сколько стоили - не скажу. Но раз жена захотела японские, деться было некуда. Я же сам вечно твержу, что неисполнимых желаний не бывает. Есть, конечно, зануды, которые назло отравляют жизнь гнилыми несбыточными мечтами. Жуткие типы. А хорошее воспитание ведь в том и состоит, чтобы человек желал только выполнимого.

Бар был на другом конце зала. Далекое плавание. Чем дальше, тем лучше. Кипер чувствовал, что после разговора с ее мужем ему нужно остыть. Особенно щекам и шее. И спине. Можно доплыть, ухватить пригоршню льдинок из ведерка и сунуть себе за шиворот. Когда-то он снимал похожий ролик. Реклама горного курорта. Человек изнемогает от жары в городе. Исходит поiтом. Вдруг женская рука с небес протягивает ему сверкающие льдинки. Он благодарно хватает их, оттягивает ремень на брюках и сыпет льдинки под него. В просмотровом зале кто-то взвизгнул. Женская рука увела страдальца в прохладные горы. Но заказчик ролик не принял.

Мимо проплывали лица. Джерри из отдела автомобильной рекламы. Фотограф Багразян. Стайка молоденьких актрис. Он видел вчера их пробы - не взял. Непризнанный писатель Лорренбах, скрестил руки на груди, ждет часа возмездия. Незнакомая женщина - немолодая, печальная, одинокая, как необитаемый остров. И Долли он тоже увидел первый раз вот такой - одинокой в толпе. Почти два года назад. Она очень это умела - вдруг, ни с того ни с сего, остаться совсем одной. Даже с ним, с Кипером. Вдруг уплывала. Наверное, и сейчас - притаилась где-нибудь в углу. В такой давке сразу не разглядишь. Можно напороться в любую минуту. И тогда горячая волна зальет всю кожу. Не хватит льда в ведерке, не хватит в холодильнике.

Жена босса, Лилиан, перехватила его, потянула к подносу с пирожками.

- Вы уже подходили сегодня к Лорренбаху? Нет? Умоляю! - ради меня, ради литературы!.. Подойдите к нему и спросите о его последней статье. Он как-то опасно мрачен. Я ужасно тревожусь за него. Отнесите ему пирожок, но не говорите, что от меня. Скажите, что это приз. От вас. За удачную строчку, за статью... Придумайте что-нибудь.

Разговаривая с Лорренбахом, Кипер наконец увидел Долли. Она стояла справа. Вполоборота к нему. Тихо смеялась. Глаза ее сияли за стеклами очков. Смеялась без него, не ему, другому. Обидно. Хорошо, что наше ухо не может поворачиваться на звук, как у кошек. А то бы Лорренбах сразу понял, что его опять не слушают.

Она стояла на расстоянии вытянутой руки. Нет - двух. Двух рук. Если бы можно было надставить одной рукой другую, удлинить одну за счет другой, он мог бы погладить ее по плечу. Или по бедру. Щеки жгло все сильнее.

Он попытался вспомнить, когда был первый раз. Когда он впервые погладил ее. А она его. Теперь казалось, что они стали делать это сразу, с первого дня. Но нет - невозможно. В первый день они только говорили. Тоже была вечеринка, праздник - но не в доме. Кто-то справлял серебряную свадьбу, снял зал в ресторане. Там еще стены были украшены футбольными и бейсбольными доспехами. С Робертом они уже были знакомы, он их и представил.

"Да нет. Не поддавайся. Ничего особенного", - уговаривал себя поначалу Кипер. Но боль ее красоты уже вошла в него, кольнула сердце. Ему вдруг стало так больно от нее, что он попытался взбунтоваться. Все же это возмутительно. Столько законов, карающих за нанесение телесных травм. А за нанесение душевных? Как мудро устроено у мусульман. Чадра - это необходимое условие совместной жизни мужчин и женщин на земле. Да им и самим было бы спокойнее. Кончились бы их бесконечные мучения - "Ах, как я сегодня выгляжу?". Но главное, нельзя позволять им так прокалывать нас. Легко, небрежно, не замечая.

НАРКОТИК ЛЮБВИ ТЕЧЕТ В НАС ПО ИГЛЕ КРАСОТЫ.

Он стал сочинять картины мести. Нет, мстить будет не он - другие. Все, что ей сделают люди в этой жизни, это будет месть за его боль. Он представлял ее оставленной мужем, отвергнутой детьми, оскорбленной соседями. Молчащий телефон, разбитая машина, неоплаченные счета. Разноцветные бутылочки с лекарствами - на столе, в ванной, на полках, в раскрытой сумке. Слезы выступили у него на глазах от жалости к ней.

Он позвонил ей на следующий же день. Он рассчитал, когда Роберт будет на работе, а дети в школе, и позвонил. Он заявил, что ему нужно рассказать ей одну историю.

- Я жил однажды в Род-Айленде, на берегу океана. Была зима, но чайки не улетали. Их горестные крики отдавались в ушах и в горле чувством вины. Опустевшие коттеджи тянулись вдоль берега. Ветер проверял закрытые ставни, постукивал ослабевшими. Кустики засохшей травы на дюнах мотались под ветром. Кончики травы касались песка, чертили на нем ровные круги. Каждый кустик стоял в середине аккуратно вычерченной мишени. Мишени для снежных стрелков.

- Вы уверены, что мне это может быть интересно? - спросила она.

- Я продолжаю, - сказал он. - В одном месте чернели остатки рыболовного мола. Сваи уходили далеко в море. По ночам бывало так холодно, что море замерзало у берегов. Сваи торчали изо льда. Но потом начинался отлив. Вода отступала. И сваи оставались стоять в ледяных воротниках. Блестящих на солнце.

- Пожалуй, мне пора, - сказала она.

- Я вспомнил это потому, что и у меня сейчас точно такое чувство. Будто море ушло и остался ледяной воротник. Где-то на шее. После встречи с вами. И он будет давить, пока море не вернется. Пока мы не увидимся снова.

- Мне пора в магазин, - сказала она.

- В какой?

- Дети опустошили вчера весь холодильник. Съели даже шпинат. Обычно они не едят шпинат, но тут сметали все подряд. Не знаю, что с ними случилось.

- Лучший шпинат продается в "Крогере" на Девятой дороге.

- Да, это недалеко от меня. Минут десять езды. Спасибо за совет. Наверное, я им воспользуюсь. Но мне, правда, пора.

И она повесила трубку. И он бросился к машине. И помчался вдоль брустверов палой листвы. Превративших улочки городка в траншеи. И всю дорогу до "Крогера" он уговаривал себя не надеяться. И сердце отбивало "тук-тук-тук", как взведенный будильник. И когда он увидел, увидел ее в галерее макарон и печенья, раздался звон. Но это был просто звоночек сработавшей кассы. И они пошли рядом. Тихо обсуждая продукты. Наполняя коляску вкусными сюрпризами для детей. В разрисованных банках, пакетах, коробках. И можно было подумать, что они уже делали это вместе двести, триста, тысячу раз.

...Вечеринка затихала, редела. Пора было прощаться с хозяевами.

- Завтра. У меня. В одиннадцать, - сказал босс Леонид, нажимая на каждое слово.

Жена Лилиан благодарно и заговорщически улыбнулась Киперу. Поцеловала воздух над его плечом.

Потом он снова увидел Долли. Идущую через зал с бокалом в руке. К нему, к хозяевам, с улыбкой для всех, никому, ему одному, мимо. Но он все же успел незаметно догнать ее и процедить, не разжимая зубов:

- Завтра... у "Крогера"... В два...

И тут же в уме его загорелась эта цепочка оставшихся до встречи часов. Которые будут заполнены другими встречами, разговорами, делами. И он будет плыть по реке времени от одного часа к другому. Ныряя, извиваясь, хитря, петляя. Обходя опасные участки, притаиваясь, перепрыгивая пороги. Как тот неудержимый лосось. В сознании которого горит и светится единственный вечный путь, единственный зов.

I-2. Адвокат

Водитель белой "тойоты" был беззаботен. Не понимал опасности. Перепрыгивал из ряда в ряд. Даже не мигая фонариком. Не знал, чтоi ему грозило.

Таких вот, которые влезают прямо перед носом, Кипер не щадил. Он посылал их под колеса встречного грузовика. Лучше - бензовоза. Чтобы белый капот сплющился и треснул. Как яичная скорлупа. Чтобы стекла брызнули во все стороны. ПОЖАРНЫМ ПРИШЛОСЬ ПУСКАТЬ В ХОД ГАЗОРЕЗКИ, ЧТОБЫ ИЗВЛЕЧЬ ЖЕРТВУ АВАРИИ.

Тревожил вызов к боссу. Одиннадцать часов - странное время. Слишком поздно для летучки, слишком рано для разноса. Опять чья-нибудь жалоба? Что он натворил за последнее время?.. Фотограф Багразян на что-то поморщился недавно... Но на что?.. Да, кажется, Кипер похвалил сушеные турецкие абрикосы. Багразян очень помрачнел. Ненавидит все турецкое... Армяне и турки - старинная вражда... Неужели так трудно запомнить?

Очередь машин медленно втекала в колоннаду. Впереди мелькала рука кассира. Деньги текли в кассы. Пытался кто-нибудь ограбить дорожный толл? Начать нужно с подстроенной аварии грузовика. Который будто бы потеряет управление и станет поперек всех трех полос. Поток машин отрезан. Последние платят и уезжают. Кассиры расслабляются, ловят недолгий отдых. Тогда грабители выскакивают из кустов. Очищают все будки за пять минут. Исчезают в своих автомобилях, спрятанных на боковой дороге. Мешки с наличными деньгами, никаких банковских отметок. Надо продать этот сюжет в Голливуд...

Наглая белая "тойота" оказалась рядом. В открытом окне была видна рыжая головка. Невредимая и круглая, как яичный желток. У Долли была такая же стрижка, когда они встретились в первый раз. Но потом она отрастила волосы до плеч. Ему нравилось, когда она скручивала их высоким русым узлом. И когда распускала под ветром. И когда откидывала взмахом головы. И когда они рассыпаiлись по подушке.

Двадцатиэтажный "Космос" слепил издалека стеклянной стеной. Автомобильная стоянка обвивала его колени бетонной спиралью. Если опоздаешь и не найдешь места, твой автомобиль вынесет на самый верхний ярус. Под солнце и дождь, на снег и ветер. Под рев пролетающего самолета и под бесшумный глаз далекого спутника. Но сегодня Кипер не опоздал. И незанятых мест было много. Но он не обращал на них внимания. Проезжал по спирали выше и выше. Глядя в просветы между опорами. Которые разрезали летний пейзаж на десятки экранов. В каждом текла своя жизнь. Мелькали дома, автомобили, церкви, деревья. Школьный автобус попал в ритм, аккуратно переплывал из экрана в экран желтым пятном. И лишь на открытом верху все кончилось. Разрезанная жизнь слилась обратно. И стало видно, кто в ней самый большой и главный. Кто не уместится ни в какой экран. Главный мост. Главная река. Главный город за рекой.

Рекламное агентство "Крылатый Гермес" занимало в "Космосе" весь девятый этаж. И давно. Кипер участвовал в переезде. Тогда это считалось безумием. Или поражением. Переехать из Главного города на правый берег реки?! Не проще ли признать себя банкротом? Но босс Леонид сказал, что с него хватит. Такие налоги он платить не намерен. Заносчивая Британия потеряла Америку из-за налогов. Заносчивый Город растеряет лучшие фирмы из-за того же. И действительно, вслед за "Крылатым Гермесом" потянулись другие. Начался большой исход. Правый берег с тех пор расцвел и разбогател.

До встречи с боссом оставалось еще два часа.

Нужно было решить, наконец, проблему с газонокосилкой. Фирма "Уайт и Хорнсби" была их старинным, хорошим клиентом. Даже любимым. Она изготавливала рабочие инструменты. Вся Америка сверлила дырки дрелями фирмы "Уайт и Хорнсби", разрезала проволоку ее кусачками, завинчивала шурупы ее отвертками, пилила деревья ее бензопилами. И теперь - газонокосилки. И не простые, а электрические. То есть без грохота, без бензиновой вони, с парусиновым сачком сбоку, тихо ловящим скошенную траву.

Все ждали успеха. На бирже акции "Уайт и Хорнсби" чутко откликнулись и поползли вверх. Но покупатель медлил. Он сомневался. Он продолжал косить дымящими и грохочущими монстрами конкурентов.

- Кипер, мы провели специальное обследование, - объяснял Гарри Филимор из рекламного отдела "Уайт и Хорнсби". - Опрашивали покупателей. И знаешь, что обнаружилось? Ты не поверишь. Они боятся, что электрический шнур не дотянется до края их лужайки. "Но ведь можно взять другой шнур, подлиннее", - говорим мы. "Нет, тогда шнур будет сжирать слишком много электроэнергии. До самой косилки энергия не дотечет". Американцы верят, что, чем длиннее шнур, тем труднее электронам добежать до его конца. А платить за это придется им. Их тупость непробиваема. Чему их учат в школах, а? Кипер, вся надежда на тебя. Придумай что-нибудь, выручай!

Но что тут можно было придумать? Кипер отбрасывал вариант за вариантом. Больше других ему пока нравился сюжет с влюбленной парой. Он даже снял несколько актерских проб. Мужчина и женщина идут по пустому полю для гольфа. Тихо болтают, целуются. Одна рука - на плече любимого. Другая - в стороне, за кадром. У зрителя создается впечатление, что вторая рука держит собачий поводок. Потому что какая-то сила время от времени слегка подергивает влюбленных друг от друга. Но потом, на затяжном поцелуе, камера отъезжает. И мы видим, что эти двое не собак вывели на прогулку. А катят две бесшумные электрогазонокосилки. И за ними тянется длинная-длинная прокошенная полоса. И по этой зеленой полосе извивается длинный-длинный красный шнур.

- Ну и что? - возражал рекламный Гарри. - Кого ты этим убедишь? Они будут смотреть и думать: "Ага. Это значит, нужно влюбиться до беспамятства и совсем уже ничего не соображать, чтобы купить такую непрактичную вещь".

Кипер фыркал, язвил, призывал не считать зрителя полным идиотом. Но в глубине души знал, что Гарри прав. И что нужно искать другой ход. Но какой? Электрический ток, спрятанный внутри шнура, был так некинематографичен.

Ему часто попадались трудные задания. Вернее, главная трудность была всегда одна и та же: он должен был полюбить вещь, чтобы расхвалить ее с блеском. Будь это автомобиль, овощерезка, чемодан (о, в чемоданах он знал толк!), мебель, книга, туристская палатка, керамическая плитка для ванной, новый курорт, новый торговый центр, стиральная машина, радиоприемник - между вещью и душой должна была пробежать крошечная искра любви. Или хотя бы восхищения. Восхищения совершенством. Совершенство было достижимо в вещах. Но не в людях. И это определило для него выбор карьеры.

Конечно, поначалу он пытался делать игровые фильмы. Одна его пятнадцатиминутная лента даже получила приз на фестивале независимых режиссеров. Но вскоре он понял, что этот путь для него закрыт, закрыт. Потому что у него обнаружился странный нервный заскок. На съемочной площадке ему нестерпимо жгло щеки. Особенно, если актеры были далеки от совершенства. Но и хорошие актеры не спасали. Все дело было в нем. Часто он умирал от стыда заранее. Когда они еще не успевали открыть рот. И не только за них. За сценариста, за редактора, за продюсера, за себя.

Психиатры ничем не смогли помочь ему. Они уверяли, что такая повышенная чувствительность заложена в генах. Бывают же, например, люди, которые боятся высоты. Они ни в чем не виноваты, это ничуть не умаляет их человеческого достоинства. Единственное, что отсюда следует: им нельзя становиться пилотами. А там живите в свое удовольствие на нижних этажах.

Но все изменилось, когда ему довелось снять рекламный ролик для магазина ковров. Он начинался с лица прелестной женщины. Которая принимала гостей в своем доме. Беседовала то с одним, то с другим, улыбалась. И вдруг взгляд ее наполнялся тревогой. И она бросалась бежать. Лавируя между гостями, подхватывая на ходу тарелку. И бег ее заканчивался очаровательным прыжком-падением. С вытянутой вперед рукой она подхватывала на тарелку кусок торта, который ее пятилетний сын, конечно же, ронял на ковер. И под аплодисменты гостей она прижималась щекой к спасенному любимому ковру.

Здесь все было честно с самого начала. У короткого фильма не было иной задачи, кроме как заманить покупателя. Не было претензий на тайны высокого искусства. Неизбежное вранье было предельно честным. И щеки не жгло. Нужно было расхвалить вещь. И Кипер делал это с удовольствием и увлечением. Если вещь стоила того.

Кипер умел любить вещи. Может быть, потому что сам не умел их создавать. У него все валилось из рук. Мертвая материя не подчинялась ему. И его восхищали чужие победы над ней. Это были победы, которые он должен был воспеть. Если он восхищался искренне, песнь получалась. В этом и был секрет его успеха. На этом и держалась его слава среди заказчиков рекламы. Они были готовы ждать месяцами, лишь бы их товар был воспет самим Кипером Райфилдом.

Секрет успеха - да. Но не гарантия. Взять хоть эту газонокосилку. Он пришел от нее в такой восторг, что даже купил себе. И опробовал на лужайке. Красный шнур змеился в траве. Электрические силы неслись в нем, не ослабевая. Такие же послушно мощные в конце провода, как и в начале. Но как? как передать это зрителю?

Два часа прошли впустую - он так ничего и не придумал.

Мистер Фарназис, босс ("Можете звать меня просто - Леонид, но! - на свой страх и риск"), приветливо взмахнул рукой, указал Киперу на кресло рядом с собой. Рука его крепко сжимала листок бумаги с какими-то каракулями. Босс Леонид не признавал машинописные устройства, писал от руки. "Сделайте сначала такие клавиши, чтобы мои пальцы могли на них помещаться, - говорил он. - Тогда я, может быть, пойду к вам, в ваш электронный век".

С другой стороны стола сидел румяный незнакомец в золотых очках. Его портфель, чемодан, сундук стоял на полу. Его вздохи вздымали галстук на жирной груди. Его ручные часы стоили, наверное, больше, чем старенький "фалькон", в котором ездил Кипер.

- К делу, - сказал босс Леонид. - Знакомьтесь. Кипер, это Ларри Камбакорта, наш центральный защитник. Защищает нас от своры своих собратьев по ремеслу. От этих кашалотов, запрудивших все уголки страны. От хищных сутяг, заставляющих нас ссориться и судиться друг с другом. От пиратов, опустошающих наши карманы. И он принес нам дурные, тревожные вести. Чуяло мое сердце: от "Сладких снов" рано или поздно надо ждать беды. И не ошиблось...

- Беда еще не стряслась, мистер Фарназис, еще не стряслась. - Хищный кашалот Ларри промокнул губы кружевным платочком. - Мы здесь для того и собрались, чтобы отвратить ее.

- Кипер, ты помнишь складные двуспальные кровати, которые мы рекламировали для них? Когда это было? Года три назад? Такие, с мотором. Которые поднимаются и опускаются, как разводной мост?

- Они назывались "Ковер Аладдина", - сказал Кипер. - Нажимаешь на рычаг спинка поднимается, и можно пить кофе в постели. Нажимаешь еще раз - можно смотреть телевизор. Удобная вещь. Моя бывшая жена требовала, чтобы мы купили такую.

- Теперь слушай. Слушай внимательно. Только сначала сотри с губ эту ухмылку. Чтоб я не слышал от тебя ни ха-ха, ни хи-хи. Ты понял?!

- Никто не ухмыляется, никто и не думает хихикать. Обычные нервные гримасы. Их сдержать невозможно.

- Сдержи. Потому что произошло несчастье. Серьезное. Погиб человек. Эта проклятая кровать выбросила в окно живого человека. Старика. Не знаю, какой рычаг он нажал и куда. Ведется следствие. Пока ясно одно: старый человек, мистер Лестер, вылетел в окно без всякого "ковра". И разбился насмерть.

Мистер Фарназис вдруг замер, выпучив глаза. Потом упал лбом на стол и начал бодать его, колотя кулаками по поверхности. Хохот его разлетался эхом по просторному кабинету.

- Я не могу, не могу, не могу... Господь Всевышний, прости меня, грешного. Только представлю себе этого старикана... Как он там летел, кувыркался, удивлялся... В одной пижаме... Говорят, кофейную чашечку так и не выпустил из рук... Ох, они меня уморят, уморят! Не слезами, так смехом изведут.

- Действительно, мистер Фарназис, надо что-то с этим делать, - сказал хищный кашалот Ларри. - Если дойдет до суда, ваша смешливость может нам очень повредить. Все же погиб человек. Конечно, он был немолод. Но вполне мог прожить и год, и два, и три. У него были свои удовольствия. Говорят, он был гурман. Вполне мог бы съесть еще несколько сотен зажаренных кур, порционных форелек, крабов по-каджунски, лобстеров. Жена его была сильно моложе, вполне могла бы его порадовать в постели уж не знаю сколько раз. Не понимаю, что вы находите смешного в случившемся.

- Вот-вот, - сказал мистер Фарназис, приходя в себя и отирая слезы из углов глаз. - Ты понял, Кипер? "Если дойдет до суда..." Это именно то, чего мы не должны допустить. Мы должны встретить и отразить нападение врага на подступах. Устроить ему Фермопилы, не дать ходу к священным рубежам фирмы "Крылатый Гермес".

Он откинулся в кресле и обвел мысленным взором поля будущих сражений. Бронзовые лампы на стенах кабинета испускали грозный пушечный блеск.

- Но мы-то здесь при чем? - спросил Кипер. - Изготавливали "Сладкие сны" мы только рекламировали.

- Рекламировали - но как?! Кому пришла в голову эта дурацкая идея для ролика - чтобы кровать вылетала в окно? Тебе? Багразяну? Да, хорошо - я согласился, поддержал. Я тоже имею право на ошибки, на слабости. Ты знаешь мою слабость к тебе - и пользуешься. Сколько? Вот уже восемь лет я терплю твои безумные фантазии. Потом прихожу в себя и хватаюсь за голову. И что получается? На - полюбуйся.

Он достал из ящика коробку с видеолентой и метнул ее по гладкой поверхности стола, как хоккейную шайбу. Кипер послушно подхватил, встал, пошел к телевизору. Загорелся экран. Лицо Полины, с блаженно прикрытыми глазами, доверчиво поплыло навстречу судьбе. Они тогда уже разошлись, но он иногда брал ее для съемок. Лицо, полное доверия и готовности к чудесам - где еще найдешь такое? А то, что все это неправда, неправда - кто ж, кроме него, мог бы догадаться, разглядеть?

Камера отъехала, и экран заполнился голубым шелковистым покрывалом. Женская рука коснулась кнопок на пульте. Спинка кровати начала подниматься. Спавшая открыла глаза. Волны света и тени побежали по лбу, по щекам, по кружевному воротнику. Кровать уже выплывала в окно, скользила над облаками. Аккуратно облетала торчащие там и тут небоскребы. Внизу, в просветах, мелькали зеленые парки, белые крыши, мосты над синей водой. Голос певца за кадром был полон восточной истомы. ТОЛЬКО "КОВЕР АЛАДДИНА" УНЕСЕТ ВАС В ЦАРСТВО СЛАДКИХ СНОВ И БЕРЕЖНО ДОСТАВИТ ОБРАТНО.

Кровать заканчивала утренний облет, возвращалась в комнату. Полина блаженно потягивалась, запустив пальцы в бурлящие локоны. Прелестная босая нога нащупала и подцепила бархатный шлепанец. Эмблема корпорации "Сладкие сны" - крупным планом - была вышита на нем золотыми и красными нитками.

- Ну? Теперь ты понимаешь, каiк они будут поворачивать этот кадрик перед присяжными? Они заявят, что не зря у тебя спящий вылетает в окно. Что режиссер, мол, знал или своим художественным чутьем предвидел такую возможность. Нет, давай уж как уговорено - не скалиться, не усмехаться, не прыскать, не хихикать. Ты их не знаешь! Посмотри на нашего Ларри - в нем же нет ничего человеческого. А те еще страшнее. Они тебя, с твоими усмешками, запутают, охмурят, выпотрошат, вывернут наизнанку. Глазом не моргнешь, как превратишься из свидетеля в обвиняемого. И меня с собой затянешь. Заголовок в газете: ""Крылатый Гермес" знал о возможности трагического исхода, но не поднял тревогу!" А маленький человек ненавидит большие фирмы. И если ему посчастливится попасть в присяжные, знаешь какие он накладывает штрафы? Миллионы миллионов! С тех - за опасную продукцию, с нас - за ложное рекламирование.

Мистер Фарназис отражался в блестящей поверхности стола темным окопным силуэтом. Свернутая в руке бумага превратилась в подзорную трубу. ВОЙСКА МАРШИРОВАЛИ СПРАВА И СЛЕВА ОТ ГЕНЕРАЛА, ЗАНИМАЛИ ОТВЕДЕННЫЕ ИМ ПОЗИЦИИ ОБОРОНЫ.

- Ты остаешься здесь с Ларри. Отвечаешь на все его вопросы. Без утайки. Без фантазий дурацких. Он научит тебя, как с ними - кровопийцами! - надо сражаться, откуда ждать удара. Нам нужно понять, почему они включили тебя первым номером в списке нужных им свидетелей. Видать, нашли в тебе какую-то слабину, какую-то червоточину. Будете сидеть здесь, до тех пор пока не отыщете, за что они хотят тебя ухватить.

- Но у меня через час съемки на натуре...

- Забудь! Мы на осадном положении - вбей себе это в голову. Все на защиту священных рубежей!.. Да! - и чтобы с этим приятелем твоим, Робертом из "Сладких снов", больше никаких встреч, никаких разговоров. Какой хитрец нашелся! Делает вид, будто ничего не знает, ни в чем не замешан. И за женой его перестань ухлестывать!.. Думаешь, я не видел вчера? Ты бы, Ларри, поглядел на них. Обхохотаться!.. Не улыбнутся друг другу, не дотронутся пальцем. И воображают, что спрятались от всех. А того понять не могут, что во всей толпе - только они двое друг друга не касаются, друг другу не улыбаются. И что их поэтому, с их унылыми рожами, за милю видать!..

Босс Леонид отодвинул себя вместе с креслом от стола. Встал во весь рост. Погрозил толстым пальцем, которому не было места в электронном веке. Вышел из кабинета. Часы над дверью звякнули полдень. Светящаяся речка минут сузилась, потекла в сторону и вверх, забурлила. Но еще оставалась надежда успеть, доплыть, обогнуть, перепрыгнуть неожиданную плотину...

Кипер со вздохом обернулся к главному защитнику фирмы "Крылатый Гермес".

- Давайте пойдем прямо по вашему резюме, - предложил хищный Ларри. - Хотя оно, конечно, выглядит не совсем обычно. Например, эта голубая рамка - я никогда не видел таких. Похожа на киноленту.

- Она и есть кинолента.

- И в каждом кадрике видно лицо. Это вы?.. Так, понимаю... Мистер Райфилд в разные моменты его жизни. Начиная с младенчества... Вот здесь - школьник... А это что за шар?.. Ага - студент Райфилд в фехтовальной маске. Дальше - в обнимку с двумя девицами. Кто такие? Можете рассказать про них?

- Была ранняя весна, - начал Кипер. - Уже цвели форзиции. И только они. Их желтые ветви рвались в объектив, не имея цветущих соперников. Клены только-только распускали малиновые почки. Потом шелуха опадала с почек. Каждое дерево стояло посреди малинового круга. Туфельки двух старшеклассниц бесстрашно рассекали малиновые волны. Обе были невыразимо, неправдоподобно прекрасны. Я попросил разрешения сфотографировать их. Я снялся вместе с ними. Я никогда их больше в жизни не видел. Но каждой весной, когда начинает цвести форзиция, когда клены покрываются малиновой шелухой...

- Довольно, довольно... С этим, пожалуй, ясно.

- ...Я продолжаю. Каждой весной, когда зацветает форзиция, когда летит с кленов малиновая шелуха, я подъезжаю к той школе и жду. Я выбираю время, когда кончаются занятия, обычно в три часа, останавливаю машину в удобном месте, через улицу, навожу объектив на малиновый круг на асфальте и жду, жду... Школьницы выбегают, спешат, смеясь, к машинам, к автобусам, разъезжаются. Некоторые идут домой пешком, в одиночку и попарно, есть среди них прелестные, но... Вы не поверите, но это так - ни одна до сих пор - может быть, мне повезет следующей весной - но до сих пор ни одна - не решилась, не захотела забрести в мой малиновый круг, они обходят его, словно чувствуют какую-то в нем опасность, и иногда я думаю...

- Да-да, рано или поздно они забредут. Уверяю вас. А как прикажете понимать строчку о полученном образовании? "Вечно незаконченное" - что это значит?

- Только то, что мистер Райфилд продолжает учиться каждый день.

- Понятно. Пойдем дальше. Вижу, что вы не даете своего уличного адреса. Только почтовый ящик. Это разумно. Не нужно облегчать им работу. Конечно, когда придет время вручить вам повестку, они вас найдут. Но следует вставлять им палки в колеса на каждом повороте. А кстати, по датам я вижу, что резюме недавно обновлялось. Зачем? Вы рассылаете его? Ищете другое место работы?

- Никто ничего не ищет. Но меня иногда просят что-то сделать на стороне. И Леонид - мистер Фарназис - не возражает. Сдает меня внаймы. Как ландскнехта. Это если у нас самих нет срочной работы. Тогда я должен послать временному нанимателю резюме.

- В строчке "семейное положение" вы написали "счастливо и прочно разведен". Расскажите подробнее.

- Это началось тем засушливым летом, когда парки закрыли, опасаясь пожаров. Все же пожары начались, это понятно, ведь они случаются испокон веков, случались и до появления человека. Если спилить старое дерево, то по кольцам на распиле ученые научились точно определять даты пожаров. Кольцо того года, когда был пожар, немного темнее и плотнее. В прошлом веке, в местах, где еще почти не было людей, пожары случались примерно каждые двадцать лет. И оказывается, это было очень полезно для леса. Выгорало все старье, труха, сухостой, а здоровые деревья выдерживали и росли себе в расчищенном лесу. Теперь же, когда человек так старательно защищает лес от огня, в нем накапливается гора горючего материала...

- Вы хотели рассказать про развод.

- Нет, это вы, уважаемый Драмапутри...

- Можно просто - Ларри...

- ...уважаемый Ларри, хотели разузнать про мою семейную мороку. Я же не имею ни малейшего желания выворачивать перед вами мое прошлое. Я не вижу никакого смысла в нашем разговоре. Я не верю, что кто-то будет копаться в моих старых грехах, разнюхивать, слать повестки.

- Я чувствую в вас какой-то враждебный настрой. Почему? Сейчас стало модно не любить адвокатов. Всех подряд. Даже презирать.

- Никто никого не презирает. С чего вдруг? Мой отец был адвокатом. Причем довольно известным.

- Райфилд... Райфилд... Да, кажется, я припоминаю...

- Райфилд - это мой псевдоним. Пришлось взять, чтобы не смущать отца. Проказы юности. Но с этим давно покончено. Так что вашим мифическим врагам меня не ухватить. Просто не за что.

- Да, непривычному человеку трудно бывает перестроиться. Он жил себе и жил, купался в мелких удовольствиях, уворачивался от крупных неприятностей и огорчений. Что-то тратил, что-то копил, строил веселые планы. И вдруг - хлоп! Все кончается. Ты под колпаком. За тобой следят, твои разговоры подслушивают. Теперь каждый шаг, каждое вылетевшее слово может обернуться против тебя.

- Уж не хотите ли вы сказать, что кто-то устроит слежку за мной?

- Мистер Райфилд, адвокатская контора "Бартлиб, Бартлиб и Колби" на мелочах не экономит. В деле, которое может принести им миллионы, они не поскупятся нанять частного детектива.

- Неужели? Я чувствую себя почти польщенным. Но если даже наймут, ничего ваш детектив не найдет и ничем меня не зацепит. Потому что я - смешно сказать - но, кажется, это правда - я совсем не боюсь. Никого. И ничего.

- Так уж "ничего"?

- Решительно ничего.

- Но даже из вашего резюме можно увидеть, по крайней мере, одну вещь, которой вы боитесь весьма и весьма.

- Да? Что же это?

Когда кашалот щурился, веки его вспухали подушечками и прижимались изнутри к стеклам очков.

- Вы очень, очень боитесь сказать или сделать что-то банальное.

Кипер с разгона хотел было возразить, но не нашел небанальных слов. Замер с отвисшей губой.

- "Я ничего не боюсь" - этим может похвастать только человек, который уже ничего и никого не любит. Но вам-то до такой свободы еще очень и очень далеко. Пока вам что-то дорого, вы не можете не бояться это потерять. Даже если вы не боитесь за себя, остаются те, кого вы любите.

- Возможно, возможно... - Кипер встал и постучал пальцем по циферблату часов. - Во всяком случае, сейчас я боюсь только одного: потерять еще минуту на этот разговор. Вы выполнили свою работу, предупредили меня. Теперь позвольте мне вернуться к выполнению моей.

Сверху ему стали видны розовые просветы в редких волосах погрустневшего Ларри. Он подумал, что, если успеет к "Крогеру" раньше Долли, надо будет купить букетик цветов. Кажется, она говорила, что любит нарциссы. Он пошел к дверям, щурясь от блеска бронзовых ламп.

- Ну хотя бы один - последний на сегодня - вопрос, - сказал ему в спину раззолоченный хищник. - Что, например, случится, если наши противники раскопают адрес некой миссис Джози Визерфельд?

Киперу показалось, будто лесной пожар незаметно подкрался к зданию "Космоса", проник внутрь сквозь стекло и бетон и ударил ему в лицо горячей волной. Дыхание остановилось. Болезненное "тук-тук-тук" уверенно вернулось в виски. Лосось закружился перед выросшей стеной и, слабея, заваливаясь на бок, забил хвостом по воздуху - не по воде.

В далеком "Крогере" искусственный дождь пролился на пучки шпината.

ДОЛЛИ ВЫХОДИТ ИЗ ДОМА, ИДЕТ К ДВЕРЯМ ГАРАЖА, НА ХОДУ ДОСТАЕТ КЛЮЧИ ИЗ СУМОЧКИ.

Кипер выпустил ручку двери, побрел обратно. Плюхнулся в кресло.

- И нет смысла все время поглядывать на часы, - сказал безжалостный Ларри. - Ведь мистер Фарназис заявил вполне определенно: с Долли Кордоран придется какое-то время не встречаться.

I-3. Иностранец

И все же он вырвался. Залив кашалота словесной пеной. Опутав его обрывками собственной жизни. Мешая правду с цветистым враньем. Заверив, что Джози Визерфельд - всего лишь двоюродная тетка, у которой он гостил пару раз в Пенсильвании.

Он вырвался, когда стрелка часов еще не достигла двойки.

И оставшиеся секунды можно было растянуть, разрезать на маленькие порции.

Три - на ожидание лифта. (Ну, хорошо - пусть четыре! Пусть пять - подавись ты!)

Еще три - на спуск к стоянке.

Добежать до машины, открыть дверцу, включить мотор - еще шесть.

Виражами, виражами, с визгом шин, вниз, нырнуть под взлетевшую планку. И вот уже шоссе, и он виляет между автомобилями, как лосось между камнями. Проделывает все трюки, которых не прощает другим, оставляет позади рулады возмущенных гудков.

А полицейский вертолет замечтался в небе и исчезает рассеянно за склоном горы.

А два пустых велосипеда, торчком, на крыше автомобиля впереди, шлют счастливый знак: кому-то уже повезло, кто-то нашел друг друга и вот-вот покатит по жизни вдвоем. И совершенно непонятно, как все эти маленькие удачи, все счастливые знаки, все выигрыши секунд и миль сливаются в конце концов в безнадежно проигранные полчаса опоздания.

Он брел вдоль съедобных стен "крогеровского" лабиринта, привставал на цыпочки, вглядывался в лица. Вдали мелькнул пышный узел русых волос. Он побежал, расталкивая коляски, сшибая локтями коробки с печеньем. Женщина удивленно обернулась на шум. Вопросительно улыбнулась. Заметно огорчилась - "и этому не нужна"! В корзинке ее были только собачьи консервы всех сортов. Символ одиночества?

Вредный старик поставил коляску поперек, перегородил весь проход. Он бился над тайной электрической кофемолки. Поднимал и опускал крышку. Заглядывал в ее пахучее нутро. Крутил рукоятки. Виновато оглядывался. Встретил сердитый взгляд Кипера, развел руками.

- Мистический машин. Никогда не встречался с таким. Где может быть вход и выход?

Кипер взял у него пакет с кофе, открыл, всыпал в пасть загадочный машин.

- Какой вам нужен помол? Грубый, тонкий, эспрессо? А может быть, турецкий?

"ОПЯТЬ ТУРЕЦКИЙ? НАШЕЙ ДРУЖБЕ КОНЕЦ", - СКАЗАЛ ФОТОГРАФ БАГРАЗЯН.

- Экспресс, да. Экспресс будет хорошо.

Машина загудела. Ароматный ручеек потек в подставленный пакет.

- Приезжал из Израиля видеть моя дочь. Дочь очень занята, занята. Я хочу всегда помогать. Сказал: "Все буду покупать магазин. Ты меня привозишь, потом увозишь. Я все покупать сам".

Кофемолка утихла. Кипер запечатал пакет, отдал старику. Оставался еще шанс, что Долли ждет его рядом, в корейском кафе. С французским названием "Плезир". Так уже было однажды: он опаздывал, она ждала, ждала. Ей пришлось съесть второй завтрак. От волнения. Ему сильно досталось за это.

Но нет - и в "Плезире" были только ненужные люди. Кипер побродил со стаканчиком кофе, сел у окна. Машины медленно кружили по стоянке, искали недолгого пристанища. Появился израильский старик с продуктовой клеткой на колесах. Пристроил ее у дверей кафе. Пятясь, не выпуская покупки из виду, вошел внутрь, огляделся.

- Могу сесть рядом, следить в окно? Дочь будет опоздать, я знаю это всегда.

Кипер приветливо развернул салфетку, вытер каплю кофе, упавшую на столик.

- Ее мать тоже не знала время считать никогда. Я учился ждать всю жизнь. Умею очень хорошо. Нет гнева, нет скучать. Время притечет само. Как река.

- Можно только позавидовать, - сказал Кипер. - В Америке так не умеют. Нетерпение жжет. Вы могли бы открыть курсы "Теория и практика ожидания". Я первый запишусь к вам.

- Старый человек умеет лучше терпеть. Молодой - нет. Почему? Молодой - вся жизнь вперед, много времен. Зачем жалеть? Старый должен жалеть каждую минуту, оставалось мало так.

- Может быть, это потому, что молодые всегда влюблены. Или мечтают влюбиться. И тогда каждый пустой день без любви - как грабеж. Под вечер хочется кричать: "Не отдам!" От этого молодые могут набедокурить без всякой причины. Особенно по вечерам. На шоссе обгоняют тебя так, будто у них не машина, а самолет. Вжих! Вжих! И понимаешь: гонятся за ушедшим днем. Надеются еще что-то успеть, поймать.

- Моя дочь бедокурила один раз. Была арестовать. За водяной цветок. Большой парк, большое озеро. Она сорвала водяной цветок и вставляла на волоса. Но страж говорил, что нельзя. Что народов много, чем цветов. Каждый вставлять на волоса, озеро станет пустой. Без всей красоты. Дочь платила штраф.

- Однажды я был влюблен в замужнюю женщину. Мне было уже за тридцать. Я не гнался и не спешил. Но все равно был неосторожен. Не сразу понял, что произошло. Просто после первой же встречи в душе остался такой острый след. Не мысль о ней, не ожидание ее, не воспоминание - просто след. Как порез. Но не болел, а наоборот. В английском есть много парных слов: холодно-горячо, сладко-горько, быстро-медленно. А к слову "больно" пары нет. "Приятно"? Нет, звучит слабовато. Ближе всего: это был порез счастья. И он делался глубже с каждой встречей. А без встреч зарастал. Я рвался увидеть ее снова и снова. Чтобы углубить свой порез счастья. И терпеть от встречи до встречи делалось все труднее.

- Моя дочь не имеет мужа. Только мальчик-друг. Номер не первый. Наверное, четыре. Но никогда вместе. Сначала один, потом другой. Два сразу будет позор. "Одурачить" - так? Нельзя. Дочь хочет правила. Только свои. Мои правила давняя старина.

- Женщина, в которую я влюбился, не хотела огорчать мужа. Но по-настоящему она боялась только одного: чтобы про нас не узнал ее сын. Хороший мальчик, ему уже пятнадцать. Не маленький - видел много откровенных фильмов, журналов. Но она страшно боится поранить его. Первый сын у нее умер в младенчестве. Поэтому она так оберегает второго. Сама она потеряла родителей рано, росла с отчимом. Кажется, он был не очень хороший человек. Она не хотела выходить второй раз замуж. Боялась устроить сыну такую же судьбу. Но, похоже, ее новый муж с детьми очень добр.

- Дети - большая власть. Мы у них - пленники любви. Они - нет. Только если они немножко нас любить. Вы иметь своих?

- Нет. Мы с женой все собирались, обсуждали. Мы оба считали, что это эгоизм - родить ребенка просто потому, что очень хочется. Нужно сначала выстроить для него пристойное гнездо. Как птицы. Предусмотрительность на птичьем уровне. И так долго обсуждали, что в конце концов развелись. Птицам-то просто - им развод не грозит.

- Я знал одна пара в Израиль. Разводились три раза. В Израиле развод недорогой. Потом снова женились. Брачное свидетельство на стенках висеть в рамках. Числом три. Сейчас имеют взрослый сын, адвокат. Будет помогать их четвертый развод. Сыну платить нет. Хорошо, деньги сберегать.

- Моя возлюбленная работает с растениями. Помогает одному профессору в местном университете. Неполный рабочий день, но так ей даже лучше. Остается время на семью, детей. В лаборатории изучают язык цветов. Она рассказывает невероятные вещи. Уверяет, что растения испытывают страх, боль, реагируют на опасность, любят музыку. Большинство цветов любят классику, желательно восемнадцатый век. Но некоторые - например, цикламены - предпочитают ритмичный джаз. Недавно был поставлен такой опыт: к листьям филодендрона прикрепили датчики, измеряющие электрические токи на поверхности. Такие используют в детекторе лжи. Наше волнение отражается на степени влажности кожи, меняет электрическую проводимость. То же и у растений. Записывающий прибор чертил ровную линию, до тех пор пока профессор не зажег спичку рядом с цветком. Тут линия дала резкий скачок. Можно подумать, что филодендрон "закричал" от страха.

Старик недоверчиво покачал головой. Темные пятнышки на его лице и руках были похожи на несмываемые островки загара двадцатилетней давности. За окном служащий "Крогера" прокатил дребезжащий поезд колясок.

- Моя возлюбленная очень нежна со своими подопечными. Она разговаривает с цветами, напевает им песенки. Прикрепляя разные датчики к стеблям и листьям, просит потерпеть. Но странная вещь: из-за этой работы она стала слегка презирать людей. Или не так - не презирает, но смотрит всегда чуть насмешливо. Наши главные, самые сильные чувства - страх, голод, сластолюбие - не вызывают у нее большого почтения. "Оставим это цветам", - говорит она. Она ценит только то, что растениям недоступно. Гордость и стыд, любовь и ненависть, сострадание и гнев - такие вещи. И это нелегко. То есть эти чувства не всегда живут в душе. Или живут слабенькие, полусонные. И тогда в ее взгляде или усмешке мелькает тень презрения. И это ранит. Оставляет порез - но уже не счастья, а боли. Который кровоточит.

Кипер вдруг подумал, что это в первый раз он так ясно и открыто уложил в слова что-то очень важное про Долли. И это удалось ему лишь в надежде на то, что старик ничего не поймет. И лучше бы здесь остановиться, провести черту. Но провести черту не было сил. Его несло, как с ледяной горы.

- Я продолжаю... Обстоятельства не позволяют нам встречаться слишком часто. Она соглашается на встречи только днем, пока сын не вернулся из школы. Но днем в моем доме нельзя из-за моей бывшей жены. Так уж вышло - при разводе она уговорила меня, чтобы за ней остался приемный кабинет, который она устроила в нашем доме. Она психиатр, у нее много пациентов в нашем городке, и ей нелегко было бы начинать с нуля в том городе, где она теперь живет с новым мужем. Мы остались друзьями, мне не хотелось огорчать ее. Ее арендная плата примерно равна алиментам, которые я должен ей выплачивать по условиям развода. Все равно я целый день на работе, иногда допоздна. Пусть пользуется, решил я. В кабинет ведет отдельный боковой вход, там есть своя ванная, туалет - мы не помешаем друг другу. Так мне казалось. Но теперь все осложнилось. Моя возлюбленная отказывается приезжать ко мне в те часы, когда жена - то есть бывшая жена - принимает пациентов в своем кабинете. "Мне будет казаться, говорит она, - что твоя Полина может в любой момент войти и подвергнуть нас психоанализу".

- Психоанализ иметь большая власть. Особенно в Америке и Европе. Но не всякая страна. Католик не нужно. Он идет на исповедь у священник. Православный тоже. Но если исповедь нет, тогда - да. Тогда человек пойдет искать - как это? - шринк, да? Очень надо говорить вся правда про себя. Хотя иногда.

- Я продолжаю... Бывают, правда, дни, когда мою бывшую жену вызывают в суд, в качестве эксперта. Дать показания о вменяемости подсудимого или о его психологических травмах, которые привели к преступлению. Но даже это не помогает. "Пойми, я не могу заранее планировать такие вещи, - говорит моя возлюбленная. - Тоска по тебе загорается и гаснет, не спрашивая меня. Ты нужен мне в тот момент, когда она печет мне сердце. Только тогда я могу прыгнуть в машину и мчаться к тебе и делать с тобой все, что я так бесстыдно, страстно, ненасытно люблю с тобой делать. А без этой тоски, без этой тяги к тебе заранее получив назначение на определенный день и час - тьфу, как на прием! да я бы умерла от стыда и отвращения к себе".

- Хотел бы давать вам один совет... - начал было старик.

- Позвольте я сначала задавать вам один вопрос. - Кипер предостерегающе поднял ладонь. - Вы счастливо прожили свою жизнь?

- Не вполне... не сказать... не очень...

- Тогда не трудитесь. Ибо я решил принимать советы только от людей счастливых... Лучше я продолжать. Моя возлюбленная живет в постоянной войне с заботами и тревогами. Каждое утро ей нужно занимать круговую оборону и отбивать врагов. Вот подступает тревога: а взял ли сын в школу свое лекарство от простуды? За ней - надела ли дочь теплые носки? Враги не вытесняют друг друга, а сливаются в наступающую орду. "Позвонил ли муж своим родителям? Предупредил ли, что мы не сможем приехать в субботу? Увезут ли мусорщики старое кресло, выставленное к обочине? Или заявят, что оно слишком большое, что их комбайн сломает челюсти на нем?.. Придет ли из банка отсрочка на выплату займа?.. Позвонит ли подруга, пригласит ли детей на пикник на ферме?.. Удастся ли химчистке вывести пятно на любимом платье?.." А над всем сверху нависает тревога: "Что сказать соседке, когда та увидит на своей клумбе сломанный георгин? Сознаться про сына и мяч или нет?" И этот сломанный георгин каким-то чудом виден из всех окон дома. От него нет спасения. Но мне...

Кипер очертил себя пальцем для пущей понятности.

- ...мне нет места в этом мире ее тревог. Я должен быть всегда в стороне. Безмятежным островом. Убежищем. Приютом спасения. А это тяжело. Я могу быть день, другой... Но не всегда же. Если я пытаюсь рассказать ей о своих огорчениях, она сердится. Или объясняет, что я сам виноват. Или насмешничает. Я должен оставаться неуязвимым с утра до вечера. Вечно готовым принять ее, пустить в безопасную гавань. Кому это по силам?

- Моя жена тоже умирала тревогой... Больше всего про микроб... Мыла руки каждый пять минут, подметала дом...

- Вот уж чего нет так нет. На "подметать, убирать" тревоги не оставляют времени. Правда, дом у них такой большой и старый, что пылесос не нужен, пыль сама проваливается вниз, сквозь щели в полу. Но тревоги не дают выбрасывать старье. "Вдруг понадобится?!" Хлам накапливается горой. Однажды она решила разобрать мешок со старыми детскими носками. Через полчаса весь пол был ими усыпан, но не нашлось ни одной пары одинаковых. Она рассказывает об этом с иронией. Но мужу ее, видимо, не до смеха.

- Значит, иметь тоже муж?.. Ну, да, да, вы говорить ранее...

- Да, муж имеется. И очень непростой человек. С сюрпризами. Год назад она позвонила в большой тревоге, объявила, что они переезжают. Мужа переводят в другое отделение фирмы, и они будут жить на два часа дальше к западу. Мы оба страшно огорчились. Шли сборы, горы старого хлама увозили в магазины "Армии спасения", в пункты переработки старья. В арендованный грузовик погрузили только самое необходимое. Дети прощались со школьными друзьями, соседи заходили пожелать счастливого пути. Муж сел за руль грузовика, объехал вокруг квартала и остановился у их же дома - пустого, чистого, проветренного. Оказывается, никакого перевода не было. Муж устроил ложный переезд, чтобы спастись от гор накопившегося барахла. Такой шутник. Но она не сердилась. Ведь он тем самым избавил ее от тревог. Он сделал именно то, чего она... Ой, простите! Кажется, мне пора!..

Кипер вскочил и быстро пошел к боковой двери. Велосипед, привязанный стоймя к крыше автомобиля, проплывал за окном. Долли иногда брала с собой велосипед, отправляясь к нему на свидание. Они гуляли по парку, разделенные велосипедом. "Он дает мне иллюзию независимости, - говорила она. Независимости от тебя. Захочу - прыгну в седло, и только ты меня и видел".

Кипер почти бежал. Автомобиль с велосипедом двигался зигзагами. Наконец нашел себе просвет в дальнем углу стоянки. Дверца открылась, и грузная тетка начала вылезать из нее ногами вперед. Она то подтягивалась на руках, то выгибалась животом вверх, то ерзала, пытаясь оторвать зад от сиденья. Велосипедные спицы, казалось, начали дрожать и сгибаться от одного ее вида.

Разочарованный Кипер поплелся к своему "фалькону". Окунулся в его банную духоту. Опустил стекло. Ждать дальше не было смысла. Но он все сидел, тупо глядя на шкалу приемника. Но не включал. Но "тук-тук-тук" в его висках без помех заполняло горячую тишину.

Старый израильтянин просеменил снаружи, растерянно озираясь. Подкатил коляску к телефону-автомату, набрал номер.

- ...потому что один человек не может разорваться сразу на двадцать частей, - расслышал Кипер.

Что-то показалось ему необычным, почти таинственным в этой фразе. Но мысли его кружили бесцельно, как рыбы в аквариуме. Но привычная мстительная горечь затекала в сердце. К ней, на нее. За то, что не дождалась, за то, что - да-да! - бросила его одного. С этим глубоким порезом в душе. Который так болит без нее, а при ней так сочится счастьем.

- Долли, - сказал он вслух. - Долли, так больше нельзя.

Израильтянин с коляской перестал озираться, остановился и показал телефонной трубкой на пыльные носки своих сандалий. Белая "тойота" вынырнула неизвестно откуда и с собачьей послушностью подкатила к его ногам. Тоненькая девушка в прозрачном платье выпрыгнула из нее, пошла открывать багажник, на ходу что-то объясняя старику. Она сердито жестикулировала, показывала пальцем то на себя, то на фотоаппарат в руке, то куда-то назад, на прошлые обиды и ошибки.

И тогда Кипер узнал ее.

Узнал эту круглую головку, похожую на яичный желток. Которую он хотел бросить под бензовоз сегодня утром. Вместе с белой автомобильной скорлупкой.

И ему вдруг открылось, чтоi было таинственного во фразе, сказанной только что стариком. В ней каждое слово было чистым, промытым, без тени акцента.

И в памяти всплыл кашалот Ларри, предупреждавший его о наведенных на него биноклях, подсунутых микрофонах, спрятанных телекамерах. И стало понятно, что девица - утром - и старик - днем - не могли кружить вокруг него по чистой случайности, а потом так случайно оказаться отцом и дочерью.

И мысль о том, что он сам - сам! - без просьб и угроз! - все рассказал старому притворщику про Долли, пронзила его стыдом, страхом, ненавистью, тоской. До слез, до кома в горле, до стиснутых пальцев на ключе зажигания: включить мотор, врубить скорость, нажать на педаль газа и оставить этих двоих валяться посреди раскатившихся помидоров, в луже подсолнечного масла, обсыпанных кошерной солью и кофе-эспрессо.

ПРЕСТУПНИК СКРЫЛСЯ ТАК БЫСТРО, ЧТО НИКТО НЕ УСПЕЛ ЗАМЕТИТЬ НОМЕР ЕГО "ФАЛЬКОНА".

I-4. Полина

На двери дома белела записка:

"У меня прием до 10. Пожалуйста, не включай музыку слишком громко. В прошлый раз твой Вивальди не дал моей пациентке погрузиться в гипноз. Целую, Полина".

Дом они покупали с Полиной в первый год после свадьбы. В первый год они были переполнены нежной уступчивостью друг другу, вслушивались в оттенки желаний, готовы были угождать причудам и прихотям. Причудой Полины была мечта найти дом, пронизанный снизу доверху бесшумным лифтом. Так, чтобы из гаража в нижнем этаже можно было бесшумно попадать в столовую на первом, в кабинет на втором, в спальню на третьем. Причудой Кипера был дом, имеющий хотя бы одну комнату с окнами во всех четырех стенах. Добрая бабушка Дженни подарила Киперу необходимый аванс. Но улыбка агента по продаже недвижимости делалась все более усталой и кислой с каждым их появлением в его конторе. ПОКУПАТЕЛЕЙ С НЕВЫПОЛНИМЫМИ ЖЕЛАНИЯМИ СЛЕДУЕТ ПОСЕЛЯТЬ В БАРАКАХ.

И все же, каким-то чудом, он отыскал им такой дом. Старый художник, доживавший жизнь в инвалидной коляске, выстроил себе лифт - правда, не внутри, а снаружи дома. И этот лифт возносил владельца до самой верхней комнаты, в которой была устроена четырехсветная мастерская. Ведь утренний, дневной, вечерний свет - сменяя друг друга - изливаются на полотно непредсказуемыми сочетаниями красок. И если ловить их терпеливо и доверчиво, не исключено, что когда-нибудь, в следующем веке, какой-нибудь небольшой местный музей приоткроет для тебя калиточку в вечность - отыщет для твоей картины место на стене в небольшом зале с прогуливающимся охранником. Смерть художника обернулась для агента источником бессердечного ликования и принесла ему увесистые комиссионные.

Да, пусть они с самого начала были не равны - Кипер и Полина. Она была на три года старше, зарабатывала поначалу в два раза больше. Она знала, какие обои должны быть в спальне, какие - в столовой. Поставщики мебели слушались ее распоряжений и обращались с вопросами к ней, а не к Киперу. Она умела с первого раза попасть молотком по шляпке гвоздя, в то время как он должен был для начала пристреляться по пальцам.

Но разве не уравновешивалось это тем, что он был, как-никак, художественной натурой, творцом? И то, что изначально он оказался в ее кабинете в качестве пациента, вовсе не ставило его в подчиненное, зависимое положение. Полина всегда умела это подчеркнуть. Ведь что такое психотерапевт? Он - как настройщик рояля человеческой души, квалифицированный техник по смазке тонкого инструмента, обслуга. Рояль и вся музыка, заключенная в нем, неповторимее настройщика. Разве не так?

Нет, никогда она не позволяла себе принять по отношению к нему покровительственный тон. Конечно, они оба помнили, что это она вытащила его из очередной затяжной депрессии. Он был тогда как кусок камня - бесчувственный, замерший, опасный. Так что у него были потом все основания в минуты нежности называть жену "моим Пигмалионом". Она польщенно улыбалась и отмахивалась. Ничего особенного, о чем тут говорить! Просто ей повезло нащупать в нем несколько важных перетянутых струн - и ослабить их.

Шаг за шагом она прошла тогда вместе с ним историю его детских и юношеских травм. И его невиноватость возрастала с каждой находкой. Стало ясно, что его трудности в колледже были вызваны вовсе не ленью, а тем явным предпочтением, которое его отец отдавал в детстве его старшему брату. А его панический страх высоты - гибелью того мальчика в их школе, который покончил с собой, выбросившись из окна. А его неумение выбирать себе одежду в магазине чувством вины перед тем продавцом обуви, которого он однажды заставил примерять себе пару за парой. И уж конечно, положить на гроб матери вместо цветов бейсбольную рукавицу он захотел вовсе не для того, чтобы огорчить или шокировать собравшихся родственников, а лишь потому, что в его подсознании ее образ был навеки слит с некой повелевающей, хватающей, удерживающей силой.

Возможно, какую-то роль в успешном излечении сыграли также колени Полины. Тогда в моде были очень короткие юбки. И за время психоаналитического сеанса эти колени имели возможность глубоко проникнуть в подсознание пациента. Произвести там благотворное терапевтическое воздействие. Отвлечь больное сознание от тупиковых мыслей о себе самом.

И еще - был момент - она обронила мельком одну фразу.

Он не помнил слов, помнил только, что сказанное вдруг ожгло его стыдом. Они обсуждали - вернее, она выспрашивала, что больше всего огорчает его, даже мучает в окружающих людях. И он сознался - хотя это было далеко, далеко не все, - но он назвал это одним словом: предсказуемость. То есть когда одно обязательно тянет за собой другое. То есть когда учитель говорит только правильные вещи. А родители непременно переживают за детей. А солдат смело сражается с врагами. А попутчик в метро спрашивает тебя, с каким счетом кончился вчерашний матч. А женщина говорит "нет", когда ты еще не успел попросить ее о свидании.

Полина слушала его заинтересованно. И вдруг перебила, сказала каким-то непрофессиональным тоном:

- Но ведь и вы...

- Что я? - не понял он.

- Ведь в этом своем раздражении и нетерпимости вы тоже ужасно предсказуемы.

И вот тогда он почувствал острое жжение в щеках. Она заметила, попыталась смягчить. Но сделала еще хуже.

- Это же так очевидно, - сказала она. - Либо у вас есть характер - и тогда вы предсказуемы. Либо вы непредсказуемы - и тогда у вас нет характера, личности. Приходится выбирать что-то одно.

И эти ее слова сильно врезались ему в память. И, конечно, колени тоже. Так или иначе, через три месяца еженедельных визитов в кабинет Полины Кипер ожил, окреп, заново научился снимать телефонную трубку, доставать письма из почтового ящика, иронизировать, варить себе кофе, являться на работу в положенное время. Полина даже уговорила его остричь длинные волосы, сама орудовала ножницами и любовалась. А еще через три месяца они поженились.

Ежеутренний переезд через реку. Через не самый главный, но самый, самый длинный мост. Туман, ползущий на прибрежные скалы. Или солнце на крошечных яхтах вдалеке. Белые цветочки их парусов. Автомобили, ползущие на горбатую середину моста. Лица водителей, задранные к небу. Глаза их вглядываются в какое-то пятнышко на самых верхних балках. С недоверием и надеждой. Потом - с улыбкой и облегчением. Орлиная пара в то лето свила там гнездо. Видимо, это была самая безопасная точка на много миль кругом. Безопаснее скал и деревьев. Орлам виднее. Но количество столкновений на мосту возросло вдвое. И орлов пришлось переселять. Была вызвана команда спасателей с вертолетом. Кипер и Полина ходили на демонстрацию протеста.

Они оба ездили тогда на работу в Главный город. Возвращались такие усталые, что их порой хватало только на телевизор. На экране человек вел в поводу лошадь.

- Дружба между человеком и лошадью - это так трогательно, - говорила Полина.

И все-таки он любил ее.

На экране показывали заснеженный городок и женщину, тщетно пытающуюся завести автомобиль.

- Мороз может сковать даже металл, - говорила Полина.

И все-таки он любил ее.

Его восхищало ее равнодушие к реальности. Над только что разбитой вазой, над осколками ее, в отголосках звона из всех углов комнаты, она могла твердо сказать: "Нет, я не разбивала ее. Тебе показалось. Она была уже разбита, когда я пришла. Видимо, уборщицы".

Она захлопывала дверцу машины, не выключив мотор.

- Уверяю тебя, я оставила замок открытым. Он запирается сам, стоит только прикрыть дверцу. Очень прошу тебя, завтра же отвези машину к механику.

Правда, в отношениях с прошлым она не признавала равноправия между ними. И если он, в свою очередь, пытался бежать от непоправимости сделанного и сказанного, стража ловила его тут же, на крепостной стене.

- Как ты можешь говорить, что я не предупреждала тебя о визите Сандерсов? У меня сохранилась копия записки, которую я повесила тебе на зеркале в ванной... Что значит "мы не договаривались ехать к родителям в это воскресенье"? Этот разговор у меня записан на телефонном магнитофоне...

Магнитофонов в их доме было несколько. И они включались по любому поводу. Полина хранила отзвучавшие слова, сортировала их по датам и темам и потом предъявляла, как счета, подлежащие оплате. Уверяла, что это у нее профессиональная привычка. Ведь разговоры с пациентами - это материал для последующего анализа. Его нужно хранить очень бережно. Никогда не знаешь вдруг он потом что-то натворит и пленка понадобится как вещественное доказательство. Но и в домашних обстоятельствах это может пригодиться. Взять хотя бы тот случай, когда соседи купили нервную собаку. Держали ее во дворе. Собака изводила лаем их тихий квартал. Полина послала жалобу в полицию. Но, конечно, на жалобу не обратили бы внимания, если бы она не приложила пленку с записанным лаем. Длиной в пятьдесят минут.

Кипер вошел в лифт, поднялся в свой четырехсветный кабинет, он же спальня, он же студия-мастерская. На столе лежали ключи. Он попытался вспомнить, от какого они замка. Но не смог. Рисованная карта проезда к чьему-то дому - он не помнил, к чьему. Квитанции к разным покупкам, оставленные на тот случай, если покупку надо будет вернуть. Пора их выбрасывать или нет? Что было куплено? Ручные часы с остановившимися стрелками. Берут такие в ремонт или нет?

Вещи постепенно утрачивали свое предназначение, превращались в хлам. Но хлам, таивший сотни мелких тайн. Каждая из которых грозила обернуться большой или маленькой досадой. Вещи защищались своими мелкими тайнами, уворачивались от мусорной корзины, наступали. А это что за конверт? А-а, письмо от Школьного учителя. Который переехал в Новую Англию. Живет там отшельником. Но все поучает, и поучает, и поучает.

"Дорогой К. Р.!

Пользуюсь твоим разрешением писать о любой ерунде. Ибо каким еще словом можно назвать такое мелкое событие, как провалившийся пол? Сущий пустяк, интересный лишь для того, кто вынужден ходить по этому полу. Тем более, что он не упал в подвал, а просто сильно провис, осел, так что книжный шкаф с бюстом Эмерсона на нем сильно накренился, а карандаши начали скатываться со стола.

В сельской глуши не так-то легко дозвониться до ремонтников. Летом все плотники заняты на постройке новых домов, каждый обещает приехать и взглянуть, как только появится свободная минутка. Но минутки сливаются в часы, дни, недели, а свободных среди них все нет и нет.

Наконец один сжалился и приехал - отец моего ученика из шестого класса. Посмотрел, покачал головой, спустился в подвал. Потом поманил меня за собой. Подвел к стене, навел на нее свой фонарик. Там сверху вниз шли какие-то полоски подсохшей грязи. Он отколупнул ножом грязь в одном месте и поднес фонарь совсем близко. Я вгляделся и ахнул: поток крошечных белых существ струился на открывшемся участке. Они ползли, спокойно соблюдая неведомые нам правила своего дорожного движения, словно не замечая, что туннель их разрушен инопланетными пришельцами.

Термиты!

Это они проникли в мой подвал, добрались до главной опорной балки и съели ее изнутри, так что она осела под тяжестью пола. А темные полоски были туннелями, которые они строили, чтобы добраться до новых залежей вкусной древесины. Потому что каким-то чудом они знают заранее тот момент, когда съеденная ими балка, или столб, или мост должны рухнуть, и покидают их.

Отец моего ученика и его напарник ловко подняли пол специальным домкратом, заменили проеденную балку (которая внешне казалась абсолютно целой) и укатили. Но настоятельно советовали мне вызвать команду химических борцов с термитами. Нет сомнения, что где-то под землей, рядом с моим домом, образовалось могучее термитное царство. И оно будет продолжать атаки на дом до тех пор, пока в нем есть что-то деревянное.

Эта тоненькая и неумолимая речка ползущих термитов не выходила у меня из памяти. Какое упорство, какая целеустремленность! Их невидимые каналы тянутся порой на десятки метров. Если канал будет где-то разрушен, отрезанные термиты не проживут и дня. Мир вне родного гнезда для них так же чужд и опасен, как космос - для человека. И тем не менее они строят свои туннели-шоссе в неизвестность и ползут, ползут по ним бесстрашно и неостановимо.

Я представлял себе, как первая группа отважных исследователей проникла когда-то в мой подвал. Как между ними шли споры, как назвать новый материк Америка? Индия? И о том, куда направить пробный канал: направо? налево? вверх? вниз? Как они достигли края деревянной балки, и радостная весть полетела назад, в столицу их царства. Как поток строителей и грузчиков стал стремительно нарастать. Интересно, получили какую-нибудь награду шестиногие Колумбы и Магелланы? Или они тут же смешались с толпой соплеменников, и их тщеславие осталось неутоленным? А может быть, раздавались и голоса осторожных скептиков, считавших, что колонизаторы забрались слишком далеко, в какое-то непонятное, опасное царство, способное ответить губительным контрударом? И их, как обычно, никто не слушал?

Давным-давно наши предки сумели подружиться с пчелами, и вот уже несколько тысячелетий мы получаем в награду сладкий мед. А что если бы нам удалось подружиться с термитами и муравьями? Не могли бы их, например, подбить на расчистку наших лесов?

Через неделю, по моему вызову, приехал карательный отряд. Специалисты по противотермитной войне длинными сверлами просверлили дырки в фундаменте и в земле вокруг дома. Накачали туда какую-то адскую смесь, которая для термитов то же, что для нас - горчичный газ или иприт. Причем уверили меня, что термиты, зараженные ею, доползут до своей столицы и заразят остальных.

- Последний раз сегодня едят, - с мечтательным сочувствием сказал один из карателей.

Впрочем, в его теплых чувствах к термитам можно не сомневаться. Ведь они обеспечивают его постоянным заработком. Машина, полная боевых отравляющих веществ, укатила, а я погрузился в печальное философствование.

Не может ли оказаться, думал я, что и наша безудержная жажда проникать все дальше и дальше в глубины Вселенной обернется для нас каким-то страшным контрударом? Сегодня мы прославляем космонавта, долетевшего до Луны, генетика, пробравшегося в глубинные конструкции гена. А вдруг Кто-то заметил нас в тех пространствах Мироздания, где нам быть не положено? И решил, что пора нас остановить? И уже вызвал карательную комету? Которая доставит серу и огонь, град и мор, ядовитых змей и исполинских зверей, столь убедительно описанных в книге Апокалипсиса?

Желаю от души тебе и себе не дожить до прибытия этой кометы.

Искренне твой, Антонио А."

Нет, сегодня Киперу было не до термитов. Давно у него не было такого тяжелого дня. Сначала разговор с боссом, потом хищный Ларри, и в довершение, вместо короткого счастливого праздника с Долли - хитрый старик с его еврейскими трюками. И детективная девица в белой "тойоте". Задним числом он испугался вспышки собственной ярости против этих двоих. Неужели он, правда, был готов ударить по ним автомобилем? Похоже. И что тогда? Кровь, стоны, арест, суд... Единственная надежда была бы на Полину. "Минутное помешательство" - это был ее конек, ее специальный талант в судебных делах. Сами преступники иногда не могли сдержать слез. Слушая, как она объясняет скрытые нежные причины их ужасных деяний.

Особенно ярко Кипер запомнил суд над хромым ветеринаром. Ветеринар этот убил свою жену. Утопил ее в ванне. Он пришел домой поздно ночью, после попойки с друзьями. И жена стала горько упрекать его. Горько и громко. Так он сам показал на допросе. Что ему оставалось делать? А она как раз принимала ванну. А ветеринару так нужна была тишина в этот момент. Надавить на голову жены было для него таким же естественным движением, как повернуть рукоятку приемника. Просто убавить звук. Настала блаженная тишина. Она длилась. Она возвращала силы, здоровье, трезвость. Как только ветеринар почувствовал себя окрепшим, он отпустил голову жены. Но было уже поздно. И он сам позвонил в полицию.

Полина мечтала, чтобы ее вызвали на это дело для психиатрической экспертизы. Заранее, еще не встретившись с обвиняемым, она знала, что его поступок был вызван душевной болезнью. Оставалось лишь выяснить, какое именно психическое отклонение привело к трагедии. В главном психиатрическом справочнике тех дней были описаны четыре сотни возможных отклонений. И каждое несло человеку невиноватость. Но строгий научный подход не позволял выдергивать диагноз наугад. Нужно было сопоставить деяние с прошлым подсудимого. И только тогда извлечь строгий научный термин. Был ли это "синдром перенесенной травмы"? Или результат подавляемой гомосексуальности? Или "синдром импульсивной переоценки ценностей"? Который особенно трудно уловим, ибо он может длиться порой всего десять-пятнадцать минут?

Поначалу обвиняемый пытался вообще отрицать свою причастность к событию. Он уверял, что, вернувшись домой, уже нашел жену утонувшей. Но дотошные полицейские детективы обнаружили синяки на руках и ногах погибшей. Похожие на отпечатки сильной пятерни. А на руках ветеринара - свежие царапины. Которых не было, когда он выпивал с друзьями. А под ногтями крикливой покойницы - кусочки кожи. И тогда адвокат уговорил ветеринара изменить свою историю. И вспомнить какие-то детали. И объяснить все случившееся временным помрачением рассудка. Каковое объяснение им поможет подготовить замечательный эксперт, восходящая звезда судебной психиатрии, Полина Сташевич-Райфилд. Если, конечно, у нее найдется время заняться этим делом.

И время нашлось. И с гордостью и облегчением Полина очень быстро нашла то, что искала. Поговорив с ветеринаром всего полчаса. Конечно, он перенес тяжелую травму. Неблагодарный пациент, которого он должен был оскопить, ударил его копытом. Неизвестно, куда он целил, но попал по колену.

Врачи в больнице сделали чудо. Они сложили все разбитые косточки, вылечили хрящи и сухожилия. Колену была возвращена подвижность. Осталась легкая хромота. Но больница совершенно пренебрегла душевным состоянием пострадавшего. Он не получил никакой помощи от профессиональных психиатров. Не было сделано ничего, чтобы ослабить посттравматический синдром. Больной не прошел курса гипнотической гомогенной дисентизации. Ни курса антистрессовой музыкальной терапии. Не был даже включен в группу электронной адаптации к ужасу небытия. Больницы часто пытаются сэкономить на психиатрии. И вот вам результат. Это еще хорошо, что ветеринар всего лишь утопил жену. Он легко мог бы совершить что-то похуже. Открыть стрельбу на улице или в церкви. С посттравматическим синдромом шутить нельзя.

Выступление в суде стало звездным часом Полины. Все фото- и телекамеры были нацелены на нее. Присяжные совещались меньше часа. Судебный пристав развернул записку и громко зачитал их вердикт: "невиновен". Судья назначил подсудимому четыре месяца психиатрического лечения. Два месяца - в специальной больнице, два - из дома, по телефону. И после этого ветеринар вернулся к нормальной жизни.

Адвокат и Полина уговорили его подать в суд на больницу. Которая так пренебрежительно отнеслась к его психическому состоянию. И больнице пришлось откупаться шестизначной суммой. Так что ветеринар стал состоятельным человеком. И вскоре снова женился. На очень милой певице из бара. Они прожили дружно и счастливо несколько лет. А потом она погибла. Ее нашли в кухне их дома, с ножевой раной в горле. Почему-то опять подозрение пало на ветеринара. Его судили. А Полина была занята другими делами. И не смогла прийти ему на помощь. Бедняга получил большой срок. И много, много тишины. Без попреков, без песен, без шума и треска всей современной жизни. Шума, который так часто и так легко приводит нас на грань помешательства.

Все же Кипер не всегда был достаточно чуток и внимателен к Полине и ее профессиональным исканиям. Порой даже проявлял сарказм. Взять хоть ту историю с загулявшей парикмахершей. Женщина была всю жизнь нормальной матерью семейства. И вдруг ударилась в эротические метания. Стала безотказно откликаться на любое заигрывание. А если мужчина не заигрывал, она сама делала всякие рискованные ходы. А если он не отвечал готовностью, она могла применить насилие. Женщина явно не владела собой. Муж не выдержал и ушел от нее. Парикмахерша плакала в кабинете Полины, спрашивала, что ей делать.

И Полина нашла выход. Она догадалась, что причина этого странного позднеэротического синдрома таится в пожаре. Парикмахерша, за год до диковинных перемен, ехала в метро, когда там случился пожар. Нет, физически она не пострадала. Счастливчикам, которые слегка обгорели или покалечились, метро честно выплатило компенсации. Но психические травмы, как всегда, были оставлены без внимания. Полина считала своим долгом вступиться за справедливость. Она разработала теорию этого нового синдрома на нейрофизиологическом уровне. Подкрепила некоторыми наблюдениями Фрейда и Юнга. Опубликовала несколько статей. Им удалось высудить у метро шестьдесят тысяч долларов. Это была настоящая победа. "Вы вернули меня к жизни!" - говорила парикмахерша.

Зачем ему понадобилось тогда влезать с ядовитыми комментариями? Зачем было вешать на дверь кабинета Полины тот плакатик? Оправдываясь, он уверял жену, что просто хотел в мягкой ироничной форме выразить свою солидарность и восхищение. Но она не верила. Она не видела ничего мягкого в тексте, намалеванном зеленым фломастером: "Полина Сташевич-Райфилд. Доктор психиатрии. Невиноватость гарантируем или возвращаем деньги. Расценки умеренные". Нет, ничего смешного не находила она в этой издевательской записке. Да еще сопровождаемой рисунком: парикмахерша гонится за испуганным мужчиной. И на целую неделю переехала спать в кабинет.

Кажется, были и другие случаи. Похожие. Психиатрия смело вторгалась в тайны человеческой души. А он стоял в стороне и посмеивался. Судьи и присяжные все чаще полагались на психиатрическую экспертизу. Она снимала с них тягостную обязанность судить и карать. Оказывается, все жестокие выходки и все бессмысленные преступления имели свое научное объяснение. Человек был изначально добр и полон любви к ближнему. Следовало только затратить немного усилий и денег, чтобы доискаться до причин его страшных деяний. И тогда не будет нужды мучить его и себя приговорами, тюрьмой, штрафами, казнями. Наука и здесь готова была пролить свой свет на мрак человеческого бытия. И только упрямые мракобесы пытались остановить ее прогресс. Кипер порой ощущал себя одним из них. Защитником мрака. Мастодонтом.

Когда Полина сердилась, она обрушивала на него целый град пустых и несправедливых обвинений. Слова вылетали из нее, как злые, не дорожащие жизнью всадники. Их легко было отбросить, выбить из седла, осыпать насмешками. Лишь потом, иногда на следующий день, он замечал, что какой-то из них, видимо, прорвался и всадил-таки свою отравленную стрелу.

Эти размолвки уносили их все дальше друг от друга. Но не только они. В Полине всегда жила страсть к новому. И Кипер понимал ее. Что может быть хуже рутины? Он старался идти ей навстречу. Быть новым каждый день. Чуть по-новому говорить, чуть по-новому одеваться, чуть по-новому целовать. Но уставал от этих попыток. Мрачнел. Чувствовал себя порой устарелым, изношенным, готовым для свалки. А главное - предсказуемым.

- Хочешь, завтра поедем в ресторан? - спрашивал он накануне выходного дня.

- В какой? - радостно вскидывалась она.

- Можно в итальянский, на углу Мэйн и Пятой. Или в тот японский, где журавли на стенах.

- А в другой нельзя? - спрашивала она. - В какой-нибудь новый?

И он сникал, заранее представляя, как они поедут искать новый ресторан. Как будут колесить по темнеющему городу. Как не найдут ничего нового по душе и вернутся в свой итальянский. Но это уже будет не тот итальянский, в который они захотели пойти и пошли. Это будет тот итальянский, в который они не хотели идти. Но вернулись, потерпев неудачу в других местах. Разбитые и отброшенные судьбой. В любое задуманное удовольствие Полина умела внести каплю невыполнимости. И это отравляло удовольствие заранее. Просто убивало его.

"А с Долли? - спросил вдруг себя Кипер. - Разве с Долли было бы легче?"

Долли совсем не подчинялась словам. Даже своим собственным. Тем, которые она произнесла сама месяц, день, час назад.

- Ты же обещала, обещала! - укорял ее Кипер.

Она смотрела на него с недоумением. Она не понимала, о чем он говорил. Да, она помнила, что обещала позвонить в прошлую пятницу. Она знала, что ему удалось вырвать этот день для себя. Для них обоих. Она радовалась этому, да. Но в пятницу с утра на нее напал дикий страх. Она вдруг вспомнила, что Грегори по дороге в школу проходит мимо ювелирного магазина. А накануне вечером, в новостях, показали ограбление ювелирного магазина в Сан-Франциско. Со стрельбой и убитыми. И она так ярко себе это представила. Вот идет Грегори. Ни о чем не подозревает. Мечтает об этой твари, в которую он влюблен. И вдруг бах!.. бах!.. Звон стекла, крики, рев автомобиля... Минута - и все тихо. А Грегори остается лежать на тротуаре.

- ...Позвонить тебе - и что? Сказать, что у меня дикий страх? Все объяснить? Чтобы ты начал надо мной издеваться? Или предложил доехать до ювелирного магазина? Убедиться, что стекла целы? Что никто не истекает кровью? Пойми - я не могу звонить тебе, когда я такая. Когда я во власти страха. Или тоски. Или стыда. Совсем-совсем не твоя. "Ты обещала!" Но откуда я могу знать заранее, чтоi со мной приключится в пятницу.

Или тот день, когда они забрели на ярмарку. Как она была счастлива с утра! Как повизгивала в коляске, на верхнем взлете колеса. Как бегала от палатки к палатке. И клянчила у него мелочь на мороженое. И стреляла в тире по жестяным уткам. И метала дротик в воздушные шары. А он объяснял ей, какое на ярмарках бывает жульничество. Ты думаешь, кто-то может сбить эти две кегли одним шаром с одного удара и получить приз? Дудки. Потому что хитрый хозяин ставит их чуть неровно. Одна всегда чуть впереди другой. Шар налетает на нее, сбивает и останавливается. Вторая всегда остается стоять, защищенная первой.

Но она не хотела его разоблачений. Она хотела узнать их судьбу. И рвалась в темный павильон. Где гадалка таилась в глубине лабиринта. И если найти ее, можно было узнать будущее. Но он не хотел ее пускать. Потому что их будущее измерялось двумя часами. Даже меньше. А нужно было еще доехать до мотеля. И тогда - он уже знал - она спохватится. И начнет каждую минуту подносить часы к глазам. Потому что Грегори возвращается домой в три часа. И ей нужно успеть. Она станет совсем-совсем чужая. Не его. Раба утекающих минут. Быстро-быстро скинет одежду, быстро прыгнет под одеяло. Положив на тумбочку часы. Набок, циферблатом к себе. Ах, нельзя ли поскорее? Ну, что ты там возишься?..

Все будет отравлено. Он попытался объяснить ей это. И она поникла. Увяла. И сказала тихо и убежденно:

- Ты пытаешься спасти "потом". Которое еще либо случится, либо нет. У нас может испортиться машина. В мотеле не будет свободных комнат. Или у тебя начнется дикое сердцебиение, как в прошлый раз. И вот ради этого расплывчатого "потом" ты наверняка и безнадежно отравляешь счастливое "сейчас". Которое еще минуту назад было таким чудесным.

...Но бывали, бывали и другие дни, другие встречи. В самый неожиданный момент - поздно вечером, утром в воскресенье, посреди бушующего ливня - мог раздаться телефонный звонок. И ее напряженный, чуть хрипловатый голос говорил недовольно: "Ну, где же ты?" Она словно бы не верила, что он не ждал ее. Не знал, что ей удалось вырваться. Из плена семьи, из плена тревог. И примчаться к заправочной колонке. В двух кварталах от его дома. И все, чем он занимался в тот момент, вдруг делалось мелким, ненужным.

Он отрывался от пишущей машинки, от телевизора, от сковородки с рычащими отбивными.

Бежал по лестнице, по улице, по лужам.

И они кидались друг к другу.

Два беглеца, два пленника, два затерявшихся моряка.

Только она знала, куда им плыть. Ему оставалось лишь подчиняться. Ее неслышным приказам. И все делать самому. Потому что его руки оставались свободными, а ее - нет. Как только они оказывались в номере мотеля, она повисала у него на шее. Или сжимала лицо ладонями и смотрела в глаза.

Она не могла от него оторваться. И он один кидался в бой. С пуговицами, молниями, кнопками, ремнями. Как новый Гудини, он должен был освободить себя и ее из плена одежды. Пиджак пытался связать ему руки за спиной. Рубашка оплетала, как рыболовная сеть. Ботинки и туфли превращались в цепкие капканы. Чулок хватал за лодыжку, как лассо ковбоя.

Вскоре они делались похожими на две вешалки, сцепившиеся своими ветвями. Беспорядочно увешанные одеждой. Бродили по номеру, путаясь в рукавах, тесемках, лямках, штанах. Она первая каким-то чудом - выскальзывала из всего этого вороха. Начинала тихо смеяться. Прыгала на кровать.

Он шел за ней, обмирая от нежности. Сбрасывая остатки одежды. Ему хотелось быть с ней сразу и везде. Ему бы и четырех, и шести рук было мало. Он был недотепа, обжора, загребала. Жар шел от него волнами, как от хорошо разогретого мотора. Но она уворачивалась. Она вела его дальними тропинками. Как будто на охоту за сильным и дорогим зверем. Которого легко можно спугнуть. Которого обязательно нужно поймать живым. К которому нужно подкрадываться медленно и долго. "Не спугни... Он где-то рядом... Совсем-совсем близко... Вот-вот прыгнет... Вот, еще немного..."

И торжествующий победный крик охотницы отражался от стен и потолка, от штор, от ламп, от ручья на картине, от зеркала, от тумбочки с Библией, от разбросанной на полу одежды.

...Кипер очнулся, услышав на улице шум автомобиля. Свет фар скользнул по деревьям.

Он подошел к окну.

Машина стояла на асфальтовом въезде.

Велосипеда на крыше не было, но все равно он узнал. Он узнал этот козырек на ветровом стекле, этот каретный овал окон. И заметался по комнате.

Он подумал, что да - так все и должно быть. Самый тоскливый и тягостный день может кончиться счастьем. Долли права - мы не можем, не должны душить живой поток жизни своими хитрыми планами. Надо помнить об этом и верить, и надеяться, и ждать. Иначе ты легко отдаешь себя мраку и отчаянью без боя. И даже если отчаянье пощадит и обойдет тебя стороной, ты уже побежден. Никому не нужен. Как дряхлый, дряхлый старик. У стариков слишком малы поля надежды поэтому мы держимся от них в стороне. Нужно хвататься за любой ее проблеск, за любой квадратный дюйм - и тогда ты жив, молод, непредсказуем.

Кипер снова подошел к окну.

Фонарь у входной двери приветливо заливал желтым светом подъехавший автомобиль. Блеснул на открывшейся дверце. Легко извлек из мрака крупную мужскую фигуру, ступившую на асфальт.

И пока Роберт Кордоран шел к дому, Кипер почему-то вспомнил пушку, стреляющую теннисными мячами. И раскрывающуюся в полете сеть, и вскипающие потоки пены, которым ничего не стоило бы перегородить узкий проход к его дому. Но нет - в доме не было даже бейсбольной биты, даже каминной кочерги. Даже клюшки для гольфа.

РЕЖИССЕР ФИРМЫ "КРЫЛАТЫЙ ГЕРМЕС" БЫЛ НАЙДЕН МЕРТВЫМ В СВОЕМ ДОМЕ. ПО ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫМ ДАННЫМ, ТЕЛО БЫЛО РАЗДАВЛЕНО НЕИЗВЕСТНЫМ ЖИВОТНЫМ.

Роберт надвигался. Тяжелый и плотный, как дюгонь. Потом исчез под дверным навесом. Сейчас раздастся звонок в дверь. Или гудение лифта. Или рычание. Произойдет прижизненное переселение душ. Голова на жирафьей шее появится в окне. И скажет с укором:

- Ах вот ты где... Ну-ка, выходи. Пора нам, наконец, поговорить как мужчина с мужчиной.

I-5. Роберт

На следующий день адвокат Ларри поджидал Кипера в студии с утра. Он выглядел озабоченным, усталым, обиженным.

- Нам о многом, о многом нужно поговорить, - сказал он. - Вчера после вашего ухода - или, скажем, после вашего бегства? - я беседовал с другими. И они проявили гораздо больше понимания. Шли навстречу. Честно припоминали то, что происходило три года назад. Не пытались увиливать, прятаться за всякие цветущие деревья. Рассказали, как проходили съемки рекламной ленты про эту злосчастную кровать. Про "Ковер Аладдина". Фотограф Багразян вспомнил, например, одно слово, употребленное вами. Вы припоминаете? Это слово может оказаться ключевым. Даже роковым.

- Роковые слова - моя специальность. Я говорю их каждый день.

- Это было слово из древнеримской истории. Или древнегреческой.

- Да? Может быть, я сказал "возлежать"?

- Нет, другое.

- А я почти уверен, что это было "возлежать, возлежали". Теперь я припоминаю. У меня как раз тогда родилась идея. Идея возродить древнеримский обычай. С чего мы решили, что нужно сидеть вокруг стола на стульях? Древние римляне возлежали. А они были не дураки. Они завоевали почти весь мир. И управляли им чуть не тысячу лет. Неплохо управляли. В традиционном обеде обычно участвовали девять человек...

- Давайте поближе к "Ковру Аладдина"...

- ...Я продолжаю. Девять человек, по три с трех сторон стола. А четвертая сторона оставалась свободной. С этой стороны слуги приносили и уносили блюда. Может быть, лежа человек лучше усваивает питательные вещества. И лучше мыслит. Почем знать! Вспомните только все эти триумфальные арки и пантеоны, построенные римлянами. Вспомните акведуки-виадуки, которые тянулись на десятки миль. Я хотел продать свою возлежащую идею фирме "Сладкие сны". Представляете, сколько понадобилось бы застольных кроватей. Если бы возлежание вошло в моду. Как подскочил бы спрос! Мы обсуждали этот план с Робертом Кордораном.

- Фотограф Багразян припомнил нечто другое.

- Вечно он вылезет, этот Багразян.

- Вы произнесли слово "катапульта". Да-да, глядя на кровать "Ковер Аладдина", вы произнесли это роковое слово.

- Может быть, и произнес. Художественные ассоциации, мимолетные образы это, знаете ли, наш хлеб...

- Но о чем говорит такая ассоциация? Она лишний раз подчеркивает, что вы провидели грядущее несчастье. Наши враги несомненно ухватятся за это слово.

- Никто ни за что не ухватится. Откуда они узнают о нем?

- Мой опыт показывает: такие детали почему-то обязательно всплывают. Свидетели в суде чувствуют себя очень напряженно. И от напряжения пытаются быть предельно честными. Это у них такая самозащита. Поэтому необходимо выстраивать оборону, исходя из худшего. Считать, что противник докопается до всего.

- Должен сознаться... Возможно, вам будет приятно узнать, что мой вчерашний самоуверенный скептицизм как-то обмяк. Я, действительно, как вы и предсказывали, обнаружил подобие слежки за собой.

- Ага, ага!.. Вот видите. Ну-ка, расскажите все с подробностями. Не упускайте ничего. Позвольте уж мне решать, что важно, что нет.

Все же содержание своего разговора с израильским стариком Кипер не стал пересказывать. Так - сидели, болтали о житейских пустяках. И о ночном появлении Роберта около его дома тоже не сказал. Зачем? Ведь загадочность этого визита длилась всего час. Да, этот час дался ему нелегко. Он провел его в страхе, тоске, каждую секунду ожидая стука в дверь. Он не мог понять, куда исчез ночной гость. Затаился в кустах рядом с домом? Пытается забраться незаметно по стене? Но тогда почему он подъехал в автомобиле открыто, к самым дверям? Почему не оставил его где-то на улице, в темноте?

Час спустя стукнула боковая дверь, ведущая в кабинет Полины. И Роберт появился на дорожке. И Кипер вспомнил, что он был когда-то ее пациентом. Вернее, привозил пасынка Грегори на консультации. И волна счастливого облегчения прокатилась под сердцем.

Но все же он не удержался - позвонил Полине.

- Кто у тебя был сейчас? Очень похож на Роберта Кордорана.

- Это и был Роберт.

- Да? И о чем вы говорили?

- Ты с ума сошел. Я когда-нибудь выдавала врачебную тайну? Вспомни - было такое хоть раз?

- Знаю, знаю... Прости... Но дело в том, что назревает конфликт между двумя фирмами. Моей и его. Так что ты с ним поосторожнее.

- Не учи меня. Ему просто нужно было посоветоваться. Одно могу сказать: он в очень трудной ситуации. Ужасная проблема в семейных отношениях. В моей практике ничего подобного не попадалось. Я даже не знала, что ему порекомендовать. Обещала подумать, подобрать литературу.

Кипер без труда уговорил себя не жалеть Роберта. Все равно его дюгоневую кожу ничто не пробьет. Он повалился на диван и почти мгновенно заснул. После тягостного, тягостного дня. Давно у него не было такого.

Газонокосилка фирмы "Уайт и Хорнсби" укоризненно торчала посреди студии. Но Кипер, после разговора с Ларри, прошел, не глядя на нее, прямо в свой кабинет. Набрал номер Долли. Долго слушал длинные гудки. Положил трубку - и телефон тут же разразился требовательным звоном. Это был Роберт.

- Мне надо с тобой поговорить, - сказал он. - О важном деле. Давай встретимся после работы.

Голос его звучал сдавленно и глухо. Обида, недоумение, угроза?

- Вообще-то нам нельзя, - сказал Кипер. Все вчерашние страхи мгновенно слетелись на него, как кусачий пчелиный рой.

- Что значит "нельзя"?

- Мне запретили с тобой встречаться. И разговаривать. Поскольку затевается это судебное дело. Вокруг погибшего старика - ты знаешь. Мистера Лестера. Его катапультировала ваша кровать.

- Во-первых, это вздор. "Ковер Аладдина" вполне безопасное устройство. Никого оно не может катапультировать. А во-вторых, мы будем говорить только про частные дела. О работе - ни слова.

- Вообще-то, сегодня я очень занят.

- Ты занят, я занят, они заняты, все всегда заняты. Но когда друг очень-очень просит, отказывать нельзя.

- Ну, хорошо. Где? В гостинице на 59-й дороге? В баре?

- Нет. На этот раз мне нужно, чтобы кругом никого не было. Чтобы никто не мог подслушать. И вообще - лучше без свидетелей.

Киперу показалось, что сердце его потекло, потекло. Начало растекаться где-то внутри живота. Как яичница на сковородке. Оставляя в груди болезненную пустоту. Какая может быть пара к слову "свидетели"? Только одна "преступление". "Свидетели преступления". И конечно, лучше без них. Привычное "тук-тук-тук" строчило в висках, как швейная машинка.

- Помнишь, мы однажды устроили совместный пикник? На берегу озера, в парке... Ты еще зачем-то позвал этого кривляку Джерри с женой. Озеро называлось Себаго.

Еще бы ему не помнить. Если через два дня Долли уговорила его поехать туда вдвоем. Она была просто зачарована этим озером. Место, которое они отыскали, было таким укромным, уединенным. А у них была с собой туристская палатка. Маленькая, ниже человеческого роста. Но все же не ниже роста человеческой ноги. И кто бы в таких обстоятельствах мог требовать большего? Все же несколько раз Долли задела пяткой за потолок. И потом очень смеялась над собой.

- Давай встретимся там. Часов в шесть - сможешь? К этому времени парк будет уже почти пустой.

Кипер вспомнил сцену из какого-то фильма про шпионов. Там герой участвует в спиритическом сеансе. И знает, что один из собравшихся имеет задание его убить. Но не знает - кто. Гости переходят в гостиную, где стоит круглый стол. Любезно пропускают друг друга вперед, улыбаются, рассаживаются. Герой мог бы встать и уйти, до того как погасят свет. Никто не посмел бы его остановить. Но уйти просто так, без всякой уважительной причины, без объяснений? Он слишком хорошо воспитан. Что страшнее: проявить невежливость или расстаться с жизнью? Конечно, о том, чтобы проявить невежливость, не может быть и речи.

И Кипер сказал "да". Или "хорошо". Себаго так Себаго.

"Может быть, так и лучше, - подумал он. - Согласился - и ладно. Ситуация все равно была тягостной. Для всех. Даже невыносимой. Будь что будет".

Он стал думать о том, что нужно бы напоследок отдать какие-то распоряжения. На всякий случай. Написать завещание. Но на чье имя? Миссис Джози Визерфельд? Но тогда все откроется, и ей же будет хуже. Да и нет у него ничего стоящего, что имело бы смысл завещать. "Фалькон" его годится только на запчасти. Он продолжает ездить из личной преданности ему, Киперу. Дом? Но для этого нужна куча формальностей. Нужно сначала выплатить банку остаток по закладной. Конечно, хорошо бы помочь Долли. Если Роберт попадет в тюрьму за убийство, она останется совсем без средств. Лабораторные цветы и растения будут сочувствовать ей, но прокормить не смогут.

Снова зазвонил телефон.

- Мистер Райфилд? Ой, как хорошо, что я вас застала! Говорят из магазина "Рог изобилия". Знаете, на Мэйн-стрит, в городе Крестонвиль. Мы доставляем цветы и фрукты в подарочной упаковке. Вы еще делали однажды рекламный ролик про наш магазин. А теперь мы получили заказ на подарок лично для вас. Неизвестный друг шлет вам корзину с фруктами. И знаете, в заказе так точно указано, какие фрукты и сколько. Обычно называют только общую сумму - на столько-то долларов. А здесь отправитель проявил необычайную заботу. Явно обдумывал с любовью. Нам оставалось только аккуратно упаковать.

- Я, право же, не знаю, - сказал Кипер. - Вы уверены, что это мне? Я, честно сказать, не жду никакого подарка. Ни от кого.

Он хотел сказать, что, так или иначе, подарок опоздал. Что вряд ли он успеет отведать этих фруктов. Впрочем, в любом случае Полина получит их. Но кто же мог вспомнить о нем? И по какому поводу? Право, уместнее были бы цветы на могилу.

- Проблема, однако, в том, - тараторила девица, - что отправитель указал лишь номер вашего почтового ящика. А нам нужен уличный адрес, номер дома.

- Я всю свою почту получаю на почтовый ящик.

- Но вряд ли в вашей обычной почте есть портящиеся продукты. Вы нас извините, но таковы правила. Доставка только на дом. Да и почтовое отделение не примет от нас открытую корзину с фруктами.

"Боже мой, - подумал вдруг Кипер. - Да какое все это может иметь значение? Теперь, когда..."

И дал девице свой уличный адрес. И остался сидеть над умолкшим телефоном. Во рту было сухо и твердо, как после укола дантиста. Хотелось, ужасно хотелось сделать какой-то прощальный жест. Сказать что-то значительное. Или написать. Например, что он ни о чем не жалеет. Что Долли дала ему такое счастье в жизни, за которое не жалко умереть. Что она замечательная, непредсказуемая, измученная тревогами, бесценная. Что он пытался похитить сокровище, принадлежавшее другому. И будет только справедливо, если эта кража не останется безнаказанной.

НЕ ЖЕЛАЙ ЖЕНЫ БЛИЖНЕГО СВОЕГО, НИ АВТОМОБИЛЯ ЕГО, НИ ДОМА ЕГО, НИ БАССЕЙНА ЕГО.

Потом ему в голову пришла счастливая мысль. Корзина! Вот кому нужно переадресовать корзину - Долли и ее детям. Конечно, пусть они хоть раз получат от него подарок. Теперь уже можно не таиться.

Он схватил телефон, позвонил в справочное. Без труда получил номер магазина "Рог изобилия" в Крестонвиле. Ему ответил печальный мужской голос.

- Звонили?.. От нас?.. Корзина с фруктами?.. А как ваша фамилия?.. Нет, сэр, я очень сожалею... Но никакого заказа для вас мы не получали. Звонил женский голос?.. Пятнадцать минут назад? Очень сожалею, сэр, но сегодня в магазине я один... И последний час не отходил от телефона. Ни отсюда никто не звонил, ни сюда. Летнее затишье, вы понимаете... Ужасно сожалею, сэр...

Кипер положил трубку. Откинулся на спинку кресла. Хотя вообще-то ему хотелось лечь. Лечь прямо на пол. Подтянуть колени к подбородку. И зажмурить глаза. Он опять попался. Так легко, глупо... Дал свой уличный адрес. Кто-то до него добирается... Но кто? Опять эта израильская парочка? Что им нужно?.. А впрочем - какое это имеет значение? Ведь теперь у него есть реальный шанс ускользнуть от всех, от всех. Даже не прилагая особенных усилий.

"Еще вчера все было так хорошо, - подумал он. - У меня всего-навсего сорвалось свидание с Долли".

Ветровое стекло автомобиля играло с солнечным лучом. Ловило его и посылало отблеск на дорожные знаки, на листву, на пролетающие над головой мостики. Кипер ехал небыстро, без гнева на обгоняющих, без презрения к обгоняемым. Легкая тряпочка боли легла сзади на глазные яблоки. Глазные яблоки, финики ушей, орехи мозга. Не голова, а еще одна корзина с фруктами. Странное состояние. Может быть, это и есть то, что они называют "покорность судьбе"? В ОТСНЯТОЙ ЛЕНТЕ ЖИЗНИ НИЧЕГО ИСПРАВИТЬ, ПОДРЕЗАТЬ, ОЗВУЧИТЬ, СМЕНИТЬ АКТЕРОВ, МЕСТО СЪЕМКИ - НИЧЕГО НЕЛЬЗЯ.

Он съехал с шоссе. Настала деревенская тишина. Редкие домики торчали справа и слева. Залитые по окна цветущими кустами. А ведь это здесь они гуляли однажды с Долли. Когда она взяла с собой велосипед. И объясняла ему, как ей важна эта возможность. Удрать от него в любой момент. Новая декларация независимости. На ней было белое платье в красный и синий горошек. Его можно было поднять, как флаг. Что они и сделали полчаса спустя.

Роберт уже поджидал его. Стоял, придавив задом багажник автомобиля. Выглядел исхудавшим, настороженным. Рука придерживала зеленую спортивную сумку. С эмблемой, изображавшей ушастого зайца. Пожалуй, маловата для ружья. Но для пистолета в самый раз. Или для мотка веревки. Впрочем, все это устарело. Сегодня нет лучшего способа, чем пластиковый мешочек. Предпочтительно - голубенький. Никаких следов.

Они поздоровались без улыбки. Пошли вдоль берега по траве. Стадо гусей расступилось, прогалдев им вслед много недобрых пожеланий. Солнце заползло в молочную кашку над горами. На него можно было смотреть не мигая.

Знакомый травяной пляж был пуст. Роберт достал из сумки надувной матрасик. Засунул в рот резиновый сосок. Его выпученные глаза вперились в дальний берег. Надсадный сип воздуха легко заглушил плеск волн.

Они уселись рядом. Посидели молча. Каждое движение одного надутые трубки послушно передавали другому. Крошечный ялик вдали поблескивал веслами, продвигался толчками.

- Это про Долли, - сказал наконец Роберт. - Ты, наверное, и сам уже догадался.

- Да, - сознался Кипер.

- Прямо не знаю, с чего начать... Давно не испытывал такой неловкости... Первые знаки появились примерно год назад...

"Два года", - чуть не поправил Кипер.

- ...Задумчивость, игра в молчанку, внезапные отлучки без объяснений такое случалось и раньше. Но тут добавилось что-то другое. Какая-то затаенная улыбка. Которая будто говорила: "Сторожите, сторожите - я все равно убегу". Будто она тихо рыла где-то подземный ход. И все время мысленно им любовалась.

...Первая догадка у мужа, сам понимаешь, - измена. Жена завела роман. Но как-то было непохоже. Потому что ко мне она стала вдруг очень нежна. Я бы даже сказал - яростно нежна. Почти как в первый год, еще до рождения Стеллы. Такие вещи не подделаешь... Ты знаешь, о чем я... Рубашку с меня срывала - только пуговицы разлетались по углам.

- А до потолка не долетали? - не выдержал Кипер.

- Потолок - не знаю... Но по полу стучали, как горох... Зато потом... Потом, когда уже лежали рядом, глядя в темноту, могла вдруг начать какой-нибудь бубнеж... "Не так, не так, не так..." - "Что не так?" - "Не так надо любить!" - "Не так - а как?" - "Господи, да мне-то откуда знать?!" И это уже сердито, с вызовом. "Я только чувствую, что не так... что этого мало..."

...А вскоре начали всплывать эти журнальчики, брошюры... Сначала она их прятала от меня... Потом почти перестала... Это не порнография, нет... Я даже не сразу понял, о чем они. Там вроде всякие истории про то, как мужчины и женщины сходятся и расходятся. И все время мелькает слово "поли". То есть "много". Приставленное ко всяким другим словам. Например, "поливерность". Или "полироман". Или "полисемья". И все так повернуто, что "поли" - это заведомо хорошо. Лучше, чем "моно". Так хорошо, что обязательно стоит попробовать на себе.

Роберт подвинул к себе спортивную сумку. Достал оттуда бумажный пакет с бутылкой.

- Хочешь глоточек? Нет?.. А мне необходимо. Дошел до самого трудного. Как горный перевал. Не знаю, кем Долли была в прошлой жизни. Возможно, самкой тетерева. У них ведь знаешь как? Самцы собираются весной в определенном месте. Называется "ток". Расхаживают там, распускают хвосты, курлычат. А самка ходит между ними и выбирает. Но что-то она там натворила в своем тетеревином варианте. И теперь все ей дается так нелегко. Смотреть порой - сердце болит. Я видел, что месяца два она была сама не своя. Извелась. Пытаюсь расспрашивать, утешать - только мотает головой. Наконец не выдержала. Была ночь, дети спали. Она усадила меня на кровать, села передо мной в кресло. Взяла за руки. И во всем созналась.

- Да, - сказал Кипер. - Да. Такие вещи случаются. Это жизнь...

Солнце вдруг вырвалось из закатного марева и больно кольнуло глаза. Лодка у дальнего берега подняла крылышки весел, застыла.

- Да, - сказал Роберт. - Во всем. Но сначала заявила, что очень, очень меня любит. И то, что она собирается сказать, никак ее любви не вредит. Наоборот - должно помочь. Что она много думала обо всем этом, много читала. Конечно, это считается отклонением от нормы. Но, видимо, так у нее устроены гены. Никто не виноват. Гены - новое имя нашей полной невиноватости. В общем, она поняла. И надеется, что я тоже пойму. Пойму ее правильно. Просто у нее душевный кризис. Ей мало той любви, которая между нами. И ей нужен, нужен...

Роберт откинул голову, громко булькнул пакетом.

- ...ей нужен второй муж.

- Как это? - воскликнул Кипер. - Ты же и есть ее второй муж.

- Во времени - да. Но ей нужен - в пространстве. Второй, кроме меня. Второй - вместе со мною. Она понимает, что это неслыханно. Что о таком не просят. И если я захочу оставить ее, уйти, она вполне это поймет. Но жить дальше под этим грузом - выше ее сил.

- Что значит - "неслыханно"? - забормотал Кипер. - Что значит "под грузом"?.. Такого просто не бывает... Нигде и никогда... Безумие какое-то!.. Несколько жен - это еще куда ни шло. Но несколько мужей? Этого не потерпят даже в штате Юта.

- Я полез потом в книжки. И выяснил, что нет - есть еще народы, у которых это разрешено. Называется "полиандрия". Например, у эскимосов. Там женщина может завести второго мужа. Может даже лечь в постель к просто приезжему - это знак гостеприимства, очень распространенный. Долли жила с первым мужем на Аляске. И однажды ее Дику довелось заночевать у эскимосов из-за бурана. Так хозяин предложил ему свою жену. Дик уверял Долли, что он отказался. Но она говорит, что ничуть не рассердилась бы, если б он воспользовался. Ей уже тогда этот обычай показался трогательным. Такой же у гималайских племен - шерпа, ботия, лепча. Но у этих обычно второй или третий муж - младшие братья первого. К сожалению, у меня нет братьев.

- К сожалению?! А если бы были - ты что?..

- Видишь ли, ведь у нее это не каприз. Она долго боролась с собой. Но говорит, что не только с собой. Она боролась за свою любовь ко мне. Которая ей бесконечно дорога. Но которая умирает. Умирает без свободы. Если мы останемся только двое, повязанные вместе на всю жизнь, - для нее это смерть свободы. А без свободы ее любовь не живет.

Кипер почувствовал, что ладони у него становятся ватными. Приложил их друг к другу, к щекам, погладил. Наверное, так ощущаешь прикосновение протезов.

- У тебя осталось что-нибудь в бутылке?

- Полноi. - Роберт протянул ему пакет. - Сам понимаешь, первым делом я спросил, кого она имеет в виду.

- Ну и?.. - поперхнулся Кипер.

- В том-то и дело, что оказалось - никого. Что это я! - я должен подыскать ей второго мужа. Такого, с которым я мог бы ужиться. А уж она постарается его полюбить. Слыхал ты когда-нибудь про такой заскок?

- Нет. Никогда. Уж не знаю, чтоi твой дюгонь должен был сделать, чтобы ты заслужил такую напасть. Разве что утопил лодку, полную детей.

- В общем, я тогда попросил у нее отсрочки. Обдумать, прийти в себя. Она сказала "конечно, конечно". Такие решения требуют времени. Нужно вслушаться в свои чувства. Понять, что тебе по силам, что нет. У нее ведь самой ушло несколько лет. Прежде чем она убедилась. Убедилась окончательно и необратимо. Что жизнь в моносемье ей не по силам. Что для нее это - смерть любви. А что за жизнь без любви?

...Месяц я ходил сам не свой. Даже в фирме заметили, стали расспрашивать. А что я мог им сказать? Усталость, легкая депрессия... Но сам все думал, и думал, и думал... Остаться вдруг без жены и детей? Для меня это - как казнь. Без всякой вины. А она, Долли, ясно дала понять, что для нее нет другого выхода. Что если все это мне не по силам, она подает на развод. Хотя совсем не хочет. Но суд, конечно, отдаст детей матери. Как всегда. И она отправится искать себе эту треугольную семью. А то и четырехугольную. В этих журнальчиках и брошюрках полно объявлений о всяких поливариантах. Особенно почему-то из Калифорнии. Уедут в Калифорнию, и я их никогда не увижу. Так что я думал, думал, думал и наконец решился. И сказал Долли, что я согласен попробовать. Сказал вчера. А сегодня позвонил тебе.

- Позвонил мне? - повторил Кипер таким громким птичьим дискантом, что гуси подняли шеи от травы и облили его громким презрительным гоготом. - Ты хочешь предложить этот треугольный вариант - мне?

- Нет, конечно. С чего ты взял? Ты-то для него совершенно не подходишь.

- Да? Интересно узнать - почему?

Кипер снова задрал голову и забулькал бутылкой. Роберт поспешно отнял у него пакет и жадно приложился сам.

- Во-первых, мы с тобой такие разные. Во всем, во всем. Ты не веришь в переселение душ. Спортом больше не интересуешься. Слишком много прочел ненужных книг. Во-вторых, у тебя никогда не было детей. Ты не умеешь с ними обращаться. Но главное - вы с Долли совершенно психологически несовместимы.

- Поглядите на этого самозваного психиатра! Выносит диагноз за две секунды.

- Тут нет ничего обидного для тебя. Психологическая несовместимость самая распространенная проблема в семейной жизни. Спроси у своей бывшей жены. Во всяком случае, если у нас дома речь заходит о тебе, Долли не может удержаться от улыбки. Говорит о тебе только с иронией. Мне кажется, она не смогла бы принять тебя всерьез, как полноправного члена семьи.

"Всерьез, невсерьез, - злобно подумал Кипер. - Поглядел бы ты на одну палатку, вон под тем деревом, три месяца назад. Почему-то никто не жаловался на несовместимость".

- ...Я позвонил тебе потому, что у тебя есть связи и знакомства в артистической среде... Актеры, писатели, музыканты, фотографы... Это как раз то, что нужно для Долли. Она ведь в молодости очень увлекалась театром. Принимала участие в школьных спектаклях.

- И ты хочешь...

- Пригласи их на обед в ресторан. И меня тоже. Придумай какой-нибудь повод. Конечно, я плачу за все. Но ты выбери, по возможности, холостых. Или, по крайней мере, таких, у кого семейная жизнь дала сильный крен. В непринужденной обстановке, после двух-трех коктейлей... Если мне кто-то понравится, я приглашу его к нам домой. Чтобы представить Долли. А там посмотрим.

- Ты хочешь, чтобы я, своими руками... Чтобы я помогал вам в этом... в вашем полиандрическом эксперименте?..